Я вернулась из школы. Во дворе целая толпа. В середине — участковый.

— Как это произошло? Расскажите поподробнее.

Дарья Петровна, красная, расстроенная, повторила:

— Кольца были в тряпочке, в кошельке, кошелек — в шкатулке, шкатулка — в комоде, комод — в галерее, а как туда вор залез?.. Дверь была на замке, замок целый, колечки, на которых он висел, тоже целые…

— Кого подозреваете?

Она терялась в догадках. Кто, ну кто у нас во дворе да и на улице может быть на подозрении? Живет у школы один. Говорят, в тюрьме сидел. Но это, наверно, большой преступник. Если бы это было дело его рук, он бы не ограничился кольцами.

Нет, это не он. А кто же? Работали у нас во дворе водопроводчики — починяли водомер. По в тот день Дарья Петровна не отлучалась из дома. Постойте, а прачка? Дарья Петровна хлопнула себя по лбу: как это я… Да! Так и есть. Она!

Недавно вернулась Дарья Петровна с работы раньше обычного, а дома Бочия и какая-то неряшливо одетая женщина. Белые космы свисают на плечи, молодые дикие глаза перебегают с предмета на предмет. Бочия представил: прачка. Он встретил ее на базаре, когда лобио покупал. Согласилась стирать за пятерку. Вот и привел, чтоб облегчить домашнюю работу жене.

В первый момент Дарья Петровна чуть не задохнулась от ярости. Девица, воспользовавшись моментом, рванулась к двери.

— А почему она уходит, если она прачка? — что было силы крикнула наша смышленая Дарья Петровна и захлопнула перед носом женщины дверь. Потом она бросилась с кулаками на Бочию, он юркнул в комнату и заперся там на крючок.

— Ах, прачка? — подбоченилась Дарья Петровна. — Ну что ж, стирай. Вот лохань, вот белье.

Девица побледнела. Покосилась на дверь. Но дверь заперта. Пришлось стирать. Вот тебе и пятерка. Дарья Петровна ликовала.

Думала ли она сегодня, бегая со своим шприцем по всему району, что дома ждет ее прислуга? Да еще такая безответная. Захотелось побежать по соседям — посмешить рассказом об удаче. Жаль, нельзя. Бочия только того и ждет.

Он улегся в комнате на кушетку и притворился, будто сочиняет стихи. Но Дарья Петровна все его уловки знает, слава богу, изучила за столько лет. У, негодяй, чтоб ты сдох, проклятый! А эта?.. У, база-арная! А как лопатки под платьем торчат! Наверно, полгода не ела досыта. Подлая!.. Покормить, что ли?.. Нет, пусть работает. Не буду кормить! Задушила бы ее, проклятую! Засмотрелась на моего Бочию! Да я ж тебя, подлую… А как старается, нет, вы только посмотрите, как старается! Аж вспотела.

— Есть хочешь?

Девица тихо:

— Да.

— Садись к столу. — И добавила по-грузински. — Чтоб ты провалилась, шалопайка!

Девица села. Дарья Петровна поставила на стол хлебницу, положила на тарелочку харчо. Подумав немного и махнув сердито рукой, достала из шкафа сыр.

— Ешь!

Как же жадно ела женщина. А Дарья Петровна близоруко щурилась, стараясь получше разглядеть ее.

— Как тебя зовут?

— Маней.

— Гм! А где живешь?

— В Грма-Геле, в общежитии.

— Семья есть?

— Братишка на заводе учеником и мать, она инвалид.

— Работаешь где-нибудь?

— Не.

— Почему?

— Работала у людей — заездили.

— А моя соседка Тоня — на фабрике. Много зарабатывает. Иди на фабрику! Человеком станешь!

Мы эту Маню не видели. Но Дарья Петровна так образно описывала ее потом, что она как живая перед главами.

— Специальности у меня нету, деревенские мы, — полепила Маня.

— А думаешь, я не деревенская? — спросила Дарья Петровна. — Мой идиот из деревни меня взял. Училась потом, теперь работаю. И ты учись!

Маня перестала есть, всхлипнула.

— Ты что? — возмутилась Дарья Петровна. — Или у тебя кто умер? Или рук, ног у тебя нету? Посмотри кругом: женщины дорогу себе пробивают. Здесь одна бывшая барыня, у нас во дворе, у окна сидела с книжкой, с самой революции. А потом поняла, что она человек, быстро специальность освоила — воспитательницей теперь в яслях.

Маня перестала плакать:

— Где та фабрика? Какая она?

— В Грма-Геле. Трикотажная.

— Была я там.

— И что?

— Специальности у меня нету.

— Тьфу!.. Нету, так будет! Давай пока стирай, потом еще поговорим.

Бочия прошел мимо них с тетрадкой, сел во дворе, поглядывая оттуда исподлобья. Кончилась вода в ведрах, и девица принесла воду из прачечной. Потом она развесила белье.

— Чтоб я тебя на базаре больше не видела! — строго приказала Дарья Петровна, подавая в бумажке пять рублей и полкружка сыра.

— Не, я на фабрику…

— Ну смотри. Не будь дурой.

А теперь вдруг эта пропажа.

— Знаете, кто я? — спрашивала Дарья Петровна каждого встречного. — Я дура!

— А что я говорил? — торжествовал Бочия.

Дядя Эмиль приделал к входным дверям галереи еще один засов. Знал бы он, что на одном с ним балконе…

В тот вечер Алешка завел меня в подвал и показал два золотых кольца.

— Хочешь? Возьми одно.

Меня как будто в лицо ударили.

— Ты?

— Да.

— Зачем?

— Витька заставил. Я отдам ему только одно. Бери другое!

Мне стало очень жаль Алешку. Лучше бы он умер.

— Что так смотришь?

— Как ты мог?.. Отдай ей, Алешка, отдай!.. Ведь она — наша! Такая добрая! Как ты мог?.. Ой, как это противно!..

— Я не Хотел, Витька сказал: «Фрайер!» Ключ к замку он заранее подобрал, когда, не знаю. Я в ту ночь, перед «делом», совсем не спал. Не хотел я, а утром пошел, как во сне, отпер замок, вошел… Он предупредил: «Бери только золото». Я сразу же нашел кольца, она же их выносила, когда с тетей Тоней ссорилась, — хотела доказать, что с Бочией венчалась. Тогда же и объяснила, где их прячет. Не знал бы я, может, не рассказал бы об этом Витьке… Я был в перчатках, в калошах, как велел Витька, я думал, сердце от страха там же выскочит. Когда вышел и запер замок, смотрю, Ярошенчиха по двору ползет. Не заметила она меня, она же, когда идет, по сторонам не смотрит. Я заскочил в подвал и в щель тут спрятал. Витька не знает, что два кольца…

— Так ты ж ему рассказывал!

— Я вообще рассказывал… про золото.

Я как-то вся обмякла, силы куда-то ушли, затошнило.

— Ты отдашь ей, слышишь, отдашь!

По лицу его было видно — он готов это сделать, не нужны ему эти кольца.

— А как? — Его большие выпуклые глаза были растерянны и печальны.

— Хочешь, я отдам?

— Нет, она же спросит, кто вор!

— Тогда забрось в окно!

— Догадается, что это я!

— Сам отдай! Вот так подойди и отдай! Лучше честно. Алешка, ведь ты не плохой, а она добрая, простит!

— Нет!

— Ты отдать ей эти кольца! А то счастья у тебя не будет! Вот посмотришь! Это символ нерушимого союза!

— Треп!

— Нет, не треп! Даже с тетей Аделью такое было!

— Жалею, что сказал тебе.

— Я не выдам. Ножом будут резать — не выдам! Но пойми: воровство — это гадость, ну зачем, зачем ты сделал это, Алешка?

— Так не берешь кольцо?

— Зачем оно мне? И тебе не нужно! Давай отдадим!

— Витьке клятву дал. Кровь мы нашу на камне смешали.

— И теперь будешь вором?

— Нет, но он зарежет меня.

— Он же пока не знает! Скажи, что колец там не было!

На мгновенье в глазах Алешки засветилась надежда и сразу погасла:

— Гжи-Даро растреплется по всему району, что кольца нашлись, ты что, не знаешь ее? Дойдет до Витьки…

Да, это так.

— Что же делать?

— Надо отдать, отдать!.. Если ты сейчас не вернешь эти кольца, ты пропащий человек!

На лестнице послышались шаги. Это дядя спускался во двор. Выскочили из подвала и, пока он ласкал Белку, разбежались по своим квартирам. Мне казалось: все уже знают, где эти кольца. Даже воздух в комнате казался каким-то напряженным, и чудилось, что мои мысли передаются независимо от моего желания другим, просачиваются сквозь стены, кричат: «Воры, воры!»

Я сидела за столом над тетрадями, в голове мутилось, какой-то внутренний голос протестовал: «Это гадость, гадость, гадость!»

За окнами у сквера раздался знакомый свист. Витька. «Где ты, моя смелость? — думала я. — Сейчас нужно выйти и хорошенько поколотить обормота, чтоб не губил он Алешку. А может, Алешка все же послушается меня — скажет Витьке, что не нашел колец?» Мне было совестно глядеть в добрые близорукие глаза Дарьи Петровны. Но Алешку выдать я не могла. Я думала, что его посадят в тюрьму. Был момент, когда я решилась рассказать обо всем взрослым. Но потом испугалась: надо было сделать это сразу. А теперь выходит, что я сообщница. Я знала, это так, ведь кольца были у меня в руках, я могла не отдавать их Алешке. Подняла бы крик, если вздумал бы отнять. Или же хоть одно кольцо взяла бы. Вернула бы потом хозяйке. Как не догадалась сделать это? Тут я честно призналась себе, что Алешка мне дороже, чем Дарья Петровна. Да, но он погибает! Что делать, что?

А время шло. Через несколько дней поняла — поздно. Теперь надо только молчать.

Дарья Петровна обошла тем временем все общежития района. Она заходила в каждое и, остановившись в вестибюле, кричала:

— Маня! Ма-аня, выходи! Хочу еще раз посмотреть на тебя-а-а!

Все Мани — их было удивительно много — выходили из своих комнат, и она их разглядывала. Той не было. А может, она и не Маня?

Предположения, догадки… И все это вперемежку со смехом и шутками. Дарья Петровна своим весельем отвлекала меня от горестных раздумий. И угрызенья совести мучили все меньше и меньше. Ведь кольца сами по себе ее совсем не интересовали. И не верила она в то, что Они символ нерушимого союза. Ни она, ни Бочия никогда их не носили и не собирались носить. Дарью Петровну мучила ревность. Она поминутно вспоминала соперницу и в самый короткий срок вконец извела Бочию. Когда ему становилось уже совершенно невмочь, он обрушивал на нее каскад ругательств и затыкал уши. Тогда она прибегала к нам, именно прибегала — после знакомства с «прачкой» она словно помолодела, — стала укладывать свои жидкие волосы в локоны, залоснилась в креме, над местом, где отсутствовали брови, появились черные несимметрично начерченные дуги, губы заалели в помаде. Она с упоением пересказывала всем, какая была «прачка»: «О, а знаете, она была ничего себе!.. Такая… блян-динка. А как Бочия поглядывал на нее, вах, вах, вах, вах! Как он досадовал, когда Дарья Петровна заявилась домой раньше времени, пах, пах, пах, пах!»

Прошло еще какое-то время, и Дарья Петровна объявила:

— Бочия сам подарил кольца этой мерзавке. Да, сам.

Всю ночь она не спала. Думала об этом. Не утерпела — разбудила Бочию. Но он не пожелал объясняться ночью. Тогда догадка осенила ее: он обручился с той «прачкой».

И как же возненавидела его за это Дарья Петровна! Каких только бед и несчастий не пожелала она ему! И чтоб он под трамвай попал около базара, как раз против тех прилавков, где произошла памятная встреча, и чтоб окосел он, а потом бы и совсем ослеп — пусть тогда попробует высматривать то, что запрещено загсовской печатью.

Однажды прибежала к нам, трепеща от восторга. Бочия, которого она оставила на минутку, сидел во дворе с понурой головой.

— Когда он умрет, — торжественно проговорила она, — я его не забальзамирую, вот.

Только это и примирило ее с вероломным предательством мужа, потому что чудовищней мести она не могла себе представить.