Когда машина с милиционером, Гансом и Машей подкатила к садовым участкам, на даче у тёти Милэ был сильнейший переполох. Тётя Милэ рыдала. (Совершенно так, как будто бы не прекращала ни на минуту плакать с тех пор, как выронила из рук марципаны.) Девятый час вечера! Что же делать? Пропали дети!

Своим волнением она заразила Машиного отца, который уж было собрался бежать в милицию.

Скрипнула калитка. На садовый участок тёти Милэ возвратилась заплаканная Кононенко Мария (милиционер проводил Ганса на дачу к дедушке).

Перед тем как отпустить от себя детей, он сказал:

— Так что, вы понимаете сами, никакой «тётки Зубная Боль» мы теперь не боимся. Она боится нас. Мы с ней в два счёта справляемся при помощи врачей. Это раз. А второе то, что тот человек — тень от дерева, — он никакой не племянник. А тётя Милэ — почтенная бригадирша, а не тётка Зубная Боль. Вы оскорбили хорошего человека. Ясно?

— Ясно! — сказали дети.

Как только Маша переступила порожек, к ней бросилась тётя Милэ.

Она ещё громче заплакала и прижала Машу к своему садовому фартуку.

Что же касается папы, он тут же и успокоился. Не такой это был человек, чтоб попусту волноваться. Папе было двадцать шесть лет.

Он сказал громовым голосом:

— Дитя злосчастное! Тебе я не прощу.

Маша горько заплакала.

— Дитя коварное! Отца ты не щадишь.

Маша рыдала в голос.

— От этого позора покраснеют звёзды.

Маша плакала.

Рыдая, она начала икать.

— Нехорошо, скажу я кратко. И это всё, что я могу сказать.

После этого отец бодрым шагом прошёл на террасу, достал бритву, включил её в штепсель, натянул щёку и провёл бритвою по щеке.

Маша примолкла. Она решила, что всё потихоньку образовалось.

— И матери я опишу свои мученья. Как ты терзала сердце мне, Мария, — пробормотал отец во время бритья.

Маша опять заплакала.

Отец аккуратно провёл по щеке бритвой.

— Нехорошо! Ты опозорила во мне отца семейства.

Папа тщательно провёл бритвой по второй, ещё не бритой щеке.

Маша всхлипнула.

Тётя Милэ была не в силах вынести этого зрелища. (Тем более, что она ни слова не понимала.) Тётя Милэ прижала Машу к своей груди.

Папа побрызгался одеколоном из пульверизатора.

Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы шумы вечера не были перекрыты двумя громкими красивыми голосами на соседней даче.

Пели милиционер и дедушка Ганса.

Они пели прекрасно.

Примолк и молодой Машин отец. Он с удовольствием слушал песню.

Замерла в восхищении тётя Милэ.

Тихо всхлипнув, перестала плакать бедная Маша.

А пели они вот что:

Мы надеемся, вы поняли теперь, до чего красиво поют те люди, что родились на чудесном острове Саарема!