Материалистическая установка, идет ли речь об эксплицитном и формальном или же о простом «практическом» материализме, необходимым образом привносит во всю «психофизиологическую» организацию человеческого существа реальное и очень важное изменение; это легко понять, и действительно, достаточно посмотреть вокруг себя, чтобы констатировать, что современный человек стал поистине непроницаемым для любого иного влияния, кроме того, которое подлежит действию его органов чувств; не только его способности понимания становятся все более и более ограниченными, но и само поле его восприятия тоже сузилось. Отсюда следует своего рода усиление профанной точки зрения: поскольку эта точка зрения родилась поначалу от недостатка понимания, следовательно, от ограничения человеческих способностей, постольку то же самое ограничение, усиливаясь и расширяясь на все области, кажется, впоследствии ее же и оправдывает, по крайней мере в глазах тех, кто ею затронут; действительно, какое же еще может быть у них основание принимать существование того, что они не могут больше реально ни постичь, ни воспринять, то есть всего того, что могло бы показать им недостаточность или ложность самой профанной точки зрения?

Отсюда происходит идея того, что обычно обозначают как "обычную жизнь" или "обыденную жизнь"; действительно, под этим понимают прежде всего что-то такое, в чем, при исключении всего ритуального, священного или символического (рассматриваемого специально в религиозном смысле или следуя совершенно другой, традиционной модальности, здесь это не важно, потому что во всех этих случаях речь идет одинаково об эффективном действии "духовных влияний"), никоим образом не может быть ничего, что не было бы чисто человеческим; и кроме того, сами эти обозначения предполагают, что все то, что эту концепцию превосходит, даже если и не отрицает ее специально, по меньшей мере отодвигает это в область «экстраординарного», рассматриваемого как исключительное, странное и непривычное; здесь, следовательно, имеется переворачивание, собственно говоря, нормального порядка, как он интегрально представлен традиционными цивилизациями, где профанной точки зрения никоим образом не существует, и это переворачивание логически может лишь привести к игнорированию или полному отрицанию «ультрачеловеческого». Некоторые также доходят до того, что в том же смысле используют выражение "реальная жизнь", что представляет собою, по сути, особо странную иронию, так как истина заключается в том, что то, что они так называют, напротив, есть чистая иллюзия; мы не хотим этим сказать, что вещи, о которых идет речь, сами по себе лишены всякой реальности, хотя эта реальность, представляющая собою, в общем, реальность чувственного порядка, находится на самой низкой ступени из всех и ниже ее больше нет ничего, кроме того, что, собственно говоря, подлежит всякому проявленному существованию; но способ их рассмотрения совершенно ошибочен, и тот, кто их отделяет от всякого высшего принципа, как раз и отрицает то, что составляет всю их реальность; вот почему, строго говоря, не существует профанной сферы, а существует только лишь профанная точка зрения, которая все время расширяется все больше и больше вплоть до того, что в конце концов захватывает все человеческое существование полностью.

При этом хорошо видно, каким образом в этой концепции "обычной жизни" происходит почти незаметно от одной стадии к другой прогрессивно нарастающее вырождение: начинают с допущения, что какие-то вещи выведены из-под традиционного влияния, затем эти вещи начинают рассматривать как нормальные; отсюда слишком легко перейти к их рассмотрению как единственно «реальных», что приводит к отбрасыванию как «ирреального» всякого «ультрачеловеческого» и даже, раз область человеческого понимается все более и более ограниченно, вплоть до сведения ее к одной лишь телесной модальности, всего того, что относится просто к сверхчувственному порядку. Следует только обратить внимание, каким образом наши современники постоянно используют, даже не замечая этого, слово «реальный» в качестве синонима «чувственному», чтобы понять, что они действительно придерживаются этой самой точки зрения и что этот способ видения настолько внедрился в саму их природу, если так можно сказать, что стал для них как бы инстинктивным. Современная философия, которая в целом есть лишь «систематизированное» выражение общего умонастроения, прежде чем реагировать на него в какой-нибудь степени, следовала ему параллельно: началось это с картезианского восхваления "здравого смысла", о чем мы говорили выше, который в этом отношении очень характерен, так как "обычная жизнь" есть, конечно, область исключительно так называемого "здравого смысла", или «здравомыслия», столь же и тем же самым образом ограниченного, как и она; позже от рационализма, который по сути есть лишь один из специальных философских аспектов «гуманизма», то есть сведения всех вещей исключительно к человеческой точке зрения, мало-помалу приходят к материализму или к позитивизму: отрицают ли специально, как это делает первый, все, что существует по ту сторону чувственного мира, или же ограничиваются, как второй (который на этом основании любит называть себя «агностицизмом», делая себе, таким образом, почетное звание из того, что на самом деле есть признание неисцелимого невежества), отказом заниматься этим, объявляя его «недоступным» или «непознаваемым», результат фактически будет один и тот же в обоих случаях, и он будет именно таким, каким мы его описали.

Мы еще раз здесь отметим, что в большинстве случаев речь идет, естественно, лишь о том, что можно назвать материализмом или «практическим» позитивизмом независимо от всякой философской теории, которая есть и всегда будет чем-то совершенно чуждым для большинства; но это даже еще хуже, не только потому, что такое состояние духа получает тем самым несравнимо более широкое распространение, но также и потому, что оно тем более неисцелимо, чем более оно не осмысленно и чем менее ясно оно осознается, так как это свидетельствует о том, что оно поистине пронизывает и как бы пропитывает всю природу индивида. То, что мы уже сказали о фактическом материализме и том способе, каким к нему приспосабливаются люди, считающие себя, тем не менее, «религиозными», достаточно ясно это показывает; и в то же время, из этого примера ясно, что философия в собственном смысле слова не имеет всего того значения, которое некоторые хотели бы ей приписать, или же что она имеет его, если рассматривать ее скорее как «представляющую» некоторое умонастроение, чем как действующую в действительности и направляющую его; наконец, может ли какая-нибудь философская концепция иметь хотя бы малейший успех, если она не отвечает какой-нибудь из господствующих тенденций эпохи, в которой она была сформулирована? Мы не хотим этим сказать, что философы наравне с другими людьми не играют своей роли в современном отклонении, это, конечно, было бы преувеличением, но только то, что эта роль гораздо более ограничена, чем это представляется с первого взгляда, и что она сильно отличается от того, чем кажется извне; впрочем, в самом общем смысле, то, что представляется самым явным, есть всегда, согласно тем самым законам, которые управляют проявлением, скорее следствие, чем причина, скорее завершение, чем отправная точка; во всяком случае, никогда здесь не следует искать того, что поистине эффективно действует в более глубоком порядке, идет ли речь о действии, осуществляемом в нормальном и законном направлении или же как раз в противоположном, как в случае, о котором мы сейчас говорили.

Механицизм и материализм сами смогли приобрести всеобщее влияние лишь перейдя из философской области в научную; то, что относится к последней или облекается — справедливо или нет — этим «научным» характером, действительно оказывает по различным причинам несомненно гораздо большее, чем философские теории, воздействие на общее состояние умов, в котором всегда более или менее явно присутствует вера в истину «науки», гипотетический характер которой неизбежно от него ускользает, в то время как все то, что считается «философией», оставляет его более или менее индифферентным; немаловажно при этом существование в одном случае практических и полезных приложений и их отсутствие в другом. Это еще раз приводит нас к идее "обычной жизни", к которой примешивается достаточно большая доза «прагматизма»; то, что мы сейчас говорим, совершенно, разумеется, не зависимо от того факта, что некоторые из наших современников пожелали воздвигнуть «прагматизм» в философскую систему, что оказалось возможным лишь потому, что утилитарный образ мысли вообще присущ современному и в целой профанному менталитету, а также потому, что в настоящем состоянии интеллектуального вырождения дошли до полной потери из поля внимания самого понятия истины, так что понятия полезности или удобства окончательно и целиком его заменили. Как бы то ни было, но с тех пор, как было общепризнанно, что «реальность» состоит исключительно в том, что подпадает под восприятие органами чувств, стало совершенно естественным полагать, что ценность, приписываемая какой-либо вещи, в некотором роде измеряется ее способностью воздействия на чувственный порядок; очевидно, что «наука», рассматриваемая по-современному как, по существу, действующая заодно с промышленностью, если не смешиваемая с нею более или менее полностью, должна в этом отношении занимать первое место и что тем самым она оказывается насколько возможно более тесно смешанной с той самой "обычной жизнью", одним из главных факторов которой она таким образом становится; косвенно, гипотезы, на которых она стремится основываться, сколь произвольными или ошибочными они бы ни были, сами способствуют этой привилегированной позиции в глазах толпы. Само собою разумеется, что на самом деле практические приложения никак не зависят от истины этих гипотез, и даже можно спросить, что стало бы с такой наукой, столь ничтожной, как только познание, если бы от нее отделить те приложения, которым она дает место; но в настоящем ее состоянии фактом является то, что эта наука «преуспевает», а для инстинктивно утилитарного духа современной публики «преуспеяние» или «успех» стал как бы одним из "критериев истины", если еще можно говорить здесь об истине в каком бы то ни было смысле.

Впрочем, не важно, о какой точке зрения идет речь, о философской, научной или просто «практической»: очевидно, что все это представляет собою только лишь различные аспекты одной и той же тенденции и что эта тенденция, как и все другие, конституирующие на том же основании современный дух, конечно, не могла развиться спонтанно; мы уже имели раньше случай объяснять это, но на этом никогда слишком долго не останавливались, и у нас еще будет возможность впоследствии вернуться к тому, чтобы уточнить, какое место занимает материализм посреди того «плана», согласно которому осуществляется отклонение современного мира. Разумеется, сами материалисты в большей степени, чем кто бы то ни было, совершенно не способны отдать себе отчет и даже осознать возможность этого, ослепленные своими предвзятыми идеями, которые закрывают им любой выход из этой узкой области, в которой они привыкли двигаться; и без сомнения, они были бы очень удивлены, если бы узнали, что существовали и даже еще существуют люди, для которых то, что они называют "обычной жизнью", есть нечто самое экстраординарное из всего, что только можно себе вообразить, потому что она ничему из того, что реально происходит в их существовании, не соответствует. Однако это так, и более того, эти люди должны считаться подлинно «нормальными», тогда как материалисты ее всем их хваленым "здравым смыслом" и «прогрессом», по отношению к которым они с гордостью рассматривают себя как наиболее законченные продукты и как наиболее «продвинутые» представители, на самом же деле являются лишь существами, в которых некоторые способности до такой степени атрофировались, что почти полностью исчезли. Ведь только при этом условии чувственный мир может казаться "замкнутой системой", внутри которой они чувствуют себя в совершенной безопасности; нам осталось посмотреть, каким образом эта иллюзия может, в определенном смысле и определенной мере, быть «реализована» фактически самим материализмом; но мы увидим далее также, что, несмотря на это, она представляет собою крайне нестабильное состояние и каким образом в точке сегодняшнего состояния эта безопасность "обычной жизни", на которой покоилась до сих пор вся внешняя организация современного мира, сильно рискует быть поколебленной неожиданными взаимодействиями.