Колю по кличке Мордатый можно было принять за кого угодно, но только не за любителя изящной словесности. Коля отличался небольшим ростом, косой саженью в плечах и свекольного цвета круглой, вечно небритой рожей. Шрам на левой щеке, перебитый нос и заплывшие маленькие глазки его также отнюдь не украшали. Читал Коля исключительно фантастику, и являлся по отношению к этому жанру литературы настоящим знатоком и авторитетом.
На спор он воспроизводил по памяти тексты Стругацких, начиная с любой фразы в любом их произведении, и ни разу не ошибался. Фактически, он учил Стругацких как стихи, и по его собственному признанию, перечитывал их книги сотни раз, вплоть до полного запоминания. Собственный Колин язык, впрочем, сильно отличался от того, что использовали мэтры. Процент мата в его речи был выше, чем у любого другого из тех, кого я когда-либо слышал.
– Охуительная хуйня, хуярил её пока не охуел, – восторженно отзывался Мордатый о полностью захватившем его процессе чтения очередной книги Саймака.
– Пиздец, как опиздинительно пиздёныш пиздячит, – отдавал он должное творчеству Каттнера.
– Ебануться можно, как заебись, просто ёбаный насрать, – возносил Коля хвалу романам Андрэ Нортон.
Вдова профессора Ч. приносила книги на продажу по одной. Я был её единственным покупателем, и дело она имела только со мной, ссылаясь на то, что хочет отдать книгу в хорошие руки. Каждый акт купли-продажи сопровождался у нас беседой на литературные темы. Убедившись, что я знаком с творчеством писателя, с которым она навсегда расстаётся, милая и очень интеллигентная дама уходила, хотя и в слезах, но частично удовлетворённая.
Очередная беседа вертелась вокруг творчества Валишевского. Мы поговорили о российских историках, дружно осудили Пикуля, воспели хвалу Соловьёву и Костамарову, пожюрили Лажечникова, и, наконец, вожделенный томик Валишевского был извлечён из старомодного лакированного ридикюля и передан мне на оценивание.
В этот момент и появился неожиданно Мордатый, отличающийся помимо всего прочего дружелюбием и приветливостью.
– Здорово, ёбаный ты папуас, – заорал он, приближаясь и распахивая объятия. – Сто лет не виделись, ебись ты в рот. А это что за блядища?
На этом мои отношения с профессорской вдовой оказались законченными.