Меня вызвали в дирекцию Большого театра, там познакомили с руководящим товарищем из Московского Совета. Он попросил зайти к нему через неделю. В тот же день получила ордер на трехкомнатную отдельную квартиру. В скором времени привезли модную мебель, установили телефон.

Я на каждом шагу чувствовала его внимание, понимала, что он не отстанет до тех пор, пока не найдет лучшей замены. Устраивала ли меня такая перспектива? Сталину было 54 года, мне — 28. Разница огромная! Но могла ли я воспротивиться и восстать против его притязаний? Он был хозяином положения. В любую минуту по его прихоти могла наступить творческая и физическая смерть.

Прошел месяц. За это время он ни разу не появился в театре. В последнюю субботу, когда выходила из служебного подъезда, ко мне подошел шофер Василий Петрович.

— Если, В. А., вам надобно домой, можем отвезти и немного подождать.

Понравилась мне предупредительность шофера. Дома сняла грим, переоделась: я знала, что Сталин не любит декольтированные платья. Ради него надела туфли на низких каблуках.

Василий Петрович попросил меня сесть на заднее сиденье. Обратила внимание, что темные занавески на окнах были задернуты. Снова знакомая дача. Кругом стоит патриархальная тишина. Прислуживающие дядьки-роботы с бесцветными глазами помогли раздеться. Не заметила, как появился Сталин.

— Нам сказали, что вы, товарищ Давыдова, получили замечательную трехкомнатную квартиру.

— Огромное вам спасибо! Квартира действительно чудесная. И. В., я очень вас прошу, называйте меня тоже по имени отчеству.

Сталин побагровел:

— Запомните, Вера Александровна, нас нельзя перебивать и тем более учить, перечить, указывать. Мы достаточно хорошо знаем, как и с кем надо говорить.

Глаза его наливались злобой. Я была не рада, что так опрометчиво его перебила. Сталин, разозлившись, ушел, хлопнув дверью. Я остолбенела, не понимая и не зная, что мне делать, как дальше себя вести.

Через час всесильно-вельможный кавалер, готовый выполнить любую женскую прихоть, вошел в гостиную.

— Кушать хотите? — спросил он просто.

— Спасибо, я сыта, поужинала в театре. С удовольствием выпью чашечку кофе.

В спальне он проговорил, дымя трубкой:

— Хочу увидеть тебя голую при свете, не надо стесняться. Ты обязана мне во всем помогать. — Сталин аккуратно сложил свое белье. — Ну, что вы сидите, как истукан! Мы зря теряем драгоценное время.

— И. В., родной, разве с женщинами так разговаривают?

Сталин потушил свет, потом хрипло позвал. Я пошла на голос в кромешную тьму…

Он принес очищенные апельсины, груши, напитки, орешки, миндаль, вино, шоколад. Я ни к чему не притронулась. Вытянув ноги, отдыхала.

— Верочка, когда находитесь в гостях, не следует обижать хозяина, тем более кавказца.

Случайно на ночном столике увидела книгу профессора Фореля «Половой вопрос».

— Можете взять, — вяло проговорил И. В., — книга поучительная. Это наш подарок.

Я ни о чем era не спрашивала, знала, что придет время, когда он сам захочет рассказать о самом личном и сокровенном.

И. В. заснул. Мне тоже удалось задремать. Разбудило ласковое прикосновение его рук.

— На пути нашем не будет остановок и привалов, — сказал он, — мы идем дальше. Ты красивая, возбуждаешь, горячишь кавказскую кровь. Мне трудно сдерживать себя…

Утром он тихо встал. Ушел, не попрощавшись. Экономка-домоправительница ласково проговорила:

— В. А., вы очень хорошо сделали, что к нам приехали. Мы всегда рады людям. Я вот для вас завтрак приготовила: салатик, бифштексик из вырезки, картошечку поджарила, какао сварила. Все свеженькое, откушайте, не обессудьте, а то И. В. обидятся, подумают, что вы нашими харчами пренебрегаете.

Я с аппетитом поела. Молчаливая женщина принесла одежду. У старухи глаза черные на выкате, нос широченный, губы тонкой змейкой, зубы стиснуты — вот ударит!

В воскресный день я собиралась пойти в Третьяковскую галерею, где очень давно не была, но позвонил товарищ моей юности, ленинградский кинорежиссер Евгений Червяков. Мы провели вместе целый день. Гуляли в Сокольническом парке, вечером посидели в ресторане, ужинать поехали ко мне.

Василий Петрович предупредил по телефону, что во вторник я должна его ждать в шесть вечера около дома. В интонации уловила скрытую угрозу. В тот день как на зло все валилось из рук. К телефону не подходила, невпопад отвечала домработнице.

Василия Петровича ждала дома. Общаясь со Сталиным, я имела право на маленький личный каприз. Шофер пришел с угрюмым незнакомцем. Протягивая тяжелую, как лопата, волосатую руку, рыжеватый представился:

— Тупырин Тарас Иванович. Товарищ Давыдова, разрешите осмотреть вашу квартирку?

Провела его в спальню, показала остальные комнаты, кухню, ванную, туалет. Он тщательно проверил электропроводку, перелистал книги, папки с нотами, долго рылся в фотографиях.

Я накрыла на стол. Ссылаясь на занятость, «гости» стали отказываться. После недолгих уговоров Тупырин и Василий Петрович с удовольствием опорожнили лафетничек с водкой, закусили селедкой, горячим отварным картофелем, котлетами. Насытившись, Тупырин сказал:

— В. А., поскольку вы бываете у товарища Сталина, мы обязаны вас охранять.

— От кого? — спросила я удивленно.

— От внутренних и внешних врагов. Московский Совет принял решение переселить ваших соседей по лестничной клетке в другие дома.

Я оказалась в западне. Мне предстояло находиться все время под недремлющим оком сотрудников ГПУ. Тупырин как бы между прочим спросил:

— В. А., что вам известно о кинорежиссере Евгении Вениаминовиче Червякове? Если не ошибаюсь, вы с ним ездили в Сокольники, затем в ресторан к цыганам, поздно вечером привели его к себе на квартиру? В гостиницу «Савой» он вернулся под самое утро.

Я крикнула:

— Кто вам дал право вмешиваться в мою личную жизнь? На каком основании я должна отчитываться перед вами в своих действиях? И вообще, кто вы такой? Я вас раньше никогда не видела!

Ответил Василий Петрович:

— На нас не обижайтесь, мы, представители советской власти, призваны защищать интересы нашего государства.

Спорить бесполезно. Положение у них такое же незавидное, как и у меня. Возможно, они испугались, что в порыве гнева я пожалуюсь на их незаконные действия Сталину. Спокойно объяснила, что Червяков мой давний товарищ. «Гости» как будто успокоились. Мы вышли на улицу. У подъезда ожидала машина. Из-за матовых стекол не могла разобрать, куда меня везут.

После проверки документов мы въехали в закрытый двор — глухой каменный мешок. По лестнице поднялись на второй этаж. Нас провели в огромный светлый кабинет с массивной дубовой мебелью. Ко мне подошел человек чуть выше среднего роста. Его узкие красивые глаза пробуравили меня насквозь.

— Ну, В. А., давайте знакомиться! Моя фамилия Ягода. Я возглавляю ГПУ. Надеюсь, вам известно, какие функции выполняет эта организация?

— Где я нахожусь?

Хрипло засмеявшись, Ягода ответил:

— На Лубянке, в самом центре Москвы.

— Что вы от меня хотите?

— Прошу ответить на один вопрос, и мы отпустим вас с миром. Что вы сделали для того, чтобы заинтересовать своей персоной товарища Сталина?

— Мне кажется, что лучше всего об этом спросить И. В.

— В. А., мы хотели бы установить с вами постоянный контакт. Мы должны знать все относительно ваших отношений с товарищем Сталиным.

— Личные отношения, даже если таковые и существуют, касаются только нас двоих.

Нахмурившись, Ягода произнес:

— Вам виднее, товарищ Давыдова. Смотрите не поскользнитесь! В один прекрасный день дорожка, ко которой пройдете, случайно может оказаться ямой, посыпанной песком, из которой нет выхода.

Он еще раз испытующе посмотрел на меня:

— До свидания, товарищ Давыдова — Мчедлидзе-Южная. Сегодня, к моему глубокому сожалению, вы еще свободны!

Руки он мне не подал.

Тяжко прошла бессонная ночь. Забылась в театре. Василий Петрович сообщил, что приедет в 11 часов вечера.

По моему эскизу модная портниха сшила элегантное платье. Обновка И. В. понравилась. Мы с ним вместе перекусили. Он с удовольствием нажимал на жареное мясо, которое запивал вином. Ел жадно и некрасиво. Вошла экономка:

— И. В., вас срочно просит к телефону товарищ Сергей Миронович Киров. Он звонит из Ленинграда.

Отмахнувшись, словно от назойливой мухи, Сталин сухо проговорил:

— Я занят. Свяжите его с товарищем Маленковым.

После десерта И. В. предложил погулять. С наслаждением я дышала ароматом морозного лесного воздуха. Матовые лампы освещали нарядный зимний сад. Сталин вкрадчиво спросил:

— Почему, Верочка, у вас на душе неспокойно? Меня не бойтесь, я самый верный ваш друг.

Я очутилась на краю пропасти. С одной стороны подозрительный, влюбленный в меня И. В., с другой — Генрих Ягода со своим всезнающим аппаратом. Из-за сильного ветра вернулись в дом.

— В. А., вы, кажется, собираетесь нам что-то рассказать? Слава Богу, мы памятью не обижены. То что считаете для нас недозволенным, оставьте за кулисами своей души.

Коротко рассказала о встрече с Червяковым, о том, что приезжали сотрудники ГПУ Тупырин и Василий Петрович, что на Лубянке со мной недозволенным тоном «беседовал» Ягода и что он мне угрожал. На рябом лице Сталина выступила испарина. Он вспылил:

— Сволочи, мерзавцы! Придется этих блядей кастрировать! Ягода нас еще узнает! — После столь неблагозвучной тирады он спросил — Кинорежиссер Евгений Червяков ваш любовник? Вы с ним спали?

— Товарищ Сталин, клянусь жизнью, что нет! — выпалила я. — Он товарищ моей юности.

— В. А., я не ревнивый человек, но вас прошу быть как можно осторожнее. Старайтесь себя и тем более меня не компрометировать.

После короткого отдыха Сталин мягко сказал:

— Когда кипит кровь, ей надо дать возможность остыть, а потом найти для нее благоприятный выход…

Рассмотрела его как следует: роста маленького, тело на редкость некрасивое, костлявое, ключицы выпирают, позвонки выделяются, туловище узкое и короткое, а руки и ноги чрезмерно длинные. Правая рука длиннее левой.

И. В. крикнул:

— Когда тебе хочется, ты умеешь ласкать! Вам, артистам, особенно балеринам и певицам, верить нельзя, — проговорил он нравоучительно. — Правду у вас все равно не узнаешь.

Неожиданно он спросил:

— Где собираетесь летом отдыхать? В Крыму или на Кавказе?

— Я об этом еще не думала.

Завтракала одна. Прислуживала экономка с добрыми глазами. В машине Василий Петрович радостно сообщил:

— Получил ордер на квартиру, теперь мы соседи.

Не слушая его, проговорила сквозь зубы:

— Мне абсолютно безразлично, где вы будете жить.

В театре приступила к репетициям оперы Мусоргского «Хованщина». В работу мне дали партию Марфы. Сердцем чувствовала, что Сталин непременно придет на этот спектакль и что ему будет приятно, если я окажусь на высоте. На премьеру пришла вся театрально-литературная Москва. За пять минут до начала спектакля в правительственную ложу вошел Сталин.

После второго акта капельдинеры поднесли мне корзину зимних тюльпанов и гиацинтов. Эти цветы всегда вызывают печаль. Возможно, что я, как всякая женщина, склонна к излишней сентиментальности.

За кулисы пришел импозантный, гордо-величественный кумир театральной Москвы Константин Сергеевич Станиславский.

— Дорогая и несравненная Вера Александровна! — сказал он. — Если вы когда-нибудь захотите перейти на драматическую сцену, помните, что двери нашего Московского Художественного театра для вас всегда открыты. В доказательство моих слов, позвольте преподнести вам корзину цветов и постоянный именной пропуск, подписанный директором театра Василием Ивановичем Немировичем-Данченко.

В эти минуты я была самая счастливая.

Артисты Художественного театра пригласили «на капустник». Было смешно, весело, просто. Драматические актеры исполняли цыганские романсы, оперные басы нараспев, речитативом читали стихотворения Саши Черного, Есенина, Гумилева. Артисты эстрады разыгрывали сцены из трагедий Шекспира, Софокла, Шиллера. Великие «старухи» Малого театра пели шуточные частушки, которые специально сочинили для этого вечера.

Братья Иван Москвин и Михаил Тарханов на извозчике отвезли меня домой. Михаилу Михайловичу Тарханову нужно было сойти раньше, но он медлил, хотел, чтобы первым этот шаг сделал Москвин. Обнимая меня, Иван Михайлович ласково проговорил:

— Верочка, вы царственная женщина. Знайте, что за вами всегда будут охотиться самые породистые мужики, отцы государства! Простите за столь нелестное сравнение, но они любят породистых лошадей, породистых собак и породистых, женщин!

Мудрейший из мудрых, артист Художественного театра Иван Москвин попал в самую точку. Галантно поцеловав ручку, он серьезно спросил:

— Верочка, как вы относитесь к драматическим артистам среднего и полусреднего роста?

Я поцеловала Москвина в лобик, тогда ко мне подошел обиженный, надувшийся Тарханов. Пришлось его тоже поцеловать…

Ночной покой прорезал телефонный звонок. Сонная, спросила, кто говорит. Сухой бесстрастный голос ответил: «Соединяем вас с товарищем Сталиным!» Вмиг сон улетучился. В трубке забулькал знакомый голос: «Вы молодец, товарищ Давыдова! Вчера мы впервые слушали «Хованщину». Ваша игра нам очень понравилась». По инерции выпалила: «Спасибо, товарищ Сталин! Зачем же так казенно?» Смутившись, замолчала. И. В. сказал: «Мы должны увидеться с вами во вторник».

Нарочный из Художественного принес пакет. В руках я держала книгу Станиславского «Моя жизнь в искусстве» с дарственной надписью: «Многоуважаемой Вере Александровне Давыдовой за доставленное наслаждение. Спасибо Вам за удивительно-вдохновенную Марфу. С нежностью, Ваш Константин Станиславский».

В тот же день отправила ему благодарственную телеграмму.

Из Ленинграда позвонил Евгений Червяков, сказал, что директор киностудии предложил ему подать заявление об уходе. Посоветовала этого не делать.

После вечерней репетиции ко мне подошел солист нашего театра Пантелеймон Норцов. В буфете за чашкой кофе он сказал:

— Верочка, почему вы такая замкнутая? Вечно куда-то торопитесь? Во вторник в театре выходной, разрешите увезти вас в лес?

Мне очень хотелось принять заманчивое предложение. Но что я могла сделать? С того самого дня, как был переступлен роковой порог Большого театра, я навсегда перестала себе принадлежать.

— К сожалению, вторник уже занят, приглашена к знакомым на свадьбу.

Норцов не унимался:

— Тогда встретимся в четверг, я возьму билеты в кино на последний сеанс? Хорошо? Договорились?

Днем во вторник зашел Василий Петрович.

— В. А., позвольте с вами поговорить, — начал он неуверенно. Потом закашлялся, попросил стакан чаю. Я настороженно приготовилась слушать.

— Есть к вам личная просьба, только вот не знаем, как ее высказать, как изложить, чтобы было покороче.

Я внимательно посмотрела на моего сопровождающего, о котором фактически ничего не знала. Напротив меня сидел большой, сильный, мужественный человек. Надменное, суровое лицо с жесткими, резкими чертами как будто было высечено из темного камня. Высокий, с медным отливом лоб, черные блестящие глаза, покрытые густыми хлопьями мохнатых ресниц. Подбородок тяжелый, властный, белые крупные зубы украшали лицо.

«Семья наша из-под Ростова, — начал свой рассказ Василий Петрович. — Вчера от брата письмецо получили. Отца с матерью с родных мест изгоняют. Новое местожительство им определили на Енисее, в дремучем Красноярском крае. Век за вас молиться будем, в долгу не останемся, если что, то и деньгами маленько можем подсобить. Поговорите с товарищем Иосифом Виссарионовичем Сталиным, ведь у них вся власть в руках, они все могут. По секрету скажу, только не выдайте нас, фамилия-то наша будет Моховы, а имя у меня совсем другое, зовут нас по паспорту Федор Иванович. А «Василий Петрович»— нечто вроде клички, псевдонимом таким нарекли. За вами, В. А., в Большом театре неукоснительно следят, по три раза на день персонально докладывают большому начальству на Лубянку. Людишки наши везде имеются.

Василий Петрович спохватился, взглянул на часы, надо было ехать. Сталин опозданий не прощал. В блокнот я записала фамилию, имена и отчества родителей Василия Петровича Мохова.

Мартовский воздух пьянил. Приближалась весна. Когда выехали на Дорогомиловскую заставу, промелькнули вереницы людей, сутками простаивающих в очередях за керосином, хлебом, спичками, мясом, солью.

Едва сдерживая радость, Сталин пошел навстречу. Он был в элегантном шерстяном костюме.

В доме было полно гостей: Киров, Ворошилов, Орджоникидзе, Микоян, Буденный, Молотов. Поскольку я была единственная женщина, все наперебой старались меня угостить чем-нибудь вкусным.

Серго Орджоникидзе темпераментно рассказывал скабрезные анекдоты, Ворошилов с Буденным пели русские народные песни, а под конец затянули «Интернационал», который всем давно уже успел надоесть. Микоян говорил о торговых сделках, просил у И. В. разрешения открыть новые отделения и магазины «Торгсина». Киров молча наблюдал за присутствующими. Когда принесли шампанское со льдом, Микоян произнес тост:

— За великого и непобедимого, дорогого и любимого Иосифа Виссарионовича Сталина!

Все стоя выпили. Повернувшись вполоборота к Микояну, Сталин громко сказал:

— Ты, Анастас Иванович, самый хитрый из всех наркомов, хотя у нас имеется еще один хитрожопый — товарищ Серго, а за ним следует товарищ Енукидзе.

Гости заржали и с ними в унисон товарищи Микоян и Орджоникидзе. И. В., смеясь, продолжил свою «глубокую» мысль:

— Где пройдет Микоян, там нечего делать грузинам, там пасуют армяне, а евреи с азербайджанцами, как всегда, остаются в дураках…

В полночь наркомы разъехались. Мы вышли в сад. Начиналась метель, мне не хотелось возвращаться в помещение. И. В. зло проговорил:

— Гулять, товарищ Давыдова, надо в Сокольниках с товарищами Червяковыми, Вошкиными, Пчелкиными…

Так я случайно узнала еще одну черту его характера: злобность, помноженную на злопамятство, а чуть позже, — мстительность и неверие. Одно дополняло другое. Смущенно сказала:

— И. В., разрешите сказать вам что-то очень важное, касающееся нас обоих?

— Какие у тебя могут быть вопросы? Мысли надо уметь излагать коротко.

Рассказала о просьбе Василия Петровича и про ленинградский звонок кинорежиссера Червякова.

— Хорошо, разберемся, виновных призовем к порядку. В. А., почему вы все время вмешиваетесь в государственные дела? — От его резких слов покраснела.

— И. В., я боюсь забеременеть.

— Детей, товарищ Давыдова, нам больше не нужно. Хорошего понемножку. От них все равно нет толку, после пятнадцати лет родители им не нужны. Говорят, аборты болезненны? Посоветуемся с народным комиссаром здравоохранения, с профессорами-специалистами, посмотрим, что они скажут. Если надо будет, отправим вас на консультацию, постараемся достать необходимые лекарства.

После того, как вернулись в дом, так же запальчиво и резко сказал:

— Искусственность нам не нужна. Вы не кобыла и не подзаборная девка, а если наши слова оскорбительны для вашего самолюбия, пойдите в сортир и там поплачьте.

От обиды я заревела. Минут через десять Сталин смягчился:

— Верочка, я боюсь твоей власти! Мне хорошо с тобой! Ты колдунья! Ты настоящая женщина! Чародейка! Скажу откровенно, до тебя у меня были обыкновенные бабы-телки, но только не женщины.

На «комплимент» ответила поцелуем. Сталин оживленно проговорил:

— Слияние сердец самое великое таинство на земле. Мы слышали, что за вами усиленно ухаживает солист Большого театра артист Норцов?

— Он хотел со мной встретиться, пригласил в кино.

— Мне нравится, что вы говорите правду, вот если бы солгали… — После длительной паузы — В кино, конечно, следует пойти, в этом ничего плохого нет, а вот спать с ним нельзя. У вас есть муж, разводиться с ним не рекомендуем, мы собираемся его перевести в Москву, чтобы вам было веселее. До тех пор, пока мы будем общаться, вам никто не нужен. Когда у вас намечается отпуск?

— Я отдыхаю два месяца — июль и август.

— Вы в чем-нибудь нуждаетесь?

— Спасибо, у меня все есть.

Крадущимися шажками подбежал неказистый, белобрысый, неопределенного возраста человек.

— Разрешите представиться? — отчеканил он по-военному. — Ваш новый шофер и сопровождающий Федор Аристархович Кузяев.

Спросила взволнованно:

— А где Василий Петрович?

— Переведен на другую работу.

Это была реакция Сталина на мою просьбу. Он еще раз дал почувствовать, что я в его руках ничего не значащая игрушка.

Долго не приходил сон. Тоскующее сердце на давало покоя. Оно кровоточило, трепетало, словно подстреленная бескрылая птица. Я боялась за судьбу Василия Петровича. Истерзанная этими мыслями, я опустилась на колени. Ночь была в самом разгаре, как всегда спокойная, тихая и почти безмолвная. Я молилась за Василия Петровича Мохова и его несчастных обездоленных родителей. Слезы, не спросясь, с новой силой хлынули из моих глаз. Я оплакивала свою судьбу. Чего я достигла? Кем стала?. Любовницей Сталина? Его подстилкой? А что же дальше? Что впереди? Какие горизонты меня ожидают? Кто мог ответить на этот вопрос?

Утром пришла телеграмма из Ленинграда: «Продолжаю работать. Целую. Евгений Червяков». Значит, Бог есть! Он услышал мои молитвы, он мне, крошечной людской песчинке, помог.

С Норцовым посмотрела комедию Чарли Чаплина «Золотая лихорадка». Потом зашли в кафе.

— Можно вас пригласить в гости? — шепотом произнес Пантелеймон Маркович. — У меня имеются пластинки Шаляпина, Стравинского, Вертинского, Лещенко, Карузо.

— Спасибо, родной, непременно у вас побываю, но только не сегодня.

Норцов помрачнел — В. А., я давно хотел сказать, что без вас мне будет очень трудно. Я люблю вас! В самых сокровенных мечтах я называю вас своей женой. Знаю, что у вас есть нелюбимый муж, вы одиноки и очень несчастливы, позвольте мне обогреть вашу душу?

Норцов поцеловал мою руку. На его красивых глазах показались слезы.

— Верочка, почему вы не хотите ответить взаимностью? То, что я говорю, очень серьезно. Не хотите жить в Москве, давайте уедем в любой другой город, где имеется оперный театр, нам везде будет хорошо. Скажите только одно слово! Прошу вас, не мучьте меня!

— Откровенность за откровенность: мужа не люблю, но я дала обет до конца своих дней быть его женой, и на эту тему со мной больше никогда не говорите.

Мне предложили несколько гастрольных спектаклей в Ленинграде, Киеве, Одессе.

Ночью позвонил Сталин.

— В. А., скажите мне откровенно, что от вас хочет Норцов? — пробурчал он зло. Я удивилась его осведомленности. — Правильно сделали, что отказались с ним сожительствовать, он вам совершенно не нужен. Не понимаю, как такой здоровенный кобель не может подыскать себе женщину? — Через секунду совершенно другим тоном, обыкновенным, миролюбивым — В какие города собираетесь ехать на гастроли? — После моего ответа сказал — В Управлении искусств товарищи согласились с нашим предложением: в Ленинград поедут артисты Борисова и Норцов, а вы в Одессу и Киев. Не беспокойтесь, партнера вам подберут.

— А мне так хотелось снова побывать в Ленинграде, повидать друзей, сходить на могилы близких!

С неимоверной скоростью пролетели две недели. Концерты прошли успешно. В Москве на перроне Киевского вокзала меня встретил Кузяев.

— Сегодня, товарищ Давыдова, велено отдыхать, продукты вам завезены.

Я наивно спросила:

— А где вы взяли ключ?

Кузяев рассмеялся:

— Машину подадим завтра в два часа дня.

Как только приехала в Кунцево, Сталин грубо сказал:

— Больше вас не пущу на такой длительный срок. Пусть другие артисты едут на гастроли. Их и так развелось слишком много, больше, чем нерезанных собак. Заботясь о моем здоровье, товарищи из секретариата подкинули молодую, полногрудую официантку. После употребления я послал ее к чертовой матери.

— И. В., зачем вы мне об этом говорите? Может быть, обойдемся без этих подробностей?

— Верочка, как только освобождаюсь от мирских дел, начинаю думать о вас. Прошу тебя, будь только моей женщиной! Когда тебя вижу, душа горит, на части разламывается! Да, я злой, резкий, упрямый и никогда другим не стану. Тебе не следует спать с Мчедлидзе-Южным. Он на вокзалах покупает дешевых женщин, когда-нибудь предоставим тебе возможность познакомиться с пикантными фотографиями.

— Я очень вас прошу не вспоминать о моем муже.

Сталин ничего не ответил, хлопнув дверью, он вышел из комнаты.

Вечером появились Ворошилов, Буденный, Каганович, Калинин, Ежов, Маленков, Гамарник, Микоян, Орджоникидзе. Правительственный костяк пока не менялся. Присматриваясь к окружению И. В., я поняла, что он один решает и вершит все важнейшие политические и государственные дела в стране.

Неприятное впечатление произвел крошечный, карликового роста, с отталкивающим лицом профессионального вора-домушника Ежов. Калинин держался скромно, быть оживленным ему мешала близорукость (он страдал глаукомой обоих глаз), но Михаил Иванович все равно до глубокой старости увлекался юными балеринами.

Гости относились ко мне с подчеркнутой вежливостью. Не в моих интересах было играть роль сталинской фаворитки. Больше всех пил Ежов. Пьяненьким тенорком он громко сказал:

— Верочка, садитесь в мою машину, я мигом доставлю вас домой!

Косо улыбнувшись, Сталин игриво проговорил:

— Николай Иванович, не стоит беспокоиться, В. А. наша уважаемая гостья, мы общими усилиями постараемся организовать для нее транспорт. Пешком она не пойдет.

Карлик Ежов моментально протрезвел. Он понял, что малость переборщил. Высокопоставленные мужики поедали меня похотливыми взглядами. Думаю, что они догадывались о нашей близости и скорее всего завидовали немолодому Сталину. Пиршество закончилось в пять часов утра. После их отъезда И. В. сказал:

— Иногда нам придется встречаться в других местах.

— Возможно, мне не следует бывать на ваших приемах?

— Вы правы, Верочка, мы изменим тактику. На званые обеды два раза в месяц начнем приглашать актрис, физкультурниц, мастеров спорта, женщин-директоров заводов и фабрик, тогда грани сотрутся, наркомы перестанут вас мысленно раздевать. Если этому сброду дать полную власть, отпустить тормоза, они без лишних слов начнут вас насиловать здесь же на полу, в комнате, где они только что жрали и пили. Этот скот надо уметь сдерживать.

Я внимательно посмотрела на Сталина.

На другой день во время репетиции меня вызвали в партийную организацию театра. Незнакомые товарищи подробно расспрашивали о родителях, о моем детстве, юности. Интересовались знакомыми и друзьями, просили «на всякий случай» их адреса и номера телефонов.

Потом в ГПУ, на Лубянке, пришлось повторить то же самое. Проверка продолжалась.

В наших встречах со Сталиным наступило затишье. И. В. позвонил перед самым закрытием сезона. Не поздоровавшись, выпалил:

— Вам принесут билет на курьерский поезд.

— И. В., мне надо собраться, уладить дела, договориться о концертах.

— Сколько концертов вы хотите иметь в Сочи, Сухуми, Тифлисе?

Неуверенно ответила:

— Два, три…

— Считайте, что этот вопрос отрегулирован. Желаю всяческих успехов!

Через час ко мне приехала дама, ведающая концертными делами. Я подписала договор на восемь сольных концертов. Вечером Кузяев принес запечатанный конверт.

— Я буду у вас дома за сорок пять минут до отхода поезда. Из вещей берите только самое необходимое.

В конверте, кроме билета, оказалась большая пачка денег. В хлопотах и беготне прошел день. Норцов принес цветы. Увидев чемоданы, спросил, куда я уезжаю.

— Верочка, родная, вам необходимо отдохнуть. В Сочи я приеду через недельку, постараюсь вас найти, жаль, что вы не знаете, в каком санатории будете жить!

Мы тепло с ним простились.

У меня двухместное купе международного вагона. Кузяев с носильщиками внес три элегантных чемодана.

— Товарищ Давыдова, не задавайте лишних вопросов, чемоданы — ваши! Я еду в соседнем купе вместе с врачом. Если понадоблюсь, не стесняйтесь, вызывайте в любое время, я за это получаю зарплату. С рестораном обо всем договорился, счета подписаны, заказывайте любые блюда. Специально для вас завезены икра паюсная и зернистая, семга, балык, отборное мясо.

В первую очередь, конечно, заинтересовалась содержанием чемоданов. Чего там только не было! Шерстяные кофточки, летние платья, сарафаны, плащи, юбки, туфли, шелковые американские чулки, комплекты французского белья, набор тончайших духов, маникюрный прибор, о каком можно было только мечтать. Размеры совпали с моими.

Рано утром приехали в Сочи. Кузяев привез меня в роскошный особняк — правительственную резиденцию.

— Вы будете жить здесь одна, — сказал он. — Дом полностью в вашем распоряжении. На всякий случай вот вам номера моих телефонов.

К нам подошла высокая, ширококостная дама лет 50.

— Меня зовут Полина Сергеевна. Если не устали, покажу вам нашу дачу. Внизу гостиная, столовая, кухня, кинозал, буфетная, ванная, душевая, бильярдная, баня с бассейном. На втором этаже спальня, кабинет, комната отдыха, ванная, туалет. На другой половине такое же расположение комнат. Режим у нас, Вера Александровна, не соблюдается. Еду заказывайте накануне, во время завтрака. — Она перевела дух. — У нас имеется чудесный сад с фонтаном, качелями, гамаками, с креслами-качалками, удивительными заморскими птицами. Из сада на лифте можно спуститься к морю. Пляж отдельный, лечебный, благоустроенный. Дача радиофицирована, везде имеются телефоны. К вашим услугам концертный зал с великолепной акустикой. На днях из Москвы доставили рояль. Настройщик приходит ежедневно. В библиотеке 160 тысяч томов. Врачи всех специальностей готовы по первому зову оказать любую помощь. Одним словом, располагайтесь, как дома. Чемоданы ваши наверху, вещи аккуратно сложены, выглажены, развешаны. Завтра в семь часов утра придет массажистка, в восемь — маникюрша.

В апартаментах — цветы, чистота стерильная, все блестит. Такой ванны мне не приходилось видеть. В очаровательной спальне меня ожидал еще один сюрприз — столик на колесиках с дарами природы: вишни в сметане, персики, абрикосы, виноград, гранаты, апельсины, орехи, дыни, соки, вина, напитки. Я попала в сказочно-замкнутый мир.

Каждому человеку знакомо ощущение неизбежности счастья. Оно как будто ждет за порогом. Стоит только распахнуть дверь, и счастье ворвется в комнату вместе с ветром и шумом листвы.

Долго бродила по пустынному пляжу, собирала ракушки, разноцветные камушки, отполированные морем и временем. Купалась, загорала, валялась в песке. Вечером занималась в концертном зале. Рояль и акустика превзошли все мои ожидания. Голос звучал не хуже, чем в Колонном зале Дома союзов. В библиотеке взяла несколько книг. В полночь разбудил телефонный звонок. Узнала голос Сталина:

— Как вам отдыхается, В. А.? Как устроились? Скучаете?

— Конечно скучаю, И. В. Отдых фантастический! Из пыльной, душной Москвы я попала в волшебный мир сказок из «1001 ночи».

— Очень рад. До скорой встречи.

Море штормило. Пошел сильный, косой ливень. Мокрая побежала домой. Про лифт забыла. В гостиной увидела Сталина. Он был в летнем белом костюме. Землистое лицо и темные круги под глазами говорили о чрезмерной усталости. Приняв ванну, спустилась к нему в нарядном сарафане.

— А вы, Верочка, хорошо выглядите! Кавказ и Крым молодят людей, делают их более свежими, красивыми.

— Спасибо за комплимент. И. В., для чего вы с товарищем Кузяевым послали так много денег?

— Разве деньги могут кому-нибудь помешать? Вы нас встречаете на редкость глупыми вопросами. Я немного отдохну, и мы после обеда пойдем к морю.

В саду появились мрачные тени — негласная охрана Сталина. Он вызвал дежурного коменданта и начальника личной охраны. В подобострастном поклоне перед ним склонился огромный Паукер.

— Мы уже не раз вам говорили, что работать надо бесшумно, конспиративно, примером для вас может служить наша революционная, бескомпромиссная юность.

К вечеру море успокоилось. В купальнике легла на теплый песок. Тишина и морская гладь располагали к покою. Поеживаясь, И. В. направился к морю. Несколько раз боязливо окунулся, потом вытерся махровым полотенцем, переоделся. Он сел рядом со мной в шезлонг.

— В. А., обслуживающему персоналу сказано, что вы моя двоюродная сестра со стороны отца. Уверен, что никто не спросит, но проговариваться не следует. Изредка мы будем уезжать на другие дачи. После концертов, пожалуйста, не задерживайтесь, в гостиницах не ночуйте, за вами закреплен автомобиль с шофером. — Сталин зажег трубку, сделав несколько глубоких затяжек, снова заговорил: — Нахала Норцова отправили на гастроли в Сибирь и на Дальний Восток, затем поедет на Крайний Север. — И. В. засмеялся. — Молодым людям полезно проветривать мозги!

Он ушел в свои покои. Увидела его на следующий день за обедом.

— Ложусь поздно, старая привычка читать перед сном. Нам, Верочка, предстоит большая работа, в январе наметили провести XVII съезд нашей партии. Много у нас еще нерешенных проблем.

Мы долго бродили по пляжу. Молчание нарушил Сталин:

— Детство у меня было тяжелое. Отец занимался портняжным и сапожным ремеслом. Как все мастеровые дореволюционной России, он страшно пил. Меня не любил, нас с матерью избивал до полусмерти. Девяти лет я был отдан в Горийское Духовное училище. После шестилетнего обучения меня зачислили в Тифлисскую Православную Духовную семинарию. Но я ее не окончил, выгнали. — И. В. впервые говорил о себе. — В Духовую семинарию принимали детей только состоятельных родителей. Для меня до сих пор остается загадкой, по чьей протекции я туда попал. Мама хотела, чтобы я стал священником. По ее мещанским понятиям, духовный сан давал спокойную, обеспеченную старость.

Почти незаметно мелькнула тень прячущегося человека. Побледневший Сталин испуганно крикнул:

— Выходи, сволочь! — В руках он держал револьвер, очевидно, тот самый, из которого когда-то застрелил свою жену Надежду Аллилуеву. Озираясь по сторонам, к нам подошел краснощекий парень лет двадцати трех.

— Кто такой, мерзавец? Фамилия? Номер воинской части?

Красноармеец проговорил с гордостью:

— Приказано, товарищ Сталин, охранять вас от внешних и внутренних врагов. В Москве инструкцию получили лично товарища Ягоды.

Сталин вынул свисток. К нему подбежал начальник охраны.

— Уберите этого дурака. В последний раз предупреждаю: если кто-либо из ваших людей станет за мной следить — убью на месте.

Начальник охраны униженно пролепетал:

— Товарищ Сталин, простите, все ваши указания выполним.

— Убирайтесь, болваны! Не желаю слушать! — Повернувшись ко мне, озлобленно крикнул:- Отправляйтесь купаться! На меня не обращайте внимания.

Вода теплая, мягкая, прозрачная. Я ныряла, плавала, словно рыба, скользила по воде. Когда вышла из воды, он, успокоившись, сказал:

— Я выполнил свое обещание, привез вам в подарок целую коробку американских таблеток от беременности. Раздавать их не следует, женщины нашей страны обязаны рожать, нам необходим прирост населения. Сегодня, Верочка, вам предстоит быть хозяйкой. Мы пригласили на ужин нескольких товарищей, вы почти всех знаете. У вас имеется темное закрытое платье?

— Какое вы советуете надеть? Я привезла с собой черное, темно-синее, а также два костюма английского покроя.

И. В. широко улыбнулся, он был доволен, что я его об этом спросила.

— Наденьте черное, которое вам сшили в ателье Совета министров.

Гости раскланивались со мной, как со старой знакомой, Сталин нарочно посадил меня рядом с карликом-недоноском Ежовым. Он сделал это для того, чтобы тот мог лишний раз убедиться в своем ничтожестве. И. В. умел ловко использовать человеческие слабости, и в первую очередь физические недостатки соратников-побратимов. На этом он часто играл. За вторым блюдом Маленков отчетливо проговорил:

— Товарищи, Каменев и Зиновьев опять хвост поднимают.

— Объясните, Георгий Максимилианович, в чем это выражается? — осторожно спросил И. В. Сталин.

— Эти оголтелые псы готовят новую группировку.

— Скоро придет время, мы им покажем и группировки, и оппозиции, они, наконец, узнают, кто такие на самом деле большевики! — темпераментно произнес железно-непоколебимый Киров.

— Нечего ждать! — прошипел тщедушный Ежов. — Я бы сразу их всех к ногтю! Да и Бухарину не мешает язык с корнем вырвать, много болтает, строит из себя великого миротворца, теоретика марксизма, а если разобраться, — обыкновенный пустомеля с хорошо подвешенным языком.

Хитрый, наблюдательный Сталин слушал и все запоминал. Обеды и ужины он устраивал для развязывания языков.

— Да и на международной арене не все так уж гладко, — сказал. И. В. Вожди как по команде повернулись в его сторону. — Оппортунист-двурушник иуда Троцкий в который раз становится на дыбы, клевещет на нашу страну, на большевистскую партию, на товарища Ленина, на наш рабочий класс. Убрать его надо! Чем скорей — тем лучше! — задыхаясь, проговорил Сталин.

С ним никто никогда не спорил. Все понимали, что в любом случае И. В. одержит победу.

— В. А., может быть, вы нам что-нибудь споете? — спросил Сталин. — Аккомпаниатор ждет нас в концертном зале.

Я исполнила несколько арий из классических опер и спела романсы русских композиторов, которые очень любил Сталин. Черноволосый, тучный Маленков преподнес серебряный инкрустированный поднос и шесть чашечек с блюдцами для кофе.

Сталин недовольно сказал:

— Г. М., мы В. А. не испортим такими подарками? А то смотрите, еще возгордится, не захочет с нами знаться!

Подошел Киров:

— В. А., возвращайтесь обратно в Ленинград, мы создадим вам отличные условия.

Сталин нахмурился. Он слышал наш разговор.

— Сергей Миронович, что с возу упало, то пропало. В. А. у вас нечего делать. Вы же знаете, что она закреплена за Большим театром. Вряд ли товарищ Давыдова будет жаловаться на предоставленные ей условия.

Я благодарно посмотрела на Сталина. Он помог выбраться из щекотливого положения. Ночью И. В. своим ключом открыл двери моей спальни. Увидев, что я не сплю, он сел в кресло, закурил:

— Верочка, через мою жизнь прошло много женщин, но я никого так страстно не хотел, как вас. Тогда была физиологическая потребность обладать. Вот опять я к тебе пришел. Скажи правду, ты меня хоть немного любишь?

Я не ожидала от него такой исповеди и должна была ответить без промедления.

— И. В., если скажу неправду, вы обидитесь, правду

— не поверите, наши отношения пусть рассудит время. Умиротворенный, он положил голову мне на грудь и так заснул. От его храпа сотрясались стены. Снова задумалась над тем, какая мне уготована судьба. Вот он — повелитель российского государства — кривоногий, низкорослый, костлявый, неуравновешенный, грубый, завистливо-капризный лежит рядом со мной на одной кровати, и я обязана его целовать, обнимать, ласкать… Очень трудно об этом говорить, но я дала клятву — рассказать все.

Во время завтрака в столовую вошел начальник охраны Паукер. Переминаясь с ноги на ногу, он спросил:

— Товарищ Сталин, разрешите доложить?

— Слушаю.

Паукер покосился на меня, в его глазах я была посторонней.

— Говорите! — властно повторил И. В.

— Наш сотрудник, — сказал начальник охраны, — которого вы обнаружили, красноармеец Толкун погиб на боевом посту.

Я вскрикнула. Оторвавшись от еды, Сталин веско проговорил:

— Родителям пошлите телеграмму о соболезновании, красноармейца Толкуна представьте к правительственной награде. Его биографию опубликуйте в газетах и журналах. Возможно, о его боевой жизни стоит написать повесть.

Жизнерадостная Полина Сергеевна весело проговорила:

— Мы приготовили для вас яхту. В любое время, когда пожелаете, можете совершить морскую прогулку.

В субботу Сталин изъявил желание покататься на яхте. Бесшумно работает обслуживающий персонал. Радостно-спокойное море нас приветствовало. На пути следования за нами мчался неутомимый эскорт белокрылых чаек. Повар принес в комнату отдыха фрукты, вина, семгу, балык, паюсную и зернистую икру, холодное мясо, ростбиф, всевозможные соки, мороженое. Мы с удовольствием поели. Яхта стремительно неслась навстречу раскаленному солнцу. В каюту ударил яркий сноп света. Попросила И. В. задернуть шторы. Он зло буркнул:

— Мы что, нанялись вам в лакеи? Для чего закрывать шторы? Вы рыб испугались? Они вас не сглазят.

Забыла, что давно перестала быть человеком, что он мой хозяин, бог, повелитель. Прижалась к нему, обняла. Сталин смягчился, сменил гнев на милость.

Вечером совершили автомобильную прогулку. В первую машину сели мы с И. В., впереди охранник с шофером. Во вторую: Ежов, Жданов, Орджоникидзе с охранниками. Кроме того, нас сопровождали машины с вооруженными офицерами. Выбрали маршрут по направлению к Тбилиси. Сталин рассказывал анекдоты. На двадцатом километре неизвестные в масках обстреляли машины. Пуля попала шоферу Александру Дроботу в переносицу. Обливаясь кровью, почти ничего не видя, он чудом остановил нашу машину, из которой вылетели оконные стекла. Бледный Ежов из ближайшего райкома партии связался с правительственными учреждениями. Немедленно по тревоге были подняты войска, расквартированные в Грузии. Дрожащего, перепуганного Сталина куда-то увезли. Я вернулась на дачу. Там. меня уже ждали следователи из военной прокуратуры и ГПУ. Один из них обратился ко мне:

— Гражданка Давыдова, вам придется выехать с нами в Москву.

— Это приказ?

— Все наши действия согласованы с товарищем Сталиным. Мы обязаны вас допросить. Шофер Дробот скончался по дороге в больницу. Не все преступники пойманы. Вы единственная гражданская свидетельница трагического происшествия. Ваши вещи привезут позже.

— Я могу принять ванну?

Следователи взглянули на часы. Военный с большой тыквообразной головой сказал:

— Давыдова, прекратите задавать вопросы и обращаться к нам с бесконечными просьбами. Хватит дискутировать! Пройди в машину, через сорок минут отходит поезд.

Мне не дали проститься с Полиной Сергеевной и обслуживающим персоналом. В Москву возвращалась без комфорта, призрачная идиллия подходила к печальному концу. В купе находилось четыре человека, я была в окружении трех непрерывно курящих мужчин. Даже в туалет они по очереди сопровождали меня. В Москве вагон окружили военные и штатские. Маленков сухо справился о здоровье, отвечать не хотелось, не верила в его искренность. Я была в подавленном состоянии, начиналась самая настоящая депрессия. Боялась ареста, насилия, пыток… С вокзала повезли на Лубянку. Первый допрос состоялся в кабинете начальника ГПУ. Его вели Ягода, Агранов, Ежов, Вышинский. Заместитель генерального прокурора не мог понять, почему я так легко согласилась переехать из Ленинграда в Москву. Сказала, что на переводе настояло Управление искусств, дирекция Большого театра и члены советского правительства. Вышинский не унимался:

— В. А., вы единственный очевидец вопиющего по своей наглости покушения террористов на жизнь товарища Сталина. Нам необходимо во всем досконально разобраться.

Затянувшись папиросой, Ягода спросил:

— Во время нашего первого свидания вы, гражданка Давыдова, наотрез отказались говорить о своих встречах с товарищем Сталиным! Может быть, вы это сделаете теперь, когда наступили более благоприятные времена?

— Категорически отказываюсь отвечать на вопросы, не относящиеся к данному делу.

Криво улыбаясь, Ягода прохрипел:

— Ты, подзаборная сука, в наших руках! Товарищ Сталин — далеко. Он не станет вмешиваться в дела ГПУ и прокуратуры. Одно из двух: или начнешь подробно отвечать на вопросы, или же для проветривания мозгов нам придется отправить тебя в сырую, холодную камеру, где ты сумеешь пообщаться с голодными крысами!

Я содрогнулась от ужаса. Какую животную ненависть этот человек, облеченный такой властью, питал к Сталину. Ежов с Маленковым хранили ледяное молчание. По-видимому, их больше всего интересовал результат. Они не знали, на кого ставить. Вышинский саркастически улыбался, молчали вошедшие следователи по особо важным делам. Ягода чувствовал свое превосходство и этим бравировал. Спросила Ягоду, что он от меня хочет.

— Расскажи, кто дал тебе задание организовать покушение на жизнь товарища Сталина?

— С каких это пор вы стали со мной говорить на «ты»? Я что, с вашей легкой руки возведена в ранг государственного преступника?

— Давыдова, перестаньте кривляться и разыгрывать из себя народную героиню. Тоже мне еще одна Жанна д'Арк!

Я упала, потеряв сознание. Очнулась на больничной койке в тюремной больнице. Через 5 дней снова допрос. В их тактике кое-что изменилось. Ягода стал вежливым, холодно-предупредительным. Больше ничему не верила. Недавно видела его другим, мерзким и отвратительным. Прокурор Андрей Вышинский отеческим тоном предлагал во всем чистосердечно признаться. С дешевым пафосом плохого трагического актера он на едином дыхании произнес заготовленный монолог:

— В. А., вы должны понять, что, к моему глубокому сожалению, ваша театральная карьера навсегда закончилась. Вы, голубушка, свое отпели. Товарищ Сталин прямо заявил, что не желает вас больше знать. — Прокурор сделал многозначительную паузу. — Я подписал ордер на ваш арест. После суда мы вас расстреляем. Возможно, суд смягчит приговор, тогда отправим в далекий сибирский лагерь к уголовникам. Блатные любят красивых, статных женщин. В первый же день вас разыграют в карты, а потом по очереди будут насиловать на вонючих нарах. Красота ваша быстро поблекнет, от недоедания и цинги выпадут зубы, вылезут волосы. За кусок хлеба вы на коленях подползете к любому, самому падшему из подонков.

Не выдержав словесной экзекуции, я крикнула:

— Хватит! Довольно! Прекратите издеваться! Вы прекрасно знаете, что я никакого отношения к покушению на жизнь товарища Сталина не имею, и нечего меня пугать!

Каким-то третьим подсознательно-интуитивным чувством я догадалась, что продолжается очередное действо трагико-комического фарса, связанного с бесконечной проверкой. Из осужденной на смерть я стала обвинителем.

— Да кто вам дал право так вести себя со мной? Вы что, с ума сошли? Забыли, кто я такая? И. В. так легко меня вам не отдаст, я его лучше знаю. Подождите, придет час расплаты, я с вами за все рассчитаюсь!.. — Не дав им опомниться, я крикнула — Немедленно отправьте меня домой!

Выдавливая из себя мягкость, Вышинский сладкоречиво проговорил:

— Мы гордимся вами, В. А.! Вы блестяще выдержали _ самый — сложный экзамен на человеческую зрелость. Я вас поздравляю, еще раз простите меня. В нашем деле без этого нельзя.

Он хотел поцеловать руку, но я ее вырвала. Ягода нажал на невидимую кнопку звонка, вмонтированную в письменный стол. Вошел секретарь с бицепсами натренированного боксера.

— Гражданку Давыдову отправьте на дежурной машине домой!

Ягода подошел ко мне, протягивая руку, которая плетью повисла в воздухе. Он сказал:

— Надеюсь, что мы с вами останемся добрыми друзьями?

— Вы, Ягода, мне омерзительны. Я с вами не желаю разговаривать.

— Человек я злопамятный, имейте в виду. Даже красивым дамам я не прощаю оскорблений…

Ответила ему в тон:

— Говорят, что Ягода — не та Ягода…

Квартиры своей не узнала, все перевернуто вверх дном. Пришлось вызывать рабочих, вставлять новые замки, ремонтировать наружные двери, менять полностью всю электропроводку, старую мебель заменить новой…

До конца отпуска оставался месяц. С Екатериной Васильевной Гельцер, солисткой балета Большого театра, мы поехали на Оку, в Поленово. В обыкновенном крестьянском домике сняли две небольшие комнаты. По утрам нам приносили парное молоко, сметану, клубнику, ягоды, грибы. Хозяйские дети ловили для нас рыбу. С Гельцер мы совершали длительные прогулки. Она рассказывала о выступлениях в Бельгии, Франции, Англии, Италии, Америке, о встречах с Дягилевым, Рахманиновым, Буниным, Шаляпиным, Бальмонтом, Анной Павловой, Стравинским, Фокиным, Мордвиным, импрессарио Юроком…

— Все это, дорогая, было очень давно, — с грустью сказала Катя. — За это время мои воспоминания успели потускнеть, обрасти мхом. Я к вам, Верочка, давно присматриваюсь и о многом догадываюсь. Вы красивая, талантливая. Смотрите, не проиграйте свою жизнь в карты или в рулетку, как это сделала я. Больше всего на свете я люблю искусство. В моей скромной коллекции имеются полотна русских и западноевропейских художников. Разве я могу забыть, как великолепный, с фанатически горящими глазами Пабло Пикасса, восхищенный моей Одеттой-Одиллией в «Лебедином озере», подарил мне свои ранние работы? Однажды вечером он пришел ко мне в отель на Монмарт и предложил навсегда остаться в Париже… Верочка, приходите ко мне и вы увидите чудо из чудес. Я собрала редчайшую библиотеку. Вы знаете, что я любима зрителями, что ежедневно со всех концов России приходят письма… Мое личное счастье промелькнуло, словно полет мотылька, и навсегда растворилось в бездне. Многие любили, домогались ответного чувства, за улыбку и лишний поклон, обращенный в их сторону, одаривали драгоценными подношениями из жемчуга, бриллиантов, золота, серебра. А сколько за свою артистическую жизнь я получила бриллиантовых колец? Были, конечно, и мимолетные встречи, а настоящее ушло, потому что я лишь порхала по шаткой, неустойчивой поверхности. И вот я одна, ни детей, ни мужа, скоро и театра не будет. Годы уходят, век балерины короткий, а жизнь свою придется заканчивать одними лишь воспоминаниями. Верочка, заклинаю вас, ради всего святого, не повторите мой печальный опыт…

Как прекрасна Ока в августе! По душе пришлись деревенские посиделки с их печально-веселыми песнями, играми, ночными хороводами, смелыми прыжками через костры. Нас с Екатериной Гельцер пригласили на такую вечерку. Мы пели с девчатами, танцевали с парнями, вместе с ними дружно лузгали семечки. Чернобровый великан Гринька увязался за мной, Катю окольными путями пошел провожать заведующий ларьком, любитель русских танцев Евсей Приходько. У крылечка застенчивый Гриня произнес:

— Слухай, Вероника, оставайся у нас в селе! Свадьбу нарядную сыграем, я шофером на грузовой работаю, скоро трактористом стану, хозяйство у нас небольшое есть. Родишь мне красивых сыновей, помощниками станут. Уж больно ты мне по сердцу пришлась. Мужик я не нахальный, любить буду. Я таких красивых еще не видел.

Мне сделалось грустно, возможно, и прав Гриня Пухов, поленовец с Оки? Но он не знал одной истины, что из деревни в город люди уезжают с удовольствием, без оглядки, а из города в деревню никто добровольно не торопится.

Промчалось лето, надо возвращаться в Москву. Жаль расставаться с маленьким уютным городком, с его улочками, полями, где ветер качает хлеба. С лесом, где между берез и сосен растет самая красивая не земле черемуха, с волнующими запахами акации, сирени. Я тепло простилась с хозяйкой, с ее мальчуганами, с тихим степенным мужем. Гринька сначала на лодке, потом на пролетке отвез нас к поезду.

— Ну, прощайте! Бог даст свидимся, авось все уладится. Вот вам, Вероника, на добрую дорожку гостинцы. Кушайте на здоровье и не поминайте нас лихом. — Он протянул большой сверток, аккуратно завернутый в льняное, вышитое красными петухами полотенце. — Там найдете курочку свеженькую, рыбку, брынзу, криночку сметаны с ягодами и вино наше самодельное.

Я поцеловала в лоб этого простого, доброго деревенского парня.

— Вероника, дивчина ненаглядная, по гроб жизни буду тебя лелеять, всегда тебя приму, даже если дитя чужое будет.

На минуту задумалась: может быть, я действительно бежала от настоящего, неподдельного счастья?

Началась бестолковая посадка. Набирая скорость, поезд удалялся, а он, Гриня Пухов, все еще стоял на маленьком провинциальном вокзале, пока не превратился в крошечную точку…

Гуляла в Александровском саду, что примыкает к Кремлю. От тумана шла роса, мельчайшая водяная пыль покрыла чугунные решетки бывшего царского сада. Казалось, что редкий туман навечно повис над землей. Октябрьский мглисто-промозглый день наводил тоску. Я не заметила, как ко мне подошел человек в темно-коричневом пальто. Когда он приблизился, снял дымчатые очки, я его узнала: Ягода продолжал меня преследовать.

— В. А., мне нужно с вами встретиться в неслужебной обстановке!

— Оставьте меня в покое!

— Кажется, у вас сегодня свободный вечер? Заеду между 10–11 часами вечера. Предупреждаю: вы должны быть дома. Приеду один.

— Чему я обязана столь щедрым вниманием?

— Вы слишком любопытны.

Приехал взволнованный Ежов:

— Мы в курсе всех ваших дел. Знаем, что вас собирается навестить вечером Генрих Ягода. Мы должны иметь стенограмму вашей беседы. Устный рассказ нас не устроит. А что, если мы в гардероб посадим нашего товарища?

— Этот вариант отпадает. Ягода может прислать своих людей для предварительного осмотра квартиры.

— Согласен. В. А., вы скоро станете опытным криминалистом! На третьем этаже вашего подъезда проживает наш сотрудник. Мы протянем в его квартиру провода, приспособим наушники, звукооператор с кинофабрики с опытными стенографистками запротоколируют вашу беседу с народным комиссаром товарищем Ягодой.

Операция проводилась под руководством Маленкова, который хорошо разбирался в технических вопросах. Я не ошиблась, Ягода нарушил слово, с ним приехало пять человек. Они тщательно обследовали каждый метр. После их ухода Ягода понюхал воздух:

— В. А., у вас кто-нибудь сегодня был?

— Была молочница, тетя Дуня. Она два раза в неделю из деревни привозит свежее парное молоко.

Ягода поморщился:

— Молочница меня не интересует.

— Это допрос или светская беседа?

— Дружеский разговор.

— Я вас слушаю, товарищ народный комиссар!

— В заговоре против товарища Сталина принимала участие большая группа людей. По приговору советского суда преступники расстреляны. К счастью, вы ни в чем не виноваты, и я персонально приношу вам свои глубокие извинения за причиненные оскорбления. С этой минуты давайте забудем все плохое.

— Извинения принимаю. Это все, что вы собирались мне сказать?

— Зачем же так строго? У меня для вас, В. А., имеется компромиссное предложение!

— Продолжайте.

— Судьба свела вас с товарищем Сталиным. Органы безопасности обязаны знать всю его жизнь до мельчайших подробностей. Нас интересует его характер, нрав, быт, встречи, деловые и частные беседы. За оказанные услуги будем щедро платить. Независимо от количества полученной информации вы будете дополнительно получать ежемесячно по два оклада. Письменного обязательства мы с вас не потребуем, поверим на слово, зарплату платим вперед за квартал. Хочу выдать вам первый аванс, расписки не надо, только деньги пересчитайте.

Из бокового кармана пиджака Ягода достал кожаный бумажник.

— Вас устраивает такое предложение?

— Сейчас же уходите, будем считать, что сегодняшней встречи у нас не было.

— В. А., почему вы не хотите меня угостить чашечкой кофе? — нахально улыбаясь, проговорил Ягода.

— Я очень устала, завтра утром репетиция, вечером спектакль, мне надо отдохнуть.

— Простите меня, дорогая В. А., за некоторую примитивность, но это была еще одна важнейшая проверка.

Я перестала обращать на него внимание. Подошла к окну, на плечи накинула пуховый платок. Ягода попытался меня обнять. Я его оттолкнула. Поскользнувшись о паркет, всемогущий начальник ГПУ упал на пол. Он подполз ко мне на коленях:

— Верочка! Я озолочу вас! У меня есть деньги. Простите, но я ничего не могу с собой поделать. Я люблю вас! Не смейтесь! Это правда. Зачем вам сдался этот мерзавец, псевдогрузин, рябой Джугашвили? Он же сын алкоголика, в котором прочно заложено разбойное начало вонючих предков. Я разойдусь с женой, уйду из органов, вернусь к своей прежней профессии фармацевта. Понимаю, что для серьезного размышления необходимо время. Умоляю вас на коленях, пересмотрите свое отношение ко мне! Я достану иностранные пасторта, мы уедем в Америку, Францию, Англию, только там вы познаете настоящую жизнь. Одно ваше слово!

— Вы, Ягода, жалкий фигляр, перестаньте юродствовать! Убирайтесь из моего дома! Вы мне осточертели. Идите в цирк работать клоуном.

Ягода поднялся. Передо мной снова стоял выхоленный, холодный, барственно-надменный чекист.

— Повторяю, если вы, Давыдова, когда-нибудь сделаете самый незначительный промах и попадете в наши сети, запомните, что я вас так просто не выпущу. Сам отвезу в женскую Новинскую тюрьму и запру в камеру, где содержатся самые низкие твари. — Потеряв над собой контроль, он злобно прокричал — Курва! Я с тобой все равно рассчитаюсь! На коленях будешь ползать, сапоги целовать, уркам заставлю языком задницы лизать.

Разбитая, в одежде, свалилась в постель. Утром не имела сил ехать в театр. Вызванный врач дал освобождение от работы. Днем приехал директор театра.

— В. А., как вы не вовремя захворали! Сегодня намечен закрытый спектакль, проданы билеты, ожидается правительство. Родненькая, выручайте! Мы пришлем за вами машину.

Не помню, как очутилась в театре. Костюмерша помогла одеться. Полумертвая села за грим. Мой выход… Ничего не слышу, почему-то пропал оркестр, куда-то исчез дирижер. В глазах двоилось… Из забытья вывели аплодисменты. Краешком глаза посмотрела в правительственную ложу. Улыбающийся Сталин и его подчиненные стоя аплодировали. После окончания спектакля меня пригласили в их ложу. Сославшись на плохое самочувствие, уехала домой. Ночью позвонил Сталин:

— В. А., что случилось? Вас кто-то обидел?

— И. В., простите меня, нет сил разговаривать.

— Когда мы вас увидим?

— Я свободна в следующий понедельник.

— Поправляйтесь. Вам привезут фрукты, рыбу, икру, мясо, шоколад.

Наступил понедельник. В семь часов вечера поехала к Сталину. Меня провели в его кабинет. Там находились Маленков, Поскребышев, Ежов, Молотов. Вид у Сталина был озабоченный. Он сел за письменный стол. Маленков включил какой-то прибор. Услыхав голос Ягоды, я вздрогнула и стала искать его глазами. Посмотрев на меня испытующе, Сталин сказал:

— В. А., внимательно прослушайте эту запись, вопросы будут потом.

Спектакль, разыгранный Ягодой, был записан на пленку. Ко мне подошел Сталин.

— Мы знаем, В. А., что за последние четыре месяца вам пришлось много пережить, что на вашу долю выпали серьезные испытания. Могли бы вы в письменной

форме подтвердить, что все это не было заранее подготовленной инсценировкой?

— Конечно.

— В таком случае садитесь за письменный стол* не торопитесь, посторайтесь все вспомнить, мы с товарищами выйдем, чтобы вам не мешать.

Писала больше часа, написанное передала Сталину.

— Пока мы будем обедать, ваше объяснение напечатают.

Из-за подавленного состояния не могла притронуться к еде.

— В. А., нам пора объясниться! — тепло сказал И. В. Закурив трубку, он сел в кресло. — Слова не ветер мы не бросаем. Нам давно известно, что Генрих Григорьевич Ягода — большой негодяй. Мы тщательно во всем разберемся, сопоставим факты, а потом примем меры. Вы не должны на меня сердиться, в этом мире я очень одинок.

Если бы этот человек захотел стать драматическим актером, он достиг бы невиданных высот. И. В. обладал удивительным обаянием, он мог очаровать кого угодно. На какое-то мгновение мне его стало жалко. Сталин воспользовался минутной слабостью, обнял меня, был нежен, внимателен, ласков.

— Опять соскучился, Верочка. С того самого дня, как ты уехала, у меня никого не было…

За завтраком И. В. тихо сказал:

— Я прочту тебе стихотворение Александра Блока:

Откровенно говоря, я была потрясена: Сталин и Александр Блок.

7 ноября Советское правительство устроило грандиозный прием в Кремле. Весь вечер за мной неотступно ухаживал Ворошилов. Он был назойлив и требователен: танцевал, рассказывал плоские армейские анекдоты, потом отвел в дальний угол Георгиевского зала:

— В. А., поедем ко мне на дачу, весело проведем время, никто не будет знать.

— Спасибо за приглашение. Климент Ефремович, хотите я вас познакомлю с молодой очаровательной балериной?

— Буду счастлив и весьма обязан! — галантно произнес народный комиссар по военно-морским делам.

Юная балерина, недавняя выпускница хореографического училища Ольга Лепешинская, с радостью приняла приглашение молодящегося наркома. Как только они удалились, ко мне подошел беспринципный Ягода. Он взял меня под руку. Прогуливаясь по ярко освещенному залу, нарком еле слышно сказал:

— Если вы меня кому-нибудь продадите, я вас уничтожу. На днях мы собираемся организовать для вас пикантную экскурсию в одну из московских тюрем.

Перепрыгивая через две ступеньки, побежала в гардероб. У выхода нагнал запыхавшийся Маленков.

— В. А., с вами только что разговаривал Ягода? В машине рассказала про его бесконечные угрозы.

— Г. М., я сойду с ума или покончу с собой. Так больше продолжаться не может.

— Мы не дадим вас в обиду. Звоните мне > по телефону на работу или домой в любое время дня и ночи, вас немедленно соединят.

— Как мне поступить, если Ягода заставит меня поехать с ним в тюрьму?

— От встреч не отказывайтесь, не проявляйте излишнего беспокойства, держитесь хладнокровно. Если заболит голова, у Ягоды и его сотрудников лекарств не берите.

В первой декаде позвонил Ягода:

— Тороплюсь выполнить свое обещание.

Он заехал за мной. Кроме него, в машине находилось двое штатских.

— Знакомьтесь, — сказал Ягода, — начальник женской Новинской тюрьмы Нелидов, его заместитель Барушной.

Открылись глухие ворота. Мы въехали на вымощенный булыжником тюремный двор. Высокий забор в несколько рядов обтянут колючей проволокой. Защелкали замки, надзиратель открыл камеру, раздалась команда: «Всем встать!». Староста, худая, буззубая женщина с седыми космами, крикнула:

— Суки, по местам становись!

Ягода спросил дежурного надзирателя, сколько человек находится в камере. Сиплым, прокуренным басом староста рявкнула:

— Гражданин начальник, в камере шестьдесят б…й, я хотела сказать — шестьдесят сук. Все как на подбор. После бани любую попробовать можно, кроме меня, старухи. Прости, батюшка, я уже не гожусь.

Ягода выкатил глаза на начальника тюрьмы. Нелидов тут же отдал распоряжение:

— За нарушение режима Маланичеву отправить в карцер на пять суток.

Беззубая старуха скинула с себя рубашку, голая повалилась на пол:

— Миленький, хорошенький начальничек, не отправляй тетеньку в карцер. Я уже там сидела. Пожалей моих деточек беспризорных, прости дуру грешную, я больше не буду.

Ягода резко проговорил:

— После карцера стерву отправить на этап!

В другой камере — малолетние проститутки. Ко мне подбежала девочка лет 16. Налет раннего разврата наложил на ее красивое лицо беспощадный отпечаток.

— Дамочка, подари хорошенькой девочке рублик.

Я спросила:

— Для чего тебе нужны деньги?

— На курево.

Я достала кошелек, Ягода и начальник тюрьмы запретили: деньги им давать нельзя, все равно в карты проиграют. На нарах, свесив ноги, сидела веснущатая девочка, она пронзительно крикнула:

— Манька Свист, давай покажем дорогим начальникам концерт художественной самодеятельности!

Девчонки завизжали от восторга. В одну секунду юные создания, повернув голые зады к начальству, стали петь похабные песни.

— Почему такую шваль держите в Москве? — недовольно спросил Ягода окружившую его свиту.

— На этап имеем право посылать после 16.

В следующей камере обитали воровки, мошенницы, рецидивистки. Мне стало дурно. Ягода протянул пузырек с валерьяновыми каплями, пилюли от тошноты, таблетку от головной боли.

— Я принимаю, Генрих Григорьевич, только апробированные лекарства, рекомендованные врачами Большого театра.

Ягода настоял, чтобы я взяла его таблетку. Я приняла свою, а его незаметно спрятала в сумочку. Тюремное начальство пригласило меня на обед. Отказ мотивировала строжайшей диетой.

Вечером состоялась встреча с Маленковым.

— Правильно сделали, — сказал он, — что не взяли его лекарство.

Я достала из сумочки спрятанную таблетку. Мы поехали в научно-исследовательский институт. Служители привели в специальное помещение немецкую овчарку, которую несколько дней морили голодом. Профессор Воскобойников таблетку вложил в большой кусок говяжьего мяса. Собака с жадностью накинулась на еду. Через час она была мертва. Этот страшный эпизод снимал кинооператор. На обратном пути я спросила Маленкова:

— Если Ягода такой апробированный негодяй, почему ЦК ВКП (б) и лично товарищ Сталин разрешают ему до сих пор занимать такой ответственный пост?

— Все до поры до времени.

В театре меня ожидал сюрприз. В опере «Садко» Римского-Корсакова я получила партию Любавы.