Сашин делится с Тищенко своим опытом несения наряда по штабу. Очередные письма от Бубликова, Славика и Гутовского. Тищенко с трудом уговаривает Лупьяненко сходить в «чепок», а потом сам отказывается. Почему в прапорщика Бурятова (он же — Койот) бросались сапогами. Тищенко едва не проспал момент, когда из наряда можно идти в казарму… спать. Игорю понравилось гулять ночью. Скоро присвоят первых ефрейторов.
Сегодня у Игоря было хорошее настроение — во-первых, тело, только что чисто вымытое в бане, дышало свежестью и казалось каким-то легким и особенно энергичным, а, во-вторых, Гришневич поставил Тищенко в наряд по штабу. В наряд Игорь попал из-за того злополучного подворотничка, но был рад, что на этот раз довольно легко отделался. Среди курсантов наряд по штабу считался самым легким и не слишком обременительным. Не случайно почти все свои наряды Сашин провел в штабе. Правда, Тищенко еще ни разу не был в таком наряде, но верил в то, что ничего сложного ему не предстоит. Во-первых, он заступал в наряд по штабу один — без сержанта, и это тоже было немаловажным плюсом. Игорь знал, что кроме него в наряд заступали сержант и рядовой из бригады, но в их ведении был второй этаж, а у Игоря — первый. Так что бригадного сержанта можно было особенно не опасаться. О будущих обязанностях Тищенко Гришневич высказался коротко и лаконично:
— Будешь делать все, что тебе прикажут. И чтобы никаких самовольных отлучек! В столовую пойдешь в положенное время и будешь есть за столом наряда. До двух ноль ноль ночи будешь находиться в штабе. С двух до пяти утра можешь спать в казарме. В шесть ноль ноль снова должен быть в штабе. В девятнадцать ноль ноль тебя сменят.
Такое пояснение не совсем удовлетворило Игоря, и он решил расспросить обо всем поподробнее у Сашина:
— Слушай — я сегодня дневальным по штабу заступаю.
— Я слышал.
— Так вот: я ведь первый раз заступаю… Расскажи мне, что и как там нужно делать?
— Ничего особенного… Днем в основном будешь у тумбочки на лестнице стоять и честь офицерам отдавать. Смотри, чтобы книжка учета дежурств не пропала, она должна в тумбочке лежать! Когда будешь принимать наряд, обязательно проверь, на месте она или нет. Может, пошлют куда-нибудь, так сходишь. Это даже интересно — лучше, чем целый день на темной лестнице торчать. Перед сдачей дежурства надо вымыть лестницу, пол в коридоре, умывальник и туалет. Так что часов в пять можешь уже начинать, а то не успеешь. Купи себе в «чепке» печенья и конфет.
— А что — там можно их есть?
— Можно, почему нельзя? Только, конечно, не на виду у офицеров.
— А ночью тоже надо стоять?
— Нет. Ночью надо быть в коридоре. Там есть стулья — на них можно сидеть. Где-то в половине второго можешь идти спать в казарму.
— Гришневич сказал, что в два.
— Пока дойдешь и ляжешь, как раз два и будет. Чего зря время терять! Да и в штабе спать можешь — только смотри, чтобы дежурный по части не засек.
— А что — он приходит?
— Иногда приходит часов в двенадцать, когда сам еще не спит. Дежурные с бригады на ночь не остаются, но на втором этаже часовой у знамени стоит. Его через каждые два часа сменяют. Вот, пожалуй, и все.
— Спасибо за информацию, — поблагодарил Игорь Сашина и принялся готовиться к наряду.
Принесли письма. Игорю пришло сразу три и Гришневич, узнав об этом, выхватил письма из рук Шороха и потребовал у Тищенко:
— Танцуй, а то не отдам!
Игорь хотел быстрее получить письма, но танцевать стеснялся. Все же Тищенко боялся рассердить сержанта, поэтому несколько заискивающее сказал:
— Товарищ сержант, я не умею.
— Танцуй, как умеешь.
— Я вообще не умею. Честное слово!
— Ладно, бери. В следующий раз посмотришь, как другие танцуют и сразу долг отдашь, — смиловался Гришневич и протянул Игорю письма.
— Есть отдать долг! — радостно ответил Игорь, взял письма и сразу же посмотрел на обратные адреса.
Письма пришли от Бубликова, Гутиковского и из дома от Славика. Немного поколебавшись, Игорь вначале распечатал письмо от Бубликова — это было первое письмо из института. Бубликов исписал целых три листа, и это было приятной неожиданностью:
«Здравствуй, Игорь!Алексей.
Как-то странно, что я пишу письмо солдату, странно, что ты солдат. Знаешь, больше всех удивлялся, что тебя взяли в СА СССР, Черноусов Витя. Я ведь жил с ним в одной палатке. Так он часто спрашивал, как, мол, там этот, самый маленький? Я говорил, что хорошо.11 августа 1985 года.
Получил два твоих письма. Молодец, что пишешь. У меня все нормально. Нового ничего нет. Я даже не знаю, что писать. Я лучше кратко изложу то время, с тех пор, как я тебя не видел.
Ну что ж — проводили ребят в армию. Некоторое время девчонки посплетничали, кто с кем ходил, но помаленьку все это забылось (или надоело). Я маячил из города в лагерь, а из лагеря — в город. И поэтому начались осложнения с моим куратором Чубук Р.В. Но это ерунда. Она все-таки зачла ботанику на «хорошо». После того, как вы ушли в армию, я перешел в палатку к Рыжикову. Ну, скажу я тебе — там такой бардак! Вообще интересно там люди живут. Знаешь, приезжаю я утром в понедельник в лагерь, захожу в свою новую палатку… Ты читай и представляй — интересно сейчас бы на тебя посмотреть. Ну, так вот: утро, довольно пасмурно, птички поют, накрапывает легкий дождь. Захожу я в свою новую палатку. В палатке полумрак. Сначала я не увидел ничего примечательного, затем посмотрел на постель, а там, понимаешь… тысяча и одна ночь. Я так и оцепенел, а мне еще так спокойно говорят: «Что ты, Бубликов, рисуешься?» Я что — я ничего. Я что… Я бочком, бочком и к выходу. Ну, короче, это были девчонки. В палатке были неоднократные пьянки, а один раз… Что было один раз, я оставлю на потом. Понимаешь, Игорь, я, как говорится, слишком много видел и не хочу называть имена. Ну, ты сам понимаешь — письма — ведь ненадежная, поэтому ты сам догадывайся, а это нетрудно: что, чего и как. А так я живу довольно неплохо. Да, Гончарова Наташа, кстати, я с ней вместе работаю на зоологии, провожала своего милого Алексеевича на вокзале. Видела Шалко и еще кого-то узнала. Итак — кто куда ушел из наших рядов. Перечисляю по порядку: 1.Тищенко И. в связь в Минск, 2. Шалко А. в ВВС в Уфу, 3. Висунов А. Отец забрал к себе на Дальний Восток, 4. Алексеевич А. в Минске в противотанковой артиллерии (Гончарова ездила к нему на присягу), 5–6. Хотицкий Н. и Денисов И. Оба в ГДР (в какие войска — не знаю),7. Лещицкий Н. Уже прислал первые письма. Служит где-то под Ленинградом в морской авиации. Все боялись, что в Морфлот на три года, но он будет служить два. Повезло — попал в какой-то ансамбль, 8. Ромашевич И. Куда он попал, я забыл. Кажется все.
Вот так и жили. Дрова приходилось без вас за троих колоть, тоже нелегко. Впрочем, по сравнению с тобой я в раю. По зоологии у меня руководителем Яша — чем не жизнь, я тебя спрашиваю?! Правда, я здесь похудел: одеваю штаны, а они спадают. Что у меня еще нового? Проводил друга в северную экспедицию. Я, в общем-то, в группе был самым ценным человеком — приходилось по всем болотам и деревьям лазить за всякой дрянью. Во вторник лагерь снялся и тю-тю. Через четыре дня были экзамены и теперь полная лафа — каникулы. Да, еще одна новость: Браславский, Рыжиков и Муравский получили выговор за распитие спиртных напитков и за несоблюдение лагерного режима. А трех девчонок со второго курса вообще из лагеря выгнали. Выговор также был и бывшей нашей палатке, где потом жили (когда мы ушли) девчонки из 13 гр. моей подгруппы за то, что впустили ночью пьяного тракториста, ну и дальше в таком же духе. В лагере был и прощальный ужин. Практика запомнилась!
Не знаю, чего делать на каникулах. Ты, конечно, старайся попасть после учебки поближе к Витебску.
Напиши, что знаешь о наших пацанах. Ты извини, что я пишу о себе, да о себе, просто писать больше, собственно, не о чем. Знаешь, я пишу так, как беседовал бы с тобой, будь ты сейчас рядом со мной. Говорят, что первые месяцы службы самые трудные… Ты там не падай духом и, что бы ни случилось — держи себя в кулаке. Я в свою очередь постараюсь тебе почаще писать и еще кое-что попробую, если получится. Ну что, Игорь — я вроде бы все написал, а расставаться с тобой не хочется. Я не скажу «До свидания», а просто — до следующего письма. Держи себя в руках и все будет хорошо. Надо это пройти, надо!
Это первое письмо и я в нем никаких спортивных, мировых и т. д. проблем не поднимал — все это будет в следующих письмах.
П.С . Неплохо сказано:
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
Игорь вспомнил, как в июне он вместе с Бубликовым шел по пыльной, песчаной дороге из лагеря и ему вновь захотелось в институт. Но институт казался чем-то недостижимым и ужасно далеким, словно он находился на какой-то другой планете. Слова Муссы Джалиля взволновали курсанта, и он несколько раз повторил их про себя. «Пусть я умру, но обо мне не забудут», — неожиданно подумал Игорь и сам удивился своим мыслям. «Что-то я рано умирать собрался, да и чего ради? А может у меня уже крыша потихоньку едет? Уже нормальные стихи кажутся зловещими и таящими какой-то скрытый смысл. Такие симптомы у шизофреников. Может я шизофреник? Тьфу ты, надо же какая дрянь в голову лезет!» — разозлился на себя Игорь и, чтобы поднять настроение, распечатал письмо Славика:
«Здравствуй, Игорь.Славик.
Письмо твое мы еще не получили, но мне скучно и я решил поэтому написать тебе сам. Мама и папка очень ждут твоего письма, но я тоже жду. Папка сказал, что ему приснилось, что твое письмо будет во вторник (13 числа). Но, увы, письмо не пришло.13 августа 1985 года.
Я сделал почти весь велосипед и педали тоже. Мне осталось собрать только заднее колесо и все. Папка мне не помогал, я все делал сам. Ну, как, солдат, служишь? Сегодня я видел Бурто Игоря. Он уже приехал на каникулы из военного училища. Около нашего дома ходила какая-то комиссия. Она приказала убрать все парники. И еще — около нашего дома будут строить дом. Уже привезли вагончики. Представляю, какой будет наш двор. Да, не повезло нашему Мурзе. Мурик жив и здоров, но целую неделю у нас не было мяса. Мы ему давали и суп, и макароны. Но он не ел. Целых три дня ходил надутый и даже маму сильно поцарапал за ногу, вот. Однажды наш Мурза поймал ворону. Ворона как даст ему по голове клювом, а Мурик ее когтями за горло, ну, в общем, он ее съел. У Мурзы ухо было разорвано, но сейчас он выздоровел. Около нашего дома произошла авария — мотоциклист сбил велосипедиста. Мотоциклист не виноват. Так вот: мужик, который ехал на велосипеде — его насмерть, а мотоциклу ни фига! Я первый раз увидел мертвого человека. А пацану этому (который на мотоцикле) было лет восемнадцать-девятнадцать. Ну ладно, я пойду смотреть кино «Бронзовая птица». Потом допишу.Пиши».
Ну, вот я посмотрел и продолжаю. До свидания.
«А Славик все же лентяй. Обещал после фильма письмо дописать, а сам на этом и закончил», — улыбнулся Игорь. Теперь Тищенко уже совершенно забыл об институте — все его мысли занял дом. Хотелось увидеть дом, который начали строить, Мурика, сражающегося с вороной. Все это представлялось Игорю столь реальным, что, казалось, стоит лишь зарыть и тут же открыть глаза, как сразу же исчезнет мрачная казарма и Тищенко окажется в своей квартире.
Игорь распечатал письмо Гутовского, лежащее в том же конверте, что и письмо от брата. Тищенко сразу же узнал хорошо ему знакомый почерк друга и стал читать:
«Здравствуй друг Игорь!До свидания. Пиши.
Стараюсь писать более разборчиво, но не получается. Ты не поверишь — трясутся руки, сегодня только что пришли с физподготовки: подтягивались, делали подъем-поворот и выход сил. Подтянуться нужно не меньше пятнадцати раз. А выход сил — шесть раз. И так несколько заходов. В результате я не могу держать ложку и ручку, а завтра вообще не подниму рук. Да, спасибо тебе за письмо и особенно ту фотографию, которую ты мне еще из дома прислал. Я тебе забыл об этом в прошлый раз написать. Мы ее рассматривали всем отделением. Ребятам особенно понравилась та девушка, которую ты обнимаешь. Просили, чтобы я написал тебе, чтобы ты прислал ее адрес, если это возможно.Твой друг Сергей.
Да, ты прав — местность здесь красивая и недоступная. Постоянно видим море, такое красивое и манящее прохладой — так и тянет к себе искупаться. А мы, словно кони, пробегаем мимо, роем в дюнах окопы, учимся маскироваться в песке. Ты не поверишь, но это целая наука — ползать и маскироваться. Спрашиваешь, что такое санитария? Это то, что необходимо знать каждому солдату и матросу. Это умение перевязать рану, остановить кровь и т. д. Ну, короче, спасти человека, если это будет возможно. Мне тоже тебя не хватает — как было бы замечательно, если бы мы служили вместе! Как мне не хватает брата по «мятежной душе!» Вот вчера мы сменились с камбуза в четыре утра. До подъема два часа — спать не имеет смысла. А здесь море в двух шагах, такое теплое, зовущее. Я подговорил ребят сбегать искупаться. Риска практически никакого — к подъему мы бы успели. А наши «кадристы» предложили лучше поспать, и я, конечно, один не пошел. А вот был бы здесь ты — было бы совсем другое дело! Славе Колесову я тоже письмо в часть написал, но пока нет ответа. Я служу почти на границе — до Польши рукой подать, а до шведских островов — 300 км. Рассказывали случай, что нарушителя ловили прямо в Пионерске, где я раньше служил. Граница есть граница, ведь она проходит и по берегу моря тоже, а от нашего расположения до берега рукой подать — один небольшой квартал Калининграда. Кроме нас здесь полно пограничников, и наш патруль с их патрулем вечно ссорится. В прошлое воскресенье показывали фильм «Салют, Мария» о гражданской войне, о героических сражениях моряков. Морская норма больше солдатской. Два раза в день нам дают масло по 25 г. — это закон. Со старшими по призыву пока уживаюсь. Я твой адрес потерял, когда переезжал, так что пришлось отправлять письмо тебе домой.10 августа 1985 года»
«Да, подтягиваться у них побольше надо, но на то они и морская пехота. Молодец, Сергей, вроде бы ты понемногу в армии осваиваешься — не то, что я!» — обрадовался за друга Тищенко.
Игорь хотел тотчас же начать писать ответы, но Гришневич, заметив, что Тищенко собрался писать письмо, недовольно пробурчал:
— Письмо перед нарядом надо писать только в том случае, если уже полностью подготовился. Ты уже полностью подготовился?
— Никак нет.
— Тогда готовься, а письма будешь в другое время писать.
— Есть, — недовольно ответил обиженный Игорь, но на его счастье это прошло незамеченным.
Прежде всего, надо было позаботиться о печеньи и конфетах. Игорь решил последовать совету Сашина и сходить в «чепок», но для этого надо было найти себе попутчика.
— Антон! — позвал Игорь.
— Чего? — откликнулся Лупьяненко.
— Да не ори ты так, а то Гришневич услышит! — шепнул Игорь на ухо Антону, когда тот подошел почти вплотную.
— Тогда пойдем куда-нибудь подальше, а то сержант что-нибудь заподозрит, — тоже шепотом ответил Лупьяненко.
Когда курсанты отошли на безопасное расстояние, Тищенко предложил Антону сходить в «чепок».
— Ну да — Гришневич узнает и в какой-нибудь наряд сразу же меня всунет! Тебе хорошо — ты в штаб идешь. А меня, как пить дать, в какой-нибудь наряд по роте… или вообще в столовую запрут, — без особого восторга ответил Лупьяненко.
— Да ведь если меня поймают, то тоже в наряд поставят. Штаб еще за подворотничок и считаться не будет, так что вместе в наряд попадем. Поэтому можно рискнуть, — продолжал уговаривать Игорь.
— Попадем, если Говнище поймает. Но кто тебе сказал, что он нас поймает?! Была — не была, пошли! — наконец согласился Антон.
Уговорив Лупьяненко, Игорь неожиданно вспомнил о печеньи и конфетах, припасенных еще на присягу. Оставлять их становилось все опаснее — чем дальше, тем более вероятным было то, что Гришневичу вновь взбредет в голову проверить тумбочки и вещмешки. А есть печенье перед строем во второй раз Игорь не хотел.
— Ну, чего ты тормозишь? Пошли быстрее! — недовольно буркнул Лупьяненко.
— Я передумал. Не надо нам идти.
— Что-о?! Я что-то тебя не понял. Ты ведь только что уговаривал меня пойти с тобой в «чепок»?! — удивился Антон.
— Уговаривал, потому что затормозил. У меня еще с присяги конфеты остались… и печенье тоже. Я их с собой в штаб и возьму, — пояснил Тищенко.
— Тьфу, заколебал ты со своими шутками! Заставил только зря сомневаться и волноваться. Кстати, ты мне тоже конфет и печенья оставь.
— Да ты сам бери из вещмешка. И за кремом на нижней полке тумбочки кулек с конфетами есть тоже. Я ведь все за раз не съем!
— Кто тебя знает! Из тумбочки я, конечно, конфету возьму, а вот за печеньем в твой вещмешок не полезу — еще скажут, что ворую. Так что достань пару пачек сейчас и переложи в тумбочку.
— Ладно. Так и быть.
Оглянувшись по сторонам, Игорь достал из вещмешка три пачки печенья и быстро переложил их в тумбочку. Две он решил захватить с собой в штаб, а одну оставить Лупьяненко.
В восемнадцать пятнадцать Тищенко в составе суточного наряда прослушал на плацу инструктаж заступающего дежурного по части и зашел в казарму, чтобы забрать приготовленное днем. Увидев курсанта, Гришневич равнодушно спросил:
— Как прошел развод? Замечаний тебе не было?
— Никак нет, товарищ сержант.
— А кто дежурным по части заступает?
— Какой-то прапорщик. Вроде бы из первой роты. Я фамилию не запомнил.
— А какой он из себя?
— Среднего роста. Довольно плотный.
— Волосы темные?
— Темные.
— Его фамилия не Бурятов?
— Вроде бы Бурятов, я точно не помню.
— Точно Бурятов — больше некому!
Проходивший по коридору Щарапа краем уха уловил разговор и с любопытством спросил у Гришневича:
— К чему это ты Бурятова вспоминаешь?
— Он сегодня дежурным по части заступает.
— А… Да, досталось ему в прошлом году от хозвзвода. Я сразу же об этом вспоминаю, как только он заступает, — сказал Щарапа и весело засмеялся.
Гришневич, заметив заинтересованные лица курсантов, охотно пояснил:
— В прошлом году в хозвзводе было почти половина «дедов», и когда я только служить пришел, там был страшный бардак. По утрам никто не хотел подниматься. Да и вообще раньше все гораздо круче был — это сейчас потихоньку стали гайки завинчивать. Превратили учебку в какой-то санаторий… Так вот — Бурятов этот проводил подъем совершенно особенно. Крикнет: «Рота, подъем!» и быстрее двери назад захлопывает. А знаете почему? Да потому, что тогда в дежурного могли и сапогом запустить. Только дежурный что-нибудь крикнет, сразу же в ответ дикие вопли из хозвзвода: «Да пошел ты на хер, пидорас! Закрой рот, кусяра!» И дальше минуты две сплошной мат стоит. Он бы и рад поймать того, кто кричал, да разве найдешь его среди тридцати человек, да еще в темноте — зимой специально лампочки били! А Бурятов хитрый, как койот. Спрячется за двери и наблюдает, кто орет. Так благодаря ему все это и прижали. Вот и прозвали его Койтом. Смотри, Тищенко, он тебя обязательно ночью в штабе проверит, как ты там службу будешь нести. Если залетишь — пеняй на себя, я тогда тебе еще пару нарядов подкину!
Игорю уже пора было идти в штаб, но он никак не мог забрать конфеты и печенье, потому что Гришневич, рассказывая о Койоте, почти все время смотрел на Тищенко. Надо было что-то придумать, и Игорь решил обмануть сержанта. Сделав вид, что он уже уходит, Игорь быстро вышел из кубрика, но потом вернулся и решительно полез в свою тумбочку.
— Что у тебя такое случилось? — подозрительно заинтересованно спросил Гришневич.
Но подозрительным это показалось Игорю лишь потому, что он боялся такого вопроса. Гришневичу же было абсолютно все равно, зачем его курсант полез в тумбочку и спросил сержант исключительно из-за скуки, овладевшей им к вечеру.
— Я только хотел взять с собой немного бумаги и ручку. Ночью будет время, и я хочу письма написать, — «пояснил» Игорь.
— Ночью, Тищенко, надо не письма писать, а бдительно охранять имущество штаба. Ясно?
— Так точно.
— А вот во время доблестной охраны штаба можно и письма писать, а не потому, что ночью будет время! — засмеялся Гришневич.
— Разрешите идти?
— Иди.
Тищенко взглянул на часы. Минутная стрелка застыла на без десяти семь, и курсант прибавил шаг. Но штаб был близко. Не прошло и пяти минут, как Игорь оказался перед старым двухэтажным зданием, покрытым слоем желтой, местами потрескавшейся штукатурки. На встречу то и дело попадались офицеры и прапорщики, поэтому Тищенко постоянно приходилось переходить на строевой шаг и отдавать честь. Игорь впервые видел столько офицеров в непосредственной близости от себя, поэтому не мог не волноваться. Тищенко постоянно казалось, что сейчас его кто-нибудь остановит и строго отчитает — например, за неправильное отдание чести. Чтобы этого не произошло, Игорь изо всей силы грохотал сапогами по асфальту и «молодцевато» отдавал честь. Офицеры и прапорщики по большей части не обращали на курсанта абсолютно никакого внимания и, отдав честь в ответ, зачастую даже не удостаивали Тищенко взглядом и шли дальше. Вначале Тищенко показалось, что они ведут себя так из-за заносчивости и самодовольства, но потом Игорь понял, что для офицера, пятый год ежедневно проходящего в этот штаб, курсант, отдающий честь, не более примечательная часть пейзажа, чем, скажем деревья, растущие вдоль тротуара. Впрочем, один майор все же обратил внимание на Игоря и едва заметно улыбнулся. Тищенко на майора обиделся, но если бы он сам смог увидеть себя со стороны, то, скорее всего, тоже посмеялся бы над собой, — до того показное солдафонство не шло к совершенно гражданскому лицу Игоря, увенчанному очками. Друг другу офицеры чести почти не отдавали, только в шутку или же младшие и прапорщики — старшим. Это показалось Игорю странным, потому что устав предписывал отдавать честь даже курсанта курсанту. Но одно дело, если устав не выполняется рядовым и совсем другое, если офицером. «Но я ведь тоже, если бы был офицером, скажем лейтенантом… тоже не стал бы отдавать честь Лупьяненко, если бы он был, к примеру, капитаном. Это все понятно, но почему бы тогда в уставе не написать о том, что равные или близкие по званию отдавать честь друг другу не обязаны. Но тогда получается, что и я Гришневичу честь не должен буду отдавать…», — Игорь чувствовал, что где-то в его рассуждениях кроется ошибка, но никак не мог ее найти. Так и не решив этой проблемы, Тищенко несмело потянул на себя дверь штаба.
Она едва слышно скрипнула и отворилась. Тищенко вошел внутрь и оказался на лестнице. Напротив двери стояла тумбочка, рядом с которой Игорь увидел плотную фигуру в хэбэ и пилотке. На лестнице было темно, и Тищенко, войдя с улицы, никак не мог определить звание стоящего, потому что не различал в темноте его погон. «А вдруг это сержант?!» — подумал Тищенко и на всякий случай отдал честь. Фигура в хэбэ честь отдавать не стала и спросила недовольным голосом:
— Ты в штаб дневальным?
— Да.
— Давай быстрее принимай у меня дежурство, а то мне некогда — пора в казарму идти. Уже восьмой час!
— Тьфу, черт! А я думал, что сержант стоит. Показывай все. Но я, кстати, раньше этого времени и не должен был придти, — недовольно ответил Игорь, раздосадованный своей ошибкой. Курсант достал «Книгу дежурств» и показал запись: «Выбито одно стекло в туалете». В книгу записывались все недостатки, чтобы потом можно было узнать, во время чьего дежурства случилось то или иное событие. Таким образом, за разбитое стекло отвечал тот, за кем появилась запись.
— Стекло, так стекло. Не мы били — не нам и вставлять, — философски заметил Тищенко.
— Пошли смотреть туалет и коридор, — позвал курсант.
— Тоесть, как смотреть? А кто на тумбочке останется?! — удивился Игорь.
— Ты что — первый раз в штабе? — в свою очередь удивился курсант.
— В первый.
— Тогда ясно. Это тебе не в роте на тумбочке стоять. Как же ты можешь по другому дежурство принять, если здесь останешься?
— Почему я? Можешь и ты остаться, а я в это время могу все посмотреть.
— А когда на ужин пойдешь, кого вместо себя поставишь — Томченко, что ли?!
— Я понял. Просто странно как-то…
Игорю казалось непривычным то, что тумбочка может оставаться без дневального. За два месяца службы у Тищенко прочно укоренился этот стереотип — раз есть тумбочка, то рядом должен обязательно стоять и дневальный. Вместе с тем нет никакой разницы, где именно находится дневальный. Главное, чтобы он выполнял свои обязанности. Нельзя отрицать дисциплинирующего воздействия тумбочки, но в нашей армии это возведено в самый настоящий культ.
В коридоре было вполне чисто, и Игорь лишь бегло его осмотрел и сразу же направился в туалет. В туалете под раковиной умывальника разлилась большая, грязная лужа. Тищенко покосился на курсанта и недовольно спросил:
— А это что такое?
— Это? Здесь труба течет, потому что раковина наполовину забита.
— А разве к сдаче наряда это не надо было убрать?
— А как же я уберу, если вода постоянно течет? Не стоять же здесь целый день с тряпкой! Да и что ты приколебался в самом деле?! Сам будешь завтра наряд сдавать — и точно такая же лужа будет…
— А раковину прочищать не заставят? — с подозрением спросил Игорь.
— Ну, если ты сантехником на гражданке был, то может и заставят… Конечно, нет! В части специальный сантехник есть — он и прочищает, — курсант смотрел так искренне, что трудно было усомниться в правдивости его слов.
«Может и не врет — кто его знает, я ведь здесь первый раз», — подумал Игорь и, оценив разницу в весовых категориях, хмуро выдавил:
— Тогда вроде бы все… Поверю тебе на слово!
— А какой мне смысл тебе лапшу на уши вешать? Как будто бы я не такой же курсант, как и ты, — горячо заверил старый дневальный.
«Самый прямой смысл — если обманул, то меня вместо тебя заставят все это убирать», — в последнее мгновение засомневался Игорь, но вслух так ничего и не сказал.
— Тогда я пошел. Да, совсем забыл — давай стекло посмотрим.
Тищенко вслед за курсантом подошел к единственному окну. Внутреннего стекла не было, и курсант считал это убедительным доказательством своей правдивости.
— А что мне теперь делать? — спросил Игорь у курсанта.
— Становись на тумбочку и стой. Если что-нибудь будет надо — тебя позовут. Если Томченко придет, не забудь ему доклад сделать. Все, я побежал! — весело сказал курсант и быстро вышел из туалета.
У Игоря тоже не было особенных причин для грусти, и он, выйдя вслед за курсантом, направился к своей тумбочке.
Стоять на тумбочке пока было ничуть не обременительно. Несколько раз в штаб входил и выходил старшина-сверхсрочник с широкими, продольными красными лычками на погонах. Старшине было уже под сорок. «Дело к дембелю движется. Интересно, а почему это он в школу прапорщиков не стал поступать? Может, в его время еще не было такой школы? Вроде бы была… И Федоров, и Креус тоже не молодые, а ведь прапорщики. И в школу вроде бы поступить не очень-то и сложно. Может он слишком тупой? А, скорее всего, просто не захотел туда ехать — все-таки полгода муштры. Почти что учебка, а ему здесь и старшиной неплохо», — думал Игорь, в очередной раз отдавая честь проходящему мимо старшине. Тищенко уже перестал обращать внимание на снующих взад и вперед офицеров и поэтому не сразу сообразил, что только что вошедший майор обратился именно к нему:
— Почему мусор на улице?
Не дождавшись ответа, майор возвысил голос:
— Я спрашиваю, боец, почему мусор перед штабом?!
Игорь уже справился с первым замешательством:
— Виноват, я не знал, что мне и за территорией следить надо.
— Конечно надо! Не мне же все это делать! Но я что-то не пойму — неужели за те сорок минут, что ты здесь стоишь, успели столько мусора набросать?! Ты принимал территорию у старого дневального?
— Никак нет. Забыл… Вернее, не знал…
— Разве тебя не инструктировали? Кстати, кто твой командир отделения?
— Младший сержант Шорох…
— Передай ему, что майор Гладков приказал проводить инструктаж наряда более внимательно.
«Только этого мне не хватало!», — испугался Игорь и поспешно заверил начальника штаба, которого он узнал по фамилии:
— Виноват — меня младший сержант Шорох инструктировал, но я просто забыл.
— Тогда поищи совок, метлу и на уборку территории перед штабом. Чтобы я ни одной бумажки не видел! Это здорово твою память укрепит!
— Но, товарищ майор, сейчас ужин будет.
— Ужин? Тогда так — все это сделаешь после ужина и чтобы без напоминаний.
— Есть, — машинально ответил Игорь, а сам никак не мог забыть вопрос о командире отделения: «Запомнил он, кто у меня командир или нет? Если запомнил и, чего доброго, бочки на Шороха покатит, то и мне несдобровать».
Между тем, пройдя всего несколько шагов, майор Гладко совершенно позабыл и о Тищенко, и о Шорохе.
После ужина Игорь отыскал под лестницей метлу на длинной, березовой ручке и широкий металлический совок и отправился на уборку территории. «И чего это Гладков из мухи слона делает?» — подумал Тищенко, увидев, что мусора совсем немного. Метла была широкой и удобной, так что работать с ее помощью было гораздо приятнее, чем с лысыми пучками веток, которые выдавали в казарме. Среди мусора попадались многочисленные пачки из-под сигарет и папирос, бычки и какие-то клочки бумаги. «А ведь это все, пожалуй, офицеры набросали. Вроде бы высшее образование имеют, а в урну бросить не могут!» — недовольно размышлял Игорь. Он еще не знал, что за день в штабе и возле него бывает много солдат и сержантов, которые, мягко говоря, и вносят основной вклад в «снабжение» мусором. Вскоре Игорь убрал все бумажки и его взгляд остановился на листьях, лениво перекатывающихся по асфальту. «Листья тоже надо убрать, наверное. Если уж возле казармы убираем, то рядом со штабом и подавно надо это сделать. Но куда же я дену столько листьев? Может затолкать в урну вместе с мусором? А ведь, пожалуй, мне и придется самому их на наташу выносить. Зачем же себе лишнюю работу выдумывать? Скажут убрать листья — уберу, а пока молчат — пусть они себе лежат. И так каждый день в казарме их убираем, смотреть тошно», — после некоторых сомнений Тищенко решил оставить в покое опавшую листву.
Вытерев, насколько это было возможно, лужу в умывальнике, Игорь вновь вернулся на свое место возле тумбочки. Штаб как-то заметно опустел и к девяти часам остался только один секретчик — капитан Снопов. Снопов выдавал Федоренко и другим взводным секретчикам номера шифров для засекречивающего кодирования связи, и он был единственным офицером штаба кроме Томченко и Гладкова, кого Игорь знал по фамилии. Снопов неспеша опечатал дверь и, мурлыкая себе под нос какую-то незнакомую Игорю мелодию, подошел к тумбочке, где стоял курсант. Посмотрев на Тищенко, Снопов удивленно спросил:
— Курсант, а что это ты здесь торчишь?
— Дневальный по штабу, — растерянно ответил Игорь.
— Я понимаю, что не ящик с гранатами! Я просто спрашиваю, почему ты здесь стоишь? — добродушно пояснил Снопов.
— Охраняю штаб, — нерешительно пояснил Тищенко.
— Так ведь ты замучаешься здесь стоять! Иди внутрь — в коридоре можно сидеть на стуле. Основная твоя задача — следить, чтобы все двери были опечатаны и отметки об этом стояли в журнале. Дай-ка я запишу, что опечатал, — капитан достал из внутреннего кармана ручку и что-то написал в журнале, а затем протянул его Игорю.
Тищенко взял журнал и пробежал по нему глазами. Почерк у Снопова был хороший и Игорь без труда прочел написанное: «Опечатал и сдал под охрану кабинет номер «4» в двадцать один десять. Дверь опечатана печатью номер «3». Капитан Снопов».
— Чего ждешь — расписывайся.
— Где?
— Внизу, сразу под тем, что я написал.
Вначале Игорь не понял, чего хотел капитан, но затем сообразил и написал: «Принято под охрану. Курсант Тищенко».
— Ладно, Тищенко — неси службу бодро и старательно! — весело сказал капитан, прочитав фамилию Игоря.
Снопов ушел и Тищенко остался в одиночестве на первом этаже. Игорь сел на стул, чутко прислушиваясь к каждому звуку. Формально Снопов разрешил ему сидеть, но мог придти Койот, а сидеть в присутствии дежурного по части было опасно. Устав за день, Тищенко уже начал было засыпать, как вдруг услышал на лестнице глухие шаги. «Неужели Койот приперся?» — недовольно подумал Игорь и на всякий случай вскочил со стула, сделав вид, что ходит и проверяет сохранность печатей на дверях. Но, прислушавшись более внимательно, Тищенко догадался, что идут не с улицы, а вниз со второго этажа. «Наверное, дежурный и дневальный бригады в казарму пошли, — догадался Игорь, — сейчас будет «отбой» и они лягут спать, как все нормальные люди, а я, как дурак, должен здесь торчать! Хотя здесь не так уж и плохо — никого нет, тихо, спокойно. А в роте, может быть, залетел бы за что-нибудь и Гришневич вместо сна послал бы на очки. Да и дергаюсь я зря — подумаешь, Койот придет! Раз Снопов сказал, что можно сидеть, значит, знает, что говорит. Можно особенно не волноваться». Окно штаба, возле которого сидел Игорь, выходило прямо на одну из казарм бригады. Скоро должен был быть отбой, и Игорь с любопытством смотрел на освещенные этажи: «Интересно, на каком этаже раньше свет погасят? Загадаю — если на втором, у меня будет удачная неделя». Свет вначале погас на втором этаже, и Игорь обрадовался такому приятному совпадению. Вскоре свет погас и на двух остальных этажах, и казарма погрузилась во тьму. Тищенко тоже почувствовал большое желание уснуть и, положив голову на край стула и стену, стал дремать. Услышав за окном какой-то приглушенный говор и смех, Игорь раскрыл глаза и напряженно всмотрелся в черный проем окна. Но стекло отражало свет, идущий изнутри штаба и за окном почти ничего не было видно. Разговор и смех мало-помалу утихли, и вновь ничего не нарушало спокойную и размеренную тишину. «А ведь это только я ничего не вижу, а меня самого на фоне окна за сто метров видно. Пройдет мимо Койот, глянет на окно — а я сплю. Тогда меня Гришневич из штаба прямиком на кухню отправит. Ладно, надо, пожалуй, другое место для сна найти», — подумал Игорь, подозрительно покосившись на окно. Окно «безмолвствовало», но все же Тищенко решил переставить стул в центр коридора. Спать здесь было значительно безопаснее, потому что теперь увидеть Тищенко можно было лишь в том случае, если кто-нибудь подошел бы к самому окну. Но под окном была клумба, и Игорь сомневался, что Койот станет топтать цветы ради сомнительного удовольствия застать дневального по штабу врасплох. «Замаскировав» стул, Игорь вновь уселся на него и закрыл глаза. Но к большому удивлению курсанта за время всех этих хлопот сон совершенно пропал, и Игорь, просидев минут с десять с закрытыми глазами, принялся бродить по штабному коридору. Плотно закрытые и опечатанные двери, хранившие свои тайны, важно и надменно взирали на курсанта, годного только на то, чтобы их караулить. «Спецчасть», «Строевая часть», «Финчасть» — читал Игорь, идя вдоль дверей с металлическими табличками. «А в финчасти совсем молодой лейтенант-начфин. Говорили, что он гражданский — просто на два года в армию после института призвали. Хорошо ему — свой кабинет, сам себе хозяин. После службы — хочешь, в кино с девушкой иди, а хочешь — дома на кровати лежи. Все-таки военная кафедра в институте — вещь хорошая! Есть она — будешь в армии офицером, а нет — будешь, как скотина, курсантом метаться, хоть, может быть, я ничуть не глупее этого начфина. Да и Вакулич в санчасти особенно не страдает. И чего это в нашем институте военной кафедры не сделали?! Хотя сейчас студентов и оттуда, где кафедры есть, берут. Вон из мединститута в этом году брали. Так можно и на два срока в армию угодить — вначале два года солдатом, а после института еще столько же офицером. Тупость какая-то! Хотя… может, и правду Ходоренко говорил, что сейчас стали призываться дети детей войны? Служить ведь некому, вот и призвали студентов… и меня за компанию…», — в размышлениях время прошло незаметно, и Игорь даже удивился, взглянув на часы. Стрелки указывали на половину двенадцатого. Игорь вошел в туалет и подошел к окну. В темноте отчетливо светились квадратики окон многоквартирного дома, расположенного напротив. От них веяло свободой и нормальной, человеческой жизнью. Тищенко выключил свет и впился глазами в дом. Пробегая взглядом по окнам, Игорь подмечал самые мельчайшие детали — цвет занавесок, цветы. Все это, раньше такое неброское и совершенно безразличное, теперь необъяснимо для него самого, очень интересовало курсанта. Иногда за окнами мелькали силуэты людей, и Тищенко пытался представить себе обитателей этих уютных (сказочно-уютных) квартир, читающих на ночь книгу или смотрящих какой-нибудь интересный фильм по телевизору. «Счастливые люди. Они, как и я, ежедневно видят этот бетонный забор и людей цвета хаки, но, в отличие от меня, они живут по другую сторону забора и то, что происходит здесь, для многих просто неприятная экзотика, основательно забытая, либо никогда и не испытанная вовсе», — больше всего Игорю хотелось сейчас посмотреть на часть, стоя по ТУ сторону забора, глазами ТОГО человека. Но тем человеком должен был быть именно он, — Игорь Тищенко. «Обязательно когда-нибудь, когда я буду уже вольным человеком, приеду сюда и обойду часть со всех сторон и посмотрю со всех сторон, стоя ПО ТУ СТОРОНУ, обязательно обойду и обязательно посмотрю!» — Тищенко строил планы на будущее потому, что о настоящем думать не хотелось. Не хотелось думать о том, почему Вакуличу плевать на него, курсанта Тищенко, почему он, курсант Тищенко, сидит сейчас в темном туалете и что с этим самым курсантом Тищенко будет через пару месяцев. Ничего радостного и обнадеживающего на эти три вопроса самому себе Игорь ответить не мог, а поэтому и предпочел думать о будущем.
Его размышления прервали чьи-то тяжелые шаги. «Наверное, Койот пришел», — подумал Игорь и, поправив на поясе штык-нож, поспешно выскочил в коридор. Тищенко вначале сделал вид, что проверяет печати на дверях, и лишь затем повернулся в сторону входа. В коридоре никого не было. Тищенко подошел к наполовину стеклянной двери и выглянул на лестницу. Почти тут же он увидел четырех солдат с автоматами за плечами, спускавшихся вниз. «Караул часового у знамени сменил», — догадался Игорь. Увидев Игоря, один из солдат что-то сказал своему товарищу, и они весело засмеялись». И чего ржут, придурки?!» — разозлился Игорь и демонстративно невозмутимо отвернулся в сторону.
Вновь наступила тишина, и Тищенко вновь бесцельно принялся мерить шагами коридор. Вспомнив о письмах, Игорь написал ответы Славику и Гутиковскому, а Бубликову решил написать позже. До двух оставалось еще больше часа, и Игорь с чистой совестью продремал все это время, едва не проспав срок. Взглянув на часы, Тищенко увидел, что минутная стрелка находится всего в пяти минутах от двух ночи. «Эдак и всю ночь здесь можно проторчать — давно уже пора в казарму идти», — упрекнул самого себя Игорь и, не теряя времени, вышел из штаба.
На улице было свежо и тихо. Даже автомобили куда-то исчезли с такой, обычно шумной и кишащей транспортом улицы Маяковского. На небе ярко сияла тарелка луны, освещая своим призрачным светом штаб, курсы, деревья и тротуары, придавая всему окружающему неверные и оттого таинственные очертания. Спокойный ночной ветерок приятно скользил по лицу, словно какая-то незримая, воздушная девушка хотела обнять и приласкать курсанта. Ночь буквально дышала свободой и какой-то божественной благодатью. Хотелось встать посреди тротуара, раскинуть руки в стороны и ощутить всем телом эту удивительную, необычную ночь, подставить воспаленную, ищущую покоя душу под жемчужные, воздушные струи.
Но курсант даже не замедлил шаг — впереди его ждала койка. Он уже представлял, как заберется под одеяло, закроет глаза и будет спать, спать, спать… Если бы не это желание во что бы то ни стало уснуть, Игорь бы обязательно посидел на улице. «Когда буду дома — обязательно буду гулять в такие ночи. А то и всю жизнь так проспать можно», — «утешил» себя Тищенко.
Отдав честь дневальному, Игорь вошел в расположение роты. В ноздри сразу же ударил тяжелый дух гуталина и пота, которым была заполнена вся казарма. Дневальным стоял Петров из пятого взвода.
— Слушай, Петров, подними меня завтра без десяти шесть? — попросил Игорь.
— Подниму. Только где ты спишь?
— Во втором кубрике. Пойдем, покажу.
Игорь подвел Петрова к своему ряду и пояснил:
— Видишь третью кровать от окна?
— У стены?
— Да. В ряду у стены.
— Вижу.
— Тут я и сплю. Смотри не перепутай!
— А что это у тебя за наряд?
— По штабу.
— А что, тебе точно к подъему надо быть?
— Надо… наверное…, — ответил Игорь, но в его душу начали закрадываться сомнения: «А может и в самом деле в штабе сразу после подъема делать нечего? А я попрусь, как идиот! Лучше встану по подъему и в штаб. А если Гришневич на подъеме спросит, почему я не в штабе? Тогда скажу, что не знал, что надо до подъема идти».
Петров тем временем развернулся и собрался уже идти на тумбочку.
— Эй, Петров, — негромко, чтобы не разбудить соседей, окликнул его Игорь.
— Чего?
— Не ори, а то кого-нибудь разбудишь! Не буди меня до подъема — я передумал.
— А тебе за это не попадет?
— Думаю, что не попадет. Лучше посплю лишние десять минут.
— Как знаешь, — равнодушно ответил Петров и ушел на свой пост.
«Интересно, мне можно спать нормально или я должен, как дневальный по роте, спать в одежде поверх одеяла?» — Тищенко в нерешительности остановился возле своей кровати.
— Тищенко, это ты? — послышался сонный шепот Лупьяненко.
— Я.
— Из штаба пришел, что ли?
— Из штаба.
— Который час?
— Уже пять минут третьего, — взглянув на часы, сообщил Игорь.
— А чего же ты спать не ложишься? — удивился Лупьяненко.
— Я не знаю — можно мне без одежды спать или нет?
— А почему нельзя? Сашин всегда, когда в наряд по штабу ходит, спит раздетый. Я сам пару раз видел.
— Точно?
— Да говорю тебе — сам видел!
— Смотри, а то Гришневич устроит мне по подъему!
В это время Гришневич хмыкнул во сне что-то неопределенное и перевернулся на другой бок.
— Тише ты, а то он прямо сейчас подъем устроит, — шикнул на Игоря Лупьяненко.
— Это тебе надо бояться. А мне что — я и так стою одетый, — пошутил Игорь, быстро разделся и лег в кровать.
Кровать предательски заскрипела, и Тищенко испуганно застыл в неудобной позе. Но Гришневич спал непробудным сном и Игорь, осмелев и не обращая внимания на храпы, ворочался до тех пор, пока не нашел для себя удобное положение. Через пять минут курсант спал глубоким, крепким сном.
По подъему Игорь спокойно оделся и ушел в штаб. Гришневич не сказал ему ни одного слова. В штабе не было еще ни одной живой души, и Тищенко спокойно встал на свое место у тумбочки. Затем, вконец осмелев от одиночества, Игорь самым бесстыдным образом продремал на стуле до самого завтрака.
В половине девятого стали приходить первые офицеры. К девяти все были на месте, и штаб вновь зажил своей привычной, дневной жизнью. Время шло быстро, и Игорь не успел заметить, как висевшие на стене часы показали полдень.
В половине четвертого в штаб пришли секретчики от взводов. Пришел и Федоренко.
— Ну, как там, в роте? — спросил у него Игорь, обрадовавшийся представившейся возможности поболтать с сослуживцем.
— Нормально. Лозицкий без тебя боевой листок сделал, знаешь?
— Догадываюсь. Можно подумать, что без меня листок не сделают.
— Соображаешь! Ну а как ты здесь службу тащишь? Печати на месте?
— Что с ними сделается?! Все двери еще утром открыли.
— А что это в штабе так тихо?
— Проснулся — суббота ведь! Все уже домой ушли.
— И Снопов тоже? — испуганно спросил Федоренко.
— Снопов сегодня вообще не появлялся. А чего ты так волнуешься?
— Гришневич приказал мне попросить, чтобы Снопов выдал шифр на понедельник.
— А что — в понедельник этого нельзя сделать?
— Почему нельзя? Можно. Но если Снопов знать не будет, может придти только к обеду и придется зря ждать.
— Ясно. О, смотри — и из третьего секретчики пришли. Да сразу двое.
И в самом деле, пришел секретчик третьего взвода Яковцов, а с ним за компанию — Мархута. У Мархуты была непропорционально большая голова, как будто бы в детстве он болел водянкой. Мархута (несмотря на то, что до армии учился в институте) соображал не очень быстро, и в третьем взводе не упускали случая подтрунить над ним. Это не было секретом и для остальных, поэтому Федоренко, поздоровавшись с Яковцовым, весело спросил:
— Зачем это ты с Марфутой пришел? Наверное, для того, чтобы враги шифр не захватили, да?
— А что — вдруг и в самом деле нападут? — съязвил Игорь.
— Марфута отобьется! — с показной серьезностью ответил Яковцов.
— Марфута! — позвал Федоренко.
— Чего тебе? Я не Марфута! — обиженно буркнул Мархута.
— Подумаешь, одну букву перепутал! Так будешь ты шифр охранять, если враг нападет или нет? — не отставал Федоренко.
Курсанты часто называли Мархуту Марфутой, но он никак не хотел привыкать к своей кличке. И в этот раз он обиженно отвернулся и промолчал.
— Марфута! Ты оглох, что ли?! — вновь спросил Федоренко.
Яковцов и Тищенко засмеялись.
— Ну, чего приколебался? Заняться нечем? — разозлился Мархута.
— Почему нечем? Я вот, как секретчик, волнуюсь — сможешь ли ты отбиться от шпиона? — пояснил Федоренко.
— Пусть Яковцов волнуется — это не твое дело! — отрезал Мархута.
— Э, Мархута, не скажи! Ведь секретчики — одна семья, вот я и волнуюсь.
— Давно ли ты секретчиком заделался? — зло спросил Мархута.
— А ты, Марфута, оказывается злой. Это не важно, когда я кем заделался.
— Ну, вот и не лезь со своими дурацкими подколками, — не на шутку разошелся Мархута.
— Смотри, Федоренко, а то ведь наш Мархута и в самом деле может морду тебе набить, — сквозь смех сказал Яковцов.
— А ты чего? А ты чего, а?! — выбросился Мархута на своего спутника.
— Ладно, Марфута, заткнись! Здесь ведь штаб, а ты ревешь, как беременный ишак! Еще попадет из-за такого кретина, как ты! — прикрикнул Федоренко.
— Ревешь, ревешь… Сам приколебется, а потом «заткнись», — недовольно проворчал Мархута, и обиженно отвернулся к окну.
Пришел Снопов, разобрался с секретчиками и после их ухода штаб окончательно опустел. Но именно это и было нужно Игорю. Теперь никто не мешал, и можно было спокойно вымыть пол в туалете, умывальнике и коридоре. Лужу пришлось вытереть, а умывальник Игорь догадался пробить кусочком проволоки, который он нашел на улице. Территория, как ни странно, была чистой, и Игорю лишь осталось вынести мусор на наташу. Все это Тищенко закончил еще к шести. В семь пришел сменщик. Игорь сдал ему наряд и отправился в казарму.
Первое, что Игорь услышал по приходу в казарму, был вопрос Лупьяненко:
— Новость знаешь?
— Какую?
— Сегодня Гришневич говорил, что некоторым из нашего взвода в понедельник ефрейторов присвоят. Человекам четырем…
— Ну да?! — Игорь искренне удивился услышанному.
Ему, как впрочем, и Лупьяненко, начинало казаться, что они будут рядовыми курсантами чуть ли не до конца своей жизни. И вдруг всего лишь через два месяца службы кому-то собираются присвоить ефрейторов.
— Серьезно.
— Интересно — кому дадут? Как ты думаешь? — спросил Тищенко.
— Кто его знает… Тебе точно не дадут!
— А тебе дадут, что ли?! — обиженно спросил Игорь.
— И мне не дадут, — невозмутимо ответил Лупьяненко.
— Может Байракову дадут? — предположил Тищенко.
— Может и ему… Если только сержант простил ему тот случай с шифром. Но я думаю, что, скорее всего, присвоят Вурлако, Доброхотову, Албанову и Федоренко.
— А Лозицкому?
— Может и Лозицкому, но, скорее всего, тем, кого я назвал.
— Поживет — увидим, — философски заметил Игорь. — Кстати, сегодня ведь суббота. Гришневич назвал, кого завтра в увольнение отпускают?
— Назвал.
— Ну и кого, интересно? — в тайне Игорь надеялся, что сержант простил его и внес в списки увольняемых.
— Сегодня уже Албанов, Сашин и Гутиковский ушли.
— А на завтра?
— На завтра Фуганов, Доброхотов и Вурлако записаны.
— А-а, — Игорь не смог скрыть своего разочарования.
— А ты что — в увольнение хотел? — с улыбкой спросил Лупьяненко.
— А что — мне нельзя по твоему, да?! — обиделся Тищенко.
— Почему нельзя? Можно. Только пока все наши сынки офицеров сходят, мы и учебку успеем закончить. Ладно, мне не жалко ведь тебя в увольнение отпустить — чего ты обиделся?! Мы с тобой тоже еще туда сходим.
— Оно может даже и к лучшему, что меня в увольнение не отпустили.
— Это еще почему?
— Что бы я один в городе делал? А так мать с братом приедут, вот я с ними в увольнение и схожу, чтобы здесь не торчать.
— Что ж — может и так, — согласился Лупьяненко.
Игорь покривил душой, когда сказал Антону о том, что не жалеет, что не попал в увольнение. Хотелось надеть парадную форму и пройтись по городу, который был знаком Тищенко только по редким поездкам в баню.