Вильям Ретинг принял, по-видимому близко к сердцу тяжелое горе Фишеров и выказал большое участие семье своего двоюродного брата. Действовал он не без расчета. Он знал отлично, что у Карла имеются небольшие сбережения и ему очень хотелось вложить их в одно маленькое, задуманное им предприятие, но он молчал пока, предполагая, что эти деньги временно конфискованы судом. Когда он узнал, что при обыске у Карла не нашли ничего, кроме пачки фальшивых кредитных билетов, он страшно рассердился. С той минуты он не называл Карла иначе, как лжецам и вором, покрывшим позором свое честное имя. Он стал даже очень недоверчиво относиться к ни в чем неповинной семье Карла.

Узнав, что у них не осталось ни единого гроша, м-сс Фишер с трудом встала с постели и, еле держась на ногах, принялась снова стирать на других, мыть полы и печь хлеб для продажи. Понемногу она опять начала откладывать деньги для Эмелины и Теклы.

Эмелина уже целый год работала в мастерской дамских нарядов на Пятой авеню. Хозяин очень ценил ее, как хорошую продавщицу. Жалованья она получала пятнадцать долларов в неделю. Матери она по-прежнему отдавала из своего заработка каждую неделю два доллара, находя, что платит вполне достаточно за свое неказистое помещение. Мать должна радоваться, что она все еще живет с нею, а не поселилась отдельно от семьи. Она могла бы отлично устроиться на стороне, нанять хорошую комнату и прилично обставить ее на сделанные сбережения. Прожить одной не трудно. Она сердилась, злилась на себя, но все же их чувства долга не покидала родительского дома.

Текла по-прежнему завивала перья в мастерской и зарабатывала в неделю 6-7 долларов, которые она целиком отдавала матери. Её жизнерадостная натура не могла подолгу останавливаться на темных сторонах жизни и, как-только она попадала и общество своих друзей, она моментально отдавалась царившему среди них оживлению и веселию и совершенно забывала об отце. Ей очень хотелось, чтобы мать и Эмелина были счастливы, но как это сделать, она решительно не знала. Сидя вдвоем с матерью, она как то инстинктивно понимала, что старуха думает о своем Карле, ей также становилось тяжело, и она с грустью и с нежностью вспоминала отца.

– Как бы мне хотелось повидать его, – говорила дочери дрожащим, неуверенным голосом Катрина.

– Далеко-ли будет до Синг-Синга? спросила она как-то Теклу.

– Не так чтобы уж очень далеко, – ответила Текла. – Подожди до осени, и как только установится хорошая, прохладная погода, мы с тобою отправимся повидаться с ним. Всего, вероятно, дня два пути.

– Хватит-ли у нас денег, Текла?

– Об этом не беспокойся. Добрые люди повезут нас до Синг-Синга на своих лошадях.

Несмотря на всю свою энергию, старушка заметно слабела с каждым днем. Она продолжала безропотно работать, но дело подвигалось туго. Она почти не спала и целыми днями ничего не ела.

Наступившее жаркое лето окончательно подорвало её последние силы. Ночи в июле и августе этого года были необычайно душны, в комнатах нечем было дышать и старушка наверное задохнулась у себя, если бы вы ней не заботилась Текла. Вечером Текла уводила мать в сквер и, выбрав укромный уголок, усаживала ее на траву, под деревом.

Поговорив немного с женщинами, сидевшими поблизости, Катрина засыпала. Поздно вечером возвращалась в сквер Текла, и устроив поудобней мать на ночь, растягивалась рядом с нею.

Полицейскую службу в сквере, на последние три года, несли Денис Маллон и Майк Огаган. Они сквозь пальцы смотрели на нарушение правил в душные, жаркие ночи и беспрепятственно допускали превращение на ночь сквера в громадную спальню, наполненную беднотой, изнуренной от духоты.

Полисмены дежурили по очереди, через день. Денис Маллон относился очень серьезно к своему делу и считал себя неограниченным владыкой в сквере. Он обходил ночью сквер, размахивая своей палочкой, этой эмблемой его власти, и заглядывая на ходу в лица спавших на скамейках. Иногда Денис нагибался, поднимал лежавшую на дорожке шляпу и нахлобучивал ее на голову её собственника. Если последний просыпался при этом, то Денис добродушно советовал ему не терять в другой раз шляпы. Если же он замечал, что спавший вот-вот готов свалиться со скамейки, он или будил его, или поднимал поближе к спинке скамейки. Он часто сворачивал с дорожки на лужайку, внимательно оглядывая отдельные группы мужчин и женщин. Если он наталкивался на мужчину, спавшего отдельно от других, он приказывал ему перелечь поближе к остальным товарищам. Женщин он никогда же беспокоил. Стоило ему увидеть, что какая-нибудь женщина с детьми примостилась под деревом, подальше от других, и он принимал все меры, чтобы ей никто не мешал. Но, тем не менее Денис относился свысока ко всей этой бедноте, он только терпел их присутствие при условии, чтобы они не убивали, не обворовывали друг друга и относились к нему с должным уважением.

Для обитателей домов северной стороны, вульгарный, шумный сквер становился прямо невыносимым в июле и в августе. Правда, большинство обеспеченных людей уезжала на это время из города, но остававшиеся осуждали распущенность полиции, допускавшей такое безобразие. За последние два года было подано несколько жалоб, но из этого ничего не вышло. Безнравственность бедняков, наполнявших сквер, была излюбленной темой разговоров м-сс Сторрс и всех обитателей её дома. Разве можно без отвращения смотреть на спящих на скамьях, на развалившихся на траве женщин и мужчин и на юные парочки, гулявшие напролет всю ночь по парку.

– Мы сами виноваты, – доказывал м-р Трюсдэль. – Если бы уважаемые люди сплотились и стали бы энергично протестовать против творящихся безобразий, то поверьте, они скоро достигли бы своего. Хорошие люди бездействуют, а дурные пользуются этим в своих интересах.

Но в этом году все, жившие в доме м-сс Сторрс, решили энергично приняться за дело. М-р Трюсдэль составил текст заявления, под которым подписались все пансионеры. Затем обошли с листом все соседние дома, собирая подписи. Когда набралось достаточное число подписей, м-р Трюсдэль, м-сс Сторрс и м-сс Мак Кларен повезли жалобу к меру. Они страшно обиделись, когда им сообщили, что его честь занят и не может лично принять их. Пришлось передать бумагу клерку и сделать ему должные наставления. Дело было передано в департамент полиции, начальство решило, что не мешает подтянуть бедняков недели на две и тем упрочит свою репутацию среди богатых мира сего. Последовал тотчас же соответствующий приказ по полиции.

Как-то вечером Денис Маллон стоял у фонтана, когда вдруг появился Майк Огаган и подошел к нему.

– Что скажешь на счет нового распоряжения, Дени?

– Да, чепуха все.

– Ошибаешься, брат. Они серьезно намерены привести в исполнение свой приказ. – Я только что был у начальства.

Денис дипломатично промолчал и с серьезным видом уставил в пространство свои невозмутимо спокойные, проницательные глаза.

– Сержант будет делать обход сегодня ночью. Лучше выгони их всех отсюда по добру, по здорову.

– Слушай, Майк, – сказал Денис, круто поворачиваясь лицом к товарищу, – ты не будешь же загонять этих несчастных чертей в их душные каморки?

– Но что же нам делать, Дени? На этот раз они серьезно принялись за дело.

– Кто же подбил их на такую меру?

– Да все те старые образины, что живут через дорогу.

– Ну, будь, что будет, а гнать я никого отсюда не стану. Пропадай совсем моя голова. Да и ты ведь только говоришь, Майк. Напраслину на себя взводишь.

– Нехорошее это дело, – согласился Майк.

– Я не стану пачкать своих рук. Подумай, Майк, если бы наши старухи матери жили здесь, а не на родине, они наверное приходили бы сюда также на ночь.

И Денис отправился делать обход сквера, по обыкновению размахивая на ходу своей палочкой и зорко охраняя спокойствие спящих.

В половине первого часа ночи он увидел сержанта, который стремительно направился к нему.

– Почему вы не очистили сквера от этого сброда? – резко спросил он.

– Я не могу этого сделать, сэр.

– Что вы хотите сказать этим?

– Взгляните сюда, – и Денис рукой указал своему начальнику на группу женщин, человек в двадцать, лежавших на траве. Возле них лежали спящие дети. Две, три женщины кормили грудью детей. Ночь стояла удушливая, не было ни малейшего ветерка даже здесь, а в крошечных, набитых людьми комнатах, в которых обыкновенно ютятся вся эта беднота, должно было быть теперь нестерпимо тяжело.

– Я ничем не могу тут помочь, – резко сказал сержант, – вы обязаны исполнить приказание.

– Я отказываюсь его исполнить, – категорически заявил Денис. – Я лучше откажусь от моего поста здесь.

– Ах так, отлично. Я вас переведу отсюда, – сказал он и ушел.

Через три дня в Вашингтон Сквере появилось два новых полицейских. Дениса и Майка устранили на один месяц от службы с сохранением жалованья и подвергли значительному денежному взысканию. По истечении месяца их перевели на одну из глухих окраин города. Полицейские власти отлично умеют дисциплинировать своих подчиненных, когда это в их интересах.

Вновь назначенные полисмены ретиво исполняли требования начальства.

Все эти три дня в доме м-сс Сторрс ложились очень поздно, так как спать из-за духоты было немыслимо. Вечером все отправлялись сидеть на балконы, причем двери, ведущие в комнаты оставались открытыми настежь.

– Ну, наша жалоба не возымела, кажется, должного воздействия, – сказал однажды вечером м-р Мак Кларен. Он сидел на балконе со своею семьей и с сестрами Уадал; рядом с ними на другом балконе сидели м-сс Сторрс, Эми, Лу и м-р Трюсдэль. Последний сидел, опершись на спинку стула; он обмахивался большим пальмовым веером и подзадоривающе посматривал на м-ссь Отеррс. А сквер так и кипел жизнью. Было около десяти часов вечера и народу было не меньше, чем весною на музыке.

– Да, – сказала м-сс Сторрс, – очень трудно сделать что-нибудь. Город мог бы, кажется позаботиться чтобы население исполняло его постановления, а не нарушало их систематически.

– Я читала в газетах, – заметила Сусанна Уадаль, – что хотят провести целый ряд реформ.

– Ничего из этого не выйдет, – сказал м-р Трюсдэль.

– Для меня остается совершенно непонятным, почему все эти попытки терпят всегда полнейшее фиаско.

– Виновато в этом наше равнодушие к делу. В приходах наших американских городов найдется достаточное количество прихожан, которым смело можно было бы доверить ведение политических и общественных дел. Но они сами не желают взять на себя этот труд и в этом и заключается вся беда. Надо расшевелить совесть хороших людей, если мы не хотим погрязнуть в пороках.

– Но чем же объясняется такое равнодушие? – спросила м-сс Унитроп.

– Это все эгоисты до мозга костей и вся их энергия направлена исключительно на приобретение денег и на наслаждения и удовольствия. Мне приходится ходить по всему городу, и как нищему, вымаливать деньги в пользу нашего общества и все таки мы не получаем и сотой доли того, что нам нужно. При другом отношении нью-йоркских богачей у нас оставались бы неизрасходованными громадные куши из сумм, жертвуемых на дела благотворительности. Я говорю всегда не стесняясь с подобными людьми. Моя задача пробудить в них хорошие чувства, они серьезно нуждаются в встряске, да не всякий возьмет на себя такой труд.

– Неужели вы верите, м-р Трюсдель, в добродетель этих эгоистичных и жадных людей? – спросила его Лу.

– Конечно, нет – ответил м-р Трюсдель. – Я хочу сказать, что…

– Посмотрите, кажется, что то случилось в сквере, – прервал его м-р Мак Кларен.

– Они выпроваживают всех вон из сквера, – воскликнула м-сс Сторрс. – Вот приятный сюрприз!

Глаза её блестели от радости. Когда сидишь у себя на балконе и видишь, как по твоему желанию выгоняют пятьсот человек, то невольно ощущаешь приятное сознание своей власти.

– Нет, вы только взгляните на эту смешную толпу, – сказала она, подходя к перилам. Да, ей казалось смешным, как громадный полисмен разгоняет толпу испуганных женщин, мирно спавших на траве. Женщины с испугу хватали младенцев за ноги и бегом, спасались от грозного полисмэна, таща за руку детей постарше.

Убедившись, что он разогнал всех женщин, полисмен прошел на северную дорожку и принялся расталкивать спавших на скамейках.

Вдруг он остановился и взглянул в кусты, заполнявшие пространство между дорожкою и решеткой. Вслед за тем он моментально перескочил через скамейку и бросился в кусты. Борьба длилась недолго и вскоре из-за кустов стремглав вылетел юноша, держась обеими руками за голову. Он с трудом перелез через решетку, и, спотыкаясь, бросился бежать по улице. Вслед за ним из кустов вылез полисмен, держа за плечо девушку. Она громко плакала и бранилась, стараясь вырваться им рук полисмена и ударить его кулаком.

При виде этой сцены, Лу побледнела, как смерть. Её глаза расширились от ужаса.

– Ах, ах! – воскликнула она и порывисто встала. – Что такое случилось с нею?

– Ступай в комнату, – опомнилась м-сс Сторрс, – да и другим девицам тут нечего делать, пойдемте в гостиную.

Она поспешно вошла в гостиную, а за нею потянулись и все остальные дамы.

Лу взбежала к себе наверх и бросилась к окну. Юноша упал на тротуар и все его попытки встать на ноги ни к чему не приводили. Одною рукою он все еще держался за голову. Полисмен видимо хотел пробраться к нему, и девушка изо всех сил удерживала его. Вокруг них начинала собираться толпа.

Девушка эта была Текла, а юноша – Том Эрни. Когда наконец Том пришел в себя, он поднялся и бросился бежать.

– Где же она? – спросил Том, дико озираясь по сторонам. Толпа отхлынула и наблюдала, стоя на почтительном расстоянии от действующих лиц уличного скандала.

– Не волнуйся, тебя теперь не схватят, – сказал его приятель Паш, беря его под руку.

– А куда девалась Текла? – спросил Том.

– Ее забрал полисмен.

– Боже мой, Паш, неужели я удрал?

– Да, Том, но он ведь проломил тебе голову.

– Где они теперь?

– Ик пошел с ними. Он даст полисмэну десять долларов и делу конец.

Юноши торопливо прошли сквер, направились на Университетскую площадь. Завернув за угол они встретили Ика.

– Где Текла?

– Деньги то он взял, да потом нацелился на меня ружьем.

Они отправились домой, понурив головы. У фонтана собралась толпа; разговор шел о новых правилах и об аресте.

– Пойдем, Мэпи. – сказала Анна, – вот идет сюда Том, мне не хотелось бы с ним встретиться.

– Он не виноват, – сказал Мэни. – Полисмен чуть было не заколотил его до смерти.

– Так ему и надо, – презрительно ответила Анна. – Просто срам смотреть как держит себя Текла. Я никогда бы не поверила, что она такая нехорошая. Она срамит всех нас. Отец придет в бешенство и заставит чего доброго меня сидеть дома.

– Ах, ты надоела мне, – сказал Мэпи, поворачивая ей спину.

Ей было очень жаль Теклу, но главную роль сыграл все-таки ей личный испуг. Как хорошо, что полисмен поймал Теклу, а не ее. Когда Паш и она хотели побыть наедине, они выбирали более уединенное местечко чем сквер.

Полисмен отвел Теклу в полицейское управление и с подкреплением из двух полисменов вернулся в сквер, чтоб разогнать остальную публику.

Долго просидела Лу у своего окна не отрывая глаз от места трагического происшествия. Вся драма разыгралась всего в нескольких шагах от той скамейки, на которой она еще так недавно сидела с м-ром Адамсом.