Варка хрусталя на второй горшковой печи должна была начаться в первом часу пополуночи. Как и обычно, Данила Петрович с Сенькой пришли в цех за час до начала работы. Генрих Шульц заявился часа на три раньше. И как пришел, так и начал бушевать. Где, дескать, его помощники, Данила Петрович с Сенькой?

— Где они пропадайт? — грозно допрашивает он Степана Ивановича, как будто тот хозяин им.

— Должно быть, дома еще, собираются на работу, — отвечает немцу Степан Иванович.

— А, он собирайт на работу? Пять час все собирайт, да? А мой желайт, чтоб он момент тут быль! Твой понимайт, что мой желайт?

— Понимаю, чего тут понимать-то? Но и ты понимать должен, что они в свое время обязаны на работу являться, а не тогда, когда тебе захотелось. Мы, стекловары, и так всегда раньше времени приходим, а ведь мы не двужильные, человеку и поспать требуется.

Но Шульц ничего слушать не хотел. Он полетел к смотрителю смены, начал орать и на того.

Шульц чувствовал, что сейчас он персона важная, с ним даже Мальцев должен считаться, не то что эти стекловары и смотритель.

А тут еще выяснилось, что в его лаборатории нет ни азотной, ни соляной кислоты, золота также ему еще не выдали.

— Мой не может варийт золотой рубин без кислот и золотой монет! Мой будет докладывайт генераль! — разоряется Шульц.

— Так чего же ты раньше не позаботился о том? — резонно замечает ему на это смотритель. — Об этом тебе надо было еще днем позаботиться.

— Мой говориль о том генераль, генераль сказаль, что будет все предоставлен!

— И предоставили бы, если бы ты вовремя сказал, днем бы. А сейчас у нас не день, а ночь- матушка.

— Матушка, да? А мне не матушка нужна, а кислот и монет!

— Ладно, не ори ты так, я не глухой, — рассердился и смотритель. — Сейчас доложу управляющему, а уж он пусть говорит с его превосходительством, авось как-нибудь уладится это дело.

— Вот дурья голова! — захохотал Мальцев, когда ему доложили, из-за чего бушует Шульц. — Сам опростоволосился, а теперь виноватых ищет. Ну уж ладно, распорядитесь там, пошлите за кладовщиком, пусть выдаст ему кислоты эти его. А за деньгами пришлите человека ко мне: я выдам из домашней кассы. Не срывать же варку рубина.

Слово Мальцева для всех закон. И часу не прошло, как Шульцу все было доставлено в его лабораторию.

Устанавливая в шкафу принесенные из кладовой банки с кислотами, протирая мензурку и стеклянный бочонок для составления смеси, Шульц все ворчал и ворчал:

— Проклятый Русланд! Дурак русский человек! Зачем я поехаль сюда?

Он успокоился и подобрел только тогда, когда из дворца генерала принесли ему двадцать золотых пятерок, новеньких, будто только сейчас отчеканенных. Он пересчитал их раза два, а потом достал свое портмоне, бережно высыпал туда монеты и опустил в глубокий карман своих рабочих брюк.

— Гут! Русский золотой монет гут, — проворчал он уже добродушно.

Шульц снова направился в цех, к горшковой печи номер два, чтобы узнать, пришли его помощники или еще нет.

— Почему твой так долго не шель ко мне? — закричал он на Данилу Петровича, как только углядел его с Сенькою. — Почему твой так долго собирайся на работу, а? Твой спать любит, да?

— Я пришел ко времю, раньше мне тут делать было нечего, — робко отвечает ему Данила Петрович. — Вы бы сказали вчера, чтоб мы раньше пришли на час или на сколько там, мы бы и пришли.

— Так вот я и говорийт вам: приходить раньше на два часа всегда, когда мой будет варийт золотой рубин! — орет Шульц. — Твой понимайт мой слов?

— А чего тут понимать-то? Будем приходить так, как вам нужно, — отвечает ему Данила Петрович.

— Носится он со своим золотым рубином словно дурень с писаной торбой, — проворчал в усы Степан Иванович. — Еще посмотрим, как он у тебя получится, этот рубин твой золотой.

— Надо, чтоб получился, иначе мне плохо будет, — тихо сказал другу Данила Петрович. — Немец нажалуется генералу, скажет, что я подсыпал чего в шихту, ну и не миновать мне опять конюшни.

— Это вполне возможно, — соглашается Степан Иванович и добавляет: — А ты вот что… Попроси ребят, золосеевто, чтоб они шихту для него, черта этого, готовили особенно тщательно, не загрязнили бы ее как-нибудь, не подвели бы тебя.

— Я уж об этом и сам сейчас подумал, придется ребят просить, — вздыхает Данила Петрович.

— Ком! Ком! — орет Шульц на Данилу Петровича и Сеньку. — Всё разговаривайт, всё разговаривайт, а работать нет? Ком!

И Шульц направляется в составную. Данила Петрович и Сенька за ним.

У Сеньки кипело на душе, ему хотелось самому закричать на немца, сказать ему, что он дурак, что он не имеет никакого права кричать так на его тятьку, что тятька его лучший стекловар на фабрике. Но Сенька понимал, что этого ему делать нельзя, надо пока терпеть и молчать. Рабы они с тятькою, немец над ними сейчас господином поставлен.

А в составной их уже ждали. Не Шульца, а Данилу Петровича с Сенькою. Ведь они всегда в это время заглядывают сюда, чтоб осмотреть шихту, узнать, где какая лежит. Составители, или золосеи, как их называют на фабрике — а называют их так, видимо, потому, что они и золу просевают для поташа,

— всегда встречали Данилу Петровича с радостью: они любили и уважали его. Так они встретили его и сейчас.

— Данил Петровичу! Почет и уважение! — говорят они ему. — А это что за чучело с вами?

— Тише, ребята, тише, — предупреждает их Данила Петрович. — Это тот самый немец, которого генерал из-за границы привез. Он будет варить золотой рубин. Вы осторожней в разговоре при нем, он понимает немножко и по-нашему. Как бы он не разобиделся на вас за то, что вы чучелом его называете… Я вот что хочу вас попросить, ребятки: вы уж меня не подведите, готовьте для него шихту хорошую. Ведь я у него в помощниках, если что — я в ответе. Так что я вас оченно прошу.

— Да ведь мы и для вас всегда качественную готовим, Данил Петрович, зачем нас предупреждать, — говорят ему золосеи.

Шихта была приготовлена для варки разных сортов стекла: и для простого бесцветного, и для дорогого свинцового хрусталя, и для синего кобальтового, и для двух рубинов — селенового и медного, и для дымчатого топазного. Была тут шихта и для зеленого стекла, для двух желтых, обычного и канареечного. Даже были наряды на глухое белое и на оранжевое. На горшковых печах всегда так: никогда не бывает, чтобы варился один или два сорта. Каждый раз в каждом горшке особое стекло. Только опытный стекловар да составители могут разобраться, что к чему, только они понимают друг друга с полуслова.

— Какой мой шихта для мой золотой рубин? — снова заорал Шульц, теперь уж и не понять на кого — то ли опять на Данилу Петровича, то ли на ребят-золосеев.

— А тебе какая шихта-то нужна? — кричат ему в ответ золосеи. — Ты очень-то не дери горло, мы и сами кричать умеем. И ты нас не перекричишь, нас тут вон сколько, а ты один.

— Мой требовайт свинцовый шихта для мой рубин, — отвечает им Шульц.

— Ну так бы ты и сказал сразу. Вот в этом грудке как раз и находится шихта с примесью окиси свинца, можешь ее брать, если она тебе нужна.

Но Шульц сам брать шихту не желает, он показывает Даниле Петровичу на стоявшее в углу ведро и приказывает ему и Сеньке насыпать его шихтой доверху и нести за ним в лабораторию.

А когда они пришли в лабораторию с ведром шихты, Шульц отдает им новое приказание: высыпать шихту из ведра в стоявшее на столе фаянсовое корыто, а самим выйти в коридор и быть там до тех пор, пока он снова не позовет их. Данила Петрович и Сенька беспрекословно во всем ему подчиняются. Когда они вышли из лаборатории в коридор, Шульц повернул ключ в двери, заперся от них накрепко.

— Так, значит, — говорит Данила Петрович Сеньке. — Вот тут-то все и начинается, брат Сеня. Сейчас он начнет волшить, добавлять золото в шихту. Интересно, какое золото дали ему? Если песок, то тут проще дело, а вот ежели ему дали монеты, то он должен бы их сейчас рубить на мелкие кусочки, а потом уж засыпать в шихту.

— Тять, а дай я подсмотрю за ним, что он там делает, — говорит Сенька отцу.

— Да как же ты подсмотришь, когда он заперся от нас?

— А в щелочку или в замочную дырочку.

— Попробуй, только вряд ли у тебя с этим что получится. Сенька на цыпочках начал подходить к двери. Но, на его горе, в двери не оказалось ни единой щелки, а замочное отверстие загораживал ключ. Тогда он прильнул ухом к двери и начал прислушиваться. Если нельзя ничего подсмотреть, то можно кое-что подслушать. И Сенька услыхал.

Сначала ему слышно было, как Шульц открыл дверь шкафа, достал оттуда сначала одну бутыль, потом другую.

Потом он услышал, как немец наливает из бутылей в мензурку жидкость из той и другой. А из мензурки переливает в посудину, стоявшую на столе. Потом начал туда опускать монеты одну за другой. Сенька начал было считать, сколько Шульц опустит монет, но вскоре сбился со счету, запутался.

Сенька так увлекся подслушиванием, что и не заметил, как Шульц повернул ключ в замочной скважине и открыл дверь. Сенька не успел отскочить вовремя, и дверь больно ударила его в лоб и в нос. Конечно, он тут же отпрыгнул от двери к отцу, но Шульц все же догадался, что Сенька подслушивал.

— Ты зачем стояль возле дверь мой лабораторий, маленький русский свинья, а? — грозно заорал он на Сеньку.

А Сенька не знает, что и сказать ему в ответ.

Тут на выручку к Сеньке пришел Данила Петрович.

— Да ведь мальчонок он еще, а дети — они и есть дети. Любопытны они, им дай всюду нос свой сунуть.

— А, он любийт свой нос совать? А мой не любийт, чтоб в мой дела всякий маленький русский свинья свой нос совайт. И если он еще раз будет стояль возле дверь мой лабораторий и слушайт и смотреть, что-мой делайт в лабораторь, то мой требовайт у генераль новый помощник. Ферштейн? Поняль? — кричит Шульц уже на Данилу Петровича.

— Понял, — отвечает Данила Петрович. — Больше он уже не будет стоять возле вашей двери. У него вон какая шишка вскочила на лбу, так вы шарахнули его дверью.

— И очень хорошо, что шишка вскочиль! Он будет знайт, как стоять у мой дверь. Зер гут шишка! — засмеялся Шульц. — А теперь марш в лабораторий мой! Идийт сюда и будете делайт то, что мой скажет вам.

Данила Петрович и Сенька снова вошли в лабораторию.

Шульц дает Сеньке маленькую лопаточку, а Даниле Петровичу приказывает взять стеклянную банку с какой-то жидкостью.

— Ты, — говорит он Сеньке, — мешайт лопатка. А ты, — обращается он к Даниле Петровичу, — поливайт. Мешайт и поливайт, мешайт и поливайт. Хорошо мешайт и тихо поливайт!

Данила Петрович и Сенька начинают делать то, что им приказано.

А когда шихта в фаянсовом корыте была перемешана и жидкость в стеклянной посудине кончилась, Шульц отдает им новый приказ: высыпать шихту из корыта в ведро и нести обратно в составную. Данила Петрович взял ведро — Сенька мал, ему не по силам таскать такие ведра с шихтой, — и все вышли из лаборатории. Данила Петрович и Сенька шагали впереди, а Шульц важно выступал сзади. И тут Сенька заметил, что Шульц не запер почему-то дверь лаборатории, забыл или не посчитал нужным.

Когда они, все трое, пришли в составную, Шульц приказывает Даниле Петровичу и Сеньке, высыпать смоченную жидкостью шихту из ведра в ту, которая предназначена для варки его золотого рубина, и снова все перемешивать.

— Опять мешайт! Хорошо мешайт, долго мешайт! — командует он, а сам стоит и только поглядывает.

С Данилы Петровича и Сеньки катится пот градом, а Шульц все стоит и смотрит.

— Слушай, Данил Петрович, да пошли ты его к чертовой бабушке, борова этого толстого, пусть сам лопатой поворочает, мальчонка-то хотя бы сменил, — говорят ему золосеи.

— Не могу, ребятки, мы в полном его подчинении, — отвечает им Данила Петрович.

— Ну тогда отойди на минутку с мальчонком своим, мы это дело враз кончим. Нам эта работа привычна.

— Боюсь, ребята, как бы он не заорал на вас и на меня.

— А чего ему орать-то? Не все ли ему равно, кто лопатить шихту будет? А ну-ка, отойдите!

И золосеи, ребята молодые, здоровые, взяли у Данилы Петровича и Сеньки лопаты и приступили к шихте. Пяти минут не прошло, как все было сделано. И Шульц не только ни на кого не заорал, а даже заулыбался, глядя, как орудуют золосеи над его шихтой.

— О, гут работайт, хорошо мешайт, зер гут! — бормотал он себе под нос.

Когда шихта была перемешана как следует, Шульц приказывает таскать ее в гуту, засыпать в тот горшок, который он облюбовал для рубина. Золосеи и эту работу мигом проделали.

Наконец все горшки были засыпаны шихтой, Данила Петрович дал полный газ в своей печи и начал варку стекла и хрусталя.

Шульц с часок покрутился возле своего горшка, понаблюдал за работой Данилы Петровича, видит, все идет нормально, и говорит:

— А теперь мой придет нах хаус, квартир свой, и будет поспайт. А твой варийт и мой золотой рубин. И хорошо варийт, смотреть в оба глаз! Чтоб грязь в горшок не попадайт, твой отвечайт тогда перед генераль. Поняль?

И Шульц зашагал домой.

— Вот, брат Сенька, — вздохнул Данила Петрович, — какие наши с тобою дела. Он будет спать, а мы его работу делай. И мы гроши получаем, впроголодь живем, а ему сто целковых в месяц будут выписывать в конторе.

— Недолго он будет их получать, — отвечает Сенька отцу. — Все равно я вызнаю секрет, и тогда генерал прогонит его, а мы с тобою будем сами варить этот проклятый золотой рубин.

— Ты уже вызнал, шишку на лоб он тебе посадил. А что ты узнал? Ровным счетом ничего.

— Нет, узнал! — горячится Сенька. — Кое-что, а узнал. Я слышал, как он наливал что-то из бутылей в посудину и как кидал деньги туда. А вот сколько он кинул и каких, я, правда, не знаю, со счету сбился.

— А хотя бы ты и не сбился со счету, то все равно нам от этого пользы ни на грош. Ведь деньги-то золотые разные бывают. И десятки, и пятерки, а изредка даже по пятнадцати рублей бывают. Вот мы с тобой и гадай, каких он набросал туда, на сколько рублей. А вот я, хоть я, не подслушивал у двери, как ты, а одну вещь узнал важную, — говорит Данила Петрович.

— Какую? — загорелся Сенька.

— А такую, что золотые монеты он растворяет сначала в царской водке, вот какую. Только в ней золото и растворяется. Вот это для нас важно было узнать на первый-то раз.

У Сеньки и глаза на лоб от удивления полезли.

— Тять, а эту водку цари пьют? — спрашивает он у отца. Данила Петрович усмехнулся.

— Дурачок ты еще у меня, Сенька, а еще хочешь немца перехитрить. Если бы цари хватили такой водки хотя бы по махонькой рюмочке, то они тут же и отдали бы богу души свои, все бы окочурилися. Нет, брат, это она только так называется, а на самом деле это смесь двух кислот, азотной и соляной: одна часть азотной и три части соляной. И эта смесь такая едучая, что в ней даже золото распускается, словно сахар в кипятке. А ты вон что подумал: цари, дескать, ее пьют. Ладно, хватит об этом толковать, давай-ка за горшками наблюдать, особенно за немцевым. Ты слыхал его наказ? Ежели что, то он генералу пожалуется: мы с тобою в ответе будем.

Сенька пошел на другую сторону печи, где у него были «свои» горшки — четыре горшка, которые отец отдал ему под наблюдение, а Данила Петрович остался по эту сторону, смотрел за остальными.

Данила Петрович во многом полагался теперь на Сеньку: Сенька многое уже понимал в стекловарном деле. Если у Сеньки в каком горшке варка не так шла, как нужно, он не всегда отцу говорил об этом; сам знал, отчего не рядом шло, быстренько исправлял неполадки, если это в его силах было, или отцу докладывал, когда сам управиться не мог.

— И все равно, тятька, я этого Жульца пережулю, я все вызнаю, что нужно, — говорит Сенька отцу.

— Да ты не хвастайся прежде времени, аника-воин. Знаешь пословицу?

— Какую?

— А такую, старинную: «Не хвались на рать идучи, а хвались, с рати идучи».

— Слыхали мы это, — тряхнул головой Сенька. — И все же я тебе заявляю вот теперь: я у него секрет рубина этого вызнаю.

— Вызнаешь — нам обоим легче будет, — вздохнул Данила Петрович, — на конюшню мы тогда не попадем опять. А нам и вызнать-то не так много теперь осталось. Только одно: сколько золота нужно, чтобы получился рубин.

— Вот это я и вызнаю! — сказал Сенька уверенно.