Поль Гэллико

Маленькое чудо

перевод Светлана Лихачева

Посвящается святому Франциску:

человеку среди святых

Если ехать в Ассизи по меловой, пыльной дороге, что петляет вверх по склону Монте-Субасио, то и дело ныряя в оливковые и кипарисовые рощи, так, что прелестный маленький городок то открывается глазам, то вновь пропадает из виду, рано или поздно вы доберетесь до развилки, где вам придется выбирать между верхним и нижним путем.

Если вы предпочтете нижний, то вскорости въедете в Ассизи через арку зубчатых ворот святого Франциска, - арку это построили еще в XII в. Но если, соблазнившись свежим воздухом и возможностью оказаться чуть ближе к пологу синего итальянского неба и еще раз насладиться восхитительным видом изобильной Умбрийской долины внизу, вы выберете верхнюю дорогу, то в итоге и вы, и ваша машина прочно увязнете в скоплении людей, быков, коз, голосящих телят, мулов, домашней птицы, детей, поросят, торговых рядов и телег, сбившихся в кучу-малу на рынке под городскими стенами.

Там вы наверняка встретите Пепино с его осликом Виолеттой. Эти двое трудятся, не покладая рук, готовые взяться за любое дело, посредством которого маленький мальчик и сильное, послушное вьючное животное могут заработать смятую банкноту-другую достоинством в десять лир, а то и в двадцать, чтобы купить еды и заплатить за жилье - место в хлеву, принадлежащем конюху Никколо.

У Пепино и Виолетты в целом мире никого, кроме друг друга, не было. В Ассизи и на окраинах города они являли собою привычное зрелище: худенький загорелый мальчик, оборванный и босой, с огромными, темными глазами, оттопыренными ушами и коротко подстриженным "ежиком" волос, - и пепельно-серый ослик с улыбкой Мона Лизы.

Десятилетний Пепино был сиротой: его отец, мать и все близкие погибли во время войны. Что до уверенности в себе, рассудительности и манеры держаться, он, конечно же, казался куда старше своих лет, чему немало способствовала и его самостоятельность; ибо Пепино выделялся среди прочих сирот тем, что с таким наследством, как у него, мог ни от кого не зависеть. А наследством Пепино была Виолетта.

Виолетта, славный, работящий, послушный ослик с дружелюбными, ласковыми глазами, бархатистой, темно-серой мордой и длинными, острыми бурыми ушами, ничем не отличалась от всех прочих, - за исключением одного. Забавные складочки в уголках губ придавали ее морде необычное выражение, словно Виолетта кротко улыбалась чему-то, что забавляло ее или радовало. Так что, какая бы работа ни выпадала ей на долю и сколько бы ее ни нагружали, все она исполняла с улыбкой тихого умиротворения. И так гармонично сочетались темные, лучистые глаза Пепино и улыбка Виолетты, что люди к ним благоволили, так что они не только зарабатывали на жизнь, но, благодаря помощи и советам отца Дамико, приходского священника, еще и откладывали помаленьку на черный день.

Чего только они не делали: носили дрова и воду, доставляли на дом покупки (все, что нужно, грузили во вьючные корзины, которые колотились о бока Виолетты на ходу), подряжались вытащить телегу, застрявшую в грязи, помогали в садах в сезон сбора олив, а иногда даже пособляли какому-нибудь захмелевшему горожанину добраться до дома, предоставив в его распоряжение четвероногое такси; Пепино же обычно шел рядом, поддерживая незадачливого гуляку.

Однако мальчик любил своего ослика далеко не только за это: ведь Виолетта была для него не просто средством к существованию. Она заменила Пепино мать, отца и брата, стала для него товарищем по играм, неизменной спутницей и утешительницей. Зябкими ночами, зарывшись в солому в хлеву у Никколо, Пепино сворачивался клубочком у Виолетты под боком и клал голову ей на шею.

Поскольку горный край к детям жесток, Пепино случалось быть и побитым, и несправедливо обиженным. Тогда мальчик прибегал к ней за утешением, и Виолетта ласково тыкалась носом в его синяки. Когда сердце его переполняла радость, Пепино во весь голос горланил песни прямо в ее прядающие уши; когда мальчик чувствовал себя одиноким и несчастным, он прижимался головой к ее теплому, мягкому боку и плакал.

В свою очередь, Пепино кормил и поил Виолетту, выбирал из шерсти клещей и паразитов, вытаскивал застрявшие в копытах острые камешки, холил ее, чистил щеткой и скребницей, миловал ее и голубил, особенно когда они оставались одни, а на людях бил палкой разве что при крайней необходимости. За всю его доброту Виолетта боготворила хозяина и платила ему преданностью, послушанием и любовью.

Так что, когда однажды в начале весны Виолетта захворала, для Пепино это обернулось величайшей трагедией всей его жизни. Поначалу Виолетта сделалась какой-то вялой и сонной и не отзывалась ни на удары палки, ни на ласки, ни на повелительные оклики звонкого мальчишеского голоса. Вскорости проявились и другие симптомы: Виолетта заметно похудела. Некогда упитанные бока опали, и наружу проступили ребра. Но хуже всего было другое: либо оттого, что из-за общей худобы форма головы слегка изменилась, либо, может статься, от огорчения (ведь болеть никто не любит!) Виолетта утратила свою обворожительную и такую милую улыбку.

Изъяв из своих драгоценных сбережений несколько внушительных банкнот достоинством в сто лир, Пепино пригласил к Виолетте ветеринара, доктора Бартоли.

Ветеринар добросовестно осмотрел ослика и прописал лекарство, словом, сделал все, что в его силах. Однако пациентке лучше не стало; напротив, с каждым днем Виолетта худела и чахла. Ветеринар помялся, похмыкал, поохал и, наконец, изрек:

- Да-с, непонятный случай; абсолютно непонятный. Очень может быть, что ее укусила какая-нибудь муха, из тех, что здесь раньше не водились; а может, в кишках глисты завелись.

И в самом деле, что тут скажешь? Был похожий случай в Фолиньо; был и другой - в одном далеком городишке. Доктор Бартоли посоветовал дать ослику отдых и ни в коем случае животное не перекармливать. Если недуг пройдет и если будет на то воля Господа, так значит, Виолетта выживет. А не то так непременно умрет и избавится от страданий.

И ветеринар ушел. А Пепино прижался стриженой головой к вздымающемуся боку Виолетты - и безудержно разрыдался. Но затем, когда первый взрыв горя, вызванный страхом потерять своего единственного в мире друга, поутих, мальчуган понял, что делать. Если на земле Виолетте никто помочь не в силах, нужно подать прошение выше. И задумал он ни больше ни меньше, как отвести Виолетту в крипту, расположенную под Нижней церковью базилики святого Франциска, где покоились останки святого, некогда так нежно любившего Божьих созданий, включая всех пернатых и четвероногих братцев и сестричек, Ему прислуживавших. А уж там он попросит святого Франциска исцелить больную. Пепино не сомневался, что святой, стоит ему увидеть Виолетту, тут же уважит его просьбу.

Все это Пепино почерпнул от от отца Дамико, который имел обыкновение говорить о святом Франциске, точно о живом человеке, - словно тот и по сей день бродит по городу в своей обтрепанной рясе, стянутой у пояса пеньковой веревкой, - словно с ним можно повстречаться и сегодня, просто-напросто свернув за угол от главной площади Ассизи или пройдя вниз по одной из узких мощеных улочек.

Кроме того, ведь был же прецедент! Его приятель Джиани, сын конюха Никколо, отнес в крипту больного котеночка и попросил святого Франциска вылечить его любимицу, - и киска поправилась, по крайней мере отчасти. Правду сказать, она и сейчас слегка подволакивала задние лапки, - но ведь не умерла же! Пепино казалось, что если Виолетта погибнет, для него настанет конец света.

И вот, ценой немалых усилий, Пепино заставил больного, дрожащего всем телом ослика подняться на ноги и, при помощи уговоров, и ласк, и лишь самую малость - палки, повел Виолетту по витым улочкам Ассизи и вверх по холму к базилике святого Франциска. Остановившись у великолепного двойного портала Нижней церкви, мальчик почтительно попросил у фра Бернардо, дежурящего там, дозволения сводить Виолетту вниз, к святому Франциску, чтобы она снова поправилась.

Фра Бернардо, среди монахов человек новый, обозвал Пепино маленьким негодяем и нечестивцем и велел ему убираться прочь вместе со своим ослом. Приводить животных в церковь строго-настрого запрещалось; самая мысль о том, чтобы пустить осла в крипту святого Франциска - возмутительное святотатство. Кроме того, как, по его мнению, осел спустится вниз по узкой винтовой лестнице, где и люди-то с трудом пробираются по одному, не говоря уж о четвероногой твари? Пепино, видать, не только бесштанный пройдоха, но еще и дурень, каких мало.

Обняв Виолетту за шею, Пепино послушно ушел от портала прочь и задумался о том, что теперь следует предпринять, чтобы преуспеть в своем начинании; ведь резкий отказ хотя и разочаровал его, но вовсе не обескуражил.

Невзирая на трагедию, омрачившую детство Пепино и лишившую его семьи, мальчик почитал себя редким счастливцем в сравнении с многими, поскольку получил от судьбы не только наследство, помогающее ему зарабатывать на жизнь, но еще и жизненно-важную заповедь.

Это правило, золотой ключик к успеху, досталось Пепино вместе с плитками шоколада, пачками жвачки, ореховых леденцов, мыла и прочих маленьких радостей от капрала армии США, который за те шесть месяцев, что проходил службу в окрестностях Ассизи, стал для Пепино героем и полубогом. Звали его Фрэнсис Ксавье О'Халлоран; он-то и наказал Пепино, прежде, чем навеки исчезнуть из жизни мальчика: "Если хочешь преуспеть в этом мире, малыш, никогда не принимай ответа "нет". Понял?" И Пепино навсегда запомнил ценный совет.

И теперь мальчуган подумал про себя, что следующий его шаг вполне очевиден; и, тем не менее, сперва отправился за подтверждением к своему другу и наставнику отцу Дамико.

Отец Дамико, - у него был широкий лоб, блестящие глаза, а плечи словно нарочно созданные для того, чтобы принять на себя бремя забот его прихожан, - ответствовал:

- Ты вправе, сын мой, обратиться с просьбой к управляющему по делам мирян, а в его власти - удовлетворить твою просьбу или отказать.

В том, как отец Дамико ободрил и поощрил мальчика, не было и тени злорадства; однако не скроем, что священник весьма охотно полюбовался бы на то, как управляющий окажется лицом к лицу с этим образчиком чистой, простодушной веры. Ибо в глубине души отец Дамико считал, что сей достойный человек слишком уж склонен воспринимать две церкви, составляющие базилику и крипту, как туристскую достопримечательность - и только. Сам отец Дамико не усматривал в желании мальчика ничего зазорного; однако, конечно же, решение зависело не от него. Однако ж священнику было весьма любопытно узнать, как отреагирует управляющий; даже при том, что он считал, будто может предсказать результат заранее.

Тем не менее, отец Дамико не стал делиться своими опасениями с Пепино, а просто сказал ему напоследок:

- И если твою малютку нельзя провести сверху, так внизу, со стороны старой церкви, есть еще один вход, только он вот уже сто лет как замурован. Но стену можно взломать. Ты, если что, напомни об этом управляющему. Он знает, где это.

Пепино поблагодарил священника, один, без Виолетты, возвратился в базилику и монастырь, находящийся при ней, и попросил дозволения поговорить с управляющим по делам мирян.

А надо сказать, что управляющий никому не отказывал в приеме, и, даже несмотря на то, что в данный момент он беседовал с епископом, он приказал впустить Пепино. Мальчик вошел в монастырский сад и почтительно остановился в сторонке, дожидаясь, пока два великих человека закончат разговор.

Двое сановников прогуливались взад-вперед, и Пепино мысленно пожелал, чтобы решение его судьбы зависело от епископа, - ведь с виду епископ казался куда добрее управляющего, а управляющий скорее походил на торговца. Мальчик насторожил уши, поскольку, так уж случилось, собеседники говорили о святом Франциске и епископ только что со вздохом заметил: "Слишком давно покинул он эту землю. Урок его жизни ясен всем, кто может прочесть. Но кто в наши времена даст себе труд попытаться?"

- Гробница в крипте привлекает в Ассизи немало народу, - отвечал управляющий. - Однако в Юбилейный год на мощи спрос куда больше. Ах, будь у нас язык святого, или прядь волос, или хотя бы ноготь!

Епископ устремил взгляд куда-то вдаль - и мягко покачал головой.

- Нам нужно послание, дорогой мой управляющий, - нам бы услышать голос великого сердца, что заговорило бы с нами через временной провал в семь веков, и напомнило бы нам о Пути. - И тут епископ умолк и кашлянул, ибо заметил дожидающегося Пепино, - а он был человеком вежливым.

Управляющий тоже обернулся.

- Ах да, сын мой, чем я могу помочь тебе?

- Простите, сэр, моя ослица Виолетта очень больна, - отвечал Пепино. Доктор Бартоли сказал, что ничего больше не в силах для нее сделать и, наверное, она умрет. Пожалуйста, не разрешите ли вы мне сводить ее к гробнице святого Франциска и попросить его исцелить Виолетту? Он ведь любил всех живых тварей и в особенности маленьких осликов. Я уверен, святой Франциск ее непременно вылечит!

Управляющий был до глубины души шокирован.

- Ослица. В крипте. Да как ты до такого додумался?

Пепино все объяснил про Джиани и его больного котенка. Епископ отвернулся, скрывая улыбку.

Однако управляющему было не до смеха.

- И как же это Джиани удалось протащить котенка в гробницу?

Поскольку эта история уже благополучно закончилась, Пепино не видел смысла запираться и честно ответил:

- Под курткой, сэр.

Управляющий мысленно взял на заметку предупредить братьев повнимательнее приглядываться к мальчишкам и прочим посетителям, под верхней одеждой у которых вырисовывается подозрительный бугор.

- Разумеется, ничего подобного мы допустить не можем, - ответствовал он. - А то, чего доброго, завтра сюда явится целая прорва народу, кто - с больной собакой, кто с быком, кто с козой или даже со свиньей! И чем все это закончится? Церковь превратится в хлев!

- Но, сэр, - взмолился Пепино, - об этом никто и не узнает. Мы только туда - и обратно!

Управляющий задумался. Было в мальчишке что-то трогательное: круглая голова, огромные глаза, оттопыренные, точно ручки у кувшина, уши. И все же... что, если он даст разрешение, а осел все-таки помрет, - а ведь скорее всего, так оно и будет, раз уж доктор Бартоли сказал, что надежды нет? Сплетни разойдутся по всей округе, пострадает репутация святилища... Интересно, что там про себя думает епископ и как бы он решил эту проблему?

- Кроме того, даже если бы мы и дали свое разрешение, ты же ни за что не смог бы свести своего ослика вниз по винтовой лестнице. Так что сам видишь, это просто невозможно, - уклончиво отозвался управляющий.

- Но ведь есть и другой вход, - возразил Пепино. - Со стороны старой церкви. Им давно не пользовались, но ведь его можно открыть - только на один-единственный раз, правда?

- Да что ты такое говоришь! Разрушить церковное имущество? вознегодовал управляющий. - Вход вот уже сто лет как замурован, с тех самых пор, как построили новую крипту.

Тут епископ решил, что нашел выход, и мягко посоветовал мальчику:

- А почему бы тебе не пойти домой и не помолиться святому Франциску, чтобы он помог тебе? Если ты откроешь ему свое сердце и явишь твердость в вере, он тебя, конечно же, услышит.

- Но это же совсем не то же самое! - закричал Пепино. Голос его дрожал от сдерживаемых рыданий. - Я обязательно должен показать ее святому Франциску! Она не просто какой-нибудь там дурацкая старая ослица; у Виолетты самая милая улыбка на свете. С тех пор, как она расхворалась, она больше не улыбается. Но, может, улыбнется еще разочек - для святого Франциска. И тогда он просто не устоит - и непременно ее вылечит. Я знаю, что вылечит!

Управляющий вновь обрел твердую почву под ногами.

- Мне очень жаль, сынок, но мой ответ - "нет", - проговорил он.

Но даже невзирая на отчаяние и горькие слезы, что Пепино проливал по дороге домой, он знал: если он хочет, чтобы Виолетта выжила, нельзя смиряться с ответом "нет".

- А кто есть еще? - спросил Пепино у отца Дамико. - Кто стоит над управляющим и милордом епископом, кто мог бы приказать им разрешить мне сводить Виолетту в крипту?

При мысли о головокружительной иерархической цепочке между Ассизи и Римом отец Дамико внутренне похолодел. Однако объяснил мальчику все как есть, и как можно доступнее.

- А выше всех стоит Его Святейшество, сам Папа, - закончил священник. - Конечно, если бы ты смог рассказать ему о своей беде, Папа бы над тобою сжалился: он - великий человек, и очень добрый. Но он занят делами исключительной значимости и важности, Пепино, и тебя к нему не пустят.

Пепино вернулся в хлев Никколо и принялся ухаживать за Виолеттой: он накормил ее, напоил, и сто раз, никак не меньше, погладил ее по носу. А затем выкопал из-под соломы каменную кружку, извлек из нее свои сбережения и тщательно их пересчитал. Оказалось, что у него - почти три сотни лир. Одну сотню он отложил и пообещал ее своему приятелю Джиани, если тот в отсутствие Пепино присмотрит за Виолеттой, как если бы она принадлежала ему самому. А затем еще раз потрепал ослицу по холке, смахнул слезы, снова выступившие на глаза при виде того, как его любимица исхудала, надел куртку и вышел на горную дорогу. Там, подняв кверху большой палец, как научил его капрал Фрэнсис Ксавье О'Халлоран, он "поймал" попутный грузовик, едущий в Фолиньо и к шоссе. Так Пепино отправился в Рим, поговорить с Его Святейшеством.

Никогда еще маленький мальчик не выглядел таким бесконечно маленьким и заброшенным, как стоящий на площади святого Петра Пепино, - площади беспредельной и почти пустынной, поскольку было раннее утро. Все вокруг подавляло его своими размерами: массивный купол собора святого Петра, обелиск Калигулы, колоннада Бернини. Все вокруг словно нарочно стремилось подчеркнуть, какой он худенький и жалкий - босоногий, в рваных штанах и изодранной куртке. В целом мире не нашлось бы мальчишки столь подавленного, одинокого и испуганного, и никому еще на сердце не ложился столь тяжкий груз горя.

Ибо теперь, когда он, наконец, добрался до Рима, гигантские пропорции зданий и монументов, величественные и грозные, словно выпили его отвагу, и Пепино с запозданием осознал, сколь тщетна и безнадежна его миссия. Но тут в памяти его возник грустный маленький ослик, разучившийся улыбаться; Пепино словно наяву видел, как тяжко вздымаются бока Виолетты и как померк ее взгляд; и ведь Виолетта непременно умрет, если он не найдет для нее помощи! Вот такие мысли и придали ему в конце концов отваги пересечь пьяццу и робко приблизиться к одному из боковых входов в Ватикан.

Солдат-швейцарец в своей красно-желто-синей форме с разрезами и с длинной алебардой казался огромным и неприступным. И, однако ж, Пепино бочком-бочком подобрался к нему и сказал:

- Простите, пожалуйста, не отведете ли вы меня к Папе? Мне нужно рассказать ему про моего ослика Виолетту; она совсем расхворалась и, может быть, даже умрет, если Папа мне не поможет.

Гвардеец улыбнулся, - по-доброму, поскольку он привык к подобным невежественным и простодушным просьбам, а уж в устах грязного, оборванного малыша с глазами, точно чернильные озерца, круглой головой и ушами, оттопыренными, точно ручки у кувшинчика для сливок, она прозвучала и вовсе безобидно. Тем не менее, солдат покачал головой и ответствовал, что Его Святейшество очень занят и никого не принимает. А затем глухо стукнул алебардой о землю и установил ее наискось к двери, давая понять, что не шутит.

Пепино отпрянул. Ну, и что толку в его золотом правиле перед лицом подобного могущества и величия? И все-таки воспоминание о совете капрала О'Халлорана подсказало ему, что по крайней мере еще один раз к Ватикану он вернется.

У края пьяццы он увидел старушку под зонтиком, продающую крохотные букетики и бутоньерки весенних цветов: тут были желтые и белые нарциссы, жонкилии, подснежники и пармские фиалки, ландыши и разноцветные гвоздики, маргаритки и крохотные розанчики. Посетители собора святого Петра иногда покупали букетик-другой,чтобы принести эту дань на алтарь своих любимых святых. Цветы были свежими и душистыми, только что с рынка, и на лепестках кое-где еще поблескивала роса.

Глядя на них, Пепино вспомнил о доме, и об отце Дамико, и о том, как священник рассказывал, будто святой Франциск души не чаял в цветах. У отца Дамико был особый дар: все, что он думал, все, о чем он говорил, звучало поэзией. И Пепино решил, что, раз уж такой благочестивый человек как святой Франциск, к цветам неравнодушен, то, возможно, Папа, который в силу занимаемого положения должен быть еще святее, наверняка их тоже любит.

За пятьдесят лир мальчик купил крохотный букетик: пучок ландышей поднимался над куртинкой темных фиалок и крохотных алых розанчиков в окружении желтых маргариток, и все это, дополненное веточкой папоротника и таволги, было перехвачено бумажной тесемкой.

На лотке, где продавались открытки и сувениры, Пепино выпросил карандаш и бумагу и старательно вывел:

"Дорогой и уважаемый Ваше Святейшество: эти цветы для вас. Пожалуйста, разрешите мне с вами увидеться и рассказать вам о моем ослике Виолетте: она умирает, а мне не позволяют сводить ее к святому Франциску, чтобы он ее вылечил. Я живу в городе Ассизи, но приехал сюда, чтобы с вами увидеться.

Любящий вас Пепино".

А затем возвратился к дверям, вложил букетик и записку в руку гвардейца и взмолился:

- Пожалуйста, отдайте это Папе. Я уверен: как только он получит цветы и прочтет то, что я написал, он меня непременно примет.

Солдат такого не ожидал. Ребенок с цветами внезапно поставил его перед дилеммой, разрешить которую на виду у этих огромных, доверчивых глаз он просто не мог. Однако какой-никакой опыт у гвардейца в подобных делах все-таки был. Требовалось лишь попросить напарника подменить его, пойти в караульную, выбросить цветы и записку в корзинку для бумаг, задержаться там на некоторое время, а затем вернуться и сообщить мальчику, что Его Святейшество благодарит за подарок и очень сожалеет, что бремя неотложных дел не позволяет ему уделить гостю время.

К этой маленькой уловке гвардеец тут же и прибег; и все же, когда дело дошло до предпоследнего пункта, он с удивлением обнаружил, что почему-то не может заставить себя довершить начатое. Вот она, корзинка для бумаг, готовая поглотить подношение; однако маленькая бутоньерка словно приклеилась к его пальцам. Что за яркие, душистые, свежие цветы! Как живо напомнили они ему весну в зеленых долинах далекого кантона Люцерн! Он снова видел перед собою заснеженные горы своей юности, крохотные "пряничные" домики, серых коров с такими добрыми глазами, что мирно паслись на цветущих лугах; он словно слышал согревающий сердце перезвон их колокольчиков.

Потрясенный до глубины души, гвардеец вышел из караульного помещения и зашагал по коридорам, куда глаза глядят; ибо сам не знал, куда направиться и что делать со своей ношей. Со временем на пути ему попался деловитый маленький монсеньер, один из бесчисленной армии клерков и секретарей, состоящих на службе у Ватикана. Тот замедлил шаг, не на шутку изумленный подобным зрелищем: дюжий солдат-швейцарец беспомощно созерцал крохотный букетик.

Вот так и произошло меньшее из чудес, благодаря которому прошение Пепино и его подарок пересекли границу, отделяющую во дворце мирское от духовного и светские чины от священнослужителей.

К величайшему облегчению гвардейца, монсеньер забрал у него обжигающие руки предметы, которые сам солдат не находил в себе сил просто взять да и выбросить; и прелата они тоже растрогали. Уж такова волшебная сила цветов: рассеялись они по всему миру, встречаются повсюду, куда ни глянь, и в каждом, кто на них ни посмотрит, пробуждают самые дорогие, самые светлые воспоминания.

А букетик тем временем продвигался все дальше и дальше, переходя из рук в руки: ненадолго задержался он у секретаря апостольских покоев, у главного раздатчика милостыни, у папского ризничего, у распорядителя апостольских палат и у папского мажордома. Роса к тому времени высохла, цветы утратили свежесть и начали понемногу увядать. И, тем не менее, магия их не иссякла, - магия любви и воспоминаний, так что ни у одного из посредников не поднялась рука их выбросить.

И вот наконец, вместе с сопроводительным посланием, букетик лег на стол к человеку, для которого и предназначался. Тот прочел записку и некоторое время сидел молча, глядя на цветы. На мгновение он закрыл глаза, чтобы лучше рассмотреть возникшую в памяти картинку: совсем маленьким мальчиком его свозили как-то раз воскресным днем в Албанские холмы, и там он впервые увидел дикие фиалки.

Открыв, наконец, глаза, он приказал секретарю:

- Пусть приведут ребенка. Я поговорю с ним.

Вот так Пепино в конце концов оказался в присутствии самого Папы, восседающего за столом в своем кабинете. Устроившись напротив на самом краешке стула, Пепино рассказал Папе про Виолетту, и зачем ее нужно отвести к гробнице святого Франциска, и про управляющего, который ему этого не позволяет, и все-все про отца Дамико, и про второй вход в крипту, и про улыбку Виолетты, и про то, как он ее любит, - словом, все, что было у мальчика на сердце, поведал он исполненному сочувствия собеседнику, что молча сидел за столом.

А когда спустя полчаса его проводили к выходу, мальчугана счастливее не нашлось бы на всем белом свете. Ведь его благословил сам Папа; а впридачу под курткой у него покоились два письма, одно - адресованное управляющему монастыря Ассизи по делам мирян, а второе - для отца Дамико. Вновь выходя на площадь и минуя изумленного, но очень довольного швейцарского гвардейца, Пепино больше не чувствовал себя маленьким и подавленным. Ему казалось, что он того и гляди подпрыгнет, перекувырнется в воздухе - и полетит прямиком к Виолетте.

Однако ж надо было позаботиться о более практичном способе перемещения. Расспросив встречных, мальчик отыскал автобусную остановку и доехал до того самого места, где Фламиниева дорога переходит в дорогу проселочную, уводящую к северу, а там снова пустил в ход большой палец, подкрепляя немую просьбу красноречивым взглядом темных лучистых глаз. И удача его не оставила: еще до заката Пепино возвратился домой, в Ассизи.

Навестив Виолетту и убедившись, что за ней ухаживали как должно и что за время его отсутствия ей по крайней мере не сделалось хуже, Пепино гордо отправился к отцу Дамико и вручил ему письма, как ему и было велено.

Отец Дамико повертел в пальцах конверт, предназначенный для управляющего, а затем, преисполнившись небывалого счастья и ликования, прочел послание, адресованное ему лично. А затем сказал Пепино:

- Завтра мы отнесем письмо управляющему. Он вызовет каменщиков, старый вход расчистят, и ты сможешь отвести Виолетту в гробницу и помолиться там о ее исцелении. Так постановил сам Папа.

Разумеется, Папа написал письма отнюдь не собственноручно. От имени Папы их составил, к вящему своему удовольствию и радости, кардинал-секретарь. В письме к отцу Дамико, помимо прочего, говорилось:

"Управляющий, конечно же, не может не знать, что благословенного святого Франциска при жизни сопровождал в часовню маленький ягненок, повсюду следовавший за ним по Ассизи. Неужто asinus1 - не такое же создание Господа лишь потому, что шкура у него жестче, а уши - длиннее?"

Написал он и еще кое-что, о чем отец Дамико поведал Пепино своими словами.

- Пепино, - сказал священник, - прежде, чем мы отправимся к аббату, тебе нужно кое-что понять. Ты надеешься, что, поскольку ты веришь в святого Франциска, он поможет тебе и вылечит твоего ослика. Но не задумывался ли ты о том, что святой Франциск, который души не чаял в тварях Господних, возможно, полюбит Виолетту так сильно, что пожелает, чтобы она пребывала подле него в Вечности?

Пепино похолодел от ужаса.

- Нет, отец, я... - с трудом выговорил он.

- Пойдешь ли ты в крипту только для того, чтобы попросить, Пепино, или, если это потребуется, ты будешь готов отдать? - продолжал священник.

Все существо Пепино протестовало против возможности потерять Виолетту, даже в пользу кого-то столь любимого, как святой Франциск. Однако же, когда он поднял потрясенный взгляд и заглянул в ясные глаза отца Дамико, было что-то в их глубине, что придало мальчику храбрости прошептать:

- Я отдам - если надо. Но, ох, я так надеюсь, что святой Франциск позволит ей побыть со мною еще чуть-чуть.

Звон кирки каменщика снова и снова эхом разносился в сводчатом зале Нижней церкви: это ломали стену, замуровывавшую проход к крипте. Рядом дожидались управляющий и его друг епископ, отец Дамико и Пепино - бледный, молчаливый, большеглазый. Мальчик крепко обнимал Виолетту за шею и прижимался к ней щекой. Ослик дрожал всем телом и с трудом стоял на ногах.

Управляющий покорно и бесстрастно наблюдал, как осыпаются обломки кирпичей и глыбы извести, как расширяется пролом и как поток воздуха из коридора, вырвавшись на свободу, поднимает в воздух тучи штукатурки. Несмотря на все свои слабости, он был человеком справедливым и нарочно пригласил епископа как свидетеля своего уничижения.

Часть стены упорно не поддавалась. Каменщик ударил по арке сбоку, чтобы ослабить опору. И вновь посыпалась каменная кладка. Вот уже образовался узкий проход; сквозь брешь было видно, как вдалеке мерцают свечи, поставленные на алтаре, там, где покоились останки святого Франциска.

Пепино порывисто подался к проходу. Или, возможно, это нервно затопталась Виолетта, испугавшись непривычной обстановки и шума? "Подождите", - предостерег отец Дамико, и Пепино удержал свою любимицу; но ослица, и без того нетвердо стоявшая на ногах, подскользнулась на обломках, в панике взбрыкнула и ударила копытами в часть арки, уже расшатанную. Выпал кирпич. И образовалась трещина.

Отец Дамико, метнувшись вперед, оттащил мальчика и ослика с дороги; а в следующую секунду часть арки с грохотом обвалилась. На миг обнажилась древняя стена и углубление за нею, а потом все исчезло в облаке пыли.

Но когда пыль улеглась, епископ, чьи глаза едва не вылезали из орбит, указал на нечто, что покоилось в нише открывшегося углубления. Это оказался маленький свинцовый ларчик. Даже с того места, где все стояли, можно было различить выгравированную на крышке цифру 1226, - год смерти святого Франциска, - и большую заглавную букву Ф.

Епископ глубоко вздохнул.

- Ах, может ли такое быть? Наследие святого Франциска! Фра Лео о нем упоминает. Его сокрыли много веков назад, и с тех пор так и не нашли.

- Содержимое! - хрипло возгласил управляющий. - Давайте посмотрим, что внутри - возможно, что-нибудь ценное!

- Пожалуй, нам не следует торопиться, - засомневался епископ. - Ведь эта находка - сама по себе чудо.

Но отец Дамико, поэт в душе, для которого святой Франциск был жив и по сей день, воскликнул:

- Откройте его, умоляю! Ведь все, кто здесь есть - смиренны и кротки. Воистину, нас привел к ларцу не иначе как промысел Божий.

Аббат посветил фонариком. Честный работяга-каменщик аккуратно и проворно распутал обвязку и поддел крышку воздухонепроницаемого ларца. Заскрипели петли, ларец открылся - и явил взгляду то, что поместили туда более семи веков назад.

Внутри обнаружился обрывок пеньковой веревки, завязанной узлами, - как если бы ее некогда носили вокруг пояса. Из узелка торчал один-единственный колосок пшеницы, - свежий, словно лишь вчера сорванный. А еще там лежал похожий на звезду засушенный цветок горной примулы, и рядом с ним пушистое перышко маленькой луговой пташки.

Все молча глядели на находки из прошлого во все глаза, пытаясь понять их смысл. Отец Дамико не сдержал слез. Благодаря им образ святого ожил перед ним наяву: почти ослепший, изможденный и хрупкий, подпоясанный веревкой, святой Франциск, распевая, шел через пшеничное поле. А этот цветок, надо думать, первым пробился из-под снега по весне: святой Франциск, конечно же, заговорил с "сестричкой Примулой" и похвалил ее за нежность и красоту. И, словно перенесшись в былое, отец Дамико увидел, как маленькая луговая пташка доверчиво уселась Франциску на плечо, зачирикала и оставила в его руке перышко. Сердце отца Дамико переполнилось: казалось, еще немного, и оно просто не выдержит.

И у епископа тоже в глазах стояли слезы: ведь он-то объяснил находку по-своему:

- О, послание от святого ясно как день! Нищета, любовь и вера. Вот что он завещал всем нам.

- Простите, лорды и сэра, а можно, мы с Виолеттой теперь войдем в крипту? - спросил Пепино.

Вспомнив о мальчике, взрослые разом оторвались от созерцания трогательных реликвий.

Отец Дамико смахнул с глаз слезы. Дверной проем расчистили; теперь туда с легкостью прошли бы и ребенок, и ослик.

- Да, конечно, - отвечал он. - Да, Пепино. Вы можете войти. И да пребудет с вами Господь.

Копыта ослика звонко зацокали по древним плитам коридора. Пепино уже не поддерживал Виолетту: он просто шел рядом, легонько и ласково касаясь рукой ее шеи. Он шагал, храбро расправив плечи и высоко подняв круглую голову с коротко подстриженным "ежиком" и забавно торчащими ушами.

А отцу Дамико показалось, - может быть, причиной тому стал неверный свет и пляшущие тени, или может быть, ему просто очень этого хотелось, что Виолетта вновь улыбается; пусть даже это лишь мимолетный, едва заметный, слабый намек на прежнюю улыбку.

Силуэты мальчика и ослика на мгновение обрисовались на фоне мерцающих масляных светильников и алтарных свеч крипты, - и паломники веры вошли внутрь, навстречу своей цели.

1 Осел (лат.).