Я смотрел на Машу с минуту, потом пожал плечами, прошёл на кухню и сел за стол. Налил себе из початой водочной бутылки и залпом выпил. Закусил коркой хлеба, отдышался. Потом мы быстро поужинали, и Маша сказала:

— Пойдём, пора спать.

Мы отправились в постель. Маша, стараясь загладить резкость, была в эту ночь особенно нежна. Наконец, она заснула, а я так и лежал на спине, не смыкая глаз. Потом поднялся, осторожно, чтобы не разбудить Машу, оделся и, неслышно ступая, вышел из дома. Я увидел, что свет в окнах Катиного дома всё ещё горит, и посмотрел на часы. Было полтретьего ночи. Я вышел на Финляндскую и быстрым шагом покрыл разделяющее дома расстояние. Перемахнул через низкий забор, согнувшись, подбежал к окну и заглянул в него.

То, что я там увидел, едва не вышибло из меня дух. Я страшно, надрывно закричал и мгновенно оглох от своего крика. Бросился на крыльцо, рванул дверь и ввалился в дом. Помнится, на пороге упал, разбил лицо о пол и не почувствовал боли. На коленях, оскальзываясь в крови, я пополз к тому, что осталось от Кати. Дотронулся до неё и завыл. Позже Маша сказала мне, что я выл, как собака по покойнику. Не знаю, что делал дальше, помню только сбежавшихся на мои крики людей. Кто-то оттаскивал меня от Кати, кто-то прикладывал к лицу мокрое полотенце. Я пришёл в себя лишь под утро, когда прикатила милицейская машина, и сержант со знанием дела с размаху выплеснул мне в лицо ковш холодной воды.