Глава первая. Вызываю огонь на себя

13 января 2004 года

Лондон,

аэропорт Хитроу

В небольшом холле при VIP-зале, за окнами которого садились и взлетали самолёты, характерного шума аэропорта было почти не слышно.

Вокруг круглого стола в очень неудобных жёстких креслах расположились Гоша, Лёвка, известный российский адвокат Сигизмунд Пойда и его английский коллега Вильям Хант.

Двое коллег представляли собой довольно забавную пару. Они вместе и по отдельности походили на Шерлока Холмса и доктора Ватсона в классическом исполнении Ливанова и Соломина. Сигизмунд с трубкой в зубах был похож на Холмса, а Вильям, лицо которого почти постоянно осеняла добродушная улыбка, соответственно, на Ватсона.

Неторопливый разговор прервался, когда на плоском экране телевизора появилась заставка новостей. Телевизор был настроен на приём первого российского канала.

— Мать твою, — выругался Лёвка по–русски. — У них фантазии как у беременной курицы!

— Подожди, Лёва, — остановил его Гоша. — Дай послушать. Всё–таки про мою персону говорят.

Сигизмунд Пойда, ненадолго выпустив трубку изо рта, тихонько переводил, точнее, пересказывал Ханту то, о чем шла речь с экрана, на котором показывали в настоящий момент главный офис «Севернефти» на Сретенке:

— Сегодня налоговая полиция произвела дополнительную выемку документов из офиса компании. Были изъяты компьютеры финансового департамента, а также из кабинетов топ–менеджеров…

На экране как раз демонстрировался вынос этих самых компьютеров. Системные блоки выносили люди в чёрной униформе, видимо, представители налоговой полиции. Один из них зачем–то тащил плоский монитор. В Москве шёл снег. И на крупных планах было видно, что серые бока компов влажно поблёскивают.

— Вот сволочи! Хотя бы технику пожалели! — воскликнул чуть не со слезой в голосе Лёвка. — А этот! Мародёр хренов! — добавил он по поводу ушлого полицейского, уже затаскивавшего монитор внутрь микроавтобуса, и повторил, несколько обобщая только что высказанную мысль: — Мародёры!

Сюжет о «Севернефти» сменился репортажем с очередного заседания правительства, на котором сегодня, как выяснилось, обсуждались проблемы российской культуры.

— Гусары, молчать! — на всякий случай попридержал Гоша Лёвку. Пойда, пыхнув трубкой, улыбнулся.

— Ну, что скажете, Сигизмунд Карлович? — спросил Гоша, переходя на английский.

— Да что сказать, Георгий Валентинович? Хреново, — последнее слово Пойда произнёс по–русски, но господин Хант его, видимо понял. Потому как, продолжая улыбаться, согласно закивал. — Если серьёзно, то я бы на вашем месте хорошенько подумал о последствиях.

Подумать о последствиях времени не оказалось, так как в холл как раз вошел пожилой мужчина с жиденькими бакенбардами, словно бы сошедший со страниц романов Диккенса. Его сопровождала высокая огненно–рыжая женщина лет двадцати семи.

Все присутствующие встали. Хант поспешил всех представить друг другу:

— Мистер Сидоров, мистер Кобрин, бизнесмены из Москвы. Мистер Батлер, королевский нотариус, мисс Бакстер, помощница королевского нотариуса. Нотариальная контора мистера Батлера существует с тысяча семьсот восемьдесят третьего года.

Наконец все чинно расселись вокруг стола. Официант в смокинге внёс поднос с чаем.

Сигизмунд Карлович достал из папки два листочка с напечатанным текстом — один из них был на английском, другой на русском. Судя по конфигурации строк, можно было предположить, что тексты идентичны.

Тут уже слово взял господин Хант:

— Мы пригласили вас затем, мистер Батлер, чтобы вы оказали нам любезность и засвидетельствовали подпись господина Сидорова под этим документом.

Батлер кивнул. Прочитал текст на английском. Затем просмотрел и русский вариант, хотя и вряд ли что в нём понял. Затем он кивнул рыжей помощнице. Та из портфеля тёмно–коричневой кожи извлекла две коробочки — одну побольше, квадратную, другую поменьше, круглую.

Из большей коробочки рыжая достала печать и сделала на обоих листах прямоугольный чёрный оттиск.

Спустя минуту, когда печати подсохли, мистер Батлер вписал в пробелы отпечатанной формы свои заверения в подлинности документов. Поверх собственной подписи уже сам поставил круглую фиолетовую печать, предварительно достав её из меньшей коробочки.

Завершив своё профессиональное дело, мистер Батлер вновь кивнул и пододвинул оба листа мистеру Ханту. Тот просмотрел все изменения, произошедшие с документами после манипуляций нотариуса и, оставшись довольным, тоже кивнул и передал бумаги для ознакомления мистеру Пойде. Тот в свою очередь ознакомился с ними и передал Гоше. Тот взглянул и, проигнорировав Лёвку, вернул текст с печатями мистеру Ханту.

Аккуратно собрав свои вещички, недолгие гости откланялись и удалились.

У Гоши в кармане как раз зазвонил телефон.

— Извините, друзья, — обратился он сразу ко всем присутствующим и добавил уже в телефон: — Здравствуй, Соня… Да нет, вовремя… Прилетать ко мне не надо… Я сам буду сегодня в Москве… Не надо, не встречай. Боюсь, во Внуково будет слишком зябко…

— Нет, Гоша! Ты с ума, что ли, сошёл? — прикусив губу, выдавил из себя Лёвка. — Ну выжди хоть немного. Сдалась тебе эта Москва?!

— Это наша Родина, сынок! — отмахнулся Гоша шуточкой из бородатого анекдота, смысл которой был понятен только русским. И набрал номер своего пилота: — Никита Сергеевич? Через какое время мы можем взлететь?.. Через сорок минут?.. Как куда летим? — Гоша подмигнул Лёвке. — В Москву, в Москву… А ты, Лев, сообщи журналистам. Пусть встречают.

***

В здании Думы было шумно и приятно пахло брусникой. Понятно, народ опохмеляется, — сообразила Катя. Уже два срока подряд, а теперь, значит, уже и третий, лучшие политические умы России лечил от тяжкого похмелья коммунист Бурундуков. Бывший директор совхоза, он в своём бывшем хозяйстве организовал производство чудо–напитка. Настоянный на бруснике и каких–то таинственных травах, напиток этот многократно спасал страну, не позволяя парализовать её высший законодательный орган. Особым спросом товар Бурундукова пользовался по понедельникам и после праздников.

Катя не успела дойти до своего кабинета — возле лифта на первом этаже её перехватила тучная дама из секретариата фракции «Объединённой России»:

— Слава богу, вы пришли! — радостно сказала дама, благоухая брусникой. — Вас Васин уже несколько раз спрашивал. Вы уж, Екатерина Германовна, будьте добры, поднимитесь сразу к нему, а то он меня четвертует, — и дама захихикала. Видно, решила, что четвертование — это щекотно.

— Сейчас зайду, — Катя решила спасти даму от такой неаппетитной казни. Кажется, она знала, зачем так срочно понадобилась Васину и уже заранее злилась…

Ёлочка была мало того, что искусственная, так ещё и иголки её на концах мерцали и подмигивали разноцветными огоньками. Этакая китчуха с прибамбасами, — подумала Катя, едва зайдя в кабинет Васина. Васин, один из заместителей председателя партии власти «Объединённая Россия» встал при Катином появлении и дружественным жестом указал на кресло.

— Кофе, Екатерина Германовна? — спросил он вкрадчиво. — Или, может быть, коньяку?

— Просто кофе, Олег Григорьевич, — улыбнулась она как можно более дружелюбно. Она недолюбливала как самого Васина, так и подобных ему выскочек, вылупившихся из райкомов комсомола.

Ей не нравились и слишком гладко выбритые розовые щёчки Васина, и его редеющий чубчик, и кошачьи манеры женского угодника. А одеколон–то выбрал — прости господи! Одеколон от Армани был, кстати, вполне приятный, но то количество, что вылил на себя франт Васин, явно вредило качеству. Вдобавок ко всему липкий, изучающий взгляд Васина словно бы раздевал, а Катя считала, что Дума — это не бордель. И женщина–депутат — не объект сексуальных притязаний.

Впрочем, Васин, и она это знала, вызвал её вовсе не для того, чтобы соблазнить на адюльтер. Его соблазнение на сегодняшний день было чисто политическим. А для этого вовсе не требуется строить куры и ненароком касаться плеча.

Катя деликатно отстранилась и с независимым видом уселась в кресло. Хорошо, что она сегодня надела не провокационное мини, которое использовала для решения особенно сложных проблем. Васин с его обволакивающим взором мог бы это расценить неверно.

Васин сам — демократ ведь, блин! — разлил кофе из блестящего кофейника по маленьким, чуть ли не серебряным, ну, во всяком случае, серебристым чашечкам. Сразу видно — из провинции, понтов — выше крыши, — неодобрительно подумала Катя. Так как сама она была родом из Ростова, то всякие провинциальные выкрутасы секла с полувзгляда. Недаром она и с собственными провинциальными вкусами давно и не всегда успешно боролась.

— Екатерина Германовна, — начал Васин, пригубив кофе, — вы, наверное, догадываетесь, зачем я вас просил зайти.

— Догадываюсь, — согласилась Катя.

— Понимаете, у «Объединённой России» — парламентское большинство, — Васин преподнёс эту прописную истину, как откровение, — но, тем не менее, мы хотим, чтобы сильные и опытные депутаты были вместе с нами. Вы — кандидат независимый, прошли по мажоритарному округу, если не ошибаюсь…

— Не ошибаетесь. По Белоярскому краю, — подтвердила Катя. Она решила, что не выдержит долгих и круглых разговоров — уж больно оглушительно пах Васин — и перевела разговор в деловое русло. — И что вы мне можете предложить в обмен на мою независимость?

Васин посмотрел на неё с уважением. Не баба — конь! С такой и поторговаться — одно удовольствие.

— Мы хотим предложить вам комитет по материнству и детству, — Васин вновь пригубил кофе. И только тут Катя поняла, что в его чашечке, до того, как туда налили кофе, был коньяк.

— Мне этого мало, — заявила она и всё–таки пожалела, что не надела мини. — Я бы предпочла топливно–энергетический комитет.

— Хм… Боюсь, мне надо посоветоваться, прежде чем я смогу дать вам ответ, — замялся Васин.

— Мне выйти? — любезно предложила Катя.

— Нет, нет, сидите, я сейчас… — Васин вышел из кабинета.

Катя слушала, как за дверью Васин советуется со «старшими товарищами», и разглядывала беспрерывно подмигивающую ёлку. Она была почти уверена, что Васину дадут «добро», и это было хорошо. Из независимых пробраться в ключевой комитет было практически невозможно, а в нынешние времена она была нужна Гоше именно в том качестве, которое сейчас и выторговывала у Васина. Если уж продаваться — так подороже…

Вошёл сияющий Васин:

— Всё в порядке, — заявил он и припал к своему кофе, как жаждущий влаги путник. — Место зама вас устроит? Предупреждаю — портфель председателя уже прочно занят.

— Договорились, — внутренне ликуя, согласилась Катя. На большее она и не рассчитывала. — Мне писать заявление о вступлении?

— Нет, просто распишитесь вот здесь, — Васин жестом фокусника выудил из стола распечатанное заявление от Катиного имени и указал на место для подписи.

Да, штабная культура у них на высоте, — с уважением подумала Катя и размашисто, по–мужски подмахнула документ о купле–продаже депутата Чайкиной Е. Г.

***

Соня всё–таки уговорила Соловьёва взять её в аэропорт. Гошин кортеж заскочил за ней на Лубянку, в офис «Царь–медиа».

Уйдя с проданного Лёвкой НРТ, она теперь возглавляла женский журнал «Воги», входивший в холдинг. Так как выпускавшиеся холдингом газеты и журналы были в основном развлекательного толка, то «Царь–медиа» пока и не трогали, позволяя резвиться в широких пределах на строго ограниченной территории.

Кортеж, минуя здание аэропорта, въехал сразу на лётное поле.

Гошин «Боинг» с хорошо читающейся надписью «Севернефть» на борту уже приземлился и подруливал к месту стоянки. Из здания правительственного аэровокзала высыпали журналисты.

Было бы почти темно, если бы бетонное просторное поле не заливал яркий свет бьющих со всех сторон прожекторных лучей. Поле матово и влажно поблёскивало. Падал редкий крупный снег.

Самолёт остановился. Спустя несколько минут выключились двигатели. К центральному люку подъехал трап. Люк начал бесконечно медленно открываться. Журналисты заняли исходные позиции справа от трапа. Их напор сдерживали люди из охраны.

Всех ближе к подножию трапа стоял Соловьёв, исподлобья зорко смотря по сторонам.

В одном мгновение выражение его лица изменилось. Он сделал шаг назад, словно прикрывая своей широкой спиной и встречавших, и журналистов, и даже охранников. И, подняв руки, раскинул их в сторону и крикнул:

— Сопротивления не оказывать! Это — приказ!

Три микроавтобуса затормозили возле самолёта. Из них, как чёрные семечки из прорвавшегося кулька, посыпались люди с автоматами наперевес.

Главный из них, направив автомат на мгновенно сжавшуюся толпу ожидающих, гаркнул:

— ФСБ! Оружие на землю! Не двигаться! Иначе стреляем! Отключить камеры! — последние слова были обращены уже непосредственно к телеоператорам.

Часть чёрных держала под прицелом сжавшуюся в один миг толпу. Семеро окружили самолёт по периметру. Ещё семеро во главе с командиром рванули вверх по трапу.

Трое чёрных с непроницаемыми лицами сверхлюдей обошли телеоператоров и изъяли из камер кассеты.

Соня, прижатая толпой к борту Гошиного «БМВ», не отрываясь, смотрела на жёлтый зев открытого люка.

Наконец, из самолёта вывели Гошу, с заломленными назад руками. Сводили его по ступенькам трапа двое чёрных с закинутыми за спину автоматами.

Соня смотрела на Гошу в упор. И, хотя расстояние между ними было метров восемь–десять, он, подняв голову, её увидел.

От изумления Соня чуть не прикусила губу — Гоша улыбался во все свои тридцать два зуба. И не только улыбался. Соня голову бы на отсечение дала, что Гоша ей подмигнул.

 

Глава вторая. Жена декабриста

16 января 2004 года

Соня решила закупить хлеба с запасом. Чтобы хватило наверняка. Обычно она покупала хлеб в супермаркете — хрустящие такие батоны с абсолютно обалденной корочкой, что до дома она обычно доносила жалкий огрызок. Но для сухарей явно требовалось что–то более простое. Поэтому Соня отправилась не в супермаркет, а в обычную булочную, куда её, ещё школьницу, гоняли за хлебом родители.

Эта булочная в глубине квартала теперь носила гордое заграничное имя «Бред». Очевидно, имелся в виду английский «bread», то есть хлеб — «брэд». Но такой вот, русифицированный вариант Соне понравился больше. Тем более, что в «Бреде» продавался не только хлеб, но и многое–многое другое. Газировка, вино, мороженое и даже рыба.

Вдобавок ко всему в предбаннике «Бреда» топтался толстый парень, предлагая всем посетителям купить у него чахлые, уже потемневшие головки чеснока. Этот парень, точнее, уже мужик с неизменным отсутствующим выражением лица находился на этом месте и десять лет назад. Соня его хорошо помнила. Даже чеснок, похоже, был всё тем же. Видно за десять лет ни один человек так и не рискнул соблазниться сомнительным товаром…

Только встав в очередь в кассу, Соня поняла, что не знает, сколько сейчас стоит хлеб. Ну ничего, будем надеяться, что кассирша в курсе, — решила Соня.

Когда подошла её очередь, она попросила, ругая себя за невольно появившиеся в голосе просительные интонации:

— Будьте добры, мне четыре чёрного и четыре, нет, пять батонов…

— Какого чёрного и каких батонов? — рявкнула было сердитая кассирша с синем сатиновом халате. На отвороте халата, пристёгнутый английской булавкой продолжался всё тот же «бред». Пожалуй, бейдж с логотипом булочной был в этом, отдельно взятом месте, единственной приметой перемен, происшедших со страной за последние десять–пятнадцать лет.

Соня растерялась — в булочной её детства черным назывался кирпич «орловского», а батоном — обычный белый хлеб за двадцать пять копеек. Надо было всё–таки перед тем, как вставать в кассу, пробиться к витрине с образцами… Но тут лицо кассирши расцвело:

— Ой, я вас узнала! Вы — Софья Перовская с НРТ, верно?

Вскоре уже весь персонал булочной помогал Софье Перовской покупать хлеб.

Выйдя из «Бреда», Соня тяжко вздохнула. Ей предстояло ещё самое сложное: насушить сухарей. Она не была уверена в том, что в московскую тюрьму в двадцать первом веке нужно посылать в передаче именно сухари, но действовала как классическая подруга арестанта. Во всяком случае, возня с хлебом — а ведь ей ещё предстояло не только резать его, но и разжигать духовку! — могла хоть немного отвлечь её от страшных мыслей о Гоше и его дальнейшей участи…

***

В «Матросской тишине» Гошу разместили по здешним меркам комфортно. В камере на троих. В большинстве остальных, как ему пояснил один из сокамерников, было набито под завязку — минимум человек по пятнадцать. Через две стенки, тоже в комфортной камере на четверых, сидел Ходырев, ещё недавно всесильный глава УКОСа. Сидел давно. И, похоже, без особых шансов освободиться в ближайшее время. Читал, говорили, бесконечные тома своего уголовного дела. «Войну и мир» двадцать первого века.

Гоше обвинения предъявили по статье об уклонении от налогов. Ничего личного. Просто нашли какие–то изъяны в бухгалтерии и рассмотрели под нужным углом.

Старый новый год Гоша встретил в компании господ Калистратова и Сёмушкина. То есть, как встретил? Во сне. Оказавшись в камере и представившись соседям, он просто заснул. И спал сном праведника до самого подъёма.

Калистратов был одним из знаменитых в своё время создателей финансовых пирамид. И, в отличие от многих, успел вовремя свалить. Спустя почти десять лет, думая, что всё уже забылось, вернулся в Россию и даже открыл какой–то новый бизнес. Тут–то его и сцапали.

Большую часть времени, свободного от вызовов на допросы, Калистратов читал томик Карнеги. Видимо, строитель пирамид ещё надеялся применить советы знаменитого менеджера на практике. Хотя, по мнению Гоши, светило Калистратову не меньше десятки. С другой стороны, предприимчивые люди — они и на зоне не пропадут.

Второй сосед, Сёмушкин, был арестован за похищение со станции Москва–сортировочная состава с дизельным топливом. Состав он якобы отправил в Калининград какой–то воинской части, а тот оказался в независимой Латвии. Нечто подобное, правда, в начале девяностых, провернул удачливый олигарх–авантюрист Рома Абермович. По тем временам всё сошло с рук, ныне же такие афёры квалифицировали в полном соответствии со статьями уголовного кодекса.

Сёмушкин и вовсе был тихоней, видимо, окончательно смирившимся со своей участью. Он целыми днями, вместо того, чтобы читать материалы своего дела, смотрел телевизор. Мелькание беззвучных кадров Гошу не раздражало. Звук деликатный Сёмушкин включал через наушники.

Один раз в день всех троих на сорок минут выводили на прогулку во внутренний дворик, забранный сверху решеткой. Ещё сорок минут, за отдельную плату, можно была заниматься в спортивном зале. Гоша с удовольствием качался на стареньких скрипучих тренажерах и даже тягал штангу в качестве ежедневной зарядки.

Через адвоката Пойду Гоша получал все ежедневные газеты, которые и просматривал, стараясь успеть до очередной встречи со следователем.

В остальное время он или читал толстый том «Мифологического словаря», доставленный ему из тюремной библиотеки, или просто размышлял. Наконец–то у него нашлось время и пофилософствовать.

Калистратова тягали на допросы дважды в день. Сёмушкин, глядя в свой вечный «ящик», не возражал, если Гоша прохаживался — туда–сюда — по камере. Пять с половиной шагов до двери с глазком, столько же обратно — до окна, забранного снаружи толстой рифлёной решеткой.

…Похоже, нефтяные войны теперь уже никогда не кончатся. Интенсивность их только увеличится. И в России, и в общемировом масштабе. Правда, в России они уже перешли к относительно бескровной стадии. Чего не скажешь об остальном мире, если смотреть на ситуацию в глобальном смысле. Тут точно антиглобалистом станешь! Американцы со своим Бушем сколько угодно могут гундосить о защите демократии. Но ведь только дебилу непонятно, зачем они полезли в Ирак. А потом полезут в Иран, Саудовскую Аравию и прочие Ливии! Чтобы наложить свою волосатую звёздно–полосатую лапу на основные запасы мировой нефти.

А начиналось ведь всё очень мило. Человечество в середине девятнадцатого века по–настоящему открыло эту золотую жилу, когда научилось нефть перерабатывать. Керосин заменил свечи. Это было сродни изобретению колеса.

А самая первая нефтяная война разразилась в США уже в конце того же девятнадцатого. Между Рокфеллером с его «Стандарт Ойл», Ротшильдом, создавшим «Каспийско — Черноморское нефтепромышленное общество» и «Товариществом братьев Нобель», контролировавшим Бакинские нефтеразработки. Чуть позже к процессу подключились «Шелл» и голландская «Ройал Датч». Эти основные игроки и начали делить рынки сбыта. Особой крови не было. Если не считать того, что эта делёжка привела к началу Первой мировой…

Во Второй мировой едва ли не главными целями Гитлера, нуждавшегося в колоссальных сырьевых ресурсах, стали нефтеносные районы — Румыния, наше Закавказье. А в перспективе — Ближний Восток. Но — не вытанцовывалось. Дуля тебе, безумный Адольф!

У России, слава богу, недостатка в собственной нефти никогда не было. Советский режим и протянул–то так долго исключительно благодаря этому фактору. Страна все семидесятые жила почти исключительно за счёт нефтяного гешефта. Зато мирно.

Новые российские нефтяные войны разразились в начале девяностых, после падения «большевиков», всё–таки державших ситуацию в узде.

Первая российская нефтяная война «подковёрно» разразилась в девяносто первом — девяносто втором. «Красные директора» благополучно приватизировали нефтяной комплекс страны. То есть стали не просто руководителями государственных компаний, трубопроводов, НПЗ и прочего. А реальными владельцами всего этого богатства.

Во второй нефтяной, пришедшейся на девяносто четвёртый — девяносто шестой, царил полный беспредел. Трупы «красных директоров» вытаскивали пачками со дна Иртыша и Енисея. Других, с простреленными лбами, находили на роскошных подмосковных дачах. Третьих душили в апартаментах где–нибудь на Лазурном берегу. Оно и понятно: до нефти добрались жадные и хитрые «молодые волки» российского бизнеса. А «воры в законе», и прочие авторитеты стали пытаться подмять под себя нефтянку.

Только тут государство по–настоящему встрепенулось. Кампанию по наведению порядка в стратегической отрасли возглавил генерал–полковник ФСБ Юрий Иванович Морозов. Особо ретивых «воров» отстрелили, частично силами спецназовских профи, частично понатравливав друг на друга.

Выработаны были и разумные «правила игры» между государством и бизнесом. Морозов и его структуры в этой сложной игре заняли «буферную» позицию. «Синих» от чёрного золота оттёрли безжалостной рукой.

В третью нефтяную — в девяносто седьмом — девяносто девятом жертвы были уже только «точечные». На высшем уровне — Смолковский, Чуканов, Ирек Сафин. Причём, смерть двух последних, как понимал Гоша, не была связана напрямую с очередным нефтяным переделом.

Собственную роль на фоне этих глобальных процессов Гоша оценивал вполне адекватно. Он просто появился в нужное время в нужном месте. Хорошо «засветился» с «Башконефтью», доставшейся ему по наследству. Морозов выбрал его из многих достойных. И — направил на «Севернефть», не посчитавшись с Гошиным возрастом.

Ну, а дальше была просто работа. Которой Гоша мог гордиться. По подсчётам экономистов, подконтрольные ему структуры в совокупности давали до десяти процентов всех налоговых сборов в стране. Но…

Четвёртую, хоть и бескровную нефтяную войну, развязала новая кремлёвская команда. Окрепнув и осмелев, они начали новый передел. Гоша, конечно, и сам подлил масла в огонь, начав «топить» Герцензона. Потом, под сурдинку, взялись за УКОС и разных прочих нефтяных фигурантов. По инерции досталось даже одной компании сотовой связи. Отрикошетило — не иначе.

Но, несмотря ни на что, Гоша ни о чём не жалел — и уж в первую очередь об «утопленном» Иване Адамовиче.

В конце концов, денег «Сидорову и К ®" по любому на несколько жизней хватит. Даже если отберут одну за одной все компании, а заодно и самолёты с газетами и пароходами в придачу.

А вот за государство было ох как обидно! Всё, созданное такими трудами, опять начнут растаскивать по частям трясущимися от жадности ручонками. Противостоять этому, по крайней мере на данном этапе, было практически невозможно…

Три дня, проведённые в «Матросской тишине», впрочем, уже не прошли даром. Из ежедневных бесед со следователем, очень вежливым молодым человеком, Гоша понял, что наезжают, собственно, не столько даже на «Севернефть», сколько на НКНК.

Тогда, в девяносто девятом, ему отдавали Немало — Корякский проект с дальним прицелом. Пусть–де господин Сидоров сам во всём этом первоначальном говнеце повозится. А вот когда сделает из дерьма конфетку, мы её и отберём взад. Именно это сейчас и пытались сделать.

Так что всё шло именно так, как Гоша и предполагал. В некотором смысле по плану. Ещё за два дня до возвращения в Москву, Гоша из Лондона отправил в «Севернефть» заявление о сложении с себя полномочий Председателя правления. Его место занял Нурмухамет Сафин. Возможно теперь хоть «Севернефть» оставят в покое, а сосредоточатся на главном. На этом главном направлении Гоша был готов вступить в схватку. Ещё посмотрим, чья возьмёт!

От «боевых» мыслей его оторвал скрежет открывающейся двери камеры. Вернулся с допроса Калистратов. Вслед за ним появился долговязый прапорщик–контролёр. Он принёс три пакета с передачами.

Примостившись на своей кровати, Гоша открыл пакет. И стал вытаскивать из него содержимое. Пара толстых вязаных носок. Плитка шоколада. А это–то что такое? Гоша даже развязал прозрачный пакетик и понюхал содержимое. Это были сухари. Причём, не фабричного производства, а сделанные дома, в духовке. Часть была изрядно подгоревшей. Гоша рассмеялся. Ай–да Соня, ай–да молодец! Прямо жена декабриста. За сухари надо будет поблагодарить её отдельно!

Гоша посмотрел на часы. До времени свидания с Соней, которого–таки всеми правдами и неправдами добился адвокат Пойда, оставался один час сорок три минуты.

А до пресс–конференции Пойды, которую тот должен был дать прямо у ворот «Матросской тишины», соответственно — три–сорок три.

***

Майями

Бытие определяет сознание. Теперь Нюша понимала, что великий материалист Карл Фридрихович Ленин был прав. Иначе откуда в тех историях, которыми она убаюкивала требовательную Зеру, появился Билли Бо? Жизнерадостный, добродушный, в самом расцвете сил — привет Карлсону — мужчина, у которого две проблемы: как похудеть и где припарковать машину.

Прототипом Билли Бо стал симпатичный толстяк в широченных алых трусах, который каждое утро старательно бегал по океанскому побережью. Похоже, гонялся за безвозвратно утраченной фигурой.

Здесь, в Америке, было так много толстяков, что сама Нюша даже стала соблюдать овощную диету. Ещё не хватало за время ссылки на океанское побережье превратиться в корову. И так мозги застаиваются от беззаботной жизни а ля Незнайка на Дурацком острове. Чтобы не было мучительно больно за лениво текущую жизнь, Нюша решила сделать Билли Бо литературным персонажем. И каждое утро, когда с Зерой занималась нанятая учительница из русских эмигрантов, Нюша садилась за компьютер.

И тут же толстяк Билли стал вести себя чересчур свободолюбиво. Наскучив размеренной жизнью, он решил жениться. В самой Америке невесты ему не нашлось — в банковском счёте Билли было слишком мало цифр. К тому же счёт это постоянно уменьшался. Ведь стоимость услуг брачных агентств была выше, чем доходы Билли Бо. Соблазнилась похудевшим — в отличие от Билли — счётом лишь невеста из далёкой России. Влюблённые писали друг другу романтичные письма и мечтали о встрече.

Зера требовала, чтобы невесту звали Нюшей, но Нюша после изнурительного торга настояла на абстрактной Маньке. Тем более, что по дальнейшему сюжету, о котором Зере знать не полагалось, Манька оказывалась дояром Арифметчиковым, который оттачивал на доверчивом американце литературный русский язык. Так как дело происходило в сказке, все говорили исключительно по–русски, иногда вставляя американские фразеологизмы.

Как раз когда Билли Бо собрался лететь в далёкую Россию, Нюша познакомилась с русской художницей Лизой. Лиза, как и она, скучала в Америке, хотя у неё здесь был и муж–американец, и сын Максим, ровесник Зеры. Собственно, дети их и познакомили, встретившись в аквапарке.

Лиза, узнав от Зеры о существовании Билли Бо, предложила Нюше сделать иллюстрации к сказкам. А, прочитав короткие тексты, воодушевилась идеей комикса. Первые же иллюстрации Лизы привели Нюшу в восторг — Билли Бо был на её картинках именно тем толстяком в красных трусах, что ежедневно распугивал птиц на берегу океана.

Сегодня они с Зерой ждали Лизу и Макса в гости. Билли Бо, как сообщила Лиза по телефону, уже отправился покупать билет в Москву.

На десерт было клубничное и фисташковое мороженое — это для детей. А взрослых Нюша решила повеселить яичным ликёром.

Она достала из бара красивую бутылку, увенчанную стеклянной яичницей, широкие плоские бокалы и серебряные десертные ложечки. Ликёр был таким густым, что и накладывать, и употреблять его можно было только при помощи столовых приборов. Так, всё, кажется готово… И тут Нюша, забыв обо всех ликёрах и Биллях, бросилась к телевизору, чтобы усилить звук. Среди бесконечно скучных новостей она услышала знакомое: «Севернефть», Сидоров, «Матросская тишина»…

— Ау! Это я! — весело крикнула Лиза, входя на террасу. Максим с Зерой как безумные носились по саду — сегодня Зера была кошкой, а Макс — собакой.

— Я сейчас, садись Лиза, — сказала ей Нюша, прижимая плечом к покрасневшему уху трубку телефона. Лиза послушно уселась в плетёное кресло.

А Нур на другом конце провода выговаривал ей достаточно жёстко:

— И не вздумай сорваться с места. Всё в порядке, идёт по плану. Гоше будет спокойнее, если вы с Зерой останетесь там. Я завтра позвоню в это же время.

— Что–то случилось? — испуганно спросила Лиза, не снимая с колен папку с рисунками.

— Нет–нет, всё в порядке, — сглатывая слёзы, сказала Нюша. И добавила: — Всё идёт по плану. Давай, Лиз, жахнем ликёрчику?

***

— С соседями мне очень повезло. Замечательные люди, — сказал Гоша по телефону, глядя на Соню через двойное стекло.

— А… чем они занимаются? — Соня, кажется, уже пришла в себя.

— Воруют, — объяснил Гоша, почесав правую бровь. — А ты тут всех порадовала.

— В смысле?

— Очень вкусные сухари. Ещё присылай. Даже контролёрам понравилось. Только соли добавляй побольше. Хорошо?

— А тебе тут…

— Долго. Здесь ведь каждый час… И даже минута на счету. Если без тебя….

— Но я же тут…

Какая там Софья Перовская! Абсолютная Соня Пёрышкина была сейчас перед Гошей.

— Сигизмунд Карлович будет ждать тебя в семь часов у ворот тюрьмы. Ну, не только тебя. Позвони Соловьёву. Скажи, чтобы шампанское пока не брал. Дабы не сглазить…

— В смысле? — Соня, чтобы лучше понять Гошину мысль, даже отвела трубку от уха.

— Он поймёт. Ты главное — просто позвони. И держи с ним постоянную связь.

— Позвоню. А что тебе ещё передать?

— Ещё две пары носков — для Калистратова и Сёмушкина, это мои соседи. Они, кстати, спрашивали, где ты их купила?

— У бабули на Черёмушкинском рынке…

— Тогда купи у неё всё, что есть. Даже детские размеры. И у остальных бабок тоже. Ноги здесь у всех очень мёрзнут. И ещё… Мне донесли, что ты живёшь дома.

— В смысле? — не поняла Соня.

— Бондик звонил, — рассмеялся Гоша. — Жаловался на тебя. Говорил, что ты устроила ему собачью жизнь. Он по тебе соскучился. Купи в «Бетховене» пару свиных ушей и поезжай в Глухово. Дай ему кусочек счастья, договорились?

Соня кивнула. Гоша, положив телефонную трубку на стол, раскрыл левую ладонь. Там была очень хорошо скомканная бумажка. Гоша быстро привёл её в читабельное состояние и приложил к стеклу, текстом от себя.

«Я тебя люблю», — вот что там было там написано. Правда, без восклицательного знака.

— Не положено! — беззлобно, но сурово проговорил контролёр, стоявший в двух шагах от Гошиного плеча. Гоша кивнул ему затылком и скомкал бумажку заново.

 

Глава третья. К вопросу о дезавуации заявлений

17 января 2004 года

Всё–таки лишнюю ночь Гошу промариновали в камере. Надо думать, чисто из мести.

Самому–то Гоше в «Матросской тишине» делать было уже нечего. Всё, что он хотел узнать, он уже узнал из бесед со следователем. Да и главная цель была достигнута. А целью–то и был именно арест и следующее за ним заявление. О том, что «суета вокруг дивана» развернулась по полной, Гоша понял ещё вчерашним вечером.

Несмотря на неурочное время, к ним в камеру заглянуло по очереди всё местное начальство. Тюремных чинов интересовал вроде бы лишь один вопрос: «Нет ли у арестантов жалоб на условия содержания?» И с чего бы им было так разволноваться? На ночь–то глядя?

На самом же деле эти сытые медлительные дядьки в погонах приходили просто на него поглядеть. Как на некую диковинку. Надо же: вот живой человек с руками, ногами, головой, который пытается обвести вокруг пальца саму Систему!

…Репортаж с пресс–конференции Сигизмунда Карловича Пойды, данной им у ворот «Матросской тишины», Гоша с сокамерниками наблюдал по телевизору.

О готовящемся заявлении сообщили ещё в анонсе вечерних новостей. Ведущая передала слово корреспонденту. Серьёзный парень в белой рубашке и красном галстуке, видневшемся через распахнутый вырез тёплой куртки, доложил обстановку:

— Интрига вокруг неожиданного ареста главы «Севернефти» Георгия Сидорова, похоже, достигла очередного апогея. Сегодня уже с утра по многим информационным каналам прошло сообщение о том, что в семь часов вечера у ворот «Матросской тишины» адвокат Сидорова Сигимузнд Пойда сделает важное заявление. Такого ажиотажа возле знаменитой тюрьмы не было уже со времён ареста главы УКОСа Ходырева. Представители практически всех российских и многих зарубежных телеканалов начали собираться здесь задолго до объявленного времени…

Пошла репортажная картинка. Ещё при свете дня толпа телевизионщиков буквально брала в кольцо вход в тюрьму. Камер было уже больше двадцати, а новые и новые телегруппы всё продолжали прибывать. Гаишный капитан с полосатым жезлом едва успевал разруливать движение, указывая новоприбывшим, где припарковать очередную машину.

— После взятия штурмом самолёта «Севернефти», — продолжал корреспондент, — на котором из Лондона прибыл господин Сидоров, нам так и не удалось получить внятных комментариев по этому поводу из официальных источников. Как в правоохранительных органах, так и в правительстве. Словно все наложили на себя… обет молчания и…

— Кирилл! — встряла на всякий случай ведущая. — А где же сам господин Пойда?

— Да, Ирина! — ответил корреспондент, оглядываясь по сторонам. — Господин Пойда пока не появился. Но мы все ждём его с минуту на минуту…

— Хорошо, Кирилл! Оставайтесь на связи! — ведущая перевела взгляд в другую камеру и сообщила об очередном теракте в Багдаде.

Оба сокамерника, и Калистратов, и Сёмушкин, в свою очередь перевели взгляды на Гошу: ну и где же твой адвокат со своим заявлением? Гоша в ответ успокоительно кивнул:

— Господин Пойда хорошо умеет держать паузу! Если его, конечно, не задержали… в процессульном порядке. Но это — вряд ли, — Гоша улыбнулся, хотя затянувшаяся пауза и ему начинала не нравиться.

Но тут, уже после сообщения о встрече Президента с вице–премьером Демьяновым, на которой, как выяснилось, были обсуждены вопросы подготовки северных районов к зиме, на экране вновь появился корреспондент:

— Да, Ирина. Господин Пойда уже вышел к журналистам. Послушаем его заявление.

На ступеньках у тюремного входа, возвышаясь надо всеми, шелестел бумагами Сигизмунд Карлович. Шелест бумаг через микрофон был слышен так жестко и отчётливо, словно бумаги не перелистывали, а рвали.

Кто–то из журналистов не выдержал:

— Господин Пойда! Так какие кардинальные изменения в деле Сидорова и «Севернефти»?

Пойда поднял глаза от бумаг и кашлянул в кулак:

— Во–первых, господа, спасибо, что пришли. Во–вторых, господин Сидоров не является более председателем правления «Севернефти». Так что вопросы по «Севернефти» — не к моему клиенту и, соответственно, не ко мне. Ну, а в третьих… Я уполномочен зачитать вам заявление господина Сидорова, официально сделанное им накануне ареста, а именно тринадцатого января сего года, — Пойда вновь пошелестел бумагами, прямо как Жванецкий на сцене. И продолжил, уже по бумажке: — «Я, Сидоров Георгий Валентинович, находясь в здравом уме и трезвой памяти, официально объявляю, что все мои заявления и решения, принятые от моего имени в период моего нахождения под арестом, считаются недействительными». Подпись господина Сидорова заверена личной подписью и печатью королевского нотариуса Вильяма Спенсера Батлера. Лондон, тринадцатое января две тысячи четвёртого года, — Сигизмунд Карлович поднял очи и обвёл взглядом на мгновение притихших журналистов…

На экране мелькнула лицо телеведущей, что–то говорившей без звука. Картинка от «Матросской тишины» на студийном мониторе мигнула, сменившись беззвучными же кадрами с какого–то собрания.

К ведущей, наоборот, вернулся дар слова:

— Извините, у нас прервалась связь с нашим корреспондентом. Мы ещё вернёмся к этому репортажу, — она лучезарно улыбнулась и перевела взгляд вновь на другую камеру, переключая внимание зрителей. — Под Москвой, в пансионате «Луч» прошёл очередной съезд представителей малого и среднего бизнеса…

Гоша с сокамерниками успели выпить чаю до того момента, как заскрежетала дверь камеры:

— По вашу душу идут, — усмехнулся молчаливый Сёмушкин.

Но это, как оказалось, был просто визит вежливости. Не первый, и не последний за вечер.

В конце концов, все кому нужно, на Гошу посмотрели. Можно было ложиться спать.

Заснул Гоша быстро. Сёмушкин, кажется, тоже. Лишь Калистратов метался так, будто его усердно душили. В дверь камеры постучали. И Калистратов, наконец, затих.

…Утром всё было как обычно. По распорядку. Только телевизор почему–то не работал.

— Наверное, вчера перегрелся, — попробовал пошутить Калистратов. Но был тут же вызван на допрос. А через минуту вслед за ним по тому же адресу направили и расстроенного Сёмушкина.

Оставшись в одиночестве, Гоше открыл мифологический словарь на первой попавшейся странице и прочитал:

«ЛЕМУРЫ, лавры, в римской мифологии вредоносные тени, призраки мертвецов, не получивших должного погребения, преступно убитых, обманутых, злодеев, вымогателей и т. п., бродящие по ночам и насылающие на людей безумие…»

Точно, тут уж их всех — каждого по паре. И не по одной, — усмехнулся Гоша и захлопнул книгу. — Но я‑то точно им всем нужен живой, невредимый, свободный и вменяемый. По крайней мере, пока.

***

Майями

— Смотри, а здесь Билли Бо похож на дикого образа! — Максим страшно гордился рисунками мамы.

— Надо говорить — на дикобраза, — поправила Зера.

Она, в свою очередь, страшно важничала, когда могла поправить своего друга, который говорил по–русски хуже, чем по–английски.

Толстяк Билли Бо, американский «сынок» Нюши, собрался в Россию, к невесте. И тут у него возникли проблемы. Только он вступил на борт самолёта, как тот отказался лететь.

«Я пассажирский, а не грузовой лайнер», — нагло заявил самолёт. Вообще–то в реальной жизни самолёты никто не спрашивает, чего они хотят, а чего не хотят. Но в комиксах мир устроен по–другому, поэтому самолёт, воспользовался удобным случаем и решил проявить характер.

Но оказалось, что у Билли Бо тоже имелся если не характер, то что–то вроде того. Находчивый Билли вызвал бригаду докторов. Доктора через специальные трубочки–канюли принялись откачивать жир у влюблённого толстяка. Именно в этот момент Билли Бо, утыканный канюлями, и стал похож на дикобраза.

— Надо ехать в Россию, а то Макс начинает забывать язык, — вздохнула Лиза. — Вы когда на родину–то?

— Ох, не знаю, — ответила Нюша, перестраиваясь из ряда в ряд. Они уже въезжали в город, где собирались посидеть в открытом кафе, где были вкусные фруктовые коктейли и официанты в костюмах клоунов.

Нюше уже осточертела Америка, и даже океан не радовал. Но Гоша пока не разрешал вернуться. И Нур, с которым они поддерживали ежедневную телефонную связь, тоже не разрешал. Напрочь. Так и вправду скоро язык позабудешь!

Нюша притормозила — шоссе неспешно, по–хозяйски, переходил невесть откуда появившийся в городе Майями гусь.

— Дети, не помните рисунки, — строго сказала Нюша Зере и кудрявому Максу, рассматривающим на заднем сидении приключения Билли Бо.

— Я им ксерокопию дала, — успокоила Лиза. — А оригиналы… — Лиза замялась, и всё же решила признаться, — оригиналы я в «Майями–ньюз» отнесла. На следующей неделе мы с тобой, Анечка, проснёмся знаменитыми.

— Да ты что?! — воскликнула Нюша. — Билли Бо выходит на большую дорогу?

— На международный уровень, — рассмеялась Лиза.

Гусь наконец соизволил перейти шоссе, и можно было двигаться дальше.

А Билли Бо как раз в этот момент попал в новую переделку — его не хотели пропускать через таможенный контроль. Ведь похудевший Билли стал совсем иным человеком, чем тот, чья фотка красовалась в паспорте…

— А мне он толстеньким больше нравился! — категорически заявила Зера.

— Ты дальше смотри! — Макс, знавший продолжение, чувствовал себя самым умным. Во всяком случае, среди тех двоих, кто сидел на заднем сидении.

А дальше Билли Бо, чтобы угодить и самолёту, и таможенникам, приспосабливал к себе насос. Теперь, снабжённый по последнему слову техники, он мог менять свои размеры от шара до щепки в зависимости от жизненных обстоятельств. Чего не сделаешь ради любви!

…Клоуны, смеясь накрашенными ртами, посадили их за самый лучший столик — наверное, каждому посетителю говорили, что именно его стол — лучший.

— Мне — салат «Золото Маккены», сок «Трезвый ковбой», антилопа в сухарях пустыни, — перебивая друг друга, Максим и Зера собирались, кажется, заказать всё меню.

Лиза, смеясь, пыталась остановить их, пугая участью Билли Бо. Клоун был готов на всё с неизменной многослойной улыбкой. Но Нюша не слушала — она, остолбенев, смотрела на афиши, которые были расклеены на столбах–тумбах летнего кафе. С каждой тумбы на неё внимательно смотрел другой клоун, печальный: в городе ждали выступления супер–мима Иванова — Растрелли.

— Смотри, Нюша, дядя Кеша! — обрадовано затеребила её Зера, и Нюша очнулась. Надо же! Оказывается, девочка помнила Иннокентия.

— А ты что, Ань, его знаешь? — удивилась Лиза. — Потрясающий мужчина, я его на каком–то приёме видела. Бабы к нему, как мухи к сладкому слетаются!

Нюше показалось, что примерно те же слова она уже слышала — прямо дежа вю. Ах да, её институтская подруга, любвеобильная Рита Ольшанская примерно так же говорила о Кеше. И ещё грозилась его отбить. Абстрактно грозилась, но всё–таки…

И вправду странно. Они с Иннокентием не виделись — уже сколько? Больше года — наверняка. Но каждый год в свой день рождения Нюша получала букет роскошных белоснежных лилий. И она знала, что эти цветы — от него.

— Мы пойдём на Кешино представление? — приставала Зера.

— Вряд ли, — задумчиво ответила Нюша.

Она отчего–то боялась встречи с Растрелли. Хотя и понимала, что таковой не избежать: всё равно уже были назначены репетиции подзадержавшегося на старте «Парфюмера».

***

Едва Гоша захлопнул так полюбившийся ему мифологический словарь, как дверь в камеру вновь распахнулась. Но на пороге её показался вовсе не генерал или хотя бы полковник, а всего–то прапорщик–контролёр. Зато слова он произнёс такие, что прямо на сердце легли:

— Сидоров! С вещами! На выход!

Вещей у Гоши, собственно, никаких и не было. Если не считать остатков сухарей да пары тёплых носков. На воле он без этих ценностей вполне обойдётся. С сожалением Гоша глянул лишь на словарь. Чем–то он ему очень приглянулся. Но не воровать же книжки из тюремной библиотеки, в самом деле? Надо будет заказать такой же. В этом издании. Прямо сегодня. Сразу после принесения формальных и неформальных извинений. Хотя без последнего и обойдусь, — все эти мысли промелькнули в Гошиной голове, пока его вели по гулким коридорам «Матросской тишины».

Извинений, впрочем, никто и вправду не принёс. Зато всё изъятое выдали точно по описи. Ремень–шнурки. Бумажник. Кредитки. Даже мобильный. Правда, умерший, то есть совершенно разряженный. Куда они по нему все эти дни названивали? Поручить службе безопасности проверить. На всякий случай.

Уже в проходной Гошу встретил сияющий Пойда, потрясая целой кипой газет на самых разных языках:

— Представляете, Георгий Валентинович! Наше заявление вышло во всех ведущих мировых изданиях. Без единого опоздания!

Гоша, склонившись к самому уху Пойды, быстро пробормотал:

— Лев Викторович тоже хлеб не зря ест. Встречающих много? — добавил он, приостанавливаясь перед дверью, ведущей уже непосредственно на улицу.

— Представляете, они всю ночь тут дежурят, — засунув газеты подмышку, Сигизмунд Карлович достал, наконец, из кармана свою знаменитую трубку. — Будто боялись, что вас посреди ночи выпустят…

— Тогда у меня к вам нижайшая просьба…

Сигизмунд Карлович с готовностью кивнул.

— Я отвечу на несколько вопросов. Остальное вы возьмёте на себя. А то времени совсем нет — дел много накопилось. Идёт?

— По–здр–ля-ем! По–здр–ля-ем! По–здр–ля-ем! — громко скандировала специально нанятая группа поддержки с плакатами в руках и прочие добровольцы. Самое удивительное, что к этому хору присоединились и журналисты.

— Спасибо, друзья! Спасибо за вашу поддержку! — лучезарно улыбаясь, Гоша рассылал воздушные поцелуи во все стороны. — Я снова на свободе благодаря вам, благодаря общественному мнению. Которое, несмотря ни на что в нашей стране существует! Жду вас всех сегодня в шестнадцать ноль–ноль в… «Метрополе»! Там я отвечу на все ваши вопросы. А сейчас — простите и позвольте мне откланяться! — Гоша уже увидел, как открылась дверца его «БМВ», стоявшего чуть в отдалении. Из машины показалась Соня. Глаза у неё, кажется, были заплаканные. Она что, тоже тут всю ночь, что ли провела?

Соловьёв и его ребята быстренько отстроили живой коридор. По нему Гоша почти беспрепятственно добрался до машины, точнее, до Сони.

Некоторые из самых ретивых журналистов всё же пытались по пути достать его вопросами:

— Кто теперь будет руководить «Севернефтью»?

— Кто лично из правительственных чинов был заинтересован в вашем аресте?

— Почему вас так быстро выпустили?

— Что вы посоветуете господину Ходыреву?

— Будете ли вы вести переговоры с правительством?

— Господа! — перекрыл шум хорошо поставленный адвокатский голос Пойды. — Минуту внимания!

За те полминуты, которые подарил ему Сигизмунд Карлович, Гоша успел чмокнуть Соню в мокрую щёку, осторожно запихнуть её в салон и уместиться там сам.

Соловьёв захлопнул дверь снаружи, занял своё место рядом с водителем и кортеж рванул с места.

— Гоша, дорогой! — Соня провела тыльной стороной ладони по Гошиной щеке. Гоша, накрыв её руку своей, поцеловал Сонину ладошку. — Что всё это значит?

— В смысле дезавуации моих заявлений? Всё дезавуирую. Всё неправда… Кроме одного. Я тебя люблю!

 

Глава четвёртая. С добрым утром!

23 июля 2004 года

Когда Минин снял очки, он помолодел раза в два. Ну, или в полтора, — успела подумать Катя перед поцелуем. Поцелуй затянулся. Руки Минина, осмелев, переместились с Катиной спины на её грудь. Неловкие пальцы начали расстёгивать маленькие пуговички на блузке. Пуговички цеплялись за петли, словно охраняя честь и достоинство своей хозяйки. Тонкая ткань жалобно потрескивала. Прямо хворост, сжигаемый в безжалостном пламени любви.

— Впервые в жизни целую депутата Государственной Думы, — признался Минин, отрываясь от Катиных губ.

— Впервые в жизни влюбилась в большого нефтегазового парня, — рассмеялась Катя и смело взглянула в глаза «Бархатных лапок». Кстати, лапки оказались бархатными не только в иносказательном, но и в самом прямом смысле этого слова — кожа на руках Минина была гладкой и нежной, как у девушки.

— Вы… шутите? — Минин недоверчиво смотрел на неё, словно хотел навеки запечатлеть светлый образ депутата Чайкиной в расширенных от страсти и алкоголя зрачках.

— Отнюдь, Пётр Васильевич, — серьёзно ответила Катя и потянулась к нему, одновременно делая шаг к дивану.

Наступало время решительных действий, за которыми должна была наступить эпоха задушевных разговоров. Подпивший и влюбленный Минин был прямо–таки обязан рассказать Кате то, что её интересовало больше всего. Иначе для чего она притащила его в свою квартиру и разрешила портить новую спецкофточку с провокационным вырезом «Смотри сюда»?..

В новом статусе депутата Екатерины Чайкиной была заложена мина замедленного действия. Должность зам главы топливно–энергетического комитета предполагала, помимо прямых профессиональных обязанностей, огромное количество встреч в неформальной обстановке. Встреч с солидными, серьёзными «парнями», которые привыкли пить неразбавленный спирт смолоду и неограниченное количество марочного коньяка в своём нынешнем солидном состоянии.

Роскошь человеческого общения утомляла чрезвычайно. Катя научилась пить, не пьянея, в начале застолья, и ловко менять ёмкости со спиртным на безобидный холодный чай или минералку в разгаре банкета.

Конечно, можно было не вливаться в дружный коллектив, покидая шумные богатые вечеринки ещё в «благопристойный» период, но делать этого было никак нельзя. Ведь большая часть серьёзных вопросов решалась в пограничном состоянии между лёгким подпитием и полной отключкой. Именно в этом промежутке можно было получить столько информации, сколько не смогли бы надыбать и десять аналитических отделов. И достичь таких договорённостей, на которые не хватило бы и месяца изнурительных переговоров. Это была российская действительность, и Кате пришлось играть по этим неписаным правилам.

Петра Васильевича Минина, второго по сути человека в Газнефтепроме, она окучивала давно и осторожно. Тот слыл примерным семьянином. А это означало, что мистер «Бархатные Лапки» имеет в законных супругах миссис «Ежовые Рукавицы».

Катя продумала вариант подхода к «Бархатным Лапкам», точнее, к инсайтинговой информации Газнефтепрома через «Ежовые Рукавицы», но не без сожаления отмела этот путь. Он был слишком длинным, а надо было спешить — Гошу обложили красными флажками, как дикого зверя.

Минина она прикармливала взглядами и мелкими подачками типа лёгких «случайных» прикосновений ещё с зимы. К лету наступление пошло по всем фронтам. На рабочем столе Минина его секретарша «забывала» журнал, где с обложки нежно и чуть застенчиво улыбалась «самый обаятельный депутат последних созывов» Екатерина Чайкина. На всех заседаниях думского комитета, куда приглашали Петра Васильевича, Екатерина Германовна сидела так, что Пётр Васильевич никак не мог сосредоточиться. Уж больно красивые ноги оказались у депутата Чайкиной. Откровенные такие ноги.

Но время тикало так быстро и так неумолимо, что Кате уже ничего не оставалось, как брать быка за рога. Иначе будет поздно. И поезд уйдёт. В лучшем случае — на запасной путь. В худшем — в бескрайнюю даль. И тогда вообще всё окажется зря.

Сегодняшний банкет в «Национале», где Чайкина оказалась совсем рядом, а вырез на её блузке ещё ближе, сломил Минина. Забыв о строгой жене и служебных делах, он как послушный баран отправился на заклание — поехал провожать уважаемую Екатерину Германовну. И, как настоящий джентльмен, проводил её прямо до постели…

— Я не шучу, Петя, — повторила Катя. И Минин чуть не расплакался от умиления — уж больно трогательно и нежно прозвучало это «Петя» в устах обычно строгой Екатерины.

Пора бы и в койку, пока не вернулся призрак супруги, — подумала Катя.

Они медленно опустились на широкий диван, и Катя легонько застонала. От страсти, конечно. Борода у Минина была мягкой, и это казалось Кате хорошим предзнаменованием…

Телефон запиликал, когда брюки Минина находились на полпути от колен к полу.

— Извини, — пробормотал Минин, и брюки в мгновение вернулись на исходное место. Минин ответил на вызов, и лицо его вытянулось. Уже не извиняясь, он прямо с телефоном выскочил из комнаты. Похоже, звонок был государственной важности.

Ч-чёрт! Неужели сорвался? Катя от злости ударила кулаком подушку и прислушалась. Так, кажется, Пётр Васильевич отправился на кухню. Катя, ни на что не рассчитывая, на автомате нажала на кнопку переговорного устройства. Обычно, когда она оставалась в Москве надолго, именно через это устройство она разговаривала с приходящей домработницей. Проводила, так сказать, производственные совещания, не вставая с дивана.

Минин на кухне говорил тихо, но чётко. Разговор шёл… Ну конечно же! Об аукционе! Ничего, Пётр Васильевич, мы с вами вернёмся к этой теме после секс–разминки, — успокаивала себя Катя, вслушиваясь в голос Минина. И тут она услышала… О боги! Спасибо вам, за то, что вы есть!..

Когда Минин вернулся в комнату, как носитель информации он Катю больше не интересовал. Но она была девушка честная, и долги привыкла отдавать.

— Иди ко мне, и немедленно, — тоном собственника потребовала Катя и, уже не заморачиваясь производственной темой, обняла его.

В общем–то, Минин ей нравился. Вот только клинообразную бородку она бы на его месте сбрила…

***

24 июля 2004 года,

Тула

Катя отзвонила под утро.

У Нура давно вошло в привычку отключать на ночь звонок. Он переключал телефон в режим вибросигнализации и прятал его под подушку. Чтобы не беспокоить спящую безмятежно Мадину, которая сейчас к тому же была уже совсем на сносях. И лишнее беспокойство ей уж точно было ни к чему.

Нур на носочках, прямо как балерина выпорхнул из спальни и прикрыл за собой дверь.

Выслушав Катю, он не изменился в лице. И только напрягшаяся вена на виске выдавала его волнение:

— Катюш, как тебе это удалось? — только и смог сказать он.

Но Катя, судя по всему, на эту тему распространяться не собиралась. Так что Нуру осталось лишь попрощаться:

— Спасибо, пока. Спокойной ночи… То есть, с добрым утром!

Сам Нур больше не ложился. Не хотелось. И он отправился в комнату с тренажерами. «Покачавшись» и «побегав» с полчаса, он сделал традиционную дыхательную гимнастику по системе шуй–у–ва. Очень помогает расслабиться. А потом сосредоточиться.

После душа он был бодр уже настолько, что мог бы обойтись даже без кофе. Он и так был способен сейчас работать хоть сутки кряду. Однако на часах было ещё полвосьмого. И он всё–таки заварил китайский цветочный чай.

Ровно в восемь он сделал три звонка. Один — Гоше. Второй — своему водителю. Третий — в Тулу.

Без пяти девять скромный серый «БМВ» 525-ой серии свернул со МКАДа и на хорошей скорости стал продвигаться в сторону города оружейников. Окраины Тулы достигли через час тридцать пять минут.

В офис на улице Льва Толстого Нур вошёл около одиннадцати. В помещении — три комнаты с отдельным входом — царил аврал. Немногочисленная мебель вместе с компьютерами была сдвинута в центр комнат и накрыта плёнкой. Сразу с десяток строительных рабочих в синих комбинезонах штукатурили, белили, красили. Так что углубляться особо внутрь Нур не стал. Тем более, что хозяин офиса Николай Николаевич — гладковыбритый человек с печальными глазами — ждал его прямо в предбаннике.

— Успеете? — пожав ему руку, поинтересовался Нур.

— К вечеру понедельника всё будет сиять! — ответил тот.

Нур достал из кармана сложенный вдвое листок и протянул его хозяину:

— Найдите хорошего дизайнера и художника. Пусть оформят этот текст вместе с рисунком. Окантуйте и повесьте на самом видном месте. Пусть этим ваша помощница займётся. Все документы в порядке?

— В полном. Необходимые платежи проведены. Всё у меня на руках. В том числе и ваш аванс…

— Хорошо. Последние инструкции получите утром в понедельник. Люкс в «Президент–отеле» вам заказан. Машину и охрану за вами пришлют. Да и вообще, наши люди вас будут страховать на каждом шагу. Главное — никаких контактов с журналистами. Ни до. Ни, особенно, после. При любом раскладе. Со мной — только по телефону. Вот по этому, — Нур достал из кармана новенький «Сименс» — раскладушку.

— Может, пообедаем? — согласно кивнув и взяв телефон, предложил Николай Николаевич.

— Спасибо. Я пока не голоден. Извините. Потом… — Нур многозначительно посмотрел куда–то вверх, в пространство, — с шампанским. А сейчас я бы лучше съездил в Ясную Поляну. Как лучше добраться?

— Со Льва Толстого свернёте по Ленина налево. И дальше — прямо. Дорога вас сама выведет. Там будет указатель.

— Удачи! — пожав руку Николаю Николаевичу, Нур вышел из офиса.

Пока всё шло по плану. Даже с некоторым опережением.

***

— Из–за тебя, Сидорова, я в тотализатор проиграла! — вместо приветствия заявила Рита Ольшанская, вставая из–за стола, заваленного книгами и рукописями. — Как же я рада видеть тебя, подруга! Выглядишь — на десять с плюсом!

Рита обняла Нюшу, и подруги расцеловались.

— Ты тоже цветёшь и даже пахнешь! Шанель? — Нюша была ужасно рада Рите, ставшей за то время, что они не виделись, пепельной блондинкой.

— Номер пять, классика, — подтвердила довольная Рита. — Хазбенд из Парижа привёз, так что парфюм правильный. Не станут же они в Париже польские подделки продавать?

— Не станут, — согласилась Нюша и поинтересовалась: — А что за тотализатор?

— Да мы тут всем творческим коллективом спорили, кто первым из–за бугра вернётся: ты, Мирзоян или Растрелли. Мирзоян приехал месяц назад, Растрелли — сразу за ним, в него уже все наши бабы по уши влюблены. А я, дура, на тебя ставила. И вот вам результат — ящик шампанского, как с куста…

Нюша покраснела. Значит, Иннокентий уже в Москве. Может быть, позвонить ему? Или лучше случайная встреча — репетиции–то уже начались…

— Шампанское я компенсирую, — успокоила она Риту.

— Можешь не спешить, проставляться будем после премьеры, — заметно обрадовалась Рита.

— А это — тебе, Ритуль, — Нюша достала из сумочки пакет и протянула Рите.

— Вау! Умереть можно! — застонала Рита, вытаскивая из пакета ожерелье из крупных розовых жемчужин.

Она сразу же надела ожерелье и, повертевшись у мутного узкого зеркала на стене кабинета, повторила:

— Вау! Спасибо, Анька! А у меня для тебя тоже подарок… — загадочно добавила Рита. — Идём!

Подруги вышли из кабинета «Литературной части», где полноправной хозяйкой была Рита и прошли по коридору. Через три двери от Ритиного кабинета оказалась скромная, выкрашенная белой краской дверь с табличкой «Драматургическая группа». Ниже был прикреплён скотчем листок. На листке Нюша с изумление прочла собственную фамилию с собственными же инициалами.

— Прошу, — Рита повернула ручку двери и пропустила Нюшу вперёд. — Вот, выбила для тебя служебное помещение. Как раз моя «замша» в декрет ушла, так я для тебя келейку и забила, а то потом у наших фиг что взад вернёшь!

Нюша рассмеялась — она уже и забыла, каким высокопарным литературным стилем любила иногда изъясняться Рита.

…Нюша вернулась в Москву в конце весны. Вообще–то Гоша разрешил выдвинуться из Майями ещё раньше, когда на смену ей приехала Соня. После того, как Соня засветилась по всем статьям как подруга–декабристка Георгия Валентиновича Сидорова, ей пришлось уехать. Гоша был неумолим и считал, что не имеет права подвергать риску родных и близких. Поэтому, только сдав Зеру с рук на руки Гошкиной невесте, Нюша получила свободу передвижения.

Но до Москвы не доехала, а застряла в Лондоне. Где под Лёвкиным мудрым, хотя и с тоталитарным душком, руководством доводила до ума сценарий мультсериала про Билли Бо. Так что уже через год весёлый толстяк из героя комикса имел шанс стать новым Чебурашкой. Или — скорее — помесью Шрека, Кота Матроскина и Незнайки…

Кабинетик «замши» и впрямь оказался похож на монашескую келью. Узкий как пенал, со спартанской обстановкой. Письменный стол с компьютером, монитором и принтером, компьютерное кресло на колёсиках, маленький пузатый сейф, похожий на больничную тумбочку. Тёмно–синие шторы, круглый светильник под потолком, пластмассовое ведро для бумаг под столом. И — одуряющий, восхитительный запах, перебивающий даже неподдельную «шанель» Риты.

Нюша подошла к шторам и распахнула их.

На широком подоконнике стояла ваза с белыми лилиями. Точно такими же, какие ежегодно на день рождения ей посылал Растрелли.

— Это что–то новенькое, блин, — растерянно пробормотала Рита, с удивлением рассматривая невесть откуда взявшийся букет.

Нюша лишь улыбнулась и потрогала указательным пальцем упругий лепесток распустившегося цветка.

 

Глава пятая. Птица — Феникс

26 июля 2004 года,

10.30

— Нет, Михал Михалыч! Уж как–нибудь без меня. Там будет наш представитель… Проблемы с «Медвежьим»? Да есть проблемы… Это вовсе не блеф. Да и зачем мне блефовать? У вас есть под началом министерство природных ресурсов. Дайте им задание — пусть проверяют… Да, пожалуйста. До свиданья, — Гоша положил трубку.

Нет, всё–таки этот «вице» Демьянов — большой наглец. Почище самого Льва Викторовича Кобрина. Тот хоть знает пределы собственной наглости. А этот — просто наслаждается. А вдруг жертва ещё и спасибо скажет?

И ведь позвонил ровно за полчаса до начала. Будто у вице–премьера правительства и других забот нет! Ну да ладно. Ещё посмотрим, кто будем смеяться последним!

Хотя, если честно сказать, то поводов смеяться у Гоши в последнее время было не так уж много.

Самым главным, основополагающим достижением было уже то, что он смог вывести «Севернефть» из–под удара. И сохранить практически все активы. Добычу, правда, пришлось несколько снизить, дабы не дразнить гусей. В остальном же всё шло в обычном режиме. Таким образом Нур, возглавивший компанию, обеспечивал тылы.

Сам Гоша был на переднем крае.

Основной удар был направлен на НКНК. Гоша понял это ещё накануне ареста, а окончательно убедился уже в «Матросской тишине».

Изящным финтом с «заявлением» он обеспечил свою свободу. И это уже само по себе было ценно. При этом он свободно находиться в России. Но надо было срочно закрепиться на первых оборонительных рубежах.

Прежде часть структур «Севернефти» работала на НКНК. Ну вправду, зачем заводить лишнюю канитель и создавать параллельные структуры, когда всё — в одних руках? Но… Сразу после выхода из «Матросской тишины» Гоша с Нуром провели полное разделение компаний, в том числе и топографически–географическое. Всё руководство Немало — Корякской нефтяной компании переехало со Сретенки в собственный офис на Полянке. Представительства в стране и за рубежом тоже разделились. А также — счета, транспорт и прочая, прочая.

Теперь можно было торговаться. Чем Гоша и занимался последние полгода. Он нанял целых три аудиторских команды. Две — наши, одну — немецкую, из Гамбурга. Все работали по честному. И вменяемую НКНК недоплату налогов, то есть, откуда уши растут — легко выявили. Формально всё вроде бы срасталось «по–государственному», хотя в реальности недостачи почти не было. Так, мелочёвка. Просто официальные налоговики вкупе со Счётной палатой считали и делали выводы по иной схеме.

Оказывается, обещанные Гоше при заключении договора с правительством преференции были отменены. Уже давно. Под самый Новый Год. Этакий подарочек! За подписью всё того же Демьянова.

Новогодняя шутка заключалась в том, что господина Сидорова просто «забыли» проинформировать. Судебный процесс по этому поводу — с подачи адвокатов НКНК — тянулся с переменным успехом, но в любом случае позволил выиграть несколько месяцев.

Часть «недоимок» ложилось не собственно на НКНК, а на созданную ею инфраструктуру — аэропорт, железные дороги и прочие транспортные магистрали. В этом направлении Гоша сыграл ва–банк.

НКНК заключила договор с правительством Белоярского края и всю эту инфраструктуру вместе с канителью передала на краевой баланс. Если уж всё и вправду пойдёт вразнос, то это–то хоть не разворуют. И не перепродадут. Благодаря этому шагу капитализация НКНК снизилась сразу на тридцать процентов. Но если всё равно отберут, то какая разница, сколько именно это отобранное будет стоить?

Примерно так объяснял Гоша самому себе и Лёвке суть «белоярской сделки». Журналистам же подавал ситуацию как акт доброй воли: строили–де отчасти на государственные деньги — теперь возвращаем в виде реальных объектов субъекту федерации. Пущай пользуются на здоровье.

А вот управлялись теперь эти объекты частными компаниями, созданными Петуховым. Всё–таки иногда можно убить и сразу двух даже очень шустрых зайцев! Если хорошенько подумать. До того, как начать палить.

Да ещё и проблемы с месторождением «Медвежье‑1» возникли. В последние два месяца добыча упала вдвое. И темпы снижения всё возрастали. Надо же было такому случиться сразу после назначения открытого аукциона по НКНК! Ну, не повезло. Не всегда же должно везти, в самом–то деле!

По крайней мере, китайцы сто раз теперь подумают, прежде чем рисковать. Тоже дело. Гоше уж точно никак не хотелось, чтобы НКНК продали в чьи–нибудь зарубежные руки. «Западники» не сунутся сами. На фоне той PR-кампании в защиту НКНК, которую вовсю развернул из Лондона Лёвка, им было бы теперь «западло» самим сожрать лакомый кусок. «Запад» в широком смысле этого слова был всецело и полностью на стороне обиженной государством НКНК. Так что никак не посмеют.

Подготовив почву, подстелив соломки на всякие случаи жизни, Гоша ровно два месяца назад дал добро на продажу НКНК. Куда было деваться? «Басманный суд» они почти вчистую проиграли. Против лома, как говориться, нет приёма. Платить те налоговые «долги», что им навязали, Гоша не хотел ни в какую. Это был чистый грабёж и издевательство. Надо было расставаться с компанией. Добровольно–принудительно. По возможности, без стонов и слёз. Гоша так и сказал тогда Демьянову:

— Михал Михалыч! Делайте что хотите. Я только оставляю за собой право обращаться в суды международной юрисдикции.

— Это — пожалуйста, Георгий Валентинович, — сладкоголосо «позволил» Демьянов. — Пожалуйста! Судитесь с собственным государством! Наши забугорные враги вам только спасибо скажут. Вы и так подняли беспрецедентную антироссийскую компанию в международных СМИ… Да и… Помните, что ваше знаменитое «заявление» от ворот «Матросской тишины» обладает не бессрочным действием…

— Учту. Но только и вы помните, что вы — всё таки не Людовик Четырнадцатый… — не сдержался и Гоша.

— Всегда ценил ваше остроумие Георгий Валентинович, — голос Демьянова приобрёл «стальной» оттенок. — Да, государство — это не я. Государство — это МЫ, — он так и произнёс это «МЫ», будто прописными буквами.

— А ещё тот же Людовик говорил, — выслушав Демьянова, напомнил Гоша: — В каждом сомнительном деле единственное средство не ошибиться — это предполагать худший конец!

Гоша, не прощаясь, положил трубку. Вопрос был решен. Окончательно и бесповоротно. Тогда, два месяца назад…

Ну, а теперь оставалось только ждать. Через полчаса или через час, самое большее, Немало — Корякская нефтяная компания будет продана с молотка.

Гоша посмотрел на часы. Было без пяти одиннадцать.

***

10.45

Китайская нефтяная корпорация отказалась от участи в аукционе по НКНК буквально накануне. Таким образом, игроков осталось трое. ОАО «Газнефтепром», ОАО «Уральская нефтяная компания» и ООО «Феникс–групп».

«Сделка начала века», как уже окрестили сегодняшнее мероприятие журналисты, должна была состояться в офисе Федерального фонда имущества на Ленинском проспекте.

Журналисты прибыли на четырнадцатый этаж за час до мероприятия. Разместили прессу в небольшом зале для заседаний. От камер, штативов и людей было тесно и жарко. Некоторый простор наблюдался лишь справа от «президиума». Там была дверь, которая вела в соседний зал, где и должно было с минуту на минуты начаться само действо. Двое молодых людей в тёмных костюмах буквально взглядами отодвигали журналистскую братию, освобождая проход для участников аукциона.

На большом мониторе над столом «президиума» застыло информационное сообщение:

Российский Фонд Федерального Имущества

26 июля 2004 года в 11.00 в РФФИ (14 этаж)

РФФИ по поручению Правительства РФ проводит открытый аукцион

по продаже 78 % акций ОАО «Немало — Корякская нефтяная компания»

в счёт погашения налогового долга компании перед государством.

Пресс–конференция участников состоится сразу после окончания торгов

в зале N9 (14 этаж).

— Привет, Миша! — только что вошедшая в зал девушка средних лет чмокнула в щеку высокого, плейбоистого вида молодого человека.

— Здравствуй, Оленька! — приобнял её «плейбой». — Хорошо выглядишь! Впрочем, как всегда.

«Плейбой» Михаил Хрулёв был экономическим корреспондентом газеты «Негоциант», а миниатюрная девушка, Ольга Радюкевич, — зав отделом журнала «Банкир». Коллеги давно и явно симпатизировали друг другу. Но всё больше — по работе. То есть, прежде всего, делились информацией.

— Ну что, Миш? Пари заключать будем? — Ольга, чуть склонив голову, посмотрела на Хрулёва. Глаза её смеялись.

— Ну… — расплылся в улыбке Михаил, — если ты поставишь сто к одному против «Газнефтепрома» то я, так и быть, выступлю на стороне газонефтяных парней. Идёт?

— Ладно, шутки в сторону, — Ольга открыла сумочку. — Кто это, «Феникс–групп»?

— Да подставная структура, — отмахнулся Хрулёв, с интересом наблюдая за тем, как Ольга роется в сумочке. — На всякий случай. Видишь, китайцы в последний момент соскочили. В принципе, и УНК здесь участвует на мой взгляд чисто номинально. У Бондаренко и денег–то таких сейчас нет. Он трубопроводом с азербайджанцами занимается. Так что ему не до покупок. Думаю, его просто уговорили поучаствовать. А вдруг бы и он в последний момент отказался? Тогда бы Газнефтепром выглядел, мягко скажем, некрасиво. Опять бы все затрубили об игре в поддавки…

— Да тут — труби не труби, всё равно одинаково в оба конца выходит, — Ольга, наконец, обнаружила в сумочку косметичку и, достав пудреницу с зеркальцем, быстро попудрила свой хорошенький острый носик. — Только Сидорова жаль. Старался себе человек, а вот надо же — по стенке размазали…

— Не высовывайся! — развёл руками Хрулёв. — Уж больно удачлив. У нас, сама знаешь, таких не любят… Идут!

Участники аукциона прошли так стремительно, что журналистам удалось разглядеть их лишь со спины.

— Я узнал только Минина, — бросил Хрулёв.

— Я тоже. Что за тёмные лошадки?

«Тёмные лошадки», между тем, вошли в «аукционный зал». Если так громко можно было назвать помещение размером с кабинет средней руки руководителя. В зале стояло всего пять столов. Три — на расстоянии полутора метров друг от друга — для участников. Один — у боковой стены. Это было место секретаря. Пятый и последний стол, чуть более длинный, расположился впритык к кафедре. За ним воссели трое членов комиссии. Наблюдатели. От Правительства, Счётной палаты и Думы. Ещё некоторое количество публики — в лице помощников и прочих допущенных лиц — разместилось на стульях позади «игроков».

Прямо как на комсомольском собрании застойных времён, — подумал Пётр Васильевич Минин.

Трое «игроков», подойдя к секретарскому столу, поставили подписи в протоколе и заняли свои места. Представитель РФФИ взошёл на кафедру.

Пётр Васильевич Минин, поудобнее устроившись за своим, крайним правым столом, потеребил бородку и ещё раз глянул на своих противников. Человека из УНК с зализанным пробором он, вроде, знал. Точно. Это был один из бесчисленных замов Бондаренко.

Лицо представителя «Феникса» Минину ничего не говорило. Только глаза у него были какие–то странные. Будто он сейчас заплачет. Очень странные глаза.

В общем, прислали мелкоту. С одной стороны, господину Минину, уже полгода занимавшему второй по значимости пост в Газнефтепроме, это было некоторым образом обидно. С другой стороны, всё, что не делается — к лучшему. Лишнее доказательство тому, что обойдёмся без эксцессов. А формальности, между тем, — соблюдены. Пётр Васильевич очень не любил неожиданностей.

Представитель РФФИ, породистый мужик с красивой сединой и солидными манерами, зачитал формальный протокол.

— Возражений? Вопросов нет? — поинтересовался он у собравшихся. Возражений не последовало. — Тогда приступим, — голос седого стал более торжественным. — На аукцион выставлено семьдесят восемь процентов акций открытого акционерного общества «Немало — Корякская нефтяная компания». Начальная цена — шесть миллиардов сто миллионов долларов США. Ваши предложения, господа!

На полминуты воцарилось молчание.

Минин скосил взгляд в сторону противников. Ни один из них не подавал признаков жизни. Минин поднял руку.

— Шесть миллиардов сто миллионов — раз, — седой ударил маленьким молоточком по краю кафедры. — Шесть миллиардов сто миллионов — два…

— Сто пятьдесят миллионов! — раздался голос «плачущего».

Минин ошалело глянул в его сторону. Человек вроде бы по–прежнему хотел заплакать, но голос его был твёрд и неожиданно звонок.

— Уточните, что вы имеете в виду! — невозмутимо поинтересовался седой, покачивая молотком.

— Я предлагаю, — чётко проговорил плаксивый, — шесть миллиардов сто пятьдесят миллионов долларов.

— Простите, — чуть приподнялся со своего места Минин, — мы можем сделать перерыв на две–три минуты? Мне нужно срочно переговорить по телефону.

— Протоколом это не возбраняется, — кивнул седой. — Пройдите, пожалуйста, в малую переговорную. Секретарь вас проводит.

Из переговорной Минин вышел с абсолютно белым лицом и молча занял своё место.

Седой ведущий обвёл взглядом присутствующих и продолжил своё:

— Шесть миллиардов сто пятьдесят миллионов — раз… Шесть миллиардов сто пятьдесят миллионов — два… — он сделал паузу примерно на двадцать секунд. Можно было бы услышать, как пролетела муха, если бы они водились в этом откондиционированном помещении. — Шесть миллиардов сто пятьдесят миллионов — три. Продано! — и, уже без паузы, продолжил: — Покупателем семидесяти восьми процентов акций открытого акционерного общества «Немало — Корякская нефтяная комапания» стало общество с ограниченной ответственностью «Феникс–групп». Поставьте, пожалуйста, вашу подпись в протоколе… Обязан напомнить, что в течение двух недель «Феникс–групп» необходимо выплатить одну шестую стоимости пакета. Остальная сумма должна быть погашена в течение трёх месяцев, считая с сегодняшнего дня… Господа, — посмотрев на часы, обратился седой уже ко всем присутствующим, — в соседнем зале вас ждут журналисты. Можно ли им объявить о начале пресс–конференции?

— Нет уж, увольте! — буркнул Минин. Представители «Феникса» и УНК тоже отрицательно покачали головами.

Седой кивнул секретарю. А для остальных добавил:

— Если вы желаете избежать встречи с журналистами, то помещение можно покинуть через малую переговорную…

…Ольга посмотрела на часы:

— Уже семнадцать минут заседают!

«Электронщики» в последний раз проверяли, как работают микрофоны, установленные на столе для заседаний.

Хрулёв в ответ лишь пожал плечами. И тут же замер и дёрнул Ольгу за локоть:

— Смотри на монитор, Оля!

На мониторе возникали буквы — видимо, кто–то набирал текст в режиме он–лайн:

Победителем открытого аукциона по продаже 78 % акций

ОАО «Немало — Корякская нефтяная компания», предложив за пакет

180 миллиардов 10 миллионов 500 тысяч рублей (6,15 млрд. долларов)

стало ООО «Феникс–групп»

В зале воцарилось молчание. Сцена была ещё более немой, чем в последнем акте «Ревизора». И более удивительной. Хотя бы потому, что молчали — журналисты.

Ещё до того, как немота сменится шумом и гамом, Оля шепнула Хрулёву на ухо:

— Не будет пресс–конференции. Я тут по знакомым пошукаю, что это за птица — «Феникс». А ты давай вниз. Хоть взгляни, как выглядит человек от этой чудо–юдо–птицы. Потом встретимся на Октябрьской. Японский ресторан там знаешь? Обсудим, как быть дальше.

Хрулёв кивнул и помчался к лифту.

Лицезрения лица представителя «Феникса» он так и не удостоился. Зато успел увидеть, что тот уехал сразу на трёх машинах: представительском «лексусе» и двух «лендкрузерах», набитых охраной.

— А ребята–то не так просты, как казались! — пробормотал Хрулёв себе под нос. И пешочком отправился в сторону японского заведения. После такого абзаца — точно надо было подкрепиться. Причём, срочно.

***

— Итак, приступим, — Питер Жемчужников пыхнул сигарой прямо в лицо Котову и стряхнул пепел на паркетный пол. — Зачем ты это сделал?

— Вы же … умерли?

Стас никак не мог понять, как он очутился в этой пустой комнате, где паркетным был не только пол. И стены, и потолок были выложены первоклассной паркетной доской, как две капли воды похожей на пол в его московской квартире. Из мебели в паркетной комнате были только два стула. На одном сидел босой Стас в широких трусах и сетчатой майке, на втором — невозмутимый Жемчужников во фраке и с бесстрастной физиономией прокурора.

— Как видишь, не умер, — усмехнулся Жемчужников. — И даже — курю. Так зачем ты это сделал?

Зрачки Жемчужникова стали такими огромными, что радужная оболочка глаза исчезла напрочь. Отчего–то это беспокоило Стаса даже больше, чем тот факт, что Питер вдруг оказался жив.

— Понимаете, так уж вышло, — заюлил Стас, покрываясь холодным потом. — Это называется — недоразумение.

— Убийство — недоразумение? — брови Жемчужникова поползли вверх.

— Именно, — охотно подтвердил Стас. — Я не давал приказа, ну… — он замялся.

— А какой же ты отдал приказ? — Жемчужников вновь стряхнул пепел. На паркете стало расползаться чёрное пятно. Но это был не пепел, а кровь. Стас с ужасом смотрел, как тёмная жидкость распространяется по полу, въедаясь в щели между паркетинами.

— Я просил только заткнуть фонтан, — пролепетал Котов, пытаясь обнаружить дверь. Двери в комнате не было — только бесконечный паркет. — А они не так меня поняли…

— Заткнуть фонтан? — Жемчужников недобро прищурился.

— Ну, это образное выражение… я сказал, что статья о московской недвижимости не должна выйти. А мои люди, как бы это сказать…

— Так и говори, — зрачки Жемчужникова полыхнули пламенем. В комнате становилось холодно.

— Перестарались, понимаете? Пе–ре–ста-ра–лись, — по слогам повторил Стас и отодвинул босые ноги. Кровь подобралась прямо к его стулу. Стасу было ужасно холодно и зубы его начали выбивать какой–то ритм. Кажется, канкан, с ужасом подумал Стас и попытался унять дрожь. Тщетно. Он трясся как в лихорадке.

— Не ссы, Котов, — вдруг совершенно не интеллигентно, абсолютно в несвойственной манере осадил его Жемчужников. — Я тебе ответку присылать не собираюсь. Об такое говно руки марать не буду. Вали отсюда! Слышишь, немедленно!

Стас вскочил со стула. Зубы выбивали уже полонез Огинского. Он рванул к одной стене, к другой, к третьей… Кругом был один паркет, а возле четвёртой стены сидел страшный Жемчужников. Наверное, дверь находилась за ним. Но оказаться рядом с мёртвым журналистом у Стаса не хватало духу. Он сел прямо в лужу крови и жалобно, по–щенячьи заскулил. Господи, как же холодно!..

…От холода он и проснулся. Так и есть — окно раскрыто, одеяло сбилось на пол, музыкальный будильник исполняет полонез Огинского. Будь оно всё проклято!

Стас, закутавшись в одеяло, прикрыл окно и выключил чёртов музыкальный агрегат. Он находился в своей лондонской квартире, где паркетным был только пол, а двери имелись в каждой комнате. В некоторых — даже по две. И, главное, никаких Жемчужниковых…

Какого хрена он вообще припёрся из небытия в его мирный сон? Стас выпил минералки из бара и вспомнил. Вчера в новостях по CNN промелькнул сюжет. О том, что дело Питера Жемчужникова, убитого в Москве, возобновлено. Чеченский след оказался ложным, и теперь российская Генпрокуратура взяла след новый. В динамичной манере «галопом по Европам» CNN намекнула, что след этот ведёт к столичному строительному бизнесу. Ну да хрена два они на него выйдут!

Лапин и Полубояринов — далеко, а он, Стас, ещё дальше. И на родину пока не собирается. По крайней мере, в ближайшие пятьдесят лет! Вот пусть и судят русский абсурд, правдоискатели хреновы. Ведь именно жертвой абсурда пал неосторожный борзописец, возомнивший, что он знает Россию!

Стас допил минералку прямо из бутылки и счёл свою совесть успокоенной.

***

27 июля 2004 года,

Тула

Весь вчерашний день слухи вокруг аукциона по НКНК роились как мухи над расколотым арбузом в жаркий день.

Никому не давал покоя главный вопрос: что такое ООО «Феникс–групп» и кто за ним стоит? В течение суток тайна вроде уже несколько раз была раскрыта. Кого только не называли хозяевами загадочного «Феникса»! Кажется, все мало мальски серьёзные нефтяные компании «побывали» в списке подозреваемых. Упоминался и «Маг–ойл», и «Сургутенфтегаз», и «Сибнефть», и «Шелл», и даже УКОС. Но уж этому–то, последнему, вряд ли было сейчас дело до покупки чужих активов. Свои бы спасти.

Наиболее вероятным, по мнению аналитиков, выглядело предположение, что на самом деле вся эта забава — дело рук самого Газнефтепрома. Который таким образом выводил себя из–под удара западных СМИ.

Ольге Радюкевич после нескольких визитов в кабинеты РФФИ удалось узнать только одно. Фирма «Феникс–групп» зарегистрирована в городе Туле. Учредители — частные лица, имена которых никто назвать не мог. Хотя пытала Ольга чиновников по высшему разряду, применяя все дозволенные и недозволенные методы.

Адрес «Феникса» они выяснили с Мишей Хрулёвым уже в японском ресторане. Элементарно, между роллами «Калифорния» и мисо–супом.

Ольга захватила из машины свой тоненький ноутбук и подключилась к Инету через мобильник. В реестре российских предприятий «Феникс–групп» значился. В качестве сферы деятельности указывалось оказание услуг по открытию, «под ключ», и ликвидации фирм. Никакой нефтянкой даже не пахло.

На часах натикало уже половину третьего. Так что в Тулу выдвигаться было поздно. Решили ехать с утра.

…Улицу Льва Толстого найти оказалось несложно. Офис «Феникса» располагался в трёхэтажном учрежденческого вида здании, по бокам от главного входа в которое висело множество табличек. Вход в собственно «Феникс» находился сбоку здания. На небольшой стоянке возле крылечка никаких «лексусов» и тем более «лендкрузеров» с вооруженной до зубов охраной не наблюдалось. Стояла лишь серенькая «девятка» с тульскими номерами, на фоне которой Ольгин «форд–фокус» выглядел чуть ли не «мерседесом».

Охранник, впрочем, их встретил. Этакий безобидный дядечка, на котором чёрная форма сидела так, будто он собрался на рыбалку или по грибы.

Дядечка вежливо поздоровался и беспрепятственно пропустил Ольгу и Михаила внутрь.

Небольшой офис был явно недавно отремонтирован. Ещё даже краской чуть–чуть попахивало.

В первой комнате, сразу после предбанника, было нечто вроде приёмной. Одна, закрытая, дверь вела, судя по всему, в кабинет начальства. За второй, открытой, за несколькими компьютерами работали молодые ребята — две девушки и один молодой человек. В самом же предбаннике стоял хороший офисный стол. За ним сидела светленькая, довольно молодая, очень ухоженная и с хорошим маникюром девушка. При виде вошедших она оторвала пальчики от клавиатуры компьютера и одарила Ольгу и Михаила роскошной улыбкой:

— Присаживайтесь, пожалуйста! Меня зовут Елена. Вы по какому вопросу? Хотите ознакомиться с нашими условиями?

Ольга и Михаил присели в кресла возле стола. По стилю здесь всё напоминало средней руки страховую компанию. Причём, работающую не столько с крупными корпоративными клиентами, сколько непосредственно с «населением».

Ольга и Михаил протянули свои редакционные удостоверения. Девушка, мельком в них заглянув, вернула владельцам:

— Начальство, к сожалению, в загранкомандировке. Но я, если смогу, попробую ответить на ваши вопросы. Что вас конкретно интересует?

— В перечне ваших услуг мы обнаружили, что вы занимаетесь открытием и ликвидацией фирм, — девушка в ответ на Ольгины слова кивнула. — А что ещё вы делаете?

— Занимаемся страхованием по всему списку — от недвижимости до коммерческих рисков, — девушка была само радушие.

— А насколько серьёзны ваши обороты, Елена? — встрял Хрулёв, одаривая девушку ответной широкой улыбкой. Блондинка ему явно нравилась.

— Это, сами понимаете, коммерческая тайна, уж извините, — девушка резко обозначила границу между улыбками и пределами откровенности.

— Коллега хотел задать прямой вопрос, — Ольге, похоже, не очень нравились взгляды, которые Миша бросал на эту Елену, — какое отношение ООО «Феникс–групп» имеет к покупке пакета акций Немало — Корякской нефтяной компании? На вчерашнем аукционе. Вы в курсе?

— Да, я что–то слышала об этом, — невинно подтвердила Елена. — Но я не могу дать по этому вопросу комментариев. Просто пока не владею информацией, — всё её существо прямо–таки говорило: я была бы так рада вам помочь и мне так жаль…

— Хорошо, Елена! — Хрулёв использовал одну из самых обольстительных своих улыбок. — Но вы могли бы огласить нам список учредителей компании?

— Физические лица. Пофамильно назвать вам их я не могу. Они слишком известны. Ещё вопросы?

— А как давно существует ваша фирма? — Ольга прямо–таки не могла оторвать взгляда от холёных пальчиков Елены.

— Полгода.

Ольга с Михаилом переглянулись.

На стене справа от Елены Хрулёв заметил нечто вроде почётной грамоты, вправленной в аккуратную рамочку.

— Можно взглянуть поближе? — показал он глазами в сторону «грамоты».

— Да, пожалуйста. Это наш герб и талисман, — без проблем разрешила Елена.

На «грамоте» была изображена устрашающе–фантастического вида птица с хищным клювом, окрашенная в красно–золотые и огненные тона. В когтях птица держала развёрнутый свиток:

Птица — Феникс

Живёт 500 лет

(варианты: 1460 лет или 12 954 года),

имеет вид орла.

Предвидя свой конец,

Феникс сжигает себя в гнезде,

полном ароматических трав,

но здесь же из пепла рождается

новый Феникс.

— Н-да, симпатичная птичка, — дочитав текст, явно взятый из мифологического словаря, констатировал Хрулёв.

Было абсолютно ясно, что ничего более толкового они с Ольгой здесь не узнают.

 

Глава шестая. Лысый Нур

23 августа 2004 года

Повторный аукцион по продаже Немало — Корякской нефтяной компании должен был пройти сегодня. В том же месте, в тот же час. Но правила игры были уже совсем другие.

Подъезжая к зданию РФФИ на Ленинском проспекте, Пётр Васильевич Минин вспоминал, какой чудовищный разнос устроил вице–премьер Демьянов всему газнефтепромовскому начальству сразу после проигрыша в аукционе первом. Отыгрались, в конечном счёте, на Минине, будто это он виноват, что проморгали этого «Феникса»!

Что он–то, Минин, мог сделать, когда накануне того «облома» получил прямое и беспрекословное указание главы Газнефтепрома: не поднимать цену ни на один рубль. Ну, не было тогда у Газнефтепрома больше свободных денег! Зато теперь пришлось искать почти в два раза больше. И ведь нашли! Где ж вы, ребята, раньше были?! Правда, пришлось срочно заморозить несколько серьёзных проектов. Но тут уже пошли на принцип. Ну и, следуя прямому указанию вице–премьера: купить, и никаких гвоздей!

«Феникс», конечно, ужасно подгадил. Повёл себя как знаменитая собака на сене. Типа: и сам не сожру и другим не дам. Но в конце концов даже не пришлось искать юридических зацепок и проколов при проведении того первого аукциона.

Как раз этим тогда и занимался весь юридический департамент Газнефтепрома, просто стоял на ушах. Ведь если бы «Феникс–групп» успела внести одну шестую стоимости акций через две недели после аукциона, то процессу уже трудно было бы дать обратный ход. И тут Минину как раз и позвонили из Фонда имущества. Звонил зам директора РФФИ Чегодаев:

— Пётр Васильевич, можно расслабиться! «Феникс» отказался перечислить первый транш! Что за детский сад? Ничего не понимаю! Они потеряли на этом пятьдесят миллионов! Сумма задатка ведь не возвращается! И чем они только думали?

Минину было не до подсчётов чьих бы–то ни было убытков:

— Когда повторный аукцион? — с ходу спросил он.

— Двадцать третьего августа, у нас, в одиннадцать. Участников теперь только двое — вы и УНК. Но Бондаренко это, сам знаешь, не надо. Так что теперь всё будет безальернативно. Только…

— Что — только?! — ох как не любил Пётр Васильевич этих чиновничьих экивоков.

— Мы вынуждены пересчитать стоимость пакета. Сам знаешь, акции НКНК взлетели чуть не вдвое после сообщений о «Медвежьем–два». Завтра мы объявим официальную сумму. Заранее готовь своё начальство: пусть напрягается. Сразу могу сказать, что цена возрастёт очень и очень резко, — голос Чегодаева был столь бесцветен, будто он сообщал Минину о том, что на соседнем рынке вдвое подорожала картошка.

— Подожди, Семён Владимирыч! А разве нельзя сохранить старые правила игры? — Пётр Васильевич и сам понимал, что его вопрос находится в чисто риторической плоскости.

— Мы — всего лишь посредники. Правила задаёт рынок. Такова сегодня конъюнктура. А правительство, насколько я понимаю, теперь умывает руки…

Ну да, умывать–то оно умывает, — со злостью подумал Минин, — а купить НКНК всё равно требует, причём исключительно за счёт средств Газнефтепрома.

…Да уж, точно, нынешнюю цену никто не перебьет! — думал Пётр Васильевич, в сопровождении помощников поднимаясь в лифте на четырнадцатый этаж. Цена была запредельная. То есть — почти реальная.

На сей раз в «аукционный зал» они сразу прошли через «малую переговорную». Чтобы не мозолить глаза журналистам, вновь собравшимся по соседству — перед монитором и столом, уставленным микрофонами.

Буквально через десять минут после начала «открытого» аукциона стандартная заставка с объявлением о продаже НКНК сменилась сообщением об итогах:

Победителем открытого аукциона по продаже 78 % акций

ОАО «Немало — Корякская нефтяная компания», предложив за пакет

327 миллиардов 824 миллиона рублей (11,2 млрд. долларов)

стало ОАО «Газнефтепром»

— Ну что ж, теперь всё вроде бы встало на свои места, — Миша Хрулёв достал мобильный, чтобы позвонить в редакцию.

— Да, кто–то очень хорошие денежки на этом срубил! — развела руками Оля Радюкевич, употребив не свойственный ей «профанный» пассаж. В журнале «Банкир» при разговоре на экономические темы обычно выражались более профессионально. Но на сей раз у Оли иных слов, видимо, не нашлось.

— А ты, кстати, заметил, Миша, — Ольга показала глазами на монитор, где ещё полторы минуты назад подрагивала заставка, — что на сей раз в объявлении о продаже исчезли слова «в счёт погашения налогового долга»?

— Да нет, не обратил, знаешь ли, внимания… Хотя, конечно… Тут уже не о долгах, а о чистой прибыли бывших хозяев НКНК надо говорить… В общем, ты права. Кому–то опять повезло… Ладно, Оленька! — Миша, так и не позвонив своему главному редактору, убрал телефон в чехол на ремне. — Пойдём–ка лучше пообедаем! Пресс–конференции, судя по всему, опять не будет. Ну да и ладно. Со временем всё равно всё тайное станет явным. Или не станет, — философски закончил он.

***

По Гошиному лицу, когда тот положил трубку, Нур не смог прочитать ничего. Но, как истинно восточный человек, события не торопил.

Но Гоша и сам долго не смог выдержать пазу. Лицо его расплылось в улыбке:

— Ура, Челентано! Твой блеф удался!

— Ура! — негромко сказал Нур. И, наконец, тоже улыбнулся: — Наш физкульт–привет господину Демьянову.

— Да, боюсь, у него сейчас будут не лучшие времена. Таких проколов обычно не прощают. А, может, и опять выплывет. Такие же, сам знаешь, не тонут.

Беседовали они в Гошином кабинете в офисе НКНК на Полянке. Наверное, в последний раз. Гоша никак не хотел участвовать в передаче дел и перепоручил всё заместителям. Ну, а у Нура и так было дел по горло — в «Севернефти», куда Гоша тоже больше возвращаться не собирался.

— Нет, а пятидесяти лимонов всё же жалко, — Нур вспомнил о тех деньгах, которые были внесены в РФФИ в виде залога и, естественно, пропали после отказа «Феникса» платить по счетам за НКНК.

— Ну ты прямо как Лёвка! — расхохотался Гоша. — Считай по пальцам. НКНК продана за одиннадцать и два десятых миллиарда. Долгов нам насчитали — три и четыре десятых миллиарда. Ну, минус ещё пятьдесят миллионов. Сколько остаётся?

— Ну так, что–то…

— Семь миллиардов семьсот пятьдесят миллионов долларов чистого дохода. Свободных денег, — объявил Гоша. И вроде как погрустнел: — Зато Немало — Корякской компании у нас больше нет. Так что ты лучше мне посочувствуй. Я ведь с сегодняшнего дня в некотором смысле почти безработный!

— Да ладно тебе, — отмахнулся Нур. — Переключишься на другие направления. Мало, что ли работы?… Но вообще, знаешь что?

— Не знаю, колись!

— Вам с Катей за эту операцию надо памятник поставить. Уж как она там надыбала информацию, я не знаю, но…

— Ладно, согласен на памятник, — легко согласился Гоша. — В Глухове и установим, под соснами. Объявим международный конкурс… По капле коньячка не откажешься? Луи Тринадцатого? Очень помогает расслабиться.

Самым главным в «деле» Кати было то, что о её способе добычи стратегической информации не знал Костя Петухов. Ему бы это особенно не понравилось.

На самом же деле Катю «погубила» честность. Тогда, услышав, что говорил по телефону Минин, она могла его запросто кинуть. Но он ведь и так уже был пострадавшей стороной. Из его разговора, который он вёл из её кухни, судя по всему с самим главой Газнефтепрома, она узнала, что Газнефтепром не даст выше означенной аукционной цены ни цента, ни копейки. Такая была жесткая установка. Очень, между прочим, кое–кому выгодная…

А вообще, события развивались примерно в такой последовательности.

Когда Гоша окончательно понял, что с Немало — Корякской нефтяной компанией придётся по любому расстаться, они с Нуром и разработали эту многоходовую комбинацию.

В Туле Нур зарегистрировал ООО «Феникс–групп». Название подсказал Гоша. Идея эта пришла ему как раз в «Матросской тишине» за чтением столь полюбившегося мифологического словаря. Учредителями выступили три физических лица: Г. В. Сидоров, Н. Н. Сафин и Н. Н. Воскобойников. Николай Николаевич Воскобойников был хорошим юристом и хозяином небольшой тульской страховой компании. Гоша хорошо его знал ещё со времён «Царь–водки». Одно время Воскобойников даже возглавлял в «Царь–водке» юридический отдел. Потом Гоша помог ему организовать собственный бизнес. Человеком Николай Николаевич был надёжным. Один имел недостаток — такое лицо, будто вот–вот сейчас заплачет. Но это в задуманном деле им всем было только на руку.

Ко времени аукциона надо было создать иллюзию больших проблем, помимо налоговых, которые вдруг обнаружились у НКНК. Так оттолкнули иностранцев. И заодно снизили сумму залога всего до пятидесяти миллионов.

Благодаря бесценной Катиной информации, буквально накануне аукциона, Николаю Николаевичу не пришлось слишком сильно блефовать. Газнефтепром, в лице Минина, сник от первого же «аукционного» шага «Феникс–групп».

Зато Лёвка, узнав о победе, орал как резанный:

— Гоша, да ты с ума сошёл! Мы что, действительно, сами у себя покупаем компанию?! Это ж сплошная разориловка!

— Нет, мой дорогой! — объяснил ему Гоша. — Это просто затравка для бультерьера. Они должны вцепиться сейчас всеми зубами. И мы им в этом хорошенько поможем. А сами платить ничего не будем. — Лёвка заметно успокоился. — Слушай меня внимательно. Запускай новую большую PR-волну по всем СМИ…

Гоша мгновенно дал команду по НКНК максимально увеличить добычу по месторождению «Медвежье‑1». Она всего–то была искусственно снижена. На некоторое, нужное время. Мало того, заработало на полную мощность и «Медвежье‑2». Таким образом, к концу первой декады августа НКНК добывала больше миллиона баррелей в день.

Акции НКНК резко поползли вверх на всех мировых биржах. Звонки Демьянова Гоша игнорировал. Через надёжные каналы на стол самому премьер–министру легли выкладки по перспективам развития НКНК и возможному увеличению объёмов уже до конца года. Одновременно прошли закулисные консультации с руководством Фонда имущества.

Было ясно: Газнефтепром любыми правдами или неправдами будет добиваться того, чтобы результаты первого аукциона были аннулированы. Из источников в Газнефтепроме сообщали, что команда уже дана: ни шагу назад!

Теперь можно было и соскакивать — бультерьер вцепился такой хваткой, что уже не оторвать. Именно в этот момент «Феникс–групп» и поставило в известность РФФИ, что не может выплатить первый транш. Ситуация–де изменилась. В Газнефтепроме, похоже, вздохнули с облегчением. Всем и так уже надоела эта бодяга.

Ну а дальше… Дальше всё прошло как по маслу. За вычетом пятидесяти миллионов, пошедших в доход государству.

…Выпив «Луи XIII», Гоша окончательно повеселел:

— Демьянову, что ли позвонить? Поздравить с удачной покупкой!

— Ладно, Гоша, не дразни гусей, — отсоветовал мудрый Нур.

— Шучу, — ответил Гоша. — Но скажу тебе честно. За Немало — Корякскую ситуацию я теперь спокоен. Всё–таки наше детище попало в хорошие руки. Газнефтепромовские парни всё выжмут по полной. Да и родное государство в накладе не останется. Так что всё, что ни делается, всё…

— К лучшему, к лучшему, — продолжил Гошину нехитрую мысль Нур. — Свадьбу–то когда играть думаете? — и, не выслушав ответа, стукнул себе кулаком по лбу: — Там же Мадинка, может, уже рожает! А я тут с тобой коньяки распиваю!

***

Мобильник Мадины не отвечал. Это могло означать лишь одно — и вправду начались роды.

Нур, растеряв всю свою невозмутимость, вёл себя как настоящий дорожный хулиган. Не выдержав стояния в пробке, он вырулил на трамвайные пути и прямо по рельсам газанул к перекрёстку. Проскочил на жёлтый и свернул на Ленинский.

Теперь ехать оставалось всего ничего — Мадина рожала в Первой Градской. Нур сначала хотел её отправить в Лондон, но Мадина отказалась напрочь. Пришлось оборудовать отдельную палату в стандартном московском роддоме. И заодно уж — поставить новенькое израильское оборудование.

Но телефон родильного отделения, тем не менее, был прочно занят. Что же это такое! Так недолго и с ума сойти!

Нур знал, что родится двойня. Один — мальчик. Второй ребёнок на ультразвуковом исследовании свой пол показать отказался. Собственно, вариантов было всего два — либо мальчик, либо девочка.

Он оставил машину в больничном дворе и как вихрь ворвался в приёмную. Так и есть — румяная барышня в белом халате беззаботно треплется с кем–то по служебному телефону. Наверняка — с хахалем. Что за Советский Союз!

На стене в приёмной был вывешен список родивших. Прямо как сводка с поля боя. Сафиной в списке не обнаружилось. Нур подошёл к окошку и, бесцеремонно протянув руку за стекло, нажал на «отбой». Больничная барышня испуганно пискнула и уставилась на него круглыми глазами:

— Мужчина, вы что? — спросила она и неожиданно громко икнула.

Вот курица! — подумал Нур и улыбнулся самой обворожительной из своих улыбок:

— Сафина, Мадина, — чётко произнёс он.

— Смотрите на доске, — отмахнулась было барышня, но увидев, что глаза Нура светлеют от бешенства, набрала номер внутреннего телефона. — Лиля, тут спрашивают про Сафину, — косясь на Нура, сказала она.

Нур, нетерпеливо постукивая ботинком по полу, следил, как выражение лица румяной медсестры меняется с кислого на радостное. Наконец девица оторвалась от телефона и сообщила так гордо, будто в том, что произошло, была и её заслуга:

— У Сафиной — близнецы. Мальчик и девочка. Три ровно и два девятьсот. Для близнецов — это хороший вес. Дети в порядке, роженица тоже.

Девушка замолчала — вместо встревоженного усатого лица перед нею был букет роз, перевязанный красной ленточкой. За ленточку была заткнула стодолларовая купюра. Странного нервного папаши и след простыл…

…Весь остаток дня Нур занимался очень важными делами, и дома оказался лишь к вечеру. Как раз к тому часу, когда в дверь их с Мадиной московской квартиры позвонила Гюзелла Альбертовна, мама Мадины.

— Поздравляю! Я только что из роддома, Мадина чувствует себя великолепно. Я договорилась, завтра и тебя пустят в палату, но только на десять минут, тебя там уже все боятся, — с порога начала докладывать Гюзелла Альбертовна, но осеклась.

Она долго–долго смотрела на сияющего Нура и затем спросила тихо:

— Ты что с собою сделал, Нурмухамет?

Нур пригладил гладко выбритую голову:

— А что? Не нравится?

— Да вроде ничего. Даже брутально, — призналась тёща. — Только непривычно как–то…

— Я Мадине обещал, что если всё пройдёт нормально, я хвост отрежу, — сообщил Нур и вновь погладил голову. — Ну, а так как всё прошло сверхнормально, то я план и перевыполнил.

— Сумасшедший, — рассмеялась Гюзелла. — Ну, да ладно, давай мои тюки разгружать. Здесь — пелёнки, подгузники, в общем, всё на первое время…

— Я тоже кое–что купил, — сообщил довольный Нур, сияя головой.

— Н-да? — Гюзелла с сомнением осмотрела зятя. — Посмотрим.

Нур свалил пакеты с детским приданым в гостиной прямо на диван и повёл Гюзеллу в ту комнату, которую они с Мадиной условно называли «игровой».

На пороге «игровой» Гюзелла застыла в изумлении. Нет, её зять точно спятил! Комната была завалена игрушками. Причём все игрушки были в двух экземплярах. Две огромные с устрашающими лицами обезьяны. Два медведя с голубой шерстью. Два замка «лего» в коробках размером метр на метр… С ужасом разглядывая два велосипеда, Гюзелла слушала, как безумный Нур вопит в телефон:

— Да, Гошка! Родила! Мальчик и девочка! Слышь, Гошка, фарт пошёл! Отворяй ворота!!!

 

Глава седьмая. А на хрена мы пиво–то выбросили?

27 августа 2004 года

Первый «звонок» прозвучал ещё в понедельник, сразу после традиционного заседания правительства. Точнее, звонок именно что не прозвучал.

Обычно спустя полчаса после заседания секретарь премьер–министра сообщал вице–премьеру Демьянову, что глава правительства ждёт его в своём кабинете. Эту уже стало такой традицией, как английский файв–о–клок с чаепитием или лондонские туманы. На этих встречах те–а–тет обсуждались важнейшие экономические вопросы. Как стратегические, так и тактические.

Именно на одной из таких встреч Демьянов и предложил премьеру вариант с возвращением Немало — Корякского проекта вместе со всеми уже разработанными месторождениями в надёжное государственное лоно.

— А зачем торопиться? — потирая лысину, поинтересовался премьер. — Они вроде и так неплохо работают?

— Сдаётся мне, — солидно задумался Михаил Михайлович, — что господин Сидоров начал чувствовать себя полностью независимым от государства. И, судя по нашим сведениям, с налогами у них там большие проблемы.

— Вы находите? — заинтересовался премьер.

— Не я нахожу. Счётная палата находит, — пояснил Демьянов.

— Ну, устройте проверку. Путь налоговики поработают. Только дров не наломайте. Уж с УКОСом не знаем, как теперь выйти из положения. Что у нас по авиастроению? С индонезийским заказом на «СУ-двадцать семь» оборонщики справятся?

— Уверен. Мы можем даже больше… — Демьянов достал из папки документы, подготовленные для доклада. А внутри — ликовал. Формальное «добро» на перетряску НКНК он всё–таки получил. Правда, он не сообщил премьеру, какой откат ему за решение этого вопроса был обещан. Но разве ж это премьерское дело — вникать в такие финансовые мелочи?!

На протяжении всего последующего времени премьер интереса к делу НКНК внешне не проявлял. Так что Демьянов мог быть уверен, что действует правильно. Лишь один раз премьер поинтересовался:

— Зачем Сидорова–то с такой помпой арестовывали? На публику, что ли работали? Нам это надо? — в голосе премьера даже послышались не очень свойственные ему стальные нотки.

— Перестарались, — развёл руками Демьянов. Вопрос был закрыт.

Но вот теперь–то, похоже, всё и всплыло. У Демьянова даже закрадывалась подлая мысль, что новый премьер всё это дело «спускал на тормозах» для того, чтобы избавиться от своего слишком ретивого «вице» и даже сделать того козлом отпущения, ежели всё выйдет не «как лучше, а как всегда» или даже хуже.

Чувствовал Демьянов давно, что премьер его явно недолюбливает. Хотя и сохраняет хорошую мину на лице.

Но ведь НКНК, самая перспективная нефтяная компания страны, теперь снова принадлежит государству! Почти принадлежит. Хотя бы формально. И доходы от неё будут идти в бюджет. Впрочем, большие газонефтяные парни тоже на ней руки хорошенько погреют. Да и самому Демьянову кое–что достанется. Он, Михал Михалыч, Миша–пять процентов, — давно прожженный волк. И всегда понимал, что вице–премьерское кресло, каким бы тёплым ни было, не вечно. Потому готовил себе запасной аэродром. В течение всей недели он вёл последние консультации с главой Газнефтепрома. И тот ему определённо дал понять, что кресло Председателя совета директоров Немало — Корякской нефтяной компании ждёт Демьянова в любой момент.

И вот этот момент, кажется, наступил.

За неделю премьер ни разу не вызвал Демьянова. Будто того и вовсе не существовало. И только сегодня, наконец, соизволил призвать пред строгие свои очи.

Даже поднялся из–за стола, чтобы пожать руку. Но всё уже было ясно. По выражению лица премьер–министра.

— Да, Михаил Михайлович, вы, наверное, догадываетесь, зачем я вас вызвал? Да, я вынужден был подписать приказ о вашем увольнении с поста вице–премьера правительства. Поверьте, ничего личного, — премьер ещё раз, с чувством пожал руку Михаила Михайловича, теперь уже бывшего вице–премьера. — Насколько я в курсе, вас ждут в Газнефтепроме? — Демьянов кивнул в ответ. — Ну что ж, поработайте теперь на бывшем месте господина Сидорова. Вы же очень ради этого старались! А мы будем внимательно и с интересом следить за вашими успехами! Спасибо за работу! — последнее рукопожатие премьера означало, что пора сматывать удочки.

Что Демьянов и сделал. Неторопливо собрал в своём кабинете нехитрые свои личные вещи. А потом позвонил в Газнефтепром. Пусть уж лучше от него узнают об отставке.

— Да, Михал Михалыч! Всё идёт по плану, — поддержал его бодрым голосом главный газнефтепромовский парень. — Сейчас в НКНК начинается передача дел. Вы пока отдохните, съездите куда–нибудь. А через месяц–полтора приступите к своим новым обязанностям. Договорились. Приятного отдыха…

Положив трубку, Демьянов усмехнулся: как быстро в этом мире меняются роли. С сегодняшнего дня — он под началом своего вчерашнего подчинённого.

Одно было приятно: люди из его секретариата и все помощники провожали Демьянова едва ли не со слезами. И даже цветы преподнесли. Будто у него день рождения. Внеплановый.

— Собирайся! — позвонил он жене уже из машины. — Завтра летим на Багамы…

— Миша, тебе отпуск что ли дали? — удивилась жена.

— Дали, дали, — подтвердил Демьянов, в последний раз выезжая из «премьерских» ворот Белого дома.

***

— Разрешите, товарищ генерал? — майор Ющенко заглянула в кабинет Зноева.

— Проходи, Валерия, проходи…

Генерал–майор Зноев стоял у окна и смотрел на промокшую Лубянскую площадь. За окном хлестал настоящий, с пузырями на лужах, сплошной августовский ливень.

— Коньяку выпьешь? — повернувшись от окна, вдруг предложил Зноев.

От неожиданности Ющенко согласно кивнула. И, присаживаясь в кресло, поправила свою роскошную косу–корону.

Зноев пересёк кабинет, открыл створку стенного шкафа и достал початую бутылку «Праздничного». Зноев всегда любил чуть жесткий привкус именно армянского коньяка и не привык изменять своим привычкам.

Вслед за бутылкой он извлёк две рюмки на ножках и блюдце с нарезанным лимоном. Судя по некоторой пожухлости лимонов, резали их ещё с утра.

— Ну давай, Валерия — Победительница, — сказал Зноев, разлив коньяк. И опрокинул свою рюмку сразу, залпом.

Ющенко лишь чуть пригубила из своей.

— За что же мы пьём, Борис Аркадьевич? — поставив рюмку на стол, поинтересовалась она.

— Твоя взяла, Валерия! — почти улыбнулся Зноев.

— В смысле? — заинтересовалась Валерия.

— Ну, о том, что авантюра твоего любимчика Сидорова, — Ющенко в этот момент «непонимающе» и даже возмущённо повела пышными плечами, — прошла на ура, ты знаешь. Он со своей командой получил за НКНК больше семи миллиардов долларов. Представляешь? — Зноев в упор посмотрел на майор Ющенко. — Это как… как расстояние до Луны. Или… — Зноев даже махнул рукой. — В общем, что–то вроде этого… Ну, а во–вторых, сегодня отправлен в отставку вице–премьер Демьянов. Сама понимаешь, что это всё — с одного поля ягоды…

— А когда он приступает к обязанностям главы НКНК? — Майор Ющенко улыбнулась краешком губ и, взяв со стола рюмку, тоже одним глотком опрокинула её в себя.

— Отдохнёт с месяц–другой и приступит. А это ты к чему?

— Да вот, — сказала майор Ющенко, — протягивая генералу Зноеву пару листочков, скрепленных скрепкой. — Я тут краткое досье на господина Демьянова приготовила. Думаю, вскоре может пригодиться.

Генерал–майор Зноев посмотрел на свою сотрудницу с плохо скрытым восхищением:

— Молодец, Лера. Именно это я и хотел тебе сегодня поручить… Ну ты посмотри, посмотри, что там творится?! Это не дождь, не ливень. Это прямо какой–то тайфун!

Вода хлестала в окна так, будто кабинет генерал–майора Зноева медленно, но уверенно и неуклонно опускался в водную пучину.

***

Театр был полон, хоть лужи и блистали.

Дождь в день премьеры зарядил с самого утра, постепенно набирая обороты. А затем разразилась гроза. Лишь к шести вечера погода, наконец, опомнилась. И всё равно Нюша нервничала — как бывалый автомобилист, она знала, что после такого мощного ливня весь центр Москвы превращается в одну огромную пробку.

Но волнения оказались напрасными — на долгожданную премьеру «Театр На Чистых Прудах» был заполнен до отказа.

Она выскочила на сцену и через щель в ещё не открывшемся занавесе осмотрела зал. В ложе для особых гостей сидели и, похоже, волновались её родные. Мама с отчимом, Гоша, Нур и Катя с Петуховым, ещё вчера прилетевшие из Белоярска.

— Всё будет хорошо, — услышала она голос Иннокентия. — Ты будешь из зала смотреть?

— Нет, из–за кулис, — ответила она и оторвала взгляд от зала.

Иннокентий в костюме мастерового был хорош собой необычайно. Подведённые глаза его казались отстранёнными — похоже, Кеша уже начал входить в роль.

— Ну, с богом, — вздохнула Нюша и тыльной стороной ладони коснулась его щеки. — Уже начинаем?

Растрелли взял её руку в свою и осторожно поцеловал.

— Пока дали только первый звонок, — сказал он. — У нас есть ещё несколько минут. И вот теперь я хочу спросить тебя о том же, что и полтора года назад…

— Год и десять месяцев назад? — решила уточнить Нюша, хотя она прекрасно поняла, о чём говорит Иннокентий.

…Если честно, то она ждала этого разговора. Тогда, в Глухово, она ответила «Нет» на его предложение выйти за него замуж. Но с тех пор она уже не раз и даже не два думала о том, что поспешила с отказом.

Последний месяц, когда во время репетиций «Парфюмера» они встречались каждый день, Нюша поняла, насколько дорог ей Иннокентий.

Она страшно ревновала его ко всем актрисам театра, а это было верным признаком если не любви, то влюблённости. Иннокентий не торопил событий и после вечерних репетиций, затягивающихся порой до поздней ночи, лишь провожал Нюшу до дома. Он целовал на прощание её руку и стремительно удалялся, не напрашиваясь даже на чашечку кофе.

Иногда Нюше казалось, что Кеша её разлюбил совсем. Иногда — что в нём просто говорит уязвлённое самолюбие. Лишь постоянно появляющиеся в узком Нюшином кабинетике лилии напоминали ей о его любви. И в самой глубине души она знала, что Растрелли любит её по–прежнему. А может быть, даже больше, чем прежде… Растрелли выбрал правильную тактику — ко дню премьеры Нюша окончательно убедилась, что и она любит его. А как же иначе?…

— Я даю тебе время подумать, прежде чем ответить на моё предложение, — Иннокентий артистично приложил руку к сердцу. — Но после спектакля, даже если премьера провалится, я буду ждать ответа…

— Анна! Иннокентий! Совсем спятили? — из–за кулисы им махала руками красная как варёный рак Рита. — Нашли место любезничать! Уже третий звонок дают, не слышите, что ли? Немедленно покиньте сцену!

Третий звонок возвестил о том, что спектакль начинается.

Оба действия прошли, казалось, в одно мгновение. Успех был оглушительным. Изысканная постановка Мирзояна, нарочито порочная красота и вкрадчивость главного актёра, игра всех артистов, текст пьесы — всё было гармонично. Действие завораживало, а запахи, на самом–то деле главные действующие лица спектакля, казалось, ожили… Это было не действие — действо.

Партер аплодировал стоя. Смущенную Нюшу вытащил на сцену Мирзоян, а Иннокентий перехватил её руку, как эстафетную палочку. Они выходили на бесконечные вызовы и кланялись, кланялись, кланялись. Самое сложное во всех этих поклонах было увернуться от букетов, которые поклонницы метали в сторону Растрелли.

И лишь когда в зале остались лишь особые энтузиасты и родственники, Кеша, не выпуская Нюшиной руки из своей, спросил одними губами:

— И каков на сей раз будет приговор?

— Может быть, — так же, одними губами, ответила Нюша.

— О! Это прогресс! — пробормотал Растрелли, посылая остаткам зрителей миллионный воздушный поцелуй. — Я могу считать, что этот ответ означает «да»?

— Да, — ответила счастливая Нюша и едва не споткнулась о корзину с роскошными розовыми гладиолусами, стоявшую ровно посередине сцены.

***

15 сентября 2004 года,

Париж

Этих двоих, бредущих с бутылками «Хрольш» по Елисейским полям, можно было принять за кого угодно, но только не за тех, кем они являлись в действительности. Правда, одно «но» могло что–то подсказать какому–нибудь особо наблюдательному соглядатаю.

На некотором расстоянии этих двоих подгулявших парней в спортивного типа пиджаках сопровождало чуть ли не с дюжину охранников. Но охранники — на то они и профессионалы — маскировались столь хорошо, что на них никто не обращал внимания.

А уж тем более сами Гоша с Лёвкой. Давненько они так не отрывались.

Лёвку сейчас в любом месте мира можно было застать только случайно. После покупки футбольного клуба ЦДКА он перемещался из страны в страну, из города в город с такой скоростью и такими зигзагами, будто был участником броуновского движения, а не хозяином отечественной футбольной команды.

Мотался Лёвка по странам и весям, конечно, не просто так. Со специалистами из ЦДКА они ездили отсматривать и покупать футболистов, дабы усилить по всем статьям как защиту, так и нападение команды. В ноябре и декабре по графику должны были состояться два кубковых матча между ЦДКА и «Манчестером». Так что московский клуб просто обязан был к этому моменту подойти во всеоружии.

— Слышь, Гош, — говорил Лёвка, отпивая из горлышка пиво и приобнимая Гошу за плечи. — Надо было нам стать футболистами. Они знаешь, сколько денег зарабатывают?

— Тебе что, своих денег мало? — улыбался Гоша, осторожно снимая Лёвкину руку со своего плеча.

— Нет, ты не понимаешь! — не унимался Лёвка. — Я им говорю: я вашего Бекхема хочу купить! А они — ни в какую. Ни за какие бабки!

— Ну, вот видишь, стало быть, не всё продаётся в этом мире. И это хорошо.

— Ты… н-находишь? — Лёвка даже приостановился. И вновь отхлебнул пива. — Так сколько, говоришь, у нас сейчас есть? Свободных семь миллиардов?

— Чуть меньше. В смысле, свободных. Я кое–куда уже вложился, — Гоша без особого удовольствия глотнул из бутылки. — В высокие технологии. Не только же в футбольные ноги инвестировать… Слушай, Лёв! — Гоша поморщился. — Не хочу я больше твоего «Хрольша». Поехали лучше в «Максим». Шампанского… ну, или, водки, наконец, выпьем?

— Согласен! — Лёвка осмотрелся кругом и, увидев возле скамеечки урну, опустил туда недопитую бутылку. Гоша последовал его примеру.

— А когда свадьба–то? — опять вспомнил Лёвка.

— Ровно через месяц, пятнадцатого октября, — уже, кажется, в третий раз сообщил Гоша. — Я круизный лайнер зафрахтовал. Пойдём курсом точно по экватору…

— По экватору? От Африки к Америке. И обратно, — согласился Лёвка. — А в космос?

— В смысле? — улыбнулся Гоша.

— Ну, в космос сейчас стоит слетать всего двадцать лимонов, — пояснил Лёвка. Видимо, мысль о завоевании Вселенной уже давно бродила в его воспалённом мозгу. — Один америкос нашим заплатил. И слетал. Я, между прочим, тоже хочу!

— Да без проблем, доктор, — согласился Гоша. — Как билет на трамвай! — и с некоторым подозрением посмотрел на пошатнувшегося друга. — Слушай, может, на машине лучше поедем?

— Не-а! — поднял палец и потряс им в сторону парижского неба Лев Викторович. — По Парижу надо ходить пешком! Я тут каждую улицу знаю! Вот, сейчас нам направо… Слушай, Гош! — Лёвка оглянулся по сторонам. — А на хрена мы пиво–то выбросили? Ведь там ещё было!