Вадим Карлович заходит в медизолятор бочком, раскланивается с медсестрой. Несмело, неуверенно улыбается. Вадим Карлович – старший воспитатель, он похож на кардинала, и кличка у него Ришелье. Вслед за воспитателем появляется усатый мужик, приземистый, в галстуке с квадратным узлом. Он ни на кого не похож, Портос его впервые видит.

– Сюда, пожалуйста, – голос у Ришелье звучный, располагающий. – Вот он, наш Потап. Он, гражданин следователь, называет себя Портосом. Они взяли себе прозвища, как у мушкетеров. Все четверо. Они… Извините.

Портос помнит, что значит «следователь». Он вообще многое помнит, что бы там ни говорил Ришелье. И другие.

– Здравствуй, Потап, – присаживается на табурет следователь. – Доктор сказал, мы можем поговорить. Я задам тебе несколько вопросов. Не возражаешь?

Портос не возражает. Он не возражал, даже когда Людовик велел упечь его сюда, в Бастилию. Людовик – это директор, мрачный тип с растрепанными сивыми лохмами. Анной Австрийской зовут жирную завучиху. Эти двое частенько запираются в директорском кабинете и делают нового Людовика. Портос сам это видел, когда подглядывал в замочную скважину.

Клички в интернате есть почти у всех. Хитрого прижимистого завхоза зовут Мазарини. Здоровенного физрука – Мордаунтом. Вечно нетрезвого трудовика – де Тревилем, де Трезвилем и Нетрезвилем – тот откликается на все три. Смазливую библиотекаршу – Констанцией Бонасье. Для комплекта не хватает разве что миледи. Арамис предлагал произвести в миледи шеф-повариху Помпадуру. Рябую, крикливую отравительницу, от стряпни которой то рвота бывает, то понос. Но новая кличка к шефине почему-то не притёрлась.

Прозвищ нет лишь у самых задрипанных, никчемных пацанов, которых любым именем назови – все без разницы. Да еще у сменного воспитателя, являющегося в классы, когда кто-то из основных в отпуске или болен. Редкостный зануда с непроизносимым именем и невзрачным, словно помятым, лицом прозвища не заслужил.

– Расскажи мне о них, – мягко просит следователь. – О ребятах. Какие они, что хотят, о чем думают, мечтают? Вы ведь делились друг с другом желаниями и мечтами, не так ли?

Портос не отвечает. Он может сказать слова – много разных слов. Но следователь не поймет. Никто не понимает.

– Хорошо, давай по порядку, – настаивает собеседник. – Арам Мкртчян, что он собой представляет?

Портос молчит. Он не знает, как ответить на нелепый, идиотский вопрос. Почему бы следователю не перечитать «Трех мушкетеров»? Там написано, что представляет собой Арамис. И остальные.

– Один за всех, – с трудом, нехотя выдавливает Портос. – И все за одного. Остальное до фонаря.

– Ты хочешь сказать, что вы крепко дружили?

Портос ничего не хочет сказать. Он мог бы, конечно, объяснить, что однажды д’Артаньян поломал ногу и на три месяца угодил в Бастилию. А остальные трое эти месяцы прохромали. Не из упрямства и выпендрежа, как уверяла герцогиня де Шеврез, врачиха-дефектологиня, похожая на облепленный седыми буклями колобок. А оттого, что… Портос сам не знает отчего. Или взять, например, Атоса, который обварил как-то кипятком руку. Пока ожоги не зажили, писать в тетрадки отказались все четверо. И глупое мальчишеское фанфаронство, на которое напирал Людовик, тут ни при чем. Просто было не удержать в пальцах ручку.

– Ладно, – не сдается следователь. – Не хочешь отвечать на общие вопросы – твое право. Я задам конкретные. Чем вы занимались пятого августа?

Портос пожимает плечами. Пятое августа ни о чем ему не говорит. Счет времени он потерял. Давно, с тех пор как угодил в изолятор. В Бастилию.

– Я имею в виду за день до случившегося, – уточняет визитер. – Чем вы тогда занимались?

– Ничем.

– Очень информативно, – с досадой роняет следователь. – Хорошо, чья это идея была покинуть лагерь?

Портос молчит. Как объяснить, что идея была ничья, он не знает. У них все было ничье, ну или почти. У д’Артаньяна была своя обувь, потому что остальным не подходила по размеру. У Атоса свои очки, поскольку он был близорук. А остальное было ничьим – общим.

– Идея наша, – наконец честно признается Портос. – Мы решили сходить за грибами. Выйти рано утром, пока темно. И к линейке вернуться.

– Что ж, уже неплохо. Почему ты не пошел с остальными?

– Меня Кольбер наказал. На кухню послал, к Помпадуре, картошку чистить.

Кольбером звали вездесущего вожатого Колю, самовлюбленного красавчика. Придурка, сующего длинное нюхало куда ни попадя и раздающего наряды почем зря. Портоса Кольбер поймал на подступах к подсобке, откуда тот собирался потырить корзину, чтобы складывать в нее грибы.

– Ясно. Когда ты узнал, что друзья сбежали?

Портос смотрит этому горе-следователю в глаза. «Когда узнал?» Дурацкий вопрос, поганый такой, сволочной вопрос, сучий. Портос чувствует, как в глазах у него набухают слезы. Он отворачивается к стене, натягивает на голову одеяло.

– Они не сбежали, – доносится из-под одеяла. – Их убили. Зарезали, ясно тебе? Пошел отсюда. Пошел на хрен! Сука, урод.

* * *

– Они всегда были вместе, – объясняет следователю Вадим Карлович. – Поступили к нам практически одновременно. Давно, десять лет назад, им тогда было по четыре. С тех пор не разлей вода. «Трех мушкетеров» им читал я, собственно, не только им – всей группе. А потом Антоша Кричевский в библиотеке взял продолжение, все четыре тома. Антошу они звали Атосом. Очень способный мальчик. Можно сказать, талантливый. В семь лет уже бегло читал. Учился на одни пятерки по всем предметам. Понимаете, у большинства из них проблемы – дурная наследственность. Но не у Кричевского, он…

– А у Потапа Белых? – перебивает следователь. – Тоже дурная?

Вадим Карлович в нерешительности скребет подбородок.

– У него в особенности. Но дело не только в наследственности. Понимаете, они вчетвером как бы вошли в образы. Помните, что Портос был невероятно силен, но туповат? Вот и Потап… физрук на него не нарадуется. А остальные преподаватели… Иногда мне кажется, что Потап нарочно старается выглядеть глупее, что ли, ограниченнее, чем на самом деле.

Воспитатель рассказывает о проблемах, о недостатке средств, о человеческом равнодушии. О спонсорах, благослови их Господь, которые оплатили детскому дому два месяца в летнем лагере на территории бывшего санатория. О распорядке, дисциплине, занятиях.

– У детдомовских это бывает, – говорит в заключение Вадим Карлович. – Склонность к побегам, романтика, жажда странствий.

– Когда вы их хватились?

– Собственно, на утренней линейке. Недосчитались на построении. Директор сразу же организовал поисковые группы. Но поиски ничего не дали. Полиция… Впрочем, вы знаете.

Следователь знает. В полицию из лагеря позвонили лишь к вечеру, когда поняли, что дело серьезное. Участковый приехал на мотоцикле уже за полночь. Оперативники с собаками – сутки спустя, после ливня, что хлестал весь день напролет. Псы след не взяли. Трое мальчишек пропали, неведомо где и как.

– Меня интересует вот какой вопрос, – цедит следователь. – Доктор говорит, что буйный припадок у Потапа Белых случился ранним утром, еще до линейки. И что раньше такого с ним не бывало. Это вы как-нибудь можете объяснить?

Воспитатель разводит руками.

– Я педагог с большим стажем, – отвечает он. – Но не психолог. Побеги из детских домов время от времени случаются. И нервные срывы у воспитанников тоже. К сожалению, Потап – трудный подросток. Брутальный, жестокий, склонный к насилию.

* * *

Брутальный, жестокий, склонный к насилию подросток Портос помнит многое. Очень многое. Например, он помнит Атоса. Горло у Атоса перерезано, так что голова вывернута на сторону и лежит почти отдельно. Еще у Атоса вспорот живот, от пупка до паха. То, что было между ног, отсечено. Д’Артаньян в пяти шагах, у него раскроен череп, так что виден бледно-розовый пузырчатый мозг. Лицо д’Артаньяна искажено, перекошено, на нем больше нет носа, а левый глаз вылез из глазницы и уполз из нее на скрученном кровавом жгуте.

Портос помнит смятую, измаранную алым августовскую траву. Растоптанный полиэтиленовый пакет с десятком сыроежек. Палую сосну с облупившейся и выцветшей, словно проржавевшей, корой. Он видел это, видел это все. Выколотыми глазами распятого на земле, растерзанного, изнасилованного, умирающего Арамиса.

Арамис жил еще добрых четверть часа. Жил, даже когда его уже оттаскивали к сохранившейся с войны снарядной воронке. Он жил, пока Портоса, орущего, скрученного, рвущегося из держащих его рук волокли в Бастилию. Когда Портоса швырнули на койку, Арамис умер.

Еще Портос помнит тень. Он не знает, как получилось, что помнит, потому что у Арамиса не было глаз, и увидеть тень тот не мог. Но она была. Портос знает это, знает точно, наверняка. Косая мятущаяся тень человека с тесаком в руке.

И наконец, Портос помнит слова. Слова тоже пришли от Арамиса, хотя произнести их с отрезанным языком тот не мог. Но слова были: угасающий, брошенный на дно снарядной воронки, агонизирующий Арамис сумел их передать. И Портос принял.

«Волга впадает… – успел выстонать, вытолкать из себя Арамис. – Из города А и города Б навстречу… Князь Андрей…»

Больше Арамис не успел ничего. Он умер. Но Портос знает: эти слова – ключ. Ключ от двери, за которой скрывается человек с тесаком. Предсмертные слова Арамиса – завещание, оно послано ему, Портосу, единственному живому наследнику.

Портос знает, что туповат. Что нерадив в учебе. Быть ему вечным второгодником, если бы не друзья. Портос понятия не имеет, куда впадает Волга. Он не умеет решать арифметические задачки. И не помнит, кто такой князь Андрей. Но Портос сильный. Очень сильный. И у него есть ключ. Он найдет человека с тесаком. Найдет, чего бы ему это ни стоило.

– Ты, урод, – говорит Портос вслух. – Клянусь, я найду тебя. Ты понял, сука? Знаешь, что я с тобой сделаю?

* * *

Через неделю Портоса выписывают. Он в порядке. Он заставляет себя быть в порядке. Никаких срывов. Никаких истерик и буйных припадков. Портос тихий. Безобидный. Ничего не помнит. Никому не желает зла.

У Портоса есть фотография. По просьбе Атоса ее сделал журналист, который приехал в лагерь, чтобы написать в газету о щедрых спонсорах. Портос не знает, кто такие спонсоры. Он смотрит на фотографию: на ней они вчетвером, в два ряда. В заднем – круглолицый, белобрысый, курносый, с выцветшими бровями Атос. Он слева. Справа – скуластый, сосредоточенный, со ссадиной на щеке д’Артаньян. Смуглый, буйно кучерявый, похожий на девчонку Арамис по центру. И еще он, Портос, на корточках в переднем ряду. Он выше друзей на голову, иначе бы в кадр не влез.

У него скошенный назад низкий лоб, глубоко запавшие глаза, костистое лицо. Портос однажды подслушал, как де Шеврез сказала – со следами вырождения. Что это за следы, Портос не знает, ему до фонаря. Он смотрит на фотографию. Он должен что-то сказать друзьям, что-то важное, очень важное, очень. Но он молчит: слова не идут к нему, а может, их душат в глотке рвущиеся к глазам слезы.

Портос отправляется в библиотеку. Здесь он никогда не был. В библиотеке пропадал Атос, цапал со стеллажей книжки одну за другой и читал друзьям на ночь вслух. «Двадцать лет спустя» и «Виконта де Бражелона» Атос прочел от корки до корки шестнадцать раз.

Еще в библиотеке зависал д’Артаньян, который к книгам был равнодушен, но заглядывался на симпатяшку-мамзель. Он просиживал в кресле с прохудившейся обивкой часами под сплетни и смешки за спиной. Д’Артаньяну это было до фонаря, потому что к сплетникам и насмешникам с визитом неминуемо являлся Портос, и рты вмиг затыкались.

– Слышь, Бонасье, – говорит Портос библиотекарше. – Кто такой князь Андрей?

Библиотекарша сердится и называет посетителя необразованным скобарем. Ей не нравится кличка. Сам Портос ей тоже не нравится.

– Вы же проходили «Войну и мир»? – брезгливо поджав губы, спрашивает Бонасье. – Неужели ты умудрился все пропустить мимо ушей?

Портос признается, что умудрился. Он согласен на скобаря. Он вообще на все согласен. Он хочет знать, кто такой князь Андрей. Только это, все остальное до фонаря.

– Андрей Болконский – один из главных героев «Войны и мира», – меняет, наконец, гнев на милость библиотекарша. – Он был тяжело ранен под Аустерлицем. Уж это-то можно было запомнить.

Портос говорит, что запомнит на всю жизнь. Он не врет. Князя Андрея из него теперь клещами не вытянуть.

Следователь приходит опять. Он отлавливает Портоса в спортзале и тащит за собой в классную комнату. Дверь запирает на ключ. Следователь говорит, что не обиделся на урода и суку. Не обиделся даже, что послан на хрен. Говорит, что понимает. Что входит в положение. И просит помочь. Прошло уже полтора месяца, а пропавших так и не обнаружили, сообщает следователь. Версия убийства несостоятельна, говорит он. Оперативники, которые прочесали лес большим радиусом, не нашли ничего. Никаких следов.

– Ты сказал, что их убили, – подается к Портосу следователь. – Зарезали. Так?

Портос долго не отвечает. Сидит, уставившись себе под ноги.

– Куда впадает Волга? – спрашивает он наконец.

– При чем тут это? – В голосе следователя досада и злость. – Ну, в Каспийское море впадает. Я спросил тебя…

– Откуда ты это знаешь? – перебивает Портос.

Следователь откашливается:

– Да это все знают. Из курса географии в школе. Ты, между прочим, его наверняка проходил. Неважно – ты сказал, что ребят убили. На каком основании ты утверждаешь это?

Портос медлит. Он думает. Он не умеет хорошо думать, мысли ускользают из его головы, уворачиваются, ему никак не собрать их вместе. Андрей и Волга. Что-то общее есть между ними, что-то, связывающее раненного в бою князя и впадающую в море реку.

– Что общего? – бормочет Портос. – Между князем Андреем и Волгой? Общего у них что?

Следователь встает, поправляет галстук. Он зол и разочарован.

– Я думал, ты мне поможешь, – говорит следователь. – А ты… Это же твои друзья. Если их убили, то убийца их знал, понимаешь? Они бы не подпустили чужого. Понятно тебе? Убийца, может быть, среди вас. Его надо найти и посадить в тюрьму. А он на свободе.

Портос вскидывает голову. До него только сейчас доходит очень важная вещь, он не думал о ней раньше. Если следователь найдет убийцу, тот сядет в тюрьму. А значит, до него будет не добраться.

– У Арамиса есть родственник, – бурчит Портос. – Какой-то Сурен. Он прислал письмо.

Сурен и вправду однажды прислал письмо. А вместе с ним и посылку с десятком яблок и коробкой невкусных конфет. Яблоки они вчетвером слопали, а конфеты забрал Нетрезвиль – на закусь.

– И что? – нависает над Портосом следователь.

– Они рванули к нему. К Сурену к этому, в Ереван. Тот обещал устроить так, что ребят заберут в эту, как ее. В Турцию. Там в детдомах не жизнь, а лафа. Меня они звали с собой. Но я отказался.

– Зачем же тогда, – лицо у следователя багровеет, лоб пробивает потом, – зачем же ты мне врал?

– А я пошутил, – Портос скалится во весь рот. – Это была шутка. Тебе ясно, да? Смешно? Смешно, да? Гы-гы-гы!

Он хохочет, надрывается от хохота, исходит им.

Убийца не будет сидеть в тюрьме. Портос найдет его. Первым делом отрежет ему язык. Выколет глаза, вырвет ноздри. Оскопит. Перевернет и проделает то же, что эта сука с Арамисом. Порвет уроду жопу. И только потом вспорет живот, проломит череп и перережет горло.

Портос сделает это. Он знает, что будет потом. Его забьют в зону, на малолетку. Портос на это согласен. Он поквитается. Он клятву давал, что поквитается. Все остальное – до фонаря.

* * *

Физрук Мордаунт сидит на матах. Он часто на них сидит, говорит, чтоб не нажить геморрой. С Портосом они приятели. Мордаунт считает, что Портос может стать известным штангистом. Или даже знаменитым, если будет серьезно заниматься.

Портос не хочет серьезно заниматься. Это ему теперь ни к чему, до фонаря. У него цель другая.

– Из города А и города Б навстречу, – говорит Портос. – Что это может быть?

Мордаунт скребет пятерней круглый, наголо бритый череп.

– Ну поезда, – с удивлением отвечает он. – Задачка про поезда. Типа вышли навстречу друг другу. Что-то там со скоростью. Зачем тебе?

– А ты откуда про них знаешь?

Мордаунт в недоумении:

– Да чего тут знать-то. Это в школе проходят. Я уже не помню, в чем там закавыка. Да ты воспитателя спроси, вы тоже это наверняка проходили. Вадим Карлович тебе напомнит.

– Спрошу, – обещает Портос. – Мордаунт, у тебя деньги есть?

Недоумение перерастает в изумление:

– Ну есть немного. Тебе-то они зачем? Вы же на полном иждивении.

– На бутылку хватит?

– Да ты чего, парень? Недоставало только, я буду покупать тебе выпивку.

Портос медленно качает головой.

– Мордаунт, – говорит он. – Мне очень нужно. Позарез. Не для себя, ты поверь. Хочешь, я на суку последнюю забожусь? Хочешь, на колени перед тобой встану?

* * *

Князь Андрей, Волга и города, в который раз твердит про себя Портос, пока шагает по интернатскому коридору. Пузатая бутылка водки надежно укутана в старую рубаху, замотана изолентой и припрятана за пазухой.

Все это мы проходили в школе, навязчиво думает Портос. Это и есть общее между всеми тремя. Проходили в школе. Ну и что? Они много чего проходили, ерунды всякой. Портос клянет себя за тупость. Надо сделать следующий шаг, обязательно надо. А он не может понять какой.

Де Тревиль смахивает с верстака стружку. Он трезв и печален – до зарплаты еще неделя.

Портос озирается. В мастерской они одни.

– Нетрезвиль, – заговорщицки шепчет Портос, – выпить хочешь?

– А что? – теперь озирается трудовик. – У тебя есть?

– Ну. Бутылка водяры.

Де Тревиль счастливо охает, потирает ладони.

– Спасибо, Потап, – растроганно благодарит он. – Вот так выручил. Подожди, сейчас закусь соображу, и вмажем.

Портос подходит ближе. Теперь он от трудовика в двух шагах.

– Не надо закуси. Вся бутылка тебе. Мне нужен нож. Стальной, хорошо заточенный.

Нетрезвиль на секунду цепенеет, затем отрицательно мотает плешивой башкой.

– Нет, – отказывает он. – Ты чего, парень? Натворишь дел, а спросят с меня.

– Не спросят, – Портос отдирает изоленту, разматывает старую рубаху. – Литровая, – украдкой предъявляет он обнажившееся горлышко. – Если что, скажешь, знать ничего не знаю.

Де Тревиль сглатывает слюну.

– Ладно, – соглашается он. – Рукоятку наборную делать?

– Давай наборную.

* * *

Тощий веснушчатый Гримо – староста группы. Раньше старостой был Атос. Гримо тоже умный, хотя до Атоса, конечно, ему далеко.

– Как-как, говоришь? – морщит лоб староста. – Князь Андрей, Волга и города? Чушь какая-то. Не вижу сходства. Откуда ты это взял?

Портос не может сказать откуда. Не имеет права.

– Что, вообще ничего общего? – уныло переспрашивает он.

– Постой, – Гримо сосредоточенно думает. – Что-то вертится в башке. Не ухватить никак.

Портосу это знакомо. У него тоже вертится. И тоже не ухватить.

– Ну, ты думай, – подбадривает Портос. – Как следует думай, ты же умный.

Он поворачивается к старосте спиной и бредет прочь.

– Подожди! – догоняет Портоса голос Гримо. – Я, кажется, понял. Ну конечно! Нам это все на раз задали. В один день. Одновременно, понимаешь? Я еще с этими поездами провозился, а тут две главы Толстого читать, про князя. И заучивать географию Поволжья. В общем, до полуночи просидел. А ты что, совсем не помнишь?

Портос не помнит. Он не просиживал до полуночи – на то у него были друзья. Они не давали его в обиду воспитателям и учителям. А он не давал их в обиду никому. Он защищал их. Кулаками. В интернате любой знал: с Потапкой Белых лучше не связываться – покалечит. Портос защищал. И однажды защитить не сумел.

* * *

Наборная рукоятка намертво зажата в ладони. Портос стоит у дверей кабинета старшего воспитателя. Он не верит. Не может поверить. Заботливый, участливый, по-настоящему пекущийся о воспитанниках Ришелье. Задания дает он. Портос не верит. Но больше некому.

Постучать. Войти в кабинет. Рукояткой слева в висок. Запереть дверь на ключ изнутри. И…

Что-то не сходится. Не сходится, мучительно соображает Портос. Он допирает, что именно не сходится, когда кулак уже занесен, чтобы постучать в дверь.

Умирающий Арамис не стал бы передавать всю эту галиматью. Он послал бы одно слово, всего одно. Имя убийцы. Вот оно! Вот в чем дело: имени Арамис не знал. Или не помнил.

Портоса прошибает холодным потом, рукоятка в ладони становится скользкой. Он пятится от дверей Ришелье, затем бежит по узкому коридору с обшарпанными стенами.

Кольбер у себя. Прихорашивается перед зеркалом. Портос хватает его за грудки.

– Ты чего? – ошарашенно моргает Кольбер. – Ты чего, парень?

– Помнишь, как поймал меня летом в лагере? Я хотел упереть корзину у Мазарини, а ты меня подстерег и влепил наряд. Помнишь?

Кольбер делает резкое движение и освобождается от захвата:

– Сейчас я влеплю тебе пять нарядов.

Портос не обращает внимания. Наряды ему до фонаря.

– Кому ты сказал, что мы собираемся в лес? Кому?! Ну!

Кольбер отступает на шаг. Портос сильный. Но с вожатым ему не справиться. Кольбер это знает.

– Вот что, парень. Я перед тобой отчитываться не намерен. Ты сейчас…

Портос выдергивает из рукава нож:

– Говори, сука, урод. Зарежу!

От неожиданности Кольбер икает. У него трясутся руки. Он неотрывно смотрит на лезвие.

– Эт-тому, – запинаясь, выдавливает Кольбер. – Успокойся, ты ч-чего? Я ему смену с-сдал. Ну как его. Арсений Аксентьевич. Или Аксентий Арсеньевич. Пропади он. Не помню, ну!

* * *

Сменный воспитатель. Являющийся когда основной в отпуске или болен. Невзрачный человечишка с блеклым, словно помятым лицом. Без прозвища и с именем, которое не запомнить. Это он давал задания в тот день и назадавал столько, что Гримо едва справился.

Портос стучит кулаком в дверь. Переступает порог.

– Что тебе, мальчик?

У него и голос такой же блеклый, невзрачный, как все остальное.

– Мне-то? – переспрашивает Портос. – Мне тебя.

Он бьет с размаху наборной рукояткой слева в висок. Затем аккуратно запирает за собой дверь.

Арсений как его там лежит на полу навзничь. Он шумно, с натугой дышит. Струйка крови рождается в углу рта, спешит по щеке.

Портос примеривается. Он мысленно проделывал это сотню раз. Разжать лезвием зубы и отхватить язык. Залепить рот изолентой. Затем глаза: один выколоть, другой выдрать, чтобы болтался на жгуте. Потом ноздри.

Портос вскидывает руку с ножом. Глубоко вдыхает. Ну же. Ну!

Рука безвольно падает. Портос отступает на шаг. Его колотит. Он не в силах. Не в силах начать.

– Сука, – стонет Портос. – Сука я, урод. Не могу…

Кадык сменного воспитателя судорожно дергается. Портос подскакивает, замахивается вновь. Человек без прозвища кряхтит. Струйка крови теперь бьет изо рта толчками.

Портос хватает рукоятку обеими ладонями, заносит нож над головой. Зажмуривается. И…

Рвотный спазм подкатывает к горлу. Портос сгибается пополам, падает на колени. Его выворачивает. Он блюет на этого урода, на эту суку, на блеклое, словно помятое окровавленное лицо. Затем рывком переворачивает лежащего на живот. Ножом вспарывает по шву потертые, в жирных пятнах брюки. Сдергивает с тощего зада зеленые трусы в белый горошек.

Портос видал виды. Он дрочил. Подсматривал в замочную скважину, как директор дерет завучиху, и бежал в туалет дрочить. И на картинки с голыми шлюхами, которые где-то добыл д’Артаньян. У Портоса большой, твердый елдак. Он…

Вид сморщенной черной дырки между дряблыми ягодицами вызывает лишь отвращение. Портосу нечем больше блевать, но он блюет – еще и еще – вместе с желудочным соком выблевывает свою никчемность, свое бессилие.

Портос поднимается. Разжимает ладонь, нож звенит по полу. Может быть, он и меня тогда убил, пятясь к двери, думает Портос. Может быть, я тоже умер, только не заметил, что мертв. Надо зарезать гада, выдрать ему глаза. А я не могу. Портос тщетно пытается повернуть ключ непослушными, ходуном ходящими руками. Вышибает дверь ногой и вываливается в коридор.

– Кто-нибудь! – надрывается, надсаживается, заходится криком Портос. – Кто-нибудь, помогите!