Первая картинка: розовое лицо, усы врастопырку, сизый сальный ворот рубахи, галифе без ремня, железная пуговица расстегнулась — живот надавил, руки по локоть голые, в жестких волосках. Откуда взял, что жесткие? Он меня под мышки схватил — может, я лицом ткнулся, укололся. Взлетаю.
Мы с мамой, бабой Женей и Нютой едем в эвакуацию, в Бисерть, что в сотне километров к западу от Свердловска. Мне полтора года. Зачем такого забрасывать на верхнюю полку? Мама могла бы ответить. И Нюта. Баба Женя могла. Папа тоже — он, как выяснилось из его военных писем, провожал нас. Но сколько ни таращу глаза, ни вожу руками, ни щупаю тьму — нет папы. Чужой дядька с железной пуговицей — тут, во всех подробностях. А папы нет.
В Бисерти уже несколько кадров. Темно-красные деревянные санки, полозья железом обиты — я приморозил было к полозу язык, Нюта не растерялась, отрывать не дала, пальцами, пальцами — как уж там, не знаю — полоз отогрела. Пошепелявил совсем недолго. В тех же санках сижу с лопаткой в руке, Нюта тянет за веревку. Паровоз с озверелым воем шасть мимо — прячу лицо Нюте в подол. Козел, тощий, черно-белый, совсем рядом — Нюта чуть ли не снимает меня с рогов. Нюта, Нюта, Нюта, мамы почти не видать, она на заводе. Но ею пахнет в доме, слабый запах духов, пудры и — редко — папиросного дыма.
Баба Женя всегда дома, она большая и мягкая. Но Нюта всех главнее, всех заслоняет. Вот еще: масло — желтый ком, похож на кочан, только маленький. Петуха — шея пестрая, глаз за желтым кожаным фартуком, лапы связаны — несут вниз головой и бросают в сенях. Его жалко — или это позже, жалость к зверью всякому? А падение в погреб с последующим менингитом — уже из маминых рассказов. Сколько мне? От полутора до трех. В сорок третьем мы вернулись. Вот, в сущности, и всё за целых полтора года жизни. Непочатый край для вопросов, рассказов, интереснейших подробностей. Как со мной прощался папа? В каком доме мы жили? Где вторая бабушка? Дедушки? Их ведь целых два. Что ели? Что я говорил? Во что и с кем играл? И почему я так отчетливо помню этого дядьку в галифе — может, он возник уже на обратном пути и тогда не имеет никакого права открывать собой мои воспоминания, а должен занять место в очереди за козлом, петухом, паровозом и санками.
Спросить-то не у кого.
Мама умирала почти год. В таких случаях принято говорить — долго и мучительно. По правде — мучительно долго. Сама она вряд ли мучилась, особенно последние месяцы. А вот окружающие… Окружающих было трое — он, брат Валерик и Нюта, вечная Нюта. Она привычно маму кормила, умывала, кое-как подмывала, застирывала пеленки, умудрялась — вкривь — надевать памперсы, черной марганцовкой смазывала пролежни. И ругала визгливым голосом: мимо ведра ссышь! Валерик привозил продукты. А он приезжал раз, редко — два раза в неделю, ставил клизму, купал. И ждал. Смерти мамы он перестал бояться задолго до конца, поняв, что мамы-то уже нет. Или так: «…ставил клизму, купал и ждал смерти мамы. Он перестал бояться…» Казнить нельзя помиловать.
Пока она еще ползала по квартире и могла добраться до телефона — звонила. Десятки раз на дню, часто ночью. Позовите, пожалуйста, Виталия Иосифовича. — Да, мама, это я. — Виталик, мне очень плохо. Приезжай немедленно. Они меня бьют. — Кто бьет, мама? — Не знаю, их много. — Но там же Нюта. — Нет здесь никакой Нюты. — Хорошо, сейчас приеду. — Он вешает трубку. Звонок. — Позовите, пожалуйста, Виталия Иосифовича.
«Пожалуйста» — непременно. Выучка. Как же, из профессорской семьи. Рабфаковская юность не вытравила. Когда он не снимал трубку, звонки не прекращались часами. Сначала он нервничал, накатывала жалость. Почему-то вспоминались семейные истории о маленькой маме. Как она говорила «кепка мася», что означало «хлеб с маслом». Как заходилась в крике и вдруг затихала, а потом на вопрос, зачем же плакала, отвечала: «Не хочется, а надо поорать». Как сидела на коленях у Андрея Януарьевича Вышинского где-то на даче и играла с ним в «ладушки». Потом Виталик начал раздражаться. Потом перестал реагировать. Приезжал, отдавал Нюте продукты — хотя за этим следил брат, не приезжать же с пустыми руками… Выверенными движениями совершал все манипуляции. Надевал латексные перчатки. Устанавливал маму в тесном туалете спиной к себе, ладони уперты в деревянное сиденье. Вводил смазанный детским кремом наконечник клизмы, вливал литр воды (плюс чуть-чуть шампуня), зажимал анус правой рукой, поворачивал маму к себе лицом, усаживал, убирал руку. Так два-три раза. При неудовлетворенности результатом натягивал на правую руку две перчатки, залезал указательным пальцем в ампулу прямой кишки — снизу, не снимая маму с унитаза, выковыривал сгустки фекалий, снова ставил клизму. И так далее до полной победы. Потом — ванна. Все это раз в неделю, по пятницам. Месяц за месяцем. И вроде бы привык. Но — пошли пролежни… Судя по всему, маме не было больно, она лежала на одном, левом, боку с закрытыми глазами и оживлялась только во время кормления. Еще удавалось ее высаживать на стул, под которым стояло ведро. Правда, чаще мочилась в постель. Вот тогда-то и появилась новинка — памперсы, их продавали в одном месте, у черта на рогах, и стоили они немало. Виталик закупил изрядный запас, но Нюта признала их пользу не сразу и с большой неохотой. А пуще всего донимал Виталика сладковатый запах гнилой плоти — куда хуже обычного говна.
Впрочем, Нюту запах не слишком беспокоил. «Ты скажи ей, пусть мимо ведра не писает…»
28. III.1954Твой сын Виталик
Дорогая и любимая мамочка!
Хорошо ли ты устроилась? Красив ли город Ессентуки? Какое странное у него название. Как ты себя чувствуешь? 24 марта мы кончили учиться. Наталья Ивановна оставила меня после уроков, вызвала по английскому и поставила 5 и 5 в четверти. Поэтому у меня в четверти только одна четверка по русск. письм. По физике у меня за обе контрольные пятерки. Илья Наумович вызвал меня и поставил 5 и 5 за четверть. По физкультуре у меня тройка (а нужно бы ставить двойку), но Наталья Ивановна в табель поставила четверку. Теперь я Рассказова догнал: у него тоже одна четверка и тоже по русск. письм. На каникулах, наверно, отдыхать не придется. Нам задали повторить по русскому весь курс седьмого класса и написать два сочинения. Одно по «Молодой гвардии», другое — «Моя любимая книга». В первом буду писать о Любе Шевцовой, а во втором — об «Отверженных». А по литературе надо повторить стихи и биографию Пушкина.
Собираюсь пойти в кино на картину «Таинственная находка» и в театр на спектакль «Синяя птица», если тетя Рахиль достанет билеты. Она еще обещала достать билеты на «Руслана и Людмилу», но я что-то в это не верю.
Мамочка, извини, что пишу много и таким ужасным почерком: не было времени писать кратко, а почерк у меня так и не исправляется, хотя самопиской я больше не пользуюсь.
Привет от меня дяде Толе, а тебе — от Нюты и тети Рахили. Нюта купила себе очень хорошее пальто.
Бабушка сама тебе напишет.
Поправляйся скорее, дорогая мамочка.
Целую.
P.S. Нюте идет это пальто, как курице макинтош.
Последний месяц мама лежала, скорчившись, как эмбрион. Сплющенное ухо пошло тленом. Он приезжал чаще — Нюта уже не могла сама ворочать ее, чтобы обмыть, подложить чистую тряпку. Из пролежня на бедре — фиолетовый кратер с черными краями — изливался густой зловонный сироп, но лежать на другом боку мама отказывалась, все попытки перевернуть ее пресекала, издавая протяжный вой.
Совершив положенные действия, он торопился уйти. Только несколько раз что-то удержало его у маминой постели. Он садился в кресло, смотрел на застывшее в нелепой гримасе личико. Это ж не она. Ее уже нет, определенно нет. Разве эти уродливые отростки — ее руки? У мамы всегда были красивые, хрупкие, ухоженные кисти, и Виталик много раз дарил ей на дни рождения перчатки. В шестьдесят втором в этот день он получил диплом, по дороге из института купил в ГУМе дорогущие элегантные черные перчатки тонкой кожи, в метро сочинил поздравительный стишок, где рифмовал «диплом» и «апломб», и все это с букетом роз оставил вот на этом самом столе, на этой (этой? да, точно, этой) скатерти, а сам помчался к одной из Наташ и дальше — праздновать.
Каждое утро он звонил, и Нюта говорила: «Дышит вроде».
А девятнадцатого января девяносто седьмого года услышал: «Не дышит».
Пасьянсу меня научила еще бабушка, баба Женя, Женюра, и по сю пору я время от времени предаюсь этой игре с самим собой и случаем. Вот и сейчас раскладываю пасьянс — разве нет? — когда по ходу неторопливых размышлений извлекаю события, эпизоды, переживания из колоды, тщательно перетасованной не столь уж короткой жизнью, благодаря чему расположены они там в совершенно хаотическом порядке (каков оксюморон?). Один психолог — не Артур ли Фримен? — считал авторов мемуаров людьми, у которых не хватает воображения для увлекательного вымысла и слишком слабая память, чтобы писать правду. Вот в этих сумерках я и плыву, причем — признак старости — недавние события досадливо путаются и ускользают из памяти, а в дальнем конце туннеля, пробитого в прошлое, отчетливо различимы цвета и формы. Усы врастопырку, козел, связанный петух. Как там: камень, лист, ненайденная дверь.
С папой мы все же встречались, как выяснилось из его писем — я нашел их в мамином секретере, разбирая бумаги после ее смерти. Сколько же там всего оказалось! Дневник, который она вела два года — с тридцать второго по тридцать четвертый, с семнадцати до девятнадцати лет. Два девичьих альбомчика со стихами. Письма, письма — от бабушки и деда, от подруг и приятелей, от папы (все больше с фронта) и от меня — от Валерика писем не было, не любил брат писать. А мои письма она сохранила — все. Ты знаешь, я человек аккуратный. Не терплю криво висящих полотенец в ванной. Натерпелась от меня за двадцать лет занудства. Да ладно, ладно, не возражай — знаю: занудой был, им и остался. Ты молчала, когда я выбрасывал какую-нибудь особо милую тебе новогоднюю открытку, вытряхивал скрепки, кнопки и прочий мусор из карандашного бокала на письменном столе или норовил избавиться от собственных носков, если пятка протиралась до прозрачного состояния. Вот и Лена терпит, дай ей Бог… Так вот, разложил я все это мамино наследство в хронологическом порядке, потом как-нибудь, думаю, почитаю. Который год мамы нет, все не мог собраться. А тут достал старый кейс и вытащил альбомчик, один из двух, первый, детский совсем. Маме лет девять. На переплете рельефно, в кружочке, домик под красной черепицей, три березки. По всему полю — цветочки-бантики. И — литерами в стиле модерн: Poésie. Много загнутых углов — секретики.
Открываю.
В уголке — картинка, букет незабудок. И надпись:
На обороте приглашение:
И тут же ответ:
Пишу всего четыре слова:
Листаю, листаю. Картинки, секретики по углам.
Судьба незабудки после падения с неба могла быть и другой:
А вот запись взрослого господина с дореволюционным почерком и манерой писать «как» без буквы «а» (такую же обнаружил в письмах бабушки Жени):
Такой вот мизантроп Ал-др Михайлович Рутебург, не верит он в искреннюю приязнь, опытным глазом прозревает в людях двоедушие и притворство. Видно, навещал он мамин дом неоднократно, ибо есть в альбоме еще одна его запись, датированная 25-м годом и свидетельствующая о том, что человек он образованный: Tempora mutantur nos mutantur, — полагает Александр Михайлович. Мы-то, тоже образование кое-какое получившие, тотчас ловим его на неточности: tempora действительно mutantur, а вот nos не просто mutantur, a mutantur in illis — в них мы меняемся, в переменчивых временах. Именно это, по свидетельству немецкого стихотворца Матвея Борбония, утверждал император франков Лотарь Первый, сын Людовика Благочестивого и внук самого Карла Великого. Был он, Лотарь, лицемерен и коварен, набожность сочетал с неописуемым развратом — не эти ли качества императора подвигли Ал-дра Михайловича Рутебурга, столь близко знакомого с его латинскими высказываниями, к разочарованию в роде человеческом in toto и, в частности, неверию в прямодушие девиц, оставлявших свои трепетные записи в мамином альбомчике? Покачав головою и почмокав губами в знак неодобрения такой подозрительности, Виталик перевернул страницу.
В следующей записи ему пришлась по душе рифма — теплая, родственная:
Попадались очень неожиданные повороты темы:
Или:
Трудно было остановиться. Вот такая крохотулечка:
Ничего лишнего. Бом-бом — и, в сущности, все. Браться сразу за второй альбом он поостерегся. Там маме уже лет двенадцать-тринадцать. Выпил водки. Подождал. Еще выпил.
4. IV.1954Виталик
Здравствуй, дорогая мамочка!
Как ты лечишься? Как поправляешься? Я очень скучаю без тебя. Сегодня опять в школу. Не сказал бы, что очень хочется. Вчера мы были у бабы Розы. Она очень плохо себя чувствует. Лежит в кровати. Бабушка сказала, что она больше недели вряд ли проживет!
Недавно у нас случился грандиознейший скандал. Бабушка стала ругать Нюту за то, что она дружит со Шлемой и грубит. Нюта заплакала и сказала, что бабушка 12 лет ее мучает и что она уйдет от нас через две недели, но теперь все прошло.
В субботу мы будем тебе звонить.
До свиданья, дорогая мамочка. Поправляйся скорее. Привет от т. Рахили, Нюты и бабушки.
Целую.
Дорогая Лелечка!Мама
Я очень рада, что кислотность у тебя повысилась до цифр 40 и 20, хотя и не знаю, какая что означает. Массаж и гимнастика усилят перистальтику кишок и пройдут, если не совсем, то хоть немного, запоры. Судя по твоему письму, врач внимательный и знающий. Ты уж расспроси ее обо всем подробно для руководства дома. Кк и чем питаться, запоры! и вообще обо всем. Через сколько времени можно возобновлять Ессент. № 17, нужно ли принимать сол. кислоту. Я выслала тебе вчера 300 р. для покупки яблок, лимонов, яиц и вообще, что найдешь нужным.
Теперь о нас. Виталик уже приступил к занятиям, получил две отметки: 5 по англ. и 5 по зоологии. Повторяет билеты. Еуляет мало. Некогда. Сегодня вечером получили его пальто. Вышло неплохо, немного великовато, но осенью будет кк раз. Шапку я пока не покупаю. Летом ему не надо, а в школу он может в этой ходить. Вчера снова были с Виталиком у Поляковых. Роза Владимировна совсем плоха, доживает последние дни, мучается от болей и одышки. Натан Иосифович кое-как, но страдает от вида Р.В. Вообще, ужасно жалко этих благородных, прекрасных людей. Такова жизнь! Рахиль тебе кланяется. Мое самочувствие кк всегда, то лучше, то хуже. Поправляйся. Выполняй все указания врача. Спи после обеда. Впереди Москва, здесь не отдохнешь!
Целую тебя.
Наконец Виталик вернулся к чтению.
«На первой странице альбома излагаю я память свою…»
Батюшки, опять?
Правда, дальше пошла другая poésie:
Почерк здесь поуверенней, но уголки с секретиками все же попадаются.
И та же неодолимая тяга к прекрасному:
А последняя запись, бабушкина (или мамина — откуда считать), кого-то ему напомнила:
Ах ты, Господи, вот и Ольге Лариной то же писали.
К завершающему альбом тридцатому году все заметно повзрослели, что видно из двух записей А. Заверткина, назвавшего себя школьным товарищем:
Кокетница была написана через «а» между двумя «к», что придавало сочинению особый аромат.
И:
Слегка покорежив Лермонтова, который обращался к адресату на «вы», А. Заверткин все же показал себя молодцом: сохранил размер пятой снизу строки, изобретательно заменив «он» на «этот».
Вот почти все, что Виталику стало известно о маминой жизни до пятнадцатилетнего возраста. Потом началась любовь.
А потому мама затеяла писать дневник. Коричневая тетрадь с надписью на обложке готическими буквами: University Composition Book. Тетрадь — уж где она такую взяла в те-то времена? — носила номер два (первого Виталик так и не нашел) и открывалась эпиграфом:
Как мало прожито — как много пережито…Надсон
Поехали.
11 декабря 1932 г.
6-го числа я помирилась с Ростей. Дело было так. Я стояла с девочками у входа в рабфак, вдруг подбегает Ира С. (Тайна инициала! Из боязни наглых глаз, охочих до маминых секретов? — В.З.), зовет меня за угол. Вижу — стоят Ростя и Леля К. Зовут меня гулять. Сперва я шла с Лелей, а Ира с Ростей. Они о чем-то говорили, а мы беседовали об учебе. Потом я пошла с Ростей. Он старательно избегал моих взглядов, и разговор не клеился. Говорили о катке и прочих безделицах. Потом я решила спросить у него, чем вызвана эта холодность последних дней. И вот что я поняла из его слов. Он говорит, я не пойму его сомнений, но ему кажется, если мы разойдемся, будет лучше, тем более что я этого хочу. С чего он взял, что я хочу с ним расстаться, уж не с того ли, что я ему не звонила, а дала событиям развиваться своим ходом? Ростя сказал, что в последнее время я ставлю себя выше его. Странно. На чем он это основывает?
Пора спать, уже поздно.
Только что звонила Росте, просила прийти ко мне. Он согласился. Я не ожидала — после того, что 13-го было на катке. А было вот что. Пошли мы на каток: я, Ростя, Ира П. и Володя. (Понял! Понял, почему была Ира С. — чтобы отличить от Иры П., всего-то. — В.З.) Сошли на лед. Ноги у меня дрожали жутко. Но потом раскаталась. Должна заметить — Ростя хорошо катается, но со мной не хочет. Говорит, вдвоем кататься ни с кем не будет. В общем, я каталась с Володей Суворовым. Правда, домой шла с Ростей.
27 декабря 1932 г.
А сегодня еще новость: Ростя отказался встречать с нами Новый год. Можно сделать определенный вывод: когда мы год назад поссорились, он тоже не захотел встречать с нами Новый год — хотел все кончить, и встречать Новый год вместе было бы неловко. Если и теперь он не хочет, значит, все кончено.
И еще я узнала: когда Росте нравилась Тася Платонова, еще в техникуме, она нравилась и его товарищу А.М., но этот последний ради Рости заглушил в себе чувство. А теперь, когда Ростя со мной (был), А.М. проводит время с Тасей. Ростя же, узнав об этом, сказал: «Посмотрим, что будет, когда мы встретимся с ней на катке». Неужели он станет отбивать ее у товарища (уж не говоря о том, как поступает со мной)?
17 февраля 1933 г.
Мне кажется, я никогда так не любила его, как теперь. Да, только тот, кто теряет, может понять цену потери. Не могу выразить словами, что творится со мной. Он не знает, как важен для меня каждый его взгляд, каждый жест… Такой камень на душе. И я начинаю плакать. Какой-то второй голос твердит мне, что он любит меня по-прежнему: ведь он опять целовал меня, был ласков. А потом возвращалось равнодушие. Это больнее всего — холодная вежливость. Я начинаю верить, что любить можно только раз в жизни. Никогда не смогу позволить кому-нибудь из ребят (даже в будущем — мужчин) того, что позволяю Р. Я не смогу два раза отдать свою душу. Он собирается уехать в Хабаровск. Я просила взять меня с собой. Его окончательного ответа пока не знаю. Как же я буду счастлива, если мы будем вместе! Я хочу быть только с ним, чувствовать его близость, любить и знать, что и он любит меня. Если б он захотел этого, я бы согласилась и на это, хотя сейчас я только хочу быть всегда рядом с ним.
Теперь у меня глаза вечно на мокром месте. Читаю, занимаюсь — а вспомню о Росте, и слезы сами текут. Раньше я никого не любила, только принимала любовь, вернее, ухаживание ребят. Но как мне теперь противны их прикосновения! Иногда даже здороваться ни с кем не хочется за руку, чтобы рука осталась чистой для него.
За что ты так обращаешься со мной! Кому я это говорю? Ведь он меня не слышит. Он занят… Где? Кем? Не мной… Ну что ж делать. Ведь меня нельзя любить.
Надо заниматься, а я не могу — в голове только Ростя. Вот что странно: до Рости на мои занятия ничего не влияло. Было два разных мира — мир занятий и мир развлечений. А теперь Ростя заслонил собой все миры. Они слились в нем одном.
А еще я сегодня устроилась на работу, в мастерские Центрального телеграфа. Буду настоящим слесарем-механиком, а не как в ФЗУ.
21 февраля 1933 г.
Мама сегодня сказала: «К тебе все будут хорошо относиться, потому что ты сама ко всем открыта. Но мужчины в тебя влюбляться не будут, их тянет к сильным, эгоистичным женщинам, ты для этого слишком хороша». Бедная мама, слишком высокого обо мне мнения. Но в остальном, пожалуй, права. Видно, нельзя меня любить.
Сейчас читала статью Ленина о Толстом. Не могу сосредоточиться, а ведь надо писать сочинение.
24 февраля 1933 г.
Ростя был сегодня.
25 февраля 1933 г.
Я давала Р. прочитать, что написано здесь. Он попросил показать и старое. Думаю, после этого у него изменится мнение обо мне. Ведь там все с 13 лет. (Первый дневник я так и не нашел. — В.З.) Он говорил, что не смутился бы даже, окажись девушка, которую он сейчас любит, когда-то в прошлом проституткой. К тому, видно, что я могу не стесняться своего прошлого, записанного в дневнике. Я чуть не рассмеялась. Вряд ли он нашел там что-нибудь настолько интригующее. Хотя не очень-то ему было приятно читать об Ире — ведь я в порыве злости столько гадостей написала о его сестре.
Вчетвером ездили на лыжах. Хорошо. Целый день на горках. Были Ростя, Ира П. и «братишка» Борис. А когда мы остались с Р. одни — такое счастье.
26 февраля 1933 г.
(Почерк резкий, очень разборчивый, плохо с запятыми. Настолько, что пришлось их, запятые, вставлять — иначе смысл терялся окончательно. Вот эта запись рокового мужчины в мамином дневнике. — В.З.)
Ни одного намека на улыбку не было во время чтения твоего дневника. Я не смеялся даже тогда, когда твоя фантазия хватила через край и ты писала о том, чего, если память мне не изменяет, вовсе не было. Неправильно истолковала, а частью даже извратила ты мои слова, где я говорил, будто того, что имело место между нами (речь шла, и ты поняла это, о физической стороне наших отношений), больше не будет. Здесь ты нафантазировала, будто я боюсь, что не смогу владеть собой. Нет, Леля, только однажды не смог я совладать с собой — больше этого не случится.
Теперь о наших отношениях: я думаю, что у нас с тобой могут быть самые лучшие товарищеские отношения. Ты в дневнике задавала вопрос: «Иль он не тот, иль я не та?» Да, Леля! И ты, и я — не те, и, главное, между нами уже не то и, кажется, уже не может быть того, что было. Что касается безграничного доверия, которое ты, по твоим словам, питала ко мне, то дневник мне показал обратное.
А еще скажу о том, что ты, наверное, электрифицирована, ибо от любых прикосновений по тебе проходит электрический ток.
Прости, что так откровенно.
Р. Седых
P.S. Когда пишешь, трудно высказать то, что думаешь, и тем более в такой микроскопический отрезок времени на данном историческом этапе.
Хотел сказать еще, что ты уже не сплошной плагиат, а сплошной парадокс.
Р. Седых
Во как. Бедная мама, бедная на данном историческом этапе. А Р. Седых знал два иностранных умных слова, оба на букву «п», и оба постарался разместить в своем постскриптуме.
Ты не устала? Ну сиди, сиди. Я ведь могу долго так болтать, особенно в пробках. Ты это славно придумала: выбираешь, когда я еду один, подсаживаешься — и молчишь. Так уютно, так тепло молчишь. И «Эхо Москвы» включать не хочется. Как тебе мамин дневник? Однообразно, конечно. Но характер уже проглядывает. Ну и, ясное дело, рабфак — это не гимназия, пусть даже витебская. Почему витебская? Да я в том же секретере нашел запись из другого — гимназического дневника маминой старшей кузины Сони, которая умерла в 1917-м, когда маме было два года, о чем моей бабушке, Евгении Яковлевне Затуловской, написал из Витебска ее брат Исаак, отец Сони.
Витебск, 5/XII-1917 г.Ваш брат Исаак
Дорогие!
Великое горе постигло нашу семью. Нет уж больше в живых славной умной Сонечки. Судьбе угодно было взять ее в неведомый лучший мир. Она ушла от нас в 16 лет, гимназисткой пятого класса. Гениально-способная, на редкость умная и тактичная, она производила огромное впечатление на всех, кто ее знал. Это был уже совершенно сложившийся человек с определенным характером и даже мировоззрением. О, это была личность! И может быть, как раз поэтому в гимназической семье она чувствовала себя одинокой, не было там для нее подруг.
И вот Сонечка стала жертвой брюшного тифа. Она заболела 1 ноября и скончалась 1 декабря. Все меры были приняты. Пользовали ее два врача, Илерсон и Ройтхер, и болезнь вначале протекала вполне нормально. Но в конце третьей недели положение осложнилось кишечным кровотечением. Она потеряла много крови, и это, очевидно, стало причиной смерти. Да, много сил и труда было положено на ее спасение, но все напрасно. По получении моего письма исполните долг свой по отношению к памяти умершей и сидите шиву. В доме у нас прямо ужас что творится. Родители плачут, и нет никакой возможности их успокоить. А так вообще разруха. Леса все наши отобраны, ничего не осталось. Даже для мельницы дров не дают, а потому в скором времени придется остановить и завод, и мельницу. Так что горе наше усугубилось тем, что разгромлено и разграблено имущество. Что будет — не знаю. Я уже выбился из сил и измучен физически и нравственно. Наступает крах и остановка всего дела, и никакого выхода нет.
Сонечка перед своей смертью как бы предчувствовала близкий конец и вспоминала всех родных. Особенно тепло она отзывалась о тебе, Женя, и вспоминала твою дочку, Лелечку, — она ведь так и не успела ее увидеть.
Как примириться, что Сонечки больше нет! Что за времена, Боже ты мой, наступили? А вдобавок к этому еще потеря имущества и неминуемый крах всего предприятия. Да, все состоятельные люди должны становиться теперь бедняками. Пишите.
Вот несколько карандашных строк на пустой странице «Дневника для записывания уроков ученицы III класса Витебской Варвариной женской гимназии С. Юделович на 1915/1916 учебный год».
10 ноября 1916 г.
Сегодня мне как-то особенно скучно после неудачи, которая со мной случилась в гимназии. Уже третью неделю я в Витебске. До сегодняшнего дня все шло благополучно. Сегодня вызвали по истории, получила плохую отметку. Скучно и грустно бывает сидеть в комнате и слушать тиканье часов. Нет у меня друга, которому бы я могла передать все, что у меня скапливается на душе. Да, только теперь я могу произнести это роковое слово «люблю», но кого — я сама хорошо не знаю. Милый образ преследует меня повсюду. О, что бы я дала за один взгляд! Душа моя рвется на части. Скорей! Домой, к себе, где можно в темноте поплакать над горем своим. О! Как тяжело я страдаю.
Что ни говори, различие-то скорее стилистическое, там ФЗУ, тут гимназия, но две еврейские девочки почти одного возраста, разделенные пятнадцатью годами революций, идеологической штамповкой мозгов, забвением национальной традиции, — пишут в тайном дневнике одно и то же. Ну да, ты скажешь, что сама вела дневник в шестнадцать лет и писала там о любви. Ясен пень, о чем еще писать… Все, вроде бы приехали. Уходишь, знаю, знаю, уходишь. До встречи.
А Виталик продолжал листать мамин дневник.
5 марта 1933 г.
Я сегодня очень злая, а вчера весь день смеялась, вроде без причины. Работаю на Центральном телеграфе, в бригаде 12 человек, двое ребят, остальные девочки. А вчера один из двух наших представителей мужского пола решил позвать меня на выходной кататься на лыжах. Я вытаращилась на него и сказала, что не поеду. На вопрос «почему» ответила, что не катаюсь, не хочу, не люблю и еще 20 причин нашла и стала смеяться. Сказала, что вообще предпочитаю каток. Через пять минут он подходит и зовет меня на каток. Я сказала, что не пойду, что раздумала и вообще «не мешай работать». Потом он пристал, чтобы я стала к тискам рядом с ним. Я еще больше удивилась. «Зачем? Мне и тут хорошо». — «Такты не встанешь?» (это он). «Конечно, нет» (это я). Отошел, а я стою и не могу вздохнуть от смеха. И сейчас вспоминаю и смеюсь.
Четыре дня не видела Ростю. Тут и поговорить не с кем. Девочки ужасные, мазаные, крашеные, с бритыми бровями — куклы.
22 марта 1933 г.
18 марта в выходной Ростя был у меня. А потом я узнала, что Ира сказала маме, будто он был в читальне. Они, получается, скрывают от нее, что Ростя у меня бывает! Из-за матери все так складывается. Он, вероятно, рассказал Ире и маме о содержании моего дневника. Проклятый дневник, и зачем только я сюда пишу!
26 марта 1933 г.
Как мне противно! Зачем я только пошла!
У Лели К. была вечеринка. Они собирались группой по поводу окончания техникума. Чтобы ее не обидеть, я пошла, хотя очень не хотелось. Скучно было ужасно, но хуже всего — поцелуи. Боже, как противно! Ведь я никогда в жизни ни с кем, кроме Рости, этого не делала. А здесь — с первыми попавшимися, при всех и ради игры. Ведь Леля всегда была такая «маменькина дочка», мне бы и в голову подобное не пришло. Когда это началось, я вскочила и сказала, что не позволю, что уйду домой. Но сопротивляться было бесполезно. Какая грязь! Каждый целует по-своему. Зачем так осквернять поцелуи — ведь это проявление чувства. А там что — легкий разврат, «наслаждение». Гадость какая!
1 апреля 1933 г.
6 июня 1933 г. в Звенигороде на станции с первым поездом после 10 часов утра. Там я увижусь с Р. в следующий раз. Пройдет 2 месяца и 6 дней.
За последнее время наши с Р. отношения стали очень натянутыми. Я чувствовала, что он отходит от меня, но все же на что-то надеялась. А сегодня он сказал: «Может, нам лучше совсем не видеться?» И вот… мы не увидимся до 6 июня. Наши последние встречи были ледяными. Но сегодня промелькнуло что-то старое, и я опять поверила в его любовь. Так для чего же эта пауза? Не забудет ли он меня? Или эта встреча через два месяца — только для моего утешения, ведь сегодня — день вранья? Нет, нет, сегодняшняя встреча, близость наша, все говорит о другом. Наверное, он сам хочет разобраться в своих чувствах. Что ж, пусть!
14 апреля 1933 г.
Настроение ужасное. Так хочется увидеть Ростю. Сегодня Шлема (Как же, помню — сосед по квартире, муж дедушкиной сестры Бибы, фотограф, чье имя Шлема забавно сочеталось со вполне славянской фамилией Добромыслов. Он, думаю, еще появится. — В.3.) и тот целый день приставал: «Почему не видно твоего молодого человека?» Как я хочу быть опять с ним. Весна, все цветет, оживает. Пора любви! Любви?
29 апреля 1933 г.
Что будет летом? Ничего!
Вчера Ира С. сказала многое о Росте. Что из его слов она поняла, будто у нас с ним больше ничего не будет, теперь для него главное — ученье. И сверх того ему нравится одна девочка с его работы. Уже — другая! Так для чего нам видеться? Если он меня променял на ученье, а ученье — на нее, значит, она ему действительно очень нравится. Ох, хотела бы я их вместе увидеть!
За это время я встречалась с Колей Н. и несколько раз с Володей Суворовым. Пустота. Все время думаю о Росте. А они — так, для провождения времени.
14 мая 1933 г.
Получила через Иру записку, что Р. решил отложить наше свидание до 6 июля. Очень занят! Или же этим откладыванием он хочет подготовить меня к окончательному разрыву?
Сейчас встречаюсь с Володей С. Вот если Ростя меня с ним увидит! Жалко, что мне Володя не нравится, а то у нас могло бы получиться что-нибудь серьезное. Интересно, ответит ли мне Ростя. Я написала ему насчет встречи 6 июля — что это ни к чему.
17 мая 1933 г.
Как ни странно, но Р. ответил. Пишет, что, судя по письму, я изменилась. Но думает, что 6 июля мы должны встретиться. Боже, как долго ждать!
Я решила сказать Володе, что больше не надо нам встречаться, что это нехорошо по отношению к Росте и что я совершенно его не люблю.
24 мая 1933 г.
Что-то Володя не звонит и не приходит. А то все приходил меня встречать после рабфака. Не то чтобы я соскучилась, вовсе нет. Просто странно.
22 июня 1933 г.
Ну вот, я так и знала, что это отложится. Сегодня говорила по телефону с Ростей. Он сказал, что ввиду экзаменов придется отложить нашу встречу до 18 июля. (Это с 6 июня все откладывается и откладывается, какой lim этой бесконечности?) Еще поздравил меня с днем рождения, ведь мне послезавтра 18 лет. Так это он авансом. Мне уже надоели эти откладывания. Ждешь, ждешь встречи, и вдруг опять новость — отложил! Спасибо, хоть поздравил. Я все еще очень люблю его. Сейчас у меня Коля и Ира П., завтра математика, будем заниматься, а я сижу и пишу дневник. По-моему, эта математика уже отразилась на моей сегодняшней записи.
30 июня 1933 г.
24-го мне исполнилось 18 лет. Настроение в этот день было очень плохое. Сегодня праздную именины и окончание рабфака. Позвонила Росте, позвала, он отказался. Наверное, просто боится меня увидеть. Обидно, но не так сильно, как я думала. Может быть, проходит? Хоть бы так!
Окончила рабфак хорошо: по математике, физике и химии — отлично, а по русскому и ист. парт, хорошо. Глупо, ведь я русский и историю ВКП(б) лучше знаю, чем другие предметы.
21 июля 1933 г., 11 ч. 15 мин. вечера
18 июля я виделась с Ростей. Встретились по условленному в Звенигороде.
25 июля 1933 г.
Итак, мы встретились. Как? Очень хорошо. Он, по-моему, был рад меня видеть. День в Звенигороде провели замечательно! Он снова, как давным-давно, целовал и обнимал меня. Мне было так славно! Значит, он любит меня. И теперь мы видимся каждый день, пропустили только один, да и то по моей вине — он пришел с коме, собрания поздно, прямо ко мне, а меня не было дома. Я не буду теперь ему звонить — пускай звонит сам. А то привыкнет и перестанет.
4 августа 1933 г.
Сегодня первый день, когда мы с Ростей не виделись и он мне не звонил. Не знаю, с чего бы это. Ну и не надо. Я первой звонить все равно не буду. Завтра начинаются экзамены в институт, я волнуюсь меньше, чем на рабфаковских испытаниях, — все равно не выдержу. Так стоит ли волноваться? Если Ростя и завтра не позвонит, это уже будет слишком… Должен же он хотя бы из приличия узнать, как я сдала.
Итак, завтра я начинаю. Ich fange an.
13 августа 1933 г.
Сегодня был последний экзамен. По всем предметам хорошо, по обществоведению «уд». Я — студентка Станкина. Да что толку, когда опять началось старое, вернее, закончилось. Все кончилось с Ростей. Он, видите ли, хочет быть свободным — а то я его стесняла всегда! Ха-ха-ха! Может ли у нас после этого хоть что-нибудь когда-нибудь быть? Нет, конечно. Он сам больше не захочет, я же первая — НИКОГДА.
(Далее в дневнике пятиместный прогал, который автор никак не объясняет. Такое повторится и позже. Воспользуюсь этим и вставлю сюда еще пару-тройку писем из секретера. — В.З.)
8. IV.1954Виталик
Дорогая мамочка!
Как ты поправляешься? У меня все в порядке. Получил пятерки по физике, конституции, географии и истории. Готовлюсь к экзаменам. Сегодня по телевизору идет спектакль франц. театра «Тартюф». Придут все родные: М.Б., дядя Муля, и т. п.
Целую.
10/IV-54 г.Мама
Дорогая доченька! Сегодня заказала разговор с тобой на завтра. У нас все по-старому. Виталик занимается очень много. Почти не гуляет. На здоровье не жалуется. Муля был у нас на «Тартюфе» и нашел его поправившимся.
Он замечательный мальчик! Все по плану, занимается, повторяет.
Будь здорова.
Целую.
13. IV.1954Виталик
Здравствуй, дорогая мамочка!
Как поправляешься? Как здоровье? Я очень скучаю без тебя. У нас все хорошо. Все здоровы, кроме Р.В. Я недавно получил 5 по химии и 4 по алгебре (по рассеянности). Скоро будут контрольные по химии, английскому и геометрии. Повторяю по пять билетов в день. По телевизору идут спектакли французского театра «Тартюф», «Мещанин во дворянстве».
Целую.
А ты помнишь — «Комеди франсез» в Москве, вся образованная столица на ушах?.. Через пару лет такое же творилось по поводу Ива Монтана. Тогда еще по рукам ходила злющая поэма юмориста Владимира Полякова. Он всласть поиздевался над всем бомондом, помянул Утесова с дочкой, Райкина с женой, Шульженко, Михалкова — но больше всего досталось милейшему Сергею Владимировичу Образцову, который вроде бы знал Монтана по Парижу и встречал его на правах старого знакомого:
Там были еще такие забавные строчки: «И кажется, со всех концов бежит к Монтану Образцов». И конечно, мне, школьнику, запомнились слова восхищенной дамы:
и концовка с запретным словом:
19 января 1934 г.
Итак, с Р. все кончено. Он не любит меня — это факт. Сегодня дело дошло до оскорбления. Р. сказал: «Когда человек самоуверен — это хорошо. Но когда он слишком это выказывает, я называю его нахалом!» Это — про меня! За всю мою любовь, за все, что я ему прощала!.. Я не писала еще об Осе в дневнике. А есть что написать! Если бы он относился ко мне не просто как товарищ! Одно время мне казалось, что это так. А теперь!.. Нет, не то. Хватит.
Завтра экзамен по политэкономии.
(Ну вот, наконец! Наконец появился Ося, Иосиф, мой отец. — В.З.)
1 февраля 1934 г.
Сегодня Ося дал мне свою карточку. Там по-английски написал: For you to remember. Мне очень приятно…
11 марта 1934 г.
Ничего, абсолютно ничего не осталось у Рости из того, что было раньше. Смотрит на меня свысока. Да и мое отношение к нему изменилось. В конце концов, всему бывает предел. Сейчас мы видимся очень редко. Иногда он звонит вечером, зовет погулять. И разговор только об учебе. До чего ограничен человек! Ну, хватит о нем. Лучше об Осе. Он учится у нас в институте, тоже на втором семестре. Очень интересный, просто редко встретишь такого. Очень развитый (во всех отношениях), хорошо учится (и одевается!). И очень нравится мне. Но, что хуже, Ире П. он тоже очень нравится, а что еще хуже — мы обе ему не нравимся (как я бы хотела и как нравится мне он). Мы всегда вместе: я, Ира, Ося и Джемс. Джемс — это Осин товарищ, учится на шестом семестре нашего института. Ира нравится Джемсу. Вместе гуляем, в кино ходим, в театры. Но все это на товарищеской почве. Я не влюблена! Но когда вижу его… Я бы сейчас гораздо больше хотела быть в близких отношениях с ним, чем с Ростей.
А он — льдышка! Ни с кем не встречается. Неужели ему никто не может понравиться?
Я сейчас просмотрела дневник. Сколько раз мы с Ростей «кончали наши отношения» и все никак не можем сделать это окончательно. «В любви не надо ждать огней заката, пусть наше чувство будет нами смято». А с Ирой П. у нас бывают неувязки. Мне кажется, во многом виноват Ося. Вот мы и столкнулись с ней на этом фронте. Нехорошо.
7 апреля 1934 г.
Я не знаю, что со мной!
Мне очень нравится Ося — это факт. Нравлюсь ли я ему как девушка? Не могу понять. Иногда кажется, что да. Чаще — нет. Во всяком случае, он никогда не старается быть ближе ко мне, чем к Ире. Скажем, сесть рядом. Порой кажется, он делает некоторые вещи для того только, чтобы я не обиделась. Я сказала Ире, что Ося мне нравится. Она меня уверяет, что я ему тоже. Что-то не верится. И вообще, что за пара — он и я. Он изумительно интересный, прекрасно одевается. А я… Да, это несбыточная мечта.
А Ростя? Когда мы не видимся, я думаю и о нем, но больше — об Осе.
P.S. Ирочка! Я только что прочла твой дневник. Отвечу коротко. Ты любишь Осю, это факт. Как больно, что мы столкнулись с тобой: я тоже его люблю. Но я не хочу и не могу с тобой конкурировать. Нас нельзя сравнивать, мне это очень хорошо известно. И зачем ты так пишешь о его отношении ко мне? Мне-то кажется, что к тебе Ося лучше относится. Ведь он никогда со мной рядом не садится — в кино, в театре, в институте на лекциях. Так в чем же проявляется его особенное отношение ко мне? Ирочка, если бы ты знала, как мне тяжело! Не столько потому, что Ося так равнодушен, сколько из-за нас с тобой. И что теперь будет? Ведь должен же быть какой-то выход. И еще: все мои поступки, капризы и обиды объясняются исключительно Осей, я очень ревную его к тебе. И злюсь на весь мир, а на тебя особенно. Ой, как это ужасно! Ведь ты же любишь его и пишешь об этом так откровенно. Тебе только в одном отношении легче — у тебя есть Борис, он хоть и мой «братишка», но безумно любит тебя, ты всегда найдешь у него ласку и утешение. У меня же нет никого. Даже Росте (а я знаю, раньше он очень любил меня) я теперь не нужна. А об Осе и говорить нечего. Я — и он! Это даже смешно…
Итак, выход должен быть найден. Я жду твоего слова.
Целую тебя.
Твоя Леля
Р.P.S. Почему пишу в дневнике? Здесь искреннее. Ира, может нам лучше расстаться с тобой? Разойтись и посмотреть, с кем будет Ося? Но я так люблю тебя!
(Здесь вложен листок, исписанный маминым почерком, но, судя по содержанию, это слова Иры П. Видимо, мама выписала это из Ириного дневника. Вот что там. — В.З.)
Не могу понять, как Л. может до такой степени быть зачарована Ростей. Раньше она была разборчивой и самолюбивой. Теперь она обезличила себя. Я бы не смогла. Я не могу и не хочу быть «постольку поскольку» и «когда нет более важных дел».
Я знаю, что люблю Б. Но меня любят больше. Это приучило меня делать все по-своему. Когда-нибудь я расплачусь за это своей волей.
Ося похож на спящую красавицу. Где же принц, который разбудит его? Странно, но я очень хочу этого. Но вот, красавица, кажется, начинает пробуждаться. Лелины старания даром не проходят.
31 мая 1934 г. 5 ч. 45 мин. утра
Вчера с Осей и Джемсом была в ПКиО. Какой же Ося хорошенький! Но это не новость. А сейчас хочу записать сон, который сегодня приснился. О, если б это было наяву!
Я у Оси дома, и Джемс у него. Мы сидим около какого-то стола. Я между ними. Вдруг Ося берет мои руки, нежно обнимает меня и прижимает к себе, в то же время целуя в губы. У меня так сильно забилось сердце. Я вся затрепетала. Я так остро чувствовала сильные и нежные объятия и этот поцелуй, что ощущения сна совершенно не было. Только неприятно было, что в комнате Джемс. Ося спросил: «Да, Леля?» Я смогла только кивнуть… И проснулась.
Ах, это только сон!
6 ч. 20 мин. вечера
Боже, как я люблю его! Что делать? Ира — тоже. Дальше так продолжаться не может. Ира мучается. А я! Я не могу выносить, когда его нет со мной, когда он говорит с кем-нибудь! Вот бы сказать ему все — и пусть выбирает. А если никто из нас ему не нужен, то мы не должны видеться. Это пытка и для меня, и для Иры.
23 июня 1934 г.
Какая я глупая! Я думала, что Ося лучше ко мне относится. Ничего подобного! Ему совершенно безразлично кому звонить, мне или Ире. Сегодня позвонил обеим. Когда мне Ира сказала, что он ей звонил, да еще раньше, чем мне, я чуть не заплакала. Не для меня он! Надо кончить это дело.
Завтра мне 19. Пусто как-то. Сдала математику и механику на «хор.». Могли поставить и «отл.», особенно по математике. Очень обидно. Ну да ладно. Хочется видеть Осю. Остался еще диамат.
16 августа 1934 г.
Как я изменилась. Стала злая, раздражительная и вечно скучная. Почему это? Где моя жизнерадостность? Ведь я, кажется, добилась невозможного. Ося любит меня, он сам сказал. Я пишу об этом, а у меня дрожат руки. Верю ли я ему? Иногда да, а иногда нет. Как я, да и все мы в нем ошиблись. Думали, он холодный, безразличный. О, если бы кто знал, как он умеет целовать, как безумно сжимать в своих объятиях. В эти моменты я верю, что он любит меня. А иногда нет, не могу. Я всегда во всем сомневаюсь. Почему?
На этом дневник обрывается. Но в секретере в изобилии водились и кое-какие другие любопытные бумаги. Вот, скажем, папино удостоверение об окончании курсов английского языка — этот документ относится к более раннему периоду, еще до его знакомства с мамой.
Н.К.П. Р.С.Ф.С.Р.
ВЫСШИЕ КУРСЫ НОВЫХ ЯЗЫКОВ
2-го Московского
Государственного Университета
20 июня 1930 г.
№ 398
МОСКВА. Телеф. 3-20-19
Удостоверение
Дано Полякову Иосифу Натановичу в том, что он закончил
языковый отдел Высших курсов новых языков 2 МГУ
по английской секции в объеме установленной программы.
То в. Поляков И. Н. находился на языковом отделе
с сентября 1928 г. по июнь 1930 г.
Директор (подпись)
Зав. канцелярией (подпись)
Во-вторых, объявился диплом об окончании папой Московского станко-инструментального института. Красивая бумага, с гербом и соединяющимися пролетариями всех стран. Диплом-то первой степени. Стало быть, бывали и других степеней. Оттуда ясно, что папа родился в декабре 1913 года, поступил в институт в 1933-м и закончил его в июле 1938-го. Оценки приведены по 36 предметам: 16 — «отл.», 6 — «уд.», остальные 14 — «хор.». Вполне успевающий, но не блестящий студент. Диплом, правда, защищен на отлично по теме «Сферо-шлифовальный станок для шлифовки шаровых сфер на торцах бочкообразных роликов».
А за полтора года до окончания папой института они поженились: свидетельство о браке за номером 239 от 15 января 1937 года. Так, мол, и так, Поляков Иосиф Натанович и Затуловская Елена Семеновна вступили в брак, о чем в книге записей актов гражданского состояния произведена соответствующая запись.
Фамилию мама не меняла.
И еще забавная единица хранения. Миниатюрная записная книжечка с надписью «Лелечке на память. Ося. 1936, март». Там — телефоны друзей и подруг, в том числе обеих Ир, причем многих Виталик знал по прошлой (для него сегодняшнего) и будущей (для Виталика же, если считать от тех еще времен) жизни. Адреса. Пара записей папиным почерком. Невнятный полустертый карандаш: стишок, Виталик слышал его у Вертинского —
На отдельной страничке размещался кусочек Северянина:
И наконец, два листочка, целиком посвященные ему, Виталику.
Что-то завораживающее — найти в блокноте покойной уже мамы, подаренном еще не женатым на ней папой семьдесят лет назад, карандашную запись, раскрывающую такие вот милые подробности:
«Виталик родился 10 февраля в 2 часа 20 минут дня. Вес 10.02 — 2900 гр.»
И далее, в столбик, динамика веса, из месяца в месяц, к июлю он удвоился, а к февралю следующего года перешагнул через 10 кило. Знай наших. Что до роста, то родился он пятидесяти одного см, а в год дотянул до 75. И еще: к шести неделям Виталик хорошо держит головку, улыбается и начинает издавать звуки «ка», «га», «ма».
И вот, высоко держа головку, улыбаясь и издавая звуки, Виталик продолжает перлюстрацию семейных писем.
Год 1939.
Письмо на бланке профессора С. М. Затуловского, зав. терапевтическим отделением Ин-та им. Обуха. Адресовано в Сочи, санаторий им. т. Сталина, д-ру Апатову.
16/VI-39 г.Затуловский
Многоуважаемый товарищ!
Обращаюсь к Вам с просьбой. Не сможете ли Вы любезно помочь моей дочери в приобретении 2-х (двух) билетов для выезда в Москву. Она отдыхает в Хосте. В середине августа и я туда приеду. Надеюсь побывать у Вас.
Привет.
Диспозиция понятна. Мама отдыхает в Хосте, с билетами уже тогда нелады, отец-профессор давит авторитетом. А из следующего письма видно, что мама там вместе с папой и пишет им мамина тетка, бабушкина сестра Рахиль, оставившая на время свои биохимические занятия, чтобы провести отпуск в Геленджике.
30/VII-39 г.Рахиль
Дорогие Лелик и Ося!
Добралась благополучно. Мой приезд раньше срока не доставил мне абсолютно никаких хлопот. (А то они жутко волновались! — В.З. ) Врач передвинул мне срок отъезда, как я и хотела. Комната прекрасная, горячей воды много, и вообще все очень удобно. Ну, насчет пляжа я лучше писать не буду, сущий кошмар и грязь, но купаться можно. Фруктов, говорят, много и дешево, и уезжающие ходят с ящиками и что-то укладывают.
Если ты не заказала туфли для мамы, то напиши мне. Я здесь закажу красненькие за 70 р. Напиши мне размер, и я привезу ей подарок.
Как с билетами на отъезд?
Привет Осе.
Целую.
И тут же — письмо от папы, то есть деда, проф. Затуловского. Четкость необыкновенная.
2/VIII-39 г.Ваш папа
Дорогие!
Срочный ответ на это письмо должен содержать следующие пункты, написанные чернилами, — как минимум:
1. Каков адрес моей будущей комнаты, куда я должен ехать непосредственно с вокзала 13–16 августа?
2. В каком размере вы оставите задаток, прочно обеспечивающий мою оседлость? Хотя я уже в отпуске, но по некоторым соображениям смогу выехать 12–14, так что между вашим отъездом и моим приездом может оказаться разрыв в 2–4 дня. Может статься, что мы встретимся в дороге, но без встречи ( чисто Беккет. — В.З .). Надо это предвидеть. Не беда, если я уплачу за несколько дней при пустующей комнате.
3. Учтите, что я хочу жить один, и не беда, если заплачу за двоих.
4. Надо ли (лучше нет) везти подушку, одеяло, простыню и наволочки???
5. Если у вас нет денег на задаток, телеграфируйте или лучше одолжите, а я привезу.
Жду ответа.
В тот же день — письмо от мамы (бабушки), из Москвы. С важным сообщением:
Лелечка, туфель не покупай. 60 р. тратить на домашние туфли, к тому же белые, не стоит. Куплю здесь какие-нибудь. Кк ты себя чувствуешь? (Батюшки, да ведь мама-то беременна, да еще мной! Только сейчас сообразил. — В.З. ) И почему пишешь карандашом, я ни слова не разбираю в твоих письмах. Неужели нельзя писать пером? Каков Рахилин адрес в Геленджике? Она так написала, что я ничего не понимаю.Мама
Целую.
А уже поздней осенью пишет маме подруга Валентина.
Синоп, 8 ноября 1939 г. Дорогая Лелечка!Валя
Уже четвертый день живу в Синопе. Дом отдыха просто шикарный. У нас с Максом отдельный номер с балконом, изумительно обставленный. Кормят исключительно вкусно и в любом количестве. Все хорошо, только погода немножко подгуляла. Первые два дня лил дождь, а сейчас довольно прохладно, купаться нельзя. Очень жаль, что не удалось с тобой повидаться перед отъездом. Как себя чувствуешь? Что пишет Ося? Передавай ему от меня привет и напиши обязательно мне письмо. Крепко тебя целую, Макс шлет тебе привет.
Каков набор — шикарный, изумительный, исключительный. Что за жизнь! А за окном свирепый НКВД и прочая мерзость. А мама на седьмом месяце, а мама — одна, а мама — в мрачном настроении, что следует из очередного письма Валентины, тети Вали, милой тети Вали.
24 ноября 1939 г.Валя
Дорогая Лелечка!
Большое тебе спасибо за теплое письмецо. Время проводим нельзя сказать чтобы уж очень весело — четыре дня идет дождь, нельзя ни гулять, ни играть в теннис и прочее. Сегодня уже выглянуло солнышко, и я надеюсь, что последние дни оно нас еще немного погреет.
Милая Лелечка, мне очень не нравится твоя хандра. Вспомни, как я в течение пяти лет была все время одна (да-да, дядя Макс просидел пять лет, приехал из командировки в Англию и вскорости сел — шпион. — В.З. ).
А хандрила я меньше, чем ты. Брось грустить, девочка, а то и в самом деле родится какой-нибудь крикун.
Я уверена, что Ося вернется к вашей годовщине. Ну, крепко, крепко тебя целую.
Привет маме и Осе.
Макс вам с Осей кланяется.
Переступаем в год сороковой.
Январь. Правительство Нобуюки Абэ уходит в отставку его место занял Мицумаса Ионаи, который не желает ввязываться в европейскую войну. Вице-король Индии объявляет о готовности Британии после окончания войны предоставить Индии статус доминиона, однако Национальный конгресс настаивает на полной независимости.
Февраль. Естественно, достать чернил и плакать. Но не только. Англия и Франция решают отправить в Финляндию экспедиционный корпус — спасать финнов от Советского Союза, который — и двух месяцев не прошло — был исключен из Лиги Наций именно за нападение на Финляндию. Не успели: Красная армия преодолевает линию Маннергейма. В Германии утвержден план наступления на Францию, Бельгию и Голландию. Совет Мусульманской лиги Индии выдвигает требование о создании особого мусульманского государства (Пакистана). В Брюсселе состоится заседание Исполкома Социалистического интернационала, на котором большинство социал-демократов поддержало финнов в войне с Советским Союзом.
Март. Финляндия подписывает мирный договор, отдав Советскому Союзу Карельский перешеек с Выборгом, западное и северное побережье Ладожского озера и много чего еще. Правительство Эдуара Деладье уходит в отставку уступив место кабинету Поля Рейно. Муссолини встречается с Гитлером: Германия обещает Италии уголь и прочую экономическую помощь, Италия заявляет о намерении вступить в войну.
Апрель. Советское правительство выступает с официальным заявлением, адресованным Германии, о необходимости уважения нейтралитета Швеции. Еще бы: в феврале шведы, соблюдая нейтралитет, не пропустили в Финляндию англо-французские войска, чем и обрекли братьев финнов на поражение. Немцы вторгаются в Норвегию и Данию. Англо-французский экспедиционный корпус высаживается у Нарвика.
Май. После «странной войны» германские войска силами ста тридцати шести дивизий начинают наступление на Западном фронте, напав на Бельгию и Голландию. Союзные войска терпят поражение в Норвегии, в результате в Англии на смену Невиллу Чемберлену приходит Уинстон Черчилль. Новый премьер не обещает английскому народу ничего, кроме «крови, труда, пота и слез». Пала Голландия, немцы повергают в прах Роттердам. Германские войска занимают Брюссель, взламывают оборону французов у Седана и выходят к Ла-Маншу. Французские пораженцы вызывают из Мадрида своего духовного отца — «Верденского победителя», восьмидесятичетырехлетнего маршала Анри Филиппа Петена, который через несколько месяцев введет в оборот слово «коллаборация», призвав нацию сотрудничать — collaborer — с оккупантами. Бельгийский король Леопольд III отдает приказ о капитуляции. Англичане и французы, неся огромные потери, эвакуируются из Дюнкерка и Нарвика.
Июнь. С балкона Венецианского дворца Муссолини объявляет, что Италия вступает в войну. Итальянская армия вторгается во Францию с юга. Немцы с севера прорывают оборону на Сомме, устремляются к Парижу и занимают город. Черчилль предлагает объединить Англию и Францию в одно государство, чтобы противостоять Германии, но французский кабинет во главе с Петеном, который только что сменил Поля Рейно, отклоняет это предложение. Маршал Петен в Компьене подписывает перемирие, уступив Германии Эльзас и Лотарингию. Франко объявляет Испанию «невоюющей страной» и тут же оккупирует Танжер. В Северной и Восточной Африке на помощь англичанам приходят войска Южно-Африканского Союза. Югославия устанавливает дипломатические отношения с СССР. Ознакомившись с предложениями Энрико Ферми и других физиков, Рузвельт издает приказ о создании атомной бомбы. Советский Союз занимает Прибалтику, Бессарабию и Северную Буковину. СНК СССР и ЦК ВКП(б) принимают постановление «О мероприятиях, обеспечивающих выполнение плана выплавки чугуна и стали и производства проката», а Президиум Верховного Совета СССР издает указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Генерал Шарль де Голль возглавляет движение «Свободная Франция». Правительство Аргентины возглавил Рамон Кастильо, который умудрится в течение трех лет сотрудничать с Англией, не порывая добрых отношений с Германией.
Июль. Правительство Петена переезжает в Виши, из Эльзаса и Лотарингии изгоняют французов. Итальянцы наступают в Северной Африке. Англичане нападают на французские военные корабли в Мерс-эль-Кебире и Дакаре, чтобы не допустить перехода французского флота на сторону Германии. Гитлер подписывает директиву о подготовке операции «Морской лев» — высадки в Англию. Морис Торез и Жак Дюкло подписывают манифест Французской коммунистической партии о программе национального освобождения. В Японии на смену кабинету Ионаи приходит правительство принца Фумимаро Коноэ, приверженца Гитлера. Турция заключает торговое соглашение с Германией, игнорируя союзнические обязательства по договору с Британией и Францией. В Бергхофе Гитлер излагает план войны на Востоке.
Август. Седьмая сессия Верховного совета СССР включает Литву, Латвию и Эстонию в состав Советского Союза, а также принимает закон об образовании Молдавской ССР с включением в нее части Бессарабии. Другая часть Бессарабии и Северная Буковина передаются Украине. Массированные налеты немецкой авиации на Англию. Гитлер объявляет блокаду Британских островов. Петен распускает все политические партии и профсоюзы Франции. Восьмая народно-освободительная армия Китая начинает наступательные операции против японских войск. Япония и Франция заключают соглашение о размещении в Индокитае японских военных баз.
Сентябрь. В Румынии приходит к власти правительство Иона Антонеску, король Кароль II отрекается от престола в пользу наследника Михая. В США вступает в силу закон о всеобщей воинской повинности. Массированные бомбардировки Лондона продолжаются. Стойкость англичан заставляет Гитлера отсрочить вторжение на Британские острова. В Берлине Германией, Италией и Японией подписан Тройственный пакт. В уезде Бак-сон (Северный Вьетнам) начинаются волнения против французской администрации.
Октябрь. Подписан указ Президиума Верховного Совета СССР «О государственных трудовых резервах», предусматривающий создание ремесленных и фабрично-заводских училищ с ежегодным выпуском миллиона рабочих. Германия, Италия и Франция призывают Чан Кайши заключить мир с Японией. Италия открывает военные действия против Греции. На Пятой конференции коммунистов Югославии Иосип Броз Тито избирается генеральным секретарем Центрального Комитета партии. Мохандас Карамчанд Ганди открывает кампанию гражданского неповиновения британским властям. (Нашел время! — В.3.)
Ноябрь. Греческие войска останавливают итальянцев и вытесняют их из страны. Франклин Делано Рузвельт в третий раз (впервые в истории страны) избирается президентом США. Английская авиация атакует итальянский флот в Таранто. Немцы бомбят Бирмингем и Ковентри. В Южном Вьетнаме вспыхивает восстание против французов. Нарком иностранных дел Советского Союза В.М. Молотов ведет в Берлине переговоры с Гитлером.
Декабрь. Англия начинает контрнаступление против итальянских войск в Северной Африке. Гитлер подписывает директиву № 21 о войне против СССР (план «Барбаросса»). Французские коммунисты создают группы Organisation spécial для диверсий против немцев, на севере Франции взорван первый немецкий эшелон. В СССР впервые испытан самолет с жидкостно-реактивным двигателем конструкции Л.С. Душкина. В США выделен изотоп урана-235. В Англии налажено производство полиэтилена.
Таковы, пожалуй, главные события 1940 года.
Ах да, еще одно: 10 февраля родился Виталий Иосифович Затуловский.
За месяц до этого Ося прислал Леле письмо, из которого Виталику стало понятно: папа был в армии, где-то в Белоруссии — в местах, как потом он выяснил, совсем еще недавно принадлежавших Польше.
Деревня Кабаки. 9.1.40Любящий тебя Ося
Дорогая, любимая малютка!
Вчера от тебя не было писем, сегодня же вообще не было почты. Скучно и тревожно на душе без известий от тебя, детка. Пиши мне обязательно каждый день, да поподробнее.
Письмо пойдет через Минск, куда вот-вот двинутся несколько машин. Отправляю и посылку. Я снарядил ее в ночь с 3-го на 4-е, зашил второпях и записки не вложил. Отсылаю вещи, в которых сюда приехал, костюм, летнее пальто, шляпы, а также карандаши, ручку и т. д.
Детка, карандаши не раздавай. Их больше не достанешь. Ручка не совсем исправна. Она долго лежала без чернил, и поршень присох к стенкам резервуара. Отложи ее пока, по приезде отдам в мастерскую. Ручка очень дорогая. Не давай никому из домашних ее исправлять.
Пиши, дорогая кошечка. Я все время думаю о тебе и мечтаю о встрече. Скоро ожидаю известий о присвоении мне звания папаши.
Будь здорова, пупсик.
Целую тебя крепко-крепко.
Привет родным и знакомым.
А тринадцатого февраля пришла телеграмма:
Поздравляю сыном тчк немедленно шлите подробную телеграмму письма не доходят тчк по тону телеграммы не все благополучно тчк сообщите дату выхода из больницы Ося
Мама сохранила всю роддомовскую переписку
Доченька, милая! Отсылаю тебе письма от твоих товарищей и телеграмму Оси. Меня очень интересует твоя / и есть ли молоко для пупсеныша. Как я хочу его видеть! И тебя, моя кошечка! Скучно и одиноко без вас. Но ты не спеши выписываться. Напиши, что купить для мальчика: кроватку или коляску и какие. Посылаю тебе молоко, 10 мандарин и 5 яблок, книжку новую, конверты. Целую вас.Мама
Доченька!Отец
Вопрос о шоколаде, поставленный в порядок дня, еще мной не разрешен. Но он будет разрешен всенепременно!
Будь здорова. Надеюсь, сегодня к тебе зайду.
Дорогая Лелечка!Твоя Ира
Как себя чувствуешь? Мне вчера врач сказал, что у тебя температура не от молока, а что-то со стороны матки.
Настроение паршивое. Причина — голова ничего не соображает, какая-то странная стала. Как будто и не училась в институте — ничего не осталось. Мне стыдно, что я такая дура беспросветная. Тебе это чувство не знакомо, это надо самой пережить.
Дома ничего нового. Стася все так же, никак не проходит насморк. (Так, так, Стася — это Станик, он же Станаркон, сын Иры, сестры рокового Рости. Насморк-то у Стаей пройдет, и он станет меня поколачивать — на год старше, да и поупитанней. — В.З. ) На работе мне дали модернизировать токарный станок — приспособить его для обработки зубчаток с прямым и спиральным зубом, червячных шестерен и для нарезки резьбы. Приспособление нетрудное, но я наткнулась на то, что не знаю делительных головок. Тебе смешно!
А мне больно. А может, бросить это дело да заняться другим — стать, например, секретарем? Как, по-твоему, Леленька? Ты подумай, а потом мне напиши. Ну, пока. Хорошо ли ест малютка?
Целую тебя и малышку.
Виталик отложил письмо в сторону и живо представил, как в перерыве между кормлениями его, пупсеныша, мама мучительно размышляет о том, как приспособить токарный станок для обработки червячных шестерен и стоит ли Ире, бросив делительные головки и зубчатки с прямым зубом, пойти в секретари.
Следующим лежало письмо маминого друга еще по ФЗУ Бориса, того самого «братишки», возлюбленного Иры П.
Здравствуй, Леля!Борис
От всего сердца поздравляю с рождением наследника. Очень надеюсь скоро увидеть тебя и поздравить лично. Как с именем мальчика? Намечены варианты? Проблема сия была мною весьма основательно изучена, так что готов дать консультацию. В доказательство своих познаний спешу сообщить, что Исаак означает на древнееврейском «он будет смеяться», Иосиф — «он приумножит», Лия — «антилопа», а Петр происходит от греческого «петрос», то бишь камень.
Что пишет Ося, который, как и следует человеку с таким именем, приумножил свою семью? Черкни пару слов.
В надежде на скорую встречу твой братишка
Дорогая мамочка!Леля
Что же вы решили насчет меня? Сегодня измерили кровяное давление — 125/70, вполне нормальное. Смотрела меня и зав. отделения, сказала, что со стороны матки все хорошо. Я не понимаю, почему меня не выписывают. Сегодня выписали одну, она лежала со мной еще в палате беременных, родила двойню 14 февраля, у нее было очень много белка, кр. дав. 180, она была вся распухшая, а ее выписали. Глазик у мальчика лучше. Весит он сегодня 3250 г, как и вчера. Врач сказала, что он живой ребенок. Сосет хорошо, но очень много срыгивает обратно. Коленки у него еще стерты, ягодичка красная. Он очень хочет скорее домой. У меня голова болит — мочи нет, все время тошнит и живот крутит, а желудок не действует, так как на судно я не могу. Лежу и мучаюсь.
Целую.
Дорогая доченька!Мама
Отсылаю тебе 7 апельсинов (от Рахили) и 7 яблок, ваты, ножницы, немного маслица, письмо Оси. Доченька, я понимаю и разделяю твое желание и стремление домой, но пока три дня не будет N t по вечерам, не надо двигаться с места. Ничего страшного у тебя нет, но не дай бог остаться с какой-нибудь женской болезнью или даже плохо сократившейся маткой. Тетя Рая говорит, что у малыша все в полном порядке, он очень длинный и худенький. Но он так хорошо поправляется, что достигнет и перегонит вес, соответствующий его длине. Н.И. принес очень хороший таз, он вполне может заменить ванночку на первое время. Таз замечательный, новый, оцинкованный, больше того, из которого мы пол моем. Купила резинку для трусов, лифчика и пояса. Прислать ли тебе новую рубашку, которую я купила? Она очень удобна для кормления. Комнату уберу накануне твоего приезда. Кк твой пупсенок, прибавил ли за эти два дня? Все наши родные и твои товарищи тебе кланяются.
Целую тебя и сыночка.
Дорогая мамочка!Леля
Я и не думаю, что у меня что-нибудь страшное, но тем более мне непонятно, почему вы меня боитесь взять домой. Ведь здесь я просто лежу и ем мороженую картошку во всех видах. Это я вполне могу делать и дома. Сплю всего 4–5 часов, голова болит, желудок не работает. Я здесь только нервничаю и худею. Мальчик поправился еще на 30 г, но глазик все гноится и красненький. Мне так жалко его, прямо не могу. Принеси мне хоть книжку, а то совсем от скуки умрешь. В палате 12 человек, да все такой народ, просто ужас, поговорить не с кем. В общем обязательно возьмите меня домой 23-го, ведь 24-го выходной и врачей, кроме дежурных, не будет. Осе писать у меня нет настроения. Да и от него нет ничего. Никакой папаша! А вы с папой думаете не о том, где мне будет лучше, а только чтобы вам не отвечать ни за что.
Жду вашего решения с нетерпением.
Доченька и мальчишечка!Отец и дедушка
Близится час вашего освобождения. Мы решили вас взять завтра-послезавтра. Когда ты и твой сынок подрастете, вы поймете, что дело не в нашей «ответственности». Словом, по последнему анализу и кровяному давлению — все хорошо. Надеюсь, что передвижение не увеличит белка. А пока чистимся и стерилизуемся в ожидании.
Целую, доченька, тебя и твоего мальчика.
Дорогие детки! Итак, завтра, 25-го, забираем вас домой. Именно завтра, тк кк послезавтра понедельник и я не рискну. Отсылаю тебе 10 яблок. Папа говорит, что это специфическое лечение почек. Дома для вас с сыночком приготовлено много подарков.Мама
Целую вас.
Дорогие! Дежурный врач удивился, что меня здесь держат. Мне кажется, тетя Рая перестаралась со своей протекцией. Мальчик очень бледненький. Глазки прошли. Когда его приносят, он почти никогда не спит, а все смотрит и корчит рожицы. Ему надо гулять, а он из-за меня сидит здесь без воздуха.Леля
Мамочка, приди завтра утром, поговори с врачом, скажи, что дома у меня есть соответствующая обстановка, чтобы лежать и хорошо питаться. А потом приезжай за мной. Осе я не пишу, т. к. нет настроения, да и что писать? Все одно и то же и ничего нового. Вот буду дома, тогда напишу.
Ну вот, появилась и тетя Рая. Виталик еще вспомнит о ней, но ведь и ты ее знала. Именно тетя Рая — через тридцать с лишним лет — по протекции устроила в роддом и тебя! А ведь и у меня сохранились все твои записочки оттуда. Почитаю тебе как-нибудь.