С вечера шёл дождик. Надя, засыпая, слушала, как он стучит в стены, в ставни, в крышу, и думала: «Нет, не позволят надеть завтра новые сапожки!.. Дождик, дождик, перестань, мы поедем в Аристань!..»

И дождик послушался.

Назавтра, когда Надя проснулась, ставни и окна были раскрыты настежь. Под навесом стояла кадка. С крыши стекало и капало, а на дворе хлопотала бабушка в платке, повязанном крест-накрест, и в больших калошах с резиновыми ушками. Бабушка тяжело ступала своими калошами по мокрому песку, подкладывала в плиту камыш и долго дула на него, чтобы разгорелся. Из трубы клочками вылетал тёмный дым и пропадал в синем небе. Солнце блестело в лужах, в стёклах, в кадушке, а огонь в топке казался белым и чуть видным — так светло было кругом.

Надя отошла от окошка и вдруг увидела: стоят на стуле, завёрнутые в красный платок, новые сапожки… А на маминой кровати лежит, растопырив жёсткие рукава, голубое вышитое платье…

Надя зашлёпала босыми пятками по намытому полу и, чуть дыша, посапывая, приседая, ужом пролезла в узкий вырез нового платья. Надела сапожки, притопнула и крепко перевязала бантиком чёрные шнурки с металлическими кончиками.

Платье шуршало. Сапожки немного жали. Неловко, а хорошо…

В это время, сбросив в сенях калоши, в комнату вошла бабушка. Она бережно несла на дощечке свежие лепёшки.

— На-кось! Оделась! — сказала она. — Умойся-ка чередом…

Надя вышла в сени и быстро умылась.

— Вот и хорошо, — успокоилась бабушка, заплела Наде косы, сказала: — Ну, в добрый час, внучка!..

И Надя вышла на крыльцо.

Она толкнула влажную от ночного дождя калитку и пошла по хорошо знакомой улице.

Ветер раздувал голубое платье. Новые сапожки легко поскрипывали…

Было ещё совсем рано.

На забор, хлопая крыльями, взлетел петух и чисто, звонко закричал на всю улицу.

«Бабки Васильевны петух, — подумала Надя. — Развеселился на солнышке!»

Вдали, на берегу лимана сушились рыболовные снасти. Они висели вдоль всего берега на колышках. Лежала на гальке опрокинутая лодка с просмолённым днищем. Под ясным, тёплым солнцем поблёскивали камышовые крыши. Валил в небо дым из труб.

Наконец стал виден и дым над трубой детского сада. Все ребята издали узнавали эту трубу, — она была белая с красной каёмкой. Надя побежала бегом.

Она прихватила рукой подол своего нового платья и пролезла между прутьями в плетне.

Посреди двора стояла в белом, наглаженном до блеска халате Ксения Дмитриевна — заведующая детским садом. В окно выглядывала кухарка, тётя Настя. То и дело выбегали на улицу малыши. Их зазывали обратно в дом, говорили: «Да не вертитесь вы под ногами», а они толпились в сенях, выглядывая из-за плеча друг друга, и старались рассмотреть, что делается во дворе.

Только старшие ребята стояли толпой вокруг Ксении Дмитриевны. Она одёргивала девочкам платьица, завязывала потуже ленты в косах, говорила: «Не горбись, не горбись, Маша Тарасюк, нехорошо, когда девочка горбится!..» И вдруг увидала Надю.

— А, это Надя Омельченко пришла? — сказала Ксения Дмитриевна. — Подойди, подойди сюда, покажись.

Надя показалась: растопырила руки и повернулась направо и налево.

— Одобряю, — сказала Ксения Дмитриевна.

Красные, голубые, розовые платьица и белые рубашки мальчиков блестели на солнце. Все были такие нарядные, обутые, хоть и босиком ещё можно бегать — теплынь.

Но вот дверь дома скрипнула. В щель просунулся край огромной корзины, набитой клевером, «львиным зевом» и жёлтой ромашкой. Потом дверь отворилась настежь, и все ребята увидели, что корзину несёт, обхватив маленькими морщинистыми руками, Надежда Ивановна, руководительница старшей группы.

— Ну, ребята, стройтесь, стройтесь! — сказала Надежда Ивановна, оглядев ребят, и, осторожно сойдя с крылечка, поставила корзину на скамейку.

Тут только все увидели, какая она сегодня нарядная. На ней было шерстяное синее платье, с воротничком, а на плечах турецкая шаль с кисточками.

— Стройтесь, стройтесь, ребята! — повторила Надежда Ивановна.

Ребята построились.

— Так! Теперь берите букеты… Первая пара, подходи!

В первой паре стояли Саня и Ивашок. Они подошли и взяли себе по букету.

Потом взяла букеты вторая пара.

Потом третья пара — Надя и Муза.

Музе достался букет из розовой кашки, а Наде — пучок поздних, неярких васильков.

— Ты у нас сегодня вся голубая, — сказала Надежда Ивановна. — Вот и букет тебе голубой.

Надя бережно взяла из её протянутых рук свой букет.

И вот корзина опустела…

Заведующая Ксения Дмитриевна вошла в дом и вынесла оттуда ещё один букет.

— Какой красивый! — шепнула Муза.

И правда, у ребят цветы были хоть и хорошие, да простенькие, полевые, а этот букет был весь из крупных садовых маков. Нежно смятые, чуть державшиеся в своих гнёздышках лепестки сидели, как бабочки, на круглых матово-серебристых головках.

— Ну, в добрый час, дети, — сказала заведующая.

— Час добрый! — крикнула из окошка кухарка, тётя Настя.

Свежий ветер с лимана трепал девочкам косы, раздувал их платьица. Впереди с красным, как огонь, букетом в руках, пышно причёсанная, седая, в развевающейся по ветру турецкой шали, шла Надежда Ивановна. За ней парами шли все ребята.

Бросили на берегу работу рыбаки. Смотрели, повернув головы, на пёструю цветочную грядку, что двигалась вдоль Переправы. Вышел из конторы председатель рыболовецкого колхоза, погладил длинные казачьи усы, сказал: «В добрый час!» и помахал рукою.

— В добрый час! Учиться вам да расти! — вздохнула Перфильевна, работница рыбозавода, да так и застыла с кадкой из-под рыбы, которую выкатила на улицу.

На солнце блистали от соли и рыбьей чешуи её голые по локоть, сильные руки… Выбежала на улицу продавщица из хлебопекарни, остановилась, прикрыла от солнца глаза… Долго-долго смотрела вслед.

Ребята шагали дружно.

— Пойте, ребята, — сказала Надежда Ивановна и сама затянула тонким дрожащим голоском:

Ребята подхватили:

В окнах поднимались занавески. Из-под белых оборок смотрели вслед ребятам дедуси да бабуси.

Из подворотен, узнав своих маленьких хозяев, одна за другой выбегали дворовые собаки — всякие Тявки, Шавки и Жучки. Высунув язык и виляя хвостом, они долго бежали следом, провожая своих друзей.

Наконец показалась крыша школы. Хороша была школа! Большая, белая. Чуть ли не лучшее строение на весь колхоз. Красная, похожая на чешую черепица крыши вся горела в солнечных лучах. Ярко зеленел свежевыкрашенный забор. Далеко у моря, на пригорке, виднелся остов старой школы, которую сожгли немцы, когда «тикали» с Переправы. И та школа была когда-то хороша, но эта, новая, была ещё лучше, выше, просторнее. Окна в ней были шире, стены белее и даже труба как будто потолще.

А рядом с новой трубой, как и раньше на старой школе, жил аист. Стоял в гнезде на длинной ноге и глядел вниз, на проходящих людей. Глаза у аиста были круглые, с белыми веками. Может, это был тот самый аист со старой школы?..

Ребята из детского сада уже не раз видели новую школу, но сегодня она показалась им особенной.

На чисто выметенной площадке перед домом стоял стол. На столе, в синем кувшине с выгнутой ручкой так и сиял огромный букет — ещё больше, чем у Надежды Ивановны. Солнце пронизывало красные, жёлтые, голубые, лиловые лепестки, сверкало на крутых боках кувшина, и по скатерти перебегали разноцветные пятна. Ребята остановились прямо перед столом. Открылась школьная дверь, и навстречу ребятам спустился во двор большой, широкоплечий человек в белой, шитой крестом рубахе.

— Директор, директор… — зашептали мальчики.

За ним осторожно, не поднимая глаз, сошла по ступенькам молоденькая учительница первого класса, рослая, румяная девушка.

— Здравствуйте, ребята! — громко сказал директор. Он приветливо кивнул им бритой головой и уселся за стол.

— Ребята! — сказала молодая учительница. — Сегодня вы вливаетесь из детского сада в школу-десятилетку. Молодое счастливое племя…

У забора раздался шум. Сбежались с берега рыбаки. Молодые рыбачки стояли под деревьями, подперев руками подбородки. Люди заглядывали через головы друг друга. Матери расталкивали собравшихся и говорили:

— Да там же ж моя дытына!

Все смотрели на молодую учительницу. У неё были толстые русые косы, красиво уложенные венком, а плечи — широкие, сильные, как у настоящей казачки. Когда она заговорила, вышли из школы и стали в кружок учительницы всех классов. Муза тихонько толкнула Надю, и Надя увидела, что все они, как одна, красавицы писаные и что все они, как одна, в нарядных шёлковых платьях.

Учительница говорила долго. Хорошо говорила учительница. У неё был такой звонкий голос, что он раздавался на всю Переправу.

Только Надя не всё поняла. Те, кто стоял у забора, родители и бабки, — те, наверно, поняли. Они кивали головами, а когда учительница кончила, захлопали в ладоши. Ребята тоже захлопали, и Надя захлопала вместе со всеми. А Надежда Ивановна одёрнула шаль, вышла вперёд и подала молодой учительнице букет из красных маков. Та широко улыбнулась и крепко, изо всех сил потрясла Надежде Ивановне руку.

Отдав цветы, Надежда Ивановна повернулась, как будто хотела возвратиться к ребятам, но вдруг раздумала. Остановилась, легко кашлянула и сказала почти шопотом:

— Дети!..

Все ребята сразу обернулись к ней.

— Дети! — сказала погромче Надежда Ивановна. — Милые мои ребятки!.. Сегодня очень счастливый день. Вы стали школьниками. Даже когда вы состаритесь и будете такими, как я, вы вспомните этот день. Вы ведь не забыли, как первый раз пришли в наш садик?

— Нет! — закричали ребята. — Мы не забыли! Мы помним!

— Вы были тогда совсем ещё маленькие. Многие даже и говорить-то как следует не умели… А теперь вы большие, почти что грамотные.

Надежда Ивановна повернулась к директору.

— Очень порядочно читают, — сказала она. — По складам, но без запинки. Способные, старательные ребята…

Снизу вверх, робко, как будто хотела о чём-то просить, она посмотрела на высокую молодую учительницу.

— Дорогие товарищи, школьные педагоги! — Голос Надежды Ивановны дрогнул и оборвался. — Дорогие товарищи, мне кажется, что это у вас будет хороший класс!.. У нас он был очень хороший… — Молодая учительница, видно, поверила: она закивала головой, а Надежда Ивановна продолжала: — …И вот сегодня мы расстаёмся, дети. Сегодня мы с вами в последний раз прошли вместе по нашей улице. Это очень, очень… хороший день… Я рада. Я очень рада… — Надежда Ивановна вынула свой платочек и приложила его к губам. — Растите, дети, вливайтесь в нашу большую жизнь, как речки и ручейки вливаются в море. Про это красиво и правильно сказала ваша учительница. Мой долг перед родиной, перед товарищем Сталиным воспитывать достойную смену. — Тут Надежда Ивановна стиснула свои маленькие сухие ручки и обернулась к ребятам: — Дети, не посрамите меня. Будьте хорошими школьниками. Растите честными, верными, стойкими, а сердце пусть у вас будет, как и теперь, доброе, справедливое, детское сердце…

— Ладно, — сказал Ивашок и шумно вздохнул.

— И ещё я вам вот что хочу сказать. Тут, на этом самом месте, где построена ваша новая школа, когда-то стояли два барака. Это и была вся Переправа. Больше тут ничего не было: ни моторной станции, ни этих столбов с проводами, ни хлебопекарни, ни ваших хат, и дамбы не было…

— На острову жили! — сказал чей-то голос в толпе.

— Да, была наша Переправа островом. И жили мы тут на отшибе. Никто про нас не думал, никто не помнил. Я ведь и сама тут выросла, в одном из этих бараков. Стены были худые, щелястые… Чуть ветер — насквозь продувает…

— Ты про печку скажи! — крикнула вдруг от забора бабка Мирошничевская. — Все глаза бывало повыплачешь дувши.

— Попрошу, товарищи, соблюдать порядок, — вмешался директор школы. — Слово имеет руководительница детского сада.

— Руководительница детского сада… — медленно повторила Надежда Ивановна. — А ведь если б мне тогда сказали, что здесь будет детский садик для переправских ребят, да я просто бы не поверила! Какое там!.. — Надежда Ивановна засмеялась, вся затряслась от смеха, и стало видно, что она очень старенькая, очень маленькая и добрая. — Никто, никто не поверил бы, — сказала Надежда Ивановна. — Ну хоть ты, Лукьяныч. — Она кивнула стоявшему в толпе деду Антощенко. — Что бы ты, например, ответил, если б тебе сказали, что твой внук будет мотористом, а внучка учительницей в школе-десятилетке?

Тут Надежда Ивановна, видно, о чём-то вспомнила. Она посмотрела на молоденькую учительницу, потом на ребят. Губы у неё задрожали, на глаза навернулись слёзы.

— Так что… учитесь, ребята! — сказала она. — Растите!.. Трудитесь!.. Вливайтесь!..

Директор подвёл Надежду Ивановну к столу, поставил её на самое видное место и вынул букет из синего кувшина. Низко склонив свою большую голову с крутым лбом и мохнатыми бровями, он подал Надежде Ивановне букет. Букет был очень красивый, ещё лучше, чем тот — из маков. Директор отступил на шаг и сказал басом:

— Глубокоуважаемая Надежда Ивановна! Мы все, вся школа, принимаем ваш класс, как драгоценный подарок. Мы видим и чувствуем, сколько любви, сколько заботы положено вами на каждого этакого маленького человека… Ваш беззаветный труд может служить для всех нас высоким примером. Катерина Антоновна, — он повернулся к молодой учительнице, — примите класс Надежды Ивановны.

— Ура-а! — закричали в толпе.

Все сейчас же захлопали, а ребята захлопали громче всех.

Надя смотрела на Надежду Ивановну и не могла понять, что она собирается: заплакать или засмеяться. Должно быть, она и плакала и смеялась вместе.

Тут все рыбаки и рыбачки стали подходить к Надежде Ивановне и говорить ей:

— Живи долго, Ивановна. Спасибо тебе за наших малышей.

Вдруг кто-то заиграл на скрипке, да до того быстро и красиво, что Наде показалось, будто весь воздух вокруг звенит и поёт: поёт букет в руках Надежды Ивановны, поют зелёные доски забора, красная черепица крыши, узловатые ветки старого явора и осенние, пожелтевшие травы.

Даже аист в своём гнезде услышал эту музыку. Он наклонил голову, вытянул клюв и, выкатив круглые неподвижные глаза, глядел вниз, на класс Надежды Ивановны.