Глава двенадцатая

Дожидаясь новой партии пассажиров, персонал «Восточного экспресса» всегда испытывал трепет сродни волнению, какое охватывает перед выходом на сцену. По составу словно бы пробегали электрические разряды, ощущаемые всеми. Всякий раз появлялось чувство предвкушения, которое было похоже на ожидание подъема занавеса. Все ли пройдет гладко? Как отреагируют пассажиры? Оправдает ли путешествие их ожидания? Гордость за свою работу, чувство товарищества в душах людей соседствовали с духом соперничества, поскольку каждый проводник хотел, чтобы в его вагоне о пассажирах заботились лучше, чем в соседнем.

Проводник спального вагона номер 3473 в последний раз проверил все купе. Вагон был построен в Бирмингеме в 1929 году и начал свою службу в «Голубом поезде», роскошном составе, соединявшем Париж с Ривьерой. Любая мало-мальски важная особа отправлялась этим поездом в казино Монте-Карло и отдыхать на Лазурный берег. Очарование тех дней сохранилось до сих пор. Иногда проводнику казалось, что он слышит смех и музыку, чувствует запах «Шанель» и «Голуаз», пока пассажиры весело катят на юг, к солнцу.

Теперь вагон отреставрировали, вернув ему былое великолепие, и включили в состав «Восточного экспресса». От крошечного купе проводника в одном конце вагона до ванной комнаты в другом, соединенных фризом-маркетри в виде затейливой цветочной гирлянды, которая вилась вдоль купе и по коридору, все это было его царство.

Проводник знал, что вверенные ему купе идеально чисты, но хотел убедиться в этом. В тот день, когда он перестанет беспокоиться, он уйдет с этой работы, потому что его занятия предполагали ответственность за безукоризненное содержание вверенного ему участка. Он никогда не уставал от повседневных обязанностей. Каждое купе было отдельной сценой, ожидающей, когда на ней разыграется новая драма. И в течение ближайших двадцати четырех часов он окажется вовлеченным в истории своих пассажиров. Людям всегда трудно отказаться от соблазна втянуть его в свою жизнь. За многие годы поездок он постоянно раздавал советы и лекарство от похмелья, утешал пассажиров. Не было двух одинаковых историй.

Удовлетворенный надлежащим состоянием вагона проводник надел сюртук чистого синего цвета с золотыми пуговицами, аккуратно водрузил на свои кудри фуражку, затем полюбовался на себя в зеркале. Это был его мир, его жизнь, и он ни на что ее не променял бы.

Он вышел на перрон и встал в один ряд с другими проводниками, выстроившимися для встречи новоприбывших перед длинной вереницей синих с золотом вагонов, зарегистрированных в Международной компании спальных вагонов. Очень удачно светило солнце. Когда к его вагону направились первые пассажиры, проводник с улыбкой шагнул им навстречу.

— Здравствуйте, я Роберт. Я буду заботиться о вас на протяжении всего вашего путешествия. Добро пожаловать в «Восточный экспресс»…

Стефани и Саймон вошли следом за Робертом в поезд, украдкой обмениваясь радостными улыбками. Перед ними протянулся коридор, ряд окон с одной стороны и ряд одинаковых дверей из светлого дерева с нежной инкрустацией — с другой. Роберт отпер дверь их купе, и они шагнули внутрь.

Купе было совсем маленьким — «Не больше ванной комнаты, примыкающей к спальне нашего дома», — предположила Стефани, — но обустроено в совершенстве. Дальнюю стену занимало венецианское окно, чтобы любоваться в пути пейзажами. Справа от него располагалось широкое сиденье, обитое роскошной гобеленовой тканью, с подушками. Напротив размещался столик, на котором ждали хрустальные бокалы и бутылка шампанского в ведерке со льдом. Под ногами — мягкий ковер, стены — из того же до зеркального блеска отполированного дерева, что и в коридоре, а их багаж уже положили на верхнюю багажную полку, выполненную в стиле ар-деко.

— Итак… Это все ваше на время путешествия. Ваш дом вдали от дома, — с гордостью улыбнулся Роберт. Он показал гостям звонок. — Если вам что-то понадобится, просто вызовите меня. Я принесу вам все, что пожелаете. Ужинаете вы в первую смену, это семь часов, а до этого можете выпить в баре. Либо я принесу вам коктейли в купе.

Подойдя к пузатенькому шкафчику, Роберт подчеркнутым движением открыл дверцы, за которыми оказалась маленькая белая изящная раковина в окружении хромированных аксессуаров: мыльниц, кружек для полоскания рта, держателя для полотенец, на котором висели ослепительно белые полотенца с гербом «Восточного экспресса», и сияющее зеркало.

— Вот зубная паста, мыло — все, что вам нужно. И вот это, — блеснул он глазами, показывая Саймону и Стефани две пары шлепанцев с монограммой. — Затем, пока вы будете ужинать, я превращу ваше купе в спальню. — Он похлопал по сиденью. — Это два спальных места… Вот лестница для того, кто решит занять верхнее. Может, они и выглядят маленькими, но очень удобны, хотя некоторым приходится привыкать к покачиванию поезда.

— Это будет чудесно, — проговорила Стефани. — Здесь так уютно.

Саймон кивнул:

— Невероятное мастерство. — Он провел пальцами по маркетри на дверцах встроенной ванной комнаты. — Сделано в те дни, когда люди действительно с душой относились к своей работе.

Роберт развернул карту, лежавшую на столе, пальцем прочертил маршрут, которым пройдет поезд.

— Мы едем до Парижа, куда прибудем самое позднее сегодня вечером. Далее, вечером мы покинем Францию и попадем в Швейцарию и первым делом утром увидим Цюрихское озеро. Завтра перед завтраком мы сделаем остановку в Инсбруке, потом последуем дальше, через Италию, пока не прибудем, наконец, в Венецию.

Он положил карту на столик у окна, затем взял бутылку шампанского, чтобы открыть.

Саймон забрал у него бутылку.

— Не беспокойтесь. Это сделаю я.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Роберт понял, что его выпроваживают. С поклоном и улыбкой он покинул купе. Он хорошо чувствовал, когда пассажиры желали остаться одни.

Саймон снял фольгу и откупорил бутылку.

— Это даже еще более поразительно, чем я предполагал.

— Это фантастика. Ты только посмотри. Купе такое маленькое, но в нем все предусмотрено.

Глаза Стефани сияли, когда она приняла от Саймона бокал с шампанским.

— Что ж, на ближайшие двадцать четыре часа мы пленники, — сказал Саймон. — И очень хорошо. Если бы я не увез тебя, ты так бы и суетилась в своем кафе. А я так и сидел бы на работе, читая дела.

Стефани удовлетворенно вздохнула.

— Для разнообразия целые сутки будут обслуживать меня. Какое блаженство.

Раздался свисток, и поезд тронулся. Стефани встала рядом с Саймоном у окна, пока они покидали вокзал.

— Не могу поверить своему счастью, — пробормотала она.

— Я тоже. — Он обнял ее за талию.

— Не представляю, как я смогу с тобой расплатиться?

Саймон нахмурился.

— Расплатиться?

— За все это. Я хочу сказать, что я могу сделать в ответ? Всю жизнь печь тебе блины?

— Мне все равно, даже если ты никогда больше не принесешь домой торт, пирог или печенье, — заявил Саймон. — Это не сделка. Я поступил так, потому что хотел. Я люблю тебя ради тебя. Мне ничего не нужно взамен.

Стефани охватила взглядом его улыбающиеся глаза, морщинки вокруг рта, образовавшиеся от смеха, доброе выражение лица. Подняла руку и пригладила его волосы. Саймон вопросительно на нее посмотрел.

— Полагаю, — проговорила Стефани, — кое-что я могу сделать…

Просунув палец за воротник его сорочки, она с многообещающей улыбкой принялась расстегивать пуговицы. Не говоря ни слова, Саймон шагнул назад и запер дверь, ни на секунду не оторвавшись взглядом от глаз Стефани, пока не вернулся к ней.

По соседству Джейми закинул свой чемодан на багажную полку и уже устроился на сиденье, положив ноги на табурет. Он решил, что купе суперклевое. Такая комната ему понравилась бы: все скрыто. Он положил голову на подголовник и закрыл глаза, пытаясь расслабиться. Но не смог.

Щекотливая тема никуда не делась. Она осталась там, в мозгу, и Джейми знал, что там и останется, пока он не решит этот вопрос. Но когда удастся улучить удобный момент, чтобы обратиться к отцу?

Юноша открыл глаза, когда внутренняя дверь, связывающая его купе со следующим, открылась, и на него уставилась Бетт. Джейми хотел было попросить ее убраться и оставить его в покое, но на самом деле он очень нуждался в компаньоне, чтобы отвлечься от своих забот.

— Эй, — окликнул он сестру. — У тебя все в порядке?

Бетт вяло подняла плечо. Честно говоря, она нигде не почувствовала бы себя счастливой. Можно засунуть ее в пентхаус в лучшем отеле мира, и все равно найдет, на что пожаловаться. Девушка стояла на пороге, мрачно глядя на брата.

— Ты разве не пьешь шампанское? — Он поднял бокал. Может, ему просто потихоньку напиться?

Она покачала головой:

— Мне оно не нравится.

Бетт? Которая не моргнув глазом могла выдуть подряд семь коктейлей с водкой?

Джейми пожал плечами:

— Тогда я выпью и твое. — Он посмотрел на часы на руке. — Покурить мы не сможем до Парижа. Если только не высунемся в окно, а?

— Мы не можем этого сделать. Вероятно, остановят поезд.

Сбросив туфли, Джейми положил ноги на сиденье и вытянулся во весь рост. Закинул руки за голову и стал смотреть в окно. Бетт подошла и села, примостившись с согнутыми коленями над ногами брата. Так они сидели в дружеском молчании, как делали множество раз — перед телевизором или в комнатах друг у друга. Конечно, они, случалось, ссорились, но внутренне по-прежнему были близки. Переживая неприятности, связанные с разводом их родителей, они привязались друг к другу.

Джейми не понимал, когда у мамы и папы все пошло наперекосяк. Разумеется, оба родителя были помешаны на контроле. У отца имелись четкие понятия о том, как все должно быть, и он прилагал все усилия, чтобы этого добиться тихо. А мама… Если делалось не по ее, она метала громы и молнии. Оба родителя были сильными личностями, которые постоянно бодались, даже по большинству самых незначительных вопросов.

Может, через какое-то время стало тяжело все это переносить? Может, ты достигаешь некого момента в своей жизни, когда человек, с которым ты сочетался браком, перестает быть для тебя необходимым и ты ищешь его противоположность? Парень, к которому ушла мама, Кит, был настолько расслабленным, что, кажется, только и делал, что лежал. Может, после отца, который в любую минуту готов был вспыхнуть, всегда вел какое-то дело, это было для нее облегчением.

И Стефани была полной противоположностью матери. Тихая, спокойная, организованная, разумная, нетребовательная… «Но по-своему веселая, — подумал Джейми. — Уж точно нескучная». Сначала она показалась ему немного робкой, но как только они познакомились поближе, выяснилось, что у нее есть свои убеждения. Совершенно не совпадающие с мамиными. Стефани несколько раз точно заставила его сестру задуматься над тем, что она, Бетт, собой представляет, к чему стремится в жизни. Если сравнивать их двоих, то мама умела только тратить отцовские деньги, тогда как Стефани с нуля создала свое кафе. И этим вызывала к себе уважение.

Бетт грызла ноготь на большом пальце, словно, кроме него, ей не удастся получить в ближайшие несколько дней никакой другой еды. Джейми похлопал ее по плечу. Бетт и мама были близки, хотя и постоянно ссорились.

— Все будет хорошо, — сказал он ей. — Стефани нормальная. Совсем не злая мачеха.

— Знаю. Она славная. В основном, — отозвалась Бетт. — Но это как-то странно. Вот Стефани переехала к нам, и мы все вместе отправились отдыхать, я об этом. Мама никогда не вернется.

— Она в любом случае не вернется. — Джейми был в этом уверен. — И посмотри на вещи оптимистически: Стефани хотя бы умеет готовить.

Оба они рассмеялись. Бесхозяйственность их матери на кухне была легендарной. Еда и ее перемещение из кухни на стол Таню просто не интересовали. А вот Стефани даже бобы на тосте могла превратить в гастрономическое приключение. Она подавала их на дрожжевом хлебе, натертом чесноком, с поджаренными в духовке помидорами на гарнир и с кусочками расплавленного сыра «таледжо» сверху.

Но надо отметить, их мама сознавала свою никчемность.

— Я подаю тебе ужасный пример, дорогая, — не раз говорила она Бетт, хотя и без малейшего сожаления. — Все эти другие мамы в школе, занимающиеся продажей ювелирных украшений через Интернет и торговыми складами с органической одеждой для младенцев… Ты, наверное, так во мне разочарована.

Проблема состояла в том, что мама была ленива и ничем не интересовалась. Правда, с ней было весело, гораздо веселее, чем с матерями большинства их знакомых, а папина деловитость с лихвой компенсировала недостаток ее у мамы.

Это соображение вернуло Джейми к «обручу», через который ему по-прежнему предстояло прыгнуть. Он достаточно долго откладывал разговор — в конце концов, он знает об этом уже больше трех дней. Сегодня вечером придется вплотную заняться решением проблемы.

 

Глава тринадцатая

Всякий раз, садясь в вагон «Восточного экспресса», Райли чувствовал себя так, будто пришел домой. Вагон словно заключал его в объятия. Сознание того, что на протяжении всего путешествия он может и палец о палец не ударить, было роскошью, которую Райли по-прежнему ценил, хотя уже сбился со счета, сколько раз совершал это путешествие. Он знал всю подноготную этого поезда, и все равно каждый раз поездка снова доставляла ему удовольствие.

Даже в его возрасте жизнь оставалась бурной, и хотя помощник Райли старался контролировать его расписание и обязательства, сам Райли работал до изнеможения. Приятно, что ты востребован, когда для остальных фотографов, кроме самых лучших, настали трудные времена. Райли привносил в свои работы некие особенности, какую-то тайну, волшебство, которые по-прежнему нравились редакторам, а более молодое поколение, несмотря на бесспорную талантливость, не могло себя прокормить. Было ли причиной техническое совершенство или просто проявление чистого гения, никто сказать не мог, но фотографии Райли выделялись на фоне остальных.

Устраиваясь, Райли знал, что не сможет полностью расслабиться, пока Сильви не сядет в поезд. Их купе казалось угрюмым без нее, и Райли с нетерпением ждал, когда она появится. Со времени несчастного случая его одолевали дурные предчувствия. Он знал, что это все чепуха, не понимал, чего именно боится, но чувствовал, что не успокоится, пока не обнимет Сильви.

Она бы тут же прилетела к нему, если бы узнала о том происшествии, конечно, прилетела бы, но Райли не сообщил ей. Она тогда снималась в фильме в Париже, в романтической комедии, насыщенной французским шармом и остроумием, обреченной покорить жюри Каннского кинофестиваля. Райли знал, что теперь процесс киносъемок был тяжел для Сильви, хотя она скорее умерла бы, чем созналась в этом, но он видел круги у нее под глазами после долгого съемочного дня. Прошли те дни, когда она почти без подготовки проходила любую сцену. Зачем ей лишнее беспокойство? Поэтому Райли и утаил от нее несчастный случай. По счастью, он остался незамеченным средствами массовой информации, так что прибегать к уверткам было нетрудно.

Когда Райли уселся на диване, Роберт принес поднос с дневным чаем. Райли пока не хотел шампанского. Те дни, когда он мог непрерывно пить с рассвета до заката, тоже канули в прошлое. Поднявшись, Райли поздоровался с Робертом за руку: этот парень уже несколько раз обслуживал их с Сильви. Одной из замечательных особенностей «Восточного экспресса» была редкая смена персонала. Он казался почти родным.

— Роберт, мне нужна твоя помощь, — сказал Райли. — Поправка: мне нужен твой совет.

— Все, что в моих силах. Вы это знаете, — ответил Роберт, ставя на стол чайные принадлежности.

— Нам с тобой придется прибегнуть к уловке, — сказал ему Райли и достал из кармана маленькую коробочку.

— О! — произнес Роберт, глаза его расширились, когда Райли коробочку открыл. — Вот это да. Он настоящий? То есть я видел здесь разные камушки, но…

Райли заволновался.

— Думаешь, он слишком большой? По-твоему, он вульгарный?

— Если кто и может его носить, так это Сильви. И я никогда не слышал, чтобы женщины жаловались, что брильянт слишком велик. — Он посмотрел на Райли. — Это подарок ей ко дню рождения?

Роберт знал, что они всегда совершают путешествие в день рождения Сильви. Именно Роберт договаривался о праздничном десерте с шеф-поваром, чтобы тот приготовил нечто особенное.

— Что ж, я оставлю его ей, даже если она мне откажет.

Роберт улыбнулся:

— Вы собираетесь сделать ей предложение?

Впервые при Райли озвучили его желание. И от этого оно вдруг показалось реальным.

— Да, — сказал он. — Собираюсь.

 

Глава четырнадцатая

Арчи и Эмми решили перед ужином выпить коктейли в вагоне-баре. Это казалось единственным способом эффектно провести остаток вечера.

— Я буду собираться целую вечность, — предупредила Эмми спутника, когда они совещались в коридоре у своих смежных купе. — Это одна из моих ужасных привычек.

— Мне-то понадобится минут пять, даже меньше, — заметил Арчи. — Но ничего. Не спешите.

Он быстро переоделся и оглядел себя в зеркале, пока поправлял галстук-бабочку и воротник сорочки. Удовлетворенно кивнул. Выглядел Арчи совсем неплохо: черный смокинг, свежая белая рубашка, из рукавов выглядывают золотые запонки. Так или иначе, но переодевание подняло ему настроение и вселило надежду, рассеявшую прежнее уныние. В ожидании он решил прогуляться по поезду. Снаружи стемнело, и на окнах опустили шторы, что еще больше увеличило ощущение отгороженности от остального мира.

По ходу своей прогулки Арчи не сразу приспособился к покачиванию поезда. Двери очень многих купе были открыты, и Арчи очаровали сцены, на мгновение являвшиеся его взгляду, он видел разложенные вещи обитателей купе, видел, как они проводят время: читают, дремлют, разговаривают, выпивают. Интерьеры всех купе были разными, но все одинаково привлекательные.

Царила чудесная атмосфера подготовки к предстоящему вечеру. Арчи увидел, как мужчина помогает жене застегнуть ожерелье, ее кожа отливала золотом при вечернем освещении. Женщина с улыбкой повернулась к мужу, глаза ее потеплели, и пара обнялась. Из другого купе донеслась музыка — насыщенный страстью джаз. Мимо Арчи стремительно прошла молоденькая девушка, и он уловил аромат ее духов. «Фиалки, — подумал он, — а может, розы».

В конце концов Арчи оказался в бутике, ломившемся от сувениров: начиная от рамок для фотографий и парных хрустальных бокалов с эмблемой «Восточного экспресса» до брильянтовой броши. Он подумал, что надо бы что-то подарить Эмми, загладить свое не слишком учтивое поведение. Ее, вероятно, пугает перспектива совместного ужина. И еще он подумал, что такой жест был бы вполне в духе Джея. Арчи попытался настроиться на образ мыслей друга, представить, что купил бы он; сам он считал, что страдает недостатком воображения, когда дело касается подарков. А вот Джей любил и умел их выбирать.

— Могу я вам помочь? — спросил продавец.

Он был итальянцем, в безупречном костюме, с точеными скулами. Выглядел он так, словно сошел со страниц журнала.

— Я ищу сувенир для моей… — Для кого? Кто ему Эмми? — Спутницы, — наконец выговорил Арчи. «Спутница» — самое подходящее слово.

— У вас особое путешествие?

Лучше и не пытаться объяснить.

— Просто знакомство с достопримечательностями, — пояснил он продавцу.

Тот понимающе кивнул. Ответ, видимо, его удовлетворил.

— Что ж, у нас огромный выбор подарков на любую цену. Обращайтесь, если захотите на что-то взглянуть.

Арчи пересмотрел шарфы, ручки и комплекты из солонки и перечницы. Соблазнился лиможской фарфоровой шкатулкой, потом был очарован серебряным свистком на шнурке. Вообще-то такой он купил бы себе.

А потом он увидел идеальный подарок. «Убийство в “Восточном экспрессе”» Агаты Кристи. Это было специальное издание в переплете, украшенном золотым тиснением. Арчи вспомнил, что Эмми любит детективы, так она написала в анкете. Сам Арчи заядлым читателем не был, но даже он оценил привлекательность такой книги. Идеальный сувенир. Он купил книгу, и ее положили в фирменный пакет «Восточного экспресса», и Арчи остался очень доволен собой.

Когда полчаса спустя Эмми наконец вышла из купе, Арчи разинул рот. На девушке было серебристое, расшитое стеклярусом платье с бахромой по подолу, замшевые туфли на каблуке в стиле Людовика XIV и длинные черные бархатные перчатки, довершала наряд шляпа в стиле двадцатых годов, переливавшаяся блестками. Из-под полей шляпы смотрела Эмми, преобразившаяся с помощью серебряных теней для глаз, темно-красной губной помады и самых длинных ресниц, какие доводилось видеть Арчи.

— Черт побери, — с восхищением проговорил он. — Это одно из ваших изделий?

Она коснулась шляпы.

— Это часть моей коллекции «Гэтсби». Я не перегнула палку? — спросила она со смехом. — Мне хотелось соответствовать эпохе.

— Вы потрясающе выглядите, — сказал Арчи и протянул ей сувенирный пакет. — Я купил для вас подарок. На память…

Эмми вынула книгу и ахнула.

— Какая красивая… Никогда не видела такой красивой книги. — Обняв Арчи за шею, она поцеловала его. Пахло от Эмми сахаром и вишнями. — Спасибо.

Она протянула руку, и Арчи принял ее. Словно маленький электрический разряд прошел по его телу.

«Пора выпить, — подумал Арчи. — Очень даже пора».

Они прошли через три вагона, прежде чем добрались до вагона-бара. Там была устроена длинная изогнутая стойка, где подавали напитки, на полке за стойкой стояли все мыслимые и немыслимые бутылки. Два бармена в белых смокингах смешивали коктейли, бросали в шейкеры лед, нарезали тонкими ломтиками фрукты, наливали разноцветные смеси в охлажденные стаканы.

В передней части бара стоял рояль; пианист приветливо улыбнулся Арчи и Эмми, когда они прошли мимо него в поисках свободных мест. Зеркала и латунные лампы подчеркивали стиль ар-деко, а приглушенный свет усиливал ощущение изысканной роскоши. Молодые люди сели за маленький столик, устроившись друг против друга в шоколадно-коричневых креслах.

Старший бармен, в белом смокинге с золотым галуном, подошел, чтобы помочь с весьма непростым делом — выбором напитков.

— О! — только и произнесла Эмми, глядя на внушительный список. — Я буду коктейль «Агата Кристи». Нельзя проехать в «Восточном экспрессе» и не выпить за нее. А что в него входит?

Глаза бармена озорно блеснули.

— Ну, это секрет, в этот коктейль входят ингредиенты, происходящие из всех стран, через которые мы проезжаем по пути в Венецию. Там есть кирш, например, анис, шампанское, но более этого я сказать не могу.

— Что ж, я считаю, нам обязательно нужно его попробовать, — согласился Арчи. — Принесите, пожалуйста, два.

Через несколько минут перед каждым из них поставили по тяжелому хрустальному стакану с бледно-зеленой жидкостью.

— Итак, — заявила Эмми, — мне кажется, мы должны поднять тост за Агату, за величайшую когда-либо написанную историю, действие которой разворачивается в поезде. — Она усмехнулась. — Я невольно думаю, что ей очень понравилась бы наша история — причина, по которой мы здесь находимся. То есть никто не догадается, глядя на нас. Правда? Мы выглядим обычной парой.

— Да? — От этой мысли шея Арчи под воротником слегка вспотела.

Эмми сделала глоток напитка, провозгласила, что он восхитителен, затем наклонилась к Арчи и попросила рассказать о себе.

— Значит, вы живете на ферме?

— Да. Точнее, я живу на ферме моих родителей. Занимаю один из бывших коттеджей, в которых жили работники.

— Звучит идиллически, — пришла в восторг Эмми.

Арчи покачал головой:

— Не совсем так. В нем полно паутины, пауков, мышей и пыли, и он насквозь продувается ветром. И поставить двойные окна мы не можем, потому что коттедж внесен в список исторических зданий, а это так непросто. И страховка астрономическая, потому что крыша у него тростниковая…

Рассказывая, Арчи видел перед собой свой коттедж. По сути, тот разваливается на глазах, до него, похоже, никогда не доходили руки.

— По-моему, это все же лучше квартиры с одной спальней в безобразном муниципальном доме в Хиллингдоне.

— По вашему виду не скажешь, что вы живете в подобном месте.

— Да, — ответила Эмми. — Я изо всех сил стараюсь об этом забыть. Но благодаря Чарли я на какое-то время там застряну.

На лицо ее набежало облачко. Арчи пришло в голову, что Эмми еще долго предстоит расхлебывать последствия предательства Чарли, и не только эмоциональные.

— Я бы не раздумывая поменялся на квартиру с центральным отоплением. В коттедже жуткий холод. Зимой иногда лед образуется на стеклах изнутри. Конечно, мне нужно решить эту проблему. Но в последнее время было не до этого…

Арчи заметил, что уже допил свой коктейль. Проскочил тот довольно быстро.

— Еще? — спросил он у Эмми.

— У меня пока есть. Боюсь, я пью не слишком много. Но вы возьмите.

Арчи сделал знак бармену, чтобы тот принес еще один коктейль. Он поможет отогнать тоску, опять ему грозившую. Разговор о доме напомнил Арчи о Джее, и здесь, в сутолоке бара, в дружеской атмосфере он со всей остротой понял, что его друг никогда не вернется. Джей просто обожал подобные ситуации. Арчи мог представить, как он выбирает коктейли, болтает с другими пассажирами, с пристрастием допрашивает персонал, на что похожа работа в поезде. К концу вечера он со всеми был бы уже на короткой ноге.

Арчи расправился со своим вторым коктейлем, прежде чем Эмми допила первый.

 

Глава пятнадцатая

Стоуны ужинали в «Китайском» вагоне, чарующе уютном благодаря кремово-желтому потолку и черным лаковым панелям, разрисованным разнообразными животными — слонами, обезьянками, альпийскими овцами и парой китов. У Стефани от гордости засосало под ложечкой, когда она садилась за стол напротив Саймона.

Слева от нее, у окна, сидел Джейми, напротив него — Бетт. Они похожи, решила Стефани, на идеальную семью — мужчины в костюмах, а она и Бетт в маленьких черных платьях. Она подумала, что более циничный наблюдатель прикинул бы, что на мать семейства она не тянет, если только не вышла замуж в детстве или не сделала уйму пластических операций, но ее это не волновало.

Саймон пребывал в очень веселом расположении духа. Большую часть второй половины дня он провел над картой в их купе, пытаясь по пейзажу за окном точно определить, где они находятся, и приходил в возбуждение, когда мимо них проходил другой состав.

— Разве тебе никто не сказал о том, что я люблю наблюдать за поездами? — смеясь, спросил он у Стефани.

Она прижала руку к груди словно в ужасе.

— О Боже… Я бы никогда не поехала, если бы знала, что окажусь в поезде с наблюдателем за поездами.

— Он не шутит, — сказал Джейми. — За самолетами он тоже наблюдает. В телефоне у него есть определитель самолетов.

Саймон застонал.

— Джейми! Ты обещал не выдавать меня. — Он поднял руки, оправдываясь. — Недалеко от нас проходит самолетная трасса. Поэтому мне интересно знать, что над нами пролетает. Что в этом плохого?

— Ты, папа, зануда, — сказала ему Бетт. Наставила на него палец. — Ты и в одежде зануда. У тебя, например, есть анорак. Та бежевая штука.

— Это лыжная куртка, — с деланным возмущением возразил Саймон. — И она цвета слоновой кости.

Бетт покачала головой:

— Бежевый анорак.

— Бежевый анорак, — согласился Джейми. — С эластичной вставкой на поясе.

— И с капюшоном. — Бетт изобразила капюшон руками.

Дети покатились со смеху.

Стефани невольно к ним присоединилась. Саймон сложил руки на груди.

— Однако. Если бы я знал, что иду ужинать с полицией моды…

Наклонившись к Саймону, Стефани погладила его по руке.

— Все нормально. Я тебя люблю. Вместе с анораком, определителем поездов и всем остальным.

— Отлично! — Саймон взглянул в карту вин, которую держал на расстоянии вытянутой руки, потом, приподняв бровь, перевел взгляд на Джейми и Бетт. — Полагаю, что вы оба будете пить лимонад? Раз ведете себя как дети?

Стефани уже собралась запротестовать и предложить, чтобы и им позволили выпить вина, когда Саймон ухмыльнулся и заказал бутылку пуйи-фюме.

Стефани откинулась на спинку стула, спрашивая себя, приспособится ли она когда-нибудь к добродушному семейному подшучиванию: постоянному поддразниванию, словесным баталиям и подкалываниям. Она до сих пор не всегда понимала, шутит ли кто-то из них или говорит всерьез.

Джейми благоразумно подождал, пока все перейдут к основному блюду: говяжьему филе под соусом «муслин» с эстрагоном. К нему Саймон выбрал бутылку жевре-шамбертена, и Джейми начал разговор, лишь убедившись, что его отец выпил полбокала. С непростыми вопросами ко взрослым нужно обращаться, когда они выпьют, но не слишком. Нужно захватить их врасплох, когда они расслаблены и не дадут отпор. Это настоящее искусство.

— Пап… Мне нужно кое о чем с тобой поговорить.

Саймон продолжал резать мясо. Ободряюще улыбнулся сыну.

— Слушаю тебя.

— Наш новый бас-гитарист. Коннор. У него просто потрясающие связи. И он устроил, чтобы один менеджер пришел послушать нас, когда мы играли в последний раз. И мы получили от него мейл. Он предложил нам турне. По Европе. Мы будем разогревающими при одной действительно известной группе.

Стефани коснулась его руки.

— Джейми, это же здорово. Фантастика. Почему ты не говорил раньше?

Саймон не сказал ничего.

Бетт тоже. Она настороженно переводила взгляд с Джейми на Саймона, предчувствуя неприятности.

Джейми смешался.

— Потому что… Турне начинается в октябре.

Саймон положил нож и вилку и посмотрел на сына.

— Когда ты едешь в Оксфорд.

Судя по тону, на поздравление это было непохоже.

— Да. Можно сказать, да. — Джейми схватил свой бокал. — Дело в том, папа, что у нас никогда больше не будет такого шанса. Такие турне на дороге не валяются. И этот парень знает свое дело. Он руководит несколькими по-настоящему сильными группами.

— Например?

— Ну, ты о них не слышал.

— В самом деле? — сухо осведомился Саймон.

— Это не их проблема, а твоя.

Быстрая ответная реплика Джейми продемонстрировала, почему ему удалось получить место на юридическом факультете.

— А что за группу вы будете поддерживать? У них есть записи?

Саймон тоже включил свои адвокатские способности. Пошел в наступление.

— Пока нет. Но будут к концу турне. У них сильная поддержка со стороны фанатов и громадное онлайн сопровождение, и еще предполагается, что они запишут саундтрек к новому телешоу…

— И все это гарантировано, я полагаю?

— Нет, папа… Это не гарантировано. В наши дни таких гарантий нет. Сначала ты работаешь как проклятый, потом получаешь концерты вживую. Потом все и случается. И если мы сумеем отхватить свой кусок, тогда, может, и нам повезет. Турне уже подготовлено. Нам остается только упаковать зубные щетки и поехать.

Саймон задумчиво кивнул.

— За исключением крохотной детали — в это же время начинаются занятия в университете.

Наступила тишина. Стефани сделала глоток вина. Бетт рисовала круги на столе среди хлебных крошек от ее булочки.

Джейми сглотнул.

— Я хочу отложить учебу на этот год.

Саймон качал головой:

— И речи быть не может.

Джейми тяжело вздохнул.

— Почему нет? В чем проблема?

— Проблема в том, что ты и так пропустил один год после школы. Проблема в том, что тебе нужно идти учиться и получать профессию. Проблема в том, что этот парень вас обманывает…

Джейми со стуком поставил свой бокал.

— Ты всегда лучше всех знаешь, да? Почему ты так хочешь, чтобы я пошел по твоим стопам? Почему я не могу делать то, что хочу? Это моя жизнь.

Стефани обратила внимание, что люди за соседними столиками начали на них поглядывать. Она примирительно подняла ладонь.

— Джейми. Все хорошо. Не надо так расстраиваться…

Он приподнял брови.

— Правда? Когда папа отказывается хоть сколько-нибудь всерьез принимать то, чем я хочу заниматься. Конечно, я расстроен.

Саймон по-прежнему был само спокойствие.

— Мне казалось, ты хотел изучать право. Именно над этим ты работал последние несколько лет. И добился очень хороших результатов, чрезвычайно хороших, и поступил в Оксфорд. И ты хочешь, чтобы все это пошло прахом, потому что какой-то тип с комплексом Свенгали организовал третьесортное турне и считает вас достаточно легковерными, чтобы проглотить все, что он скажет.

Стефани почувствовала, что должна вмешаться.

— Саймон… Ты же не знаешь всего. Ты неблагоразумен.

Джейми повернулся к ней.

— Да. Спасибо, Стефани. Хотя бы вы в меня верите.

Саймон ткнул себя пальцем в грудь.

— Я полностью в тебя верю. Полностью верю в тебя и твои способности стать выдающимся юристом. Но я нисколько не верю в то, что вы за одну ночь превратитесь во что-то значительное. Потому что, если ты не заметил, Джейми, музыкальная индустрия официально мертва. Там нет денег.

— Может, я там не из-за денег.

— О, разумеется, стало быть, ты там ради номеров в задрипанных гостиницах и бесконечных переездов в фургонах.

— Джейми может о чем-то мечтать, не так ли? — осмелилась Стефани. — Может, ему стоит попробовать. Оксфорд может подождать.

— В том-то и дело. Не может. Я знаю, как функционирует бизнес. Джейми нужно идти с ним в ногу.

— Еще один год роли не сыграет, — сказал Джейми.

Саймон сделал глубокий вздох, стараясь унять закипающий гнев.

— Джейми, я знаю, ты считаешь меня неудачником, потому что у меня в айподе на повторе записана фолк-мелодия, и, вполне возможно, я не «секу» в «продвинутых» группах, но я знаю, когда кто-то рассказывает мне небылицы. Начнем с того, что оплата тебе не гарантирована. Второе, ты можешь понести значительные убытки. Ты никак не защищен. Этот человек через три дня может выкинуть тебя из турне, если пожелает…

— Ты ничего этого не знаешь. Ты с ним не разговаривал.

Саймон сидел со страдальческим видом.

— Поверь мне, Джейми. Я знаю.

— Да, да, конечно, знаешь, потому что ты вдруг стал Ричардом Брэнсоном.

Саймон откинулся на спинку стула. Взгляд у него сделался холодным. Стефани слегка поежилась. Она никогда не видела Саймона таким.

Джейми отважно продолжал:

— В любом случае Кит уже пообещал разузнать все об этом парне. У него есть друг, который что-то там монтировал для «Пинк флойд». Или что-то в этом роде.

Кит был Таниным бойфрендом. У него всегда имелся друг, который знал все обо всем.

Саймон кивнул.

— Значит, Киту известно о твоих планах, так?

Джейми сообразил, что допустил тактическую ошибку.

— Ну, я говорил маме, а он услышал. И предложил помочь.

— Что было очень любезно с его стороны, — заметила Стефани. — Может, он тебя успокоит, Саймон?

Выражение лица Саймона говорило, что он очень в этом сомневается.

— В таком случае, может, ты подумаешь о переезде к своей матери, если они больше тебя поддерживают.

— Знаешь что! Ты просто ревнуешь, — бросил ему Джейми. — Ты терпеть не можешь, когда кто-то делает что-то, чего не можешь ты. Правда, Бетт?

На протяжении всего спора Бетт сидела очень тихо. Что было необычно. Она пожала плечами:

— Не впутывай меня. Я не хочу в этом участвовать.

Саймон поджал губы.

— Больше я ничего не скажу. Тебе восемнадцать лет. Ты взрослый человек. Решать тебе.

— Я надеялся, что ты за меня порадуешься.

К их столу приближался официант, чтобы убрать тарелки, о которых все позабыли. Он колебался, видя, что за столом идет жаркий спор, но Саймон откинулся на стуле и сделал знак, что можно убрать.

— Давайте переменим тему. Я бы хотел получить удовольствие от ужина, если вы не против.

Стефани посмотрела на Бетт, которая состроила гримасу, словно говоря, что миллион раз уже была свидетелем подобных сцен. Джейми оперся локтями на стол и сидел, схватившись за голову и запустив пальцы в волосы. Саймон потянулся к бутылке с вином, но официант опередил его, наполнив бокалы ему и Стефани.

Стефани уставилась в стол. Это было уже не добродушное подтрунивание. Это была настоящая ссора. Ей не верилось, что Саймон может вести себя так, как диктатор. Казалось, он не хочет слышать аргументы Джейми. Стефани понимала его опасения, но считала, что он проявил излишнюю резкость. Она понимала, что Саймон ожидает от своих детей соответствия высоким жизненным стандартам, но никогда не видела его настолько жестоким. Ей стало не по себе.

А еще она испытывала неловкость. Люди в ресторане видели, что они ссорятся. Стефани ловила их взгляды. Нехорошо мешать другим наслаждаться ужином.

Что ей требовалось сейчас, так это каким-то образом перенастроить всех на веселый лад. Забыть об этом разговоре Стефани не могла: когда они уединятся в своем купе, она с Саймоном поспорит. Обеденный стол не место для семейной ссоры, и ей подумалось, что Джейми и Бетт выглядят совсем подавленными.

Стефани взяла меню.

— Кто будет десерт? Я точно возьму шоколадную помадку. С соленым карамельным соусом.

Она с улыбкой обвела взглядом сидящих за столом, вопреки всему надеясь, что Саймон поймет ее намек.

— Звучит прекрасно, — сказал он. — Бетти? Ты же шокоголик.

Бетт покачала головой:

— Я больше ничего не хочу.

— Я тоже, — подхватил Джейми, бросая меню на стол и с мрачным видом откидываясь на стуле.

Саймон преувеличенно вздохнул.

— Так мы могли бы поспорить и дома, — заметил он. — Бесплатно.

Стефани внутренне поморщилась. Ситуация сложилась невероятно неудобная. Джейми взглянул на нее, и Стефани едва заметно пожала плечами, показывая, что не представляет, как вести себя дальше.

Джейми покраснел и опустил взгляд.

— Вообще-то давайте, — произнес он. — Я тоже съем эту самую помадку. Звучит потрясающе.

Стефани внимательно наблюдала за реакцией Саймона. С облегчением увидела, что он улыбнулся сыну, благодаря его за поддержку.

— И я, — проговорил он. — Бетти, я дам тебе попробовать. Здешние десерты вошли в легенду. Ты ни в коем случае не должна упустить такую возможность.

Мир, казалось, моментально восстановился.

 

Глава шестнадцатая

В очередной раз Имоджен восхитилась способности Адели понимать, что ей, Имоджен, понравится. Это был гораздо более цивилизованный способ добраться до Венеции, чем пережить экспресс до Хитроу и неизбежные задержки рейсов. Она была полностью покорена компактным совершенством своего купе. Имоджен предстояло провести в поезде всего двадцать четыре часа, но она должным образом распаковала вещи, повесив вечернее платье на один крючок, а ночную рубашку — на другой, выставив нарядные туфли, разложив умывальные принадлежности в маленьком шкафчике, в котором находилась раковина, и, наконец, побрызгав освежителем воздуха для комнат от Джо Малоун — аромат «Черного граната» всегда привносил ощущение дома, где бы она ни находилась.

Она только уселась, чтобы составить список того, что нужно будет взять с собой в Нью-Йорк — Имоджен очень верила в списки, — когда раздался стук в дверь. Это был проводник, Роберт.

— Желаете аперитив, пока будете собираться на ужин?

Она заколебалась.

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, выпью вина за ужином.

— Хорошо. — Он подал ей листочек бумаги. — Это ваш стол. Ваш вагон — «Лазурный берег». Мой любимый. Вам он понравится.

Имоджен взяла листочек. Какое-то мгновение она раздумывала, не попросить ли принести ужин в купе. Она может побаловать себя, даже не наряжаться толком, просто выпить пару бокалов вина, а затем лечь спать. Она не затворница или необщительный человек, это действительно то, чего она хочет.

Но таким образом она лишится удовольствий «Восточного экспресса». Суть путешествия в том, чтобы переодеться к ужину и насладиться обстановкой, даже если ты и одна. Она ленится. «Следует себя пересилить», — сказала себе Имоджен. Адель пришла бы в ужас, узнав, что она просидела в своем купе в шлепанцах.

В результате Имоджен подготовилась всесторонне. Свои волосы до плеч она завила в блестящие локоны и натерла все тело лосьоном с мерцающим эффектом, прежде чем надела платье — изумрудно-зеленое греческое макси с глубоким вырезом, вполне уместным с ее грудью. Платье хорошо облегало фигуру, мягко обтекая ее изгибы, выявляя как раз столько, сколько нужно для соблазнительного вида. В уши Имоджен вдела серьги-подвески с кристаллами, которые заискрились в мягком свете горевших в купе светильников. Никаких других украшений Имоджен надевать не стала: платье и серьги идеально дополняли друг друга.

Нагибаясь за вечерней, расшитой бисером сумочкой, Имоджен услышала сигнал пришедшего СМС-сообщения. У нее екнуло сердце. От Дэнни? Перед собой она не могла притворяться, что ей все равно. Сообщение вторглось в ее маленький кокон. Она чувствовала себя в безопасности в этом купе, как будто реальный мир находился за миллион миль отсюда. Надо было выключить телефон. Но теперь сообщение пришло и дожидалось прочтения. Мучая ее.

«Как жизнь в поезде? Уже встретила прекрасного незнакомца? хх».

Сообщение пришло от Ники.

Имоджен быстро набрала ответ: «Замечательно! Пока никаких прекрасных незнакомцев, но еще не вечер. хх». Затем она выключила телефон и убрала назад в повседневную сумку. Разумеется, он ей не написал. Да и с чего бы? Ее письмо было окончательным. Оно не оставило места для переговоров. Никогда в жизни она больше не получит от него весточки.

Имоджен помедлила несколько секунд, прежде чем выйти из купе. Она ощутила легкую слабость. Она-то считала, что держит все под контролем, что она непобедима, была так уверена в своем будущем и в том, куда едет.

— Ты едешь в Нью-Йорк, — напомнила она себе. — У тебя с Дэнни и через миллион лет ничего не получилось бы.

Эти слова быстро превращались в ее мантру.

Вагон-ресторан «Лазурный берег» изумил Имоджен. Дымчато-голубая обивка кресел, серебристо-серые шторы на окнах, эффектно оттенявшие стекла от Рене Лалика. Лампы в вагоне заливали пассажиров розовым сиянием, сновали официанты в ливреях, без задержки выполняя любое пожелание гостей, и все как один обаятельные и красивые. Снаружи ночь окутала поезд, который шел по Франции к Парижу, пролетая через маленькие городки, напоминавшие, что там, за окном, есть другой мир, реальный.

Вокруг Имоджен гости уже сидели за своими столами. Большинство мужчин пришли в смокингах. Женщины, разодетые в шелк, атлас и бархат, были в выгодном освещении ослепительными красавицами. Пальцы и декольте вспыхивали брильянтами. Рубиновые губы и блестящие глаза говорили о тайнах и обещаниях. Негромкий гул разговоров, звон бокалов, звук откупориваемых бутылок. Изредка смех; сплетенные пальцы рук на столе. Здесь царила атмосфера праздника, романтики и исполнения желаний.

На мгновение Имоджен пала духом, почувствовав себя непривычно застенчивой и одинокой. Затем с высоко поднятой головой скользнула на свое место и взяла меню. Снаружи, за окном, начали мелькать пригороды Парижа. Они были строги и унылы, не слишком удачное вступление к романтике самого города. Высотные дома-башни, бетон и граффити освещались резким светом уличных фонарей. Имоджен подумала, что, возможно, этот безрадостный пейзаж гораздо больше соответствует внезапно охватившему ее настроению, чем Париж, предназначенный для любовников.

 

Глава семнадцатая

«Нет ничего более романтичного, чем высматривать кого-то на железнодорожном вокзале, — думал Райли. — В аэропорте с его неизбежными задержками рейсов и близко такого не почувствуешь. А вот поезд гораздо больше дает ощущение сиюминутности». Когда «Восточный экспресс» стал замедлять движение в предместьях Парижа, сердце Райли забилось быстрее. Повозившись с защелкой окна, он опустил его, чтобы, высунувшись, увидеть Сильви как можно скорее.

Наконец они вплыли под величественный стеклянный купол Восточного вокзала. Огромные часы с подсвеченным циферблатом и черными цифрами отсчитывали убегающее время. Сколько еще секунд до встречи с ней? Райли казалось, что он сейчас взорвется от нетерпения.

А потом он вдруг увидел ее на платформе. Хрупкую фигурку в большом не по размеру макинтоше, брючках капри и кроссовках на шнурках, волосы собраны в пучок, вокруг шеи — непременный шарф. Так по-французски. Настолько в духе Сильви.

Когда поезд остановился, Райли поспешил из купе ко входу в вагон, где Роберт уже помогал Сильви войти и держал в руке потертый красный саквояж, который она брала с собой, сколько Райли помнил. Куда бы Сильви ни ехала, на какой срок, брала она только этот саквояж, и его всегда хватало для ее немалого гардероба, соединявшего в себе дизайнерскую одежду, подаренную обожающими Сильви модельерами, и вещи из секонд-хенда, которые она покупала во всех своих поездках. У нее накопилось по меньшей мере пять джемперов Райли, несколько его рубашек, бесчисленное количество носков и полосатая пижама, в которой Сильви обычно спала.

— Сильви! Дорогая.

Он крепко обнял ее, вдыхая аромат «Хэвек».

— Райли!..

Она смеялась от счастья. То, как она произносила его имя, по-прежнему заставляло Райли светиться от удовольствия. Говорила она с нелепым французским акцентом, хотя большую часть своей жизни говорила по-английски, а не по-французски.

Она отодвинула от себя Райли на расстояние вытянутых рук и нахмурилась, вглядываясь в его лицо при свете коридорных ламп.

— Но ты такой бледный. Ты неважно выглядишь. Что происходит?

— Я попал в аварию. Но со мной все в порядке.

— В аварию? В какую аварию? Ты мне не говорил.

— Нет. Потому что знал, ты тут же сядешь в самолет. Но я чувствую себя отлично. Честное слово.

— Completement fou. Он совсем сошел с ума, — повторила она по-английски и в подтверждение своих слов воздела руки и закатила глаза. — Роберт, что мне с ним делать? Ему нужна нянька. Тебе еще не надоела твоя работа здесь? Мог бы приглядывать за Райли…

Роберт улыбнулся:

— Мне никогда не надоедает моя работа в поезде. Вы это знаете. Вы каждый раз меня спрашиваете.

Это было правдой. Вопрос этот превратился в ритуал. Сильви постоянно пыталась уговорить Роберта оставить работу проводника и следить за ее парижской квартирой. По счастью для него, он не поддавался. У Сильви бывали причуды, и она не всегда понимала, как это может отразиться на других людях и практично ли это. Конечно, это добавляло ей очарования. Роберту хватало ума, чтобы все это понимать, но он тем не менее был от Сильви без ума.

Она покопалась в ручной сумке и с улыбкой подала Роберту коробку «Макарон Ладюре».

— С фисташками, с лаймом и с соленой карамелью. Все твои любимые.

— Спасибо.

Это был один из обычаев Сильви. Заставить человека почувствовать, что она всегда о нем помнит.

Райли положил руки ей на плечи.

— Идем. Ты должна переодеться к ужину.

Он обменялся с Робертом быстрым заговорщицким взглядом, прежде чем увести Сильви в их купе.

Переоделась она в мгновение ока; актриса, она привыкла быстро менять одежду. Из дорожной сумки Сильви извлекла черное вечернее платье от Бальмена — шелковое, с вырезом-лодочкой, длинными рукавами и пышной юбкой. Платью было, наверное, не меньше лет, чем Сильви, но сидело оно на ней по-прежнему как влитое. Сильви распустила волосы, провела пробкой от флакона с духами за ушами и накрасила губы темно-красной помадой. Повернулась, разведя руки, чтобы Райли оценил. Ее силуэт вырисовывался на фоне вагонного окна, уходил назад Париж, и Райли вдруг вспомнил тот давний день в подземке. Ему достаточно было лишь чуть прищуриться, и Сильви снова было шестнадцать лет, и он снова видел светлую челку и темные брови и вызывающе надутые губы, позирование…

Тот день, понял Райли, когда он ее полюбил.

— Сойдет? — спросила Сильви.

— О да, — ответил Райли и нащупал в кармане маленькую коробочку. — Идем, наш стол ждет.

 

Глава восемнадцатая

Когда поезд покинул Париж, Имоджен стало интересно, сколько еще пассажиров село в «Восточный экспресс». Она обнаружила, что одиночество оказалось не таким страшным, как она боялась, поскольку в вагоне-ресторане было интересно, как во время просмотра «мыльной оперы». Имоджен развлекалась, пытаясь угадать, почему те или иные пассажиры ехали в поезде, какие их связывали отношения. Особенно заинтриговала Имоджен молодая пара через два столика от нее. Девушка выглядела потрясающе, одетая, как Дейзи Бьюкенен.

Ясно было, что молодые люди едва знакомы. Слишком уж они во всем друг другу уступали, а ведь предупредительность, с которой они держались, давно исчезла бы, будь они любовниками. И однако же Имоджен видела, что им приятно общество друг друга. Трогательно было наблюдать, как обходителен он со своей спутницей и как она расцветает от его внимания. Имоджен улыбалась, когда официант поставил перед ней тарелку с аппетитной копченой семгой и бокал с идеально охлажденным шабли.

Имоджен только взяла вилку, когда в вагон шагнул какой-то человек. Она с интересом подняла глаза, чтобы оценить вновь прибывшего.

И уронила вилку.

Это был Дэнни. Дэнни в смокинге, джинсах и белой, едва застегнутой сорочке, черные волосы падают на глаза, вид грозный, идет по вагону-ресторану, глядя налево и направо, ища предположительно ее. И когда он ее заметил, то не вздрогнул. Подошел к столику и остановился, возвышаясь над Имоджен, и она, немного испугавшись, откинулась на спинку стула.

— Никогда больше так со мной не поступай, — сказал Дэнни.

Имоджен сглотнула.

— Что… Что ты здесь делаешь?

— Я хочу объясниться по-людски, — сказал он. — А не записку, сунутую в дверь.

— Прости, пожалуйста, — проговорила она. — Я не знала, что еще сделать.

— А как насчет поговорить со мной? — сказал Дэнни. — Мне казалось, что я заслуживаю большего.

— Да. Конечно, заслуживаешь.

Щеки Имоджен горели. Другие пассажиры смотрели на них. В глазах женщин было неприкрытое восхищение. Дэнни никогда не выглядел так великолепно.

К ним подошел озабоченный метрдотель.

— Вы ужинаете с нами этим вечером, сэр?

— Да, — ответила Имоджен. — Да, он ужинает. Не могли бы вы поставить для него прибор?

— Разумеется, мадам.

Кивнув, метрдотель отошел. Имоджен указала на стул напротив нее.

— Садись, — сказала она Дэнни. — Я закажу для тебя выпить. — Она смотрела на него недоверчиво и с трепетом. — Как ты здесь очутился?

— Приехал. На своем мотоцикле.

Дэнни сел, убрал со лба волосы и закинул одну руку за спинку стула. Смокинг распахнулся, Имоджен видела грудь Дэнни под незастегнутой сорочкой. Как она могла подумать, что сможет без него жить? Ей захотелось потащить его в свое купе сейчас, сию же минуту. Боже, неужели он проехал весь этот путь, чтобы только найти ее?

Она улыбнулась, не в силах сдержаться.

— Ты в смокинге.

— Не такой уж я дикарь.

Имоджен вспыхнула.

— Я не имела в виду, что…

Дэнни все еще мрачно смотрел на нее. Все еще злился за ее поступок. Но находился здесь. Подошел официант.

— Думаю, — предложила Имоджен, — мы можем заказать шампанское.

Дэнни только кивнул.

— Ты, наверное, нарушил скоростной режим, — отважилась Имоджен.

— Полагаю, что так, — ответил он.

Дэнни рассматривал ее. Имоджен возблагодарила Бога, что постаралась нарядиться. Она села прямее, чтобы не обнаружить волнение. Она не собирается показывать, что сердце у нее колотится в три раза быстрее обычного, под ложечкой сосет, что она никогда не испытывала такого возбуждения…

— Так, — произнесла Имоджен. — Если бы я знала, что ты так сильно захочешь поехать в Венецию…

— С прошедшим днем рождения, — сказал Дэнни, доставая из кармана сверток и бросая его на стол.

Имоджен развернула папиросную бумагу. Внутри было стеклянное сердечко, изумрудно-зеленое с золотыми искорками, на очень тонкой золотой цепочке.

— Ты купил это для меня? — спросила она.

— Да, — ответил Дэнни. — Когда подумал, что мы все же что-то друг для друга значим.

Она держала сердечко в ладони. Выбрано оно было безупречно. Подходило к ее глазам. К ее платью.

— Я совершила ошибку, — проговорила Имоджен.

Он приподнял темную бровь.

— И что мы теперь делаем?

Секунду Имоджен молчала. Потом улыбнулась.

— Мы ужинаем, — сказала она. — А потом идем в мое купе. Или в твое. Думаю, у тебя есть свое купе? И до умопомрачения занимаемся сексом в знак примирения.

Дэнни холодно на нее посмотрел.

— Как ты решишь, — ответил он.

В его голосе явственно прозвучал сарказм, но Имоджен и бровью не повела. Она смотрела Дэнни прямо в глаза. Он отвел взгляд. Имоджен под столом переплела его ноги со своими, шершавый деним щекотал ее голые икры, пока она надевала кулон. Дэнни не шевельнулся, просто смотрел в окно, но уголок его рта тронула улыбка. Имоджен опустила глаза, чтобы не рассмеяться.

Дэнни Маквей и вполовину не был таким бесчувственным, каким хотел казаться.

 

Глава девятнадцатая

За ужином Райли во всех подробностях поведал Сильви о своем несчастном случае. Он не стал уточнять, насколько близко ощутил дыхание смерти или как это происшествие повлияло на его жизнь. Он не хотел, чтобы она догадалась, как он изменился, или что-то заподозрила.

Он, в свою очередь, жадно слушал новости о фильме, сниматься в котором Сильви только что закончила, смеялся над скандалом, за сведения о котором газеты отдали бы все на свете. На съемках все поверяли Сильви свои секреты, а она все их хранила. Райли был не в счет. Он был даже еще более деликатным, чем она. Они оба знали, что в их мире распространение сплетен в конце концов обернется против тебя.

Сильви всегда мало ела. Она ковыряла лежавшую на тарелке еду, объявляла ее восхитительной, но никогда не ела много, именно поэтому она до сих пор могла надеть одежду, в которой была во время их первой встречи. Однако Сильви была сластеной и приберегала аппетит для десерта.

Десерт подали. Красивая коробочка из шоколада. На крышке было написано «С днем рождения» и изображена цветочная гирлянда, повторяющая деревянную инкрустацию в их купе.

— Какая прелесть, — вздохнула Сильви. — Даже жалко разрушать.

— Сохранить ее ты не сможешь. Она растает, — сказал Райли. — Давай посмотри, что внутри. Наверное, мороженое с дикой вишней…

Сильви взяла ложечку и принялась поднимать крышку. Внутри оказалось не мороженое, а кольцо на подставочке из белого атласа. Сильви смотрела на него в замешательстве.

— Что такое? — спросила она. — Я не понимаю. — Она озадаченно взглянула на Райли. — Ты всегда даришь мне шарф на день рождения. Всегда…

— Этот год особый, Сильви. — Шарф все еще был у него, тот, который он купил перед несчастным случаем. Он отдаст его ей позже. Райли был суеверен, нарушать ритуал он не хотел. Но сначала нужно было разобраться с более важным вопросом. Он наклонился к Сильви. — Таким образом я говорю… Прошу… Тебя стать моей женой.

— О Райли, — вздохнула она, и у него упало сердце, когда он увидел на ее глазах слезы.

Она ему откажет. Райли полагал, что готов к этому. Он знал, что рискует. Сильви была феей, светлячком, подобно Динь-Динь, — женщиной, которая не хочет никому принадлежать, которая не хочет ничем ограничивать свою свободу. Он собрался с духом, чтобы встретить ее отказ. Это разобьет ему сердце, но Сильви наверняка все равно останется в его жизни, даже если он не сможет сделать ее своей женой.

Сильви накрыла его руки ладонями. Честно говоря, Райли не хотел слышать ее слов. Хоть бы она не рассердилась. Кольцо Сильви в любом случае может оставить у себя. Он не станет унижаться, возвращая его ювелиру. Мысленно Райли попросил Сильви поторопиться.

— Чего же ты так долго ждал? — спросила она наконец.

Райли моргнул.

— Что?

— Я ждала этого предложения со дня нашего знакомства.

Райли пытался осмыслить ее слова.

— Что ты имеешь в виду?

Сильви рассмеялась, откинув голову.

— Конечно, я выйду за тебя, Райли! Ну, давай. — Она протянула ему левую руку. — Ты должен все сделать как надо.

Райли достал из шоколадной коробочки кольцо и надел Сильви на палец. Оно подошло идеально. Пассажиры вокруг них радостно улыбались. Кто-то захлопал в ладоши, и вскоре весь вагон присоединился к этим аплодисментам.

Сильви, актриса до мозга костей, вскочила и прошествовала по вагону, показывая всем руку. Пока женщины восторгались и ахали, мужчины кивками выражали свое одобрение, нехотя признавая, что до конца жизни им был задан стандарт романтических жестов. Отныне — только кольца с брильянтами, спрятанные в шоколадной коробочке ручного изготовления.

Вернувшись на место, Сильви обняла Райли и поцеловала, чем вызвала новый взрыв аплодисментов.

— Завтра это будет во всех газетах, — заметил Райли, но продолжал улыбаться.

— Отлично, — сказала Сильви. — Я хочу, чтобы весь мир знал. Я люблю тебя, Райли. Но как же долго ты тянул.

 

Глава двадцатая

Вернувшись в купе, Стефани уже и не знала, как подступиться к разговору с Саймоном о том, что случилось за ужином. Ее это беспокоило. Чтобы отвлечься, она стала снимать косметику и расчесывать волосы, решая тем временем, как начать обсуждение этого происшествия.

Саймон снял смокинг, повесил его и, подойдя, встал за спиной Стефани. Посмотрел на нее в зеркале. Она ответила взглядом, не зная, что сказать.

— Мне очень жаль, — сказал в итоге Саймон. — Это совершенно не похоже на то, каким я представлял наше путешествие.

Стефани положила щетку. Она должна сказать, что думает. Она никогда не притворялась.

— Мне показалось, что ты был резковат с Джейми.

Он нахмурился.

— Резковат?

— Разве не все дети мечтают стать рок-звездами?

— Ключевое слово здесь «дети».

— Но это может стать его шансом на успех, — настаивала Стефани. — Не каждому предлагают турне, что бы ты ни говорил.

Саймон пригладил волосы, явно тщательно обдумывая свои следующие слова.

— Джейми очень умный мальчик, которого ждет блестящее будущее, — сказал он в конце концов. — Гораздо труднее получить место в Оксфорде, чем шанс потащиться за какой-то второсортной группой.

Стефани сложила на груди руки.

— Может, ты хочешь, чтобы он осуществил твои мечты?

— Что?

Но Стефани не собиралась дать себя запугать.

— Мне кажется, что ты несправедлив. Мне кажется, что ты необъективен. Перед ним может открыться весь мир, а ты не даешь ему возможности узнать это самостоятельно.

Саймон с тяжким вздохом возвел глаза к небу. Отвернулся от Стефани, прошел к окну и поднял штору, с сердитым видом уставился в черную ночную тьму.

— Это просто еще одна точка зрения, Саймон.

Стефани старалась не повышать голос, но она не хотела углублять отношения с Саймоном, если не сможет иметь свое мнение. Пусть даже Джейми и Бетт не ее дети.

Саймон не ответил. О его напряжении свидетельствовали поднятые плечи. Стефани хотела бы подойти и сделать ему массаж, но сначала нужно было внести ясность в отношениях между ними.

— Не могу поверить, что она по-прежнему так со мной поступает. — Голос Саймона звучал натянуто. — Даже несмотря на то, что мы уже два года официально разведены и я полностью с ней расплатился, она продолжает контролировать мою жизнь.

— Что ты имеешь в виду?

Саймон повернулся к Стефани. Он выглядел усталым: начали сказываться вино и усталость.

— Я знаю, что за этим стоит Таня. Гарантию даю. Это абсолютно в ее стиле. Ее способ наверняка испортить путешествие.

— Это безумие.

— Она безумна. — Он подошел к Стефани. — Вот как это происходит, Стеф. Джейми сначала рассказывает все Тане. Спрашивает, что я, по ее мнению, думаю об этом деле. И она провоцирует его, снабжая всем, включая участие Кита, чтобы поставить меня в буквальном смысле перед свершившимся фактом, против которого я не могу поспорить. И старается обеспечить все, чтобы Джейми заявил о своей сногсшибательной новости в самый неподходящий момент. Как раз в середине путешествия. «Дождись, пока твой отец сядет в поезд. Подожди, пока он расслабится после нескольких бокалов вина. Он не сможет тебе отказать». — Он в точности сымитировал голос, который Стефани слышала по телефону. — Таня постоянно играет в эти игры. Она манипулирует детьми, а они даже не подозревают об этом. Поэтому наш брак и распался. А она до сих пор не может отказать себе в этом развлечении. Честно, я уже много раз это проходил.

Стефани нахмурилась.

— Как так можно себя вести? Зачем это делать?

Саймон обнял ее и прижал к себе.

— Стефани… Это одна из причин, по которой я тебя люблю. Потому что ты этого не понимаешь и никогда не поймешь. Всегда оставайся такой.

Она подняла на него взгляд.

— Ты обращаешься со мной снисходительно?

— Нет. Я тебя обожаю. — Он поцеловал ее в плечо. — Джейми знает, что я прав. Он устраивает ссору ради самой ссоры. В глубине души он хочет, чтобы я воспротивился этому. И я больше не хочу об этом говорить. Ведь это наше путешествие. Ты не забыла?

Стефани открыла рот и снова его закрыла. Она не знала, что и думать. Теперь она видела события с точки зрения Саймона и понимала, что он может быть прав. С другой стороны, напомнила себе Стефани, он говорил очень убедительно. В конце концов он зарабатывает этим себе на жизнь.

Он гладил ее лицо, волосы. Шептал ей на ухо:

— Я тебя люблю. Я хочу, чтобы мы как можно больше походили на семью. И я действительно ценю твое мнение. По любому поводу. Но я не дам Тане встать между нами. Или погубить будущее Джейми. Ты ведь это понимаешь?

Стефани обняла его за талию. Саймон был таким теплым, таким надежным. Не станет она перенимать эстафету у его жены и портить ему жизнь. Она не сдастся, но иногда, знала Стефани, нужно отступить из тактических соображений.

— Она не встанет между нами, — прошептала Стефани. — Между нами ничто не встанет. — Она стала расстегивать черное кружевное платье-рубашку, постепенно обнажая свою сливочно-белую кожу. — Ничто.

В соседнем купе Джейми лежал на койке. Голова у него немного кружилась от выпитого за ужином крепкого красного вина — обычно он пил немного водки или пиво «Сан-Мигель». Он полистал свой айпод, пока не дошел до последней демо-записи, которую он с группой сделал в гараже. «Хорошо, — подумал он. — Даже лучше, чем хорошо. Они точно сделают карьеру». Он подумал о турне, которое им предложили. «Реакция отца оказалась абсолютно предсказуемой», — подумал Джейми. Да как он вообще вообразил, что получит его благословение?

Ну, в благословении он не нуждается.

Отец думает, что знает все о мире и о том, как он функционирует, но это не так. Мама и Кит вели себя просто изумительно. Пообещали ему свою поддержку. Мама даже сказала, что они поедут на выступление группы, когда она покорит Европу, хотя Джейми считал, что об этом говорить пока, пожалуй, рановато. Все его друзья считали его маму классной, но действительно ли он хочет, чтобы она прыгала на его концерте? Может, и нет, но она хотя бы его поддержала.

Не то что отец, который ясно дал ему понять, как обстоят дела. Отцу он совершенно безразличен. Мама была права. Отца волнует только его собственная персона.

 

Глава двадцать первая

После ужина Арчи и Эмми вернулись в бар выпить перед сном. Ну а может, и посидеть. Арчи заприметил бутылку своего любимого солодового виски, а когда принялся за «Лафройг», то уже не мог остановиться. Он с ужасом чувствовал, что пьянеет на глазах, но Эмми, кажется, не возражала. А состояние опьянения было лучше, чем воспоминания.

Кроме того, в пьяном виде Арчи был очень веселым. Никогда не доходил до слезливого раскаяния, не становился агрессивным, а только более дружелюбным. Поэтому он потягивал свое виски, пока Эмми пила кофе с сахаром, сливками и ирландским виски. Некоторое время они сидели в непринужденном молчании. В баре было уютно: шторы опущены, свет приглушен. Часть гостей уже ушла спать, наиболее активные остались. Пианист наигрывал «Мой забавный Валентин» медленно, задумчиво, Эмми с улыбкой покачивалась в такт музыке.

— Мне так хорошо, — сказала она Арчи. — Так здорово, что я знакомлюсь с вами поближе и ничто при этом на меня не давит. Я с ужасом думала о том, что победивший в конкурсе станет ко мне подкатываться. Что он посчитает, будто, выиграв конкурс, он имеет право… Вы понимаете…

Арчи покрепче стиснул стакан, поднес к губам и обнаружил, что тот уже пуст.

— Я… Пойду налью еще, — объявил он Эмми.

Арчи встал и направился к стойке, чтобы получить еще порцию, хотя знал, что официант обслужит его на месте, шевельни он только пальцем. На ходу Арчи слегка покачивался и стал прикидывать, сколько же всего он выпил. Шампанское на ленч, затем пара коктейлей, и он точно выпил за ужином львиную долю бутылки белого вина, за которой последовала бутылка красного. Затем к сыру он пил портвейн…

«После этой порции надо закругляться», — подумал он.

На обратном пути Арчи остановился около рояля.

— Эй, приятель… ты знаешь Ван Мэна? Вана Моррисона? Можешь сыграть «Жаркую сторону дороги»?.. Яркую… «Яркую сторону дороги», — поправился он, стараясь говорить как можно четче.

Пианист кивнул:

— Конечно.

С легкостью истинного профессионала он перешел к вступительным аккордам.

Арчи встал перед роялем и поднял стакан.

— Дамы и господа, — начал он.

Арчи умел привлечь всеобщее внимание. Он поднаторел в провозглашении тостов в качестве шафера, распорядителя на вечеринках.

Он увидел, что Эмми смотрит на него с легкой тревогой. Может, взять да и вернуться на место? Ему не хотелось ее смущать. Но нет! Он хотел поднять тост за своего друга, за друга, который должен был бы находиться здесь. Никто ведь не станет возражать?

— Эта песня посвящается моему другу Джею, — обратился он к остававшимся в баре гостям. — Мы были друзьями с тех пор, как были вот такого роста. — Он показал совсем невысоко от пола. — Мы выросли вместе. Совершали все обычные поступки, пока взрослели. Присматривали друг за другом. Но, к несчастью, он умер несколько недель назад. В любом случае это была его счастливая песня. Когда мы куда-то ездили, он первым делом приносил в машину эту запись.

На секунду воцарилась полная ужаса тишина, пока остальные гости в вагоне осознавали сказанное. Эмми застыла. Но потом кто-то в дальнем конце вагона поднял свой бокал.

— За вашего друга! — смело произнес он. И через несколько мгновений другие последовали его примеру, пока весь бар не объединился в этом тосте, и пианист заиграл названную песню.

Арчи держал стакан и улыбался. И стал подпевать, на удивление мелодично.

Эмми встала, не совсем понимая, что же предпринять, не попросить ли персонал бара, чтобы Арчи деликатно вывели из вагона. Потом она увидела, что никто как будто не возражает против этого импровизированного панегирика и люди прониклись его духом. Поэтому она подошла к Арчи, забрала у него стакан и поставила на стойку, а потом протянула к молодому человеку руки, предлагая потанцевать. Постепенно к ним присоединились другие гости, и ошеломленные официанты стояли в стороне, пока в баре были танцующие.

Переплетя пальцы с пальцами Эмми, Арчи кружил ее. «Она прекрасно выглядит», — подумал он и сообразил, что Эмми скинула туфли. Без них она едва доходила ему до плеча.

Пианист улыбался во весь рот, беря заключительный аккорд. Раздались аплодисменты, потом все разошлись по своим местам. Словно и не было этого спонтанного танца. Арчи слегка покачивался и моргал.

Эмми взяла его за руку.

— Идем, — проговорила она. — Тебе нужно поспать.

Она проводила его до купе, неся туфли в руке.

Арчи спотыкался, развязывая галстук и стаскивая смокинг.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я, кажется, перебрал лишнего.

— Ничего. Не переживай. Это понятно.

— Я точно уверен, что ты не предполагала развлекаться караоке в баре «Восточного экспресса»…

— Это было чудесно. Всем понравилось.

— Удивительно, что нас не попросили покинуть поезд.

— Нас не могут взять и высадить в чистом поле.

Арчи рухнул на нижнюю полку. Со стоном уронил голову на подушку и тут же уснул.

Эмми осторожно укрыла его. Протянула руку, чтобы погладить по голове, но передумала. Ей вдруг захотелось утешить Арчи, но он мог посчитать это немного странным. Эмми потопталась на месте, не зная, что делать. Ей было неудобно оставлять его одного в таком состоянии. Очевидно, что он переживает смерть друга тяжелее, чем признается.

Заперев изнутри его купе, девушка перешла к себе, переоделась в ночную рубашку и халат и взяла книгу — подарок Арчи. Тихонько вернулась к нему в купе и, завернувшись в одеяло, села на табурет напротив кровати. Она посидит так пару часов и почитает на случай, если он проснется и захочет с кем-нибудь поговорить. Нельзя, чтобы Арчи думал, будто он один-одинешенек.

Поезд шел вперед сквозь чернильно-черную ночь, не смущаясь отсутствием луны и звезд, которые сразу после полуночи скрылись за облаками. Внутри поезда в воздухе разливалась дремота по мере того, как пассажиры один за другим отходили ко сну, их кровь бежала медленнее после жирной пищи и вина. Состав, чуть кренившийся на поворотах, действовал, как колыбель, успокаивая даже страдающих самой сильной бессонницей. Роберт прошел по коридору, радуясь, что все его подопечные благополучно водворились на ночь по своим купе, и сам отправился подремать на своей койке. Если ночью кому-то что-то понадобится, им стоит только позвонить. А встанет он, едва забрезжит рассвет, всего через несколько часов.

В своем купе Имоджен лежала в объятиях Дэнни. Он крепко спал, тесно прижавшись к ней. Она наслаждалась теплом его тела, их дыханием в унисон, но ей было тревожно. Имоджен не понимала, что таит в себе будущее. Ей надо о многом подумать. Принять много решений. А пока она сполна насладится, что Дэнни с ней.

Засыпая, Имоджен подумала, что, наверное, бабушка не это имела в виду, когда заказывала для нее билет…

 

Глава двадцать вторая

И вот так начался роман Адели с Джеком Моллоем.

Она этим не гордилась. И оправдать его не могла, разве только сказать, что этот роман подхватил ее и унес, и она практически ничего не решала. Звучало это нелепо, но Адель чувствовала, что этому суждено было произойти, что Джек был послан ей, чтобы переменить ее жизнь и мироощущение, и она не могла этому помешать.

Условия были ясными. Адель знала, что она — одна из многих женщин, которым он изменял. Джек носил свою неверность, как почетный знак, однако был настолько обезоруживающе открытым и честным в данном отношении, что она не могла его осуждать.

Открытость и честность со всеми, кроме жены, конечно, которую он вознес на пьедестал. Он никогда не скомпрометировал бы свой брак, у него и в мыслях не было покинуть Розамунду. У всех Джек был во временном пользовании. Своим возлюбленным он никогда ничего не обещал. Также, сознавала Адель, он был трусом. Ему нравилось его положение в обществе, его дом, социальный статус Розамунды и, разумеется, фамильные деньги. Он никогда не променял бы налаженную жизнь на свои похождения.

Адель по глупости приняла его условия. Ведь она не собиралась бросать Уильяма. Ей тоже нравилась надежность ее положения жены врача, но, по-видимому, не скука, ругала она себя. Не поэтому ли она открывала галерею? Разве этого возбуждения было мало?

В те моменты, когда Адель могла рассуждать здраво, в тишине кухни, когда она пила какао с миссис Моррис, голос разума приказывал ей уйти, пока она не пострадает — или, более того, не попадется. И то и другое было в равной степени вероятно, но второе вылилось бы в катастрофу. С собственным страданием Адель справилась бы, но причинить боль Уильяму не могла.

Несмотря на свои приключения, Адель глубоко любила мужа. Просто в последнее время из-за его поступков она казалась себе совсем незначительной. Складывалось впечатление, что Уильям прекрасно справляется с жизнью в новой клинике при помощи своего секретаря, а миссис Моррис ухаживает за ним дома. Адель просто не понимала, где ее место, зачем она нужна. Иногда за завтраком, когда Уильям был особенно поглощен своими заботами, он смотрел сквозь нее и не слышал ни слова из того, что она ему говорила. Адель соглашалась, что прежде ее разговоры могли быть невыносимо скучны, но положение дел изменилось теперь, когда она открыла-таки галерею, и ей действительно казалось, что муж мог бы проявить хоть малейший интерес. Вместо этого он, похоже, считал, что достаточно вручить ей незаполненный бланк из чековой книжки для покрытия расходов. Ей не нужны были его деньги. Она хотела его восхищения.

А Джек не скупился на похвалы и всегда был способен побудить ее к достижению все более серьезных целей. Он руководил Аделью, лепил ее, подзадоривал. Он учил ее, как отличить хорошую живопись от великой, как распознать копию или подделку, как оценить ущерб, как проверить происхождение работы. Адель входила в сложный мир, и одного хорошего чутья было недостаточно, требовались знания и опыт. И Джеку было очень приятно иметь усердную и старательную ученицу. Он сопровождал ее на выставках и аукционах по всей стране и в студиях художников, на вернисажах и частных просмотрах.

Если бы Адель смогла этим и ограничить их отношения, они были бы совершенно оправданны. Джек был бы ее советником, и ничего больше. Но свидания никогда не заканчивались в аукционном доме или торговом зале. Они неизбежно длились, и именно эта часть так пьянила Адель. Она не представляла, что ее разум и тело могут получать такой заряд жизненной энергии. Ей казалось, что она способна покорить мир. Но в то же время ее никогда не покидало чувство вины; она знала, что не может равнодушно вести двойную жизнь.

Как бы страстно ни хотелось Адели разделить с кем-нибудь это бремя, она никогда никому не рассказывала о своем романе, потому что понимала: она не вызовет сочувствия ни в ком с мало-мальски твердым характером. Ее подруги придут в ужас; в их кругу измены считались просто-напросто неприличными, хотя Джек и старался убедить Адель, что люди постоянно заводят романы. И всякий раз, пытаясь дать разумное объяснение своему поведению, Адель терпела неудачу. Невозможно объяснить влечение, то, что французы называют ударом молнии. Она даже составила списки недостатков и достоинств Джека: первый был всегда много-много длиннее второго, но даже записанные черным по белому его грехи не могли заставить ее прекратить отношения.

Она не могла жить без него и без того ощущения себя, которое он ей дарил.

Напряжение, связанное с этой ситуацией, начало сказываться. Адель стала просыпаться среди ночи, не понимая, с кем она спит. У нее появились ночные кошмары, в которых она выдавала себя Уильяму, кошмары настолько реальные, что Адель просыпалась, плача от страха.

Они были не такими жуткими, как те, в которых ей снилось, что она потеряла Джека. Как это происходило, всегда было неясно, но ее терзала мука, ночной ужас не отступал от нее весь следующий день, она ходила с ввалившимися глазами.

Эти страдания истощали. Адель очень похудела. Она ссылалась на отсутствие мальчиков, говоря Уильяму, что не ест теперь столько пирожных и печенья, как при них. Она видела, что мужа тревожит ее состояние.

— Мне кажется, что эта твоя галерея становится тебе не по силам, — заметил он. — Я хочу сказать, что она еще не открыта, а ты выглядишь измученной. По-моему, ты должна взять кого-то себе в помощь. Или спросить себя: такая ли уж это хорошая затея?

— Я справлюсь, — настаивала Адель. — Все это для меня внове, только и всего. И потом столько хлопот: приглядывать за рабочими, ездить на распродажи и вести в довершение всего дом…

Вести дом? Она едва ли что-то делала по дому. Уильям об этом, конечно, не узнает и не заметит. Она увеличила рабочее время миссис Моррис, заказывала необходимое для хозяйства с доставкой на дом и больше уже не пекла сама торты и пудинги. Но это лишь обостряло ее чувство вины. Адель неоднократно принимала решение прекратить роман с Моллоем. Она умная женщина — наверняка она найдет в себе силы уйти от этого человека? Она пыталась и не один раз.

— Я больше не могу так поступать, — плача говорила она Джеку.

— Тогда не поступай, — спокойно отвечал он.

Для него все было только черным или белым. Все было так просто. Совести у него не было. Он никогда не мог понять мучения Адели, не до конца. Но был очень терпелив с ней. Когда ее охватывала тревога, он задумчиво смотрел на нее.

— Скажи мне, что все будет хорошо, — умоляла его Адель.

— Конечно, так и будет. А почему нет?

По миллиону причин. Потому что она может «сломаться». Потому что может себя выдать. Потому что она сходила с ума из-за невозможности контролировать свои порывы, из-за своей одержимости, из-за неспособности прекратить связь с ним, хотя знает, что должна. Из-за того, что ее любовь к Джеку была извращенной, порочной, нечестной и построенной на измене.

— Я жалею, что вообще встретила тебя, — выдохнула она как-то ночью перед тем, как отдаться охватывающему ее экстазу.

— Правда? — улыбнулся ей Джек, прекрасно зная, что она до конца времен делала бы тот же выбор снова и снова.

Это было своего рода безумие. Это была ее единственная защита.

Однажды у Симоны Джек познакомил Адель с молодым человеком по имени Реб. Он был болезненно худ и некрасив, с похожими на клешни руками, которыми он размахивал при разговоре, и глазами навыкате. Джек казался очарованным этим человеком.

— Поверь мне: он прославится. По-настоящему. У него удивительные работы. Между прочим, — он посмотрел на Адель, и она поняла, что Джеку пришла идея, — я закажу ему портрет, пока еще могу себе это позволить.

Он подошел к Ребу, и она увидела, что в течение разговора оба на нее поглядывали. Аделью овладело дурное предчувствие, подтвердившееся, когда Джек сообщил, что Реб согласился написать ее.

Она не хотела позировать. Идея эта пугала Адель, выходила за рамки приличий.

— Но я хочу что-нибудь на память о тебе, — настаивал Джек, и, само собой, тщеславие Адели победило. Для получения желаемого Джек всегда мог прибегнуть к лести. Он редко делал сентиментальные жесты, поэтому Адель не отвергла этот, видя в нем знак того, что небезразлична Джеку.

Студия Реба была сущим позором. Она была просторной и холодной, и никогда еще Адель не встречала более скверного помещения: повсюду сырость, пыль и грязь. На тарелках плесневели остатки еды. Не было приличного туалета, просто ведро, которое, как заподозрила Адель, опорожнялось редко. Она быстро договорилась в кафе по соседству о пользовании их удобствами.

Реб указал на обитую зеленым бархатом кушетку. Адель скованно присела на край, не зная, кто на ней до этого сидел и чем занимался.

Художник уставился на Адель.

— Голая, — сказал он. — Вы нужны мне голая.

— Совершенно исключено, — отрезала Адель. Она не разденется для своего портрета.

Он швырнул кофейную чашку в другой конец студии. Чашка ударилась о стену. Кофе стекал на пол.

— Вы попусту тратите свое время, — заявил он обвиняющим тоном. — Я выделил на это две недели. Мне нужны эти проклятые деньги. Я не пишу одетых женщин. Смысла нет.

Адель не знала, что сказать. Она видела, что художник в ярости. Также она поняла, что ее обманули, что Джек не стал говорить ей об этой части сделки, поскольку знал, что она откажется.

— Или вы раздеваетесь, или оплачиваете мне потерянное время. Мне все равно что.

Запустив руку под джемпер, Реб стал лихорадочно чесаться. «У него наверняка блохи», — подумала Адель. Ей захотелось как можно скорее покинуть студию.

Затем за спиной у художника она увидела полотно, наверное, самую последнюю работу Реба. Картина изображала молодую девушку, вытиравшую полотенцем ступни ног. Картина была восхитительна. Кожа девушки светилась, ее красота блистала на холсте. Картина была живой и чувственной и в то же время приличной — все, что требуется от хорошей нагой натуры.

Адель ахнула и подошла рассмотреть картину поближе.

— Она великолепна, — сказала Адель Ребу, который сердито смотрел на нее.

— Так вы решились или нет? — потребовал он ответа.

Адель колебалась. Снова повернулась к картине. Теперь она видела, что разглядел в Ребе Джек. Художник был необыкновенно талантлив. Его работы далеко превосходили просто талант. Адель почувствовала, что если не станет ему позировать, то будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. На ее глазах вершилась история.

Она вернулась к кушетке со словами:

— Я разденусь.

Принялась расстегивать платье.

Реб пристально на нее посмотрел.

— Верное решение, — только и произнес он.

Погрузившись в работу, Реб сделался менее вспыльчивым. И Адель привыкла раздеваться и ложиться, распростершись на кушетке, словно ненасытная куртизанка. Единственное, что смущало ее, — это взгляды Реба, когда все они бывали у Симоны. Адели не хотелось думать о том, какие мысли крутятся у него в голове. В студии он рассматривал ее как объект, а не человеческое существо, и держался совсем бесстрастно, поэтому Адель никогда не боялась. Но у Симоны он следил за ней, как ястреб.

Только когда работа над картиной близилась к завершению, Адель узнала, чем она так его притягивала.

— Знаете, Джек вас любит, — вдруг сказал ей Реб. — Когда вы не видите, он не сводит с вас глаз. Я знаю, вы считаете, что ему все равно. Но мне кажется, вы его не знаете.

Адель уже открыла рот, чтобы сказать, что это его нисколько не касается, но Реб взмахом руки помешал ей.

— Вы для него очень важны. Никогда об этом не забывайте. Вы для него важнее, чем он для вас.

Адель закрыла рот в большом смущении. Она спрашивала себя, правда ли сказанное Ребом, не проник ли он в душу Джека глубже, чем когда-либо удавалось ей. Она знала, что Джек ее обожает, конечно, знала, но у нее никогда не было ощущения, что он ставит ее выше других своих подруг. Она по-прежнему ненавидела себя за продолжение их романа, за то, что позволяет ему пользоваться ее слабостью. Но она пристрастилась к нему и его миру и той себе, которой он ее сделал.

Она точно поняла, кто она и кем стала, когда наконец увидела законченную картину.

В тот день ей исполнилось тридцать три года. Уильям подарил ей открытку и незаполненный чек.

— Купи себе что-нибудь красивое, — сказал он.

Ей захотелось разорвать чек и бросить ему в лицо.

— Неужели ты не понимаешь, что делаешь со мной своим равнодушием, своим покровительством? — готова была крикнуть Адель.

Какое лукавство с ее стороны, думала она потом, переложить вину на Уильяма. Она имела то, чего страстно желали столь многие женщины ее поколения: независимость и свободу действий. Неужели это настолько повредило ее жизни, что она ведет себя так, как ведет?

Отвращение Адели к себе длилось ровно до того момента, когда Джек преподнес ей картину Реба. Она ждала Адель в его квартире, поставленная на мольберт. Полотно вставили в покрытую густой резьбой раму из светлого дерева и перевязали красной лентой из органзы. На бронзовой табличке, укрепленной внизу на раме, было выгравировано: «“Возлюбленная” — Ребен Зил».

Это была Адель, вне всякого сомнения, но Адель, которую сама она никогда не видела, глядя на себя в зеркало. Адель, которую никогда не видел и Уильям. Она всегда позировала для Реба, лежа на боку, одна рука закинута за голову, другая прикрывает тело якобы из скромности. Однако художник каким-то образом поймал ее состояние после близости с мужчиной, показал женщину, все еще пребывающую в истоме, которую приносит только близость с любовью всей жизни. Это было примитивно. И потрясающе. И выдавало с головой.

Рассматривая картину отчасти с гордостью, отчасти с ужасом, Адель догадалась, почему Реб пристально следил за ней у Симоны. Он не хотел писать женщину, которую она демонстрировала ему, лежа на кушетке. Он хотел увидеть другую сторону ее натуры: Адель, которая вела опасную жизнь, Адель, которая светилась изнутри, когда находилась рядом со своим любовником. И он уловил это и более того.

— Ее никто не должен видеть, — ахнула Адель. И никто не увидит. Если кому-то понадобится свидетельство ее неверности, это было бы явное доказательство.

Картина очень беспокоила Адель, словно некое предзнаменование. До тех пор пока она существовала, ее репутации и браку грозила опасность.

— Я буду хранить ее для тебя здесь, — пообещал Джек. — Ее никто, кроме меня, не увидит.

— И всех остальных, кого ты сюда приведешь.

Он предостерегающе взглянул на Адель, как бы говоря, что она перешла запретную черту.

— Я поверну ее к стене.

Если он хотел таким образом успокоить Адель, то ошибся. Она заметила, что нет на земле женщины, которая не захотела бы посмотреть, что изображено на полотне.

Тогда Джек начал злиться.

— Нам придется рискнуть. В любом случае она твоя, делай с ней что пожелаешь. А если когда-нибудь захочешь забрать ее, только попроси.

Адель знала, что он говорит правду. Несмотря на все свои недостатки, Джек обладал определенным кодексом чести, который не нарушал. Он сохранит для нее картину до конца времен или пока она не попросит ее, что случится раньше.

Вскоре после написания картины отношения между Джеком и Аделью стали портиться. Она поняла, что медовый месяц закончился, что она не в силах поддерживать интенсивность и напряжение их романа. Отношения были очень яркими, а она — крайне эмоциональной в отличие от Джека, которого считала хладнокровным. Она понимала, что у него, вероятно, есть другие женщины, но он настаивал, что даже если это и так, его чувства к Адели от этого не страдали, она была особенной.

— Недостаточно особенной, чтобы быть особенной! — возражала Адель.

— Ты не можешь требовать верности от отношений, построенных на неверности, — парировал он. И как она могла спорить?

Она знала, что если слишком протестовать, он заставит ее умолкнуть. Джек терпеть не мог сцен, обвинений и жалоб. И Адель с этим мирилась, потому что потерять Джека было выше ее сил.

Хотя иногда, в наиболее трезвые моменты, Адель хотела, чтобы Джек оттолкнул ее от себя так далеко, чтобы она могла уйти сама. Если его поведение станет неприемлемым, тогда, возможно, она найдет в себе силы.

Это был только вопрос времени.

Однажды днем они пошли к нему после позднего ленча. Адель собиралась вернуться домой поездом, но до ее ухода они еще могли провести час или около того в постели. Джек открыл квартиру, и Адель прошла на кухню, чтобы приготовить чай, кое-что в их отношениях до ужаса напоминало семейную жизнь. Адель даже держала на кухне запас своего любимого имбирного печенья.

Из спальни донесся гортанный вскрик, и Адель бросилась туда.

На кровати лежала девушка. Повсюду была кровь. На полу, на простынях, на ее одежде. Адель подошла ближе и узнала ее. Это была Миранда. Та девушка, которая лежала на пороге, когда Адель впервые пришла к Симоне. Она была избалованной, юной, денег у которой было больше, чем рассудительности, ее привлекала декадентская атмосфера этого клуба. Она проводила время у Симоны, выпивая, куря сигареты и соблазняя любого, кто согласится.

Включая, без сомнения, Джека.

— Что нам делать? — спросил побелевший Джек. Он прирос к полу.

Адель была женой врача. Она, разумеется, знала, что делать. И отодвинула Джека в сторону.

— Вызывай «скорую помощь», — рявкнула она, — потом неси бинты!

— Бинты?

— Все, что за них сойдет. — Он тупо смотрел на нее. Она поняла, что толку от Джека не будет. — Не беспокойся.

Она сорвала наволочку с подушки и принялась рвать ткань. Миранда была еще жива — веки у нее трепетали, — но невозможно было сказать, сколько времени она здесь находилась и сколько крови на самом деле потеряла. Казалось, что море.

Адель сделала что могла, туго перевязав девушке руку, чтобы остановить кровотечение.

— Пожалуйста, не умирай, — молила она. Девушка была так молода. Что толкнуло ее на такой поступок? Адель не хотела об этом думать.

Она услышала, что по лестнице поднимаются работники «скорой помощи». Они появились в комнате, за ними следовал перепуганный Джек.

— Отличная работа, — сказал один из них, обращаясь к Адели. — Вероятно, вы спасли ей жизнь.

— Может, и так, — с сомнением проговорил другой. — Она потеряла очень много крови. Вы едете с ней в больницу?

Адель колебалась. Квартира принадлежала не ей. Девушка была ей чужой. Теперь Миранда находилась в надежных руках. Но Адель неприятна была мысль о том, что та поедет в больницу одна. И возможно, умрет одна. Адель вздрогнула.

— Конечно.

Ехать в машине «скорой помощи» было страшно. Они мчались по улицам, опасно накреняясь из стороны в сторону, завывала сирена. Адель сидела рядом с Мирандой. Ей хотелось взять девушку за руку, но медики не позволили, защитить ее, как защитила бы она своих сыновей. Ей все хотелось проверить пульс Миранды, но вмешиваться она не могла.

Больница, в которую они приехали, оказалась маленькой, грязной и переполненной пациентами. Адель не представляла, в какой части Лондона они находились, а времени спросить не было. Каталку, на которой лежала Миранда, бегом повезли по тускло освещенным коридорам, через несколько двустворчатых дверей. Небольшая бригада врачей поспешила навстречу, и крохотное неподвижное тело Миранды унесли прочь на носилках.

Последовавшую было за ними Адель остановила медсестра. Ее взгляд над маской был холодным и осуждающим.

— Какая у нее группа крови? — спросила она.

— Простите, я понятия не имею, — ответила Адель, сообразив, что ее приняли за мать Миранды.

Сестра бросила на нее неодобрительный взгляд. Адель хотела объяснить, кто она такая, что она жена врача, но никого не было рядом. Адель оставили в комнате ожидания с грязными зелеными стенами. Шло время, и она с ужасом поняла, что не попадет домой. Попросила разрешения воспользоваться телефоном.

— Телефон только для врачей, — коротко ответила ей сестра, поэтому Адель вышла на улицу и нашла телефонную кабину.

— Меня сегодня задержали, да и Бренда пригласила меня на ужин и переночевать у нее, — солгала она Уильяму, благодаря Бога за алиби и неизменное отсутствие у мужа интереса к ее местонахождению.

Снова и снова перечитывала Адель, как различить признаки полиомиелита, и перелистывала старые выпуски журнала «Кинозритель», ничего не запоминая. Уже почти в полночь кто-то зашел и сказал, что состояние Миранды стабильное.

Она тихонько подошла к ее кровати.

— Думаю, ее спасли ваши быстрые действия, — заметила другая, более благосклонная медсестра.

Миранда казалась крохотной, бледной и беспомощной, ничуть не похожей на хищную распутницу, ошивавшуюся у Симоны.

— Я его люблю, — сказала она Адели, когда пришла в сознание, а потом глаза у нее закатились в сторону, как будто перерезали ниточки, держащие ее глазные яблоки в глазницах.

Миранде было не больше восемнадцати лет. «Кем возомнил себя Джек, разбивая сердца еще совсем детям?» — в ярости думала Адель. Ее сердце было законной добычей. Он предупредил ее с самого начала. Она подписала контракт, прочтя все условия, написанные мелким шрифтом. Но девушка, совсем не знающая жизни?

Джек не чувствовал никакого раскаяния, когда Адель наконец добралась до его квартиры, хотя, судя по бледному лицу, происшествие его потрясло.

— Послушай, — начал он. — У Миранды я один из многих. Если она в меня влюбилась, то потому, что я ее не использую, не так как некоторые из тех ублюдков, что охотятся только за ее деньгами. И ей двадцать три года. Вряд ли ее можно назвать ребенком.

— О, значит, все в порядке. Если ей двадцать три, — возмутилась Адель. — Прекрасный возраст для того, чтобы перерезать себе вены у кого-то в спальне.

— У нее неустойчивая психика.

— Тогда тебе не следовало заводить с ней отношения! — закричала Адель.

— У меня нет с ней никаких отношений! — закричал он в ответ. — Однажды ночью я забрал ее из клуба, когда ей было плохо. Дотащил сюда и привел в чувство. Я и пальцем до нее не дотронулся.

Адель могла представить, как он ее успокаивает, развращает.

— В самом деле?

Он посмотрел ей в глаза.

— Я не полное чудовище. Я знаю, ты обо мне невысокого мнения…

— Потому что ты ничего не делаешь, чтобы убедить меня в обратном.

Адель раздраженно вздохнула. Джек стал оправдываться:

— Я честно сказал тебе, что легко поддаюсь искушению. Но, к твоему сведению, уже некоторое время здесь никто, кроме тебя, не бывает.

— Тогда почему ты позволяешь мне думать противоположное?

— Потому что я не переношу, когда на меня давят! Потому что я не доверяю себе! Потому что как только я это сказал, дальше я могу все только испортить!

— Это смешно. Ты что, совершенно собой не владеешь?

— Нет! Не владею. Не навязывай мне свой взгляд на то, как должны себя вести люди, Адель. Мы сейчас не в Шеллоуфорде. Я не врач. И мне жаль, что ты такого низкого обо мне мнения. Иногда я недоумеваю, почему ты вообще со мной связалась.

Адель посмотрела на него.

— Я тоже.

И в тот момент она поняла, что эта связь принесла ей гораздо больше беспокойства и страданий, чем удовольствия.

Адель схватилась за голову.

— Я больше не могу с этим справляться, Джек. Со всем этим. Для меня это слишком.

Джек посмотрел на нее.

— Никто тебя и не просил, — сказал он.

Разумеется, он был прав. И с самого начала она знала, что он разобьет ей сердце. Тем не менее бессмысленно было сожалеть, что она пошла тогда на первый ленч. Сама виновата, что не справилась с искушением. Что была тщеславной, поверхностной и нуждалась во внимании, когда была счастливейшей из всех известных ей женщин. Какой извращенной стороне ее натуры понадобилось ставить под угрозу идеально счастливый брак?

Она подошла обнять Джека, но он остановил ее, подняв руки. Обидевшись, Джек мог до бесконечности разыгрывать невинно оскорбленного.

Покинуть его было, конечно, легче без ласк. Прикосновение к нему всегда подрывало решимость Адели. Она оглянулась вокруг себя, словно запоминая квартиру, хотя уже знала каждый уголок, каждую полку.

Лежали грудой скомканные простыни, пропитанные кровью Миранды.

— Что ты с ними сделаешь? — спросила практичная до конца Адель.

— Отдам в прачечную, — ответил Джек. — Там никогда не задают вопросов. И не судят.

Адель вздрогнула. Это было правдой. Она его осудила. Осудила по стандартам другой половины своей натуры — докторши, а не прелюбодейки, и она поняла, что допустила ошибку. Поняла, что для их отношений это был смертельный поцелуй.

— Прости меня.

Голос Адели задрожал, когда она произнесла эти слова. Она даже не знала, за что извиняется. Направилась к двери, пока не потеряла самообладание. Если она заплачет, то бросится к Джеку и станет молить о прощении. Она должна сохранить хоть чуточку достоинства.

Адель питала слабую надежду, что сегодняшний день чему-то научит Джека: если он продолжит безответственно играть людскими сердцами, а не будет открытым и честным, то останется ни с чем.

Попытка самоубийства Миранды потрясла Адель больше, чем она думала. Несколько раз она принималась плакать, когда в середине дня неожиданно вспоминала неподвижное тело девушки на кровати. Адель хотела бы знать, что произошло с Мирандой дальше, но не предполагала, каким образом это сделать. Она сбежала из мира богемы, да и все равно ни словом, ни делом не могла помочь Миранде.

Если Уильям и заметил необыкновенную чувствительность жены, то ничего не сказал. Адель все же пожаловалась ему, что плохо себя чувствует и скучает по сыновьям, что было правдой. Ей ужасно хотелось, чтобы они бегали, шумели, нужно было залатать дыру в своей жизни. Когда сыновья приезжали домой, день был веселым, осмысленным, а сама она чувствовала себя беззаботной.

Адель сосредоточилась на галерее. Спланировала грандиозное открытие. В городке об этом стало известно, и жителей, похоже, воодушевило предстоящее событие, что немного подбодрило Адель. Она заказала визитные карточки, разослала пресс-релизы, описала историю и происхождение всех купленных ею картин. Их она заново обрамила, постаравшись, чтобы произведение было представлено в лучшем свете.

Наконец Адель была готова. Весь уик-энд она провела за развешиванием картин. Люди думали, что все дело только в том, чтобы вбить несколько гвоздей в стену, но существовало искусство эффективной выставки. Адель меняла работы местами, перевешивала, попала молотком по пальцу и уронила на пол одну картину, повредив раму, пока наконец не добилась желаемого результата.

В воскресенье днем она устроила для Уильяма большую экскурсию.

— Я так тобой горжусь, — сказал он и неожиданно обнял ее. Его внезапная теплота изумила Адель. — Давай… Пойдем куда-нибудь поужинаем и отпразднуем.

— Но я ужасно выгляжу, — стала отговариваться Адель.

— Ты выглядишь прекрасно, — поддразнивал ее Уильям. — Волосы растрепаны, на щеках пыль, но глаза горят огнем, который в них уже давно не появлялся. Ты никогда не выглядела лучше.

За ужином он извинился за недостаток внимания к Адели.

— Новая клиника захватила меня целиком. Для меня это была сложная перемена, и я знаю, что вел себя ужасно. Мне жаль. Ты простишь меня?

— Конечно.

На душу Адели снизошел мир. Ее брак был восстановлен. Все будет хорошо.

Адель запланировала прием по случаю открытия галереи на первую неделю декабря. Таким образом она извлекала выгоду из предпраздничного времени, могла украсить галерею и оставляла людям достаточно времени, чтобы сделать подарки к Рождеству, если они пожелают. Она надеялась и молилась об этом. Вложения в галерею были огромные: деньги и чувства.

Роковую ошибку Адель совершила, когда дело дошло до рассылки приглашений. Она была настолько занята, что память о Джеке стерлась до случайных, мимолетных уколов боли. Она больше не предавалась воспоминаниям и тоске и не переживала заново свою страсть, лежа ночью в постели. Ее отношения с Уильямом возродились теперь, когда она чувствовала себя с ним почти на равных. Прежней страстности не осталось, но чувства были глубоки и сильны.

По какой-то причине это заставило Адель решить, что она достаточно пришла в себя, чтобы пригласить на открытие Моллоя. В основном ей хотелось показать, что она пережила свои чувства к нему и какого успеха она добилась при устройстве галереи. Ведь все же Джек, напомнила она себе, очень помог ей делом и советом. Невежливо не пригласить его. Разумеется, она справится со встречей. Рядом с ней будет Уильям. Все будет очень цивилизованно. И по-взрослому.

Она сунула приглашение в конверт, написала на лицевой стороне имя и адрес Джека и положила в стопку писем, предназначенных к отправке на почту. На следующее утро письмо будет лежать на коврике перед дверью в прихожей его квартиры. Кто-то поднимет почту и положит на столик в холле. Джек возьмет письмо. Приедет ли он?

Вечер вернисажа выдался ясный, холодный и морозный. Адель прикинула, что ожидается больше ста человек. Ее это не тревожило. Она была отличной хозяйкой и очень организованной. Что могло пойти не так?

Всю неделю они с миссис Моррис готовились к этому событию. В кухне постоянно стоял запах выпечки. Они сделали мясные пирожки, волованы с разными начинками, сырную соломку и сладкие пирожки с изюмом и миндалем. Адель смешала на основе бренди пунш. Уильям снял пробу и назвал его ракетным горючим.

— Если я напою гостей, — улыбнулась Адель, — они, возможно, опустошат свои кошельки.

Она начистила две серебряных чаши для пунша и одолжила дополнительные бокалы в местной гостинице. А потом принялась украшать галерею. Ей хотелось создать что-то запоминающееся, чтобы люди к ней вернулись. Она провела день в лесу вместе с сыновьями, собирая ветки остролиста и зелень.

Днем перед открытием она провела последний смотр.

Перила, камин и более крупные картины были украшены венками из остролиста, перевязанными красными лентами. Везде горели свечи. Серебряные подносы, уставленные бокалами, будут разносить две нанятые официантки. Рождественскую елку Адель поставила у камина, густо увешала стеклянными шарами, в которых отражался свет, а под нее положила груды подарков. Не настоящих подарков, а книг из дома, которые она завернула в бумагу веселых расцветок. Она приобрела долгоиграющую пластинку Джонни Мэтиса — рождественские песни, которые будут звучать достаточно громко, чтобы создавать праздничную атмосферу, но в то же время ненавязчиво.

Все было идеально. Адель купила облегающее черное платье с открытыми плечами и пуговицами со стразами. Волосы она уложила накануне — они немного отросли, и парикмахер сделал ей челку, а остальные пышно начесал, и Адель стала немного похожа на Джеки Онассис.

Уильям подошел, чтобы помочь застегнуть нитку жемчуга, которую Адель выбрала к платью. Когда это было сделано, она посмотрела на себя в зеркало. И осталась довольна своим видом. Уильям поцеловал ее в шею.

— Я очень горжусь тобой, — снова сказал он ей.

Прием имел оглушительный успех. Пришло, кажется, даже больше людей, чем она пригласила. К счастью, миссис Моррис настояла на том, чтобы приготовить все в двойном количестве. Мысль о том, что может кончиться еда, ужасала миссис Моррис. Несколько человек купили картины. Адель охватили радость и возбуждение. У нее все получится. Галерея будет пользоваться успехом.

А потом она увидела в другом конце помещения Джека. Ее сердце забилось чуть быстрее, но это был не тот мощный шквал чувств, который обычно вызывал у Адели вид Джека. Она была спокойна и готова с ним поговорить. Она будет учтива и безмятежна.

Затем она заметила, что он не один. С ним была Розамунда. Больше некому. Конечно, она была восхитительна. Темные, коротко подстриженные волосы, сливочная кожа и темно-синие глаза — необычное сочетание, выделявшее ее из толпы. На Розамунде было красное платье, очень ей шедшее, а в ушах — серьги с сапфирами.

Спокойствие Адели сменилось паникой. От пылавшего в галерее камина было слишком жарко, а она еще выпила два стакана пунша. Джек вел к ней Розамунду. Адель понятия не имела, что говорить и делать.

Джек, разумеется, был, как всегда, обходителен.

— Моя дорогая, веселого Рождества. И мои поздравления. Это триумф.

Адель с трудом пробормотала слова благодарности, и в этот момент Джек увлек вперед свою жену.

— Дорогая, — проговорил он. — Это Адель Расселл. Адель, это моя жена Розамунда.

Розамунда была сдержанна, безупречна, элегантна. Встретившись с Аделью взглядом, она на долю секунды дольше, чем необходимо, задержала руку Адели в своей, чтобы просто утвердить над ней свое превосходство. Рядом с ней Адель почувствовала себя великаншей-людоедкой. Черное платье для коктейлей, которое ранее казалось столь удачным, заставило ее почувствовать себя немолодой, толстой и немодной.

Подошел Уильям, и Адель поспешно его представила.

— Какая у вас умная жена, — произнес Джек. — Я не сомневаюсь, что эту галерею ждет огромный успех. У вашей жены верный глаз.

— Что ж, она трудилась не покладая рук, — ответил Уильям. — Она заслуживает достигнутого успеха.

Адель пришла в ярость. Они говорили о ней, как будто ее не было рядом. Розамунда улыбнулась ей. Адель не поняла, было ли это проявлением солидарности или насмешкой. Розамунда была чистой страницей. Красивой, чистой страницей.

— Прошу прощения, — вспомнила о вежливости Адель. — Я должна обойти присутствующих.

Адель на пять минут заперлась в туалете, чтобы собраться с силами. Как ей могло прийти в голову, что она справится с ситуацией, когда ее бывший любовник окажется в одной комнате с ее мужем? Было мучением слушать, как они, посмеиваясь, рассуждают о ее достижениях. И она ни за что не подумала бы, что он привезет с собой Розамунду. Но вот — привез. Сейчас Рождество. Время вечеринок. Почему бы не привезти? От волнения у Адели вспотели ладони. Какой она была идиоткой. Сама себе все это устроила, по глупости и беспечности послав приглашение.

Она вышла из туалета и глубоко вздохнула, готовая снова смешаться с гостями. Присутствующие не выказывали желания уйти. Уровень шума повысился еще на несколько децибелов. Стало еще жарче.

Когда Адель почувствовала прикосновение пальца к своему затылку, она едва не потеряла сознание.

— Я по тебе скучал.

Она ощутила аромат «Зизонии». Его палец двинулся по кругу, нежно массируя кожу. С каждым поворотом Адель слабела все больше.

— Прекрати, — сказала она. Ну конечно, она этого не хотела.

Джек стоял ровно позади нее. Адель почувствовала тепло его тела, когда он заговорил, наклонившись к ее уху.

— Я совершил ужасную ошибку, — сказал он. — Я не сознавал, как много ты для меня значишь. Ты нужна мне, Адель.

О Боже! Именно эти слова она так хотела услышать все то время, что они были вместе. Когда он предпочитал мучить ее.

— Мне больше никто не нужен, — продолжал он. — Я хочу тебя. Ты для меня все.

Сколько же раз она мечтала услышать, как он это говорит.

— Слишком поздно, Джек, — сказала Адель. — Все кончено. Вернуться я не могу. Я теперь счастлива.

— Нет, — возразил он. И был прав. Она могла прикинуться перед собой, что довольна, но никакие похвалы Уильяма не вызывали в ней такого трепета, как те слова, которые Джек шептал ей на ухо. Или ощущения, которые пробуждали лежавшие на ее талии руки Джека.

— Прошу, не надо, — взмолилась Адель, но ничего не сделала, чтобы освободиться из его рук.

— Поедем со мной в Венецию, — попросил он. — Весной. Мне нужно навестить нескольких клиентов, повидаться кое с кем из художников. Мы сможем побыть вместе. Только ты и я.

Адель закрыла глаза. Это было настоящей пыткой. Как могла она подумать, что Джек не станет ее искушать? Он был слишком эгоистичен, чтобы не попытаться заманить ее назад, просто чтобы доказать, что может это.

— Абсолютно исключено, — выдавила из себя Адель.

— Я еду в Париж. В начале апреля. У тебя вдоволь времени, чтобы сразиться со своей совестью и найти предлог.

Он провел пальцем по ее позвоночнику, остановившись у верхнего края платья. Затем ушел, вернулся в толчею вечеринки, оставив Адель едва стоявшей на ногах.

Через десять минут он и Розамунда вынырнули из толпы и подошли к ней попрощаться.

— Счастливого Рождества! — проговорила Розамунда, холодно целуя Адель в щеку.

— Пусть идет снег, пусть идет снег, пусть идет снег! — пел Джонни Мэтис.

Последние гости разошлись в начале первого. Адель и Уильям вышли из галереи и заперли ее. Адель договорилась с миссис Моррис, чтобы та прибралась там на следующий день. Домработница рада будет дополнительным деньгам на рождественские подарки внукам.

В спальне Уильям болтал об успехе вечера, обсуждал гостей и убранство галереи, но в итоге тоже умолк, почувствовав, что Адель не склонна к разговору.

— Дорогой, прости, пожалуйста, — обратилась к нему Адель. — Я вымотана до предела, да и пунш оказался чрезмерно крепким. Давай поговорим об этом утром. Я мечтаю только добраться до постели.

В ванной комнате Адель наконец дала волю слезам всего на несколько минут, иначе она просто умерла бы, сдерживая их. Умылась холодной водой и понадеялась, что Уильям ничего не заметит.

Джек сказал, что скучал по ней. Джек сказал, что она ему нужна. Джек сказал, что она значит для него больше, чем кто бы то ни было. Прежде эти слова стали бы сбывшейся мечтой. Теперь она лишь хотела забыть их. Она не могла вернуться к тревоге, мучению и безумию.

С чувством безысходности Адель свернулась в постели клубочком. Как следует отчитала себя. Сейчас Рождество. Рождество предназначено для семьи, для сыновей. Она не испортит его своей прежней глупостью. Ей нужно оставить свои ошибки в прошлом и смотреть вперед, в новый год. Нет необходимости принимать решение. Оно очевидно. «Раз и навсегда забудь о Джеке Моллое и никогда больше не поддавайся искушению встречи с ним».

 

Глава двадцать третья

Было пять часов, и вот-вот должен был наступить рассвет. Небо из темно-синего постепенно делалось дымчато-серым, пока «Восточный экспресс» плавно катил вдоль Цюрихского озера — огромного, спокойного водного пространства лунного цвета. Все хоть сколько-нибудь разумные обитатели домов на его берегах еще спали, как и большинство пассажиров поезда. За исключением очень немногих, кого мучила бессонница. Или кто привык рано вставать. Или кого одолевали какие-то мысли.

Бетт открыла дверь своего купе и тихонько вышла в коридор. Как ни пыталась, заснуть она не смогла. Койка у нее была очень удобная, но девушка не могла отвлечься от своих мыслей. Они снова и снова возникали у нее в голове. То она убеждала себя, что все будет хорошо, что ей не о чем беспокоиться. А в следующую минуту в панике просыпалась в холодном поту. Наконец Бетт решила встать.

Она посидела за столиком в конце коридора, откуда пассажиры могли любоваться пейзажами. Шторы были опущены, но Бетт осторожно подняла занавесь на последнем окне. Теперь небо приняло нежнейший жемчужный оттенок. Подперев голову рукой, Бетт смотрела в окно и гадала, не бодрствует ли кто-нибудь в том мире снаружи. Кто-то, кто, как и она, из-за чего-то беспокоится.

В субботу будет пять недель с того случая, подсчитала она. Бетт без конца прокручивала его в голове, жалея, что не остановилась в критический момент и не пошла на попятную. Где ей следовало остановиться? Когда она решила пойти в паб? Когда решила пойти домой к Коннору? Когда?..

Что на нее нашло? Она никогда не сочувствовала девчонкам, которые по-идиотски вели себя с парнями, а потом впадали в истерику. Бетт нравилось считать себя не такой, как все. Она не влюблялась до потери сознания, сохраняла голову на плечах и знала, что делает, даже в приличном подпитии. И собственно, почему бы и не выпить, когда хочется. Они с Джейми здорово в этом поднаторели. Что хорошо было при разводе родителей — они не заметили, что в баре осталось подозрительно мало бутылок.

Подруги Бетт уговорили ее пойти на выступление группы Джейми в пабе под названием «Борза́я». Поскольку Джейми был ее родным братом, Бетт и не думала идти туда — она могла бесплатно смотреть их выступления в домашнем гараже, если хотела. Но ее подруга Занна была просто без ума от солиста.

— Да они средненько играют, — сказала Занне Бетт. — Хотят походить на «Нирвану», но все время забывают, что они в Шефердс-Буше, а не в Сиэтле.

Однако вечер, подобно многим вечерам, от которых ничего не ждешь, получился замечательный. Кто-то решил, что кувшины с «Маргаритой» отлично способствуют общению. В конце Бетт разговорилась с новым басовиком группы. Коннора она раньше не встречала, и ее заворожили его серые глаза с темным ободком на радужке и лохматая длинная челка, которую он постоянно отбрасывал в сторону, и застенчивая, сексуальная улыбка, тревожившая ее.

А когда Бетт узнала, что все остальные, включая Занну и Джейми, идут куда-то продолжать вечеринку, то показалось совершенно естественным задержаться и пойти к Коннору домой.

— Я не люблю продолжения вечеринок, — сказал он ей.

— Я тоже, — согласилась Бетт. Хотя это было неправдой. Но выходило, что у них будет своя вечеринка, для двоих, поэтому можно было и подыграть.

Дома Коннор поставил альбом Ника Дрейка и бросил Бетт банку пива. Она свернулась калачиком на диване, весьма неопрятном, но при свечах это казалось неважным. Особенно когда Коннор сел рядом с Бетт. Затем начал ее целовать.

Он гладил Бетт, и она мурлыкала, словно кошка, и потягивалась, желая большего. Когда же он засунул руку в ее джинсы, Бетт не воспротивилась. Это было чудесно. Даже теперь при воспоминании об этом по коже побежали мурашки. Тогда это казалось так естественно.

Потом она уснула в его объятиях.

И три часа спустя проснулась с ощущением страха. Коннор крепко спал рядом с ней на диване. Немытые волосы, которые накануне вечером казались ей такими сексуальными, теперь выглядели слегка свалявшимися. Дрожащая от утреннего холода, Бетт шарила в полутьме, ища свою одежду, досадуя на свою беспечность. Обычно она занималась безопасным сексом. Но она так напилась. И была так возбуждена. И помнила, как сказала ему, что это не важно. Какого черта она повела себя так глупо?

Пять минут Бетт просидела на диване рядом с Коннором, собираясь с мужеством, чтобы его разбудить. Но он внезапно показался ей неприступным. Вся ее бравада и уверенность куда-то делись. Во рту пересохло от страха и стоял соленый привкус после «Маргариты».

Она пошла в ванную комнату. Наверняка она посещала ее прошлым вечером, но память об этом начисто стерлась из ее сознания, потому что если бы она увидела, что там находилось, то пулей вылетела бы из его квартиры. Бирюзовое кимоно, висевшее с обратной стороны двери. Флаконы с духами «Прада», тюбики губной помады, скраб для тела «Грязная девчонка» и розовая зубная щетка.

Бетт бросилась в комнату и ударила Коннора по спине.

Охнув, он возмущенно на нее посмотрел.

— У тебя есть подружка.

— Остынь. Она уехала до вторника. Какие-то курсы.

— Не в этом дело. Если бы я знала, что у тебя есть девушка, я бы никогда…

Он посмотрел на нее из-под своей челки. Улыбка, которая прошлым вечером казалась Бетт такой притягательной, теперь стала плотоядной.

— Захотела бы. Ты очень этого хотела.

Бетт, которая никогда за словом в карман не лезла, не знала, что сказать. Во рту появилась горечь из желудка — ужас, смешанный с текилой. Бетт расплакалась.

— О Господи! — простонал Коннор.

— Вызови мне такси! — прорыдала она.

— Вызови его сама, — сказал он ей и накрыл голову подушкой.

Мгновение Бетт стояла, открыв от возмущения рот. Никто никогда так с ней не обращался. Никто. Но Коннор не собирался о ней заботиться, поэтому она отыскала сумочку и пальто.

Пнула Коннора.

— Где ближайшая станция метро?

Он поднял голову, произнес неразборчиво: «Рейвенскорт-парк», — и снова уснул.

Не один день после этого она ждала, что Коннор с ней свяжется. Ничего, ничего, ничего. Ни эсэмэски, ни сообщения на «Фейсбуке». Брату Бетт ничего не сказала. Ей было стыдно, она чувствовала себя глупой и знала, что Джейми на нее разозлится. Обычно он зорко за ней следил: что она делает и с кем она. «Хотя в тот вечер был не столь наблюдателен», — уныло думала девушка. Сама виновата — она сказала брату, что идет к подруге, и он ей поверил. Если он узнает, что сделал Коннор, он даст ему в глаз. Дома они могут враждовать как кошка с собакой, но при других Джейми свирепо защищал сестру.

Каждый раз, когда Джейми уходил на концерт, Бетт гадала, придерживается ли Коннор того же ритуала? Цепляет ничего не подозревающую девушку, заставляет ее почувствовать себя первой в мире, затем бросает ее? Или снова живет с той, чьи вещи были в ванной комнате? Стала ли Бетт девушкой всего лишь на один раз, на одну ночь? Она чувствовала себя униженной, использованной, ей было стыдно. Ни с кем из подруг поговорить об этом она не могла, они сочли бы ее дурой. Некоторые из них спали со своими бойфрендами, но не ложились в постель с мужчинами, с которыми только что познакомились…

Тем временем другая гнетущая забота не отпускала Бетт. Девушка смотрела на озеро. Оно было огромным. Бетт подумала, как хорошо было бы войти в него и идти, идти и идти, пока вода не сомкнется у тебя над головой. Тогда она сможет уснуть навсегда, и все ее тревоги исчезнут.

Дверь соседнего с ней купе открылась, и вышла Стефани, закутанная в халат.

— Привет. — Стефани улыбнулась ей и прошептала: — У тебя все в порядке? Ты давно здесь? Ты, наверное, замерзла.

Она потерла плечи Бетт. Это была ласка. И девушке захотелось заплакать. Она посмотрела на Стефани.

— Мне кажется, я беременна, — сказала она.

О Боже! Зачем она это сказала?

Стефани заправила волосы за уши и встала на колени рядом с Бетт, которая теперь плакала, уткнувшись в ладони, поставив локти на маленький столик.

— Что ты имеешь в виду? Откуда ты знаешь?

— У меня уже двухнедельная задержка. У меня их никогда не было. Никогда.

Стефани переварила информацию.

— Ясно. Итак… Кто… Как… Когда?

Бетт не собиралась делиться интимными подробностями.

— Да зачем вам все это знать? — сказала она Стефани.

Попыталась вытереть слезы, но они не унимались.

— Ах, бедняжка. Иди сюда. — Стефани крепко ее обняла. — Значит, ты уверена? Тест проводила?

Бетт покачала головой:

— Я побоялась.

— Еще совсем маленький срок, да? Тебе нужно точно удостовериться: да или нет, а потом…

Бетт положила ладонь на свой еще плоский живот.

— Даже не говорите об аборте. Я не могу этого сделать.

На лице Стефани отразились сочувствие и боль.

— Никто не собирается заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь.

— Хотите поспорить? — с вызовом спросила Бетт.

— Конечно, никто не заставит. Тебе просто помогут принять наилучшее для тебя решение.

Бетт покачала головой:

— Вы не понимаете.

Она запаниковала. Говорила она все громче. Меньше всего им нужно было, чтобы из купе начали выглядывать пассажиры, чтобы узнать, что тут за шум. Шло самое начало шестого.

— Давай пойдем в бар, — предложила Стефани. — Поговорим там. А то мы всех здесь перебудим.

Усталая Бетт уступила, и они пошли по вагонам в шлепанцах. В баре, вполне естественно, было пусто, рояль молчал — тишина здесь казалась такой странной после вчерашнего веселья. Появился официант, ничуть не раздраженный, что им требуется внимание в столь ранний час, и предложил принести горячего шоколада.

— Прекрасно. — Стефани поблагодарила его улыбкой и повернулась к Бетт, которая с несчастным видом свернулась в кресле комочком. Стефани так хорошо помнила все несчастья подросткового возраста. Когда каждая проблема представлялась грандиозной и непреодолимой и все кажутся настроенными против тебя. Хотя с такой проблемой, как у Бетт, сама она не сталкивалась. Однако были у нее подруги, которые оказывались в подобном положении. В итоге все всегда заканчивалось хорошо.

— Эй! — мягко окликнула она девушку. — Все будет нормально.

Две слезы поползли по щекам Бетт. Она вытерла их рукавом.

— Я просто не знаю, что делать.

— Во-первых, нам нужно узнать, действительно ли ты беременна. — Стефани знала, что персонал поезда весьма услужлив, но вряд ли они раздобудут набор для определения беременности так рано утром. — Придется подождать до Венеции.

— Но я думаю, это точно, — простонала Бетт. — У меня никогда не бывает задержек. И я не…

Она зажмурилась, вспоминая.

— Не предохранялась? — закончила за нее Стефани.

— Да, — выдавила Бетт. — Это было с бас-гитаристом Джейми. После концерта. Теперь он и знать меня не хочет…

— Бас-гитарист Джейми? Где был Джейми, когда это случилось?

— Он ничего об этом не знал. Честно. Он не виноват. Не говорите ему. Он сойдет с ума. Убьет Коннора.

— Коннора? — Стефани мрачно произнесла это имя. — Это тот, который устроил им турне, правильно?

— Прошу вас. Не говорите никому. Ничего.

Стефани ощутила, как на ее плечи лег груз ответственности, давящий и сковывающий, как слишком тесный свитер. Что бы она теперь ни сказала и ни сделала, отразится на всем: на ее отношениях с Бетт, с Саймоном, на отношениях Саймона с Бетт… Семейная жизнь, начала осознавать она, оказывается, непростое дело. Ты должен отвечать за каждое свое действие, за каждое слово. И как сюда впишется Джейми? Наверняка известие об этом событии повлияет на его решение.

До сего момента жизнь Стефани была несложной. Эмоционально она всегда отвечала только за себя. Даже в прежних своих связях она всегда была способна принять решение, ни с кем не советуясь, благодаря тому, как организовала свою жизнь. Она была островом. Островом по имени Стефани. Не была ли она, по сути, эгоистичной? Не окажется ли хождение по этому минному полю слишком тяжелым для нее испытанием?

Она попробовала поставить себя на место Бетт. Чего бы она захотела в ее возрасте в таком же затруднительном положении? Крепкого объятия, решила Стефани, и безоговорочного заверения, что в любом случае все будет хорошо. Утешения, вот чего она захотела бы. И ощущения, что она в этой ситуации не одна.

Имеет ли она право давать Бетт такие заверения? Она не была ей матерью. Она вообще не совсем понимала, какую роль играет. Но она была взрослой, и именно ей Бетт доверяла настолько, что сделала свое признание. Стефани постаралась обуздать внутреннюю панику и, обняв девушку за плечи, привлекла к себе.

— Что бы ни случилось, я на твоей стороне, — сказала она Бетт. — Ты можешь мне доверять.

Голос прижавшейся к ней девушки прозвучал приглушенно:

— Вы должны пообещать, что не скажете папе.

Стефани почувствовала себя неловко.

— Не знаю, могу ли это пообещать, — ответила она. — У нас с твоим отцом нет секретов друг от друга. Мы договорились об этом с самого начала.

Бетт, пораженная, отпрянула.

— Вы не должны!

Ее голос, резкий, как кошачий вопль, эхом прокатился по бару. Стефани метнула взгляд в сторону официанта, но тот даже не поднял глаз. Без сомнения, его научили притворяться глухим.

— Он заставит меня от него избавиться. Я знаю, что заставит. А я не знаю, хочу ли этого. Я не смогла бы убить своего ребенка.

— Уверена, он не заставит тебя делать то, чего ты не захочешь. — Стефани думала, что это правда. Конечно, Саймон будет крайне огорчен происшествием с Бетт, как любой отец, но он позаботится о ней и поддержит ее. — И нет смысла что-то делать или принимать какие-то решения, пока мы точно не будем знать, что ты беременна.

— Я беременна. — Бетт пристально посмотрела на Стефани. — Я его чувствую. Я чувствую себя… — Она обвела руками свое тело и пожала плечами. — Наполненной. Кажется, будто я взорвусь.

Бетт потерла лицо. Волосы у нее торчали в разные стороны. Она выглядела такой юной.

— Послушай, — сказала Стефани, — тебе, пожалуй, лучше бы вернуться в постель и поспать. У тебя измученный вид. Ты явно пролежала всю ночь в тревоге, без сна. Еще даже нет шести. Ты сможешь поспать еще пару часов до завтрака. И наверное, тебе станет получше.

Она проводила девушку в купе, потом постояла, пока Бетт укладывалась, и как следует укрыла ее. Проверила, полностью ли опущена штора, и выключила свет.

Бетт села.

— Не уходите, — попросила она.

Стефани села на край ее кровати. Саймон, если проснется, будет волноваться, куда она пропала. Но ей было все равно. Она села рядом с постелью и гладила Бетт по голове, пока девушка не заснула. Убедившись, что она крепко спит, Стефани тихонько вернулась в свое купе.

Саймон спал как убитый. Стефани мгновение на него смотрела, размышляя о том, что сообщила ей Бетт. Стоит ли ему говорить? Нет, пока еще слишком рано. Это может быть ложная тревога.

Интересно, как он отреагирует в том и другом случае? Ей до сих пор было неловко от того, как Саймон отреагировал на новость Джейми, которая была далеко не столь спорной, как заявление Бетт о беременности. Стефани смотрела на спящего Саймона. Он все еще красив: тронутые сединой кудри коротко острижены, строгое лицо, прямой нос, гладкая кожа. По сторонам рта залегли морщинки, не разглаживающиеся даже во сне.

Интересно, о чем он думает? Что он видит во сне, чем занято его подсознание, какие там скрываются тайны? Ей хотелось проникнуть в его мозг и извлечь оттуда его мысли, затем пересмотреть их, чтобы узнать, кто он на самом деле.

Стефани поплотнее завернулась в халат. В купе было не холодно, но ее что-то зазнобило. Она решила вернуться в постель и попытаться еще поспать. Было слишком рано, чтобы встать, а ей понадобится ясная голова.

Она только ступила на нижнюю перекладину лестницы, когда Саймон ласково погладил ее по щиколотке.

— Эй, — прошептал он. — Ты где была?

— Еще очень рано. Я просто ходила в туалет. Засыпай.

— Иди ко мне.

Ей меньше всего хотелось этого. Хотелось побыть одной, чтобы собраться с мыслями. Но она не могла отказаться, не вызвав подозрений. Стефани скользнула под одеяло рядом с Саймоном. Он укрыл их обоих, тесно прижался к ее спине и уснул.

Стефани лежала, размышляя о человеке, в объятиях которого лежала, что делать с Джейми, что делать с Бетт, спрашивая себя, как ей-то во все это вписаться.

 

Глава двадцать четвертая

Эмми начала просыпаться. Шея у нее затекла, сама она замерзла. Одеяло, в которое она закуталась, упало на пол вместе с книгой. Эмми сообразила, что уснула и по-прежнему находится в купе Арчи. Он мирно и крепко спал.

Эмми подняла штору и ахнула. За окном ее взору предстал невероятный пейзаж. Изумрудно-зеленые горы, увенчанные легкими облачками, вырисовывались на фоне бледно-голубого утреннего неба. Шале с острыми крышами небольшими кучками лепились к горным склонам. Там же, на этих склонах, паслись коровы. Так и казалось, что сейчас оттуда сбежит вниз Хайди — волосы развеваются на ветру, в руке подойник. Ничего подобного Эмми и представить не могла, а она обладала весьма живым воображением.

Она поглубже запахнула халат, тихонько вышла в коридор и направилась к купе проводника в конце вагона, где Роберт уже готовил подносы с завтраком для тех, кто вставал рано. Эмми встретил соблазнительный аромат свежего кофе, и девушка осознала, что, несмотря на вчерашний ужин, уже голодна.

— Я хотела спросить, — обратилась она к Роберту, — не найдется ли у вас какого-нибудь средства от похмелья? Думаю, мой спутник может проснуться с небольшой головной болью.

Роберт улыбнулся:

— Вы не первая об этом спрашиваете.

Через минуту он подал ей стакан с водой, в который бросил две таблетки «Берокки» и пару болеутоляющих.

— Затем я рекомендую как можно скорее позавтракать. Я принесу завтрак в ваше купе, как только разнесу эти. Несколько круассанов и чашка крепкого кофе — и он снова будет в норме.

Эмми осторожно отнесла лекарство в купе Арчи. Села рядом с ним на постель и пощекотала по щеке. Арчи начал просыпаться, отмахиваясь от руки Эмми.

— Что? — спросил он, садясь очень прямо.

Смущение Арчи при виде Эмми вызвало у нее смех.

— Похмелье? — спросила она.

— Нет, — бодро доложил он. — У меня его никогда не бывает.

Если учесть бледность его лица, что-то уж очень категорически он это отрицал. И все равно вручила ему стакан с «Бероккой» и болеутоляющими.

— Прими это, — сказала она. — Завтрак скоро будет. Я не хочу, чтобы ты потерял хоть один момент из нашего путешествия.

— Вполне согласен, — проговорил Арчи. — Но… что ты тут делаешь?

— Я уснула на стуле, — объяснила ему Эмми. — Не хотела оставлять тебя одного.

— Ты шутишь? — Он взлохматил волосы, торчавшие во все стороны. — Прости, пожалуйста. Так напиться, как последний идиот. Видишь, не удалось тебе получить нормального парня на свидании вслепую. Я тебе это как-нибудь возмещу.

— Ничего страшного не произошло, — сказала Эмми. — Я прекрасно провела вечер. Только в самом конце…

Арчи покопался в памяти, что бы это могло быть. Покачал головой. Он ничего не помнил.

— Когда ты пел в баре песню Вана Моррисона, — подсказала Эмми.

— О нет…

Он закрыл глаза, вспоминая.

— Я схожу к себе одеться, — сказала ему Эмми. — Я быстро. Потом мы позавтракаем.

Через секунду она ушла. Арчи упал на подушку.

— Отлично, Арчи, — сказал он себе. — Ну, ты и джентльмен.

 

Глава двадцать пятая

Джейми топтался около купе проводника, мысленно репетируя свою речь. Очень хотелось, чтобы Роберт появился побыстрее. Чем дольше он тут простоит, тем больше вероятность, что кто-нибудь из семьи его увидит. Осуществить свой план ему удастся только при наличии паспорта, а они отдали паспорта при посадке в поезд. Документы лежат в целости и сохранности и наготове для любой проверки на границах, если потребуется.

Слава Богу, Роберт шел по коридору. Увидел Джейми и улыбнулся:

— Могу я чем-то помочь?

Джейми решил говорить напрямую. Как бы не придавая делу большого значения.

— Ну да. Мне нужен мой паспорт.

Роберт нахмурился.

— Боюсь, все паспорта у начальника поезда. Вы получите их назад, когда мы прибудем в Венецию.

— Это будет слишком поздно. — Придется как-то объяснить. — Я сойду в Инсбруке. Мне нужно вернуться домой. Там небольшая проблема.

— О. Что ж, я вынужден буду обратиться к начальнику поезда. Нам приходится очень строго вести списки пассажиров.

— Ясно. Но если вы сможете получить его для меня, это будет здорово. — Джейми помолчал. — Но… Э… Если можно… Никому больше не говорите. Никому из моих родных.

Роберт посмотрел на него.

— Хорошо.

Джейми смущенно улыбнулся:

— Это из-за моей мамы. Она дома. Все так неожиданно. Она немного… — Жестами он изобразил нервозность. — Но я не хочу говорить папе и портить его путешествие. Я просто хочу потихоньку сойти с поезда. Поеду поддержать маму.

— Понятно. — Роберт видел, что паренек расстроен. Классический случай: он пытает разыгрывать спокойствие и небрежность, а внутри напряжен. Роберт прекрасно помнил такое состояние — неотъемлемую часть этого возраста. — Может, хотите о чем-то поговорить?

Джейми выставил перед собой ладони.

— Нет, спасибо. Все в полном порядке. Мне просто нужен мой паспорт.

— Хорошо. Приходите через полчаса и получите его.

— Отлично.

Джейми пошел по коридору. Роберт смотрел ему вслед. Разговор этот его смущал, что-то тут было не так.

Арчи и Эмми завтракали. Им принесли фруктовый салат, корзиночки с пирожными, сливочный йогурт, чай и кофе, стол сервировали белым фарфором. Шторы подняли, а пейзаж за окном стал еще более живописным — поезд шел по Швейцарии, и на поросших деревьями склонах гор проглядывали в отдалении церкви и замки.

— Я больше люблю на завтрак яичницу с беконом, — сказал Арчи, с подозрением разглядывая маленький хлебец с изюмом.

— А для меня это просто благодать, — призналась ему Эмми. — Хорошо, если у меня в холодильнике можно найти молоко.

— Значит, ты дома не готовишь? — Арчи намазал булочку толстым слоем сливочного масла.

— У меня нет времени. Почти каждый день с восьми до восьми я у себя в мастерской. По выходным торгую в палатке на рынке — мне приходится вставать на заре, чтобы добраться туда и разложить товар. Поэтому я почти не готовлю.

— Я тоже. Мама насильно меня кормит. Она чувствует себя счастливой, только когда натолкает тебя едой.

— Везет тебе.

— Да я бы уже в дверь не пролезал. Но работа на ферме помогает мне держаться в форме. И еще собаки.

— Ах да — бордер-терьеры? Это про них было что-то в твоей анкете?

— Не знаю. Понятия не имею, что там Джей написал.

Эмми улыбнулась:

— Он чудесно тебя описал.

— О Господи! — Арчи положил две ложки сахара в кофе. — Ты, наверное, очень разочарована.

Эмми несколько секунд молчала.

— Да нет, — наконец произнесла она и отвернулась к окну. — Смотри! Мы проезжаем Санкт-Мориц. Я всегда хотела сюда приехать. Звучит так роскошно. Кинозвезды, меха и санный спуск… Вряд ли я когда-нибудь здесь побываю.

Что-то она разболталась. Эмми это чувствовала. Поэтому принялась за круассан с абрикосами. По крайней мере с набитым ртом она больше никакой чепухи не наговорит.

Сильви сидела по-турецки на нижней полке в старой пижаме Райли и попивала черный кофе.

— Санкт-Мориц, — мечтательно произнесла она. — Ты помнишь то Рождество?

Райли посмотрел в окно. На этой высоте еще лежал снег, хотя и таял постепенно, уступая место сочной зеленой траве, которая скоро будет испещрена весенними цветами. Конечно, он помнил. Райли не слишком любил Рождество, но то, когда они с Сильви сняли шале в горах, было одним из его любимых. Они не всегда проводили Рождество вместе, но Райли всегда радовался, если это получалось. Поехали они с большой компанией друзей. Райли лыжи не жаловал — он слишком боялся сломать запястье и завалить свою работу, чтобы достаточно расслабиться для хорошего катания, но Сильви страха не знала. На лыжах она стояла с трех лет. Однако этим не хвалилась. Не то что один из их компании, Роджер Бардем, человек, который был специалистом во всем и любил, чтобы все это знали. Весь вечер он рассказывал о своем лыжном мастерстве. Никто толком не знал, кто его пригласил, а он совершенно не слышал себя со стороны, а значит, понятия не имел, что все шале желает ему сгинуть под лавиной.

Сильви это надоело.

— Завтра у нас гонки, Роджер, соревнуемся мы с тобой. Да? — Она посмотрела на него через стол. — Проигравший угощает всех ленчем.

Роджер с самодовольной уверенностью поднял бокал.

— Идет.

Райли волновался за Сильви, но теперь, когда вызов был брошен, остановить ее не представлялось возможным. Не было смысла и пытаться отговорить ее. В белом лыжном костюме, черных солнцезащитных очках от Куррежа и белой меховой шапочке Сильви с дерзкой уверенностью считала, что одолеет своего соперника. И она побила его, спустившись по горному склону по свежему снегу не только на большой скорости, но стильно и грациозно. Его бесстрашная Сильви. Райли знал, что она победит, но все равно мучился, представляя, как она мчится к ужасному концу, как из-за пари на еду ее увозит машина «скорой помощи».

За ленчем Сильви проследила, чтобы все заказали самые дорогие блюда. Она с наслаждением наблюдала, как Роджер внутренне съеживается, мысленно подсчитывая возрастающие расходы, и только гордость удерживает его от возражений. В самом конце обеда Сильви незаметно вышла из-за стола и оплатила счет. Заставить его помучиться, а не платить — вот от чего она получила удовольствие.

Это только увеличило восхищение ею Райли. Сейчас Сильви смеялась, вспоминая тот случай.

— Роджер Бардем. Помнишь? Его лицо, когда мы заказали шассань-монраше?

— Ну и злодейка ты была, — сказал ей Райли.

— Он был такой зануда, — напомнила Сильви. — Дальше некуда. Он заслужил все, что получил.

Райли посмотрел на нее.

— Никогда не меняйся, — сказал он.

Она озадаченно на него взглянула, держа в руке круассан.

— А зачем мне меняться? — поинтересовалась Сильви. — Ты прекрасно знаешь, на что идешь.

— Да, конечно, знаю.

Роберт полчаса боролся со своей совестью, прежде чем решить, что вообще-то правильнее будет вмешаться. Он прикинул, что заработает больше неприятностей, сохранив втайне план Джейми.

Он пошел искать отца юноши. Тот со своей подругой был в баре, где они пили кофе и фотографировали пейзажи за окном. Поезд шел мимо старинного города-крепости Блуденц, и склоны становились все круче и круче.

— Мне очень неприятно вас отвлекать, — сказал Роберт, — и я не совсем уверен, что мне следует вмешиваться, но ваш сын планирует сойти с поезда в Инсбруке. Он попросил меня принести ему паспорт.

Стефани была потрясена.

— Вы имеете в виду Джейми?

— Да. Он попросил меня не говорить вам.

Лицо Стефани сделалось сосредоточенным. Саймон только нахмурился.

— Вы его ему отдали?

— Я не мог ответить ему отказом.

— Что ж, спасибо, что сообщили.

Саймон снова принялся возиться с настройками своей камеры.

Роберт ушел, не поняв, правильно ли поступил.

Стефани посмотрела на Саймона.

— Что мы будем делать?

Саймон пожал плечами:

— Мы ничего не можем сделать.

— Ты не собираешься его остановить?

— Я не могу его остановить. Ему восемнадцать лет. Он может делать что пожелает. — Он еще повозился с настройками. — Если я поставлю на один-двести пятьдесят…

— Ты не можешь позволить ему уехать! Неужели тебя это не волнует?

Саймон вздохнул.

— Конечно, волнует. Мне очень горько, что дошло до этого. Но мое вмешательство ничего не изменит. Более того, вероятно, только ухудшит ситуацию. Я не хочу устраивать сцену в «Восточном экспрессе», большое спасибо.

— Но ведь именно твое вмешательство привело к этому. Ты сказал ему, что он не может…

— Бросить университет, чтобы валять дурака со своими приятелями? — перебил ее Саймон. — Причем, должен заметить, ни у одного из них нет такой возможности.

— Так, значит? Ты даже не хочешь с ним попрощаться?

Саймон снова вздохнул.

— Насколько я понимаю, это для всех проигрышная ситуация. Что бы я ни сделал, это будет ошибкой. Я не могу остановить Джейми. Он хочет доказать свою точку зрения. И я не собираюсь манипулировать им, чтобы вынудить отказаться. Конец дебатов.

Стефани не находила слов от изумления. Как Саймон может быть таким жестокосердным? Бедный Джейми! Конечно, он ведет себя глупо, но, может, ему и нужно как раз, чтобы отец вмешался и сказал свое веское слово. Что может сделать она?

Совершенно измученная, она откинулась на спинку стула.

Путь становился настолько извилистым, что в окно видны были первые вагоны поезда.

— Потрясающе, — заметил Саймон и быстро сделал несколько снимков.

Во рту у Стефани пересохло. Как он может сидеть здесь и ничего не делать? Неужели он не видит, что играет как раз на руку Тане?

Эту опасную ситуацию создала женщина. Может, женщина и призвана ее разрешить? Более того, Саймон, по счастью, не подозревает, что Джейми — наименьшая из его проблем. Нужно, чтобы семья собралась вокруг него, а не распадалась.

Стефани встала.

— Если ты не пойдешь поговорить с ним, тогда пойду я.

 

Глава двадцать шестая

Джейми сидел в купе у Бетт. Он сложил свою сумку и получил паспорт. Проверил по телефону состояние банковского счета, денег там было предостаточно. Хорошо, что он откладывал половину того, что получал, работая барменом в течение года после школы, и теперь Джейми благодарил Бога, что не потратил все на оснащение группы.

Бетт с мрачным видом лежала на койке, но ничего нового в этом не было.

— Я еду домой, — сказал ей Джейми. — Выхожу в Инсбруке.

— Не будь идиотом, — отозвалась сестра.

— Я не идиот! Если отец не уважает мою способность принимать решения, тогда я не понимаю, чего мне здесь болтаться.

Бетт села.

— Значит, ты хочешь испортить всю поездку? А как же Стефани?

— Можно подумать, она переживает.

— Да. Думаю, она скорей всего переживает.

Джейми бросил на нее сердитый взгляд. Он ожидал от Бетт поддержки. Между прочим, он собирался предложить ей поехать с ним. Пусть взрослые мирно насладятся своим отдыхом.

— Он помешан на контроле.

— Джейми… Все отцы помешаны на контроле. Это входит в их обязанности.

— Ребятам никто из отцов не сказал, что это плохая идея. Всех остальных их родные поддерживают.

Бетт легла на бок и подперла голову рукой.

— Это потому, что они неудачники. Половина их будет учиться всего лишь на музыкальных техников в местном колледже. Не слишком большая жертва.

Джейми уставился на сестру.

— Тебе промыли мозги.

— Джейми, я буду откровенна. Вашу группу нельзя назвать даже хорошей.

От гнева у Джейми отвисла челюсть.

— Ты говорила, что они классные. Говорила, что они тебе нравятся.

— Я просто вас поддерживала. — Она жестом взяла последнее слова в кавычки. — Не хотела тебе раньше говорить, что это никуда не годится, но теперь, когда ты хочешь уехать и испортить себе жизнь, могу и сказать. Они неинтересные. Я все это уже не раз видела и слышала. Тоска.

— Стерва.

Бетт легла на спину.

— Не уезжай, Джейми.

— Я еду. И когда у меня будет контракт и лимузин и я буду играть в Гластонбери, не приходи ко мне клянчить дармовые билеты.

Развернувшись на пятках, он вылетел из купе. Встал в коридоре. Швейцария пролетала мимо во всем великолепии, у Джейми даже закружилась голова. Подступили слезы. Он не знал, что и думать. Юноша знал, что ведет себя по-идиотски, как сказала Бетт, но был зол.

Джейми увидел Стефани, с озабоченным лицом шедшую к нему по коридору. Она увидела сумку у него на плече.

— Джейми, — начала она.

— Не трудитесь, — грубо оборвал он ее. — С вами все в порядке. Если вы правильно разыграете свои карты, то, вероятно, к концу путешествия получите кольцо. Ведь вы ведете отца именно туда, куда хотите, не так ли?

Он не хотел смотреть ей в лицо. Не мог поверить, что с его языка слетает вся эта гадость. Стефани ни в чем не виновата. Но он-то хотел только одного: чтобы здесь была мама. Снова вместе с отцом.

— У тебя есть деньги? — очень тихо и спокойно спросила Стефани.

— Да, — бросил он. — Этого в нашей семье хватает. Но поверьте, это не сделает вас счастливой. На тот случай, если вы так считаете.

Он отвернулся от нее. Слезы жгли глаза. Как он мог такое сказать? Стефани просто была добра к нему.

Поезд вошел в Арльбергский туннель. Джейми вдруг ощутил, как скалы сомкнулись вокруг него. Навалился панический страх замкнутого пространства, но деться было некуда. Ему захотелось бежать, но и бежать пока было некуда. К черту их всех. К черту Бетт. Ее слова звенели в ушах Джейми, и уверенность, которая прежде у него была, испарилась. Группа никуда не годилась.

— Джейми… — Стефани заговорила с ним, голос ее звучал мягко. Стиснув зубы, он повернулся к ней. — Послушай. Я понимаю, что тебе сейчас нелегко, но ты не знаешь, как тебе повезло. В твоем возрасте у меня не было никакого выбора будущего. У нас не было денег. Моим родителям даже в голову не приходило, что я могла бы поступить в университет. Мне пришлось поселиться отдельно и найти работу. Не карьеру делать… Просто работать. Мне понадобилось больше десяти лет, чтобы осознать, что я могу о чем-то мечтать. И теперь моя мечта осуществилась, но это было трудно. Очень трудно. Никто не встречал меня с распростертыми объятиями, потому что я ничем не могла доказать, что чего-то стою. У меня не было диплома. Не было ученой степени. Поэтому я знаю: ты считаешь это скучным, считаешь, что тебя заставляют подчиняться строгим требованиям, что это обыденно. Прошу тебя: не отворачивайся в гневе от возможности, которую тебе дали. Я бы с радостью пошла учиться в университет. Говорю это тебе как человек, который знает, как непросто без преимуществ, которые дает тебе образование…

Она умолкла. Джейми смотрел мимо нее, щека у него дергалась, кулаки сжались.

— Вы считаете меня избалованным, плохо воспитанным ребенком, — в конце концов сказал он.

Стефани помедлила с ответом.

— Да, — признала она. — Но тебе позволили быть таким. Тебе восемнадцать лет. В последнее время тебе было нелегко. А мы все совершали подчас одинаковые поступки, своего рода клише.

Джейми метнул на нее взгляд. Ему не понравилось, что его называют «клише».

— Итак… Ты можешь совершить предсказуемый поступок и сказать отцу, что ему придется смириться. Сойти в Инсбруке. Испортить себе жизнь.

Он наклонил голову набок.

— Или?

— Признать, что ты был не прав.

Джейми втянул щеку, обдумывая слова Стефани. Вопреки своему желанию он понимал, что она говорит дело. Джейми относился к ней с уважением. Он не хотел этого признавать, но, может быть, он ценил ее мнение больше маминого. Ведь во что превратила свою жизнь его мать?

— Эй! Иди сюда. — Стефани протянула руки, чтобы обнять его. — Знаешь, плохая новость состоит в том, что жизнь не будет легче. Тебе нужно прислушиваться к окружающим, людям опытным.

Поезд вышел из туннеля на открытые сельские просторы, и настроение Джейми чуточку улучшилось. Ярко-голубое небо и сияющее солнце ослепили его. Он поморгал, защищая глаза от света. Плакать он не собирался. Не над чем тут плакать.

Пройдя по вагонам, Джейми добрался до бара, где его отец менял линзы на камере. Тяжело опустился в кресло напротив.

— Я вел себя как кретин, — сказал он.

Саймон аккуратно убрал линзу в футляр. Затем протянул руку и коснулся плеча сына. Всего на секунду.

— Давай выпьем пива, — предложил он.

Стефани стояла в дверях, наблюдая за ними. «Один кризис предотвращен, — думала она, — по крайней мере на некоторое время».

 

Глава двадцать седьмая

В Инсбруке поезд остановился на полчаса, чтобы сменить локомотив. На небе не было ни облачка, воздух был свеж, и большинство пассажиров вышли прогуляться по платформе под олимпийским лыжным трамплином, который возвышался над ними.

Для прибытия в Венецию Эмми нарядилась в платье цвета морской волны, длиной до середины икры. Соломенная шляпа с широкими полями была отделана полосой шифона и брошью с кристаллами, что придавало девушке вид романтической представительницы богемы. Такие персонажи встречаются в фильмах, где события происходят в начале двадцатого века. С гордостью Арчи отметил, что на фоне Эмми у всех остальных был самый обыденный вид.

— О Боже! — проговорила Эмми. — Не смотри… Хотя бы не таращи глаза… но я клянусь, что это Сильви Шагалль.

Арчи увидел миниатюрную блондинку в ярком кашемировом свитере и табачного цвета замшевых брюках, она сидела на скамейке, подставив лицо солнцу.

Арчи покачал головой:

— Сильви Шагалль? Никогда о ней не слышал.

— Должен был.

— По части знаменитостей я абсолютно безнадежен. Джей всегда показывал мне людей, когда мы были в Лондоне. — Махнув ладонью над головой, Арчи показал, как все это его доставало. — Так кто она такая?

— Она французская кинозвезда. Идол. Ее именем даже назвали сумочку.

— А зачем нужно, чтобы твоим именем называли сумку? — с недоумением спросил Арчи.

— Понимаешь, как у «Гермес». Сумочка, посвященная Биркин или Алексе.

Арчи прокрутил в голове эту идею.

— Думаю, мне бы понравилось, если б в мою честь назвали пиво. Или, например, спортивный автомобиль.

Эмми не сводила с женщины глаз.

— Это точно она. О Боже, с каким удовольствием я бы с ней поговорила. Я люблю ее фильмы. Ты наверняка видел «Очарование»?

— Нет.

Эмми посмотрела на него с изумлением.

— Его снимали в Венеции. Там есть знаменитая сцена, когда она прыгает с моста в канал. — Она наставила на Арчи палец. — Я пришлю тебе подборку ее фильмов. Не выйдешь из дома, пока не посмотришь все до одного. — Эмми порылась в сумочке и достала листок бумаги. — Мне ужасно неловко, но я попрошу у нее автограф. Я знаю: это ужасно, но она один из моих кумиров. А как часто тебе предоставляется возможность встретить одного из своих кумиров?

Арчи смотрел, как Эмми идет по платформе и садится на скамейку рядом с женщиной. Он не мог представить, что просит у кого-то автограф, никогда в жизни. Но женщина засмеялась, и у них с Эмми завязалась оживленная беседа. Он невольно восхитился смелостью девушки. Он еще не встречал подобную ей — уверенную в себе, но не напористую. Во всем видящую хорошую сторону, но не раздражающую. Ей все, казалось, просто.

Через пять минут Эмми вернулась крайне возбужденная.

— Ты не поверишь!

— Чему?

— Она сказала, что ей понравилась моя шляпа. Я ответила, что сама ее сделала и что я модистка…

Она замолчала.

— И?

— Она хочет, чтобы я сделала ей шляпу к свадьбе. Она выходит замуж, Арчи. Она хочет, чтоб я сделала ей шляпу!

С сияющими глазами Эмми сцепила перед собой руки.

— Это может стать моим счастливым прорывом, Арчи. Это будет во всех журналах. Она — легенда. Легенда. И будет в моей шляпе.

— Это так удивительно.

Эмми обняла Арчи за шею, притянула к себе и зашептала на ухо:

— Она выходит за Райли. Фотографа. Они были любовниками больше пятидесяти лет, и наконец вчера вечером он сделал ей предложение, в вагоне-ресторане рядом с нашим. Никогда не слышала более романтичной истории.

После Инсбрука поезд покинул альпийское великолепие Швейцарии и пошел по Италии, мимо виноградников, поросших корявой и низкой лозой. Пышные зеленые пастбища сменились темно-красной землей. На склонах гор ютились розовые здания с красными крышами, над каждой деревней возвышалась квадратная башня колокольни.

Путешествие подходило к концу. Пассажиры испытывали смешанные чувства — сожаление о завершении путешествия и возбуждение от прибытия в Венецию. В вагонах-ресторанах царило обеденное оживление, стоял легкий гул разговоров, официанты разносили лещей, карпаччо из морских гребешков с картофельными блинами, легкими, как воздух, с цитрусовой икрой — крохотными шариками из мякоти австралийского лайма, которые взрывались во рту пикантным вкусом. Затем подали миндальное печенье с малиной и сычуаньским перечным мороженым — расплывающимся озерцом, приправленным маслянистым соусом.

Во второй половине дня, когда «Восточный экспресс» приближался к месту назначения, пассажиры находились в состоянии предвкушения чуда. Никому не хотелось покидать роскошный кокон, к которому они успели привыкнуть, однако же очарование Венеции притягивало. Вещи были уложены, распоряжения относительно дальнейшего путешествия сделаны. Бармен раздал последние счета. Роберт вручил всем паспорта и пожелал обитателям своего вагона всего наилучшего на следующем этапе их приключения. Он не любил прощаться: всегда было такое чувство, будто он обрел новых друзей.

Проводник вспомнил обо всем, что произошло в его вагоне за последние двадцать четыре часа. «Райли сделал предложение Сильви. Мужчина, приехавший, чтобы возвратить себе возлюбленную. Семья Стоунов примирилась. И эта девушка в красивых шляпах. Что будет с ней?» — размышлял Роберт. Вероятно, он никогда этого не узнает.

«Для продолжения историй у них еще есть Венеция», — подумалось ему. Венеция ускоряет события, заставляет людей проснуться и открыть глаза. Роберт уже чувствовал ее магию по мере продвижения по дамбе, пересекавшей лагуну — сине-стальную гладь воды, покрытую рябью в лучах вечернего солнца, манившую новичков, как сирена, сплетавшую сеть своего очарования. Венеция меняла людей. Заставляла увидеть будущее без прикрас.

 

Глава двадцать восьмая

«Поразительно, — думала Адель впоследствии, — как якобы преуспевающая и умная женщина, которой извлечь бы уроки из своих ошибок, могла счесть хорошим нечто, в сущности, дурное».

К февралю Адель убедила себя, что ей нужно поехать в Венецию, чтобы пополнить свои запасы — дела в галерее шли, на удивление, хорошо. Убеждать Уильяма не требовалось. Он бесконечно гордился своей женой.

— Делай все, что угодно, чтобы поддержать свой успех, — сказал он ей.

Адель уезжала на девять дней. Она договорилась, чтобы в ее отсутствие в галерее кто-то был: у Адели имелась небольшая группа людей, работавших на нее в таких случаях. Если кто-то хотел купить картину — цены были установлены, или человек мог подождать возвращения Адели.

О последствиях своего грядущего поступка она не думала. Думала она только о том, что получит Джека для себя в чужой стране на несколько ночей. Что он будет всецело занят ею. Встреча на Рождество, прикосновения, запах Джека снова пробудили в ней желание. Теперь Адель тосковала по нему до боли каждой своей клеточкой, разумом, телом и душой. Она не корила себя за то, что сводила на нет результаты тяжелой работы, которых она достигла, выживая без него все это время.

Они решили ехать в Венецию «Восточным экспрессом». Это само по себе превращало их путешествие в приключение. Прежде Адель никогда не ночевала в поезде, это казалось таким романтическим. Чтобы сесть в «Восточный экспресс», они встретились в Париже. Джек уже находился там, у него было назначено несколько встреч. Адель приехала самостоятельно поездом до побережья, затем через Ла-Манш на пароме, а потом снова поездом. До этого она никогда не путешествовала так далеко одна, никогда не была одна за границей. Возбуждение боролось в ней с тревогой, сказываясь на желудке, отчего он не смог принять ничего более существенного, чем чашка крепкого, очень сладкого кофе.

Встретиться они должны были на Восточном вокзале. В холодном воздухе стоял легкий туман. «Восточный экспресс» ждал у платформы с паровозом во главе состава, огромный, величественный и решительный. На вокзале царило оживление, слышался разноязыкий говор сновавших во все стороны мужчин и женщин, которые пересекали путь Адели, пока она искала Джека. Что она будет делать, если его здесь не окажется? Она находилась далеко от дома, и ей было страшновато. Если он решил ее бросить, она не знала, что предпримет. Все равно сядет в поезд? Вернется домой?

Постепенно поддаваясь панике, Адель спрашивала себя, какая дура могла договориться о встрече с мужчиной, который ей не муж, на железнодорожном вокзале в другой стране? Люди смотрели на нее, и Адель чувствовала свою уязвимость. Без сомнения, у нее был вид человека, не знающего, что он делает. Какая-нибудь банда окружит ее и увезет куда-нибудь, чтобы продать в рабство, это лишь вопрос времени…

Кто-то задел Адель, и она вздрогнула: нервы у нее были напряжены до предела. Она услышала знакомый смех, ее обняли и теплые губы коснулись уха. От голода и волнения голова у нее закружилась.

Не прошло и нескольких минут, как Джек нашел носильщика для багажа и повел ее в вагон. Адель словно превратилась в королевскую особу. Их с помпой проводили в предназначенное им купе. Адель была покорена его роскошью. Пока они ждали отправления поезда, она стояла у окна, а Джек обнимал ее крепко, как никогда раньше.

— Я тосковал по тебе, — сказал он, а она знала, что Джек не говорил такие слова просто так. Сердце у нее сжалось от любви и страстного желания.

Путешествие в поезде было незабываемым. Ощущение замерзшего в легких тумана, когда Адель высовывалась в окно, в сочетании с резким запахом горящего угля. Прерывистые свистки, которые подавал паровоз. Пролетающие мимо сельские пейзажи; в одно мгновение исчезало то, что Адель хотела бы рассмотреть: фермы, деревни, дети, озера, реки, скот. Бесконечные блюда и напитки, приносимые в купе обаятельнейшим проводником в белых перчатках, который не знал, чем еще им услужить.

Но больше всего Адель наслаждалась всецело принадлежавшим ей Джеком. Конечно, в поезде ехали и другие пассажиры, но они их не знали, поэтому обошлось без обычного светского водоворота, и люди не толпились вокруг Джека, добиваясь его внимания, и Джек, казалось, не стремился, как обычно, обзавестись новыми друзьями. Ему было достаточно Адели. Он был только ее, она полностью владела его вниманием, и это было чудесно. Только Джек и Адель в их крохотном купе в тесных объятиях друг друга. Они пили кальвадос прямо из бутылки, пронесенной Джеком в багаже, у Адели стал заплетаться язык, но ей понравился огонь, запылавший у нее внутри от этого напитка. Они писали любовные записочки на бумаге с эмблемой «Восточного экспресса». К ночи Адель засунула такую записку Джеку под подушку, и он смеялся, читая ее, потом послал ей ответ. Они сидели на скамье в конце вагона и смотрели на снеговые вершины Доломитовых Альп, голова Адели, разглядывавшей облачка, покоилась на груди Джека. Холодные пальцы на теплой коже, еще более теплые губы.

Любовью они занимались с таким пылом и неистовством, как никогда раньше. В это время они оставались единственными людьми на земле. Джек смотрел на Адель, и ей казалось, что она уносится на седьмое небо. И от этого она плакала, не владея собой. Она не представляла, что женщина может испытывать такое. Может, другие женщины и не испытывают? Может, только она? Адель просто не знала, как вернется потом в обычную жизнь.

Поезд прибыл в Венецию. Сначала Адели показалось, что этот город — галлюцинация, мираж, вызванный насыщенностью путешествия в поезде и ее эмоциональным состоянием, плод лихорадочного воображения. Как он может быть реальным, этот ошеломляющий город, плывущий по воде? Мягкие очертания каменных строений почти растворялись в море, бирюзовые, терракотовые и охристые пятна, увенчанные пеной белых облаков.

Частный катер, который они взяли на вокзале, доставил их в «Чиприани», который стоял на Джудекке, острове, откуда было написано столько классических видов Венеции. Опираясь на руку Джека, Адель ступила на лестницу, ведущую к рецепции отеля. Она чувствовала себя принцессой, богиней. Когда она стала подниматься по ступенькам, сквозь облака прорвалось солнце, одев отель коралловым сиянием.

Это был, поняла Адель, самый счастливый момент ее жизни. Ничто ни до ни после никогда с ним даже не сравнится.

Она провела несколько дней одна, пока Джек разбирался со своими делами, вместе с ним она плыла на катере, который отвозил гостей отеля к пристани у площади Сан-Марко, затем с помощью путеводителя знакомилась с городом, полностью им покоренная, убежденная, что попала в волшебную сказку. Адель без особого энтузиазма пыталась поискать что-нибудь для галереи для алиби, но была настолько ошеломлена городом и романтичностью ситуации, что не могла сосредоточиться. Ей казалось, что ее околдовали. Обычный деловой настрой исчез, и Адель до вечера бродила по улицам почти в состоянии шока, пока не наступало время встречи с Джеком, и они отправлялись в отель. Джек смеялся над ее увлечением, восторгом по отношению к этому небольшому городу.

— Ты попала под его очарование, — говорил он ей. — Но это неудивительно. Я никогда не встречал ни одного человека, который не влюбился бы в Венецию. Да и как в нее не влюбиться?

В последний день они провели утро в отеле. Им предстоял ленч с деловым знакомым Джека. Семья Фантини торговала мрамором и снабжала камнем многих скульпторов, некоторым из них протежировал Джек, поэтому многое нужно было обсудить.

Они сели у окна с видом на искрящуюся воду. Адель подняла взгляд и увидела стройную фигуру, двигающуюся по обеденному залу, руки раскинуты, на лице широкая улыбка. Джек вскочил, и его немедленно заключили в театрально горячее объятие.

— Адель, это Сабрина. Сабрина Фантини. Для переговоров со мной они отправили свое смертельное оружие. — Он широко улыбался.

Адель в жизни не видела такой красивой женщины.

На Сабрине было платье из черной шелковой тафты с широкой юбкой, подчеркивавшей тонкую талию. Темные волосы собраны узлом на макушке, туфли на высоких каблуках, однако она едва доставала Джеку до плеча.

Сабрина повернулась к Адели, здороваясь, так же тепло, как и с Джеком, обнимая крепко.

— Адель! Я столько о вас слышала. Джек постоянно говорит о вас. И вы такая красивая, как он и описывал.

Адель знала, что глупо сиять от радости, но ничего не могла с собой поделать. Обнаружить, что Джек с кем-то о ней говорил, значило очень много. Ее положение показалось ей как бы более законным, более прочным.

Во время ленча Сабрина развлекала их, весело пересказывая закулисные сплетни биеннале, известного фестиваля искусств, состоявшегося год назад, и новости своей обширной семьи. Внимание Адели было устремлено на эту женщину: все было так ново, так пленительно, так далеко отстояло от ее провинциальной жизни. Она не сводила с Сабрины взгляда. Глаза ее, жирно подведенные, со смешными ресницами, вспыхивали и сверкали, пока она тараторила на скверном английском, пересыпаемом итальянскими восклицаниями. Адель отказалась от попыток понять, что та говорит. Джек пил, слушал и периодически смеялся.

За кофе он ненадолго отлучился. Оставшись наедине с Сабриной, Адель смутилась, не зная, что сказать, о чем спросить или что сделать. Но Сабрина как будто только ждала этого момента. Она накрыла ладонью руку Адели. Таких длинных и изящных пальцев Адель никогда не видела, кончики ногтей покрывал кроваво-красный лак.

— Как вам это удалось? — Глаза Сабрины заинтригованно блестели. — Вы приручили знаменитого Джека Моллоя.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — с недоумением ответила Адель.

Сабрина рассмеялась.

— Не нужно притворяться. Четыре года назад я сидела в кресле, в котором сейчас сидите вы, надеясь, молясь… — Она воздела руки, выражая беспомощность, закатила глаза. — Дожидаясь, чтобы он посмотрел на меня так, как смотрит на вас. Не думала, что он на это способен.

Она грустно умолкла. Адели стало нехорошо.

— Вы его любите? — в ужасе спросила она.

— Нет. Любила. Любила. — Сабрина погладила ее по руке. — Насчет меня не волнуйся, carissima. Я не опасна. Я это понимаю. — Она криво усмехнулась. — Обычно в это время он приезжал, чтобы найти меня. Заманить к себе в постель в своей манере. Правда, не могу сказать, чтобы я возражала. Но в этот раз…

Она покачала головой.

Адель была поражена. Представить, что Джек ради нее пренебрег этим восхитительным существом? Если только Сабрина не блефует вдвойне. Но Адель так не думала. Женщина говорила вполне искренно. Вела себя просто. Она лишь честно и откровенно рассказала о своих чувствах, к чему Адель, с ее менталитетом жительницы маленького Шеллоуфорда, не привыкла.

Адель посмотрела Сабрине в глаза и увидела боль и тоску, которые были ей слишком хорошо знакомы. Она столько раз видела свой взгляд в зеркале. В сердце Адели закрался страх, хотя, по словам Сабрины, она выиграла сражение и пленила сердце Джека. Она перенеслась в прошлое, вспомнила предостережение девушки-ирландки у клуба Симоны в ту ночь, когда она стала любовницей Джека. Девушка сказал ей, что Джек чудовище, что никого не любит, но теперь Адель твердо знала, что он изменился. И что хорошего ей это принесло? Она больше не могла себя обманывать. Она предчувствовала неминуемую беду, потому, возможно, что знала: ее греза должна закончиться. Ей хотелось остаться здесь навсегда с ее любовником, но как она могла?

У нее были обязательства. Вряд ли она сумела бы бросить галерею теперь, когда дела шли так хорошо. Через неделю сыновья приедут домой на пасхальные каникулы. Адели было грустно, что в последний их приезд домой в середине семестра они, похоже, не слишком-то в ней нуждались. Они становились такими большими, такими независимыми. Но она по-прежнему была их матерью. Накануне Адель купила им шоколадных зайцев в магазине рядом с площадью Сан-Марко, но сейчас зайцы показались слишком детским подарком для мальчиков. От этого ей захотелось заплакать.

Она сделала глоток кофе. Он оказался черным и горьким, как чувство, обволакивавшее ее сердце.

Позднее в тот день солнце покинуло Венецию. Джек пошел повидаться с дилером в Дорсодуро, и Адель продолжила свои экскурсии, но город лишился тепла и цвета. Словно все краски стекли с камня в воду, которая стала мутной и темной, будто художник мыл свои кисти. Улочки казались мрачными и тесными, каналы зловещими, небо, серое и недоброе, давило.

Вдвоем с Джеком они тихо поужинали, зная, что на следующий день уезжают.

— Нам нужно поговорить, — сказала Адель.

— Нет, не нужно, — возразил Джек.

— Мы не можем всегда так жить.

— Почему нет?

Адель вздохнула. Опять для Джека все было очень просто.

— Потому что это нечестно. Потому что это ненастоящая жизнь. Мы воруем свое счастье у других людей.

Джек, хмурясь, глотнул бренди.

— Мне нравится так, как есть, — упрямо сказал он.

— Но как ты не понимаешь? Это было идеально. Лучше никогда не будет. Поэтому мы должны расстаться. Мы оба не можем развестись. Никто из нас этого не хочет.

Она знала, что это правда, что даже будь она любовью всей жизни Джека, он не бросил бы свою жену. Розамунда обеспечивала ему надежное положение. Именно ее деньги позволяли ему вести ту жизнь, к которой он привык. Розамунда своими деньгами покрывала любую рискованную сделку, на которую он шел. Она обеспечивала ему респектабельность, которой он жаждал. И семью. Детей.

И Адель не могла отрицать то же самое и в своем случае. Уильям создал ей надежный тыл. И дал чудесных сыновей. Ту жизнь, которой она наслаждалась девяносто девять процентов времени, за исключением украденных мгновений.

— Но я тебя люблю, — сказал Джек. — И ты мне нужна.

Когда-то за эти слова она отдала бы жизнь.

— Я знаю, что права, — прошептала она.

Джек слегка крутанул бренди в бокале, лицо его потемнело, брови сошлись на переносице. Джек не любил слышать правду. Он любил только свою картину мира.

— Это путешествие было волшебным, — настаивала Адель. — Ничего более чудесного никогда уже не будет. Никогда в нашей жизни. Мы оба должны найти в себе мужество расстаться и ценить память об этом.

Джек посмотрел в окно. Снаружи черное море бурлило и будто бы угрожало, небрежно швыряя волны.

— Ты всегда была гораздо отважнее меня, — сказал Джек.

Адель забрала у него бокал и поставила на стол. Затем взяла Джека за руку.

— Это наша последняя ночь вместе, — сказала она. — Я хочу запомнить ее навсегда.

Они пошли в постель, и слезы Адели падали на Джека, пока они занимались любовью. Когда он уснул, она всю ночь пролежала без сна, глядя на него. На рассвете в последний раз провела пальцами по его коже. Затем оделась быстро и тихо. Побросала вещи в чемодан. Затаила дыхание, когда щелкнули металлические замки, но Джек даже не шелохнулся.

Ей не хотелось наклоняться к нему или целовать на прощание. Не хотелось даже оглядываться. Она ненавидела прощания. Адель знала, что, если он посмотрит на нее, улыбнется ей, заговорит, она не выдержит. Она взяла чемодан и сумочку и открыла дверь. Выйдя в коридор, она зажмурилась и глубоко вздохнула. У Адели было такое чувство, будто ее вывернули наизнанку, сердце пульсировало, истекая кровью. Она не знала, хватит ли у нее сил удержаться на ногах. Ей хотелось снова упасть в объятия Джека, но она понимала, что должна уйти.

Адель сбежала вниз по лестнице, вышла на улицу, стремительно прошла через сад, жутковатый в предрассветном сумраке, и добралась до рецепции, где нашла ночного портье. Он без слов вызвал ей катер. Возможно, они привыкли к неурочному отъезду женщин с разбитым сердцем? Водитель катера погрузил ее чемодан и подал руку, помогая подняться на борт. Вода была серой и неспокойной, воздух — сырым. Адель порадовалась, что Венеция выглядит наихудшим образом. Она знала, что никогда не приедет сюда, покуда жива. Голубизна, коралл и серебро останутся для нее в воспоминаниях.

Пока катер рассекал воду, Адель гадала, проснулся ли уже Джек, хранит ли еще постель ее тепло, перекатится ли он на то место, где лежит ее призрак, и вдохнет ли оставшийся аромат. И что произойдет, когда Джек осознает, что она ушла?

Адель прибыла на железнодорожный вокзал. Подходящего поезда нужно было ждать несколько часов, и в конце концов она села в поезд до Парижа. На еду она смотреть не могла, даже на кофе. Тревожный сон не принес облегчения, только очень яркие кошмары, в которых она теряла все, не только Джека.

Через двое суток она твердым шагом вошла в дом в Шеллоуфорде. Уильям был рад ей, но внешний вид жены его расстроил. Она была бледной и осунувшейся, что легко можно было списать на несвежие устрицы.

— Бедная Адель, — суетился он, помогая ей снять пальто и ведя к камину. — Я прописываю чай с лепешками немедленно.

Она сидела в тепле у огня. Через пять минут Уильям вернулся с подносом, на котором стоял серебряный чайник, две фарфоровых чашки и тарелка с намазанными сливочным маслом лепешками. Адели казалось, что она никогда уже не сможет проглотить ни куска, что ее оцепенение навсегда лишило ее аппетита, но, начав есть, осознала, насколько проголодалась.

Приступая к третьей лепешке, Адель подняла глаза и увидела, что Уильям за ней наблюдает.

В ту долю секунды она поняла, что он все о ней знает. Однако во взгляде мужа не было вызова. Он не предлагал конфронтации. Его взгляд был добрым и озабоченным. Он чувствовал ее страдания и не хотел их усугублять.

Адель не представляла, что ему известно, есть ли у него доказательства ее измены или только его ведет инстинкт любящего человека. На мгновение ей стало нехорошо — чай, жар камина, съеденные лепешки. Возникло огромное желание броситься вон из комнаты. Однако она поняла, что это было бы равносильно признанию. Глубоким вздохом отогнав подступающий ужас, Адель огляделась вокруг и напомнила себе, что здесь она в безопасности. Она у себя дома, шторы задернуты, в камине полыхает огонь, собака дремлет у ее ног. Завтра она проснется и будет точно знать, где находится. Где ей и следует быть — рядом с Уильямом. Джек всегда будет там, в ее памяти. Она всегда будет помнить о Венеции. Но Уильям ее муж. Он хороший и добрый и позаботится о ней. Скоро снова приедут на каникулы мальчики, и семья воссоединится. Больше Адель ничего не желала. Этого ей будет достаточно.

Уильям встал, чтобы подложить полено в огонь. Проходя позади кресла Адели, он нежно погладил ее по голове. Это длилось всего мгновение, но покой, поддержка, понимание, словно обозначенные этим мимолетным жестом, заставили Адель осознать: все будет хорошо. В ее жизни без Джека все будет хорошо.