Утром отец вышел во двор с лопатой и начал выгребать из канавы шприцы с контролем. Хозяйка убралась наконец в свой чуркестанский ларёк в соседней деревне, пригрозив, что «если до её возвращения не станет чисто, все пойдут на хуй». Вдалеке, над глянцевыми крышами, стлался медленный дым — горели торфяники. Отец остановился передохнуть и увидел ментовскую машину и выходящего из неё лейтенанта. Однажды менты уже появлялись тут, вывозили с ничейной дачи цыган.
— Доброе утро, товарищ лейтенант, — сказал отец.
— Ага, — улыбнулся широколицый мент и язвительно добавил: — Трудимся?
— Вы это видели?
— Ну, — равнодушно отозвался лейтенант и, помолчав, добавил: — Твоя территория, Фрейман, — ты и убирай.
* * *
Уже на следующий день Феликс понял, что покоя ему не будет. Дом стоял на нежилой стороне посёлка, ближе к реке, здесь должна была сохраняться тишина. Как же, блядь.
Дом почти не нуждался в ремонте, разве что проводку в туалете заменить и батарею покрасить, а черепицу только буржуи меняют, пошла она в хуй. Удивительно, что воры не вытащили бойлер — совсем измельчали, боятся надорваться, болезные. Он вымыл полы, вынес на помойку завалявшиеся в ящиках комода ветхие тряпки и прогрызенный мышами пакет кошачьего корма. На кухонной полке, приколоченной над советской газовой плитой, обнаружились пила, молотки, заржавевшие гвозди и ледоруб. Пригодится, подумал он.
Интернет не ловился, зато был допотопный телевизор «Горизонт». Надо бы и его вынести на помойку, но так надоела эта трудотерапия, что оставалось только допить коньяк из фляжки и лечь спать. В час ночи невидимые гады заорали снаружи:
— Блядь, эй! Ты что нам продал, слы, ёбаный?! Ты чё тут на пизде ездишь?
— Ты товар с говном мешаешь и продаёшь! А, сука?! Су-у-ука!
Бетонный забор был им не по зубам. Один, вроде, попытался забраться, но грохнулся.
— Мразь цыганская!
Перепутали адрес, дешёвки. Ну, поорите ещё, поорите. Феликс хорошо знал, что у таких торчков не бывает с собой даже завалящего шокера, плюс координация нарушена. Откуда у них деньги на оружие, у них только на дозу лишняя пятихатка всегда найдётся. Но если хуйнут камнем в окно — это да, придётся принимать меры.
Естественно, никто из переселенцев на улицу не вышел и ментам звонить не стал. Бороться с криминалом — это не в Германии детей плодить, надеясь на повышение пособия. Невидимых тварей стало больше — залаяли собаки. Кого-то кто-то укусил, и через некоторое время все свалили, благодарение господу и его ёбаной матери.
Ему приснилось, что за оградой живёт и дышит ещё одна, совсем старая тварь, старше всего, что есть вокруг. Если написать о таком историю, будет смешно, только не сейчас, это будет пиздец всему, если сейчас.
From: ***@gmail.com
To: L ***@yahoo.com
«…«чтоб умереть, нужен дом». Дорогая L, ты тоже часто цитировала сибирский панк, который уже никакой кислотой не вымыть из наших голов. Как будто экстремальный опыт тюменских психопатов, отражённый в этих простых и подчас нелепых словах, придаёт нашему личному опыту двойное измерение. У меня всё хорошо — может быть, даже и не умру, и напишу то, что собирался.
Вайфай здесь уже доступен, квартиру в Н. братец сдаёт каким-то… кажется, нацмены, но люди очень приличные. Если закончатся эти деньги, попрошу у него.
Я хочу тебе кое-что объяснить. Если я сбежал от бабы, которая достала меня своей дешёвой благотворительностью, графоманством в духе «ах, какая я сегодня неоднозначная — покрасилась пёрышками и купила оранжевый лак» и просьбами это графоманство пристроить в журнал, — это не значит, что я немедленно привяжусь к кому-нибудь другому, даже к тебе. Ты спрашивала, почему я стал таким. А я таким и был. Несчастные реактивные психопаты — это обыватели, убитые реальностью, им швырнули в морду экзистенцию, липкую, грязную, похожую на полупереваренные лёгкие — и они сбежали от неё в четыре стены. Для меня же состояние одиночества — норма. Но это я только тебе говорю: наивные барышни пусть думают, что я страдаю, жалеют и подкармливают.
Наверно, я виноват перед тобой, но мы не встретимся, пока ты не поймёшь одной простой вещи. Педофилофобия — дешёвая подделка, созданная обосравшимися от ужаса перед надвигающимися переменами безграмотными бастардами, отсюда такие топорные запреты. Человек, объясняющий любовь к детям извращённостью и садизмом, для меня — такое же говно, как соседи из города Н., даже если он защитил две диссертации. Дети — единственные люди, которых я могу подолгу терпеть, если их вообще можно назвать людьми.
Не огорчайся. В конечном счёте, никто ничего не потерял. Все эти статусы, горизонтально-вертикальные связи и обязательства — не то, ради чего стоит выгибать судьбу в скобку и закручивать в узел. Нам всем нужно совсем чуть-чуть, дорогая L.
И зря ты написала в рецензии, что я сатирик. Я не сатирик, я мистик и моралист. Неужели это настолько непонятно?»
To: ***@gmail.com
«Delivery to the following recipient failed permanently.
The email account that you tried to reach does not exist».
* * *
— Как ты интересно врёшь журналистам, — сказала Юлиана.
— Отстань, — отмахнулся отец. — И волосы подбери: здесь не Бавария, здесь schwarze Drecksauen. Примут за проститутку.
— Ты не знаешь, но меня и в Баварии наци принимали за проститутку, потому что русская беженка. Ведь «все русские и украинки — проститутки».
Она помолчала и добавила:
— Да ты был всё время пьяный тогда, зачем с тобой говорить.
— Сама виновата, — невозмутимо ответил отец.
— Расскажи, что я сделала, что стала виноватой. Ты, наверно, вездесущий, как Иисус, ты меня тогда видел. У тебя стакан с водкой был вместо магического кристалла.
— Ты дура, — ответил отец. До прихода автобуса оставалось ещё минут пятнадцать, а если учесть, что автобус всегда опаздывал, — полчаса. Можно было ещё ругаться и ругаться.
Она огляделась вокруг. Куча тряпья из секонд-хэнда «Хороший выбор» (распродажа джинсов по тридцать рублей штука). Куча инструментов на полу, прикрытых газеткой, как говно. Куча вечно кому-то демонстрируемых бумажек на языке, похожем на русский из старых книг, как утюг — на ядерную боеголовку. Юлиана прикрыла глаза, ей показалось, что из этой кучи вылезает пепельный червь и быстро-быстро всё сжирает.
— Да, я дура, удивительно, как мне выдали Hochschulreife. Ничего, что здесь им можно подтереться.
— Пойми, я тебя не держу, — сказал отец. — Ты можешь хоть сейчас уйти. Правда, не держу. А без этой овцы, твоей матери, всем гораздо лучше. Найдёт себе там какого-нибудь жирного армянина, мало ли ослоёбов. На пособие многодетной мамаши можно троих жиголо прокормить.
— Что ж ты жаловался? — холодно спросила Юлиана. — Или тебя кормит многодетная тётка на пособие, и ты терпишь кучу орущих киндеров, или ты работаешь сам. За последние два года ты работал ровно два месяца. Делай выводы.
— Я не мог на дойчей работать, — пробормотал Фрейман. — Я для них человек второго сорта. Ну, и у меня высшее образование, а тут эта акушерка вечно брюхатая. Может делать две вещи. Рожать и смотреть сериал. Рожать и смотреть сериал. И соседи, сплошное быдло, даже инженеры — быдло, а я, может, хочу книгу почитать вместо того, чтобы с ними общаться. Типа Кафки.
— …а ещё она может мыть посуду в гаштете, убирать за тобой и содержать тебя.
— Мне плохо от этих баб. Когда толстая баба небритая, и постоянно рожает, и кругом младенцы, такое чувство, что находишься в склизкой… это… квашне. И запах этот. Ты не такая, но ты ещё хуже.
Он накинул ветровку, взял потрёпанный кожаный портфель, украденный в секонде.
— Ты ведь тоже не любишь мать. Не сочиняй, что любишь мать: никто не поверит.
— Я уйду при первой же возможности, — сказала девушка. — Только не ищи меня потом и денег не проси.
Отец отвернулся к двери.
— И не сочиняй, что у тебя высшее образование. Тебя выгнали с четвёртого курса. Хотя нет, сохрани эту байку для журналистов.
Отец хлопнул дверью и ушёл искать работу. Юлиана была почти уверена, что он не только не найдёт, но и до Калининграда не доберётся — опоздает на рейсовый автобус, поедет на следующем до бывшего Линденау, что в десяти километрах отсюда, застрянет в домишке инженера Бауэра и будет с ним пить рябиновку на палёном коньяке. Если отцу не повезёт, многодетная семья инженера не оставит его ночевать, он вернётся в посёлок, будет на кухне, пока хозяйка в своей комнате развлекает хача, плакаться, что ненавидит баб, что в детстве мама переодевала его в девочку, и что он хотел бы воскресить эти сакраментальные советские дни.
Дети из семей иммигрантов в Баден-Вюртемберге имеют самый высокий балл в аттестате. Им приходится в Германии нелегко. Только 10 % школьников из таких семей получают аттестат. Число немецких абитуриентов значительно выше — 25 %.Из газеты