Я пропустил физподготовку, но никто даже не заметил, потому что к тому времени, когда прозвучал сигнал к отбою, вся станция знала, что Камерон Раштон вернулся. В казармах все только об этом и говорили.

— Он не такой, каким его помнят, — сказал Мур, в одном полотенце выходя из душа. — Поэтому коммандер Леонски и не объявляет о его возвращении.

— Как это «не такой»? — спросил Микаллеф. Микаллеф был новеньким: щуплый шестнадцатилетний парень с неровными зубами и нездоровой бледностью.

В обычное время Мур не обратил бы внимания на новичка вроде него, но сейчас ему не терпелось рассказать обо всем. А может, не терпелось напугать Микаллефа до смерти.

— Безликие что-то с ним сделали, — наклонившись поближе и понизив голос, произнес Мур. — Они написали что-то прямо на его коже, салага! Он весь в каких-то каракулях!

Мур работал в стыковочном отсеке, так что, наверное, мог все это видеть.

Микаллеф побледнел еще сильнее, и, скорее всего, не он один вдруг ощутил, как далеко, очень далеко, все мы сейчас от дома. Кружимся посреди черноты как блесна на леске.

— Оставь его в покое, Мур, — вклинился Чезари, и он не просто защищал новенького. Все сейчас думали об одном и том же — Безликие вернулись.

Когда я получил приказ явиться в медотсек, парни в казарме покосились на меня со страхом и завистью, и мое сердце бешено заколотилось.

Я направился в отсек по одному из рукавов станции, ведущему из казарм к ядру. На внутреннем поясе располагались жилые модули, казармы, комнаты отдыха, столовая и спортзалы. Все важные органы Защитника-3 были сосредоточены в ядре. Здесь находились Купол, оперативный отдел, медицинский отсек, администрация и под всем этим техотдел и ядерный реактор. В ядре на каждом шагу попадались офицеры. К тому времени когда я добрался до отсека, рука у меня просто отваливалась, столько раз я отдавал честь.

Я никак не мог понять, зачем Док позвал меня.

Доку я всегда нравился. На самом деле его звали майор Лэйтон, но я называл его Док. Он позволял это всего нескольким своим ученикам, и я был, наверное, самым младшим. После вводного занятия он сказал мне, что сделает из меня хорошего медика, и все эти три года выполнял свою угрозу. Он говорил, что я достаточно умен, чтобы стать врачом, как он сам, но не настаивал. Он знал, что я не хочу оставаться в армии дольше, чем нужно, а если бы я сдал экзамен и стал офицером, мне пришлось бы служить еще по меньшей мере лет пять. Спасибо, уж лучше пусть мне почти не платят, но я уберусь отсюда при первой же возможности.

Когда он вызвал меня в медотсек, я решил, что мне опять придется латать какого-нибудь идиота, который свалился с гимнастической стенки и подвернул лодыжку. Такое случалось по меньшей мере раз в месяц. Это никак не могло быть связано с Камероном Раштоном, потому что у Дока под командованием было минимум пять других врачей, плюс толпа курсантов офицерской школы, которых он натаскивал. Я слишком мелкая сошка для чего-то столь важного.

Двери в отсек разъехались. На мгновение мне показалось, что тут никого нет; а потом из одной из карантинных палат появился Док. Он был крупным мужчиной. Пуговицы мундира на животе грозили вырваться из петель. Док был жутким ворчуном и постоянно хмурился. На первый взгляд казалось, что он едва ли способен ухаживать за больным, впрочем, как большинство военных врачей, но под этим угрюмым фасадом скрывался хороший человек. Док поздно попал в армию, после смерти жены, и его не волновали звания. Именно поэтому он мне так нравился.

Кстати, он, как и я, курил, хотя постоянно грозился надрать мне зад за то же самое.

— Гаррет, — кивнул он, и я, не оглядываясь, понял, что здесь есть и другие офицеры. Иначе Док назвал бы меня Брэйди.

— Майор, — отозвался я и постарался красиво отдать честь. Не вышло.

В уголках его глаз проступили морщинки, хотя голос оставался ворчливым.

— Гаррет, за мной.

Он развернулся и направился обратно к первой карантинной палате.

Я их ненавидел и вовсе не из-за карантинных правил. Просто за три года на Третьем при мне их использовали вовсе не для того, чтобы защититься от инфекций: сюда Док клал пациентов, которых нельзя было оставить в общей палате — тех, которым нужно было тихое место, чтобы умереть. В основном это были люди с ожогами — как после пожара в реакторе. В тот день умерли два инженера и один рекрут — вернее они начали умирать в тот день. Рекрута звали Смит. Мы с ним вместе ходили на некоторые занятия. Даже хотя вся его кожа обгорела, он умирал целых три дня. Я часто сидел с ним, потому что его друзья были слишком напуганы. Именно после смерти Смита Док сказал моему куратору приписать меня к медицинскому отделу.

Я вошел вслед за Доком, и двери с шипением сомкнулись за моей спиной. Еще одна шлюзовая камера. Мы постояли, пока работала система дезинфекции, а потом шагнули в комнату.

Внутри оказалось целых шесть офицеров, включая коммандера Леонски, начальника станции. Готов поспорить, никто здесь не вспомнил бы мое имя, не будь оно пришито к форме. На станции было больше шестисот парней, в конце концов. И какого хрена я делаю в такой компании?

А потом я увидел его. Брански сказал, что Камерон Раштон в стазисе, и мне представлялся какой-нибудь пластиковый контейнер, гладкий и прозрачный, как в старых научно-фантастических фильмах. Но ничего подобного.

Капсула оказалась черной, такой же маслянисто-черной, как боевая броня Безликих, и вовсе не гладкой. Она была неровной и будто пористой, чем-то напоминая панцирь какого-нибудь жука. Дома, в Копе, мы часто ловили таких здоровенных шипящих жуков-носорогов с острыми жвалами и суставчатыми лапками. Стазисная капсула могла бы сойти за одного из таких, только футов десять длиной и лежащего на спине, обхватив лапками матовый пузырь, полный жидкости и окутанный венами. Кошмар.

При одном взгляде на него я почувствовал, как от лица отхлынула кровь.

Внутри белесой мутной жижи плавало тело, и мне не нужно было спрашивать: Камерон Раштон. Казалось, его проглотило гигантское насекомое, или… оно его высиживало?..

Я не мог оторвать от него глаз. Какая жуткая картина. Зачем Док попросил меня прийти? Ради этого? Что бы это ни было. Я поборол желание спрятать дрожащие руки в карманы и попытался вспомнить, как дышать. Если бы не толпа офицеров вокруг, я бы бежал со всех ног. Без вопросов.

— Это Гаррет? — спросил один из офицеров. У него на рукаве виднелась нашивка капитан-лейтенанта, но руки он сложил на груди, и я не мог прочитать его фамилию. По собственному опыту я знал, что, когда офицер просит кого-то подтвердить твое имя — это нехороший знак. Обычно это первый шаг к гауптвахте. За эти три года я попадал туда дважды, оба раза за драки. Шесть сотен парней и ни одной девушки, запертые в консервной банке посреди космоса: все когда-нибудь попадали на гауптвахту.

— Он самый, — протянул Док и хлопнул меня по плечу.

— Ты медик? — спросил капитан-лейтенант, сведя брови.

Не знаю, как я обрел дар речи или как сумел отвести взгляд от капсулы.

— Еще нет, сэр, — ответил я капитан-лейтенанту, расправив плечи. — До окончания курса осталось три месяца.

Он отмахнулся от моих слов, будто это не имело значения, и я снова задумался, какого хрена тут делаю. Зачем им вообще понадобился медик моего уровня? Я могу зафиксировать вывихнутую лодыжку, обработать ожоги и порезы, могу — в теории — заткнуть дырку при открытом пневмотораксе, чтобы пострадавшего успели дотащить до нормального врача, но какого черта я делаю в карантинной палате и пялюсь на какого-то несчастного в созданной Безликими стазисной капсуле? Я ничего в этом не смыслю. Черт, да Док тоже, наверное, ничего в этом не смыслит.

Но никто, конечно, мне ничего не сказал.

— Взгляни, Гаррет. — Док подтолкнул меня поближе.

Черт, нет.

В желудке заворочалась тошнота.

По коже побежали мурашки. Я не хотел находиться в одной комнате с этой капсулой, не говоря уже о том, чтобы ее трогать. Я не хотел подходить ближе. Я хотел убраться отсюда. Хотел обратно в казармы. Хотел оказаться за миллион миль, чтобы спину грело солнце, а под ногами чувствовалась рыхлая земля. Не здесь. Не в черноте и холоде, рядом с собственным ночным кошмаром.

Капсула жужжала, как живое насекомое, и я не мог избавиться от мысли, что, подойди я ближе, оно на меня набросится. Одна из мандибул в мгновение ока выпустит пузырь и воткнется мне в живот. Как в ужастиках. Может, именно за этим я и понадобился офицерам? Вместо подопытного кролика.

Я оглянулся на Дока.

Пожалуйста. Пожалуйста, не заставляйте меня.

Он жестом показал мне подойти ближе.

Скрипнув подошвами ботинок, я шагнул к капсуле. Она была чернильно-черной. Я видел в ней свое отражение: бледное лицо с большими испуганными глазами и ужасной стрижкой.

Держись, Гаррет.

Я протянул руку и коснулся капсулы. Она оказалась теплой и гладкой под моими дрожащими пальцами. Даже на ощупь как панцирь. Я не видел источника энергии, но чувствовал, как она гудит, волнами прокатываясь под тонким бесшовным корпусом. Я провел по нему ладонями, просто чтобы убедиться, что жук не шевелится. Только тогда я привстал на цыпочки и посмотрел на Камерона Раштона.

Мертвенно-бледное лицо было у самой поверхности мутного вещества.

Самое известное лицо войны моего поколения, лицо, которое я видел сотни раз на плакатах и по телевизору. Погруженное в эту молочную жижу, оно было бледным, бледнее моего, а еще худым и угловатым, словно кожу слишком сильно натянули на кости черепа. Его глаза были закрыты; темные ресницы лежали на щеках. На левом между ресниц застрял крохотный пузырек воздуха. Я машинально потянулся стереть его, но остановился, прежде чем дотронулся до пузыря. Черт. Сердце зачастило. Какого хрена я думал?

Камерон Раштон был голым. И походил на труп. Они уверены, что он жив? Как тут можно быть уверенным?

Я развернулся, и все офицеры уставились на меня.

— Что думаешь, Гаррет? — спросил Док.

— Он мертв, майор? — отозвался я дрожащим голосом. Мне казалось, что тело слегка шевелилось, подрагивало, но, возможно, это просто из-за вибрации энергии. Что я знаю о технологиях Безликих?

Док подошел и встал рядом со мной.

— Дотронься до него.

Сам дотронься.

Док подмигнул мне. Этот жест показался мне настолько неуместным, почти абсурдным — ведь мы стояли рядом с инопланетной гудящей штуковиной, которая могла на поверку оказаться чем угодно, которая могла означать приближающийся армагедец, — что я чуть не расхохотался. Я успел остановиться, прежде чем смех вырвался наружу, и сдавленно кашлянул, а потом вспомнил, что вообще-то должен быть в ужасе.

— Давай, — прошептал Док. — Все в порядке, Брэйди.

Откуда ему знать? Я скорчил ему гримасу — другие офицеры не могли ее видеть — и протянул руку к пузырю. Он был теплым. И прогнулся под моими пальцами, словно резиновый мяч — я отшатнулся, как ужаленный.

— Что это? — спросил я тихим голосом. — Это как… эмм… амниотическая жидкость?

Док пожал плечами.

— Понятия не имею, Брэйди. Никогда не видел ничего подобного.

Я притворился, что рассматриваю панцирь, а сам крепко зажмурился.

— Зачем я здесь, Док?

— Дотронься до него еще раз, — сказал тот. — Приложи к нему руку.

За эти три года я успел понять, что прямого ответа тут ни от кого не дождешься.

Я прижал ладонь к пузырю. Он слегка пульсировал, словно это действительно была амниотическая жидкость, и в ней слышалось эхо сердцебиения. И тут Камерон Раштон пошевелился.

Его рука взлетела ладонью вверх и прижалась к моей. Прямо напротив, словно он знал, что она там, хотя так и не открыл глаз. Странная эластичная оболочка пузыря скользила между нашими пальцами.

— Боже! — Я снова отскочил, сердце застряло где-то в пересохшем горле. Живот свело. Меня затошнило. Вот он: мой эпизод в этом ужастике.

Док схватил меня за плечо.

— Смотри.

И боже правый, Мур не врал. Он светился. Камерон Раштон светился. На его груди проступили надписи, строчка незнакомых символов протянулась от ребер к бедру, словно их вырезали лезвием. Они мерцали серебристым светом на его бледной коже. Как звезды.

— Что это? — спросил я, когда знаки пропали.

Док пожал плечами.

— Понятия не имею.

— Черт, Док, — прошептал я, — почему я здесь?

Тот мрачно улыбнулся.

— Потому что пора разбудить спящую красавицу.

Прямого ответа не дождешься.