С тех пор как Хелене Штайнбрюк первой заговорила с Дакой и Сильванией Тепез, близнецам больше не казалось такой уж неприятной обузой ходить в школу имени Готхольда Эфраима Лессинга. Но всё равно дело оставалось достаточно противным. Сёстры каждый день смертельно уставали. Сильвания то и дело щипала себя за руку, чтобы не заснуть. Дака на перемене даже прокрадывалась тайком в спортзал, чтобы повисеть там вниз головой на брусьях и подремать. Однажды её храп испугал школьного завхоза Олафа Цехнера: он подумал, что в спортзал случайно забрёл какой-то дикий зверь, сбежавший из зоопарка.
Олаф Цехнер находил забавными многие вещи, которые других совсем не веселили. Он позаимствовал у госпожи Реннеберг её свисток для уроков физкультуры и свистнул прямо над ухом храпящей Даки. Та от испуга упала с брусьев. К счастью, завхоз обладал не только странным чувством юмора, но и изрядной силой и хорошей скоростью реакции. Он поймал Даку на лету, и она не успела удариться головой об пол.
Господин Грауп ещё не забыл историю с помидором и щелбаном. Чаще всего он просто игнорировал Сильванию, когда она поднимала руку, зато вызывал Даку как раз в тот момент, когда она мечтала и напевала себе под нос что-нибудь из Krypton Krax. Если Дака не знала ответа (то есть почти всегда), господин Грауп вздыхал и спрашивал Рафаэля Зигельмана. Тот знал все ответы.
Лукас Глёкнер ответов не знал никогда, но учителя его никогда и не вызывали. За исключением уроков музыки. Госпожа Буркхард любила по-мальчишечьи звонкий голос Лукаса и на каждом уроке пыталась уговорить его петь в школьном хоре. Лукас ненавидел свой тонкий голос. Он предпочёл бы говорить низким, громовым басом, как монстр. А монстров не зовут в школьный хор.
Людо Шварцер, напротив, говорил так тихо, будто в любой момент был готов раствориться в воздухе. Да и говорил он совсем мало (и чаще с самим собой). Он рыскал по коридорам школы, как пантера, движения его были одновременно мягкими и быстрыми. Он всегда появлялся неожиданно в том месте, где за секунду перед тем его не было и в помине. Можно было подумать, что он владеет телепортацией. По крайней мере, так казалось сёстрам-близнецам. Но ведь для этого он должен быть вампиром или полувампиром, а он им не был. Близняшки бы это сразу почуяли.
К счастью, была ещё Хелене Штайнбрюк. Дака и Сильвания сходились в том, что Хелене не только самая красивая и самая умная девочка в седьмом «Б», но ещё и самая интересная и крутая. Но было кое-что и весьма странное: у Хелене, несмотря ни на что, не было друзей. Она несомненно запросто могла бы найти того, кто с радостью таскал бы за ней школьную сумку или делился на перемене бутербродом. Но хотя Хелене, по мнению близняшек, была бы отличной подругой, она всегда оставалась сама по себе. Некоторые школьники её сторонились, некоторые учителя обращались с ней бережно, как с сырым яйцом. Может, причина в том, что от неё иногда пахло кладбищенской прелью? Или в том, что она ни с того ни с сего могла широко раскрыть глаза и таращиться в пустоту перед собой? Близняшки этого не знали. Казалось, Хелене окутана какой-то невидимой защитной оболочкой.
Дака и Сильвания пытались проникнуть внутрь этой защитной оболочки. Сёстры наперегонки боролись за дружбу Хелене. Дака при этом придерживалась советов бабушки Розы, а Сильвания – дедушки Густава. Но ни та ни другая не особенно-то преуспели в достижении цели.
На уроке истории Сильвания время от времени украдкой бросала взгляд в сторону Хелене. Однако та не сводила глаз с губ господина Граупа, как будто из его уст исходило пророчество. В конце концов Сильвания сдалась. Она тихо вздохнула и стала задумчиво играть своими наручными часами.
После смертельно опасного падения на уроке физкультуры Сильвания прилепила под часы несколько крошек родной земли. Но, несмотря на это, жила в постоянном страхе перед новым обмороком. Она не очень-то доверяла крошкам под часами. Не говоря уже о том, что цепочка с кулоном была гораздо шикарнее. Как только Сильвания чувствовала небольшую слабость, головокружение или начинала заговариваться, её охватывала паника. А вдруг это приближается следующий приступ? Девочке было ясно: следующая кома могла стать последней.
Вместе с Дакой она на всякий случай перевернула весь дом вверх дном в поисках цепочки. Они заглянули во все углы, под каждый шкаф, порылись в кошачьем лотке, даже в печи, в микроволновке и в барабане стиральной машины. Ничего не нашли. В школе они повесили на чёрной доске объявление. Но на него никто не отозвался. Может, оттого, что в качестве вознаграждения они пообещали фунт свежего мясного фарша. В Бистрине бы за такое вознаграждение все попадали на четвереньки и обыскали всю школу.
Сильвания смотрела сквозь господина Граупа и лишь вполуха услышала, что он попросил всех открыть учебники истории. Она пробежала глазами главу, потом достала почтовую открытку от бабушки Жежки, пришедшую вчера ночью по летуче-мышиной почте, и разглядывала её в бессчётный раз. На лицевой стороне открытки был изображён танцующий мужчина, растафарианские локоны которого разлетались вокруг него, как цепная карусель. На обороте бабушка Жежка написала неровным почерком (правда, матери Михая Тепеза было уже 25 445 лет):
Хой!Тирили,
Отдыхаю себе прекрасно на ямайском пляже от 13 533 лет брака. Нашла много друзей: Хуана, Эдди, Брюса, Баонти и Боба.ваша бабушка Жежка.
Должна заканчивать, Боб принёс мне коктейль «кровавый Ларри».
Сильвания обнюхала открытку. Она пахла солнцем, кремом от загара и ванильным табаком, которым бабушка Жежка набивала свою трубку. Сильвания на минутку закрыла глаза и попыталась представить себе бабушку на пляже Ямайки. Она что, зарывается там в песок от солнца? Или каждые полчаса просит Боба, Брюса или Хуана заново смазать её кремом от солнца? Или она вообще лежит на пляже в собственном гробу? Остаётся лишь надеяться, что «кровавый Ларри» не сделает её слишком шаловливой. На Ямайке вампир быстро может рассыпаться в пыль. Но бабушка Жежка была достаточно старой, чтобы следить за собой самостоятельно. Правда, и достаточно безумной, чтобы забыть о всякой осторожности.
Сильвания решила зачитать эту открытку вслух дедушке Гоболу. Он лежал на полочке в гостиной, в глиняной пепельнице. Во время отпуска в Греции он отравился чесноком, умер и распался в прах. Бабушка Жежка ничего не могла тогда сделать, кроме как собрать его прах в пепельницу. И хотя все 13 533 года супружества они только ругались, бабушка очень скорбела после его смерти. Может, потому, что ей больше не с кем было даже поругаться. 13 533 года – это долгое время. За такое время привыкаешь друг к другу.
Сильвания всё ещё была мысленно на Ямайке, когда прозвенел звонок. Однако уголком глаза она зафиксировала молниеносное движение сестры. Дака с громким шарканьем – трш! – отодвинула стул и была уже на полпути к первому ряду парт у окна, где сидела Хелене. Сильвания вскочила. Пять минут перемены между историей и географией она тоже хотела провести со своей, может статься (да наверняка, совершенно точно), будущей лучшей подругой. Сильвании пришлось крепко держать себя в узде, чтобы не нарушить радикальное правило номер один (не летать при свете дня) или номер шесть (не перемещаться в пространстве телепортацией).
Однако уже через пару шагов и Дака, и Сильвания остановились как вкопанные. Перед ними стоял шкаф. У шкафа были короткие каштановые волосы, крупный нос картошкой и маленькие, насмешливо посверкивающие глаза. У шкафа было имя. Его звали не «Билли» и не «Трэби», как называют шкафы в шведском мебельном магазине, а Лукас Глёкнер.
– А вот интересно, в Самогрязье тоже есть парикмахерские? – спросил он.
Дака простонала. Вот все последние дни именно так и было: в самый неподходящий момент появлялся Лукас и задавал неподобающие вопросы.
– Это называется не Самогрязье, а Семиградье, – прошипела Сильвания. – И конечно же, там у нас тоже есть парикмахерские.
– Тогда почему вы ни разу туда не сходили? – Он кивнул на голову Даки с причёской в виде морского ежа и засмеялся. Конечно, ему казалось, что он хохочет зловещим монстровским басом. Но Дака и Сильвания слышали, что он квохчет как курица.
Дака выгнула грудь колесом:
– А в Биндбурге есть бассейн?
Лукас вопросительно поднял брови:
– Конечно, и даже несколько.
– Тогда почему бы тебе не сунуть туда голову и не подождать, когда мимо будет проплывать рыбка, – вот ей и задавай свои дурацкие вопросы! – ответила Дака.
Лукас так и стоял, вопросительно подняв брови. Затем между его бровей пролегла мрачная складка.
– Э, вот это вот сейчас было не очень любезно с твоей стороны!
Дака и Сильвания больше не обращали внимания на Лукаса. Они бочком протиснулись мимо него – надо было пробраться к Хелене до того, как кончится перемена. Однако у стола Хелене стоял Рафаэль Зигельман. В последние дни это случалось часто.
Если Лукас был шкафом, то Рафаэля – самого высокого и самого худого в седьмом «Б» – можно было уподобить вешалке для одежды. У него были светлые волосы, а боковой пробор напоминал рифлёные стружки сливочного масла, какие подают к завтраку на шведском столе. Торопливо шагая по школьному коридору на урок, он слегка втягивал голову, а плечи его клонились вперёд, будто на них повисли невидимые тяжести. Но когда он здоровался с учителем, поднимал руку или шёл к доске, то запрокидывал голову вверх, плечи его распрямлялись, а масляные рифлёные стружки вились кольцами.
– Фумпс! – прошептала Дака. – А Рафаэлю-то чего надо от Хелене?
Сильвания пожала плечами:
– Просто хочет быть лучшим и у неё.
Рафаэль был лучший в математике, в немецком, в физике, химии, биологии, английском, географии и истории. Он был лучший в стильности, в записывании лекций, в ответах, в пунктуальности, в упорядоченности, в приветливости к учителям, в непереходе через улицу на красный свет, в прикрытии рта рукой, когда зеваешь, и в умении быть лучшим.
Сильвания печально смотрела в сторону Хелене:
– Ты думаешь, они уже лучшие друзья?
– Гумокс! – Дака не могла поверить, что Рафаэль был лучшим другом Хелене. Потому что в умении быть другом – в этом Дака была убеждена – Рафаэль не был лучшим. Дака широкими шагами направилась к Хелене. Сильвания последовала за ней.
Когда они подошли к первому ряду, прозвенел звонок на урок. Рафаэль повернулся, его рифлёные стружки масла на голове вздрогнули. Он коротко оглядел Даку и Сильванию, приподнял брови и сказал:
– Вы опоздали. Мне показалось, только что был звонок, – и ухмыльнулся.
– Да, тебе следовало бы скорее вернуться на место, – сказала Дака.
Рафаэль покосился на господина Граупа, который уже стоял перед классом, закатывая рукава своей синей рубашки. Потом он повернулся к Хелене:
– Итак, увидимся, как договорились, да?
Хелене кивнула.
Сильвания сглотнула. Хелене договорилась с Рафаэлем о встрече! А ведь должна была договориться с нею. У Даки было такое же чувство. У близняшек не было времени на долгие разговоры. Надо было действовать. Немедленно.
– Давай завтра вместе пойдём в кино на ужастик? – выпалила Сильвания.
– Ты хочешь пойти со мной завтра в кино на ужастик?
Сильвания кивнула, сияя так, будто на свете не было ничего лучше ужастиков. Притом что совсем не любила их. Точнее говоря, ей было очень страшно на таких фильмах. Но Хелене рассказывала Сильвании о том, что любит ужастики и непременно хочет посмотреть последний фильм, на который детей до шестнадцати лет не пускают. А Сильвания считала, что ради своей будущей лучшей подруги можно пойти и на жертвы.
– А потом просто зайдём ко мне, – предложила Дака. – Посидим в моей половине комнаты и поиграем с Карлхайнцем.
– Кто такой Карлхайнц?
– Это моя пиявка.
Хелене вздрогнула. Из-за пиявки Карлхайнца или из-за господина Граупа, который в этот самый момент громко стукнул по столу, – так и осталось неясным.
– Окей, – прошептала Хелене. – Обговорим всё после школы, по дороге домой.
Хелене удивлённо подняла брови:
Три девочки кивнули друг другу, и Дака с Сильванией прошмыгнули к своей парте под мрачным взглядом классного руководителя. Господин Грауп объявил, что будет сейчас говорить «на очень серьёзную тему», и настроил на стену проекцию по парниковому эффекту. Тема была серьёзная, да и сам господин Грауп был невесел. Несмотря на это, Дака и Сильвания почему-то улыбались. Почему? Потому что при одной мысли о возвращении домой вместе с Хелене в животе возникала приятная щекотка.