В полночь позвонил Ежов:

— Праведный мир веселится, а вы сидите дома? Можно приехать? Гарантирую, хандра моментально улетучится!

Пришлось надеть выходное парчовое платье, которое сшила в Финляндии. Ежов приехал с телохранителем, мужчиной огромного роста, поверенным в интимных делах — Олегом Густовым. Позвонил неугомонный Вышинский. Трубку вырвал карлик-нарком, он зло проговорил:

— Старый индюк, перестань трепаться! Клянусь здоровьем твоей любимой дочери, что если еще раз дашь о себе знать, сам проломлю тебе череп и скажу, что так и было. Ты спрашиваешь, кто осмеливается так разговаривать с его величеством главным попугаем? Отвечаю: Николай Иванович Ежов! Устраивает? А теперь катись к чертовой матери и ломись в другой огород.

После столь милой беседы он истерически загоготал:

— Вот так, Верочка, мы будем расправляться со всеми внутренними и внешними врагами. Посылайте всех от-моего имени в ж… и никого не бойтесь! Держитесь за ежовские рукавицы, пока они еще греют! Налейте мне стакан коньяку, потом отправимся гулять.

Он залпом выпил целый стакан. Его друг Густов хлестал водку прямо из горлышка пол-литровой бутылки.

— Нас ждут цыгане из табора, — хвастливо проговорил Николай Иванович, — мои люди нашли их под Александровым, попоют, попляшут, деньжат из казны отсыпем, а потом как социально-опасный элемент в лагерек на десяточку! Пусть потрудятся во славу отчизны-матушки! Я пить хочу! Верка, наливай вина! Если сам найду, хуже будет! Я мальчик зловредный!

Принесла украинскую горилку, настоенную на красном перце. Ежов обрадовался, на его лице выступил нездоровый румянец, я не знала, что он болен туберкулезом.

— Закусывать чем будем? — спросил нахальный Густов.

Ежов крикнул:

— Тащите на стол все что есть!

Широкоплечий великан телохранитель и крошечный щуплый нарком здорово проголодались. Подала холодную курицу, сыр, колбасу, маринованную селедку, яичницу с ветчиной — все слопали. Пьяненький Ежов процедил сквозь зубы:

— Олежка, сматывайся! Я остаюсь на этом пароходе, поезжай за цыганами, девок спрячь в несгораемый, мужиков на Лубянку, в подвал. Все, проваливай! Я тебе позвоню.

Обрадованный Густов быстро ретировался.

— Верочка, чего пить не даешь? Говно жалеть стала? Завтра прикажу, тебе из «Метрополя» сто бутылок отборного вина доставят.

Он пил все подряд: водку, портвейн, коньяк, ликер, кагор. Винные пары сделали свое нерукотворное дело. Вдребезги пьяный, Ежов свалился на ковер. Я была спасена. Проснулась от шума, ругани, криков. Когда рассвело, протрезвевший нарком не мог понять, где он находится. Мигрень на части разламывала его буйную голову. Он проглотил четыре сильнодействующие таблетки, которые всегда имел при себе. После горячей ванны уложила его в постель. Вечером он уехал. Позвонил ночью.

— В. Л., вы спасли мне жизнь. Постараюсь отблагодарить. Если что, звоните по прямому. Номер запомните, никому не давайте, не скучайте, скоро заглянем!

Ежов слов на ветер не бросал. Директор ресторана «Метрополь» Константин Гамсахурдия привез два ящика отборного вина, которое продавалось в торгсинах за валюту.

— Не беспокойтесь, В. Л., наше винцо может долго стоять, оно не портится. Мы всегда рады услужить красивым женщинам. Заходите! Имеем отдельные кабинеты. Может, балычка доставить, икорку, семгу, осетрину, лососинку? Нас зовут Константин Илларионович, вот и познакомились! Немного скучновато, в прошлом году жена изволила преставиться, умерла горемычная, на Ваганьковском похоронена, рядом с могилой Сережи Есенина, слышали, небось, о таком поэте? Я год, как вдовец. А вы, товарищ Давыдова, давно зачаровали наше сердечко! Ходим на все оперы с вашим участием, даже на утренники.

С трудом избавилась от новоиспеченного знакомого.

5 января — премьера оперы «Броненосец Потемкин». За кулисы пришел постаревший Мейерхольд. Он привел Эйзенштейна. Тот спросил:

— Мой фильм о «Потемкине» видели?

— Гомер писал про Одиссея, что, когда его высоко подняла волна, то он увидел мир. Вы то же самое сделали с кинематографом.

— Буду искренне рад видеть вас у себя на Потылихе. Только меня трудно застать. В. А., вы должны непременно сниматься в кино!

На клочке бумаги С. М. написал свой адрес и телефон. Нас отвлек служитель, который принес корзиночку с зимними цветами. В надушенном конверте была записка от Пастернака: «Очаровательная Вера Александровна, я — среди зрителей. Целую Ваши руки, с уважением преданный Вам Борис».

Постановщик спектакля Илья Яковлевич Судаков по русскому обычаю перекрестил меня, потом поцеловал в лобик.

— Удачи вам, Верочка!

Потом он обошел всех актеров и осенил их крестом.

Спектакль мучительно-длинный, он вымотал душу, музыка скучная, образ Груни надуманный. Но Большой театр умеет подавать свой товар ярко, красочно, помпезно. На любом спектакле нашего театра публика немеет от восторга.

Жизнерадостный Сталин представил артистов своим оруженосцам — «калифам на час». По его глазам поняла, что опера ему не понравилась.

В артистическую уборную зашел скромно-застенчивый Пастернак. Переминаясь с ноги на ногу, он спросил:

— В. А., вы сегодня свободны?

Я не успела ему ответить: без стука ворвался возбужденный Поскребышев:

— С новым годом, В. АЛ Вы приглашены на ужин в Кремль, ожидается большой прием.

— А. Н., большое спасибо, но я очень устала. Груня меня вконец измотала. Позвольте вас познакомить с поэтом и моим другом Борисом Леонидовичем Пастернаком.

— Кажется, не слыхал! В детстве Пушкина читал: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…», еще помню Лермонтова: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром, Москва, спаленная пожаром, французу отдана…», учил Некрасова «Арину — мать солдатскую» и «Мороз — Красный нос». Из советских поэтов знаю Маяковского, но его стихи не люблю за вычурность. Когда-то нравились Надсон и Сергей Есенин, забубенная головушка. Простите, тороплюсь, на досуге как-нибудь поболтаем.

Через пять минут он снова прибежал:

— В. А., товарищ Сталин очень осерчали. Приказано присутствовать! И вы, товарищ Пастернак, значитесь в списке. Паспорт у вас с собой?

— Да, паспорт у меня в боковом кармане, — растерянно ответил поэт.

— Тогда все в порядке. — Поскребышев важно удалился.

— Борис Леонидович, я очень рада, мы с вами приглашены на прием в Кремль.

— Не может быть, я так взволнован, что хочется плакать. Я давно мечтаю о личном знакомстве с т. Сталиным.

— Это может произойти в том случае, если мы окажемся рядом за одним столом.

— Откуда вы знаете?

— Женщины умеют иногда предугадывать.

Несмотря на сильный мороз, мы с Пастернаком отправились в Кремль пешком. От Большого театра туда идти минут десять.

— В. А., давненько я вас не видел! Почему не звоните?

— Захлестывает повседневная жизнь. Спектакли, концерты, репетиции, общественная работа. После нашей встречи в Сокольниках вы меня сразу забыли. Я очень тронута присланными книгами, спасибо, что их надписали, и сегодня ваши цветы меня окончательно растрогали.

— Мы должны чаще видеться!

— Для чего, Борис Леонидович?

— Ваша одухотворенная красота действует на меня гипнотически.

— И только?

— Лгать не умею, пока — да.

— И за это благодарю.

— В. А., вам можно доверять?

— Попробуйте.

— В эту зимнюю стужу я хочу прочесть вам стихотворение одного поэта, мы с ним разные по мировоззрению, но он одарен, его имя непременно будет в Пантеоне русской и мировой поэзии.

Пастернак оглянулся по сторонам. Спешили редкие прохожие. Из щелей выползали ночные феи. Б. Л. чуть слышно начал читать:

Потрясенная, поцеловала Пастернака. Он, как юноша, стал пунцовым.

— Я должна выучить это стихотворение!

— А вы не боитесь? За эти крамольные строки поэт Осип Эмильевич Мандельштам обречен на вечное изгнание. Его лишили права быть человеком и служить обществу, его судьба схожа с Агасфером.

— Не бойтесь, я вас не подведу.

— Хорошо, приедете ко мне на дачу в Переделкино, — проговорил осторожный Б. Л., — и тогда сумеете выучить. Раз вы такая любознательная, я вам прочту еще одно стихотворение этого же поэта:

— Б. Л., нас никто не слышит. Что вы думаете о Сталине? Какой он, по-вашему, человек?

— Прежде всего разный. Один раз я говорил с ним по телефону, он интересовался Мандельштамом. Я просил облегчить его судьбу. Во время обыска у него нашли стихотворения, которые я вам прочитал. Сталин удивился, почему я не обращаюсь с протестом в писательский союз. На всю жизнь запомнились его слова: «Если бы я был поэтом или писателем и мой друг попал в беду, я бы сквозь стены прошел, чтобы ему помочь». Я попросил разрешения с ним повидаться. И. В. сухо спросил: «О чем будете говорить?» Ответил: «О жизни и смерти». — «Вопрос слишком отвлеченный». Он, не прощаясь, повесил трубку.

У ворот Кремля нас встретили статные великаны, настоящие русские богатыри, мои новые сопровождающие-охранники Валентин Катайгородской и Панфил Барсуков.

В нарядном ярко освещенном зале быстро согрелись. К Пастернаку подкатился тучный Маленков:

— Борис Леонидович, вы жаловались товарищу Сталину, что проживаете в общей, коммунальной квартире.

— Что вы? Что вы? Меня ошибочно поняли, — испуганно, с надрывом в голосе проговорил бледный, как полотно, Б. Л. — Во время разговора с И. В. по коридору бегали соседские шаловливые детки, они шумно игрались и мешали нам говорить.

— Ваш квартирный вопрос решен: завтра утром Московский Совет получит распоряжение предоставить вам изолированную квартиру без шаловливых детей. Будете жить в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской галереи.

— Тронут чрезвычайно вашей любезностью, достопочтенный товарищ Маленков. Поклонитесь, пожалуйста, товарищу И. В. Сталину.

Я стояла рядом и слышала весь разговор. 10 минут назад Пастернак был совсем другим — непокоренным. В моих глазах он сразу потускнел. Возможно, я неправа, каждый из нас в эту эпоху танцевал по-разному…

— Верочка, наконец я вас нашел! — прогудел речитативном красномордый усач Буденный. Он почти не изменился, только раздался вширь и покрылся еще одним слоем жира. — Как живете-поживаете? Где изволите пропадать? Был нынче на премьере в Большом. Вы, как всегда, восхитительны! Собираюсь отпраздновать на даче день рождения, очень вас прошу присутствовать.

— Все будет зависеть от времени.

— В. А., позвольте напроситься к вам в гости. Я пока еще некоторым образом свободен, нет подходящей кандидатуры! Честно говоря, весь изныл.

Примчался вездесущий Поскребышев:

— Всех просят за стол!

Когда Буденный отошел, он шепнул мне на ухо:

— И. В. рад, что вы пришли.

Рядом со Сталиным восседали Ольга Лепешинская и новая восточная звезда из Ташкента Тамара Ханум (Петросян). Мне говорили, что она бухарская еврейка. Ворошилов увлекся грузной Барсовой. Микоян кокетничал с исполнительницей русских народных песен Лидией Руслановой. Каганович посадил рядом с собой киноактрис Марину Ладынину и Тамару Макарову.

Феерическим было выступление Ансамбля народного танца. Сталин поднял тост за советское искусство, за руководителя ансамбля Игоря Моисеева. Затем он, улыбаясь, проговорил:

— Среди наших гостей находится поэт Пастернак.

Раздались аплодисменты. Смущенный Б. Л. поднялся на освещенную сцену.

— Я попал в затруднительное положение, трудно экспромтом выбрать что-то из кладовой памяти. Прочту стихотворения «Любить иных — тяжелый крест» и «Петухи».

Мне казалось, что Пастернака никто не знает, что он поэт только для избранной публики — для аристократии. Вожди, члены правительства, актеры, писатели, ученые восторженно приняли поэта и долго ему аплодировали. Сталин попросил его еще что-нибудь прочитать. Счастливый, умиленный Б. Л. сказал:

— Наш общий любимец, артист Московского художественного театра Василий Иванович Качалов прочтет отрывок из моей поэмы «Лейтенант Шмидт».

Две тысячи пятьсот человек поднялись с мест, чтобы поздравить с успехом прекрасного поэта. Сталин подозвал его. Пожимая ему руку, он проговорил мягко:

— Теперь я знаю, какой вы!

Преодолевая застенчивость, Б. Л. спросил:

— Какой?

— Обыкновенный, земной, гордый и одинокий!

Лепешинская порхала с Ворошиловым, пролетая в вихревом вальсе, показала мне кончик розового язычка. Не успела ответить, меня позвали к Сталину.

— Опера Чишко — слабая вещь. Валю Груня хорошая девушка. Вы сделали все, что могли. Рабочий класс и крестьянство должны увидеть этот спектакль.

Поблагодарила за комплимент:

— Я рада, что вы так серьезно относитесь к театру.

— В. А., как ваше здоровье?

С недоумением пожала плечами:

— Спасибо, хорошо.

— Вы нам нужны сегодня.

Легкой походкой подбежал элегантно-восторженный Пастернак.

— Дорогая моя, сказочная нимфа, В. АЛ Вы — необыкновенная женщина. Этот счастливейший вечер навечно останется в моей памяти!

— Б. Л., вы слишком эмоциональны. Таким нельзя быть. Ветер бывает разный. Выслушайте дружеский совет — о своем успехе в Кремле не распространяйтесь.

Пастернак помрачнел. Поникший отошел. Возможно, ему вспомнились судьбы русских поэтов…

Сталин любил быструю автомобильную езду. Мы сидели вдвоем на заднем сиденье. До Кунцева молчали. Я не забыла подвоха с «дублером». Когда приехали, И. В. попросил вина, зелени, мяса. На приемах он ел мало, но зато любил угощать своих собутыльников.

— Ваша Лепешинская меня развеселила! — сказал И. В., он хитро прищурился. — Сама сделала предложение. «И. В., — проговорила она серьезно, — сколько можно быть вдовцом?» Потом прижалась, незаметно стала поглаживать правое колено. Я ее прогнал. Арестован ее муж — Леонид Федорович Райхман, он еврей и предатель, работал в органах НКВД.

Сталин выругался. Вошел Поскребышев.

— Приехали товарищи Молотов, Каганович, Ворошилов, Жданов. Какие будут указания?

— Мы их не вызывали.

— И. В., с вами хочет говорить конфиденциально товарищ Хрущев!

— Ему дня мало? Пошлите его… к Маленкову, он разберется и мне доложит.

И. В. разбудил меня в десять часов утра, спросил, не пора ли домой. Сказала, что приглашена на два концерта в Ростов-на-Дону.

— На два концерта можете поехать. Верочка, ты оправдала наше доверие, мы решили рекомендовать тебя в депутаты Верховного Совета.

Я обняла Сталина, от моего поцелуя он зашатался. Он долго не выпускал меня из своих звериных объятий.

На Ростовском вокзале меня встретили работники обкома партии и представители артистической общественности. На машине отвезли на закрытую дачу. Мои верные боги Маленков и Поскребышев все предусмотрели.

Программу концертов составили из романсов русских композиторов и оперных арий. Принимали хорошо. Лениво развалившись, в первом ряду сидел Шолохов. Он прислал цветы, после первого концерта ждал у подъезда филармонии, предложил погостить у него в станице.

— Примем вас по-казацки, с радушием и теплотой.

— Задерживаться не могу, в Москве меня ждут спектакли и запланированные концерты.

— На все случаи жизни имеется проверенная медицина. Организуем освобождение от работы — дадим справку, что находились в больнице обкома партии. Везде сидят свои ребята.

— Михаил Александрович, зачем я вам сдалась?

— С вами есть разговор, не подлежащий оглашению.

— Я не возражаю, давайте немного пройдемся!

— Такой вариант отпадает. Когда будет время, позвоните.

Усталая, довольная вернулась на дачу, где меня уже ждал прекрасно сервированный стол, артисты русской драмы, режиссер Юрий Завадский, Фаина Раневская, Вера Марецкая. Принесли вкусные вещи. Позвонил Шолохов:

— Обстоятельства изменились, разрешите сейчас к вам приехать?

— Уже поздно, я должна отдыхать.

— Завтра вы свободны?

— Собираюсь посмотреть город, побывать в музее, походить по русским церквям. Секретарь обкома обещал отвезти в Новочеркасск, послезавтра — концерт, а ночью уезжаю в Москву. Как видите, расписана каждая минута!

— Ничего не поделаешь, придется к вам специально приехать.

Поскребышев соединил со Сталиным. Он недовольно спросил:

— Почему так долго был занят телефон?

— Разговаривала с Шолоховым.

— Что хочет от вас землепахатель? — Сама не знаю.

— Как устроились? Как прошел концерт?

— Спасибо, все хорошо, И. В.

— Скорей возвращайтесь! Желаю успеха!

Собор в Новочеркасске великолепен. Он так построен, что виден отовсюду, неописуема его внутренняя красота. Настоятель показал несметные сокровища — иконы старого письма.

Обедала у местного «удельного князя»— председателя горисполкома. Его жена, пышнотелая дама, попросила что-нибудь спеть. За отказ кровно обиделась.

— Мы вас всей душой, а вы плюете на нас? Подумаешь, солистка Большого театра, так сразу и зазнаваться надо? Мы не хуже вас!

Объяснила, что в частных домах профессиональные артисты петь не мотут. Разозлившись, она окончательно вышла из себя:

— Вертеть хвостом и воображать все умеют.

Хлопнув дверью, вышла на улицу, секретарь обкома выскочил вслед за мной. Униженно стал извиняться. Заплаканная хозяйка умоляла извинить ее невежество.

Второй концерт прошел также успешно. На другой день вернулась в Москву, на перроне встречал Поскребышев:

— Верочка, в театре завтра выходной, я приглашаю вас на дачу, там тихо, покойно, отдохнете от мирской суеты. В уединении можно будет обо всем поговорить.

Я посмотрела на него в упор. А. Н. понял немой вопрос.

— И. В. переутомлен и перегружен работой.

Мне не хотелось обидеть умного и хитрого царедворца, я очень дорожила его покровительством. Лишиться благосклонности такого человека было равносильно тому, что потерять почву под ногами.

Дача Поскребышева мне понравилась. Скромное убранство, ничего липшего. Чистота, как в медицинском учреждении, ни одной пылинки.

— Нынче нам никто не будет докучать. С товарищем Сталиным работают Маленков и хитрый кобель Мехлис — Иудушка проклятый! Здесь у нас, Верочка, можно разговаривать не таясь. Скоро начнется новый политический процесс. Перед судом предстанут Бухарин, Рыков, Крестинский, Рыковский, Ходжаев, Ягода, Розен-гольц и другие стервятники. Товарищ Сталин назначил государственным обвинителем Вышинского. Вот кто делает карьеру! Ежов сутками не вылезает из служебного кабинета. Ночью и днем идут перекрестные допросы. Что их ожидает? Смерть для них избавление.

— А. Н., в чем их обвиняют?

— На их совести убийство Кирова, отправление Куйбышева, ликвидация Менжинского, М. Горького и его сына Пешкова. Они готовили покушение на жизнь товарища Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова, Ежова. Они замышляли убить Маленкова и меня. Хотели совершить в стране переворот и возродить капитализм. Главный зачинщик Бухарин.

— Я слышала, что Николай Иванович — самый верный сподвижник и последователь Маркса и Ленина, что он и Карл Радек — авторы конституции.

— На словах.

Незаметно подошло время обеда.

— А. Н., я помогу накрыть на стол!

— Разве можно эксплуатировать гостей?

— Друзьям разрешается.

Я надела передник, и мы вдвоем, как нежно любящая пара, неспеша прели. Днем гуляли по зимнему саду. Повалил мокрый снег. Свежий подмосковный воздух вернул силы.

Ночью взяла с полки томик сказок Андерсона, они успокоили мою израненную душу. Заснув, потеряла над собой контроль. Вдруг почувствовала, что кто-то пытается снять с меня ночную рубашку, ласкает грудь. Вначале подумала, что это сон. Открыв глаза, увидела рядом лежащего Поскребышева. Он залепетал скороговоркой:

— Верочка, родная, больше не могу ждать, весь иссох! Я люблю вас одну-единственную на всем белом свете. Мне никто не нужен, только вы!

— Как вам не стыдно? Мне казалось, что вы совсем другой.

Поскребышев сердито засопел, глаза его сузились, он злобно прохрипел:

— Неужели я не заслужил такой милости? — Не дав опомниться, он силой притянул меня к себе…

От обиды я заплакала.

— Вы такой же негодяй, как ваши сподвижники!

— Верочка, простите за все! Я люблю вас! Когда вы идете к товарищу Сталину в постель, душа моя истекает кровью. Знаю, что вы им всем нравитесь: и Ежову, и Маленкову, и Буденному, и Ворошилову, и Вышинскому, и даже сухарю Молотову. Пока лщв И. В., вы не избавитесь от него, он к вам сильно привязался и пока еще, слава Богу, доверяет. Но если узнает, что вы ему изменили, вас тут же забудет, он умеет жестоко карать. Многие., допросы товарищ Сталин ведет сам, в этих делах он мастер, художник.

— Я поражена! А. Н., неужели у вас нет знакомых молодых женщин?

— Сколько угодно, только свистни, но они меня не интересуют. Я давно никого не имел. До сих пор не верится, что мы были сегодня вместе, для меня это — счастливая ночь. Между нами говоря, у Маленкова свирепая жена. Голубцова — настоящий волкодав, ничего не стоит ее настрополить против вас.

— Вы знаете, Г. М. просил меня стать его женой, он сказал, как только я дам согласие, он с ней разойдется.

— В таких делах И. В. крут. Он не разрешит ему развестись.

— Хорошо, что вы мне об этом сказали. Где надо будет, самую малость поднажмем. Я не все вам сказала: в родственники набивается маршал С. Буденный.

— На усача напустим Ежова и Олега Густова, вся спесь с него сойдет. Они подкинут ему какую-нибудь здоровенную телку, у которой сиськи, как ведра на коромысле, висят.

— А как обуздать Ежова?

— Поклянитесь, что никому ни слова!

— Даю вам честное слово, что не проболтаюсь.

— Судьба этого карлика-выродка предрешена. Он царствует последний год. И. В. иногда со мной делится и даже советуется.

— А. Н., а вы не боитесь, что когда-нибудь И. В. вас покарает за чрезмерную осведомленность?

Поскребышев задумался.

— Я незаменим для Сталина. Он знает, что у него никогда не будет более преданного и исполнительного работника, который про всех знает абсолютно все.

— Я слышала, что И. В. собирается жениться?

— Сообщение ложное, насколько мне известно, вы его устраиваете по всем статьям.

— Почему он против моего развода с Мчедлидзе-Южным?

— Ваш номинальный супруг ежемесячно получает из Кремля пакет. И. В. установил ему приличное жалованье. Дмитрий Сергеевич, конечно, не задумывается, откуда я за что ему «капает» столь высокое вознаграждение.

— Что будет делать Ежов, если его снимут?

— Временно дадут «спокойный» наркомат, потом уберут. Самый сложный орешек — Маленков. Вот с ним, Верочка, нельзя портить отношения. По его представлению Хрущева назначили первым секретарем ЦК партии Украины. Вот кто властолюбец, бабник, выпивоха. Он тоже ждет своей очереди.

— А. Н., товарищ Сталин живет с балериной Ольгой Лепешинской?

— Ольга Васильевна получила отставку, ей покровительствует маршал Ворошилов.

— А что с Барсовой?

— И. В. разрешил Валерии Владимировне построить дачу в Сочи. За ней ударяет Каганович, и возле нее стал крутиться пучеглазый Мехлис.

— Вы не обижаетесь, что я учиняю вам целый допрос?

— Наоборот, я счастлив услужить вам, Верочка.

— Вы слышали про поэта Осипа Мандельштама?

Поскребышев насторожился:

— Где вы о нем слышали? Что вы о нем знаете?

— У меня есть его старая книжка стихов «Камень», первое издание.

— Мандельштам — государственный преступник. Он написал гнусное стихотворение про товарища Сталина. За него вступились Бухарин, Енукидзе, ваш друг поэт Б. Пастернак. Не стоит о нем говорить, есть дела поважнее. Верочка, намечается командировка в Псков, хотите поехать?

— С удовольствием, но боюсь, что театр не отпустит.

— Эту беду я беру на себя. Мы вас оформим председателем комиссии по проверке областной худ. самодеятельности.

— За все, А. Н., огромное спасибо! Мне надо собираться.

— Я с радостью отвезу вас домой.

О том, что я была у Поскребышева, никто не узнал. Мне вручили мандат депутата Московского Совета. Сразу же переменилось отношение дирекции театра. Комитет искусств стал прислушиваться к моему голосу. По-прежнему злейшим врагом была Валерия Барсова. Что может быть страшней отставной любовницы всесильного вождя?

Ночью позвонил Сталин:

— Нам сказали, что вы на днях едете в командиро-вочку?

— Я как раз собиралась с вами посоветоваться!

— Хорошее дело задумали, товарищ Давыдова! Нам по душе ваша тяга к общественной работе. Мы это ценим и при случае отметим. Правительственную комиссию возглавит товарищ Маленков.

— Я рада. Мне кажется, что он прекрасный человек. — Сталин промолчал. — И. В., как бы мне хотелось, чтобы вы с нами тоже поехали!

— Рулевой не имеет права отходить от штурвала, иначе корабль может пойти ко дну!

Маленков взял меня с собой в Печорский монастырь. Свита колоссальная.

Монастырь возведен на горе и в то же время укрыт в глубоком овраге, что необычно и таинственно. Между ними дорожки, одинокие, редкие монахи, деревья, галки, вороны и хмурое небо. Имени настоятеля не запомнила. Высокий, плечистый, косая сажень в плечах, глаза черные, глубоко посаженные, борода черная, чуть с проседью. Говорит густым басом. Монахи его боятся. Приказания дает один раз. В трапезной монахи со служками накрыли стол. Пища обыкновенная, здоровая, простая, никаких деликатесов. Кто-то из свиты Маленкова принес водку и коньяк, настоятель не разрешил пить в трапезной.

Оказалось, что в одной и часовен, в большой закрытой яме, еде некогда был подземный ход, содержатся особые политические преступники числом более трехсот человек. Маленков поинтересовался, можно ли прислать пополнение. Настоятель смиренно ответил:

— На все Божья воля. Православная Церковь всегда готова выполнить распоряжение советских властей.

Настоятель Печорского монастыря был замечательным человеком. Он спас от голодной смерти сотни людей. По его приказу яму утеплили, там сделали деревянный настил, стены покрыли досками из нескольких слоев, туда провели электричество и радио. Ему удалось некоторых заключенных фиктивно похоронить, на самом деле он перевел их в монахи. Настоятель рисковал не только саном и репутацией, но и жизнью. Умер этот человек в глубокой старости и в большом почете.

В Михайловском у Пушкина все прекрасно: и первозданные деревья, и травы, и кусты, и поля, и звери, и птицы… Поэт любил эту русскую землю.

С Маленковым присели отдохнуть. Кругом расселись охранники, хотя в парке никого не было. Ходить он не любил, из-за тучности быстро уставал. Я показала скамейку, на которой Пушкин впервые объяснился Анне Керн в любви. Маленков промолчал, ему было скучно. Он не знал, кто такая Керн. В Михайловское к Пушкину поехал ради приличия.

Стемнело, когда на машинах подъехали к Святогорскому монастырю. У восточной алтарной стены древнего Собора Святогорского монастыря, почти у самого края холма, — могила Пушкина. По склону холма растут могучие старые липы, осеняя могилу поэта. На много километров раскинулись поля, холма, леса — тот простой и прекрасный русский пейзаж, который так любил и так вдохновенно воспел Пушкин.

Маленков недовольно проговорил:

— Для человеческого мировоззрения могилы и памятники ничего не дают.

Я возразила, уговорила его зайти в келью, которая мастерски описана Пушкиным в драме «Борис Годунов».

На совещании партийно-хозяйственного актива Псковской области Маленков сказал, что церкви необходимо превращать в клубы и дома культуры. Активисты пообещали перестроиться.

В воскресенье мы вместе поужинали. Выпив две чашки клюквенного киселя, Маленков проговорил:

— В. А., так больше продолжаться не может. Мы должны прийти к общему знаменателю.

— П. М., не понимаю, о чем вы говорите?

— Я не могу жить без вашей взаимности. Вы стали меня избегать? Разве я вам не друг?

— Вы прекрасно знаете, что И. В. держит меня на привязи, контролирует каждый шаг. Неужели вы хотите в один прекрасный день оказаться со мной в яме Печорского монастыря? У вас есть жена. Жить одновременно с вами и со Сталиным я не могу. Поймите это раз и навсегда.

Маленков помрачнел.

— Верочка, — сказал он твердо, — если его не будет, Тогда вы согласитесь быть только со мной?

— До лучших времен этот вопрос останется открытым.

11 дней продолжался процесс «антисоветского право-троцкисгского блока». Как депутат Верховного Совета РСФСР и Московского Совета я получила особый пропуск. Я никогда не забуду дождливое промозглое утро 13 марта 1938 г. На скамье подсудимых 23 человека, в прошлом — все видные коммунисты, занимавшие ответственные государственные и общественные посты. Колонный зал Дома Союзов залит ярким снопом электрического света. В зале много свободных мест. «Зрители»— работники аппарата ЦК ВКП(б), Московского комитета партии, сотрудники всевозможных «органов» безопасности, народные комиссары и их заместители, чины из прокуратуры, дипломаты, иностранные корреспонденты. Из зала никого не выпускали. Все с нетерпением ожидали вынесения приговора. На рассвете, в 4 часа утра, возбужденную до предела «публику» пригласили в зал.

— Не верю, что их расстреляют, — сказал в буфете творец «Петра» и «Хлеба» Алексей Толстой. Он только что проглотил очередной бутерброд с зернистой икрой.

— В. А., дорогуша, вам тоже могут завернуть в пергаментную бумагу два-три килограмма свеженькой икорки! — проговорил писатель басовито. — Идемте со мной, я все организую!

«Зрителей», нагруженных пакетами с разной снедью из правительственного буфета, попросили занять места. В зале ледяная тишина. Я почувствовал озноб. Мириады невидимых булавок кололи тело. Ввели обвиняемых. Секретарь суда отчеканил:

— Встать! Суд идет!

Председатель Военной Коллегии Верховного Суда СССР В. В. Ульрих и его помощники заняли места за столом, покрытым тяжелым зеленым сукном.

Я не сводила глаз с Бухарина. Поражало его спокойствие, внутренняя самодисциплина, непоколебимая уверенность в себе. Любимец партии, один из руководителей Коминтерна, теоретик и философ, публицист и оратор обвинялся во всех смертных грехах: «чудовищном лицемерии», «вероломстве», «иезуитстве», «нечеловеческой подлости», «в организации и проведении террористических актов», «преднамеренных убийствах»… Один Бухарин, который, произнося свое последнее слово, очевидно, знал, что обречен на смерть, проявил мужество, гордость. Я была на трех сталинских процессах. Из 54 человек, представших перед судом по делу о государственной измене, он первым не унизил себя в последние часы… В его речи не было и следа напыщенности, язвительности или дешевого краснобайства. Это блестящее выступление, произнесенное спокойным голосом, обладало громадной убедительной силой. Бухарин в последний раз вышел на мировую арену, на которой играл большие роли, и производил впечатление просто великого человека, не испытывающего страха, а лишь пытающегося поведать миру свою версию событий. Тишину зала нарушил мягкий и масляный голос Ульриха — толстяка со свисающими, как у старого пса, щеками и маленькими свиными глазками. Голова его с заостренной макушкой была наголо выбрита, и его жирный затылок нависал над воротником кителя. После процесса Василия Васильевича Ульриха наградили орденом Ленина, и совсем скоро его постигла такая же учесть «матерого шпиона-террориста, окопавшегося в Верховном Суде».

— Приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР… Толстяк захлебывался от собственного величия. — Именем Союза Советских Социалистических Республик…

Лихорадочно защелкали камеры кинооператоров и фоторепортеров, заскрипели перья… Гремел в микрофон голос председателя Военной Коллегии:

— На основании вышеизложенного и руководствуясь статьями 319 и 329 Уголовно-Процессуального Кодекса РСФСР, Военная Коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила: Бухарина Николая Ивановича, Рыкова Алексея Ивановича, Ягоду Генриха Григорьевича, Кресгинского П. Н., Розенгольца А. П., Иванова В. И., Чернова М. А., Гринько Г. Ф., Зеленского И. А., Икра-мова А., Ходжаева Ф., Шаранговича В. Ф., Зубарева П. Т., Буланова П. А., Левина Л. Г., Казакова И. Н., Максимова-Диковского В. А., Крючкова П. П. к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией принадлежащего им имущества…

Работники советского аппарата стоя аплодировали. Потрясенные иностранные корреспонденты безмолство-вали…

После многозначительной паузы Ульрих продолжил:

— Остальные осужденные приговариваются к различным срокам тюремного заключения.

15 марта 1938 г. газеты сообщили, что приговор приведен в исполнение.

Поскребышев, возмущаясь, рассказал (он присутствовал при расстреле):

— Бухарин и Рыков умерли с проклятиями Сталину на устах. И они, сволочи, умерли стоя, не ползали по полу подвала и не умоляли с рыданиями о пощаде.

У меня стала бывать Тоня Ежова. Записала ее рассказ:

«В 1936 г. Бухарин ездил во Францию. Его сопровождали Адоратский — директор Института Маркса— Энгельса — Ленина и председатель Всесоюзного общества культурной связи с заграницей писатель Александр Аросев (оба расстреляны). В частном доме они встретились с меньшевиком-эмигрантом Борисом Николаевским, брат которого был женат на сестре Рыкова. Там Бухарин укрепил старые контрреволюционные связи. Когда Бухарин вернулся в Москву, его стали рекомендовать в академики. С резким протестом выступил академик Иван Петрович Павлов. Он назвал его «человеком, у которого ноги по колено в крови». Я бы старичка-чудо-творца тоже наказала. Вовремя надо укорачивать длинные языки! Паршивым интеллигентам все сходит с рук. В свое время Павлов и Бухарин подружились на коллекционировании бабочек. Нашли чем заниматься взрослые люди! По просьбе товарища Сталина Бухарин написал проект Конституции. Ему помогали умнейший экономист Николай Алексеевич Вознесенский и журналист-правдист Карл Радек — тоже тварь нечесаная! Коля сказал, что он — любимец Гитлера. Бухарин советовал распустить колхозы, пустить крестьянство на самотек. И правильно сделали, что его расстреляли, щелкнули, как вошь. Бедный Коля Ежов, сколько он работает! Поверите, за 3 месяца мы виделись один часок. Вот так они и сгорают, большевики-ленинцы, зато потом их хоронят у Кремлевской стены…»

Видела Надежду Константиновку Крупскую. Беспомощная старуха произвела отталкивающее впечатление. Она пришла к Сталину жаловаться на молодого кинорежиссера Михаила Ромма, который, по ее мнению, в фильме «Ленин в Октябре» («Восстание») неправильно отобразил этапы революции. Н. К. также возмущалась романом А. Толстого «Хлеб». Требовала снять с экранов «порочный» фильм и запретить роман. Кричала, орала, буйствовала, потом сникла, долго плакала. Из Кремля ее выгнали. Сталин сказал Ежову и Вышинскому:

— Вот какую пакость оставил нам в наследство великий вождь пролетариата. С одной беспокойной старухой справиться не можем! Сама она не угомонится.

— Такую ведьму ни одна порядочная больница к себе не возьмет, — проговорил насупленный мальчик-нарком.

— А вы что — маленький? — Сталин попал в самое уязвимое место. — Приказать не можете? Для чего тогда портки казенные протираете?

Через год Крупская умерла при загадочных обстоятельствах, Хрущев как-то проговорился, что ее отравили.

В Кунцево приехали Молотов, Каганович, Андреев, Буденный, Берия, Микоян. Пьяненький Ежов бахвалился, что он все может. Обняв Молотова, он процедил сквозь зубы:

— В российском государстве я — после товарища Сталина второй человек! Вы, сволочи, все у меня на приколе! Захочу — отправлю любого в подвал на Лубянку! Свою инициативу вы давно в сортир спустили, она осталась только в руках карательных органов.

В столовой было тихо, глаза у карлика-наркома наливались кровью, у него начинался припадок. Ежов придвинул к себе запечатанную бутылку шотландского виски. Он повернулся ко мне:

— Скажи при всех, детка, ты Колю Ежова любишь? Когда ты мне сына родишь?

Вошел Сталин.

— Не давайте грязной свинье пить! — крикнул он гортанно.

По лицу карлика потекли пьяные слезы:

— И. В., дорогой, я давно вас считаю своим отцом. Давайте выпьем за наше бессмертие! За единение душ! Мы с вами стали кровными братьями, нас никто не может разъединить! И. В., я хочу тебя поцеловать! Кольке Ежову не может никто отказать!

Сталин взорвался:

— Мне надоела ваша болтовня, езжайте домой, поговорим завтра.

— Кто смеет указывать народному комиссару внутренних дел?

— Пьяный дурак, хватит паясничать!

— Нарком я или нет? — взревел хмельной Ежов.

И. В. нажал на невидимый сигнал тревоги. В комнату вбежали Власик, Мехлис, Поскребышев и с ними большая группа охранников.

— Уберите это говно! — крикнул Сталин, теряя самообладание.

Ежов протрезвел, он понял, что в эту минуту свершилось его падение, что он сам подписал себе смертный приговор.

— И. В., товарищ Сталин, простите дурака! Клянусь, что такое больше не повторится!

— Извинения принимаем, — зловеще прошипел И. В. — Оружие на стол. Ключи от кабинета и сейфа отдайте мне.

Ежов с недоумением посмотрел на Сталина, глаза его вылезли из орбит.

— Я наказан?

— Завтра в 10 часов утра передадите дела народному комиссару внутренних дел товарищу Берия Лаврентию Павловичу. Вы, кажется, с ним знакомы?

— А я что буду делать? — растерянно спросил бывший нарком.

— Вашу судьбу решат Совет Народных Комиссаров и Президиум Верховного Совета.

— И. В., миленький, дайте мне возможность исправиться,' я оправдаю ваше доверие.

— Что за детский сад? — пробурчал Молотов.

Ежов умоляюще посмотрел на Маленкова:

— Почему вы молчите, Г. М.,?

Маленков, не глядя на него:

— Раньше надо было думать.

Когда все разошлись, Сталин злобно накинулся на меня:

— Скажи правду, ты с недоноском Ежовым спала?

— Откуда у вас такие мысли?

— Что будет, если он это подтвердит?

— Когда исчезает доверие, люди перестают общаться.

— Рассуждение правильное. Эта проклятая собака заслужила смертную казнь. Немного подождем. Окончательное решение примем завтра. Вам я еще верю… Что-то мне нездоровится…

Он вызвал Поскребышева:

— Саша, у нас сильное головокружение, пригласите врачей.

Все перепугались — температура оказалась повышенная. Профессора определили диагноз — инфекционный грипп и острое переутомление.

Приехал без телефонного звонка получеловек Ежов. Еще в дверях он проговорил сдавленным голосом:

— Пришел вымолить у вас прощение.

— Н. И., я все забыла.

— Молотов сказал, что после выздоровления товарища Сталина получу новое назначение. Берия прочно осел в моем кабинете. Как я его раньше не раскусил?! Верочка, вы одна в состоянии мне помочь!

— Хорошо, постараюсь это сделать.

— За публичное оскорбление у нас с вами должен произойти полный расчет. Умоляю, примите от Николая Ивановича Ежова, бывшего человека, подарочек — бриллиантовое ожерелье и золотые кольца! Тоньке-дуре они не нужны. Ей подавай труды Маркса, Энгельса, Ленина и, конечно, И. В. Сталина. Я не забыл про судьбы мертвых Тухачевского, Зиновьева, Бухарина, Ягоды… Когда увидите товарища Сталина, скажите ему, что я ничего не помню, очень сильно болела голова. Я единственный из всех его соратников служил ему верой и правдой. Берия совсем другой, он человек без компромиссов.

— Н. И., советую вам уничтожить личный архив.

— Опоздали, Верочка! Письменный стол опечатан прошлой ночью, неизвестные лица связали мою дачную охрану и произвели там обыск. Исчезли важнейшие документы, фотографии, письма. Сволочи увезли в Москву личный сейф.

— Вы дневник вели?

Ежов покраснел.

— Немного этим делом грешил. Мелким, убористым почерком исписаны 5 тетрадей.

Я обомлела, шатаясь, спросила:

— Только правду, заклинаю вас, скажите: про меня там имеется хоть одна строка?

— Ваше светлое имя в дневнике не упоминается.

— Спасибо, Коля. Где находится дневник?

— В портфеле. Вы готовы взять его на временное хранение?

— Вы знаете, что я себе не принадлежу, поэтому я не могу оказать вам такую услугу.

— Кому можно довериться?

— В вашем положении нельзя хранить дневник, его надо сжечь.

— Верочка, возьмите драгоценности! В крайнем случае реализуете через комиссионные магазины. Жалко расставаться с жизнью, я ее бездарно проиграл. Сталину не верьте, при случае он закопает вас живьем…

Ежова назначили народным комиссаром речного транспорта. На этом посту он продержался до конца марта 1939 г., потом бесследно исчез…

Со Сталиным изредка перезванивалась. Новый год с его разрешения встретила в семье Молотова. Из знакомых были почти все вожди.