На другой день Даниле Петровичу и Сеньке был дан наряд варить золотой рубин в больших горшках, сразу в двух. И опять Данила Петрович волновался, да и Сенька тоже, как бы не запороть какой горшок.

И какая же была у них радость, когда в обоих горшках рубин получился качественный — лучше и не пожелаешь!

— Сеня, кажись, мы с тобою и в самом деле научились варить золотой рубин, а? Ты как думаешь? — говорит сыну Данила Петрович.

— Ну конечно же, — с гордостью отвечает ему Сенька, забыв все свои огорчения и злобу на генерала.

Мастер, настоящий мастер всегда забывает все огорчения, когда ему удается сделать то, что нужно. А что Сенька будет настоящим мастером-стекловаром, в этом даже сам Данила Петрович, человек осмотрительный и робкий в суждениях, не сомневался.

На третий день им был дан наряд варить золотой рубин в четырех горшках. И бывает же так, что и на этот раз опять все получилось хорошо, во всех четырех замечательный рубин!

А в это время Генрих Иоганн Шульц спокойно прогуливался по улицам Дятькова, по аллеям генеральского парка и не чуял, что над его головой собирается гроза.

Шульц, правда, сначала удивился, почему после двух дней отгула ему снова предлагают три свободных дня. И огорчился: ведь за эти три дня он теряет золота не мало, на каждой варке он наживается порядком. Но что поделаешь, в чужой монастырь со своим уставом не полезешь. Значит, его превосходительству так нужно, значит, заказы на изделия из золотого рубина не так велики пока. Шульц по опыту знает, что такие сорта стекла, как золотой рубин, желто-канареечный, урановый и даже свинцовый хрусталь, изготовляются только тогда, когда на них заказы есть. И он успокоился, продолжал гулять, не чуя беды.

Шульц любовался русской весной. Такой весны он еще в жизни не видывал. У него на родине, в Богемии, вёсны бывают спокойные, приходят и уходят они всегда медлительно и как-то незаметно. Тут же, в России, происходит что-то невообразимое, тут всё кипит и гремит. Снег на крышах давно уже растаял, словно на сковородке, сейчас он тает на улицах, во дворах, в оврагах. Везде бегут ручьи, а в низинах бушуют настоящие потоки.

В лесу же снегу еще много, там он еще по-настоящему не трогался, только осел и стал крупитчатым.

Но зато сколько в лесу птицы разной, какой здесь гомон, особенно по утрам и вечерними зорями! Не знаешь, какую и слушать. На самых высоких елях, на верхушках, тюрили тюрю дрозды-рябинники, стонали грустно витютни. В чащобах рассыпали серебристые трели зяблики, вели нежную перекличку рябчики. А на опушках бормотали косачи, словно попы обедню служили. И кукушка уже прилетела, кукует то там, то тут. Но всех повершали черные певчие дрозды, пока не прилетели соловьи — они первые певуны в лесу.

А над селом, над полями и огородами звенят жаворонки.

— Да, да, русская весна гут, хорошая весна, — бормочет довольный Шульц. — Если генерал будет мне говорить, чтоб я остался тут, я останусь.

В хорошем настроении вернулся Шульц домой.

— За вами уже раза два прибегал рассыльный, говорил, чтобы вы, как только появитесь, сразу же шли в контору к его превосходительству, — доложила ему хозяйка дома.

— Вас ист дас? — удивился Шульц. — Зачем я требовается генераль?

— Этого рассыльный не сказывал, а только сказал, что его превосходительство вас давно уже поджидает, — отвечает ему Пелагея Семеновна.

— Ну что ж, гут, мой направляйт туда, — пробурчал Шульц.

Генерал сидел в своем кабинете, с ним были управляющий заводами, бухгалтер и юрисконсульт. На письменном столе генерала стояли две кучки изделий из золотого рубина, несколько поодаль одна от другой. И в каждой одинаковое: графин, креманка, две рюмки, ваза и две лампадки.

Мальцев приказал впустить к себе Шульца тотчас же, как только ему доложили о его приходе.

— А-а, Гендрик Иванович! Здорово, брат, здорово, — говорит Мальцев Шульцу, лишь тот порог переступил. — Проходи, проходи, не стесняйся. Садись вот сюда, к столу поближе. А ты что ж это,

такой-рассякой, сразу не явился, когда за тобой послали первый раз, а?

— Мой не знайт, что вы будете сегодня звайт меня в свой кабинет. Мой гуляйт в лес, — отвечает Шульц генералу.

— Ах, ты гулял! По лесочку прогуливался? Дело, дело, брат, прогулка здоровью не во вред. Раз у тебя свободное время было, отчего ж и не прогуляться. Особенно вот в такие денечки весенние. Я и сам иногда прогулки совершаю, когда делать мне нечего. Правда, такое со мною редко случается, всё дела, брат, дела да делишки. Иной раз и дня мало, чтоб с ними управиться. Ну, а теперь скажи-ка ты мне вот что… Как ты думаешь, зачем я тебя вызвал, для чего ты мне запонадобился, а? — спрашивает Мальцев у Шульца, а сам хитро прищурился и усмехается чему-то, каким-то мыслям своим.

— Мой не могийт знать, — говорит Шульц в ответ генералу, но насторожился — усмешка генерала ему почему-то не понравилась.

— Ну, раз ты не догадываешься, я тебе сейчас поясню. Посмотри-ка, пожалуйста, на эти вот две кучки посудин. Сначала на одну, потом на другую. Внимательно смотри, не торопись. И скажи-ка ты нам: что это такое? — предлагает Мальцев Шульцу.

— Как «что»? Это изделий из золотой рубин, который вариль я, Генрих Иоганн Шульц, — отвечает Шульц, все еще не понимая, куда клонит генерал.

— Обе кучки из рубина твоей варки? — спрашивает Мальцев.

— Да, — уверенно отвечает Шульц.

— А вот и нет! Тут ты, брат, ошибаешься, да еще как ошибаешься-то! Одна кучка, верно, твоей варки. А вот другая уж моя, варки моих мастеров. И вот я предлагаю тебе: узнай-ка, какая — твоей работы, а какая — моих стекловаров? Ну-ка, прикинь глазом своим, угадай, если ты стекловар настоящий.

— А кто вариль другой рубин? — спрашивает Шульц у генерала.

— Я потом тебе это скажу, если ты сам не догадаешься, а сейчас попытайся узнать свою работу!

— Данииль вариль? — снова любопытствует Шульц.

— Ну хотя бы и он, тебе-то какая разница оттого, он или не он?

— Только он мог варийт. Он мне помогаль, он вызнал мой секрет золотой рубин! Он жулик, мой будейт протест делать!

— А это сколько твоей душеньке угодно. А сейчас я тебя прошу узнать свою работу. Не узнаешь — грош тебе цена как мастеру!

— Мой всегда узнавайт работа своя, — рассердился Шульц и начал рассматривать посуду, стоявшую на столе, сначала одну кучку, потом другую. — Вот рубин моя варка! — говорит он Мальцеву, показывая на одну из кучек, которая показалась ему более чистого колера. И как же тут загоготал Мальцев!

— О-о-о-га-га-га! О-хо-хо-хо! — покатывается он. — Ну, брат, угадал, прямо пальцем в небо попал! Ну и распотешил ты меня, ну и уважил ты меня! А рубин-то этот как раз и не твоей варки, а варки моих стекловаров, твоих бывших помощников, Данилы Грача и его пацана, Сеньки. Да, да, брат Жульц, это их варки рубин. Вишь, как ты их научил этому делу, что их работа более тебе приглянулась,

чем твоя собственная.

— Герр генераль, мой не учийт твой стекловар варийт золотой рубин. Твой Данииль жулик, он вороваль мой рецепт! Мой заявляйт вам протест!

— Да заявляй хоть два, мне оттого ни жарко, ни холодно, — говорит Мальцев Шульцу. — И на Данилу ты зря клепаешь, он тут ни при чем. Подглядел-то за тобою, сколько золота ты кладешь в горшок на одну варку, не он, а сынишка его, Сенька: он обошел тебя как миленького, так что ты его благодари.

— Мой будет убивайт его! — кричит Шульц.

— А вот это и совсем пустые слова, на ветер ты их сказал, — успокаивает его Мальцев. — Никого ты тут пальцем у меня не тронешь, а если попытаешься, тебе же самому хуже будет, своими боками поплатишься. Давай-ка, брат, бросим пустое говорить, а потолкуем о дельном, зачем я тебя и позвал. Ведь что у нас с тобою получается? Постольку поскольку теперь уж мои собственные стекловары умеют варить рубин, то, ты сам понимаешь, держать мне тебя на фабрике нет никакого смысла. И я прикажу завтра же дать тебе расчет. Ты завтра же можешь и восвояси в фатерланд свой отправляться. К празднику как раз и дома будешь, встретишь его в семье родной. Как ты сам на это смотришь, Гендрик?

Час от часу не легче! Шульц таращит глаза. Как же так? Его, Генриха Иоганна Шульца, выгоняют как паршивую собачонку раньше срока! Но у него же с генералом заключен контракт на полный год, и там сказано, что в случае чего генерал должен уплатить ему неустойку, выдать ему жалованье за весь год. Так пусть ему и заплатят эти деньги, иначе он отсюда не уедет, он будет судиться с ним, с этим Мальцевым.

— Герр генераль, ви платийт мне деньги за полный год, в контракт так написан, — говорит Шульц Мальцеву.

— Правильно, в моем контракте с тобою такой пункт есть, — соглашается Мальцев. — И я бы тебе уплатил эти деньги, денег у меня много, мне их не жалко. Только вот дело-то в чем, Гендрик Иванович, да еще и Жульц. Скажи-ка, брат, по совести, положа руку на сердце, на сколько сотен ты меня объегорил, сколько ты прикарманил из тех золотых, что тебе выдавали на варку золотого рубина? Поди, за тыщонку перевалило? Ведь ты ровно половину из того, что получал из кассы, в карман клал. Так вот мы с тобой давай так и сделаем: ты мне возвращаешь то, что украл у меня, — это подсчитать не трудно, там, в ведомости-то, всё записано и твои росписи есть, — а я прикажу выдать тебе то, что полагается по контракту нашему с тобой. Согласен?

— Нет! Мой будет с вами судийт, подавайт суд, — говорит Шульц.

— В суд? — Мальцев снова захохотал. — Да голова ж твоя садовая, ты сначала подумал бы, а потом говорил. У нас есть пословица одна: «С сильным не борись, а с богатым не судись». Вот и учти это. Я и сильный, и богаче тебя. Судьи наши у меня все в кармане сидят. Да ведь и закон-то на моей стороне. Ты ж обворовывал меня на каждом горшке. И если ты подашь на меня в суд, то не будь я Мальцев, если не упеку тебя в тюрягу за мошенничество. Я сам и на суде-то не буду, у меня для этого адвокаты есть, а они суду предъявят ведомости с твоими росписями, заключение комиссии о том, сколько на самом деле нужно класть золота в каждый горшок, чтоб сварить этот рубин. Ведь теперь всё известно, никакого секрета уж нет — Сенька разгадал его. Так что решай, Гендрик, сам, как тебе поступить повыгодней для себя. Тогда уж пеняй, брат, на себя, когда в каземате очутишься. А что тебе тогда не миновать его, каземата-то тюряжного, в атом можешь не сомневаться. Всё! Ауфвидерзепн! Будь здоров, милый человек!

Шульц и не помнил, как он вышел из кабинета генерала, как очутился на улице. Что генерал прав, обещая ему тюрьму, — это Шульц понял. В суд он подавать не будет. Конечно, не будь у него у самого рыльце в пуху, он бы подал, а вот в том-то и дело все, что генерал прав: он легко докажет, что Шульц деньжонки у него прикарманивал. А это же, конечно, воровство, иначе как же это назовешь? А за воровство известно что по закону полагается.

Единственный и самый правильный выход для него сейчас — это подчиниться воле генерала, собрать свои вещички и уехать отсюда поскорей в свою Богемию, что он и сделает завтра же, как только ему дадут в конторе фабрики расчет.

Шульц уже хотел было пойти к Шварцу, на квартиру свою, и начать там заблаговременно укладывать чемоданы. Но вдруг он вспомнил про главного своего врага, виновника всей беды, Сеньку, и почти бегом побежал к проходной фабрики в гутенский цех в надежде застать там Сеньку и надрать ему напоследок уши. А если это и не удастся ему, то хоть изругать его вдосталь, сказать ему, что он самый скверный, самый вредный мальчишка из всех, каких он только встречал в своей жизни. Ведь не будь его, паршивца этого, совсем, ну совсем бы все по-другому было у него, Генриха Иоганна Шульца, совсем бы иначе шли его дела в этом проклятом Дятькове.

Сенька и Данила Петрович и даже Степан Иванович с Павлушкой находились возле своих горшковых печей. Время как раз было такое, когда Степан Иванович только что закончил с Павлушкой варку на своей печи, а Данила Петрович и Сенька пришли начинать варку на своей.

Шульц как буря кинулся было к Сеньке. Он бы, пожалуй, и сцапал его опять за уши, не прегради ему путь Данила Петрович и Степан Иванович.

— Полегче, полегче, — говорит ему Степан Иванович. — Ты что, аль взбесился? Чего к мальчонку пристаешь? Что он сделал тебе?

— Он погубил мой карьер! Он украль мой секрет! Он маленький русский свинья и большой жулик. Мой желайт его убивайт! — орет Шульц, порываясь к Сеньке.

— Ну, это ты оставь, — вразумительно говорит ему Степан Иванович. — Ты тут теперь никто, они теперь не подвластны тебе. Они уже не помощники твои, а сами по себе, а ты сам по себе. Так что лучше успокойся.

— Мой не желайт успокойся, мой будет убивайт этот маленький русский свинья и большой жулик, — продолжал Шульц.

— Сам ты свинья, и не маленькая, а большая. А уж жулик такой, каких и свет не видел. Мы-то с тятькой золото у генерала не воруем, а ты вот крал, каждый раз прикарманивал половину того, что тебе давали, — отвечает Сенька Шульцу на его ругань, для осторожки все же отскочив подальше от него. А то как схватит — дожидайся потом, пока тебя выручит тятька или дядя Степан.

Шульц долго еще разорялся в гуте, ругался и на Данилу Петровича, и даже на Степана Ивановича, говорил, что они тоже жулики. И не только они, а и все тут нехорошие люди, плохой народ, все плуты и жулики. Он больше не будет тут жить и работать, его нога больше не будет в этом распроклятом Русланд. Тут только Данила Петрович и Степан Иванович поняли, в чем дело.

— А-а-а! Так, значит, генерал тебе отставку дал, выгнал тебя, не нужен ты больше ему? — говорит Степан Иванович. — Ну что ж, тогда будь здоров, браток, скатертью дорожка!

— Я сам не желайт быть тут, поняль? — хорохорится Шульц перед Степаном Ивановичем и Данилой Петровичем. — Мой свободный человек, а вы крепостной раб, вот кто вы!

— Ладно, ты нас этим не кори. Будем и мы свободные, дай срок, будет и на нашей улице праздник.

Шульц, накричавшись вдосталь, так же вихрем, как и появился, вылетел из гуты. И побежал уж теперь без всякой задержки домой, на квартиру, — ему надо было собираться в дорогу. А укладываться надо исподволь, не торопясь, как это принято у них там, на родине. Немцы любят делать всё обстоятельно, с толком да расстановкой…

На другой день Генрих Иоганн Шульц уехал из Дятькова. Только теперь он ехал не на тройке лихих коней, не в карете генеральской и рядом с его превосходительством, а в поезде пассажирском. У Мальцева по его узкоколейке ходили теперь и пассажирские поезда, от Брянска до Песочни, два раза в сутки, туда и обратно. Шульц ехал в поезде на Брянск.

Но, бог ты мой, что же это был за поезд! Вагончики махонькие, Шульц со своими чемоданами еле протиснулся в двери одного из них, а самое главное, он, поезд-то этот, не идет, а тащится, ползет как черепаха. А на станциях и разъездах стоит-стоит по часу, а то и больше, просто сил никаких нет. От Дятькова до Брянска, вернее, не до Брянска самого, а до Радицы паровозной, где у генерала завод вагоностроительный и паровозный, нет и пятидесяти верст, а поезд шел больше шести часов!

Шульц всю дорогу ворчал и ругался, ворчал на всё и вся, на Русланд, на Мальцева, а больше всего на Сеньку.