Рота едет на стрельбище. Тищенко хочется собирать грибы. Зачем ротный осматривает зону огня в бинокль. Улан показывает лучший результат и надеется на поощрение. Как едва не подстрелили бабок. У Фуганова заклинило патрон. Тищенко — лучший в отделении. По мнению солдат бригады Фуганов, как сын прапорщика, должен быть стройным. Чистка автоматов. У Фуганова зажимает палец в нише приклада. Тищенко с Лозицким вновь делают боевой листок. Как Игорь обманул Бытько. У курсанта всегда есть личное время для стирки — ночь. Бытовая комната — самая шикарная в казарме.

Первый день августа был серым и хмурым. С утра над городом бродили низкие, косматые тучи и даже гремел далекий, едва уловимый гром, но дождя все же не было.

После завтрака Гришневич весело объявил взводу:

— Сегодня поедем стрелять на стрельбище.

Предположения сержанта подтвердились. В девять часов в роту пришли все офицеры, и было объявлено построение для трех первых взводов. Подождав, пока в дверях появится ротный, капитан Мищенко четко подал команду:

— Равняйсь! Смирно! Равнение на право!

Отточенным строевым шагом Мищенко подошел к Денисову, приставил ногу и доложил:

— Товарищ майор, первый, второй и третий взвода построены для проведения плановых стрельб. Командир второго взвода капитан Мищенко.

— Вольно.

— Вольно, — продублировал команду Мищенко.

Ротный слегка кашлянул и неожиданно резко заговорил:

— Сегодня вы впервые едете на стрельбище. Каждый из вас выстрелит сегодня из своего автомата. Это необходимо сделать уже хотя бы для того, чтобы каждый из вас почувствовал свое оружие и был уверен, что оно не подведет в экстремальной ситуации. После присяги вы будете ходить в караулы, и там эта уверенность может здорово пригодиться. Всего вы сделаете по три одиночных выстрела…

«Маловато — в школе я и то шесть патронов выпустил», — удивился Игорь.

— Конечно же, все это будет проходить под контролем, и в момент стрельбы рядом с вами будет находиться офицер или прапорщик — скорее всего командир взвода. Предупреждаю — не надо нервничать. Спокойно ложитесь, спокойно, но не слишком долго цельтесь, спокойно нажимайте спусковой крючок. Все автоматы у нас в основном бьют по центру, но есть и несколько «под обрез». На них проставлена специальная маркировка. Все, кто носит очки, обязательно возьмите их с собой, чтобы не было заявлений: «Я мишень не вижу, товарищ майор». А теперь самое главное и, наверное, самое для вас интересное. В зависимости от результатов стрельбы лучшие во взводах и отделениях будут поощрены увольнениями, в которые они смогут сходить либо на присягу, либо в последующие недели. Поэтому старайтесь. Ваши увольнения — в ваших же руках. Результаты стрельб будут объявлены на вечерней поверке и будут также обязательно вывешены боевые листки с сообщениями о лучших и худших курсантах.

Подъехали грузовые машины, крытые брезентом. По их кабинам Игорь без труда узнал «Уралы». Заметив машины, Денисов закончил говорить и скомандовал:

— Рот-т-та! Нале-во! По машинам бегом марш!

Грохот сапог и лязг автоматов наполнил все пространство перед казармой. Каждый взвод садился в свою машину.

— Улан! — позвал Мищенко.

— Я!

— Залезь в кузов — там найдешь металлическую лесенку. Свесишь ее с борта.

— Есть.

Улан, используя свой баскетбольный рост, ловко перемахнул через борт и вскоре перебросил короткую металлическую лесенку, окрашенную в защитный зеленый цвет. Взбираться по лесенке было гораздо удобнее, и вскоре весь взвод оказался в машине. Вдоль каждого борта располагались две широкие, прочные скамьи. Чуть дальше, в глубине кузова между этими скамьями были переброшены скамьи поменьше, чтобы можно было посадить больше людей. Тищенко впервые узнал, что старшие по званию садятся у самых бортов, чтобы следить за порядком. По левому борту на самом краю сели Мищенко и Гришневич, по правому — Шорох. Каждому из курсантов хотелось сесть как можно ближе к открытому пространству, чтобы ехать с ветерком и иметь возможность осматривать город. Но таких мест было мало, а желающих — слишком много. Поэтому возникла небольшая заминка. Но, опасаясь взводного и сержанта, курсанты спорили вполголоса. В результате всей этой возни вслед за Шорохом сели Петренчик и Резняк, а за Гришневичем — Албанов. На первую поперечную скамейку — Байраков, Ломцев, Гутиковский, Лупьяненко и Тищенко. Остальным пришлось довольствоваться менее комфортными для обзора местами сзади. Игорь был доволен, что ему досталось такое удачное место — дорога обещала много интересного и увлекательного. В самом деле — что может быть приятнее свежих пейзажей за бортом грузовика, если до этого глаза в течение месяца видели одну и ту же картину — асфальт, столовую, казарму и баню в виде еженедельного развлечения. Ехать предстояло более часа, но это только радовало Игоря и остальных курсантов — представилась редкая возможность побездельничать, поглазеть по сторонам и поболтать с товарищами.

Простившись с казармой веселыми гудками, «Уралы» выехали за ворота части и повернули налево. Игорь впервые ехал в эту сторону и во все глаза смотрел на плавно проплывающую мимо бортов улицу Маяковского. Оказалось, что город в этом направлении становился все ниже и ниже и вскоре Минск уже мало чем напоминал столицу союзной республики. Небольшие деревянные домики чередовались с двухэтажными, покрытыми побелкой «сталинскими» домами. Прохожих тоже попадалось все меньше. Из всего этого Игорь сделал вывод, что, во-первых, часть находится ближе к окраине города, а, во-вторых, что Минск в некоторых направлениях был не таким уж и огромным. Во всяком случае, до вокзала тоже было не больше четырех-пяти километров. Всю дорогу Мищенко шутил с курсантами, вспоминая разные забавные случаи на стрельбищах. Однажды солдаты застрелили сбежавшего от хозяйки поросенка. Игорь был в не слишком хорошем настроении, поэтому история с поросенком произвела на него обратное впечатление. Он не увидел ничего смешного в убийстве несчастного животного и с досадой подумал о бестолковости стрелявшего солдата.

Машины еще раз повернули налево и вскоре выехали за город. Проехав немного по шоссе, «Уралы» въехали в лес. Лесная дорога по всем признакам была военной. Во-первых, перед ней висел знак, запрещающий въезд, во-вторых, попались всего две встречные машины и обе они были военными, а, в-третьих, асфальт был проложен совершенно особенно, как только он прокладывается при строительстве военных дорог. Со всех сторон над дорогой нависали ветви берез. Огромные, косматые лапы вековых елей иногда смыкались над машинами, и тогда казалось, что это лесные великаны хотят поймать в свои объятья дерзкую колонну. Но «Уралы» грозно и самодовольно двигались вперед, заставляя своим урчанием расступаться всех лесных великанов. Глядя на лес, Игорь вдруг совершенно неожиданно и очень сильно захотел сходить по грибы: «Как раз скоро первые должны повылазить, ведь недавно хороший дождик прошел. Вряд за два года придется. Если они только будут — эти два года. Может, уже в сентябре дома буду, тогда пойду в лес, и целый день стану грибы собирать. И даже не важно, найду или нет! Главное — подышать свободным лесным воздухом и вновь почувствовать себя человеком». Лес манил и притягивал к себе. Кое-где попадались небольшие полянки и на них росли огромные сосны, раза в три более толстые, чем их соседи, сжатые со всех боков своими конкурентами. «А ведь и деревья такие же, как люди — дай сосне свободу, она вырастет могучей и гордой, такой, что глаза будет трудно от ее красоты отвести. А посади ее в густом лесу — вырастет какая-нибудь замухрышка, которую и сосной-то назвать нельзя будет. Но, случись какой пожар или вырубка, останется эта сосна одна, и тогда держись лес — вырастет такой же могучий великан!» — в последние дни Игорь чувствовал себя плохо, и это отражалось на его мыслях — тянуло пофилософствовать, пусть даже с самим собой. По брезенту, аркой нависающему над курсантами, из-за поднявшегося ветра прокатилась легкая рябь, и Игорю показалось, что кузов и брезент — огромная глотка чудовища, поглотившая взвод и готовая вот-вот отправить его в самые недра своего чрева.

Въехали на стрельбище. Машины остановились и курсанты, получив приказ, принялись выпрыгивать наружу. Стрельбище оказалось большой, безлесной площадкой, похожей на обыкновенное колхозное поле, на котором лет пять ничего не сажали. Но высокой травы не было — она была вся скошена и собрана в небольшие стожки возле дороги. «Наверное, солдаты косили», — догадался Тищенко. Стрельбище со всех сторон было обнесено забором из колючей проволоки. В дальнем его конце, у самой стены чуть синеватого леса виднелись какие-то сооружения — не то бетонные, не то деревянные. Перед ними были укреплены мишени.

Денисов построил роту и объявил, что первым на огненную позицию идет первый взвод. На исходной стояли два незнакомых Игорю капитана и о чем-то разговаривали с Мищенко. Возле них стоял ящик с патронами и раскладной столик с кучей ведомостей. Ветер норовил выхватить бумажные листки и унести их прочь, поэтому Мищенко положил на ведомости свою полевую сумку. Ротный достал свой бинокль и принялся разглядывать в него мишени.

— Знаете, зачем Денисов в бинокль смотрит? — спросил у взвода Гришневич.

— Мишени проверяет, — ответил Байраков.

— Мишени тоже, но не все, Байраков, так просто. Там всякие грибники-ягодники могут оказаться. Хоть и стоит оцепление, но лишний раз проверить не помешает.

— Как папрут — чуть ли не на автамат! — добавил Шорох.

— Товарищ сержант, а разве стрельбище не огорожено? — с легким украинским акцентом спросил Вурлако.

— Огорожено, Вурлако, огорожено. Да только гражданские на это член ложили — дуракам закон не писан. Так что смотрите, когда будете стрелять, а то потом по трибуналам затаскают. Правда, в первую очередь не вас, а Денисова, Мищенко и тех двух капитанов, что рядом со взводным стоят. А потом уже и за вас возьмутся, — пояснил сержант.

С основной позиции раздались выстрелы. Стрелял первый взвод. Все дружно повернули головы в сторону стрелявших. Результаты сообщали почти тут же, поэтому можно было наблюдать за ходом стрельбы. Первый взвод стрелял ни шатко, валко — у одного было всего два очка, у другого — четыре, а у всех остальных — между десятью и семнадцатью очками. Только Симонов выбил двадцать. Пока это был лучший результат. «Как же у меня получится? В школе двадцать три выбил, а здесь может и меньше будет. Только бы не меньше всех, а то выбью два, как в первом взводе — все потом пальцем будут показывать: вон он, чмошник косой пошел», — чем меньше оставалось времени до стрельбы, тем больше нервничал Игорь, опасаясь сесть в лужу перед товарищами. Впрочем, подобными мыслями были озабочены почти все курсанты. Тищенко был еще в сравнительно неплохом положении — многие до сих пор еще ни разу не стреляли из автомата.

— Взвод! На исходную позицию становись! — скомандовал Мищенко.

Гришневич построил взвод и доложил:

— Товарищ капитан, второй взвод построен и готов к проведению учебных стрельб — заместитель командира взвода сержант Гришневич.

— Вольно!

— Напоминаю еще раз. Вызванные курсанты подходят к столу, там получают по три патрона, заряжают их в рожок и идут на исходную позицию. Затем по команде пристегивают рожки и, опять же, по команде, производят стрельбу. Вставать можно только по команде. Перед тем, как встать, каждый еще раз проверяет автомат и показывает мне рожок. Долго не цельтесь — иначе глаз устанет, и вы уже не сможете точно прицелиться, — вводную часть Мищенко счет вполне достаточной и начал вызвать курсантов:

— Бытько! Доброхотов! Вурлако! Гутиковский!

«Вызывает по списку первое отделение», — догадался Игорь.

Отстрелялась первая четверка. Уже приготовились к стрельбе Каменев, Ломцев, Лупьяненко и Петренчик. В это время Мищенко объявил результаты первой четверки:

— Бытько — семь, Вурлако — семнадцать, Гутиковский — двадцать одно, Доброхотов — двадцать. Хорошо стреляли! У Гутиковского пока лучший результат в роте. Вот только Бытько подкачал. Бытько!

— Я!

— Почему так плохо стрелял?

— Виноват, товарищ капитан. Наверное, плохо целился…

— А почему же ты так плохо целился?

— Виноват… Не могу знать…, — по уставу, а потому еще более глупо, бубнил Бытько.

Отстрелялось первое отделение. Меньше, чем у Бытько, не было ни у кого, лишь Сашин выбил почти столько же — восемь. У Туя было двадцать, но всех перещеголял Улан. Когда Мищенко узнал, что Улан выбил двадцать девять из тридцати возможных, его изумлению не было границ. Капитан даже попросил по телефону у солдат, устанавливающих мишени, перепроверить еще раз. Вторично убедившись в этой, почти невероятной для взвода связистов цифре, Мищенко довольно сообщил Денисову:

— Товарищ майор, мой взвод вторично рекорд ставит! Да еще какой! Вряд ли кто-нибудь больше моего Улана сможет выбить.

— Пожалуй, что так, — согласился Денисов.

— Я просто уверен!

— Улан! — позвал капитан.

— Я!

Денисов посмотрел на подошедшего курсанта и с улыбкой заметил:

— Что ж — молодец! Так держать!

— Есть — так держать! Служу Советскому Союзу! — на одном дыхании выпалил Улан и тоже расцвел счастливой улыбкой.

Когда курсант ушел, Денисов сказал капитану:

— Надо будет его отметить на вечерней поверке и о поощрении подумать.

Второе отделение с завистью посмотрело в сторону счастливчика. Игорь стрелял в последней четверке своего взвода.

— Тищенко! Шкуркин! Федоренко! Фуганов! Выйти из строя! Получить патроны.

Игорь вместе со всеми ответил «Есть» и вышел вперед, хотя выходить, собственно говоря, было уже неоткуда — весь строй состоял из четырех человек. Капитан с большими черными усами выдал Игорю три патрона, ярко поблескивающих желтым металлом и Тищенко встал на исходную. «Надо же, такая мелочь — кусок металла, железка какая-то, а ведь может запросто убить человека, оборвать жизнь какого-нибудь ученого или гения. Неужели ЭТО человек получил в награду за свой разум?!» — думал курсант, разглядывая три холодных патрона, лежащих у него на ладони. Вложив патроны в рожок, Игорь замер в ожидании команды.

— К бою! — наконец услышал он над ухом голос взводного.

Спокойно, как не раз отрабатывали в эти дни на стадионе с Гришневичем, Игорь взял автомат в правую руку, сделал шаг правой ногой вперед, опустился на левое колено, лег на левый бок и быстро перевернулся на живот, слегка разведя ноги в стороны. Примкнув магазин, Игорь посмотрел на товарищей. У Шкуркина и Федоренко все получилось нормально, а вот Фуганову еще три раза пришлось подниматься и вновь ложиться на траву. Большой вес и природная неуклюжесть Фуганова не позволили ему правильно выполнять команды и курсант постоянно, словно мешок с сеном, глухо падал вниз. В конце концов, у Мищенко лопнуло терпение, и он больше не стал поднимать Фуганова, видя, что это все равно бесполезно.

— Товсь!

Игорь снял автомат с предохранителя и поставил переключатель на одиночную стрельбу, передернул затвор и почти физически ощутил патрон, уложенный в патронник и готовый в любую минуту вырваться наружу. «Все же прав был Денисов, когда говорил, что нужно почувствовать свое оружие — я почти что чувствую этот маленький кусочек металла, который сейчас вонзится в мишень», — подумал Игорь.

— Огонь! — скомандовал Мищенко.

Почти сразу же после команды со стороны лежащего рядом с Игорем Федоренко раздалась короткая, резкая очередь. «Переключатель неправильно поставил», — догадался Тищенко. С ним самим был точно такой же случай в школе. Это было на военных сборах после девятого класса. Тогда Тищенко перенервничал и вместо одиночных выстрелов выпустил очередь. Но тогда он выбил двадцать три после второй, уже удачной попытки, а что получится в этот раз, Игорь не знал. Решив, что самое главное — не торопиться, Тищенко максимально собрался и настроился на стрельбу. Никто ведь в шею не гнал, а пример Федоренко Игоря кое-чему научил. Спокойно подведя мушку под самый центр мишени, Игорь плавно нажал на курок. Раздался резкий выстрел-плевок и в то же самое мгновение автомат дернулся и больно ударил Тищенко в плечо. Возможность отдачи Игорь совершенно выпустил из виду и теперь с досадой чувствовал все усиливающуюся боль в плече. Во время второго выстрела, вновь опасаясь удара приклада в плечо, Игорь занервничал и непроизвольно вздрогнул. Ствол дернулся влево и Тищенко понял, что пуля пошла явно не в десятку. Отдачи на этот раз он почти не почувствовал. Оставался последний патрон, и из него нужно было выжать массу возможного. Третий выстрел получился тоже вроде бы неплохо и Игорь, отстегнув магазин и еще раз, на всякий случай, нажав курок, хотел встать, совершенно забыв о том, что надо дождаться приказа. Но в этот же самый момент начал подниматься и Фуганов.

— Фуганов — лежать, пока другие стрельбу не закончат. Где доклад?

Игорь вспомнил, что нужно докладывать и громко крикнул взводному:

— Товарищ капитан, курсант Тищенко стрельбу закончил!

— Хорошо. Покажи магазин.

Игорь показал пустой магазин.

— Жди, пока другие закончат… Стоп! Прекратить огонь! — внезапно заорал Мищенко, посмотрев в свой бинокль.

Все в недоумении посмотрели на капитана.

— Там бабки какие-то. Не то грибы, не то ягоды собирают, — крикнул Денисову Мищенко.

Денисов принялся яростно махать руками, надеясь привлечь внимание старушек. Те увидели машущего руками Денисова и, и без того напуганные выстрелами, испугались еще больше. В результате этого незадачливые грибники принялись метаться перед мишенями не зная, куда им бежать.

— Уходите! Уходите в сторону! — пытался объяснить им Денисов.

Бабки, вместо того, чтобы последовать совету ротного, развернулись на сто восемьдесят градусов и что есть мочи припустили назад в лес.

— Тьфу ты, черт! Теперь жди, пока они уйдут. Не в спину же стрелять, — с досадой сказал Денисов.

Мищенко в это время дозвонился до солдат, сидевших в укрытии и пояснил им боевую задачу — изловить бабок и выпроводить их восвояси.

— Только аккуратно, ребята, — попросил в конце разговора капитан.

В общем-то, военные относились к гражданскому населению вполне корректно, но лишний раз напоминать о вежливости не мешало, особенно в такой стране, как наша.

После вынужденной паузы продолжили стрельбу. Вернее, ее продолжил один Шкуркин, у которого остался последний патрон. Остался патрон и у Фуганова, но его заклинило. Патрон пришлось доставать Мищенко. В ожидании команды «Встать» Игорь осмотрелся вокруг себя. В траве, справа от курсанта, ярко желтели латунные гильзы. Тищенко вспомнил, как боялся перед стрельбой, что вылетающие гильзы могут попасть в соседа или самого Игоря и ему стало смешно и неловко перед собой за эти страхи.

Уже начал стрелять третий взвод, а Мищенко все еще не говорил результаты стрельбы последней четверки. «Уж не засадил ли я все три пули в «молоко»? Может вообще мы все по нулям выбили?» — забеспокоился Игорь. Подождав еще минут пять, Игорь не выдержал и подошел к Гришневичу:

— Товарищ сержант, разрешите обратиться к капитану Мищенко?

— Во-первых, твой непосредственный начальник не я, а младший сержант Шорох, а, во-вторых, — что ты хочешь от взводного?

— Товарищ сержант, нам не сказали результаты стрельбы, — пояснил Тищенко.

— Кому не сказали? Вам ведь сказали.

— Никак нет — мне, Фуганову, Шкуркину и Федоренко не сказали.

— Раз не сказали — сейчас скажем.

Гришневич сходил к Мищенко, взял у него ведомости и зачитал курсантам:

— Значит так: Фуганов — пятнадцать. Ха, Тищенко — ты «очко» выбил! Молодец! Ну а у тебя, Фуганов, почему вдруг патрон заклинило?

— Не могу знать, товарищ сержант, — на лице Фуганова возникла обычная в таких случаях гримаса виноватого школьника.

— Чуть ли не Пьер Безухов — ему бы в кино сниматься, — сказал Игорь Антону.

— Не знаю, как Пьер Безухов, а вот на роль бегемота точно подошел бы, — усмехнулся Лупьяненко.

— Так ты не знаешь, Фуганов, в чем дело? — продолжал допытываться сержант.

— Не могу знать, товарищ сержант. Может быть автомат плохой?

— Автомат плохой? Рука у тебя просто на член похожа, а автомат тут не при чем! — безапелляционно заверил подошедший Шорох.

— Надо резче дергать затвор, Фуганов. Так, конечно, тоже может заклинить, но шансов на это гораздо меньше, — назидательным тоном отчеканил Гришневич, и Фуганов на этом был отпущен.

«А все же я неплохо выбил — лучше меня только Улан. И Гутиковский столько же, как и я. Но оба они из первого отделения, так что во втором мой результат — самый лучший. Денисов говорил, что лучших в отделениях поощрят — может и меня в увольнение отпустят?! Хорошо бы было! Да и написать в письме кому-нибудь тоже будет приятно, что увольнение за лучшую стрельбу в отделении получил. Если адрес Ольги узнаю, обязательно ей об этом напишу», — размечтался Игорь. Результатом он был доволен не столько из-за числа очков (он был не слишком высок и для самого Игоря), сколько из-за того, что все остальные стреляли хуже. Настроение Игоря заметно улучшилось, и он начисто забыл о тех мрачных мыслях, которые одолевали его по дороге на стрельбище.

Третий взвод ничем особенным не блеснул. Рысько выбил девятнадцать, Мироненко — шестнадцать, а остальные и того меньше.

— Все же мой Улан показал лучший результат среди всех трех взводов, — довольно заметил Мищенко.

— Молодец парень! — согласился Денисов.

— Так может и в батальоне он первый? Как остальные роты стреляли? — с надеждой спросил Мищенко.

— Скажи мне в любое другое время, что курсант, выбивший двадцать девять из тридцати, может быть не первым в батальоне — я бы ни за что не поверил! Но вчера стреляла третья рота. Там у них какой-то Соловьев выбил все тридцать! Представляешь?!

— Не может быть?! Неужели, правда? — удивился Мищенко.

— Правда. Вон прапорщик Козлов. Он там сам был и видел.

— Что — и в самом деле тридцать выбил? — спросил Мищенко уже у подошедшего Козлова, никак не желая поверить в такой результат.

— Выбил. Я сам мишень видел. Яницкий сказал, что сразу в отпуск этого бойца после присяги отпустит.

— В самом деле, в отпуск?! — на этот раз удивился уже Денисов.

— Не знаю, это конечно дело Яницкого — его рота, но я бы курсанта в отпуск за это не отпустил бы… — пожал плечами майор.

К ним подошел Федоров и вскоре оттуда раздался веселый смех. Обсуждали Молынюка, который из трех выстрелов два послал в «молоко», а один — в «десятку». Сержанты тоже собрались в свой кружок и курсанты на некоторое время были предоставлены самим себе. Все три взвода перемешались и то тут, то там собирались и вновь расходились небольшие группки, весело обсуждавшие все подробности стрельбы.

Перед отъездом в часть Денисов вновь всех построил и объявил, что к вечеру должны быть вывешены боевые листки с результатами стрельбы. Это известие обрадовало Лозицкого и Тищенко, так как обещало несколько часов относительно спокойной жизни, и мизерной, но все же свободы.

Назад ехали весело, много шутили. Сержанты и офицеры вспоминали курьезные случаи из своей службы и к концу пути повеселели даже те, кто не выбил ни одного очка.

На обед шли без обычной в таких случаях муштры и, самое главное — без барабана, к которому уже успели основательно привыкнуть. Когда рота уже поворачивала к столовой, несколько «дедов» (в основном азиатов) завопили истошными голосами, показывая на Фуганова:

— Э-ей! Фуганов!

— Фуганов, смотри сюда!

— Младший прапорщик Фуганов!

— Зачем такой жирный! Син прапорщик должен быть стройный!

Отец Фуганова служил в бригаде и порядком насолил крикунам. Поэтому теперь они старались на совесть, желая отплатить его сыну. Естественно, что трогать Фуганова было опасно, да и довольно затруднительно из-за того, что, во-первых, отца они все же боялись, а, во-вторых, за Фуганова отвечали сержанты и для того, чтобы избить курсанта, надо вначале было избить и их. А вот кричать и оскорблять можно было сколько угодно — если бы Фуганов и пожаловался, то все равно вряд ли смог бы точно опознать обидчиков, не зная их фамилий и места службы. Только сейчас Игорь начал понимать, почему в роте столько минчан: «А ведь Фуганова отец сюда устроил. Да и Сашина, Албанова, Мазурина тоже. У них у всех родители в армии служат. Да и другие в основном не просто так сюда попали. Наверное, больше половины взвода сюда при помощи добрых дядь призвалась. И плевали они на всякие там приказы. Мне бы тоже в Городке неплохо бы было. И маме не надо было бы целую ночь ехать — села в автобус и через полчаса в части».

За это время мать приезжала к Игорю еще раз. Это было двадцать восьмого июля. На этот раз уже без Славика. Второе посещение получилось почти точной копией первого, но вечер оказался смазанным — Гришневич поставил Игоря в наряд по столовой, и матери пришлось уехать раньше времени. Наряд расписали еще в субботу, но Тищенко постеснялся попросить, чтобы его заменили. Потом Игорь жалел об этот и решил, что в следующий раз он будет умнее.

После обеда вновь раздали автоматы. Игорь с раздражением было подумал, что будет строевая, но Гришневич приказал чистить оружие. Для чистки курсанты вынесли табуретки и расставили их двумя рядами на проходе. Вначале нужно было разобрать автоматы. Гришневич показал, как это делается, но Игорь и сам разбирал не хуже — школьные уроки начальной военной подготовки не прошли даром. Вызвав Федоренко разобрать для примера автомат, Гришневич разрешил сделать это и остальным. У Фуганова случилась очередная неприятность — его слишком толстый палец застрял в прикладной нише, где хранится капсула с шанцевым инструментом. Запихнул он его от души и теперь никак не мог вытащить. К тому же крышечка ниши сработала по принципу капкана. Все смеялись над Фугановым, и никто не хотел ему помочь. Игорь хотел уже придти на помощь несчастному, но его опередил Стопов:

— Што ж ты палец так сунув? Можыш и ногать вырвать!

— Сам не знаю, как-то так неудачно получилось, — смущенно пробормотал Фуганов.

— Ладно. Я счас эту крышку аттяну, а ты палец вынимай.

Стопов приподнял спичкой крышечку и палец Фуганова оказался на свободе.

— Спасибо, — поблагодарил Фуганов.

— Не за што. Больше так палец не суй! — с улыбкой, но вполне серьезно предупредил Стопов.

— Што у вас такое, Стопав? — спросил подошедший Шорох.

— Так — ничего страшнага — Фуганов палец прищэмил.

— Пакажи! — потребовал Шорох.

Фуганов продемонстрировал свой посиневший палец. Вокруг ногтя застыли небольшие кровяные капельки.

— Што ж ты, чама, руки суеш? Сматреть надо, Фуганов, а не рылам щолкать! — подвел итог младший сержант.

— Виноват, товарищ сержант — больше не повториться!

— А зачем тебе Стопав быв? — вдруг спросил Шорох.

— Он мне палец помог вытянуть, — растерянно ответил Фуганов.

— Я понимаю, што не член драчыть! Ты што, сам не мог это сделать?

— Виноват, товарищ младший сержант.

— Чама и есть чама! Выпалняй задачу дальше. И смотри, Фуганов — я насавым платком праверу.

Гришневич тоже грозил проверить носовым платком. Игорь достал из капсулы маленький ершик, прикрутил его к шомполу и принялся чистить ствол, покрывшийся слоем нагара во время стрельбы.

— Что ты делаешь? — спросил Лупьяненко.

— Как это что — ствол чищу!

— Гришневич же не так говорил.

— А как?

— Ершик вначале нужно бумагой обернуть, чтобы нормально почистить. А пустым водить все равно без толку.

— Я и не слышал. А где эта бумага?

— В оружейке, наверное.

— Пошли, возьмем.

— Пошли.

Игорь вызвался идти не столько потому, что хотел сделать для взвода доброе дело, сколько потому, что боялся остаться без бумаги.

— Если бумаги будет мало — наберем себе побольше, а остальное взводу отдадим, — поделился он своими мыслями с Антоном.

— Да успокойся ты — там ее столько, что не унесешь, — засмеялся Лупьяненко.

Бумаги и в самом деле было много — за решеткой оружейки стоял большой рулон, напоминавший увеличенный цилиндр, вывешиваемый в туалете. Да и бумага мало чем отличалась от туалетной — разве что была чуть темнее. Но главная трудность была в том, что рулон стоял за решеткой, а решетка была на замке. По коридору лениво прохаживался дежурный по роте — младший сержант Сапожнев.

— Товарищ младший сержант, разрешите обратиться — курсант Тищенко? — несмело спросил Игорь.

— Обращайтесь.

— Товарищ младший сержант, а вы что — оружейку уже закрыли?

— А что ж я, буду вас дожидаться, что ли? Что вам надо?

— Нам бы бумаги на взвод — автоматы чистить.

— Раньше надо было брать. Остальные уже давно взяли, а вас все нет!

В этот момент из туалета вышел Гришневич. Увидев своих курсантов, он спросил:

— Что такое? Уже почистили?

— Никак нет, товарищ сержант — мы за бумагой пришли, — пояснил Лупьяненко.

— Так возьмите в оружейке. Сапожнев, дай им бумаги. Берите сразу на весть взвод. Давно уже надо было придти — я ведь говорил.

Спорить с Гришневичем Сапожнев не стал и открыл оружейку. Отмотав ворох бумаги, Сапожнев бросил ее под ноги курсантами и недовольно проворчал:

— Слышали, что вам ваш сержант сказал — раньше надо было приходить!? Сегодня я добрый, но если вы и в следующий раз опоздаете — я вам ничего не дам, а просто в шею вытолкаю!

Отойдя на безопасное расстояние, Игорь насмешливо сказал Антону:

— Видел, как Сапожнев даже спорить с Гришневичем не стал?

— А ты думал! Ему по сроку службы спорить не положено. Все-таки он «свисток», а Гришневич — «черпак» как-никак, — Антон хитро подмигнул в ответ.

Раздав вместе с Лупьяненко бумагу взводу, Игорь вновь принялся за свой автомат. На этот раз Тищенко от души обернул ершик толстым слоем бумаги, да так, что шомпол едва вошел в ствол. Но после нескольких вращательных движений бумага слетела и застряла внутри автомата. Тищенко испугался, что не сможет достать ее назад, и быстро вынул шомпол. Но страх оказался напрасным — сняв ершик, Игорь довольно легко повыковыривал куски грязной, сбившейся в комки бумаги. Разобрав автомат, Тищенко прочистил все его внутренности. Но все же при тщательном протирании на бумаге всякий раз выступали едва заметные, предательские пятнышки грязи и смазки. «Если платком проверят, то точно скажут, что автомат грязный», — подумал Игорь и спросил у Лупьяненко:

— Слушай, как ты думаешь — Гришневич, в самом деле, может проверить носовым платком или просто пугает?

— А я почем знаю, что ему в голову придет. Стукнет моча — и проверит!

— Неужели ему платка не жалко?

— Вот дурак! Так ведь он не своим будет проверять, а возьмет у кого-нибудь.

— А если ни у кого платка не будет?

— Тогда подшиву чью-нибудь возьмет. Например, твою — у тебя материала много.

Слова Лупьяненко показались Игорю вполне убедительными, и он с неприятным предчувствием ожидал прихода Гришневича. Но вместо Гришневича пришел Шорох:

— Справились?

— Так точно, вроде бы справились, — ответил за всех Стопов.

— Проверять будем?

Проверки никто не хотел, но вслух об этом говорить было глупо, и курсанты промолчали.

— Што прытихли? Наверна нада праверыть. Тыщэнка, Валик и Сашын — ка мне с автаматами!

«Вот черт — опять не повезло. И почему этот козел меня выбрал? Вот гад!» — занервничал Игорь. Вначале Шорох принялся за автомат Тищенко. Обмотав ершик бумагой, Шорох начал медленно двигать шомполом внутри ствола. Делал он это с какой-то невероятно педантичной задумчивостью. «Сколько можно ковырять… За столько раз на чем хочешь грязь можно найти, даже если ее там почти нет! Вот сволочь!» — проклинал про себя своего командира Тищенко. Наконец Шорох вытащил шомпол, поднес бумагу к глазам и принялся внимательно ее разглядывать. «Что ты, словно вшей ищешь?! Чтоб твои глаза повылазили!» — Игорь послал Шороху свое «телепатическое приветствие». Осмотрев бумагу со всех сторон, младший сержант поднял глаза на Игоря и невнятно пробормотал:

— Сайдет.

У Валика Шорох обнаружил таки небольшое маслянистое пятнышко, но простил этот небольшой грех. А вот Сашину не повезло — бумага была сплошь покрыта грязно-черными масляными пятнами.

— Пачэму автамат гразный, нечыщаный?

— Виноват, товарищ младший сержант — я чистил. Он просто сам по себе был грязный, — лепетал Сашин своим высоким женским голосом.

— Все автаматы гразные! Сашин, запомни — тут нянек нет и папы с мамай тожэ. Так што давай — прывыкай к службе. Или ты думаешь, што если папа маер — усе можна?!

— Никак нет. Я так не думаю… Просто так получилось… Разрешите, я еще раз почищу? — у Сашина было такое выражение лица, что казалось — еще немного, и он заплачет.

— Две минуты! Врэмя пашло! — «разрешил» Шорох.

Сашин торопился, но времени было слишком мало — он едва успел несколько раз провести шомполом в стволе. Но Шороху важно было не столько добиться чистоты оружия, сколько «проучить выскочку и маменькиного сынка» Сашина. Гришневич, обычно строгий и требовательный, относился к Сашину довольно мягко, опасаясь его отца. Шорох же с самого первого дня невзлюбил курсанта и порой открыто выражал свое презрение к изнеженному Сашину. Но все же Шорох был вынужден считаться с Гришневичем и Сашин редко подвергался нападкам и притеснениям, а если и подвергался, то не очень строгим и, как правило, в отсутствии Гришневича. Во всяком случае Сашин никогда не ходил ни в столовую, ни на мытье «очек». Гришневич не без оснований думал, что майор Сашин может посчитать для себя оскорбительным такое отношение к сыну. А дослужить Гришневич хотел спокойно, тем более, что помимо Сашина всегда можно было найти «желающих». Такие взаимоотношения между сержантом и курсантом были выгодны Гришневичу еще и потому, что Сашин никогда не пререкался и бежал исполнять приказ точно так же, как и остальные. Если бы Сашин хоть раз напомнил Гришневичу о своем «положении в обществе» и в связи с этим отказался бы что-то делать, сержант, будучи человеком решительным, вряд ли простил бы такую выходку. Но Сашин был покладистым и исполнительным…

Взвод после чистки оружия отправили убирать территорию, потому что больше все равно было нечего делать — не оставлять же курсантов бездельничать. Тищенко и Лозицкий, как и обычно, отправились в ленкомнату делать боевой листок. В окно были хорошо видны работающие граблями и метлами курсанты. От вида этой панорамы Тищенко глубоко ощутил все преимущество своего положения, а когда пошел мелкий дождик и спины товарищей стали темными от влаги, Игорь и вовсе почувствовал себя эдаким средневековым феодалом. «Все-таки в армии обязательно нужно уметь хоть что-то делать или же делать вид, что умеешь. Последнее, в крайнем случае, тоже может помочь. Не сказал бы я Гришневичу, что писал статьи — торчал бы сейчас под дождем. А так полная лафа — сухо, на голову не капает, спокойно и письмо домой можно без лишней спешки написать», — от нечего делать Игорь перебирал все выгоды своего нынешнего положения. Делать ему было нечего потому, что Лозицкий еще только дорисовывал голову очередного громилы с квадратной челюстью и красной звездой на каске, а Игорь уже успел набросать четыре заметки о жизни взвода. «Лозицкому даже не порадоваться, глядя из окна — только закончит «суперрейнджера», сразу же мои заметки надо переписывать… Хотя… А зачем он, в сущности, так торопится?!» — подумал Игорь и решил «помочь» товарищу:

— Лозицкий!

— Чего тебе?

— Тебя что — кто-нибудь в шею гонит? Не торопись.

— А что?

— Посмотри за окно.

— Ну?

— Хочешь туда?

— Что я — дурак, что ли?!

— Тогда не торопись. А то придет Шорох или Гришневич, а они в казарме, наверное…

— Ясное дело — не торчать ведь им под дождем.

— Так вот: придут и посмотрят — а у нас уже все готово. А раз готово — идите-ка Лозицкий и Тищенко, да поработайте немного под дождичком. И в следующий раз не три часа на листок дадут, а один — чтобы дурью не маялись. Да и вообще — не надо торопиться!

— А что?! Пожалуй, что и так.

Игорь принялся писать домой, а Лозицкий — листать подшивку надоедливого и скучного, но единственного журнала «Советский воин» за 1984 год.

— Уже закончыли? — голос Шороха произвел эффект взорвавшейся бомбы — увлеченные курсанты проворонили приход своего командира и теперь молчали, лихорадочно соображая, что бы сказать в ответ.

Отвечать нужно было обязательно и Игорь, чтобы хоть что-нибудь сказать, невозмутимо отчеканил:

— Никак нет, товарищ младший сержант.

— Нет? Тагда пачэму вы вместа таго, штоб делать листок, занимаетесь пастаронними делами? Ты пачэму-та пишэш непанятна што, а Лазицкий чытает журнал. Я не понял?

Игорь незаметно для Шороха подменил письмо на листок, где уже написал заметки и теперь протянул его сержанту:

— Товарищ младший сержант, это я заметки о взводе писал. Мне так сержант Гришневич приказал. А Лозицкий потом начисто переписывает.

— Я пака вижу, што Лазицкий не перэписывает, а чытает журнал! — Шорох вернул Игорю листок с заметками.

— Никак нет, Лозицкий просто ищет в журнале подходящий рисунок для боевого листка.

— Это правда? — спросил Шорох у Лозицкого.

— Так точно.

Но от въедливого младшего сержанта, еще не прослужившего и года, а потому чрезвычайно довольного своим командирским положением, отделаться было не так-то просто. Он увидел листок с уже завершенным рисунком и спросил:

— А это што, разве не листок?

— Листок, — ответил Тищенко.

— Так ведь он с рысункам?

— Мы хотели, как лучше, чтобы найти стреляющего солдата. Как раз по теме получилось бы. Если сейчас Лозицкий найдет, он еще раз перерисует, а этот листок для другого раза оставим. А если не найдем, придется на этом рисовать, — соврал Игорь.

Но Шорох воспринял слова Тищенко с недоверием, и игру пришлось продолжить. Сделав серьезное лицо, Тищенко озабоченно спросил у Лозицкого:

— Ну, как — ничего нет?

— Как назло — нет! — подыграл Лозицкий.

— Товарищ младший сержант, может нам уже на этом рисовать, раз новой картинки нет? — Игорь вновь подал листок с рисунком.

— Вы тут слишкам не мудрыте — к ужыну уже нада павесить. Пишыте на этом.

Курсанты сдержанно улыбнулись в спину уходившему Шороху, а когда сержант вышел из ленкомнаты — от души расхохотались.

— Ловко врешь, а я сразу даже не знал, что и ответить. Думал — все, приплыли! — похвалил Игоря Лозицкий.

— Просто не надо тормозить. А то могли бы и на очки пойти. Скажи спасибо, что Шорох — дурак! Если бы был поумнее, мог спросить — зачем это художнику Лозицкому рисунок, если он и сам может нарисовать?!

— Ну и пусть бы спросил. Я бы ответил, что нельзя без образца — можно пропорции сделать неверно или еще что-нибудь в этом роде. Или форму, к примеру, неправильно нарисовать. Он все равно разбирается в этом, как свинья в апельсинах, — возразил Лозицкий.

Закрыв журнал, Лозицкий взял листок с заметками Тищенко, пробежался по нему глазами и спросил:

— А почему про результаты стрельбы не написал? Это ведь самое главное — потому и листок сегодня выпускаем.

— Сейчас напишу. Ты пока это переписывай, а я тем временем все сделаю.

Игорь дописал письмо и лишь потом принялся за заметку: «Сегодня второй взвод провел плановое занятие по огневой подготовке. В целом показал неплохие результаты, так как общее количество выбитых очков выше, чем у других взводов. Лучше всех стрелял курсант Улан, выбивший двадцать девять очков из тридцати…» «Денисов приказал отметить лучших во взводах, но может и в отделениях надо?» — после короткой борьбы между собственным тщеславием и опасением быть в нем обвиненным, Игорь продолжил заметку: «Лучшим во втором отделении был курсант Тищенко. Он выбил двадцать одно очко. Хорошо стрелял курсант Гутиковский, выбивший столько же». Про Гутиковского тоже нужно было упомянуть, раз уж Тищенко написал и о себе. Оставалась самая неприятная часть работы — нужно было написать о тех, кто стрелял плохо. Тищенко не любил этого делать, так как на такие заметки курсанты всегда обижались. Но ослушаться приказа Гришневича Игорь не мог: «Но не у всех все получилось хорошо. Плохие результаты показал курсант Бытько». Написав о Бытько, Игорь решил этим ограничиться и больше ни о ком не упоминать. Лозицкий переписал эту заметку и, дорисовав кое-что в «рейнджере», прикрепил боевой листок на специальный стенд в коридоре. Тищенко с удовлетворением отметил, что их листок появился самым первым. Надо было доложить Гришневичу так, чтобы обратить на это его внимание. Игорь предложил доложить Лозицкому, но тот наотрез отказался лишний раз появляться перед сержантом, и Тищенко пришлось докладывать самому.

Игорь застал Гришневича за чисткой сапог. Сержант поставил ногу на табуретку и яростно тер сапог старым подворотничком. Подождав, пока Гришневич закончит, Игорь торжественно доложил:

— Товарищ сержант, боевой листок второго взвода готов и уже находится на стенде. Только я не знаю — может быть все же не сегодня надо вывешивать? Там кроме нашего листка больше ничего не висит…

— А вы что, одни делали его в ленкомнате? По-моему там редакторы и с других взводов были?!

— Так точно — они и сейчас там листки делают. Но я думал, раз они не торопятся, то может надо к завтрашнему ужину сделать.

— Надо сегодня. Это хорошо, что вы раньше других сделали, а то младший сержант Шорох говорил, что вы там не очень то и спешили. Иди, и готовьтесь к ужину.

— Есть! — ответил Игорь, довольный тем, что удачно «прогнулся» и… сел на табуретку, потому что идти было некуда — его место было здесь.

— Тищенко!

Игорь поднял голову и увидел Бытько. «Начинается — уже прочел и теперь, наверное, ругаться пришел», — решил Игорь.

— Чего тебе надо?

— Можно тебя на пару слов?

Игорь понял, что Бытько не хочет ничего говорить при Гришневиче, и это еще больше укрепило его подозрения, которые вскоре полностью подтвердились.

Бытько отвел Игоря в кубрик первого взвода и недовольно спросил:

— Почему ты только про меня написал? Я что — один плохо стрелял, что ли?! А Кохановский? Он ведь только на одно очко больше, чем я выбил, а Коршун — на три!

— Вот видишь, Бытько, хоть на одно или на три, а все же больше, чем ты. К тому же скажу тебе по секрету — о тебе сам Гришневич приказал написать, — невозмутимо парировал Тищенко.

— Гришневич?! Неужели, правда, а?

— А зачем мне врать? — вопросом на вопрос ответил Игорь.

— И чего это про меня? А, да… Я ведь меньше всех выбил…, — Бытько начал нервничать и его лицо приобрело свое обычное трагикомическое выражение. Теперь уже Тищенко в отместку не хотел отпускать Бытько слишком быстро и мрачно заметил:

— Да, Бытько, залетел ты — я тебе сочувствую. И наказать тебя решили, по-моему, несправедливо…

— Наказать?! Что такое?… Почему? — Бытько побледнел и обеими руками вцепился в Игоря.

Тищенко нестерпимо хотелось расхохотаться, но нужно было продолжать игру, и, едва сдерживаясь, он начал на ходу сочинять небылицу:

— Я случайно подслушал разговор взводного с Гришневичем. Взводный сказал, что надо бы тебя наказать за плохую стрельбу, а Гришневич ему — Бытько, мол, у нас на хорошем счету, всегда добросовестно уставы изучает… Даже сказал, что собирался тебя в увольнение на присягу отпустить.

— А взводный?

— А что взводный? Взводный разозлился и как закричит: «Этого чертового Бытько и близко в увольнение не отпускать! Он целый месяц весь наш взвод позорит!»

— Неужели не отпустит? Я ведь матери сказал, что меня в увольнение… А теперь что?

— Может и отпустят. Взводный потом отошел и сказал, что этот вопрос он позже решит — все же Гришневич за тебя здорово заступился. А твоя мать, как и другие, в любом ведь случае приедет, так что не переживай.

Опустив голову, Бытько в глубокой задумчивости пошел к своей кровати. «Будешь знать, как приставать со своими дурацкими расспросами», — злорадно подумал Тищенко, но все же ему было немого жаль товарища, и курсанты начали мучить угрызения совести.

— Чего было надо Бытько? — спросил подошедший Лупьяненко.

— Спрашивал, зачем я только его в боевой листок вписал.

— От этого он такой грустный?

— Почти. Я ему сказал, что это Гришневич приказал сделать и сказал, что взводный грозится его целый месяц в увольнение после присяги не отпускать, — с напускным смехом ответил Тищенко.

— Взводный и в самом деле так сказал?

— Нет, конечно. Я пошутил, а этот дурак и поверил.

— Бытько всего и так боится, а ты еще его пугаешь, — улыбнулся Лупьяненко.

— Он еще, чего доброго, матери напишет, чтобы не приезжала. Как думаешь? — на этот раз уже серьезно спросил Игорь.

— Как пить дать, напишет!

— Ладно, я ему завтра с утра скажу, что пошутил. Ты только мне напомни, — решил Тищенко.

— Тищенко!

— Й-я! — уже в который раз за свою недолгую службу гаркнул Игорь, услышав свою фамилию на вечерней поверке.

К самой поверке Тищенко уже привык и давно перестал нервничать. Его внимание, раньше всецело сосредоточенное на собственном крике и стойке «смирно», получило теперь полную свободу, потому что все вышеперечисленное курсант выполнял уже автоматически. Вниманию делать было нечего, и оно переключилось на фамилии, называемые тремя дежурными по роте, изо всей силы старающимися перекричать друг друга:

— Мироненко, Рысько, Ненчик, Калинович! — выкрикивал Сапожнев фамилии третьего взвода.

— Иваненко, Ямов, Бумагин! — вторил ему дежурный третьей роты.

— Филоненко, Бембель, Заслонов! — чуть запаздывал дежурный первой.

Игорь вспомнил, что вначале, когда курсанты только пришли в учебку, на первых проверках всем слышалось не «Бембель», а «Дембель». Это очень забавляло сержантов всего батальона: «Еще недели не прослужил, а уже — дембель». «А Заслонов может какой-нибудь дальний родственник самого Константина Заслонова? Чего в жизни не бывает — мир тесен. Но, скорее всего, просто однофамилец. Интересно, были ли великие люди по фамилии Тищенко?» — размышлял Игорь, лениво разглядывая крышу казармы.

Сразу после проверки Гришневич построил взвод в проходе казармы и заявил:

— К завтрашнему утру, то есть к подъему каждый из вас должен быть постиран и одет по форме одежды. Всем ясно?

Всем было абсолютно неясно — до отбоя оставалось всего каких-нибудь полчаса, и никто из курсантов не представлял, как за это время можно постирать хэбэ. Поэтому на вопрос сержанта взвод ответил настороженным и угрюмым молчанием.

— Я не понял, бойцы! Я спрашиваю — всем понятно? Бытько, тебе понятно?

— Так точно!

— Байраков?

— Почти, товарищ сержант.

— И что же тебе непонятно?

— Товарищ сержант, мы ведь никак не успеем до отбоя постирать, да? — выразил общую озабоченность Байраков.

— Похоже, что так. Но это сути дела не меняет — завтра вы все должны стоять в постиранном хэбэ.

Ответ сержанта еще больше удивил и озадачил взвод.

— Товарищ сержант, значит, нам можно после отбоя задержаться? — Байракову показалось, что он понял, к чему клонит Гришневич.

— Я не понял, Байраков! В десять ноль ноль вы все должны лежать в кроватях! После отбоя не может быть никаких задержек! Понятно?

— А как же тогда постираться? — удивился Байраков.

— Для вас личное время начинается с двух часов ночи. В два часа можно проснуться и, не издавая шума, приступить к выполнению того, что не успели выполнить днем. А именно: подшиться, постираться, погладиться и тому подобное. Это можно делать хоть до самого подъема. Предупреждаю — после подъема в строю не должно быть людей, одетых не по форме одежды. Никаких отговорок вроде «хэбэ мокрое и сушится» я принимать не буду, а буду, а как вы сами понимаете, наказывать. Хочу дать вам два совета. Совет первый — если хэбэ при подъеме будет все еще мокрым, надевайте его прямо на себя, чтобы быстрее высохло. Совет второй — вы можете проспать и ничего не сделать. Чтобы этого не произошло, попросите, чтобы дневальный в два часа разбудил кого-нибудь из вас. Он разбудит одного, а тот по очереди всех остальных. Хэбэ лучше всего стирать на полу в умывальнике жесткими щетками. Хэбэ надо густо намылить и затем тереть. Теперь все ясно?

— Так точно! — гаркнул взвод.

— Разойдись! Приготовиться к отходу ко сну.

Каменев сходил к дневальному и договорился, чтобы тот в два часа разбудил их ряд. Игорь с большим неудовольствием воспринял «сюрприз», приготовленный сержантом и теперь проклинал своего командира самыми скверными словами. Тищенко плохо спал прошлую ночь, потому что внутри организма что-то нестерпимо ныло, и весь день надеялся отоспаться в эту ночь. Теперь же выходило, что и в этот раз особенно поспать не придется. «Надо же, очередная тупорылость — нет бы днем время для стирки выделить, так ночью заставляют. А ведь солдат по уставу должен восемь часов отдыхать. Только плевал Гришневич на этот устав — он сам себе устав! А может не стираться в этот раз, а просто погладиться и лечь спать? Может Гришневич ничего и не заметит?», — Игорь с надеждой принялся разглядывать свои штаны. Сзади они были гораздо чище, чем у других курсантов, потому что у Тищенко не было дурной привычки приседать на голенища сапог при их чистке. Зато спереди, чуть выше колен чернели какие-то подозрительные пятна непонятного происхождения — то ли это был застывший жир, капнувший где-нибудь в столовой, то ли просто самая обыкновенная грязь. «Все же придется стирать», — огорченно подумал Тищенко. С хэбэ было проще — грязными были только рукава, и можно было не мочить все подряд, а застирать только грязные участки.

— Рота — отбой! — вместо кукушки крикнул дневальный.

«Надо быстрее уснуть, чтобы время впустую не тратить — потом спать мало буду», — решил Игорь. Но чем больше он старался уснуть, тем больше начинал нервничать, в результате чего не смог уснуть и через час. «Неужели уже одиннадцать? Вот черт, уже целый час впустую прошел! Может, баранов посчитать, как в книжках делают?» — стараясь не шуметь, Игорь завел пружину часов, откинулся на подушку и принялся воображать отару. Но его хватило только на шесть баранов, а потом считать надоело — мысли сами собой стали возвращаться к событиям прошедшего дня. Игорь, уже в который раз, вспомнил, что у него лучший результат по итогам стрельбы в отделении и радостно улыбнулся. Предавшись приятным мыслям, Тищенко быстро забыл о своем недавнем раздражении бессонницей и, полностью успокоившись, незаметно для себя уснул.

Cны сменяли один одного с какой-то едва уловимой быстротой, и Игорь постоянно оказывался в самых различных ролях. То он был капитаном Томченко и отдавал приказы на разводе, то ему снилось море, и Игорь почти физически слушал ласковое щекотание теплой, прозрачной воды, которой играли набегавшие на пляж волны.

— Тищенко, Тищенко. Вставай!

— Что такое? — недовольно буркнул сквозь сон Тищенко.

— Вставай, говорю! Пора стираться, — настойчиво тряс Игоря Лупьяненко.

— Сейчас, уже встаю…, — сказал Тищенко, но меньше всего в этот момент ему хотелось покидать такую теплую и уютную кровать.

Лупьяненко тем временем уже оделся и брал из тумбочки мыло и щетку:

— Скоро ты там? Или вставай, или я один пойду. Мне тоже мало радости ждать, пока ты тормозишь.

— Да встаю я, заколебал! — угроза возымела действие, и Тищенко вскочил с постели.

Игорь хотел, было, по примеру Лупьяненко натянуть штаны, но, вспомнив о том, куда собрался идти, удивленно спросил у соседа:

— Слушай, а зачем ты оделся? Все равно ведь придется сейчас раздеваться, когда начнем стирать.

— А я и сам не знаю — не сообразил спросонья. Зато теплее будет…

— Пока от кровати до умывальника дойдешь?

— Хотя бы и так.

Шутки окончательно разогнали сон Игоря, и он тоже принялся за сборы. Взяв все, что было нужно для стирки, Тищенко вдруг обратил внимание на то, что кроме них двоих весь остальной взвод спал.

— Я не понял, однако… Слушай, Лупьяненко, а они что — решили забить на Гришневича? Или их еще надо разбудить? — удивленно спросил Игорь.

— Не надо никого будить. Все, кому нужно, уже в умывальнике. Я ведь не виноват, что ты столько времени тормозишь — уже постираться успели бы, наверное, пока ты треплешься. Просто мы решили, чтобы всем не толпиться — стираться по очереди. Вначале наша сторона, а потом та. Наши уже почти все постирались и погладились.

— Так они ведь лежат?!

— Я ведь объясняю — свое сделали и легли. В умывальнике сейчас Ломцев, Туй и Валик. Плюс мы с тобой. Как только кто-нибудь из нас закончит — разбудит вместо себя кого-нибудь с той стороны.

— А я и не заметил, что их нет, — махнул Тищенко рукой в сторону кровати Туя.

— Это просто одеяло так лежит — кажется, будто спит человек.

— Кстати, а сколько сейчас время?

Лупьяненко долго пытался разглядеть в темноте стрелки часов и, наконец, не совсем уверенно сказал:

— Вроде бы пять минут четвертого. Стрелки плохо видно.

— Для сна совсем мало времени осталось. Пошли быстрее, — стал торопиться уже Игорь.

Дневальный, лениво дремавший на тумбочке, заслышав шарканье тапок идущих курсантов, испуганно вздрогнул и вскочил на массивную резиновую подкладку для ног. Но, увидев, что это не сержанты, что-то недовольно пробурчал и вновь принял свое прежнее тоскливо-сонное положение. Тем временем стирка в умывальнике шла полным ходом. Валик мочил в раковине свое хэбэ, а Ломцев и Туй яростно терли щетками свои распластанные на плитках пола штаны. Лупьяненко быстро сбросил с себя хэбэ и затолкал его в туже раковину, в которой замачивал свое Валик. Игорь хотел, было, последовать их примеру, но вовремя вспомнил, что Гришневич приказал быть к подъему не только чистыми, но и более — менее сухим. «Зачем мочить все хэбэ — я лучше грязные места застираю. Будет и чисто, и высушивать легче», — решил Тищенко. На штанах Игорь аккуратно застирал только низ и колени, а на хэбэ — концы рукавов и полы куртки. Получилось неплохо, а главное — гораздо быстрее, чем у стиравшего рядом Лупьяненко. В умывальнике было сыро и холодно. «И как тут только зимой стирают?» — подумал Тищенко. Несмотря на то, что Игорь буквально дрожал от холода и все время усиленно двигался, его начало неодолимо клонить ко сну. Тищенко вначале безуспешно пытался с этим бороться, но, в конце концов, почувствовал, что если сейчас не закончит стирать, то заснет прямо на холодном плиточном полу. Ломцев и Туй уже закончили стирку и, отжав хэбэ, понесли его сушить и одновременно гладить в бытовку. Ломцев к тому же сходил в кубрик и разбудил Улана, Стопова и Мазурина, чтобы они заняли освободившиеся места. Игорь помог Валику выкрутить штаны, затем вместе с Лупьяненко занялся своим хэбэ. Воды вышло мало, но Тищенко особенно не старался отжимать, опасаясь, что намокнут нетронутые стиркой сухие участки. Лупьяненко стирал полностью, поэтому его хэбэ отжимали на совесть. После каждого оборота из отжимаемых штанов лились целые водные потоки. Хорошо все выкрутив, курсанты тоже поспешили в бытовую комнату — было всего два утюга и ими нужно было вовремя завладеть. Бытовая комната была сравнительно небольшим по размеру помещением метра три в ширину и где-то около шести в длину. Главной ее отличительной особенностью было то, что бытовая комната внешне была совершенно не похожа на все остальные. От пола и до самого потолка она была отделана листами ДВП, покрытыми ярким, кумачовым бархатом. Остальное пространство, в том числе и потолок, было покрыто фанерой, имитирующей полировку. Вдоль стен располагались небольшие, удобные полочки, все вместе образующие одну единую полку. Над полочками были приделаны зеркала, в промежутках между которыми находились электрические розетки. Над каждой розеткой висело по одному светильнику. Зажженные светильники многократно отражались в зеркалах, и по вечерам бытовая комната напоминала маленький уголок какого-нибудь дворца. Бытовка была единственным по-настоящему удобным и красивым местом во всей казарме. Может быть из-за внутренней отделки, а может и из-за своих небольших размеров — в армии больше всего надоедают длинные заборы и огромные, неуютные помещения.

Разложив штаны на специальной гладильной доске, напоминавшей небольшой журнальный столик, Игорь принялся сушить их утюгом. Чтобы ненароком не сжечь свою форму, Тищенко переключил утюг на минимальный нагрев, но вскоре убедился, что переключатель давно сломан и не действует.

— Что ты все переключатель крутишь? Он не работает.

— Да я и сам уже понял, что не работает, — ответил Игорь Антону.

— Ты не бойся — штаны не прогорят, они ведь мокрые.

Это у тебя мокрые, а я только некоторые места застирал.

— Все равно не сожжешь. Но если ты так боишься, то просто не держи утюг на одном месте и все будет нормально.

— Ладно — не учи ученого! Я это и сам знаю, — недовольно буркнул Игорь.

Тищенко не понравилось, что Лупьяненко начал его поучать.

Антон же пропустил бурчание Игоря мимо ушей и продолжал молча гладить хэбэ. Стрелки на штанах у Лупьяненко получились гораздо лучше, чем у Игоря потому, что мокрому всегда легче, чем сухому, придать нужную форму. Игорь это хорошо понимал и особенно не огорчился.

— Ну, как у тебя — еще мокрое? — спросил Антон.

— Почти сухое.

— А у меня не совсем — рукава еще влажные. Может в сушилку повесить?

— Ты же уже погладил… В сушилке может помяться, да и вообще… кто-нибудь сопрет до утра. Лучше положи на табуретку, а по подъему на себя оденешь — вот оно и подсохнет.

— Ты думаешь? — нерешительно спросил Лупьяненко.

— Конечно! Чего тут думать? Пошли быстрее — спать пора. Уже без пяти четыре, — Игорь начал приходить в раздражение из-за нерешительности Антона.

Тищенко уже с полчаса занимала не столько стирка, сколько желание как можно скорее лечь в постель.

Когда курсанты шли назад в кубрик мимо дневального, тот даже не пошевелился — лишь лениво приоткрыл один глаз и тут же закрыл его вновь.

— Смотри, ему даже посмотреть лень! А помнишь, как он вначале каждого шороха шугался? — улыбнулся Игорь.

— Заколебался он шугаться — и каждого шороха, и нашего Шороха. Если бы мимо тебя каждые пять-шесть минут кто-нибудь ползал, ты тоже, наверное, шугаться перестал бы, — ответил Лупьяненко.

Разбудив Шкуркина, Бытько, Албанова и Байракова, курсанты на цыпочках отправились к своим кроватям. По пути Игорь едва не опрокинул табуретку Гутиковского, зацепившись за ее ножку не по размеру большими тапками.

— Тише ты — Гришневич проснется! — зло шепнул Лупьяненко.

Но никто не проснулся, только Гутиковский беспокойно зашевелился и что-то пробормотал во сне. Постель уже остыла, и замерзший Игорь долго не мог отогреться. Но едва холод немного отступил, Тищенко сразу же погрузился в дремотное состояние и вскоре уснул.