– Пойдём, парень. – Иоганн Цвайберг взял Курта за локоть и повёл от дома в глубь острова, к вырубке. – Поговорим с глазу на глаз.

Они уселись друг напротив друга на некорчёванные сосновые пни. Курт огляделся. Под лучами с каждым днём поднимающегося всё выше Сола снег стремительно таял, образуя проталины, истекающие многочисленными юркими ручейками. На ветвях кривых, с зеленовато-белёсыми стволами деревьев уже начали набухать почки. На острове вовсю готовились к празднику весны, который справляли в последний день марта. В этот день Цвайберги собирались выдавать замуж Эльзу – через неделю после ярмарки на Мюнхен в запряжённых собаками санях прикатили сваты. Зажиточная семья и с достатком, понял Курт, разглядывая гостей: содержать псов могли позволить себе лишь немногие, живущие на самых плодородных или богатых ископаемыми островах. После длившейся двое суток попойки Иоганн с Клаусом Абертом, отцом жениха, ударили по рукам. Младший сын Аберта, тощий, с холодным рыбьим лицом Арнольд, церемонно надел Эльзе на палец кольцо из отливающего рыжим металла. Это было золото, товар чрезвычайно редкий, добываемый на дальних островах и ценящийся на ярмарках чуть ли не дороже всего прочего. По словам Клауса, за два колечка пришлось отдать большую часть летнего урожая.

– А второе где же? – выслушав, как Аберты торговались за кольца, спросил Курт.

Ему никто не ответил, а старший брат, сухощавый жилистый Хельмут, одарил нехорошим взглядом и сразу отвёл глаза.

– Хельмут сватался ко мне, – шепнула Курту Габриэла на следующий день, едва сани унесли семейство Абертов прочь. – Отец бранился вчера, когда я отказалась, пришлось рассказать ему всё.

– Что это «всё»? – изумился Курт.

– Что я люблю тебя.

Курт стиснул зубы с досады. С каждым днём отказывать Габриэле становилось всё труднее. И сопротивляться желанию – тоже. Вскоре Курт уже сам перестал понимать, почему он, насилуя собственную природу, старается избегать девушки…

– Вот что, парень. – Иоганн Цвайберг прищурился на зависший над дальними островами диск Сола. – Ты уж решай что-то. Лёд скоро вскроется, а остров, что нашла моя дочка, хорош. Отличный остров, парень, и отсюда неподалёку. Хочешь, забирай Габби, дом мы вам отстроим, и живите с миром. А не хочешь… – Иоганн прервался, сплюнул на землю. – Тогда лучше поищи себе другую семью. Я не к тому, что ты нам не пришёлся – наоборот, я за тебя дочь отдам с радостью. Но не годится жить вам под одной крышей, если она тебе не мила. Думаю, ты и сам это понимаешь.

Курт кивнул: он понимал. Остаться, жениться на Габби, завести детей и жить здесь в любви и довольстве было бы поступком правильным. Тем более правильным, что девушка ему нравилась, а он нравился ей. Габби наверняка стала бы ему хорошей женой, заботливой и верной. К тому же та, другая, оставшаяся в зиме, неизвестно, жива ли. А если жива, то не станет его ждать, наверняка считая погибшим. Но даже если жива и даже если ждёт, она недостижима – отправиться на материк одному – верная смерть.

И всё же решиться Курт не мог. Несмотря на то, что знал – с совестью он справится и изводить себя позором не станет. Несмотря на то что выбора никакого не было. Несмотря ни на что.

– Дай мне срок, Иоганн, – попросил, уставившись в землю, Курт. – Для меня честью будет породниться с тобой. Но я…

– Хорошо, – прервал Цвайберг. – Жизнь непростая штука, парень. Я понимаю, мы не всегда делаем то, что хотим. Срок до конца лета тебя устроит?

– Устроит, – Курт благодарно улыбнулся. – Даже до майской ярмарки.

Праздник весны отгуляли на славу, на следующий день Аберты увезли Эльзу, и Габриэла с Лизхен до вечера проревели, запершись в опустевшей девичьей спальне. Ещё через день вскрылся лёд, и Иоганн сказал, что не сегодня завтра у берега появятся голубые моржи, и начнётся сезон охоты.

Вместо моржей, однако, у берега появилась лодка под парусом. Ловко обогнув Мюнхен с севера, она стремительно развернулась, влетела в тихую, образованную длинной косой заводь и ткнулась носом в береговой песок.

– Не разгляжу, кто такие, – приложив руку козырьком ко лбу, проворчал Иоганн Цвайберг. – Лихие, должен сказать, парни: выйти в такое время в протоки под парусом – хороший шанс сломать себе шеи.

Курт, стоявший рядом с Иоганном на крыльце, вдруг сорвался с места и побежал. Пронёсся мимо домов Бурмейстеров и Фрезенбургов, перескочил через узкий извилистый ручей и со всех ног помчался к берегу. Долговязый курносый парень выскочил из лодки на песок и бросился Курту навстречу. Они обнялись, потом настала очередь обниматься со вторым, плечистым и коренастым. Курт расцеловался в обе щёки с обоими по декабрьскому обычаю.

– Откуда вы, Глеб? – отдышавшись, спросил Курт по-июльски. – Не представляешь, как я рад тебя видеть. И тебя тоже, Иван.

– И мы рады, – за обоих ответил Глеб. – Мы зимовали на острове названием Саратов, это в полутора сутках отсюда к северу, если под парусом. Добрались до него тогда чудом. Пётр погиб в пути, а мы вдвоём уцелели.

– Фрол тоже погиб, – глухо сказал Курт.

– Мы знаем, – кивнул Иван. – Этот шелудивый пёс рассказал.

– Какой пёс? – не понял Курт.

– Твой напарник – Илья, трус хренов. Хорошо хоть, показал, где тебя искать. Собирайся, Курт, мы приплыли сюда за тобой. Еда и фляги с водой в лодке. Переночуем на каком-нибудь острове, а завтра с утра рванём. Если повезёт… – Иван осёкся. – Постой, а может, ты тоже, как и он?

– Нет, – горячечно выдохнул Курт. – Я с вами. Спасибо, что не забыли про меня. Дайте мне полчаса, собраться и попрощаться с людьми.

– Я не сомневался в тебе, дружище. – Глеб хлопнул Курта по плечу. – Собирайся скорее, мы ждём.

– Уходишь. – Голос у Габриэлы дрожал. Она не плакала, лишь стояла, привалившись к дверному косяку, и отрешённо смотрела не на Курта, а куда-то в сторону. – Оставляешь меня ради давно забывшей тебя женщины. Может быть, ради мёртвой.

– Прекрати. – Курт едва не физически ощущал, как слова её терзают его, корёжат, достают до нутра – и ранят особенно глубоко, потому что правдивы. – Прошу тебя, прекрати, – повторил Курт. – Я не могу иначе. Не могу остаться с тобой и предать друзей.

– А меня предать, значит, можно?

– Это разные вещи, Габби. Мне… мне не объяснить, почему разные.

– Она красивее меня? Лучше? Добрее?

Курт поперхнулся воздухом. До этой минуты о Снежане Габриэла не говорила. Ни разу, деликатно обходя вопрос стороной.

– Она моя жена.

– «Жена», – повторила Габриэла с горечью. – Чужачка, которую ты знаешь меньше, чем меня. Грубая, наверняка жестокая, злобная. Стрелявшая в живых людей. И убивавшая их, наверно.

– Прости. Мне пора.

– Постой. – Габриэла метнулась в спальню и через пару мгновений выскочила оттуда с шубкой в руках – иссиня-чёрной с золотыми подпалинами, той самой, что Курт выменял на фамильный портсигар. – Забирай! – крикнула она и швырнула шубку ему в руки. – Отдашь ей. Ну! Забирай же и уходи!

Ошарашенный, Курт выбрался на крыльцо. У дверей хлева, обняв за плечи навзрыд плачущую Лизхен, стоял и смотрел на него Иоганн Цвайберг.

– Простите меня, – выдавил из себя Курт.

Иоганн не ответил. Пару мгновений постоял, застыв, на пороге, потом махнул рукой, подтолкнул жену и вслед за ней скрылся в хлеву.

На неверных ногах Курт двинулся к берегу. На полпути остановился. Ещё не поздно перерешить, метались в голове отчаянные, сумбурные мысли. Он не простит себе, если останется. А простит ли, если уйдёт?

Курт оглянулся. Габриэла, замерев на крыльце, смотрела ему вслед. Нарядная, чёрная с золотом шубка жгла, казалось, ладони.

Глядя себе под ноги, Курт побрёл к берегу. Механически принял протянутую Глебом руку, переступил через лодочный борт и тяжело опустился на банку. Иван веслом оттолкнулся от берега, лодка сдвинулась с места и стала сползать в воду.

– Ты как, Курт? – через плечо бросил Глеб. – Что-то ты на себя не похож.

– Спасибо, я в порядке.

– Ладно, садись за вёсла, дружище.

Курт пересел на гребную банку, обхватил ладонями весельные рукоятки. Взмахнул раз, другой – лодка оторвалась от берега.

– Ку-у-у-урт!

Габриэла, разметав вороные волосы на ветру, бежала от дома к берегу.

– Кто такая? – нахмурился Глеб.

Курт не ответил. Он бросил вёсла и оцепенело смотрел на приближающуюся к ним девушку.

– Я буду ждать, – крикнула Габриэла вслед медленно удаляющейся от берега лодке. – Слышишь? Возвращайся, когда захочешь, я буду ждать тебя!

До заката Нце, петляя между островами, двигались на юг. В широких протоках под парусом, в узких – на вёслах. Обжитые места вскоре закончились, и теперь лодка скользила вдоль обрывистых, покрытых скудной растительностью, а то и вовсе голых, каменистых островных берегов.

Когда Нце коснулся нижней кромкой западного горизонта, Глеб велел присматривать место для стоянки. Найти его оказалось непросто – выросшие из воды утёсы стояли здесь чуть ли не отвесно. Ровную площадку удалось обнаружить, лишь когда Нце уже закатился. К ней вела узкая бурная протока, и лодку изрядно побросало на волнах, прежде чем причалили. Остров был небольшой и сплошь покрытый непролазным колючим кустарником, с которым пришлось повоевать, расплатившись за победу исколотыми конечностями.

Горел, впрочем, поваленный кустарник отменно, и вскоре в десятке метров от берега запылал костёр.

Наскоро перекусили, и Глеб принялся рассказывать. Когда лодочники по приказу покойного Фрола разделились, они втроём двинулись на северо-восток. Поначалу передвигались ходко, но затем путь преградила сплошная гряда торосов, и идти дальше стало невозможно. Переночевав на льду, повернули обратно и уже почти добрались до лодок, когда произошла катастрофа. Лёд в сотне метров впереди неожиданно раскололся, разошёлся трещинами. Одна из них пробежала прямо через то место, куда оттащили лодки, и враз затянула под лёд и их, и оставшуюся при них троицу декабритов.

– Ребята погибли, считай, на наших глазах, – со злостью сказал Глеб. – Вернись мы на пять минут раньше, тоже бы… – Он махнул рукой.

После случившегося несчастья у них остался всего один путь – в глубь архипелага. На северо-восток дороги не было, поэтому решили взять западнее и трое суток брели, пробираясь меж торосов, пока на утро четвёртых Пётр не сломал ногу.

Ещё сутки Глеб с Иваном по очереди тащили, надрываясь, Петра на себе. Тот просил его бросить, умолял, и оба понимали, что идти дальше без него – единственный шанс на жизнь.

– Ночью он покончил с собой, пока мы спали, – угрюмо сказал Иван. – Так, как это делают не желающие больше жить январиты. Зарезался, вспорол себе живот: тихо сделал, без звука, мы с Глебом даже не проснулись.

Похоронив товарища во льдах, двинулись дальше и шли ещё трое суток, пока не увидели санную колею. Она и привела к людям, которые жили на острове названием Краков и говорили на языке, похожем на декабрьский, хотя понять его было и нелегко.

– Они называли себя поляками, – сообщил Глеб. – Прекрасные, весёлые и добрые люди, приняли нас как своих. Мы прожили у них с неделю, отогревались, отъедались и пили польскую водку, зубровку. Затем Тадеуш, главный на том острове, велел собирать нас в дорогу, когда мы отказались остаться. Так что поблуждали ещё с неделю, пока не добрались до русских островов.

– Много их? – спросил Курт.

– Уйма. Смоленск, Новороссийск, – принялся загибать пальцы Глеб. – Санкт-Петербург, Томск, Саратов… Думаю, всего больше сотни. А ещё, наверное, столько же пригодны для заселения, но стоят пока необжитые, только их надо искать.

– У немцев то же самое, – кивнул Курт. – Я думаю, на архипелаге хватит места, чтобы расселить весь декабрь. А может быть, хватит и для нескольких месяцев.

Глеб с Иваном переглянулись.

– Было бы кого расселять, – буркнул Иван. – Знать бы – протянули бы ещё круг, построили бы флотилию, и… А так…

Помолчали. Жив ли ещё кто-нибудь в декабре, им было неведомо.

– Ладно, – подытожил Глеб. – Давайте укладываться. Завтра встанем пораньше и тронемся. Надо спешить.

Курт долго не мог заснуть. Закутавшись в прихваченную Глебом голубую с чёрным моржовую шкуру, он вспоминал людей, которых успел потерять за эти страшные последние полтора года. Мать с отцом, потом брат Отто, Адольф Хайнеке, за ним Фрол… Удивительно, что сам он ещё жив. Впрочем, это, видимо, ненадолго. Даже если они доберутся до материка, то куда высадятся? Шансы попасть на территорию зимы небольшие, да и есть ли она ещё, территория зимы. А занести их может куда угодно. В тот же апрель, например, где расстреляют без лишних церемоний.

Курт перевернулся на другой бок. Снежана… Он зажмурился и попытался представить себе её. Образ жены ускользал, расплывался, словно разъедаемый болотным маревом. Жива ли она. А если даже жива, встретятся ли они. А если встретятся, успеют ли уплыть с проклятого материка. А если успеют, доберутся ли до архипелага. «Слишком много их, этих «если», – подумал Курт. Каждое из них, само по себе, вполне вероятно, а сложенные вместе… К тому же надо не складывать, а умножать – Курт попытался вспомнить курс математики в кочевой школе. Вероятности событий перемножаются, тогда в результате получается общая вероятность. Только что тут перемножать…

Забылся Курт лишь под утро, и снилась ему Габриэла, голосом Снежаны говорившая: «Те, в чьих руках было оружие, захватили власть и подавили сопротивление. Они создали учение о боге и двенадцати месяцах. Слепили вместе Ветхий и Новый Заветы, перекроили их, переврали и приспособили под себя». Курт спорил во сне, спорил яростно с ними обеими. «На двенадцать месяцев Землю разделил Бог», – втолковывал он. «Твой бог – ложный, еретический. Это никакой не бог, а глупец и негодник», – голосом Снежаны со смехом язвила Габриэла. Или Снежана голосом Габриэлы, Курт не мог разобрать.

Разбудил его Иван за час до восхода Нце. Наскоро позавтракав всухомятку, все втроём погрузились в лодку и двинулись дальше, держа курс на юг.

Границы архипелага достигли на вторые сутки, к полудню. Цепь островов заканчивалась здесь, и лёд у их берегов уже почти сошёл.

– Причаливаем, – велел Глеб. – Будем ждать попутного ветра.

– А может, на вёслах? – нерешительно предложил Курт. – Кто знает, сколько мы его тут прождём.

– На вёслах не дойдём. Любой мало-мальский шторм, и мы покойники. Да сгодится даже встречный ветер – унесёт неведомо куда. Будем ждать попутного и надеяться, что он не переменится хотя бы сутки.

Им повезло. Ветер задул с севера на следующую же ночь, к утру он окреп, усилился, и Глеб велел отчаливать и ставить парус.

– С богом, – выдохнул Иван, оттолкнув лодку от берега.

Курт снизу вверх уставился на него.

– Бога нет, – сказал он. – Или ты что же, стал в него верить?

– Стал, – твёрдо ответил Иван. – На Саратове была православная церковь. Отец Владимир обратил нас с Глебом в истинную веру и месяц назад крестил.

Глеб кивнул, подтверждая.

Опешивший Курт отпустил вёсла, те возмущённо шлёпнули лопастями по воде. Теория мироздания рушилась у Курта на глазах. Декабриты обрели веру, а он… Курт стиснул зубы. Он изверился.

Попутный ветер гнал лодку на юг почти сутки, а на исходе их начал слабеть. Часа два Глеб ещё ловил парусом стихающие порывы, потом наступил штиль, и Курт с Иваном сели на вёсла. Вдвоём гребли навстречу зависшему на юге Солу час, выкладываясь, не давая себе ни малейшей передышки. Потом Курта подменил Глеб, а ещё через час Курт вернулся на банку, давая отдых Ивану.

В таком режиме гребли ещё сутки, к их концу вымотались все трое, натруженные руки едва удерживали вёсла, и лодка снизила ход. А потом с юга стал задувать порывистый ветер, и спокойное до сих пор море пробудилось и погнало навстречу волну. Теперь судёнышко еле двигалось, силы гребцов едва хватало на борьбу со стихией.

– Всё, – выдохнул в спину Курту Глеб. – Теперь всё.

В этот момент сидящий на носу лодки Иван крикнул «Земля!». Он прыгнул на банку к Курту, потеснил того и схватил весло. Теперь они гребли, надрывая жилы, втроём, в каждый взмах вёсел вкладывая всё, что в них было, и отдавая это «всё» без остатка.

Курт не знал, сколько продолжалась гонка. Взмах, рывок, снова взмах, ещё рывок и ещё! Ветер хлестал в лицо, с юга надвигались, клубясь, зловещие бурые тучи, ярились рассекаемые лодочным носом волны, а трое гребцов отчаянно гнали и гнали лодку к материку.

– Ещё! – хрипел, терзая океан весельными лопастями, Глеб. – Ещё, парни! Ещё, немного оста…

Он не договорил, слова заглушил внезапно раздавшийся прямо по ходу и обрушившийся на них чудовищный грохот. За ним пришёл свет, яркий, ослепительный, словно из чрева земли, к которой они стремились, родился второй Сол. А потом поднялся в воздух и устремился в небо огромный металлический стержень. Прочертив огненную полосу, он пробил тучи и скрылся из виду, а вслед за ним исчез грохот, и наступила тишина.

– Что это было?! – с перекошенным от ужаса лицом обернулся к Курту Иван. Он бросил весло, руки у него ходили ходуном, и брызги пота летели с лица.

– Я, к-кажется, знаю, – запинаясь, ответил Курт. – У н-нас в кочевье ходили слухи, что в лето п-приземляются корабли из других миров. Т-только им мало кто верил.

– Не может быть! – Иван рукавом утёр со лба пот. – Нас не могло отнести в лето.

– Тогда не знаю.

– На вёсла! – приказал с задней банки очухавшийся Глеб. – Корабль или не корабль, выхода нет. Курс на место взлёта, и вперёд, иначе нас унесёт в море!

Курт не помнил, как добрались до берега и что было потом. В памяти отложились лишь удивлённые голоса, кричащие что-то на декабрьском, а потом смертельная усталость и двое бессонных суток навалились на него, одолели и вышибли сознание.

Очнувшись, Курт некоторое время лежал недвижно, бессмысленным взглядом упёршись в перекрытый брёвнами земляной потолок. Затем опустил глаза и увидел сидящего на соседнем топчане и похрапывающего в бороду Медведя.

Курт вскинулся, его немедленно прострелило болью. Подавив стон, он осторожно сел, спустил ноги на пол и огляделся. На грубо сколоченном деревянном столе чадила свеча, тускло освещая тесную, с низким потолком землянку. Кроме них с Медведем, в ней никого не было. Курт опасливо поднялся на ноги.

– Медведь, – позвал он.

Тот разлепил глаза, вскочил, приложился макушкой о потолок, выругался и, протянув руки, облапил Курта и заколотил по спине.

– Насилу дождался, пока ты проснёшься, – сообщил Медведь, отдуваясь. – Ну, садись, рассказывай. Мы же вас тут давно уже похоронили. А вы, оказывается…

– Где Снежана? – перебил Курт.

– Снежана… – Медведь помрачнел лицом. – Она, как бы это сказать…

– Она жива? – У Курта похолодело в груди.

– Живёхонька. Знаешь что, давай ты расскажешь, что и как, а потом вернёмся к Снежане. Не беспокойся, с ней всё в порядке.

– А война?

– Война только началась. Всё расскажу, но чуть позже, давай первым ты.

С полчаса Курт, сбиваясь и жестикулируя, рассказывал про архипелаг. О том, что там живут люди, и про множество необжитых островов. О том, что никакой войны там нет, и никто не тащится пожизненно по Великому Кругу. О том, что надо срочно строить флотилию и плыть туда без оглядки на всё остальное.

– Спроси Глеба, – горячечно убеждал Курт. – Или Ивана, они подтвердят.

Медведь задумчиво почесал в макушке.

– «Флотилию», – повторил он. – Они уже подтвердили. Но понимаешь, тут такие дела, что…

– Какие дела? И где, наконец, моя жена?

– Понимаешь, у нас реальные шансы выиграть эту войну. Если только…

– Медведь, – прервал Курт. – Я уже понял, что ты готовишь меня к скверной новости. Говори, я стерплю.

– Что ж. – Медведь насупился, пристально посмотрел Курту в лицо. – Мы ведь тебя, считай, похоронили, – вздохнул он. – Не думаю, что Снежана вернётся к тебе, парень. Да и если даже захочет вернуться, ты её, вероятно, не примешь. Ты прости её – войну мы можем выиграть во многом благодаря ей.

Курт медленно опустился на топчан. Медведь ещё говорил что-то, он не слушал. «Какой же я идиот, – с горечью думал Курт. – Недоумок, глупец, олух. Ушёл от людей, которые отнеслись ко мне как к сыну. От девушки, которая любила меня. Бросил её, бросил всё, рисковал собой, чудом добрался до цели и всё ради того, чтобы услышать то, что услышал». Война… Медведь даже думать не стал о переселении, он мечтает лишь выиграть эту проклятую войну.

– Что с войной? – не поднимая глаз, спросил Курт.

– Ты что же, не слышал, что я тебе говорил? – удивился Медведь. – Нас атакуют с обеих сторон. Мы держимся, а февралитам солоно приходится. Сегодня ночью мы перебрасываем две тысячи добровольцев на восток. Там жарко, парень, а нам надо продержаться на обоих фронтах. Несколько суток продержаться, пока они не вернутся.

– Кто «они»?

– Снежана со своим торговцем. Он…

Медведь осёкся и замолчал. Курт, не отрывая от земляного пола глаз, чувствовал на себе его сочувственный взгляд. Курт сглотнул слюну.

– Продолжай, – тихо попросил он.

– Торговец поставит оружие, две тысячи стволов ручного, станковые пулемёты и артиллерию. И ещё кое-что, если это то, о чём я слыхал от деда, то победа у нас в кармане. Ты только представь – мы сметём их, раздавим, огнём выжжем летнюю дрянь. На плечах уцелевших ворвёмся в лето, низложим правительство дармоедов и поставим своё. Не будет больше угнетения, не будет жалкого существования впроголодь. С другими мирами станем торговать мы, и цены назначать будем мы. Посмотрим, как эти ублюдки почувствуют себя в нашей шкуре. Мы…

– Постой! – Курт ужаснулся. Он внезапно понял, что всё, всё что было, и смерть близких, и измена Снежаны, и его благородно-идиотский поступок, всё отошло на второй план перед тем, что он сейчас услышал. – Ты что же, хочешь сказать, вы, если выиграете войну, не остановите круг? А как же то, что вы со Снежаной втолковывали мне? Я наизусть помню её слова: «У нас лишь одна надежда – остановиться, прекратить, прервать бесконечную гонку по кругу». Я верил в это. А теперь! Что же теперь?

– А теперь изменились обстоятельства, – ответил Медведь жёстко. – Теперь пускай жирные июльские свиньи думают, как скинуть ярмо и не подохнуть с голоду на откочёвке. Это занятие как раз по ним, ты не находишь? Ладно, парень. Нце скоро взойдёт, и начнётся атака. Как только её отобьём, будет переформирование, и добровольцы уйдут на восток. Мы с тобой в их числе. А сейчас пойдём, парень, нас ждут на позициях.

– Медведь. – Курт поднялся, теперь он глядел на бородача в упор. – Это тебя ждут на позициях. Выигрывать войны нужно тебе. Тебе и твоим людям. Мне – нет. Я свою войну проиграл.

Курт повернулся и двинулся на выход. Выбрался из землянки наружу, тяжело ступая, побрёл куда глядели глаза. На востоке загрохотало – там начинался новый день войны и новая атака. Курт огляделся, прямо перед ним был полевой лазарет, женщины на носилках перетаскивали раненых. Курт подошёл ближе, долго стоял, разглядывая больничную суету и корёжась от доносящихся из лазаретных палаток вскриков и стонов. Ни одного ходячего мужчины он не заметил.

На западе грохнуло раз, другой, третий, затем разрывы пошли сплошной чередой. Курт, застыв, вслушивался в звуки канонады. Там, на позициях, сейчас готовились отразить атаку. Курт медленно побрёл навстречу разрывам. Ускорился. Затем побежал. На позиции он подоспел, когда артобстрел уже закончился. Там ему выдали винтовку, оставшуюся от убитого накануне январита, и отправили на передовую. Атака была вялой, нападающие рассыпались цепью, но, встреченные огнём, залегли и, постреляв, откатились назад. Подошли Глеб и Иван, хлопали Курта по плечу, неумело сочувствовали. Он отмалчивался или отвечал невпопад. Через час после заката Нце Курт с партией добровольцев ушёл на восток.