Мудрствуя лукаво

Майк Гелприн

Майк Гелприн

8 мая 1961 г.

Первым увидел Мудреца Стражник. Он всегда первым видел незнакомцев, потому что охранял подвесной мост. Многие в городе говорили, что мост вовсе не нужно охранять, поэтому и Стражник не нужен. Однако Король был другого мнения, поскольку он боялся покушений. Что такое покушения, никто, кроме Короля, не знал, но на то Король и был Королём, чтобы бояться таких диковинных вещей, о которых никто не знает. Ещё Король боялся землетрясений, тараканов и странствующих рыцарей, а больше он ничего не боялся, потому что был очень храбрым и мужественным Королём.

Мудрец подъехал к мосту, сидя задом наперёд на осле. Стражник очень удивился, потому что никогда не видел мудрецов и не знал, что ехать задом наперёд на ослах для них — привычное дело. Стражнику было простительно, поскольку даже сам Король этого не знал. Но и Королю было простительно, потому что в городе никогда не видели ни единого Мудреца. Правда, в книгах было написано, что мудрецы бывают, но мало ли что написано в книгах. Книжник на то их и сочинял, чтобы никто не верил.

— Кто ты, незнакомец? — спросил Стражник и, как положено стражникам, выставил перед собой меч. Меч был очень тяжёлый и острый, Кузнец выковал его для Стражника по приказу самого Короля. Кроме Стражника, ни у кого в городе мечей не было, потому что они были никому не нужны. В самом деле, зачем, к примеру, Трактирщику, Строителю или Книжнику меч, не говоря уже, к слову сказать, о Короле или Принцессе?

— Скажи, добрый человек, — спросил Стражника незнакомец, не обращая внимания на меч, потому что, сидя на осле задом наперёд, его не видел. — Есть ли в городе мудрецы?

— Нету ни одного, — честно ответил Стражник. — Он был очень порядочный и никогда не врал, не мошенничал и не брал взяток, потому что кому-кому, а стражникам не положено делать такие вещи.

— Это прекрасно, добрый человек, — обрадовался пришлый. — Хорош бы я был, приехав в город, где уже есть другой Мудрец. А скажи мне, найдётся ли в городе дом, в котором можно пристойно жить?

— Домов много, — не стал скрывать Стражник, — а будет ещё больше, потому что Строитель знай строит их один за другим. Ты, почтенный, сможешь выбрать любой дом себе по вкусу.

* * *

Мудрец въехал в город, по-прежнему сидя на осле задом наперёд, и всем встречным немедленно сообщал, что он Мудрец. Ему, конечно, никто не верил, потому что если предположить, что мудрецы на свете бывают, то получится, что бывают и другие вещи, о которых писал Книжник и в которые никто не верил.

— Если бывают мудрецы, то может статься, что и странствующие рыцари бывают, — шепнул Трактирщик Фальшивомонетчику, поставив перед ним пятую по счёту кружку. За четыре предыдущих тот уже расплатился фальшивыми дублонами. Фальшивомонетчик был очень щепетильный и всегда рассчитывался заранее, потому что кто знает, не забудет ли он это сделать, когда вдрызг напьётся.

— Вы правы, почтенный, — согласился Фальшивомонетчик, — вполне может такое статься, вполне. Если так рассуждать, то может оказаться, что и землетрясения, не дай бог, бывают, раз уж Книжник о них пишет.

Оба с уважением посмотрели на Книжника, который сидел в дальнем углу и, как обычно, писал, время от времени обмакивая павлинье перо в чернильницу. Про Книжника все как один говорили, что он не нужен, но Король имел другое мнение, потому что не будь Книжника, не стало бы вещей, в которые никто не верит. В отличие от Фальшивомонетчика, Книжник был очень забывчивый и непунктуальный. Он почти всегда забывал расплатиться и был должен Трактирщику внушительную сумму. Но Книжнику было простительно — попробуйте быть порядочным, если ваши книги редко кто покупает, потому что люди не верят тому, что в них написано.

* * *

Королю о Мудреце доложила Принцесса. Она была очень славная, и в городе никто не говорил, что она не нужна. Вообще-то, обо всех говорили, что они не нужны, потому что людям свойственно говорить такие вещи о других. А о Принцессе не говорили, да ещё, конечно, о Короле, поскольку не бывает такого города, в котором не нужен король.

— Ваше величество, — сказала Принцесса, — в город сегодня прибыл Мудрец. Горожане говорят, что он сидел верхом на осле и смотрел при этом назад.

— Так не бывает, — не поверил Король. — Никто не станет, сидя на осле, смотреть назад, потому что это один из лучших способов свернуть себе шею. Даже Мудрец не станет это проделывать, хотя бы потому, что мудрецов не бывает.

— Но все люди в один голос говорят, что так оно и было, — настаивала Принцесса. — А потом Мудрец проехал по городу и выбрал себе дом. Тот самый, в котором никто не хотел жить, потому что он как раз между домами Палача и Тюремщика.

— Надо же, как неординарно, — задумчиво сказал Король, — и даже экстравагантно. Действительно, только Мудрецу могло прийти на ум поселиться рядом с такими соседями. А скажи мне, дочка, чем занимаются мудрецы? Я ведь знаю своих подданных: они скоро начнут говорить, что Мудрец не нужен, а мне очень непросто будет иметь другое мнение, не зная, чем он занимается.

Принцесса тоже не знала, чем занимаются мудрецы, поскольку не читала книг, в которых об этом написано. Но ей было простительно, потому что не положено принцессам читать то, во что никто не верит. А так как Принцесса была не только славная, но и очень деликатная, то она, чтобы не расстраивать отца, решила не признаваться, что не знает, и сказала:

— Ваше величество, а почему бы не спросить об этом самого Мудреца? Ведь лучше него никто не знает, чем занимаются мудрецы.

— Замечательная мысль, просто обворожительная! — воскликнул Король и вскочил с трона, чтобы немедленно бежать к Мудрецу. Однако он вовремя вспомнил, что королям не положено бегать в гости к подданным, а положено как раз наоборот, и велел безотлагательно найти Курьера, чтобы тот доставил Мудреца во дворец. Курьер был очень расторопный, и, хотя многие горожане говорили, что он не нужен, Король имел другое мнение. Ведь не будь Курьера, кто бы стал срочно доставлять подданных во дворец и разносить по домам королевские указы?

* * *

— Скажи нам, почтенный, — обратился Король к Мудрецу, стоило Курьеру доставить того во дворец, — чем занимаются мудрецы?

— Это очень просто, ваше величество, — ответил Мудрец. — Занятие мудрецов традиционное — они дают правильные ответы на любые вопросы.

— Не может быть, — не поверил Король. Он был очень недоверчивый, как и положено королям. — Даже я не знаю правильных ответов на любые вопросы. Более того, у меня есть множество вопросов, на которые я хотел бы знать правильные ответы, только дать их некому.

— Для этого и существуют мудрецы, ваше величество, — сказал Мудрец.

— Ах, как это замечательно! — обрадовался Король. — А позволишь ли ты, почтенный, задать тебе вопросы прямо сейчас?

— Я с удовольствием отвечу на них, ваше величество, — потупился Мудрец, — но я не могу ответить на все сразу. Мудрецы над многими вопросами думают, и, чем сложнее вопрос, тем дольше они размышляют, прежде чем дать правильный ответ. Поэтому лучше всего задавать мне вопросы по одному. И тогда следующий можно будет задать сразу после того, как я отвечу на предыдущий.

Иллюстрация к рассказу Макса Олина

— Что ж, — поразмыслив, сказал Король, — не в моём обычае вмешиваться в то, как мои подданные занимаются своими делами. Раз мудрецы отвечают на вопросы по очереди, то по очереди их следует и задавать. Вот мой первый вопрос: бывают ли странствующие рыцари?

— Этот вопрос простой, ваше величество, — ответил Мудрец, — странствующие рыцари, несомненно, бывают.

— Ах, как хорошо! — захлопала в ладоши принцесса и немедленно покраснела, потому что она была очень деликатная, а вопрос о странствующих рыцарях касался её напрямую.

Однако Король, в отличие от Принцессы, остался недоволен ответом, потому что боялся странствующих рыцарей даже больше, чем тараканов и землетрясений. Он боялся рыцарей почти так же сильно, как покушений, но он был мужественный Король и умел смотреть правде в глаза, даже такой правде, которую боялся.

— Скажи, почтенный, а почему, если странствующие рыцари бывают, мы никогда ни одного из них не видели? — спросил Король.

— И этот вопрос простой, ваше величество, — ответил Мудрец, — вы не видели их потому, что странствующие рыцари бывают, но крайне редко.

На этот раз Королю ответ очень понравился, оттого что он боялся странствующих рыцарей не просто потому, что боялся, а поскольку один из них мог появиться в городе и жениться на Принцессе. Король очень любил Принцессу, ведь она была славная, деликатная и к тому же его дочь. Поэтому он боялся, что Принцессу увезёт незнакомый странствующий рыцарь, и обрадовался, что такие неприятности случаются крайне редко.

Принцесса же, наоборот, очень хотела замуж за странствующего рыцаря, но ей было простительно, потому что все принцессы хотят за них замуж. Ведь несправедливо, что после смерти Строителя, Трактирщика или Фальшивомонетчика их место займут старшие сыновья, после смерти Короля Королём станет Принц, а Принцесса так и останется Принцессой. А особенно несправедливо, если принцесса такая славная, деликатная и красивая, как эта. С глазами большими, и очень синими, и очень грустными, и немного наивными, какими и положено быть глазам настоящей принцессы.

* * *

— И всё-таки я не верю, что Мудрец — взаправдашний, — сказал Король Принцессе после того, как отпустил Мудреца. — Мало ли, что он ездит на осле, глядя при этом назад, и живёт в доме, где никто другой жить бы не стал. Да, конечно, он знает ответы на очень сложные вопросы, но кто сказал, что эти ответы правильные?

— А я думаю, что он самый настоящий, — сказала Принцесса, которой Мудрец очень понравился. — Не стал бы всякий проходимец выдавать себя за Мудреца, да ещё в чужом городе.

— Вот что, дочка, мы это проверим, — решил Король и кликнул Курьера. — Обойди людей, — велел ему Король, — и прикажи от моего имени задавать Мудрецу вопросы посложнее. Посмотрим, сможет ли он дать на них правильные ответы.

* * *

На следующий день к дому Мудреца потянулись горожане и принялись задавать ему вопросы. На многие вопросы тот отвечал сразу, но были и такие, над которыми приходилось размышлять, так что к концу дня к Мудрецу выстроилась очередь.

На самом деле все вопросы оказались одинаковы — каждый горожанин спрашивал то, что заботило его больше всего. А больше всего горожан заботило, нужны ли они, потому что о каждом многие поговаривали, что без него вполне можно обойтись. Ведь если выяснится, что не нужен, скажем, Столяр, то ему придётся уйти из города и тогда столяром вполне может стать младший сын Пекаря. А если окажется так, что не нужен Вор, то его место может занять младший сын Мошенника, которому не придётся тогда уходить из города. Лишь Король мог позволить себе не задавать вопрос, нужен ли он, поскольку городов, где не нужен король, не бывает. Да ещё, пожалуй, Принцесса, про которую никто не говорил, что она не нужна.

День шёл за днём, и всё меньше становилось горожан, так и не задавших Мудрецу вопрос. Наконец, таких осталось лишь двое: Принцесса да Книжник, который точно знал, что он не нужен, но из города не уходил, потому что книжники нигде не нужны и толку с них нет, а есть лишь одни долги.

Принцесса пришла к дому Мудреца прежде Книжника.

— Скажи мне, — спросила она, — выйду ли я замуж за Странствующего Рыцаря, если он всё-таки придёт в наш город?

— Это очень лёгкий вопрос, Принцесса, — улыбнулся Мудрец. — Конечно же, ты не выйдешь за него замуж, потому что если он даже придёт в город, никто не поверит, что он — Странствующий Рыцарь. Видишь, даже мне не верят, что я — Мудрец, потому что якобы мудрецов не бывает. Что уж тогда говорить о рыцарях?

— Как же мне быть? — спросила Принцесса и расплакалась. — Ей очень нравился Мудрец, и она не ожидала, что он будет так жесток к ней.

— А вот этот вопрос очень сложный, — сказал Мудрец. — Но в тех краях, где мне приходилось бывать, мудрецы говорят, что если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе.

Принцесса, которая не знала, кто такой Магомет, убежала во дворец, заперлась в своей спальне и принялась плакать. Она проплакала весь день и всю ночь. Наутро об этом доложили Королю, которого обуял самый настоящий королевский гнев, хотя у Принцессы к тому времени слёзы уже иссякли. Королю и так было с чего гневаться: когда он подсчитал голоса горожан, вышло, что ровно половина думает, что Мудрец настоящий, а вторая половина — наоборот. И неудивительно: ведь те, которых Мудрец признал нужными, уверяли, что он взаправдашний, а остальные, естественно, клялись в обратном.

Тогда Король, забыв о том, что королям не пристало самим ходить в гости подданным, выбежал в гневе из дворца и помчался в трактир, где, как обычно, сидел Книжник и писал, обмакивая время от времени павлинье перо в чернильницу.

— Ты, книжная душа, — набросился на беднягу Король, — немедленно пойдёшь к Мудрецу и задашь ему самый сложный вопрос из тех, которые знаешь. И постарайся, чтобы это действительно был трудный вопрос, иначе прикажу гнать тебя из города, поскольку ты здесь не нужен. И не посмотрю, что у меня есть на этот счёт другое мнение.

* * *

Мудрец думал над вопросом Книжника целых три дня и три ночи. Когда же они, наконец, истекли, Мудрец вышел во двор, где собралась огромная толпа горожан, и сказал:

— Передайте Королю, что на последний вопрос я не могу ответить — я не знаю, в чём заключается смысл жизни.

Мудреца признали ненастоящим и выгнали из города тем же вечером. Он уезжал, сидя задом наперёд на осле, и, вопреки всем ожиданиям, радостно улыбался.

Последним Мудреца видел Стражник, потому что он всегда был последним, кто видел тех, кого изгоняли из города. Стражник был очень порядочным и не любил плутов и проходимцев, которые выдают себя за мудрецов. А с учётом того, что плут умудрился сказать, будто стражник в городе не нужен, так просто ненавидел. Поэтому Стражник плюнул вслед Мудрецу и отправился спать.

А на следующее утро Королю доложили, что вместе с Мудрецом исчезла Принцесса. Король был вне себя от горя, потому что очень любил Принцессу. Он даже велел было Палачу казнить Стражника, но потом всё-таки передумал, поскольку что это за город, если в нём нет стражника?

* * *

Прошли годы. Король постарел, и многие говорили, что недалёк тот день, когда королём станет Принц. Принцесса так и не вернулась, а в остальном в городе всё по-прежнему.

Всё так же куёт мечи и топоры Кузнец, хотя кроме Стражника и Палача они никому не нужны. По-прежнему расплачивается в трактире фальшивыми дублонами Фальшивомонетчик. А Книжник всё так же пишет книги, время от времени обмакивая павлинье перо в чернильницу. Его долг Трактирщику вырос настолько, что оба давно забыли точную сумму. Но Книжнику это простительно — ведь его книги мало кто покупает, потому что люди не верят в то, что в них написано. Не верят и в последний роман, в котором рассказывается, как в город прибыл Странствующий Рыцарь, который не знал, в чём заключается смысл жизни. Не верят, что рыцарь любил сбежавшую с ним Принцессу. И уж, конечно, не верят, что он вынужден был выдавать себя за Мудреца, потому что в то, что он Странствующий Рыцарь, никто бы никогда и ни за что не поверил.

 

Не стреляй!

Ника Батхен

Ника Батхен

28 сентября 1974 г.

Джуда шваркнуло по глазам мокрой плёткой волны. Макинтош протекал у шеи, подлая влага сочилась внутрь — в теплоту бушлата, в красную шерсть фуфайки, к голому зябкому телу. Штурвал скрипел, стакселя хлопали, палуба словно плыла под ногами. Жёлтый фонарь на носу «Дамиетты» перестал притягивать взор, чёрное крошево брызг наконец разделилось на небо и море. Завтра шхуна придёт в Бристоль, два дня на разгрузку — много бочек вина и масла, мешки с инжиром, бочонки с перцем и ароматной гвоздикой — и гуляй себе вволю, матрос! Красавица «Дамиетта» казалась Джуду чересчур чистенькой, слишком благочестивой. О капитане болтали, будто он ходил в Армаде под началом самого Дрейка и так же, как мрачный Френсис, умел завязывать ветер морским узлом. Но грог матросам выдавали только по воскресеньям, а за каждое богохульство полагалось по лишней вахте. Не о такой жизни мечтал Джуд Хамдрам, впервые поднимаясь на палубу.

Говорят, что в Бристоле вербовщики собирают отчаянных молодцов для каперов — кувыркаться в зелёных волнах южного океана, щипать за бока жирных испанцев и разряженных, словно девки, французов, вволю палить, пить ром каждый день и получать за труд полновесное золото…

Наконец море стихло, и небо стихло. Белый серпик луны зацепился за рею. Джуд вздохнул — через несколько долгих минут рында ударит в седьмой раз, и Билли Боу, добрый старина Билли, высунет сонную морду из кубрика, чтобы сменить приятеля. Можно будет сжевать припасённый с обеда сухарь, скинуть мокрый бушлат, разуться… Ресницы матроса слипались словно сами собой, голова опустилась, и Джуд ткнулся носом в колючий канат…

— Очнись, щенок! — прохрипел над ухом знакомый голос. — Гляди! Когда ещё такое увидишь.

Джуд вздрогнул — капитан испугал его. В глазах мутилось после секундного сна, туманное молоко шевелилось и двигалось… Это же птицы! Сотни белых, безмолвных, словно призраки, альбатросов закружили над мачтами, то по спирали взмывая вверх, то паря на распластанных крыльях, то падая вниз к самой палубе. Медленные движения, быстрые взгляды, хлопанье мощных крыльев — словно господь послал ангелов провожать «Дамиетту» до порта.

— Птичий вторник. Альбатросы — это мертвые моряки — те, кто умер без покаяния и похоронен в море. Раз в году незадолго до рассвета они ищут знакомые корабли — чтобы мы вспоминали о мёртвых и молились, чаще молились за их грешные души. — Угол рта у сурового капитана Мюррея искривился на миг.

— Да, сэр, — отчеканил Джуд. Ему стало чертовски стыдно — чуть не уснул. А этот святоша сделал вид, будто всё о’кей. И на чаек дурацких пялится…Величественный, плавный птичий танец и вправду походил на молитву, лучи рассвета касались широких крыльев. Кэп задрал к небу лобастую голову и шевелил губами, повторяя слова заупокойной службы. Его крупные кулаки были сжаты так, что побелели суставы. За спиной задышали — старина Билли тоже вылез на палубу, и одноглазый Иорк с ним, и Поллок, и Вижу. Кок Маржолен тяжело опустился на колени, по круглому лицу добряка потекли настоящие слёзы. Чёртовы альбатросы словно зачаровали команду, и его тоже. Полный бешенства Джуд отпустил штурвал, на глаза ему вдруг попался прислонённый к мачте мушкет. Солнце вспыхнуло, словно сорвали занавес. Никто не успел перехватить матроса.

— Не стреляй! — крикнул Мюррей, но было поздно. Грохнул выстрел, и на палубу шлёпнулась мёртвая птица.

Альбатросы ринулись на корабль. Сотни крыльев хлопали над головами опешивших моряков, касались волос и одежды. Птицы лавировали между снастями, раскрывали грозные клювы, пикировали на головы, словно целились выклевать людям глаза. Команда замерла в ожидании неизбежной и страшной схватки. Кэп Мюррей скинул расшитый мундир, рванул рубашку и шагнул вперёд, раскрывая руки, как крылья. Огромная птица упала к нему на грудь, капитан пошатнулся, но устоял. Объятие длилось одно нескончаемое мгновение, альбатрос сорвался в небо, за ним помчались все остальные.

Команда медленно приходила в себя. Джуд вжал голову в плечи — глупая шутка, кажется, обещала обернуться серьёзными неприятностями. На лицах матросов читались ярость и гнев, Билли коротко выругался. Иорк помог капитану набросить на плечи мундир — кэп прибавил лет десять за эти минуты. Кто-то из вахтенных сунул фляжку, Мюррей отхлебнул, закашлялся, бледные щёки порозовели. Мёртвая птица лежала на палубе, словно кусок полотна. Капитан взглянул на труп, на Джуда, снова на труп и рявкнул:

— Верёвку!

Повесить? За альбатроса? Джуд взвыл:

— Сэр, за что?! Это же птица, обычная птица!

Сочувствия он не встретил — капитан и команда смотрели на преступника одинаково нехорошо. Ушлый юнга приволок моток пеньковой верёвки и стал неторопливо её разматывать. С реи капнуло натёкшей водой, Джуд моргнул и представил — вот сейчас он умрёт, станет тушей, как этот в бога-душу-мать трахнутый комок перьев. Капитан взял верёвку, прикинул её на руке. И одним гладким узлом перехватил за лапы дохлого альбатроса, а другим завязал петлю.

— Убил — носи, треска дурная. Как в Бристоле причалим, чтобы духу твоего на моей палубе больше не было. Парни, в трюм его. На хлеб и воду.

— Есть, сэр! — откликнулся Билли Боу.

А ещё друг… Билли не бил, не связывал — просто бросил в тесную, воняющую дерьмом и рыбой клетушку, где по полу плескалась нечистая вода. Пожалел, конечно — приволок сундучок, два куска солонины, большой чёрный сухарь, пообещал вечером принести грога с раздачи. Но Джуду почему-то не нравилось, как опускал глаза приятель — так смотрят на раненого, которому корабельный врач поутру собирается отнять ногу. Неприятность вышла изрядная, но не смертельная — в Бристоле можно будет наняться на другое судно, зажить и сытней, и куда веселее.

— Понимаешь, т-ты, парень, — от волнения Билли всегда заикался, — у Мюррея брата убили. Давно ещё, когда с испанцами воевали. Капитан тогда щенком был совсем, а Мюррей-старший помощником капитана ходил на «Прекрасной Элизабет». Хороший был офицер, щедрый и на зуботычины, и на выпивку, а ругался, как сам морской дьявол. Драчка тогда выдалась жаркая, испанцы нам борт прострелили у ватерлинии, мы в абордаж собрались, тут-то его и сшибло — руку напрочь оторвало и в воду сбило картечью. Он кричал-кричал, а подмоги-то не дождался — сгинул без покаяния. Потому-то наш кэп и молится, и команду блюдёт, и все заработки монахам сплавляет — надеется отмолить братнюю душу.

Ошарашенный Джуд кивнул. Говорила ему мамашка, когда трезвой была: думай, что делаешь, головой думай, чтобы жопой не отвечать. И закрепляла урок — когда верёвкой, когда куском сети, а когда и треской по чему ни попадя.

— В общем, это… не п-п-повезло тебе, парень, — Билли хотел добавить ещё что-то, но не стал, — Сиди пока, ввечеру принесу выпить.

Тёмный трюм оказался не лучшим местом для отдыха и ночлега. Снять сапоги Джуд не рискнул — крыс на корабле было больше, чем вшей в бороде у боцмана. Пришлось прислонить сундучок к углу и усесться на нём, подобрав ноги. Дохлая птица успела оттянуть шею, она казалась липкой на ощупь и очень тяжёлой, но снимать её было рискованно — Мюррей вполне мог добавить с полсотни линьков за непокорство. Джуд достал из кармана кусок солонины, вцепился в него зубами и так и заснул с мясом во рту.

Разбудили его крысы. С десяток тварей сидело на нём — на коленях, плечах, даже в волосах. Он не видел зверей, но чувствовал их тепло, острые морды, маленькие когтистые лапки. Самая наглая забралась на спину чёртову альбатросу и обнюхивала лицо. Джуд вспомнил, что болтали о тварях в кубрике: будто бы сперва они выгрызают глаза и щёки. Он хотел заорать, но не смог открыть рот — челюсти свело от страха. Крыса дотронулась горячим язычком до его носа и фыркнула. Джуд готов был поклясться — тварь смеялась. Она коротко запищала, словно давая команду, и спрыгнула в темноту. Остальные грызуны последовали за ней. Остался только отвратительный запах, словно клятая птица висела на шее не пару часов, а с неделю. Стало холодно. Джуд свернулся клубком, натянул на плечи мокрый бушлат и задремал снова.

Ждать пришлось долго. Билли ещё не раз спускался к приятелю, путешествие затянулось почти на сутки. В Бристоль «Дамиетта» прибыла вечером в пятницу — Джуд почувствовал, как остановилось движение деревянного корпуса, но из трюма его вытащили только субботним утром. Альбатрос к тому времени пах, как целая сотня издохших птиц, под перьями копошились белёсые черви. От долгой неподвижности у Джуда подгибались ноги, солнечный свет бил в глаза, заставлял щуриться и отворачивать голову. Команда стояла вдоль борта, словно провожала покойника. В лицо никто не смотрел. Кэп Мюррей тоже выглядел грустно — похоже, эти дни старый святоша пил горькую.

— Вот твоя плата, матрос Хамдрам. И ступай с богом.

Две золотых «Лиззи» и десять шиллингов. Подряжался он на фунт.

— Спасибо, сэр! Простите…

— Ступай! — в голосе капитана появились тяжёлые нотки.

Джуд подхватил сундучок и спустился в шлюпку. Старина Билли вывез его к причалу и даже обниматься не стал — похлопал по плечу, вздохнул:

— Бывай, парень!

Преисполненный благодарности Джуд хотел подарить ему запасную трубку, почти новую вересковую трубку с удобным мундштуком, но приятель мотнул головой и налёг на вёсла. Шумный порт дожидался Джуда, кучерявые девки истосковались без поцелуев, а какой-нибудь капитан Пушка только и ищет в команду молодого свирепого храбреца. Осталась сущая мелочь. В последний раз Джуд окинул взглядом стройный профиль «Дамиетты» — под лучами апрельского солнца она как никогда походила на чопорную фламандку — взял сундучок поудобнее и зашагал, куда глаза глядят. Мимо шикарных шхун и утлых рыбачьих судёнышек, мимо пышных, словно аристократы, королевских судов и хищных каперов… «Быстрый» слишком обшарпан, на «Мальтийце» капитан сволочь, а вот узкая, словно морда борзой, «Арабелла» — самое то. Ладонь Джуда потянулась пригладить короткие, словно скрученные из бронзы, волосы… Птичка. За голенищем прятался любимый испанский нож — перехватить верёвку у горла так, чтобы не срезать кожу, потом побриться, сменить рубаху — и чем я не капер Хамдрам?.. Аааааах!

Боль оказалась такой неожиданной, что Джуд упал на колени. Лезвие и ладони были в крови, тёплые капли стекали по грязным перьям. Кровоточила верёвка. Из надрезанных серых волокон сочилось алым, словно Джуд рассадил себе кожу. Вдруг — то ли от ветра, то ли от солнца — показалось, что мёртвая птичья голова шевельнулась и злобно зыркнула. Что за дьявольская чертовня? Джуд попробовал снять верёвку руками, кольцо моментально сжалось, перехватив горло. И молитву прочесть не вышло — верёвка впивалась в шею на каждое «отче наш». Дрожащей рукой Джуд поскрёб в затылке — похоже, он попал в переплёт. А куда податься матросу, у которого неприятности?

Трактир «Отсоси у адмирала» был самым шумным и многолюдным в порту. Офицеры в расшитых мундирах заглядывали туда редко, а вот матросы, гарпунеры, вербовщики и прочий сомнительный, но весёлый морской народ охотно пил и закусывал в заведении. Мало кто имел силы удержаться от соблазна отсосать четверть пинты ямайского рома через дырочку в «адмиральском» бочонке — те, кто мог не пролить ни капли и остаться стоять на ногах, не платили за выпитое. Джуд не прочь был попробовать тоже при случае, а сейчас не стоило и пытаться. И без того тяжкий запах падали вызвал гримасы на лицах немногочисленных в утренний час посетителей.

Одноглазый трактирщик, похожий на стареющего хорька, остро глянул на нового гостя.

— Плата втрое. За постой тоже.

— Ты чего, перекушал с утра, хозяин?

— Втрое или вали. Кроме меня в Бристоле тебе койку никто не сдаст, — спокойно сказал трактирщик и отвернулся к стойке.

Чтоб ты лопнул от жадности, подумал Джуд, но произнёс другое:

— Рома. Мяса. И комнату на три дня.

— Три с половиной. Пять шиллингов. И имей в виду, девка с тобой не ляжет. По крайней мере моя, — подбил итоги трактирщик. — Джинни, детка, тушёной баранины и ещё порцию рома!

Злой как чёрт, озадаченный Джуд сел за дальний угловой стол. Все вокруг понимают, что он в полной заднице. Но, чтоб черти трясли капитана Мюррея вместе с трёпаной «Дамиеттой» и вонючими альбатросами, что случилось?

Пышногрудая Джинни проворно выставила на стол тарелку с дымящимся мясом, кусок серого хлеба, кувшин и кружку. Служанка не улыбалась, и даже вид золотой монеты, словно случайно вынутой из кошелька, не привлёк её взор. Джуд вздохнул и принялся за еду. Вонь дохлятины портила аппетит, но сладкий и крепкий ром сглаживал неудобство, словно масло, которое смиряет буйство волны. О поверье не убивать чаек Джуд слышал ещё от деда Хамдрама, и рыбацкие байки не мешали ему воровать из гнёзд и высасывать чаячьи яйца. Взрослых птиц тоже случалось подбивать палкой, на вкус они были так мерзки, что Джуд предпочитал голодать или таскать рыбу из чужих лодок. Говорят, у матросов другие законы: за три «настоящих» рейса он наслушался и про пламя святого Эльма, и про старика Голландца, и про девок с собачьими головами, и про мисс Бурю, которую моряки пугали, сняв штаны всей командой… А вот про альбатросов запамятовал.

Иллюстрация к рассказу Макса Олина

Нестройный матросский хор затянул долгую песню про подвиги капитана Варда — самого дерзкого, бесстрашного и развратного парня на всех английских судах. Говорили, этот чудак два года провёл в плену у алжирских пиратов, после чего начал резать всех мусульман, которых встречал в морях, и обзавёлся сомнительными привычками. Словно чёрт дёрнул Джуда за язык — пьяным голосом Хамдрам переиначил завершающую строфу куплета:

Чернокудрый, смазливый матрос вскочил, словно его укололи в спину. Хищной кошкой метнулся он к наглецу, на ходу доставая нож:

— Встать, вонючка! Встать и ответить за свои слова!

Джуд подумал и помотал головой. К их столу уже бежал трактирщик, но смазливый успел раньше. Он хотел полоснуть по глазам, но ошибся — нож только слегка задел щёку Джуда. Боли не было. Несколько капель крови шлёпнулись в тарелку из-под баранины — и всё. Трактирщик уже оттащил драчуна и что-то ему втолковывал, отчаянно жестикулируя. Трезвеющий Джуд тронул пальцем щёку — она была сухой и горячей, рана затягивалась. О как! Подумав ещё с минуту, Джуд встал и вышел во двор. Положив левую руку на каменную приступку, он взял нож и шарахнул по пальцам. Кусок ногтя с подушечкой среднего пальца отрубило почти что напрочь. Боли не было. Словно умалишённый, Джуд ещё раз чиркнул ножом — ломтик плоти упал на землю, а рана начала аккуратно затягиваться. Нового ногтя не выросло, зато рубец через полчаса выглядел старым шрамом.

До глубокой ночи Джуд сидел во дворе. К вечеру заморосило, бушлат отсырел от дождя, грудь невыносимо чесалась, словно черви пробрались под рубашку. Посетители кабака, девицы и даже собаки обходили сидящего стороной. Трактирщик молчал — он получил свои башли, а где болтается гость, его не касалось. Куда идти за советом и помощью — Джуд не знал и даже представить себе не мог. Он был родом из Ливерпуля, дед Хамдрам давно умер от пьянства, Хамдрам-отец утонул в Мерси, едва успев заделать мамаше двоих детишек, Мэри Хамдрам была замужем трижды, от каждого брака в домишке появлялись новые малыши, и все они хотели хлеба с селёдкой. Старший брат, рыжий Бони, уплыл на дальние острова поохотиться за чёрным деревом, и два года как от него не было весточек. Самого Джуда мамаша с десяти лет сдала дядьке Филу — кожевеннику и святоше. У них с тёткой сыновей не было, Джуда воспитывали как родного, в четыре руки — постом, розгой и трудом, каждодневной вознёй с вонючими кожами. До шестнадцати он терпел, но когда окончательно стало ясно, что дядя хочет окрутить его со своей Бет, двадцатипятилетней дурёхой, а затем и передать дело наследничку — Джуд сбежал. Дождался, когда Бони приедет потрясти перед матушкой золотом, и упросил-таки братца взять с собой. Год плавал юнгой на «Мэри-Сью», потом перебрался на «Дамиетту» уже матросом. И дружков, кроме старого Билли, особо не завелось.

Бездействие утомляло пуще работы — за годы службы Джуд отвык отдыхать. Он поднялся и вышел в ночь — да, бристольские улицы не похожи на коридоры монастыря, но будь что будет. Ноги сами водили его по закоулкам, мимо луж и сточных канав, драк и шумных матросских танцев. Добропорядочные горожане давно уснули, затворив ставнями узкие окна. Только воры, шлюхи и запоздалые пьяницы нарезали круги от трактира к трактиру. В иное время Джуд охотно бы повеселился, но сейчас он искал тишины. И вот из-за тёмного поворота проявилась громада церкви. Острые мрачные шпили, каменная ограда, открытая дверь — заходи, добрый человек, если приспичило помолиться. Озираясь по сторонам, Джуд вошёл в длинный зал — церковь была пуста. Каждый шаг отдавался гулом, каждый вдох был слышен. Джуд попробовал произнести «Отче наш» и свалился, сотрясаемый кашлем — верёвка снова стянула горло.

Пожилой, смуглолицый священник помог ему подняться. Джуд хотел было удивиться, откуда тот взялся, но не успел. В неторопливых жестах, в мягкой улыбке и проницательных тёмных глазах божьего человека было столько тепла и заботы, что девятнадцатилетний матрос Хамдрам разревелся, словно мальчишка, у которого отняли леденец. И история про проклятого альбатроса рассказалась сама собой. Священник внимательно слушал, кивал «продолжай же, сын мой», постукивал пальцем по спинке скамьи, обдумывая своё.

— Святой отец, сэр, помогите! Отслужу… — выговорившемуся Джуду наконец стало легче, церковный воздух успокаивал: как он, дурак, забыл, что у бога на каждую тварь по горсти зерна в кармане.

— Подойди-ка, сын мой, под благословение… — лицо священника сделалось очень внимательным.

Джуд приблизился… и упал, сотрясаемый спазмами.

— Так я и думал. Сын мой, ты влип в очень дурную историю. Я тебе не помогу. И никто в Бристоле не поможет. И скорее всего, никто в Англии… разве что ты разбудишь старика Мерлина. Может быть — не обещаю, но может быть — тебя вытащат экзорцисты в Риме или Сантьяго-ди-Компостелла. Шанс, что вместе с проклятьем ты расстанешься с жизнью — баш на баш, или да, или нет. Как духовный отец, я посоветовал бы тебе каждодневно стараться молиться и просить Господа нашего о прощении. Как портовый капеллан скажу: плохи твои дела, парень. Не знаю, сколько ты проживёшь, но ни причастия, ни исповеди тебе не видать, пока носишь альбатроса на шее. А умрёшь…

Священник не договорил, но Джуд и так всё понял. После смерти стать белой птицей и носиться над морем, заунывно крича. А потом — прямо к дьяволу в пекло.

Не прощаясь, Хамдрам повернулся и вышел из церкви. Мокрый ветер хлестал его по лицу. Будущее представлялось туманным, безрадостным и паршивым. Как теперь жить, куда податься, не везти же проклятие в дом к мамаше и малышне. Можно, конечно, прыгнуть вниз с мола или повеситься на собственном поясе, но помочь оно всё равно не поможет. Можно выпить ещё рома и подумать о будущем завтра — в конце концов, койка и выпивка обеспечены. Джуд потрогал натёртую верёвкой шею, стряхнул с груди червяка и направился к порту — назад в трактир.

Всю ночь его мучили кошмары. Будто он лежит на морском дне, или валяется в шлюпке, или скребёт стены, запертый в каменном мешке, умирает долго, очень долго, и никак не может расстаться с жизнью. Служанка, которая принесла утреннюю овсянку и пиво, покосилась на него странно. Заглянув в умывальный таз, Джуд увидел, что стал седым, белёсым, словно чёртова птица.

В дверь комнатки постучали. Гость, пузатый краснорожий детина, протянул лапу с порога:

— Хамфри Харлей, боцман с «Арабеллы». Дело к тебе, приятель. В рейс до мыса Доброй Надежды за чёрным товаром пойдёшь? Десять шиллингов в месяц, кормёжка добрая, если что — золотишка добудем. Или… боцман блудливо подмигнул — доля в добыче. Капитан Гэп — удачливый капер.

Джуд чуть не подавился пивом. Вот и мечта к порогу пришла, да, как водится, опоздала.

— Благодарю вас, сэр, за щедрое предложение, но не могу принять его.

Боцман сплюнул:

— Перекупили, суки! Сколько хочешь, приятель? Пятнадцать шиллингов? Двадцать?

Вместо ответа Джуд приподнял дохлого альбатроса. Волна вони прокатилась по комнатушке, боцман повёл носом, но стерпел:

— Так это… поэтому и берём. Эх ты, салага: если возишь на борту проклятого, значит, точно вернёшься в гавань. По рукам?!

Недолго думая, Джуд хлопнул по широкой ладони боцмана. Взять под мышку сундук было делом минуты.

«Арабелла» и вправду была красива. Да, палубу не отдраивали до блеска, стволы пушек не натирали мелом, да и почистить сапоги матросы порой забывали, но зато все они щеголяли обновками — кто суконными куртками, а кто и бархатными камзолами на голую грудь. У кого-то из-за пояса торчали пистолеты, у кого-то сабли и кортики. Настоящий капер… вот только Джуду там не обрадовались. Вместо общего кубрика его гамак подвесили в крохотной кладовой, еду, словно офицеру какому, приносили туда же, а делать не надо было, почитай, ничего, и в драку ни разу не брали. Матроса Хамдрама назначали смотрящим, чаще всего по ночам, когда в колыхании черноты было не разглядеть ни зги. Однажды в шторм приказали самолично вышибить у бочонка дно и лить масло в волны — Джуд испугался, не бросят ли самого в море, но обошлось. На обратном пути приставили караулить трюм, полный лепечущего и стонущего товара. Половина чернокожих отправилась в море вперёд ногами, таскать трупы Джуд подрядился добровольно — никакая зараза к нему не липла, а невольники при виде белого человека с дохлой птицей на шее становились кротки, как голуби. Команда Хамдрама сторонилась — отчасти из-за зловония и червей (за год плаванья падаль не изменилась, словно чёртова альбатроса убили неделю назад), отчасти из-за «особого отношения». Унылый Джуд подозревал, что мог вообще отказаться от работы. Он пробовал заговаривать с парнями из команды, ставил выпивку в портовых кабаках, но ничего теплее «Привет, Хамдрам» не сумел добиться.

Единственным, что отравляло жизнь (не считая вечно зудящих груди и шеи), были кошмары. С одной стороны, все раны заживали легко и быстро, с другой — Джуд подозревал, что вполне смертен, с третьей — живучесть и вправду обещала мучительную агонию, если придётся подыхать от жажды или тонуть. Да, и шлюхи все до одной отказались иметь с ним дело, даже за золото. А брать силой вопящих рабынь Джуду было противно. По возвращении в Бристоль Хамдрам списался на берег обладателем небольшой, но вполне существенной суммы — хватило и подновить гардероб, и выпить, и даже отправить кое-что в Ливерпуль мамаше и малышне. Рейд оказался удачным, «Арабелла» хорошо заработала и потеряла всего пятерых моряков. Поэтому, когда Джуд, отдохнув с недельку в знакомом «Отсоси у адмирала», начал думать, куда плыть дальше, сразу четыре судна захотели взять его на борт.

Так и пошло — Джуд мотался от корабля к кораблю, не старея и почти не меняясь. Долгим рейсам со временем он стал предпочитать плаванья вдоль побережья. Однажды ему повезло две недели скитаться по океану в шлюпке с бочонком воды и сумасшедшим плотником, и страх мучительной смерти навсегда отбил у Хамдрама любовь к дальним странствиям. Друзей у него так и не появилось — люди сторонились Джуда, словно проклятье передавалось касанием, как проказа. От скуки он выучился читать и писать, на Пасху и к Рождеству сочинял долгие письма матушке — навещать её Джуд отказывался, всякий раз под новым предлогом. Мэри Хамдрам отвечала, точнее, диктовала ответы дядюшке Филу — старушке было уже под семьдесят, но ругалась она, как истинная торговка рыбой. Пару раз Джуд подумывал, а не добраться ли в самом деле до Рима, как советовал капеллан церкви святого Марка, но ни разу морские дороги не доводили его до стен Вечного города — то таможня не даст добро, то добыча богатая по пути встретится. Жизнь тянулась ни шатко, ни валко, одиночество утомляло, деньги не радовали, и даже несокрушимая крепость здоровья начала раздражать — с такой завистью косились колченогие дряхлые сверстники на стройного и плечистого, хотя и напрочь седого, сорокапятилетнего молодца.

Рейд «Святого Брандана» ожидался самым обыкновенным. Полные трюмы тюков с шерстью, тридцать два человека команды, всего-то из Дублина в Лондон, со склада на склад, довезти товарец. Конец июля, время спокойное, бури редкость, харчей хватает, да и спешки никакой не должно быть. Команда прекрасно справлялась с несложными вахтами, Джуду даже не надо было трудиться — сидел себе на мешках в тенёчке, вырезал из вересковых корней заготовки для трубок или просто дремал. Запах дохлого альбатроса от жары становился острее, но Хамдраму было давно плевать и на падаль, и на всех, кто вынужден был её нюхать. Особенно часто ему хотелось плюнуть на молодого капитана О’Гэри. Этот мешок с дерьмом был из тех, кто заставит команду носовыми платками палубу вычищать, если заняться нечем. К Хамдраму он не придирался от греха подальше, остальных гонял, как акула дельфинов. Не проходило и дня, чтобы кого-нибудь не секли, а уж зуботычины сыпались на команду, как из ведра. К тому же О’Гэри был скуп, как чёрт, и способен был месяц изводить человека за разбитый кувшин или утопленное весло.

Особенно часто доставалось братьям Шепардам. Старший, Дуг, слыл хорошим матросом, выносливым, смирным и очень сильным. Младший, Роб — сущим недоразумением. Юнга из парня вышел как парус из носового платка. То уронит тарелку с супом, то забудет почистить капитанские сапоги, то заглядится на волны и утопит по рассеянности кисет с добрым табаком. Щуплый, тонкий, сероволосый парнишка походил скорее на мокрого воробья, чем на будущую грозу морей, да и выдержки ему не хватало. Во время порки Роб визжал, выл и, случалось, плакал. А Дуг любую обиду переносил кротко, как ломовик-першерон, чем и доводил капитана О’Гэри до белого каления.

Повод для нынешней экзекуции был, как водится, высосан из адмиральской бочки. У старика О’Догерти пропала серьга. Золотая серьга кольцом, знак успеха и доблести моряка. Скорее всего, у цацки разомкнулся замочек, и она завалилась в какую-нибудь глухую щель, но О’Гэри, услыхав о пропаже, заявил, что ему на борту хватает четвероногих крыс, а двуногие могут плыть на все четыре стороны. И приказал тащить на палубу матросские сундучки — мол, сейчас и посмотрим, а как пропажа найдётся, вор на месте получит свой рацион свежих линьков. Команду исполнили неохотно — на сундучки ни замков, ни засовов не вешали, и даже у распоследних ворюг хватало совести не запускать в них лапу. Боцман Иорген попробовал отговорить капитана — идти поперёк обычая значило провоцировать недовольство матросов. О’Гэри упёрся со всем ирландским упорством и приказал Дугу Шепарду обыскать вещи. Дуг отказался.

Сундучки в итоге каждый матрос выворачивал сам, под прищуром жадного ока О’Гэри. Естественно, никакой серьги не нашлось, и никакого ухищенного корабельного барахла в сундуках не прятали. Злой как чёрт, капитан приказал устроить наказание тотчас, не дожидаясь традиционной понедельничной порки, когда матросы получали разом за все проступки прошлой недели. Спокойного, как всегда, Шепарда привязали к фок-мачте, боцман неспешно взялся за дело. Джуд без особого интереса следил, как вспухают рубцы на широкой спине моряка. Он видел, что боцман отвешивает удары вполсилы. Капитан тоже это заметил. Иорген получил в челюсть, не отходя от мачты, и благоразумно укатился под снасти. Линёк лёг в ладонь капитана так метко, словно вместо расшитой галуном шляпы О’Гэри носил красный колпак с прорезями для глаз. Желваки заиграли на загорелых скулах ирландца — Джуд почувствовал, до чего ж капитану хочется исхлестать в кровь белую спину наказанного. Но, раз взявши палаческий кнут, до скончания дней не отмоешь рук… О’Гэри хорошо это помнил, поэтому смог сдержаться. Пару раз хлестнул мачту, показывая «вот так пороть надо», и прошёл взглядом по угрюмой толпе матросов.

— Юнга Шепард, ко мне!

Понурый Роб сделал два шага вперёд, грязные щёки мальчишки были мокры.

— На! — О’Гэри протянул юнге линёк. — Бей! Ещё двадцать четыре раза осталось, парень.

Джуд чуть пожал плечами — поганое дело. Мальчишка вырастет редким мерзавцем, попробовав братней крови, и при первом удобном случае продаст самого О’Гэри — такие истории Хамдрам уже не раз видел. Эх ты, Роб… Стоило время от времени подкидывать парню то яблоко, то кусок сухаря… Жаль тебя, дурака, сам такой был.

Особенно жалкий в своём огромном бушлате, Роб ухватил верёвку и шагнул к брату. О’Гэри широко ухмыльнулся:

— Давай! Высечешь от души — в Лондоне младшим матросом сделаю, шиллинг в месяц прибавлю.

Верёвка медленно поднялась и опустилась на палубу.

— Давай, Шепард! Будь мужчиной! В оттяжечку, с плеча, ну!

— Нет, сэр.

От удивления Джуд подавился табачной жвачкой. Этот салага стал возражать капитану? О’Гэри тоже сперва не поверил своим ушам:

— Выполняй приказ, Шепард, мать твою. Делай, что говорят, медуза вшивая!

— Нет, сэр! — губы мальчишки тряслись, в глазах стояли слёзы, он отчаянно замотал головой. — Не буду, сэр, ни за что не буду!

Одним ударом капитан сбил Роба с ног и начал пинать сапогами, хрипя ругательства. Матросы молчали. По закону слово капитана на корабле верней Библии, а юнга имеет не больше прав, чем корабельный кот. По доскам палубы расплылось пятно крови. Наконец капитан выдохнул и отступил. Избитый Роб приподнялся — парень лишился переднего зуба, один глаз быстро заплывал, бледное лицо было перепачкано соплями и кровью. Встать, цепляясь за снасти, ему удалось не сразу.

Свирепый О’Гэри поднял линёк и швырнул в мальчишку.

— Вперёд, сволочь!

Привязанный Дуг изогнулся, насколько позволяли верёвки.

— Роб, пожалуйста, сделай это!

Мальчишка уцепился за такелаж и вспрыгнул на планшир. От страха и боли он, похоже, ополоумел, единственной мыслью стало удрать от мучителя. Балансируя на канатах, юнга, наконец, завопил в голос, покрыв капитана грязной и неумелой бранью. У О’Гэри от злости побелел кончик носа.

— Юнга Шепард, я приказываю спуститься и выполнить команду!

Роб, похоже, его не слышал… Тогда О’Гэри достал из-за пояса пистолет и прицелился в парня:

— Слезай или сдохнешь!

У Джуда сжалось сердце — капитан и вправду мог пристрелить парня. Вот сейчас упадёт Роб в синее море, помрёт без исповеди и станет чайкой. Белокрылым альбатросом, из тех, что парят над мачтами и просят, чтобы их помнили…

— Не стреляй! — Джуд рванулся вперёд и ударил капитана под локоть. Огорчённая пуля ушла в паруса. О’Гэри (недаром он был капитаном) рванул второй пистолет и пальнул, не целясь, благо, Хамдрам был совсем близко. Пуля попала в дохлого альбатроса. Это было чертовски больно — словно в грудь запихнули раскалённую кочергу. Джуд упал, изогнулся дугой в пароксизме, почти потеряв сознание. Верёвка сдавила шею узлом, с полминуты не получалось вздохнуть. А потом наступило блаженное чувство свободы. Тело сделалось лёгким, как пёрышко, в голове просветлело.

«Я, наконец, умираю, — улыбнулся счастливый Джуд, — Отче наш, иже еси… что?!». В уши ему ударил звериный вопль капитана. Открыв глаза, Хамдрам увидел, как О’Гэри катается по палубе, пробуя отодрать от лица разъярённую мёртвую птицу.

Деньги — в Бристоле, у старика трактирщика, в сундучке гроши, до берега две с половиной мили… Джуд Хамдрам сбросил бушлат, сапоги, одним прыжком вскочил на планшир и бросился в море.

Он очнулся уже на пляже. Мелкий белый песок, ослепительно синее небо, старый вяз у дороги, холмы, покрытые мелко-курчавой зеленью, силуэт невысокой зубчатой башни у горизонта, в кустах терновника заливается неугомонный дрозд. Свобода! Волны смыли проклятый запах и мерзких червей, шея выпрямилась, на груди больше ничего не висело, лишь царапины на руках кровоточили, саднило от слоёной воды. Ему сорок пять лет, он жив, свободен и не станет летать над морем, оглашая пучину вод криками о спасении.

«Кто родится в день воскресный, тот получит клад чудесный». Джуд Хамдрам, ты счастливчик, улыбнулся он самому себе. Отжал одежду, связал шнурком седые волосы и отправился куда глаза глядят по немощёной, жёлтой от пыли дороге.

До Бристоля он шёл почти месяц, ночевал то в хлеву, то в сарае, то под кустом, благо было лето. Кормился, чем бог пошлёт да встречные помогут. Добрым людям говорил, что попал в кораблекрушение и чуть не утонул (второе было недалеко от истины). В Бристоле Джуд первым делом сходил в церковь святого Марка поставить свечку и помолиться за счастливое избавление. Не удержался: выйдя из храма, показал кукиш мрачным зубчатым шпилям (жаль, давешний священник уже лет десять как помер). В «Отсоси у адмирала» Хамдрам гулял две недели — днём пил, по ночам таскал в комнату девок. Потом купил себе новый кафтан (никаких бушлатов!), зашил в пояс золотые монеты, обзавёлся брыкливым, выносливым мулом и, словно принц, поехал домой в Ливерпуль. Успел и матушку повидать, и получить от неё свежей треской по морде, и даже благословить невесту: в первый день по прибытии он направился к свахе и через месяц был уже неплохо женат — на рябой, большеротой, но зато работящей, верной и доброй девице.

Через год жена принесла ему первого маленького Хамдрамчика. Счастливый Джуд отметил разом два праздника — появление наследника и открытие кабачка «У счастливого альбатроса». Только здесь подавали пудинг по-йоркширски, по-шотландски, по-уэльски и а-ля-королева, только здесь наливали пиво пяти сортов и особый, чёрный матросский ром, только сюда почтенные супруги спокойно отпускали мужей — все служанки в «Альбатросе» блюли себя для замужества, и, надо сказать, делали хорошие партии. Владелец процветающего трактира господин Джуд Хамдрам дожил до глубокой старости, пользуясь любовью соседей, как человек немногословный, справедливый и щедрый. Он любил поплясать и полакомиться, по утрам прогуливался вдоль квартала, желая соседям доброго дня, подкармливал бедных детей и бездомных кошек, всегда находил работу бродяге, если тот стучался в обитые дубом двери трактира с просьбой о помощи. Единственной странностью почтенного трактирщика было то, что Джуд наотрез отказывался подходить к морю ближе, чем на пушечный выстрел. Умер он тихо, в окружении семерых сыновей и бессчётного числа внуков.

Старший сын унаследовал дело. Да, сэр, я уже пятый Хамдрам, владелец «Счастливого Альбатроса» — и батюшка мой, и дед разливали здесь пиво. И мы строго блюдём обычай — первый гость, что постучится к нам утром Птичьего Вторника, получает выпивку и еду бесплатно, лишь бы вспомнил добрым словом душу Джуда Хамдрама, а заодно и всех тех моряков, что сгинули в море без покаяния. Я смотрю, вы из тех джентльменов, что прибыли на яхте из самого Лондона и изволили с утречка веселиться, в воздух постреливать… Да-с, слыхали. Уважьте нас, добрый сэр, не побрезгуйте угощением. Что желаете? Рома? Мяса? Сию минуту.

Шустрый трактирщик умчался за стойку — выискивать самый чистый стакан и особенную тарелку для знатного гостя. Джентльмен, молодой и лощёный лондонский денди, остался неподвижно сидеть за низким столиком, покрытым пёстрой скатёркой. В голубых, словно волны, глазах джентльмена чайкой билась какая-то мысль. Он достал из кармана жилета элегантный швейцарский ножик, одним щелчком открыл лезвие и осторожно провёл им по мякоти нежной ладони. Капли крови упали на скатерть — одна, две, три. Узкий шрам зарастал…

 

Пьяные вишни Эльдорадо

Борис Богданов

Борис Богданов

26 декабря 1963 г.

— Алексеи Михаловски… Можно, я буду называть вас Алекс? — почти просительно сказал хозяин кабинета, Чезаре Каньели.

— Алексей Михайловский, с вашего разрешения, — ответил гость, худощавый русоволосый человек лет тридцати пяти. — Простое имя.

— О, эти славяне, пресвятая Дева Мария! Вы смеётесь?

— Хорошо, будь по-вашему. Но я не понимаю, чем вам так насолили русские имена?

— Они невозможны, они зубодробительный.

— Вы расист? — удивился Михайловский.

— Боже правый, Алекс! Я человек, замученный проблемами. Не добавляйте мне ещё одну. Давайте лучше к делу. Мы терпим убытки… В штаб-квартире вам объяснили, в чём суть?

— Нет, я не состою в штате корпорации, я купил ваш лот на аукционе, синьор Каньели.

— Но вы специалист по вооружению, верно?

— Нет, я ботаник.

Синьор Каньели на минуту потерял дар речи. Он разевал рот, будто от удушья, наконец, взорвался:

— О, Санта Мария, порка Мадонна! Клянусь, я задушу вас собственными руками, — он заплёл в отчаянии пальцы, — если вы сию же секунду не скажете, что пошутили!

— Я ботаник, — спокойно ответил Михайловский, — я доктор ботаники, и я не понимаю, почему вы злитесь. Я честно купил ваш лот, и вам придётся работать именно со мной.

Чезаре Каньели страдальчески закатил глаза и упал в кресло.

— Ладно, Алекс. Наверное, это такое тонкое славянское издевательство, но… Вы купили мой лот, и да, я буду с вами работать. Потом вы уберётесь с Эльдорадо ни с чем, а я буду ждать специалиста по вооружениям…

— Итак?..

— Нападения, Алекс, — печально проговорил Каньели, — мы теряем уже второй проходческий снаряд. Сначала грешили на несчастный случай, замыкание, взрыв топливного бака, всякое бывает. Но второй случай подряд? Люди напуганы. Лишние, чёрт их дери, расходы: все эти премии за риск, которые никто не хочет брать, компенсации, выплаты родственникам! Да и техника дорогая. Знали бы вы, как пришлось постараться, чтобы купить её у военных! Танки, устаревшие, но с отличной бронёй, созданные специально для работы в условиях агрессивной внешней среды. Что может угрожать им здесь?

— Но? — подбодрил его Михайловский.

— Но… — вспышка гнева прошла, Каньели успокоился, или, что вернее, смирился. — Но. В этом и дело. Что будете пить, Алекс? Водка? Ракия? Траппа?

— Бокал красного сухого, если можно.

— Да? Можно, почему нет. Понимаете, мы добываем рений полуоткрытым способом, — Каньели зашуршал бумагами. — Вот, посмотрите…

— Меня зовут Крис, — улыбчивый мужчина с военной выправкой долго тряс Алексею руку, — я тут один из старожилов, отвечаю за технику.

Они стояли у открытых ворот длинного приземистого ангара.

— У вас тут порядок, — сказал Алексей, оглядывая с высоты выездного пандуса ряды машин самого разного вида и назначения.

— Я флотский, док, — пожал плечами Крис, — там хорошие учителя. Вон они, наши кайманчики! Поглядите, как их побило…

Танк высшей защиты, удлинённый, покрытый пластинами брони, с установленной впереди универсальной насадкой, и точно напоминал рептилию. Мощные механические лапы добавляли сходства.

Иллюстрация к рассказу Макса Олина

— Да… — протянул Алексей.

На крыше танка, где усиленный броневой лист прикрывал кабину экипажа, зияло круглое отверстие с рваными, оплавленными краями. Оттуда торчали обрывки силовых кабелей, обожжённые провода, и едко тянуло гарью и какой-то химией. Оливково-зелёную краску вокруг дыры пятнали отвратительные рыжие кляксы.

— Лезьте сюда, док! — Крис ловко взобрался на крышу танка и протянул Алексею руку. — Тут ступенька откидывается, ага!

Вблизи следы атаки выглядели ничуть не лучше.

— А люди? — спросил Алексей.

— Насмерть, — покачал головой Крис. — Хорошие были парни, упокой Господь их души! И вот что я вам скажу, док, — он ударил кулаком по обшивке, — всё это очень серьёзно. Кто-то копает не просто под синьора Чезаре, это война с нашей «Солар технолоджи»! Представляете, какую пушку надо подвесить на орбите? Замаскировать, обеспечить прикрытие. Я на службе насмотрелся, будьте уверены! Рениевую броню не пробить запросто.

— Почему их списали, не знаете?

— Неповоротливые они, скорость не та. Говорят, их хотели использовать вроде самоходок, но отказались от этой затеи. Умные головы в штабах решили, что проще продать.

— Понятно. А что, Крис, поработаете у меня гидом?

— Конечно, док! Если управляющий не будет возражать.

— Договоримся.

— Держитесь, док! — Крис заложил лихой вираж. Авиетка встала на крыло, всего в полусотне метров разминувшись с исполинским стволом, погасила скорость и мягко опустилась на песок.

— Ну вы и лихач, — Алексей заставил себя отпустить поручни. — Чезаре поручил угробить меня?

— Обижаете, — засмеялся Крис. — Я бывший военный пилот.

— Вы мастер, Крис, это серьёзно.

— Спасибо, хотелось показать класс. Всё с железками вожусь, в ангаре. А так тянет в небо!

Их окружала пустошь. Высокие барханы чередовались с участками голой железисто-красной равнины, покрытой мелкими валунами и щебнем. Задувал горячий ветер, поднимал с песчаных гребней пыльную кисею. Совершенно земная пустыня, только безо всяких признаков обычной для таких мест растительности. И — редкие деревья, толстенные, гладкоствольные и очень высокие, уходящие на многие десятки метров ввысь колонны. Там, в вышине, как следовало из путеводителя, стволы разделялись на несколько коротких ветвей, покрытых мелкими иглами. Гигантская вишня, эндемик Эльдорадо, одно из признанных чудес света.

— Невероятно! — Алексей подбежал к ближнему колоссу, провёл ладонью по красноватой коре, тёплой, приятной, замшевой. — Я видел их только на экране, никакого сравнения! Чувствуешь себя букашкой… Они не мешают вам? Э… не мешали?

— Что вы, док! — ответил Крис, — тут пять машин в ряд пройдут. Да и лицензия не позволяет. Док? Вы ничего не замечаете?

— Ничего, — Алексей нехотя отошёл от ствола, — а что я должен заметить?

— Ещё недавно здесь был карьер!

— Шутите? — Алексей огляделся. — Так не бывает!

— Тотальная рекультивация, — гордо сказал техник. — Синьор Чезаре, как скажет эти слова, становится кислый, словно лимон. Чертовски дорогая штука, наверное. Он хороший парень, наш Чезаре, только повёрнутый на экономии.

— Впечатляет… А это что?

В низине между двумя ближними дюнами виднелся небольшой полукруглый холм. Из его середины выглядывала острая сизая стрелка. Несколько сантиметров толщиной и высотой примерно полметра, она была направлена точно в зенит.

— Росток вишни.

— Точно! Что ещё это может быть? Я должен был догадаться сам, — Алексей прихватил горсть песка возле проростка, пропустил между пальцами. Пыль, сухая безжизненная пыль! — Здесь бывают дожди?

— Не застал, док.

Наступило молчание. Пылевая дымка, висевшая весь день в воздухе, осела, и пустыню расчертили титанические тени. Алексей, прищурившись, наблюдал, как Дельта Павлина готовится нырнуть в песчаное море. Небо на глазах синело, уходило в глубокий пурпур. Зажглись первые звёзды. Песок быстро остывал.

— Холодает, — заговорил Крис. — Возвращаемся. Не хочу дразнить судьбу.

— Да, я помню, — ответил Алексей, — все атаки случались ночью, когда спускался туман. Подождите одну минуту, Крис. Я всё пытаюсь найти на здешнем небе Солнце. Бывая в разных мирах, я везде ищу Солнце. Глупо, конечно, с этой широты его не видно.

— Ерунда. Я всё понимаю.

Десять суток, отведённые на лот типовым контрактом, подходили к концу. Дни Алекс проводил в лабораториях, а ночи — перед экраном сетевого терминала. Решение не складывалось, не хватало какой-то мелочи, без которой всё строение разваливалось, как карточный домик от неловкого движения.

Над рудничным посёлком повисло уныние и ожидание неминуемой эвакуации. Для жизни маленькой человеческой колонии требовались деньги, которых неоткуда было взять, кроме как от продажи обогащенной руды. Но никто из рабочих не соглашался занять место в машине, стать мишенью неизвестного стрелка, повторить судьбу погибших товарищей.

Крис появился ближе к обеду, оторвал Алексея от безуспешных размышлений и потащил в авиетку:

— Каньели дал выходной. Теперь нет проблем с выходными за свой счёт. Видно, дела совсем плохи.

— Похоже, — от бессонной ночи горели глаза. Будь что будет, подумал Алексей, отдых ему не помешает. — Зачем я вам нужен?

— Ночью был сильный ветер, натряс вишен. Только ради этого стоит пролететь двадцать световых лет!

По песку раскатились сотни красных шаров, каждый размером с небольшой арбуз, словно неведомая великанша рассыпала бесконечные бусы. Тут же ветер забавлялся длинными тонкостенными древесными трубками и грязными, рваными, похожими на вату полотнищами — остатками парашютов, которыми деревья снабдили созревшие ягоды.

— Отличная штука, — сказал Крис и кинул Алексею холодную вишню. — Главное, чтобы без жёлтых пятен, те червивые. Пятнадцать фунтов сладкой мякоти пополам со спиртом. Рождественский пунш! — Крис засмеялся. — Алекс, хотите отметить Рождество в июне?

— По китайскому календарю?

— По любому! — Крис засмеялся. — Обязательно подарите парочку Чезаре, он их очень любит.

Ягоду покрывала морщинистая кожистая плёнка. Алексей надавил пальцем: мякоть противилась. Он убрал палец, и плод нехотя вернул прежнюю форму.

— Ловите, док, ловите! Потом станет не до того!

Алексей ловил, принимал и складывал, скоро они забили задний отсек, он достал бутерброд — перекусить, но тут склон дюны метрах в пятидесяти зашевелился. Песок волной съехал к подножию, и из этого водопада высунулась плоская лягушачья морда шириной с половину авиетки, а потом вылез и сам зверь, горбатый многоногий ящер с подслеповатыми маленькими глазками, с передними конечностями, похожими на лопаты, как у медведки или крота, и коротким толстым хвостом. Всё тело твари покрывали серо-зелёные треугольные щитки, они свисали с боков, а на спине бугрились настоящими латами.

Ящер застыл на несколько секунд, только тяжело вздымались бока, под нижней челюстью надувался и опадал кожаный мешок. Потом зверь, неуклюже переставляя ковши передних лап, направился к лежащим вишням и стал поедать их, ловко орудуя широким языком.

— Чёрт… — Алексей крутил головой: повсюду из песка вылезали странные песчаные жители и деловито спешили за вишней. — Это же…

— Точно, док! — Крис радовался, словно сам устроил это нашествие. — Наши знаменитые панцирные тритоны.

— Чёрт! Я никак не ожидал… Первопроходцы были с юмором! Назвать безводную пустыню Эльдорадо, мегакактус — вишней, а зверюгу размером с грузовик — тритоном! Полетели назад, Крис, пока эти твари не сожрали нас вместо ягод. Надеюсь, управляющий ещё не ушёл домой?

В новом танке Чезаре отказал наотрез. «Маледетто! Их мало осталось, — категорически заявил он, — да и какая вам разница?»

Взяли один из атакованных, тот, у которого не выгорела схема управления. Изуродованный броневой колпак сняли, и теперь плоская крыша темнела круглой впадиной на месте кабины. Крис наскоро наладил ходовую часть. «Чёрт побери, док! И это всё?!» — удивился он, выгружая Алексея в ночной пустыне.

Сейчас агрегат расхаживал между дюнами, останавливался, ворочал насадкой, в общем, имитировал обычный рабочий цикл.

Алексей устроился неподалёку, между корнями гигантской вишни. Мёртвую тишину нарушал только тихое гудение механизмов танка и редкий шелест планирующих сверху плодов. Если и обитала здесь какая-то мелкая живность, то она не проявляла себе ни стрёкотом, ни писком.

Звёзды скрыла туманная дымка. От холода ныли пальцы; Алексей снял крышку термоса — налить очередную порцию кофе, и застыл: рядом зашуршало, заскрипел песок под весом большого существа.

Огромный, много больше тех, которых Алексей видел днём, тритон медленно прошёл мимо, чуть не задев танк. В очках тело зверя светилось нежно-сиреневым. Тритон чуть нагнул голову, слизнул с песка ягоду, другую.

Подул ветер, разорвав на мгновение покров тумана. Над зверем мелькнула чёрная тень, что-то глухо ударилось о горб.

Вспышка! Очки залило нестерпимым сиянием.

Когда Алексей проморгался, тритон неподвижно стоял на том же месте, только недоумённо водил башкой из стороны в сторону. Потом вяло ковырнул под собой землю передней лапой. Похоже, что-то было не так, и зверь, не обращая внимания на лежащие вокруг плоды, зашагал прочь. Алексей прибавил увеличение.

Достигнув широкой впадины между барханами, тритон начал быстро загребать землю всеми лапами, окапываться. Скоро там появился продолговатый холм. Он слегка дрожал, земля шевелилась; через минуту тритон успокоился и замер.

Всё стало ясно, но, чтобы зря не пугать Криса, Алексей вызвал его только под утро.

— Правильную пиццу, синьор Ми-хай-лов-ский, готовят только в дровяной печи!

Каньели гордо посмотрел на Алексея. Тот показал большой палец, и Чезаре расцвёл от удовольствия.

— Я провёз её как запасные солнечные батареи, — продолжал управляющий, — так вышло дешевле.

Каньели прикрыл крышкой пышущий жаром зев.

— Да, Алекс! Угощу вас настоящей пиццей, на гречишной муке. В ресторане такого не предложат. И снова да, готовить пиццу должен мужчина, и я умею это делать!

— Почему вы не пригласили Криса? — спросил Алексей.

— Я приглашал, клянусь! — Чезаре взял с тарелки ломтик вишни. — Бо-он! Я приглашал, но у Криса сейчас столько работы! А почему вы не едите вишню? Она пьяная, да, но имеем же мы право выпить и закусить?

— Спасибо, Чезаре, я не люблю сладкое.

— Зря, Алекс, зря! А я ещё кусочек… Но расскажите, как вы догадались? Подумать только, снять защитный колпак! Мне бы и в голову не пришло, я собирался уже отменять оферту!

— Я сразу понял, что конкурентами тут и не пахнет. Вас просили продать концессию?

— Нет.

— Вот! Будь это торговая война, сразу появились бы разные мутные типы с “выгодными” предложениями. Значит, — Алекс отхлебнул пива, — причины были природные. А дальше — просто. Я ведь ботаник. Хотя тоже чуть не ошибся. Привык, что у нас, на Земле, тритон — совсем мелкое существо.

— Да, но какая связь…

— Прямая, Чезаре. Здесь очень сухая почва, вода залегает глубоко, а семена, — Алексей постучал по тарелке с нарезанной вишней, — небольшие. Им никогда не прорасти до водоносных пластов. Не хватит запаса питательных веществ.

— И что же, чёрт побери?

— Не боитесь, что испорчу вам аппетит? — спросил Алексей и продолжил:

— Вишни и тритоны развивались вместе. Коэволюция, понимаете? Тритоны поедают ягоды, запасают в горбу излишки жира. Когда животное достаточно вырастает, оно становится мишенью для дерева.

— Дерево с глазами?!

Каньели удивлённо хлопнул ладонью по столу.

— Не знаю, нужно исследовать… Может быть, они реагируют на тепло. Конечно, так получилось не сразу. Вода уходила вглубь постепенно, вот они и приспособились. Ну, так вот. Вишня выбирает подходящую жертву, сбрасывает семечко, оно прожигает панцирь — там много спирта, вы заметили? — и внедряется, минуя горб, в спинной мозг. Готово! Тритон попался. Семя заставляет его зарыться в землю, прорастает и, питаясь соками жертвы, достигает воды. Вот и всё.

— Но мои танки?!

— Они похожи на тритонов, Чезаре, — невесело улыбнулся Алексей. — Большие и горбатые. Все «нападения» случались ночью, когда наружу выбираются особенно крупные экземпляры. Танк без защитного колпака дереву незнаком. Вот атаки и прекратились.

— А туман, при чём тут туман?

— Инстинкт подсказывает зверю, что в тумане безопаснее. Дерево слепнет.

— И всё же… — недоверчиво сказал Чезаре. — В танках не было никаких семян! Куда они делись, Алекс?

— Сгорели, — ответил Алексей. — Без остатка сгорели! В горбу тритона много жира, в нём они гаснут.

— Пирла! — Каньели пьяно выругался и отбросил недоеденную дольку. — Бррр… гадость, извращение. Чтобы ягоды жрали зверей? Это противоестественно!

— Не знаю, — Алексей открыл новую банку, — извращение или нет, а у нас говорят: «хочешь жить — умей вертеться». Когда будет готова ваша пицца, Чезаре? Я голоден!

Вызов с планеты застал Алексея у входа в стартовый сектор.

— Я перечитываю контракт, — сказал помятый Чезаре, — и не могу понять, в чём ваш профит? Денег, которые я вам перечислил, не хватит даже на оплату прыжка! Где вы меня обманули?

— Я решил вашу проблему, синьор Каньели?

— Да, но…

— Вы погрязли в бухгалтерии, — улыбнулся Алексей. — Дебет, кредит, экономия средств. А ведь рядом с вами богатейшее месторождение рения…

— Я знаю! Я управляю этим рудником!

— Тем более, к чему этот мелочный интерес? — удивился Алексей. — А если вас назначат заведовать лягушачьей фермой, вы станете лично проверять их рацион? Не берите в голову. Рудник работает, денежки капают! Считайте, это мой подарок. Чао!

Михайловский разорвал связь и запустил гиперпривод. Его ждала Земля.

В грузовом отсеке катера лежали несколько пьяных вишен и прожжённый кусок тритоньего панциря — прощальный подарок Криса. Звери и деревья жили вместе миллионы лет. За это время тритоны включили рений в обмен веществ и обзавелись щитом, как у боевой машины. А вишни…

«Спецтяжмаш Холдинг» хорошо заплатит ему за каталитический фермент из спелых ягод, перед которым пасует броня танков высшей защиты.

 

День первый

Юлия Зонис

 

Юлия Зонис

4 ноября 1977 г.

 

День 1

Решил вести дневник. Весь день полз по предгорьям, на закате разбил лагерь. Ночи тут дьявольски холодные. Выше, в горах, все покрыто снегом. Здесь растет чахлый кустарник. Трава. Мох на камнях. Планета вряд ли обитаема.

Осознал, что пишу сумбурно. В первую очередь следует зафиксировать сведения о себе, на случай, если эти записки найдут. В том, что найдут меня, сомневаюсь.

Итак:

Меня зовут Мартин Вольк. Должность — старший лейтенант, 3-я эскадра кораблей средней дальности. Специализация — пилот разведывательного катера У-86 Б, в просторечии Фотон. Сбит 17 марта 2342 года, 17:32 по условно-галактическому, над планетой. Терраморфность — 82 % по шкале Претчетта, название и номер в каталоге не установлены. Планета вращается по удлиненной орбите вокруг красного карлика класса М5. Возможные причины аварии: метеоритная атака или рэнджер-ловушка. Катер потерял управление и, видимо, сгорел в верхних слоях атмосферы. Я покинул корабль на автоматической спасательной шлюпке, которая совершила посадку в горном районе, примерная высота (судя по атмосферному давлению и уровню кислорода) — 4000 метров над уровнем моря. Взяв самое необходимое (генератор, скафандр биозащиты, реактивный ранец, палатку, сухие пайки и личное оружие), я оставил шлюпку, во время посадки получившую повреждения. Начал спуск. Шел по горам три дня, пока не обнаружил на камнях растительность. Сейчас, под вечер третьего дня, разбиваю лагерь в расщелине. По дну ее течет ручей, скафандр определил, что вода пригодна для питья. Сухих пайков хватит недели на две, потом начну охотиться на местную живность. Электричества должно хватить на полгода. Самое обидное, что ранец отказал в первый же день пути. Возможно, не предназначен для работы в высокогорных условиях. Приходится идти пешком, что при здешних полутора g — работа не из легких. Да и генератор весит немало. Может, придется его бросить. Темнеет. Заканчиваю на сегодня. Не хочу тратить энергию на ночное освещение, пока ситуация неясна.

 

День 2

Видел маленького зверька, похожего на земную ласку. Зверек пил воду из ручья. Когда заметил меня, сбежал.

Опять шел по горам. Местность постепенно снижается. Заметил кое-что еще. Счетчик на скафандре показывает повышение уровня радиации. Планета обитаема?

 

День 3

Устал. Зашел сегодня в тупик, пришлось возвращаться, обходить осыпи и каменные завалы. Разбил лагерь часа за два до заката. Солнце почти не греет, ночью приходится тратить много энергии на обогрев палатки. Уровень радиации растет. Начинаю подозревать, что, если планета и была обитаемой, здесь произошла какая-то катастрофа. Остались ли люди? Пробовал включать передатчик — статика на всех частотах. Иду спать.

 

День 4

Решил экономить энергию генератора. Топлива мало, а на солнечных батареях ему здесь не работать. Развел костер. Долго соображал, как высечь искру. Использовал генератор. Потом не получалось поджечь кучу веток, которую я собрал. А когда поджег, она сгорела за полчаса. И все же мне понравилось. Есть в этом что-то первобытное. Робинзонада. Сейчас принято считать Робинзона свихнувшимся от одиночества чудаком. Коллектив — все, личность — ничто. Улей. Будь у нас матки, мы здорово напоминали бы улей. Кто же я? Потерявшаяся рабочая пчела? Хочется думать, что я что-то большее. Что меня ждут, возможно, ищут. Хотя не верится. Я сам видел таблицы. Определенный процент пилотов просто списывается как потери в результате несчастных случаев. Впрочем, это район активности противника, так что я могу подпасть под графу “Военнопленные”. В любом случае, вряд ли меня будут искать. Скорее всего, смерть уже зарегистрирована, и мой клон активирован. Мартин Вольк NNNN. Я не знаю своего порядкового номера. Оно и к лучшему. Пусть будет Мартин Вольк N Я +1. Возможно ли одновременное существование двух Мартинов? Пройдет еще девять месяцев, три — если подключат программу ускоренного развития. Вряд ли я протяну столько. Жаль. Интересно было бы с ним пообщаться. Может, ему передадут эти записки? Да нет, не думаю. Все, устал, иду спать. Завтра много работы.

 

День 5

Ушиб палец на ноге. Глупо. Увидел внизу зеленый массив, решил, что это долгожданный лес. И рванулся вперед. В результате — солнце еще высоко, а мне пришлось разбивать лагерь. Экспериментировал с местными дровами. Обнаружил, что корявые низкие деревца горят долго и дают много тепла, а кустарник сгорает очень быстро. Хорошо, что в комплекте скафандра есть резак. Топливом я, похоже, обеспечен. Хуже с едой. Никаких животных, кроме моих старых знакомцев-ласок, пока не замечал. Деревца, может, и плодоносят летом, но сейчас зима. Или поздняя осень. Вместо плодов — какие-то несъедобные шишки. Пробовал заваривать хвою вместо чая. Вкус отвратительный, а чуть позже начались проблемы с желудком. Пришлось вскрыть медицинский пакет. Поклялся больше не делать таких глупостей. Надеюсь обнаружить в лесу съедобную живность. Но, если мои предположения о ядерной катастрофе верны, здесь вполне может не оказаться животных крупнее крыс.

 

День 7

Вчера не писал в дневник. Решил во что бы то ни стало добраться до леса. Расстояния здесь обманчивы, может, из-за разреженности воздуха. В результате опять заблудился и весь день проплутал по плато.

За неделю ощутимо похолодало. Если наступает зима, мне не поздоровится. Палатка кое-как защищает от холода, но вряд ли выдержит температуру ниже минус шестидесяти.

Иллюстрация к рассказу Игоря darkseed Авильченко

Поймал ласку. Зверек увертлив, но я приманил его куском из белкового рациона. Сварил, предварительно сверившись с показаниями скафандра. Скафандр никаких вредных последствий для желудка не предсказывал, так что я съел свою добычу, и с удовольствием. Завтра хочу дойти до края плато и спуска в лес.

 

День 10

Забросил дневник. Сначала рука не поднималась писать — от отчаяния. Я еще смутно надеялся найти другой спуск и два дня ползал по скалам. Бесполезно. Она преграждает единственный путь к лесу. Вчера весь день просидел, просто опустив руки, даже костер не разводил. Может, и правильно. Она могла бы заметить дым. Отошел вглубь плато, за гряду камней, и наблюдал за ней в бинокль.

До этого я видел Маток только на учебных пособиях и в фильмах ужасов, которые крутят по сети. Что ж, режиссеры не преувеличили. Огромный красный горб или гриб, по которому проходит непрерывная пульсация. Диаметр — метров пять-семь. Рядом роятся какие-то твари поменьше, возможно, разведчики или обслуживающий персонал. Если Матка — корабль, то экипаж у нее не маленький. Если организм… Чудовищный. Другого слова не подберу. Эта цивилизация падальщиков вызывает у меня отвращение, хотя я никогда не считал себя ксенофобом. Ту вялую войну, как-бы-войну, что тянется между нами уже полсотни лет, я в расчет не беру. Я воевал с инопланетниками, но не испытывал к ним ненависти. К реонитам или кримнам, нет, у меня нету к ним враждебных чувств. Значит, это что-то врожденное. Человеческое неприятие тупой, всеядной массы. Она похожа на гигантскую амебу. Она жрет, растет, она размножается, хоть я и не хочу представлять, как это у них происходит.

Теперь я знаю, что это за планета. Не стоит надеяться отыскать здесь людей или других разумных. Маткам отдают безнадежные, неблагополучные миры. Возможно, здесь и вправду была война. Или просто скопилось столько радиоактивных отходов, что обитатели предпочли покинуть планету. Или они умерли. А Матка питается продуктами распада. Мне неприятно на нее смотреть. Можно было бы попробовать убить ее, но это я оставлю на крайний случай. Ничего не знаю о физиологии Маток. Завтра постараюсь вернуться по своим следам и отыскать другой спуск.

 

День 13

На плато выпал снег. Все тропки завалило, я едва не заблудился и чудом сумел вернуться к исходной точке. Кажется, отморозил палец на ноге. Он опухает и дико болит. Перешел на половинный рацион. Надо экономить продукты. Постоянно чувствую голод. Пробовал охотиться на ласок. Снег исчерчен их следами, но мне так и не удалось увидеть ни одного зверька. Холодно. Мне постоянно холодно, особенно теперь, когда организм не получает достаточно калорий.

 

День 14

Думал об одиночестве. Еще недавно я мечтал об одиночестве, но оно казалось мне недостижимым. В полетах полегче, но на базе эти постоянно звучащие в голове голоса! Там было человек пять из нашего Гнезда, не так уж много, но мне хватало. Мечтал о том, чтобы они умолкли навсегда. Мечтал остаться один и в своих мыслях. И вот я достиг желаемого. Видимо, расстояние здесь слишком большое. С самой посадки я никого не слышу. Сначала, кажется, почувствовал облегчение. Точно не помню — был слишком занят. Потом беспокойство. Теперь я ощущаю такую пустоту… Хочется чем-то ее заполнить. Слышал, что последние из Гнезда (такое редко бывает, обычно последний быстро погибает), так вот, слышал, что последние изобретают себе собеседника и говорят с ним. И их не считают сумасшедшими. Значит, я не сумасшедший. Потому что я хочу говорить с кем-то, например, с тобой. С Мартином Вольком N Я+1. Нет, я не надеюсь, что ты прочтешь эти записки. Но так мне легче.

 

День 15

Подобрался к самому краю плато. Думаю, это иллюзия, но мне кажется, что здесь теплее. Внизу снега нет. Отчетливо вижу Матку — она не тронулась с места, но заметно выросла. Завтра попробую пробраться мимо нее к лесу. Сегодня наблюдаю за ней. Видел, как она питается. Зеленые и малиновые — отростки? рабочие органы? экипаж? — как бы то ни было, они улетели к лесу. Это, кстати, меня напугало. Не думал, что маленькие умеют летать. Они легко могут засечь с высоты мой лагерь. Горами они, впрочем, не интересовались. По крайней мере, на этот раз. Вскоре после того, как они улетели, на опушке мне почудилось какое-то движение. Настроил бинокль. Среди стволов мелькали животные, покрупнее ласок, немного похожие на выдр. Над ними носилась зеленая штука. Через некоторое время животные покинули лес и направились к матке. Их было тридцать-сорок, возможно, какая-то колония, вроде бобров. Они пересекли пустошь, отделяющую Матку от леса, и вошли в нее. В Матку. Из-за закрывающих обзор валунов я не смог рассмотреть, где у нее пасть. Да, забыл добавить, что над ними все время вилась зеленая штука, видимо, вела их. Приманивала. На всякий случай записал происходящее на камеру, встроенную в бинокль. Чувствую себя естествоиспытателем. Мы ведь и вправду очень мало знаем о Матках. Быть может, эти записи сумеют что-то прояснить. Постараюсь сохранить их в надежном месте, вместе с фото-файлами. Надеюсь, здешний холод не повредит чипы.

Вечером в палатке замерз. Температура резко падает, с закатом она опускается до — 80. Долго думал, как согреться. Наконец придумал. Вылез из палатки и развел костер из приготовленных сучьев, а затем переставил палатку на еще теплые угли. Стало полегче. Внутри было почти тепло. Боюсь только прожечь днище палатки и остаться наедине с холодом.

 

День 18

Не хочется писать. Заставил себя. Ради несуществующего еще Мартина N Я+1? Ради человечества? Глупости. Надо, надо писать, чтобы не сойти с ума.

Позавчера потерпел полное фиаско. Собрался затемно, надеясь проскользнуть мимо Матки до рассвета. Генератор пришлось оставить — невозможно было спускаться с ним по узкой щели, ведущей вниз. Боялся наделать шуму. Упаковал палатку и скудные остатки еды и вышел. Сначала все шло хорошо. Естественно, пару раз навернулся в темноте, но быстро нашел спуск. Пальцы скользили, но подошвы на ботинках рифленые, и, хотя присоски не работали, я благополучно спустился метров на двадцать. Затем, видно, попал на замерзший родничок, какой-то скользкий наплыв на скале. Поскользнулся, упал и летел последние метров десять, ударяясь о камни. Упал крайне неудачно. Ногу то ли сломал, то ли вывихнул. Скорее вывихнул, потому что наступать на нее могу, но боль адская. Ни о каком марш-броске мимо Матки уже и речи не было. Заполз в каменную россыпь, укрылся палаткой и вколол себе обезболивающее. Проспал где-то до полудня. Солнце очень низкое даже в зените, так что точно определить время не могу.

До Матки отсюда метров двести. Поначалу надеялся, что она меня не заметила. Напрасно. Вскоре после того, как я проснулся, ко мне пожаловали гости. Четверо зеленых и двое малиновых. Они вылетели из-за скал и направились прямо ко мне. Похоже, знали, где меня искать. Удивляюсь, почему они не напали, пока я спал. По виду они похожи на разноцветных летающих амеб или блюдца с диковинным вареньем. Я распугал их бластером. Пытался сбить парочку. Кажется, даже попал, но они все равно улетели. Заметил, что эти штуки источают тепло. Возможно, так они и приманивают замерзших в здешних холодах зверей. Странно, кстати, что животные не впадают в спячку. Надо подумать об этом. Еще — неплохо было бы поймать несколько зеленых тварей и положить под палатку. Не надо было бы разводить костер. Но это все потом.

Пока перетянул ногу как можно туже, даже соорудил некое подобие шины из пластиковой крышки. Боль дикая, но терпеть пока можно. Стараюсь пользоваться обезболивающим как можно реже, его у меня не так много. Надо бы побольше спать, но опасаюсь гостей. Хорошо, что сама Матка неподвижна. О возможностях ее посланцев не знаю. Разбил палатку и забрался внутрь. Быстро темнеет. Без генератора писать ночью не смогу. Буду спать. Надеюсь, в палатку они не заберутся.

 

День 19

В скафандре засорился фильтр. Проблемы с тем, чтобы сходить в туалет. Не могу расстегнуть комбинезон — снаружи слишком холодно. Придется приспособить какую-нибудь трубку. Или делать это в палатке, а потом выливать. Интересно, реагируют ли зеленые на запах мочи? Впрочем, она сразу замерзнет. Пахнет ли замерзшая моча?

Нашел в камнях дохлую ласку. Она вся окоченела, бедная. Съел ее.

Весь день наблюдаю за Маткой. Видел нечто впечатляющее. Оказывается, зеленые могут приманивать не только зверей, но и птиц. После полудня большая стая прилетела с востока. Впереди летела зеленая штука. Птицы в первый момент расселись прямо на жутком горбе Матки (NB — она еще выросла. Неудивительно, при таком-то питании). Я даже не мог решить поначалу, кто тут кого ест. Однако через минуту Матка всколыхнулась, и птицы исчезли. Пытался разглядеть ротовое отверстие, но, похоже, оно повернуто в другую сторону.

Подползал ближе к Матке. От нее струится тепло, даже жар, как от хорошего обогревателя. Думаю, не перенести ли лагерь поближе к ней.

 

День 20

Еда почти кончилась. Дни все короче, ночи все холоднее. Понял, что почти завидую зверью, пожираемому Маткой. Очень мерзнут пальцы, особенно на руках, хотя я и не снимаю перчаток. Болит и опухает отмороженный палец на ноге. Не решаюсь снять скафандр, чтобы взглянуть на него. Вторая нога, похоже, все-таки сломана. Боль не утихает. В голени непрерывная пульсация, иногда переходящая в нестерпимую резь. Хочется кричать и кататься по земле. Тогда я берусь за эти записки.

Сегодня мне повезло — один из тех зверей, которыми питается Матка, заблудился и забрел в мое убежище. Я убил его камнем. Бластер приберегаю для гостей, хотя те после первого визита так и не появлялись. Содрал с выдры-бобра шкуру и ел мясо сырьем. Обожрался. Потом сильно болел живот, но мяса хватит еще дня на два.

 

День 21

Нога почернела и распухла. Огромный синяк от колена до ступни. Может, просто порваны связки? Обмороженный палец загноился. Смазал его антисептиком. Поел мяса и весь день наблюдал за Маткой.

Она, несомненно, растет, и очень быстро. Все еще не видел рта, но жрет она чудовищно много. Сегодня — опять стаю птиц и каких-то зверей, напоминающих небольших кабанов. Я хотел пристрелить одного кабана, подошедшего довольно близко, но промахнулся. Пальцы плохо слушаются. Писать могу уже с трудом. Придется диктовать, хотя от холодного воздуха режет гортань и легкие. Забыл сказать — каждый день растапливаю снег во фляжке (снег выпал три дня назад) и пью кипяток. Делаю я это так — развожу небольшой костер из корней кустарника и кладу фляжку прямо в костер. Огонь гаснет довольно быстро, но фляжка успевает нагреться. После того, как выпью кипятку, некоторое время чувствую себя получше. Вечерами говорю с Мартином. Вчера, например, мы говорили о теории Спатецкого. О том, что Матки — гиперразвившиеся женские организмы. Старик считал, что изначально Матки были похожи на людей. На женщин. Марти с теорией согласен. Я не нахожу доводов, способных ее опровергнуть, но она мне не нравится. Монстр, сидящий за камнями, не может быть женщиной. Я читал о женщинах, смотрел старые записи. Они были не такими. Дело не только во внешнем облике. Они были не просто всеядными самками, инструментом для продолжения рода. Они были чем-то большим. Ребята бы посмеялись надо мной, а Марти поспорил немного и согласился.

 

День 22

Чувствую себя плохо. Сегодня впервые не попил горячей воды. Кустарник вокруг я весь сжег, а отползать дальше нет сил. Опять приходили гости. Покружились над палаткой, издавая что-то вроде курлыканья. И улетели. Я бы обрадовался, если бы они остались на подольше. От них исходит тепло.

После прихода гостей весь день пролежал в палатке. У меня озноб. Кажется, я простудился. Принял лекарство.

 

День 23

То озноб, то жар. Похоже, я серьезно болен. В легких какой-то свист. Выполз из палатки пожевать снега и потерял сознание. Не знаю, сколько провалялся в снегу. Когда очнулся, обнаружил, что окружен зелеными. Они расселись вокруг меня, на мне и грели. Или, может, ждали, когда я умру. Когда я очнулся и пополз к палатке, они улетели.

Забрался в палатку и начал вспоминать, что знаю о Матках. Они забирают себе мусорные планеты — раз. Радары потом не регистрируют многие из этих планет — два. Может, они сжирают планеты? Нет, кажется, брежу.

 

День 24

Солнце взошло и уже садится. Сквозь клапан палатки смотрел на него. Маленькое, красное. Боюсь, я его больше не увижу. Сильно кашляю. Хотел проговаривать дневник, но не могу, тут же задыхаюсь и начинаю кашлять. Приходится писать. Когда лежал в снегу, напрочь отморозил один палец. Он белый, у ногтя чернеет. Очень мешает писать, так и хочется отломать его и выкинуть за палатку.

Вечером приходил Марти. Знаю, что это был бред, но мне было приятно. Он похож и не похож на меня. Он еще мальчик, но очень серьезный. Голый, худой. Сидел рядом со мной, говорил что-то, но я плохо слышал. Тогда он взял меня за руку. Рука у него сухая и теплая.

Ночью Матка начала светиться. Даже закрыв глаза, я вижу этот розовый цвет, он пробивается сквозь пластик и веки. Он пульсирует в такт боли в ноге.

 

День 25 (26?)

Потерял счет времени. Животные идут стадами, слышу шорох их лап вокруг палатки. Когда я кашляю, шорох прерывается. Они прислушиваются и идут дальше. Великая миграция в Матку.

Прилетали зеленые. Один как-то пробрался в палатку. Заговорил, и я понял, что это Марти. Он уговаривал меня идти в Матку. Я хотел сказать “нет” и проснулся. Очень режет в боку. Я схватил больной палец, дернул, но он не отламывается. Пытался отгрызть его зубами. Марти пришел и остановил меня.

Не знаю, какой день.

Кажется, я давно не писал в дневник. Я болел. Но теперь у меня в голове ясно. Я пойду туда. Прижму эти записки камнем и пойду. Хотел бы взять с собой, но не могу нести. Боюсь, пальцы разожмутся, и листки разнесет ветер. Он страшный. Он снес палатку. Я долго выбирался. Надышался снежной крупы. Плохо вижу, из глаз течет. Вот, я нашел камень. Он примерз. Марти бы помог поднять, но Марти там, в Матке. Все, вроде отковырял. Кладу. Я почти не кашляю, странно. Вообще легко, будто и не мое тело. Надо положить. Кладу. Ребята, если найдете, я о вас не забыл. Я писал тут о Марти, а ему о вас рассказывал. Много. О каждом. Так что он вас всех знает. Вот, а вам скажу — я не самоубийца и не сдался, как животное. Я буду ползти, как животное, но я не сдался. Я знаю — там что-то есть. Пока.

Прошлый-Я положил записки под камень. Он хотел, чтобы их нашли его друзья. А их я нашел. Не сразу, сразу у меня было много дел. Я дышал, я ходил, помогал всяким зверям и солнцу, особенно солнцу. Оно слабо грело, но теперь греет хорошо, и звери могут вернуться. Еще я много ходил по траве. Это очень приятно, поэтому я сделал так, чтобы травы было много. Еще я сделал теплый ветер, чтобы носил семена. А ветер мне листок принес. Я пошел за ветром и нашел их под камнем.

Прошлый-Я был хороший и обо всем позаботился. Я хочу быть похожим на него. Я долго думал, каким быть. Мне хотелось ветром, потому что он легкий и всюду летает. Землей тоже неплохо, особенно если тепло. Или сверху литься, как этот… Дождь. Когда мама меня родила, я сразу понял, что всяким могу быть. Ей еще надо родить всех зверей, и птиц, и жуков, поэтому я пошел, чтобы ей не мешать, и занялся делами. Когда дела переделал, траву и остальное, подумал, что надо найти что-нибудь красивое и таким и быть. Вот нашел записки. Решил — буду таким, как Прошлый-Я. Беру вещь, которая для писания, и пишу:

«День 1»

 

Топтать бабочек!

Сергей Фомичёв

Сергей Фомичёв

15 декабря 1966 г.

Вооружённые лишь Википедией, передачами канала «Дискавери» и «Поваренной книгой попаданца», они высаживались в прошлом тысячами: сопливые тинэйджеры, адреналиновые наркоманы, политические авантюристы и искатели сокровищ. Скромное число определяла высокая цена темпорального имплантата и скромные возможности подпольных фабрик по его производству. Прыгуны уходили тысячами, но продержаться в незнакомой среде хотя бы неделю удавалось лишь единицам. Их выбрасывало в чуждый мир голыми, как терминаторов, при том, что терминатором никто из них не был, и уже на этапе добычи одежды и пропитания большая часть этих морских свинок мироздания сходила с дистанции. Заложенная в структуре имплантата возможность вернуться в исходную точку в любой момент играла злую шутку с прыгунами во времени. Ложное ощущение безопасности приводило к самоуверенности и, как следствие, к тому, что попаданцы тянули до последнего и перемещались обратно, уже получив в грудь свинец или сталь, или осколок мины в висок, или отравленную стрелу в глаз. Трупы, уже без свинца и железа, выбрасывало в исходный мир, словно на пустынный берег после кораблекрушения.

Наша работа как раз и заключалась в том, чтобы их находить. Нет, у санитаров городского морга мы работу не отбирали, и, в конце концов, почти все тела передавали им, но прежде мы тщательно с трупами работали.

Кстати, пустынный берег — это не только метафора. Нелегальные прыгуны выбирали для отправки заброшенные районы больших городов, трущобы, где их не могли засечь детекторы радиометрической службы Корпуса. И когда они возвращались в исходную точку, то, будучи ранеными, не могли даже рассчитывать на медицинскую помощь. А без неё быстро превращались в хладные трупы.

Прага пользовалась у попаданцев повышенным спросом.

* * *

Пытаясь прикурить, я щёлкала и щёлкала мокрым пальцем по колёсику зажигалки, но только умаляла терпение и время. Наконец тяжёлая капля сорвалась с козырька бейсболки и положила конец страданиям.

— Погодка так себе, — сказала я, выбрасывая размокшую сигарету в сторону урны.

Сигарета не долетела. Тяжёлые капли разбили её и размазали по брусчатке. Тот, к кому я обращалась, промолчал. Молчание было его вторым именем. Или третьим, или тридцать пятым. У моего спутника набралось уже порядком имён. И все их он получил от меня.

Заросшее бурой шерстью существо почти трёхметрового роста стояло рядом и, не обращая внимания на женский трёп, принюхивалось к окружающей среде. Дождь стекал с напарника так, как стекал бы со стога сена.

На самом деле «напарник» — громко сказано. Всю работу делал именно он, Чудо-в-перьях, а я просто была на подхвате: пробить информацию, вызвать машину. «Павла, не отставай от выродка ни на шаг!» — приказал босс. И вот она я. Не отстаю.

Не то чтобы мы со Страшилой особенно любили мертвецов. Я — так уж точно нет. Если вдруг попадались не мёртвые, а только чуть-чуть истерзанные, мы занимались и ими, а потом передавали врачам. Однако трупы мы встречали куда чаще. Встречали — это тоже не совсем метафора. Чудо-в-перьях нутром чуял, где выбросит очередного идиота с чипом под затылком. И порой мы прибывали на место раньше мертвеца. Так сказать, комиссия по встрече.

Чудо-в-перьях был огромен и безобразен, напоминая при определённой фантазии заросшего шерстью карлика, если, конечно, встречаются карлики трехметрового роста. Пропорции он имел нечеловеческие, вот только бросались они в глаза не сразу — густая шерсть маскировала анатомические особенности. Внешним видом дело не ограничивалось. Изо рта моего чудесного Альфа иной раз пахло, как из мужского клозета, от его великолепной улыбки можно было запросто наделать в штаны, а разобрать жуткий акцент могли только обладатели абсолютного слуха. Голосом Чудо-в-перьях тоже напоминал карлика, но уже карлика, сидящего в бочке.

Я даже как-то подумала, не является ли весь этот ужас ходячий инопланетным скафандром и маскарадом, а пришельцы на самом деле милые и пушистые котики, которые бегают внутри и нажимают ради шутки на кнопки и рычажки.

* * *

Несколько несвоевременных изобретений — в смысле, тех, до которых человечество ещё не доросло — вот вам и готовый рецепт катастрофы. Поначалу, правда, катастрофу не приметили. Темпоральные прыжки немногих любителей ударили лишь по историкам. Ещё десять лет назад владевшие монополией на истину и зарабатывавшие спекуляциями на хлеб с маслом, они теперь выли волками. Голодными волками. Вскоре выяснилось, однако, что это не самая большая беда человечества. Хрен бы с ними, с историками. Когда счёт прыгунов пошёл на тысячи, континуум под напором блуждающих импульсов начал трещать по швам. Теперь уже физики, бросив все прочие дела, с трудом удерживали естественный темпоральный контур. Все старые коллайдеры, синхротроны и фазотроны срочно переделали в компенсаторы. В дополнение к ним, четыре новых комплекса на разных континентах возводили ускоренным темпами. Когда их запустят, человечество станет тратить на удержание тахионной стабильности четверть производимой энергии. Такая вот плата за прогресс.

Но вкалывали теперь не только учёные. Летучие отряды, направляемые особым подразделением Корпуса, громили подпольных дилеров, накрывали фабрики по производству чипов, но полностью прибыльный бизнес остановить не получалось ни у Корпуса, ни у полиции. Как и в случае с наркотиками, продукт только дорожал после каждого рейда. Сами чипы печатали где-то в Китае, но чрезвычайно сложную и дорогую органическую составляющую имплантата готовили в Европе и собирали всё вместе где-то здесь. Прямо у нас под носом.

Наш отдел чипами и имплантатами не занимался. Не занимались мы и охотой за клиентскими базами данных. А ещё не занимались разведкой исторических клубов, мониторингом форумов, не охраняли циклотроны-стабилизаторы, да много ещё чем не занимались. Для всего этого существовали другие подразделения Корпуса.

А нашей задачей была разработка тех, кто возвращался оттуда.

* * *

Чудо-в-перьях подцепил тело когтистой лапой и перевернул. Волосы на затылке клиента были аккуратно выбриты, а под черепом сочился кровью свежий надрез. Что ещё хуже — никаких других надрезов на теле не было видно. Получается, что некто, владеющий скальпелем, знал, где искать, и скорее всего подозревал — что именно искать. Неприятное умозаключение.

— Внимание! У нас трупешник, — сообщила я в микрофон. — Ещё тёплый. Очевидно, с попыткой снятия имплантата.

За такими случаями мы, собственно, и охотились. Вряд ли предки, даже заполучив имплантат, смогут разобраться в наших технологиях. Но и сама по себе информация о том, в каком направлении работать учёным, уже может навредить. А если имплантат попадёт в грязные ручонки спецслужб прошлого, или тамошней мафии, или авантюристов, а кто-то из них попытается поставить находку под свои знамёна? Мало никому не покажется. Никакой темпоральный контур не выдержит серьёзного напора. Континуум попросту перемешается в винегрет вместе со всем содержимым. А содержимое — это мы.

По крайней мере, такой сценарий описывают нам теоретики, а как оно выйдет на самом деле — кто ж его знает? Но проверять не стоит.

Первым по тревоге прибыл Махалыч со своими боевиками и оцепил периметр. Вообще он Михалыч, даже Михайлович, но боец каких мало, оттого и прозвали его Махалыч. Следом прибыло несколько бородатых экспертов с металлическими кофрами. Завертелось, закрутилось всё. Имплантат из тела извлекли, чип отсканировали, отпечатки пальцев сняли, образец материала для установления ДНК взяли. Нюхали, бодяжили, колдовали каждый по-своему.

Чудо-в-перьях, чтобы служивых зря не пугать, отошёл в сторонку и прислонился к кирпичной стене. Я отошла вместе с ним. Зачем? Известно, зачем, за компанию. Подумала, может ему одиноко? Дескать, капитан Соло не бросает верного Чуй. Вот же дура! Какой там к псам Чуй, какое к чертям одиночество! Да ему плевать на нас всех. И вообще на человечество плевать, и на меня плевать в частности. У него своя задача, нашему пониманию недоступная. А то, что его все боятся, ублюдку тем более до лампочки.

А надо сказать, мужики наши боялись моего приятеля до усрачки. То есть буквально. Рядом с Чудом у них слабели все сдерживающие центры. А мне хоть бы что. Видок у напарника, конечно, ещё тот, но раз не нападает, клыки не показывает, коготки втянул — чего бояться-то? Тут, видимо, феромоны какие-то агрессивные на мужиков действуют. Конкурентов отпугивают или ещё для каких эволюционных надобностей. Даже Махалыч Чуда сторонился. Хотя Махалыч — сама доброта, если не разозлить. Но отчего-то напарника моего он особенно невзлюбил. А из баб я одна на оперативной работе оказалась во всём нашем немаленьком округе. Мне и достался подарочек.

Не то чтобы я совсем уж не опасалась монстра. Иногда он меня серьёзно пугал. Правда, не внешним видом, а поведением своим, не очень предсказуемым, и способностями сверхъестественными. Но ко всему привыкаешь, ведь страх не способен длиться вечно и рано или поздно отступает. Освоившись с причудами мохнатого пришельца, я ходила за ним и болтала, высказывая суждения о том и о сём или поясняя напарнику какие-то местные наши дела. То есть на одном, как бы внешнем уровне, просто болтала, а на другом — об уникуме размышляла. Сегодня он напомнил мне заросшего монстра Джеймса Салливана из детского мультика. А я, получается, его верный помощник Вазовски. Что ж, я не против. Прикрыв правый глаз, я попыталась сместить к центру лица левый. Только и результата, что едва не окосела, дура!

Напарник мой волшебный не обратил никакого внимания на попытки окосеть, а досужие монологи пропустил мимо ушей или что там у него вместо них? А я болтала и болтала, не обижаясь, что он ни слова в ответ. Когда ему что-то требовалось, он произносил, точно обращаясь в пустоту: «Машину». И я вызывала машину. Микроавтобус с высокой крышей, так как в обычное такси рослый парень не влезал. «Центр», — говорил Чудо-в-перьях. И я растолковывала готовому обмочиться водиле, что ехать следует не в центр города и не с целью полюбоваться замками и мостами, а в здание конгресс-центра, куда наш босс Гюнтер Финн переместил недавно свой вечно временный штаб.

Я родилась в Праге и работала, считай, возле дома, но для большинства моих коллег древний город был лишь затянувшейся командировкой. Так уж получилось, что подозрительных прорывов сквозь время больше всего осуществлялось именно здесь.

* * *

— Ладно, пока, напарник! — бросила я небрежно и отправилась в контору.

Чубакка не ответил. Так и стоял, прислонившись к стенке. Может, заснул? Когда-то же он должен спать. Ему хорошо, он птица вольная, а мне ещё отчёты составлять: где шатались, что видели, как на труп вышли. А как тут объяснишь, если видение и интуицию Чуда-в-перьях к делу не пришьёшь. В шестое чувство я не верила, не положено уставом Корпуса, разве что в радикулит, как любил острить Финн. Впрочем, в радикулит в тридцать лет ещё не верилось тоже.

В конторе эксперты уже пробили по базам данных полиции и Корпуса всё что можно.

— Этот парень из группы «Мюнхен-Аватар», — доложил один из бородачей боссу, но я как раз сидела рядом и слышала. — На их форуме был известен под ником Паладин.

— «Мюнхен-Аватар»? — сразу же вспомнила я. — Это же те, что пытаются вторжение нацистов в Чехословакию предотвратить?

— Они самые, — кивнул бородач.

Наивные недоумки мечтали вывести страну из Второй мировой войны, надеясь, что, сохранив нейтралитет, она станет такой же богатой, как Швейцария.

— И кто же этому Паладину затылок побрил? — спросила я.

— Сама не догадываешься? — буркнул босс.

— Ну может криминалитет, — я пожала плечами. — Времена были неспокойные.

— Не тешь себя иллюзиями, девочка! — отрезал Финн.

Как всякий начальник, он умел изъясняться исключительно пафосными банальностями.

* * *

Стать напарницей Чуда-в-перьях у меня получилось случайно. Я к тому времени только-только завербовалась в Корпус и строила грандиозные карьерные планы. Но через несколько недель в расклад вмешался Страшила, и планы полетели в мусорную корзину.

Он появился из ниоткуда, словно из сказочных дремучих лесов вышел. Некоторые из моих коллег, между прочим, всерьёз считали его колдуном, архаичным чудовищем, реликтом, неведомо как пережившим библейские катастрофы. А может, так оно и было, а быть может, с другой планеты он прилетел, из будущего, или из прошлого, или вообще из иной реальности. Был ли у него корабль космический, или машина времени, или капсула, преодолевающая бифуркационные перемычки — чёрт его знает. Во всяком случае, Финн утверждал, что радары ничего такого на орбите Юпитера не засекали, а для путешественников по времени или по реальностям параллельным никаких радаров ещё не придумали. Чудо-в-перьях, собственно, таким радаром и стал. Первым и единственным.

Итак, он просто появился из ниоткуда и предложил услуги Корпусу. Официальный контакт, дипломатический этикет со всяким там обменом верительными грамотами, урода волновали мало. Он даже не стал искать соответствующие департаменты. Просто нагрянул в штаб-квартиру Корпуса (который в то время подселили к полицейскому управлению) и пояснил первому встретившемуся на пути офицеру на своих жутких пальцах, что если не принять меры, то континуум попросту схлопнется.

— Похоже, наши попаданцы всерьёз достали кого-то в преисподней, — заметил на это босс.

Какой-то шутник посоветовал лохматому пришельцу подождать ответа начальства на штрафной стоянке. Там я его впервые и увидела: за металлической сеткой среди ржавых автомобилей, сидящим на капоте одного из них. Да и шерсть его в лучах заходящего солнца выглядела такой же ржавой, как невостребованная рухлядь.

Разглядывала я тогда пришельца с минуту, не больше. Взглянула да и пошла себе дальше — то есть на службу. А служила я в оперативной группе и выходила в ночную смену. А Финн увидел через окно и сделал соответствующие выводы, да так поспешно, что меня уже через минуту его помощник перехватил в холле. Перехватил — и к начальству на ковёр.

— Ты что же, совсем его не боишься? — спросил босс, прохаживаясь по кабинету.

Я пожала плечами и, словно желая удостовериться, посмотрела на пришельца внимательней. Из окна третьего этажа он и вовсе выглядел несчастным зверьком.

— Нет, господин полковник.

— Вот что, Павла. У Махалыча я тебя забираю. Будешь теперь автономно работать. По спецзаданию.

* * *

Пусть страха от близости монстра я не испытывала, но это вовсе не значит, что с Чудом-в-перьях приятно было проводить время. Он на тебя обычно как на таракана смотрит. Не на тебя конкретно, а вообще на всех людей, но рядом-то только ты. Ох, неприятно под таким взглядом ходить.

Стараясь выглядеть обыкновенной сбежавшей из зоопарка парочкой — гориллой и молодой докторшей, мы пробирались через Тройский парк напрямик, игнорируя удобные дорожки. Мне показалось, что непоколебимый Страшила слегка занервничал. Жаль, у него хвоста нет, тогда по хвосту можно было бы угадывать настроение. Но и других признаков хватало. Чудо-в-перьях шагал быстро, размашисто — необычная для него манера ходьбы, а для его относительно коротких ножек — наверняка большое напряжение. Его ноздри подрагивали так и эдак, словно ловя скрытые для непосвящённых нюансы тонких ароматов мироздания.

Вскоре мы увидели очередной труп. Парень лежал между кучами мусора и жухлых листьев с травой и выглядел худющим, как древнеегипетская мумия.

— Он точно умер не три тысячи лет назад? — спросила я, приступая к осмотру, и тут же воскликнула: — Вот жопа! Это не наш клиент!

Тогда Чудо-в-перьях впервые посмотрел на меня как на равного, ну или как на почти равного, и от этого взгляда меня чуть пот не прошиб. Мало ли что я тут вслух бренчала про напарника или партнёра. Спросу с меня сейчас никакого и ответственности тоже. Я всего лишь при мохнатом пришельце вроде секретаря и посыльного.

— Вот этот как раз наш клиент и есть, — сказало Чудовище.

Его непривычная многословность имела веские основания.

На руке трупешника был наколот синий номерок, и вряд ли это свидетельствовало о новой моде в культуре тату. А над вторым шейным позвонком нашёлся свежий разрез от операции. Тут и гадать долго не нужно. Кто-то вставил подопытному кролику чип и не успел даже толком наложить шов. А дальше — понятно. Чип нашёл организм подходящим, прорастил ножки в нервные окончания и вошел в резонанс-контакт с мозгом, а парень, даже не подозревая о всех возможностях темпорального имплантата, наверняка пожелал перед смертью слинять из нацистской операционной. Ну и слинял. Здесь уже околел, можно сказать повезло — на свободе умер.

— Вызвать подкрепление? — спросила я у Чуда.

— Он один. Мёртвый. Неопасно.

Только теперь всё и завертелось по-настоящему.

— Я пробью номерок по базе данных, — пообещала я Чудищу, но тут же и осадила сама себя.

Какая к чертям база? Нет у нас таких баз. Если есть, то в исторических институтах или фондах, там жертвами фашизма и концлагерями занимаются. Когда подключились эксперты, дело веселее пошло.

— Чип этот был активирован две недели назад парнем по прозвищу Клуб, — сообщили по радиоканалу, когда я уже вернулась в центр. Клуб являлся одним из боевиков группы «Мюнхен Аватар».

— Но мы нашли не его тело? — уточнила я, хотя и так было понятно. Иначе к чему весь кипиш?

— Нет, не его. Личность подтвердить не удалось, нет данных. Сделали запрос в архив Международной Службы Розыска в Бад-Арользене. Но уже теперь можно сказать, что наш клиент был, скорее всего, заключённым концлагеря Аушвиц, а судя по четырёхзначному номеру, попал он туда примерно в мае-июне сорок первого года.

— Почему Освенцим, почему не Терезин? — буркнула я. — Было бы логично поближе к Праге зэков держать. Чего их издалека-то возить?

— А то, что Клуб сотоварищи сорок первым годом не интересовались, тебя не смущает? — спросил с сарказмом Финн. — Они в тридцать восьмой прыгают, в крайнем случае — в начало тридцать девятого, позже нет смысла. А тогда и номерков в концлагерях ещё не кололи.

— Выходит, нацисты пару лет к нашим чипам ключики подбирали?

— Ну или Клуб продержался там два года.

— Среди нацистов? Шутить изволите?

В общем, серьёзная тема пошла. На следующий день поступили данные архивной проверки и подтвердили худшие опасения. Нацистские уши из диверсии торчали доподлинно. А нацисты всем врагам враги. Не попаданческое хулиганьё какое-нибудь. Одно дело, когда наши уродцы в прошлое бегают, и совсем другое, когда тамошний товар сюда прибывает, пусть даже и подневольно. Тут уж во все колокола звонить надо. Случай чрезвычайный.

* * *

Как он чувствовал попаданцев — не знаю, но как-то чувствовал. Ни приборов у него никаких не было при себе, ни связи со своими сородичами. И потом — он явно принюхивался, прежде чем взять след. Как есть колдун.

Очередной трофей оказался живёхоньким. Погоняться пришлось, хоть Чубакка и угадал место. А когда поймали, обнаружилось, что трофей наш без номерка на руке. Это уже не попаданец, получается, и даже не жертва эксперимента, а скорее засланец. И потому за него взялся лично начальник оперативной группы.

Махалыч допрашивал пленника с таким ожесточением, словно тот Московский Кремль собирался взорвать, не меньше. Русские вообще нервно относятся к предателям, особенно к соплеменникам. А этот оказался именно соплеменником Махалыча и вроде бы добровольно согласился чип на себя поставить.

— Выслуживался, падла, перед фашистами! — сплюнул Махалыч.

Хотя я бы слишком не осуждала. Баланду кушать кто ж захочет? А тут шанс соскочить появился.

Оказалось, что предыдущий беглец с номерком наколотым — не первый, кому нацисты чип пересадить пытались. Но заключённые умирали из-за проблем с отторжением имплантата. В то время ещё не умели подавлять иммунитет. Потом как-то справились. А тот, кого мы с номерком нашли, и вправду от них удрал. С тех пор нацистские врачи подопытных усыпляли, чтобы желания удрать не возникало. Но тогда и проверить эффект не получалось. А потому перешли к добровольцам из числа коллаборационистов. И нескольким из них уже удалось прыгнуть сюда и вернуться обратно.

Вот и всё, что получилось выжать из пленника. Не заладилось у Махалыча с долгим допросом. Пленник копыта откинул на полуслове. Босс сперва на Махалыча попёр, мол, замучил свидетеля, изверг. Но оказалось, это нацисты перестраховались.

— Яд под оболочкой, — пояснил мне Чудовище, но так, что его слова услышали многие. — Растворяется в желудке за час-два.

— А если бы он вернулся, ему бы просто промыли желудок, — предположила я.

Чудо кивнул.

* * *

Иногда в крутом парне имелся резон. Даже шатаясь по темным уголкам самого неблагополучного пригорода, я чувствовала себя в абсолютной безопасности. Не то, чтобы Чудо-в-перьях проявил себя хорошим защитником. Случая убедиться в его способностях до сих не представилось — нас просто никто не беспокоил. Так что вплоть до сегодняшнего случая я и не представляла его реальных возможностей.

Иллюстрация к рассказу Игоря darkseed Авильченко

Время от времени мы с напарником заходили в какой-нибудь бар, чтобы прочистить мозги спиртным и перетереть всё, что накопилось за день. То есть это я приукрашиваю малость действительность, мечтаю так. На самом деле парень мой не пил ничего, даже воду, и в разговоры пространные не вступал. Я одна пила и размышляла. Причём не за столиком, а где-то в сторонке, на улице, ибо Чудо-в-перьях, чтобы не пугать понапрасну гражданских, внутрь баров не заходил, так что я брала кружку или две и выходила к нему под липки.

Чаще всего мы посещали пивную, устроенную в павильоне брошенной железнодорожной станции, которую хозяин декорировал под социализм. На стенах висели красные флаги, вымпелы, плакаты, портреты Ленина и Маркса, старые газеты, какие-то грамоты с золотым тиснением.

Место казалось удобным — здесь было много тёмных уголков вокруг, где никто не побеспокоит и можно устроить пикник хоть с динозавром.

На этот раз без скандала не получилось. Группа неонацистов из соседней Германии вряд ли забрела под красные флаги случайно, просто в поисках места, где можно выпить дешёвого пивка. Скорее, они явились в надежде нарваться на каких-нибудь боевиков из антифа.

Я их, конечно, проигнорировала, а вот они меня нет. Только потом я догадалась, что всё это время вертела в руках листовку организации «Мюнхен-Аватар». Подцепила её в конторе, желая обмыслить на досуге возможную стратегию попаданцев. И листовка сработала на ублюдков как детонатор. В другой ситуации они на женщину не полезли бы, подождали бы соперника по себе. Но эмблема, изображённая в уголке, заставила поросячьи глазки налиться кровью. А вид прилипшей к груди футболки раздразнил недоумков ещё больше.

Пока они выковыривали свои жирные тела из-за стола, я успела схватить кружку и скользнуть к выходу. Обогнув станцию, поднялась на пригорок и стала ждать. Не желая испортить веселье, бейсболку с эмблемой Корпуса я убрала в сумочку.

Компашка вывалила в полном составе — шесть здоровенных рыл. Моего напарника они поначалу и не приметили. В темноте на фоне деревьев длинная бурая шерсть служила хорошей маскировкой. Фрицы поднялись, тяжело дыша от природной тучности и выпитого пива. Пара здоровяков успела даже шагнуть ко мне вплотную, набирая воздух для приветственных реплик. И тут мой напарник блеснул в темноте глазами.

* * *

Допивая третью кружку и дотягивая под фильтр последнюю сигарету, я поймала себя на мысли совсем уж фривольной. А что, парень хоть куда, с таким хоть в бой идти, хоть по хозяйству чего сделать. Гвоздь вбить под самый потолок и всё такое. Под новый год можно ёлкой наряжать, а из шерсти носки тёплые вязать. Небось, и в постели парень не промах. Жаль, домой не пригласишь. Потолки в мансарде низкие, да и вообще жилище убогое. Не уверена, что чудо, ко всему, сможет протиснуться по лестнице.

Но нелепые мысли зароились от выпитого сверх нормы. Обычно я так не думаю. А думаю больше о том, что буду делать, когда мой красавчик смоется. Выполнит тут задачу свою, сядет в тарелку или что у него припрятано, и фьють… А у меня за два года ни друзей, ни карьеры, считай, не осталось. Всё сначала начинать придётся. Но и тогда, как клеймо, на мне дружба с монстром останется.

Пиво пью, а желудок урчит недовольно. Напарник, гад, не ест ничего, ему же не надо, он волшебный. А вместе с ним и я о еде забываю. Не до того. Похудела даже. В старые джинсы влезла, ещё студенткой их носила. Хоть какая-то польза. Но, как любит говорить Махалыч, польза есть, а толку немного. Мужики на улице в мою сторону больше не смотрят. Парни в конторе перестали шутить, подкалывать, про явный флирт уж и молчу. Я даже принюхалась, не подцепила ли часом запах от гостя. Нет. Просто меня, похоже, стали считать сумасшедшей. Только такая и могла тусоваться с чудовищем.

* * *

Финн вызвал меня внезапно и усадил в кресло чуть ли не силой. Я не желала садиться, это всегда заканчивалось какой-нибудь хренью. Последний раз он как раз из кресла направил меня на мусороперерабатывающий завод.

— Павла, — сказал босс. — Наши эксперты просветили твоего дружка.

— Насчёт чего его просветили? — не поняла я.

— Просветили своими приборами, девочка.

— Вот как? И что они обнаружили? Большие вампирские клыки, ядовитые зубы? Меня, знаете ли, теперь ничем не напугаешь, даже если он рептилией скрытой окажется.

— Наш выродок вовсе не рептилия, он создан прямо из пространства-времени.

— Чего? — такую заумь от начальства я услышать не ожидала.

Финн кивнул мальчугану, совсем не походившему на прежних бородачей-экспертов. Какой-то хлюпик недоделанный. Студент. Однако начал он бойко, точно профессор.

— Ваш друг представляет собой своеобразный тахионный вихрь.

— Напарник, — жёстко поправила я.

Люблю этак внесением поправки осадить какого-нибудь наглеца, просто, чтобы не слишком много воображал о себе.

— Что? — он смешался лишь на мгновение и быстро принял поправку. — Да, хорошо, пусть напарник. Так вот. По сути, он не что иное, как самоподдерживающаяся энергетическая система, порождённая флуктуацией в темпоральном поле. Ваш напарник не прилетел с другой планеты, не вышел из леса и не переместился во времени. Возможно, его вообще никто не присылал, и он никого не представляет. Он просто возник здесь и сейчас сразу таким, как есть.

— Он же живой! — возразила я. — И не просто живой, а разумный, как человек. Тест Тьюринга не проходил, конечно, попробуйте, заставьте, но так, навскидку, вполне себе гуманоид. Как он может быть вихрем, пусть и тахионным? Как он может возникнуть сам собой, если он обладает знаниями и памятью?

— Материя и энергия могут организовываться разными способами. А знания, любые знания, и вовсе прошиваются на раз.

— Прошиваются кем?

— Не обязательно кем-то конкретным. Самой природой пространства-времени.

— Да от него жизнью воняет! — не выдержала я. — Вы подойдите поближе, если не обделаетесь. Принюхайтесь. От него несёт нормальным белковым существом!

— Я вам сейчас всё объясню!

Но меня уже понесло. Нутром чую — неладное они с боссом задумали. Эти эксперты, они ведь под пулями не ходят, они мало что ценят, кроме своих спекуляций. В иные времена они и дивизии ради опытов под ядерный гриб загоняли.

— Не надо мне ничего объяснять! — я вскочила и рванула к двери.

Только бы успеть выскочить.

— Сядь! — рявкнул Финн.

Я вернулась и села раньше, чем осознала приказ. Финн умел рявкать.

— Этот уродец поможет нам закрыть прорыв, понимаешь? — сказал он с лёгким нажимом. — Такой прорыв, с каким мы сами не справимся. Вероятность катастрофы невелика, но она есть, и до сих пор мы по лезвию бритвы ходили. Пока этот твой гангстер из преисподней не появился.

— Но ведь он помогал всё это время.

— Значит, поможет ещё раз! — кажется, босс начал выходить из себя. — Последний!

— При дезинтеграции свободные тахионы встроятся в нестабильное темпоральное поле и как бы затянут червоточину, — подтвердил эксперт. — Ни один наш генератор не даст и сотой доли такого эффекта. Даже когда мы построим батарею новых ускорителей, никто не гарантирует успех…

— Да? — меня опять начало колотить. — Мы о живом существе говорим, на минуточку, о разумном! Кто бы его ни создал. Из какой бы чёрной дыры он ни вылез! Не о чёртовом коллайдере, не о циклотроне. Дезинтеграция? Называйте вещи своими именами — это убийство!

— Мы говорим о тахионном вихре, только и всего, — настаивал глупый мальчишка, и я готова была его придушить прямо на столе у босса. — Мы ничего не знаем о его внутренней организации. Возможно, это не самостоятельная система, а чужеродный конструкт, искусственное создание, каким-то образом управляемое через пространство-время. Возможно, это некое подобие голограммы, транслируемой в нашу реальность, а его сущность, матрица, хранится в ином измерении и легко воссоздаёт себя заново.

— Что за бред? — я посмотрела на босса.

— Бред не бред, девочка, но если прижмёт, ты обязана привести в действие эту штуковину.

Финн двинул ко мне по столу приборчик, чем-то похожий на пульт дистанционного управления, но только с единственной кнопкой. Такими бомбы в действие приводят.

— Это волновой дезинтегратор, — пояснил эксперт. — Он нарушает стабильность тахионного вихря, выводит его из равновесия, что, в свою очередь, приводит к распаду самоорганизующейся системы и высвобождению огромного количества свободных тахионов.

— Нет, постойте… — попросила я тихо, но подпустив скользящей по стеклу стали. — Вы мне что предлагаете? Друга грохнуть? Вот так, взять и предать его?

— Напарника, — поправил наглый мальчишка. — Мы вроде бы договорились, что он не друг, а только напарник.

— Только?! Сопляк!

— Ты о человечестве подумай, Павла, — вмешался Финн. — О человечестве! Оно на одной чаше весов, а твой урод на другой. Одним чем-то придётся пожертвовать.

Спокойный голос босса словно послужил последним доказательством серьёзности происходящего. Не то чтобы я розыгрыша от босса ожидала, но непонятки какие-нибудь могли случиться.

— Почему я? Нельзя другому кому-то поручить? — спросила устало. — Решили меня за верную службу наградить таким образом?

— Этот прибор только вблизи работает, — пояснил мальчишка. — Он же не пулями стреляет, всего лишь выставляет поле. А энергозатраты на постановку поля в зависимости от расстояния растут по кубическому закону, но вы же не потащите с собой автомобильный аккумулятор, правда? И мы не сможем гонять за вами фургон. Так что только в упор. Метра два от силы накроет. Но лучше перестраховаться.

Чёртова штуковина жгла руку, хоть и была холодна.

— Да не волнуйся ты так, — ободрил босс. — Это же на крайний случай вариант. Пока и так, слава богу, справляемся, но кто его знает, как дальше сложится. В общем, держи всегда при себе.

* * *

Он как будто догадался о чём-то, увидев эту штуковину у меня на поясе рядом с мобильником. Но не сказал ничего, даже ноздрёй не повёл. Молчун, етить. Опять всю дорогу мне говорить пришлось.

— Аналитики Корпуса проработали варианты. В ближайшее время возможны только тихие вылазки противника. Упереть у нас ничего не упрут, но постараются урвать информацию. Максимальное число потерянных трансплантатов в данном секторе и времени не превышает полусотни. Пусть половина попала в лапы нацистов. Если бы только впредь изолировать их от гостей! Нет, но почему эти уроды выбирают Вторую мировую войну? Медом им там намазано?

На его глаза упали шторки, не веки, а именно шторки, словно солнцезащитные очки. Так он, похоже, задумывался. Или что-то такое впитывал в себя из окружающей среды. Энергию, например. А может, прав был сопляк, и мой Чуй только машина, получающая задание от далёких хозяев. Ведь обычно после такого зависания он знал, куда направляться и где искать. Шторки на глазах не мешали ему, однако, идти, ну мы и шли. Я подождала с минуту, не скажет ли что? Но ответа опять не дождалась. А мысли успели забрести в ту сторону, куда они после пива обычно забредают.

— Помыть бы тебя, расчесать, — возобновила я болтовню. — Хотя, если подумать, шерсть на вид гладкая. Как котяра, ты, что ли, её вылизываешь?..

Он вдруг остановился. Посмотрел на меня. И так по-человечески почти захохотал.

— Ты женщина! Так вот в чём дело!

Твою мать! Так и захотелось приложить уроду по его уродским, наверняка квадратным, яйцам, вот только, боюсь, они в другом месте у него расположены. Ну и курица же я! О чём только думаю, кто меня всякий раз за язык тянет? А этого-то святошу куры даже в бульоне не интересуют.

* * *

По шоссе из Праги в Гданьск мы неслись чрезвычайной колонной, с мигалками на крышах, в сопровождении полицейских машин и даже военного вертолёта. Маскироваться надобности не было. Из прошлого нас никаким сенсором не учуять, а если мелюзга попаданческая притихнет, так просто неделю-другую жизни себе добавит.

В Гданьске Финн со штабом и бородачами в гостинице «Адмирал» обосновался, а парни Махалыча рассыпались по всему городу, беря под контроль транспортные узлы и прочие потенциально уязвимые места.

Ну а мы с верным Чуй сразу направились в Старо Място, в старый город то есть. Тут мало что от вольного Данцига уцелело. А что восстановили после войны — сплошь новодел, аттракцион для туристов. Выглядит похоже, но всё же не вполне, и для попаданца — большая проблема с ориентировкой.

Завидев нас, голый бош рванул по псевдосредневековому переулку, но мой ручной Хомяк-переросток его в два прыжка догнал и уложил взмахом лапищи. Хорош, чего уж там!

Эсэсовец, впрочем, тоже парнем оказался хоть куда. Белокурая бестия, что называется. Смотришь на такого, изъяна не замечая, того и гляди бабская тоска накроет валом девятым. Как-то раньше мужики не очень видные попадались, а тут сразу двое — один другого краше. Ну то есть не в том смысле краше, что красивей — Чудо-в-перьях только на конкурс Мистер Вселенная выпускать, но есть ведь что-то и в нём такое…

Ну, а эсэсовец — с какой стороны ни посмотри…

Кстати, со спины в первую очередь пленника осмотрели. Чип у него аккуратно был поставлен — в точности под вторым позвонком, и зашито все чин-чинарём. А то как же? Немцы! Цивилизация, не хухры-мухры! Известные аккуратисты и педанты. Во многом миф, конечно, но нацисты как раз мифами и питались.

— Добро пожаловать в Гданьск! — сказала я фрицу на ломаном немецком.

Того аж перекосило.

Тут Финн пронюхал как-то об успехе и по радиоканалу потребовал, чтобы эсэсовца к нему на допрос доставили, причём немедленно. Но Чубакка, памятуя прошлый неудачный допрос, выпускать добычу из когтей не собирался. Допрашивать он и сам умел неплохо, по-своему, конечно, по-звериному, зато куда быстрее, чем Махалыч. Коготки трёхдюймовые запустил в нежную плоть арийскую, лицо к лицу приблизил и упёрся взглядом — глаза в глаза. Мне в стороне и то страшно стало, а уж эсэсовец обмочиться мог много раз. Но не обмочился, так как Страшила его нервную систему под контролем держал. До самого финала.

— У нас трупешник, — объявила я две минуты спустя.

* * *

Целый час мы брели молча между старых портовых корпусов, стараясь прикрыться ими от холодного балтийского ветра. Поздней осенью на побережье лужи по утрам хрустят.

— Здесь, — сказал Чудо-в-перьях и присел на бетонное ограждение.

Как бы задницу не отморозил, бедняжка. Яйца его крутые точно где-то в другом месте припрятаны. Или мехом покрыты, как какие-нибудь киви.

Мне-то на холодный бетон садиться не с руки, хоть под задницей и куртка тёплая. Так что я рядом встала. Стояла так и размышляла, труп очередной выбросит или живого человека? Нашего или чужака?

А Чуй говорит вдруг:

— Подкрепление вызывай.

Я чуть не подпрыгнула. Надо же! До сих пор как-то своими силами обходились.

— И много?

— Всех, кого сможешь.

Да, дела.

— Ситуация два нуля пять, два нуля пять. Максимальная мобилизация.

Про мобилизацию — отсебятина, конечно. С перепугу придумалось. И голос вовремя дрогнул, так что в конторе, сейчас, наверное, все на ушах стоят. Броники застегивают, стволы проверяют. Лось, скорее всего, гранаты выдаёт по две в руки.

Начальство картами шуршит. Махалыч нервничает, торопит всех, за меня беспокоится.

* * *

Что я ожидала? Что на меня повалит толпа голых мужиков? Таких себе отборных спортивных блондинчиков из «Наследия предков», чистокровных арийцев. Ну да, в общем-то, именно этого я и ожидала. А толпа мужиков оказалась отлично экипированной и вооружённой до зубов. Но до этого хмарь пошла, и теплом из преисподней дыхнуло, так что и Балтика суровая отступила.

Впервые я так близко темпоральное возмущение увидела. Точно волна прошлась от невидимого взрыва, а потом короткая вспышка. Раньше, когда мы под труп выходили, таких масштабов не наблюдалось.

И вот попёрли — в новенькой чёрной форме, с автоматами вроде калашей, с бляхами на груди и со зловещими зигами в петлицах. Как такое может быть, чтобы с оружием и в одежде через время проникать? Видимо, вслух подумала.

— Если пропитать субстанцией, связанной с живым организмом… — начал было объяснять Страшила, но бросил.

— Это прорыв, — крикнула я в микрофон. — Аненербе!

Чубакка встал у них на пути, а я рядом, в тени великана встала. Эсесовцы аж опешили, замерли, минуту, а то и две потеряли на этом. Похоже, не ожидали такое чудо увидеть. Технологии продвинутые, то-сё, сто лет форы, как-никак, но почти трёхметрового монстра увидеть не ожидали. Хотя всё же эти ребята тоже оккультизмом и мистикой баловались. Нашёлся один, не растерялся, приказал коротко: «Feuer!».

А мой парень, рыцарь мой лохматый, меня за бетонный барьер одной лапищей перебросил, а сам вперёд, на врага! Ему-то пули нипочём, он же, урод, из чистых тахионов скроен. По крайней мере, я сильно на это надеялась.

Группа Махалыча вовремя подоспела. Но и они не ожидали таких масштабов вторжения повстречать. Всё смешалось: оперативники дробовики дёргают, стреляют часто и мимо. Снайперы издалека бьют. Редко, но метко. И всё же поздно, поздно, соколики. Эсесовцы какую-то хреновину из дыры вытащили, рядом поставили. Дыра, судя по едва заметному мареву, понемногу расширялась — на той стороне уже двигатели урчат, бензином сгоревшим через портал пахнуло. А ведь парочки танков хватит, чтобы мы контроль над ситуацией потеряли. Да что танков — обычных бронетранспортёров хватит. У Махалыча ни гранатомётов, ни ракет.

— Закрывай дыру! — произнёс в ухе голос Финна.

— Нет!

— Выполнять приказ!

Я не могла. Да у меня и рука не поднимется. Её же ужасом запредельным скуёт. Но и приказ в мозгу дыру проедает. Рука оттаяла и сама собой поднялась. Я зубами в неё вцепилась, прикусила. Не помогло. Страшила как раз спиной повернулся. Это хорошо, что спиной, в лицо ему я не посмела бы взглянуть, духу бы не хватило. А так, что — нажала-таки на кнопочку.

Сперва ничего не произошло, я уже было обрадовалась, что ошиблись эксперты сраные. Но тут парень мой на бок повалился. Тяжело так. На молекулы не рассыпался, а будто сражённый пулей осел.

Может, и правда от пули? Пусть это будет пуля! Кто там есть, чего тебе стоит? Пусть это будет нацистская пуля, и я голову оторву тому, кто стрелял! Но пусть только это буду не я…

Но нет. Марево вдруг сворачиваться начало. Как будто таять. Быстро истаяло. А потом портал разом схлопнулся, да с таким щёлканьем и треском статическим, точно старый ламповый телевизор вырубили. Одного эсесовца пополам разрезало за мгновение до того, как совсем исчезнуть дыре. Кровь из обрубка хлещет. А мне всё равно. Не жалко мне человека, а монстра жалко. И себя жалко до жути. Себя больше всех.

* * *

Он издыхал медленно и молча. Но хоть издыхал, а к нему все равно никто из оперативников не решался подойти близко. Никто кроме меня. Так что сидела я одна, как Энн возле поверженного Кинг-Конга. Гладила шерсть слипшуюся. От моих слёз, похоже, больше не от чего ей слипаться. На Чуде ран не заметно, и не потеет он.

— Прости уж, зверюга, такой я вот стервой оказалась.

А он уже и не реагирует. Народ, что посмелее, в отдалении стоит, таращится, но толком ничего понять не может. Трупы убрали почти везде, раненых эвакуировали. Только пареньку, что рядом с нами упал от пули фашисткой, самому отползать пришлось, дробовик бросив.

— Здесь подпольная фабрика в ангаре, — донесло с прежним холодным ветром голос начальства. — Судя по всему, они планировали захватить склад готовой продукции. Представляешь, что вышло бы?

Так это, выходит, мне босс говорит? Ко мне обращается? Снизошёл, что называется, до низов.

— А так мы на коне, — продолжал бубнить босс. — Одним ударом двух зайцев. И вторжение сорвали, и склад накрыли. Сливки самые сняли. Теперь черный рынок на голодном пайке пару лет будет сидеть.

Только я отвлеклась было, как вдруг мой умирающий парень цап меня за руку! Я чуть не взвизгнула от неожиданности.

* * *

Он сжимает мою ладонь лапищей, и когти его впиваются в мою кожу. Боль возникает как молния и тут же проходит. И вдруг я начинаю видеть: легкая светящаяся дымка, как подсветка приборной доски. Нити переплетаются, составляя сложный узор, гораздо путаней привычных магнитных линий. Ткань мироздания — вот она какая. Или четвёртое измерение, струны там всякие, темпоральные поля и тахионные вихри, мать их.

И вдруг вижу, где именно вибрации усиливаются, где напряжение нарастает. Нити вытягиваются как патока и кое-где лопаются, точно гитарные струны. Это что же, значит, и прорыв следующий там будет? Не близко. По грубой прикидке — северная часть Парижа. Восемнадцатый округ или Клиши. Непонятно только, опять толпой фрицы полезут или обычный труп вынесет…

— Поймёшь, — сказал Чудо-в-перьях.

И умер. Окончательно умер.

— Машину, — говорю в микрофон. — Автоколонну на Париж готовьте. Ещё один прорыв там будет.

Голос едва не дрожит. Поднимаюсь медленно на ноги. А вот они дрожат, не слушаются почти. Украдкой вскользь себя осматриваю, не вырос ли мех часом, не выползают ли когти из-под пальцев? Нет, облик человеческий сохранился. Но и способность линии видеть не пропала. Значит, передал он мне силу свою.

Махалыч подошёл сзади, приобнял, утешая. Ни слова не сказал, мол, не кори себя, девочка, мол, не предательство это было вовсе, а жертва великая, ради всеобщего блага жертва. Добрый он мужик, Махалыч. Добрый и понятливый. Лет бы двадцать сбросить да побрить хорошенько.

Да только засунул бы ты свои утешения куда поглубже. Ведь это вы меня, в сущности, предали. Вы все. И босс, и ты, Махалыч, и мальчишки-эксперты, и те эксперты, что с бородой. Сперва выперли из коллектива, в объятия уродца бросили, а потом, только я к нему привязалась, и его забрали, да моей же рукой прикончили. Не прощу я вам Чуда-в-перьях, ни за что не прощу.

Но и службы покуда никто не отменял. Поправляю бейсболку, выравниваю эмблему Корпуса, поднимаю полицейский дробовик. Передёргиваю картинно.

— Поехали!