Сева Твердилов, питавший особую приязнь к живой природе, а потому ставший в конце концов не последним человеком в биофизике, выбирал и темы в этом русле.

— Вы все еще думаете, что хамелеоны меняют цвет, маскируясь под окружающую среду? Стыд! Чушь! Абсурд! — начинал он обычно довольно нахраписто. — Забудьте. И слушайте, как обстоит дело в действительности.

Эти ящерки просто меняют окраску в зависимости от расположения духа. Скажем, если хамелеон испугался, или, напротив, осмелев, хочет дать в глаз другому хамелеону, или увидел хамелеоншу и возбудился — тут да, может и цвет поменять. А миф о том, что они меняют окраску в зависимости от фона, появился в тексте некоего древнего грека Антигона в третьем веке до нашей эры. Пользуюсь случаем, чтобы впихнуть в ваши невежественные мозги новые сведения — не в этом ли состоит главная цель нашего Общества? Сей Антигон из Каристы был скульптором и автором трактата о торевтике. По заказу пергамского царя Аттала он ваял фигуры побежденных галлов. Его резцу принадлежит знаменитая статуя умирающего галла, копия которой находится в Капитолийских музеях — вот такая, знаете ли, странность: вроде бы музей, а название во множественном числе. Ну конечно же вы помните эту фигуру: бедняга сидит, опираясь на правую руку и зажимая левой рану на бедре, а в глазах у него — печаль. Явно настроение поганое. Вот так же случается и у хамелеона. Еще за век до Антигона куда более мудрый Аристотель справедливо указал на связь окраски хамелеона именно с его настроением. Напугает, скажем, Аристотель хамелеона — и тот тут же меняет цвет. Человечество, однако, впало в пучину невежества и вот уже третью тысячу лет считает, будто хамелеон меняет цвет, чтобы его не заметили на фоне земли, листвы и прочего. — Сева делает многозначительную паузу и печально добавляет: — Меня же огорчает не так невежество людей, как их упрямое нежелание из него выбраться, узнать доселе неведомое. Вот и у вас, бедные мои друзья, не возникло желания прервать мою байку вопросом и поинтересоваться: что же такое торевтика, первый трактат о которой принадлежит упомянутому выше Антигону? И не делайте вид, что знаете! Все равно не поверю. Потому что сам узнал только полчаса назад. Это, братцы мои, всего-навсего резьба по металлу.

Или так:

— Сегодня, господа высокое собрание, — начинал Сева, облизнув ложку гоголя-моголя, — мы поговорим о белых медведях. Тут целый букет мифов. Для начала забудьте сказки, будто мишки загораживают лапой черный нос, чтобы окончательно слиться со снежной белизной. А далее в связи с полярными медведями возникает несколько лингвистических вопросов, которые могут заинтересовать нашего коллегу Виталика, неравнодушного к языковым загадкам. Например, латинское имя Ursus arctos принадлежит вовсе не белым мишкам, а бурым. Ursus и есть, собственно, «медведь» по-латыни, a arctos — тот же зверь, но по-гречески. То бишь мы имеем животное по имени «медведь медведь». А стало быть, это Арктика названа так в честь медведей, а вовсе не наоборот: Арктика — это территория, где живут медведи и куда показывает медведь небесный, Большая, по-нашему, Медведица, а на той же латыни — Ursa Major. Полярный же мишка, или белый, называется Ursus maritimus, то бишь «медведь морской». Почитателям астрологии, к которым относится другой наш коллега — Алик, могу сказать: хотя все белые медведи рождаются географически под созвездием Большой Медведицы, астрологически они все — Козероги, поскольку появляются на свет в конце декабря — начале января.

А вот еще, неделю спустя:

— Чтобы вас развлечь, начну с того, что самцы насекомых с милым названием «уховертки» имеют два детородных органа, причем длина этих органов превосходит длину самого насекомого. У такой запасливости есть объяснение: очень они хрупкие, бывает — ломаются.

Сева зачерпнул очередную ложку гоголя-моголя и посмотрел на Виталика — мол, это для тебя.

— А вот еще хороший вопрос: откуда пошло название Канарских островов? Подвох чувствуете? Да уж, вовсе не от канареек. Это канарейки переняли имя островов, откуда они родом, а не наоборот. Один из Канарских островов, Insula Canaria, по-нашему — Собачий остров (собак там было много, что диких, что домашних), дал свое название всему архипелагу. По поводу же собак добавлю, что самая маленькая в мире собаченция имела высоту шесть сантиметров, длину — девять и весила сто тринадцать граммов. Да, да, крысы покрупнее бывают. Порода какая? Йоркширский терьер, умер в тысяча девятьсот сорок пятом году.

Еще ложечка приторной кашицы.

— Немного про индеек. Родом они из Мексики и название свое получили от Индии, поскольку испанцы, которые привезли этих птиц в Европу, считали открытую ими землю Индией. Правда, англичане почему-то назвали их turkey…

Тут не выдержал англоман Виталик, которого давно грызла привычная зависть: Севу несло, он был в ударе и, похоже, вовсе не думал останавливаться. Надежда была лишь на то, что гоголь-моголь скоро кончится.

— Ну, с turkey все просто, — поспешно вставил слово Затуловский, когда Сева сделал ничтожную паузу. — Этих птиц называли в Англии turkie cocks, турецкие петухи, потому что привозили их турецкие торговцы. Кстати, по той же причине маис, родина которого тоже Мексика, англичане раньше называли turkie corn, турецкое зерно.

Отдав должное фауне, Сева переходил к флоре:

— Шафран, шафран… Знаете ли вы, что на кило шафрана идет сто тысяч крокусов? Потому и стоит он сумасшедшие деньги, тысячи и тысячи долларов. Это сейчас. А во времена Александра Македонского, который мыл голову шафраном, чтобы придать волосам золотистооранжевый блеск, этот порошок стоил дороже золота. Я уже не говорю, что без шафрана плов — не плов… — Сева мечтательно заводил плотоядный взор к небу (то бишь к оранжевому — не под цвет ли шафрана? — абажуру), и филолог-любитель Виталик успевал проблеять, что название шафрана произошло от арабского асфар, что значит «желтый». Но в это время, потеряв интерес к специи, Сева уже вещал о крапиве.

— Во время Первой мировой, — говорил он тоном крайней заинтересованности темой, — в Германии и Австрии наблюдался дефицит хлопка и форму для армии шили из материи на основе крапивы. Крапивная ткань была дешевой — крапива росла буйно, полива, удобрений не требовала. И не думайте, что мундиры кусались, — ведь в дело шли только волокна стеблей, а не листья. Англичан, правда, и жгучая крапива не пугает. Там в одном пабе графства Дорсет ежегодно устраивают соревнования: кто больше съест крапивных листьев. Правила очень строгие: ни тебе перчаток, ни каких-либо средств, снижающих чувствительность рта, — только пиво! И не плеваться! Отрыгнул — сразу вылетел. Победителем признают психа, перед которым через час от начала соревнования лежит самый длинный набор голых крапивных стеблей. В настоящее время рекорд составляет пятнадцать метров для мужчин и восемь — для женщин.

Затем Сева переходил к фундаментальным, классификационным, проблемам растительного мира:

— А ведомо ли вам, собратья, — палец вверх, взор строгого воспитателя, — что клубника, малина и ежевика суть не ягоды, а некая совокупность сочных косточковых плодов. К таким плодам относятся персики, сливы, оливки и прочее и прочее, а самый крупный из них — кокосовый орех. Клубника же, малина и ежевика называются агрегированными, то бишь собранными воедино, косточковыми плодами, потому что каждый из них представляет собой набор миниатюрных плодиков, эдаких пупырей. В каждом таком плодике есть семечко — сами знаете, они между зубов вечно застревают. А вот ягоды определяются наукой как сочные плоды, содержащие несколько семян. К ним относятся помидоры, апельсины, лимоны, арбузы, огурцы, виноград, перец и даже бананы, но почти ничего из того, что мы по привычке называем ягодами, — разве что черника…

Алик Умный выбирал сюжеты исторические и тоже всякий раз в своей пятиминутке норовил развенчать какой-нибудь миф. Стиль его речи, в отличие от Севиного напористого, был скорее благодушным.

— Что касается Марко Поло, — использовал Алик и такой прием, как бы продолжение старого разговора, — тот вообще был хорватом. Марко Пилич, так его звали, из Далмации, в те времена — протектората Венеции. И вот будто бы семнадцатилетним мальчишкой он попал в Китай, пробыл много лет на Дальнем Востоке, пережил множество приключений и обо всем этом написал книгу. Но — прошу покорно вашего благосклонного внимания — вполне возможно, что этот Марко Цыпленок, а именно так переводится его фамилия, наслушался баек заезжих купцов, а потом, сидючи в одной камере с неким пизанцем Рустичелло — их обоих захватили генуэзцы — и обладая безусловным сочинительским даром, но оставаясь при этом малограмотным, надиктовал своему сокамернику описание экзотических чудес. Причем пизанец записывал все это по-французски. Книга вышла под заголовком «Миллион», и вскоре публика стала говорить о ней как о миллионе обманов, а автора, который сильно разбогател, стали называть «сеньор Миллион». Впрочем, рукопись не сохранилась. Но многие компатриоты Марко, то бишь итальянцы, до сих пор считают, что он привез в Италию их любимые макароны, а также мороженое. Однако и это — сказки. В арабских странах макароны известны с девятого века, да и в Генуе их ели задолго до возвращения Поло — якобы с Дальнего Востока. А мороженое, изобретенное китайцами, появилось в Европе только в семнадцатом веке, так что Марко Поло и тут ни при чем.

— Вот ты, друг мой Виталик, — возобновил дозволенные речи Алик на очередном заседании, — единственный телефонно-телеграфный специалист в нашей компании. Ответь мне: кто изобрел телефон? Да, да, твои сомнения оправданны, это вовсе не Александр Белл, иначе, как вы все понимаете, я бы не спрашивал. И не братья Черепановы, гы-гы. Располагайтесь поудобнее, протяните озябшие руки к камину и слушайте. В тысяча восемьсот пятидесятом году флорентийский еврей Антонио Меуччи приехал в страну неограниченных возможностей, в Североамериканские Соединенные Штаты, и уже через десять лет — а также за пятнадцать лет до Белла — продемонстрировал там приборчик, названный им «телетрофоно». Еще через десять лет, и по-прежнему до того же Белла, он заполнил специальный документ, некий временный патент, под латинским названием caveat. В своем доме он устроил линию связи, по которой из лаборатории разговаривал с женой — она болела артритом и не могла ходить. Но тут произошло несчастье: на пароме, плывущем к Стейтен-Айленду, взорвался котел, Меуччи получил сильный ожог и попал в больницу. На лечение Антонио истратил все деньги, по-английски он говорил из рук вон плохо, вести деловые переговоры не мог, впал в нищету и не сумел вовремя заплатить несколько долларов для подтверждения своего приоритета. А тем временем, в тысяча восемьсот семьдесят шестом году, свое изобретение зарегистрировал Белл. Меуччи вчинил ему иск и послал чертежи и действующую модель аппарата в лабораторию «Вестерн Юнион». Поразительное совпадение: в той же компании работал сам мистер Белл, и прибор Меуччи таинственно исчез. Флорентиец умер в восемьдесят девятом, когда его иск против Белла еще не был закрыт. Пока то да се, истек срок патента самого Белла, и дело прекратили. Потихоньку про Меуччи забыли, а в любой энциклопедии вы можете прочесть, что телефон изобрел Александр Белл, американец, приехавший из Шотландии и передавший на расстояние в двенадцать метров свою знаменитую фразу: «Мистер Уотсон, идите сюда, вы мне нужны!»

Тогда Алик не мог знать, что лет через сорок, в 2004-м, палата представителей США примет резолюцию, в которой признает заслуги Антонио Меуччи в изобретении телефона.

— А ведома ли вам, мои братья по раскрытию тайн… — Теперь наступила очередь Алика облизывать ложку с гоголем-моголем. Конечно, будь это повествование не старательно воспроизводимым мемуаром, а сочинением, откровенной неприкрытой фантазией, автору следовало снабдить Алика Умного другой поведенческой деталью, не повторяющей Севину. Вот варианты слов после тире: «Он размял “дукатину” и неспешно закурил», «Он снова устремил синий взгляд к потолку», «Он поднял палец и выдержал многозначительную паузу»… Но, насколько помнил Виталий Иосифович, на этот раз Алик действительно облизал ложку, что здесь и нашло свое отражение. В любом случае далее следовало:

— Ведома ли вам истинная история появления гильотины? Что? Гильотен? — Алик огорченно покачал головой. — Доктор Жозеф Игнас Гильотен, профессор анатомии, хоть и приходился другом отъявленным кровососам Жану Полю Марату и Максимилиану Мари Исидору Робеспьеру, сам отличался мягким нравом. Он вообще выступал против смертной казни, но, уж коль она оставалась в революционном обиходе, предложил использовать наиболее милосердный способ исполнения приговора, вызывающий мгновенную смерть и при этом одинаковый для всех сословий. Раныпе-то бедняков вешали, а богатеньким отрубали головы. Вот доктор и предложил всех уравнять. При этом к собственно конструкции этого механизма он отношения не имел. Чертежи нарисовал другой доктор — хирург Антуан Луи, а построил машинку некий механик и фортепианных дел мастер немец Тобиас Шмидт при консультативной помощи парижского палача Шарля Анри Сансона. Сам Гильотен и его семья изо всех сил старались очистить свое имя от огорчительной связи с орудием убийства, — но, увы, не получилось. Надо сказать, что другие доктора, и существенно позже, прикидывали, сколько времени сохраняется сознание в отсеченной голове. Так точно и не выяснили, но предполагают, что от пяти до тринадцати секунд. А теперь, — вот тут как раз уместны палец к потолку и многозначительная пауза, — медленно посчитайте до тринадцати, представляя при этом, что вы — не вы, а просто отрубленная голова. Представили? Тогда я продолжу.

На самом деле гильотина и вовсе не французское изобретенье. Первая такая хреновина появилась в Галифаксе — что в Йоркшире, а не в Канаде, Канады тогда еще не было. Тяжелый топор падал с высоты пяти метров, управляли этой штукой с помощью веревки и шкива и в дело пустили еще в тринадцатом веке.

— Вы, конечно думаете, о невежды, — мог сбиться Алик на агрессивный тон Севы, — что Мария-Антуанетта, эта злыдня, презирающая свой народ (да и не свой, строго говоря, она ведь была австриячка), сказала: «Ах, у них нет хлеба? Так пусть едят пирожные». Чтобы да, так нет.

Во-первых, речь шла не о пирожных. Qu’ils mangent de la brioche — о бриошах она говорила, а бриоши восемнадцатого века мало чем отличались от хорошего пшеничного хлеба. Получается, что королева не издевалась над бедняками, а пыталась проявить доброту: «Дайте им хлеб получше». Да только и этого она не говорила. Жан-Жак Руссо утверждал, что слышал эту фразу еще до рождения несчастной королевы. Биографиня же Марии-Антуанетты, некая Антония Фрейзер, полагает, что впервые это сказала другая королева, тоже Мария, но Терезия, жена Людовика Четырнадцатого. А про Антуанетту и хлебобулочные изделия ходила еще одна байка — будто она из своей родной Вены принесла во Францию рецепт круассанов. Что тоже вряд ли, поскольку первое упоминание о круассанах отмечено только через полвека после ее казни. Забавно, что во времена Антуанетты австрийские повара и правда привезли такие воздушные булочки — но не во Францию, а в Данию, где те получили название венского хлеба, wienerbr0d. А в самой Вене — вы будете смеяться — те же булочки назваются… правильно, «копенгагенки».

— Что касается одноглазого Нельсона, — «дукатина»? палец? синий взгляд? — то герой этот, для начала, был порядочной сволочью, хотя и храбрецом. Судите сами. В Неаполе самым подлым образом казнил девяносто девять пленных, хотя британский командир гарнизона обещал сохранить им жизнь. В любви адмирал был неразборчив. Эмма Гамильтон, жена английского посланника в Неаполе, а до замужества — лондонская проститутка, была жутко толстой бабехой, малообразованной, говорящей с чудовищным ланкаширским акцентом. Что такое ланкаширский акцент, я не знаю, — если наш англоман Виталик в курсе, пусть расскажет. А еще Нельсон стал объектом обожания некоего Патрика Бранти, приходского священника, который из любви к адмиралу поменял свою фамилию на Бронте, когда король Неаполитанский сделал Нельсона герцогом Бронте. Этот Патрик и стал папашей знаменитых пишущих сестричек Бронте — Шарлотты, Эмили и Анны.

Есть различные предположения касательно последних слов адмирала. — Тут синий взгляд обратился к Виталику, давнему партнеру по игре в «последние слова». — Смертельно раненный, Нельсон прошептал капитану Харди: «Поцелуй меня, Харди», что тот и сделал. Правда, некоторые историки утверждают, что Нельсон сказал не kiss me, а кисмет — «судьба» по-арабски. С чего вдруг умирающий адмирал заговорил по-арабски? Поэтому я остаюсь твердым сторонником поцелуя. Ну и забудьте, наконец, этот романтический образ с повязкой на глазу — не было никакой повязки! Собственно, это я и хотел сказать с самого начала. Правый глаз адмирала был действительно поврежден: упавшее рядом ядро засыпало его всякой дрянью, после чего он частично потерял зрение. Однако внешне глаз выглядел превосходно — Нельсону с трудом удалось убедить начальство, что ему положена пенсия за увечье. Так вот, при всей его отчаянной храбрости и, видимо, военных дарованиях Нельсон вел себя в жизни по-свински, а потому почти все высшие чины королевского флота отказались присутствовать на его похоронах.

— А вот и наш, родной, миф. Про то, как киевский князь Олег (тот, что сбирался отмстить неразумным хазарам) в девятьсот седьмом году приколотил щит на врата Царьграда. Согласно «Повести временных лет», писанной Нестором в двенадцатом веке, чтобы приблизиться вплотную к городу, повелел князь поставить свои корабли, числом две тысячи, на колеса, поднял паруса, и покатили те корабли к византийской столице. И было на каждом корабле по сорок воинов. Получается, набрал Олег восьмидесятитысячную армию, явился к стенам великого города таким фантастическим способом, взял с греков огромную дань, заключил с ними жутко выгодный для Киева торговый договор — и обо всем этом нигде нет ни слова, только у Нестора. Ни в одной хронике — византийской, арабской, еврейской или европейской. А ведь писали эти хроники, да со многими подробностями, о событиях более скромных. Проморгали, видно. А теперь представьте, как этот флот на колесах под парусами «плывет» себе по бездорожью к Константинополю? Представили? Разве не бред? И столько воинов у Олега быть не могло: в походе Иоанна Цимисхия на болгар участвовало менее тридцати тысяч человек на трехстах кораблях, и это важное событие описано со всеми подробностями. К тому же в Византии тогда жило более двадцати миллионов человек, а в Киевской Руси, со всеми присоединенными племенами, около миллиона.

Так что какой уж там щит.

А вот насчет змеи, тоже подробно описанной Нестором, — ничего сказать не могу. Может, и ужалила князя змея. Змеи, они такие. Тут нет ничего фантастического. Это вам не корабли на колесах.

С детства разделяя с Виталиком увлеченность историей мореплавания, Алик не обошел вниманием и эту тему.

— А кто открыл Австралию? — Пауза, синий взгляд, сигарета — по выбору. — Уж определенно не капитан Джеймс Кук. Тот впервые увидел берега Австралии в тысяча семьсот семидесятом, а за полтораста лет до него там побывали голландцы. Но и задолго до голландцев китайский мореплаватель Ченг Хо высадился на северном побережье этого материка. Он, кстати, как сейчас поговаривают историки, и в Америке побывал раньше европейцев. И уж коли мы вспомнили об Америке, то скажите мне, в честь кого она получила свое название? Имя Америго Веспуччи замерло на ваших обмазанных гоголем-моголем губах — и правильно, он здесь ни при чем. За два года до Веспуччи, в тысяча четыреста девяносто седьмом году, на американскую землю вступил Джон Кабот, он же Джованни Кабото, а деньги на это плавание дал английский купец из Бристоля Ричард Америк, пожелав, чтобы вновь открытые Каботом земли получили его имя. И в бристольском календаре за упомянутый год появилась запись: «В день Иоанна Крестителя земля Америка была обнаружена бристольскими негоциантами, приплывшими туда на судне “Матфей”». И хотя оригинал календаря не дожил до наших дней, ссылки на него сохранились. Так слово «Америка» впервые появилось в качестве имени нового континента. Кстати, в топонимике укоренилось правило называть новые земли не именами, а фамилиями открывателей. Захоти Америго Веспуччи, который впервые нанес на карту большой кусок побережья Южной Америки, назвать эту землю своим именем, она стала бы Веспуччией.

Алик был, безусловно, самым плодовитым пятиминутчиком, но всего не упомнишь, и двумя следующими сюжетами можно завершить демонстрацию его вклада в этот жанр.

— Удивительное дело, друзья! Спешу поделиться с вами радостной новостью — до сих пор жив один из участников Крымской войны. Это некто Тимоти, и тот факт, что Тимоти — черепаха, не умаляет важности моего сообщения. — Алик в то время не мог знать, что Тимоти проживет еще лет сорок и тихо скончается на руках близких, практически «при нотариусе и враче», в 2004 году в возрасте приблизительно ста шестидесяти лет. — Нашел черепаху капитан британского флота Джон Эверар в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году, и Тимоти служил талисманом его судна во время обстрела Севастополя. После войны Тимоти ушел на покой и поселился в поместье у родича Джона, графа Девонширского. Во время Второй мировой войны, уже в почтенном возрасте, Тимоти покинул сень своей излюбленной глицинии — для вашего невежественного уха: это древовидная лиана, о ней можно говорить отдельно, но тема эта скорее для Севы — и укрылся от воя бомбардировщиков под ступенями террасы. Леди Габриэла, тетушка графа, сообщила, что, несмотря на преклонный возраст, Тимоти хорошо слышал, различал голоса и охотно приходил на зов. После войны он вернулся под глицинию, на клумбу с розами, где и проводил время в приятной дремоте. Предусмотрительный граф приделал к его панцирю ярлычок с надписью: «Меня зовут Тимоти, и я очень стар. Пожалуйста, не берите меня в руки». Биограф Тимоти, некий Рори Найт-Брюс — по-видимому, не черепаха, — писал, что те немногие люди, которые удостоились чести переносить Тимоти с места на место, далее цитирую: «…обычно отмечали острый пронзительный взгляд ветерана Крымской кампании, который весил как средней величины кастрюля всемирно известной фирмы “Ла Крезет”». Мне не удалось раздобыть сколь-нибудь достоверных сведений об этой фирме и ее кастрюлях, поэтому оставляю эту часть сообщения Найт-Брюса без пояснений. Когда — еще до войны — граф решил, что Тимоти пора жениться, выяснилось, что он — женщина. Учитывая преклонный возраст Тимоти, граф решил не менять его имени, и, хотя для него — нее — нашли друга по имени Тоби, достоверно — самца, наследника у этой пары по сю пору не появилось.

Как не появится и до кончины Тимоти, о чем, понятно, рассказчик знать не мог, как не знал и о том, что упокоился (упокоилась) Тимоти на родовом кладбище графов Девонширских.

И последняя Аликова пятиминутка:

— Сегодня я пролью немного уксуса на ваш патриотизм. За год с небольшим до подвига защитников Брестской крепости, а именно двадцать третьего сентября тридцать девятого года, то есть примерно через три недели после начала Второй мировой, в этой самой крепости состоялся совместный парад советских войск и немецких, только-только взявших эту крепость у поляков. Четыре польских батальона, две тысячи человек, под командованием генерала Константы Плисовского героически защищали крепость от пяти тысяч немцев, поддержанных танками и тяжелой артиллерией, и отошли с боями, только когда с Востока настречу дружественным немецким войскам к этой крепости двинулись части Красной армии под командованием комкора Василия Чуйкова, будущего маршала. Раненого Плисовского русские взяли в плен, отправили в лагерь, а потом расстреляли. Впрочем, полякам не следует на нас обижаться: ведь и наш майор Гаврилов, который командовал защитниками этой крепости и которого пораженные его мужеством немцы на носилках пронесли перед строем своих солдат, а те салютовали храбрецу, — ведь и он попал в родной советский лагерь. Так что соблюдено полное равноправие.

А парад удался на славу. На трибуне стояли выпускник Казанского танкового училища генерал Хайнц Гудериан и выпускник Военной академии имени Фрунзе Семен Кривошеин. Обе стороны показали отменную строевую подготовку. Звучали Бранденбургский марш и национальные гимны. Офицеры и солдаты обеих армий проявляли искреннюю взаимную симпатию — обменивали сигареты на папиросы и, наоборот, угощали друг друга пивом. Церемония завершилась банкетом для высшего руководства. Вот и у меня появилась мысль, которую предлагаю обсудить. — Алик брезгливо отодвинул от себя чашку с гоголем-моголем. — Ну не надоело ли вам жрать эту приторную гадость? Предлагаю к следующему заседанию принести бидончик пива, а?

Да уж, так сложилось, что Алик Умный-Ицура и Сева Твердилов оказались наиболее деятельными и увлеченными пятиминутчиками (не иначе гоголь-моголь способствовал продуктивной работе мысли). Дубинский ограничился пеаном Булаховым, Виталик лишь изредка комментировал или дополнял услышанное, а вклад в этот жанр троицы остальных запомнился лишь несколькими сюжетами. Скажем, медлительный и основательный Виктор Галустян, весьма начитанный в истории науки, мог рассказать такое.

— И в нашей с вами области, господа физики, бытует немало легенд. Скажем, кто первым предположил, что Земля обращается вокруг Солнца? Обознатушки-перепрятушки. Аристарх из Самоса — не слышали? Жил до нашей эры, за тысячу восемьсот лет до Коперника. Мало того что Аристарх сообщил человечеству о вращении Земли вокруг Солнца, он еще и рассчитал сравнительные размеры Земли, Луны и Солнца и расстояния между ними и высказал идею, что небо — вовсе не сфера, а некая вселенная неограниченных размеров. Однако на все эти его заявления никто и ухом не повел. Правда, о нем упомянул римский архитектор Витрувий — мол, Аристарх превзошел все науки. Но уцелела только одна его работа — «О величине и расстояниях Солнца и Луны» — в ней, впрочем, автор не описывает свою солнцецентрическую теорию. Мы же о ней узнали по единственной фразе Архимеда, в которой он эту теорию решительно отвергает.

— А сегодня, в честь нашего биофизического коллеги, — Виктор отвесил поклон в сторону Твердилова, — поговорим о медико-биологических мифах.

По общему мнению, пенициллин открыл Александер Флеминг. Между тем бедуины Северной Африки уже тысячу лет приготавливают целебную мазь из плесени, которая вырастала на упряжи ослов. А французский военный врач Эрнест Дюшесн еще в конце девятнадцатого века заметил, что арабские конюхи пользуются плесенью с влажных седел, чтобы лечить раны на спинах лошадей. Он назвал эту плесень Pénicillium glaucum и попытался лечить ею от тифа морских свинок, в чем преуспел. Свои результаты Эрнест послал в Институт Пастера, но там остались глухи. Так Дюшесн и умер в безвестности. Его заслуги признали уже после присуждения сэру Александеру Флемингу Нобелевской премии за открытие антибиотического действия пенициллина. А названием своим пенициллин обязан тому, что под микроскопом часть этого грибка, где расположены споры, похожа на кисточки, которыми пользуются художники. По-латыни такая кисть называется penicillum. Отсюда, — поворот к Виталику, — да будет тебе известно, произошло и английское слово pencil.

Виктор медленно завел глаза к потолку, потеребил подбородок и продолжил:

— А с Флемингом связана такая забавная история. Родителем Александера был бедный шотландский крестьянин. Однажды, работая в поле на краю болота, Флеминг-отец услышал крики о помощи. Надо сказать, болота в тех местах страшные, почище девонширских, описанных, как вы знаете, сэром Артуром Конаном Дойлом в «Собаке Баскервилей». Флеминг, человек сострадательный, поспешил на зов и увидел юношу, который до пояса ушел в черную жижу и отчаянно пытался освободиться. Но, как это бывает на болоте, погружался в трясину все глубже и глубже… Флеминг не растерялся. Он бегом вернулся на поле, схватил веревку и помчался обратно. Юноша к этому времени уже погрузился до плеч. И вот с огромным трудом, сдирая ладони в кровь, Флеминг все-таки вытащил парня.

А на следующий день к дому Флеминга подкатил богатый экипаж. Важный господин постучал в дверь и представился отцом спасенного юноши.

— Ваш благородный поступок не может остаться без вознаграждения, — сказал он. — Я хотел бы… — И он извлек из кармана портмоне.

— Простите меня, милорд, но я не могу принять эти деньги. Спасение ближнего — наш долг перед Всевышним.

В это время в комнату вошел молодой человек и поклонился гостю.

— Это Александер, мой сын и помощник, — сказал крестьянин.

— Что ж, я вижу, вы человек бескорыстный. Раз уж вы не хотите взять деньги, позвольте мне принять участие в судьбе вашего сына. Я помогу ему получить хорошее образование, и, если он унаследовал черты своего отца, когда-нибудь мы оба будем им гордиться.

Гость так и поступил.

Сын Флеминга усердно учился в престижных частных школах и в конце концов окончил Лондонскую медицинскую школу при больнице Сент-Мэри-абботс. Он обнаружил исключительный талант ученого, и имя сэра Александера Флеминга, создателя пенициллина — что, как мы выяснили, не совсем точно, — узнал весь мир.

Прошли годы, и однажды сын покровителя Флеминга, некогда спасенный из болотной трясины, заболел пневмонией в самой тяжелой форме. Однако больной получил нужную дозу пенициллина — и выздоровел. Его спас Флеминг-младший…

А теперь пора назвать имя господина, который пришел к фермеру Флемингу, а потом помог его сыну стать знаменитым ученым: лорд Рэндольф Спенсер-Черчилль. А имя его спасенного на болоте сына — сэр Уинстон Черчилль.

На следующее заседание общества Виталик явился в приподнятом настроении и нарочито ленивым тоном, словно скучая, заявил, что имеет намерение выступить с небольшим сообщением, внеплановой «пятиминуткой». И выступил. И сказал (уж сколько часов он потратил на выяснение этих мелочей — Бог весть), что Александер Флеминг никак не мог быть героем давешнего сюжета хотя бы потому, что его отец, фермер Хью Флеминг, умер, когда ему было только семь лет. И учился Александер в обычной сельской школе, а потом отправился в Лондон, служил в Лондонском шотландском полку, отлично стрелял и плавал, а получив наследство от дяди, поступил в ту самую медицинскую школу при больнице Сент-Мэри-абботс. Никакого участия в его судьбе сэр Рэндольф Черчилль не принимал. А когда Уинстон Черчилль тяжело заболел — случилось это в сорок третьем году в Тунисе, — спас его не Флеминг и не пенициллин, а другой врач с помощью только-только изобретенного сульфапиридина.

И Виталик удовлетворенно прикрыл веки — как бы впал в дрему.

Милейший Леша Баулин, он же Палыч, на заседаниях обычно молчал, но и он по мере сил посодействовал развенчанию мифов — как и можно было ожидать, спортивных. Один его сюжет Виталик запомнил — ведь он был связан с Англией.

— По распространенному мнению, — говорил Леша, — марафонская дистанция, те самые сорок два километра с какими-то там метрами, соответствует расстоянию, которое пробежал грек Фидиппид от Марафона до Афин, чтобы сообщить о победе над персами. А прибежав и доложив, он вроде бы тут же пал мертвым. Переутомился. На самом-то деле все было не так. На первых трех Олимпиадах Нового времени дистанция эта — около сорока двух километров — каждый раз немного менялась. Но в тысяча девятьсот восьмом году игры проводились в Лондоне, причем стартовая линия располагалась напротив окна Виндзорского дворца, из которого наблюдала за происходящим половина королевского семейства, а финиш размещался перед королевской ложей стадиона Уайт-сити, где сидела его вторая половина, и расстояние между королевскими половинками равнялось — в пересчете с миль и ярдов — сорока двум километрам и ста девяноста пяти метрам. С тех пор оно и стало марафонской дистанцией — исключительно ради удобства монаршей семьи.

А Фидиппид, надо сказать, и на самом деле сотворил чудо. Он сбегал из Марафона в Спарту — а это двести сорок шесть километров — попросить помощи в битве с персами, а спартанцы в это время что-то там праздновали, выпивали, пляски плясали и сказали: «Щас некогда. Видишь, мы заняты». Бегун вытер пот и — обратно. Прибежал и рассказал: так, мол, и так, они заняты. Тогда афиняне сами расправились с персами, а Фидиппид, пробежав в общей сложности пятьсот километров, вовсе и не думал умирать.

Что касается Толи Фомина, то темы его сообщений были совершенно непредсказуемы. По-видимому, его интересовало все — неудивительно, что после университета он довольно скоро распрощался с физикой и занялся философией, предмет которой, по распространенному мнению, невозможно описать достаточно строго, а значит, и положить ему границы.

— Думаю, что сапожник Володя со второго этажа нашего дома, Виталик и Алик его хорошо знают, вряд ли читал «Золушку», — так мог начать свою речь будущий философ, — и слава Богу, не то он сильно бы удивился, узнав, что ее башмачки были сделаны из хрусталя. Стал бы кричать, руками размахивать: мол, как так, почему, с какого перепугу стали тачать стеклянную обувь?

А дело было так. Сидит Шарль Перро в своей комнатушке и при тусклом свете свечи, или лучины, или что там у них было по части осветительных устройств, напрягая уставшие глаза, читает средневековую сказку. Старику под семьдесят, башка со вчерашнего трещит: бургундское легло на анжуйское. Буало опять его обругал — нельзя, мол, нарушать законы изящной словесности. А тут еще шрифт такой неразборчивый… Но сюжетец — славный. И стариковской дрожащей рукой он пишет verre вместо vair, стекло вместо беличьего меха. Да, да, там, в старинном манускрипте, Золушка получила чудесные туфельки из нежного беличьего меха. А мы-то думали — с чего это добрая фея наградила трудолюбивую девушку такой неудобной обувкой…

И тут же, без перерыва:

— Вот некоторые противники вегетарианства говорят, будто и Гитлер был вегетарианцем, животных жалел, а сам… А я вам истинно скажу — не был. По свидетельству его повара, любил изверг баварские сосиски, пироги с дичиной и фаршированных голубей. А слух о его вегетарианстве пошел от того, что фюрер страдал хроническим метеоризмом и врачи рекомендовали ему вегетарианскую диету в качестве средства от газов. Тут, правда, здравый смысл пасует, если мы вспомним горох, изюм и черный хлеб. Кроме того, Гитлера регулярно кололи высокобелковой сывороткой из бычьих тестикул, а это тоже не шпинат и не простокваша! Фюрер, кстати, и атеистом не был, как утверждают многие священнослужители. В «Майн кампф» черным по белому написано: «Я убежден, что действую как посланец Создателя. Изгоняя евреев, я совершаю Божье дело». И адъютанту своему, генералу Герхарду Энгелю, сказал без обиняков: «Я и теперь, как прежде, католик и таковым пребуду». Недаром на пряжках его солдат стояло: Gott mit uns.

В декабре шестьдесят первого закончилась деятельность Общества. Интерес к нему упал резко, как южная ночь. Слава Богу, обошлось без тяжелых последствий. Разве что Толя Фомин провел на даче сезон, читая Горация и питаясь югославским куриным супом. Или то был Вергилий? Впрочем, жизнь продолжалась.

Немало подобных записочек раскидал Виталик в ту пору повышенной возбудимости.

Но сейчас речь не об этом. Мне страстно захотелось напомнить тебе, до чего это красиво —

РЫЖАЯ СОБАКА НА ЗЕЛЕНОМ ЛУГУ.

Вот, напомнил. А теперь мы естественным образом возвращаемся к прерванному в силу сложившихся обстоятельств разделу