1

Все началось со счастливого конца. Поэтому более чем неуместно прозвучал вопрос, заданный мне отцом, когда мы с гостями отмечали мой блестяще сданный экзамен и новую работу Бенедикта:

— Скажи, Виола, если бы ты могла стать стихийным бедствием, то каким именно?

И это после такой вкусной еды! После паштета и шампанского!

Мой отец убежден, что ничто так не развлекает гостей, как его идиотские вопросы. Он юрист по проблемам страхования и сам наверняка был бы всепожирающим пожаром на фабрике, производящей огнетушители, — это у нас старая семейная шутка. Отец считает возможными самые невероятные вещи и верит только в страховку. Моя мать в его игре была бы землетрясением: она может долго молчать, но время от времени ее прорывает. Отец землетрясения любит, они проявление высших сил, за которые страховка не полагается.

Я знаю массу людей, которые были бы взрывом или извержением вулкана. Из тех катастроф, что все разрушают одним махом.

Я другая. Я была бы наводнением. Начинается обычный дождь. Но ни днем, ни ночью он не утихает. Никто еще не верит, что это катастрофа. Каждый день всем кажется, что завтра дождь прекратится. И всегда находятся слова утешения: зато не будет лесных пожаров; не надо поливать цветы и газоны; после дождя всегда выглядывает солнце. Но за дождем следует только дождь — и так, пока не становится ясно, что все потеряно. Я была бы катастрофой, которая началась задолго до того, как ее осознали.

Я вообще такая… постепенная. Мне всегда надо начинать с малого. Стремительный успех не в моем стиле — так же, как и мгновенный крах.

Но если к тебе пришло счастье, зачем же спрашивать о том, что могло бы его омрачить. В тот вечер, когда мы с Бенедиктом, наши родные и друзья сидели за столом в доме моих родителей, все было великолепно, мы отмечали мой успех на экзамене курса дизайнера по интерьеру, новое место архитектора для Бенедикта и прежде всего наше совместное будущее. Я не стремилась выставлять напоказ достоинства и недостатки своего характера, и поэтому не задумываясь произнесла:

— Я была бы несданной карточкой лото с шестью правильно отгаданными номерами.

Бенедикт засмеялся громче всех:

— Виола, ты же никогда не играешь в лото!

Моя подруга Элизабет, которая тоже сегодня блеснула на экзамене, сказала:

— Оригинально, как тебе это пришло в голову?

Я сама не знала. Может, я боюсь из-за одной-единственной оплошности пропустить неповторимый шанс в своей жизни? Проморгать решающий момент?

— Не волнуйся, Виола, — успокоил меня Бенедикт, — если я буду играть в лото, то сам сдам свою карточку, — и потом добавил: — Зачем тебе шесть отгаданных номеров? У тебя ведь есть я, единственный и неповторимый!

Таков Бенедикт. Сама любезность.

Да, пожалуй, один раз в жизни и у меня был стремительный взлет. Бенедикт и я — это была любовь с первого взгляда. У него тоже, клянется Бенедикт. Его предыдущая подружка, с которой он расстался задолго до того, как познакомился со мной, была, как и я, темноволосой, темноглазой, стройной и у нее тоже была небольшая грудь.

Мы познакомились ровно год и месяц назад в лифте Мюнхенского института дизайна и архитектуры. Прижатые друг к другу, мы стояли в углу, а перед нами — целая семинарская группа человек в пятнадцать, которым надо было на десятый этаж. Я ехала на восьмой. Сначала лифт остановился на четвертом, где никто не выходил, потом опять поехал вниз. Затем снова поднялся на четвертый, после чего спустился на первый. Потом доехал до седьмого. Какая-то женщина сказала, что специально задержала дыхание, чтобы перегруженному лифту было легче. Тут лифт опомнился и снова вернулся на первый этаж.

— Видимо, она опять вдохнула полной грудью, — произнес кто-то, и все истерично захохотали. Было жарко, и все это время я стояла вдавленная в Бенедикта. Когда в итоге лифт опять остановился на четвертом этаже, семинарская группа решила сдаться и отправилась пешком. Я осталась в лифте, потому что никуда не спешила. Кроме меня там остался только Бенедикт. Теперь мы, конечно, разошлись по разным углам. И тут лифт без остановки доехал до восьмого этажа.

— Мы оба преодолели путь наверх, — это была первая фраза Бенедикта, обращенная ко мне.

Бенедикт со своей пышной и вьющейся белокурой шевелюрой и мальчишеской улыбкой выглядел так потрясающе, что я никогда бы не решилась с ним заговорить. Что же мне ответить? Лишь бы не сморозить глупость! Я только улыбнулась, без всякой надежды, что мое смущение останется незамеченным. Потом Бенедикт спросил меня, не знаю ли я, где кабинет профессора Цирмана. И тут я сказала свою первую фразу:

— У нас одна и та же цель.

Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

Невероятно, но с самого начала между нами все было так просто! Мне никогда больше не приходила в голову мысль, что я могу сказать что-нибудь не то или сделать какую-нибудь глупость. Все было к месту.

Перед дверью Цирмана Бенедикт спросил меня, назначена ли у меня встреча на то же время, что и у него. У меня не было предварительной договоренности, и поскольку из-за взбесившегося лифта он опаздывал, я пропустила его вперед. Пока я подпирала стену перед дверью кабинета, я представляла, как мы однажды случайно встретимся опять, как завяжется разговор…

Через двадцать минут сияющий Бенедикт вышел из кабинета Цирмана. Цирман, тоже улыбаясь, попрощался с ним за руку. Потом он заметил меня, и улыбка сошла с его лица.

— Я хотела бы забрать реферат Элизабет Лейбниц с третьего курса, она заболела, — зачастила я скороговоркой.

— Как ваша фамилия? — спросил Цирман фельдфебельским тоном, который считал единственно возможным по отношению к женщинам в деловой обстановке.

— Виола Фабер.

Так Бенедикт узнал мое имя. Уходя, он улыбнулся мне.

Не прошло и минуты, как Цирман отыскал реферат Элизабет с хорошей отметкой, пометил на карточке, кому отдал его, и я вышла. У лифта меня ждал Бенедикт. Он полюбопытствовал, учусь ли я у Цирмана, расспросил о нем, сказал, что не знает никого на нашем отделении, потому что сам с архитектурного. И в завершение пригласил меня отпраздновать удачный день чашечкой кофе в студенческой столовой. Он только что получил место ассистента у профессора Цирмана.

Я рассказала все, что знала о преподавателях нашего отделения. За третьей чашкой кофе мы выяснили, что оба не из Мюнхена. Мы выросли в восьмидесяти километрах друг от друга: он к северо-востоку от Франкфурта, я — к юго-западу. К моменту нашего знакомства он пять лет жил в Мюнхене, а в институт поступил только после подготовительных курсов. Я к тому времени жила здесь уже девять лет — мои родители переехали в Мюнхен, когда мне было пятнадцать.

— Когда ты снова будешь в институте? — спросил на прощание Бенедикт.

— Завтра в то же время, — ответила я не раздумывая.

На следующий день мы простились так же.

Через неделю после нашего знакомства я привела Бенедикта домой. Я знала, что этим вечером все свершится, поэтому утром купила шелковые трусики и шелковый лифчик. От волнения я забыла снять ярлычок с ценой. Бенедикт заметил его и сказал:

— Хорошая покупка, я тоже выбрал бы эти трусики.

Все, что с другими повергло бы меня в смущение, с Бенедиктом было естественно и весело. Казалось, мы всегда знали друг друга.

И все, что происходило до Бенедикта, было забыто. Ничего значительного, впрочем, до Бенедикта и не было. Раньше мне как-то все время не везло в любви.

Томми, так называемый первый мужчина в моей жизни (мне было тогда шестнадцать с половиной, ему восемнадцать), бросил меня из-за женщины постарше — ей стукнуло девятнадцать. Томми был помешан на «зрелых женщинах». Я не выдержала конкуренции.

Вторым был Клаус, мне тогда исполнилось восемнадцать, ему двадцать. Клаус оставил меня ради более молодой и неиспорченной, как он выразился. О нем я ни капельки не грустила: в постели он вел себя как дровосек с завязанными глазами. Долби себе — и рано или поздно попадешь женщине в то самое место между ног.

Инго, мой третий, ушел от меня, потому что решил выяснить, не «голубой» ли он. Недавно мне кто-то рассказал, что он до сих пор так и не прояснил для себя этот вопрос до конца.

Потом был Марсель (по документам он Макс), с этим я провела четыре года. То есть встречались мы довольно редко, это был почти телефонный роман. Марсель вспоминал обо мне, чтобы пообсуждать, что на этот раз сказал о нем его терапевт. Про меня терапевт сказал, что я не гожусь для Марселя. Я пыталась внушить Марселю, что это терапевт не годится для него. В конце концов я смирилась с мыслью, что его терапевт не годится для меня. Тем не менее я никак не могла окончательно порвать с Марселем, потому что наша связь толком не начиналась. Марсель регулярно звонил мне, чтобы рассказать о других женщинах, которые бегали за ним. Когда, познакомившись с Бенедиктом, я рассказала о нем по телефону Марселю, тот пожаловался, что я невнимательна и не могу сконцентрироваться на его проблемах. А когда спустя несколько недель Марсель вдруг соизволил без предупреждения нанести мне визит (я как раз вставляла в рамку фотографию Бенедикта), он даже не поинтересовался, кто это. Притом что Бенедикт, со своими сияющими голубыми глазами, в миллион раз привлекательнее Марселя.

Это мое бесславное прошлое. Накануне своего знакомства с Бенедиктом я уже позабыла, что такое мужчины.

Бенедикту сейчас двадцать восемь, а мне двадцать пять. Мы знакомы тринадцать месяцев, живем вместе полгода и еще ни разу не ссорились! На следующей неделе мы уезжаем. Я порой не в силах поверить в свое счастье.

Мой отец нашел для Бенедикта потрясающее место — со следующей недели Бенедикт будет работать в строительной фирме моего дяди Георга.

Вскоре и я стану там же дизайнером по интерьеру.

А еще — об этом можно только мечтать! — у нас будет дом с садом. Мы решили жить у матери Бенедикта, ее дом расположен в тридцати минутах езды от фирмы дяди Георга!

Счастье улыбается нам!

Торжественный ужин состоялся в последнюю субботу августа. Из-за жары ни у кого не было особого аппетита. Поэтому после закуски все занялись разговорами.

Наша компания состояла из одиннадцати взрослых и одного ребенка. Я купила синие с золотом карточки по числу гостей и бирюзовой краской вписала в них кисточкой имена. Мой отец, само собой разумеется, занимал почетное место в торце праздничного стола. Слева от него сидела мать Бенедикта, госпожа Нора Виндрих, рядом с ней друг отца, господин Энгельгардт. Справа от отца сидела госпожа Дорис Энгельгардт, завоевавшая первое место в соревновании кулинаров-непрофессионалов. Около нее — моя мать, которая пожелала сидеть возле двери. Приготовив изысканное угощение из семи блюд, поневоле будешь все время бегать на кухню.

До прихода гостей отец пытался поменять местами две карточки. Он предпочел бы флиртовать с моей красивой подругой Элизабет, а не опекать мать Бенедикта. Но моя мать твердой рукой вернула карточку «Нора Виндрих» к карточке «Виктор Фабер». Таким образом, «поколение гурманов», как выразился господин Энгельгардт, собралось на одном конце стола.

На другом конце праздничного застолья сидела я — как официальный виновник торжества. По левую руку от меня — Элизабет и Петер, все мы — представители поколения молодых дизайнеров. По правую руку — Бенедикт. Потом моя сестра Аннабель и лучший друг Бенедикта Нико. Но я больше прислушивалась к разговорам на другом конце стола, где мои родители беседовали с матерью Бенедикта.

Именно она была — негласно конечно — главным гостем. Госпожа Виндрих — учительница немецкого языка в реальном училище, ей шестьдесят один год. Не стану утверждать, что седая стрижка с челочкой делает ее моложе, но она женщина очень прогрессивных взглядов. Она находит правильным, что мы живем не расписавшись, и убеждена: чтобы любить друг друга, не нужно спрашивать разрешения у государства. Главное, считает она, что женщины в наше время имеют профессию и сами зарабатывают деньги. Домашних клуш она не выносит. Мать Бенедикта всегда ходит в брюках. Она свой в доску парень, легко находит общий язык с Бенедиктом и дочерью Меди. Меди старше Бенедикта. Она тоже живет под Франкфуртом, но я с ней пока не знакома. Мать Бенедикта я знаю со времени ее последнего визита в Мюнхен, но мои родители увидели ее сегодня впервые.

Моя мама задалась целью произвести впечатление на фрау Виндрих. Несмотря на свои пятьдесят четыре года, она питает огромное уважение к учителям. Мама оказалась молодцом. Она надела свое самое скромное платье — темно-синее, с закрытым воротом, на котором лучше всего смотрится золотое колье. На матери Бенедикта был облегающий черно-зеленый с люрексом топ, широкие черные, под атлас, брюки и крупные янтарные бусы. Подчеркнутое восхищение, с которым моя мать расхваливала эти бусы, не оставляло сомнения, что мамино колье намного дороже.

Отец тоже был в ударе. Он галантно задал свой коронный вопрос:

— Откройте нам секрет, каким стихийным бедствием могли бы стать вы, госпожа Виндрих?

Она со смехом ответила:

— Это надо спросить у Бенедикта, способна ли я на это. Бенедикт, тот сошел бы за ураган, но в хорошем смысле! Он уже в детстве был настоящим вихрем! — Бретельки верхней части ее туалета, собранной над грудью на резинке, соскальзывали каждый раз, когда в пылу разговора она начинала размахивать руками.

Да, в том, что Бенедикт — ураган в хорошем смысле, я убеждена. Он солнечный глаз урагана. Все вокруг него может стоять вверх ногами, но Бенедикт никогда не позволит испортить себе настроение. У него дар решать все проблемы пожатием плеч и улыбкой.

— У каждого своя манера ввергать себя и других в катастрофы, — пояснил отец. При этом лицо его ясно доказывало, что лично он застрахован от любой неприятности.

Мама, как водится, объявила, что, хотя она и землетрясение, но землетрясения случаются крайне редко, и по сути она вполне добродушный человек. Отец всегда утверждает, что мама подстраивается под любое мнение, высказанное громче, чем ее собственное. При посторонних заявлять такое ему строжайше запрещено, поэтому он произнес:

— Аннелиза в роли землетрясения — тут даже люстра закачается!

Тем не менее мать бросила в его сторону предостерегающий взгляд и воскликнула, чтобы перевести разговор на другую тему:

— Виола, я сгораю от любопытства: как ты отнесешься к нашему сюрпризу?! Но мы вручим его позже, после десерта! — затем она последовала на кухню, к госпоже Энгельгардт. Моя мать не умеет готовить, и, слава Богу, Дорис Энгельгардт вызвалась блеснуть своими кулинарными талантами.

Господин Энгельгардт пошел за ней.

— Сиди, Виктор, я позабочусь о вине, — сказал он моему отцу.

Бенедикт вскочил, убрал упавшую прядь со лба, согнул в локте левую руку и с поклоном предложил свои услуги в качестве младшего официанта. Однако он не понадобился. Я тоже не сидела без дела, позволяя окружающим отмечать свое торжество.

Элизабет наконец решилась объявить во всеуслышание, что она была бы климатической катастрофой. Ледниковый период. Это как раз для нее! Элизабет такая холодная! Месяц назад она рассталась со своим другом, терапевтом. Он якобы начал требовать от нее извращений: чтобы она приходила к нему домой и перед сексом гладила его постельное белье или ползала с тряпкой по кухонному полу. Элизабет говорит, что она не мазохистка. Уж лучше дать обет безбрачия. Ей не нужен мужчина в качестве доказательства собственной привлекательности.

Элизабет переадресовала вопрос Петеру. Петер молчаливый, но зато самый симпатичный на нашем курсе. Он объявил:

— Я не отношусь к числу ярких природных катаклизмов, я всего лишь бытовая неурядица. — Все засмеялись над его словами.

Отец продолжал очаровывать мать Бенедикта. Он поведал ей, что господин Энгельгардт — его друг и коллега и что чета Энгельгардт — самые тонкие знатоки вин и гурманы, которых он когда-либо встречал. Можно было подумать, что он общается исключительно с гурманами и ценителями вин.

— Какой сорт винограда предпочитаете вы, госпожа Виндрих? — поинтересовался он с таким видом, словно ожидал сенсационного признания.

— Знаете ли, господин Фабер, моя дочь — переводчица с французского и в этом вопросе разбирается прекрасно! Когда мы вместе обедаем в греческом ресторане, я могу слепо положиться на нее в выборе вин. — Если мать Бенедикта не слишком часто попадала в компанию гурманов, можно считать, что она с честью вышла из положения.

Так или иначе, мы пили то, что приобрел сам господин Энгельгардт: полусухой рислинг с содержанием сахара всего четыре десятых процента, от винодела, который изготовляет свои вина только из натурального сырья.

— Это вино, которе так подходит вам, Виола, — радостно воскликнул господин Энгельгардт, — молодое, но выдержанное, игристое, с ноткой элегантности. Вино с редким будущим!

Господин Энгельгардт — специалист по нелепым комплиментам. Но это не мешает ему быть очаровательным. Он поднял за меня бокал:

— Как прелестно вы выглядите, Виола! Как Одри Хепберн в молодости!

Вот уж никогда бы не додумалась, что могу походить на молодую Одри Хепберн, хотя у меня такие же черные глаза и темно-каштановые волосы. Но разве Одри Хепберн когда-нибудь носила волосы длиной до подбородка и на косой пробор? Тем не менее я польщенно улыбнулась. Сказать по правде, я действительно хорошо выглядела в своем черном, расшитом золотыми звездами платье. Подходящее платье для звездного часа. Хотя стоило оно всего сто двадцать девять марок и было куплено в банальном универмаге «C A». Правда, по нему этого не скажешь.

— А мадемуазель Элизабет выглядит как молодая Катрин Денев, — господин Энгельгардт поднял бокал за Элизабет. Тут он попал в точку. Элизабет тоже разулыбалась.

Лишь моя сестра Аннабель бросила на Элизабет взгляд, полный сострадания, и громко сказала, обращаясь к Нико:

— Невелик фокус, если краситься под блондинку!

— Лучше искусственная блондинка, чем настоящая лысина, — изрек Нико и оглушительно захохотал. Нико — веселый парень, он постоянно бездарно шутит и сам больше всех радуется своим остротам.

Нико — лучший друг Бенедикта, хотя совсем не похож на него. Нико продает подержанные автомобили. Бенедикт усердно помогает ему в этом: в газетных объявлениях и на автомобильных рынках он подыскивает для Нико выгодные варианты и хотя бы дважды в месяц находит машину, которую Нико может перепродать. У Нико часто бывают клиенты, которые ищут особую машину в особом исполнении, и если Бенедикту удается откопать такую, он получает приличные комиссионные. Мой отец тоже недорого купил свой темно-синий «вольво» через компанию «Бенедикт — Нико».

Мать была, конечно, недовольна тем, что рядом с Аннабель за столом оказался Нико. Она уговаривала меня пригласить для сестры подходящего мужчину — Нико она таковым не считала. Но свободных тридцатилетних мужчин не так уж много. К тому же Аннабель выглядит как датская королева Маргарита — правда, моложе, но не такая стройная.

Несмотря на свое совершенство, Аннабель с детства завидовала мне. Она постоянно ныла, что мне родители позволяют гораздо больше, чем ей в этом возрасте. На самом деле она всегда прибирала к рукам все самое лучшее. Но это никогда не обсуждалось. Как-никак она на три года старше, а с возрастом потребности растут. А теперь, став матерью Сольвейг, она тем более вне всякой критики.

Во всем, что касается Аннабель, моя мать живет иллюзиями. Раньше она мечтала, что Аннабель станет театральной звездой. Да-да, ни больше ни меньше. Ее устроила бы и драматическая актриса, но лучше всего — оперная примадонна. Иллюзии начались, когда Аннабель было четырнадцать и ей доверили главную роль в рождественском мюзикле, поставленном в нашей школе. Аннабель играла добрую фею — она получила эту роль, потому что выразительнее всех пела песню волшебной героини. Для этого она бесконечно упражнялась перед зеркалом в отчаянном заламывании рук — добрая фея находилась почему-то в полном отчаянии, — страдальческих позах и пронзительном пении: «Ах! Ох! Я вся в отчаянии! Я должна, должна помочь бедному, несчастному ребенку!» Пела она совершенно по-опереточному: «Па-а-мочь… ри-бе-о-о-нку!» — и при этом еще вращала глазами. Из всех младших школьниц у меня единственной была роль в этом мюзикле. Получила я ее исключительно благодаря Аннабель, как она подчеркивала тысячу раз. В спектакле я всякий раз, когда Аннабель покидала свое сказочное царство, чтобы «помочь бедному, несчастному ри-бе-о-о-нку», должна была приносить ей шляпу и волшебную палочку. Я подавала все это на фиолетовой диванной подушке и при этом делала перед феей книксен. Сегодня я уверена, что получила эту роль только потому, что все девочки из ее класса отказались играть роль служанки Аннабель. Отец тогда заметил, что у меня была поистине судьбоносная роль. Мать хвалила только Аннабель. А я уже в девять лет решила, что никогда не стану театральной звездой.

Аннабель лишь после окончания школы пришла к выводу, что ее голос не представляет из себя ничего особенного. Помимо этого, она обнаружила, что ее аттестат зрелости тоже не слишком выдающийся. На вступительных экзаменах в театральную школу она провалилась. И тогда решила изучать педагогику. Родить дочь она успела еще до выпускных экзаменов.

Тем не менее мама осталась неисправимой оптимисткой во всем, что касается Аннабель. У нас в семье разделение: Аннабель — мамина дочка, а я — папина. Меня это вполне устраивает. Хотя Аннабель с ее короткими золотисто-каштановыми волосами скорее похожа на отца. Так же мало, как и он, она заботится о своей прическе. Такая ерунда ее не интересует. Как и у матери, у нее есть дела поважнее, повторяет Аннабель на каждом шагу. Она якобы обращена в себя, постигает собственную личность. Ни одному нормальному человеку, по ее мнению, не придет в голову хоть словом упомянуть свою так называемую внешность, а посему она постоянно твердит, что ей безразлично, как она выглядит. Аннабель искренне верит, что ее точка зрения должна вызывать восхищение!

В этот вечер Аннабель надела одну из своих «бабьих» юбок. Серо-коричнево-зеленая индийская лоскутная юбка из натурального шелка, как утверждает Аннабель, — мятая, как побывавшая в употреблении туалетная бумага. Сверху — серая тряпка с У-образным вырезом и гигантскими проймами. Все блузки и майки, которые носит Аннабель, отличаются глубоко вырезанными проймами: только они гарантируют, что каждый стоящий или сидящий рядом с ней увидит ее отвисшие груди и — что для нее, похоже, важнее всего — небритые подмышки. Волосы там такие длинные, что видны, даже когда ее руки опущены вниз. Но ей и этого мало: Аннабель то и дело скрещивает руки на затылке, чтобы курчавые волосы имели возможность лицезреть все окружающие. Это ее любимая поза. При этом она хлопает руками, как крыльями, — таким образом лучше распространяется чудовищно натуральный запах ее подмышек.

Сольвейг сидела под столом. Собственно говоря, ей полагалось сидеть рядом с моей матерью, но она настояла, что будет сегодня котенком! А котята едят под столом. В отличие от своей матери Сольвейг всегда одета шикарно. На ней было небесно-голубое платье в стиле Лоры Эшли с большим кружевным воротником и такого же цвета атласный бант на льняных волосах. Издалека она напоминала ангелочка.

Когда мы ели паштет, она пыталась порвать «котеночьими» коготками мои чулки с лайкрой — единственную дорогую пару. Я шепнула ей, чтобы не слышала Аннабель, что, если она немедленно не прекратит, я сломаю ее видеомагнитофон. Этого она боится. Видеомагнитофон — единственная вещь, которую Сольвейг не пыталась ломать. Поэтому она верит: если видик не работает, значит, его сломал кто-то из взрослых.

На безопасном расстоянии от Сольвейг, на высоком комоде стояла наша с Элизабет модель — дипломная работа, за которую мы получили премию. Элизабет притащила ее на праздник, чтобы все могли полюбоваться: макет филиала нашего банка «Фабер и Лейбниц». С кассовым и рабочими залами, с помещениями для консультаций клиентов, задуманными нами как маленькие изолированные комнатки. Мы собрали доскональную информацию о том, какие проблемы с планировкой возникают в банках, и выяснили, что многие клиенты предпочитают конфиденциальность при разговоре со своими банкирами. Поэтому наш проект получил более высокую оценку, чем все другие, в которых преобладали огромные и открытые консультационные залы. Но это касалось чисто теоретического решения. Наш макет оказался еще и самым красивым. Филиал банка — старомодный, как викторианская контора, темно-зеленый, с малюсенькими латунными лампами. Изюминкой были прямоугольные колонны с коринфскими капителями. В колонны мы запрятали встроенные шкафы для документов. Тем самым, не нарушая стиля, мы разместили обязательные по условиям задания рабочие шкафы.

Главной проблемой при сооружении макета было найти обои в такой мелкий рисунок, чтобы он подходил к масштабам модели. Отыскать их мы не смогли и в конце концов сами расписали акварельными красками обои, затратив на это не один день. Крошечные вьющиеся растения, отдающие в синеву, на зеленоватом фоне. Мы даже нарисовали на устланном ковром полу тени от колонн, чтобы создать иллюзию падающего света. Совсем в духе профессора Зингера, любящего повторять: «Если неверна деталь, неверно и все целиком». Он абсолютно прав: поначалу наш макет производил идеальное, но безжизненное впечатление, и только когда мы нарисовали тени, модель ожила. Каждый, кто ее видел, приходил в восторг. За исключением Сольвейг и Аннабель.

— Посмотри-ка, что они построили, — сказала Аннабель дочери, наблюдая, как Элизабет водружает макет на комод. — Ты не хочешь попросить Виолу и Элизабет смастерить тебе такой же кукольный домик?

К счастью, Сольвейг этого не хотела, она была обижена, что ей не разрешили потрогать макет руками.

— Я знаю, почему Сольвейг не нравится ваш макет, — с грустью произнесла Аннабель, словно ей предстояло открыть нам печальную, но справедливую истину, — он противоречит детской натуре.

Я равнодушно внимала ее откровениям. Аннабель постоянно утверждает, что то или иное не соответствует детской натуре. Это ее самый убийственный аргумент. О'кей, значит, наш банк противоречит детской природе.

— Священная корова-мать, — проворчала Элизабет, уверившись, что Аннабель уже не может нас слышать.

— Я страшно рада, что скоро мне придется выносить ее общество только по большим праздникам, — с облегчением вздохнула я.

— Если бы я был каким-нибудь бедствием, то, наверное, голодом, — воскликнул господин Энгельгардт, когда в дверях появилась его жена с нашей супницей в руках, которой испокон века никто не пользовался.

— А теперь на очереди холодный суп из дыни с омаром, — объявила госпожа Энгельгардт. — Приятного аппетита.

— Нет, лучше я стал бы нашествием саранчи, — после недолгого раздумья сообщил господин Энгельгардт, зачарованный видом розовато-красного супа. — Холодный суп из дыни с омаром! Самый прекрасный суп этого сезона!

— А где омар? — поинтересовался мой отец.

— Омар, естественно, в супе — в виде пюре, — вздохнула мать, словно каждый день только тем и занималась, что делала пюре из омаров.

Все пробормотали «гм, гм, гм» и принялись за суп.

— Бенедикт уже ребенком был гурманом, — заметила мать Бенедикта. — Не ел ни шпината, ни лука, ни кислой капусты.

— Может, от того, что вы перед подачей забывали разморозить шпинат? — громко предположил Нико и захохотал. Все вынужденно заулыбались.

Лишь моя сестра заглянула под стол и спросила:

— Где Сольвейг?

— Она кушает и смотрит видик, — поспешно объяснила мать. — Дорис сделала ей специальный детский суп.

— Неужели ты оставила Сольвейг одну перед телевизором?! — возмущенно воскликнула сестра и встала.

— Она только хотела посмотреть передачу с мышкой, — робко оправдывалась мать.

— Черт побери, — еще больше рассвирепела Аннабель, — ты же прекрасно знаешь, что передача с мышью — педагогическое дерьмо и смотреть ее без взрослых девочке бессмысленно! — Она помчалась в комнату Сольвейг.

— Я сделала ей суп с кетчупом, — сказала госпожа Энгельгардт, — размешала в теплой воде немного кетчупа и добавила туда меда и сливок. Дети такое любят. Главное — красное и сладкое.

Она крикнула вдогонку Аннабель:

— Суп не противоречит детской натуре!

Мы выпили за искусных кулинарок.

— А теперь, — предложил отец, — выпьем за госпожу Виндрих, будущую свекровь Виолы, — он поднял свой бокал.

Госпожа Виндрих энергично отодвинула его руку с бокалом:

— Нет, я не хочу, чтобы меня называли свекровью. Это так старомодно! По мне, им совершенно не надо жениться! Была бы я сегодня молодой, я бы точно так же, как Бенедикт, сказала: долой старые предрассудки! Что касается меня, ради Бога, пусть живут в моем доме нерасписанные!

— Тогда вы будете внебрачной свекровью, — не сдавался отец. — Пока Виола еще не приступила к работе, я согласен взять на себя ее медицинскую страховку.

Я взглянула на Бенедикта: заметил он, что консерватизм моего отца опять вылез наружу? Но Бенедикт только посмеялся. Кажется, он ничего не заметил — во всяком случае, любезно сделал вид. В этом — мой отец весь! Главное — быть как следует застрахованным. Он искренне верит в то, что даже самые важные в жизни вещи должны быть застрахованы. Он уверен, что брак — это страховка для любви! Я втайне порадовалась, когда мать Бенедикта доказала, что даже учительница имеет более прогрессивные взгляды, чем он!

— Внебрачная свекровь! — воскликнула она. — Я чувствую себя не столько матерью, сколько лучшей подругой моих детей.

— Тогда вы лучшая подруга Виолы, — глубокомысленно заметил господин Энгельгардт.

— Верно! И как лучшая подруга друга Виолы, я хотела бы поднять бокал за нашего выдающегося архитектора! Как замечательно, что у него есть талант!

— И связи, — добавил отец, снова поднял свой бокал, чуточку поколебался, а потом поднялся сам.

Если у отца есть возможность произнести речь, он эту возможность не упустит. Он постучал рыбным ножом по бокалу:

— Дорогие гости! Еще одно событие, которое мы сегодня отмечаем, — новая интересная работа Бенедикта. Вне всякого сомнения, это начало большой карьеры!

Бенедикт, будущая звезда архитектуры, сиял и слушал с таким видом, будто все, что говорил мой отец, совершенно неизвестно ему. Самым подробнейшим образом отец изложил, как две недели тому назад он позвонил своему младшему брату, известному архитектору Георгу Фаберу, в Кронайхен под Франкфуртом и спросил, найдется ли у того место дизайнера по интерьеру с отличным дипломом. Ведь именно брат Георг, и никто другой, убедил отца в свое время, что я должна изучать архитектуру и дизайн. Отец поначалу был против. Не денежная специальность. Никакого сравнения с юриспруденцией. Но я не хотела учиться ничему другому. После школы я работала у торговца антиквариатом. Тот много разъезжал, а я была, так сказать, хранительницей его лавки древностей, единственным товаром, не находившим спроса. Я и позже, уже в институте, подрабатывала у него. Через год после окончания школы, когда отец все еще отказывался платить за мою учебу, я приняла участие в конкурсе одного женского журнала. Задание было такое: недорого обставить небольшую квартиру в тридцать квадратных метров. Я получила первую премию — пять тысяч марок! Это произвело впечатление на моего отца. А дядя Георг сказал, что я очень одаренная и что, если бы его Анжела захотела изучать дизайн, он бы ей обязательно разрешил. Еще мой дядя сказал: у дизайнера по интерьеру действительно не очень много шансов, но у хорошего специалиста шанс есть всегда. И когда я завершу образование, то должна тут же обратиться к нему в фирму.

— Итак, через день после выпускного экзамена Виолы я позвонил брату, — продолжал отец свой отчет. — Георг сказал, что в данный момент у него нет вакансии дизайнера по интерьеру, она будет позже. А сейчас ему срочно нужен архитектор. Один из его сотрудников очень серьезно болен — предполагают рак, хотя ему и сорока еще нет… Тут уж я не растерялся, — отец поднял указательный палец, — и сказал: «У меня есть человек, которого ты ищешь! Друг Виолы — как раз архитектор, правда, начинающий, но парень в полном порядке, работает ассистентом профессора в университете. Я скажу ему, чтобы он отправил тебе все свои документы».

В комнату с криком: — «Хочу еще детского супа!» — ворвалась Сольвейг.

Отец вздохнул:

— Что было дальше, вы знаете. За вас, мои дорогие! — Он сел. Непосредственная цель его речи — подчеркнуть свое участие в карьере Бенедикта — была блестяще достигнута.

— Виктор, у тебя все вышло замечательно, — воскликнул Бенедикт, — поаплодируем Виктору!

Все, конечно, захлопали. А я еще немного похлопала Бенедикту, потому что Бенедикт тоже молодец: он тут же поехал к моему дяде, чтобы представиться лично, и, разумеется, дядя пришел в восторг от Бенедикта, как и любой другой на его месте!

А потом мы дружно приветствовали филе камбалы в овощах на сливочном масле с карри, поданное с коричневым рисом! Опять последовало всеобщее «гм-гм-гм». О, этот соус! Отдельно он еще вкуснее. Госпожа Энгельгардт объявила, что соус разрешается есть десертной ложкой. Гм-гм-гм! Как все чудесно сочетается! Так же чудесно, как складывается наше будущее!

В один прекрасный день мы станем материально независимы… Сначала два-три года поработаем у моего дяди. Пока я не получу работу, у меня будет меньше денег, чем раньше, но я не хочу, чтобы отец продолжал помогать мне. К тому же Бенедикт обещает мне свою помощь в случае любой надобности.

Слегка не по себе мне становится лишь при мысли, что в будущем придется называть мать Бенедикта Норой. Она сразу же попросила говорить ей «ты». В конце концов она не какая-нибудь пожилая дама! Бенедикт тоже чаще называет ее Норой, чем мамой, и она считает, что это в духе времени. Но так непринужденно, как выходит у Бенедикта с моими родителями, у меня не получится. Пока я избегала вообще как-либо называть ее. Однако Бенедикт считает: не стоит беспокоиться, все устроится само собой самое позднее через неделю совместной жизни.

Госпожа Энгельгардт торжественно объявила, что следующее блюдо будет подано только через сорок минут. Мясу нужно время, а ей — маленький перерыв. Отлично! Все достаточно наелись, чтобы сделать паузу!

Господин Энгельгардт готовил бордо для следующего блюда. Мы наблюдали, как он через воронку медленно перелил содержимое бутылки в графин, держа при этом горлышко бутылки над свечкой.

— В чем смысл этих манипуляций? — полюбопытствовал Нико.

— Вы следите, когда темный осадок со дна бутылки дойдет до горлышка. Осадок должен остаться в бутылке, иначе у вина будет затхлый привкус. К тому же плавающий осадок выглядит отвратительно.

— Можно мне проделать то же самое? — спросил Нико. — Я должен этому научиться, чтобы производить впечатление на своих клиентов.

— Пожалуйста. Перелейте вторую бутылку. Держите ее не в самом пламени свечи, а так, чтобы лишь горлышко освещалось.

Нико очень медленно слил бордо над свечкой в воронку на графине.

— Я тоже хочу! — завизжала Сольвейг и схватилась за свечку.

— Лапы прочь! — Нико состроил такую грозную рожу, что Сольвейг с открытым ртом отдернула руку.

— Мой сын мог бы перелить для меня белое вино, — сказала мать Бенедикта.

— Боюсь, у нас больше нет графинов, — отозвался господин Энгельгардт.

— Белое вино не переливают, — заметила госпожа Энгельгардт.

— У вас есть дети? — неожиданно спросила мать Бенедикта.

— Нет. — И госпожа Энгельгардт столь же неожиданно отреагировала: — У вас есть муж?

Моя мать в благородном испуге поднесла ладонь ко рту. Отец откашлялся:

— Госпожа Виндрих, кто, собственно, ваш муж по профессии? Я имею в виду — отец Бенедикта.

Она ответила, махнув рукой:

— Он ушел, когда Бенедикт ходил в детский сад. Потом снова женился на вдове зубного врача, но бездетной.

— А кто он по профессии?

— Когда родился Бенедикт, его отцу как раз исполнилось сорок, так что сейчас, я думаю, он на пенсии.

— В качестве кого ваш муж ушел на пенсию? — мой отец бывает жутко настырным, это у него профессиональное. Меня он тоже уже спрашивал, чем занимается отец Бенедикта. Я не знала. О его отце речь никогда не заходила. Что же в этом удивительного, раз он бросил семью.

— Его отец был служащим.

— Что общего у служащих и Робинзона Крузо? — подал голос Нико. И сам же дал ответ на свою загадку. — Они всегда ждут пятницу.

Отец не отставал.

— Служащие бывают самые разные. От уборщицы до директора Федерального банка.

— Знаете, как служащие играют в микадо? — никак не мог угомониться Нико. — Кто первым шевельнется, тот проиграл!

Мать Бенедикта очень долго смеялась.

Отец наконец капитулировал.

— Знаете ли, госпожа Виндрих, мы, правда, не изобрели велосипед, но живем вполне обеспеченно, — удалось ему пристроить любимую житейскую мудрость.

— Мы тоже, само собой разумеется! — воскликнула госпожа Виндрих. — У нас есть дом. Бенедикт говорит, что современные архитекторы назвали бы его «дом, похожий на виллу, для большой семьи, с паркообразным садом».

— Тогда мы сейчас продемонстрируем госпоже Виндрих наш «паркообразный сад», — сказал отец.

— Правильно, и выкурим там по сигарете, — подхватил господин Энгельгардт. Поколение гурманов вышло на улицу. Надеюсь, мать Бенедикта оценит отцовскую шутку. Надо же, назвать маленький газон за нашим домом «паркообразным садом»!

Нико взял свой стул и сел между Аннабель и Бенедиктом.

— Оставить за тобой следующий «феррари»? — обратился он к Бенедикту. — Или только через один?

Бенедикт засмеялся.

— Нет, я еще не готов. К тому же ты знаешь, что я не хочу «феррари», я из принципа езжу на «БМВ». «Номен эст омен», а Бенедикт Магнус Виндрих — будет БМВ. Может, скоро появятся другие возможности. Но сначала нужно посмотреть, как пойдут у меня дела. И какая машина у моего шефа. Если моя машина будет лучше, чем его, это чистое самоубийство.

— Прямой повод для увольнения, — подтвердил Нико.

К сожалению, я не знала, на какой машине ездит сейчас дядя. В последний раз я видела дядю Георга три года назад, на его пятидесятилетие. Все торжество он просидел тогда у своего большого бассейна. Его машину я так и не увидела.

— Надеюсь, он ездит не на «опеле», — сказал Нико, мрачно уставившись в свой бокал, — и вообще, если тебе не подойдет эта лавочка, ты в любой момент можешь вернуться ко мне. — Нико был искренне расстроен, что Бенедикт уезжал, и не только потому, что хорошо зарабатывал с его помощью.

Аннабель демонстративно зевнула, соединила руки на затылке и вызывающе взглянула на Нико. Поскольку Нико никак не отреагировал на ее заросшие подмышки, она произнесла:

— Ты еще не сказал, какой ты был бы катастрофой.

Нико молниеносно выпалил:

— Я был бы лопнувшим презервативом! — Он, как всегда, оглушительно захохотал.

Аннабель густо покраснела.

— Как изысканно. — Она оскорбленно опустила руки, словно желала наказать Нико, лишив его возможности лицезреть ее подмышки.

— Когда презерватив полный, он выглядит очень изысканно, — громогласно изрек Нико.

Аннабель ответила с перекошенным лицом:

— Тебе, видно, больше по вкусу женщины вроде Виолы, из разряда пушных зверьков, жадно пожирающих пирожные. Дамочки, которые укладываются в приготовленное гнездышко и позволяют мужчинам украшать себя гарниром из драгоценностей. Что за мерзость!

Невероятно! Уж если кого-то и можно назвать пожирающим пирожные зверьком, так это Аннабель. После рождения Сольвейг она набрала по крайней мере десять килограммов лишнего веса! А кто захапал себе материнскую енотовую шубу? Во время беременности ей непременно была нужна меховая шуба, чтобы держать в тепле свой живот. Потом она, разумеется, оставила шубу себе на тот случай, если опять забеременеет. Даже пассаж о «приготовленном гнездышке» прежде всего относится к самой Аннабель. Мать обслуживает ее и Сольвейг с головы до ног!

— Брось ты, Виола не такая уж привередливая, — примирительно заметил Бенедикт.

Я ничего не сказала, вспомнив о нашем старом конфликте. Аннабель желает быть эмансипированной, а я хочу быть счастливой. Она говорит, что женщина без мужчины никогда не бывает такой несчастной, как женщина с мужчиной. Для меня же любовь — самое главное в жизни. А для любви мне нужен мужчина.

Никто не спросил мою сестру, каким стихийным бедствием была бы она — каждый знает, что она и есть катастрофа в чистом виде.

Она даже не знает, кто отец Сольвейг. Отец говорит, что это позор. Аннабель уверена, что это самая естественная вещь в мире. По ее словам, когда еще царил матриархат, до появления этой вонючей моногамии, тоже не знали, который из мужчин зачал ребенка. Аннабель делает вид, что отцом Сольвейг мог оказаться десяток мужиков. Это самая большая хохма. На самом деле ребенок был ей нужен как доказательство того, что она кого-то смогла-таки затянуть в свою постель. Четыре года назад Аннабель отправилась с компанией подруг на машине в палаточный лагерь в Швецию. И только моя сестра умудрилась забеременеть в этом путешествии. Того типа звали Серен, это точно. Больше про отца ребенка Аннабель ничего не известно. Якобы он выглядел как типичный швед, и она размякла! При этом наверняка на кемпинговой площадке было абсолютно темно, так что этот Серен не заметил серо-желтый налет на зубах моей сестры. Она игнорирует зубную щетку, хотя в неограниченных количествах пьет чай и курит.

Мы предполагаем, что мужчина, зачавший Сольвейг, на рассвете, охваченный ужасом, схватил свой рюкзак и был таков. Во всяком случае, он исчез сразу же после того, как оплодотворил мою сестру. Она дни напролет ждала в кемпинге в надежде, что он объявится снова. Какая-то девчонка сообщила Аннабель, что этот Серен то ли из Уппсалами, то ли из Смерребредштедта — или как там называются эти шведские города. Но так как фамилии его она не знала, на этом все и завершилось. Дочку Аннабель назвала Сольвейг, чтобы люди удивленно говорили: «О, шведское имя!» А Аннабель могла бы ответить: «Да, отец Сольвейг — швед».

Этим она страшно гордится. Мой отец говорит, что не понимает, почему незнакомый швед лучше, чем знакомый немец.

Отец вдвойне доволен, что Бенедикт получил место у его брата. Потому что Аннабель уезжает от родителей, и отец, придя домой с работы, наконец-то сможет отдохнуть. Аннабель перебирается в квартиру, где сейчас живем мы с Бенедиктом. Двухкомнатная квартира в старом доме с раздельным санузлом принадлежит моим родителям. Отец купил ее в позапрошлом году, что оказалось прекрасным вложением капитала. Тогда Аннабель ни за что не хотела жить в этой квартире, она обосновалась в общине недоучившихся матерей-одиночек.

Сначала я жила в квартире с Марией, студенткой художественного училища. Марии почти никогда не бывало дома, она постоянно пропадала у своего друга, учившегося в одном маленьком городке. Они чуть было не поженились, чтобы он смог получить место в мюнхенском институте, но брак так и не состоялся. Поскольку у него в провинции была большая квартира, Мария на последний семестр переехала к нему, а Бенедикт смог перебраться ко мне.

Стоило Бенедикту въехать в квартиру, как сестре она срочно потребовалась. Сольвейг не может больше оставаться в общине для одиноких недоучек. Из-за разницы педагогических приемов Сольвейг поневоле приходится играть только в те игры, которые выбирали двое других воспитывающихся без отцов детей. Сольвейг надо вырвать из этой авторитарной системы! А кроме того, Аннабель, по ее мнению, имеет полное право жить в родительской квартире, не платя за нее ни пфеннига. Бесплатно! Я, так же как и Аннабель, получала от отца ежемесячную помощь, из которой он высчитывал приблизительную стоимость аренды комнаты в студенческом общежитии. А за другую комнату платил Бенедикт — столько же, сколько до него Мария. По-моему, это абсолютно справедливо! Аннабель заявила, что в квартире должна жить она с дочкой. Якобы она не в состоянии, учитывая недоверчивое отношение к детям квартирных хозяев, найти квартиру, соответствующую детской натуре. В это время у меня как раз были в разгаре экзамены.

Тогда она переехала к родителям. Ее бывшая комната все равно после рождения Сольвейг стала детской. Аннабель заняла еще и комнату, бывшую когда-то моей, где теперь стоял телевизор. Обосновавшись таким образом в родительском доме, Аннабель целыми днями ноет, что я со своим любовником шикарно живу в собственной квартире, в то время как она, мать-одиночка, выброшена на улицу.

Аннабель никогда бы не вложила столько труда и денег в эту квартиру, сколько я. Я повсюду разместила встроенные шкафы, чтобы рационально использовать площадь. Сбила ужасный тусклый зеленый кафель в ванной и на кухне. Все оштукатурила, покрасила, отлакировала заново. И только успела сделать из квартиры картинку, как приходится уезжать.

Поскольку вся обстановка тщательно подбиралась именно для этой квартиры, я решила, что ее нужно оставить на месте. В нашем новом доме нам придется все благоустраивать заново. Аннабель, правда, плевать хотела на мою со вкусом подобранную обстановку, но милостиво согласилась принять все бесплатно. Отец шепотом пообещал мне компенсировать затраты. Аннабель надеялась заполучить даже нашу кровать, но уж ее-то мы забираем с собой.

Кровать была нашим третьим совместным приобретением. Первым стал «БМВ». Нико предложил его Бенедикту на очень выгодных условиях. Компактная модель, зато почти новая. Мы купили «БМВ» сообща, как только решили, что навсегда останемся вместе. Бенедикт сказал тогда, что вместо двух консервных банок лучше одна приличная машина для нас двоих. Мне показалось это разумным. Вторым приобретением был страшно дорогой, очень широкий кобальтового цвета шарф из кашемира. Мы его носили по очереди с ноября по март: Бенедикт по четным числам, я по нечетным. Третьей нашей покупкой была двуспальная кровать, которую мы приобрели, как только Бенедикт поселился у меня. Шикарная французская кровать. Для нашего счастья этого было достаточно.

Сольвейг вылезла из-под стола.

— Я тоже хочу вина, — проверещала она.

Аннабель посадила ее к себе на колени и с видом скорбящей Богоматери стала уговаривать:

— Может, тебе лучше съесть мороженое?

— Хочу вина, — заупрямилась Сольвейг. Ее не так-то просто обдурить.

— Разве ты перед этим не говорила, что ты киска? — спросила Аннабель слащавым голосом. — Киски не любят вино, понимаешь? — при этом она изобразила на лице улыбку счастливой матери и, ожидая одобрения, посмотрела вокруг. — Пойдем посмотрим, что пьют киски.

Все сочувственно покивали ей вслед, когда она вывела Сольвейг. Петер, не проронивший за весь вечер ни единого слова, вздохнул:

— Этот ребенок постоянно дергает меня за брюки под столом.

Он посмотрел на свои штаны и вскочил. Белые модные брюки пестрели странными коричневыми полосами. — Что это? Паштет!

— Мне бы пришло в голову совсем другое! — радостно завопил Нико.

— Если она меня еще раз схватит, я пихну ее ногой! — пожаловался Петер.

Нико застонал, давясь от смеха:

— Если она еще раз схватит его за штаны, он пихнет ее ногой!

— Давай поменяемся с тобой местами, — с готовностью предложил Бенедикт, — мне она ничего не сделает.

Тут он ошибается. Сольвейг никого не боится, но Петер был, конечно, счастлив пересесть со своего места. Он сразу воспрял духом:

— А ты не можешь помочь и мне найти работу? Без связей сейчас ничего не добьешься.

Бенедикт опередил меня:

— Связи — еще не все. Ты должен победить конкурентов.

— Там были и другие претенденты? — удивилась я, потому что отец представил дело так, будто его звонок все решил.

— Другие претенденты есть всегда. К тому же мне не слишком хотелось показывать господину Фаберу свою выпускную работу, она была не слишком удачной. Я ведь тогда на экзамене влип с этим въедливым экзаменатором, который что-то там в моем проекте вычислил иначе. — Бенедикт состроил пренебрежительную гримасу.

— Да, ты Фаберу показал супершоу, — с гордостью отметил Нико.

Ничего себе, оказывается, Нико знает больше меня. Я засмеялась. Опять мужской заговор!

— Не знаю, стоит ли выдавать свои маленькие секреты, — отозвался Бенедикт, — с другой стороны, я не хочу, чтобы возникало впечатление, что я получил это место только по блату. Рассказать вам правду?

Разумеется, мы хотели знать правду.

— Итак, кроме этого дурацкого диплома, мне особенно нечего было показывать. Работу у Нико и у Цирмана не засчитывается как практика по профилю для архитектора. Не в моих интересах было наводить тоску на Фабера. Нужно было что-то придумать. Итак, в чем состояла моя проблема, рассуждая аналитически?

Никто не знал, в чем состоит проблема Бенедикта, рассуждая аналитически.

— Найти причину, по которой он тут же взял бы меня на работу, не заглядывая в этот дипломный хлам. Итак, за десять километров до офиса господина Фабера у меня случилась небольшая авария. Я дотошно поковырялся в стартере; никогда ведь не знаешь, кто за тобой наблюдает. Потом поймал такси. Все получилось великолепно. Только, к сожалению, я оказался перед офисом на четверть часа раньше назначенного времени. Это, конечно, нарушало мои планы.

— Почему?

— Они бы тогда подумали, что я сплю и вижу их работу. Это сбило бы цену. Тогда я говорю шоферу: «Поезжайте дальше, я хочу прибыть сюда в 14 часов 45 секунд и ни на секунду раньше». Мы подождали за углом — и потом подкатили к офису с шиком и скрипом тормозов. Я вытряхнулся из машины и появился в кабинете секунда в секунду.

— Вот так-то, — одобрительно хмыкнул Нико.

Я засмеялась: вот он, Бенедикт, — настоящий ураган.

— На дядю Виолы, конечно, произвело впечатление, что я не пожалел ни денег, ни усилий и, несмотря на поломку машины, вовремя явился к нему. Недостаток пунктуальности дорого обходится в нашей профессии. Было ясно, что нелепо таскать с собой чертежи огромного количества важных проектов, якобы сделанных мною, когда отчаянно ловишь такси. Мой диплом его больше не интересовал, только моя куртка летчика…

— Точно, — не удержалась я. Бенедикт непременно хотел надеть на собеседование старую летную куртку. За два дня до его поездки к дяде мы облазили все магазины подержанных вещей в поисках настоящей старой пилотской куртки. Мы ее нашли, стоила она, правда, кучу денег!

— Вложенный капитал окупился. От отца Виолы я знал, что его младший брат всегда мечтал стать летчиком. И я в своей летной куртке понравился ему, конечно, в десять раз больше, чем другие претенденты, чинно одетые в костюмчики. Ведь сам он одевается небрежно, по-спортивному. Когда я ему объяснил, что, к сожалению, мне нужно принять решение о выходе на работу немедленно, поскольку в конце месяца мой контракт в университете у профессора Цирмана автоматически продлевается на семестр, босс ответил:

— О'кей, если вы должны принять решение сразу, то и мне придется сделать то же самое.

— А как ты выторговал свою зарплату? — полюбопытствовала Элизабет.

— Все по порядку. Шеф сказал — слово в слово: «Я деловой человек старой закалки. Все, по рукам — с первого сентября вы начинаете у нас работать. Вы нам подходите». Тут я говорю: «Прежде, чем ударить по рукам, мы должны поговорить о деньгах». Прямо так в лоб ему и врезал. И тут он сделал мне такое предложение, что я не смог отказаться.

— То есть тебе и не пришлось торговаться, — заметил Петер.

— Если шеф предлагает действительно хорошие деньги, то лучше похвалить его, чем начинать торговлю. Если рассыпаешься в похвалах, вскоре получишь следующее повышение зарплаты — ведь шеф захочет, чтобы его опять похвалили.

— Буду вспоминать твой опыт, когда буду наниматься, — произнесла Элизабет.

— У тебя это получится без труда, — отозвался Бенедикт.

У Элизабет высокие шансы получить место консультанта-дизайнера в самом фешенебельном магазине по интерьеру, у Хагена и фон Мюллера. В конце месяца они собирались дать ей окончательный ответ.

— Я должна получить эту работу, надоело сидеть на мели, — вздохнула она.

Петер тоже вздохнул: ему никакая работа пока не светит. Он сделал потрясающие эскизы настольных ламп, только никак не может их продать. Петер считает, что его работы должны говорить сами за себя. Он грустно произнес:

— Пока мои работы молчат.

— Попробуй похлопотать о моем старом месте у Цирмана, — посоветовал Бенедикт Петеру. — Он будет искать замену. Десять часов в неделю, приличные деньги. И у тебя есть шанс. Женщин он не берет.

— Я ненавижу этого человека, — с отвращением сказала Элизабет. — Расскажи мне о нем что-нибудь гадкое.

Элизабет знала, что Бенедикт целый год работает ассистентом у Цирмана. Но не более того, поскольку Бенедикт просил меня не распространяться о его работе, иначе Цирман выкинул бы его. К тому же нам с Элизабет это было безразлично: последние два семестра, с тех пор как Бенедикт получил место у Цирмана, мы с профессором больше не сталкивались.

Цирман однажды доверительно объяснил Бенедикту, что не смог бы взять на работу женщину, потому что тогда немедленно поползли бы слухи о его связи с ней. А поскольку превыше всего он ценит корректность, то мог бы согласиться на уродину или калеку, но все без исключения претендентки на это место были привлекательны и полны жизненных сил.

— Цирману надо быть крайне осторожным, — хмыкнула Элизабет. — Все женщины с ума сходят по этому жирному старому борову, у которого из ушей пучками растут волосы. В средневековье его бы посадили на кол. — Этими словами Элизабет всегда закрывала тему «Цирман».

— Нет худа без добра. — Так ее всегда заканчивала я; в конце концов без него я никогда бы не познакомилась с Бенедиктом.

— Нужно сделать его жуткие порядки достоянием общественности, — предложил Петер.

— Лучше похлопочи о месте у него, — посоветовал Бенедикт.

— Этого Петер не будет делать, — решительно заявила Элизабет.

Поколение гурманов вместе с Аннабель и Сольвейг вернулось из сада и расселось по местам.

Господин Энгельгардт провозгласил:

— Секрет оптимального меню: после каждого блюда ты сыт ровно столько времени, сколько длится ожидание следующего.

Сольвейг теперь сидела на коленях Аннабель. Аннабель взяла указательный палец дочери и направила его на Нико:

— Это Нико. Ты хочешь поиграть с Нико?

— Не хочу, — отрезала Сольвейг, — я хочу вина.

— Эй, а вот и наш детский шницель, — воскликнула Аннабель наигранным голосом мудрой матери, взяла маленькие ладошки Сольвейг в свои руки и захлопала ими.

Детский шницель оказался филе из спинки косули с перечной подливкой и лисичками, а к нему вкуснейшее, нежнейшее картофельное пюре.

— Я хочу жареной картошки, — объявила Сольвейг.

— Сольвейг, пойдем на кухню, у меня там для тебя есть что-то вкусненькое, — позвала моя мать и поднялась.

— Поешь сначала, — обиженно сказала госпожа Энгельгардт, — соус становится невкусным, когда остынет.

Сольвейг уже умчалась на кухню. Мать со своей тарелкой бросилась ей вдогонку.

— Дело дрянь, — пробурчала Аннабель, — взрослые заливаются спиртным, конечно, и ребенку хочется вина.

За спинкой косули последовала новая порция дифирамбов в честь госпожи Энгельгардт.

— Подождите, сначала попробуйте десерт, — сказала та. — Сегодня у нас щербет с персиками и кофейный крем с лесной малиной.

— Я должен поцеловать повариху в малиновые губки, — воскликнул господин Энгельгардт, обошел вокруг стола и осуществил свое намерение.

Госпожа Энгельгардт поцеловала мужа в ответ:

— Но перед этим еще будет сыр.

— А не выпить ли нам сперва «Одеви»? У нас есть на выбор «Одеви де фрамбуаз» и «Одеви де пеш». Кто что будет пить? — спросил отец.

— Я, пожалуй, выпью и то, и другое! — воскликнул Нико. — Неважно, как это называется!

Это были крепкие настойки — малиновая или персиковая. Бенедикту позволили изображать официанта с белой салфеткой на согнутой руке.

Господин Энгельгардт непременно хотел сам подать сыр, он вкатил на сервировочном столике блюдо с разными сортами сыра и кусочками масла в форме сердец.

— Виола, что вам предложить? Острый или мягкий? Что вы предпочитаете?

Я абсолютно не разбираюсь в сырах, но мне совсем не хотелось демонстрировать это перед публикой.

— Я съем все, что вы мне порекомендуете, — выкрутилась я.

— Прекрасно. — Господин Энгельгардт опытной рукой разложил шесть кусочков сыра по краю моей тарелки. Потом показал на верхний ломтик: — Пожалуйста, сначала съешьте этот сыр, а потом двигайтесь по часовой стрелке.

— А почему?

— Сыр, который, образно говоря, лежит на цифре «двенадцать», самый нежный. Остальные расположены по часовой стрелке в порядке нарастания остроты. — Он указал на кусочек, лежавший как бы на цифре «десять». — Это очень острый, вызревший сыр из козьего молока. Его съешьте в последнюю очередь, иначе испортите всю вкусовую гамму.

Как это изысканно! После сыра, чтобы не лопнуть, мы еще выпили «Одеви».

И вот наконец десерт: кофейный крем с малиной и горьким шоколадным соусом. И еще тарелка с двенадцатью обжаренными половинками персиков и персиковым щербетом. Сольвейг пришла в такой восторг, что была только в состоянии вскрикивать: «Я! Я! Я!»

Мать подала кофе.

Нико потребовалась четвертая рюмка настойки, чтобы привести в порядок пищеварение.

— Даже не предполагал, что пять рюмок водки могут так изменить человека! — воскликнул он и уставился на мать Бенедикта.

— Но, господин Нико, я не пила пяти рюмок водки, — возмутилась та. — Бенедикт может это подтвердить!

— Не вы, — заржал Нико, — я! Ха-ха-ха! Бенедикт может это подтвердить!

— А теперь настало время для большого сюрприза! — Отец поднялся. Мать тоже встала. — Но сначала я хотел бы произнести пару слов, — начал отец. Мать снова села. — Дорогая Виола, дорогой Бенедикт, — он выдержал паузу, — я с трудом подыскиваю слова. Поскольку вы оба начинаете совместную жизнь… Собственно, вы уже ведете совместную жизнь… И уезжаете не на чужбину, наоборот, оба возвращаетесь в давно обжитые места, на землю вашего детства и юности… И тем не менее это шаг в новую жизнь! Закончена студенческая пора, Виола! — Отец сделал такое лицо, словно открывал Америку. — И поэтому мы с мамой подумали, что тебе, нашей младшей дочери…

Младшая дочь! Можно подумать, что он воспитал целый девичий пансион.

— …сделаем подарок к новой жизни. Подарок, который осветит твой путь, сделает его ярче! Который будет напоминать тебе родительский дом и блестяще сданный экзамен. И который будет сопровождать тебя, надеемся, всю твою жизнь. — Долгая пауза. — Вот все, что я хотел сказать. — Отец был очень тронут собственной речью. Все захлопали.

— Я сгораю от нетерпения, — сказала мать.

— Еще не все, мне нужна помощь сильных мужчин, — объявил отец.

— А Виола пусть подождет на кухне, — добавила мать, — и закрой дверь. Мы тебя позовем!

Итак, я отправилась на кухню. Через затворенную дверь доносились смех и звон.

— Лишь бы все получилось! — воскликнула мать. Зазвенело тише.

— Не бойтесь, это нормальная проводка! — это голос Петера.

— Лишь бы все получилось! — опять моя мать. Все крикнули: «Раз, два — взяли!», и вновь раздался звон.

Тут в кухню ворвалась Сольвейг.

— Мне уже можно выходить, Сольвейг?

— Я хочу вина! — Сольвейг топнула ногой. Она была на грани очередного припадка бешенства.

Я испугалась, что племянница испортит мне сюрприз, и поэтому по примеру сестры сказала вкрадчивым голосом:

— Если ты покараулишь в коридоре, чтобы не пропустить, когда меня позовут, я тебе тут же принесу вина.

На кухонном столе стояло то, что нужно: бордовый вишневый сок. Я наполнила стакан и отнесла его девочке.

— Я хочу вина! — с искаженным от ярости лицом она бросилась на пол.

— Это вино, — кротко сказала я.

— Я хочу рюмку на ножке!

На ножке? Ах, вот чего ей хотелось! Я вернулась на кухню, перелила сок в бокал и вынесла его Сольвейг. Она довольно скривила рот.

— Смотри не пролей. От вина остаются пятна!

— Виола, иди! — раздался крик.

Я пошла в гостиную.

— Выйди в сад!

Я посмотрела в сторону темного сада и ничего не увидела. Когда я вышла на террасу, все вдруг озарилось и стало светло как днем. Я была ослеплена. От удивления у меня наверняка открылся рот… На платане висел самый неожиданный и потрясающий предмет, который я когда-либо видела на дереве: на трубе, положенной на две ветви, висела огромная, красивейшая, умопомрачительная люстра!

Трехъярусная люстра. Наверху шесть позолоченных рожков, в середине — десять, а внизу — шестнадцать. Каждый рожок был золотым крылатым драконом! Между каждой парой крыльев дракона выступал витой золотой патрон с лампочкой-миньоном. Из пасти драконов свешивались языки, на которых крепились хрустальные призмы с гранями, отшлифованными в виде зигзагов-молний. Я увидела тридцать две сверкающие лампочки, тридцать два золотых дракона, тридцать две хрустальные молнии! Невероятно!!!

Нижняя часть люстры была такой большой, что я и половины ее не могла бы обхватить руками. От шестнадцати рожков к центру люстры тянулись шестнадцать цепей из хрустальных призм в форме звезд, прикованных там к золотому солнцу. И как венец всего на солнце висел лазурный фарфоровый шар, расписанный золотыми звездами. Я бросилась на шею родителям.

— Большое спасибо, папа! Большое спасибо, мама! Откуда вы ее взяли? Люстра необыкновенно хороша!

— Я купил ее для тебя на аукционе. Она из старого холла нашего основного филиала.

— Ваша фирма обанкротилась? — спросил Петер, не отрывая взгляда от люстры.

— Обанкротилась? — в ужасе переспросил отец. — Нет, такое невозможно!

— Зачем же тогда понадобилось продавать этот роскошный экземпляр?

— Потому что консультант по рекламе нашего концерна считает, что красный плюшевый холл и эта люстра не вписываются в оптимистический облик современного страхового общества. Сейчас все решается в новом дизайне — оранжевые стены и обилие хрома. Это никому не нравится, но зато современно.

— Люстра была самым дорогим предметом на аукционе, — с гордостью объявила мама.

— Она из позолоченной термическим способом бронзы, — сообщил Петер.

— Это хорошо?

— Бесподобно! — восторженно воскликнул Петер. — Это шедевр старинной французской промышленности! Все так сконструировано, что может быть без труда разобрано по частям и разослано по всему миру. Каждый рожок можно использовать отдельно. И каждый ярус. Я должен иметь фотографию этой люстры!

— Точно, я непременно ее сфотографирую! — мать помчалась в дом.

— Хотел бы я только знать, где мы ее повесим, — засмеялся Бенедикт, — она такая большая.

— В холле нашего дома она бы неплохо смотрелась, ты не находишь? — подала голос мать Бенедикта.

— Вообще-то ей место — в замке! — воскликнул Бенедикт.

— Если у вас сейчас нет места, — предложил отец, — вам надо подождать, когда у Виолы будет собственный офис, и тогда ты повесишь ее там.

— Сначала, в маленький офис, ты можешь повесить один ярус, когда офис станет побольше — два, а когда у тебя будет замок — всю люстру, — на полном серьезе сказал Петер.

Мать принесла фотоаппарат. Петер вызвался фотографировать.

— Проследите, чтобы в кадр попала не только люстра, — сказал отец. — Все на групповой снимок с люстрой!

— Где Сольвейг? — спросила Аннабель.

— Виола, в твоем звездном платье тебе надо лечь под люстру! — воскликнула Элизабет.

Люстра висела примерно в метре над газоном, и я легла под нее, не пожалев платья. Такое бывает раз в жизни. Бенедикт лег рядом и поцеловал меня.

— Он ее под люстрой страстно целовал, — прошептал он мне.

Все восторженно зааплодировали.

Госпожа Могнер, живущая на втором этаже, вышла на балкон и тоже захлопала. Чета Лангхольц из мансарды спустилась в сад. И хотя была уже почти полночь, в честь люстры решили подать всем в сад по бокалу шампанского. Мать отправилась в дом.

Из гостиной донесся звон. Потом раздался крик.

— Виола, поди сюда! — Несколько секунд я терялась в догадках, что могло произойти.

В гостиной к высокому комоду был пододвинут стул. На стуле стояла Сольвейг и улыбалась. На комоде, в нашем макете, между колонн, маленьких письменных столиков и креслиц лежал разбитый бокал. Ковер, колонны, стены, мебель — все было забрызгано красными пятнами.

Элизабет сняла макет с комода. Красный сок медленно впитывался в ковер, образовывая серо-голубые подтеки — акварельная краска, которой мы изображали на ковре световые эффекты, растворилась в вишневом соке. Мы окаменели.

— Как ей это удалось? — выдавила я наконец.

Сольвейг с улыбкой привстала на стуле и размахнулась рукой.

— Я не хочу это противное вино, — произнесла она.

Мне стало дурно. Сольвейг попала в макет, потому что я дала ей бокал на длинной ножке. С нормальным стаканом у нее такой номер не прошел бы, ей бы не хватило нескольких решающих сантиметров. Мы берегли этот макет как зеницу ока, и вот… Я готова была заплакать, если бы Элизабет уже не ревела.

— Столько дней работы, — причитала Элизабет, — и она дала этому ребенку сломать наш макет.

— Черт побери, этого я не позволю! — заорала Аннабель. — Я ничего не давала ломать ребенку!

Сольвейг захныкала.

Я загородила Аннабель, чтобы избавить Элизабет от ее вида, и обняла подругу. Я еще никогда не видела ее плачущей.

— Такой гигантский труд, — всхлипнула Элизабет, — и почему мы его сразу не сфотографировали?

— Ты хотела подождать, когда твоя тетя даст тебе деньги на макрообъектив, — тихо произнесла я, боясь, что это прозвучит как упрек. Я была рада, что Элизабет собирается покупать объектив, сама я тоже не наскребла бы денег на такую дорогую вещь.

— Тетя хотела дать мне деньги завтра. Она опоздала на один день!

— Мы заберем макет с собой, — предложил Бенедикт. — У Виолы в ближайшие недели будет предостаточно времени, чтобы его привести в порядок.

— У меня тоже много свободного времени! — продолжала безутешно рыдать Элизабет. — Если я не получу места у Хагена и фон Мюллера и мне придется подыскивать себе другую работу, то я останусь и без макета, и без фотографий!

— Ты получишь это место! — в один голос воскликнули мы с Бенедиктом.

А отец заметил:

— В этом случае Аннабель должны выплатить гарантийную страховку. Мы докажем, что она не нарушила свою обязанность присматривать за ребенком. Будет только сложно определить ценность макета.

Аннабель ткнула пальцем в пятно на выложенном ковром полу макета и, сморщив лоб, лизнула палец.

— Скажи мне, пожалуйста, Сольвейг, Виола тебе сказала, что в бокале вино?

Сольвейг, всхлипывая, кивнула головой.

— А ты заметила, что это не вино, да?

Сольвейг опять кивнула.

Все вздрогнули от неожиданности, когда Аннабель вдруг истошно завопила:

— Виола обманула Сольвейг! Впервые в жизни моего ребенка обманули!

Что тут началось! Сольвейг завизжала как буйнопомешанная, бросилась на пол и забарабанила кулаками по ногам бабушки.

— Дети это чувствуют! — орала Аннабель. — Сольвейг отреагировала поразительно верно! Мы все еще стояли в полном оцепенении, когда рявкнул мой отец:

— Сейчас же уложи ребенка в постель!

Сольвейг мгновенно заткнулась.

Аннабель взяла дочь на руки и медленно пошла к двери. Выходя, она обернулась и произнесла голосом, полным трагизма:

— Для вас всего лишь испорчен макет. Что-то мертвое из бетона и пластмассы. А для Сольвейг разбился вдребезги целый мир! Ты, Виола, продемонстрировала ребенку лживость взрослых. — Аннабель с грохотом захлопнула за собой дверь.

Теперь была моя очередь зареветь.

— Бетон и пластмасса — какая дура!

— Ну хватит! — решительно сказала Элизабет. — Начнем все сначала, вот и все.

— Правильно, мадемуазель Элизабет, — поддакнул господин Энгельгардт, — не отчаивайтесь. Посмотрите, одна колонна абсолютно цела.

— «Еще одна высокая колонна напомнит о величии былом», — грустно продекламировал отец.

Мать Бенедикта подхватила:

— «Глубокий след оставило в ней время, и скоро рухнет все в небытие…» Бенедикт, как там дальше? Когда ты был маленьким, у тебя это от зубов отскакивало. «Проклятие певца» Людвига Уланда, тебе оно так нравилось.

— Это было проклятие Сольвейг, — подвела итог Элизабет. — Хватит, успокойтесь, я все исправлю.

— Мы получим от страховой компании компенсацию на восстановление, я об этом позабочусь, — решительно сказал отец.

— Слава Богу! — обрадовалась я. — Иногда страхование все-таки приносит пользу.

— Может, нам стоит упаковать люстру, пока она не свалилась с дерева? — предложил Петер.

Точно. Мы вышли в сад, отсоединили хрустальные молнии от драконьих языков, завернули каждую в отдельности, потом под руководством Петера разобрали люстру и сложили в три деревянных ящика, как она была упакована до этого.

Было уже два часа ночи, когда наконец разошлись все гости. Петер помог Элизабет донести макет до дома. Нико даже оставил свою машину и довез на такси мать Бенедикта до гостиницы. Мы с Бенедиктом почти до трех ночи помогали родителям убирать посуду. Прежде чем отправиться к себе домой, мы еще раз вышли в сад, постояли в темноте под деревом, на котором только что сияла люстра.

— О чем ты думаешь? — спросил Бенедикт.

— Я думаю, что все здорово и будет еще лучше. А ты?

Бенедикт поцеловал меня.

— Я тоже так думаю.

Я поцеловала Бенедикта.

Мной овладело какое-то странное настроение — я была абсолютно сбита с толку.

Наш чудесный макет, стоивший нам столько трудов, был сломан. И в то же время я получила в подарок эту великолепную люстру. Собственно говоря, макет мне больше не нужен. Для меня он был скорее последней точкой, символом моего прошлого. Люстра была символом будущего, началом новой жизни. Или нет?

Я посмотрела на Бенедикта, потом на небо.

Небо было усеяно люстрами.

 

2

Отъезд в нашу новую жизнь откладывался до последней минуты. Архитектурная карьера Бенедикта начиналась в пятницу, первого сентября, но дядя подарил ему этот день для переезда. Это было весьма кстати, потому что в конторе по перевозке мебели нам объяснили: если наши вещи будут погружены в субботу, а доставлены на новую квартиру только в четверг, в промежутке они могут отвезти меньший груз, благодаря чему наши затраты снижаются почти вдвое. Как всегда, самый выгодный вариант рассчитал для нас отец. И действительно, лучше несколько дней попривыкнуть к новому месту, а лишь потом заняться благоустройством. Мне было страшно любопытно посмотреть, что представляет из себя «похожий на виллу дом для большой семьи» Бенедикта. Мне отвели бывшую комнату сестры Бенедикта Меди. Мы с ним уже все обговорили.

Наконец в воскресенье, во второй половине дня, мы отправились в путь. Когда мы проезжали по автобану мимо той части Франкфурта, где я когда-то жила с родителями, мое сердце забилось от радости: я возвращалась на родину при самых счастливых обстоятельствах! С блестяще сданным экзаменом! С блестящей перспективой! И, как ни банально это звучит, с блистательным мужчиной, избранником моего сердца!!!

Пригород, в котором живет мать Бенедикта, был мне незнаком. Когда мы подъехали к Мюнцбергштрассе, 19, дом стоял погруженный в темноту. Бенедикт трижды просигналил, и тут же в дверях появилась фрау Нора:

— Мальчик мой, добро пожаловать домой! Я так счастлива, что ты вернулся! — Она выглядела моложе, чем неделю назад, на ней был спортивный оранжевый костюм, необычно контрастировавший с седыми волосами.

Начались шумные приветствия. Она со смехом показала на пожелтевшую табличку в пластмассовой оболочке, приклеенную скотчем к двери. Кривым детским почерком на ней было написано: «Я так счастлив, что ты вернулась!!!» В левом верхнем углу было нарисовано смеющееся солнце, внизу — локомотив, пускающий черные клубы дыма.

— Это ты нарисовал, когда я лежала в больнице с доброкачественной кистой на матке. Тебе тогда было восемь лет! — радостно сообщила мать Бенедикта.

— Дымящийся электровоз, — засмеялся Бенедикт.

— Ты уже в детстве был творческой личностью!

Я вошла в дом последней. Закрывая дверь, я увидела, что пошел дождь.

В коридоре было темно.

— Огромный тебе привет от Меди. Она до следующего воскресенья в отъезде со своим поклонником, иначе, конечно, примчалась бы поприветствовать тебя, — проговорила Нора, зажгла свет в гостиной и выключила телевизор.

Оглядевшись, я испугалась. Это была длинная комната, вернее, две — одна комната, переходящая в другую. В торце каждой по окну. В правой части — обеденный стол, накрытый скатертью, связанной крючком, в кремово-коричневых тонах. Стулья из мореного дуба. Над столом самодельная лампа, вырезанная из дерева: на пяти грубых брусьях сидело по лампочке, покрытой чепчиком из пластмассы с льняной основой с рюшечками. В середине комнаты — массивный шкаф из светлого клена с застекленной центральной частью. На верхней стеклянной полке стояли желтый, красный, синий и зеленый бокалы. Аккуратные наклейки «настоящий, граненный вручную, хрусталь» доказывали, что бокалами никогда не пользовались. Среднюю стеклянную полку слева украшали ангел из сусального золота и пестрые, сплетенные из шерстяных ниток ангелы поменьше, а справа — слепленные из пластилина подставки для яиц, в которых торчали расписанные детской рукой пасхальные яйца. На каждом втором яйце был надет связанный крючком колпачок. Между ангелочками и яйцами стояла большая бутылка настойки из мелиссы. Это был чужой мир. Я беспомощно посмотрела на Бенедикта.

— Зажги-ка побольше света, — сказал он.

— Я включу твою самодельную лампу. — Его мать опять засмеялась и зажгла светящийся глобус на столике возле телевизора. В голубоватом свете глобуса коричнево-зеленые деревья на обоях казались длинными ломтями заплесневевшего сыра.

Слева и справа от буфета висели репродукции, наклеенные на фанеру. С одной стороны — «Подсолнухи» Ван Гога. В тон подсолнуха края фанеры были покрыты желтым лаком. С другой стороны — ван-гоговские «Ирисы» в синей рамке. Перед телевизором стояли два кресла, обтянутых зеленой буклированной тканью, с сиденьями, покрытыми коричневыми синтетическими ковриками. Апофеозом был стол на трех ножках с мозаикой, изображавшей выгнутую в форме почки версию автопортрета Ван Гога с отрезанным ухом. Не в силах произнести ни слова, я уставилась на стол.

— Это придумала моя дочь, — с гордостью объявила фрау Виндрих, — у Меди тоже творческие наклонности. — Потом она показала на разобранный узкий диванчик у окна, на котором лежало покрывало оранжево-коричневых тонов с зигзагообразным геометрическим узором. — Здесь ты можешь спать, а теперь мы поднимемся наверх, в комнату Бенедикта.

На второй этаж вела деревянная лестница. Каждая ступенька скрипела на свой лад. Бенедикт изображал из себя гида:

— Здесь мы видим туалет, — он показал на дверь справа от лестницы, — там ванную комнату, — он показал на следующую дверь, — затем следует мамина спальня, потом мои покои и, наконец, комната Меди.

В комнате Бенедикта потолок был обклеен планками, попеременно окрашенными в синий и оранжевый цвета!

— Это ты разрисовал?

Бенедикт засмеялся:

— Синий и оранжевый раньше были моими любимыми цветами.

— Ты намного опередил свое время, — подхватила мать, — другие пришли к этому гораздо позже.

Я не могла не рассмеяться. Это была комната четырнадцатилетнего паренька. Точнее, комната подростка, которому было четырнадцать четырнадцать лет назад. На стене — два ряда полок, на них несколько книг и масса моделей машин. Над полками висели четыре фотографии старых гоночных машин с покрытыми оранжевым лаком краями, «Пылающий жираф» Дали — с синей кромкой и две экспрессионистские картинки с голыми девушками — в розовых рамочках. У окна — так называемый юношеский стол, имитация еловой древесины. Слева — шкаф, обклеенный фольгой. У другой стены — узкая кровать из бука, в которой не поместилась бы и пара сардин в масле.

Мать Бенедикта взбила подушку в застиранной наволочке в сине-оранжевую полоску.

— Твое любимое постельное белье, — с гордостью объявила она.

— Мои вкусы немного изменились, — засмеялся Бенедикт, — к тому же мы привезли свое белье.

— Чтобы не обременять тебя, — добавила я.

— Как угодно, — мать явно была разочарована.

Когда мы вышли из комнаты, я шепнула Бенедикту:

— Мне кажется, твоя мать не хочет, чтобы мы спали вместе.

— Думаешь?

— К тому же твоя постель узка для двоих и диван внизу тоже. Но я не хочу спать внизу одна. Разве в комнате твоей сестры нет кровати?

Бенедикт попытался вспомнить, но не смог.

— Спроси у матери.

Стоя внизу у лестницы, Бенедикт крикнул вверх:

— Виола может спать в комнате Меди или как?

— Бенедикт, это должна решать сама Меди, — крикнула в ответ мать. — Там ведь ее вещи. Ты должен подождать, пока она вернется.

— Ах вот как. Это очень плохо? — спросил меня Бенедикт.

— Нет. — Собственно, я так устала, что была готова заснуть где угодно — лишь бы немедленно.

Была уже полночь, когда мы наконец разгрузили «БМВ». Бенедикт захотел есть.

— Я купила салями, ты ведь ее так любишь, — сказала мать.

Для меня было открытием, что Бенедикт любит салями. Мы уселись за стол с вязаной скатертью, и мать принесла колбасу, хлеб и собственные свежие помидоры.

— Когда ты должен быть завтра на работе? — спросила она.

— В восемь. Это, конечно, минус, что придется рано вставать, но рабочие на стройке начинают рано.

— Тогда тебе надо проснуться самое позднее в семь. Я несколько раз проехалась на пробу до твоей работы. В среднем дорога занимает тридцать пять минут. А до этого тебе надо спокойно позавтракать. И где ты будешь обедать? На этой неделе у меня еще каникулы, а потом ты можешь обедать в греческом ресторанчике. Мы с Меди любим туда ходить.

— Я сейчас не готов ответить, где буду есть. Посмотрю, как устраиваются коллеги.

— У нашего грека совсем недорого, и это всего в пятнадцати минутах езды от твоей работы. А вечером во сколько вернешься?

— Надеюсь, около семи. Лишь бы там не увлекались сверхурочной работой, — Бенедикт зевнул.

— Тебе надо ложиться, — воскликнула мать, — немедленно! Виола может помыться внизу на кухне, у нас здесь вполне удобно. А тебе наверху никто не помешает.

— Хорошо, — зевнул Бенедикт, — я потом еще спущусь.

Я помогла его матери отнести тарелки на кухню. Кухонные стены были до половины выкрашены желтоватой масляной краской и сплошь усеяны жирными пятнами с налипшей на них пылью. Облупившаяся краска с потолка бросала тени, острые как ножи.

Все такое же старомодное, как и в комнате. Только морозильная камера новая. Кухонный стол был покрыт уродливой синтетической клеенкой в коричнево-оранжево-белую клетку. Над столом висела очередная репродукция на фанерке: «Страна лентяев» Брейгеля, со спящими крестьянами, которым летят в рот жареные гуси.

— Это была любимая картина Бенедикта, — пояснила его мать. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, спи спокойно. — Я посмотрела, как она поднимается по скрипучей лестнице в своем оранжевом костюме. Потом вытащила из дорожной сумки лосьон и ночной крем и почистила зубы над мойкой. На то, чтобы вымыться, у меня уже не было сил.

Лестница заскрипела вновь, и появился Бенедикт.

— Лапочка, — он поцеловал меня, — не грусти, что нам придется пока спать отдельно. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, до завтра, котик, — сказала я и тоже чмокнула его. Мы оба зевнули и засмеялись.

И долго еще, после того как я выключила лампу-глобус, у меня перед глазами мерцали напоминающие плесень деревья с обоев. Как-то иначе я представляла себе родной дом Бенедикта. И потом, здесь такие низкие потолки. Разве можно тут повесить мою люстру?

Засыпая, я слушала, как дождь стучит в окна со всех сторон.

 

3

В первое утро в новом доме я проснулась, погруженная в зеленоватый полумрак, и посмотрела на часы. В ужасе я вскочила и раздвинула зеленые шторы. В самом деле, было почти девять! Бенедикт проспал! В первый рабочий день! Я натянула джинсы и бросилась вверх по лестнице. В комнате Бенедикта была его мать. В серо-зеленом спортивном костюме она щеточкой вычищала пыль с моделей машинок на полке.

— Бенедикт проспал! Доброе утро!

Она улыбнулась:

— Нет, он уехал вовремя, ровно в семь двадцать. В честь такого дня я подала ему завтрак в постель. Он так любил в детстве, когда в день рождения ему приносили завтрак и подарки в постель. Я думаю, в его возрасте первый рабочий день даже важнее, чем день рождения.

Я расстроилась, что проспала такое важное для Бенедикта утро.

— Меня доконал переезд, — сказала я, чтобы оправдать себя и Бенедикта, — поэтому Бенедикт и не разбудил меня. Я спала как убитая.

— Бенедикт от волнения всю ночь глаз не сомкнул.

Я дала себе клятву встать завтра пораньше и спустилась вниз. Мне срочно нужен был кофе, чтобы окончательно проснуться. Но я не осмелилась просить мать Бенедикта сварить мне его. Надо было подождать.

В воздухе танцевали пылинки, в доме царил покой, только в животе у меня урчало. Наконец я услышала, что Нора пошла на кухню, там заиграло радио. Я отправилась туда же. Она сидела за кухонным столом и листала рекламную газету.

— Можно мне чашку кофе?

Она показала газетой на поднос, на котором стояли кофейник-термос с вмятинами на боках и тарелка с одним бутербродом.

— В кофейнике еще должен остаться кофе. Бенедикт слишком нервничал, чтобы как следует позавтракать.

В термосе оказался один глоток тепловатого кофе.

— Ах, Бенедикт не предупредил меня, что пьет столько кофе. Моя Меди пьет только чай. Она даже считает, что в кофе есть что-то плебейское. Но я не смотрю на вещи так предвзято.

«Слава Богу, — язвительно подумала я, — что она смотрит на это не так предвзято». Я медленно жевала бутерброд и соображала, как приучить мать Бенедикта к мысли, что по утрам мне нужно не меньше двух полных чашек кофе. В голову ничего не приходило. Нора, без сомнения, ожидала, что я в ее доме буду заботиться о себе сама, и это было бы мне в сто раз приятнее, чем ждать, когда она меня обслужит. Я не в гости приехала, а насовсем.

— Мне бы хотелось еще немного кофе, — сказала я наконец и потом добавила: — Я приготовлю сама, ты мне только скажи, где у тебя кофе, Нора. — Так! Одолела! Назвала ее по имени! В самый первый день. Лед тронулся. Я улыбнулась ей.

— Все слева внизу в кухонном шкафчике. Только не бери чай в красной упаковке, он хранится специально для Меди. Это ей привез один из ее поклонников из Лондона.

Я с должным благоговением смотрела на красную упаковку с чаем, нашла фильтр и смятую пачку кофе. Там было пять или шесть зерен. Этого могло бы хватить от силы на одну чашку. Чтобы скрыть свое разочарование, я спросила:

— Ты каждый раз мелешь свежий кофе?

— Разумеется. Бенедикт считает, что выдохшийся порошок и свежесмолотый кофе — это небо и земля.

— Да, — согласилась я, хотя у нас с ним молотый кофе при том количестве, которое мы поглощаем, никогда не успевает выдохнуться. — Я пойду и куплю кофе, здесь уже не хватит Бенедикту на завтрак.

Нора объяснила мне, как найти булочную: двумя улицами дальше, там всегда есть свежий кофе, и булочки к завтраку она тоже там покупает. Я была рада прогуляться по утреннему солнышку. Все здесь дышало таким покоем.

Наша улица состояла из небольших домов постройки пятидесятых годов — на одну или две семьи, — с черепичными крышами. Кухонные окна и входные двери были забраны типичными для тех лет решетками — три диагональных прута, пересеченных кругами разной величины или прямоугольниками. На следующей улице дома более старые и уже четырех-пятиэтажные. Это была торговая улица. Я миновала три галантерейных магазинчика, парикмахерскую, два магазина подарков, три отделения банка, хозяйственный, две лавочки с модными украшениями, продовольственный магазин, аптеку, двух ювелиров, салон с претензией на модные тряпки — ничего особенного, зато не слишком дорого. Все как везде, жить можно.

Я купила полкило кофе в зернах. Если мать Бенедикта, то бишь Нора, считает, что лучше молоть каждый день — ради Бога, из-за таких пустяков я не собираюсь спорить. Еще два куска пирога, которые я тут же уничтожила, потому что была зверски голодна.

В моей сумочке лежал коричневый конвертик с восемью тысячами марок, которые отец сунул мне как компенсацию за ремонт его квартиры. Восемь тысяч марок за мою мебель, встроенные шкафы, все потраченное время. Кроме того, за эти деньги он получил высокое кресло, которое я купила у своего антиквара и сама отреставрировала. Теперь оно стояло в его кабинете. Его немыслимо было оставить на разрушение Сольвейг.

Рискованно таскать с собой столько денег. Я собиралась открыть здесь счет. Мой старый счет по студенческому тарифу после окончания учебы банк тут же превратил в обычный с очень высокими налогами, поэтому я его закрыла и решила найти другой банк на новом месте. Но не сегодня.

Тут мне попалась телефонная будка, и я вспомнила, что должна сообщить матери о нашем благополучном прибытии.

— Я хочу говорить по телефону, — раздался в трубке капризный голос Сольвейг.

— Алло, Сольвейг, это Виола, позови, пожалуйста, бабушку.

— Не хочу, — ответила племянница и повесила трубку.

Черт бы ее побрал! Пропала моя марка. Вечное мучение — теперь Сольвейг все время бежит к телефону. И почему она вообще в понедельник утром оказалась у моих родителей? Аннабель ведь собиралась еще вчера вечером завладеть нашей бывшей квартирой?! При второй попытке я из осторожности бросала только монетки по десять пфеннигов.

— Я хочу говорить по телефону.

— Позови бабушку, иначе я сломаю твой видик! — пригрозила я.

Она не повесила трубку. Я ждала и ждала, а мои монетки безжалостно проскакивали в щель автомата.

— Позови бабушку! — заорала я что есть мочи, но в трубке царило полное молчание. Я повесила трубку и попробовала в последний раз. Занято.

Ладно, позвоню отцу на работу. Наизусть его рабочий телефон я не помнила и решила позвонить из дома. Я уже мысленно назвала его домом? Да. Я чувствовала, что это мой дом. Я всматривалась в лица людей, шедших мне навстречу. А вдруг попадется кто-нибудь из знакомых? Наверняка скоро у меня здесь будет много новых друзей.

— Звонила твоя мать, — крикнула из кухни Нора, — я ей сказала, что Бенедикт уже прилежно трудится. Большой тебе привет от нее.

Когда я рассказала, как Сольвейг дважды прокатила меня по телефону, она засмеялась.

— Бенедикт в детстве тоже любил разговаривать по телефону.

Я наконец получила свой кофе. Нора не отказалась составить мне компанию. Напившись от души, я решила распаковать наши чемоданы. Но куда девать вещи?

— Вещи Бенедикта я уже разложила в его шкафу, — сообщила Нора.

Это мне пришлось не по душе. В чемодан мы засовывали все наши вещи вперемешку. Например, я упаковала в него свои самые красивые трусики, с вышитыми днями недели. Что подумала его мамаша, увидев трусики со словом «суббота»? Кроваво-красные, сплошь из кружев? Немного смутившись, я, как могла небрежно, бросила:

— Тогда пойду разберу свои вещи, — и поднялась в комнату Бенедикта.

Наши чемоданы лежали раскрытыми на кровати. Все, что принадлежало мне, осталось в них. В том числе черные бикини Бенедикта. Вот его мать удивится, узнав, что сын носит такое белье.

Я подвергла тщательному досмотру большой шкаф. Он был забит до отказа: детская желтая курточка, вытянутые бордовая и зеленая водолазки, брюки сплошь из синтетики. На полках лежали немыслимые рубашки в клеточку, напоминающие кухонные полотенца. Когда это Бенедикт носил махровые носки горчичного цвета? Неужели он когда-нибудь вновь наденет этот оранжево-синий скатавшийся свитер из акрила? В полном замешательстве я опять спустилась вниз.

— В шкафу Бенедикта нет места.

— Да, его гардероб хорошо подобран, — самодовольно сказала Нора.

— Но в желтую куртку он уже просто не влезет.

— Это была его любимая вещь! Рано или поздно мода возвращается.

Что мне оставалось делать? Фрау Виндрих рассчитывала, что я сама разберусь со своими вещами. Я опять поднялась наверх… и прокралась к двери в комнату Меди. Там наверняка тоже есть шкаф. Осторожно, чтобы не услышала Нора, я нажала на ручку. Заперто. Что это значит? Хорошо, немного подожду.

Я занялась осмотром ванной. Она была размером с комнату Бенедикта. Каменный пол на кухне, не облицованная кафелем ванна с облупившейся эмалью, огромная колонка. На сером лакированном деревянном столике аккуратно в ряд стояли бритва Бенедикта, его лосьон после бритья, зубная щетка, щетка для волос, несессер. Туалетные принадлежности Норы были так же аккуратно выставлены на стеклянной полочке над маленькой раковиной.

«Увлажняющий лосьон с широким диапазоном действия» и губная помада в вычурном золотом футляре от Елены Рубинштейн были скорее всего подарками на День матери от Бенедикта или Меди и ни разу не применялись по назначению. Я открыла еще одну помаду: использована почти до основания. Подарю ей новую, на день внебрачной свекрови.

Больше ничего примечательного не было: на кухонном стуле желтоватого цвета яичной скорлупы — четыре махровых полотенца, колючих даже на вид. Под стулом — большая бутыль хвойной пены для ванн. В углу — стиральная машина, а справа на стене — репродукция Энгра, изображающая купальщицу. Выбрано со смыслом. Бумага за долгие годы вспучилась от пара, и обнаженная красавица была вся в пузырях. Пожелтевший лак, покрывавший репродукцию, потрескался у нее на спине, словно у красавицы был солнечный ожог. Я невольно рассмеялась. Время остановилось в этом доме лет двадцать с гаком тому назад — вскоре после рождения Бенедикта.

Я пошла вниз. Нора резала на кухне помидоры.

— Нора, как можно попасть в сад?

— Через бывшую игровую комнату. — Она пошла со мной, чтобы показать дорогу. Бывшая игровая была чем-то вроде зимнего сада — застекленная пристройка площадью метров семь. В центре стояла трехногая подставка для цветов из гнутого бамбука. На различной высоте были укреплены деревянные полочки для цветочных горшков. От цветов остались лишь пластиковые кружевные салфеточки. У стены древний диван с прямой спинкой, сделанный явно в начале века, обивка — предположительно из второй половины двадцатого столетия. Кроме того, здесь стояли стопки цветочных горшков и поставленные друг на друга ящики для фруктов. Еще деревянный стол того же цвета, что и стул в ванной. Все окна — в пыли и паутине.

— Просто рай для детей, — с гордостью произнесла Нора.

Это уж точно. Весь этот дом был настоящим раем для любого дизайнера по интерьеру. Сколько возможностей! Чем уродливее и запущенней помещение, тем богаче поле деятельности.

Из игровой комнаты три ступеньки вели в сад метров десяти в ширину и двадцати — в длину. Перед окном гостиной был забетонирован маленький клочок, на котором стояли три серо-зеленых садовых стула и круглый столик с продавленной жестяной столешницей. Выглядело все это довольно живописно и напоминало запущенное французское бистро. Лишь елка перед домом смотрелась абсолютно по-немецки. Я нахожу, что в этих елках, которые в нужный момент превращаются в рождественские деревья, есть что-то от мещанской расчетливости комбайна.

Слева, вдоль забора, росли помидоры. Сзади, там, где сад граничил со следующим участком, помидоров было еще больше. Еще я разглядела там зелень, фасоль и салат. Два фруктовых дерева — с маленькими зелеными грушами и со сливами. За ними виднелись какие-то низкорослые овощи. Перед импровизированной забетонированной террасой были посажены цветы из породы долгоиграющих: львиный зев, оранжевые ноготки и какая-то лиловая трава.

— Бенедикт в детстве хотел, чтобы повсюду росли помидоры, — подала голос Нора, — а Меди предпочитала цветы. Мне приходилось искать компромисс.

Я предпочла бы, чтобы повсюду были цветы. Красивые цветы. Перед моим внутренним творческим взором возникло яркое многоцветье, как на картинах импрессионистов. А может, лучше только белые и синие цветы? Фасоль можно было бы оставить как естественную зеленую изгородь между нашим и соседним участком. А рядом посадить вьющийся клематис с голубыми и белыми цветочками. Почему бы не разместить между грядками с салатом пышные кустики маргариток? Синие гортензии смотрятся тоже очень декоративно, подумала я при виде трех скучных смородиновых кустов. Почему бы не сажать вперемежку овощи и цветы? Чередовать розы и брюссельскую капусту? Или розы в гуще помидоров? Если уж Бенедикту так милы помидоры…

— Жаль, что Бенедикт не может с нами обедать, он так любит, когда я накрываю на свежем воздухе, — сказала Нора. Она пошла в дом и вернулась с кухонной клеенкой в коричнево-оранжево-белую клетку, которой покрыла садовый столик. Теперь это напоминало не занюханное бистро, а занюханную пивную. Ну да ладно.

Потом она продемонстрировала мне посуду в буфете и милостиво разрешила отнести ее на столик. Фарфор был не пятидесятых годов, как вся остальная обстановка, а приблизительно сороковых, кремовый с коричневыми уголками, похожими на ступеньки. Абстрактный цветочек на каждой ступеньке склонялся то вправо, то влево. Зато так называемое серебро, тоже хранящееся в буфете в гостиной, оказалось довольно современными приборами из нержавейки с коричневыми пластмассовыми ручками под дерево с прожилками. Может, мой белый сервиз покажется Норе слишком незамысловатым? А изящные посеребренные, полученные в приданое столовые приборы с витыми ручками — недостаточно современными?

— У меня всегда есть десерт, даже когда детей нет дома, — крикнула она из кухни.

У нее была даже закуска — салат из помидоров. Основным блюдом был густой суп-пюре из фасоли, гороха и помидоров, в который она порезала пару сосисок.

— На следующей неделе, когда кончатся каникулы, я буду опять обедать в кафе с Меди. На каникулы и во время ее отъездов я каждое воскресенье готовлю овощной суп-пюре, замораживаю порции, и всю неделю у меня свежий суп. Не надо возиться.

Мне показалось замечательным, что Нора так просто относится к готовке. Сама я тоже не люблю готовить, да и, честно говоря, не умею. Это у меня, наверное, от матери. Раньше мы всегда обедали с Бенедиктом в студенческой столовой. Или ходили вечером в любимую пиццерию. Наше кулинарное искусство ограничивалось «спагетти карбонара», «спагетти матричиана» и всеми другими вариациями спагетти, которые делаются с помощью готового соуса. Еще мы умеем готовить яичницу и картошку в мундире, все остальное покупалось в виде готовых блюд или полуфабрикатов. У нашего мясника мы брали панированные шницели и маринованные антрекоты. Это было очень удобно, рассказала я Норе.

— Бенедикт будет в восторге, что сможет полакомиться наконец свежими овощами с собственного огорода, — заметила Нора. — Хотя бы по воскресеньям вернется к любимой домашней кухне своего детства.

Да, я тоже люблю домашнюю пищу.

Нора принесла десерт: консервированный компот из груш, разумеется, из собственного сада. Потом сходила за настойкой из мелиссы для себя.

— Если хочешь, после мытья посуды я покажу тебе фотографии детей.

Ну конечно. Пока я мыла и вытирала, расставляла фарфор и убирала ложки с вилками в буфет в гостиной, Нора протерла клеенку и принесла целую гору потрепанных фотоальбомов из темно-коричневого картона с тиснением под крокодиловую кожу. Она взяла самый замусоленный:

— Здесь карточки Бенедикта, они тебя, конечно, интересуют больше всего.

Я с энтузиазмом кивнула. На первой странице был приклеен ослепительно белокурый локон, обвитый голубым мулине. Улыбающегося младенца рядом с этой реликвией ни с кем нельзя было спутать! Мой Бенедикт!

— Какой миленький! — восторженно воскликнула я.

— Он был самым красивым ребенком, — заметила Нора, и я охотно с ней согласилась. На следующей странице — грудной Бенедикт на руках у матери. У нее уже и тогда была эта практичная короткая стрижка с челочкой. Вот Бенедикт в колыбели. А здесь — ползает под деревом. С цветочками и мамой. С воздушным шариком. Бенедикт с пустышкой, без пустышки. Без шапочки, с матерью. Потом — Бенедикту года два, он сидит на радиаторе сногсшибательного спортивного автомобиля, рядом прислонился импозантный улыбающийся мужчина в шляпе. Улыбка — вылитый Бенедикт!

— Это его отец? И какая шикарная машина!

— Тогда у отца Бенедикта была белоснежная спортивная модель «мерседеса». Он всегда ездил только на лучших «мерседесах». — Больше о своем бывшем муже она не проронила ни слова. Бенедикт как-то рассказывал мне, что ему было три или четыре года, когда родители развелись. Он считает, что его отец просто удрал. Почему — понятия не имеет, об этом в семье не говорят.

— У меня не так много детских фотографий Мерседес, — продолжила Нора.

— Детских фотографий «мерседеса»? — удивилась я.

Нора, кажется, не расслышала моего вопроса и взяла в руки следующий альбом. На первой странице был приклеен следующий беленький локон, обвитый розовой ниткой. Опять младенец на руках у Норы. Это, должно быть, сестра Бенедикта. Она старше его на шесть лет. У этого ребенка глазки поуже. И тут больше фотографий, на которых ребенок снят на «мерседесе», возле «мерседеса» или внутри. Сначала младенцем на круглом радиаторе темного «мерседеса» с круглыми крыльями, потом примерно лет четырех перед «мерседесом» с обтекаемыми крыльями и наконец школьницей с ранцем перед спортивной моделью, с сияющим отцом за рулем.

— Меди всегда была лучшей ученицей в классе, — сообщила Нора.

Только теперь до меня дошло:

— Меди зовут Мерседес?

— Разумеется, полное имя Меди — Мерседес.

— Я думала, Меди — ее настоящее имя, — свои открытки Бенедикту она подписывала «Твоя любимая Меди». — Бенедикт никогда не говорил мне, что Меди зовут Мерседес.

— Дома мы называем ее только уменьшительным именем. Для всех остальных она — Мерседес.

— Ее назвали так, потому что отец ездил на «мерседесах»?

— Мерседес — имя, которое ей очень подходит. Такое по-французски элегантное.

Я внимательно присмотрелась к девочке на снимках. Скорее она походила на «фольксваген».

— У нее есть постоянный друг?

— Ее поклонник постоянно делает ей предложения! Покупает ей дорогие платья и оплачивает все ее поездки! Сейчас они как раз вместе в Бордо на дегустации вин. Меди обожает Францию, она интеллектуальная и эстетическая натура.

Я подумала и произнесла вслух:

— А я, наверное, практично-эстетическая натура.

Нора захлопнула альбом.

— Я вижу, фотографии Мерседес тебя не слишком интересуют. Ладно, вот более поздние снимки Бенедикта.

О да. Следующий альбом. На первой странице — групповой снимок. Выпускной бал в танцевальной школе. В центре — сияющий Бенедикт. Нора показала на темноволосую красавицу в коротком бальном платье.

— Это партнерша Бенедикта по танцам, дочка бургомистра!

— Неплохо выглядит, — заметила я без тени зависти. Бенедикт как-то поклялся мне, что не выносит женщин с черными волосами на ногах.

— Дочь бургомистра с ума по нему сходила. Да, у мальчика были шансы, — вздохнула Нора.

Дальше — гуляние после школьных выпускных экзаменов. Ах, вот когда он носил оранжево-синий акриловый свитер! Нора ткнула пальцем в блондинку позади Бенедикта:

— Это дочь владельца салона мод в центре города. Он с ней очень дружил.

Я уставилась на белокурую наследницу — Бенедикт мне о ней ничего не рассказывал. Я думала, он равнодушен к блондинкам. Вся карточка была захватана руками — наследницу салона мод разглядывали довольно часто.

— Меди до сих пор обижается на Бенедикта, что он не женился на этой девушке. Это была бы прекрасная партия.

Мне стало не по себе. Я, выходит, считаюсь неважной партией? Конечно, мой отец не бургомистр. И перспектив получить в наследство салон мод у меня тоже нет. Но как-никак моему дяде принадлежит престижная строительная фирма. И благодаря знакомству со мной Бенедикт нашел работу. В конце концов, это немало! А главное — он любит меня!

Нора в ужасе посмотрела на часы:

— Бенедикт вот-вот вернется, а я ничего не купила на ужин! И мне нужно еще прибраться до его прихода!

— Давайте схожу за продуктами, — вызвалась я. — Я знаю, где продовольственный магазин. — Я пошла охотно: ужасно хотелось есть.

Нора предупредила, чтобы я не покупала лишнего. В жару Бенедикт не захочет ничего горячего на ужин. Поэтому я купила салями, красной рыбы, сыра, масла, хлеба, пива и яиц.

Я вернулась в начале седьмого. Бенедикт был уже дома. Я бросилась ему на шею.

— Ну как?

— Здорово! Думаю, стоит завтра опять сходить туда.

Бенедикту было не до еды — столько всего хотелось рассказать. Дядя — Бенедикт называл его Фабер — очень лестно представил его коллегам. И сразу взял с собой на две крупные стройплощадки: клинического центра и универмага.

— И там, и там — огромные деньги, — мечтательно проговорил Бенедикт. Архитекторы и рабочие на стройках отнеслись к нему очень тепло. Бенедикт поначалу будет работать в офисе, вместе с господином Вельтье, вторым человеком в фирме после дяди, и молодым архитектором Детлефом Якоби, сверстником Бенедикта. Позже он приступит к работе над конкурсным проектом — город собирается строить дом для престарелых. Там есть еще сотрудник помоложе — некий Герхард Крифт, который сейчас находится на стройке. А с Детлефом Якоби Бенедикт ходил обедать в маленькое кафе рядом с фирмой.

И самое главное: дядя ездит на самом большом и самом новом «БМВ»!

Еще Бенедикт рассказал о моей кузине Анжеле, единственной дочери дяди Георга и тети Сузи. Бенедикт нашел, что она вела себя вовсе не заносчиво, воображалой ее тоже не назовешь. А работает она в фирме не секретаршей, а скорее девушкой на побегушках. По моей просьбе Бенедикт описал, как выглядит моя кузина — у фрейлейн Фабер сложная прическа: волосы сплетены в какие-то косички. Она немного полновата, особенно в бедрах. На каждом пальце у нее по кольцу, а на шее — цепочки в три ряда. Кожаная мини-юбка очень дорогая, но, пожалуй, безвкусная. Что было сверху — блузка или свитер, — Бенедикт не помнил. Да, там все называют Анжелу «фрейлейн Фабер».

— Фрейлейн Фабер! Я не хочу, чтобы меня обзывали «фрейлейн»! Я буду госпожой Фабер, когда стану работать у вас. Плевать, что я младше Анжелы на три с половиной года.

— Как бы нам вас не перепутать, — пошутил Бенедикт, — или мне позволено говорить тебе по-прежнему «ты»?

После ужина Бенедикт посмотрел новости. Нора тоже — как учительница, она всегда должна быть в курсе событий. Я убрала все со стола, перемыла посуду, поставила сервиз и приборы в буфет, гордясь тем, что от глаз Бенедикта не укрылось, как хорошо я тут освоилась.

— Сиди, я все сделаю, Нора, — небрежно сказала я его матери.

Потом показывали детектив, который Нора тоже решила посмотреть, потому что ее ученики смотрят все детективы подряд. После детектива Бенедикт захотел спать. У него был напряженный день. Нора тоже пожелала лечь, она «безмерно устала». Как мне сказать Бенедикту в присутствии матери, что я хочу ненадолго подняться с ним в его комнату? Я постеснялась. Эта женщина как минимум двадцать пять лет не спала с мужчиной. Что она обо мне подумает, если я не в состоянии две ночи провести одна? Примет меня за сексуально озабоченную особу? Я решила подождать, когда Бенедикт и она наконец разойдутся по комнатам.

Потом я тихонько прокралась вверх по лестнице. Только я добралась до последней ступеньки, как из спальни вышла Нора и посмотрела на меня, по-учительски строго наморщив лоб.

— Я только хотела кое-что сказать Бенедикту, — смущенно пролепетала я, словно застигнутая за списыванием школьница. И стала глупо оправдываться: — Может, мне надо ему что-нибудь купить? — Я покраснела и, заикаясь, добавила: — Я имею в виду завтра.

— Думаю, сейчас ему нужен сон, — отрезала Нора и закрыла за собой дверь.

Это верно, но еще ему нужна ласка. И мне тоже. Его матери это трудно понять. Как говорится, она по другую сторону добра и зла. Грустно, но это типичная женская судьба. Надо будет постепенно приучить ее к нашему образу жизни. Слава Богу, она не такая уж твердолобая, подумала я, постучав в дверь Бенедикта.

Я у него провела час. Мы просто сидели рядышком на кровати. Через стенку были слышны шорохи в комнате Норы. Значит, и она слышала любые звуки у нас.

Я шепотом спросила Бенедикта:

— Может, мне лучше называть твою сестру Меди Мерседес?

Он прошептал в ответ:

— Мне безразлично. Не та проблема, чтобы ее обсуждать, киска, все само образуется.

Потом мы думали, куда поставить нашу широкую кровать, и решили, что ей место в комнате Меди — то есть будущей моей.

— Тогда твоя мать нас не услышит, — прошептала я.

— Тогда моя мать нас не услышит, — громко произнес Бенедикт и засмеялся.

Все, что мы обсуждали потом, Нора имела право слышать. Бенедикт сказал, что я могу смело и безжалостно вычистить его шкаф.

— До встречи за завтраком, — громко попрощались мы.

Мне и в самом деле удалось на следующее утро встать ни свет ни заря и сходить за свежими булочками. Когда я вернулась, в кухне пахло кофе. Поднялась в комнату Бенедикта. На его письменном столе стоял поднос с кофейником, хлебом и вареным яйцом.

— Доброе утро, киска, — сказал Бенедикт, — я думал, ты еще блаженно спишь. Нора принесла мне завтрак, чтобы не будить тебя.

Она не заметила, что я давно проснулась и пошла в булочную. И все равно обидно, что мать Бенедикта приготовила ему завтрак. Я немного расстроилась.

— Киска, ты просто должна объяснить все матери. Скажи ей, что я всегда хочу завтракать с тобой, — предложил Бенедикт. Это меня успокоило.

Я проводила Бенедикта до двери и на прощание поцеловала его.

— Позвони мне как-нибудь.

— Сразу, как приеду, напишу открытку. — Бенедикт поцеловал меня.

Я помахала ему.

На втором этаже открылось окно, Нора тоже помахала сыну:

— Удачи тебе!

Хотя я не выспалась и не могла придумать, что делать дальше, но собрала все же свой диванчик и убрала подальше чемодан. Потом уселась в саду, чтобы насладиться сентябрьским солнышком.

Только после десяти появилась Нора, на этот раз в сером спортивном костюме. Она повесила сушить дюжину рубашек:

— Слава Богу, что мальчик сегодня утром сказал мне, что у него нет ни одной чистой рубашки!

Мне тоже захотелось сделать что-то полезное:

— Бенедикт сказал, что я могла бы навести порядок в его шкафу и разложить там свои вещи.

— Право же, он должен сам решить, какие вещи ему не нужны. Все они в прекрасном состоянии и очень хорошего качества!

Значит, лучше ничего не трогать, догадалась я.

— Чем же мне заняться сегодня?

Нора вздохнула:

— Собственно говоря, надо было бы помыть окна. Меди собиралась мне прислать свою домработницу, но та заболела.

Я посмотрела на окна так называемой игровой комнаты. Домработница, по-видимому, больна уже не один год. По правде говоря, ненавижу мыть окна, но здесь это даже забавно. Стекла и рамы настолько грязные, что Нора будет ослеплена результатом моих усилий.

Нора притащила газеты. Если драить окна по старинке газетами, это не так уж и трудно. Но работа оказалась изнурительной. Маленькие стеклышки над окнами и дверью почти вывалились из рам, такой хрупкой была замазка. И повсюду паутина. Я тщательно проверила каждый угол: нет ли где-нибудь паука. Ничто не вызывает у меня большего омерзения. Либо я, либо пауки, в одной комнате мы не уживемся. К счастью, я не обнаружила ни одного.

Во время уборки я обдумывала, где нам лучше всего завтракать. Может, все же в комнате Бенедикта? Там нам никто не помешает. Как внушить это Норе? Правда, тогда она решит, что мы избегаем ее. Внизу, на кухне, практичнее. Но, с другой стороны, кухня совсем не соответствовала моим представлениям о нашем общем жилище. Ничто не напоминало иллюстрации в журналах по интерьеру: не было ни красивой кухонной мебели, ни стойки, ни старинного деревянного стола с большим букетом цветов.

Кухню непременно надо отремонтировать. Правда, комната Бенедикта ничуть не лучше. На следующей неделе, когда начнутся уроки в школе, Нора, очевидно, будет уходить раньше Бенедикта. Надо просто набраться терпения и подождать.

Я без передышки драила окна, пока Нора не позвала обедать. На закуску она сделала салат из помидоров с сыром, купленным мною вчера. На горячее — очередная порция ее овощного супа-пюре. Мы как раз ели десерт, все тот же компот из груш, когда позвонил Бенедикт.

— Конечно, я постирала твои рубашки, — прокричала Нора в трубку. — Да, да, и приготовила обед. Что ты хочешь на ужин? Что тебе купить? — потом повернулась ко мне. — С тобой он тоже хочет поговорить.

— Алло, — сказала я, слегка смутившись, — что нового?

— Ничего, — ответил Бенедикт. — У тебя все в порядке?

— Да, все замечательно. Я мою окна в игровой комнате.

— Здорово! Ну, тогда пока.

— Пока.

Какой идиотский разговор! В присутствии его матери я не могла послать ему по телефону три обычных прощальных поцелуйчика. Он мне тоже не мог — ведь рядом были коллеги и моя кузина Анжела.

— Кстати, — обратилась я к Норе, — Бенедикт хотел бы по утрам завтракать вместе с нами.

— Мне он только сказал, что хотел бы на завтрак мой домашний джем.

Если не верит, подумала я, пусть Бенедикт скажет ей вечером сам.

Я опять принялась за мытье окон. Нора исчезла на кухне и не показывалась. Только часов в пять, когда мне приспичило в туалет, я услышала через открытое окно в туалете ее голос и выглянула посмотреть. Она стояла около дома и разговаривала с какой-то женщиной в домашнем халате. Я улыбнулась: настоящая идиллия домохозяек.

Нора сказала:

— Привез с собой молодую девицу. Нет, они не женаты.

— Не женаты! — воскликнул «халат».

Я усмехнулась, сидя на унитазе. Типичная провинциальная мещанка.

Нора засмеялась:

— Молодая дама, как сказала бы мать Гёте, — его постельная принадлежность.

— Постельная принадлежность? — переспросил «халат».

— Вот именно, постельная принадлежность, — со смехом подтвердила Нора.

— Да-да, молодые мужчины должны перебеситься, — глубокомысленно изрек «халат».

Я клокотала от возмущения. Неужели этот «халат» думает, что Бенедикт использует меня для того, чтобы перебеситься? Это меня его мамаша называет «постельной принадлежностью»? Я решила ничего не говорить об этом Бенедикту, а потихонечку заняться перевоспитанием его матери.

Когда вернулся Бенедикт, я все еще продолжала мыть окна, вся грязная и пропотевшая. Бенедикт с восторгом спросил, могла ли я предположить, что моя кузина Анжела ездит на самом дорогом «БМВ-кабрио»?! Именно той модели экстра-класса, о которой мечтает Бенедикт! «БМВ» у Анжелы черный. Анжела сказала ему, что это не просто черный, а цвет черной икры.

Меня больше интересовала внешность Анжелы, чем ее машина. Она ходячая подставка для украшений, как сказал один сотрудник. Сегодня на ней было две пары серег и полкило браслетов. А еще замшевый костюм с джинсовыми вставками.

— Молодежь часто носит настоящие драгоценности со спортивной одеждой. Меди это тоже любит, — вмешалась Нора.

— Ты не слышал, появился ли у Анжелы парень? — поинтересовалась я.

— Мне никто не говорил, что у нее есть постоянная симпатия.

— У нее никогда не было настоящего друга, — сказала я. — Отец говорит про нее: много ухажеров, но ни одного жениха.

— Она, пожалуй, была бы неплохой партией, — размышляла вслух Нора.

Бенедикт рассмеялся:

— Мне не нужна хорошая партия, у меня есть Виола.

«Ну что, съела?» — подумала я и засмеялась вместе с Бенедиктом. У меня нет причин завидовать дочери бургомистра, наследнице салона мод или Анжеле.

Потом Нора приготовила ужин из остатков моих вчерашних продуктов и булочек, которые я покупала на завтрак. Раньше мы частенько куда-нибудь ходили поужинать. Раньше! А ведь это было всего на прошлой неделе.

Правда, я была слишком измучена, чтобы рваться из дома. Самое милое дело — посидеть рядом с Бенедиктом перед телевизором. После выпуска новостей Нора принесла высохшие рубашки Бенедикта, расставила гладильную доску и начала гладить. Я осторожно взглянула на Бенедикта. Он смотрел на экран телевизора. Раньше Бенедикт сам гладил свои рубашки, пару раз даже мои блузки. Гладит он гораздо лучше, чем я. Однако теперь я чувствовала себя неловко, сидя рядом с ним в кресле, в то время как его мать тут же гладит ему рубашки.

— Я чуть живая, — сказала я. — Целый день мыла окна. Хочешь взглянуть? Бенедикт хохотнул:

— С чего это я должен разглядывать чистое окно?

Я тоже не могла не засмеяться. Он был прав.

Больше всего хохотала его мать. Я наблюдала, как она несколько раз прошлась утюгом от центра воротничка к уголкам. Бенедикт объяснил мне: если так гладить, обязательно останутся складки. Ага, вот и у Норы складка. Она несколько раз проутюжила ее, чем окончательно загладила.

— Так смеялась, что сделала тебе складку на воротничке, — принялась оправдываться Нора.

Я посмотрела на Бенедикта. Он не отрывался от телевизора. Так дело не пойдет. Я подозревала, что его мать сочтет надругательством, если ее сын на моих глазах будет гладить свои рубашки. Поэтому я сказала Норе:

— Разреши, пожалуйста, мне погладить.

Она не стала возражать и молча протянула мне утюг. Невозможно в один день решить все проблемы, даже если они совсем малюсенькие. Я погладила три рубашки и увидела на часах, что уже половина одиннадцатого.

— Остальное можно погладить в выходные, — сказала я, валясь с ног от усталости. Пусть только гладит сам Бенедикт, хотя бы тайком и в своей комнате. Бенедикт поблагодарил меня поцелуем. Нора смотрела в сторону.

В этот вечер я слишком устала, чтобы подниматься с Бенедиктом в его комнату. Но когда я внизу у лестницы шепнула ему на ухо: «А где мы завтракаем завтра?» — он крикнул в спину матери: — Завтра я позавтракаю с Виолой на кухне. Наконец-то. Одна проблема решена.

На следующее утро Нора сидела в своем оранжевом тренировочном костюме за кухонным столом и читала газету. Мы беседовали о джеме. Это был самодельный джем. Смородиновый. Бенедикт еще в детстве его обожал. Этот год тоже был урожайным на смородину. Потом мы обе помахали на прощание Бенедикту.

Я приступила к мытью окон в гостиной. На обед мы ели салат, вареные помидоры и сливы. После последней сливы Нора объявила, что ей нужно немного прилечь, у нее что-то с кровообращением. Меди очень беспокоится о ее здоровье. Я, естественно, тоже заволновалась и попросила ее как следует отдохнуть. Я убрала со стола, все перемыла, расставила и занялась другими делами: завтра должен прибыть наш груз, а мы еще не знали, куда девать кровать и другие вещи. Я сварила себе кофе, и тут меня осенило. Мы будем вместе жить в игровой комнате! Хотя бы на первых порах. Теперь, когда с окон исчезла паутина, здесь оказалось довольно симпатично. Наша кровать как раз бы встала между старым диваном и стенкой. Подставку для цветов и ящики можно отнести в подвал. Старый, обтрепанный диван я бы закрыла красивым белым льняным покрывалом. И до тех пор, пока Меди не очистит свою комнату или мы не отремонтируем комнату Бенедикта, мы бы спали здесь, подальше от Норы. Мне надо было срочно позвонить Бенедикту на работу.

— Архитектурное бюро Фабера, у телефона Фабер, — произнес прокуренный голос голливудской дивы.

— Говорит тоже Фабер, Виола Фабер.

— Хеллоу, — скучающим голосом протянула дива. Это была моя кузина Анжела собственной персоной.

— Алло, Анжела, давно не виделись. Как поживаешь? — бодрым голосом спросила я.

— Трудимся вовсю, — лениво ответила она.

— Я тоже не расслабляюсь, жду машину с нашими вещами.

— На твоем месте в такую шикарную погоду я бы лучше позагорала.

Услышав, что у меня на это абсолютно нет времени, потому что я отдраиваю окна и в связи с этим хочу кое о чем спросить Бенедикта, она рассмеялась. Ее смех звучал злорадно. Потом вдруг изменившимся голосом капризного ребенка она сказала:

— Господин Виндрих! Вашей подруге что-то от вас надо.

— В чем дело? — нетерпеливо спросил меня Бенедикт. — Я должен срочно ехать на стройку.

— Как ты смотришь на то, чтобы мы поставили нашу кровать в игровой?

— Ну ты придумаешь тоже! — воскликнул Бенедикт. — Обсуди с мамой, возможно ли это, вот и все. Мне пора уезжать.

— Ладно, тогда пока, — я быстро трижды чмокнула его в трубку. Бенедикт не ответил мне тем же. Ясно, ведь Анжела была рядом.

Что я должна обсуждать с Норой? Она воспротивится тому, чтобы мы спали внизу, а она одна наверху. Я вспомнила: если я что-нибудь хотела от своего отца, всегда было три возможных варианта:

1) если он говорит «да» — все в порядке;

2) если он говорит «нет», нужно поразмыслить, как это «нет» превратить в «да»;

3) если он говорит «не знаю», нужно спросить себя, что это значит.

У Норы это означало, что Бенедикт должен решить сам. А Бенедикт мог любое «нет» Норы превратить в «да». Вот и решение моей проблемы: я скажу Норе, что так хочет Бенедикт. Когда знаешь решение, любая проблема кажется простой.

После обеда я наконец закончила мыть окна и, совершенно обессиленная, уселась в саду. Только я расслабилась, как пришла Нора.

— Я звонила Бенедикту, — сказала я, — он считает, что лучше всего на первых порах поставить нашу кровать в бывшей игровой комнате. Нора неожиданно заявила:

— Бенедикт даже не сказал мне, какой у тебя знак зодиака.

— Близнецы.

— А Бенедикт — Скорпион. Разве это сочетается? Я тоже Скорпион. В нашей семье никогда не было Близнецов, все мы активные личности. — Она вздохнула. — Мне надо догладить остальные рубашки Бенедикта.

— Я собиралась еще помыть окно на кухне, — слабым голосом произнесла я. На самом деле я хотела принять ванну. И к тому же была голодна. Я подняла голову, и на небе мне померещилась пицца, вожделенная и недостижимая.

Когда пришел Бенедикт, я даже не успела привести себя в порядок. Нора встретила его сообщением, что перегладила все его рубашки, а я — что опять весь день мыла окна.

— Как это мило! — небрежно бросил он. — А я вот сегодня обнаружил окно, вмонтированное в проем дома задом наперед. Ты бы только видела!

— Задом наперед?

— Его можно было открыть только снаружи. И это на четвертом этаже! Ни один из этих придурков даже не заметил. Вот был скандал! Фабер оценил, что я это заметил.

Мать Бенедикта звонко захохотала и восторженно захлопала в ладоши.

— Бенедикт, я бы с таким удовольствием пошла в пиццерию, — сказала я и с особой нежностью посмотрела на него.

— Сегодня?

— Да, так хочется куда-нибудь пойти! — продолжала я, хотя Нора стояла рядом.

— Я тоже за, — подхватила она. — Мне сегодня после обеда было нехорошо, и я ничего не смогла купить на ужин.

— Согласен, — отозвался Бенедикт, — пошли.

— Тогда лучше пойдем к нашему греку, чтобы ты наконец познакомилась с ним, — сказала Нора.

Собственно говоря, мне было бы приятнее, если б Нора осталась дома, но очень уж хотелось есть. Она отвезла нас на своем стареньком «опеле». Я пригласила их обоих, в конце концов, это мне пришла в голову идея куда-нибудь пойти. Бенедикт попросил копию счета, поскольку мог теперь получать некоторую сумму на деловые обеды и ужины, а мы были его первым официальным ужином. Меня переполняла гордость за Бенедикта.

Потом он сказал Норе:

— Я нахожу удачной мысль Виолы поставить нашу кровать в игровой.

Вот так-то.

 

4

С семи утра я ждала контейнер с вещами, словно львица кормежку. Они прибыли в три часа дня. Сначала завезли вещи, которые грузили после нашего отъезда.

— С этими коробками происходит то же, что с бедными душами в Библии, — глубокомысленно изрек грузчик. — «И последние будут первыми».

Нора не пожелала смотреть, как ее дом затаптывают грузчики, и осталась в своей гостиной. Грузчики без труда протащили нашу кровать по узкому коридору в игровую. Все трое по отдельности поинтересовались, довольна ли я тем, как поставлена кровать. Это означало, что чаевые заслужил каждый из них.

У нас, правда, почти не было мебели, но все прочие пожитки заняли почти сорок коробок. Хорошо, что мы сообразили приклеить на каждую записку с точным перечислением содержимого. Коробки с моими тряпками, бельем и обувью, книгами, чертежными принадлежностями, пишущей машинкой и прочими вещами я распорядилась поставить в коридоре возле комнаты Меди. Три ящика с люстрой встали туда же. Телевизор Бенедикта — в его комнату, стереосистему — в игровую. Коробки с посудой, рюмками и моими столовыми приборами отправились на кухню. Два венских стула, которые я сама отреставрировала, — в игровую. Хорошо, что мы забрали их с собой. Сольвейг во время очередного приступа бешенства облила бы их вишневым соком или порезала. А скорее всего и то, и другое вместе.

Когда все было расставлено согласно моим пожеланиям, я получила счет. Девятьсот пятьдесят восемь марок восемьдесят четыре пфеннига, включая НДС. Подписать тут и тут. Я решила дать каждому из грузчиков по десять марок на чай. Бенедикт сделал так же. Доставая чаевые из своей сумочки, я придумала вариант получше. Я все оплачу сейчас же, наличными. И дело будет сделано, и у меня не останется на руках такой крупной суммы. Сейчас не было времени открывать счет в банке. Я с любезной улыбкой вручила рабочим десять новеньких хрустящих купюр по сто марок и небрежно бросила:

— Сдачи не надо.

Грузчики радостно поблагодарили.

Когда я задрапировала продавленный диван белым хлопчатобумажным покрывалом с рельефным узором, мир стал намного привлекательней. Он похорошел еще больше, когда я поставила по обе стороны кровати венские стулья с чехлами в бирюзово-белую полоску. На один стул я водрузила нашу лампу с белым абажуром и стеклянным бирюзовым основанием. Очень симпатично. Стереосистема уместилась в самом углу, только не хватало удлинителя, чтобы дотянуться до единственной розетки. Я принесла из комнаты Бенедикта его постельное белье. Теперь все готово. Правда, немного тесновато, но уж лучше семь квадратных метров в белых и бирюзовых тонах, чем семьсот — в коричнево-бежево-оранжевых.

Довольная собой, я опустилась на диван и огляделась вокруг. Справа промелькнуло что-то темное. Я обернулась — рядом сидел паук. Он перебирал лапками в направлении моей руки.

Я вскочила с диким криком. Его тельце было размером с монету в одну марку. Нет, в пять марок. А вместе с лапками он казался величиной с булочку. Паук тоже встрепенулся и ринулся под диван на всех восьми лапках, жирных и черных, как обгоревшие спички. Я закрыла глаза и лишь с большим трудом заставила себя снова открыть их. Куда он делся? Где опять вылезет? За моей спиной? Рядом со мной? На мне?!!! Я выбежала из комнаты и захлопнула за собой дверь.

— Там паук! — завизжала я у лестницы.

Нора вылетела из своей комнаты и перегнулась через перила:

— Я спала! Что, приехал Бенедикт?

— Нет, там паук!

Она не спеша спустилась вниз по лестнице. Я показала ей на дверь игровой. Она вошла, я осталась у двери.

— И здесь должен спать мой сын?! — возмущенно воскликнула Нора. — В этой тесноте?

И тут гигантский паук медленно пополз по нашей белоснежной постели! Очень медленно. К Норе. Ко мне!

— Вот, вот, вот! — истерически завопила я.

— Совсем как Меди, — покачала головой Нора. — Она тоже так реагирует на пауков. А что в нем такого уж необычного? Нормальный паук.

Мне было все равно, нормальный он или нет.

— Убей его, пожалуйста, — визжала я.

— Это у Меди с тех пор, как еще в детстве она обнаружила паука в джеме. Согласна, это было не слишком аппетитно.

Паук теперь полз по подушке.

— Паук в джеме?! — мне стало совсем плохо.

— К сожалению, Меди намазала его на хлеб. Она его заметила, потому что он еще трепыхался. А так пауки — очень полезные насекомые.

Паук замер на левой подушке. Моей подушке — я всегда сплю слева от Бенедикта! А Нора рассуждала о пользе пауков. Как будто я, узнав об этом, сейчас же скажу: «Ах, ну если они полезные, пусть в нашей постели будет побольше пауков».

— Убей его!

Паук по-прежнему сидел на подушке. Словно чувствовал, что на ней его невозможно прихлопнуть с одного удара. Он бы только вдавился в подушку. Лучше всего сбросить покрывало с дивана на пол и затем методично затоптать его ногами, пока не убедишься, что тварь уничтожена. На покрывале бы осталось пятно, черное паучье пятно…

— Подойди сюда, паучок, тебе нельзя оставаться на подушке, а то Бенедикт задавит тебя своей головой. — Нора говорила с пауком, будто с котенком.

Паучок! Бр-р-р! Она схватила замершего паука прямо голой рукой за одну из его восьми лапок! Бр-р-р! Я не могла даже смотреть в его сторону. Паук, наверное, вцепился ей в руку. Неужели она его раздавит прямо пальцами? Нора поднесла паука к глазам. Что, не могла всласть насмотреться на красоту этого полезного насекомого? Я выскочила в коридор и услышала, как хлопнула дверь в сад.

— Я его вынесла. Наверное, он заполз в игровую на зимнюю спячку. Когда Бенедикт был маленьким, то как-то осенью нашел в игровой с десяток пауков.

Я в полной растерянности села на ступеньку. Что это там рядом, какая-то тень? Я подпрыгнула как ужаленная, стрелой промчалась в нашу новую комнату, не снимая туфель, бросилась на постель и, укрывшись с головой, заревела.

Я все еще лежала под покрывалом, когда пришел Бенедикт.

— Здорово здесь стало, — воскликнул он, открыв дверь.

Я всхлипнула, не высовывая головы из-под покрывала.

— Что случилось, киска?

— Паук величиной с кулак.

— Величиной с собаку?

— Мохнатый, как собака.

— Ох ты Господи! — из солидарности содрогнулся Бенедикт. Он-то пауков не боится!

— Твоя мать говорит, что здесь полно пауков, — зашмыгала я носом под покрывалом. — Ты не хочешь проверить?

— Мама преувеличивает, здесь нет ни одного.

Пауки приносят несчастье. Это знает каждый, кто их боится!

Наверное, он притаился сейчас в саду, чтобы ночью снова приползти. А может, и здесь еще остались пауки.

— Вдруг паук, который сидел на подушке, не тот, что исчез под диваном! Может, на диване сидит еще один паук! Или на покрывале, прямо на моей голове!

— Тут нет ни одного, — успокоил меня Бенедикт.

— Или он сидит на потолке в комнате и ждет, когда я выйду, чтобы броситься на меня! В этом вся мерзость пауков: если они захотят, то появляются где угодно.

— Киска, я все проверю. — Бенедикт чем-то пошуршал и сказал: — Выходи, воздух абсолютно чист.

Я вылезла из-под покрывала и бросилась на шею Бенедикту. Мой спаситель!

— Все будет хорошо, — сказал Бенедикт и поцеловал меня. — Забудь про паука. Переезд завершен, самое страшное позади.

Он был прав. Наконец мы снова лежали в нашей общей кровати. В объятиях Бенедикта я успокоилась.

— Так хорошо нам еще никогда не было, — сказал Бенедикт.

— Давай постараемся, чтобы так было всегда, — предложила я.

В дверь громко постучала его мать:

— Бенедикт, ужин готов.

 

5

На следующее утро Нора опять забарабанила в дверь, потому что мы проспали. Бенедикт не слишком расстроился, что не успеет позавтракать: у него в офисе кофе сколько угодно, и булочная рядом.

Я сварила кофе для нас с Норой, проклиная длительность процедуры, когда его приходится молоть самой, и решила в будущем не мучиться. В следующий раз куплю молотый кофе! Когда я положила в кухонный шкаф свои серебряные столовые приборы и поставила белую посуду, Нора заявила, что побережет свой благородный сервиз для более ответственных случаев. Прекрасно! Я торжествовала в душе: конец идиотской беготне между кухней и гостиной. Железное правило кухонной планировки: посуде и приборам — место возле мойки, чтобы избежать ненужной траты времени и сил.

На обед у нас были свежие помидоры с консервированным салатом из тунца. Нора посетовала, что ее суп-пюре, которого ей одной обычно хватало на неделю, уже кончился. С другой стороны, и помидоры надо съедать. Слава Богу, они ей никогда не надоедают. Бенедикт, по ее словам, тоже обожает помидоры. Я люблю Бенедикта. Но помидоры рано или поздно приедаются.

Поэтому сразу после обеда я отправилась в магазин. Накупила там кучу готовых блюд и сладостей, а к ужину — пиццу. И вдобавок — сушилку для посуды. Отныне я не буду вытирать посуду. В сушилке все сохнет само. Как деловая женщина в недалеком будущем, я не могу так бездарно тратить свое время. Домашнее хозяйство — это вам не центр трудотерапии.

Остаток дня я провела в ванной. А то у меня стал такой же одичалый вид, как у этого дома.

Субботним утром я одержала следующую победу над Норой.

— Сейчас мы наведем порядок в шкафу, — твердо сказала я Бенедикту.

Признаться, мое заявление не порадовало его. Свой первый уик-энд он представлял себе без стрессов. Но без места в шкафу я никогда бы не смогла распаковать свои пожитки. Поэтому Бенедикту пришлось подняться в свою комнату. Через пять минут он позвал меня и с сияющим лицом объявил:

— Можешь раскладывать! — шкаф был почти пуст. Там висели лишь его летняя куртка и несколько новых вещей. Бенедикт показал на набитый до отказа оранжево-синий пододеяльник рядом со шкафом и две разбухшие наволочки. — А теперь, киска, мы отвезем этот ценный хлам на помойку, пока мама опять все не припрятала.

В этом весь Бенедикт. Вот как надо решать проблемы: раз, два — готово. Легко и с улыбочкой.

— Все эти художественные потуги Меди тоже созрели для помойки! — Он снял со стены фанерки со снимками гоночных автомобилей, жирафа Дали, голых девочек в розовой рамочке и швырнул все в наволочку.

Я засмеялась:

— Это сестра приклеивала репродукции на фанерки?

— Она использовала любую возможность всучить кому-нибудь свои дощечки.

Мы, как Деды Морозы в канун Рождества, потащили мешки вниз. Нора вышла из кухни.

— Мама, где тут у нас помойка? Мы с Виолой хотим отвезти старые шмотки. Я их больше никогда не буду носить.

— Конечно, теперь они не имеют для тебя значения! — Мамаша попыталась принять позу оскорбленного достоинства, что плохо сочеталось с тренировочным костюмом. — Будь добр, положи вещи в мою машину, я отвезу их нашему старьевщику. Меди тоже отдает туда все, что выходит из моды. Там выдают квитанцию о пожертвованиях, которая освобождает от уплаты налога.

Я удивилась. Почему же она годами хранила все эти курточки и пододеяльники?

— Я просто хотела, чтобы ты сам решил, что делать со своими вещами.

Как все просто!

Таким образом, мы поехали не на помойку, а в универмаг, чтобы заполнить вакуум в гардеробе, как выразился Бенедикт.

Бенедикт купил себе синий пиджак спортивного покроя, но очень элегантный. К нему три рубашки на каждый день в сине-белую полоску и три выходные белые. Это было необходимо для работы. Не исключено, что ему придется поехать с дядей к спонсорам клинического центра, а там требуется официальный костюм. Даже дядя на такие встречи вместо роскошной пилотской куртки надевал кашемировый пиджак. Кроме того, Бенедикт купил темно-синий галстук с мельчайшим белым узором и просто синий в разноцветную крапинку, смотревшийся почти фривольно. Все стоило очень дорого, но мы оба сошлись во мнении, что более дешевые рубашки и галстуки только обесценили бы шикарный пиджак. А продавец сказал Бенедикту: «Дешевые вещи — абсолютно не ваш стиль». И бросил презрительный взгляд на мои нефирменные кроссовки.

Когда мы вышли из магазина, Бенедикт вздохнул:

— Я вложил в одежду почти всю свою месячную зарплату, хотя еще ее не получал. Хорошо хоть, что наши затраты вычтут с кредитной карточки в следующем месяце. — И тут же купил себе еще две пары туфель! Бенедикт не трясется над своими деньгами.

Как пара, рекламирующая торговлю в кредит, мы прошлись по магазинам. Тут три пары дорогих носков для Бенедикта, там потрясающая спортивная рубашка и шикарные белые джинсы. Потом мы набрели на магазинчик редких вин и, чтобы обмыть покупки, купили десяток бутылок вина превосходного качества. Поскольку винная торговля не признавала кредитных карточек, я оплатила вино сама, а Бенедикт отблагодарил меня самым замечательным образом: купил мне темно-бордовую розу! Да, мы были самой настоящей парой из рекламного проспекта!

На нашей кровати мы нашли написанную ровным учительским почерком записку:

«Дорогой Бенедикт, я у Меди, помогаю ей разбирать чемоданы. Вернусь к ужину. Целую, твоя Нора-мама».

Рядом лежал большой конверт: мои родители прислали фотографии недавнего праздника. Какая чудесная карточка — мы с Бенедиктом лежим в траве под люстрой. А вот я в своем звездном платье под этой же люстрой. «Я тоже хорошая партия», — подумала я с гордостью.

Я приклеила фото рядом с дверью в игровой, чтобы оно сразу бросалось в глаза. На Меди это должно произвести впечатление. Потом позвонила родителям. К счастью, к телефону подошел отец. Он поставил на столик в гостиной один экземпляр этого чудесного снимка, и его взгляд отдыхает на нас. Кстати, весьма вероятно, что мы получим восемьсот марок компенсации от страховой компании за испорченный макет. Отец предложил, чтобы деньги были переведены Элизабет. Будет лучше, если мое имя не всплывет в связи с этим делом, иначе это может выглядеть как семейный сговор. А мы с Элизабет деньги разделим сами. Тут отец быстро, но очень сердечно закруглил разговор, потому что Сольвейг, Аннабель и мама пошли за покупками, и он хотел в этот редкий момент домашнего покоя принять ванну.

Я тоже решила использовать редкий момент отсутствия Норы, чтобы с разрешения Бенедикта посмотреть ее спальню. Одна бы я не решилась войти туда. Там стояло двуспальное супружеское ложе. Стены были увешаны фотографиями Бенедикта и его сестры в рамочках под стеклом. Ну и, конечно, неизменные картинки на фанерках: четыре русские иконы, на каждой — Богоматерь с младенцем. Именно такой я представляла себе спальню Норы.

Нора пришла в неописуемый восторг от дорогих приобретений Бенедикта. Когда она пошла в туалет, я шепотом попросила Бенедикта напомнить о комнате Меди.

— Ну, что там с комнатой Меди? — тут же брякнул он, так что Нора не могла не догадаться, что вопрос был задан с моей подачи. Я слегка покраснела.

— Меди только что вернулась, не могу же я с места в карьер начинать разговор о комнате, — с упреком сказала Нора.

— Дело терпит, — быстро проговорила я и сделала вид, что с укором смотрю на Бенедикта.

Мы рано улеглись в постель. Шушукались, хихикали и попивали свое винцо. Нора осталась в гостиной смотреть телевизор. Через тонкие стены было слышно каждое слово. Она смотрела репортаж о трущобах. Когда в половине двенадцатого она все еще не налюбовалась на нужду и нищету, Бенедикт громко сказал:

— Мне кажется, маме пора идти спать.

Он притащил удлинитель и включил нашу стереосистему. В магнитофоне стояла кассета с классической музыкой. Это была девятая симфония Бетховена — ода «К радости» с совершенно потрясающим хором.

Мы оба любим оду «К радости».

Бенедикт принялся подпевать во все горло:

— «О други, давайте споем другие, радостные песни…»

Его мать не могла его не слышать!

После вступления следует длинный пассаж без слов. «Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та», — горланили мы что есть мочи. Потом началось:

— «Радость, первенец творенья, дщерь великого отца…»

Спев «Мы как жертву прославленья предаем тебе сердца!», мы замолчали и предались иной, более радостной утехе, выражаясь иносказательно.

Ода «К радости» — длинное произведение. Не меньше двадцати пяти минут.

— «…Ангел — Богу предстоит», — выдохнул Бенедикт мне в ухо. Мощь нарастала, все пели в один голос, грохотали трубы, били литавры. «…Кто любил на сей земле, в милом взоре черпал радость, радость нашу раздели…» — гремел хор. Бенедикт прошептал:

— Это мне нравится больше всего, — и с улыбкой заснул.

Существует кульминация в музыке.

Кульминация в жизни.

Кульминация в любви.

С Бенедиктом все это можно испытать одновременно.

Когда ода «К радости» смолкла, телевизор в соседней комнате тоже молчал. Мать Бенедикта сдалась.

 

6

В воскресенье за обедом — у нас был томатный суп, жаренные в сухарях шницели с картофелем и запеченые, фаршированные рисом помидоры — Нора объявила, что она говорила по телефону с Меди и та придет к чаю.

Я здорово разволновалась и переоделась, чтобы не ударить в грязь лицом. И поскольку ничто не выглядит так элегантно, как абсолютная скромность, я выбрала белые брюки, белую блузку (60 % хлопка), перламутровые серьги и белые сандалеты. Кроме того, я потребовала от Бенедикта окончательного решения, как мне называть его сестру — Меди или Мерседес. Но он опять отшутился, повторив, что не стоит волноваться и все образуется само собой.

Она пришла в четыре. Такая же высокая, как Бенедикт, и настолько худая, что, честно говоря, ее точнее назвать тощей. У нее такая же стрижка с челкой, как у матери, но уложенная полукружием, как у Мирей Матье. Веки аж до самых круглых бровей были покрыты голубыми тенями с металлическим отливом.

Когда я поздоровалась с ней в коридоре, ее брови полезли наверх, а металлические дуги под ними стали еще больше. Я оробела и пролепетала:

— Привет, Мерди…

Она сощурила глаза, а металлические дуги превратились в не менее металлические овалы.

Что я сказала? Мерди!!! А «мерд» по-французски значит «дерьмо»!

Конечно же, она это заметила. Я выпалила:

— У тебя прелестная шелковая шаль, Мерседес.

Она поправила огромную шаль, накинутую на плечи. Шаль была заколота на груди неуклюжей современной брошкой из серебра. Рядом с брошкой была надпись золотом: «Сальвадор Дали». Из-за складки узор, состоящий из грубых мазков кистью, был трудно различим.

— О, шаль с узором Дали, — сказала я, — это стильно.

— Это работа Бойеса, если тебе что-нибудь говорит это имя, — пояснила Мерседес с поднятыми бровями, — посвященная Дали. Только у Бойеса получается этот ржавый оттенок коричневого цвета. Бойес делал эти наброски для Карла Лагерфельда. А мой ненаглядный поклонник подарил мне эту шаль.

— Замечательно, — солгала я. А что мне еще оставалось? В журналах я не раз видела рекламу таких расписанных художниками шелковых платков — вечно пугают, что их количество ограниченно, а спрос огромен, и тем не менее одна и та же реклама повторяется месяцами. Я всегда спрашивала себя, кто покупает такие вещи. Теперь знаю.

— Для начала мне нужна хорошая чашка чаю, — объявила Мерседес матери таким тоном, словно ей здесь постоянно приходилось выбирать между хорошими и плохими чашками.

— Принести сервиз? — спросила я. Нора благосклонно кивнула.

— Где мой дорогой братец?

— В игровой.

Мерседес вошла туда без стука.

— Привет, дорогой братец. Я смеялась до слез, когда мама рассказала, что ты опять очутился в игровой.

— Здесь можно жить, — ответил Бенедикт.

— Слышала, слышала — жить и любить, — хмыкнула Мерседес.

Бенедикт не поддался на провокацию, а стал задавать обычные скучные вопросы про отпуск: «Как там Франция? Какая была погода? Как питались?»

— Как всегда, все самое изысканное, — ответила Мерседес. — Мой ненаглядный опять бросил весь мир к моим ногам. — Она закурила сигарету «Картье».

Я накрыла стол в саду — сервиз со ступеньками и коричнево-оранжевая клеенка. Пусть Мерседес видит, как хорошо я усвоила традиции ее родного дома.

Бенедикт не пожелал пить с нами чай и поднялся в свою комнату смотреть теннисный матч по телевизору. Таким образом, я сидела одна между Норой и ее дочерью и пыталась произвести хорошее впечатление. Я внимала Мерседес: как видится, поклонник завалил ее самыми дорогими платьями. И восхищался ее словно врожденным парижским шиком. Мерседес вздохнула:

— При этом мне абсолютно безразлично, что сейчас модно.

Я одобрительно кивнула и исподтишка посмотрела на узкую юбку Мерседес с разрезом на боку и плиссированными складочками — модель «Последний крик» из каталога Неккермана. Однако меня охватила легкая зависть, когда Мерседес сказала:

— Когда мы в отпуске, он всегда дает мне на день свою кредитную карточку, и я покупаю все, что душе угодно.

Потом Мерседес рассказала о своих сотрудницах по фирме: все жуткие дуры, вместо образованности одно самомнение. Мужчины на работе боготворят ее. Один коллега прислал ей даже открытку из отпуска!

— Мой ненаглядный ни в коем случае не должен знать, что у меня с Арно, — кокетливо сказала она.

Я удивилась откровенности, с которой она обсуждает с матерью свои любовные похождения.

— Когда снова увижусь с Арно, надену короткое пляжное платьице, которое купил мне мой ненаглядный. — Она захихикала. — Хотя, конечно, немыслимо надевать мини на работе. Но все знакомые в один голос утверждают, что я со своими длиннющими ногами могу себе такое позволить!

— Да, — прилежно подтвердила я, посмотрев на ноги Мерседес. Они были коричневые, как пара сосисок по-венски, такие же тонкие, без признаков икр и, если угодно, длиннющие. Хотя лично мне сосиски по-венски казались длиннее.

Наконец в полшестого мое утомительное участие в беседе было вознаграждено.

— Да, что там за история с моей комнатой? — вспомнила Мерседес.

— Ах, действительно. — Я попыталась сделать вид, что забыла об этом, увлеченная ее рассказами.

— Собственно, я бы хотела быть уверенной, что с моими вещами бережно обращаются, — брови Мерседес достигли верхнего предела — челки.

— Само собой разумеется, я ведь дизайнер по интерьеру. — Я тоже пыталась сказать нечто значительное. — И испытываю потребность окружать себя красивыми вещами.

Меди ничего не ответила. Потом долго и обстоятельно куталась в свое стопроцентное шелковое произведение искусства:

— Хорошо, поднимемся наверх.

Я последовала за ней на почтительном расстоянии.

— Большая разница, — заметила она на лестнице, — живешь ли ты в собственном доме или снимаешь квартиру. Мой хозяин только что опять поднял квартплату. Самая примитивная квартира стоит сегодня уйму денег, — Мерседес нажала на ручку двери. — Заперто, — констатировала она.

Я не сказала, что знала об этом.

Мерседес опять пошла вниз. Воспользовавшись заминкой, я заглянула в комнату Бенедикта. Он мирно спал. Я в нерешительности встала у двери своей будущей комнаты. Ощущения были такие же, как в детстве, когда мне было десять лет и я впервые переселилась в свою собственную комнату.

Пришла Мерседес с ключом.

— Моя детская комната всегда действует на меня успокаивающе, — сказала она и наконец открыла дверь.

Сначала я увидела лишь кусок пыльно-зеленых обоев. Потом мне пришлось закрыть рот рукой, чтобы не закричать от ужаса. Напротив двери висела репродукция Эдварда Мунка — кричащая женщина на мосту, которая так широко раскрыла рот, будто собиралась проглотить яйцо. Края фанерки были покрыты черным лаком.

Потом моему взору предстали другие репродукции: слева от окна — четыре варианта «Танцовщиц» Дега с розовыми краями. Под ними жалкая пара артистов Пикассо, из его «голубого периода», в голубой рамочке, кувшинки Моне — в зеленой. Над кроватью два Дали: тающие часы и что-то с губками и камнями. Кубистский натюрморт с гитарой. Три ван-гоговских картины с цветами и его же «Автопортрет с отрезанным ухом» — все в кроваво-красном обрамлении. В торце комнаты — русская икона Мадонна с младенцем — в желтой рамке. И еще Шагал — в лиловой. На противоположной стене висела всего одна картинка-фотография тяжеловесной скульптуры Родена — помните? — с обезьяноподобным мужчиной, подперевшим рукой свою тяжелую голову.

Я растерялась. Чтобы хоть что-то сказать, я показала на кричащую женщину:

— Эта картина не слишком сочетается с другими.

— Для меня она очень важна, — объяснила Мерседес, подняв брови. — Тебе, конечно, больше по вкусу танцовщицы и кувшинки. Лично мне они, несмотря на все художественные достоинства, сегодня кажутся поверхностными.

Я глубоко вздохнула — и промолчала. Никакого сомнения: как только за Мерседес закроется дверь этого дома, весь художественный хлам исчезнет точно так же, как из комнаты Бенедикта.

В остальном обстановка комнат брата и сестры была схожа: четырехстворчатый платяной шкаф, узкая кровать, столик. И еще торшер с плетеным абажуром, выглядевший как перевернутая мусорная корзинка на палке. Мерседес открыла шкаф:

— Здесь мама хранит свою коллекцию.

На каждой полке лежали иллюстрированные журналы. Некоторые — многолетней давности, иные — свежие. Что еще за коллекция? Журналы были разные, но на каждой обложке — Грейс Келли, она же принцесса Монако.

— Мать собирает все о покойной монакской принцессе.

— С чего это вдруг? — мне было непонятно, как предметом чьих-то интересов может стать усопшая монакская принцесса, что в ней так привлекло шестидесятилетнюю учительницу?

— Мать родилась двенадцатого ноября, в один день с принцессой. И та, и другая — ярко выраженные Скорпионы. — Мерседес посмотрела на свои грубоватые серебряные часы с циферблатом из отполированного коричневого камня. — Мне пора идти, а то мой ненаглядный обзвонится.

— Ну тогда — большое спасибо.

Она не подала мне руки, только слегка помахала пальцами.

Из окна ванной комнаты я увидела, как она отъезжала. Мадемуазель Мерседес ездила на скромном «рено».

Я присела на кровать. Передо мной — кричащая женщина на мосту, за спиной — столикая монакская принцесса. Я вдруг спросила себя, как же мне жить дальше.

«Начинай действовать, Виола Фабер», — приказал мне внутренний голос. Это был голос моего отца. Он всегда повторял, что «хомо фабер» — это человек-строитель, человеко-созидатель, и я, Виола Фабер, должна по крайней мере соответствовать своей фамилии. «Действуй, Виола Фабер». Я разбудила Бенедикта. С закрытыми глазами он пробормотал, что я должна все, что мне не нужно, выбросить в мусорное ведро, а ему необходимо поспать.

— Ты прекрасно знаешь, что это невозможно.

— Нет, возможно, я могу еще поспать. — Бенедикт натянул себе на голову одеяло.

Я вернулась в комнату Мерседес. Бенедикт был прав: если эта комната должна стать моей, все ненужное надо выкинуть. Я уставилась на бежево-желтый линолеум. Нет ничего более захватывающего для дизайнера, чем отдирать линолеум. Чего только под ним не обнаруживали: от древнеримских мозаичных полов до паркета с инкрустациями в стиле барокко. Я с жадностью надрезала в одном углу кусок линолеума — под ним действительно был деревянный пол! Не то чтобы барочный паркет. Деревянные половицы, покрытые лаком цвета испражнений. Я озадаченно вернула линолеум на место.

Но потом подумала: «Если я каждый день буду продвигаться вперед хотя бы на чуть-чуть, то рано или поздно справлюсь с этим». К тому времени, когда мне надо будет приступить к работе у дяди Георга — в октябре или в ноябре — моя комната в общем и целом будет готова, а может, и Бенедиктова в придачу. А потом мы постепенно превратим игровую в настоящий зимний сад. Вслед за этим переоборудуем кухню… И на будущий год во всей красе засияет наконец моя люстра. Правда, я еще не знаю где, но проблемы надо решать одну за другой.

Я спустилась в кухню. Там была Нора. Я с улыбкой сказала:

— Ты не могла бы дать мне старых газет? Я хочу упаковать картины Меди, чтобы с ними ничего не случилось.

— А я хочу сделать смородиновый джем, но у меня адски болит спина. А Бенедикт так его любит!

Я сразу сообразила, на что она намекает:

— Давай я соберу тебе ягоды.

Я занялась этим с удовольствием. Собирать ягоды — прелестное занятие для воскресного вечера. Особенно в компании с Бенедиктом.

На этот раз он охотно дал себя разбудить. Правда, увидев черносмородиновые кусты, признался:

— Честно говоря, я не переношу смородиновый джем.

— Почему же ты об этом никогда не говорил матери?

— Она бы спросила, какой джем я предпочитаю. Я бы сказал — клубничный, и тогда мне до конца своих дней пришлось бы есть клубничный джем. Ты знаешь какой-нибудь джем, который можно есть всю жизнь? Только если ты была бы джемом, я бы мог положительно ответить на этот вопрос!

Я засмеялась.

— Завтра я накуплю разных сортов джема, и мы исподволь внушим твоей матери, что ты любишь джемовое разнообразие. А на будущий год вместо смородины посадим розы! — Эта идея привела меня в восторг. — И тюльпаны вместо помидоров!

Бенедикт не имел ничего против. Особой страсти к помидорам он, оказывается, не питал.

Потом мы сравнивали преимущества и недостатки коврового покрытия и деревянного пола. Ковровое покрытие элегантнее, но скучнее. Ковер потребует кучу денег, ремонт деревянного пола — уйму времени. Бенедикт сказал, что слепо полагается на мой вкус. Мы поцеловались в смородиновых кустах.

Перед тем как отнести ягоды на кухню, я внушила Бенедикту, чтобы он попросил у матери старых газет.

Конечно, было глупо выставлять вперед Бенедикта. Но зато наверняка. Мне никогда не приходило в голову делать из маленьких проблемок драму эмансипации. Мой девиз: «Каждый должен делать то, что у него или у нее лучше получается».

— Мне нужны газеты, — с места в карьер объявил Бенедикт. — Виола хочет отремонтировать комнату Меди.

— Ты считаешь, это необходимо? Я полагаю, Меди должна сама это решить.

Я чуть не лишилась дара речи. Да как же Нора представляет себе мою жизнь здесь?

— Пожалуйста, выйди со мной, — попросила я Бенедикта и прошла в игровую.

— Твоя сестра сегодня ясно и четко сказала, что я могу занять ее комнату. Что означает этот цирк?

— Похоже, мы на пороге первого скандала, — вздохнул Бенедикт. — Что я должен сделать, киска?

— Позвони Мерседес, пусть она подтвердит свое решение матери.

— Прекрасная идея. Будет тотчас сделано. — Он пошел звонить в гостиную. Номер Мерседес был занят.

— Меди всегда очень трудно дозвониться, — подала голос его мать. — Ей постоянно звонят друзья.

По телевизору шел детектив — семейная драма, в которой все крутилось вокруг пропавшего сына и мертвой кошки. Мы с гораздо большим волнением ждали, когда освободится телефон Меди, чем следили за развитием сюжета.

Дозвонившись, Бенедикт сказал:

— Ага, сестричка, ты смотришь ту же программу, что и мы.

На это его сестра ответила, очевидно, очень длинной тирадой. Во всяком случае, Бенедикт не скоро смог вставить слово:

— Мама считает, что мы официально должны попросить у тебя разрешения отремонтировать твою комнату.

На это она тоже отвечала очень долго.

Неожиданно Бенедикт сказал:

— Ты это серьезно? — А после ее очередного обстоятельного ответа добавил: — Хорошо, я передам, — и повесил трубку.

Тут как раз кончился детектив: главная виновница драмы покончила с собой.

Бенедикт объявил:

— Меди хотела бы получать за свою комнату триста пятьдесят марок.

— Меди — сама щедрость, — быстро вставила Нора.

— Почему же она об этом сразу не сказала? — Я вразвалочку сходила в игровую, вынула из сумочки триста пятьдесят марок и положила их перед Норой на столик с мозаикой.

— Меди так трудно говорить о деньгах, — ответила Нора. — Собственно говоря, она ожидала…

Я перебила ее и обратилась к Бенедикту, словно ее и не было:

— Теперь ты можешь достать газет? Мне их понадобится много, я хочу отремонтировать комнату целиком.

Бенедикт ухмыльнулся:

— Шкаф с журналами ты вряд ли захочешь сохранить в своей комнате. Может, отправим его на помойку?

Нора неуверенно заметила, что шкаф можно было бы пока поставить в коридоре. Потом она принесла одну старую газету, остальное я якобы истратила, когда мыла окна.

— Тогда, значит, иллюстрированные журналы.

Она нехотя показала мне в кладовке стопку проработанных ею журналов, в которых не было ничего о принцессе из Монако, и разрешила их взять. Так-то.

— Условия Меди — просто грабеж, — сказал Бенедикт, когда мы лежали в постели. — Это вдвое больше того, что я платил твоему отцу.

— Мне это безразлично. — Я не кривила душой. — Главное, никто не сможет утверждать, что я у тебя на содержании. А сознавать это — наслаждение.

— Ты для меня — идеальная женщина, — шепнул Бенедикт и подарил мне целую ночь наслаждений.

Перед тем как заснуть, я спросила:

— Каков он, этот ненаглядный поклонник твоей сестрицы?

— Я его не знаю, — пожал плечами Бенедикт.

— Ты его не знаешь?

— Кажется, один раз видел мельком.

— Твоя мать утверждает, что он постоянно делает ей предложения. Почему же она не выходит замуж?

— Она ведь не мещанка.

Про себя я находила Мерседес совершенной мещанкой. Я только не могла понять, почему кто-то ей вообще делает предложения. И тем более постоянно.

 

7

В понедельник все было так, как я мечтала с самого начала: рано утром Нора ушла на работу. Не в тренировочном костюме, а в синтетическом брючном, с отутюженной стрелкой. Жаль, правда, что она уходила в то же время, что и Бенедикт, ну да ладно. Я помахала им обоим.

Оставив после завтрака все как есть, я помчалась наверх, вытащила из коробки свой фотоаппарат. Прежде чем что-либо изменить, надо все сфотографировать, чтобы избежать неприятностей в дальнейшем. Вопящая женщина смотрела на меня с таким ужасом, что я почувствовала себя варваром, уничтожающим сокровища Рима. Нацелившись на нее фотоаппаратом, словно у меня в руках был револьвер, я сделала снимок.

В считанные секунды все шестнадцать безвкусных фанерок валялись на полу. На пожелтевших пыльно-зеленых обоях осталось шестнадцать светлых прямоугольников. Это выглядело не так уж плохо. Напоминало старые надгробные плиты со стершимися надписями. Тени далекого прошлого.

Потом я притащила старые Норины журналы и картонную коробку, чтобы картинки окончательно исчезли с моих глаз. Упаковка заняла больше времени, чем я предполагала. Непросто было решить, во что лучше упаковать роденовского «Мыслителя». В конце концов я завернула его в многостраничную рекламу на редкость выгодных капиталовложений. Для его бесконечных размышлений это самая подходящая среда. Орущую женщину я сначала положила между кулинарными рецептами — она выглядела такой голодной. Но потом мне попалось сообщение о страшной катастрофе, когда на мосту столкнулись два школьных автобуса и один, загоревшись, рухнул вниз. Там была масса фотографий кричащих людей. Если Мерседес когда-нибудь надумает достать свои сокровища, ей понравится тонко подобранная упаковка.

Мне нужно было составить план, какие работы и в какой последовательности проводить. Этому нас учили в институте. Оклейка обоями проводится после лакировки, так как в этом случае проще наклеить ровный бордюр. Но прежде всего надо будет смыть с потолка старую краску, а уж потом наносить новую. Однако перво-наперво любой архитектор составляет смету предстоящих расходов.

Стоить это будет не так уж дорого. Ведь я могу сделать все сама. Немного лака: максимум пятьдесят марок. Если я раскрашу стены по белой гладкой грунтовке краской, это обойдется марок в сто. А может, гораздо меньше: надо будет спросить дядю Георга, через него я смогу купить все по отпускной цене. Самой крупной затратой было бы ковровое покрытие — если я остановлюсь на этом варианте. А сколько времени у меня заняло бы соскребание с пола старого лака и нанесение нового?

Я притащила наверх коробку с инструментом. Подключила в комнате приемник и заварила в термосе кофе. Тому, кто делает ремонт, постоянно нужны кофе и музыка. Потом я сняла уродливую штангу вместе с пропыленными занавесками и вытащила стол в коридор. Вечером Бенедикт поможет мне избавиться от детской кровати Мерседес.

Начался период проработки будущего интерьера. Безумно долго я пыталась представить себе стены в светло-бирюзовом или матовом — но не вульгарном — розовом цвете. Но матовый розовый на солнце казался бы запыленным. С другой стороны, голубые комнаты всегда выглядят холодными. Но моя комната выходила на солнечную сторону, и голубой цвет я могла бы себе позволить. У голубого то большое преимущество, что он зрительно увеличивает маленькое пространство. Идею все сделать белым я отбросила сразу. Это банально, и для меня как дизайнера неприемлемо.

Я позвонила Бенедикту, чтобы посоветоваться. Анжела подозвала его теми же словами:

— Господин Виндрих, ваша подруга от вас чего-то хочет.

Бенедикт сказал, что в данный момент он решает другие проблемы и чтобы я позвонила позже.

Если затрудняешься с решением сложных вопросов, лучше какое-то время подумать совсем о другом. Я взяла в руки иллюстрированный журнал. Из эксклюзивного очерка я узнала, что Ага-хан, богоподобный властелин исмаилитов, не жалел никаких затрат, чтобы доставить радость своей жене Бегум. Поскольку маргаритки были ее любимыми цветами, однажды Ага-хан заставил несколько сотен садовников ночью засадить поле под окнами ее спальни маргаритками. Рассказ заканчивался словами: «Он сделал все, чтобы наутро вызвать улыбку на ее лице». Тут же была фотография Бегум в золототканом сари. С нежной улыбкой она указывала на золотой стол с золотой вазой, до отказа заполненной маргаритками. Маргаритки мне тоже нравятся. Никогда бы не подумала, что у нас с Бегум одинаковые вкусы. Я всмотрелась в снимок: у Бегум, оказывается, паркетный пол.

Я еще раз позвонила Бенедикту. Он сказал, что лучше обсудить все это вечером. И вообще нехорошо, что я все время названиваю ему на работу. Порешили на том, что я могу без сомнений звонить ему дважды в неделю. А он постарается звонить мне всякий раз, когда рядом не будет начальника и Анжелы. И поскольку Бенедикт как раз был в комнате один, он послал мне три поцелуйчика по телефону.

По радио начался двухчасовой выпуск новостей, и тут заскрипела лестница. Вернулась Нора.

— Добрый день, Нора, — приветливо поздоровалась я.

— Добрый день, — на ее лице было написано удивление, словно она успела забыть о моем существовании.

— Накрыть на стол? — я почувствовала, что проголодалась.

Оказывается, я забыла, что по рабочим дням Нора обедала или с Меди, или одна в заведении грека. Нет смысла готовить на одного человека. Интересно, кого она имела в виду под этим «одним человеком» — меня или себя? Потом Нора предупредила, что рассчитывает после обеда на полную тишину. Она должна отдохнуть от школьного стресса. И еще ей надо проверять тетради. Позевывая, она исчезла в своей комнате вместе с большим портфелем.

Я выключила радио, достала из морозильника готовое блюдо, разогрела и поела в своей комнате. Мне это только на руку. Лучше уж читать за едой в одиночестве старые журналы, чем беседовать с Норой о смородине и помидорах!

Мне попался номер, на котором было написано: «Как Онасис осчастливил свою Джекки». В принципе я вообще не интересуюсь подобной писаниной, но раз уж номер в руках… К тому же и по сей день я задаю себе вопрос: почему шикарная Джекки вышла замуж за толстого Онасиса?

Я прочла: «Чтобы удовлетворить избалованную президентскую вдову, Аристотелесу Онасису пришлось как следует тряхнуть мошной. Еще покойный президент Кеннеди жаловался, что его жене по вкусу только самые дорогие вещи и никогда не хватает карманных денег. Вскоре Онасис в этом убедился сам: если подарки, которыми он осыпал Джекки, ее не удовлетворяли, она целый день не разговаривала с ним, запираясь на ключ в личной каюте на его роскошной яхте «Кристина». Очевидцы рассказывают, что отчаявшийся судовладелец порой ночи напролет стучал в дверь ее каюты, но безрезультатно!

Безутешный Онасис сделал заказ самому дорогому ювелиру в мире — Тиффани из Нью-Йорка. Тиффани, ювелир сильных мира сего, должен был каждый месяц посылать Жаклин Онасис колье стоимостью не меньше миллиона долларов!

Для капризной Жаклин, в чьих жилах течет и французская кровь, миллиардер-судовладелец придумал особый сюрприз: он приказал ювелирам использовать для каждого колье именно те драгоценные камни, которые относились к знаку зодиака данного астрологического месяца.

Под статьей красовалась таблица со знаками зодиака и драгоценными камнями, из которых следовало, что в конце января Джекки получила колье из аквамаринов, камней Водолея. В феврале-марте, месяце Рыб, — из голубых сапфиров.

В месяце Овна — рубиновое колье.

Тельцу соответствует незнакомый мне оранжевый карнеол. Дорогой он или нет? Скорее всего — да, если колье стоило миллион.

Близнецам подходит янтарь. Надо же, янтарь! Я Близнец. Нет, в это я никогда не поверю! Джекки Онасис — и янтарные бусы! Как они могут стоить миллион? Может, это был огромный янтарь, усыпанный бриллиантами? Или крупные бриллианты, оправленные маленькими янтарями? Бенедикт, во всяком случае, никогда бы не додумался подарить мне уродливые янтарные бусы.

Рак должен носить изумруды и жемчуга, это уже получше. А Лев — алмазы.

Дева украшает себя желтыми алмазами и желтыми сапфирами.

В месяце Весов Джекки получила на один миллион голубых топазов.

В скорпионьем месяце ноябре — черные опалы и кораллы. Странно, за миллион можно, наверное, купить целый коралловый остров, разве нет?

Стрелец — колье из ляпис-лазури, это такой непрозрачный голубой камень с золотыми прожилками. Я как-то видела в одном музее столик из ляпис-лазури. Сколько же миллионов он стоил?

И, наконец, в месяце Козерога — бусы из черного жемчуга. Я еще могу себе представить, что колье из самых крупных, ровных черных жемчужин может стоить миллион. Хотя я бы предпочла что-нибудь другое, черный жемчуг я нахожу безвкусным.

Под таблицей было написано: «В следующем журнале мы расскажем вам, дорогие читательницы, что подарил Онасис своей Жаклин на Рождество». Я просмотрела всю пачку журналов. Следующего номера, к сожалению, не было.

Зато еще на одной обложке стояло: «Как мультимиллиардер Дональд Трамп баловал свою Ивану».

Из журнала явствовало, что Дональд Трамп тоже увешивал свою Ивану драгоценностями, причем исключительно самыми дорогими. Интерес представляла лишь следующая информация: «Впрочем, в одном из интервью ловкий мультимиллиардер проговорился, что дарит дорогие украшения только потому, что в случае развода можно их потребовать назад. Поэтому, дорогие читательницы, будьте счастливы, если ваш избранник подарит вам на следующий праздник не слишком ценное украшение».

Ага. И это любимое чтение Норы! Кроме того, она разгадывала каждый кроссворд. Может, она и своих учеников проверяла таким же образом: арабский головной убор из шести букв? Торжественное стихотворение из трех букв? Зимний мех животных из десяти букв? Мать и супруга Эдипа из семи букв? Европейская столица из трех букв?

 

8

Вспоминая потом об этом времени, задаешься вопросом, что же, собственно, произошло. Когда так упорно идешь к своей цели, как я, — к полному обновлению своей комнаты, часы незаметно превращаются в дни, дни в недели, не говоря уж о месяцах. Время не оставляет следов, в голове сидит только одна мысль: цель еще не достигнута.

Какой кропотливый труд требуется, чтобы убрать старую проводку под слой штукатурки! Каждый вечер мы с Бенедиктом сокрушались, что работа занимает вдвое больше времени, чем мы планировали в минуты пессимизма, и вчетверо дольше, чем надеялись, будучи оптимистами.

Все оказалось и гораздо дороже, чем мы рассчитывали. Бенедикт посчитал, что неудобно просить дядю Георга снабжать меня красками и другими необходимыми материалами по более низкой цене. Он не хотел напоминать коллегам, что его подруга — родственница шефа.

— Как новичок, я завишу от хорошего отношения коллег, — сказал Бенедикт, и еще: — Каждая фирма — рассадник зависти.

У Бенедикта тоже не все шло гладко. Ему было тяжело вникать в тонкости строительных проектов. И хотя он, конечно, прекрасно находил общий язык с сотрудниками, но получал от них меньше помощи, чем рассчитывал.

Детлеф Якоби, с которым Бенедикт чаще всего ходил обедать, был примерно его ровесником, молчаливым, но не скрытным парнем. Он, как и Бенедикт, жил со своей подругой. Правда, эта связь, похоже, состояла из одного затянувшегося кризиса: подруга Детлефа Таня думала больше о своей карьере в банке, чем о Детлефе.

Герхарда Крифта Бенедикт видел лишь по пятницам после обеда, когда тот приходил со стройки.

Коллеги постарше, господин Вельтье, с которым Бенедикт больше всего был связан по работе, стал главным предметом наших домашних пересудов. Анжела, с которой Бенедикт оставался на «вы» — в конце концов, она дочь хозяина, — по большому секрету выболтала ему, что сорокашестилетний господин Вельтье недавно влюбился в восемнадцатилетнюю девушку. Ее зовут Санди, и она заканчивает школу. Он, разумеется, женат, и его сыну столько же лет, сколько его юной пассии.

Бенедикт сказал: ему сразу показалось, что от господина Вельтье прямо-таки веет сексом. Еще Бенедикт узнал, что пару месяцев назад тот снял для своей Санди однокомнатную квартиру. И Санди, чьи родители, естественно, против связи своей дочери с почтенным отцом семейства, со скандалом оставила родной дом и вселилась в эту квартирку.

Прошло совсем немного времени, и господин Вельтье тоже переехал из своего дома в это гнездышко. Госпожа Вельтье сказала Анжеле по телефону, что ее муж по-прежнему живет дома и просто снял в городе второй офис, поскольку очень загружен работой. Господин Вельтье между тем пребывал в прекрасном настроении и рассказывал, что заскакивает домой лишь по утрам, чтобы поменять трусы и забрать почту. А все остальное время, свободное от работы, проводит только с Санди. И еще он мечтает, чтобы Санди, с одной стороны, оставалась такой же наивно-трогательной, а с другой — была опытной и взрослой. Прежде всего в постели.

Все искали случая познакомиться с Санди. Но господин Вельтье прятал ее от всех. Анжела утверждала, что Санди не такая уж и хорошенькая. Но потом призналась, что сама ее не видела, а только наслышана от госпожи Вельтье, а та — от своего сына.

Еще Бенедикт сообщил, что господин Вельтье жутко ревнивый и поэтому никому не показывает свою подружку. Справедливость его опасений стала нам ясна, когда мы узнали, что Санди — бывшая подруга его сына! Об этом господин Вельтье не любил распространяться, но так все и было: он и в самом деле познакомился с Санди на вечеринке у сына и отбил ее! Санди поклялась господину Вельтье, что ни разу не спала с его сыном. Еще господин Вельтье с гордостью поведал, что Санди досталась ему практически девственницей. Зато теперь она не вылезает из постели. «Мы оба прикованы к кровати», — хвастался господин Вельтье.

За воскресным обедом Мерседес заявила:

— Мой ненаглядный даже старше, чем ваш господин Вельтье, но даст сто очков вперед любому школьнику. — Она прыснула, очевидно, вспомнив о школьниках, которых она для сравнения испробовала и забраковала.

Почти каждый день приносил новые подробности об интимной жизни господина Вельтье, рассказанные Анжелой или им самим. От него постоянно пахло туалетной водой, как от последнего гомика. Еще он покупал себе джинсы в обтяжечку, с вечной шишкой на ширинке.

И последнее: господин Вельтье обесцветил себе одну прядь на лбу. Его Санди находит это сексапильным, похвастался он дяде Георгу. И еще она якобы сказала, что с его стилем он вполне это может себе позволить. Дядя Георг про себя ухмыльнулся.

Поболтав в очередной раз по телефону с госпожой Вельтье, Анжела узнала, что сыну стыдно за отца — для такой прически он слишком стар. Анжела не преминула тут же передать это господину Вельтье. Но тот только посмеялся: сын — такой же консерватор и мещанин, как и его мать.

 

9

Однако самым волнующим сообщением Бенедикта было приглашение к Анжеле на день рождения. 28 сентября ей исполнилось двадцать девять. Поскольку 28-го был четверг, празднование перенесли на воскресенье, на вторую половину дня. В хорошую погоду можно и в бассейне освежиться. Само собой разумеется, вода там подогретая.

Я мучительно соображала, что мы должны подарить Анжеле. Бенедикт сказал: «Главное — чтобы дорого смотрелось». Тут он прав. Анжела — единственный ребенок день ото дня богатеющих родителей — всегда получала то, что пожелает. А она хотела иметь все. Став взрослой, она по-прежнему хотела иметь все, но теперь уже — все самое лучшее.

— Когда мы с сестрой ходили в детстве к Анжеле в гости, — рассказала я Бенедикту, — то не имели права прикасаться к ее игрушкам. Но должны были без устали восхищаться ими. У нее был целый магазин, занимавший всю комнату. И сундук, забитый куклами из кукольного театра. Она показывала нам все это и говорила: «Этого у вас нет». — «Почему у Анжелы столько игрушек, а у нас — нет?» — приставали мы к родителям после каждого визита. Ответ всякий раз был один и тот же: «Потому что Анжела — единственный ребенок в семье».

Конечно, и Аннабель, и я страстно мечтали быть единственными детьми.

Однажды на Рождество — мне тогда было четыре года, а Анжеле семь — Аннабель продала меня Анжеле. Я шла в обмен на куклу по имени Кэт Крузе. Анжела хотела со мной поиграть, но Аннабель, которая рассматривала меня как личную собственность, ей не разрешила — в конце концов, я была единственным предметом, который был у нее и которого не было у Анжелы. Когда Анжела предложила поменять меня на куклу Кэт Крузе, Аннабель, конечно, сразу согласилась. Не помню, что при этом чувствовала я; скорее всего, тоже радовалась, потому что у моей новой хозяйки было больше игрушек.

Когда пришли наши родители и потребовали отменить обмен, Аннабель заревела, потому что кукла нравилась ей больше. Анжела ревела, потому что хотела сохранить меня и получить назад свою куклу. Но громче всех плакала я, потому что — это я четко помню — тетя Сузи сказала своей Анжеле: «Глупо менять куклу на меня, кукла куда красивее и даже умеет говорить «мама». Поскольку каждый пытался убедить Анжелу, что кукла гораздо лучше меня, я безутешно рыдала: «Я тоже могу говорить «мама»!» Надо мной все страшно смеялись. Эту историю любили рассказывать и по прошествии многих лет. С детства у меня осталось ощущение, будто все, что имела Анжела, было лучше. Поэтому я даже позвонила маме, чтобы посоветоваться, и она придумала: недавно она случайно наткнулась на детский снимок Анжелы. Та его точно не имеет и не помнит, но выглядит на нем прелестно. Мать послала фотографию с нарочным. В крошечном антикварном магазинчике я купила к ней старинную серебряную рамку почти за сотню марок. Бенедикт согласился, что подарить Анжеле ее собственное фото — это гарантированный успех.

Но через день после того, как я купила рамку, господина Вельтье осенила идея подарить от всех сотрудников дочери шефа шелковый французский платок фирмы «Гермес». Это то, что надо. Анжела знает, сколько стоит такая шаль. Он купил ее летом в беспошлинном магазине в аэропорту. Собственно говоря, предназначалась она для жены, но теперь это неактуально, поэтому господин Вельтье стремился избавиться от нее. Конечно, Бенедикт не мог идти не в ногу со всеми и тоже вложил деньги в этот подарок. Так что мне придется дарить рамочку только от себя — дороговато, ну ничего. Так даже лучше, решил Бенедикт, потому что детская фотография Анжелы — очень личный подарок, который вызвал бы зависть сотрудников.

А ему приходилось держать ухо востро. Хотя рассказы об архитектурном прошлом Бенедикта произвели некоторое впечатление, его положение было шатким. В фирме существовали неписаные правила. К примеру, дядя Георг предупредил господина Вельтье, что они с супругой будут рады видеть на дне рождения Анжелы госпожу Вельтье, то есть открыто запретили ему приходить со своей подружкой. Вот уж не ожидала, что дядя Георг такой ханжа. Но Бенедикт прояснил мне, что в деловом мире действует единое правило: личная жизнь — только помеха. Он даже посоветовал мне забыть, что Анжела моя кузина. Теперь она — только дочь шефа.

Как же мне это забыть? Вряд ли Анжела так изменилась за три года, что я ее не видела.

— Ситуация изменилась, — веско заметил Бенедикт.

Во всяком случае, мне чрезвычайно любопытно увидеть Анжелу на следующей неделе.

 

10

Каждый день в районе пяти часов, когда Нора выходила из своей комнаты после дневного отдыха, я спрашивала ее, что купить. Я умышленно спрашивала ее об этом каждый день, чтобы она заметила, насколько полезно мое пребывание в доме. Нора всякий раз отвечала, что все необходимое она выращивает сама. Но какую-нибудь мелочь мне всегда разрешалось купить: то стиральный порошок, то туалетную бумагу, то лампочку, ну и, разумеется, ужин для нас.

Вместо благодарности Нора заявила Бенедикту, что у меня транжиромания, новая женская болезнь. В одной журнальной статье она вычитала, что многие женщины с радостью бы хранили в своих шкафах до двадцати шуб и ста шляп. Жизнь мужчины, имеющего жену-транжироманку, подобна аду. Я читала такие статьи, они встречаются в каждом втором иллюстрированном журнале. Но у меня нет ни одной шубы, и мне она не нужна! И кто сегодня носит шляпы?! Бенедикт тоже только посмеялся над ужасами, которые рассказывала его мать.

Несмотря на мощное сопротивление Норы, мне шаг за шагом удалось сломить ее оборону. Хотя она и буркнула неодобрительно, что семга — ненужная роскошь и дешевая маринованная селедка ей больше по вкусу, однако с нескрываемым удовольствием ела именно семгу. С огромным аппетитом она уничтожала и самый дорогой печеночный паштет, сообщив при этом, что Бенедикт обожал его в детстве. Но позже он мне объяснил, что таким паштетом его никогда не кормили, всегда давали только дешевую ливерную колбасу.

Джемы, которые мы теперь ели на завтрак, одержали победу над Нориными самоделками. Я покупала только самые лучшие сорта: малиновое желе с малиновым ликером, старый английский апельсиновый джем с «Гран-Марнье», можжевеловый джем с джином и джем из киви. Нора пришла в такой восторг от киви, что даже предложила попробовать его Мерседес. Та заявила, что она, естественно, знает этот пикантный экзотический конфитюр по фешенебельным отелям, в которых она останавливалась со своим ненаглядным. Но баночку все же прихватила.

И уже в третью субботу проживания в доме мы приучили Нору к мысли, что субботние вечера будем проводить вдвоем. Бенедикт повез меня в ресторанчик к итальянцу, которого мы тут же окрестили «наш итальянец». В воскресенье у Бенедикта не нашлось времени прогуляться с Норой по местам своего детства, ему пришлось помогать мне разбирать шкаф и снова собирать его в коридоре. Правда, он перекрыл на десять сантиметров дверь моей комнаты, но Нора настаивала, чтобы шкаф стоял в коридоре и она имела доступ к своей коллекции. Остальную мебель она благосклонно разрешила отнести в сарай.

Так незаметно и постепенно упрочивались мои позиции.

После обеда, во время трехчасового отдыха Норы, когда она болезненно реагировала на любое звяканье ведра, я читала проштудированные ею иллюстрированные журналы из кладовки или коллекционные экземпляры из шкафа о монакской принцессе. Я пришла к выводу, что совершенно безразлично: недельной давности журнал, годичной или десятилетней. Всегда одно и то же. Я, естественно, понимала, что женщина с законченным высшим образованием могла бы найти более осмысленное занятие, чем чтение бульварной прессы. Но я частенько бывала настолько замучена смыванием старой краски с потолка или замазыванием трещин, что ничего иного просто не в состоянии была делать.

Так я открыла неожиданные параллели между Грейс Келли — она же принцесса Грейс — и мной. Когда Грейс Келли было столько же лет, сколько мне, она уехала из дому и перебралась к своему избраннику. Так же, как и у меня, у Грейс были трения с сестрой мужа. Той тоже все казалось недостаточно изысканным. Старшая сестра принца Ренье, принцесса Антуанетта, брюзжала по поводу родственников Грейс: эти американцы будут вести себя за княжеским столом как дикари — в ресторане, чтобы показать официанту, что не хотят вина, они переворачивали бокалы и ставили их на стол! Особенно сестрица возмущалась отцом Грейс Келли, потому что тот всем подряд дарил почтовые марки с изображением своей дочери. Поначалу Грейс так же, как и я, страдала от нелепостей придворного этикета. Нора была нашей заведующей протокольным отделом. За завтраком она читала нам вслух газетные новости. Бенедикт сказал мне, что вовсе не слушает ее. Но разговаривать мы тем не менее не могли.

Нора целиком и полностью взяла на себя заботу о вещах Бенедикта. В ванной комнате она разложила его туалетные принадлежности по неведомой мне системе. Если я что-то переставляла, она тут же восстанавливала свой порядок. Свои вещи я всегда складывала в мешочек. Нора считает, что весь беспорядок в доме — от меня. Согласна: от ремонта много мусора. Но я все непрестанно выскребаю! И именно поэтому ремонт продвигается так медленно. Надо бы сначала все отремонтировать, а потом прибрать, но это бы вызвало скандал. А я не хотела провоцировать Нору.

В сущности, я была рада, что Нора не любила подолгу со мной разговаривать. Придя из школы, она подробно сообщала, что они с Меди ели у грека. Рассказывала, как Меди посадила винное пятно на свою шелковую блузку от «кутюр», подаренную ее ненаглядным, или разбила невообразимо дорогую, изготовленную вручную вазу — опять же подарок ненаглядного. Словом, всякую чушь. О школе она никогда не говорила. Когда Нора в обнимку с портфелем исчезала в своей комнате, я нисколько не сомневалась, что она разгадывала там кроссворды или читала правдивые рассказы о женщинах, которых холят и нежат мужчины.

Конечно, Норе — немолодой одинокой женщине — невесело наблюдать за нашим счастьем. В ее жизни не было будущего, одно только прошлое. Собственно, ее можно бы пожалеть. Если не считать возвращения сына, у Норы в сентябре была лишь одна хорошая новость: в последнее воскресенье она сняла самый большой помидор месяца. Он весил в точности семьсот пятьдесят пять граммов, но был ничуточки не вкуснее остальных.

В противоположность Нориной вся моя жизнь настроена на перемены. Дядя Георг, правда, до сих пор не сообщил, когда сможет взять меня на работу. Но не имело смысла торопить его, пока я не управлюсь с ремонтом. Еще так много предстояло сделать.

Я хотела завести здесь новых друзей. Каждый раз отправляясь за покупками, я надеялась встретить кого-нибудь из старых знакомых, но тщетно. Это была еще одна наша общая с принцессой Грейс проблема: кроме любимого мужа, у нас на новой родине не было никого. Но я не теряла надежды, подобно Грейс, обрести со временем друзей.

Лишь с владельцем небольшого магазинчика, торгующего красками, по имени Лакраоб я близко познакомилась за это время. Сначала я думала, что его фамилия действительно Лакраоб, пока он мне не объяснил, что это сокращенное от «Лаки-краски-обои». Неплохая реклама! Для меня он так и остался господином Лакраобом. У него не бывало много покупателей, поскольку он продавал все дороже, чем на строительных рынках. Зато он всегда находил время проконсультировать меня. Он посоветовал мне не циклевать пол полностью, а ограничиться новым слоем лака.

Когда я, к примеру, задумалась, что делать со старыми обоями, господин Лакраоб порекомендовал мне:

— Возьмите старые обои за основу. Даже если начинают сначала, опираются на уже имеющееся. — Это были умные слова, относящиеся не только к обоям. Он посоветовал мне специальный клейстер: обои, наклеенные им, сдираются в одну секунду. — При следующем ремонте вы скажете за это спасибо, думайте о будущем, — сказал господин Лакраоб.

Я думала исключительно о будущем и купила этот клейстер. А может, слова господина Лакраоба казались мне такими значительными лишь потому, что он был единственным, с кем я могла поговорить о своем ремонте и кто воспринимал мою работу всерьез. Конечно, не считая Бенедикта.

И еще меня мучила проблема, что надеть в гости к Анжеле. В этом я не хотела ошибаться. В конце концов я спросила ее об этом как бы между прочим, позвонив в офис Бенедикту:

— Кстати, что надевают на твою вечеринку в воскресенье? Бальное платье или купальный костюм? — Я непринужденно засмеялась.

— Да какая разница! — ответила она скучающим голосом. — Приходи как есть.

— Тогда все ясно: «как есть» — это значит в линялых джинсах с пятнами краски и старой футболке. Перемерив все, что у меня было, я остановила свой выбор на узкой черной юбке и цвета морской волны лакостовском вязаном жакете, который два года назад обнаружила на летней распродаже. Тогда никто не брал жакеты цвета морской волны, а теперь они стали жутко модными. И к нему чулки того же цвета. Я считаю, цветные чулки хорошо все акцентируют: придают законченный вид, и вообще это самый дешевый аксессуар. После долгих прикидок я решила надеть под жакет не черную майку с интригующей кружевной вставкой, а майку с классическим простым вырезом. А вместо моих чересчур элегантных замшевых шпилек — черные лодочки без каблуков. Это был не слишком официальный вариант, подходящий к празднику у бассейна, и тем не менее привлекательный. Тогда никто не сможет обвинить меня в том, что я разоделась в пух и прах, чтобы затмить Анжелу.

Я уже заткнула Анжелу за пояс, когда мы уходили из дома. Нора на прощание сказала Бенедикту:

— Дочь твоего шефа, выходит, Весы. Я точно помню, твоя старая любовь, дочь бургомистра, тоже была Весы.

И прежде чем Бенедикт успел что-нибудь ответить, я с улыбкой пустила в ход свой новый козырь:

— Кстати, ты знаешь, что принц Ренье, муж монакской принцессы, — Близнец, так же как и я?

 

11

Увидев Анжелу, я от неожиданности растерялась: она стала рыжей! На ней было белое атласное платье с разрезом на боку почти до талии, такое узкое, что обтягивало бедра и заставляло сомневаться в присутствии трусов. На груди — узкий глубокий вырез, уже не оставлявший никаких сомнений в полном отсутствии лифчика. Грудь у нее была впечатляющих размеров! На шее как воротник-стойка красовались жемчужные бусы в четыре ряда, спереди — отделанное бриллиантами украшение из белого золота или даже платины. И в довершение ко всему — витая золотая цепь с крестом, болтавшимся в ложбинке между грудей. На каждом пальце и в самом деле было не меньше трех колец! На коричневом, как жареная колбаса, лице белые тени походили на клоунский макияж. Волосы зачесаны назад и сплетены в косу, начинавшуюся на затылке. С боков свиты весьма причудливые косички — такую прическу невозможно сделать самой. И еще искусственный белый георгин в волосах!

Анжела выглядела так, словно собралась на бал. Я — как будто явилась на вечеринку в кемпинг. Она меня одурачила.

— Привет, господин Виндрих, — поздоровалась она с Бенедиктом и сняла невидимый волосок с его пилотской куртки.

Мне она сказала:

— Приветик, ну и постарела же ты! — Потом захихикала: — Я, конечно, шучу.

Я лишь ответила:

— А ты стала такой элегантной, — не прибавив, что шучу.

Анжела польщенно улыбнулась, приняла мой подарок, даже не развернув с трудом упакованный сверток, и потянула за руку Бенедикта:

— Господин Виндрих, пойдемте скорей со мной! Мой друг Шмидт хочет с вами познакомиться. — Она потащила его к какому-то типу в расстегнутой рубашке и с золотой цепочкой на шее, прислонившемуся к двери. Тот сразу же втянул его в разговор.

Я осталась одна в прихожей.

— А где дядя Георг? — спросила я Анжелу, повернувшую ко мне спину с вырезом до талии.

Она небрежно бросила через плечо:

— Папа в баре у бассейна.

— Спасибо, я знаю дорогу к бассейну, — сказала я, хотя никто и не предлагал проводить меня.

Дядя Георг стоял у бассейна с бокалом пива. Рядом с ним я чувствовала себя спокойно: на нем была серая спортивная рубашка и джинсы. И встретил он меня сердечно и приветливо. Я рассказала, что вовсю занимаюсь ремонтом, но сразу все закончу, как только надо будет приступать к работе у него. Дядя Георг отнесся к этому с одобрением. Он представил меня даме за сорок, одной из его чертежниц, а потом господину Вельтье с женой.

Господин Вельтье оказался мужчиной довольно маленького роста, мускулистым, черноволосым, с молодым живым лицом. И только обесцвеченная перекисью водорода прядь озадачивала и заставляла задуматься о его возрасте. Тогда ему можно было дать лет сорок пять. Госпожа Вельтье была изящной, стройной, загорелой, с несколькими продольными морщинами на лбу, какие часто бывают у женщин, всю жизнь остающихся изящными, стройными и загорелыми. Тем не менее внешний вид госпожи Вельтье доказывал, что она полна решимости справиться с семейной катастрофой без подтяжки лица. Они выглядели вполне счастливой супружеской парой. Почему он изменял ей?

Тетю Сузи я, конечно, нашла на кухне. Хотя она была хозяйкой этой виллы с подогретым бассейном, камином, сауной, гаражом на четыре машины и имела домработницу, но осталась обычной милой домохозяйкой. И так же гордилась своими тортами домашней выпечки, как дядя Георг — построенными им домами.

Тетя Сузи пришла в восторг, увидев меня. Она обожает родственников, то есть обожает обсуждать: кто, на ком и почему женился; у кого, почему и сколько детей; кто, что и от кого унаследовал; кто и почему не пришел на похороны. На правах близкой родственницы мне было позволено взбивать сливки и даже отнести их потом на Анжелину территорию.

У Анжелы не комнаты — у нее территория, которая занимает почти весь первый этаж. Три комнаты, из которых самая большая — так называемая студия. На белом шерстяном ковре — два белых кожаных дивана, а посередине — стеклянный стол с нераспакованными подарками. На одном из диванов в театральной позе восседала Анжела: правая рука с бокалом шампанского — на спинке, левая нога подогнута под себя, отчего она обнажилась до самого бедра. В общем, сцена из рекламы пылесосов. Рядом с Анжелой устроился белый йоркширский терьер, пушистый зверек со свисающей на глаза шерстью. Как я слышала, ей подарили его на Рождество.

— Иди к своей Анжеле, Ромео, — позвала она, когда пес сделал попытку удрать на кухню к тете Сузи.

Двое неизвестных мне мужчин сидели на втором диване напротив Анжелы и пожирали ее восхищенными взглядами. Я присоединилась к Бенедикту, который сидел вместе с Детлефом Якоби, пришедшим без своей подруги, и Герхардом Крифтом — тоже без подруги, потому что у него ее не было. Мы сидели в стороне на белых садовых стульях, принесенных от бассейна, и слушали гостей, имевших право сидеть в непосредственной близости от Анжелы.

Гости жаловались на своих консультантов по налогам, на свои банки, которым для записи на кредит требовалось три недели, а списание со счета они помечали задним числом. Одного банк обманул на двенадцать марок, но он обжаловал эти деньги.

Потом пошли жалобы на машины. Увы, Анжела отнюдь не была довольна своим новеньким «БМВ-кабрио» суперкласса. Она заказала цвет черной икры, а это, как любому идиоту известно, — темно-серый. Продавец же, не имевший ни малейшего представления об икре, заказал не тот цвет. И теперь у ее машины цвет черно-серый, как у какого-нибудь дешевого эрзаца! Анжела добилась снижения цены, но теперь у машины заклинивал верх и она уже дважды сломала себе ноготь!

У ее визави были схожие проблемы. Один, с большим «мерседесом», сообщил, что его машина при скорости двести километров в час так шумит, что не слышно звонка телефона.

Мужчина, остававшийся все это время на заднем плане, перещеголял всех, рассказав, как до бесстыдства долго ему пришлось ждать свой новый «ягуар»:

— Считай, девять месяцев!

— Да за это время я могу родить ребенка! — засмеялась Анжела.

Теперь на очереди оказался ее терьер. Видит ли Ромео хоть что-нибудь сквозь густую шерсть перед глазами? Когда Бенедикт предложил убрать ее наверх и заколоть Анжелиными заколками, та притворилась возмущенной. Ее Ромео — не девочка, он ее и взглядом больше не удостоит. Заставить его бегать с заколками для волос!..

Наконец она развернула подарки. Завязала узлом на бедрах большой платок с лошадиными мотивами и воскликнула:

— Вот как будет шикарно! — Как и подобает диве, она поцеловала кончики своих пальцев. — Спасибо, мои дорогие мужчины!

О моей старинной серебряной рамочке она не сказала ни слова, но, естественно, пришла в восторг от собственной симпатичной мордашки. Каждому пришлось сказать ей, что она ничуть не изменилась. Это, конечно, очевидная ложь, но тетя Сузи тут же позвонила моим родителям, чтобы поблагодарить за очаровательную фотографию своей Анжелы.

Я всего лишь один раз, и то очень коротко, поучаствовала в разговоре — рассказала Анжеле, что намереваюсь сделать в своей комнате лакированный бирюзовый пол. Кто-то меня сразу перебил, сообщив, что видел в Лос-Анджелесе огромный торговый зал с лакированным полом. У меня что-то подобное? Я вспомнила свою комнату в двенадцать квадратных метров и молча покачала головой.

Бенедикт засмеялся:

— Нам не нужен торговый зал, у нас жилой дом.

Я тут же осмелела и начала рассказывать, что крашу стены по-особому, нанося губкой различные оттенки бирюзового почти без перехода, и как здорово это выглядит.

— Сразу видно, что ты сама красишь, — вмешалась Анжела, — по твоим ногтям.

Я была посрамлена и замолчала.

Поздно вечером пришел еще один гость — мужчина явно за сорок по имени Даниель. Ради него Анжела даже согнала с дивана Ромео. Даниель рассказал, что его подарок застрял в Америке. Он столько раз пытался факсами ускорить дело, что уже по уши сыт американскими разгильдяями.

Даниель заявил Анжеле, погладив ее по руке:

— Скоро опять устроим пир с икрой!

Мы узнали, что Даниель связан с торговой фирмой, занимающейся поставками икры.

— На мой вкус, русская икра чересчур отдает рыбой, — сказал он. — Иранская на несколько порядков выше. Разумеется, я имею в виду «Империал».

Я с уважением разглядывала человека, предпочитавшего иранскую икру. На нем была дешевая полосатая рубашка с короткими рукавами, кожа уродливых туфель потрескалась. Надо думать, он приберегал свои деньги для пиров с Анжелой? Но нет, у него тоже был большой «мерседес» — правда, он планировал продать его и пересесть на спортивную модель «БМВ».

«Богатые люди могут позволить себе любую небрежность в одежде», — подумала я. Мы здесь были бедными родственниками. Впрочем, у Бенедикта не бывает комплексов: он то и дело заливался смехом, и его собеседники — тоже. Бенедикта в любой компании любят, не задумываясь, сколько у него денег.

Когда мы уходили, Анжела с Даниелем обнимались на диване. Однако не похоже, чтобы этот любитель икры влюблен. Обнимая ее, он со скучающим видом смотрел на дверь.

У Анжелы куча денег, а счастья нет. Не хотела бы я в ее возрасте все еще жить с родителями. Скажем, Бенедикт тоже живет у матери, но он живет со мной. И еще: как только у нас будет побольше денег, мы начнем строить свой дом. Каждый архитектор должен построить себе дом. Это лишь вопрос времени.

На обратном пути я спросила Бенедикта, не слишком ли глупо с моей стороны рассказывать этим богачам, что я сама крашу комнату. Бенедикт обнял меня и заверил, что страшно гордится мной и что моя комната будет потрясающе красивой. Как показывает пример Анжелы, вкус не купишь. Точно. Бедная богатая Анжела.

— Какими будем мы, когда станем богатыми? — спросила я.

— Чем быстрее мы это узнаем, тем лучше.

Этой ночью мне приснился сон, что мы с Бенедиктом лежим у бассейна нашего дома. К бассейну ведет лесенка: вся увитая розами, цветным горошком, плющом. Я попыталась во сне заглянуть внутрь дома. Старый дом, потолки высотой четыре метра! И там во всей красе висела моя люстра, над старинным китайским ковром в сине-бело-золотых тонах, так гармонирующих с люстрой. Повсюду старина сочеталась с модерном.

Вдруг на бассейн упала тень. Тень произнесла:

— Бенедикт, хочешь немного салата из помидоров?

Я проснулась. Даже сны нужно контролировать.

 

12

В следующий четверг Бенедикт вернулся домой довольно поздно. Дядя впервые взял его с собой на еженедельный отчет в комиссию по строительству клиники. Бенедикт очень убедительно представил проекты. Еще через неделю Бенедикт приехал за полночь, я ждала его с Норой у телевизора. Теперь отчет прошел не слишком удачно. Запасные выходы признаны чересчур узкими, в них не пройдут одновременно двое носилок. И что самое глупое — Бенедикт и не подозревал о существовании таких нормативов. После совещания дядя кричал на него:

— Вы, по-моему, слишком часто болели, пока учились! — Бенедикт тысячу раз извинился и пообещал загладить оплошность бесплатными сверхурочными. Дядя Георг понемногу остыл.

Но теперь Бенедикт пребывал в глубокой тоске. Как оказалось, трубы и проводку надо было прокладывать совсем иначе. Каждый вечер он приносил с собой чертежи и обзванивал бывших сокурсников, спрашивая у них совета, опасаясь наделать новых ошибок. Его стресс усугубляло понурое настроение, которым заражал всех господин Вельтье. У того были неприятности с Санди. Она такая странная в последнее время: вечно у нее месячные, а недавно вообще заявила, что лучше будет готовиться к выпускным экзаменам, чем трахаться! Он подозревал ее в измене. Иногда под выдуманным предлогом он срывался днем домой, чтобы проверить, чем занимается Санди. Однажды он застал у нее мальчика из класса, но они учили вместе биологию. Анжела заявила: она боится, что однажды господин Вельтье вернется из дома убийцей. Это, конечно, слишком. Но Бенедикт тоже считал, что настроение Вельтье — дурной признак.

Уже на тот момент стало ясно, что дядя Георг не сможет в ноябре взять меня на работу. Декабрь тоже оставался под вопросом. Бенедикт пояснил, что большинство отделочных работ доверялось кустарям — давним партнерам дяди. Он просто вынужден был работать с ними, потому что поставки отделочных материалов издалека неминуемо связаны с задержками и повышением цены. А проект дома для престарелых, к которому я могла бы подключиться, поскольку это будет гигантская стройка, еще не готов. Сначала надо выиграть конкурс на его разработку. Но Бенедикт по секрету сообщил мне (этот строжайший секрет ему доверила Анжела), что они наверняка выиграют. Дядя дружит со многими в городе.

У Элизабет, как она объяснила мне по телефону, тоже простой. 1 октября ее на работу не взяли. Люди, покупающие мебель в октябре, якобы не слишком заинтересованы в консультации дизайнера по интерьеру. Так сказал ей господин фон Мюллер. Мы долго гадали с Элизабет, почему октябрьские покупатели так разительно отличаются от других, но так и не поняли.

— Все равно ничего не поделаешь, когда нет альтернативы, — сокрушенно вздохнула она.

Тем более хорошо, что страховая компания моего отца выплатила ей 800 марок. Я решила, что Элизабет одна должна получить деньги — макет она ведь тоже одна реставрировала. Так что мы обе были заняты ремонтом.

Дома тоже не произошло ничего сенсационного. Сольвейг и этой осенью не пошла в детский сад. Как сообщила Аннабель, девочка инстинктивно почувствовала, что воспитательница попалась абсолютно неквалифицированная.

— Я не хочу к воспитательнице, у которой нет детей! — инстинктивно выкрикнула она. А когда воспитательница сказала, что Сольвейг все же придется подстраиваться под других детей, Сольвейг бросилась на пол и завизжала: — Я не хочу быть подстроенным ребенком!

Аннабель жестоко укоряла себя, что попыталась втиснуть свою сверхинтеллигентную дочь в эту вонючую детсадовскую систему. Не для того она рожала своего ребенка, чтобы подбросить его на воспитание чужим теткам.

Отец говорит: по крайней мере, Аннабель не сможет помешать тому, что через два года Сольвейг пойдет в школу. Тогда Аннабель придется подыскать себе другое занятие, а не квохтать над дочерью. Потом отец забеспокоился обо мне — не нужно ли ему нажать на брата, чтобы тот определенно сказал, когда сможет взять меня на работу. Забавно, для моего отца Георг — все еще младший брат, которым надо руководить.

Я успокоила отца: я сейчас слишком занята, чтобы всерьез беспокоиться о работе. Ему не надо волноваться из-за меня. Он был рад.

 

13

В последнюю субботу октября, после двухмесячного ремонта, моя комната была готова. Каких трудов все это стоит, замечаешь только тогда, когда что-то не получается. А когда пол наконец идеально отлакирован, задаешься вопросом: а на что было потрачено столько времени? И все усилия забываются.

Пол безупречно блестел светлой бирюзой. Самым бесподобным был нарисованный по всему периметру узор. Я вырезала трафарет с классическим узором в виде вьющихся растений и валиком нанесла через него тончайший слой белого лака. Нужна была дьявольская аккуратность, чтобы лак не просочился под трафарет. Это гораздо труднее, чем кажется на первый взгляд. Сверху я еще раз покрыла узор бесцветным лаком. После этого мой пол смотрелся как ковер, но намного благороднее, поскольку ни у одного ковра такого блеска нет. Бенедикт согласился, что входить сюда можно только без обуви.

Стены тоже были бирюзовыми, тоном светлее.

Заднюю часть комнаты я отгородила ширмой высотой чуть ли не под потолок, сделанной мною из шести секций разной ширины, отчего вся ширма смотрелась как симметричный зигзаг. Это была идея Бенедикта. Я тоже считаю, что ширма должна выглядеть поставленной как бы случайно. Она была бирюзовой, в тон стенам. Изнутри повторялся узор пола, а снаружи я приклеила узкие зеркальные полосы — ничто так не увеличивает пространство маленькой комнаты, как зеркала. Взгляд в зеркало стал взглядом в будущее, ведь в зеркальных полосах отражалась моя люстра!

Не вся, конечно, иначе мы бы не смогли поместиться в кровати. Мы повесили только нижний ярус, с хрустальными молниями и синим в звездах шаром. Как знать, может, в один прекрасный день мы вскроем потолок и разберем крышу. Тогда можно будет повесить люстру целиком — но и сейчас все изумительно красиво.

Все уродливое исчезло из моей комнаты и было спрятано на полках за ширмой. Получилось семь рядов полок: наверху — высокие, в самом низу — высотой всего двадцать сантиметров, для всякой мелочи. Мне удалось разместить на небольшой площади массу уродливых предметов. Как говаривал наш профессор Зингер, безобразное, к сожалению, всегда сильнее красивого, поэтому его надо прятать.

Весь ремонт обошелся всего в семьсот марок, чем я также немало гордилась. Бенедикт заявил, что ни один рабочий не сделал бы лучше, а содрал бы не меньше десяти тысяч.

Мы перетащили нашу кровать из неотапливаемой игровой наверх, улеглись под люстрой и включили оду «К радости». «В круг единый, Божьи чада! Ваш Отец глядит на вас!»

 

14

Во время своего воскресного визита мадам Мерседес категорически отказывалась взглянуть на мою комнату. «Слишком болезненные воспоминания», — отмахивалась она. Однако Бенедикт насмешливо заявил: «Нечего прикидываться, ведь хочется посмотреть». И она отправилась наверх.

— Куда исчезли мои картины? — первым делом в ужасе воскликнула она. — Они придавали комнате художественную нотку.

— Все упаковано и лежит в кладовке.

Она посмотрела на люстру.

— А что стало с моим светильником?

Ее убогий плетеный абажур также был выдворен в кладовку. Бенедикт пару раз отфутболил его и слегка подпортил ему внешний вид. Но об этом — молчок.

Мерседес состроила такую гримасу, будто посетила могилу возлюбленного. Ни слова не говоря, глупая гусыня спустилась вниз.

За обедом она ни единым словом не упомянула об увиденном, а лишь без устали перечисляла плюсы и минусы фешенебельных курортов, где они с ненаглядным могли бы провести рождественские каникулы. Выдав нам исчерпывающую информацию, она вздохнула:

— К сожалению, об этом не может быть и речи. В этом году абсолютно необходимо мое присутствие на фирме под Рождество.

— Да? — заметил Бенедикт без всякого интереса. — Ну, тогда приведи этого чудо-мальчика к нам на рождественский ужин, чтобы мы с ним наконец познакомились. — Бенедикта тоже обидело пренебрежение Мерседес обновленной комнатой.

— Я же не могу привести его сюда, — ответила сестра.

— Но почему? — вмешалась Нора. — Твои друзья — это и мои друзья. Ты можешь пригласить его в любое время.

— Он не может прийти сюда, потому что его жена не подозревает о нашей связи.

— Твой поклонник женат? Я этого не знала, Меди! — изумилась Нора.

— Да знаешь ты это, — ответила Мерседес. — Он не может развестись, потому что у него больная жена.

— Но на Карибское море он тем не менее может с тобой поехать? — ехидно спросил Бенедикт.

— За границей его жене не удастся за нами шпионить.

— Да, да, это ты рассказывала, — поспешно поддакнула Нора. — Я помню.

— Если он женат, то ничем не рискует, регулярно делая тебе предложения, — сказала я деловым тоном.

У Мерседес был такой вид, словно она откусила лимон.

— Хочешь еще сливового компота? — спросила я также деловито.

Компота она не хотела и сразу же заспешила домой.

Мы с Бенедиктом немного поспали после обеда под нашей люстрой. Думаю, и во сне я продолжала торжествующе улыбаться!

Вечером позвонила Элизабет:

— С Хайгеном и фон Мюллером все получилось!

— Потрясающе! Поздравляю! Сколько ты там получаешь?

— Немного. Господин фон Мюллер говорит, что сотни девушек из хороших семей готовы приплатить, лишь бы иметь возможность познакомиться с его богатыми клиентами.

— Что-что?

— Я ему ответила, что мне не обязательно работать ежедневно по восемь часов для того, чтобы знакомиться с мужчинами.

Я сразу же представила себе, как Элизабет произнесла это — эффектно и твердо!

— Потом господин фон Мюллер задал мне вопрос: «Как вы представляете себе свою карьеру?» Он рассчитывал, что я буду такой дурой и выложу ему, когда собираюсь рожать. А это значило бы, что я собираюсь работать только временно и для фирмы невыгодно растить меня как специалиста. На что я ему ответила: «К тридцати годам я предполагаю дорасти до коммерческого директора».

— Правда?

— После этого он назначил мне самый большой оклад, который когда-либо получал начинающий дизайнер по интерьеру.

— Обалдеть!

— Самый большой оклад для начинающего дизайнера равняется минимальной зарплате продавщицы. Больше он не может платить, потому что все девушки-дизайнеры постоянно выскакивают замуж за клиентов!

Зарплата, что и говорить, разочаровывала.

— Зато ты сможешь по дешевке покупать шикарную мебель.

Правда, и тут возможности были ограничены: как работник фирмы Элизабет получала 25-процентную скидку, но только при покупке мебели на сумму, равняющуюся трем ее месячным окладам в год.

— Иначе любой зубной врач посылал бы свою ассистентку немного поработать бесплатно, чтобы дешево обставить свой дом.

И все-таки здорово, что Элизабет получила наконец работу. Работа в таком фешенебельном магазине — неплохое начало будущей карьеры.

— А вдрут тебя и вправду уведет какой-нибудь богатый клиент?

Своим обычным бесстрастным тоном Элизабет произнесла:

— Лучше бы у меня завелся собственный магазин. Тогда я смогла бы увести у господина фон Мюллера богатого клиента!

Когда я рассказала Норе, смотревшей рядом телевизор, включенный на полную громкость, об успехах Элизабет, та ответила, не отрывая взгляда от экрана:

— Меди считает: было бы логично, если бы ты взяла на себя половину платы за телефон.

— Разумеется. — Я ничуть не разозлилась. Напротив, если я участвую в плате за телефон, то могу потребовать, чтобы в телефонную книгу внесли и мое имя. Все очень просто! После этого я выложила еще один козырь. — Кстати, Бенедикту все равно нужен собственный телефон. Как только его комната будет отремонтирована, мы поставим наверх другой аппарат. — Ха-ха!

 

15

«Родина без друзей — это все равно что альбом без фотографий», — думала я блеклым ноябрьским днем, стоя на лестнице в комнате Бенедикта и сдирая шпателем синие и оранжевые планки с потолка. Они были приклеены так крепко, что отрывались только вместе со штукатуркой. Раньше я думала, что родина — это страна, где люди говорят на том же языке, что и ты. Теперь же мне казалось, что родина — это даже не город, а может, и не район. Она там, где твои друзья. Мне необходимо найти друзей. Но как? Когда по субботам мы с Бенедиктом где-нибудь ужинали, то ни с кем там не знакомились. Да это и не входило в наши планы — мы наслаждались обществом друг друга.

Так мне пришла в голову мысль поискать в телефонной книге приятельниц времен моего школьного детства. И я действительно нашла одну, Марион Дросте.

Марион вспомнила меня и тут же рассказала, что совсем недавно влюбилась и ей отвечают взаимностью. С трогательными деталями она поведала об их первой с Хорстом прогулке. Заодно я узнала, что Марион — ассистентка в фирме по маркетингу. Из нашего бывшего класса она ни с кем не общается. Интересные люди отсюда уехали — она бы и сама смоталась, если бы в ее жизни не появился Хорст. Неинтересные личности скорее всего скрылись в браках под новыми фамилиями. Одна лишь Лидия Бауернфайнд, эта задавака, вечно рвавшаяся в первые ученицы, живет на прежнем месте. Конечно, одна. Мы с Марион решили непременно встретиться, пригласив наших мужчин. Только сейчас у нее абсолютно нет времени, потому что ее Хорст завел собственное дело по маркетингу и она ведет у него бухгалтерию. Но рано или поздно мы обязательно созвонимся и договоримся о встрече.

У скуки свои законы. Хотя я в школе тоже терпеть не могла Лидию Бауернфайнд, позвонила и ей. Может, она почувствовала, что я позвонила ей только от скуки. Она тотчас выдала мне свой безукоризненный послужной список. Она была кандидатом химических наук, работала на кафедре в университете. Вскоре закончит докторскую диссертацию, ее профессор уже заждался. Когда я рассказала ей, что стала дизайнером по интерьеру и в данный момент перестраиваю наш дом, Лидия заявила:

— Я полностью занята своими исследованиями и преподаванием.

Лидия не задала никаких вопросов о Бенедикте, из чего стало ясно, что в этой области ей похвастаться нечем. В конце концов я произнесла:

— Тогда желаю тебе дальнейших успехов.

— А я тебе дальнейшего счастья, — и тут же повесила трубку.

Да, счастья я и сама себе желала. А в жизни без любви не бывает счастья.

Бенедикт пытался помочь мне познакомиться с новыми людьми. Он предложил пойти куда-нибудь поужинать с его коллегой Герхардом Крифтом, приехавшим сюда год назад. Тот придумал посетить знаменитый театральный кабачок «Адорно». Бенедикт и Герхард должны были прийти туда прямо с работы, но не раньше восьми. Я отправилась в город на автобусе сразу после обеда, чтобы хоть немного отдохнуть от ремонта. Купила себе лак для ногтей, посмотрела зимние пальто и уже в семь была в «Адорно». Я без боязни хожу одна в такие заведения.

«Адорно» производил уютное и добропорядочное впечатление: стены наполовину обиты деревом, наполовину оклеены пожелтевшими от никотина обоями и украшены картинами, автор которых был явно в приятельских отношениях с хозяином — только по дружбе можно повесить на стены такое. Все столики были на шестерых. Когда я вошла, за каждым сидели по два-три человека. Я незаметно пригляделась, куда бы мне сесть, и решила подсесть к двум женщинам. «Четыре свободных места заняты для их друзей», — ответили они. Тем лучше, значит я могу сесть к мужчинам. Но за соседним столиком у мужчин места тоже были заняты для друзей. За следующим — то же самое. Я переходила от стола к столу — все свободные стулья были заняты… а на двух столиках, где вообще никто не сидел, стояла табличка «заказано».

Я в растерянности застыла перед стойкой. Официант заявил, что я мешаю и что ждать можно в углу. Я встала в угол. Минут через десять ушли двое мужчин, очевидно, отчаявшись дождаться своих друзей. Прекрасно. Не успела я сесть, как ко мне, не спрашивая, бесцеремонно подсели двое парней примерно моего возраста. Рискнуть и заговорить с ними? Я дружелюбно, но не назойливо посмотрела на них. Они сидели молча. Вдруг один сказал: «Сзади». Второй тут же встал — и оба пересели за другой, как раз освободившийся столик. Наверное, им надо было поговорить о чем-то личном.

Вскоре подошел неприятный тип, показал на стул напротив и спросил, свободен ли он. В другой ситуации я бы не воскликнула с такой горячностью: «Да, пожалуйста!», но мне было неприятно сидеть одной за столом для шестерых. Однако тип всего лишь забрал стул и сел к двум женщинам. Наверное, их знакомый.

Потом подошел явный «яппи». Он молча взял еще один стул. Меня потихоньку начала охватывать паника — в чем дело? Может, у меня испачкано лицо? Птичка на голову накакала? Пахну потом? Или дурной запах изо рта? Я пошла в туалет, но ничего похожего не обнаружила. Вскоре пришла парочка и в нерешительности остановилась у моего столика. Я мысленно заклинала их принести еще один стул и сесть ко мне, но они забрали мой последний пустой стул и устроились за столиком с табличкой «заказано». Я осталась одна на единственном стуле за столиком для шестерых.

Когда наконец в половине девятого пришли Бенедикт с Герхардом, я почти не решалась смотреть на них и чувствовала себя прокаженной. Оба принесли себе по стулу от «заказанного» стола. От Бенедикта, конечно, не укрылась моя подавленность, и мне пришлось рассказать о случившемся.

Герхард Крифт рассмеялся:

— Это мне знакомо. Тут так принято. В этом городе никто никогда не заговорит с сидящим в одиночку чужаком.

— Но почему?

— Люди здесь считают: если ты пошел один в пивную, значит, у тебя нет друзей. А если у тебя нет друзей, ты изгой. Здесь все хотят быть в обойме.

— Я не хотела целый час держать занятыми стулья, не зная, когда вы придете…

— Тебе надо было занять хотя бы два места, а еще лучше — четыре. Тогда все бы поняли, что ты не ищешь знакомств. С тобой все равно никто не заговорит, но стулья бы не забирали.

— А если и вправду хочешь с кем-нибудь познакомиться?

— Ты не можешь одна пойти в пивную. То есть ты, конечно, можешь, но тогда одна и развлекайся. Тут прямо как в аристократическом салоне прошлого века — нужно, чтобы тебя кто-нибудь представил и поручился, что с тобой можно говорить, не повредив своему реноме. Здесь, в провинции, очень заботятся о своей чести. — Герхард, учившийся в Кельне, где, по его словам, все жизнерадостны и общительны, от всего сердца ругал Франкфурт. Когда из динамиков в четвертый раз во всю мощь загремел шлягер «Нью-Йорк, Нью-Йорк» Синатры, он с мрачным видом проговорил: — Я больше не могу это слушать. Его тут повсюду заводят.

Я подумала: «Даже если этот городок такой паршивый, мне хорошо там, где рядом Бенедикт». Но я одна и больше никуда не пойду. Да мне это и не надо.

Мое желание обрести друзей через несколько дней исчезло. Я пошла забирать из ремонта туфли Бенедикта и вдруг увидела на другой стороне улицы — кого бы вы думали? — Лидию Бауернфайнд. Я ее сразу узнала, хотя не видела десять лет. Я подняла руку и уже хотела ее окликнуть, но тут увидела в ее руках лаковый бумажный пакет от Ива Сен-Лорана. Представьте себе! А я шла с пластиковой сумкой из дешевого супермаркета. На моем пакете была надпись, что супермаркет в знак поддержки исчезающих животных не торгует больше черепаховым супом — какая мне разница! Ее благородный бумажный пакет переплюнул мой даже по части экологии. Я опустила руку и, словно что-то вспомнив, заспешила в обратном направлении.

Придя домой и вновь забравшись на стремянку, я спросила себя, как эта задавака, даже не имея друга, заполучила пакет от Ива Сен-Лорана?.. Наверное, купила себе там какой-нибудь шарфик или мещанскую юбку в складочку. Уж точно не шикарное вечернее платье. А вдруг? Конечно, купить можно все… кроме счастья.

Я спустилась со стремянки, пошла в ванную и посмотрела на себя в зеркале: волосы серые от пыли, вид как у уборщицы. У меня промелькнула мысль: достаточно ли быть счастливой, чтобы конкурировать с пакетом от Ива Сен-Лорана?

Я решила как следует побаловать себя и приняла ванну. С двойной порцией хвойной пены.

 

16

Недели ремонта стерлись из моей памяти. Кульминацией ноября стал день рождения Бенедикта. Поскольку черный — его любимый цвет, я подарила ему двадцать девять черных пакетиков — по числу прожитых лет, и в каждом — только черные вещи: черный карандаш, черные скрепки, тонкие сигары в черной жестяной коробке, банка искусственной черной икры, лакричные конфеты, одноразовая зажигалка, черные носки, черные трусики, черный носовой платок, расческа… и главный подарок — потрясающая ручка! Я не один день потратила на покупки и упаковку, и это себя оправдало. Бенедикт в восторге!

Вечером Бенедикт пригласил меня и своих коллег в кафе неподалеку от их офиса. Дядю он не приглашал. Сотрудники объяснили, что шеф ходит только на круглые даты. Но Анжела никогда не отказывалась, что не слишком обрадовало гостей: при ней нельзя критиковать начальство. Бенедикт спросил Анжелу, не желает ли она прийти с другом, но та ответила, что он в командировке. Герхард был один, Детлеф Якоби пообещал привести подругу, а господин Вельтье торжественно объявил, что приведет Санди. «Мы любим друг друга больше, чем когда-либо», — похвастался он. «Больше» нужно было понимать и в смысле количества.

Чтобы не сидеть одной в кафе, я из осторожности пришла на полчаса позже. Все были уже в сборе, кроме Санди. Я знала по дню рождения Анжелы всех, кроме подруги Детлефа Тани. У Тани были короткие темные волосы, дорогая укладка, широкий нос, который не слишком выделялся, потому что рот был тоже широкий. Она была не красива, но, бесспорно, в ней была изюминка. Детлеф представил Таню как «банкиршу-карьеристку».

Было очень весело, пока Таня не спросила господина Вельтье:

— Скажите, а что делает восемнадцатилетняя девушка с мужчиной вашего возраста?

— Рехнулась? — зашипел на нее Детлеф.

— Попробуйте отгадать. Одна попытка, — ухмыльнулся господин Вельтье. — Знаете, женщины похожи на овощи. Молодые и свежие лучше, чем старые и дряблые. Женщины тоже ведь предпочитают абрикосы кураге.

— Почему же тогда ваша подруга довольствуется вялой морковкой?

— Прекрати, Таня, — опять зашипел Детлеф.

Господин Вельтье ответил абсолютно невозмутимо:

— Вы как банкирша могли бы догадаться! Нынешним девушкам подавай не только одно, но и другое. — Он потер перед Таниным носом пальцами, словно считал купюры. — Я могу подарить этой девчонке жизнь, которую ей не предоставит ни один сопливый мальчишка. Санди может позволить себе такие шмотки, какие и не снятся другим девицам в ее возрасте. Кроме того, я оплачиваю ее квартиру. Тоже кое-чего стоит.

— Понимаю, — кивнула Таня, — за стоимость однокомнатной квартиры вы купили себе личную проститутку. Это дешево. Вы же не собираетесь жениться на Санди или как?

Господин Вельтье поскучнел:

— Послушайте. Один раз я уже женился, второй раз этой глупости не сделаю. Я же не могу позволить себе развод! Раньше мужчины были такими идиотами, что заключали кабальные брачные контракты. От каждой заработанной мною марки моя жена получила бы половину. Что я, псих?! Но в будущем году мой сын заканчивает школу, и тогда жене придется подыскать себе работу. Если я буду оплачивать учебу сына, то не смогу кормить еще и ее. Придется перекрыть денежный кран. — Он сделал жест, заставляющий гадать, то ли он денежный кран, то ли горло супруге перекрыл.

— Тогда я тем более не понимаю, почему вы содержите свою приятельницу, причем совершенно добровольно?

— Родители Санди — мещане. И к тому же католики. Только когда она пригрозила, что не станет получать аттестат зрелости, ей разрешили уехать из дома и не лишили финансовой поддержки. Официально считается, что она живет в квартире одна — чтобы ее родители не имели неприятностей с папой римским. Родители не желают понимать, что и для нее выгоднее, чтобы я не разводился.

— Вы хотите содержать Санди до конца своей жизни?

— Я же не сошел с ума! — воскликнул господин Вельтье. — Я не имею ничего против того, чтобы женщины работали. Конечно, в разумных пределах. А чтобы женщина была всего лишь бесплатным приложением к мебели — этого мне больше не надо.

Атмосфера накалилась. Бенедикт произнес:

— Давайте выпьем за то, чтобы каждый мог быть счастлив на свой манер.

Тут вмешалась Анжела и сказала, что Таня смотрит на вещи слишком узко. Лично у нее тоже были друзья гораздо старше, но в душе остававшиеся мальчишками, а совсем молодые приятели, с другой стороны, казались уставшими от жизни развалинами.

Мне в первую очередь показалось невероятным то большое количество друзей, на которое намекала Анжела.

Детлеф грустно заметил Анжеле:

— Таня потому так агрессивна, что я недостаточно зарабатываю.

Спор вспыхнул с новой силой. Таня заявила, что ей абсолютно безразлично, сколько зарабатывает Детлеф — она все равно ничего с этого не имеет. Но она не собирается после восьмичасового «хобби» в банке вечерами еще работать уборщицей. А Детлеф, если быть до конца честным, зарабатывает достаточно, чтобы оплатить услуги прачечной и не обременять ее стиркой.

Анжела пояснила, что нет смысла сдавать рубашки в прачечную: их там гладит машина, от чего на воротничках остаются морщины и пузыри.

— В прачечной рубашки гладят вручную, — парировала Таня.

Анжела со вздохом ответила, что с большим удовольствием гладила бы рубашки, а не вкалывала целый день на фирме. Но это, к сожалению, невозможно, потому что другой такой дешевой работницы папа нигде не найдет.

— Я пойду домой, — объявила Таня и встала.

Тут пришла Санди. У нее были белокурые волосы до плеч и безукоризненная кожа, как у фотомодели, рекламирующей натуральную косметику. Ей можно было дать больше восемнадцати. Господин Вельтье не перехвалил ее. Герхард Крифт, все это время сидевший молча, уважительно присвистнул. Таня снова села, Санди чмокнула господина Вельтье в щеку. Тот поцеловал ее в губы:

— Какие вы, женщины, непунктуальные.

С очаровательной улыбкой Санди сказала Бенедикту:

— Поздравляю вас с днем рождения, господин Виндрих.

Анжела была единственной, кто не таращился на Санди — палец за пальцем пересчитывала свои кольца, как будто опасалась, что одно присутствие юной кокетки угрожает ее имуществу.

Санди выглядела очень импозантно. Не в последнюю очередь благодаря блейзеру и блузке с бантом а-ля стюардесса. И вообще она была похожа на стюардессу, только не так вымученно улыбалась. Она мило потянула за ухо господина Вельтье:

— Не знаю, стоит ли рассказывать… Только обещай не волноваться! Представляешь, на автобусной остановке ко мне пристал эксгибиционист.

Господин Вельтье тут же страшно разнервничался:

— Он до тебя дотрагивался?

— Все время смотрел мне на юбку, будто хотел раздеть глазами. Довольно противно.

— Тебе надо было ударить его ногой по яйцам. Тогда эти типы тут же убирают свой член, — сказал Герхард.

Санди с восхищением посмотрела на него.

— Тебя, похоже, частенько донимают эксгибиционисты, — заметила Таня Герхарду. — Вот уж не знала, что они бывают и «голубые».

Герхард никак не прореагировал на выпад. Он опять обратился к Санди:

— У вас, женщин, туфли на шпильках — а это большое преимущество. Я бы ему всю мошонку раздробил.

— Спасибо за хороший совет, — серьезно ответила Санди.

— Нельзя так поздно выходить на улицу, сейчас уже в шесть — кромешная тьма! — Господин Вельтье был очень озабочен.

— Была бы у меня машина, — проблемы бы не было, — сказала Санди. — Отец хотел подарить мне машину на окончание школы, но она мне нужна уже сейчас.

— Просто тебе надо пораньше выходить, — гнул свою линию господин Вельтье.

Анжела сказала, что к ней тоже постоянно пристают эксгибиционисты. Со мной такого еще никогда не случалось. Мне стало почти завидно. Санди сообщила, что не могла выйти раньше. Она гладила.

— Ради Бога, и ты туда же! — вырвалось у Детлефа.

— Что у вас, женщин, другой темы нет?! — раздраженно воскликнул господин Вельтье.

— А что, я сказала что-то не то? — удивилась Санди.

— Напротив, — вмешалась Таня.

Но Санди пояснила, что за глажкой лучше всего запоминает французские слова, а послезавтра ей писать контрольную.

— Вот видишь, — сказал Детлеф Тане, — во всем можно найти позитивную или негативную сторону.

Таня встала. Очевидно, терпение ее окончательно лопнуло.

— Ты идешь со мной или поедешь на автобусе? — спросила она Детлефа, не поддаваясь на уговоры остаться. И хотя Детлеф с удовольствием посидел бы еще, он покорно пошел за ней.

Когда они ушли, господин Вельтье произнес:

— Теперь ему придется везти эту ведьму домой. Я бы оставил ее под дождем.

— Машина ее, и это она подвозит его, — уточнил Бенедикт.

— На его месте я бы давно выставил эту язву за дверь, — не унимался господин Вельтье.

— Квартира тоже ее.

Пришлось решительно поменять тему.

Герхард начал рассказывать о волейбольном клубе, куда вскоре должен был вступить и Бенедикт. Двое парней из команды Герхарда ждали к весне прибавления семейства и перестали посещать тренировки, потому что ходили с женами на гимнастику для беременных. Бенедикт пришел в восторг от этого предложения. Они с Герхардом договорились пойти на тренировку в ближайшую пятницу.

Господина Вельтье волейбол не интересовал. Чтобы оставаться в форме, ему нужен только оздоровительный сон. Он многозначительно подмигнул нам обоим.

— Да, — подтвердила Санди невинным и в то же время очень опытным тоном. На этом счастливая парочка распрощалась.

Я вышла в туалет. Когда я вернулась, Анжела сидела на моем месте и поносила Таню. Детлеф с легкостью мог бы найти себе кого-нибудь получше. Потом она начала поливать Санди. Господин Вельтье якобы признался ей, что Санди не умеет даже сварить кофе. Такие девицы хороши лишь в постели, а надолго этого не хватит.

Зато Герхарду Санди очень понравилась. Он бы с радостью завел молоденькую подружку, будь она так естественна, как Санди.

Бенедикт на это сказал:

— Мне не нужна слишком молоденькая, я и сам еще молодой.

Анжела засмеялась и сказала:

— Знаете, господин Виндрих, теперь, когда мы остались в тесной компании, я хочу вам кое-что предложить. Мне кажется нелепым, что Виола говорит мне «ты», а с вами мы до сих пор на «вы». Итак, я предлагаю перейти на «ты»!

— Анжела, это потрясающая идея, и ты потрясающая! — обрадовался Бенедикт. — Чокнись со мной. Кстати, меня зовут Бенедикт. — Анжела захихикала и, чтобы скрепить переход на «ты», потребовала от Бенедикта поцелуй в обе щеки. — Кстати, меня зовут Анжела, — манерно заявила она.

— Тогда выпьем, — провозгласил Герхард. — Если уж на то пошло.

Мы выпили еще по бокалу. Прислонившись к Герхарду, Анжела зевнула и спросила его:

— Слушай, у тебя нет желания отвезти меня домой? Мне пора в кроватку. — Она произнесла это по-детски капризным тоном, но с явным подтекстом.

— Нет.

— Я не могу сейчас вести машину, не рискуя правами, — захныкала Анжела.

— А я почему должен рисковать своими правами? — равнодушно ответил Герхард.

Мы все вместе взяли такси. Сначала отвезли домой Анжелу. Когда она вышла, Герхард сказал:

— Эта вцепится в каждого, кто не против.

Бенедикт заметил, что со стороны Герхарда довольно неразумно так открыто пренебрегать ею.

— Она от меня и не такое слыхала, — пробормотал Герхард. — А хочешь — подарю ее тебе.

Бенедикт засмеялся:

— О чем ты говоришь!

Не знаю почему, но в тот момент я впервые подумала, что неплохо было бы нам с Бенедиктом пожениться.

 

17

Конечно, Бенедикт любит только меня. Хотя береженого Бог бережет. И не из-за боязни потерять его я изменила свое отношение к браку. Скорее из-за Норы. Будь я законной женой ее сына, ей пришлось бы признать меня полноправным членом семьи. И мадам Мерседес не могла бы уже делать вид, что я приблудная девица, которая всем в тягость.

Я подумала: «До конца года еще семь недель. Как раз достаточно, чтобы успеть расписаться». Интересно, что скажет на это Бенедикт? Конечно, удивится, но в принципе явно не будет против. Да и с какой стати? К тому же, говорят, женитьба позволяет здорово сэкономить на налогах, а для Бенедикта это особенно важно.

Вдруг все вокруг стало подталкивать меня к этому шагу. В супермаркете мне бросилась в глаза обложка модного журнала: «Благодаря нам вы станете очаровательной зимней невестой». Зимняя невеста! Это звучало намного лучше, чем какая-нибудь весенняя, летняя или осенняя. Я купила журнал.

«Зимняя невеста одевается в белую норку, — прочла я, лежа на кровати в грязной рабочей одежде, — …само собой разумеется, это будет искусственная норка, потому что современная зимняя невеста любит животных. Жених будет вам благодарен за то, что заплатит лишь десятую часть того, что ему пришлось бы выложить за натуральную норку. Невесты тоже не останутся в накладе. Тот, кто предвкушает радости материнства, оценит удобную трапециевидную форму этой шубы».

Под следующим фото стояло: «Если зимняя невеста, как многие современные девушки, выходит замуж не в белом, тогда она выбирает пурпурный жакетик из простеганного шелка от Шанель с плиссированной юбкой из парчи». О да, это мне нравится. Я тоже считала белое подвенечное платье мещанским. Читаю дальше: «Юбка — на мягкой широкой резинке. Пояс не впивается в тело и легко расстегивается». Красивая модель.

Вечером я как бы невзначай положила журнал на подушку Бенедикта. Он передвинул его на мою сторону. Тогда я сунула ему под нос фотографию с белой шубкой из искусственной норки:

— Как тебе это нравится?

— Жуть. Как кукла Барби.

Точно. Тогда я показала ему красный жакет от Шанель с блестящей юбкой:

— А это?

— Это класс.

Ну вот, во вкусах мы сошлись. Тогда я спросила равнодушно и как бы между прочим:

— Слушай, а если бы мы решили пожениться, кого бы ты пригласил свидетелем?

Не раздумывая ни секунды, Бенедикт выпалил:

— Нико.

Я только засмеялась. Отлично, значит Бенедикт тоже задумывался об этом.

Когда мы в субботу сидели у нашего итальянца, чисто случайно опять представился повод поговорить на эту тему. На столе лежало объявление, что в следующую пятницу ресторан закрыт. Здесь будет праздноваться свадьба.

— Скажи, — начала я, — в плане налогов не было бы гораздо выгоднее нам пожениться?

Бенедикт сразу ответил:

— Да.

— Да?

— Да.

Когда Бенедикт произнес «да», я задумалась, что, собственно, отвечают при венчании — «Да, хочу» или просто «Да»?

— Но это близорукий взгляд, — добавил Бенедикт.

— Почему?

— Потому что при следующем повышении зарплаты я получу меньше, это же ясно.

Мне было не ясно, почему это ясно.

— Как женатый человек, я вдвойне завишу от Фабера. Ведь он считал бы, что я завяз с женой, ребенком и всякими обязательствами, и он может диктовать мне свои условия. А пока я свободен, он знает, что я в любой момент могу уйти, как только найду что-нибудь получше.

— Но ведь тебе нравится работать у дяди Георга!

— Это может измениться. Уже неделю как объявлен конкурс на дом для престарелых, в котором я должен был участвовать. В конце года — срок сдачи, а он до сих пор ни словом со мной не обмолвился. Проект делает его любимый господин Вельтье. А я должен заниматься этой нудной вентиляционной системой клинического центра! У меня еще три недели испытательного срока, посмотрим, продлит он контракт со мной или нет. Если продлит, я не хочу целиком и полностью быть в его руках.

— Но я…

— А если ты тоже станешь у него работать, то с точки зрения налогов не будет почти никакой разницы. Тогда каждый из нас будет иметь свой заработок.

Я разочарованно произнесла:

— Ты хочешь сказать, мы никогда не поженимся?

— Что ты все заладила о женитьбе? Надеюсь, ты не беременна?

Разумеется, нет! Я только перед последним экзаменом вставила себе новую спираль.

— Так что, мы поженимся, только когда я забеременею?

— Откуда я сейчас могу знать когда. Я только знаю, что сам себе казался бы стариком, если бы женился.

— Почему это?

— У женатого человека такое ощущение, что для него потеряны все возможности. Дело не в тебе, так думают все мужчины.

— Но почему? Каких возможностей я лишила бы тебя, будь мы женаты?

— Не знаю. Знаю только, что сейчас нам об этом не стоит говорить.

— Я же не утверждаю, что мы должны сейчас же пожениться. Я думала — когда-нибудь… то есть я не предполагала, что мы никогда…

— Так быстро это не получится. Чертовски много всякой бюрократической ерунды. До конца года это совершенно невозможно, даже если очень захочется.

Наверное, он прав.

— Может, назначить свадьбу на весну или лето, когда погода получше?

— Лучше всего вообще обойтись без свадьбы, — рассмеялся Бенедикт. — Ведь до этого все было о'кей. Что случилось?

Я и сама точно не понимала, что случилось. Может, мое будущее вдруг показалось мне размытым и каким-то ненадежным. И мне захотелось хоть в чем-то ясности.

Бенедикт прошептал мне на ухо:

— Скоро Рождество, и я ломаю голову, что тебе подарить. Мой подарок должен быть чем-то грандиозным и значительным, киска! Скажи мне прямо сейчас, что ты хочешь. И пожалуйста, не смотри так грустно.

Неожиданно для себя я сказала:

— Я хочу кольцо.

— Кольцо? Обручальное?

— Нет, просто красивое кольцо.

— Ты мне должна дать конкретные указания, — засмеялся Бенедикт. — Обещаешь?

— Конечно, с удовольствием!

Будет здорово, если Бенедикт подарит мне кольцо! Это будет означать тайную помолвку!

Лучше помолвка по любви, чем брак ради уменьшения налогов!

 

18

В понедельник утром я поехала в торговый центр, чтобы присмотреть себе кольцо. Это должно быть что-нибудь особенное. И доступное по цене. Я пересмотрела витрины всех ювелиров, но ничего подходящего не нашла. Чтобы согреться, по пути я заходила в салоны модной одежды.

За целый день я пришла к единственному выводу: это идеальный город для хождения по магазинам, когда не имеешь денег. Салоны здесь больше похожи на музеи, а продавщицы — на смотрительниц. Никто не ждет от тебя покупок. Продавщицы никогда не заговорят с тобой и даже не поздороваются. Они разговаривают только между с собой. А если продавщица одна, то она болтает по телефону с приятельницей, оказавшейся в одиночестве в другом магазине. Если поговорить решительно не с кем, то включает на полную громкость музыку, давая понять, что ее нельзя беспокоить. Ты заходишь и выходишь незамеченной.

В каком-то дешевом магазинчике мне так приглянулся один черный свитер, что я решила его купить. Но на полке лежали только очень большие размеры или очень маленькие. Я все перерыла. Рядом трепались продавщицы. Одна только что была в отпуске в Кении, и за обедом у нее с тарелки соскользнул лангуст в майонезе, запачкав ее новое платье! Но она застирала пятно прямо в раковине и следов не осталось. Ее подруга призналась, что тоже как-то отстирывала платье в раковине, но результат был самый плачевный. Я наконец решилась вмешаться:

— Можно вас побеспокоить?

— Что вы хотите?

— Черный свитер. Размер «L» или «М».

— Поищите на полке, — вернувшаяся из Кении продавщица вновь повернулась к подружке. — Ты знаешь, как в Кении готовят глазунью? Обхохочешься!

Не давая ей усугубляться в подробности, я быстро продолжила:

— Я посмотрела на полке, там нет подходящих размеров.

— Нет, значит нет.

Продавщицы неодобрительно наблюдали, как я снова перерыла всю полку.

— Я доскажу, когда эта уйдет, — раздраженно бросила любительница путешествий. Обе с облегчением вздохнули, когда я вышла из магазина. Я тоже была рада: сэкономила деньги. Свитер не так уж и хорош. Жаль, правда, не узнала, как готовят глазунью в Кении.

В приподнятом настроении я зашла в следующий магазин. Поначалу я думала, что моя скромная одежда позволяет продавщицам меня игнорировать, и чувствовала себя скованно, но, присмотревшись, поняла, что дело не во мне. Это стиль города. Не хочешь выкладывать деньги — и слава Богу. За целый день я потратилась только на автобус и на «биг-мак» вместо обеда. Прекрасно!

Через два дня я опять поехала в центр города на поиски кольца. Прекрасный повод отдохнуть от ремонта! В одном из самых фешенебельных магазинов я вдруг увидела Санди. Она явно здесь работала: лениво расчесывая белокурые волосы до плеч, разговаривала с двумя другими блондинками. Все трое были необыкновенно красивы и одеты в необычайно шикарные блузки и обтягивающие джинсы.

— Привет! — радостно поздоровалась я и подошла к троице. Так приятно встретить хоть одно знакомое лицо!

Стриженая блондинка бросила взгляд на мои не слишком модные сапоги и спросила двух других:

— Вы ее знаете?

— Я не знаю, — ответила длинноволосая и презрительно уставилась на мое пальто.

Я поправила свой шарф — тот самый кашемировый, которым мы владели вместе с Бенедиктом. Он хотя и поизносился, но по-прежнему был на сто процентов кашемировым.

— Я знакомая Санди, — сказала я.

— Моя? — Санди это было, похоже, неприятно.

Я ей обстоятельно объяснила, что я — подруга сослуживца ее друга.

— Какой сослуживец? — захихикала Санди. — И какой друг?

Потом до нее дошло.

— Ты здесь работаешь? — поинтересовалась я.

— Владелец — наш приятель, — пояснила Санди. — Кто тебя сюда прислал?

С каких это пор нужны рекомендации, чтобы войти в магазин?

— Дверь была открыта, вот я и вошла, — сказала я, не покривив душой.

— Здесь была клиентка. Она так навоняла, что нам пришлось проветривать, — простонала коротковолосая.

— Вы бы вчера здесь побыли! — воскликнула длинноволосая. — Одна проторчала тут целую вечность и так навоняла, словно в штаны наложила! Взяла костюм от Джила Сандера за три тысячи марок и даже не заметила, что Санди весь воротник перепачкала тональным кремом!

— Это не я! — запротестовала Санди. — У Ирины не косметика, а машинное масло.

— У меня?! Посмотри на блузку, которая сейчас на тебе! — закудахтала длинноволосая блондинка.

— А на твоей — пятна пота под мышками, — не осталась в долгу Санди.

— Они исчезнут. — Длинноволосая подняла руки и замахала ими, чтобы проветрить подмышки.

— Можно мне тут оглядеться? — спросила я. Никто не ответил.

Сначала я толклась рядом с девицами. Не дай Бог, подумают, что я тоже пришла в магазин, чтобы попускать ветры. Я рассматривала пальто. Мне срочно понадобится зимнее пальто, если я поступлю на работу. Но кто может позволить себе пальто более чем за две тысячи марок? Только не я. Думаю, даже мадам Мерседес не рискнула бы здесь пустить в ход кредитную карточку своего женатого поклонника. Разве что кто-нибудь вроде Анжелы, шикующей на деньги своего папочки.

На стойке из хрома висели футболки мышиного и грязно-коричневого цветов с длинными рукавами и едва заметными защипами на груди. Хоть что-то я должна здесь примерить. И купить. Иначе Санди подумает, что у меня нет ни денег, ни вкуса, и насплетничает об этом господину Вельтье. К тому же должна я наконец купить что-то и для себя. Я взяла футболку мышиного цвета и пошла в примерочную кабину. Поискала там ярлычок с ценой, но его не было. Ладно, футболка не может стоить слишком дорого.

— Ты видела, сколько вещей она взяла? — на весь магазин прокричала длинноволосая. Занавеску моей кабинки резко отдернули, это была Санди. Быстро, как только могла, я натянула футболку, чтобы Санди не успела разглядеть мою комбинацию. Я, правда, не думаю, что белье за десять марок из универмага «C A» можно отличить от стомарочного. Но вдруг засомневалась. К счастью, Санди не смотрела на меня, а разглядывала саму себя в зеркале.

Футболка серого мышиного цвета была неплохой — во всяком случае, для футболки серого мышиного цвета.

— А черная такая же есть?

— Нет, — обиженно ответила Санди, словно я попросила розовую зеленого цвета.

— Ну ладно, и эта сойдет, — примирительно сказала я.

— Будешь покупать? — уточнила Санди. Она повернулась ко мне спиной, чтобы увидеть в зеркале свой действительно безукоризненный джинсовый зад.

Что-что, а уж футболку я могла себе позволить.

— О'кей, покупаю, — небрежно объявила я. — Сколько она стоит?

Санди не имела ни малейшего понятия.

— Кто-нибудь знает, сколько стоят майки? — крикнула она через весь магазин.

Ну и ну! Я была первой покупательницей, поинтересовавшейся их ценой!

Длинноволосая блондинка смерила меня сочувствующим взглядом:

— Сто восемьдесят пять — и она твоя.

У меня кровь отлила от лица. Сто восемьдесят пять марок за футболку! Из последних сил я произнесла:

— О! О'кей!

— Что-нибудь еще тебя интересует?

Я огляделась, словно для меня самое естественное дело — выбрасывать сотни марок на футболки. Санди вытащила с полки серую тряпку. Оказалось, это платок. Не прикасаясь ко мне, она накинула его на футболку.

— Выглядит очаровательно, — сказала она.

Теперь не было видно даже дорогостоящих защипов на футболке. Лишь мышиные рукава и сверху — пепельно-серый платок. Самый подходящий вид, чтобы хлопотать о месте бухгалтерши в Армии спасения. Тем не менее я с серьезным видом осмотрела тряпку из овечьей шерсти, но потом сказала:

— Бенедикт предпочитает видеть на мне шарфы из чистой кашемировой шерсти. — Я демонстративно взяла в руки свой шарф.

— Ах так, — мне все же удалось произвести впечатление на Санди. Потеплевшим голосом она спросила: — Ты карточкой расплачиваешься?

Неужели действительно поверила, что у меня есть кредитная карточка?

Я с ленцой ответила:

— У меня с собой столько денег, что лучше заплачу наличными.

Санди положила футболку в большой пластиковый пакет с названием магазина. Выйдя из него, я поклялась, что ноги моей там больше не будет.

Сто восемьдесят пять марок за одну футболку! Нора заявила бы, что у меня обострение транжиромании. Наплевать! Я целый день вкалываю и могу позволить себе дорогую футболку. Бенедикту тоже важно, чтобы я была хорошо одета. Несмотря на эти самоуговоры, настроение у меня упало, и я побрела в «C A».

Там продавались черные футболки по девятнадцать марок. Вокруг выреза у них были жуткие пластиковые пуговки или дурацкая мишура. Но все это легко отпороть, и тогда эти футболки никак не отличишь от тех, фешенебельных. Я купила сразу две, чтобы средняя цена покупок не превысила семьдесят пять марок. Пакет из «C A» я сунула в тот, благородный.

 

19

Рождество не за горами. Оставалось четыре недели, а я так и не нашла кольца. У Бенедикта не было времени на хождение по магазинам главным образом из-за Вельтье. Тот не имел ни малейшего желания работать над проектом дома для престарелых, о чем и заявил дяде Георгу. Дядя Георг посетовал, что не имеет для него заказа на дом для несовершеннолетних девочек, и поручил Бенедикту помочь господину Вельтье. В конце декабря — последний срок сдачи, а пятнадцатого января уже должно быть вынесено решение… что фирма Фабера выиграла конкурс!

Но хотя проект негласно уже был обещан дяде Георгу, всю документацию нужно сдать в срок и в безупречном виде. С одной стороны, Бенедикт был доволен, а с другой — ему приходилось и по выходным торчать на работе. Вельтье отделался парой чертежей и сделал вид, что все остальное элементарно просто и общеизвестно. Он опять поссорился с Санди и вымещал плохое настроение на Бенедикте.

У меня тоже был стресс. К Рождеству мне непременно надо закончить ремонт в комнате Бенедикта — это был мой рождественский подарок. Я не пускала его туда, да он и не рвался, потому что комната походила на стройплощадку. У меня больше не было времени искать кольцо. Бенедикт пообещал в один из ближайших выходных найти его вместе со мной. Любой ценой.

Еще четыре недели. В рекламе по телевизору и в журналах давным-давно вручали рождественские подарки: мир населяли мужчины, осыпавшие женщин украшениями. «Наше золото столь же вечно, как ваша любовь!» — зазывала ювелирная реклама, в которой мужчины решали сложнейшую проблему: подарить возлюбленной массивную золотую цепь или легкий браслет с бриллиантами? Реклама одной алмазной фирмы гласила: «Ты была так скромна и попросила на Рождество лишь маленькую елочку, значит, елочные украшения могут быть побогаче». На фото была изображена малюсенькая елочка величиной с ладонь, опоясанная великолепным бриллиантовым колье. В телевизоре мужчина надевал женщине на палец кольцо с огромным бриллиантом. Она его спрашивала: «А где твой спортивный автомобиль?», на что тот со счастливым лицом отвечал: «Я его только что надел на твой палец». Еще в одной рекламе подросток словами: «Ты ведь хотела что-нибудь для горла», дарил девочке пакетик драже от кашля, а в нем оказывалась золотая цепочка. Золото повсюду текло рекой.

Единственным исключением был ролик, в котором нашпигованная золотом герцогиня, получив в подарок от своего герцога пакет сверкающих щеток для чистки кастрюль, прыгала от радости и кричала: «Ура! Наконец не бриллианты!»

 

20

Первого декабря истек трехмесячный испытательный срок Бенедикта. Дядя Георг, разумеется, продлил контракт, что и было отпраздновано в узком кругу коллег. Однако праздник был неожиданно испорчен господином Вельтье, решившим посреди вечера нагрянуть домой и проверить Санди. Из дома он в панике позвонил в контору: Санди прогуляла утром школу и съехала от него без всякого предупреждения!

В понедельник Вельтье вовремя явился на работу, но был невменяем. Санди вернулась к родителям! Вельтье все выходные пытался заполучить ее к телефону, но отец попросил оставить его дочь в покое. Вельтье не из тех, кто проглотит такое, он поехал к ней домой. Но Санди отказалась его видеть. А в воскресенье вечером отец пригрозил вызвать полицию, если Вельтье не исчезнет.

В первые дни Вельтье был уверен, что Санди скоро вернется. Она якобы привыкла к роскоши, и убогое существование у родителей скоро станет ей невтерпеж. Но Санди не звонила и не подходила к телефону. Тогда Вельтье решил, что она спит с другим. Он разбудил ее половой инстинкт, и теперь секс необходим ей как хлеб насущный.

Неделю он караулил Санди по утрам: не выйдет ли она из дома с другим. Но в школу ее отвозил отец. После уроков Вельтье поджидал ее у гимназии. И наконец поймал! Она шла рука об руку с сопливым мальчишкой! Господин Вельтье примчался на работу и долго бушевал: «Я думал, девчонка — первый класс! А она связалась с парнем из своего класса!»

Теперь трудно установить, кто засмеялся первым, Анжела или Бенедикт. Оба сваливали друг на друга, но хохотали все. И тут у Вельтье окончательно сдали нервы, и он наорал на Бенедикта. У Бенедикта не было особой охоты вспоминать, что именно тот кричал — что-то типа того, что все тут бездари. Слава Богу, шефа при этом не было. Потом господин Вельтье с грохотом захлопнул за собой дверь.

На следующий день он на работу не вышел. Анжела позвонила его жене и узнала, что Вельтье не покончил с собой, как она опасалась, а — как и предполагал Детлеф — в стельку пьяный вернулся к жене. Все пожелали ему скорейшего выздоровления. Дядя переговорил с Бенедиктом — и доверил ему самостоятельно довести до ума проект дома для престарелых. Сам он целиком занят другим проектом, но готов в любой момент прийти на помощь. Бенедикт был полон решимости принять вызов и справиться в одиночку.

Господин Вельтье проболел три дня. Потом публично извинился перед Бенедиктом. Как разболтала Анжела, со слов госпожи Вельтье, он накачан успокоительным.

Тем не менее Вельтье обиделся, что шеф передал проект Бенедикту, и бойкотировал его. Я должна радоваться, что мне не приходится работать в такой атмосфере, сказал Бенедикт. С господином Вельтье все носятся как курица с яйцом.

Из-за всех этих событий нам лишь в последнюю субботу перед Рождеством удалось вырваться в город за покупками.

Мы были счастливы как никогда. Неожиданно купили роскошное зимнее пальто Бенедикту. Оно оказалось дороже, чем те дамские пальто в салоне у Санди! Но теперь Бенедикт мог позволить себе добротные вещи.

А потом в витрине антикварного магазинчика мы обнаружили кольцо, понравившееся мне с первого взгляда. Всего за семьсот девяносто пять марок! Это было мое кольцо, именно то, что я искала, похожее на гладкое обручальное, но сплошь состоящее из граненых рубинов, грань к грани. Лишь вверху и внизу они были скреплены узкими золотыми полосками. Потрясающе просто и благородно.

— Ты не находишь, что оно чересчур скромное? — спросил Бенедикт.

— Скромное?

— По сравнению с мишурой, которую таскает на себе Анжела?

Я засмеялась. Во-первых, мы были не так богаты, а во-вторых, я нахожу слишком крупные драгоценности безвкусными.

Мы вошли в магазин. Рубины искусственные, отсюда и цена, объяснила нам продавщица. Но искусственные рубины гораздо ценнее, чем, к примеру, искусственные бриллианты, и золото здесь пятьсот восемьдесят пятой пробы.

Я примерила кольцо, и Бенедикт тоже нашел его потрясающим.

— Можно заплатить кредитной карточкой? — спросил Бенедикт.

Оказалось, нельзя, кольцо принято на комиссию, но его можно отложить на несколько дней, заплатив аванс в пятьдесят марок. Я радовалась как сумасшедшая. Рождество уже в следующую субботу!

Посреди ночи я вспомнила, где видела это кольцо: в одном из Нориных журналов, в статье о Брижит Бардо! Она получила от Гунтера Сакса на свадьбу три таких кольца: с сапфирами, бриллиантами и рубинами. Сине-бело-красная гамма, как французский флаг. Через много лет после развода Бардо продала эти кольца с аукциона, чтобы построить дом для бродячих собак.

Быть может, рубиновое кольцо было частью обручального кольца Брижит Бардо? Наверняка нет, но почему бы не помечтать?

 

21

Купюра в сто марок, которую я вынула девятнадцатого декабря из своего конверта, была последней. Я, конечно, замечала, что мои деньги тают с каждым днем, но была уверена, что прежде чем они совсем кончатся, я начну сама зарабатывать. К счастью, у меня уже куплены все рождественские подарки. Тем не менее меня охватила легкая паника. Я позвонила Бенедикту на работу и предупредила, что нам надо потолковать о деньгах. Бенедикт только хмыкнул.

Вечером он сказал, что его не интересуют подробности. Я просто должна сказать, сколько хочу денег — больше он ничего не желает знать. Но я уже все рассчитала в деталях, чтобы внести ясность для самой себя. Сначала был переезд, который обошелся мне в тысячу марок. Бенедикт собирался оплатить его сам, и я не возражала, потому что дядя Георг возместил ему эти расходы. Кроме того, я почти каждый день тратила от десяти до пятидесяти марок на продукты и домашние мелочи. Иногда и больше — когда сдавала в ремонт его ботинки или вещи в химчистку. Во время учебы у меня после всех затрат ежемесячно оставалось четыреста пятьдесят марок, и мне вполне хватало. Разве здесь я жила шикарнее? Напротив. И если из восьми тысяч, данных мне отцом, вычесть плату за комнату и прочие расходы — подарки Бенедикту и Анжеле, рождественские подарки, три футболки, плату за телефон, все необходимое для ремонта наших комнат, — получалось, что за все это время я истратила три тысячи на продукты и хозяйство. При этом меньше половины — на свои собственные нужды.

Бенедикт ничего не мог понять. Он и не подозревал, что все покупки я оплачивала сама. Конечно, я ему об этом рассказывала, но он все же думал, что мать тоже давала мне деньги.

— Не могу в это поверить, — признался Бенедикт.

— Каждый день завтрак и ужин, джем тоже стоит пять марок за банку, и печеночный паштет, вот и набегает.

Бенедикт сходил за своим бумажником.

— Я отдаю тебе все, что у меня есть, — у него оказалось двести тридцать пять марок и шестьдесят два пфеннига.

Я не хотела забирать все, но он настоял на том, чтобы я взяла двести марок.

— Если хочешь, завтра получишь больше… правда, мой счет в жутком минусе.

— Ведь ты так много зарабатываешь!

— Весь вечер собираюсь тебе сказать: я сегодня подписал льготный строительный контракт. Это мне Фабер посоветовал. Через пару лет, если мы надумаем расширяться или строить новый дом, этот контракт окажется идеальной штукой.

— Здорово!

— Но из-за него я в этом месяце на полной мели. И зачем я только купил это жутко дорогое пальто?

— Тут я виновата, это я тебе посоветовала. И зачем я только купила эти жутко дорогие футболки? — Мы рассмеялись. На самом деле во всем виновато только то несчастливое обстоятельство, что у меня до сих пор нет работы.

— Что нам теперь делать?

Я уже все продумала: мне надо выдоить из своего отца мини-кредит. Нам нужны деньги на январь и, возможно, на февраль. Мы с Бенедиктом договорились в первый день Рождества поехать на два дня к моим родителям, вот и представится подходящая возможность.

— Отлично, — одобрил Бенедикт. Я-то знала, что он был рад избавиться от этой проблемы. Бенедикт терпеть не может денежные вопросы, называя это «супружескими разговорами». — С сегодняшнего дня начинаем экономить, — объявил он. — Переходим на домашний смородиновый джем.

Конечно, это было сказано не всерьез.

 

22

В памяти остаются лишь завершенные дела — неважно, сколько для этого пришлось попотеть. В тот момент, когда ты говоришь себе: «Все готово», ты забываешь обо всех потраченных усилиях. Ты счастлив. В Сочельник комната Бенедикта была закончена.

Она выглядела как картинка в журнале по интерьеру: сдержанная элегантность и холодное мужское начало. Мне удалось разыскать недорогой кусок паласа в серо-голубых тонах. Плинтус я выкрасила в бело-серую полоску, отчего переход от паласа к стене казался размытым, а комната — больше. Местами они походили на мрамор. Сверху все было покрыто прозрачным лаком.

Непременный атрибут интерьера, большой гардероб Бенедикта, превратился в часть стены. Пространство между гардеробом и потолком я закрыла платком из репса. Сняла со шкафа ручки, загрунтовала отверстия, и теперь дверцы открывались с помощью почти невидимых петель из плексигласа, а закрывались магнитными защелками. Узкую кровать я превратила в диван, обтянула серой материей, а по бокам пришила толстые валики. С него мы будем смотреть телевизор. У окна — наше рабочее пространство. На стройке бригадир подарил Бенедикту две бракованные подвальные двери из жести. Из них я соорудила два шикарных рабочих стола, покрасив в матовый черный цвет. Для контраста повесила на стену четыре фотографии: наши комнаты до ремонта. Сразу было видно, что я создала новый мир. Свой красивый мир в Норином убогом царстве. И наше пространство в нем с каждым днем, сантиметр за сантиметром, увеличивалось.

Утром в Сочельник я домывала окна в комнате Бенедикта, когда он крикнул мне, чтобы я на минутку спустилась вниз. Стоя уже в пальто у двери, он шепнул мне на ухо, что ему срочно надо кое-что купить, отдать помыть машину и что он может задержаться. Помахав мне, Бенедикт вышел. Я вдруг сообразила:

— А ты не собираешься прихватить машину?

Он со смехом отозвался:

— Я поеду на автобусе. Сегодня в городе столпотворение.

Было ясно, куда он отправляется: в центр, в антикварный магазинчик, где невозможно припарковаться. Я страшно обрадовалась.

Вернулся Бенедикт только через четыре часа, в прекрасном настроении, и радостно крикнул:

— Всюду чувствуется Рождество, — и развесил в саду на елке электрические гирлянды.

Пока Бенедикта не было, я опоясала дверь его комнаты широкой красной лентой из крепа с огромным бантом, прикрепив на него табличку «Тебе от меня!». Это было очень забавно и намекало, что комната — мой подарок Бенедикту.

Вручение комнаты состоялось перед праздничным ужином, сразу после прихода Мерседес. Она поставила на столик с инкрустацией коробку с подарками и сказала:

— Все от моего ненаглядного, — но сразу распаковывать не стала.

Прекрасно. Не давая ей возможности испортить мое шоу, я предложила распаковать мой подарок Бенедикту. Я сама просто сгорала от нетерпения.

Бенедикт торжественно разрезал красную ленту на двери, и мы вошли в мой подарок. Все сияло, и Бенедикт в том числе.

— Обалденно, — повторял он то и дело. Он был по-настоящему растроган. — Обалденно, киска. Спасибо тебе. — Нора не преминула заметить, что комната выглядит чересчур казенно. — Она обалденная, — опять произнес Бенедикт.

Мерседес сказала, что ее квартира выглядит так же, только она повсюду расставила шикарную дубовую мебель и очень дорогие ковры ручной работы, привезенные из Финляндии. Мне было не ясно, как в таком случае квартира могла выглядеть так же. Я показала на фотографии комнат до ремонта.

— Это на память.

Бенедикт расхохотался, увидев на снимках потолок из планок в оранжевую и синюю полоску и обклеенный фольгой шкаф. Мерседес, склонив голову набок, разглядывала фотографии с пыльно-зелеными обоями и грязными, цвета испражнений, половицами и наконец задумчиво произнесла:

— Все выглядело таким вечным.

— Так красиво, как сейчас, не было никогда, — решительно заявил Бенедикт.

— Это была безумная работа, — сказала я.

— А помнишь, Бенедикт, какую безумную работу ты проделал, когда раскрашивал кучу дощечек в оранжевый и синий цвета и наклеивал их на потолок? — встряла Нора.

— Я так рад, что они наконец исчезли, — ответил Бенедикт и поцеловал меня.

Нора и Мерседес промолчали.

Вручение остальных подарков состоялось лишь после фаршированного гуся. Нора без умолку тараторила о старом семейном рецепте его приготовления. Потом, не давая никому вставить слово, Мерседес говорила о политической ситуации в тех странах, где они с поклонником проводили свой отпуск. Когда я снова заговорила о своих красивых комнатах, она сказала, что все это очень модно, а значит, завтра устареет! Немыслимо! Если что-то сделано действительно оригинально и творчески, разве оно устаревает? Но как объяснить это тому, кто живет среди мебели из дуба и ручных ковров? Безнадежно. Мерседес продолжала свой треп о том, как безмерно она страдает от постоянного одурачивания народа. Лично я никак не могла одобрить гуся, поскольку он был нафарширован не каштанами, а помидорами, что я тоже сочла за одурачивание. Но, конечно, не сказала этого вслух.

Наконец дошла очередь до подарков. Сначала подарки своего несравненного распаковала Мерседес. В самом большом свертке, в бледно-розовой коробке с черной лентой и с этикеткой магазина модного белья, лежал шелковый пеньюар кремового цвета с кружевными вставками в форме сердечек. Выглядел он очень дорого, но мне не понравился. Мерседес тут же нацепила его на себя:

— Как он всегда угадывает мой вкус! — Нора с готовностью поддакнула ей. В других свертках оказались флакон духов «Шанель № 5», большое махровое полотенце от Ива Сен-Лорана, на котором не было изображено ничего, кроме его инициалов, пудреница от Герлена, пара кожаных перчаток цвета бутылочного стекла, шелковый платок от Диора, весь узор которого тоже состоял только из небрежно разбросанных росчерков «Диор». Мерседес, похоже, была рада только пеньюару — перчатки она тут же передарила Норе, которая, конечно же, всю жизнь мечтала о перчатках такого высокого качества. С пудреницы Меди даже не сняла целлофановую обертку, хотя я с удовольствием посмотрела бы, как она выглядит изнутри. Но Мерседес отрезала:

— Не знаешь, что ли, как выглядит пудра? — Чтобы не запачкать пеньюар, она сняла его. Я очень волновалась, когда она достала мой подарок, художественный календарь с репродукциями Бойеса. «Если уж мадам Мерседес носит Бойеса на шее, — подумала я, — почему бы ей не повесить на стену репродукции его безумных картин?» Она и в самом деле милостиво поблагодарила и мечтательно сообщила, каким невероятно потрясающим она находит Бойеса и как страдает от того, что он недоступен обывателям. Определенная часть интеллигенции, бесспорно, понимает его творчество, а лично она считает его одним из великих.

Для Норы я купила скатерть из набивного хлопка с французским цветочным узором на темно-зеленом фоне. Скатерть действительно замечательная. Чтобы изгнать коричнево-оранжевую пластиковую мерзость, мне никаких денег не жалко. Эта скатерть даже такой кухне придала бы благородную ноту. Я предложила тут же заменить коричнево-оранжевую клеенку на цветочное чудо.

— На кухню? — ужаснулась Мерседес. — Она туда абсолютно не подходит!

— Ты права, абсолютно не подходит, — подтвердила Нора.

— Но почему? — я растерялась.

— Цвета не сочетаются, — категорично отрезала Мерседес.

— Почему это?

— Нежный бледно-желтый цвет кухни не гармонирует с темно-зеленой скатертью.

— С твоим тонким художественным чутьем ты это сразу заметила, — восторженно произнесла Нора.

Я была сражена. Нора и Мерседес, безропотно сидевшие в этой чудовищно безвкусной гостиной, вынести которую мог разве что дальтоник, объясняли мне, какие цвета сочетаются, а какие нет! Будто у меня нет вкуса, будто я не дизайнер по интерьеру! Разумеется, я никогда бы не надела бледно-желтую блузку с темно-зеленой юбкой, но эта скатерть была не просто темно-зеленой, она была с цветочным узором. И тычинки роз были такого же, словно припорошенного пылью, желтого цвета, что и кухня. А на маргаритках такие же грязно-желтые крапинки, как пятна на стене! Мерседес читает мне лекцию о сочетаемости цветов! В своей-то томатно-красной блузке и ржаво-коричневой бархатной юбке! А к этому еще бежевато-желтоватая вязаная кофта с жирными золотыми пуговицами, финская серебряная цепь на шее и, как доминирующее цветовое пятно, — бирюзово-металлические веки! Но ей, конечно, никто не скажет, что ее цветовые комбинации отвратительны. Потому что одного взгляда на Мерседес достаточно, чтобы сразу стало ясно, что привить ей чувство цвета абсолютно невозможно. Моя сестра — того же поля ягода.

Мы с Элизабет частенько потешались над такими людьми. Элизабет считает, что это закон природы: чем безвкуснее одета особа, тем с большей охотой она поучает других, что такое хороший вкус. Но поскольку никто никогда не высказывался об их безвкусном тряпье, они живут в твердой уверенности, что одеваются безупречно. А на самом деле нормальный человек отворачивается от них, будто у них расстегнута ширинка.

Все преподаватели с богатым практическим опытом предупреждали нас, как тяжело работать с людьми, не имеющими вкуса. Три безвкусных заказчика — и ты уже готовый пациент для психушки. Они не видят разницы между хорошими и дурными комбинациями цветов, но всюду вмешиваются. Один доцент объяснил нам, что пять процентов населения — дальтоники. И по каким-то причинам, связанным с законами наследственности, этим страдают почти исключительно мужчины. Это особенно обидно, потому что в крупных проектах заказчики — чаще всего мужчины. Эта тема для меня — больная! А теперь я не могу расстелить в этом доме даже красивую скатерть, которую сама же и купила!

— Скатерть хорошо бы вписалась в интерьер моей кухни, — невозмутимо заметила Мерседес.

Ах вот откуда дул ветер.

— Она бы не гармонировала с твоим пеньюаром, — возразила я и попробовала улыбнуться.

— Да, она бы очень подошла на кухню Меди, — поддакнула Нора. — А у меня есть чудесная скатерть, которую Меди вышивала еще в детстве.

Я бросила на Бенедикта выразительный взгляд. Он-то знал, что значит для меня эта скатерть.

— Мы одолжим тебе скатерть, а ты не будешь брать с Виолы денег за комнату, пока у нее нет работы, — нашелся Бенедикт.

— С какой стати? — возмутилась Мерседес. — Здесь что, дарят подарки с условиями?

— Вот именно, — подтвердил Бенедикт, — эта скатерть дарилась с условием, что она останется на нашей кухне.

— Ну ладно, если ты придаешь этому такое значение, — согласилась Нора, словно только из любви к Бенедикту готова терпеть на своей кухне скатерть, которая не сочетается с грязными жирными пятнами на стенах. Но скатерть была спасена, а все остальное мне было безразлично.

Нора подарила Бенедикту еженедельник в кожаном переплете, о котором он давно мечтал. Подарок она вручила вместе с чеком, чтобы он мог вернуть налоги. Мерседес получила от нее грубоватый финский серебряный браслет, аттестованный как авангардистский дизайн. Мне Нора подарила бутылку коньяка и тут же объяснила, что буквы «VSOP» на этикетке означают «Продукт высшего качества», хотя я ее об этом не спрашивала. Потом она объявила, что после доброй трапезы очень неплох добрый коньячок и я могу сразу открыть бутылку.

Мерседес подарила мне духи. Они были названы в честь одной некрасивой теннисистки, которая в последнее время только проигрывала. Скорее всего духи были уценены. Но я сделала вид, что всю жизнь мечтала пахнуть так же, как некрасивая теннисистка.

Бенедикт подарил матери и сестре по изысканному ящичку с маленькими бутылочками водки, настоянной на разных фруктах и ягодах. И та, и другая объявили, что они чересчур хороши, чтобы их сразу открывать, и продолжали пить мой высококачественный коньяк.

Наконец-то Бенедикт вручил мне крошечную, завернутую в фиолетовую бумагу коробочку.

— Может, мне попробовать отгадать, что там? — пошутила я.

— Всего лишь маленький подарок.

— Это трудно не заметить.

В коробочке были сережки в форме фиалок с крохотным бриллиантиком посередине. В полном замешательстве я вынула их из коробочки. Сережки были пластмассовые, а бриллиант оказался стразом.

— А почему сережки?

— Я подумал, что серьги в форме фиалок пойдут тебе.

Нора воскликнула:

— Фиалка — по латыни «виола»! Лучше нельзя было придумать!

Уж не думает ли она, что, проносив двадцать пять лет это имя, я не знала этого. У меня комок подступил к горлу. Но, с улыбкой надев сережки, я сказала:

— Это наверняка не все.

Бенедикт таинственно прошептал:

— Мой подарок немного меньше, чем твой, но зато мой сюрприз для тебя гораздо больше. Посиди-ка здесь. — Он вышел, и мы услышали, как хлопнула входная дверь.

Сидя между Норой и Мерседес, я разглядывала почкообразного Ван Гога с отрезанным ухом на столике с инкрустацией и теребила свои сережки. Тут зазвонил телефон.

— Бенедикт! Откуда ты звонишь? — спросила Нора и сказала мне: — Он хочет, чтобы ты вышла на улицу.

Я выбежала из дома.

 

23

Под уличным фонарем у дома стоял поблескивающий черный «БМВ-кабриолет» с открытым верхом, а в нем сидел сияющий Бенедикт.

— Что это?! — недоуменно воскликнула я.

— Наш новый «БМВ»! Чтобы я мог возить тебя в соответствии с положением, — Бенедикт вылез из машины и запрыгал от радости, как мальчишка.

— Это для меня? — в растерянности спросила я.

— Киска, это машина Анжелы! Вернее, это была машина Анжелы. Я ее купил. Садись!

Я закусила губу. И как я только могла подумать, что эта машина предназначалась мне? Я переводила удивленный взгляд с кожаных сидений на Бенедикта. Он снял трубку между сиденьями и набрал номер:

— Вы тоже скорее выходите на улицу!

— С телефоном, — констатировала я, хотя почти лишилась дара речи.

— Теперь у нас наконец есть собственный телефон! — торжествующе воскликнул Бенедикт.

Нора и Мерседес вышли из дома.

— Это твоя новая машина? Потрясающе! — обрадовалась Нора. — Просто мечта!

— Это стильно! — оценила Мерседес.

Бенедикт восторженно рассказал, как чертовски выгодно он приобрел машину. Анжела продала ее только потому, что у нее якобы вечно заедал верх. Бенедикт четыре раза продемонстрировал нам, как легко он открывается и закрывается — легче зонтика. Кроме того, Анжеле никогда не нравился цвет, не настоящей черной икры.

— Представляете, теперь я езжу на таком же дорогом автомобиле, что и мой шеф, а он и не злится! Наоборот, Фабер страшно рад, что я избавил его дочь от этой машины!

Мы сделали пробную поездку, с открытым верхом, разумеется. Я вся заледенела, и не только из-за открытого верха. В тайной надежде я заглянула в перчаточное отделение. Может, там лежит для меня малюсенький сверточек. Бенедикт с похвалой отозвался об освещении бардачка. Он был абсолютно пуст.

У меня на глаза навернулись слезы.

— Бенедикт, у тебя бензин в крови! — крикнула Нора с заднего сиденья.

— Супербензин, как у отца! — подхватила Мерседес.

Бенедикт поддал газу. Встречный ветер так свистел, что Нора и Мерседес не могли услышать мой тихий вопрос, заданный Бенедикту:

— А что произошло с кольцом?

— Кольцо, киска… тут, к сожалению, вышла осечка. Его не было. Уже продано.

— Но ты же оставил аванс.

— И тем не менее продали. Я вчера послал Анжелу в город, чтобы забрать его. А его не оказалось.

— Ты уверен?

— Уверен, они вернули Анжеле аванс.

— Почему ты вдруг послал Анжелу забирать мое кольцо?

— У меня не было времени всю неделю. А она все равно ехала в город.

— И кольцо исчезло, — сказала я себе под нос.

— Анжела считает, что продавщицу подкупили, и она продала его кому-то дороже. Сама знаешь, какие они дуры.

И кольцо исчезло. Я почувствовала, как по моей щеке скатилась слеза. Я была так разочарована! Но ведь Бенедикт не виноват. Некоторые продавщицы на все способны.

— Я был в отчаянии, — тихонько проговорил Бенедикт, — но ничего не мог поделать. Это было единственное кольцо, которое тебе понравилось. Я еще сегодня попытался найти похожее, но ты была права, второго такого нет.

— Мне попала в глаз капелька дождя, — сказала я и смахнула слезу. Я взглянула на Бенедикта, у него тоже были влажные глаза.

— Порадуйся со мной, — тихо сказал он, — с покупкой этой машины сбылась моя детская мечта. — Он включил магнитофон. Мэрилин Монро пела: «Хочу, чтоб ты любил меня, и только ты, никто другой, лишь ты…»

Я тоже хотела, чтобы меня любил только Бенедикт, и никто другой. С кольцом не повезло. Зато Бенедикту повезло с машиной. А если счастлив Бенедикт, значит, счастлива и я. Его роскошный автомобиль делал и меня роскошной женщиной, которой можно позавидовать. Я представила себе, как мы, к примеру, проедем мимо Лидии Бауернфайнд с ее старым пакетом от Ива Сен-Лорана. Я попрошу Бенедикта остановиться, открою, нажав на кнопку, окошко и скучающим тоном протяну, как Анжела: «Хеллоу».

Теперь Мэрилин Монро пела: «Бриллианты — вот мой лучший друг…» Я, конечно, знала эту песенку, но впервые слышала эту кассету. Может, Анжела продала ее вместе с машиной? «И мне по вкусу тот, кто мне подарит дорогие украшения…»

Да, это была Анжелина песня. Не моя и не наша. Я присмотрелась в зеркальце к своим сережкам. Если не знать, что это стразы, сверкающие камушки можно принять за настоящие. Но не в этом суть. И как та герцогиня в рекламном ролике, я воскликнула:

— Наконец не бриллианты!

 

24

Бенедикт с удовольствием заночевал бы в своей новой машине.

— Знаешь, сколько вообще-то стоит этот «БМВ-кабриолет»? — спросил он, когда мы в конце концов все-таки очутились в нашей кровати.

Я не имела понятия.

— Больше ста тысяч!

— Не может быть.

— Анжела показывала мне чек. А отгадай, сколько я заплатил.

Я не имела понятия.

— Меньше шестидесяти тысяч!

— Почему же она отдала его тебе так дешево?

— У нее не было других претендентов. Зимой никто не покупает машины с открытым верхом. Из-за налогов ей надо было непременно продать его в этом году, она уже заказала новый автомобиль. — И тут Бенедикт признался, что взял кредит, чтобы оплатить кабриолет. Но купив такую дорогую машину, он сможет освободить от налогов проценты по кредиту, и практически машину профинансирует банк. Все богатые люди покупают именно так.

— А что с нашим старым «БМВ»?

— Мы его срочно реализуем. Завтра, когда поедем к твоим родителям, возьмем его с собой. Я уже звонил Нико. Представляешь, Нико говорит, что при нынешних сумасшедших ценах на подержанные автомобили он запросто может выцарапать для нас восемь — десять тысяч.

Теперь и я пришла в восторг. Это было решением и моих проблем, ведь половину за старый «БМВ» заплатила я.

— Тогда за свою половину я получу достаточно, чтобы не одалживать у отца!

— Собственно, я рассчитывал, что ты подаришь мне свою половину от старого «БМВ». А я за это подарю тебе на Рождество новую, лучшую половину кабриолета. Разве это не честно? — спросил Бенедикт слегка обиженным голосом.

— Ты подаришь мне половину кабриолета?

— Киска, неужели ты подумала, что я отделался бы парой сережек? Раз я упустил кольцо, получай в утешение половину кабриолета. И отдаешь мне за это половину старого. Этого как раз хватит на основной взнос.

У меня закружилась голова. Бенедикт дарит мне половину своей чудесной машины! Это же около тридцати тысяч марок! Такие подарки не получали даже женщины в рекламных роликах.

— Бенедикт, ты просто чудо! — прошептала я.

— Наконец-то ты это поняла, — прошептал он в ответ. — Теперь у меня осталось только одно желание. Хочешь его знать?

Я засмеялась.

— Ясное дело.

— Можно, я завтра поеду на новой машине, а ты на старой?

— Ясное дело.

— Теперь я окончательно счастлив, — вздохнул Бенедикт.

 

25

На отца произвело глубокое впечатление то, что Бенедикт после четырех месяцев работы приобрел более дорогую машину, чем он — после тридцати лет беспорочного труда. Моя сестра просто клокотала от зависти.

Нико был в неописуемом восторге. Поистине уникальный шанс. И никаких проблем: уже на следующей неделе он выгодно пристроит наш старый «БМВ» и переведет деньги Бенедикту — само собой разумеется, без всяких комиссионных.

Бенедикту повезло, он не присутствовал при том, как я выпрашивала деньги у отца. Сначала отец вообще отказывался что-либо понимать. Ведь он подарил мне триста марок на Рождество. Когда я сказала, что мне этого недостаточно, он, естественно, поинтересовался судьбой восьми тысяч марок.

— На ремонт ушло и все такое прочее, — неопределенно сказала я.

Он поинтересовался, не покупала ли я расписанные вручную шелковые обои.

Если мой отец пытается острить, значит, дело серьезное. Чтобы его успокоить, я в деталях расписала, как дешево я смогла отремонтировать две комнаты. В ответ отец вооружился ручкой и листком бумаги. Оплачивала ли я ремонт одна? Это чересчур роскошный подарок для Бенедикта, тут я вышла за рамки своих возможностей. Рамки возможностей! А то, что Бенедикт подарил мне на Рождество половину шикарной машины?!

Отец постучал ручкой по листку. Так-так, а на что же ушли остальные деньги, если ремонт обошелся так дешево?

— На продукты и вообще.

— Так много?

Я пришла в бешенство. Отец представления не имеет, как мелкие ежедневные траты вдруг превращаются в цифру с угрожающим количеством нулей.

— Тысячу четыреста марок я заплатила за комнату.

— С какой это стати ты платишь за комнату? — возмутился отец. — Ведь ты рассказываешь, что целыми днями там ремонтируешь и убираешься. За что же платить?

— Бенедикт тоже платил тебе, когда мы жили в твоей квартире. Запамятовал!

— Но ведь не так безбожно много. — Отец погрузился в расчеты. — И тем не менее у тебя должны еще остаться деньги.

Все попытки переубедить его не возымели успеха. Наоборот, отец заводился все больше. Я ремонтировала запущенный дом, еще платила за комнату и покупала продукты! Отец рявкнул:

— Я не собираюсь финансировать хозяйство твоего дружка!

Всегда я была папиной любимицей, но теперь, что бы я ни сказала, все было не так. Очевидно, ему не давал покоя наш кабриолет.

— Ты позволяешь себя использовать! — горячился он. — С юридической точки зрения тебе не принадлежит ни винтика от его машины. Если у вас все расстроится, с чем ты останешься?

Я попыталась объяснить, что Бенедикт был вынужден влезть в долги из-за налогов и что машина — практически подарок банка. Отец кричал, что это бред и что Бенедикту придется платить за машину и погашать кредит. И если уж у нас современные отношения, будьте добры все правильно оформить. Каждый платит за себя.

— Бенедикт даже заключил льготный строительный контракт для нас! — Я надеялась, что это польстит страховочному мышлению отца.

— С этого ты тоже ничего не имеешь! Он его для себя заключил! И если он уж так горазд экономить на налогах, почему не женится? Он бы столько сэкономил, что с легкостью мог бы содержать тебя, пока ты не устроишься на работу.

— Я не хочу выходить замуж только ради того, чтобы сокращать налоги.

— Я тоже хочу большего, чем просто уменьшать налоги, — сказал отец. — Я хочу экономить свои деньги.

Отец решил меня немного пошантажировать. Недаром он всегда говорит: «У кого деньги, у того и сила». Но чтобы его больше не распалять, я сказала:

— Мы уже об этом говорили.

— О чем?

— Ну, о женитьбе.

— Ага, — голос отца потеплел.

— Но это не делается так быстро, предстоит куча формальностей. Мы просто не успели в этом году, честное слово.

— Ага, — сказал отец заметно приветливее. — Хорошо, я переведу на твой счет пятьсот марок. — Мы одновременно с облегчением вздохнули. Ну, наконец-то договорились.

— Дай мне деньги просто так, я еще не открыла счет, — брякнула я.

Этого никак нельзя было говорить, отец опять пришел в ярость. Не может быть, чтобы у меня не нашлось времени открыть счет! Месяцами таскать в сумке тысячи марок! Я не способна обращаться с деньгами. Воистину, с него достаточно кормить ребенка неизвестного шведа, и он не собирается содержать семейство прилично зарабатывающего архитектора! Когда у меня будет счет, я должна сообщить ему номер, а до того не получу ни пфеннига.

Отец улыбнулся с неприступным видом, что он делает всякий раз, когда решает проучить кого-нибудь. По опыту знаю, что дальнейшие переговоры бессмысленны. По меньшей мере три дня. А мы надолго не задержимся. Сразу после праздников Бенедикт должен вернуться к конкурсному проекту.

— O'кей, тогда не будем больше говорить об этом, — холодно резюмировала я.

Мы не поженимся, только чтобы сэкономить на налогах.

И мы не поженимся только потому, что мой отец шантажирует меня.

 

26

Я позвонила Элизабет. Она сказала, что я должна тут же прийти к ней, потому что у нее для меня большой сюрприз.

На диване в однокомнатной квартире Элизабет лежал Петер, специалист по лампочкам. Какой сюрприз! Петер заявил, что пришел, только чтобы повидать меня. Правда, у меня сложилось впечатление, что на диван-кровати Элизабет он чувствовал себя довольно привычно. На вопрос, чем он сейчас занимается, Петер ответил:

— Я стал складским рабочим.

— Складским рабочим?

— Я помогаю в хозяйственном магазине своей матери, упаковываю пакеты и сортирую товары на складе.

— Ну что, хочешь посмотреть на сюрприз? — прервала Элизабет мои сочувственные размышления о Петере.

— Я думала, что Петер и есть твой сюрприз?

Элизабет сняла тонкий платок с черного пьедестала в углу и нажала на выключатель. Там стоял, таинственно освещенный одной из световых инсталляций Петера, наш макет банковского филиала «Фабер — Лейбниц». Все это время я гнала от себя мысли о поруганном макете, хотела забыть то, что, как мне казалось, невозможно было спасти.

— Он стал красивее, чем прежде! — восхитилась я.

— Это точно, — польщенно согласилась Элизабет, — теперь у меня есть опыт.

Все было как раньше, только лучше: расписанные от руки обои смотрелись еще объемнее, тени на полу еще отчетливее. На стене кассового зала я обнаружила нечто новое: картину в золотой раме размером со спичечный коробок.

— На этой стене было всего лишь маленькое пятнышко от сока, вот я и повесила на него картину.

Я вгляделась в мини-репродукцию: белокурый герой восседал на мертвом драконе. Дракон был о двух головах.

— Как воспоминание о твоей сестре и Сольвейг, — пояснила Элизабет.

Потом она продемонстрировала фотографии, которые сделала своим новым макрообъективом. Макет был таким совершенным, что выглядел на снимках как настоящий банковский интерьер прошлого столетия. Это было здорово!

— Я бы ни за что не смогла все это проделать!

— Когда знаешь, что делаешь, всегда получается. Куда приятнее работать целенаправленно, чем блуждать вслепую. Профессионала от дилетанта отличает знание того, что он делает, — авторитетно изрекла Элизабет.

— Но ведь скучно точно знать, что ты делаешь. Пропадает творческая жилка.

— Не думаю. Если я не знаю, что делаю, об этом мне скажут другие. Так лучше я буду делать собственные ошибки, чем прислушиваться к советам, какие ошибки должна совершить. Это что, по-твоему, творчество?

— Я тоже мог бы запросто построить новую модель, — подал голос Петер, влюбленными глазами разглядывая макет. — Я помогал в реставрации.

Мне стало почти завидно.

— А как твоя работа у Хагена и фон Мюллера? — спросила я Элизабет.

— Мне это ничего не дает. Обидно, что ради этого я училась.

— Что-то я не понимаю.

— На прошлой неделе я опять жутко злилась. Приходит такое плешивое дерьмо, ставит свой «порше» перед входом, разглядывает продавщиц, будто пришел в бордель, и начинает заговаривать мне зубы: догадываюсь ли я, как замечательно подходит цвет моих волос к светлому креслу-качалке, и не хочу ли ему кое-что продемонстрировать? Сразу же приползает мой шеф и говорит: «Фрейлейн Лейбниц сделает это с удовольствием!» — и мне пришлось показать этому придурку качалку в действии. Тогда он спрашивает шефа, можно ли мне после окончания работы выпить с ним бокальчик шампанского, на что шеф отвечает: «Фрейлейн Лейбниц сделает это с удовольствием!» Меня вообще никто не спрашивал, словно я вещь или бессловесная тварь.

— Почему он называет тебя «фрейлейн»?

— Он всех так называет. Говорит, это делает его магазин привлекательнее для клиентов. Мы его рекламный ход, утверждает он. И только поэтому он берет на работу дизайнерш по интерьеру: шарм академического образования пользуется у господ спросом.

— Элизабет говорит, что она по профессии «мебельная проститутка», — вставил Петер.

— Словом, мне пришлось поехать с этим плешивым на его поганом «порше» в бистро. Поскольку я сказала, что у меня нет времени, ему пришлось быстренько выложить свои тайные планы: он хотел бы через меня подешевле купить кресло-качалку и еще пару мелочей. Он весьма щедр, заверил он, и от сделки я получила бы пару туфель.

— Пару туфель?

— Ему не понравились туфли Элизабет, — прокомментировал Петер, — господин счел, что такая женщина, как она, должна носить только высокие каблуки.

— А больше он ничего не предложил? Только пару туфель?

— Я ему сухо объяснила, что ежегодно могу покупать со скидкой только на определенную сумму и эта сумма нужна мне для моих собственных нужд. А плешивый говорит: «Такую мебель вы уж никак не можете себе позволить! Или у вас есть богатый друг?» Тогда я пошла в туалет и за столик больше не вернулась.

В этом вся Элизабет!

— Если бы я вернулась, мне бы пришлось выложить восемь с половиной марок. Этот тип наверняка не заплатил бы за шампанское, узнав, что ничего не сможет на мне заработать. Или в качестве компенсации за несостоявшуюся сделку пришлось бы переспать с ним.

— Ты об этом рассказала шефу?

— На следующее утро он сразу меня спросил, остался ли клиент доволен. Когда я сказала, что того типа интересовали только скидки, он ответил, что мне надо было предложить ему наш специальный ассортимент. Мне остается радоваться, что пока меня не заставляют на пробу трахаться с покупателями матрасов. И что меня больше всего разозлило: теперь некоторые мои сотрудницы утверждают, что я сама организовала появление этого дуралея, чтобы показать шефу, как популярна у клиентов.

— Работа — дерьмо, шеф — дерьмо, клиенты — дерьмо, — подвел итог Петер.

— Эти псевдобогачи совсем спятили. Вечная гонка за престижем. Женщины точно такие же. Сначала они с важностью заявляют: «Деньги роли не играют, главное, чтобы мне нравилось», а потом произносят шесть магических слов…

— Какие шесть слов? — меня разбирало любопытство.

— «Сначала-я-должна-спросить-у-мужа». Эти бабы не могут купить даже жалкого подсвечника без того, чтобы не сослаться на того, кто якобы распоряжается их деньгами. Даже если твердо известно, что достаточно зарабатывают сами. И если они действительно приходят снова со своими мнимыми источниками денег, муж наверняка заявляет: «Слишком дорого». Женщины подыскивают мебель для комнат, где проводят больше всего времени: спальни, детской, кухни. Мужчины считают, что все это женская территория и на ней можно экономить. Зато любой супруг, раз в месяц пишущий письмо в общество по разведению мелких домашних животных, обставляет такой кабинет, будто он по крайней мере директор концерна. Тут все — по гамбургскому счету.

— Но у действительно богатых мужчин…

У богатых крохоборство — главная отличительная черта. Расточительные не становятся богатыми. Чем он богаче, тем больше торгуется. Даже о скидке в десятые доли процента. У них всегда есть связи. Иметь связи — значит знать, где можно что-нибудь купить дешевле. Мой шеф без конца повторяет одну и ту же шутку: «Почему мужчины против брака и за связи? Так женщина достается ему дешевле».

Под этими словами мог бы расписаться и мой отец.

— И что ты собираешься теперь делать?

— Я должна выждать еще четыре месяца, а потом смогу уволиться. Тогда мой стаж составит шесть месяцев, и я смогу купить мебель со скидкой. Единственное, что меня интересует в этом магазине, — это стол на двенадцати ножках и стулья из собрания Канвейлера. Потрясающий раздвижной стол с тонюсенькими столешницами. За ним могут разместиться четырнадцать человек. А потом его можно сдвинуть до размеров 60 на 110 сантиметров. У него двенадцать металлических ножек и каждая не похожа на другую — одна выгнута в стиле барокко, рядом — как зигзаг молнии, потом — свитая спиралью, следующая — как восклицательный знак… Есть и стиль ренессанс с львиной лапой, и классическая колонна. Настоящее произведение искусства и абсолютно функционально. Я в него влюбилась с первого взгляда. Это был бы мой рабочий стол на всю жизнь. А к нему шесть стульев, у которых каждая ножка тоже неповторима. Мы только этого и ждем.

— Кто это мы? Петер и ты? — уточнила я.

— Да. Элизабет и я, — подал голос Петер. — Как только Элизабет купит свой любимый раздвижной стол, мы организуем свое дело. Мы хотим попробовать изготовлять макеты для архитектурных фирм. Все больше фирм отдают такие специфические работы на сторону. Мы работаем четко, аккуратно и с любовью к деталям.

Я не переставала удивляться. Значит, все-таки они были вместе. С каких пор? С нашей совместной прощальной вечеринки? Я не решилась спросить — оба говорили только о совместной работе. Они мечтали, что когда-нибудь на них будет работать целая команда макетчиков, а сами Элизабет с Петером станут рассылать по архитектурным фирмам фотографии готовых макетов, чтобы получить заказы. Петер стал бы составлять письма, а Элизабет — налаживать контакты. Они собираются оборудовать одну комнату в двухкомнатной квартире Петера под офис. Элизабет поставит туда свой канвейлеровский стол. В одиночку Петер никогда бы не рискнул открыть собственное дело, но вместе с Элизабет ему ничего не страшно. Самое странное, что оба абсолютно не были похожи на влюбленную парочку, скорее на партнеров по бизнесу, словно они влюблены не друг в друга, а только в свою работу!

Элизабет отправилась проводить меня до метро. Я осторожно спросила:

— Между тобой и Петером все в порядке?

— Замечательно. Мы страшно рады, что решились прыгнуть вместе в холодную воду.

— Прелестные виды на будущее: вместе утонуть в ледяной воде.

Элизабет засмеялась.

— Что я еще хотела сказать: если у тебя не будет клеиться, ты можешь присоединиться к нам.

— Почему это у меня не должно клеиться? Ты имеешь в виду наши отношения с Бенедиктом?

— Я имела в виду твою работу, — пояснила Элизабет.

— А что будешь делать ты, если у тебя не получится с Петером? — в свою очередь спросила я.

— Почему у нас не должно получиться? Петер ценит мою работу, и это уважение предпочтительней пресловутого богатого мужа.

— Того факта, что у Петера нет денег, тоже недостаточно, чтобы быть счастливой, — возразила я.

— Мне достаточно, — спокойно ответила Элизабет. — Я не интересуюсь мужчинами, только мебелью.

Женщина, красивая как Катрин Денев или Грейс Келли, интересуется только мебелью! Я обняла ее:

— Всего хорошего.

Я произнесла это таким тоном, каким обычно желают выздоровления тяжелобольному. Что станет с Элизабет без подходящего мужчины? Такого, как Бенедикт?

Поздно ночью, когда я без сна ворочалась рядом с Бенедиктом с боку на бок, мне стало ясно, почему Элизабет внушала мне тревогу: она думала только о карьере. Любовь была для нее второстепенным делом. Так счастливой не станешь!

 

27

В последнюю неделю года, перед самой сдачей проекта, Бенедикт работал почти круглосуточно. Дядя уехал со своим семейством в отпуск на Карибское море. В конторе кроме Бенедикта остался только господин Вельтье, пытавшийся спрятаться от своей семьи. О Санди он больше не говорил, был по-прежнему напичкан успокоительным и больше мешал, чем помогал Бенедикту, апатично сидя рядом и повторяя:

— Мне на все наплевать.

Бенедикт был вынужден все больше изменять первоначальный вариант проекта Вельтье. Тот сам признался, что слепил стандартное дерьмо. Но теперь за это отвечал Бенедикт, а он не хотел таким образом начинать свою карьеру.

Проект Бенедикта был действительно смелым. Несимметричный зигзаг был основной идеей его творческой фантазии. На обратной стороне здания даже балконы были сделаны зигзагами. Внутри, в холле, эта структура повторялась в двух изогнутых зигзагообразных стенах, деливших помещение на три части. Это был тот же принцип, что и в его дипломной работе, только воплощенный еще более решительно. Именно к такому броскому решению стремился Бенедикт. Каждый архитектор должен иметь свой неповторимый почерк, иначе он останется незамеченным.

Хотя его проект принципиально отличался от первоначального варианта — дом для престарелых Бенедикта скорее походил на авангардистский молодежный клуб, — даже сам Вельтье отметил: если ему когда-нибудь суждено перебраться в дом для престарелых, он бы выбрал этот!

В последний день года проект был готов. Бенедикт лично доставил его в конкурсную комиссию и заверил печатью своевременную сдачу. Господин Вельтье считал, что это самый важный момент во всем конкурсе.

Только Бенедикт добрался до дома, как позвонил Вельтье. «Окончание такой напряженной работы надо бы отпраздновать», — заявил он и пригласил Бенедикта в свою любимую пивную. Его жена, как всегда, не составила ему компанию, но меня он пригласил тоже.

Любимая пивная Вельтье называлась «В тесноте, да не в обиде». Однако когда мы в девять вечера приехали туда, там было довольно пусто. Вельтье уже ждал нас и был навеселе. Мне он посоветовал пить коктейль «Пина Колада». Все девушки обожают «Пина Колада», потому что один бокал стоит пятнадцать марок. С этой минуты Вельтье почти не замечал меня. Говорить о проекте Бенедикта у него тоже не было желания. Он заказывал пиво кружку за кружкой и беспокойно озирался вокруг. Пивная постепенно заполнялась, и его раздражала молодежь, плотно окружившая столик — вот-вот кто-нибудь плюхнется задом в его бокал. Когда мы предложили перейти в другое кафе, он, не ответив, заказал себе еще пива.

Было одиннадцать, когда Вельтье вздрогнул и ткнул локтем Бенедикта:

— Взгляните-ка, это не она?

Бенедикт посмотрел в указанном направлении и вздохнул:

— Могли бы сразу сказать.

Пришла Санди. Она стояла у стойки с группой сверстников.

— Я понятия не имел, что Санди еще ходит сюда, — оправдывался Вельтье.

Понятно, что он только ее и ждал.

— Похоже, у нее появился богатый ухажер, — желчно заметил господин Вельтье. Он презрительно скривил губы. — Ну и потрепанный у нее видок. Как у использованной шлюшки.

Это была наглая ложь. Санди выглядела потрясающе в джинсах и черной кожаной куртке, как и все в ее компании. И у нее был самый яркий макияж. Она смеялась, посматривая по сторонам и тщательно избегая нас взглядом. Ясно, что она заметила господина Вельтье.

— Меня осенила идея, — Вельтье опять подтолкнул локтем Бенедикта. — Вы бы могли с ней поговорить.

— Будет лучше, если вы сами поговорите с ней.

— Это бессмысленно. Судя по ее дурацкому виду, у нее месячные и она на всех бросается.

— Но тогда она и на меня бросится, — рассудительно заметил Бенедикт.

Господин Вельтье сделал вид, что задумался.

— А что, если… — лицемерно спросил он, — ваша подруга поговорит с ней, как женщина с женщиной.

— Что скажешь на это? — обратился ко мне Бенедикт?

— О чем я должна с ней говорить? Я всего два раза видела Санди.

— Поинтересуйтесь, завела ли она нового любовника, — пробормотал Вельтье.

Интересно, как он себе это представляет?

— Просто подойди к ней и поздоровайся, — посоветовал Бенедикт.

Что мне оставалось делать? Я сходила в туалет, не решаясь сразу приблизиться к ослепительной Санди. Ее бордовая помада смотрелась шикарно, моя, бесцветная, выглядела рядом с ней слишком скромно.

Опустив глаза, я приблизилась к ней.

— Привет, Санди, мы ведь знакомы, — поздоровалась я.

Санди взяла под руку улыбающегося белокурого гиганта, словно сошедшего с рекламы зубной пасты, и демонстративно отвернулась.

Я попыталась сделать вид, будто просто хотела постоять у стойки. Это мне плохо удалось, и я со стыдом уползла к своему столику.

Вельтье кипел от злости.

Бенедикт подмигнул мне:

— Слушай, Виола, принеси мне, пожалуйста, пачку сигарет.

Понятно, Санди стояла возле автомата с сигаретами. Ладно, попробуем еще раз.

Перед автоматом я бесконечно долго искала подходящую монету. Потом изображала, что нужного мне сорта нет, и я раздумываю, какие взять. Я торчала за ее спиной, пока Санди не обернулась, уверенная, что я давно ушла.

— Привет, Санди, господин Вельтье хотел бы знать, как ты поживаешь, — скороговоркой проговорила я.

— В гробу я видела господина Вельтье, — Санди отвернулась.

— Она не хочет со мной разговаривать, — сказала я господину Вельтье. — Хватит с меня.

Он посмотрел на меня с такой ненавистью, что мне стало страшно.

— Может, лучше вам поговорить, — переключился он на Бенедикта. — Вы пользуетесь успехом у женщин.

Бенедикт ухмыльнулся:

— Да что вы? Вот об этом, пожалуйста, поподробнее.

Вельтье только яростно сверкнул глазами.

— Ах, господин Вельтье, — вздохнул Бенедикт, взял свой бокал пива и отправился в сторону сигаретного автомата.

По крайней мере десять минут его не было видно. Санди тоже. Я молча сидела рядом с Вельтье и таращилась в полупустой бокал с тепловатой «Пина Колада». Вельтье был так разочарован во мне, что я не могла выставить его еще на один бокал. А если бы я допила то, что осталось, ему пришлось бы заказать еще.

Наконец вернулся Бенедикт с какой-то девушкой. У нее было по меньшей мере десять килограммов лишнего веса. Чересчур узкие джинсы странно деформировали ее полные ноги. Сильно облегающий свитер, очевидно, должен был продемонстрировать, что выпуклость на груди чуточку больше, чем жировая подушка на животе. Она выглядела абсолютно бесформенной. Картину дополняли жирные волосы и угри на носу и щеках.

— Я привел вам Уту, — объявил Бенедикт. — Ута — лучшая подруга нашей Санди.

Я про себя окрестила ее Бесформенной Утой.

— Привет, Гвидо. — Бесформенная Ута подставила Вельтье угреватую щеку для поцелуя.

Я подивилась: по какому принципу Санди выбирает себе подруг? Первая красавица никогда не выберет в подруги вторую красавицу, слишком велика конкуренция. Она никогда не выберет и самую безобразную, с этой никто не хочет иметь дела. Скорее, предпочтет вторую по уродству. По такому принципу выбирала своих придворных дам и принцесса Диана. Эта дружба весьма постоянна, потому что от нее выигрывают обе стороны: первая красавица получает от второй уродины обожание без тени зависти, а на фоне страшненькой красивая женщина выглядит еще ослепительнее. Некрасивая подружка тем более выигрывает, все заинтересованные в благосклонности первой красавицы должны быть милы и к ней, чтобы не лишиться этой благосклонности.

Придя в себя, Вельтье спросил:

— Ута, хочешь «Пина Колада»?

— Нет, я принципиально все заказываю и оплачиваю сама, — ответила Ута, словно иначе ей не спастись от опасных приглашений. Столь же решительно она заявила: — Я считаю, между вами все кончено. У Санди другие планы.

Бесформенная Ута показала на Бенедикта:

— Мы с Санди только что ему это втолковывали. — Она многозначительно посмотрела на господина Вельтье. — Дело в том, что на уроке социологии мы прорабатывали тему «Этические ценности и нормы» и разыгрывали в лицах различные житейские ситуации. Санди выяснила, что ваша связь не представляет для нее этической ценности и что у ее семьи эта ценность выше. Эта тема вообще жутко увлекательная.

— Что это за дурацкие игры? — господин Вельтье вцепился в свой бокал.

— Ну я же сказала: наша учительница по социологии в форме игры разбирала разные жизненные ситуации по теме «Этические ценности и нормы».

— Как в нее играют? — Вельтье пытался сконцентрироваться, но у него это явно не получалось.

— Одна ученица должна была изображать возлюбленную женатого мужчины, отца семейства, и перечислить все преимущества, которые у нее есть. А другая — продумать преимущества, которые имеешь, выходя замуж девственницей.

— Ну и?.. — никак не мог понять Вельтье.

— Я взяла на себя роль возлюбленной женатого мужчины, — сказала Ута так естественно, будто эта роль ей на роду написана.

— Ты?! — у Вельтье глаза вылезли на лоб.

— Санди играла роль девушки, которая хочет выйти замуж девственницей.

— Санди? Почему именно Санди? — это повергло господина Вельтье в еще большее замешательство.

— Иначе это не было бы настоящим проникновением в ситуацию, — пояснила Бесформенная Ута.

Бенедикт попытался растолковать господину Вельтье:

— Если я правильно понял, каждый участник игры должен представлять позицию, лично ему чуждую, благодаря чему он учится понимать аргументы других.

— Верно, — подтвердила Бесформенная Ута.

— Но как Санди может выходить замуж девственницей? — горячился господин Вельтье.

— До тебя всегда так долго доходит? — хихикнула Ута. — Санди взяла эту роль, потому что она единственная в классе жила с пожилым женатым мужчиной.

— Я не пожилой, мне сорок пять, — обиделся Вельтье.

— Мой отец моложе тебя и все равно очень старый, — стояла на своем Ута.

Вельтье весь как-то сник, как проколотый воздушный шар.

— Расскажи, о чем конкретно шла речь в вашей игре, — попросил Бенедикт.

— Значит так! Мне было легко вживаться в образ возлюбленной старого папаши, потому что у меня богатая фантазия. Я доказывала, что лучше иметь мужчину с деньгами, чем жить с родителями. И что разумнее накопить до замужества сексуальный опыт, потому что потом есть с чем сравнивать. Что-то там было еще… — Она задумчиво почесала прыщ. — Ах да, социальный статус. Мой социальный статус был бы выше, чем у девчонок, не имеющих друга.

— А теперь я расскажу, что ответила я, — раздался за моей спиной чей-то голос. Я обернулась. Это была Санди собственной персоной. — Я сказала: «Почему я должна жить второй женой во второй квартире, все время трахаться в ущерб учебе, а потом провалить экзамены, аттестат и загубить себе будущее?»

— Точно, именно так она и сказала, — подтвердила Ута. — А еще то, что работа в салоне не имеет никакой этической ценности. Зачем покупать себе шмотки, которые нравятся только старым мужчинам?

Рядом с Санди стоял давешний белокурый гигант с рекламной улыбкой. Он держал руку на ее талии и внимательно разглядывал господина Вельтье, словно тот был пластиковой фигурой в натуральную величину, выставленной как учебное пособие на уроке социологии. Наконец он произнес:

— Если я не ошибаюсь, это и есть тот женатый тип, с которым ты жила раньше?

Закрыв глаза, Санди еле слышно вздохнула:

— Пожалуйста, не напоминай мне об этом. — Потом объяснила господину Вельтье: — Это Хансик.

— Новый хахаль? Он лучше меня в постели? — пробурчал господин Вельтье.

Хансик кивнул:

— Я бы счел вполне корректным утверждение, что я лучше вас в постели. Как известно, мужчины достигают апогея своих сексуальных возможностей между двадцатью и двадцатью пятью годами. У женщин этот апогей приходится примерно на тридцать лет.

Господин Вельтье мог лишь бурчать себе под нос:

— Он не лучше в постели.

— Он лучший ученик по биологии! — вмешалась Санди. — Неужели ты этого не понимаешь? Хансик помогает мне в учебе. Что же мне, из-за биологии проваливать аттестат? Мой аттестат мне важнее, чем твой половой кризис. А жить я могу и у родителей. Там хоть не надо прибираться, как в твоей квартире. Мы с Хансиком — равноправные партнеры. Я ему помогаю по английскому! — Она нежно чмокнула Хансика в подбородок.

— «Я люблю тебя сильней, чем могут передать слова, моя любимая», — продекламировал Хансик.

— Это из «Короля Лира», — с гордостью пояснила Санди, — но в этом ты тоже ни черта не понимаешь.

— Он не лучше в постели, — бормотал господин Вельтье.

— Большое спасибо за беседу, — кивнула Санди и отчалила в обнимку с Хансиком, засунув свою руку в задний карман его брюк.

Не успели они отойти, как Бесформенная Ута начала утешать господина Вельтье:

— Может, ты вовсе не хуже в постели, но он сильнее в биологии, это ты должен признать. — Она погладила господина Вельтье по руке. Но тот уже ничего не соображал. — Заказать тебе «Пина Колада»? — участливо предложила Ута. — Отец дал мне сегодня сорок марок.

— Сорок марок? — от своего я никогда столько не получала.

— Отец не хочет, чтобы меня содержали мужчины, — пояснила Ута и опять почесала прыщик.

— Он не лучше в постели, — как заезженная пластинка нудел господин Вельтье.

Бенедикт поднялся.

— Самое время всем отправиться в постель.

Бесформенная Ута намекнула было, что господина Вельтье нельзя в таком состоянии отпускать без утешения, но мы проявили жестокосердие. Вельтье был доставлен на такси в свое семейное гнездо. Он был слишком пьян, чтобы найти ключи от квартиры.

Бенедикт позвонил. Госпожа Вельтье открыла сразу, словно поджидала мужа за дверью.

— Возвращаем вам вашего супруга, — сказал Бенедикт.

— Какая глупость — выходить в такую стужу без шарфа! — начала она отчитывать мужа.

— Потерял я его, потерял, — смиренно бормотал тот.

 

28

В новогодний вечер мы поехали колесить на нашем новом «БМВ». Без Норы — она была с Мерседес на новогоднем представлении в театре оперетты. Пыталась, конечно, уговорить и Бенедикта, но он отказался. Отлично! Моя последняя победа над Норой в этом году.

Когда в нашем магнитофоне Мэрилин Монро опять запела: «Хочу, чтобы ты любил меня, и только ты, никто другой, лишь ты…» — я задумалась: что пожелать себе, кроме любви Бенедикта, в новом году? Меня одолевала тревога: сколько времени пройдет после объявления результатов конкурса и до того, как дядя Георг возьмет меня на работу? Бенедикт сказал, чтобы я не беспокоилась — он сможет дать мне столько денег, сколько нужно, и мы еще раз серьезно попросим Меди отсрочить на какое-то время плату за комнату.

По телефону из машины мы позвонили моим родителям. Отец воскликнул:

— Счастливого Нового года, и вообще всего хорошего, — и добавил, что краток, потому что звонить по автомобильному телефону — страшно дорого. Мать тоже пообещала быть краткой и принялась подробнейшим образом рассказывать, что в этом году они проводят праздник не с Энгельгардтами, как обычно, а с Сольвейг. Да, только они и Сольвейг, потому что Аннабель на новогодней вечеринке в своей новой группе «Помоги себе сам». Это такая группа для матерей, дети которых пойдут в школу в ближайшие два года. Там матерей учат, как прожить несколько часов без ребенка. Это официальная группа самопомощи для слишком чадолюбивых матерей. Вся семья должна включиться в процесс лечения. Аннабель делает большие успехи. Она даже была согласна после вечеринки, на которую были приглашены только матери, — без детей, между прочим! — поехать одна домой и на всю ночь оставить Сольвейг у бабушки и дедушки. Но мой отец категорически против того, чтобы Сольвейг спала в супружеской кровати между бабушкой и дедушкой. Только поэтому Аннабель придется заехать за Сольвейг. Аннабель уже два часа без Сольвейг и звонила всего один раз. В порядке исключения я была рада услышать вопль Сольвейг: «Я хочу говорить по телефону!» Это избавило меня от дальнейших дифирамбов в адрес Аннабель.

Потом Бенедикт позвонил господину Вельтье и пожелал ему, чтобы новый год был лучше старого. Вельтье на это ответил:

— Мне на все наплевать!

Я прижалась ухом к другой стороне трубки: Вельтье говорил неестественно медленно, словно оглушенный большой дозой транквилизаторов. Он рассказал, что решил как можно быстрее сдать вторую квартиру, чтобы зря не платить аренду. Ему пришла в голову идея спросить Детлефа Якоби, который хотел уйти от этой мегеры Тани. И он позвонил ему. Детлефа не было дома, только его мегера. Ей он ничего не сказал. Потом перезвонил, и Детлефа опять не оказалось. Мегера сказала, что понятия не имеет, когда тот вернется. Сегодня после обеда повторил попытку, и Детлефа опять не было. Тогда он рассказал мегере, что его квартира освободилась. Заинтересует ли это Детлефа? А Таня вдруг обрадовалась и заявила, что это замечательно и Детлеф, разумеется, снимет квартиру. И немедленно. Подруга была на удивление любезна и очень благодарила его. Сразу же после этого перезвонил Детлеф. Он даже готов купить кровать, которую Вельтье приобретал специально для этой квартиры. Так что во всей истории было хоть что-то хорошее.

— Что именно? — с иронией спросил Бенедикт. — Что Детлеф взял кровать или что они расстаются с Таней?

— А мне на все наплевать, — снова ответил господин Вельтье.

— Тогда до вторника, — Бенедикт нетерпеливо взглянул на часы, но Вельтье продолжал так же мучительно медленно:

— Надеюсь, можно будет вернуться к более или менее нормальной работе. Эти внебрачные отношения ужасно мешают.

— Тогда до вторника, — повторил Бенедикт и повесил трубку. Он посмотрел на часы. — Этот разговор обойдется мне марок в пятьдесят! Я бы не удивился, если бы Вельтье специально говорил так долго, из зависти к моему автотелефону. Он жутко рад, что Детлеф и Таня тоже расстались. Теперь он не чувствует себя единственным неудачником и может утверждать, что не отстает от общей тенденции.

Я сказала, что это ужасно — находиться в окружении разорванных связей. На что Бенедикт заметил:

— Если рвутся непрочные связи — это даже хорошо.

Тут он прав. Счастливые, мы въехали в Новый год.

 

29

После Нового года у меня не было денег на продолжение ремонта. Так что и дома я осталась безработной.

Когда мы попросили Мерседес отсрочить плату за комнату, она заявила, что твердо рассчитывает на эти деньги. Если она своевременно их не получит, ей придется платить в своем банке драконовские пени. Но тут же согласилась на отсрочку, когда я пообещала возместить и пени тоже. Лучше уж платить Мерседес, чем доить моего отца.

Бенедикт дал мне денег на текущие расходы, но теперь за завтраком и ужином Нора изводила нас информацией о распродажах по сниженным ценам. Где-то салями была на тридцать пфеннигов дешевле, чем в супермаркете, куда я хожу; там сыр аж на пятьдесят пфеннигов дешевле; а масло всюду дешевле того, что покупаю я. Нора осуждающе смотрела на баснословно дорогое масло, намазывала его на хлеб и вздыхала:

— И все это из твоих денег.

Мне стало ясно, что я должна как можно скорее подыскать себе временную работу, хотя бы на один-два месяца.

Я просмотрела все газеты, не требуются ли где-нибудь дизайнеры по интерьеру. Ничего. Разумеется, ничего. Я с болью вспомнила о том, что дизайнер по интерьеру — это красивая, типично женская профессия, и поэтому считается особенно ненужной. В отличие от нее архитектор — типично мужская профессия, и поэтому законом предписывается не строить без архитектора ничего, что размерами превосходит скворечник. У нас в институте одна феминистка написала на стене: «Мир уродлив, потому что без архитектора не разрешается ничего построить. Он был бы прекраснее, если бы без дизайнера не разрешалось ничего обустроить». С одной стороны, я нашла это несколько преувеличенным, с другой — в общественном сознании мир действительно поделен на мужскую и женскую сферы. Мужчинам принадлежит внешний мир, женщинам — внутренний. Мужчины распоряжаются общественными учреждениями, женщины — обстановкой квартиры. Все, что относится к мужской сфере, — более высокая материя. А сейчас у меня не было места даже в своей собственной сфере. Я чувствовала себя никому не нужной.

Утром я поехала в город, облазила все строительные и хозяйственные фирмы и магазины, в надежде увидеть объявление «Срочно требуется дизайнер по интерьеру». Но лишь на двери дешевого супермаркета висело: «Требуется кассирша на почасовую работу», а у витрины гриль-бара был приклеен заляпанный жирными пятнами клочок бумаги: «Требуется женщина для разделки и жарки». В окошко я понаблюдала, как пожилая женщина снимала вилкой с вертела прижатых друг к другу жареных цыплят, делила их пополам или на крылышки и ножки и складывала в ящик-термос. Гадость! Что, если какой-нибудь коллега Бенедикта увидел бы меня за таким занятием, или, что еще хуже, Анжела? Это было бы убийственно для репутации Бенедикта, да и для моей.

Тем не менее я не могла оторвать взгляда от цыплят, потому что страшно проголодалась. Но полцыпленка в моей ситуации — непозволительная роскошь. Я позволила себе порцию картофеля во фритюре с большим количеством майонеза. Этим тоже можно наесться.

Я поехала домой, и тут повалил снег — впервые за эту зиму. Наш пригород превратился из серой унылой местности в скучное место. Снег прикрыл унылые коричневые крыши, а крохотные садики смотрелись как один большой белый сквер. Все было словно только что отремонтировано заново. Лишь въедливо скребущие снег лопаты нарушали иллюзию совершенства.

За несколько домов от нашего чистила снег какая-то женщина. Когда я увидела, что она примерно моего возраста, мое сердце подпрыгнуло: мне сразу захотелось познакомиться с соседкой.

— Добрый день! Хорош снежок, не правда ли? — радостно произнесла я и остановилась.

— Замечательный, Лара-Джой вне себя от радости, — сказала женщина и показала на ребенка чуть поменьше Сольвейг, сидевшего у обочины и собиравшего снег в кучки.

— Как ее зовут? — я не разобрала имя.

— Л-а-р-а — черточка — Д-ж-о-й. Джой — значит радость. Потому что моя малышка для меня — радость.

На Ларе-Джой была грязная ярко-красная курточка, ярко-зеленая шапочка с ярко-желтым помпоном и грязно-желтые варежки. Я наклонилась к ней:

— Привет, Лара-Джой, я Виола.

Она подняла голову. Из-под шапки выбивалась соломенная челка, а из маленького курносого носа тек сопливый ручей. Она посопела и сказала:

— Пливет.

— Какая очаровашка, — сказала я, — сколько ей лет?

Она выглядела как ребенок из рекламы детской одежды. Правда, у рекламных детей не бывает грязных курток и сопливых носов.

— По Ларе-Джой никогда не догадаешься, она так опережает своих сверстников, — ответила мать девочки и гордо улыбнулась. — А сколько лет твоему ребенку?

— У меня нет детей.

Уголки ее рта мгновенно опустились. Она испуганно посмотрела на меня, подошла к девочке и взяла ее на руки, словно испугавшись, что я, бездетная, захочу похитить Лару-Джой. Ребенок оставался абсолютно спокойным.

— У моей сестры тоже есть дочь, ей примерно столько же лет, — успокоила я ее.

— Ах вот как, — страх ушел из ее глаз. — Твоя сестра тоже живет здесь?

— Нет. — Она замужем?

Совсем в духе Аннабель я ответила:

— Конечно нет. Она же не такая дура, чтобы выходить замуж из-за ребенка.

Соседка посмотрела на меня крайне доброжелательно.

— Словом, у тебя есть опыт общения с детьми, которые растут без отца?

— Еще какой! — Я вдруг обрадовалась, что знаю Аннабель. Правда, тут же вспомнила, что Аннабель — моя сестра, а Сольвейг — порядочная дрянь. Однако решила похвастаться: — Моя сестра не знает даже имени отца ребенка.

Это произвело на соседку неизгладимое впечатление.

После профессиональной неудачи первой половины дня мне было приятно купаться в лучах славы моей сестры, и я снисходительно спросила:

— А ты знаешь отца своего ребенка?

— Знать-то знаю, но мы уже целую вечность не встречались. — Она поцеловала Лару-Джой в губы. А потом вдруг начала раскачиваться. Она стояла, широко расставив ноги, как писающий мужчина. Потом ее бедра задвигались быстрее, как у мужчины, занимающегося сексом. Мне было неудобно на нее смотреть. Опустив глаза, я водила ногой по снегу и рассказывала, что приехала сюда с другом всего несколько месяцев тому назад и скоро буду работать дизайнером по интерьеру.

— Какой ты знак? — неожиданно спросила соседка.

Я была так сбита с толку ее вопросом, что не сразу вспомнила:

— Близнец.

— Мы Львы, — ее улыбка не оставляла сомнений: учеными и многовековой практикой доказано, что рожденные под знаком Льва лучше любых дизайнеров по интерьеру. Ясно, что означал ее вопрос: все, что я рассказала о своей жизни, было не более чем компенсацией за неудачный знак.

Она еще быстрее задвигала бедрами.

— Я тоже начинала учиться, но к счастью, вовремя поняла, что вся эта вонючая теория ничего не дает.

Я только сказала:

— То же самое говорит и моя сестра. — У меня не было желания извиняться за свою законченную учебу.

Она опять поцеловала Лару-Джой в губы и воскликнула:

— Какие же у тебя вкусные сопли! — И с сияющей улыбкой добавила: — Дети любят есть свои сопли, потому что они сладкие.

Я попыталась улыбнуться, хотя к горлу подступала тошнота. Чтобы избавиться от этого ощущения, я схватила лопату, прислоненную к забору, и немного поскребла снег. Лопата тут же выскользнула у меня из рук и со звоном упала. Это почему-то понравилось Ларе-Джой. Она показала на лопату и трогательно засмеялась. Я еще раз уронила лопату, и еще, и Лара-Джой восторженно произнесла: «Бух-бух-бух!»

— Потрясающе! Она заметила, что лопата упала именно три раза! — с гордостью воскликнула мать. Потом очень приветливо сказала мне: — Хорошо бы она привязалась к тебе. А то здесь живут только старые пердуны, которые не знают, что такое жизнь матери-одиночки. Старики в нашем доме не хотят понять, что я не могу чистить снег. Нельзя же держать ребенка часами на морозе! Так что если ты тоже живешь на этой улице, могла бы иногда приходить и сидеть с девочкой. Я бы тебе платила.

— Хорошо, — с радостью согласилась я.

— Устала, — объявила Лара-Джой.

— Моя бедная крошка! Пойдем, пусть этот глупый снег лежит здесь, а мы ляжем в кроватку.

Я донесла ей лопату до входной двери. Она показала на почтовый ящик:

— Это мы, — на ящике было написано: «Лара-Джой и Катарина Хуфнагель». Внизу была приклеена листовка «Атомная энергия — спасибо, не надо».

— Я дам тебе свой телефон. — Я нацарапала свое имя и номер телефона на обратной стороне чека, оказавшегося у меня в кармане.

— Я поговорю с Ларой-Джой про вариант с няней, — сказала Катарина, — но сейчас она должна переварить впечатления от прогулки под снегом.

— Ты можешь позвонить мне в любое время. — Я помахала обеим.

Было бы идеально иметь подругу на своей улице. Можно почаще встречаться. И Лара-Джой — куда более приятный ребенок, чем Сольвейг. Няней, правда, много не заработаешь, но как-то можно перебиться пару недель, приходя сюда днем, пока Бенедикт на работе. Иногда идеальные решения лежат там, где их не ищешь, — рядом.

 

30

Всю ночь шел снег. И конечно, чистка снега была возложена на меня. За завтраком Нора объявила, что соскребать снег — величайшее удовольствие, и мечтательно вспомнила о тех временах, когда Бенедикт помогал ей с маленькой красной щеткой.

— Иначе тебе совсем нечего делать, — не удержалась она.

Я счищала снег медленно в надежде привлечь внимание Катарины и Лары-Джой. Но они не пришли. Днем, по дороге в магазин, я увидела, что перед домом Катарины снег так и не убран. Меня подмывало позвонить в их дверь, но я передумала, чтобы не выглядеть чересчур назойливой.

В полчетвертого моя сдержанность была вознаграждена: позвонила Катарина.

— Это я, мама Лары-Джой, если еще помнишь.

— Конечно, Катарина. — Я была очень рада.

— Лара-Джой находит идею с няней подходящей.

— Блеск!

— Если у тебя сейчас есть время, сразу приходи.

Конечно, у меня было время.

Они жили на мансардном этаже. На двери квартиры был наклеен огромный плакат «Атомная энергия — спасибо, не надо». Квартира состояла из двух комнат со скошенными стенами и кухней. Все двери были сняты, даже в туалет. Катарина явно была приверженкой просторных жилых помещений, что вполне соответствовало ее знаку зодиака. Конечно, при наличии маленького ребенка квартира, состоящая из одной большой комнаты, имеет то преимущество, что отовсюду видно, чем занимается малыш. Но в этой концепции есть и свой недостаток: если в одном углу беспорядок, то и вся квартира выглядит неубранной. В этой квартире такой проблемы не существовало: здесь повсюду царил кавардак. На холодильнике валялась одежда, на столе в одной из комнат, возле швейной машинки, штабелями была наставлена грязная посуда, а под столом стоял детский велосипед.

«Если верно утверждение, что мир возник из хаоса, — подумала я, — то здесь хаос решил стать квартирой. Пройдя пару метров до второй комнаты, я наступила на печенье, лежавшее на полу под колготками. Катарина сказала:

— Если имеешь ребенка, то надо целыми днями прибираться. Но я хочу избавить Лару-Джой от этой дрессировки.

В другой комнате стояла широкая кровать с мятым красивым бельем, а перед ней — дорогой, очень большой телевизор. В постели лежала голая Лара-Джой и нажимала подряд на все кнопки пульта дистанционного управления. Я приветствовала ее с таким жаром, словно она была моей первой внучкой. Девочка в ответ мило засмеялась:

— Пливет.

— Ты какой свитер хочешь сейчас надеть? — спросила Катарина.

— Лефилетовый, — Лара-Джой продолжала переключать программы.

— Лефилетовый? Ты имеешь в виду свитер, который подарила Лиля? Или бабулин? — Катарина подняла с пола маленький зеленый свитер. — Этот вряд ли. Это она не захочет надевать. — Она бросила его обратно на пол. Потом подняла другой и тут же бросила обратно. — Этот слишком тонкий, он летний. — Потом нашла еще два и спросила Лару-Джой, не их ли она имела в виду. Но та потрясла своей белокурой головкой и приветливо сказала:

— Лефилетовый.

У меня было время осмотреться. На скошенных стенах повсюду были наклеены разноцветные отпечатки больших и маленьких ладоней, иногда рядом, иногда друг на друге — красные, оранжевые, зеленые и желтые, явно принадлежащие Катарине и Ларе-Джой. Тут же плакат, оставшийся от демонстрации против атомной энергии. В груде вещей на полу, между весами и карманным калькулятором, я обнаружила куклу Барби в джинсовом платье, на котором грубыми стежками была пришита эмблема «Атомная энергия — спасибо, не надо».

— Ты имеешь в виду мой синий свитер с люрексом? — продолжала выяснять Катарина у дочери.

— Нет, лефилетовый, — твердо стояла на своем Лара-Джой.

— Может, она хочет сказать «фиолетовый»? — предположила я.

— Да, фиолетовый, — подтвердила девочка.

— Ты имеешь в виду фиолетовый свитер? — огорошенно переспросила мать.

— Да, — сказали мы одновременно с Ларой-Джой, и я возгордилась, что правильно поняла желание девочки.

— Когда ты была крошкой, у тебя действительно был фиолетовый свитер. Как ты еще это помнишь! — От удивления Катарина плюхнулась на кровать. — Но фиолетовый свитер тебе слишком мал, ведь ты уже такая большая! — Она наглядно продемонстрировала разницу в размерах между маленькой Ларой-Джой и теперешней. Дочка на нее не смотрела, телевизионные новости были куда интересней. Я села рядом с телевизором на самодельный, сколоченный из светлой древесины ящик с игрушками.

И, словно без этой информации я не смогла обойтись, Катарина доверительно шепнула:

— Лара-Джой, когда родилась, была 52 сантиметра в длину и весила 3013 граммов! Вот намаялась, пока рожала ее! И была совсем одна.

— А отец Лары-Джой не был при родах?

— Этот прохиндей оказался трусом! Сказал: если уж моя мать не идет, ему и подавно не надо. Ему, видишь ли, становится плохо при виде крови. К тому же при родах большинство женщин испражняется, и ему это противно.

— Притом что это самая естественная вещь в мире, — быстро ответила я, чтобы она не заметила, что мне эта картина тоже внушает отвращение.

— Только мой папаша рвался присутствовать при родах. Но мать сказала: если пойдет отец, она не придет ни за что. Мои родители в разводе и ненавидят друг друга. Так что мне пришлось отказать отцу. Я подумала, лучше уж пусть будет мать, у нее как-никак есть опыт в таких делах. У меня уже начались схватки, когда пришла медсестра и сказала, что позвонила моя мать. Она не может прийти, потому что не знает, что надевают на роды, ведь там ненароком можно испачкать костюм от Эскадо. — Рассказывая все это, Катарина ни разу не взглянула на меня. Ее взгляд все время был устремлен на Лару-Джой, которая так же сосредоточенно смотрела в телевизор.

Чтобы не показать своего замешательства, я решила рассказать, как появилась на свет Сольвейг:

— Когда сестра рожала свою дочку, моя мать была при этом и испакостила ей все роды. Она купила не те кассеты для видеокамеры, и ей пришлось одалживать карманную фотокамеру у другой группы рожениц, которым еще не пришло время. Мать смазала все кадры или случайно закрывала пальцем объектив. Ни один снимок не получился. У сестры была тяжелая послеродовая депрессия, потому что она никому не могла показать фотографии рождения Сольвейг.

— Матери бывают такими жестокими, — мрачно проговорила Катарина.

— А что теперь с отцом Лары-Джой? — поинтересовалась я, преисполнившись желания прекратить разговоры на тему родов.

Катарина не ответила.

— Лара-Джой, а как ты смотришь на то, чтобы надеть красный свитер, в котором ты была вчера?

Лара-Джой была согласна и на этот вариант. Без возражений и не отрывая взгляда от телевизора, она позволила надеть на себя красный свитер. Лара-Джой была спокойным милым ребенком — Сольвейг на ее месте уже давно бы билась в истерике. Когда свитер был надет, я сделала вторую попытку:

— А что поделывает отец Лары-Джой?

— Гребет деньги. — Она презрительно пояснила: — Этот говнюк — инженер-строитель АЭС.

— А, вот в чем дело, — протянула я.

— Да, такой вот говнюк.

— Почему же ты забеременела от него? — Мне самой было противно от любопытства.

Не спуская глаз с Лары-Джой, она ответила:

— Понимаешь, для матери принципиально важно направить склонности, которые ребенок получил от такого отца, в позитивное, неагрессивное русло.

— Ты считаешь, она унаследовала склонность стать инженером-строителем АЭС?

Катарина только пожала плечами.

— А как в остальном сложилась его жизнь?

— Говнюк женился.

— У него есть еще дети?

— Нет, в том-то вся и штука. Он женился на кастрированной карьеристке. Был вынужден жениться, дама отказывалась жить с ним нерасписанной.

— И он взял да женился? — удивилась я.

— Говорю же тебе: она его заставила. — Катарина встала. — Посмотри, пожалуйста, за Ларой-Джой, мне нужно в туалет. — Ларе-Джой она сказала: — Мама делает а-а.

Потом из туалета без двери я услышала, как она это делает. Громко и отчетливо Лара-Джой повторяла:

— Мама делает а-а.

Какое счастье, что из дальней комнаты не видно открытого туалета! Неужели я должна присматривать за Ларой-Джой, как это делает Катарина: неотрывно пялиться на нее? Что будет, если я хоть ненадолго спущу с нее глаз? Лара-Джой сейчас смотрела рекламную викторину и искренне радовалась за победительницу, выигравшую четыреста девяносто пять марок.

— Ты любишь смотреть рекламу? — спросила я ее.

— Да, — односложно ответила девочка.

— Мама делает а-а, — крикнула Катарина из туалета. — Хочешь тоже а-а?

— Нет, — ответила Лара-Джой.

Раздался шум спускаемой воды. Но Катарина опять закричала:

— Мама снова делает а-а, — по крайней мере, это было не так звучно.

Вернувшись, Катарина объяснила:

— С ее рождением у меня начались проблемы с пищеварением.

Я показалась себе слишком чопорной. Никогда не умела говорить с чужими людьми так свободно и естественно об отправлениях своего организма. Даже с гинекологом. Может, это приходит, когда появляются дети, подумала я. Ведь если можешь в подробностях говорить о родах, несложно перейти и ко всему остальному.

— Ты какие слабительные пьешь? — спросила Катарина.

— Никаких. — Я поправилась: — Я хочу сказать, только естественные: биологически усваиваемые вещества. — Надеюсь, что не сказала ничего глупого. С чего это она интересуется слабительными?

Катарина промолчала. Не отрывая взгляда от Лары-Джой, она сунула руку под кровать, нащупала там щетку для волос и расчесала волосы сначала дочери, а потом себе.

— Я думаю, мне пора идти, — сказала я, — мой друг скоро придет домой.

— А тебе не противно, что ты всегда должна быть на месте к его приходу? Я бы этого не выдержала.

— Нет, такой проблемы у нас нет. — Что я могла еще сказать? В ответ на мое «до свидания», Лара-Джой одарила меня лучезарной улыбкой. Поскольку она явно была довольна мной, я тут же сказала: — Значит, если тебе понадобится няня, позвони мне.

— Хорошо, — согласилась Катарина.

Когда она направилась со мной к двери, Лара-Джой спросила:

— Мама, ты делаешь а-а?

Конечно, сегодня была всего лишь пристрелка, и я не могла потребовать гонорар. В принципе не должно быть никаких проблем с Ларой-Джой, она очень славная.

Однако Бенедикт неожиданно увидел проблемы:

— Надеюсь, работа няней и знакомство с молодой матерью не наведут тебя на неприятные мысли.

Я только посмеялась. Бенедикт как-то сказал, что о детях он подумает только после тридцати пяти, не раньше. Я была с этим полностью согласна.

 

31

На следующее утро, когда я перелистывала старый иллюстрированный журнал, мой взгляд упал на заголовок «Брачное предложение». Это была серия «Женщины в этом мире», и в подзаголовке стояло «Она сама сделала ему предложение!».

В статье я прочитала: «Тайна британского королевского дома, десятилетиями строго оберегаемая, теперь раскрыта. Легендарная королева Виктория, когда ей исполнилось двадцать лет, сама сделала предложение своему будущему супругу принцу Альберту!

Молодая Виктория была вынуждена решиться на этот необычный шаг, ибо, достигнув брачного возраста, уже была коронованной королевой Англии. Придворные указали королеве на то, что ей надлежит в срок подчинить сердечные дела государственным. Британская империя не может предоставить решение о свадьбе своей правительницы будущему принцу-консорту.

С тяжелым сердцем молодая королева покорилась этой роли, столь противоречащей ее женскому естеству. Теплым летним вечером 1839 года она пригласила в сад Букингемского дворца робкого немецкого принца Альберта Саксен-Кобургского. Легким движением руки она приказала придворным дамам удалиться.

Оставшись наедине с принцем Альбертом, королева спросила: «Хотите ли вы стать моим принцем-консортом?» Церемонию бракосочетания Виктория предложила провести 10 февраля 1840 г. Принц, не владевший ничем, кроме голубой крови, был так изумлен, что упал перед королевой на колени и попросил несколько дней на раздумье. Несмотря на необычное предложение руки и сердца, брак был очень счастливым. Любовь Альберта и Виктории подтвердилась рождением девятерых детей».

В моем календаре не было государственных дел, которые могли бы вынудить меня к такому шагу. Впрочем, если мы собираемся пожениться в мае, нам скоро надо будет подавать заявление. Я слышала, что май пользуется у будущих новобрачных особой популярностью. Но конец месяца наверняка еще свободен. В конце мая мой день рождения — чем не аргумент! Я заглянула в календарь: к сожалению, в этом году день рождения приходился на воскресенье, когда нужный мне отдел муниципалитета закрыт. На следующий день после дня рождения было бы тоже неплохо. Только как сказать об этом Бенедикту?

«Хотел бы ты стать моим мужем?»

«Могу ли я просить твоей руки?»

Это не годится, женщина такого не делает. Тот, кто утверждает, что женщины сегодня делают все, забыл, что они не могут делать предложение. Какая глупость: можно сказать «нет» сотне неподходящих мужчин, но нельзя самой спросить ответа у единственного и необходимого.

«Интересно, как это проделывает Лиз Тейлор?» — спросила я себя и перелистала все журналы в поисках ответа. Но так и не нашла.

 

32

Вечером — это было уже начало шестого — опять позвонила Катарина.

— Это я, мать Лары-Джой, — начала она так же, как вчера. — Ты могла бы зайти? Это срочно.

Была пятница, и Бенедикт приходил с волейбольной тренировки не раньше десяти. Этого я, впрочем, Катарине не сказала.

— Я могу прийти в любое время. — Даже кстати, что она позвонила так поздно. Из-за Норы! С тех пор как Бенедикт стал ходить на волейбол, Нора по пятницам ужинала у Мерседес, но всегда возвращалась домой раньше сына, будто боясь, что ее мальчик вернется в холодное пустое гнездо. И каждый раз, вернувшись, она спрашивала меня: «Бенедикт уже дома?» Неплохо, если хоть раз Бенедикт спросит Нору, дома ли я.

Дверь в квартиру Катарины была открыта.

— Входи! — крикнула она. — Это очень срочно! — Сама Катарина восседала на унитазе. — Лара-Джой сегодня так разошлась, что у меня за целый день не было ни минуты, чтобы сходить в туалет. Матерям вечно приходится отодвигать свои потребности на второй план. А теперь я выпила слабительное, потому что у меня жуткий запор.

Я стояла возле отсутствующей двери в туалет, спиной к Катарине, чтобы не видеть ее.

— Где Лара-Джой?

— У телевизора.

Лара-Джой сидела на кровати перед телевизором и ела печенье. Показывали «Улицу Сезам», и один из персонажей — крошечное чудовище — пело песенки о печенье. Лара-Джой улыбнулась мне и протянула шоколадное печенье.

— Кого ты больше всего любишь на улице Сезам? — спросила я.

— Больше всего я люблю сначала маму, а потом крошечное чудовище. — Она засмеялась, и я вместе с ней.

Когда Катарина опять начала издавать специфические звуки, я прибавила громкость телевизора. Примерно через полчаса — Катарина все еще сидела в туалете — я приглушила звук и крикнула ей:

— Кстати, почему ты не вышла замуж?

— Пока я была беременна, прохиндей говорил, что я шантажирую его ребенком, чтобы выйти за него замуж. А он не позволит себя шантажировать. После родов он упрекал меня, что я забочусь только о Ларе-Джой, а он больше ничего для меня не значит. — Наконец зажурчала спускаемая вода. Но Катарина не появилась. Она крикнула: — Если бы я делала все в угоду этому эгоисту, мне пришлось бы пестовать только его, а Лара-Джой была бы заброшена!

— Тебе хватает денег, которые ты получаешь от него?

— Я от него и пфеннига не возьму! Мне хватает тех денег, которыми накачивают меня мои родители, чтобы усыпить свою совесть. Они хотят сейчас компенсировать то, что никогда не находили для меня времени. Они актеры, но моя мать никогда не бралась за роль матери.

— И как ты представляешь себе ваше будущее?

Она опять спустила воду.

— Мое положение куда лучше, чем у той кастрированной карьеристки, на которой женился говнюк. У нее есть только он, а у меня — Лара-Джой. Ребенок остается у тебя навсегда. Мужчины же сбегают, когда им заблагорассудится.

Я задумалась.

Катарина наконец-то вернулась из туалета.

— Ну и процедура! Когда одна воспитываешь ребенка, нет времени даже покакать. В Америке заставляют платить штраф, если оставишь без присмотра ребенка младше шести лет. И только в нашем обществе, враждебно относящемся к детям, это разрешено. — Она уселась рядом с Ларой-Джой на кровать и стала пристально на нее смотреть.

— Я еще тебе нужна? — Что мне тут делать, смотреть на Лару-Джой с другого бока?

— Может случиться, что ты мне позже опять понадобишься. Слабительное не до конца подействовало. Иногда процесс пищеварения длится дольше, чем роды. Лару-Джой я родила быстро. От первых схваток до самого конца всего четыре часа шестнадцать минут. У некоторых женщин это длится гораздо дольше.

У меня не было охоты и дальше выслушивать подробности ее родов.

— Я еще не ужинала, — сказала я и поднялась. — Позвони мне снова, если я понадоблюсь.

— На уик-энд мы поедем в дом отдыха к моей матери, а на следующей неделе до вторника будем в доме моего отца. Дать тебе деньги сейчас?

— Нет. — Это невозможно. Я представила себе, что об этом сказала бы Аннабель. Она бы возмутилась, что нынче матери-одиночки должны платить даже за то, чтобы иметь возможность сходить в туалет!

По пути домой я размышляла дальше: для Катарины счастье — иметь того, кто тебя никогда не бросит. Конечно, это счастье. И разумеется, ребенок не может просто удрать, как мужчина. Ребенок не может развестись. Бывают бывшие друзья, бывшие мужья, но не бывает бывших детей. Но ребенок — не единственный путь к счастью. А самый надежный путь к счастью — не обязательно самый лучший.

Дома свет не горел — значит, Бенедикта и Норы еще не было. Только я закрыла дверь, зазвонил телефон. Что сказать, если Катарина опять вызовет меня поприсутствовать при очередной схватке со своей пищеварительной системой? С меня на сегодня довольно. И вообще, к черту эту работу. Пора заканчивать это знакомство, иначе она будет звонить мне всякий раз, когда ей приспичит в туалет. Только как ей об этом сказать? Сначала я вообще не хотела подходить к телефону, но на десятом звонке не выдержала…

— Хеллоу, это Анжела. Бенедикт дома?

Анжела!

— Нет, он на тренировке.

— Очень хорошо, — сказала Анжела. — У меня плохие новости.

— Что-нибудь случилось с Бенедиктом?

— Не впрямую. — Она выдержала многозначительную паузу: — С нами случилось.

— С нами?

— Бенедикт провалился на конкурсе со своим дурацким проектом. Его проект не вошел даже в первую пятерку. Официальные результаты будут объявлены лишь в понедельник, папа получил это по своим каналам.

— Это же катастрофа!

— Именно так и считает папа. — В голосе Анжелы появились угрожающие нотки.

— Пожалуйста, перезвони через час, к тому времени вернется Бенедикт.

— Я не горю желанием передавать плохие вести. Можешь сообщить ему об этом сама. — Она глупо захихикала. — В Древней Греции гонцам с плохими вестями отрубали голову. — Анжела захихикала еще глупее. — Мне моя головка пока нужна. Приветик!

Она всегда была коварной, злобной, расчетливой змеей. Вот свинство! Если Анжела не хочет быть горевестницей, чтобы не вызвать неприязнь Бенедикта, почему я должна?

Нет, Анжела, я тоже хитрая. Я еще стояла у телефона, когда пришла Нора.

— Бенедикт уже дома?

— Нет. — Разумеется, я ничего не сказала ей о звонке Анжелы.

Когда вернулся Бенедикт, Нора сразу бросилась к двери.

— Бенедикт, ты не поверишь, как мне пришлось торопиться в эту ужасную погоду, чтобы вовремя поспеть домой. Меди шлет тебе самый сердечный привет, она со своим ненаглядным на будущей неделе поедет во Францию, он ее пригла…

Стоя за Нориной спиной, я помахала Бенедикту, попыталась улыбнуться и сказала вполголоса:

— Позвони Анжеле, это срочно.

У Бенедикта был испуганный вид.

— Она с работы звонила? Когда?

— Недавно. Я не знаю, откуда.

— Наверное, из дома. Ее сегодня вообще не было в конторе. — Он вынул из «дипломата» записную книжку и направился в гостиную к телефону. Нора устремилась вслед за ним.

— Ненаглядный Меди…

— Дай мне позвонить! — Бенедикт был здорово раздражен.

— Да-да, конечно. — Нора тут же ретировалась из комнаты и закрыла перед моим носом дверь. Она пошла на кухню.

Я с бьющимся сердцем стояла у двери. У меня был комок в горле, даже больше чем комок — в конце концов, меня тоже касалось решение жюри. Опять ничего не получалось с моей работой. Что будет?

Через дверь мне было слышно почти каждое слово Бенедикта.

— О Господи! — воскликнул он. — Какие последствия?… Пожалуйста, не пугай меня еще больше… Ты считаешь, уже ничего нельзя изменить?… Я понимаю, это окончательное решение, тем не менее… я думал… — Охотнее всего я побежала бы к нему, чтобы утешить. Неожиданно Бенедикт засмеялся, и я перевела дух. Вскоре он повесил трубку.

Выйдя в коридор, он уже не смеялся. Бенедикт сел на лестницу и закрыл лицо руками. Я села рядом и обняла его.

— Не грусти, будет следующий заказ.

— Ах, следующий заказ. — Бенедикт еще крепче прижал руки к лицу. — Но что нам делать сейчас? И что будет со мной?

— Может, нам все же экономить на налогах? — робко предложила я.

— Что ты хочешь этим сказать? — уставился на меня Бенедикт в полном недоумении.

После такого вопроса я уже не рискнула пояснить, что имела в виду.

И второй раз за этот день я подумала: «Самый надежный путь к счастью — не обязательно самый хороший. Потому что счастье никогда не бывает чем-то постоянным, его надо завоевывать каждый день».

 

33

Что делать? Над этим вопросом мы бились все выходные. Бенедикт полагал: бессмысленно было бы сейчас предпринимать неимоверные усилия, чтобы подыскать мне работу. Через пару недель все может измениться, и никакой спешки нет. Завести сейчас с дядей разговор о моей работе — абсолютно невозможно. Бенедикт опасался, что дядя мог прийти в ярость и вышвырнуть его. Тогда мы оба остались бы без работы. Но как только дядя Георг чуточку оправится от проигранного конкурса, Бенедикт его обязательно спросит. Оставалось только ждать.

В понедельник днем, оказавшись в супермаркете у стойки с журналами, я прочитала на обложке одного солидного женского журнала: «Идете ли вы по пути к счастью? Знаете ли вы потенциал счастья вашего союза с партнером? Являетесь ли вы идеальной женщиной?» Я не раздумывая схватила журнал, нашла статью и прочитала:

«Целый ряд психологов и социологов опросили по нашему заданию 2000 мужчин в возрасте, благоприятном для вступления в связь или брак, о качествах идеальной женщины. Нас не интересовало, как должна выглядеть идеальная женщина, мы хотели знать, как она живет. Параллельно мы опросили две тысячи женщин об опыте их внебрачного союза или брака — деловых женщин и домашних хозяек, незамужних, замужних и разведенных. Мы исследовали, почему одни женщины считают себя счастливыми, а другие недовольны своей жизнью.

На базе этого исследования мы разработали тест, с помощью которого вы можете измерить свой личный потенциал счастья. Существует много путей к счастью. Наш тест поможет вам найти правильный путь».

Потом шел длиннющий тест на несколько страниц. Я купила журнал, помчалась домой и начала измерять свой потенциал счастья. Над вопросами было написано: «Только если вы будете честны с собой, то получите честный ответ. Пожалуйста, обратите внимание: при ответе на вопросы цвета очков поначалу не играют роли. Выписывайте все очки на полях. Желаем удачи!»

КАК ИЗМЕРИТЬ ПОТЕНЦИАЛ СЧАСТЬЯ ВАШЕГО СОЮЗА:

1. Как часто за прошедшие двенадцать месяцев вы надевали вечернее платье? За каждый вечер в вечернем платье вы получаете 5 очков.

Максимально 25 очков (розовый)

— Неужели нужно носить вечернее платье, чтобы быть счастливой? У меня его вообще нет. Хотя платье со звездами, которое было на мне в наш праздник по поводу окончания института, вполне сойдет за вечернее. У меня 5 розовых очков.

2. Сколько детей в вашей семье?

(оранжевый)

Один ребенок до семи лет — 40 очков, старше семи лет — 25 очков. Дети, больше не живущие в семье, — 10 очков.

У меня ноль очков.

3. Разделяете ли вы со своим партнером его специфические сексуальные пристрастия?

25 очков (лиловый)

Я заколебалась: имеются ли специфические сексуальные пристрастия, если оба партнера совершенно нормальны? Очевидно, нет. Ноль.

4. Можете ли вы самостоятельно заменить неисправную вилку в электроприборе?

5 очков (желтый)

Здесь я сумела заработать 5 очков.

5. Любите ли вы семью своего партнера так же, как свою собственную?

10 очков (оранжевый)

Тут мне ни светит ни одного очка. По сравнению с Норой моя мать — ангел. Если я когда-нибудь думала иначе, то ошибалась. А кто хуже: Мерседес или Аннабель? Далекое зло всегда кажется меньшим.

6. Какую косметику или парфюмерию вы применяете ежедневно?

(розовый)

Крем для лица — 1 очко.

Зубная паста — 1 очко.

Губная помада — 3 очка.

Пудра — 3 очка.

Румяна — 3 очка.

Бигуди/фен — 5 очков.

Тушь для ресниц — 3 очка.

Карандаш для глаз/тени для век — 3 очка.

Накладные ресницы — 10 очков.

Накладные ресницы? Нет уж, спасибо. Один раз на праздник в школе танцев я наклеила искусственные ресницы и не заметила, как одна отклеилась и прилипла к бровям. А одна девица закричала, что у меня на глазу сидит паук, и я чуть не упала в обморок. Кроме крема для лица и зубной пасты, мне ежедневно ничего не нужно. Всего 2 жалких розовых очка.

7. Подходит ли к вам одно из следующих утверждений?

А. У меня так много собственных денег, что в финансовом отношении я независима от своего партнера.

50 очков (зеленый)

Б. Мои собственные деньги делают меня если и не совсем, то все же частично независимой от партнера.

25 очков (зеленый)

Ноль очков, к моему глубокому сожалению.

8. Считает ли ваш партнер, что вы готовите лучше его матери?

20 очков (синий)

Нора не умеет готовить, я тоже. Но по крайней мере я не делаю этого: ноль честных очков.

9. Находите ли вы домашнюю работу бесконечной, которую никогда не переделаешь?

10 очков (желтый)

Да, я так считаю.

10. Как часто вы встречаетесь с друзьями/знакомыми без вашего партнера?

(синий)

Несколько раз в неделю — 5 очков.

Один раз в неделю — 10 очков.

Один раз в месяц — 5 очков.

В данное время — ноль очков.

11. Как часто вы имеете сексуальные отношения с вашим партнером? Внимание: умножьте число ваших очков на количество прожитых в браке/союзе лет.

(лиловый)

Ежедневные сексуальные отношения — 10 очков.

Один раз в неделю — 5 очков.

Один раз в месяц — 2 очка.

Один раз в квартал — 1 очко.

Я опустила ручку. Частота наших любовных соитий в последнее время заметно упала. Бенедикт смертельно уставал после работы, а я после ремонта. А теперь еще психологический стресс от проигранного конкурса. Раньше мы каждый день занимались любовью. Прошлую неделю как-то забыли об этом. А на позапрошлой у меня были месячные. Я думаю, ничего страшного в этом нет, очевидно, бывают такие периоды. И существует другое единение, куда более важное. Если за один раз в месяц полагается 2 очка, а за один раз в неделю 5 очков, то правильный вариант будет примерно 3 очка, во всяком случае, на данный момент. Мы знаем друг друга полтора года, это составит по меньшей мере 5 честных очков.

12. Думаете ли вы о хорошо обеспеченной старости?

20 очков (зеленый)

Это пока меня не занимает, так что на этот раз я осталась вообще без очков.

13. Сможете ли вы самостоятельно поменять автомобильное колесо?

1 очко (зеленый)

Да, в автошколе мы это проходили. Почему только одно очко?

14. Сколько вы в среднем тратите в месяц на свой гардероб?

За каждые 100 марок — 5 очков.

Максимально 20 очков (розовый)

И как только в этом тесте можно набрать очки? У меня не получается сто марок в месяц. Хотя, если учесть дорогую футболку, 5 очков наберется.

15. Умеете ли вы работать на компьютере?

10 очков (зеленый)

Не умею.

16. Если ваш партнер покупает вам одежду, удается ли ему выбирать именно те вещи, которые вы купили бы себе сами?

10 очков (розовый)

Наверняка Бенедикт угадал бы те вещи, которые нравятся мне, просто у него пока не было такой возможности.

17. У вас есть собственный автомобиль или вы пользуетесь общественным транспортом?

10 очков (зеленый)

У меня есть полмашины. Засчитывается ли это? Могу ли я записать в свой актив 5 очков? Если быть честной, я должна признаться, что кабриолет я воспринимаю как машину Бенедикта, а не как «нашу». Так что, если не кривить душой, ни одного очка.

18. Можно ли сказать, что в вашей квартире все сверкает такой чистотой, что хоть на полу обедай?

5 очков (желтый)

Да, мой пол действительно блестит! 5 очков.

19. Сколько связей/браков продолжительностью больше года у вас было до нынешнего союза? За каждую предыдущую связь/брак — 5 очков.

Максимально 20 очков (лиловый)

Больше года у меня был Марсель и ровно год Клаус.

10 лиловых очков.

20. Обладаете ли вы надежной профессией, которой не страшны никакие кризисы? Могли бы вы позволить себе не работать на протяжении двух лет?

30 очков (зеленый)

В настоящее время моя профессия отнюдь не кажется мне надежной, а не работать несколько лет было бы немыслимо.

21. За последний месяц вы готовили что-нибудь из перечисленных ниже блюд? За каждое блюдо начисляется 5 очков.

Максимально 50 очков (синий)

Любимое блюдо вашего партнера

Ваше любимое блюдо

Совершенно новое блюдо

Гуляш

Голубцы с мясом

Мучные клецки

Торт/пирог/печенье

Фондю из мяса/фондю из сыра

Рыба (не рыбные палочки)

Фаршированная дичь

Макаронная запеканка/овощная запеканка

Жаркое из свинины/маринованная свинина

Тушеная свиная ножка

Домашний суп

Мясной паштет/овощной паштет

Шоколадный мусс

Внимание: здесь оценивается разнообразие вашего меню. Максимальное число очков не должно превосходить 50.

У меня снова ноль. Я никудышная кулинарка.

22. У вас есть домашнее животное?

Запишите себе за каждую собаку 20 очков, за каждую кошку 5 очков, за любое другое животное 3 очка.

Максимально 20 очков (синий)

Ноль.

23. Часто ли вы беседуете со своим партнером о вещах, о которых не стали бы говорить с другими людьми?

10 очков (лиловый)

Разумеется. Или это тоже подразумеваются сексуальные фантазии? Когда во время трахания представляют себя Борисом Беккером и Штеффи Граф? Или овчаркой и овцой? Или бывают союзы, в которых люди никогда не разговаривают друг с другом? Я могу говорить с Бенедиктом обо всем и дала себе 10 очков.

24. Проводите ли вы целый день дома преимущественно в одиночестве и можете ли самостоятельно распоряжаться своим временем?

1 очко (желтый)

Да. Но почему только одно очко? Может, в этом тесте лучше, если набрать мало очков…

25. У вас есть общее хобби? 10 очков. Если вы еженедельно посвящаете вместе больше двух часов своему хобби, вы получаете дополнительно 10 очков (оранжевый).

Ноль.

26. Сколько человек в вашем дружеском кругу? Пожалуйста, считайте только тех друзей, с которыми вы контактируете хотя бы раз в неделю. За каждого друга/подругу — 5 очков.

Максимально 25 очков (синий)

— Сейчас у меня мало друзей. Или я должна отнести сюда Катарину и Лару-Джой? Нет, лучше ноль.

27. Обсуждаете ли вы вместе заранее крупные приобретения?

10 очков (оранжевый)

Не обязательно.

28. Считаете ли вы, что счастливым в конечном итоге можно быть только в браке?

10 очков (лиловый)

В конечном итоге? Нет, я так не считаю.

29. Вынуждены ли вы каждый день ходить в магазин, потому что дома всегда чего-нибудь не хватает?

5 очков (желтый)

Да.

30. В вашей профессии/учебе женщины и мужчины имеют равные шансы?

20 очков (зеленый)

К сожалению, нет. Именно потому что дизайнер по интерьеру — типично женская профессия, работодатель предпочтет немногочисленных мужчин. Образование тоже не слишком веский аргумент, потому что дизайнером по интерьеру можно работать и вовсе без образования.

31. Имеются ли у вашего партнера проблемы с потенцией, которые он имел бы и с другой партнершей?

10 очков (розовый)

Нет уж, спасибо. Я этого не знаю и знать не хочу. Ноль.

32. Вы со своим партнером — члены одного и того же общества (организации, партии)?

20 очков (оранжевый)

Ноль.

33. Размер денежной суммы на хозяйственные расходы вы определяете вместе?

20 очков (синий)

Деньги на хозяйственные расходы — звучит так же по-мещански, как слово «супруга»! Опять я не заработала ни одного очка.

34. Сколько раз за последние два дня ваш партнер спрашивал у вас совета? За каждый вопрос — 5 очков.

Максимально 20 очков (оранжевый)

По крайней мере дважды: Бенедикт спросил меня, что нам теперь делать и что с ним будет. 10 очков.

35. Уделяете ли вы ежедневно внимание шейпингу?

5 очков (розовый)

Когда по двадцать раз в день поднимаешься и спускаешься по лестнице, нет нужды в шейпинге.

36. Ваш партнер хотя бы раз в год делает вам ценный подарок? Внимание: «ценный» — это такой подарок, который стоил по меньшей мере половину месячного заработка вашего партнера и предназначался только вам.

10 очков (лиловый)

«Предназначался только вам» — в этом вся загвоздка. О «БМВ» этого не скажешь.

37. Делаете ли вы что-нибудь по хозяйству самостоятельно, не нанимая рабочих?

10 очков (желтый)

Тут я с гордостью записываю в свой актив 10 очков.

38. Имеете ли вы право распоряжаться счетом своего партнера?

20 очков (оранжевый)

Не имею.

39. Сколько пар обуви вы носите в этом сезоне? Просьба не считать старую обувь, которую ни разу не надевали за последний год. За каждую пару 1 очко (розовый).

Две пары. Кроссовки, а когда выходили с Вельтье, я надевала черные замшевые туфли. Больше мне в этом сезоне ничего не требуется.

40. Посещаете ли вы, по крайней мере раз в месяц, какое-нибудь культурное мероприятие?

5 очков (зеленый)

Было бы неплохо, но это не так.

41. Относится ли к вам это высказывание: «Окна моей квартиры чище, чем мои ногти?»

10 очков (желтый)

Я посмотрела на окна, потом на свои ногти и рассмеялась. Да, мои ногти выглядели именно так, как выглядят ногти, когда неделями занимаешься ремонтом. Могу ли я за свои ногти получить 10 очков?

42. Можете ли вы утверждать, что ваша сексуальная жизнь со временем становится только лучше.

50 очков (лиловый)

Не знаю. Только понимаю, что хочу как можно скорее покончить с этим тестом.

43. Умеете ли вы готовить диетическую пищу?

15 очков (лиловый)

Не могу и не хочу.

44. Знает ли ваш партнер, что вы его бросите, если он вам изменит?

10 очков (лиловый)

Бенедикт не знает, что я его брошу, потому что у нас нет такой проблемы. Он поклялся не изменять мне! Ноль! Конец.

ТЕПЕРЬ, ПОЖАЛУЙСТА, СОСЧИТАЙТЕ СВОИ ОЧКИ.

Я сосчитала: 96 очков.

Где подведение итогов? Вот:

«Если в этом тесте вы набрали 250 очков или больше, вы идеальная женщина. Вы удивляетесь, что финансовая независимость была оценена так высоко? Причина одна: это высоко ценится мужчинами. Вот к какому выводу пришли наши ученые: единственная самостоятельность, которую мужчины ценят в женщинах, — это финансовая. И положа руку на сердце, дорогая читательница, разве вы тоже не предпочли бы хорошо зарабатывающего мужчину тому, который частично или целиком зависит от ваших доходов? Вот видите: наши идеалы не так уж сильно отличаются от мужских.

Однако существует множество женщин, не имеющих собственных доходов, но без труда сумеющих набрать 250 очков. И прежде всего матери, заботящиеся о своих детях. Рейтинг матери семейства тем выше, чем успешнее ей удается превратить свой дом в уютное гнездо. Оказалось, мужчины намного практичнее, чем это преподносят реклама и масс-медиа. Гораздо выше, чем модную светскую женщину, мужчина ценит хорошую кулинарку!

Наш совет: многие женщины требуют от себя слишком многого. Однако достижимо ли это? Никто не ожидает от мужчины, чтобы он делал карьеру и одновременно занимался детьми. Идеальная женщина — не робот, который с запрограммированной улыбкой справляется со всеми задачами. Да и ни один мужчина этого не потребует. Освобождайтесь от неверных идеалов — и вы уже идеальная женщина».

Судя по количеству моих очков, я не была идеальной женщиной. Я стала читать дальше…

«От 150 до 250 очков.

Вы уже почти идеальная женщина. Наши обобщения помогут вам вскоре достичь заветной цели. Внесите в таблицу на следующей странице количество ваших ответов и число очков по цветовым категориям. Вы относитесь к той цветовой категории, в которой у вас наибольшее количество ответов и очков. Ниже вы найдете советы по совершенствованию своего типа. Для вас, почти идеальной женщины, это будет несложно.

Меньше 150 очков.

В вашей жизни не все протекает идеально. Существует дисбаланс между запросами и действительностью. Наши цветовые обобщения покажут вам, где ваши слабые места. Вычислите, как рассказано выше, свой цветовой тип и проверьте, сможете ли вы быть счастливее, если поменяете его».

Даже в иллюстрированном журнале я не могу претендовать на титул «идеальная женщина». Я внесла в таблицу количество своих ответов и очков по цветам:

оранжевый — ответы: 1 очки: 10

зеленый — ответы: 1 очки: 1

лиловый — ответы: 3 очки: 25

синий — ответы: — очки: –

розовый — ответы: 4 очки: 14

желтый — ответы: 7 очки: 46

Судя по всему, я была желтым типом. Но прочла по порядку обо всех цветовых категориях.

«Если вы набрали преимущественно оранжевые ответы и очки, вы семейная женщина. Семья — ваша жизнь и ваша профессия. Вы отвечаете за всех и за все, и за это вас уважают и любят.

Наш совет: ваши дети в один прекрасный день заживут своей жизнью. Поэтому уже сейчас расширяйте свой жизненный диапазон. Подыскивайте друзей вне семьи — лучше всего сверстников с теми же интересами и хобби. Вы привыкли быть в окружении людей — следите, чтобы однажды не остаться в одиночестве. Преимущественно зеленые ответы и очки.

Вы деловая женщина. Средства массовой информации зачастую представляют деловых женщин испуганными, терзаемыми страхом за свою карьеру. Но наше исследование доказывает: деловые женщины считают себя счастливыми, и неработающие подруги завидуют им. Особенно это относится к дамам старше сорока: когда женщины, целиком посвятившие себя семье, остаются одни и начинают страдать от своей ненужности, для деловых женщин наступает пора собирать урожай. На смену молодости приходит опыт и успех. Кроме того, наше исследование доказало, что вопреки расхожему мнению браки деловых женщин прочнее, чем браки, где жена — домохозяйка.

Наш совет: вне пределов вашей профессиональной сферы вам надо предоставить всю традиционную мужскую работу вашему партнеру (например, замену колес). Вместо этого обратитесь к какому-нибудь более традиционно женскому занятию (к примеру, кулинарии или вязанию) — это сделает вас привлекательнее для мужчин, а вы сбережете свои силы.

Преимущественно лиловые ответы и очки.

Вы возлюбленная. Если вы разделяете со своим партнером особые сексуальные пристрастия, то это, вне всякого сомнения, крепкие узы. Ему нелегко будет найти замену тому, что вы можете дать ему в сексуальной области. Но учтите: не только в браке сексуальная привлекательность с течением лет ослабевает. В свободных отношениях слабеющая сексуальная активность воспринимается особенно болезненно. Более стабильный социальный статус жен ведет к более высокой психологической стабильности. Замужним женщинам в эмоциональном плане легче компенсировать утрату сексуальности дружбой и доверительными отношениями с мужем. Женщины, состарившиеся в роли вечных возлюбленных, жаловались нам, что дали так много счастья и получили так мало взамен.

Наш совет: выходите замуж за него — или за другого.

Преимущественно синие ответы и очки.

В своей домашней жизни вы сделали лучшее, что можно было придумать: вы отличная кулинарка и хозяйка. Должны признаться: мы сами были поражены, насколько высоко котируется у мужчин хорошая кухня. Наши исследования однозначно показали: чем старше становятся мужчины, тем большую роль в их жизни играет желудок. Помните: стареете не только вы, но и ваш муж.

Наш совет: приведите в порядок ваши финансы. Если надо, отвоюйте себе гонорар за образцовое ведение домашнего хозяйства, чтобы и дома вы оставались ровней своему супругу, а не были низведены до прислуги.

Преимущественно розовые ответы и очки.

Вы особа, привыкшая к роскоши, — ваши дни сочтены. Ибо ваш стиль жизни воспринимается как неудовлетворительный. Мужчины балуют женщин из корыстолюбия. Партнер, который смотрит на вас только как на еще одну примету своего высокого положения, не способствует улучшению качества вашей жизни.

Наш совет: если вы не настолько богаты, чтобы оплатить свои роскошные причуды, мы срочно советуем вам пополнить интеллектуальный багаж. Иначе вы слишком поздно обнаружите, что многообразие тем, на которые вы можете поговорить, важнее, чем количество пар ваших туфель.

Преимущественно желтые ответы и очки:

Вы принадлежите к тому типу женщины, который, собственно, больше не существует и не должен был бы существовать: вы — пардон! — помешались на уборке! Имейте в виду, что так вы не сможете долго удержать ни одного партнера. Конечно, ваша работа полезна, но ни один мужчина не имеет желания есть с пола. Идеал крепкого союза — не холодная чистота, а тепло свежеиспеченного пирога.

Наш совет: покажите своему партнеру, что у вас есть и другие достоинства. Иначе однажды останетесь наедине с пылесосом и тряпкой».

Последние строчки поплыли у меня перед глазами. Я чуть было не расплакалась. Я помешалась на уборке?! Конечно, нельзя безоговорочно полагаться на журнальный тест. Тем не менее я еще раз просмотрела все вопросы. В лиловом цвете у меня, как-никак, тоже были три ответа и 25 очков — да, возлюбленной я хотела быть… Как мне усовершенствовать свои способности в этой области?

Разумеется, нам надо снова оживить нашу сексуальную жизнь. А кроме того?

За разделение со своим партнером специфических сексуальных пристрастий полагалось 25 лиловых очков. Были ли у Бенедикта какие-нибудь специфические сексуальные пожелания? До сих пор я ничего такого за ним не замечала. Может, я была недостаточно внимательна? Какие там существуют извращения?

При всем желании я не могла себе представить, что Бенедикт мечтал о том, как я, одетая в черные кожаные полоски, скрепленные между собой парой заклепок, стегаю его! Или, может, стегает он? Нет, не похоже. Представляю, как мы устроили бы камеру для пыток рядом с комнатой Норы. Она лежит в постели, углубленная в последние откровения из жизни монакской принцессы, а рядом я, заклепанная в черную кожу, секу ее единственного сына!

В конце концов я припомнила, что существуют мужчины, которые тайком надевают женскую одежду. Это могут быть вполне симпатичные, нормальные мужчины, которые стремятся прочувствовать подавленное в себе женское начало. А вдруг в Бенедикте из-за тяжелого стресса была заглушена какая-нибудь женская черта?

В растерянности я нашла следующий лиловый вопрос, за который не получила очков: «Я считаю, что в конечном итоге можно быть счастливой только в браке». Может, я все-таки действительно так считаю?

А что касается Бенедикта, он не хотел жениться, потому что иначе чувствовал бы себя стариком. Он считал, что слишком рано. Я подумала, рано для чего?

Есть лишь один ответ: чтобы навсегда привязать себя ко мне.

А что это значит? Он хочет оставить себе возможность в любой момент бросить меня? Он как-то говорил, что женатый мужчина живет с ощущением упущенных возможностей. А что такое эти возможности? Другие женщины. Эти возможности должны были быть исключены!

Что там еще из лиловых вопросов? «Могу сказать, что наша сексуальная жизнь со временем становится только лучше». Как можно утверждать такое?

«Мой партнер знает, что я его брошу, если он мне изменит». 10 лиловых очков. Я вдруг поняла глубокий смысл этого вопроса. Пусть партнер живет с ощущением, что у него есть другие возможности, но не должно зародиться даже мысли использовать эти возможности. Сегодня же вечером внушу Бенедикту, что брошу его, если он мне изменит.

Я решительно взялась за свои ногти и добилась, что они стали чище оконных стекол, отняв тем самым десять очков от желтой уборки. И сегодня же прибавлю десять очков в роли возлюбленной. Я спрятала тест среди своего белья. Потом приступила к изменению своего образа жизни.

 

34

Я заперла дверь своей комнаты, потому что не хотела, чтобы Нора застала меня за тем, как я глажу свою самую красивую ночную рубашку из черного шелка. Я купила ее вскоре после того, как Бенедикт вошел в мою жизнь. Купила для особых случаев, но ни разу не надевала, потому что у нее длинные рукава и чересчур драматический вид. Но теперь это было более чем уместно. Только сначала рубашку надо было разгладить. Она была довольно узкой, от ворота до пупка тянулась кружевная вставка, тоже черная, а сзади была такая же до ягодиц. В выглаженном виде сорочка смотрелась потрясающе сексуально. Только ярлык «C A» мешал, что-то есть в этих ярлычках неэротичное. Я достала ножницы и отрезала его. Теперь рубашка выглядела как из дорогого магазина модного белья. А я в ней — как королева ночи.

Потом я накрасила ногти кроваво-красным лаком, тщательно накрасилась, чего давно уже не делала, и стала с волнением ждать вечера.

Однако детектив по телевизору кончился только в полпервого ночи. Я решила не снимать косметику, пока не выскажу все Бенедикту. Когда собираешься сказать нечто важное, надо непременно хорошо выглядеть. В ванной комнате я еще слегка подушилась из пробного флакончика «Незабываемых моментов» — запах красивой и опытной женщины. Возбуждающе и именно то, что надо!

Без пяти час я была готова. Бенедикт уже лежал в постели. Свет я не выключала. С рассеянным видом, глядя в черное окно, я сказала:

— Кстати, если ты мне когда-нибудь изменишь, я тут же уйду от тебя.

Бенедикт привстал и в недоумении посмотрел на меня:

— Зачем ты это говоришь?

— Я хотела, чтобы ты знал.

— Как это тебе пришло в голову?

Я не хотела признаваться Бенедикту, что почерпнула эту идею из женского журнала.

— Так вдруг подумалось, — сказала я и прикоснулась к его лохматой голове.

Бенедикт натянул себе одеяло на голову, отвернулся от меня и обиженно проворчал, что я могла бы избавить его от выяснения отношений по ночам. У него и так достаточно нервотрепки на работе.

Я испугалась. Никак не могла подумать, что Бенедикт будет так болезненно реагировать.

— Ну что с тобой? — Я стащила с него одеяло и поцеловала в растрепанную макушку.

— Я должен выспаться. Завтра у нас назначена встреча с этой вонючей комиссией по строительству клиники. Они непременно хотят уличить нас в ошибках. — Он положил подушку себе на голову и прижал ее рукой.

— Извини, я не имела в виду ничего плохого, — пробормотала я себе под нос, — и не хотела тебя обидеть, — ну и к чему все это привело? Ни к чему. Я вздохнула, записать очки на свой счет мне сегодня явно не удалось. Что знают эти составительницы анкет о каких-то финансовых комиссиях и о напряженных буднях возлюбленных?!

Я юркнула в ванную и смыла макияж. Увидев свою ненакрашенное лицо в зеркале, я застыдилась. Бенедикт вообще не заметил мою порочную ночную рубашку. Неужели он видит во мне лишь уборщицу?

Нет, нельзя так быстро сдаваться. Я залезла в постель, прижалась к Бенедикту и шепнула ему в ухо:

— Может, хочешь надеть мою ночную рубашку?

Он не ответил. Может, стыдился разоблачить свое заглушенное женское начало? Я опять зашептала, уткнувшись в его лохматую голову:

— Ты хотел бы быть моей ночной королевой?

Никакого ответа. Он не понял, что я хотела сказать.

— Ну, надень же мою потрясающую рубашку! Она тебе будет как раз впору — шелк растягивается.

— С чего это, мне не холодно, — огрызнулся Бенедикт, — выключи свет.

Я погасила свет.

Он тут же уснул.

 

35

Если проспать ночь в черной шелковой рубашке, наутро выглядишь, как помятая летучая мышь.

Я посмотрела на две темно-красные розочки из полиакрила, пришитые на высоте пупка к кружевной вставке. Потом опять вытащила ножницы, отрезала розочки и с легким сердцем выбросила их в мусорную корзинку. Мне не нужны больше эти символы обывательской сексуальности. Требовались более возбуждающие любовные рецепты.

Я поспешила в супермаркет к стойке с журналами и быстро нашла то, что искала: «Курс весеннего оздоровления вашей сексуальной жизни». На следующей обложке было написано: «Мы поможем вам открыть любовь заново». Я выбрала «Шесть сексуальных суперсоветов для суперженщин», поскольку они были напечатаны в известном своей прогрессивностью журнале.

Дома я увидела, что статья до обидного коротка. Она действительно состояла лишь из шести советов:

1. Пригласите его на кратковременный отдых в скучную, дождливую пору. Он с благодарностью заметит, что в постели с вами — лучше всего.

Хорошая идея, но у меня нет денег, чтобы приглашать его на отдых.

2. Займитесь с ним любовью в карнавальных костюмах. Наряженный Нептуном (с рыбьим хвостом!) или пришельцем из космоса, он придумает совершенно новые варианты сексуальной игры. А вы продемонстрируете ему, как любят цыганки или наложницы гарема. Или для разнообразия изобразите Красную Шапочку.

Что за бред? Мне что, надо мастерить для Бенедикта рыбий хвост?

3. Приготовьте его любимое блюдо и подайте ему из своих губ. Мелко нарезанное, остро приправленное мясо, брюссельская капуста, консервированные пальчиковые томаты и виноград особенно хороши для необычайной гастрономии изо рта в рот. Приятного аппетита!

Ну вот, опять еда! К тому же Нора лишилась бы чувств, если бы я попыталась засунуть Бенедикту в рот консервированный пальчиковый помидор. Какое расточительство покупать готовые томаты, когда она заморозила собственные.

4. Помассируйте его своим самым дорогим кремом. Особенно тщательно и нежно вотрите крем в его самую лучшую часть.

Неплохо. Только мой самый лучший крем — крем от морщин. Я почти никогда не пользуюсь им. Он был таким дорогим, что я скорей рассматриваю эту покупку как капиталовложение на старость. И годится ли крем против морщин для этой цели?

5. Переставьте свою кровать: новые перспективы рождают новые позиции.

Моя комната слишком мала, чтобы иначе ставить кровать. А что касается позиций…

6. Дайте застичь себя за чтением этих любовных советов. Это окончательно направит его мысли в нужное русло.

Этот дурацкий совет был не более чем рекламой журнала, его можно тут же забыть.

Все сплошная чушь. Единственное, пожалуй, заслуживающее внимания, — это то, что касается позиций… Как-то я не придаю значения этой проблеме. Нет у меня желания заниматься сексуальной акробатикой. Никогда не было, еще в ту пору, когда на кухонном столе у Клауса постоянно лежала «Камасутра». У него было иллюстрированное подарочное издание, в котором каждая часть тела была помечена буквой, а рядом с картинками стояли инструкции… Типа «положи С на Г, а Д обвей вокруг Н и медленно отведи А назад…» Надо же, Клаус, этот дровосек-трахальщик, изучал позиции!

Но Бенедикт — не Клаус. И подсознательно я уже давно осознала — от этого не уйдешь. Все дороги ведут к одному — к французской любви. Это то, чего хотят все мужчины и что хорошо известно по кино, радио, телевидению и литературе. Он со скучающим видом сидит на краю кровати и смотрит телевизор, а она стоит перед ним на коленях и выполняет свой долг, сладострастно постанывая.

Повсюду трубили, что оральный секс для мужчин — величайшее наслаждение. И каждый мужчина тайком мечтает о том, чтобы ему самому дотянуться до своего фаллоса и взять его в рот, глотать свою собственную сперму и одновременно вырабатывать новую.

Кстати: не только мужчины бредят оральным сексом. Во всех современных женских романах каждая женщина тоже была от него без ума. Именно прогрессивные женщины делали вид, будто сперма — их основной продукт питания. Когда я заканчивала школу, у меня была подружка по имени Дениза, толстая, с угрями и комплексом неполноценности. Но она провела по обмену год во Франции и там якобы досконально изучила оральный секс. Потом она с улыбкой превосходства говорила при каждом удобном случае: «Глотать сперму может не каждый, но для меня это — объедение».

А моя мать подарила мне на день рождения вошедший в моду роман, где авторша с упоением расписывала, как глотала сперму любовника: такое ощущение, что во рту головастики, а на вкус — как мимоза. Да-да, именно мимоза. Я хорошо помню, что сравнение с головастиками было убедительно, а вот вкус мимозы остался загадкой. Я до сих пор спрашиваю себя, подарила бы мне мать эту книжку, если бы сначала прочитала ее. Дениза взяла ее у меня почитать и подтвердила: так и есть, головастики и мимоза.

Хуже всего, что сперму действительно надо проглотить. И никуда от этого не денешься. По телевизору в каком-то ток-шоу один «голубой» сказал, что ушел от своей подруги и стал гомосексуалистом потому, что она всякий раз зеленела в лице и выплевывала на покрывало лучшее, что может предложить мужчина женщине. Может, поэтому так много «голубых». Но и негомики говорят, что для женщины оральный секс — замечательная штука, потому что так партнерша гораздо непосредственнее может прочувствовать мужской оргазм. И к тому же оральный секс имеет то огромное преимущество, что женщины не могут от него забеременеть, а мужчины — заразиться венерическими болезнями. А одна женщина сказала, что порция спермы не более калорийна, чем три устрицы, всего около двадцати одной калории.

…Если уж я люблю мужчину так, как люблю Бенедикта, то не могу закрывать глаза на мужские фантазии. И рот тоже…

Но перспектива почувствовать во рту головастиков была слишком противной. Лучше уж думать о мимозе. Мимозу я видела в супермаркете и обратила на нее внимание, потому что ее только зимой и увидишь.

Но проблема в том, что мало хотеть это сделать, надо еще и уметь. В одном женском журнале я когда-то читала, как нужно учиться делать это правильно: чтобы тренировать мускулы рта, надо по одной всасывать вареные макаронины. Самое важное, чтобы в процессе не участвовали зубы, иначе мужчина будет бояться, что женщина в экстазе откусит его толстячка.

Хорошо также тренироваться на сосисках. Я спустилась на кухню. Среди моих личных припасов была банка с сосисками. Я положила одну сосиску на тарелку. Мне никак не удавалось с помощью одних губ всосать ее в рот, несчастная сосиска была чересчур тяжелой. Потом я подумала, что упражнение слишком оторвано от жизни, мужской член можно взять и рукой. Я взяла сосиску в руку, засунула ее, делая всасывающие движения губами, как можно глубже в рот и чуть было не подавилась. Испугавшись, что могу задохнуться, и стараясь все же не выплюнуть ее, я откусила кусок сосиски. Тогда я в панике закашлялась и все-таки выплюнула все на пол. Слава Богу, что Бенедикт не видел этого. Он получил бы шок на всю оставшуюся жизнь.

Нет, тренироваться на сосиске было глупо. Какова на вкус сосиска, я и так знала. Но боялась, что сперма такая же на вкус, как и на вид — водянистые сопли.

Надо узнать, какой вкус у мимозы. То, что сейчас можно купить мимозу, — просто перст судьбы. Я поспешила в супермаркет. Она все еще стояла там, в ведре у входа — пять марок восемьдесят пфеннигов за пучок. В каждом пучке в лучшем случае половина шариков сохраняла свой цвет яичного желтка, остальные, покоричневев, уродливо сморщились, замерзли или опали. Неважно, мне и этого хватит, я отнюдь не собиралась сразу заглотнуть целый букет. Кассирша посмотрела на меня с таким видом, будто знала, для чего я покупаю ее. Может, все женщины покупают мимозу только для того, чтобы научиться глотать сперму?

Поставив вазу на наш рабочий стол в комнате Бенедикта, я уставилась на мимозу. Желтые шарики с пушистыми волосками выглядели как увеличенные в тысячу раз бактерии. Было такое ощущение, что они могут вызвать аллергию.

Я помяла один шарик между пальцев. Волоски превратились в желтую пыль. Я осторожно лизнула языком и почувствовала вкус пыли. Потом положила другой, еще более пушистый шарик себе на ладонь и опять лизнула. Он был настолько липкий, что сразу пристал к языку. Я покатала его во рту. Ощущение было такое, будто ешь пыль.

Вдруг во рту появился странный привкус: горький, кисловатый и даже какой-то мыльный. Меня опять чуть не стошнило. Этого еще не хватало! Или я просто боялась, что мимоза может оказаться ядовитой? Сперма не ядовитая.

Почему же у меня к ней такое отвращение? Ведь если разобраться, сперма — самая естественная вещь в мире. И если мы с Бенедиктом созданы друг для друга, то даже федеральный министр здравоохранения не может иметь ничего против. Наша любовь — не мимолетное приключение. «Итак, — окончательно решила я, — нам уже пора внести свежую струю в наши любовные отношения».

Я должна отважиться на это. Надо только смотреть на вещи позитивнее. «Светская дама запивает сперму бокалом шампанского» — где-то я читала и такое. А шампанское я обожаю. Это будет красиво.

Решено, из денег, подаренных мне отцом на Рождество, куплю на уик-энд бутылку шампанского. А потом: шампанское и мимоза.

 

36

И когда хор возликовал: «Насекомым — сладострастье, Ангел — Богу предстоит», — это случилось! Радость, радость! Я справилась! Как здорово! — «В круг единый, Божьи чада! Ваш отец глядит на вас! Свят его призывный глас, И верна его награда!»

Справилась! Правда, в самый последний момент я открыла рот, чтобы сказать Бенедикту «Я люблю тебя», и тут он выскочил. Все попало Бенедикту на живот. Я лизнула это кончиком языка. Животворная влага была скорее безвкусной. А Бенедикт сказал, что ему все равно где, там или тут, лишиться спермы.

Начало было положено. Теперь я могла сказать, что с течением времени наша сексуальная жизнь становится богаче. Позже, когда мы, счастливые, пили шампанское, я подумала, что, пожалуй, автор романа перепутала: это был не вкус, а запах мимозы.

 

37

Без всяких комментариев отец послал мне чек на пятьсот марок. Это был расчетный чек на мое имя, и я могла получить по нему деньги, только имея счет в банке!

Бенедикт сказал:

— Было бы глупо ругаться с отцом из-за отсутствия счета. Рано или поздно мне все равно пришлось бы открывать его. Не надо усложнять простые вещи, — философски заметил Бенедикт, — от сложных и так голова болит.

Конечно, я не собиралась скандалить с отцом. Мне просто неприятно было брать от него деньги. У меня было такое ощущение, что отец разочарован мною и — что даже хуже — Бенедиктом. Вероятно, он знал, что Бенедикт завалил конкурс. Потому, наверное, и не звонил, чтобы не говорить на эту тему.

Со смешанными чувствами я отправилась в ближайшее отделение банка. Сначала уйму времени потратила на ожидание у окошечка, потом мне объяснили, что для открытия счета надо не стоять у окошечка, а сесть в зале для клиентов. Ко мне подойдут.

Там, за столом, уже сидела молодая особа и читала желтую брошюру. Я ее моментально узнала: широкий и тем не менее красивый нос, большой рот, темные волосы — это была бывшая подруга Детлефа, которая на дне рождения так агрессивно наехала на господина Вельтье, а перед Новым годом вынудила Детлефа съехать с квартиры. Несмотря ни на что, я радостно улыбнулась ей: было приятно встретить знакомое лицо. Она меня тоже сразу узнала.

— Добрый день, я тебя знаю через своего бывшего временного спутника жизни, — объявила она.

Бывший временный спутник жизни? Н-да…

— А чем ты сейчас занимаешься? — обескураженно спросила я.

— Я заместитель начальника отдела, — ответила она деловым тоном. — Чем могу быть полезна?

— Я хотела бы открыть счет, — сказала я еще более смущенно, — и обналичить здесь чек.

Она взяла чек, вытащила из ящика стола бланк и пододвинула ко мне.

— Заполни, пожалуйста.

Пока я вписывала фамилию, адрес, дату рождения, она спросила:

— А как дела у Детлефа?

Я не имела ни малейшего понятия. Знала только, что он иногда ходит обедать с Бенедиктом, но говорит исключительно о делах. Бенедикт считает, что Детлеф скрытничает, потому что завидует его особым отношениям с шефом. Ничего этого я ей, конечно, не сказала.

— Он не говорил с Бенедиктом о том, почему вы расстались.

Она засмеялась.

— Детлеф рассказывает всем, что я пожертвовала им ради своей карьеры. Могу лишь добавить, что сделала это с удовольствием.

— Ах вот как. — Я не нашлась с ответом.

— Он ужасно страдал из-за того, что я зарабатывала больше него. А с января я получаю еще больше. Это бы только усугубило его страдания. Я не хотела мучить его. — Она взяла в руки заполненный бланк. — Какой у тебя ежемесячный доход? Приблизительно?

— Думаю, в следующем месяце отец опять даст мне пятьсот марок.

— Больше никаких поступлений — сдача в аренду, алименты, вдовья пенсия, стипендии?

— Мне обещана работа дизайнером по интерьеру у моего дяди, господина Фабера. Скоро я должна к ней приступить.

— Верно, Детлеф рассказывал, что твой друг попал на фирму благодаря родственным связям.

— Он поступал на общих основаниях. И меня дядя берет только потому, что я хороший дизайнер.

— Во всяком случае, сейчас ты пока еще ничего не зарабатываешь. Поэтому могу тебе предложить вести свой счет как бесплатный юношеский. Как только на твой счет будет поступать зарплата, ты получишь еврочеки и кредитную карточку, если захочешь.

— Могу я сразу снять сто марок?

— По правилам, чек сначала должен быть записан на кредит, но поскольку я верю, что он обеспечен, можешь сразу снять часть суммы.

— Слава Богу! — Я с облегчением вздохнула.

Она заполнила бланк на выдачу денег, потом протянула мне карточку с номером моего счета и свою визитку:

«Таня Кафель

Дипломир. экономист

Зам. начальника отдела».

— Меня зовут Таня Кафель. Я, как кафельная печь, — то горячая, то холодная.

Я вежливо засмеялась.

Таня спросила:

— А чем ты занимаешься целый день и целый вечер, если не работаешь?

Я помедлила:

— Сначала ремонтировала нашу квартиру, а теперь… раздумываю, чем заняться.

— Я тоже раздумываю, чем заняться. — Она потянулась к желтой брошюре, которую читала до этого. Это был справочник вечерних курсов. — Все мои коллеги учатся шелкографии или танцу живота. Но я заинтересована не столько в том, чтобы найти саму себя, сколько в поиске нового спутника жизни. А на таких курсах одни женщины.

— Думаешь, мужчины не ходят на вечерние курсы?

— Мне не нужен мужчина, который в качестве хобби рисует по шелку или танцует танец живота. — Подперев подбородок рукой, она с задумчивым видом спросила: — Что же мне изучить?

Откуда мне знать? Существует ли вообще что-нибудь, чего она не умеет? С модной стрижкой и в дорогом костюме Таня выглядела как идеальная деловая женщина. Я дипломатично заметила:

— Мне недавно посоветовали научиться готовить. — Я засмеялась, пытаясь показать ей, что считаю это мещанством.

— Интересно, что за люди ходят на кулинарные курсы? — спросила она скорее себя, чем меня, и полистала в своем справочнике. — Здесь куча кулинарных курсов. — Она прочитала вслух: — «Зимой проводят занятия следующие кулинарные курсы:

Кулинария для начинающих. Китайская кухня для умеющих готовить. Выпечка тортов для опытных кондитеров. Французская кухня для умеющих готовить. Приготовление пищи в микроволновой печи для умеющих готовить.

Все курсы начинаются в первую неделю февраля. Продолжительность: 10 вечеров, один вечер в неделю». Таня вдруг воскликнула:

— Отличная идея! Я пойду на курсы для начинающих!

— Честно?

— Пойдем вместе!

Для меня эта идея была полной неожиданностью! Усовершенствовать свои навыки любовницы — пожалуйста, но готовить? Что скажет Бенедикт, если я изменю свой тип в этом направлении? Не покажется ли ему это мещанством?

— Сначала я должна спросить у своего друга.

— Ты должна спросить, разрешит ли он тебе пройти кулинарные курсы для начинающих? — в ее голосе сквозила явная ирония.

— Нет, я имею в виду — по времени.

Она вновь заглянула в справочник.

— По пятницам в школе Ротшильда работают курсы для новичков. Пятница для меня — идеальный день. У нас не бывает сверхурочных. Стоимость обучения — 95 марок. Ты можешь себе это позволить?

— У меня нет с собой столько денег. Я хочу сказать, сто марок мне нужны на продукты.

— Ты можешь перевести эту сумму со своего счета. Если она не предназначается для других целей.

— Нет, то есть я хочу сказать: я могу себе это позволить.

— В чем же тогда проблема?

— Почему ты решила научиться готовить? — Я не могла понять, почему такая идеальная женщина, как Таня, хотела вместе со мной пройти кулинарные курсы.

Таня засмеялась:

— Ради удовольствия. И вообще — кулинария полезнее, чем танец живота. А если ты пойдешь со мной, будет веселее. А то вдруг все остальные окажутся злобными домохозяйками. Правда, я в это не верю.

Ага, она хотела, чтобы я сопровождала ее. Очевидно, в этом городе невозможно пойти одной даже на кулинарные курсы. Наверное, иначе все плиты тут же будут заняты для друзей, которые должны вот-вот подойти.

— Понимаю, — кивнула я.

— Ну что, идешь со мной?

Я глубоко вздохнула:

— Да!

— Мы об этом не пожалеем. — Со свойственной ей энергией Таня тут же позвонила в школу. — Отлично, — сказала она, повесив трубку, — как я и предполагала, у умеющих готовить все занято, а у новичков кое-что нашлось.

Она заполнила для меня квитанцию на перевод денег, показала на карте, где находится школа Ротшильда, и мы тепло простились до следующей пятницы — первого кулинарного вечера.

Выходя из банка, я не могла сдержать радостную улыбку. У меня теперь есть счет и, может, даже новая подруга. Отныне я каждую неделю буду изучать новое блюдо. Каждую неделю на пятнадцать очков ближе к цели! Скоро я заткну Нору за пояс!

 

38

Узнав, что я открыла счет, отец пообещал высылать мне ежемесячно по пятьсот марок, пока его братец наконец не сдержит свое обещание. Чтобы развеселить отца, я рассказала, что хожу теперь на кулинарные курсы. Это ему понравилось. В кои-то веки что-то разумное. Как счастлив был бы он, если бы моя мать умела так потрясающе готовить, как госпожа Энгельгардт.

Я раздумывала, стоит ли вообще говорить об этом Бенедикту? Или вечерами по пятницам, пока он играет в волейбол, тайком ходить на курсы, а потом удивить его собственным меню для гурманов? Нет, он сразу бы заметил, что я что-то утаиваю от него. Так же как и я бы тут же почувствовала, что он от меня что-то скрывает. Хотя его рабочий день уже заканчивался, я позвонила в офис. Анжеле сказала, что это срочно.

Бенедикт расхохотался и тут же рассказал Детлефу, что я с его Таней хожу на кулинарные курсы. Детлеф не поверил:

— Таня способна только разогреть в печке замороженную пищу.

Довольная принятым решением, я положила трубку и вздрогнула от неожиданности, когда в ту же секунду телефон зазвонил.

— Это мы. Лара-Джой и я вернулись из этих вонючих домов отдыха.

— Да, — подала я голос, все еще в шоке.

— У меня целый день не было времени, очень срочно…

Сначала я осеклась, но потом непринужденно спросила:

— Тебе опять надо а-а?

— Да-а.

— Без меня! — я бросила трубку. Нет уж, с меня довольно.

Телефон зазвонил вновь.

— Але! — раздался голос Лары-Джой. Ну ясно, Катарина подослала ребенка, чтобы убедить меня. Лара-Джой — славная девочка, но Катарина мне не подруга. Уж больно разные у нас интересы.

— Алло, Лара-Джой, скажи своей маме, что теперь ей надо научиться делать а-а одной. — Спокойно, чтобы не испугать ребенка, я повесила трубку.

Они больше не звонили.

Поздравляю, сказала я себе.

 

39

Бенедикт пообещал заехать за мной после первого занятия на курсах. Для меня это было важно: если там будут лишь женщины, помешанные на карьере, я смогу доказать, что тоже не лыком шита. Такой мужчина, как Бенедикт, получше любой карьеры.

«Кулинарные курсы в подвале № 2» было написано на жестяной табличке у входа в школу Ротшильда. Я подождала Таню. Она появилась в начале восьмого и очень торопилась скорей заняться готовкой. Заглянув в подвал № 2, она с удовлетворением произнесла:

— Отлично.

Сначала я увидела только большое подвальное помещение. У четырех окон были оборудованы четыре рабочих места со всеми необходимыми принадлежностями: плитой, мойкой и рабочим столом. Справа за дверью, у двух сдвинутых кухонных столов, сидела полноватая женщина лет тридцати с соломенными волосами, очевидно, учительница. Возле нее сидела весьма миниатюрная брюнетка, похожая на тайку. Остальные восемь человек были мужчины!

Вся компания радостно откликнулась на наше появление. Таня тут же уселась на свободный стул между двумя мужчинами, а я примостилась где-то сзади. Преподавательница заглянула в список:

— Десять участников, все в сборе.

— Больше не будет женщин? — поинтересовался мужчина, сидевший возле тайки. Он был заметно старше других, лет под пятьдесят, и довольно толстый. Остальные мужчины были худощавые и все — лет по тридцать.

— На курсы для начинающих, как правило, приходят только мужчины, — пояснила учительница. — Все женщины все-таки немного умеют готовить и на такие курсы не приходят. А жаль! Когда я веду курс для умеющих готовить, то вижу, что многим женщинам не хватает азов. Мужчины же охотно учатся с самого начала, может, поэтому среди мастеров-кулинаров больше мужчин.

— Точно, — сказала Таня и засмеялась.

Учительница объявила, что в конце каждого занятия мы будем вносить еще по семь марок, на них она будет закупать продукты к следующему разу. Кроме того, к десяти мы должны освободить школьную кухню. Значит, до этого времени мы должны успеть поесть, вымыть посуду и прибраться.

Трое мужчин, сидевших напротив меня, были, похоже, знакомы друг с другом. Они все время шушукались. Вся троица выглядела симпатично.

— Выходит, мы должны съесть то, что состряпаем? — спросил один из трех, в фирменной лакостовской рубашке. Все засмеялись.

— Разумеется, — строго ответила учительница и пояснила: — Мы разделимся на несколько групп, и каждый попробует то, что приготовили другие.

— Я не буду есть то, что сварганит Винфрид, — хмыкнул парень в лакостовской рубашке.

— Сегодня мы готовим густой суп «Чили кон Карне», поскольку это самое простое блюдо.

— Бр-р. — Парень в модной рубашке сделал такое лицо, что я тоже чуть было не рассмеялась.

— Я думал, здесь будут только немецкие блюда, — разочарованно протянул мужчина, сидевший рядом с тайкой.

— «Чили кон Карне» у немцев называется фасолью с мясом. А к супу вы приготовите чесночный багет и салат из фруктов, — сказала преподавательница.

— «Чили кон Карне», чесночный багет и салат из фруктов — изысканное меню, — сказал кто-то с такой гримасой, что все опять загоготали.

— Кстати, — вспомнила учительница, — меня зовут Карола, и я обычно всех называю на «ты».

— Я Винфрид, — сказал парень напротив. Винфрид был похож на спортсмена — высокий блондин, волосы ежиком, в шикарной замшевой куртке.

— А меня зовут Вольфганг, — представился его сосед, тоже модно одетый, но рыжеволосый.

— Я Арнульф, — сказал немолодой мужчина, сидевший возле тайки, — а ее зовут Зюнюс. Можете называть ее просто Зулейка. Она моя жена и почти не понимает по-немецки. — Он вздохнул. — Хорошая она баба, Зулейка, не к чему придраться. И кухню немецкую готова изучить. Только вот буддистка она. Ни говядину не хочет готовить, ни свинину, ничего. Даже не притрагивается к ним. Но мне-то нужно мясо. Я вставляю герметичные рамы. С тех пор, как я женился…

— Стоп, — прервала его Карола, — у меня плохая память на имена, я их вообще не запоминаю.

Поэтому остальные уже не представлялись. Карола раздала отксерокопированные на оберточной бумаге рецепты и прочитала вслух:

— «Чили кон Карне» на 4 персоны:

Порезать колечками 400 г лука. Разогреть в кастрюле с толстым дном 1 столовую ложку растительного масла (поставить плиту на максимальный жар). 10 минут тушить в нем кольца лука (поставить плиту на средний жар).

Добавить туда 500 г смешанного фарша — наполовину говядина, наполовину свинина — и поджаривать 10 минут (максимальный жар). При этом размельчать фарш ложкой. Влить маленькую баночку томатного сока и немного потушить (на максимальном жаре).

Добавить коричневой фасоли из большой банки с половиной жидкости оттуда же и прокипятить вместе с двумя мелко нарубленными зубчиками чеснока.

Заправить солью, черным молотым перцем, белым перцем, кайеннским перцем, табаско, паприкой, порошком «Чили». Подавать в миске. Сверху украсить двумя помидорами, нарезанными кружочками, и двумя луковицами, нарезанными кольцами». Все ясно?

— Мой врач не разрешает мне резать лук, потому что я при этом плачу, — сказал парень в лакостовской рубашке.

— Кто знает, как надо резать луковицу? — обратилась ко всем Карола.

— Я знаю одну даму, она делает это исключительно в очках для ныряния, — сообщил все тот же парень.

— Во-первых, запомните, — сказала Карола, — чем острее нож, тем меньше мнется при резке луковица, тем меньше сока выступает и тем меньше придется плакать. Понятно?

Да, это я поняла.

Карола вытащила из пакета луковицу, положила на дощечку, отрезала корень и очистила с этого конца луковицу до стебля.

— А что мы сделаем с этим? — Она показала на обрубок стебля.

— Лучше я его съем, — глупо пошутил кто-то.

— Мы его тоже отрежем, — серьезно произнес Вольфганг.

— Стебель мы оставим, потому что за него мы можем держать луковицу. — Карола разрезала по длине луковицу вместе со стеблем. — А теперь?

Мы смотрели на разрезанную пополам луковицу, и нам ничего не приходило в голову.

— Теперь мы нарежем ее поперек кружочками — чик-чик-чик. Потом она порезала половинку вдоль… — Что мы имеем теперь?

— Луковые крошки, — объявил парень в рубашке.

— Это называется луковица, порезанная кубиками.

— Очень мило, — не унимался все тот же парень, — но по рецепту нам нужны не луковые кубики, а луковые колечки.

— Я как-то хотел нарезать луковицу кольцами, но у меня вышли только корявые обрезки, — подал голос мужчина, который был мне не виден, потому что сидел на другом конце стола.

Карола засмеялась:

— Если вы хотите нарезать лук кольцами, надо помнить о трех вещах. Первое: луковицу нельзя резать пополам. Второе: чтобы круглая луковица не выскальзывала при резке, ее слегка надрезают сбоку. Теперь у нашей луковицы есть опора. Третье: кружочки нарезают перпендикулярно стеблю — чик-чик-чик. Она взяла один кружочек, надавила на него пальцами, и он распался на кольца.

— Луковые кольца всех размеров! — радостно провозгласил тот, которому они никогда не удавались. — Потрясающе!

Под общий хохот мы приступили к изучению рецепта чесночного багета.

«Нарезать на ломти длинный багет. Взбивать 200 г сливочного масла до тех пор, пока оно не станет пышным, смешать с 2–3 раздавленными зубчиками чеснока, посолить и намазать на куски хлеба. Посыпать сверху 100 г натертого сыра.

Ломти хлеба снова сложить в целый батон, завернуть его в алюминиевую фольгу. Запекать в предварительно разогретой духовке на среднем уровне 15 минут при температуре 200 градусов».

Тут ни у кого не возникло вопросов.

— Итак, разделитесь на группы.

— Мы хотим готовить вместе! — воскликнули Винфрид и Вольфганг и побежали к одной из плит.

Арнульф, муж буддистки, капризно проворчал:

— Там ведь говяжий и свиной фарш, это Зулейка не будет делать. И как она здесь сможет научиться готовить приличное мясо?

— Тогда ты делаешь «Чили кон Карне» с теми двумя, — объявила Карола и показала на плиту, у которой стояли Винфрид и Вольфганг, — а она готовит фруктовый салат и чесночный хлеб.

— Я тоже сделаю чесночный хлеб, — воскликнул парень в лакостовской рубашке и улыбнулся Зулейке.

— Ей все нужно объяснять, — недоверчиво проговорил ее муж. — Она почти не говорит по-немецки.

— Я владею пантомимой, — заверил парень, сделал движение, как будто открывает зонтик, и провел Зулейку под воображаемым зонтиком к плите.

Ее муж с кислой физиономией сказал:

— Я не люблю фруктовый салат.

— Ты делаешь с теми двумя «Чили»! — приказала Карола.

Таня уже стояла с двумя другими мужчинами у дальней плиты.

Я беспомощно оглянулась. За столом остался только один парень, он поднял голову и спросил:

— А с кем готовишь ты?

— Не знаю, — не успев это выговорить, я покраснела как рак. До этого я не могла как следует разглядеть его, а теперь увидела прямо перед собой. У него какая-то странная прическа с каштановой, как по линейке прочерченной челкой до середины лба. С такой челкой даже Альберт Эйнштейн выглядел бы ненамного приятней Франкенштейна. Но самыми ужасными были брови. Бровь у него, собственно, была одна. Я никогда не видела таких сросшихся бровей, над переносицей бровь была даже шире, чем в других местах. А уж борода с усами! Над самой губой торчала странная щетина, как сбритые и вновь отрастающие гитлеровские усики, по бокам — бахрома подлиннее, будто надерганные из ковра и приклеенные на лицо нитки, а вдоль всего подбородка, от уха до уха — волосатая кайма.

Он поднялся и оказался стройным парнем среднего роста. Но выглядел он совершенно неуклюже, поскольку чудовищная коричневая рубашка была ему мала, а отвратительные зеленоватые джинсы — велики. Стоило посмотреть на него подольше, как в тебя закрадывался страх, что его уродство заразно. Внук Франкенштейна.

— Меня зовут Руфус, — проговорил он.

Руфус! Ну и имечко! По голосу я поняла, что это тот самый тип, который не знал, как делать луковые кольца! Я пробормотала свое имя, уставившись в пол, чтобы не смотреть на него, и добавила:

— Пойду спрошу, где нам готовить.

Я подошла к Кароле.

— Мы вдвоем остались, в какой мы группе?

— Вы делаете «Чили кон Карне» вон там, — распорядилась она, показав на последнее свободное рабочее место и пошла к остальным, со смехом резавшим лук.

Разочарованная, я поплелась за Руфусом к плите, ненавидя себя за то, что опять пассивно ждала, а другие подобно Тане сами решали, с кем им готовить. В результате мне осталось то, что никто не взял. Конечно, я пришла сюда, чтобы научиться готовить, но почему непременно в компании франкенштейновского внука?! Я так была раздосадована, что, боюсь, слезы на моих глазах были не только от лука.

— Слушайте меня все! — позвала Карола. — Если обжаривать лук на среднем огне в малом количестве жира, он становится прозрачным! Если же вы добавите слишком много жира, лук превратится в кашу.

Мы разогрели ровно одну столовую ложку растительного масла на среднем огне. Руфус помешал.

— Хочешь, тоже помешай, — предложил он мне.

— Хорошо.

От других плит доносились веселые восклицания и смех:

— Два зубчика чеснока, а не две головки!

— Слишком мало табаско!

— Спасите, наше мясо горит!

Потом на одной сковородке зашипела вода.

— Слушайте меня все! — опять громко скомандовала Карола. — Если вы поджариваете фарш и доливаете туда воду, чтобы он не подгорел, он вообще не будет поджариваться, а станет бледным и вязким. Так что никакой воды, только как следует мешать.

— Почему ты не сказала об этом раньше? — возмутилась Таня.

— Потому что собственный опыт научит быстрее.

— Чушь какая-то — проворчала Таня, — теперь у нас кашеобразный лук и такой же фарш.

Я мешала фарш, пока у меня не заболела рука.

Потом мешал внук Франкенштейна.

— Смотри, на ложке висит луковое колечко! — воскликнул он вдруг. И в самом деле, на ручке ложки болталось маленькое колечко. Руфус никак не мог успокоиться. — Как оно туда попало? Ведь оно намного меньше самой ложки? — Он с таким благоговением смотрел на колечко, будто это был нимб ангела, совершившего вынужденную посадку в нашем «Чили кон Карне». Руфус не мог понять: то ли кто-то из нас так подцепил колечко, что оно, растянувшись как резиновое, проскочило через широкую ложку, а на ручке опять сжалось до своих первоначальных размеров. Или в сыром виде оно было гораздо больше, с легкостью проскользнуло на ложку, а в процессе жарки съежилось? Внук Франкенштейна осторожно попытался спустить его с ложки, но это ему не удалось.

— Порви его, — посоветовала я. — Если мы не будем мешать дальше, у нас пригорит фарш.

— Уничтожить это чудо? Ни за что! — Он перевернул ложку, и кольцо съехало по ручке на сковородку.

Это было творческое решение, которого я от него никак не ожидала. На какое-то мгновение я даже расстрогалась. Но потом опять взглянула на бровь, пересекавшую его лоб, как несущая балка, на торчавшую в разные стороны щетину — и отвернулась.

Без чего-то девять на столе стояли три миски с «Чили кон Карне». Чесночный хлеб был не готов, потому что парень в лакостовской рубашке забыл вовремя включить духовку. Поэтому сначала мы попробовали «Чили» Винфрида, Вольфганга и Арнульфа. Первая ложка показалась не очень вкусной, вторая — нестерпимо острой.

— Сколько вы положили табаско?

Арнульф пояснил, что он влил только треть бутылочки, чтобы остальным группам тоже досталось.

— Трех капель было бы достаточно, — сказала Карола.

— А мы вообще не добавляли табаско, потому что не нашли бутылочку, — сообщил высокий брюнет из Таниной группы.

Было решено смешать обе миски. Смешанное «Чили кон Карне» все еще было слишком острым, хотя Танино «Чили» оказалось пресным и вязким.

В качестве утешения подоспел чесночный хлеб, потрясающе вкусный. Парень в лакостовской рубашке вел себя так, словно уже сдал экзамен на звание мастера-кулинара. «Просто чудо, — делился он, — что масло от взбивания становится таким пышным. Он взбил масло в пену, потому что тогда его меньше уходит и хлеб становится не жирным, а хрустящим.

— Ты сбивал масло, потому что так было написано в рецепте, — решил поставить его на место Винфрид.

Потом пришел черед нашего «Чили кон Карне». — Визуально оно, во всяком случае, смотрится лучше всех предыдущих, — похвалили нас. Я удачно украсила «Чили» ломтиками помидоров и кольцами лука. Все нашли также, что и по вкусу наше блюдо далеко обогнало всех! Вот уж никогда бы не подумала, что смогу гордиться собственноручно приготовленным фасолевым пюре!

Зулейкин фруктовый салат выглядел не слишком аппетитно, кружочки бананов и дольки яблок покоричневели.

— Фруктовый салат не станет коричневым, если его заправить несколькими каплями лимонного сока, — объяснила Карола.

— Запомни, — сказал Арнульф Зулейке.

— Я знать, — обиделась Зулейка, — но нет лимон.

— Верно, — согласилась Карола, — я забыла лимон. Но это неважно: если бы салат полностью удался, вы бы не заметили, где тут можно ошибиться.

— Тебе, похоже, важно, чтобы мы делали ошибки, — ядовито заметила Таня.

— Я когда-то изучала педагогику, — ответила Карола, — и у меня нет желания вводить здесь авторитарные структуры.

— Веселенькое дело, — вздохнул высокий брюнет.

После трапезы второй мужчина из Таниной группы, лет тридцати пяти, с довольно длинными, но редкими светлыми волосами, объявил, что не успеет помыть посуду и прибраться. Он отец-одиночка, и ему в десять надо забрать дочку, оставшуюся у подруги. И мне удалось хотя бы на мытье посуды попасть в Танину группу. Таня шепнула мне:

— Шикарная была идея с этими курсами для новичков. Ты могла себе представить, что здесь будет столько мужчин?

— Нет.

— А я так и думала. Как сказала Карола: женщины считают, что могут готовить уже от рождения. К тому же большинство думает, что типично женские навыки просты и этому не надо учиться. Поэтому я не сомневалась, что здесь мы столкнемся с самыми разнообразными представителями мужского пола. А кто же будет возражать против мужчины, умеющего готовить?

— Не запрещено совмещать приятное с полезным.

Неужели она действительно думает, что один из этих мужчин ей подойдет?

— Ты видела, как выглядит тот тип, с которым я готовила?

— Какой-нибудь изъян есть у каждого, — невозмутимо сказала Таня.

Словно услышав, что речь идет о нем, к нам подошел Руфус.

— Пойдемте с нами в пивную? Мы все хотим выпить пивка.

— Спасибо, за мной заедут, — отказалась я.

— А я пойду, — сразу согласилась Таня.

Когда мы в начале одиннадцатого вышли из школы, прямо напротив выхода стоял Бенедикт, прислонившись к своему супер-«БМВ» цвета черной икры.

Я чувствовала себя счастливой девочкой. Именно об этом я всегда мечтала в школе. У других девчонок уже были друзья, встречавшие их. Если тебя встречают, ты на ступеньку выше. Поздно сбылась моя мечта, зато как! С каким уважением посмотрели мужчины с курсов на «БМВ»!

— Пока, — сказала я со смехом и села в машину. Чмокнула Бенедикта. — В воскресенье я сделаю для всех «Чили кон Карне».

 

40

Норе пришлось по вкусу мое предложение готовить в воскресенье самой. Мерседес тоже придет с нами пообедать.

В воскресенье я с самого утра занялась резкой лука. Я страшно волновалась, но произошло чудо, и все получилось. Кухня своевременно наполнилась божественным запахом чесночного хлеба. А в холодильнике стоял фруктовый салат с окропленными лимоном, ослепительно белыми кусочками яблок и безукоризненными кружочками бананов. Я разложила салат по десертным вазочкам, декоративно украсив половинками грецких орехов и дольками апельсина.

Правда, Мерседес на полчаса опоздала.

— Мой ненаглядный никак не мог со мной расстаться, — томно произнесла она, похлопав своими металлическими веками, — ни за что не хотел вылезать из постели.

На ней был бирюзовый брючный костюм, затканный золотом, с рельефным узором из роз. Сзади он был слишком узким, спереди красовалась дюжина перламутровых пуговок. И в нем она собиралась есть «Чили кон Карне»! Костюм, разумеется, из дорогого магазина и не уцененный.

— Угадайте, чем я за него платила? — спросила Мерседес, повертев перламутровой пуговкой.

Я думала, она скажет «поцелуйчиком», но все оказалось гораздо хуже…

— Его золотой кредиткой.

— Как здорово, детка, — обрадовалась Нора.

— Поскольку вчера у него для меня не оказалось времени, он положил утром на мою подушку свою золотую кредитку и пожелал хорошо провести время в магазинах. Я решила его наказать и постаралась как следует.

— При твоем изысканном вкусе он предвидел, что это будет дорого, — подыгрывала Нора.

Мадам Мерседес приобрела себе не только брючный костюм, но и кофточку из той же ткани, и обтянутую той же материей сумочку.

— У меня все должно гармонировать, — высокомерно заявила она и с жалостью посмотрела на меня, будто моя синяя водолазка не подходила к джинсам.

Я только сказала «чудесно» и внесла свое коронное блюдо.

Выпучив глаза, Нора указала на миску с аккуратными кусочками помидоров и колечками лука и воскликнула:

— Это наши помидоры?!

— Нет, испанские.

Если бы я сказала, что помидоры прибыли с Марса, чтобы попросить здесь политического убежища, Нора не была бы так потрясена. Со слезами в голосе она возопила:

— Ты слышал, Бенедикт! А у нас в кладовке есть собственные законсервированные томаты! И все это из твоих денег!

— Очевидно, Виола не знала об этом, — миролюбиво заметил Бенедикт.

— Испанские лучше вообще не покупать, — вмешалась Мерседес, — они невкусные. Мой ненаглядный на днях в одном ресторане отправил назад салат из испанских помидоров. — Она милостиво попробовала и, похоже, ей понравилось. Во всяком случае, она не выплюнула тут же. — И как это делают? — поинтересовалась Мерседес.

Я принесла с кухни рецепт и зачитала ей. Дойдя до места «влить маленькую баночку томатного сока», я споткнулась, но было поздно.

— Ты слышал, Бенедикт? Она купила томатный сок! И все это из…

— Я покупала еду на свои деньги, — сказала я, краснея от возмущения как помидор.

— Ну и что? — не понял Бенедикт. — Ведь вкусно!

— При таком расточительстве неудивительно, что мне приходится отсрочивать плату за комнату, — сказала в нос Мерседес. — Есть вообще надежда, что я когда-нибудь получу свои деньги?

Бенедикт сказал:

— Успокойся, я дам тебе чек.

— Ах вот как, — растерялась Мерседес.

Я пошла на кухню, вынула фруктовый салат из холодильника и выбросила его в унитаз. Не хочу еще раз выслушивать, что транжирю Бенедиктовы деньги. Я достала из кладовки одну из доисторических банок с консервированными расползшимися сливами и разложила компот по десертным вазочкам.

Нора оторопела, но промолчала. До этого она видела на кухне фруктовый салат. Она даже не сказала, что Бенедикт обожал этот сливовый компот еще в детстве.

Я не стала убирать со стола. Ни слова не говоря, поднялась в свою комнату. Вскоре пришел Бенедикт.

— Я должна с тобой поговорить, — сказала я спокойно, но сдерживая себя с большим трудом.

— Поговори со мной, — засмеялся Бенедикт.

Мне, однако, было не до смеха.

— Мерседес преподносит все так, будто ты целиком платишь за меня. Но это же неправда.

— Конечно, это неправда.

— И тем не менее, по их мнению, ты содержишь меня. Почему ты не сказал, что я платила за продукты из своего кармана?

— Ты же им сама сказала, — пожал плечами Бенедикт.

— Я так старалась с обедом, а они только носы воротят! — Я старалась сдержать слезы.

— Я ведь сказал, что все очень вкусно.

— Это прозвучало неубедительно!

— Но все это слышали! — не понимал моего настроения Бенедикт.

— Речь не только о «Чили кон Карне».

— Тогда скажи, наконец, чего ты от меня хочешь, Виола!

— Были бы мы женаты, они не вели бы себя так.

— А как?

В полном отчаянии, чувствуя, что начинаю реветь, я пробормотала:

— Женись на мне или…

— Или что? Я же не могу жениться только ради того, чтобы моя сестра сказала, что ей нравится твое «Чили кон Карне»! — Он хлопнул дверью, сбежал по лестнице вниз и уехал. Наша первая ссора.

Рыдая, я бросилась на кровать. Женись на мне или… Или что?

Или я уйду от тебя. Тогда я должна вернуться к отцу.

Без работы. Нет.

Или я больше не люблю тебя?

Но я люблю тебя. Нет.

Через два часа Бенедикт тихонько прокрался в мою комнату.

— Киска, это невыносимо, что мы ругаемся из-за какого-то фасолевого пюре! Почему? Давай просто забудем это!

— Да, — всхлипнула я и вытерла глаза. — Больше я его никогда не буду делать. Никакого «Чили кон Карне».

 

41

В надежде встретить Таню я пошла в банк. Она была там.

— Как было в пивной в пятницу?

— Неплохо. Тот высокий брюнет, с которым я готовила, оказался журналистом. Его зовут Михаэль. Руфус пошел с нами, они с Михаэлем друг друга давно знают. Та троица тоже была, у них у всех похожие имена: Винфрид, Вольфганг и Вольфрам. Вольфрам — это тот, который все время шуточки отпускает. Все трое — аптекари.

— Аптекари? А почему учатся готовить?

— Вероятно, потому что не умеют. К тому же у меня такое подозрение, что они «голубые». Надеюсь, не все. Тогда было глупо идти на кулинарные курсы для начинающих. Во всяком случае, Вольфрам уже был женат.

— «Голубые» аптекари?

— По мне, так лучше «голубой» аптекарь, чем «голубой» модельер. «Голубого» аптекаря кодекс его профессиональной чести обязывает не навредить мне. А во всех творениях, которые гомики-модельеры придумывают для женщин, я чувствую их неприязнь к нам. Какой идиотизм, что можно спросить в лоб, кто человек по профессии, и нельзя узнать, гетеро- он или гомосексуален. Это считается бестактным. А ведь как было бы практично. Представь, ты влюбишься в «голубого» — более неэффективное вложение чувств трудно себе представить.

— А франкенштейновский внук Руфус, он тоже гомик?

— Возможно. Попытайся выяснить в пятницу, кто из них «голубой».

— Как я могу это определить? Прямо на кулинарных курсах? — Если уж у Тани не получилось, с ее-то опытом, — куда там мне!

— Н-да, — протянула Таня. — Проблема! — Она неожиданно перешла к делу. — Тебе нужны деньги.

— Откуда ты знаешь? — Я слегка смутилась, но одновременно обрадовалась, что с Таней обо всем можно говорить откровенно. — Мне нужна временная работа, пока все устроится у дяди.

— Что ты умеешь делать, кроме обстановки интерьера? Печатать? Водить машину?

Я только покачала головой.

— Ты должна всех расспросить на курсах в эту пятницу. А вдруг одному из аптекарей нужна подсобная работница! — предложила Таня.

— Что же я могу там делать?

— Не знаю, — засмеялась Таня. — Знаю только, что тебе нужны деньги. Всем, кто ко мне приходит, нужны деньги. Сколько тебе надо?

Больше того, что я имела. На моем счету было триста пять марок. Когда я рассказала Тане, что только сестре Бенедикта должна 350 марок за комнату, она сочувственно произнесла:

— Это слишком дорого.

— При этом у нее хорошая работа, и она почти не нуждается в деньгах, потому что ее друг за все платит. Он кладет свою золотую кредитку ей на подушку, и она покупает себе шмотки.

— Как красиво, — усмехнулась Таня. — И ты этому веришь?

— Он выполняет каждое ее желание, чтобы она хранила ему верность. Хотя сам женат и не может развестись, потому что у него больная жена.

— Очень трогательно, — Таня выдвинула ящик и вынула бланк. — Отнеси этой сестре образец договора на оформление кредитной карточки, пусть она прочтет напечатанное мелким шрифтом.

— Зачем это? — не поняла я.

— Мужчины для того и изобрели кредитные карточки, чтобы защитить свои деньги. А не для того, чтобы другие могли их тратить.

— На прошлой неделе я смотрела по телевизору один фильм. Там какой-то менеджер дал красивой проститутке свою кредитку, и она в фешенебельном магазине истратила целое состояние.

— А я однажды видела фильм, так там двадцатиметровая обезьяна вскарабкалась на Эмпайр-Стейт-Билдинг.

— Не вижу связи.

— Это та же сказка, как и история про принца, который дарит свою золотую кредитку бедной красивой девушке. В реальной жизни кредитной карточкой может расплачиваться только тот, чье имя стоит на ней. Любой другой нарушает закон. Это считается подделкой документов, подлогом и карается тюремным заключением. — Таня показала параграф на бланке договора. — Вот что здесь написано: «При незаконном использовании надлежит заявить в полицию». Обычно эту функцию берут на себя те, с которыми ты вздумаешь расплатиться найденной в постели карточкой.

— Но я читала недавно в одном иллюстрированном журнале советы серьезного финансового эксперта. Он писал: «Если мужчина разведен или поссорился со своей подругой, то должен хранить свою кредитную карточку как зеницу ока. Если она попадет в руки к женщине, это грозит ему разорением».

— Мужчины, которые это пишут, лишь изливают на бумаге страх за собственные деньги.

— Но это повсюду повторяется, — упорствовала я сама не знаю почему.

— Один мужчина списывает у другого. Ни один из них никогда не давал женщине свою кредитную карточку. Поэтому они и не знают, что это невозможно.

— Но Мерседес, сестра Бенедикта…

— Как ты думаешь, сколько женщин мне уже рассказывали эту сказку? Существует лишь одна возможность, если она знает его секретный номер и может в автомате снять его карточкой наличные деньги. Эта дама рассказывала, что он нежно нашептывал ей в ухо свой секретный номер?

— Нет, — призналась я.

— Об этом ни одна не рассказывает, ни одна почему-то не хвастается: что ее великодушный принц сует ей в руку стомарковые банкноты. Так что если хочешь подобраться к его деньгам, забудь о кредитной карточке и бери наличными. Стащи его копилку. И тогда, даже если он может доказать это, ему придется самому заявить на тебя, на это решится далеко не каждый.

— Я не хочу подбираться к деньгам Бенедикта.

— Это я так, в порядке консультации для клиента.

— Значит, ты считаешь, не стоит верить тому, что рассказывает его сестра?

— Никогда не надо верить лжи. Женщины, рассказывающие подобные небылицы, лгут из зависти. Они думают, что другие-то непременно получают подарки.

— В жизни ничего не достается даром, — вздохнула я.

— А уж тем более от мужчин, — подхватила Таня.

И все же я не могла до конца в это поверить. Неужели мадам Мерседес все сочиняла?

 

42

— Сегодня мы будем тушить овощи, тефтели и рыбу, — объявила Карола. — Тушение — это приготовление на небольшом огне в собственном соку, в малом количестве жира или жидкости, под закрытой крышкой. Тушеные блюда полезнее, потому что питательные вещества не вымываются водой, как при варке.

Прежде чем тушить овощи, их нужно помыть, почистить и снова помыть, потому что при чистке они загрязняются. — Мы пошли за Каролой к мойке и стали смотреть, как она вымыла в холодной воде кочешок брюссельской капусты и общипала подвядшие листья.

— Это искусство — так сварить брюссельскую капусту, чтобы она и снаружи не развалилась, и внутри стала мягкой. Поэтому мы применим небольшой фокус… — Она вырезала крест на кочерыжке. — Теперь толстый конец так же быстро станет мягким, как и нежные листья.

— Я читал, что у брюссельской капусты надо снимать листик за листиком, — подал голос Вольфганг, рыжеволосый парень из троицы.

— Это делают только психи и педанты, — сказала Карола.

— Значит, так будет делать Вольфганг, — залился хохотом Вольфрам, сегодня сменивший лакостовскую рубашку на красивую водолазку.

Вольфганг отрезал, что для Вольфрама он и креста в кочерыжке не вырезал бы. Вольфрам обиженно отвернулся.

Карола принесла еще и кочан цветной капусты.

— В цветной капусте всегда есть червяки и гусеницы, поэтому сначала ее на час кладут вверх кочерыжкой в холодную подсоленную воду, и все насекомые оказываются на дне кастрюли. Но у нас на это нет времени.

— Что же нам их есть, что ли?

— Червяки и гусеницы в сваренном виде имеют довольно нейтральный вкус.

— Бр-р! — содрогнулся Вольфрам.

Карола сунула кочан Вольфраму в руки:

— Тогда дели его на кочешки и просмотри каждый, чтобы не было червяков.

— Не буду я ловить эту гадость!

— Давай сюда, — сказал Вольфганг.

Вольфрам швырнул ему цветную капусту и ухмыльнулся:

— Значит, я могу выйти во двор покурить. Позовите меня, когда ужин будет готов.

— А мне что делать? — поинтересовался Арнульф, муж тайки.

— Ты будешь делать тефтели, там опять говядина со свининой, а твоя жена сделает яблочный мусс из тушеных яблок со взбитыми сливками.

— Я не люблю яблочный мусс, — запротестовал Арнульф.

— Может, тебе лучше готовить рыбу?

— Упаси Господь! — воскликнул Арнульф и ушел к Тане, которая сразу объявила, что они с черноволосым Михаэлем хотят делать тефтели.

— Итак, кто готовит рыбу? — спросила Карола. — Есть филе камбалы. Камбала очень вкусная рыба. К тому же это — идеальная диетическая еда.

Перед моим мысленным взором на стене появилась надпись, совсем как на стене дворца Валтасара:

Я УМЕЮ ГОТОВИТЬ ДИЕТИЧЕСКУЮ ПИЩУ — 15 ОЧКОВ.

— Я готовлю рыбу, — непроизвольно вырвалось у меня.

— Я тоже, — услышала я за собой голос внука Франкенштейна. Правда, на этот раз к нам присоединился Винфрид, парень с прической ежиком. Все вместе мы прочли рецепт.

Сверху на листке было написано: «Когда готовите рыбу, всегда соблюдайте правило трех «П»: почистить, подкислить, подсолить.

«Тушеная рыба с овощами на четыре персоны.

800 г рыбного филе очистить от костей. Положить на мелкую тарелку и выдержать 20 минут в смеси из одной чайной ложки соли и трех чайных ложек уксуса.

Тем временем помыть, почистить, снова помыть и мелко нарезать 750 г суповых овощей (лук, морковь, сельдерей).

Разогреть в сотейнике 1 столовую ложку топленого масла (максимальный огонь), распустить в нем 100 г копченого шпика и добавить овощи. Посолить (1/2 чайной ложки соли) и влить 1/8 литра воды. На малом огне тушить под закрытой крышкой 15 минут. Потом положить овощи на рыбу и тушить 15 минут без крышки (маленький огонь)».

Франкенштейнов внук проверил, нет ли в филе костей. По краям они сидели так прочно, что вытащить их пальцами не было никакой возможности.

— Пинцет бы сюда, — заметил Винфрид, с участием наблюдавший за усилиями Руфуса и не ударявший палец о палец. Пинцета на кухне, естественно, не было, так что Руфусу пришлось воевать с костями с помощью ножа, после чего куски филе заимели довольно потрепанный вид.

Я помыла, почистила и снова помыла морковку и лук-порей, потом порезала все одинаковыми кусочками.

— Кто-нибудь знает, как распускают сало? — спросил Руфус.

— Просто бросают в горячий жир и ждут, когда белые куски подрумянятся, — объяснил Вольфганг, стоявший у соседней плиты.

Поскольку больше мне было делать нечего, я пошла к Тане. Та пыталась слепить из сероватой массы, состоявшей из фарша и хлеба, тефтели, что выглядело не слишком аппетитно.

— Ты уже знаешь, кто из них «голубой»? — спросила я едва слышно.

— Может, Вольфганг и этот Михаэль? И неспроста у Вольфганга в ухе серьга, а на Михаэле фартук в цветочек?

— Ну и что? Муж Зулейки носит золотые цепочки на шее и на запястье и фартук с леопардовым узором.

Подошел Михаэль и спросил Таню:

— Выйдешь со мной во двор выкурить сигаретку?

— Минутку, — сказала Таня, бросила в кастрюлю последний бесформенный мясной комок и пошла за Михаэлем.

Когда они вышли, к ее плите подошел Вольфганг. Сдвинув кастрюлю с плиты, он сделал маленький огонь, вынул самый уродливый комок фарша, смочил руки водой и начал вертеть его в руках, пока он не превратился в аккуратный шарик. Превратив и другие комки в идеальные шарики, он положил их обратно в кастрюлю, нашел в шкафчике крышку, закрыл кастрюлю и молча вернулся к своей плите.

Ровно в девять все было готово. Филе камбалы было более жирным на вкус, чем вся вместе взятая камбала, которую когда-либо ели все вместе взятые ученики. Карола объяснила: это от того, что камбалу обычно жарят, и часть жира выходит, а при тушении все остается. Тефтели вышли довольно пресными — тоже от того, что их чаще жарят. Но овощи были изумительно вкусными.

Отец-одиночка, ушедший в прошлый раз до мытья посуды, сказал:

— Тефтели были пресными, как секс в браке.

— Твое сравнение хромает, — воскликнул Вольфрам. — В браке бывает только пресное мясо, а секса не бывает вообще!

— В моем браке нет мясных тефтелей, — мрачно заметил Арнульф, и все засмеялись. Он взглянул в сторону Зулейки, вставшей, чтобы взбить сливки для яблочного мусса. Из-за шума миксера она не могла его слышать. — Я лишь недавно услышал актуальный совет, — прошептал он, — бывают тайки — настоящие католички. Они готовят то же, что и мы.

— Католички дороже? — поинтересовался Михаэль.

— Не знаю, — вздохнул Арнульф, — мне тогда не пришло в голову спросить об этом.

Зулейка подала свой яблочный мусс со взбитыми сливками. Сливки были слишком сладкими, но все сказали, что вкус отменный — даже Арнульф.

Вольфраму по-прежнему не давала покоя тема секса. С таким видом, будто преподносит откровения, он изрек:

— В семидесяти процентах семей после рождения первого ребенка уже ничего не происходит.

— В ста процентах браков ничего не происходит, — поправил его отец-одиночка. — Представь себе: ты хочешь заняться делом, а тут начинает верещать бэби. Пока он там отрыгнет или покакает, все желание проходит.

— Можно подождать, пока ребенок снова заснет, — вмешалась Карола.

— Это напоминает взбитые сливки, — радостно закричал Вольфрам, — если они перестоят, то снова опадают!

Все мужчины согласились, что сравнение на редкость удачное, а Карола предложила поменять тему разговора и помыть посуду.

Мы помыли посуду, и внук Франкенштейна опять спросил, идем ли мы в пивную. На этот раз я не отказалась, так как уже предупредила Бенедикта, чтобы он не заезжал за мной. Но аптечная компания не захотела пойти, а у Михаэля была назначена встреча, так что в пивной Ротшильда мы оказались вчетвером: Таня, отец-одиночка и внук Франкенштейна, севший напротив меня. Я не смогла долго выдержать такое визави и пошла в туалет. Таня составила мне компанию.

— Теперь я знаю, кто уж точно «голубой», — сказала она мне в туалете. — Винфрид и Вольфганг.

— Эти? Надо же, а выглядят как обычные спортсмены.

— Я посмотрела по списку занимающихся. Они живут вместе.

— Я раньше тоже жила с одной девушкой, но мы же не были лесбиянками.

— Они ведь давно не студенты. Если двое мужчин, прилично зарабатывающих, живут вместе — они «голубые». Я думаю, по-настоящему хочет научиться готовить только Вольфганг, он в этой паре играет классическую женскую роль. Винфрид, похоже, больше по части болтовни.

— Ты считаешь, они действительно гомики?

— Что значит «действительно»?

— Я хочу сказать — навсегда?

— Навсегда или нет, мне достаточно того, что они «голубые» сейчас.

— А Вольфрам и Руфус?

— Шутник Вольфрам меня в любом случае не интересует. И аптекари, собственно, тоже. Они все педанты. Сейчас наведу справки, чем остальные зарабатывают на жизнь.

Только мы сели за стол, как Таня тут же спросила отца-одиночку:

— Как тебя, собственно, зовут?

— Феликс.

— И чем ты занимаешься?

— Экономист по сбыту и снабжению.

— А почему учишься готовить?

— Потому что у меня больше нет желания кормить женщину за те скромные кулинарные услуги, которые она мне оказывает. Моя бывшая половина годами ни черта не делала за мой счет. Сейчас нашей дочке десять лет, и она предпочитает жить у меня, так что бывшей супруге придется раскошелиться на ее содержание. А готовить для себя и дочки я научусь быстро.

Танино лицо ясно дало понять, что этих сведений о Феликсе ей более чем достаточно.

Он ухмыльнулся:

— Да, баб сильно разочаровывает, когда им приходится расплачиваться за свою алчность. Вы все одного хотите: денег от мужчин.

— С этой точки зрения ты абсолютно прав, — невозмутимо заметила Таня. — От тебя все женщины хотят только денег, ведь больше ты ничего не можешь им предложить.

Ухмылка тут же сошла с его лица.

Таня принялась за следующую жертву:

— А что делаешь ты, Руфус?

— Я мальчик на побегушках в одном отеле.

— А-а, — Таня потеряла к нему интерес.

— А чем занимаешься ты? — задал Франкенштейнов внук встречный вопрос.

— Я работаю в банке.

— А-а, — заинтересовался Руфус, но Таня ушла от подробностей. — А что делаешь ты, Виола? — спросил тогда он.

— Я дизайнер по интерьеру.

— Вот здорово! — это явно произвело на него впечатление. — А где ты работаешь?

У меня не было охоты откровенничать с внуком Франкенштейна, поэтому я сказала:

— Мы с моим другом работаем в большой строительной фирме.

— Супер!

Приятное ощущение, когда тобой восхищаются. Жаль, что оно так быстро ушло. Таня тут же спросила:

— Ни у кого нет работы для Виолы?

Я смущенно смотрела в свой почти пустой бокал из-под кока-колы. Сегодня я больше ничего не смогу себе позволить, надо побыстрее уходить отсюда.

— Ты ищешь новое место дизайнера по интерьеру? — полюбопытствовал Руфус.

Я удивилась, что он так воспринял Танин вопрос. Он действительно поверил, что я работаю дизайнером. Намеками я обрисовала ему свою сегодняшнюю ситуацию.

— Я знаю одно место, но оно не для тебя, — сказал он.

— Что за место?

— Девушки-горничной в номера.

— Девушки по заказу? — спросил дурацкий Феликс. Он уже явно пришел в себя после Таниной атаки.

— В отеле, где я работаю, срочно нужна горничная, потому что наша постоянно болеет. Уже приходили претендентки, но они либо показались хозяйке недостаточно аккуратными, либо пока заняты. Нужно убирать постели, пылесосить и делать другую уборку в гостинице. Ничего тяжелого! Начальница приходит редко, так что ты относительно независима. А платят хорошо.

— Любая уборщица, избавленная от подоходного налога, получает больше нас, — посетовал Феликс.

— Почему же ты тогда не работаешь уборщицей? — спросила его Таня.

Он не нашелся с ответом.

Я подумала: «В роли горничной я бы, собственно, делала то же самое, что и дома. Лишь с той большой разницей, что мне за это будут платить».

— Где находится отель?

— Недалеко от автовокзала. Не в центре, но добираться удобно.

— Я живу в тех краях, — сказала Таня. — Где именно он находится?

— На Вельзерплатц. Он маленький, двадцать четыре номера.

— Это бордель? — полюбопытствовал Феликс, не отклоняясь от интересующей его темы.

Тем не менее Феликс поведал, как однажды остановился со своей бывшей половиной в совершенно нормальном с виду отеле, который оказался публичным домом. Да еще каким крутым! И он как дурак провел целую ночь в борделе с собственной женой. Это был самый большой прокол в его жизни.

— Меня возьмут туда? — спросила я, гадая, что на это скажет Бенедикт. Горничная — всего лишь красивое слово, под которым подразумевают уборщицу. Если Нора, Мерседес или Анжела узнают, что я работаю уборщицей, — с моей репутацией будет покончено.

Я посмотрела на Руфуса и опять подумала, что умерла бы от страха, доведись мне повстречаться с этим типом ночью в коридоре гостиницы. Но как человек он вполне приятный. Я решила про себя больше не называть его внуком Франкенштейна.

— Если тебя это действительно интересует, — сказал Руфус и написал на картонной подставке для пива адрес и телефон. Я должна позвать господина Бергера. Это он и есть, Руфус Бергер. А отель называется «Гармония».

— Я бы на твоем месте пошла, — сказала Таня.

У меня были большие сомнения:

— Мы это обсудим с моим другом.

Как ни странно, Бенедикту идея понравилась. Норе ведь можно просто сказать, что я пошла в магазин или к друзьям. Анжела уж точно никогда не увидит меня в этом отеле. А если кто-нибудь узнает, я ведь могу сказать, что я там администратор. Звучит неплохо. Лучше заниматься настоящим делом, чем сидеть дома.

У меня мелькнула грустная мысль, что настоящее дело для Бенедикта — только то, за которое получаешь настоящие деньги. Но, конечно, он не вкладывал такой смысл в свои слова.

— Завтра прямо с утра пораньше отвезу тебя в эту «Гармонию», посмотрим все на месте, а потом решим.

 

43

Мы с большим шиком подъехали к отелю — скрипнули тормоза, Бенедикт распахнул дверцу: «Прошу вас, сударыня», а потом крикнул в сторону отеля: «Приехала новая горничная, где же красный ковер?»

Но никто не увидел и не услышал нас. И вообще сомнительно, есть ли в этом отеле красный ковер.

Построен он был скорее на рубеже веков. Здание небольшое, для отеля, пожалуй, даже маленькое. Четыре этажа и еще мансарда. На каждом этаже по пять окон, перед средним — большой балкон, перед остальными — по маленькому балкончику, на котором от силы поместится стул. Рыжевато-коричневый цоколь из песчаника, оконные рамы выкрашены в темно-коричневый цвет, а весь фасад — коричневым тоном посветлее. Если приглядеться, заметишь, что балконы обнесены решетками из кованого железа с узором. Издалека же они больше напоминали бесформенные коричневые ящики цвета штукатурки. Все было выдержано в типичных мрачных тонах, которые маляры превозносят за то, что грязь на них незаметна, и всюду насаждают всеми правдами и неправдами. Ведь на темном фасаде лучше видно обсыпавшуюся краску, и, значит, их опять пригласят красить. Цель здешних маляров давно была достигнута: коричневая краска во многих местах облупилась, обнажив серую штукатурку. Вид у отеля был неважнецкий.

Два больших окна на первом этаже были встроены явно позже, вероятно, в шестидесятые годы. И там и тут висело по ящику, освещенному изнутри неоном, с надписью, сделанной кисточкой, в стиле также шестидесятых годов: «Гармония». Кроме этого, в окнах виднелись темные деревянные панели, а перед ними стояла куча горшков с торчащим из каждого вьющимся растением с бесконечным извивающимся стеблем, покрытым редкими листьями. Стебли были прикреплены гвоздями к панелям и собраны в виде вытянувшихся спиральных пружин.

Внутри все выглядело не намного лучше. Мы попали в высокое мрачное помещение, тускло освещенное одной-единственной круглой неоновой лампой. У правого окна возвышалась видавшая виды деревянная стойка администратора. Слева, в глубине, на протертом во многих местах темно-зеленом линолеуме стоял обветшалый бордовый диван с тремя мягкими креслами. Под стать ему был стол. Левое окно заставлено каким-то подобием выставочного стенда из двухметровых темных деревянных панелей. На нем красовались плакаты давно прошедших выставок, расписания поездов, городского транспорта и карта города с большим жирным пятном — вероятно, на том месте, где находился отель. Сзади, в темноте, виднелся допотопный лифт с металлическими решетками.

Ни одной живой души не было видно. Бенедикт приметил на стойке старинный колокольчик и позвонил. Вскоре появилась пожилая женщина. Не здороваясь, она спросила нас:

— Хотите здесь переночевать? Тогда вам надо подождать.

— Нам нужен господин Бергер, — сказал Бенедикт.

— Тогда позвоните еще раз, — сказала женщина и стала ждать вместе с нами. Появился Руфус. В руках у него было ведро, выглядел он, как всегда, жалко и нелепо. Нашему приходу он очень обрадовался.

— О, Виола, моя однокашница! Как хорошо! — Я даже испугалась, что он ринется на меня с поцелуями, но, к счастью, обошлось без этого. Скосив глаза, я наблюдала, как Бенедикт с еле скрываемой иронией разглядывал незамысловатую челку Руфуса, его бровь, усики, свисающие бачки и бахрому на подбородке.

Руфус тут же сообщил, что он уже позвонил хозяйке. Она готова платить мне шестнадцать марок в час и спрашивает, согласна ли я. Жильцов у них сейчас, правда, немного, но работы хватает. Руфус показал на пожилую даму:

— Это госпожа Хеддерих, она и ее муж работают здесь уже много лет.

— Мой муж приходит сюда только по ночам, — пояснила госпожа Хеддерих, — он не может заснуть из-за простаты.

Я не знала, как реагировать на это, но Руфус дружелюбно кивнул ей, и я кивнула тоже.

— Я не против, — сказал Бенедикт, — но ты должна решить сама.

Мне понравились его слова.

— Да, — объявила я, — начну с понедельника.

— Чудесно! — обрадовался Руфус. — Сразу за углом автобусная остановка, это твой маршрут.

«Какой он заботливый», — подумала я.

— В понедельник будет хозяйка?

— Она бывает раз в неделю, по средам, — сказал Руфус. — Но я все урегулирую. Никаких проблем. Я ведь знаю по курсам, что ты аккуратистка.

— Когда хозяйки нет, начальница здесь я, — с улыбочкой сказала госпожа Хеддерих. — Во сколько вы начнете?

— Если я подвезу тебя до автобусной остановки, — предложил Бенедикт, ты могла бы начать и в девять.

— Хорошо, — быстро согласилась я, пытаясь скрыть свое разочарование, потому что надеялась, что Бенедикт будет отвозить меня в отель каждое утро. Конечно, было наивно с моей стороны рассчитывать на такое. И для Бенедикта это стало бы обременительным — каждый день вставать на полчаса раньше, чтобы доставить на работу уборщицу. — Тогда до понедельника.

— Будем ждать, — рассыпался в любезностях Руфус.

Госпожа Хеддерих к этому времени уже исчезла так же безмолвно, как и появилась.

— Забавная лавочка, — покачал головой Бенедикт, когда мы вышли наружу, — зато никаких стрессов. Меня бы тоже вполне устроило, если бы наш Фабер приходил только по средам.

В честь этого события я купила себе белоснежный хлопчатобумажный свитер, решив надеть его в понедельник, чтобы все сразу видели, какая я чистоплотная. Странно, полгода назад ни за что бы не подумала, что могу так радоваться работе уборщицы. Но если уборкой зарабатываешь деньги, то ты уже не шизанутая, помешавшаяся на уборке, а женщина, знающая, чего хотят мужчины.

Только от Норы надо это держать в тайне.

Но когда в понедельник утром Бенедикт на своем «БМВ» цвета черной икры привез меня к остановке и я вышла со своим фирменным пакетом, а он опустил стекло и крикнул мне на прощание: «Желаю хорошо провести время в городе, киска!», тут даже я почувствовала себя респектабельной дамочкой, отправляющейся по магазинам.

Какой-то пенсионер тут же спросил меня на остановке:

— Что, супруг опять отдал кредитную карточку?

Я с улыбкой кивнула.

Он сразу схватил меня за руку. Мне это показалось верхом наглости. В конце концов, ведь это же не его карточка!

 

44

«Отель «Гармония» сердечно приветствует свою новую сотрудницу Виолу Фабер!» — удивленно прочитала я на карточке, которая стояла на стойке, прислоненная к яркому букету цветов.

Трогательно. Я позвонила, чтобы вызвать Руфуса.

Он пришел в восторг, увидев меня без десяти девять.

— Садись, — сказал он, подведя меня к уродливому бордовому гарнитуру за перегородкой в холле. Там он вручил мне фотокопию перечня всех помещений. — Каждое утро ты получаешь от меня план на день. Цифры — это номера комнат. Если рядом с цифрой стоит плюс, это означает, постоялец остается, и ты должна заправить постель, выбросить мусор, пропылесосить, если надо, помыть раковину, туалет и прочее — госпожа Хеддерих тебе все покажет. Если рядом с цифрой стоит минус — постоялец съехал. Это значит: сменить постельное белье, повесить чистые полотенца, отключить отопление, пропылесосить, проверить, не забыл ли он чего-нибудь, положить новое мыло. А галочка означает, что тебе нужно подкрутить отопление, если нужно, вытереть пыль и проверить, все ли в порядке.

Из глубины вышла госпожа Хеддерих:

— Наконец-то вы пришли! — еще не было девяти. — Я очень спешу!

Мне пришлось сразу подняться с ней на третий этаж. Пока мы ехали в тарахтящем лифте, она доверительно сообщила мне:

— Знаете, я больше не могу подниматься по лестницам. У меня было выпадение матки, а такие вещи у нас, у женщин, легко могут перерасти в рак.

У меня немного закружилась голова. Может, из-за кряхтящего лифта.

— У вас тоже выпадение матки? — как мне показалось, с надеждой в голосе спросила она.

— Нет, — тихо ответила я.

— Это происходит быстрее, чем думают, — поучительно сказала госпожа Хеддерих.

Дверь лифта заело, и нам с трудом удалось выбраться из него. На двери напротив бронзовой краской с зелеными потеками от руки было написано: «Мужской туалет». Внизу прибита картонка «Дамский туалет напротив». С одной стороны, хорошо, что не надо его искать, как в универмаге, где, если тебе приспичило, чувствуешь себя негодяем, совершающим половое преступление. Но лучше бы это первое впечатление было вторым.

Мы завернули за угол, и госпожа Хеддерих подвела меня к застекленной двери в конце коридора с табличкой «Вход запрещен». Дверь была открыта. Комнатка оказалась маленькой, в ширину окна. По обеим сторонам тянулись полки с постельным бельем и полотенцами, а внизу стояли корзины для белья.

Госпожа Хеддерих пояснила, что в них надо складывать грязное белье. Раньше она с дочерью стирала все белье, а теперь раз в неделю его забирают и привозят чистое — очень практично, никакой мороки. Она дала мне комплект белья, полотенца и велела следовать за ней. На двери рядом такой же бронзовой краской с зелеными потеками было написано: «Ванная общего пользования», а внизу опять картонка: «Не работает». Ванная была старомодная, с предбанником. Сама ванна была накрыта старой столешницей, на которой стояли ящик с инструментом, коробка с гостиничным мылом и несколько больших упаковок туалетной бумаги. В предбаннике помещались большой пылесос, стремянка, щетка, веник, ведро и разные чистящие средства.

— Это ванная для постояльцев, у которых в номерах нет ванн, — сообщила госпожа Хеддерих. — Но они все равно ею не пользуются, поэтому мой муж переоборудовал ее под подсобное помещение.

— Положив столешницу на ванну? — иных признаков переоборудования я не заметила.

— Да, мой муж очень практичный, он все здесь приводит в порядок.

Госпожа Хеддерих открыла комнату номер 12. Узкая кровать, узкий шкаф, два стула, хромоногий столик, раковина, а за ней — два квадратных метра кафеля. На полу — линолеум с ковровым узором. Рядом с дверью висела записка, сообщающая, что комната номер 12 стоит сорок пять марок, включая завтрак. Дешево, но я бы не хотела жить здесь.

Усевшись на стул, госпожа Хеддерих наблюдала за моими попытками застелить постель. Она сказала:

— Этому вы быстро научитесь. Вы еще молоды и здоровы.

Потом она рассказала, что большая часть постояльцев остается на одну ночь. Если жилец задерживается, я должна менять ему белье раз в четыре дня. Или чаще, если возникнет такая необходимость, — она не пояснила, что должно произойти, чтобы необходимость возникла. На ярмарку уже не приезжает столько народа, как раньше. Большинство жильцов — деловые люди, приезжающие в здешние фирмы. Представитель одной фирмы канцтоваров дарит ей каждый раз ручку из своей новой коллекции, за что получает от нее на завтрак самый большой кофейник с кофе. Больше всего она любит людей, приезжающих на похороны. Они не сорят, потому что их целый день нет дома, и возвращаются не пьяные. Особенно много грязи разводят жильцы, которые живут подолгу. Эти устраиваются по-домашнему, но у них не надо особенно стараться, они платят со скидкой. На втором этаже, в номере три, уже несколько месяцев живет инженер, в 14-м — монтажник, а наверху, в 23-м — один бедолага, у которого сгорела квартира, и теперь он вечно пьяный.

— Каждый день нахожу у него в мусорной корзинке бутылку из-под шнапса. Он заворачивает их в пакеты, но нас-то не проведешь. У постоянных жильцов нужно менять белье только раз в неделю.

В дверь постучали. Какой-то мужчина рассерженно сунул мне в руки пустую катушку из-под туалетной бумаги.

— Принесите мне новую, — буркнул он и исчез.

— Это из девятого номера, — сказала госпожа Хеддерих. — Скандалисты повсюду находятся, с ними надо уметь обращаться.

Я достала из ванной-кладовой рулон бумаги, нашла комнату номер 9 и постучала.

— Войдите.

Девятая комната оказалась на удивление большой. По меньшей мере раза в три больше, чем двенадцатая. Однако не намного красивее. Зеленоватые выцветшие обои. Ковер неопределенного цвета лишь частично прикрывает линолеум. Справа у стены — двуспальная кровать, слева — еще одна. В комнате кроме окна был даже балкон, выходивший на улицу. Между окном и балконом стоял стол с четырьмя разрозненными стульями. Венцом обстановки была горка, похожая на ту, что стояла в Нориной гостиной. Но здесь этот предмет был еще более ненужным, поэтому стекла и перегородки вынули и внутрь поставили телевизор.

Ванная была старомодной, но довольно красивой. Стены выложены белым кафелем, окаймленным черным бордюром, пол в черно-белую клетку.

— Еще желаете что-нибудь? — спросила я как можно приветливей, повесив новый рулон бумаги. Именно так я представляла себе идеальную горничную.

— Это для вас, — сказал мужчина и дал мне пять марок чаевых!

Вот это да! От радости я чуть было не присела в реверансе. Это были первые чаевые в моей жизни. Ничего унизительного в этом не было, во всяком случае, когда дают сразу пять марок.

Я с гордостью рассказала госпоже Хеддерих о своих чаевых.

— Чаевыми здесь особенно не разживешься, — сказала та. Она могла бы тоже получить больше чаевых, если бы целыми днями выполняла поручения постояльцев. Но тогда бы у нее не оставалось времени на работу. Теперь ей надо срочно идти готовить обед мужу. А я должна пропылесосить здесь, а потом в 16-м номере. — Сейчас я его вам открою, — сказала она.

Я пошла с ней в комнату 16, расположенную за лифтом, — одноместный номер, метра два в ширину и четыре — в длину. Кроме кровати, здесь оказалось целых три шкафа: один из дешевой фанеры, второй какого-то неопределенного темно-коричневого цвета и, наконец, серый и узкий одностворчатый конторский шкаф. И еще в эту теснотищу был втиснут стол с тремя разными стульями.

Госпожа Хеддерих распахнула дверь на балкон и показала на двухэтажный флигель:

— Вот здесь живем с мужем. Совсем рядом. Иначе мы не смогли бы так много работать. Наш зять тоже иногда помогает по выходным. А сейчас мне надо идти, муж ждет. Все остальное есть в вашем плане на день. — Она прогромыхала вниз на лифте.

Я почти закончила пылесосить шестнадцатую комнату, когда явился Руфус с подносом, на котором стояли кофейник с кофе, пирог со штрейзелем и тарелочка с ключом.

— Чтобы ты не умерла с голоду в свой первый рабочий день.

— Спасибо, очень мило. А что это за ключ?

— Это общий ключ от всех комнат. Но, пожалуйста, прежде чем открыть дверь, всегда сначала стучи.

— Разумеется.

— Извини! Ты-то, конечно, это знаешь. Но у нас бывали и такие горничные, что пылесосили в то время, как жильцы спали. — Он вздохнул. — А ключ, пожалуйста, когда уходишь, отдавай всегда мне. Ради Бога, не потеряй.

— Ну разумеется.

Он выудил из своих грязно-коричневых джинсов какую-то записку.

— В девятнадцатый номер скоро въедут постояльцы. Пойдем проверим, все ли там в порядке.

Мы поднялись этажом выше.

— Обрати внимание, комнаты у нас пронумерованы насквозь. 1, 9 и 18 — первые комнаты второго, третьего и четвертого этажей.

Девятнадцатая была среднего размера комнатой, выходящей на улицу. Довольно просторная, у левой и правой стены по кровати. Я не стала спрашивать Руфуса, почему здесь все кровати стоят на таком расстоянии друг от друга. В конце концов, это отель, а не публичный дом.

— Ну как тебе комната? — с интересом спросил он.

— Очень милая, — сказала я, избегая смотреть на обои с невзрачным рисунком и грязно-зеленый ковер поверх линолеума. Я задержала взгляд на свежезастеленной кровати и повторила. — Очень милая. Но окна можно было бы помыть, а скатерть постирать, а… — мне удалось вовремя остановиться.

Руфус ошарашенно посмотрел на запыленные окна.

— Да, это разумно. Я рад, что ты так много замечаешь. — Он включил ночник у одной кровати.

«Что это он делает», — испуганно подумала я.

Но Руфус выключил этот ночник и включил второй. Тот не горел.

— Кошмар какой-то, — Руфус вывернул лампочку. — Эта госпожа Шейк, которую наняла хозяйка, либо болеет, либо ничего не делает. А Хеддерих не может все делать одна. Она в принципе отвечает только за завтрак и за первый этаж. — Руфус вышел и вернулся с новой лампочкой. Ввернув ее, он выдвинул ящик тумбочки. — А где же Библия? — спросил он, глядя в ящик. — Скорей всего стащили.

— Это христианский отель?

— Нет, но в каждой комнате традиционно есть Библия. Я не верующий, но нахожу это в порядке вещей. Бывают такие ситуации в жизни, когда поможет скорее Библия, чем журнал с картинками.

— Да, — сказала я. — Я повсюду просмотрю и внесу в список, где чего не хватает. И проверю все лампочки.

— Отлично! Мы благодарны тебе за каждый час, который ты тут проработаешь, — Руфус с признательностью посмотрел на мой белоснежный свитер.

«До чего хорошо, когда тебе благодарны за уборку, да еще платят за это», — подумала я.

— Я могу приходить каждый день на восемь часов, — сказала я. — Но ты ведь знаешь — только на несколько недель. Может, уже с первого марта я начну работу у моего дядюшки. Так что ваша проблема с уборщицей решена лишь временно.

Он улыбнулся мне во весь рот, и его нелепые усы полезли вверх:

— Я великий мастер откладывать проблемы.

— А что думает по этому поводу твоя хозяйка?

— Она вообще уходит от всех проблем, перевешивая их на меня. Все довольно просто.

Я засмеялась. В хорошенькую же компанию я попала!

— Я буду работать до пяти, — объявила я. После этого у меня останется время купить продукты к ужину. И я возвращалась бы домой в одно время с Бенедиктом. Нора может думать, что я целый день убиваю на покупки.

— Отлично! — воскликнул Руфус. — Если у тебя появятся вопросы, ты в любое время можешь застать меня внизу. Набери по внутреннему телефону 91. Если меня там нет, набери 92. Я живу в мансардной квартире на последнем этаже.

— Ты здесь живешь? — удивилась я.

— Во-первых, это очень удобно, во-вторых, иначе я бы слишком мало зарабатывал. А так я не плачу за квартиру, зато, правда, постоянно вкалываю на отель.

Госпожа Хеддерих то же самое говорила.

— Так оно и есть. Спустишься в полпервого к обеду?

— Здесь еще и кормят?

— Конечно. Не бойся, я не сам готовлю. Либо госпожа Хеддерих готовит заодно и для нас, либо я приношу что-нибудь из пиццерии напротив.

— А зачем ты вообще ходишь на кулинарные курсы?

— Чтобы не зависеть от Хеддерих и от пиццерии. К тому же я подумал: «Если уж работаешь в отеле, надо уметь готовить». А потом мой друг Михаэль захотел, чтобы я пошел с ним и он бы не скучал у плиты.

Ага! Эти двое тоже «голубые»?

— А хочет ли Михаэль вообще учиться готовить? Он ведь почти все время торчит на школьном дворе.

Усики Руфуса опять полезли вверх:

— Михаэль ходит на курсы по причинам, которые я не имею права выдавать. Ладно, до половины первого.

Итак, еще одна «голубая» пара. Тане это вовсе не понравится. Впрочем, то, что Руфус голубой, меня нисколько не удивляет. При его внешности ему ничего другого не остается.

Следующей по плану шла комната 14. Одноместная, такая же крошечная, как и 12-я. Здесь, стало быть, жил постоянный жилец. Возле кровати стояла коробка с арахисом, солеными крендельками и фисташками, на подоконнике — четыре бутылки безалкогольного пива. Постель, очевидно, была застелена чистым бельем в пятницу, грязным было только зеркало над раковиной.

После 14-й я решила с помощью общего ключа получить представление о своей рабочей территории и посмотреть комнаты, которые еще не видела. В 15-й стояли две кровати — естественно, на расстоянии друг от друга. 17-я была самой большой. Там стояли три кровати, по одной у каждой стены. Два больших шкафа, а под одним из окон — невысокий полуантичный шкафчик, имевший такой вид, будто он сохранился от первоначальной обстановки гостиницы начала века. Шкафчик был даже симпатичный, но здесь он проигрывал. Еще здесь стоял овальный, довольно хороший стол вишневого дерева, а вокруг него — обтянутые клеенкой кухонные стулья.

В комнате номер 11 я наконец-то обнаружила французскую кровать. Вообще комната оказалась довольно красивой — относительно, конечно. Обоям не больше десяти лет — бежевые маргаритки на голубом фоне. Не в моем вкусе, но все же значительно лучше, чем в других комнатах.

Я спрашивала себя, долго ли я выдержу на этой гигантской свалке без того, чтобы постоянно не думать о том, что отсюда нужно выбросить. Ни одного хоть сколь-нибудь привлекательного сочетания узоров или мебели. В отеле «Гармония» абсолютную победу одержал дурной вкус. Но чем больше я об этом думала, тем меньше меня это раздражало. Во-первых, я здесь не живу. Во-вторых, даже не знаю людей, которые здесь живут. А в-третьих, я здесь только временно. Буду соблюдать нейтральную позицию: я здесь горничная и больше никто.

Руфус разложил пиццу в большой кухне на первом этаже. Кухня была как из другого мира: самая современная посудомоечная машина, современная плита, микроволновая печь, специальные холодильники для напитков, большая кофеварка — чего тут только не было.

— Это царство госпожи Хеддерих, — пояснил Руфус.

Хотя пицца была очень вкусной, Руфус сказал, что у него на пиццу скоро будет аллергия.

— Мы могли бы как-нибудь сделать с тобой «Чили кон Карне», — предложил он.

— Нет, от этого будут одни неприятности.

— Неприятности?

— Я имею в виду, если хозяйка узнает об этом. Я ведь здесь работаю не поварихой, а уборщицей. Мне пора идти убираться дальше.

— Образцовая рабочая мораль, — похвалил Руфус. — Если ты решишься выпить в свое рабочее время со мной чашечку кофе, я сварю.

— Ну хорошо.

Потом Руфус показал мне другие помещения на первом этаже. К кухне примыкала столовая для завтраков: шесть столов, каждый с пятью стульями. Все столы и стулья оказались из одного комплекта. Но это было, пожалуй, единственным сюрпризом. Узор на обоях представлял из себя синие розы на бежевато-зеленоватых решетках, занавески — в оранжево-бежевую полоску. За столовой находилось помещение с шестью столами, тридцатью стульями и парой кресел. Все это было покрыто густым слоем пыли. Комната, которой сейчас не пользовались, служила гостиной. Четыре окна выходили на задний двор с голыми деревьями и баками для мусора. Утешительное зрелище: мир снаружи был таким же унылым, как и здесь, в помещении для завтраков и отдыха.

Между комнатой отдыха и стойкой находились женский и мужской туалеты, в которых убиралась госпожа Хеддерих. На противоположной стороне располагалась так называемая контора, обстановка которой состояла из письменного стола, одного канцелярского шкафчика из жести и удивительно красивого шкафа красного дерева. Мне надо привыкнуть не обращать внимание на мебель, иначе я сойду с ума. Удивительно, как бездарно здесь все укомплектовано. Я собралась идти наверх.

— Минутку, еще владения господина Хеддериха.

Руфус провел меня к загородке из деревянных панелей перед левым окном. Там стояла кушетка и новенький большой телевизор. Здесь господин Хеддерих может прилечь, когда по ночам охраняет отель. Его дежурство каждый вечер с семи часов и до конца передач. Иногда он выкатывает телевизор в холл, чтобы посмотреть его с постояльцами. Еще здесь хранятся чемоданы — если жилец съезжает утром, а вещи хочет забрать попозже. Руфус показал мне два ящика с пронумерованными полочками из плексигласа, где лежали гайки, прокладки и тому подобное. На стене под ящиками висели молотки, клещи, пилы и другие инструменты.

— Если что-то сломается, тебе надо отнести это сюда. Господин Хеддерих починит все. Без него нам впору закрываться.

Я с уважением осмотрела эту телеспальню-мастерскую в холле. Вот теперь уж я точно увидела достаточно. Я поблагодарила Руфуса за экскурсию и опять принялась за свою работу.

Мне нужно застелить только пять постелей. Но во всех комнатах был мусор в корзинках. Я нашла там старые иллюстрированные журналы — прекрасное бесплатное чтение в автобусе. Мне не стыдно читать журналы из мусорной корзинки — наверняка они чище, чем в приемной у врача. Я сама удивлялась, как легко помыла туалеты, и только подсчитывала в уме деньги, которые набегали за каждый час моей работы. За несколько дней я без труда заработаю плату за комнату для Мерседес. К тому же началась дешевая распродажа, может, найду себе недорогое зимнее пальто. Нет, убираться здесь — одно удовольствие.

Я могла бы чистить и драить до бесконечности, но в пять сдала Руфусу общий ключ. И список: в общей сложности не хватало трех Библий и одиннадцати лампочек. Я всюду пометила, каких именно.

Руфус в ужасе схватился за голову — и чуть было не испортил свою ровную, как по линеечке, челку:

— Безобразие! Какая халтурщица эта фрау Шейк! В двадцать пятой, наверное, вообще не было света!

— Лампочка в стеклянной чаше на потолке еще горела. Что я тебя хотела спросить: почему здесь есть номер 25, ведь всего двадцать четыре комнаты?

Руфус показал на список:

— Тебе не бросилось в глаза, что 13-го номера нет?

— Нет. А почему?

— Ни в одной гостинице нет тринадцатого номера. В больших отелях нет еще и тринадцатого этажа. Ты не суеверна?

— Не знаю. Во всяком случае, цифры 13 я не боюсь. А ты суеверный?

— Я не верю, что все заранее предопределено. Но я верю в силу случая. Это точно: из случайностей может сложиться судьба.

— Гм, — пробормотала я и попрощалась.

Только в автобусе я задумалась над тем, что сказал Руфус. Собственно, нет никаких сомнений, что из случайностей может сложиться судьба. Однако для портье Руфус слишком большой философ.

 

45

Во вторник я получила даже одиннадцать марок чаевых. Постоялец, которому я вчера приносила туалетную бумагу, съехал и положил пять марок на стол. Еще пять марок я получила от женщины из шестнадцатого номера. Она забыла свой фен, и я дала ей фен из гостиничного инвентаря Руфуса. От мужчины, чье обручальное кольцо я спасла от пылесоса, я получила одну марку. Это был постоялец из 4-го номера, самого маленького, мужчина не моложе пятидесяти лет, роста не больше метра шестидесяти и слишком толстый. Постучав и выяснив, что он в комнате, я хотела прийти попозже. Но он сказал, что ему нисколько не помешает моя уборка, напротив. Он уселся в кресле и стал наблюдать за мной, будто я была его личная домработница. И тут я нашла на полу возле тумбочки его обручальное кольцо.

— О, оно понадобится мне сегодня вечером, — сказал он.

— Сегодня вечером вам понадобится ваше обручальное кольцо? Я думала, обручальное кольцо носят всегда.

— Я уже семнадцать лет как в разводе. Обручальное кольцо надеваю, только когда встречаюсь с одной из моих подруг.

— А, — протянула я удивленно, но вежливо.

— Вы молодая и красивая, но у дам постарше тут же просыпаются неприятные собственнические инстинкты. Поэтому я говорю дамам, что женат и не помышляю о разводе, поскольку моя жена больна. Это трогает душу даже самой гордой женщины, и меня оставляют в покое.

Я поспешила закончить с уборкой. Он с важным видом дал мне две монеты по пятьдесят пфеннигов и с усмешкой сказал при этом:

— Горничной не разбогатеешь.

— Задница, — сказала я вслух, выйдя в коридор. Потом прочла в своем плане, что четвертый номер сегодня освобождался. Напрасно я убирала там постель, все равно придется перестилать ее чистым бельем. Но пока этот тип в комнате, я туда больше не пойду.

Хотя из двадцати четырех комнат только девять были заняты, у меня оказалось бесконечно много работы. На широкой деревянной лестнице возле лифта скопилось полно грязи, обрывков и окурков. Узкая лестница, которая вела наверх между комнатой для отдыха и туалетами, была абсолютно запущена.

На обед Руфус подал гуляш и кнедлики. У госпожи Хеддерих сегодня нашлось время приготовить еду и для персонала, то есть для Руфуса и меня. Свой рабочий день она заканчивала не позже одиннадцати утра, зато начинала в шесть! Я была полна решимости не обсуждать меблировку отеля, но за обедом не удержалась и спросила Руфуса:

— Почему в таком маленьком одноместном номере, как шестнадцатый, стоят три больших шкафа?

— Насколько я помню, там в прошлый раз жил мужчина, который ушел от семьи и забрал из дома целую кучу серебряных кружек и антиквариата. А поскольку он жил здесь довольно долго, господин Хеддерих специально поставил ему в комнату шкаф.

— У вас тут повсюду огромное количество шкафов и стульев. Откуда они взялись?

— Зять Хеддериха работает на фирме «Каритас». Им эту мебель дарят, и он поставляет ее нам по сходной цене.

— Очень удобно, — только и сказала я.

Продолжая мыть лестницу, я вдруг вспомнила, что мне надо обязательно позвонить отцу. Он уже давно не звонил, и мне бы не хотелось, чтобы отец нарвался на Нору. Ведь она ему наверняка скажет, что я целыми днями хожу по магазинам и трачу деньги Бенедикта. А отец может не сдержаться и наорать на нее…

После работы я позвонила ему из будки рядом с отелем. Узнав, что я работаю экономкой в гостинице и прилично зарабатываю, отец отнесся к этому с недоверием. В чем же состоят мои обязанности? Я подробно объяснила, что должна контролировать осветительные приборы и следить, чтобы в каждой тумбочке была Библия, возвращать постояльцам забытые вещи или, к примеру, выдавать кому-нибудь фен. Об уборке я умолчала. Отец был очень доволен. Хорошо, что я не буду больше ждать сложа руки места у дяди Георга.

— Я не мог тебе позвонить, — объяснил отец, — сейчас звонить можно только к нам. Сольвейг все время рвалась к телефону, и Аннабель не придумала ничего лучше, чем постоянно названивать в Швецию и узнавать время — чтобы Сольвейг могла послушать язык своего отца. Тогда я купил замок на телефон, а твоя мать где-то затеряла ключ. Так что теперь мы не можем больше звонить.

— И как долго вы намерены это терпеть?

— Я звоню с работы. Мать ходит в телефонную будку, а Аннабель приходится вести разговоры из собственной квартиры за свой счет. Все в порядке. У тебя и твоего Бенедикта тоже?

— Все великолепно. Когда приедем к вам в гости на Пасху, я отдам тебе долг, папа.

В хорошем настроении я прошлась по магазинам, расположенным поблизости от моей работы. Во время прогулки я присматривала себе в витринах подходящее зимнее пальто — как раз началась зимняя распродажа. И неожиданно я услышала за спиной знакомый голос:

— Мерседес, ты позаботилась о новом подарке из-за границы, который я привезу своей жене? Когда я подарил ей твой шелковый платок, она, несмотря на адские боли, улыбнулась.

Мерседес? В отражении в витрине я увидела две металлические дуги и прическу а-ля Мирей Матье. Она меня не заметила.

— У меня дома есть духи, «Шанель № 5». Есть еще один платок от Диора, пудреница от Герлена — можешь выбрать то, что найдешь нужным. Еще есть купальное полотенце от Ива Сен-Лорана.

— У тебя дома? В десять я должен быть на вокзале, а до этого ты еще хотела пригласить меня поужинать.

— Я думала, ты сможешь переночевать у меня, — голос Мерседес звучал очень робко.

— Завтра в девять утра мне нужно отвезти жену к врачу, — ответил мужчина.

— Мы могли бы перед ужином зайти ко мне совсем ненадолго, хоть на полчасика.

— Я голоден, — отрезал мужчина.

Они пошли дальше. Я посмотрела им вслед.

Оба стояли у светофора. Мужчина засунул обе руки в карманы пальто. Ничто не намекало на то, что он знаком с Мерседес. Это был жилец из четвертого номера! Тот самый, с обручальным кольцом.

Меня так распирало от волнения и любопытства, что я побежала назад в отель, чтобы поговорить с Руфусом. Тот был еще на месте.

— Ты знаешь мужчину из четвертой комнаты? Я думаю, что это несравненный воздыхатель сестры моего парня!

— Тогда ты о нем знаешь больше, чем я.

— Он часто останавливается здесь?

Руфус полистал в большой конторской книге.

— Вот все, что я знаю о нем: он приезжает раз в месяц, живет всегда в самой дешевой комнате, а счет просит дать как за самую дорогую. Он работает на одну фирму здесь неподалеку, которая возмещает ему расходы на гостиницу.

— Правда?

— Больше я о нем ничего не знаю.

Собственно, этого мне вполне достаточно.

— Тогда до завтра, — мне надо срочно рассказать все Бенедикту.

— Если у тебя найдется еще минуточка, я хотел бы представить тебе господина Хеддериха, он как раз пришел. — Руфус крикнул в сторону перегородки. — Господин Хеддерих!

Никогда бы не подумала, что у господина Хеддериха простата. У него было красное, здоровое на вид лицо, и от него пахло пивом. Он крепко пожал мне руку, сказал, что рад познакомиться с новой горничной. Я здорово разгружу его больную жену.

— У меня есть для вас сюрприз, — сказал он многозначительно и отправился за свою перегородку.

Оттуда он вытащил стул, сиденье которого было обтянуто синтетической пленкой цвета детской неожиданности. Когда-то это был красивый стул, пока господин Хеддерих не приложил к нему руки.

— Отлично вы его восстановили, — похвалил Руфус.

— Если бы вы были так добры и отнесли стул наверх… — попросил господин Хеддерих. — У меня больные ноги, «никотиновая гангрена».

— Куда?

— Где одного не хватает.

Я вопросительно посмотрела на Руфуса. Откуда мне знать, где на этой барахолке не хватает стула?

— Это терпит до завтра, — успокоил меня Руфус. — Оставь его пока здесь.

— А куда девать его завтра?

— Просто поставь куда-нибудь, где есть место, — посоветовал Руфус.

Я покорно ответила:

— Собственно, я могла бы и сама догадаться.

— О чем? — не понял Руфус.

— Здесь все так практично: и мебель, и мужчины — все.

— Да, вот что я еще вспомнил о мужчине из четвертого номера, — сказал Руфус. — За завтраком он всегда берет с собой в дорогу две булочки и пару яиц.

Бенедикт был готов поверить самое большее половине моих рассказов о Мерседес и ее ненаглядном. Только не мог сказать, какой именно.

 

46

На следующее утро я опоздала на четверть часа, потому что Бенедикт проспал.

В холле гостиницы стоял Руфус с женщиной, выглядевшей вполне светской дамой, блондинкой лет сорока, с безукоризненной укладкой. Она произнесла громко и раздраженно:

— Выкини ее вон, если она такая ненадежная.

— А вот и она, — с облегчением сказал Руфус и подозвал меня к себе. Я испугалась. Это, очевидно, была хозяйка. На ней был синий национальный костюм с зеленой кокеткой и зеленой вышивкой на лацканах. Скромно и очень дорого. Недавно в телевизионном показе мод я видела похожий костюм, и ведущая прокомментировала: «Этот наряд — ультимативный ответ на вопрос, что надевают аристократы на охоту».

— Виола, это наша хозяйка, госпожа Шнаппензип, — сказал Руфус мне, а потом ей: — Бербель, это госпожа Фабер.

О, он, оказывается, с ней на «ты».

— Приветствую вас, — сказала начальница и пожала мне руку. — Вы довольны?

Я ошарашенно произнесла:

— Да, спасибо. — И тоже сказала ей: — Приветствую вас. — А потом прибавила: — А вы довольны? — Затем вдруг начала оправдываться: — Я очень сожалею, что опоздала, я пропустила свой автобус, но завтра…

— Да-да, — перебила она меня, — господин Бергер вами очень доволен.

С облегчением и как можно более незаметно я сняла свое пальто. Хоть бы она не заметила, какое оно поношенное, особенно на карманах! К сожалению, на мне сегодня был черный свитер. Надеюсь, она в состоянии отличить чистый черный свитер от грязного. Очевидно, это было ей под силу, потому что она сказала чрезвычайно приветливо:

— Я слышала, вы дизайнер по интерьеру. С радостью бы освоила эту профессию. Знаете ли, этот отель ни в коей мере не отвечает моему вкусу. Здесь не хватает… — в поисках подходящего слова она щелкнула пальцами, — некоего флера, — на пальце у нее был огромный перстень с изумрудом, обрамленный бриллиантами.

Я молча согласилась с ней.

— Понимаете ли, у меня, к сожалению, нет времени заниматься этим. Мой муж нотариус, у меня двое детей и собака. Вы ведь понимаете, что значит вести дом.

Я кивнула, польщенная тем, что она считает меня способной понять это.

— Мне настолько не хватает времени, что я вынашиваю мысль продать отель. И давно бы сделала это, если бы не он. — Она указала на Руфуса другой рукой, на которой был бриллиант размером с фасоль. — И тем не менее здесь не хватает женской руки, которая бы навела порядок. — Хозяйка улыбнулась, обнажив безукоризненные зубы, и обратилась к Руфусу: — Ты выгонишь эту Шенк и подыщешь замену.

— Так она у меня уже есть, госпожа Фабер приходит теперь ежедневно.

— Хорошо, — сказала хозяйка, взглянув на свои окаймленные бриллиантиками часы: — Давай посмотрим счета, я спешу. Бенни нужно к ветеринару, а Микки — в балетную школу. Ты же знаешь, что это такое. — Она подала мне руку. — Было очень приятно познакомиться, желаю всего хорошего. — Потом направилась в контору, а Руфус, вручив мне план на день, поспешил за ней.

Какая аристократическая хозяйка у этого неаристократического отеля, подумалось мне.

Через час пришел Руфус с кофейником.

— Теперь ты знаешь госпожу Шнаппензип.

— Она довольно милая.

— Ей все кажется простым. Она считает, что парой верных высказываний можно решить все проблемы. Когда-то она прочитала книжку о психологическом климате в коллективе. Я ушам своим не поверил, когда услышал, что она хотела бы стать дизайнером по интерьеру. Юриспруденцию она тоже хотела изучать, но потом вышла замуж за нотариуса, и на этом успокоилась.

— Почему ты ей «тыкаешь?»

Руфус засмеялся:

— Очевидно, это относится к психологическому климату в коллективе. Да нет, просто мы знакомы уже целую вечность. Она и с Хеддерихами на «ты». Маленькие отели — почти семейные предприятия.

— Она такая богатая, — полюбопытствовала я, — почему же так запустила отель?

— Она не такая богатая, как хочет казаться. Любит пустить пыль в глаза. А поскольку ее муж — «господин нотариус», они автоматически принадлежат к высшим кругам.

— Но на гостинице она достаточно зарабатывает.

— В том-то и дело, что нет. Дела идут не слишком хорошо. А у нее нет желания тратить на гостиницу время и силы. Отель достался ей в наследство, и с тех пор им руководит коммерческий директор. Когда ее дети, Микки и Шнаппи (Шнаппи — это сын. Собственно, его зовут Бенжамин, а Шнаппи звали собаку. Но с тех пор, как сына стали в школе дразнить Шнаппи, собака превратилась в Бенни), так вот, Бербель утверждает, что когда они подрастут и смогут сами водить машину, она станет управлять отелем. Однако в прошлом году у ее мужа случился инфаркт. Сейчас он уже хорошо себя чувствует, но теперь она до конца своих дней должна ждать, когда самое плохое у него будет позади. Меня Бербель наняла, потому что считает, мне можно доверять. Часто она бывает весьма недоверчивой.

Наверняка Руфус заслуживал доверия, но только не наружностью.

— Как ты думаешь, госпожа Шнаппензип считает меня достойной доверия?

— Несомненно. Она утверждает, что для нее не играет роли, из какой семьи человек, какого цвета у него кожа и так далее. Главное — хорошее образование, лучше с дипломом солидного института. Хотя сама она отучилась лишь два семестра.

— А у тебя есть диплом?

— Иначе я не имел бы права быть коммерческим директором этого заведения.

— Ты коммерческий директор?!

— Да, поэтому я за все отвечаю.

— Почему же тогда говорил, что ты мальчик на побегушках?

— Коммерческий директор — слишком выспренно для этой халупы. А мальчик на побегушках — верное определение. Я на этой должности всего год, с тех пор как предыдущий директор ушел на пенсию. И надеюсь, это не на век.

— А что ты изучал?

— Я палеонтолог по позвоночным.

— Что это такое?

— Если популярно, то я изучаю динозавров. — Руфус ухмыльнулся, под его безобразной растительностью блеснули красивые зубы.

— Для чего в отеле нужен диплом о динозаврах?

— Понятия не имею, — теперь Руфус принял свой обычный подавленный вид. — Я интересуюсь большими окаменелостями.

Я начала мыть раковину, чтобы не стоять без дела.

— А что думаешь делать потом?

— Тоже не имею ни малейшего понятия, работы для палеонтологов почти нет, разве что в университете. А раскопки, где я собирался работать, недавно законсервировали. Тогда я взялся за эту работу. Теперь вот отодвигаю со дня на день решение этой жизненной проблемы.

Я замолчала, уставившись на сток в раковине. Решилась бы я так долго делать работу, чуждую мне? Нет, сказала я сама себе и покачала головой.

Чтобы поменять тему разговора, я заметила:

— Было бы очень удобно завести сервировочный столик, на котором я бы возила из комнаты в комнату чистящие средства и белье — вместо того, чтобы постоянно бегать в кладовую. Я тогда собрала бы все стаканчики для зубных щеток и вымыла их внизу в посудомоечной машине.

— Когда я начинаю думать о том, что здесь можно поменять, так много приходит в голову, что проходит всякое желание, — уныло заметил Руфус. — С чего начать?

— С чего-нибудь всегда начинают.

— Пока здесь все не рухнет, лучше оставим все как есть. А когда рухнет, нужное решение придет само.

— Ждать эффективного решения — то же самое, что ждать миллионного выигрыша в лото.

— Тот, кто ждет, еще не потерял надежду, — грустно сказал Руфус и вышел.

Я в бешенстве посмотрела ему вслед. Если с чего-то можно начать, не нужно ждать. Мой взгляд упал на стул возле двери, красивый стул темного дерева, сиденье которого тоже было изуродовано омерзительной синтетической пленкой господина Хеддериха. Я села на кровать и, ударив кулаком снизу, выбила сиденье. Как я и предполагала, пленка была укреплена только скрепками. Я потянула за край пленки; потом оторвала вторую сторону. Под пленкой показалась светло-желтая набивная ткань в полоску стиля «бидермайер». Придя в восторг, я оторвала третий край, четвертый… и обомлела. В середине сиденья чернело пятно. Я в ужасе закрыла его пленкой. Потом не сдержалась и посмотрела снова: засохшая кровь. Все ясно. Сидела женщина, зачиталась или сушила волосы феном, и вдруг у нее начались месячные. С одной стороны пятно было чем-то замазано: отчаянная попытка исправить положение. Мне стало не по себе.

Вот наказание за то, что я нарушила данное слово и повела себя как дизайнер. В роли горничной я должна радоваться любой синтетической обивке, с которой такие пятна удаляются одним взмахом тряпки. Я спустилась вниз в мастерскую господина Хеддериха, взяла степлер, прикрепила пленку обратно и поклялась никогда больше не выходить из роли.

История была такая неприятная, что о ней я не рассказала даже Бенедикту. Но, конечно, не умолчала о госпоже Шнаппензип и подробностях из жизни Руфуса. Бенедикт заметил, что если госпожа Шнаппензип замужем за нотариусом, то может жить в роскоши на его деньги, и ей совсем не обязательно мучиться с отелем. Тут он прав. И еще Бенедикт посчитал очень глупым, что Руфус называет себя мальчиком на побегушках, а не коммерческим директором. Руфус — типичный неудачник. Тут Бенедикт, наверное, тоже прав. Тем не менее Руфуса мне жалко. В отеле «Гармония» все и в самом деле было безнадежным.

 

47

— Этот мужчина интереснее, чем кажется на первый взгляд, — заявила Таня, — надо же, исследователь динозавров и коммерческий директор!

Мы стояли во дворе школы Ротшильда, было без нескольких минут семь. Я приехала с Руфусом на его громыхающем «фольксвагене» прямо из отеля. Было бы глупо заезжать домой, поэтому я осталась на час подольше и дождалась господина Хеддериха, принявшего дежурство. Когда мы приехали, Таня с Михаэлем курили на школьном дворе, и Михаэль захотел поговорить с Руфусом. Так что я смогла без свидетелей рассказать все Тане.

— Руфус и Михаэль, похоже, тоже «голубые». Руфус не захотел признаться, почему вместе с Михаэлем ходит на курсы.

— Зато мне Михаэль рассказал: он журналист, и ему поручено написать статью о вечерних кулинарных курсах. Михаэль только не хочет, чтобы об этом узнала Карола. Он боится, что она будет ждать от него громкой похвалы ее недюжинным педагогическим талантам. А ему этого не хотелось бы. В этом вся тайна — только для Каролы. Поэтому Михаэль говорит, что уже умеет готовить. А в то, что он «голубой», я не верю.

— Но точно этого не знаешь.

— Все равно он не мой тип. Михаэль изображает из себя одинокого ковбоя большого города. И если он не гомик, ему нужна похожая на него одинокая дама-ковбой. А я к таким не отношусь. Мне чужды эти соблазны под названием «Мы вдвоем против всего остального мира».

Потом настало время отправиться к нашим кастрюлям. Сегодня готовились на выбор бифштексы с жареным картофелем и салатом или мраморный кекс. Поскольку мужчины как гиены бросились на мясо, я добровольно стала делать с Зулейкой мраморный кекс. Таня и Руфус взялись за кекс скрепя сердце.

В порядке исключения, из-за дороговизны мяса, Карола согласилась выдать вначале секрет — какие ошибки типичны при приготовлении бифштекса. Она диктовала, а мы записывали:

1. Бифштекс делают из говядины или телятины. Мясо должно быть с белыми жировыми вкраплениями, это лучше, чем абсолютно постное. Покупайте не светло-красное мясо, а темно-красное, оно отвиселось.

2. Мясо для бифштекса должно быть комнатной температуры, иначе при жарке бифштекс станет жестким. Итак, сначала необходимо оттаять мясо и промокнуть салфеткой.

3. Надрезать пленку по всему периметру, но именно пленку, а не само мясо. Если пленку не надрезать, бифштекс при жарке будет вспучиваться и не прожарится равномерно.

4. Бифштекс будет вкуснее, если его жарить на топленом или растительном масле. Не использовать сливочное масло, оно при жарке чернеет.

5. Сковородка должна быть тяжелой, желательно небольшого размера.

6. Сначала на сковородке разогревают масло.

7. Дно сковородки должно быть покрыто им только на 1–2 миллиметра. Миллиметра, а не сантиметра! Жир должен покрывать дно равномерно. Если это не так, значит, сковородка погнута или плита стоит криво.

8. Жир нужно сильно раскалить, чтобы он слегка дымился. Но только слегка. Температуру можно проверить, брызнув на жир каплю воды: если вода испаряется, значит, температура подходящая.

9. Если бифштекс толще, чем три сантиметра, его надо отбить — до того как положить на сковородку! — до нужной толщины. Только слегка отбить, а не молотить по нему изо всех сил.

10. Сначала мясо прилипнет к сковородке, но не надо его отрывать, лучше подождать минуту, и оно отделится само. Перевернуть кусок и обжарить другую сторону в течение одной минуты. Потом снова перевернуть.

11. Теперь уменьшить огонь, поставить на средний. Чем толще кусок, тем меньше должен быть огонь.

Если нужен бифштекс «с кровью», кусок толщиной в три сантиметра в общей сложности жарят четыре минуты, то есть каждую сторону еще по минуте. Если слегка нажать на него пальцем и выступает кроваво-розовый сок, значит, он внутри розовый.

Чтобы довести его до полуготовности, бифштекс толщиной в три сантиметра жарят в общей сложности семь-восемь минут. Если поцарапать мясо ножом и выступит светло-розовый сок, бифштекс полупрожарен.

Абсолютно прожарен он будет через 9–10 минут. Если надрезать мясо, выступит прозрачный сок.

12. Солить нужно только в конце жарки. Соль забирает у мяса жидкость, и если его посолить до жарки, оно будет сухим и жестким. Чтобы придать остроты, достаточно соли и перца. Перчить тоже надо потом, иначе перец сгорит при жарке.

13. Подержать бифштекс пять минут на заранее подогретой тарелке в духовке или в алюминиевой фольге, чтобы сохранить сок. При резке сок не должен выступать.

14. Чтобы получить соус, наливают на сковородку чуточку красного и белого вина, коньяка, бульона или сливок. Этим растворяются остатки пережаренного жира.

— Вот и все, — подвела итог Карола. — Здесь невозможно что-либо сделать неправильно.

Поскольку бифштекс делается гораздо быстрее, чем жареный картофель, в первую очередь пришлось жарить картошку. Для жарки подойдет и сырой, и вареный картофель. Быстрее получается вареный. Но для этого картофель надо сварить накануне, чтобы он немного подсох, потому что свежесваренный крошится на сковородке. Так что мы могли использовать только сырую картошку. Ее жарят на среднем огне, постоянно помешивая, три четверти часа.

Рецепт мраморного кекса показался нам совсем простым. Мы с Зулейкой залили в форму как раз последний, темный слой теста, когда пришла Карола и объяснила, что это неправильно: сверху должен быть светлый слой, чтобы во время выпечки было видно, готов ли кекс. На темном тесте это трудно установить. Боясь за наш кекс, мы с Зулейкой по очереди неотрывно смотрели в духовку. Увидев, что кекс чуть-чуть потемнел с одного края, мы вытащили его из духовки. Карола проколола кекс деревянной палочкой. Палочка осталась сухой, и она объявила, что кекс пропекся.

Бифштексы тоже были готовы. Разгорелась жаркая дискуссия, какой бифштекс лучше: с кровью, средний или прожаренный. Арнульф вел себя так, будто собственноручно зажаренным бифштексом разорвал цепи овощной кухни Зулейки. Он объявил, что отныне будет каждый вечер жарить себе по куску мяса и вскоре разработает идеальный рецепт приготовления бифштекса. Теперь для него нет смысла приходить на оставшиеся семь уроков, он уже узнал все, что хотел, о кулинарии. А Зулейка все равно ничему новому не научится. Он постарается получить назад часть заплаченных денег.

— Очень жаль, — сказал Вольфрам Зулейке, но та приняла к сведению решение супруга без всяких эмоций.

Жареная картошка была съедобной лишь частично. Та, что делал Михаэль, оказалась невкусной. Он жарил ее на большом огне, чтобы скорее отделаться, и она подгорела и получилась жесткой. Михаэль заявил, что готовый жареный картофель, который продается в вакуумной упаковке, гораздо вкуснее. В сравнении с его произведением это было совершенно верно, а вот картофель Вольфганга был со всех сторон золотисто-коричневатым, мягким и замечательно вкусным.

Когда мы разрезали свой мраморный кекс, выяснилось, что он у нас не мраморный, а полосатый. В отличие от нашего кекс Тани и Руфуса был безукоризненно мраморным.

— Эй, как кекс становится мраморным? — с усмешкой спросила меня Таня.

— Я думала, сам по себе, из-за пекарского порошка.

Руфус захихикал. Карола случайно прошла мимо них до того, как они засунули кекс в духовку, и вилкой перемешала слои теста в форме.

Зулейка переводила взгляд своих миндалевидных глаз с нашего полосатого кекса на их мраморный и причитала:

— Я знать, как делать, но не знать, что делать.

Поскольку свежий мраморный кекс не такой вкусный и должен постоять хотя бы сутки, каждому разрешили взять с собой по куску мраморного и полосатого домой. В заключение Карола объявила, что на следующей неделе занятия не будет: в нашей школе состоится бал.

— Ура! Уроков не будет! — закричал Вольфрам, совсем как недисциплинированный школьник.

В эту пятницу я могла без стеснения отправиться в пивную, Руфус выплатил мне жалованье за неделю, и я чувствовала себя богатой и уверенной в себе. Мы пошли вчетвером: Таня, Руфус, Михаэль и я. Феликс опять удрал до мытья посуды, чтобы забрать дочку от подружки. Мы предположили, что это, скорее, подружка Феликса, а не дочки. Аптекарская компания предпочла пойти в другую пивную, под названием «Дикий Оскар». «Это абсолютно точно «голубая» пивная», — шепнула мне Таня.

Она втянула Руфуса в дискуссию о кризисе международных финансовых рынков. Я попробовала разговорить Михаэля. Но единственное, о чем он был способен говорить, это о невозможном положении в городе с культурой. Потому что ее тут просто нет. В полном отчаянии в редакции решили написать о кулинарной культуре, и именно ему достались дурацкие курсы для начинающих кулинаров. На долю других выпали питейные заведения. При этом Михаэль поочередно смотрел то вдаль, то в свою кружку. До меня донеслись Танины слова:

— Я слышала, ты исследователь динозавров. — И прежде, чем Руфус успел что-то ответить, она огорошила его вопросом: — Сколько тебе лет?

— Месяц назад исполнилось тридцать.

— Надо же, мне тоже месяц назад стукнуло тридцать! — воскликнула Таня. — Ты был женат?

— Нет. А ты? — задал Руфус встречный вопрос.

— Я тоже нет. У тебя есть подруга?

— Нет, а у тебя?

— Нет. — И тут последовало самое худшее. Таня спросила: — Почему нет?

Но Руфус не смутился:

— Мы расстались из-за несовместимости жизненных планов.

— Так может сказать любой.

— Моя бывшая подруга хотела сначала завести ребенка, а потом посмотреть, что из этого выйдет. А я хотел сначала знать, что с нами будет. Меня не мучил страх, что человечество тем временем вымрет.

Таня улыбнулась, как человек, который вытянул жребий, развернул бумажку и обнаружил, что выиграл. Итак, он не «голубой». Потом спросила:

— У тебя есть братья или сестры?

— Я покорно отвечаю на все твои вопросы. Но почему тебя интересует именно это?

— У меня есть теория, что люди, имеющие братьев и сестер, чаще стремятся завести ребенка, чем единственные дети в семье.

— У меня нет теории, — ответил Руфус. — У меня есть сестра, но вырос я один. Какие выводы из этого ты сделаешь?

Она не сделала никаких выводов, только широко улыбнулась Руфусу.

— Я тоже единственный ребенок в семье.

— Опять что-то общее, притянутое за уши, — съязвил Михаэль. — Вы что, изображаете любовную парочку?

— А что делают твои родители? — Таня не давала сбить себя с толку.

— Они погибли в автокатастрофе.

— О, — Таня сочувственно замолчала и поправила волосы.

— Ты не хочешь узнать почему?

Я невольно засмеялась. Руфус бывает порой очень остроумным. Хотя Таня не настаивала, он рассказал:

— Они возвращались, подав заявление на развод, и наверняка поругались — они постоянно ссорились. В результате машину занесло, она скатилась вниз под откос и взорвалась. Мать умерла сразу, отец — на следующий день в больнице. Я его больше не видел. А священник на похоронах сказал: «Так удивительным путем исполнилась воля Божья, смерть все-таки развела их». Со стороны священника это показалось мне довольно странным.

— Это, наверное, было ужасно для тебя, — Таня еще раз сочувственно заправила прядь волос за ухо.

— Нет. Ужасными были мои родители. Они заговаривали друг с другом только для того, чтобы в очередной раз поругаться. После школы я сразу переехал к сестре в Гамбург, чтобы быть от них как можно дальше.

— Мои родители тоже развелись, — сообщила Таня.

— Еще одно чудесное совпадение, — сказал, зевнув, Михаэль. — Это становится утомительным, разрешите мне на этом откланяться.

— Мы еще поговорим немного, — предложила Таня, и Руфус радостно кивнул.

— Мне тоже пора идти, — поднялась я. Если Таню интересует исследователь динозавров со сросшимися бровями, усами и бородой, влачащий жалкое существование в роли мальчика на побегушках, — не буду ей мешать.

У выхода из пивной Михаэль заметил, пожав плечами:

— И что он только в ней находит?

Я удивленно взглянула на него.

— Что она в нем находит? Только то, что он не «голубой»? — Я сразу же пожалела о сказанном. А вдруг Михаэль все же гомик! Но он не среагировал на это.

— Меня бы устроило, если бы у них что-то получилось, — сказал он, подавив зевок. — Неплохой поворот для моей статьи! Как тебе заголовок «На кулинарных курсах они научились целоваться»?

— Таня умела это и раньше. Тогда уж скорей: «На кулинарных курсах он научился целоваться».

— Придумал! — воскликнул Михаэль. — «Во всем был виноват мраморный кекс».

Неважно, что там напишет Михаэль, но я тоже обрадуюсь, если у Руфуса и Тани что-нибудь получится. Руфус в общем-то довольно славный. И все-таки интересно: что Таня в нем нашла?

Бенедикт вернулся домой только за полночь. После волейбольной тренировки он тоже попал в кафе и здорово напился.

— Я выпил целую бутылку шампанского, — похвастался он.

— Шампанское после волейбола?

— У одного из наших был день рождения.

Когда я показала ему свой полосатый кекс, Бенедикт хохотал как помешанный:

— Обалдеть, какой только чепухой вы там занимаетесь!

— Мой кекс — не чепуха, — ответила я, слегка задетая за живое.

 

48

Когда в воскресенье я вручила Мерседес деньги за комнату, она заявила, что предпочла бы, чтобы ей в будущем переводили деньги на счет. Надоело каждый раз выклянчивать! На мое сообщение, что вскоре я могла бы отдать ей и долг вместе с процентами, она высокомерно бросила:

— Не верится, что это когда-нибудь сбудется!

«Ну подожди, — подумала я. Теперь у меня есть деньги. Теперь я не пустое место. Уж я отплачу Мерседес».

За обедом она рассказала, что была со своим ненаглядным в самом фешенебельном ресторане, и они ели устриц.

— Устрицы — это Arhrodisiarum. — Она глупо захихикала. — Если вы знаете, что это такое.

— Это средство, повышающее потенцию, — выкрикнула Нора, словно разгадала трудное слово в кроссворде.

Как бы между прочим, я заметила:

— Жаль, что у него никогда нет времени провести с тобой вечер.

Сначала у Мерседес даже перехватило дыхание. Потом она воскликнула:

— Как тебе только в голову пришел этот бред?!

— Мы бы с удовольствием познакомились с твоим воздыхателем, — сказал Бенедикт.

Я чуть было не сказала: «Не верится, что это когда-нибудь сбудется!» Тут Мерседес произнесла:

— Пожалуйста! Я приглашаю вас к себе, там вы с ним и познакомитесь. Через неделю или, самое позднее, через две.

От неожиданности я чуть не уронила ложку в грушевый компот. Меня охватила паника: а что, если мужчина из четвертого номера узнает меня? Но потом я подумала: «Надо подождать, неужели это знакомство может состояться?»

 

49

Руфус и Таня еще долго просидели в пятницу в пивной Ротшильда, а потом поехали по домам на такси. В субботу Таня заглянула к нам в отель. Руфус подробно рассказал об их встрече, словно доказывая, что у них с Таней не было никаких безнравственных помыслов. Мне показалось, что в затхлой гостиничной атмосфере повеяло весенним ветром. К сожалению, это была не весна, а лосьон после бритья Руфуса. Правда, в каких именно местах он брился, установить было невозможно. На нем была рубашка немыслимого бледно-розового цвета и зеленые вельветовые брюки. Таня, оказывается, заявила ему, что если бы нуждалась в отеле, то не моргнув глазом проехала бы мимо «Гармонии» и поискала что-нибудь поприличнее. Это не отель, а какая-то развалюха.

— Я считаю, Таня очень интеллигентная и элегантная. Для меня элегантность всегда как-то связана с интеллигентностью, — задумчиво произнес Руфус.

Сраженная представлениями Руфуса об элегантности, я промолчала. Наверное, он из тех мужчин, которые требуют, чтобы их жены целыми днями ходили на каблучках, безукоризненно одетые. А сами продолжают разгуливать одетые как огородные пугала. Может, он считает, что его внутренний мир настолько богат, что не надо заботиться о внешних достоинствах?

Еще Таня сказала, что в этом отеле боялась бы подцепить блох или какой-нибудь вирус.

— Тут не так уж и грязно, — запротестовала во мне уборщица.

— Таня абсолютно права. Даже если дома постоялец неряшлив и живет в грязи, здесь он должен попасть в стерильную чистоту. В любом случае, мы наймем еще одну уборщицу.

— Хорошая идея, — поддержала я. Это и в самом деле не повредит.

— Разумеется, мы не можем содержать много персонала и не повышать при этом цены. А для таких отелей, как наш, существуют строгие лимитные рамки. Таня говорит, что если я и дальше буду вынужденно работать коммерческим директором, то загублю свою жизнь. Поэтому я решил, что здесь все должно измениться. — Его губы расползлись в улыбке при воспоминании о великолепной Тане. По-моему, он был одурманен своим лосьоном.

— Раз уж убираться надо лучше, я прямо сейчас и начну, — объявила я.

Но Руфус никак не мог прервать дифирамбы Тане.

— Таня говорит, что сейчас дают кредит на ремонт общественных помещений на оптимальных условиях. И отель надо превратить в нечто приличное. Таня работает в банке и знает, как подступиться к таким вещам.

Во мне зрело недоверие к людям, которые за один уик-энд меняют свое мнение. Еще в пятницу Руфус ждал, когда все тут развалится, чтобы покинуть сцену.

— И что, Таня возьмет на себя оформление ссуды? — во мне проснулась зависть. — И подготовку документов?

— Мы решили, что этим могла бы заняться ты, ты ведь дизайнер по интерьеру.

Что-то мне не понравилось, как он это сказал. Целый год Руфус жил в этой развалюхе, отказывался переделать даже мелочь. Потом вдруг Таня улыбнулась ему — и все уже должно измениться. И то, что я могу принять в этом участие, он сказал как бы между прочим, словно это какой-то пустяк. Такие люди всегда говорят, что сделать это — одно удовольствие, имея в виду, что такая работа не должна оплачиваться.

— А Таня сказала, сколько это может стоить?

— Она проработает предложения по кредитам. Мне нужны основания, чтобы поговорить об этом с хозяйкой. Это самое важное.

— Желаю удачи. — Я предоставила Руфусу мечтать об элегантной Тане, жаждущей изменить его жизнь.

Под завывания пылесоса я погрузилась в размышления Если этому проекту вдруг суждено осуществиться, его надо делать не кое-как и не по-любительски. И я смогла бы все это проделать на самом высоком уровне с помощью Бенедикта и дяди Георга. Если бы дядя Георг взял меня на работу ведущим дизайнером-оформителем, меня принимали бы всерьез и соответственно оплачивали. Для госпожи Шнаппензип это тоже было бы выгодно: через дядю Георга я получила бы лучших рабочих, солидные закупочные базы и скидки.

В обеденный перерыв я позвонила Бенедикту. Он не пришел в восторг: — Каждому, кто видит этот отель, приходит в голову мысль, что он нуждается в ремонте. У нас и так достаточно дел и без сенсационных идей твоих друзей. Если хозяйка до сих пор ничего не предпринимала, почему вдруг сделает сейчас? Только из-за Тани?

Со вздохом я была вынуждена согласиться, что все это проблематично.

— Подожди сначала, что скажет хозяйка!

Придя в среду утром, госпожа Шнаппензип отнеслась к идее с огромным энтузиазмом.

— Великолепно! — воскликнула она. — Я все время думала, что из отеля нужно сделать что-нибудь приличное. — И если молодая дама из банка действительно вызывает доверие, как считает Руфус, то она готова обсудить любые предложения. Впрочем, у нее абсолютно нет времени этим заниматься. И просто замечательно, что у меня такие тесные контакты с престижной строительной фирмой. А потом она сказала мне буквально следующее:

— Этим должны заняться вы! Я вижу, что искусство у вас в крови!

От радости я была даже не в состоянии согласно кивнуть головой.

Когда я позвонила Бенедикту, он осторожно заметил:

— Подожди еще, даст ли банк деньги.