В поисках источника к существованию

Возвращение Барта привлекло к себе огромный интерес во всей Европе. Первые слова приветствия прислал ему его покровитель Бунзен, который к тому времени удалился на покой и жил вблизи Гейдельберга: «Добро пожаловать, мой замечательный, увенчанный славой друг, в Европу и Англию! Это приветствие Вам вручат по возвращении, так как сам я не в состоянии сделать это. Я уверен, что Вам устроят заслуженный и достойный прием в Европе, и знаю, кроме того, что самой большой наградой явится для Вас осознание того, что Вы сумели с божьей помощью осуществить для Европы и всего человечества столь великое дело.

Я знаю, так думают и лорд Кларендон, и лорд Пальмерстон, а у нас — Географическое общество. Гумбольдт и сам король — все они не преминут принести Вам доказательства своего внимания и участия. Дай только бог, чтобы Ваше здоровье поправилось. Ваше мужество и упование на бога, я уверен, не ослабли.

Мой сын Эрнст и бравый, неутомимый друг Петерман расскажут Вам более подробно, что я об этом думаю.

Вам, несомненно, предложат пароход с целью посетить реки Чадду и Бенуэ. Если Вы прибудете в Германию, ни в коем случае не обойдите Гейдельберг. Все мои домочадцы передают Вам сердечные приветы. С глубочайшей преданностью и совершенным к Вам почтением

Ваш Бунзен».

Когда Барт доложил 19 сентября в Лондоне об успешном завершении экспедиции, лорд Кларендон писал ему: «Я поздравляю Вас со счастливым возвращением в страну, которая готова воздать должное Вашим усилиям, и весьма счастлив сказать Вам, что королева выразила свое намерение посвятить Вас в кавалеры ордена Бани, что cвидeтeльcтвyeт о высоком мнений, которого Ее величество придерживается в отношении Ваших заслуг перед наукой».

Однако вручение ему ордена Бани, высокой награды, учрежденной еще в 1399 году Генрихом IV, заставляло себя ждать. С материальным вознаграждением заслуженного исследователя за проделанный им труд британское правительство также не торопилось. Поскольку Барт путешествовал не как служащий британской короны, ему за все время работы в экспедиции, считавшейся его «личным делом», не утвердили жалованья. Полагалось возместить ему только расходы. Теперь, по возвращении Барта, подсчитали издержки с целью их компенсации. Бунзен, которого тем временем на посту прусского посланника сменил граф Бернсторф, представил на рассмотрение в интересах своего протеже и с учетом его заслуг смету на денежное вознаграждение. При этом он положил в ее основу ежегодное жалованье в размере 500 фунтов, а общую сумму расходов определил в 3 тысячи фунтов. За выпуск многотомного произведения, посвященного путешествию, издательство «Лонгман» должно было выплатить Барту гонорар в 2 тысячи фунтов.

Однако правительство проявило крайнюю мелочность: за основу расчета оно взяло 450 фунтов жалованья, и начисление его должно было начаться со дня смерти Ричардсона. Согласно этому расчету, общая сумма составляла 2020 фунтов. Гонорар за публикацию был также снижен на 340 фунтов.

Аналогичные расчеты Барту пришлось иметь с Пруссией. Географическое общество выступило с инициативой сбора средств, чтобы дать возможность заслуженному исследователю отдохнуть на курорте. В то. время как Александр Гумбольдт всемерно поддержал это мероприятие, у короля Фридриха Вильгельма IV были «сомнения». Он счел более правильным, если «первую скрипку» в оказании помощи будет играть богатый ганзейский город Гамбург.

По предложению Риттера Барту (в соответствии с королевским указом от 17 декабря 1855 года) было наконец утверждено единовременное годовое пособие в размере 1 тысячи талеров (эта сумма была увеличена до 1500 талеров) из резервного королевского прусского фонда свободных средств, так что вместе с британскими выплатами и причитавшимся ему гонораром материальная обеспеченность была ему на ближайшее время создана, и Барт получил, таким образом, возможность завершить свои путевые заметки. В этом деле ему помогал известный географ Уильям Десборо Кули (умер в 1883 году), который, как показывает его письмо Барту, имел печальный опыт общения с консервативно настроенными членами Географического общества: «Применительно к африканской географии мудрость прошлого есть не что иное, как старческая немощь будущего; однако, к сожалению, самым большим влиянием в Обществе (здесь по меньшей мере) пользуются всегда те, кто меньше всего придерживается прогрессивных взглядов. Однако я надеюсь, что будущее поколение осознает, что географию, как и ее сестру историю, необходимо полностью очистить от устаревших и ошибочных гипотез».

В Генрихе Барте он увидел желанного соратника в борьбе за истину, обнародование которой «воспринимается с негодованием». Предпосылкой «восторжествования нового», по его мнению, служат научные результаты, в достижении которых Барт наряду с другими занимает одно из первых мест. «Вы уже очень много совершили в ходе Вашей миссии, — писал он Барту, — и, бесспорно, способны сделать еще многое. Вы переслали домой гораздо больший объем информации, чем какой-либо другой путешественник по Африке сделал это до сих пор».

В начале октября Барт смог наконец уехать в Гамбург, к своей семье, которая с огромным нетерпением ожидала «умершего». Однако он почти не позволял себе тратить время на личные дела. Уже в середине октября он возвращается в Берлин и делает в Географическом обществе доклад о результатах своих исследований. Преодолев тяжелейший путь длиной почти 20 тысяч километров, он, по его собственным высказываниям, достиг значительных научных результатов. К ним относятся: уточнение особенностей Сахары; географическое определение места и протяженности Мендипского нагорья; доказательство того, что восточный приток Нигера — река Бенуэ — не связан с озером Чад; обследование речной системы от Багирми до Адамава; определение течения Нигера между Томбукту и Саем.

Из этих географических открытий вытекали дальнейшие научные выводы. Так, сделанные Бартом наблюдения геоморфологических форм поверхности оказались столь же значительными, как и его климатологические и гидрологические изыскания. Он все же провел в пустыне не меньше 11 месяцев, а в Судане — четыре с половиной года. За это время он смог досконально изучить, как влияет климат и погода на человека и животный мир. К сожалению, из-за отсутствия измерительных приборов у него не было возможностей определять атмосферное давление и влажность воздуха.

Особого внимания заслуживали гидрологические исследования, которые позволяли судить о режиме рек и водных путях изучаемых территорий. Данные Барта по географии населения впервые давали правдивую дифференцированную картину доколониального общинного строя в странах, которые ему довелось посетить. В рамках экспедиции Барт внес свой вклад также в изучение флоры и фауны Африки. Поскольку он не был естествоиспытателем, то не смог дать точное определение видам или собрать обширную коллекцию, однако его описания помогли определить свыше 50 семейств диких и около 40 — культурных и технических растений.

Географические предприятия Барта сопровождались историко-этнографическими открытиями. Он опроверг ложное утверждение о том, что Африка не имеет исторического прошлого, особенно земли, расположенные южнее Сахары, и исследовал высокоразвитую культуру народов Судана. Более всего его интересовали фульбе. Немалую службу он сослужил лингвистике, овладев несколькими неизвестными языками и составив обширные словники.

Александр Гумбольдт сказал о заслугах Барта: «Он открыл нам целую часть света». Барт не только сделал крупнейшие открытия, но и оживил научно-исследовательскую жизнь в начале 50-х годов. Если задаться вопросом, как стало возможно, чтобы европейский ученый без всякой поддержки смог совершить такое великое дело в Африке, многое станет ясным, если вспомнить о той помощи, которую ему оказывали африканские друзья. Без них Барт не смог бы выжить в Африке, не говоря уже о том, что не был бы в состоянии плодотворно работать. Африканцы предоставили ему условия для существования и оказали помощь в качестве информаторов. Это, в свою очередь, стало возможным только благодаря теплому отношению Барта к людям, будь то носильщики, проводники, щейхи или эмиры.

В Европе Барта со всех сторон осыпали почестями. Берлинская Академия наук возвела его в звание члена-корреспондента, его родной город Гамбург присвоил ему звание почетного гражданина, а Йенский университет — степень почетного доктора, ряд научных обществ как у него на родине, так и за рубежом избрали Барта своим членом, представители древних аристократических родов и научные общества наградили его медалями. Однако все эти восторженные аплодисменты не могли заглушить отдельные голоса, критиковавшие Барта за руководство экспедицией и оспаривавшие его открытия. Поэтому Барт в своей речи 13 октября в Берлине обратился к тем кругам, рупором которых он считал прежде всего секретаря Лондонского географического общества Нортона Шоу: «Если в Англии некоторые мелкие душонки пытаются под видом обсуждения научных вопросов использовать в корыстных целях национальную вражду и позволяют себе пренебрежительные высказывания по поводу того, что руководство английской экспедицией было поручено немцу, то это обязывает меня как можно скорее представить результаты моего труда английской общественности, чтобы оправдать не только себя, но и уважаемых английских государственных деятелей, в особенности лорда Пальмерстона удостоивших немцев своего доверия».

Высказавшись с открытой трибуны, Барт не желал идти ни на какие компромиссы. Он резко отверг предложение контр-адмирала Смита, будущего президента Королевского Географического общества, выступить по этому вопросу в роли посредника, категорически отказался участвовать в качестве почетного гостя в торжественном открытии зимнего собрания Лондонского географического общества, а также решительно отклонил высшую награду Общества — большую золотую медаль. Здесь проявился характер Барта, о котором его свояк и биограф Густав Шуберт писал: «Генрих при свойственной ему душевности слишком резок, слишком непреклонен и вместе с тем слишком скромен, а кроме того, лишен жизненной мудрости. Его чувство собственного достоинства не позволяет ему в нужный момент покориться. Он относится к отважным и выносливым, но отнюдь не к умелым пловцам по жизненному морю».

Барт хотел как можно быстрее опубликовать материалы по результатам работы экспедиции. Весьма хорошим другом и опытным советником в этом деле оказался Август Петерман, переселившийся тем временем из Лондона в Готу и занявшийся подготовкой издания знаменитых «Географических сообщений», предложив взять на себя обработку карт для издания.

Необходимо было обеспечить Барту в будущем безбедное существование. Об этом заботились также его друзья и покровители — Бунзен, Риттер и прежде всего влиятельный Гумбольдт. По просьбе Риттера Барт 18 октября 1855 года изложил ему на бумаге личные пожелания и соображения: «Уважаемый профессор Риттер! Поразмыслив над тем, какие отношения я желал бы установить с местным университетом, чьим первейшим и ближайшим призванием все же является формирование взглядов молодежи посредством живых и ярких лекций, и, чтобы не быть в тягость до того времени, когда я буду в состоянии посвятить этой деятельности все свои силы, я вношу следующее предложение: пусть Его величество король ассигнует мне пособие в размере 4 тысяч или 5 тысяч талеров для издания моих научных трудов, а министерство с согласия палат даст твердое обещание предоставить мне к летнему или зимнему семестру 1857 года должность ординарного профессора по географии с жалованьем в 1,5 тысячи талеров. Университет, таким образом, не лишился бы столь необходимых ему средств, а я оказался бы одновременно по отношению к английской общественности и к английскому правительству в более или менее независимом положении, что будет способствовать лучшему применению моих сил в дальнейших научных изысканиях».

Спустя несколько дней Риттер передал это письмо Барта философскому факультету, сопроводив его запиской, в которой сказано: «Я только позволю себе привести заслуживающие внимания слова ветерана всего научного мира (по всей вероятности, А. Гумбольдта. — В. Г.), который пишет: „Курциус — для Греции и изучения эпохи эллинизма, Барт — для целой части света и заново открытых им народов — какой прекрасный дар, способный прославить любой университет“.

После специального ознакомления и в соответствии с моей точкой зрения я счел лишь своим долгом высказать глубочайшее убеждение в пользу реализации кажущейся мне ясной цели и выгоды для всеобщего блага человечества от имени той науки, слабым представителем которой я до сих пор числился». Риттер сослался на преклонный возpaст и выразил пожелание увидеть Барта преемником на своем посту.

Во время обсуждения ходатайства Риттера на заседаниях факультета 22 октября и 15 ноября 1855 года сам он отсутствовал. Факультет поддержал ходатайство о предоставлении Барту пособия, чтобы таким образом обеспечить ему дальнейшую работу над научными трудами, однако высказался против назначения его в ближайшее время ординарным профессором, так как тем самым «без надобности предрешается будущее и могут быть задеты многие заслуженные лица».

Министр по делам культов фон Раумер поддержал это заключение факультета, заявив: «По окончании труда можно будет более точно судить о том, в какой мере за Бартом можно будет признать наряду с его достижениями как путешественника и его выдающиеся дарования как ученого и преподавателя университета».

4 февраля 1856 года он передал Барту, что вопрос о поступлении его на государственную службу будет решен только после окончания им научного труда, посвященного результатам экспедиции.

 

Англия — выход из положения?

В противовес Риттеру и Гумбольдту, хлопотавшим о предоставлении Барту должности в Берлине, Бунзен, весьма хорошо знавший прусские нравы, стремился добиться для него должности в Англии. Хотя Барт, без сомнения, с большим удовольствием остался бы на родине, он все же согласился с доводами Бунзена, который ходатайствовал перед английским правительством о переезде Барта в Англию. «Вы путешествовали от имени английского правительства в качестве его уполномоченного, — писал он Барту, — и ни в коем случае не должны испортить отношения с Англией и английским народом».

«Чем больше я задумываюсь над Вашим положением, — пишет Бунзен в следующем письме, — тем яснее становится то обстоятельство, что Англия должна, во всяком случае в настоящее время, стать центром Вашей Деятельности и в некотором отношении оставаться им в будущем. Во-первых, как только Вы появитесь в Великобритании в качестве прусского профессора, Вы лишитесь трех четвертей симпатий правительства и народа, а о компенсации наподобие той, которую я Вам предложил, даже и думать нечего.

Во-вторых, Вы не можете с полной отдачей посвятить себя работе на кафедре всеобщей географии, притом что от Вас очень много ожидают, и одновременно быстро завершить свой научный труд. Первое потребует всех Ваших сил в течение нескольких лет. Наконец, подумайте, не является ли признание путешественника самым главным для Вас. Вы способны создать сейчас с легкостью нечто выдающееся, однако с работой на кафедре это несовместимо…

…Итак, сохраните свою свободу, она — высшее благо. Берлин от Вас не уйдет, как не уйдет и кафедра».

Следуя совету Бунзена, Барт в конце ноября 1855 года переехал в Лондон и поселился в уютном маленьком загородном доме с садом. Здесь он нашел необходимый покой для работы, которой занялся с большим энтузиазмом. Несмотря на то что у него не было ни времени, ни склонности к общению, он поддерживал дружеские связи с несколькими коллегами по профессии, чаще всего с учеными-африканистами. Среди них был и контр-адмирал Генри Смит, с которым он в недалеком прошлом враждовал.

Барту к этому времени исполнилось 34 года, и он стал подумывать о женитьбе. После первой неудачи он долгое время сторонился женщин, однако теперь все больше мечтал о супружестве и домашнем уюте.

«Да благословит бог Ваш домашний очаг, — писал Барт сестре из Африки, — который мне не был предопределен в молодые годы, хотя я весьма расположен к тому, чтобы, увенчанный лаврами и обремененный знаниями… а также состоя на почетной службе, привести в дом любезную девицу, а затем, если мне это будет суждено, полностью посвятить себя спокойной жизни».

Когда по приезде на родину он узнал, что семья сестры увеличилась, он заметил: «С появлением на свет еще одного маленького племянника у меня будто камень с души свалился, так как сам я до сих пор ничего еще не сделал для физического бессмертия нашей семьи». И Барт решает как можно скорее жениться. «Спутница, если выбор будет счастливым, смогла бы преобразить всю мою жизнь. Я истосковался по сердечному участию и дружбе». Правда, он довольно смутно представлял себе, каким образом он осуществит выбор партнера. «Пусть только выйдет мой первый том, — писал он, — и мне представится возможность познакомиться с подходящими лицами».

Однако вышли первый, второй и даже третий тома, а его надежды все не сбывались. После четвертого и пятого томов «лица» тоже не появились. Вероятно, теория самотека дала осечку, да и замкнутого, недоверчивого человека и закоренелого холостяка не тянуло к активным действиям, направленным на поиски избранницы. Ко всему прочему он с трудом привыкал к консервативному английскому образу жизни.

«Как я тоскую по ночлегу под открытым небом пустыни, — читаем мы в дневнике запись тех времен, — в том бесконечном пространстве, где без тщеславия, без забот о тысячах мелочей, которые мучают здесь человека, я мог, наслаждаясь свободой после окончания дневного перехода, вытянуться на циновке, а рядом — весь мой скарб, мои верблюды и мой конь. Я почти жалею, что добровольно наложил на себя эти оковы».

Правда, тому, что Барт оказался почти в изоляции, способствовал его крутой и раздражительный характер. Хотя Смит, приложив большие старания, все же смог убедить его вступить в Лондонское географическое общество и получить награду — Большую медаль, некоторые члены этого авторитетного общества затаили на Барта обиду, причину которой надо было искать в его манере поведения. С министерством иностранных дел в Лондоне у него начались разногласия. Оно рассматривало Барта как лицо, все еще состоявшее у него на службе, хотя сам Барт думал по-другому. Немалые трудности возникли у него из-за привезенных им в Европу выкупленных рабов — Доругу и Аббегу. Барт уговорил их сотрудничать с ним в создании словарей. Он предполагал, что в будущем они овладеют английским языком, а также каким-нибудь ремеслом и их будут брать в экспедиции в качестве специалистов. Теперь Барта обвинили в «работорговле» — поистине абсурдная мысль! Возмущенный до глубины души, он начал хлопотать о немедленном возвращении обоих африканцев на родину и 5 марта 1856 года отправил их в Саутгемптон, где они должны были сесть на корабль. Однако некий миссионер Шён переправил африканцев в миссионерскую школу Чатама. Барт заподозрил в этой акции происки ведомства иностранных дел и решил выступить с протестом. Позднее, однако, выяснилось, что миссионер действовал по своему усмотрению.

Между тем работа над книгой об африканском путешествии, которую Барт писал на английском и немецком языках, быстро продвигалась. Благодаря усиленной предварительной подготовке материала в ходе самой экспедиции он уже в мае 1857 года мог представить первые два тома. Больше всех заинтересовался этой работой Ю. Пертес, о чем свидетельствует его письмо Барту от 5 октября 1855 года: «…От своего друга Петермана я узнал… что Вы намереваетесь наряду с английским изданием подготовить немецкое и что Вы не против того, чтобы передать мне этот труд для издания». Двухтомное немецкое издание появилось в 1859–1860 годах. Еще раньше увидели свет голландское, датское и американское издания. В 1860–1861 годах вышел четырехтомник на французском языке, в котором, однако, было много ошибок, и поэтому Барт отказался его авторизовать.

Вероятно, его труду недоставало объединяющего замысла. Хотя главная тема — маршрут путешествия — проходила красной нитью через все сочинение, множество второстепенных деталей утомляло читателя, многочисленные вставки, комментирующие узкоспециальные вопросы, уводили от основного содержания. Вот почему книга была с восторгом принята специалистами, но широкая читающая общественность ее недооценила. 16 мая 1857 года в журнале «Спектейтор» была напечатана рецензия на книгу, в которой, в частности, говорилось: «Представленное произведение написано, несомненно, слишком обстоятельно и многословно; изложение могло бы быть более сжатым, а многие будничные детали и события повседневной жизни можно было бы вполне опустить, но тогда оно вряд ли бы выиграло, ибо детали свидетельствуют о такой степени достоверности описания путешествия через неизвестные нам страны, о какой можно только мечтать.

Однако любая книга вообще, если в ней слишком много внимания уделяется второстепенным предметам, не представляющим интереса, утомительна. На данном произведении, таким образом, лежит отпечаток известного однообразия, которого при переиздании можно было бы избежать. Далее, большая разница, как отправляется человек в путешествие для знакомства с миром: со скромными средствами, или вообще без оных, или же обеспеченный всем необходимым и могущий держаться независимо и солидно. Ведь и местные жители будут по-разному относиться к таким людям. Д-р Барт смотрел на вещи другими глазами, чем наши военные, служащие в армии и на флоте. Он был в такой же мере филологом, этнографом и историком, как и географом, и, хотя это привело к тому, что изложение то здесь, то там перегружено излишними подробностями, подробности эти все же делают книгу разносторонней и повышают, таким образом, ее познавательную ценность. Помимо сказанного хочется добавить, что пристрастие д-ра Барта к языкам помогло ему освоить местные языки и облегчило общение… Несмотря на изъяны в композиции, слишком большую педантичность в изложении материала, а также нагромождение несущественных деталей, произведения Барта содержат все же лучшее описание внутренней обстановки в африканских странах севернее 9 градуса широты, а сам он является образцом ученого-путешественника: ему присущи терпение, выдержка, решительность и довольствование малым».

В мае 1858 года были выпущены заключительные тома его большого труда. Этот многотомный труд не стал, конечно, бестселлером, а его издание было весьма рискованным мероприятием. Издательство «Лонгман и К°» предусмотрительно выпустило первые три тома тиражом лишь 1250 экземпляров, но вскоре допечатало еще 1000 экземпляров. Однако потом число покупателей уменьшилось, так что последние тома можно было выпустить общим тиражом только 1000 экземпляров. Это ни в коей мере не было вызвано отсутствием интереса к тематике, ибо книги Давида Ливингстона, который с декабря 1856 года поддерживал с Бартом дружеские отношения и посвятил ему первое сочинение о своем путешествии по Южной Африке, были напечатаны тиражом 50 тысяч экземпляров и моментально раскуплены.

Как уже было отмечено выше, Барт, выполняя поручение английского иностранного ведомства, во время своей африканской экспедиции вынужден был устанавливать торговые связи. Лорд Кларендон, ознакомившись с отчетом о путешествии, в апреле 1857 года направил послания шейху Томбукту, а также правителям Сокото и Борну, в которых выразил благодарность за поддержку, оказанную экспедиции Барта, и пытался заодно придать конкретную форму торговым отношениям, которые Барту удалось установить. Кроме того, он вновь пригласил членов семьи шейха Эль-Баккаи в Европу.

Эль-Баккаи решил отправить в Европу миссию, в которой находились его зять и племянник. 22 июня 1857 года они прибыли в Триполи и собирались отбыть в Лондон. Однако приезд миссии пришелся там некстати: их продержали несколько месяцев и под сомнительным предлогом отправили обратно домой. Барт, передавший в свое время приглашение в устной форме, воспринял эти акции как личное оскорбление. Его возмущение достигло предела, когда в 1858 году он получил письмо от шейха Эль-Баккаи, в котором тот дал волю своему негодованию по поводу действий английского правительства. Разумеется, он не сомневался в искренности Барта и считал его непричастным к этой афере. «Ну и пусть они так поступают, — писал Барт свояку. — Это еще раз говорит о том, что англичане в своем миссионерском лицемерии ничего не смыслят, и то, что я им предоставил щедрой рукой, они втоптали в грязь. Надо только, чтобы господа, живущие у Нигера и у озера Чад, знали, что я их не обманул».

Отношения Барта с иностранным ведомством все более обострялись, и дело кончилось полным разрывом. Среди прочих действий англичан, оскорблявших Барта, было и еще одно: когда 26 марта 1857 года к рекам Нигер и Бенуэ была отправлена пароходная экспедиция, организованная по его же инициативе, Барта даже не сочли нужным информировать об этом, хотя он принимал участие в подготовительных работах. Правда, вскоре члены экспедиции жестоко поплатились за это. Вблизи Раббы судно село на мель, так как путешественники пренебрегли советом Барта послать вперед пароход с меньшей осадкой. Руководитель экспедиции капитан Бейки вынужден был почти шесть лет жить на застрявшем в реке судне. После того как его удалось снять с мели, оно достигло Кано, а затем Сокото.

Жизнь крупного ученого осложняли и другие неприятные обстоятельства: ему так и не был вручен давно обещанный орден Бани; завязанные им торговые отношения не получили развития; даже многочисленные образцы товаров, которые он с огромными трудностями провез через пустыню, оставались лежать мертвым грузом в нераскрытых ящиках. В письме Бунзену от 9 января 1858 года Барт высказал все, что у него наболело: «Интерес, который Вы проявляете к моему труду, окрыляет меня и придает новые силы. В целом я убежден, что мой труд воспринят здесь, как и в Германии, дружелюбно, хотя в Англии большая часть не признает его, по крайней мере публично. Как раз во время недавнего празднования рождества Христова я вынужден был вновь распутывать хитросплетения отвратительнейших интриг, о которых Вы даже не имеете представления… Положение вещей таково, что едва владею собой».

Все эти обстоятельства и побудили Барта как можно скорее покинуть Англию. Закончив последний том, посвященный путешествию, он 21 августа 1858 года отбыл в Германию.

Сбудется ли здесь его заветная мечта о независимости? Нашлась ли для него подходящая должность? С возвращением вновь встали проблемы будущего. Трехгодичное отсутствие привело к тому, что все прежние связи были прерваны, а Барт и теперь не желал закабалять себя службой. Больше всего он хотел бы путешествовать. Поскольку теперь присоединиться к африканской экспедиции у него не было возможности, он решил принять участие в путешествии на побережье Средиземного моря с целью его исследования.

 

Снова в Малой Азии

Прошло 11 лет с тех пор, как Барт впервые побывал в Малой Азии, и осенью 1858 года он вновь прибыл в Константинополь (Стамбул), чтобы отсюда начать путешествие в глубь страны. Уже здесь чувствовалось, что политическая и экономическая зависимость Турции от стран Запада, и прежде всего от Англии, усилилась. Начиная с 40-х годов в стране стали развиваться капиталистические отношения, ускорилось проникновение в страну западноевропейского капитала и подчинение ее законам мирового капиталистического рынка. Результаты сближения с Западом были двоякими: с одной стороны, заимствование капиталистического опыта в сфере производства, образования, управления и права, что шаг за шагом приводило к ликвидации закоснелых феодальных институтов, а с другой стороны, усиление полуколониальной зависимости от ведущих капиталистических стран, переросшей после Крымской войны в финансовое порабощение, что повлекло за собой рост цен. Барт во время своей поездки видел немало примеров ухудшения жизненного уровня народа.

25 октября 1858 года корабль пересек Босфор, пролив, подчиненный, согласно Лондонской конвенции 1841 года, международному режиму, и вышел в открытое море, а спустя два дня был в Трабзоне — исходном пункте экспедиции. Барт, сопровождаемый д-ром Мордтманом, поверенным в делах ганзейского союза в Константинополе, поставил себе целью вновь посетить те знаменательные места, где он уже бывал прежде, чтобы разыскать и изучить памятники, обследовать которые во время первого путешествия не удалось.

Он объездил важный культурно-исторический район, великое прошлое которого еще предстояло открыть. Уже в III тысячелетии до нашей эры здесь существовала высокоразвитая культура. Основанное в конце XVII века до нашей эры Хеттское государство оставило реликты, свидетельствующие об оживленных культурных связях с греками микенского периода. К началу I тысячелетия до нашей эры политическая карта Передней Азии сильно изменилась. В центре Малой Азии после распада Хеттского государства возникло Фригийское царство. Царей и представителей знати вначале хоронили в курганах. Позднее, переняв более высокую технику обработки камня, фригийские зодчие стали сооружать скальные могилы. При этом они переносили орнаменты деревянной архитектуры на произведения из камня, украшая фасады могил прекрасными узорами и скульптурами. Эти монументальные творения заинтересовали Барта: наряду с блестящим искусством фригийцев погребальный инвентарь захоронений содержал многочисленные сокровища прикладного искусства.

Оживленная торговля с греческими городами-государствами на западном побережье Малой Азии способствовала взаимному культурному обогащению. Например, фригийский алфавит представлял собой вариант древнегреческого, а фригийский царь Мидас занял важное место в древнегреческих легендах. В 103 году до нашей эры Фригия подпала под римское господство. Римляне разделили страну на провинции. Барт исходил бывшие провинции Понт, Каппадокию и Галатию. Переход через Малую Азию, столь исторически важную в прошлом землю, Барт решил предпринять верхом на лошади. Условия путешествия из-за возникших и на этот раз финансовых затруднений были не из легких. «Для проживания в палаточном лагере, — писал он, — под открытым небом было уже слишком холодно, а из соображений экономии я не мог себе позволить запастись европейскими предметами первой необходимости (за исключением хорошего кофе и чая), так что мы были вынуждены полностью обходиться тем, что удавалось приобрести на месте».

Он еще застал теплую осеннюю погоду. Живописные горные ландшафты, яркое солнце, замечательные памятники древности — все это отвлекало Барта поначалу от тяжелых мыслей. Однако при всем своем интересе к красотам природы и к культуре Барт не упускал из поля зрения и проблемы современности. «И это поселение, — рассказывает он об одном из мест, где был устроен привал, — пришло в запустение… вследствие вымогательств правительства… Из 25 семейств только 5 еще не ушли, но и они во главе с нашим хозяином собрались последовать за ними».

Первый более или менее крупный пункт назначения был Кара-Хисар. Здесь Барту не удалось обнаружить следов античной культуры, но зато ему попалась средневековая крепость на скалах, представлявшая для него большой интерес. 9 ноября путешественники пересекли изрезанную бесчисленными ущельями пограничную горную цепь между Ликсом и Ирисом и 14 ноября достигли наконец Токата. Два дня спустя группа прибыла под проливным дождем в Амасью, город, оказавшийся поистине сокровищницей для археолога.

После нескольких дней отдыха путешественники двинулись дальше, в область Бузук. «Весь этот район, — записывает Барт, — весьма желательно обследовать и выполнить топографическую его съемку». Во внушительных развалинах на городище Богазкёй он узнал сильно укрепленную столицу древней Птерии. К сожалению, он пробыл здесь слишком мало и не мог заняться систематическим обследованием этой территории.

Через холмы Капак-Тепе путешественники добрались до Йозгата в самом сердце Малой Азии, оттуда — до живописного древнего Кайсери, а затем — до расположенного неподалеку Уэргиба — красивого, чистого города, населенного приблизительно на две трети мусульманами и на треть греческими христианами. При возведении построек здесь были использованы, как отметил Барт в своих путевых заметках, старинные развалины: «Уэргиб с двух сторон — с западной и восточной — окружен отвесными туфовыми скалами, источенными во всех направлениях древними пещерными жилищами. Новые постройки большей частью примыкают к этим пещерам; одновременно эти огнестойкие жилища, сохранившиеся с древних времен, используются как хранилища».

2 декабря Генрих Барт прибыл в Кир-Шехр — живописный, оживленный город-сад, расположенный к юго-востоку от торгового центра Ангоры (Анкара). Главное, что Барта поразило здесь, это полный застой в местном производстве, что было связано с наплывом из Западной Европы готовых изделий. «Для европейца здесь может представлять интерес лишь высокая гора с крепостью на ней. У западного и южного подножия горы простирается город с его многочисленными древностями».

Покинув Анкару, путешественники выбрали юго-западное направление. Уже заметно похолодало, поэтому они ускорили темп движения Недалеко от Сиди-Гази группа повернула на юг, чтобы добраться до фригийских царских могил. «К счастью, не было недостатка в солнечном освещении, и мы любовались этими прекрасными памятниками старины, которые предстали перед нами во всем великолепии… и разглядели все детали неглубокого захоронения. Однако солнце уже не грело, и пронизывающий холод был серьезным препятствием для точных зарисовок».

И все же Барт сделал здесь немало набросков, подробно описал многие захоронения, чем внес существенный вклад в историю открытия этого богатого культурным наследием края.

Зима обрушилась на путешественников внезапно — сильными снегопадами и холодами, так что группа поспешила к месту своего назначения. Последний отрезок пути был для них жестоким испытанием: «Дорога от Исник до Карамюрселя была самой утомительной во всей поездке, но я терпел, особенно когда сопоставлял свое теперешнее положение с тем, что испытал в Сахаре знойным летом 1855 года. Снежная вьюга продержалась целый день и не доставляла никакого удовольствия, ибо сопровождалась пронизывающим холодом; разумеется, дороги через горный хребет были отвратительны и даже опасны, только очень опытные проводники могли обнаружить их. Мы надеялись, что после перехода через гребень горы самое страшное останется позади, однако еще более невыносим оказался спуск к берегу залива. Когда мы спускались, снег начал таять, превратившись в льдинки. Их поднимал порывистый ветер и хлестал ими нас по лицу. Так, до предела измотанные, мы добрались до Карамюрселя и, к сожалению не найдя помещения с камином, должны были довольствоваться мангалом. Кроме того, мы прибыли лишь к вечеру, когда уже ничего нельзя было раздобыть, чтобы подкрепиться».

Теперь цель, к счастью, была уже близка. Рано утром они двинулись дальше и после полуночи, промерзшие и насквозь промокшие, прибыли в Скутари, а на следующий день переправились в Константинополь. Прекрасное, хотя и тягостное под конец путешествие было закончено. Это не было исследовательской экспедицией, стремившейся добиться новых научных открытий. Барту хотелось только расширить свои познания, которые он приобрел во время его первой поездки по Средиземноморью и которые ограничились тогда прибрежным районом, изучив глубинные районы, и при этом прежде всего хозяйственную жизнь. Кроме того, многонедельное путешествие было попыткой бежать от личных неурядиц, которые посыпались на Барта по возвращении его из Англии. Втайне он даже надеялся найти себе должность в ганзейском консульстве в Константинополе, но и эта надежда не оправдалась.

 

Горькие разочарования

4 января 1859 года Барт вернулся в Берлин и, решив обосноваться здесь, снял на Шеллингштрассе квартиру. Дальнейшая его судьба в значительной степени зависела от друзей, Он знал, что сможет полностью на них положиться. Его патрон Бунзен писал ему накануне нового, 1857 года: «Вы очень красочно описали то, что принес Вам ушедший год. Меня радуют мудрость и точность Ваших наблюдений. Нет лучшей школы жизни, чем сама жизнь, а цена за приобретенную мудрость никогда не бывает слишком высокой. Разумеется, Вам было очень тяжело, но Ваше ревностное стремление к истине и самоотверженное служение великому делу, которому Вы посвятили последние годы в Африке и в Европе, помогли преодолеть все трудности и помогут в дальнейшем. Желаю Вам также удачи и здоровья после перенесенного почти сверхчеловеческого напряжения и лишений».

Ободряющее письмо послал ему и его учитель Бёк: «Если бы наши жизненные пути разошлись, я все равно бы помнил о Вас, даже если бы Вы и не достигли благодаря полным опасностей экспедициям всеобщего признания. Дружба идет от сердца, уважение — плод разума. Я же был к Вам сердечно расположен с тех самых пор, как познакомился с Вами…»

«Нестор» науки Александр Гумбольдт также заверил его в своем глубоком уважении в письме от 26 февраля 1859 года: «Я сильно сконфужен, дорогой коллега, что страх перед Вашим непреодолимым для меня третьим этажом… так долго препятствовал посетить того, кого мы хотели бы полностью назвать своим, того, кому мы обязаны открытием целой части света. Я на днях серьезно беседовал с Риттером и регентом о Ваших пожеланиях и надеюсь, что все они будут удовлетворены».

Но судьбе угодно было распорядиться иначе: за очень короткий промежуток времени все три покровителя умерли: Карл Риттер — 28 февраля 1859 года, Александр Гумбольдт — 6 мая 1859 года, Кристиан Карл Иозиас Бунзен — 28 ноября 1860 года. Особенно тяжелой для Барта была потеря Риттера, хотя это печальное событие и стало поворотным этапом в его судьбе. Место Риттера как председателя Географического общества занял профессор Дове, а Барт был избран вторым председателем. Когда же Дове в апреле 1863 года в связи с загруженностью сложил с себя обязанности первого председателя, Барт занял его место. С особым энтузиазмом он работал над созданием фонда Карла Риттера — для поощрения путешествий, имеющих научные цели. К первым мероприятиям, проведенным с помощью этого фонда, относилось выяснение судьбы пропавшего без вести в Африке (в мае 1855 года) Эдуарда Фогеля. В Комитет фонда, основанный в июле 1860 года, вошли Генрих Барт, Юстус Пертес и Август Петерман.

Барт возглавил кампанию по сбору средств среди населения, в результате чего стало возможным учредить поисковую экспедицию, которой было дано задание «выяснить судьбу Фогеля, спасти документацию и завершить его научные начинания, а именно исследования района между Нилом и озером Чад». Но поскольку возглавленная Теодором Хейглином (1824–1876) экспедиция не придерживалась разработанного Бартом маршрута, он распорядился отозвать ее. Это привело к разногласиям с Петерманом, поддержавшим стремление путешественников по своему усмотрению изменить курс, так как он был заинтересован в разнообразной информации для своих «Географических сообщений».

Вторая организованная Бартом экспедиция для обеспечения сохранности наследия Фогеля (к тому времени сообщения о его трагической гибели подтвердились) под руководством Морица Бойрмана (1835–1863) не увенчалась успехом, так же как и третья, проводившаяся под руководством Клауса Деккена (1833–1865).

Богатый практический опыт и обширные знания позволили Барту стать главным консультантом в деле исследования Африканского континента. Обилие писем свидетельствует о большой поддержке, которую он оказывал ученым, а также и о том, как были важны его исследования в эпоху колониализма, которые вопреки человеконенавистническим буржуазным теориям были направлены на утверждение гуманности и человеколюбия.

В этот период своей жизни Барт развернул обширную публицистическую деятельность. Многие его труды были напечатаны, в частности, в «Журнале общей географии». Ученый снискал себе признание и как редактор и комментатор путевых заметок многих своих коллег.

С чувством глубокой симпатии Барт следил за всеми научными экспедициями. После возвращения Ливингстона в 1857 году он выступил с торжественной речью. Ливингстон, со своей стороны, посвятил ему свою книгу со словами: «Д-ру Генриху Барту посвящается эта книга с дружеским приветом и высоким признанием его заслуг в открытии Африки; от друга и соратника Давида Ливингстона. Лондон, 29 октября 1857 года».

С другими учеными, прежде всего с Георгом Швейнфуртом (1836–1925) и Герхардтом Рольфсом (1831–1896), он в качестве их покровителя поддерживал тесные дружеские отношения.

Не менее важными, чем финансовая помощь, были для начинающих путешественников рекомендательные письма Барта. Теперь настал его черед поддержать такими письмами своих молодых коллег. Рольфс попросил его написать всем влиятельным лицам, в особенности Хамед эль-Баккаи в Центральную Африку, ибо никогда нельзя знать, куда забросит человека судьба в подобном путешествии, а Абд эль-Керим оставил везде после себя добрую славу.

Главным трудом всей своей жизни, в основе которого лежали результаты его экспедиций, а также путешествий, предпринятых им в одиночку, Барт считал «Физическую и историческую сравнительную географию Средиземноморского бассейна».

Среди небольших работ особое место по значению занимала статья «Негры и негритянские страны», написанная для «Германского словаря государств мира».

Она свидетельствовала о глубине его познаний в области африканистики и со всей определенностью характеризовала Барта как гуманиста. Он не только рассматривал в 1862 году африканца как равноправного «члена великой человеческой семьи», но и подверг уничтожающей критике «благотворное» влияние европейских культуртрегеров: «Деятельность… европейских наций ограничивалась переброской на побережье [Африки] подонков общества и, с одной стороны, приводила первобытные народы в соприкосновение с худшими сторонами христианского общества, с другой — превращала существовавшее там с древнейших времен местное рабовладение в пагубную работорговлю».

Заслуги Барта теперь были признаны не только у него на родине, но и в других странах, в частности в Англии, и, поскольку не было больше причин для столкновений, отношения его с британским иностранным ведомством улучшились. В 1862 году он был награжден давно обещанным орденом Бани. Однако на приглашения вернуться в Англию, исходившие от такого влиятельного человека, каким был лорд Джон Рассел, Барт ответил отказом. Он больше не верил англичанам, о чем свидетельствовало его письмо свояку: «Я не доверяю английской политике. Сейчас, накануне гражданской войны в Америке, когда англичане рискуют остаться без хлопка, они ищут его в Африке и вновь будут домогаться дружбы с мусульманскими странами. В связи с этим влияние миссионеров должно быть временно ослаблено. Поделом этим лицемерам, которые не стеснялись обвинять меня в приверженности к рабству, когда я в тысячу раз больше сделал для истинного обращения негров глубинной Африки в другую веру, чем все их миссионеры, вместе взятые».

Однако что касалось Пруссии, то там для Барта все оставалось по-старому. Он, правда, получил обещанное ему пособие, но должность преподавателя высшего учебного заведения и тем самым регулярное жалованье все еще заставляли себя ждать. Хотя Карл Риттер предложил философскому факультету его кандидатуру в качестве своего преемника, приглашение Барта на штатную должность заведующего кафедрой географии после смерти его учителя не состоялось. 27 октября 1859 года философский факультет на одном из совещаний рассматривал вопрос о преемнике Риттера. Кандидатами на должность были выдвинуты Генрих Киперт, Фердинанд Мюллер и Генрих Барт. Было решено отложить вопрос о назначении нового профессора, однако согласно распоряжению министра по делам культов 1 января 1860 года это место предоставили Киперту, который значительно больше соответствовал требованиям прусского правительства, чем Барт, настораживавший его своими гуманистическими идеями и политическими взглядами. О тогдашнем образе мыслей ученого можно судить из писем 1859 года: «…становится временами совершенно невыносимо выслушивать все эти речи ультрапруссаков, которые не в состоянии видеть дальше собственного носа». «…Что принесет новый год в отношении политики? Для Германии наверняка ничего хорошего; раздробленность вовне и изнутри — вот судьба, которая, по моему мнению, постигнет Германию, пока воля народа не одержит победу».

И все же друзья Барта сделали попытку добиться для него звания действительного члена Академии наук, членом-корреспондентом которой он был с 1885 года. Ходатайство о присвоении ему этого звания возбудили три члена филолого-исторического отделения: специалист по истории древнего мира Г. Партей, востоковед Г. Петерман и историк Л. Ранке. С ходатайством ознакомили действительных членов Академии наук, после чего состоялось голосование. Однако принятие Барта в действительные члены Академии наук натолкнулось на сопротивление. Восемь членов Академии проголосовали за него, 13 — против. Само собой разумеется, что знающий себе цену, самолюбивый ученый воспринял это поражение как тяжкое оскорбление. Допустим, что недоброжелательность и интриги сыграли здесь не последнюю роль, но многие тогда считали, что немалую долю вины Барт все же должен был приписать себе, своей резкой манере поведения, которая многих от него отталкивала.

После почти шестилетнего пребывания в Африке, где Барт познал вкус свободы и независимости, теперь он не мог приспособиться к обывательско-консервативной среде. Ученый вновь уединяется, не переставая находиться в постоянном конфликте с окружающим миром. Правда, к своим друзьям он по-прежнему был внимателен и готов прийти им на помощь. Отныне с особенной силой в нем вспыхнули родственные чувства. Он охотно и сам обзавелся бы семьей, да все еще не представлялось подходящей возможности. «Во всяком случае, я не женюсь лишь бы жениться, — писал он в начале 1860 года, — а сделаю это, если встречу ту, к которой почувствую неудержимое влечение. Но это решит будущее. В настоящее время мое сердце совершенно свободно, хотя в воспоминаниях я и возвращаюсь с большой симпатией к нескольким представительницам слабого пола, с которыми меня время от времени сводила судьба».

Очень точно охарактеризовал Барта как человека его свояк Густав Шуберт: «О личной жизни Барта я хотел бы добавить следующее. В обиходе он отличался суровостью и скрытностью, и, безразличный ко всему будничному, в дружеском общении, как только разговор касался глобальных вопросов политики и науки, он превращался в увлекательного и экспансивного собеседника. О собственных заслугах Барт не любил распространяться, но, если о них все же заходила речь, он говорил с большой скромностью. Вследствие своей замкнутости Барт плохо разбирался в людях и часто придавал их выступлениям в печати большее значение, чем они того заслуживали. В письменном обмене мнениями он выражался весьма прямодушно, а иногда даже любил употреблять крепкое словцо… Особенно он считался с откликами в зарубежной печати, прежде всего Англии и Франции, но также России, Швейцарии и Италии. Со многими крупными учеными он состоял в оживленной переписке».

После того как в течение нескольких лет Барт тщетно надеялся получить должность ординарного профессора, провал его кандидатуры при голосовании нанес особенно сильный удар по его самолюбию. Но и это было еще не все. Его ходатайство о твердом жалованье также отклонили, а вместо этого лишь продлили ежегодное пособие. В 1862 году факультет вновь отклонил его кандидатуру на должность ординарного профессора. После таких унижений чаша терпения была переполнена.

5 января 1863 года Барт писал министру по делам культов: «Старый год остался позади, начался новый. Все время я терпеливо ждал, чтобы данные мне письменные обещания были выполнены. Однако отныне я не могу больше оставаться в неизвестности и готовлю статью в газету, чтобы выпросить для себя постоянное место службы где-нибудь в другом месте, причем я твердо убежден, что там сумеют оценить по достоинству результаты моих трудов, которыми здесь всячески пренебрегают.

Пруссия, по чьей инициативе, при чьем содействии я участвовал почти шесть лет в опасной и сверх всякой меры тяжелой экспедиции в глубинные районы Центральной Африки, принесла меня в жертву Англии, чьи интересы мне совершенно чужды. Сейчас, когда меня со дня на день оставляют в неведении относительно моего будущего, похоже, происходит то же самое. Такое сомнительное положение, без какой бы то ни было поддержки я не в состоянии больше выносить и настоятельно прошу без дальнейших промедлений положить этому так или иначе конец».

В то время, когда Барт вел переговоры с университетом в Йене, где у него имелись шансы на получение долгожданной кафедры, ему сообщили, что прусское министерство по делам культов назначило его экстраординарным профессором. И он предпочел остаться в столице. Правда, это назначение не устранило проблему жалованья, и Барт, как и прежде, жил лишь на ежегодное пособие. Однако был сделан по меньшей мере первый шаг, который, правда, отнял очень много времени и сил.

С начала зимнего семестра 1863 года Барт приступил к чтению лекций в университете. На занятиях присутствовало до 60 вольнослушателей. По сравнению с его прежними лекциями, которые он читал как приват-доцент, эти были более успешными. География и этнография имели, по его мнению, не только научное призвание, но и другое — интернациональное. «Что может быть для молодежи, — говорил Барт, — более поучительным, чем география и народоведение со всеми их окрыляющими характерными чертами? Лично для меня эти науки суть целое, и в то же время они — связующее звено в цепи всех других дисциплин и приобретают наравне с другими науками все большее значение…»

После того как в многочисленных трудах были описаны географические результаты большой экспедиции, Барт обратился к лингвистическим разработкам, задумав большую работу — учебник под названием «Собрание и обработка центральноафриканских слов». Однако эта работа осталась, к сожалению, незавершенной.

О своей лингвистической деятельности Барт писал: «Как я работал? Знал я хотя бы основные, главные языки глубинных районов Африки? Отнюдь нет… За исключением берберского… Опираясь на арабские народные говоры, имеющие хождение на территории от Триполи до Мурзука, через которую пролегал путь нашей экспедиции, я с помощью освобожденных рабов-негров, которые сопровождали нас от побережья и которые родом были из глубинных районов Африки, многое записывал, а потом заучивал наизусть и таким образом овладел разговорной речью хауса и канури».

Видный французский исследователь Сахары Анри Дюверье (1840–1892), прославившийся прежде всего тем, что описал жизнь туарегов, считал своим долгом продолжить лингвистический труд Барта. Поскольку манускрипт находился у фирмы Юстуса Пертеса, он связался с д-ром Петерманом, чтобы помочь проконсультировать его о необходимых мероприятиях по изданию этого труда. Последний, в высшей степени обрадованный, поручил ему довести этот труд до конца, а затем издать.

Барту все не сиделось дома. Его вновь и вновь тянуло в неизведанные дали. Захотелось продолжить начатое в 1862 году исследование стран Средиземноморья, и в 1865 году он пускается в странствие по западным провинциям Турции. Во время этого путешествия, так же как и во время предыдущих, Барт делает подробные описания, на основании которых он собирался создать обширный труд по данному региону. Еще в 1860 году он писал: «Я надеюсь, что смогу, если мне суждено прожить долгую жизнь, объединить множество разрозненных фактов и вывести общие закономерности. Передо мной стоят в основном две задачи: создание систематизированного труда по географии Африки, а также естественнонаучной, культурно-исторической и географической работы по Средиземноморскому бассейну. Обе они тесно связаны между собой и дополняют друг друга…»

Однако, несмотря на то что Африка и Средиземноморье всегда оставались родной стихией ученого, он как президент Географического общества без колебаний согласился войти в комиссию по исследованию Северного Полюса. Большая работа заглушила тревогу о личной неустроенности.

Когда Барт в 1865 году находился в путешествии по Македонии, Албании и Черногории, в Берлине его коллега Олхаузен обратился с ходатайством в министерство финансов. «С истечением этого года, — писал он, — возобновляется крайне неприятная ситуация как для меня, так и для всего ученого мира, при которой ученый, прославившийся крупнейшими достижениями, к тому же уже не первой молодости, будет вынужден покинуть столицу Пруссии и литературный центр Германии, чтобы влачить жалкое существование где-нибудь в другом месте». Однако просьба о жалованье для Барта была снова отклонена, министерство обещало лишь продление выплаты пособия. Но Барт больше не нуждался в «великодушном» жесте. Его дни были сочтены. Во время пребывания на курорте — небольшого отдыха — он почувствовал недомогание, причина которого, как выяснилось позже, заключалась в неправильном лечении, назначенном в результате ошибочного диагноза. Вскоре обнаружился сильный воспалительный процесс в области желудка и кишечника, а спустя три дня после этого, 25 ноября 1865 года, в страшных мучениях Генрих Барт скончался. Поскольку причина смерти была неясна и некоторые сочли даже, что Барт намеренно отравился, известный врач-терапевт Рудольф Вирхов (1821–1902) по просьбе родственников произвел вскрытие. Оно показало прободение желудка. Похороны ученого состоялись 29 ноября 1865 года. Проводить в последний путь Генриха Барта пришли видные представители науки и культуры, а также многочисленные жители Берлина.

 

Наследие обязывает…

В «Географических сообщениях» был напечатан некролог Августа Петермана. «Его исследования, — говорилось в некрологе, — по вопросам истории, политики и языков раскрыли нам совершенно новую сферу деятельности и обнаружили поразительное количество важных данных. Все это он осуществил, будучи в крайне трудных условиях…» Поистине достойно восхищения, что он наряду с весьма обширными этнографическими и географическими исследованиями находил время и для такого в высшей степени трудоемкого дела, как топографическое обозначение маршрутов, которое и легло затем в основу его карт и, вероятно, никогда ни одним путешественником не было проведено с подобной тщательностью и терпением. Если учесть, что он каждые пять минут фиксировал показания часов и компаса, скрупулезно измерял скорость верблюжьего шага в различное время дня, а также записывал все, что имело отношение к направлению и протяженности пути, и, кроме того, записывал в дневнике все примечательное, встреченное им во время путешествия, и наряду с этим подробно расспрашивал нанятых проводников, принадлежавших чаще всего к представителям разных народов, обо всем на свете, чтобы затем воспользоваться этим для изучения многочисленных, совершенно неизвестных языков, — и все это в течение целых шести лет… то приходится только поражаться его работоспособности и энергии. Становится понятным, что эти его труды на много лет должны были стать фундаментальными первоисточниками, а все предшествовавшие они оставили далеко позади.

Барт был, безусловно, высшим авторитетом по странам северной части Центральной Африки, а его путешествия в эти районы по обилию новых открытий и плодотворным результатам, которые они дали для дальнейших экспедиций и исследований, можно сравнить лишь с результатами путешествий Кука к южной части Тихого океана и Александра фон Гумбольдта в Америку.

Однако после смерти имя выдающегося ученого все больше предавалось забвению. Гуманист Генрих Барт не вписывался в родословную посланцев колониализма, его труды не могли стать оправданием колониально-политических теорий и практики. Ведь он утверждал, что африканские народы отнюдь не нуждались в «помощи» белого человека, чтобы стать «цивилизованными». На многочисленных примерах Барт впервые доказал, что задолго до проникновения колониальных держав в странах южнее Сахары существовали высокоразвитые государства. Свободный от предрассудков и не подверженный идеям шовинизма и расизма, Барт всего себя посвятил служению науки.

С именем Генриха Барта началась новая эра в истории открытия Африки. Его научные выводы представляли ни с чем не сравнимую ценность для географа, историка, археолога, этнографа, социолога и языковеда. Не все, конечно, что написано им по Африке, было новым, но все его выводы и умозаключения имели уровень принципиально более высокий, чем многие распространенные до него теории.

Разумеется, его образ мышления и отдельные поступки, ограниченные буржуазным гуманизмом, не были свободны от ошибок. Путевые заметки Барта носят отпечаток идей раннего позитивизма. Он исходил из «позитивных данных» и не задавался вопросом о сути явлений. При этом, однако, Барт оставил нам в наследство колоссальное число фактов, изобилие детальных описаний, в том числе и экономического содержания, которые для современной исторической науки трудно переоценить.

Значение деятельности Генриха Барта было заново открыто лишь в 50-е годы нашего столетия. Несомненно, немалые заслуги в пропаганде его научных трудов принадлежат Р. Италиандеру и Г. Шифферсу, хотя нельзя согласиться с их односторонней оценкой Барта как «аполитичного гуманиста». Молодая африканская историография также начала дискутировать вопрос о значении деятельности Барта. Так, историк-марксист Модилим Ачуфузи (Нигерия) охарактеризовал его как «самого замечательного из всех африканских путешественников», картографические зарисовки и заметки которого являются незаменимыми в деле изучения истории Судана.

Мы чтим Барта как прогрессивного ученого, который на службе мирного научного исследования и гуманизма приподнял завесу, опущенную над Черным континентом, и понял необходимость изучения географии в качестве не только «чистой» науки, но и науки как средства, сближающего народы всей земли.