Гйол смастерила решето из тонких побегов бука, связав ветки узкими полосками молодой коры. Решето получилось, конечно, не из лучших, но для ее целей вполне годилось. Гйол уложила его поверх небольшого, не выше локтя, бочонка, высыпала на прутья золу и принялась медленно, тонкой струйкой, лить на решето горячую воду из котелка.

– Давай помогу, – предложил Йиргем. – Тебе же, должно быть, тяжело.

– Я справлюсь, – возразила было Гйол, но ладони йолна уже легли на края котелка рядом с ее собственными, перехватывая тяжесть. Гйол убрала руки и улыбнулась. Когда вся вода была процежена сквозь золу, Гйол сняла с бочонка решето и осторожно перелила едкий настой золы обратно в котелок.

– Я слыхал, – сказал Йиргем, – что некоторые просто сыплют золу в бочку, стоящую на дворе. После дождя на дне скапливается зольная вода.

– У нас нет бочки, – возразила Гйол, – есть только этот маленький бочонок, и он мне нужен дома. И потом, со дна глубокой бочки зольную воду тяжело вычерпывать.

Она подвесила котелок над костром, добавила к отвару золы кусок свиного жира, бросила щепоть соли и принялась медленно размешивать варево деревянной ложкой на длинном черенке.

Йиргем молча наблюдал за ней.

– Ты стала настоящей мастерицей, хоть завтра вступай в гильдию мыловаров, – улыбнулся он, глядя, как ловко йолна управляется с работой.

– Кому нужно мое мастерство в этой глуши, – вздохнула Гйол.

– Сейчас здесь безопаснее, – ответил Йиргем, – но рано или поздно нам все равно придется перебраться в город. Пожалуй, лучше всего будет вернуться во Флоренцию: в Поппи слишком мало народу, в таких городишках каждый на виду.

Гйол согласно кивнула.

Два десятка лет прошло с тех пор, как они с Йиргемом покинули Флоренцию. Сейчас, вспоминая их путешествие, Гйол понимала, что встреча с Йиргемом спасла ей жизнь: выжить в одиночку ей ни за что не удалось бы. Они тогда шли вверх по течению Арно, питаясь грибами, ягодами и подстреленными Йиргемом из лука мелкими зверьками. Новый найи́ напоминал Гйол Йгерна: оба были хорошими воинами и замечательными рассказчиками, оба немало повидали на своем веку и были обучены искусству выживать, которому теперь предстояло научиться и Гйол. История о Гаммельнском крысолове странным образом вселила в Гйол надежду: раз Йиргем сумел тогда спасти доверившихся ему юных йолнов, то спасет и ее. Она положилась на него полностью, как полагалась в детстве на Тейре или Итх, но при этом изо всех сил старалась не стать ему обузой. Гйол казалось, что и чувства Йиргема к ней сродни чувствам ее прежних найи́, словно он тоже знал ее много лет. Спустя несколько недель Гйол поняла, что они с Йиргемом образовали новую семью из них двоих, старшего и младшей.

Они шли всю осень, время от времени останавливаясь на день-другой, и к началу зимы добрались до подножия Фальтероны. На зиму необходимо было найти жилище более надежное, чем шалаш из ветвей в глубоком лесу. Им повезло – поднимаясь против течения Арно по склону Фальтероны, йолны наткнулись на небольшую деревню под названием Козий Камень, почти полностью опустошенную чумой. Здесь они решили остаться на зиму.

Гйол с ужасом вспоминала, как они пробирались в дома умерших от чумы крестьян в надежде раздобыть съестное. Приходилось выбирать – между риском заболеть и верной смертью от голода. К счастью, двум уцелевшим крестьянским семьям было не до чужаков и не до того, чем те занимаются. Поэтому йолны попросту поселились в одном из опустевших жилищ, заткнули соломой щели в стенах и притащили из соседних домов несколько мешков с шерстью для постелей. В погребе одного из этих домов удалось найти засоленную на зиму свинину, в одном из амбаров – немного ячменя и пшеницы. Кроме того, Йиргем целыми днями пропадал в лесу, ставя силки на зайцев и птиц, и зачастую возвращался с добычей.

Йолны все еще страшились чумы, но, к счастью, с началом зимы болезнь отступила, а затем и вовсе оставила измученную тосканскую землю, уйдя за добычей на север.

Тот страшный год все же запомнился Гйол не только постоянным призраком голода. Скорее голод и страх смерти сохранились в воспоминаниях йолны лишь темным, мрачным фоном, на котором тем ярче казалось все остальное. Ее согревала память о долгих зимних вечерах, когда с наступлением темноты они оба усаживались у очага, обнявшись и завернувшись в одно одеяло, – поначалу лишь для того, чтобы беречь тепло. Эти вечера проходили в долгих разговорах. Йиргем рассказывал Гйол о былых днях, о жаркой черной земле Египта, о философах Афин, о прошлых днях Флоренции, бывшей когда-то всего лишь построенным для обороны от этрусков римским фортом. Он рассказывал ей о своей первой семье, о том, как хитры и изворотливы бывают люди, он учил Гйол пользоваться человеческими страстями и слабостями для того, чтобы выжить.

Вечера были длинными, и Йиргем тратил их, обучая Гйол языкам. Она знала итальянский, немного французский, а также латынь, которой научил ее Йгерн, полагая знание языка инквизиторов полезным для йолнов. Той зимой Йиргем выучил ее английскому – странной смеси французского с языками саксов, англов и бриттов. Сам Йиргем знал множество языков, включая несколько давно умолкших, исчезнувших вместе с говорившими на них людьми.

– Главное, – говорил Йиргем, – не забывать переучиваться. Языки меняются со временем, как и одежда, которую носят люди. Вернувшись в страну после многолетнего перерыва, ты будешь думать, что говоришь на ее языке. А на самом деле многие выражения окажутся уже устаревшими и привлекут к тебе внимание. Всегда стоит потратить немного времени и усилий на то, чтобы заново привыкнуть к языку.

Гйол покидала Флоренцию лишь несколько раз, когда Тейре брал ее с собой в недалекие торговые поездки. Поэтому, сидя у зимнего очага в крестьянской лачуге, она с замиранием сердца слушала о далеких краях, о чудесах, сотворенных природой, и жалела, что ей нечем отплатить Йиргему за эти рассказы.

– Мне кажется, это несправедливо, – однажды полушутя сказала Гйол, – ты рассказываешь мне столько нового, а я все время молчу. Мне нечем поделиться с тобой, найи́.

Йиргем взглянул на нее с изумлением.

– Ты действительно не понимаешь? – спросил он. – Впрочем, ты ведь еще так молода… Прошло уже много лет с тех пор, как я мог спокойно сидеть у огня и рассказывать о своей жизни. С тобой, Гйол, я могу говорить даже о том, что не рассказывал никогда и никому. Я впервые за много столетий отдыхаю душой, и ты говоришь, что ничем не делишься со мной?

Гйол, поддавшись порыву, положила ладонь на руку Йиргема и крепко сжала ее. Йиргем ответил на пожатие, а затем медленно поднес ее руку к губам. Не отрываясь, он глядел в глаза Гйол, и йолна чувствовала, как в ней рождается что-то, незнакомое прежде. Казалось, сама основа ее, та бессмертная часть, что прячется в грубом человеческом теле, потянулась Йиргему навстречу. В то же время ощущения тела не исчезли – краем сознания Гйол чувствовала мягкие губы на запястье и вслед за своим телом получала удовольствие от этих прикосновений. Помедлив, Йиргем отпустил ее руку, но они еще долго сидели, прижавшись друг к другу и молча глядя на догорающий ночной костер.

После этого вечера Гйол перестала называть Йиргема «найи́».

Гйол не была так наивна, как человеческие девушки ее возраста: среди ее сородичей отношения между йолнами разного пола не считались постыдными, а знание о них – запретным. Новые чувства не испугали Гйол: она раз за разом вспоминала все, что рассказывали ей когда-то Итх и хранитель Гойтре.

«Тело, в котором живут йолн или йолна, – говорили они, – послушно природе, как и тело человека. У него те же способности и желания, и за своим телом нужно ухаживать, как ухаживала бы ты за хорошей одеждой. Но ни один йолн никогда не спутает свое желание с желанием своего тела».

Гйол знала, что такое «желание тела» – порой, еще до чумы, откровенные взгляды, которые бросали на нее человеческие мужчины, заставляли тело испытывать чувства, вызывающие у самой Гйол отвращение. Но то, что она чувствовала, оставаясь наедине с Йиргемом, было совсем другим. А скорее, не столько другим, сколько бо́льшим: то желание, которое испытывало тело Гйол, казалось лишь небольшим приятным довеском к тому, что ощущала нечеловеческая сущность самой йолны.

Мало того, впервые в жизни желание тела не вызывало в ней отвращения…

И пришла ночь, когда все мысли, до единой, покинули голову Гйол, оставив только чувства. И пришло утро, когда Йиргем впервые назвал ее «о́лни».

Весну они провели в той же деревне. В ней появилось еще несколько семей, наследовавших умершим от чумы. Нашелся хозяин и у дома, где зимовали йолны. К счастью, он оказался разумным человеком и за умеренную плату позволил им остаться. Йиргем нанялся на работу к одному из зажиточных крестьян, которому теперь принадлежала большая часть лежащей вокруг земли. Работников было мало, и хозяин, желавший поскорее засеять поля, платил хорошо и не спрашивал, по какому праву двое незнакомцев поселились вдруг в чужом доме.

Летом на деревню впервые напал отряд мародеров. Как и большинство поселений в Тоскане, Козий Камень был окружен крепким забором, но что толку от забора, если некому даже запереть ворота. Всадники ворвались в деревню и пошли по домам, требуя еды и денег. Гйол была в доме одна, когда в распахнутую пинком дверь вломились двое мужчин. Одновременно на другом краю деревни отчаянно закричала женщина.

– Что стоишь, красотка, – нагло рассмеялся первый, уже немолодой бородач с повадками бывшего солдата, – собирай на стол!

Должно быть, солдатская жизнь научила бородача дороже всего ценить сытную еду. Судя по женским крикам, его спутники, которых судьба направила в другие дома, придерживались иного мнения. Гйол стало страшно.

Второй мародер, как и первый, был одет в добротную, но явно с чужого плеча одежду и держал в руке обнаженный кинжал. Однако, в отличие от первого, человеком он не был.

– Ты что, не слышала? – так же грубо, как перед тем его спутник, спросил йолн, хотя глаза его улыбались Гйол. – Или не рада гостям? Собирай на стол, да не скупись.

Гйол метнулась к очагу. Через несколько минут на столе стояла плошка с едой, приготовленной на вечер для них с Йиргемом: немного кроличьего мяса, тушенного с капустой, чесноком, травами и дробленым ячменем.

Усевшись за стол, непрошеные гости дружно набросились на съестное, и йолн с напускной грубостью похлопал по скамье рядом с собой:

– Садись, красавица, не брезгуй!

Гйол опустилась на скамью рядом с йолном, стараясь унять дрожь. Без сомнения, он постарается не дать ее в обиду, только сумеет ли? Кто знает, сколько мародеров сейчас в деревне. Если их слишком много, то ее заступник погибнет вместе с Гйол.

Набив брюхо, человек удовлетворенно хмыкнул, отрыгнул и сказал:

– Ну что, красотка, деньги в доме есть?

Гйол отрицательно покачала головой. Немного денег у них с Йиргемом было, но, отдав их мародерам, йолны не пережили бы следующую зиму. Взгляд солдата стал жестким.

– Ты, красотка, голову мне не морочь. Деньги ищи, а то нам долго болтать недосуг. На пожарище искать проще.

– Давай, давай, – поддержал его йолн, сжав под столом руку Гйол, – не уходить же нам без добычи.

Гйол послушно поднялась, надеясь, что ее сородич знает, что делает. Деньги были разделены на три части и завязаны в узелки, один из них зарыт в огороде, а два других припрятаны в доме. Гйол неохотно достала тот, что поменьше, и положила на стол. Солдат дернул узелок за углы, монеты высыпались на стол.

– Хорошо, – кивнул он, – теперь остальное давай, – и, увидев, как изменилось лицо Гйол, прикрикнул: – Ты что, за дурня меня держишь?! Думаешь, не знаю, сколько нынче работникам платят?! Давай, говорю, остальное!

Гйол, поймав взгляд йолна, покорно направилась за вторым узелком.

Мародер, развязав его, усмехнулся:

– Ну вот, а говорила – денег в доме нет! Старого солдата не проведешь! Что ж, теперь и поразвлечься можно, – мародер сделал непристойный жест, осклабился и шагнул к Гйол.

– Не спеши, Гвидо, – спокойно сказал йолн. – Давай-ка разберемся сначала с добычей.

– А что с ней разбираться? – удивился Гвидо. – Добыча наша, дели пополам.

– А про должок ты забыл? – йолн поднялся. – Ты, приятель, задолжал мне пятьдесят монет. А тут ведь и того не наберется.

Йолн опустил ладонь на рукоять заткнутого за пояс кинжала.

Бородатый Гвидо отскочил назад, пригнулся и выдернул из кожаного чехла нож. С четверть минуты человек и йолн, застыв, молча мерили друг друга взглядами.

– Не глупи, Гвидо, – нарушив паузу, насмешливо сказал йолн. – Я не хочу тебя убивать, давай поступим по-другому, приятель.

– Как по-другому? – поспешно спросил солдат.

– Я скощу должок и накину пять монет сверху, чтоб тебе без добычи не уходить. А ты за это отдашь мне девку. Что скажешь?

Гвидо перевел удивленный взгляд с йолна на Гйол и обратно.

– Ты хочешь быть первым, что ли? – уточнил он.

Йолн презрительно хмыкнул.

– Я в этом деле делиться не люблю. Если хочешь со мной рассчитаться – ступай, найди себе другую, а эта останется со мной.

– Где ж я себе другую найду? Девок небось всех уже поделили!

– А мне что за дело? – усмехнулся йолн. – Хоть козу ищи. Или деньги все мои, а остаток вернешь со следующей добычи.

Гвидо досадливо крякнул. Уже подержав деньги в руках, бородач явно не в силах был с ними расстаться.

– Десять монет, – сердито сказал он, – и забирай девку.

– Семь, – деловито предложил йолн.

– Восемь!

– Договорились, – йолн отсчитал восемь монет и протянул их бородачу. – Теперь убирайся.

Гвидо с силой захлопнул за собой входную дверь, и йолн повернулся к Гйол.

– Нас могут подслушивать, – прошептал он на йоло́не, а затем громко сказал по-тоскански:

– Ну, красотка, недешево ты мне досталась, так уж будь поласковей.

Гйол молча смотрела на него, не зная, что сказать.

– Ты одна здесь? – вновь перейдя на йоло́н, спросил гость.

– Нет, – прошептала Гйол, – мой о́лни сейчас в лесу. Я молю судьбу, чтобы он не вернулся до вечера, иначе он может погибнуть, пытаясь меня спасти.

Йолн кивнул.

– Я подожду здесь, с тобой. Обычно они не задерживаются в деревнях и уходят ночевать в леса, опасаясь солдат. Я уйду с остальными и, когда они уснут, вернусь к вам.

Он вернулся поздно ночью, но ни Йиргем, ни Гйол не спали, ожидая его.

– Райгр, – ошеломленно выдохнул Йиргем, стоило гостю переступить порог. – Великая Судьба, Райгр, это действительно ты!

Рельо́ провели за беседой остаток ночи. Райгр направлялся на Сицилию и в пути примкнул к банде удирающих от чумы на юг мародеров. На Сицилии, по слухам, в последний раз видели о́лни Райгра Йиллит, с которой судьба разлучила его сотню лет назад и которую он с тех пор непрерывно искал. Гйол понимала, что Йиргем разрывается между желанием предложить рельо́ помощь и долгом по отношению к ней. Для него было так же немыслимо сейчас оставить Гйол одну, как для нее – пуститься в путь на юг с бандой мародеров.

– Разбойников сейчас множество, – сказал Райгр, – думаю, еще год-другой банды могут не особо опасаться солдат – у властей и так достаточно забот. А вот потом, когда войска наведут порядок в городах, когда на должности назначат новых людей вместо унесенных чумой, когда разберут, наконец, все бесконечные тяжбы и завещания – вот тогда возьмутся за порядок в лесах и на дорогах. Но я к тому времени уже найду себе новое тело. А вам надо убраться из этой глуши – в городах сейчас безопаснее.

Райгр ушел, когда небо еще не посветлело, но бесчисленные лесные птицы уже запели, приветствуя солнце.

– Я надеюсь, мы еще встретимся, рельо́, – сказал Райгр, обращаясь к ним обоим.

Лишь много позже Гйол поняла, как им повезло. И потому, что в напавшей на деревню банде оказался йолн. И потому, что именно ему случилось войти в их жилище. И оттого, что Йиргем вернулся из леса лишь поздно вечером. И, наконец, потому, что Райгр сумел выручить сородичей, не погубив при этом себя. Не прислушаться к совету Райгра означало бы понапрасну искушать судьбу, и уже на следующее утро Йиргем с Гйол покинули ограбленную деревню.

Они отправились в путь с рассветом, и, едва солнце оседлало вершины ближайших холмов, увидели на берегу реки стоящую на коленях женщину. Подойдя поближе, йолны узнали Бениту Арриньи, восемнадцатилетнюю крестьянку из Козьего Камня. Та истово молилась вслух – просила Господа простить ей грех самоубийства.

Йолны переглянулись.

Гйол знала, чувствовала еще с осени, что готова сменить тело. В Козьем Камне, где каждый постоянно был на виду, проделать это было немыслимо. Но сейчас, когда их путь лежал прочь от деревни, опасности было не больше, чем обычно.

Тело Бениты подходило Гйол – была крестьянка не красива и не уродлива, невысока ростом, с сильными руками и ногами, длинными черными волосами и смуглой загорелой кожей. Глаза Бениты были сейчас закрыты, и Гйол подобралась к ней вплотную, оставшись незамеченной. Сердце йолны забилось учащенно, хотя она и хорошо представляла себе, что сейчас должно произойти. Получится ли у нее? Ведь важно сделать все достаточно быстро, так, чтобы сознание женщины погасло прежде, чем та успеет испугаться и среагировать. Бывали, хотя и крайне редко, случаи, когда связь между старым и новым телами прерывалась до завершения перехода. Заканчивались такие случаи гибелью йолна.

Гйол обернулась к Йиргему. Тот ободряюще улыбнулся, и Гйол стало стыдно за свой страх: конечно, ее о́лни будет рядом и позаботится о том, чтобы все прошло благополучно. Сосредоточившись, Гйол подалась к коленопреклоненной крестьянке, схватила ее за руку и отдалась во власть древнего, как мир, инстинкта йолнов.

Молитва оборвалась, но Бенита не попыталась вырваться, и Гйол, уже теряя способность воспринимать окружающее, поняла, что все идет как должно. Мир вокруг нее померк, исчез, и вместо него пришло новое, ни с чем не сравнимое чувство, которое нельзя было назвать ни приятным, ни отвратительным. На йоло́не это состояние называли дейгре́н, и редко какой из древних поэтов расы не посвящал дейгре́ну хоть нескольких строк.

Гйол открыла глаза и увидела, как рядом с ней упало на траву ее прежнее тело. Мир изменился: цвет травы обрел иные оттенки, запах реки ощущался гораздо сильнее прежнего, а яркий солнечный свет, обычно режущий чувствительные глаза Гйол, теперь лишь заставлял ее слегка щуриться. Миг спустя Гйол ощутила резкий неприятный запах и с раздражением поняла, что он исходит от ее нового тела. Должно быть, Бенита за всю свою жизнь погружалась в воду лишь однажды, при крещении. Впрочем, это было легко поправимо. Гораздо хуже была боль, которую Гйол почувствовала, вживаясь в новое тело. От длительного стояния на коленях болели ноги. Болели, словно от побоев, руки и плечи, тяжело ныл низ живота. Гйол внезапно поняла, чем было вызвано отчаяние Бениты и ее желание проститься с жизнью: мародеры подвергли ее тело насилию. На миг Гйол испытала даже невольное сочувствие, немедленно сменившееся презрением. Ей, как и любой другой йолне, никогда бы не пришло в голову перестать жить из-за подобного пустяка.

Гйол поднялась на ноги и взглянула на Йиргема. Раньше их глаза находились на одной высоте, теперь же Гйол было немного странно смотреть на о́лни снизу вверх.

– Ты привыкнешь, – сказал Йиргем заботливо. – Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, и поверь, в этих маленьких отличиях есть своя прелесть. Сменив десяток тел, ты привыкнешь к разнице и научишься находить в отличиях интерес. Сейчас, впрочем, важно не это. Как ты себя чувствуешь?

– Мне нужно вымыться, – твердо заявила Гйол.

Вновь им повезло неподалеку от Поппи. Спускаясь по течению Арно, на излучине они набрели на деревню Сухой Бук, обогнули ее и наткнулись на дом, стоящий отдельно от остальных на лесной опушке. Жил в нем Луиджи ди Ареццо, молодой лесничий, лишь недавно назначенный взамен умершего в прошлом году от чумы. Йолны назвались отцом с дочерью из свободных безземельных крестьян, и хозяин, посматривая на Гйол, предложил путникам переночевать. Наутро молодой лесничий обнаружил, что мужчина, которому он дал приют, внезапно заболел и не может продолжать путь. К полудню ему стало хуже, а к вечеру совсем скверно, так что дочь больного, заливаясь слезами, побежала за деревенским священником.

На следующий день тот же священник отпевал умершего в небольшой, но опрятной часовенке. Йиргем, уже в теле лесничего, поддерживал под локоть заплаканную Гйол, старательно изображающую убитую горем дочь покойного.

Никто из крестьян не нашел ничего удивительного в том, что сирота в скором времени вышла за лесничего замуж. Невесте завидовали – о таком женихе мечтали многие деревенские девушки. Пусть и не главный лесничий, Луиджи ди Ареццо считался все же человеком важным. Служил он графскому роду Гвиди и был волен казнить и миловать за браконьерство, решать, кому и когда продавать лес, кому и сколько рыбы ловить в реке.

Йиргему не составило особого труда выдать себя за лесничего: был Луиджи из дальних мест и от людей держался обычно особняком. Вскоре Йиргем показал себя хорошим работником: достаточно рачительным, чтобы принести хозяину выгоду, и не чрезмерно строгим, если кому из крестьян случалось подстрелить в лесу косулю или поймать в силок зайца. Гйол каждое воскресенье ходила в церковь, ненадолго задерживаясь после службы, чтобы послушать сплетни деревенских кумушек. Йолны прижились в Сухом Буке. Деревня была достаточно близка к Поппи с грозно глядевшим оттуда на долину Арно замком Гвиди, и мародеры обходили ее стороной. Через пару лет Гйол взялась варить мыло, вначале для себя, а затем и на продажу. Она брала недорого, к тому же кусок-другой частенько относила в подарок экономке священника. Денег мыловарение давало немного, но доставляло Гйол непонятное ей самой удовольствие. Она меняла соотношение жира, соли и зольной воды и радовалась, когда новое мыло оказывалось лучше предыдущего. Иногда Йиргем покупал для нее немного оливкового масла, тогда мыло получалось нежным, пригодным для омовений рук и лица. Гйол оставляла его себе: крестьянки покупали мыло лишь для стирки, а привычку использовать его для мытья тела здесь сочли бы глупой и вредной. Порой Гйол также добавляла немного масла, выжатого из апельсиновых корок, пахнущую весенней свежестью измельченную петрушку, а то и лепестки розы, ласкающие ноздри сладостью лета. Частенько она грустила, что не может поделиться своим умением ни с кем, кроме о́лни. В такие минуты особенно остро вспоминалась Итх. Даже сейчас, спустя годы, на глаза Гйол порой наворачивались слезы. Как радовалась бы Итх, да и любой из найи́, увидь они здоровую и повзрослевшую, создавшую собственную семью Гйол.

Новая жизнь в теле Гйол так и не зародилась. Она не знала, что было тому причиной. Итх рассказывала, что и как нужно делать йолне, чтобы человеческое тело зачало и выносило ребенка, но лишь в общих чертах. Всегда казалось, что у Гйол будет время узнать подробности, а вышло, что, когда понадобилось, спросить было не у кого. Йиргем, с его тысячелетним опытом, уверял Гйол, что причин для расстройства нет: скорее всего тело, которое она занимала сейчас, было неспособным к зачатию.

– А если дело не в этом? – обеспокоенно спрашивала его Гйол. – Что, если у меня попросту не получается зачать, как раньше не получалось обострять слух или зрение?

– Не волнуйся, – успокаивал ее Йиргем. – Всем йолнам требуется время, чтобы научиться владеть телом. Даже если ты и права и у тебя просто не получается, это лишь означает, что тебе нужно подождать. У нас впереди вечность, о́лни, мы еще сменим множество тел. Ты ведь так молода, большинство йолн в твоем возрасте даже не помышляют о детях. Не торопись.

Гйол вздыхала, не отвечая. Она не хотела говорить Йиргему, что когда-то схожие слова произносили Итх и Тейре, Йгерн и хранитель Гойтре. Они говорили: «Не торопись, Гйол, научись терпению, у нас еще будет время для разговоров, для объяснений, для того, чтобы научить тебя всему, что ты захочешь», и она верила им, и старалась быть терпеливой, и откладывала на потом. А никакого «потом» не оказалось. И теперь Гйол, обретшая новую семью, твердо намеревалась не повторить прежних ошибок.

Тело Бениты Арриньи, занятое Гйол еще у Козьего Камня, состарилось быстрее, чем ожидалось. Семь лет назад Гйол сменила его на новое. Они с Йиргемом выбрали молодую бездетную вдову по имени Лучия, и спустя пару месяцев «овдовевший лесничий» привел в дом новую жену.

На очередную замену йолны решились поздней весной. Антония была молодой вдовой, два года назад похоронившей мужа и с тех пор жившей в одиночестве. Она была в меру привлекательной, в меру чистоплотной, но главным было то, что Антония однажды уже рожала. Правда, девочка умерла, не прожив и года, но это не играло особой роли: важно было, что тело женщины способно зачать.

Две недели Гйол притворялась больной, жалуясь на недомогания и слабость, чтобы смерть ее тела не вызвала слишком большого недоумения. В воскресенье она, как всегда, отправилась в церковь и во время службы старалась не выпускать Антонию из виду. К удивлению Гйол, на этот раз вдова не задержалась, чтобы посплетничать с другими женщинами, а поспешила домой, как только служба закончилась. Позже Гйол проклинала себя за то, что не придала этому должного значения…

Йолна двинулась за Антонией вслед, но ее остановила жена мясника, которой понадобилось купить кусок мыла, ее сменила жена булочника, и Гйол не сразу удалось от них отделаться. Лишь когда к ним присоединились еще три женщины и заговорили о приехавшем на прошлой неделе к священнику знатном госте из Поппи, Гйол сумела ускользнуть. Она обогнула церковь и заторопилась к дому вдовы.

Гйол постучалась и, не дожидаясь ответа, толкнула дверь.

– Лучия? – удивленно спросила Антония.

– Здравствуй, соседка, – Гйол шагнула к хозяйке, – вот, зашла узнать, не нужно ли тебе еще мыла.

– Мыла? – переспросила вдова. Прежде Гйол никогда не ходила по домам, предлагая товар, покупательницы находили ее сами. – Нет, Лучия, не нуж…

Антония замолчала на полуслове с открытым от изумления ртом, потому что Гйол вдруг резко схватила ее за плечо. Больше вдова не успела сказать ничего.

Тело Антонии оказалось здоровым и сильным: Гйол уже научилась определять такие вещи незамедлительно. Йолна по очереди напрягла мышцы ног и рук, пару раз присела, наклонилась и выпрямилась. Новое тело слушалось. Прежнее же теперь предстояло уложить так, будто Лучии стало нехорошо и та прилегла отдохнуть. Потом следовало бежать за Йиргемом с вестью, что его жена чувствует себя скверно.

Гйол подхватила тело Лучии под мышки и потащила к мешкам с шерстью, которые служили Антонии постелью. Тащить было тяжело и неудобно, Гйол запыхалась, замешкалась и потому не сразу заметила, что уже не одна.

– Что ты делаешь, Антония? – раздался вдруг голос за спиной.

Гйол вздрогнула и едва не выпустила ношу. Обернувшись, она увидела в дверях пастуха Маттео, который жил на другом конце деревни и потому явно не заглянул на шум, проходя мимо, а явился сюда намеренно.

– Я… я, – запинаясь, заговорила Гйол. – А ты что здесь делаешь?

На круглом и плоском лице Маттео появилось выражение крайнего удивления. Он захлопал глазами, словно такой простой вопрос не на шутку его поразил, и промямлил:

– Так я же к тебе пришел.

Гйол поняла. Она едва не выругалась вслух с досады, когда ее новое тело подтвердило догадку слабостью в низу живота.

– А ко мне Лучия заглянула, – принялась поспешно оправдываться Гйол. – Только ей стало дурно, я хотела уложить ее поудобнее и бежать за лесничим.

Маттео почесал в затылке.

– А чего ее к тебе принесло? – спросил он.

– Да деньги хотела за мыло получить, – нашлась Гйол. – Ну, что стоишь, помоги. Она же тяжелая, даром что худая.

Вдвоем они уложили тело Лучии на постель Антонии. Гйол облегченно вздохнула, но Маттео, наклонившись, приложил ладонь ко рту Лучии и озадачено покачал головой.

– Глянь, – пробормотал он, – лесничиха-то вроде и не дышит.

– Я побегу к Луиджи, – сказала Гйол поспешно, – его жена, пусть сам и смотрит, дышит она или нет.

– Прямо сейчас, что ли, побежишь? – Маттео подступил вплотную и обнял Гйол за талию, отчего между ног ее нового тела немедленно стало влажно. – Не спеши, – пастух кивнул на покойницу и подмигнул Гйол, – ей уже не поможешь. А мы с тобой успеем немного позабавиться.

Гйол растерялась. Проще всего было бы уступить Маттео: и у него не возникло бы подозрений, и самой Гйол полегчало бы, избавься она от возбуждения. С другой стороны, ей было отвратительно это существо, которое даже рядом с мертвым телом себе подобного думало лишь о спаривании.

Решить, как следует поступить, Гйол не успела.

– Вот оно что, – донесся раздраженный голос с порога.

Маттео, отпустив Гйол, попятился. В дверях стоял человек, которого йолна до этого дня в Сухом Буке не встречала. Был он не похож ни на крестьянина, ни на рыбака. Рослый, лет тридцати от роду, в камзоле дорогого сукна, щегольских сапогах и охотничьей шляпе с пером. Шею пришлого украшала толстая золотая цепь, и золотые же кольца сверкали на пальцах.

– Я смотрю, крестьянки здесь не ценят оказанной им чести, – усмехнулся незнакомец, но в глазах его Гйол увидела столько злобы, что ей стало не по себе. – На тебя обратил внимание Уберто ди Ареццо, а ты у него под носом путаешься с вонючим мужиком? Пошел вон! – рявкнул он на Маттео.

Крестьянин вздрогнул, виновато закивал и бочком потрусил на выход. Человек, назвавшийся Уберто ди Ареццо, со злостью пнул его под зад ногой, затем шагнул вперед и схватил Гйол за руку.

– Возможно, я прощу тебя, – медленно произнес он, – хотя ты и слишком глупа, чтобы оценить внимание достойного человека. Раздевайся, у меня мало времени. Ну-ка…

Умберто осекся, наткнувшись взглядом на лежащее у стены тело Лучии.

– Это еще кто такая? – нахмурившись, спросил он.

– Ей нездоровится, – выпалила Гйол.

Ей никак не удавалось прийти в себя. События сменяли друг друга слишком быстро, йолна за ними не успевала и, как вести себя с этим человеком, не знала.

Уберто выпустил руку Гйол и шагнул к стене. Наклонился, затем, как и Маттео до него, поднес ладонь к лицу лежащего на мешках с шерстью тела. Распрямился и перевел на Гйол ставший очень серьезным взгляд.

– Кто эта старуха? – требовательно спросил он.

– Лучия, жена лесничего.

– Жена лесничего, говоришь? Здешний лесничий мой дальний родственник, ему не сравнялось еще и сорока. Ты хочешь сказать, Луиджи был женат на старухе?

Гйол пожала плечами.

– Откуда мне знать, сколько ей лет.

– Действительно откуда, – задумчиво произнес Уберто. – Дурно ей стало, говоришь? И она взяла и прилегла? А до того болела ли?

– Кажется, да, – кивнула Гйол.

– Твоя подружка? Часто у тебя бывала?

– Мылом она торговала, деньги зашла забрать, – пояснила Гйол.

Уберто ди Ареццо помолчал немного, пристально глядя ей в лицо, затем, не оборачиваясь и не отводя глаз, крикнул:

– Эй, Рицо! Поди сюда!

В дверях появился здоровенный детина, на две головы выше Гйол и на голову – самого Уберто.

– Останешься здесь, – коротко приказал ему хозяин. – Будешь ее стеречь, не спуская глаз. Если выкинет что, можешь ее легонько стукнуть. Но не дай бог убьешь или покалечишь – шкуру спущу.

Не дожидаясь ответа, Уберто ди Ареццо двинулся на выход, секундой позже он с грохотом захлопнул за собой дверь.

Вернулся он, когда снаружи уже стемнело, и вернулся не один. Отец Франциско осторожно перешагнул порог и, едва поймал взгляд Гйол, истово перекрестился.

– Полно, святой отец, – небрежно проговорил Уберто, – вам нечего ее опасаться. Рицо, поможешь отнести эту несчастную в церковь, – Уберто кивнул на труп у стены, – и сразу вернешься. Поторапливайся! Если узнаю, что снова болтал с какой-нибудь шлюхой, прикажу тебя выпороть.

Здоровяк Рицо, кряхтя, взвалил покойницу на плечо, словно куль с мукой. Насупившись, вышел за дверь. Священник, бормоча подходящую к случаю молитву, засеменил вслед.

– Сударь, – решилась, наконец, подать голос Гйол, – клянусь, я не виновата в смерти жены лесничего. Ей стало дурно и…

– Молчи, тварь, – прервал Уберто ди Ареццо.

– Но, сударь…

Ди Ареццо в два шага покрыл разделяющее его с Гйол расстояние и с маху влепил пощечину. Йолна вскрикнула, отшатнулась, прижимая ладонь к лицу.

– Я сказал – молчи, тварь, – повторил Уберто. В его взгляде не осталось больше ни прежнего желания, ни самоуверенного превосходства. Сейчас в его глазах Гйол прочла лишь брезгливость напополам с ненавистью.

– Я мог бы прикончить тебя на месте, дьявольское отродье, – процедил ди Ареццо, мрачно глядя на Гйол, – мог бы отправить на виселицу за убийство или на костер за колдовство. Но я подумал, что тебе с твоим дружком пора наконец-то послужить добру.

От страха Гйол заколотило.

Дейгре́н, она это знала, забирал все силы у старого, оставляемого тела. Чем моложе и неопытнее был йолн, тем старше оно выглядело. Обычно люди не обращали на это внимания, а если кто и замечал, то считал признаком болезни и не слишком задумывался. Какая разница, как человек выглядит, если он уже мертв.

Однако для тех немногих, кто знал о существовании йолнов, необъяснимое, внезапное старение перед смертью никогда не проходило незамеченным.

Гйол слыхала о таких людях. И вот теперь один из них держал ее жизнь в своих руках.

Йиргем достиг городских стен незадолго до заката. Дорогу до Поппи он преодолел бегом, чтобы не терять времени. Теперь спешка закончилась. Необходимо было составить план, скрупулезно, не торопясь, с учетом возможных осложнений, коих за тысячи лет йолн повидал немало.

В средней руки таверне Йиргем уселся за стол с кружкой кислого вина и тарелкой ячменной похлебки. Сейчас следовало сосредоточиться, но это упорно не удавалось. Мысли о Гйол вытесняли из головы все прочие, а злость на внезапное невезение боролась с хладнокровием и одолевала его.

То, что произошло в Сухом Буке, было результатом нескольких несчастливых совпадений. Йиргем понимал, что пока существуют люди, посвященные в тайну йолнов, такие совпадения неизбежно будут случаться. К отцу Франциско занесло человека, знающего о тайне. Этому человеку приглянулась крестьянка, тело которой выбрала для себя Гйол. Подобные события происходили неоднократно – людские судьбы связаны и переплетены друг с другом так же, как судьбы йолнов. Однако крайне редко обстоятельства складывались так, что человеку, посвященному в тайну, удавалось застигнуть йолна за сменой тела. Быть может, Гйол была недостаточно осторожна. А скорее всего, это был один из тех случаев, которые невозможно предусмотреть. Сродни тому, что произошел в Египте три тысячи лет назад.

Йиргем стиснул челюсти, отгоняя не ко времени воскресшие воспоминания. Уберто ди Ареццо в довершение всего оказался лесничему Луиджи троюродным братом. Пусть родственники и не виделись без малого двадцать лет, но нескольких хитро заданных вопросов Уберто хватило, чтобы увериться: перед ним не Луиджи, а захвативший его тело йолн.

– Твоя подружка у меня, – сказал ворвавшийся в сопровождении двух слуг в дом лесничего Уберто. – Я добрый христианин, и для меня радостью было бы предать смерти вас обоих. Благодари бога, что у меня есть нужда в тебе.

Йиргем склонил голову. Он оказался в ловушке, не первый раз за последнюю тысячу лет.

– Итак, я верну тебе подружку и отпущу вас обоих, – пообещал Уберто, – если ты сделаешь то, что я хочу.

Йиргем ни на минуту не положился бы на его слово, будь у него выбор.

– Я сделаю все, что в моих силах, – сказал йолн.

Это было правдой. Ради Гйол он был готов сделать и больше, чем в его силах.

В Поппи жил Бертольдо Адимари, приходившийся Уберто дядей по матери. Это был человек очень богатый и достаточно старый, чтобы его смерть никого не удивила. Скорее всего через год-другой старик и сам отдал бы богу душу, но тогда из огромного наследства Уберто не досталось бы ни гроша. Старый Бертольдо ненавидел ныне покойного мужа сестры и ненависть эту перенес на племянника. Йиргему предстояло проникнуть в дом Адимари и занять сначала тело старика, затем его сына, после чего составить завещание в пользу Уберто и сменить тело вновь.

«Все как всегда», – не поднимая покорно склоненной головы, думал Йиргем. Жадность, злоба, предательство – обычный, веками сложившийся набор.

Пьетро Магальди по прозвищу Два Ножа вот уже третий час напряженно прислушивался к разговору между хозяином таверны и незнакомцем, представившимся младшим лесничим графа Гвиди. Прозвище Пьетро получил благодаря привычке никогда не расставаться с двумя клинками. За левым голенищем он носил узкий, похожий на шило метательный нож, за правым – тяжелый боевой. В городе Пьетро боялись: поговаривали, что не один беспечный гуляка распростился с жизнью с его помощью. Многие сходились на том, что по Пьетро – Два Ножа давно плачет веревка, но до сих пор ему везло, и на месте преступления он ни разу не попадался.

Пьетро устроился в дальнем углу таверны вполоборота к беседующим, делая вид, что цедит пиво из шестой по счету кружки. Содержимое предыдущих пяти он предусмотрительно вылил под стол. В предстоящем деле понадобится твердая рука, а хорошо выпить можно и потом, были бы деньги. На беседующих Пьетро, казалось, не обращал никакого внимания. На самом же деле вскоре Два Ножа понял, что лесничий никого в городе не знает, но зачем-то исподволь собирает сведения о местном богаче Бертольдо Адимари. Пьетро подозвал служанку и заказал новую кружку. Когда он сдул с нее пену, лесничий поднялся из-за стола, достал приличных размеров кожаный кошель, извлек наружу золотой и бросил на столешницу. ДваНожа метнул в сторону лесничего быстрый взгляд. Кошель был полон.

Приказ Уберто ди Ареццо не спускать с пленницы глаз здоровяк Рицо был намерен исполнить буквально. Даже облегчаться Гйол приходилось в его присутствии. На ночь Рицо накрепко привязал йолну к скамье, а сам улегся на постель Антонии, перетащив ее к порогу. Пробудившись поутру, он позволил Гйол пройтись по комнате и напиться воды из стоящей в углу бочки, затем велел приготовить пищу для них обоих. Гйол безропотно повиновалась. Ей оставалось теперь только ждать.

– Рицо, – раздался вдруг жалобный голос от двери, заставивший обернуться и Гйол, и самого Рицо. – Ты совсем забыл обо мне.

Гйол узнала топчущуюся в дверях Марию, дочь сумасшедшей Тессы.

Тесса родилась безумной, но с детства отличалась яркой, бросающейся в глаза красотой. Порой находились люди, не гнушавшиеся затащить сумасшедшую девку на сеновал, однако из дюжины рожденных Тессой младенцев выжила лишь одна Мария. Красотой она пошла в мать, но всякий в деревне знал, что за пару монет или серебряную безделушку Мария не откажется провести пару часов наедине с мужчиной.

– Разве тебе было плохо со мной? – плаксивым голосом спросила Мария.

– Что ты, – забормотал Рицо, смущенно оглянувшись на Гйол, – совсем не плохо.

– Что же ты не пришел этой ночью, как обещал? Я же сказала: денег не надо, с тобой мне хорошо и так.

– Не смог, – признался Рицо, – хозяин велел не спускать с этой женщины глаз.

– С Антонии? – удивилась Мария. – С чего бы это вдруг?

– Сам не знаю, – пожал плечами Рицо, – то ли она кого-то прикончила, то ли хозяину, когда хотел, не далась.

Мария рассмеялась. Мысль о том, что вдова, пользующаяся репутацией порядочной женщины и глядевшая свысока на сельскую шлюху, теперь оказалась в столь бедственном положении, была крайне приятна.

– Велел не спускать глаз, говоришь? – усмехнулась Мария. – Ну, так мы и не будем их спускать. Что скажешь? – Она шагнула к растерянному Рицо, обняла его правой рукой за шею, а левой медленно провела вдоль паха.

– Ты что, – Рицо покраснел и затоптался на месте. – А если она сбежит? Хозяин с меня шкуру спустит.

– А ты ее свяжи, – усмехнулась Мария.

Ее рука тем временем нашла то, что искала. Дыхание Рицо заметно участилось.

– Связать? – переспросил он. – И то верно. Погоди, сейчас веревку возьму.

Связанную Гйол усадили на пол, прислонив спиной к стене возле очага, в котором все еще горел огонь.

– Смотри, Антония, что мы сейчас будем делать, – наклонилась Мария к самому уху Гйол. – Точь-в-точь, как с твоим покойником мужем, – отстранившись, Мария расхохоталась.

Гйол не ответила. Будь на ее месте настоящая Антония, это действительно оказалось бы унижением. Гйол же было лишь немного противно смотреть на тяжело дышащие совокупляющиеся тела. Мария продолжала смеяться, потом смех ее стал резким, отрывистым, а затем она вдруг громко и протяжно взвыла, и перепуганный Рицо судорожно зажал ей ладонью рот. Гйол поморщилась – собачьи соития были гораздо эстетичнее.

Люди, наконец, перестали елозить по полу. С минуту они лежали неподвижно, потом Рицо, отдуваясь, уселся.

– По нужде бы сходить, – прокряхтел он.

– Ступай, – Мария перевернулась на спину. – За этой я присмотрю. Куда она денется, связанная?

– И то верно.

Едва Рицо убрался за дверь, Мария проворно вскочила на ноги.

– Ну, соседушка, – шагнула она к Гйол, – как это тебе понравилось? Небось перемывать мне косточки тебе больше по нраву?

Гйол подняла на Марию взгляд.

– Отчего же, – спокойно сказала йолна. – У тебя неплохо вышло. Визжала, как вонючая недорезанная свинья.

– Ах ты, сучка!

Мария подалась к Гйол и с маху попыталась ударить ее в лицо. В следующий миг йолна выгнулась и перехватила руку.

Еще через несколько минут Гйол отпихнула от себя свое прежнее тело, отпрянула и уселась на скамью.

Рицо появился минутой позже, и Гйол возблагодарила Судьбу за то, что успела завершить смену тела вовремя. Рицо прикрыл за собой дверь, огляделся и внезапно резко изменился в лице. Гйол вскочила. В спешке она и не заметила, что отшвырнула тело Антонии в горящий в очаге огонь. Теперь оно лежало на боку, глядя на Рицо мертвыми глазами. Волосы уже занялись, в доме запахло паленым.

– Что… что… – заикаясь, проговорил Рицо. Он метнулся к Гйол, резко рванул ее к себе и ухватил за горло. – Ты что с ней сделала, дрянь?!

– Ничего, клянусь тебе, ничего, – захрипела Гйол.

Она подумала, как глупо будет умереть сейчас, когда спасение так близко. Однако умереть ей оказалось не суждено – внезапно Рицо оттолкнул Гйол от себя так, что она отлетела к стене.

– Убирайся, – рявкнул он. – Пошла вон, потаскуха!

– Что? – не поверила своему счастью Гйол.

– Вон! И запомни – тебя здесь не было, эта баба сдохла сама, ясно тебе? Если скажешь кому, что была здесь, я тебя собственными руками удавлю!

Гйол закивала и попятилась к двери. Уже выскакивая из дома наружу, она увидела, как Рицо потащил тело из огня.

Пьетро отставил в сторону кружку и громко рыгнул. Лесничий двинулся из таверны на выход. ДваНожа подождал, пока хозяин угодливо распахнет перед гостем дверь, затем поднялся и шатающейся походкой пьяного зашаркал вслед. По пути он снес пару стульев и, споткнувшись, едва не опрокинул дубовый стол. Под неодобрительные взгляды посетителей ДваНожа добрался до входной двери, с трудом справился с ней и вывалился на крыльцо.

Не успела дверь захлопнуться, как Пьетро стремительно нырнул в темноту и, бесшумно ступая, стал красться вдоль домов, догоняя удаляющегося лесничего. Тот явно направлялся к постоялому двору, что отстоял от таверны на квартал, а значит, путь его наверняка должен был пройти по темному, узкому и кривому переулку. Пьетро слился с чернотой ночи и заскользил за будущей жертвой.

Минуту спустя лесничий свернул в переулок. Пьетро выдернул из-за голенища метательный нож и ускорил шаг, затем побежал. Завернув за угол, он увидел спину жертвы в десяти шагах впереди. Широко размахнувшись, Пьетро метнул нож, рванулся за ним вслед и настиг лесничего в тот момент, когда его тело грузно рухнуло оземь. Пьетро, с ходу упав на колени, выхватил боевой клинок и с силой всадил его лежащему в левый бок.

Удар под лопатку и пронзившая тело кинжальная боль швырнули Йиргема на землю. Сознания он не потерял, но за первым ударом последовал второй. Еще более сильная боль захлестнула йолна, и вместе с ней нахлынул страх. Убийца, вскочив с колен, нанес Йиргему удар ногой в лицо, носком сапога перевернул его на живот и сейчас лихорадочно шарил по карманам.

Отчаянным усилием воли Йиргем подавил страх. Раны были смертельными. Как же не хотелось так обидно и глупо умирать, не ради даже семьи или расы, а из-за лютой злобы и постыдной алчности людей. И было вдвойне обидно и больно оттого, что за его смертью наверняка последует гибель Гйол.

Собрав воедино последние остатки сил, йолн рванулся из рук грабителя и, изнемогая от нестерпимой боли, заставил себя перевернуться на спину. Краем глаза он увидел метнувшуюся к его горлу руку с ножом и в последнем, опустошающем тело усилии перехватил ее запястье.

Йиргем не знал, как долго длился дейгре́н. Несколько раз он думал, что умирает, – сознание ускользало, так и не завершив переход. В полузабытьи Йиргем слышал крик, но не мог понять, кричит ли от боли старое тело, не желая его отпускать, или новое, сопротивляясь вторжению.

Когда дейгре́н, наконец, завершился, Йиргем с трудом поднялся и склонился над лежащим на боку покинутым телом лесничего. Рывком выдернул нож, вонзившийся между лопаток по рукоять. Кошель, на который польстился убийца, отлетел в сторону. Йиргем потянулся поднять его, но не успел – переулок внезапно наполнился конским топотом, и стало светло от факелов. Йиргем резко выпрямился – на него во весь опор несся отряд ночной стражи.

– Ага, знакомая рожа, – крикнул начальник стражи, осадив коня в двух шагах от йолна. – Попался, висельник! На этот раз, клянусь всеми святыми, мы тебя вздернем. А ну, ребята, вяжите его!

Йиргем не знал, сколько времени он просидел в каменном мешке принадлежащей графу Гвиди тюрьмы в ожидании суда и казни. Пищу ему бросали через решетку, намертво перекрывающую мешок сверху. Сначала йолн считал дни, потом сбился. Когда, наконец, сверху сбросили веревочную лестницу и велели вылезать, Йиргему казалось, что он промаялся в заточении не менее года. Правдой это, разумеется, быть не могло – так долго кормить убийцу граф Гвиди наверняка бы не стал.

Йолн бежал из тюрьмы в теле имевшего неосторожность остаться с ним наедине брадобрея. Ему пришлось тем же днем сменить еще несколько тел, прежде чем он вырвался из города и добрался до леса. Судя по начинающим желтеть листьям, Йиргем провел в тюрьме не меньше четырех месяцев. На следующий день он вернулся к дому лесничего, в котором жил прежде. Дом был занят новым жильцом, и Йиргем, отбросив осторожность, отправился в Сухой Бук. Он не знал даже, кому принадлежало раньше тело, которое сейчас занимал, и ему это было безразлично. Он шел к Гйол, он должен был найти ее или хотя бы найти ее след, чтобы продолжать поиски.

Вечером Йиргем покинул деревню. В трактире, где йолн назвался флорентийским родственником Антонии, он узнал, что его двоюродная племянница, находясь наедине с охранником, упала, ударилась головой об очаг и умерла на месте. Уберто ди Ареццо исчез из Сухого Буга на следующий же день. Два года спустя Йиргем выследил ди Ареццо в Вероне, среди бела дня ударом меча развалил его пополам и, воспользовавшись суматохой, бежал. Он знал, что Гйол это не воскресит.