Уничтожение липовой аллеи. Курсанты обрубают ветви сваленных деревьев. Уже октябрь — не за горами и выпуск из учебки. Может ли Кохановский в одиночку погрузить кучу ветвей в машину. Поединки курсантов. Коршун — Тищенко завершается ничьей, но у Игоря разбиты очки. В санчасть проведать Доброхотова. Доброхотов дает Игорю дельный совет. О чем, по мнению Лупьяненко, задумался Тищенко. Шорох считает, что Лупьяненко пора «щупать баб». Озадачанный Петров. Ночной праздник живота. Едва не попались.

После обеда пилили липовую аллею. Огромные, покрытые бронью столетней коры деревья, поначалу казались неприступными. Многочисленные трещины, покрывавшие стволы, напоминали морщины на лицах почтенных старцев. Но вот пила с визгом впилась в тело одного из гигантов. Медленно, сантиметр за сантиметром, она вгрызалась в древесину, надрывно гудя своими шестеренками и отплевывая в стороны опилки. Казалось, что это не опилки, а самая настоящая кровь. Тищенко даже померещилось, что он чувствует боль, причиняемую пилой, и ему стало жаль это старое и величественное дерево.

Он вспомнил, что точно такую же картину наблюдал два года назад в Городке. Тогда, согласно новому проекту, уничтожали тополя, по преданию, посаженные еще по приказу самой Екатериной II. И тогда Игорь на всю жизнь запомнил эту жестокую борьбу дерева и человека. Человек в эти минуты выглядел безобразным чудовищем.

Казалось, что по телам гигантов пробегает самый настоящий шок — легкое дрожание листвы как бы выдавало нестерпимую боль, которую испытывало дерево. «Что со мной — это абсурд?! Я ведь биолог — дерево не может чувствовать боль! Что-то я совсем сентиментальным стал», — растерянно подумал Игорь, ощутив подкативший к горлу комок.

Тищенко с самого детства воспитывали в благоговейном, едва ли не религиозном отношении к дереву, и при уничтожении лип курсант испытывал почти то же самое, что испытывает истинный верующий, видя, что совершается грех, который он не в силах предотвратить.

Старые деревья, словно мощные богатыри, отчаянно сопротивлялись пилам, не желая так просто отдавать свою жизнь и власть. Но все же металл был сильнее дерева, и великаны стонали под шквалом острых металлических зубьев.

Аллею приказал спилить Томченко. Многие курсанты были этому рады (теперь количество листьев, падающих на газоны, должно было значительно уменьшиться), но Игорь не мог без боли смотреть на эту картину. Ему было жаль патриархов, которые, скорее всего, видели за свою долгую жизнь и революцию, и основание учебки, и гражданскую войну, и немецкие оккупации. Патриархов, которые уже давно стали чем-то вроде визитной карточки части.

Наконец, пилы подточили одну из лип, и она со страшным треском упала вниз, в агонии ломая ветви и теряя не успевшую опасть, пожелтевшую листву. «Если даже эти патриархи, которые казались самой вечностью, теряют свою жизнь, то что можно говорить обо мне — маленькой и слабой песчинке?! Это какое-то злое место, а гибель лип — словно какой-то тайный знак: не уеду и со мной будет то же самое», — думал Тищенко, глядя широко раскрытыми глазами на поверженное; дергающееся в предсмертных конвульсиях дерево.

Повалили еще две липы. На большее у пилильщиков из бригады не хватило сил. Казнь остальных титанов была отложена.

— Взвод — слушай боевую задачу! Нужно шестеро желающих для того, чтобы обрубать ветки и складывать их в кучу. Кто пойдет сам? Я думаю, что, прежде всего, надо проявить активность залетчикам! — объявил Гришневич.

Но желающих оказалось гораздо больше, чем было нужно. Даже Игорь захотел полазить среди деревьев: «Все равно липы уже спилили, так что сучья надо обрубать».

— Остаются: Тищенко, Лупьяненко, Гутиковский, Валик, Коршун и Кохановский. Старший — Лупьяненко. Остальные — в учебный центр. А вы — получить топоры и приступить к работе. Если очень большие ветви — можете их не трогать. Но от всех мелких к моему приходу вот эта самая крайняя липа должна быть освобождена, — Гришневич хотел добавить что-то еще, но потом посчитал сваю инструкцию вполне исчерпывающей и повел взвод в учебный центр.

Черногуров выдал только два топора и между курсантами разгорелся спор за право более «аристократической» работы. После долгих препирательств топоры оказались у Коршуна и Лупьяненко. Но споры не прекращались, и Лупьяненко пришлось объявить, что топорами будут работать все по очереди. Коршун и Лупьяненко обрубали ветви, а все остальные стаскивали их в большие кучи возле тротуара. На следующий день их должны были увезти и сжечь на хоздворе. Ветви были не такими уж и легкими и к тому же постоянно цеплялись за все, за что только можно было зацепиться, и порядком уставший Тищенко недовольно заметил:

— Не хватало только, чтобы завтра мы всю эту махину на машину грузили.

— А ты что, Тищенко, уже переработался? — насмешливо спросил Коршун.

— Во-первых, Коршун, сегодня я гораздо больше тебя работал — ты все поменьше ветки выбирал, когда рубил, а во-вторых, тянуть их по земле гораздо легче, чем грузить в кузов. К тому же ветви в два раза длиннее кузова — представляешь, какая проблема будет?!

— Да ладно, Тищенко — у тебя вечно проблемы! Хотя… Может, ты и прав, — Коршун задумчиво почесал свой затылок.

Все тотчас же засмеялись. Во взводе была хорошо известна эта привычка Коршуна, и Гутиковский не упустил возможности поддеть товарища:

— Слушай, а почему умные чешут голову спереди, а дураки сзади?

— Да пошел ты! А грузить, может, и не мы будем, а кто-нибудь еще.

Минут через сорок Лупьяненко отдал свой топор Игорю, а Коршун — Гутиковскому. Вскоре Тищенко понял, что работать топором — не такое уж и приятное занятие. Едва он срубал ветку для Лупьяненко, как тотчас же подходил Кохановский, и так постоянно — не было ни одной минуты отдыха. Кожа ладоней и пальцев с непривычки натиралась топорищем и через полчаса на руках у Игоря появились маленькие водянистые пупырышки — зарождающиеся мозоли. «Так можно и пальцев лишиться», — подумал Тищенко, заметив мозоли и поспешно предложил подошедшему Кохановскому:

— Хочешь топором помахать?

Гутиковский тоже тут же передал топор Валику. «Пока еще два раза поменяются, до меня очередь, может быть, и не дойдет, а вот до Кохановского и Валика не дойдет почти наверняка — надо было мне самым последним топор брать», — подумал Игорь. Но предположениям Тищенко так и не довелось осуществиться — Кохановский работал, «как трактор» и обрубил все оставшиеся ветки. Валик поначалу пытался не отставать, но потом быстро понял, что это бесполезно и, неторопливо тюкая топором, с удивлением наблюдал за неуемной энергией своего товарища.

Стащив все ветви в кучу, курсанты начали думать о том, что им делать дальше. В учебный центр идти не хотелось, вечер выдался теплым, и они решили до ужина остаться на улице. Вначале курсанты просто валялись среди срубленных сучьев, наслаждаясь полным бездельем, но затем подул легкий ветерок и они начали мерзнуть.

— Бр-р, вроде и вечер теплый, а мне что-то холодно, — поежился Тищенко.

— Ха — не май месяц! Уже сентябрь, — заметил Гутиковский.

— Даже октябрь, — поправил Лупьяненко.

— Октябрь? — удивился Игорь.

— Конечно. Сегодня первое октября. Вы что — с луны свалились? — засмеялся Лупьяненко.

Он говорил что-то еще, но Тищенко уже ничего не слышал, погрузившись в собственные мысли: «Уже октябрь! Октябрь… А я все еще здесь. И с госпиталем ничего не слышно. Черт бы все побрал — и зачем я в армию пошел, лучше бы отсрочку взял! Теперь неизвестно, что меня ждет в этом госпитале. Завтра опять попробую сходить в санчасть, может, Вакулич появился?». Вакулич должен был везти Игоря в госпиталь, но в последнее время старший лейтенант был слишком сильно занят проблемой собственного увольнения, и застать его в санчасти с учётом того, что у Тищенко было не так уж и много свободного времени, было почти невозможно. Сам же Вакулич, похоже, совсем забыл об Игоре.

К действительности его вернул громкий хохот товарищей. Оказалось, что они вовсю потешались над Кохановским.

— Слушай, Коха, а ты мог бы один всю липу обрубить и сложить ветки в кучу? — насмешливо допытывался Лупьяненко.

— А что — и смог бы! Я работать с детства приучен, — под общий смех простодушно ответил Кохановский.

— Так, может, завтра ты один всю эту кучу в машину погрузишь? — спросил Гутиковский.

— А зачем?

— На спор, например? Ну, как, Коха — сможешь?

— На спор? На спор смогу. Только кто мне разрешит? — серьезно ответил Кохановский, то ли не замечая, то ли не желая замечать, что над ним подтрунивают.

— Да у нашего Кохановского железные бицепсы! — насмешливо сказал Коршун, пощупал мышцы товарища и демонстративно ужаснулся их якобы чудовищной силе.

— Я работать с детства привык, — вновь повторил Кохановский и охотно согнул руки в локтях.

При этом его физиономия приобрела настолько глупое выражение, что все без исключения покатились со смеху.

— Так может ты, Коха, хороший борец, а мы ничего не знали? — спросил Гутиковский.

— А что — я и бороться могу, — не совсем уверенно ответил Кохановский.

— А мы это сейчас проверим. Вали его! — крикнул Коршун и, подмигнув остальным, бросился сзади на Кохановского.

Кохановский поначалу растерялся и позволил гораздо более маленькому Коршуну свалить себя на землю. Но затем он все же опомнился и, вывернувшись, подмял под себя нападавшего.

— Ну что вы стоите? Помогайте! — закричал Коршун.

Словно по команде, Лупьяненко и Гутиковский бросились на Кохановского и устроили настоящую кучу-малу, в которой из-за мелькающих рук и ног нельзя было ничего разобрать. Тищенко и Валик, словно зрители в цирке, уселись на ближайшую липу и с интересом наблюдали за схваткой. Минут через пять отчаянно сопротивляющийся Кохановский был повержен превосходящими силами и теперь смущенно чистил хэбэ, измазанное землей. И тут курсантов, которые были, в сущности, еще великовозрастными детьми, охватила настоящая эпидемия соревновательности. Лупьяненко в шутку сцепился с Гутиковским, а Коршун стащил с липы упирающегося Валика. После упорной борьбы Лупьяненко все же одолел Гутиковского и теперь был доволен своей победой. В другой паре все было ясно еще с самого начала. Коршун сразу же придавил Валика к земле и теперь без всякой жалости крутил ему уши, видимо находя в этом определенное удовольствие от почти безраздельного властвования над жертвой. От боли Валик отчаянно матерился, но сбросить с себя противника не мог. Удовлетворив жажду победы, Коршун отпустил Валика и гордо выпятил грудь вперед.

— Ты, Коршун, прямо как бойцовый петух, и фамилия у тебя подходящая, — насмешливо сказал Игорь.

— А тебе, Тищенко, может тоже уши накрутить?

— Попробуй, — машинально ответил Игорь.

На самом деле связываться с Коршуном ему не хотелось: разомлевшее от безделья тело желало только одного — неподвижно сидеть на поваленной липе. Но от Коршуна было не так-то просто отделаться:

— А ну-ка, иди сюда!

— Да ну тебя! — отмахнулся Игорь, но Коршун все равно стащил его с дерева.

Вспомнив жалкую позу Валика, Тищенко первым набросился на Коршуна, потому что другого выхода у него уже не было. Поначалу Игорю удалось опрокинуть противника и прижать его к земле под одобрительные возгласы курсантов, не ожидавший такой прыти от маленького и худого Тищенко. Но потом все же сказалось «неравенство весовых категории», и Коршун взгромоздился на Игори. Но он едва удерживался сверху, поэтому ни о каком надирании ушей, как в случае с Валиком, не могло быть и речи. Игорь пару раз выворачивался, чем окончательно вывел Коршуна из себя. От резких движений у Тищенко упали очки.

— Подожди, Коршун — я очки отложу, — попросил Игорь.

— Но Коршун не был склонен к благородству, поэтому беззастенчиво использовал удобный момент — когда Тищенко отвернулся в поисках очков, он напал на него со спины. Тут уже Игорь рассердился не на шутку, вывернулся и сцепился с Коршуном почти всерьез. Видя, что дело принимает плохой оборот, Лупьяненко и Гутиковский растащили «гладиаторов» в стороны.

— Ну, Тищенко! Ну, Тищенко — а еще больным прикидываешься! Да на тебе пахать можно! — возмутился Коршун, лихорадочно хватающий ртом воздух.

— Да пошел ты! Ребята, у меня очки куда-то упали, когда я с Коршуном боролся, — сказал Игорь, пошарив вокруг себя руками.

Уже начало темнеть, и сумерки придали поваленным липовым стволам и всему окружающему таинственный и необычный вид. Но Игорю было не до сказок — он искал очки. К нему на помощь подключились остальные и вскоре, казалось, был прочесан каждый травяной кустик. Очков не было. Тогда Лупьяненко догадался оттянуть в сторону одну из больших ветвей, лежащих неподалеку от того места, где Игорь боролся с Коршуном.

— Нашел, Тищенко! — радостно воскликнул Антон и извлек из-под ветки найденную на ощупь оправу.

— Фу, слава Богу! — обрадовался Игорь.

— Только они какие-то странные, — неуверенно сказал Лупьяненко, рассмотрев оправу поближе.

— Не мои, что ли?

— Да твои, только…

— Что «только»? — забеспокоился Игорь.

— Они немножко деформировались.

— Поломались, что ли?

— Да. На, смотри, — Антон протянул Игорю очки.

Оправа представляла собой столь жалкое зрелище, что от былой радости Игоря не осталось и следа. Одна дужка была напрочь обломана и исчезла где-то среди травы, другая вместо горизонтального положения находилась в вертикальном. Правой линзы не было вовсе, а левая сохранилась лишь наполовину.

— Что же я теперь буду делать? — растерянно спросил Игорь.

Он тут же вспомнил о безуспешных попытках Столярова заказать себе новые очки.

— Как же это так получилось? — сочувственно спросил Гутиковский.

— Даже не знаю… Скорее всего, тогда, когда мы с Коршуном боролись, они упали и потерялись. Я хотел поднять, а он меня повалил, козел, в это время! — предположил Игорь.

— Что же ты, Коршун, очки Тищенко растоптал, а? — озадаченно спросил Лупьяненко.

— Да не топтал я ничего! Он сам, наверное, на них наступил, а теперь на меня сваливает. К тому же, сам, как зверь, на меня бросался — в такой суете можно было и разбить. Жаль, конечно, что все так закончилось…, — смутился Коршун, вначале пытавшийся оправдываться.

— Жаль? Конечно, жаль! Я без очков плохо вижу, а новые, знаете, как в нашей части трудно выписать?! Говорил я тебе, дай подниму! — возмущенно сказал Игорь.

— Да я и не слышал ничего — честное слово! Чего уж теперь — все равно ничего не исправишь. А если бы даже и я — разве специально? Так уж получилось, — вновь принялся оправдываться Коршун.

Игорь в ответ лишь с досадой махнул рукой и пошел к казарме, где уже начиналось построение на ужин.

— Слушай, Тищенко, а ты совсем ничего без очков не видишь? — виновато спросил догнавший его Коршун.

— Вижу, но слишком расплывчато. Например, теперь я даже не могу различить, где стоит наш взвод, — проворчал Тищенко.

— А зачем тебе видеть — иди с нами рядом, мы тебя и приведем, — предложил Лупьяненко.

— Ну, спасибо — утешил, — криво усмехнулся Игорь.

— Ха, Тищенко, где твои очки?! — удивленно спросил Резняк, когда курсанты встали в строй.

— Да вот, у Коршуна сегодня немереная сила проявилась… Он со всеми боролся, вот и Тищенко досталось, — ответил за Тищенко Лупьяненко.

— Ну, Коршун — ты Рембо! А может, со мной хочешь побороться? — предложил Резняк.

— Ничего я не хочу — отстань! — Коршун отодвинулся в сторону.

В это время по всему взводу прокатилось известие о том, что Коршун разбил Игорю очки и со всех сторон сразу же посыпались шутки и неприятные для Игоря вопросы. Но почти тут же пришел Гришневич и тем самым спас Игоря от чрезмерной назойливости его товарищей.

После ужина Тищенко, Лупьяненко и Туй решили сходить в санчасть к Доброхотову, которого недавно положили туда со стертыми в кровь ногами.

— Будем у Гришневича отпрашиваться? — спросил Туй.

— Зачем? Он может и не отпустить, так что не стоит. Быстро сходим и запросто к программе «Время» успеем. Еще только двадцать пять минут девятого. Тищенко, ты готов? — Лупьяненко явно не хотел ставить сержанта в известность, что они собираются навестить Доброхотова.

— Готов. Может, еще и Сашина возьмем?

— Сашина? Да ну его на хер! Зачем он нам нужен — только всю дорогу плакать будет, что от сержантов может попасть, — Антон решительно воспротивился предложению Игоря.

— И чего ты его так не любишь, словно второй Шорох?!

— А за что мне его любить — нытик и доход? Только благодаря своему папочке и держится! — проворчал Лупьяненко.

— Слушай, а ты ему не завидуешь? — прищурился Игорь.

— Я? Ему? Нечего мне ему завидовать! Хватит трепаться — уже половина! Пошли, раз решили, — Лупьяненко первым поднялся с табуретки.

На улице было уже совсем темно.

— Ну, как твое зрение? — поинтересовался Туй.

— Вижу кое-что. Но ночью без очков почему-то гораздо хуже, — подумав, ответил Игорь.

— Так ведь днем ты еще в очках был? — засмеялся Антон.

— Дурак ты, Лупьяненко, если думаешь, что я этого не помню! В казарме ведь светло — вот у меня и есть с чем сравнивать, — обиделся Игорь.

— Это, может быть, еще и оттого, что твои глаза пока к темноте не привыкли. Я, например, сейчас тоже не очень хорошо вижу, — предположил Туй.

— Давайте, учите меня, биолога, как глаза к свету привыкают, — насмешливо ответил Игорь.

— Как же — би-о-ло-га! Один курс с коридором проучился и уже биолог, — парировал Туй.

Перед санчастью курсанты остановились и, не зная, что делать дальше, начали нерешительно переглядываться и подталкивать друг друга к двери. Первым не выдержал Лупьяненко:

— Ну, что вы встали, как бараны?! Надо внутрь идти.

— Вот ты и иди, — предложил Туй.

— А почему это я? Пусть Тищенко идет.

— Я не могу — у меня зрение плохое. Вдруг там какой офицер или сержант — будет неудобно, если я ему честь вовремя не отдам, — поспешно сказал Игорь.

— Ну, тогда ты, Туй!

— А почему я? Я тебе первым предложил.

— Ты ведь ефрейтор.

— Ну и что? Какая разница?

— Большая. Офицеров там сейчас, скорее всего, нет — какой идиот будет до половины девятого в части сидеть, а вот сержанты из нашей роты вполне могут быть. Если будут, то ты скажешь, что, мол, сержант Гришневич отправил нас проведать своего товарища. А ты — ефрейтор Туй, старший команды, — изложил свой план Лупьяненко.

Туй согласился и первым вошел внутрь.

— Ефре-ейтор? — насмешливо сказал Игорь Антону.

— Лучше иметь дочь проститутку, чем сына-ефрейтора! — хмыкнул Лупьяненко, напомнив сколь старую, столь же и идиотскую армейскую шутку.

— Ну, что вы застряли? — высунулся через приоткрытую дверь Туй.

— Идем, — заверил Тищенко и вошел в санчасть.

Внутри в полутемном коридоре никого не было, и Лупьяненко несколько раз громко кашлянул, чтобы привлечь хоть чье-нибудь внимание. Коридор ответил звонким эхо, а затем установилась та же гробовая тишина. Курсанты просидели так еще минут с пять.

— Может, уже пойдем? Все равно никого нет — наверное, в это время в санчасть нельзя приходить…, — Туй не договорил, потому что в коридор по лестнице, ведущей со второго этажа, спустился фельдшер.

Младший сержант вначале оглядел пришедших курсантов с головы до ног, а затем недовольно опросил:

— Ну, чего надо? Эпидемия поноса пробрала?

— Нет, мы к своему другу пришли. Товарищ младший сержант, вы не могли бы его позвать? — попросил Лупьяненко.

— А… А в какой он палате?

— А мы не знаем — мы в первый раз к нему пришли, — пояснил Антон.

— Не знают они… А кто за вас должен знать? Делать мне больше нечего, кроме, как какого-то «духа» ходить искать!

— Он вообще-то уже «свисток», — шепнул Игорь на ухо Тую, но вслух говорить не стал, чтобы не раздражать фельдшера.

— А чего вы так поздно притащились? Не могли вообще среди ночи заявиться?!

— У нас очень мало свободного времени — только после ужина и можем. Товарищ сержант, позовите его, пожалуйста, — еще раз попросил Антон.

Умышленная ошибка в звании и уважительный тон Лупьяненко понравились фельдшеру, который был всего на призыв старше курсантов и он согласился:

— Ладно. А как его фамилия?

— Доброхотов.

— Ждите — сейчас позову.

Фельдшер ушел наверх, а курсанты присели на стулья, на которых обычно больные дожидались приема у врача.

Минуты через три появился Доброхотов. Он был одет в короткие, едва доходившие ему до щиколоток синие больничные штаны и такую же синюю и короткую пижму. Короткая одежда выпячивала напоказ худобу Доброхотова настолько, что можно было даже уловить некоторое сходство между ним и Алексеевым.

— Привет? Что это вы тут делаете? — удивленно спросил Доброхотов.

— Ясное дело, что не стулья носим! К тебе в гости пришли, — немного грубовато, но тепло ответил Лупьяненко.

— Привет. Ну, как ты тут? — вступил в разговор Игорь.

— О, и Тищенко здесь! Спасибо, что пришли. А я потихоньку болею, но скоро должны выписать.

— Как твои ноги — затянулись? — сочувственно поинтересовался Туй.

— Почти, — ответил Доброхотов и, вытащив ногу из тапка, продемонстрировал уже затянувшиеся многочисленные шрамы от мозолей.

— И как это тебя угораздило? — удивился Игорь.

— Помнишь — на той неделе марш-бросок был?

— Ну.

— А я еще накануне в умывальнике в обед перед строевой в сапог воды набрал, вот и натер ногу. Мне бы надо было не бежать, а с тобой и Сашиным остаться…

— Так зачем же побежал?

— Сержант тебя вечно шлангом обзывает. Я подумал, что он и мне так скажет, и не решился подойти, — пояснил Доброхотов.

— Не захотел, чтобы шлангом называли, зато в санчасть угодил! — с легким раздражением сказал Игорь.

Тищенко не понравилось высказывание Доброхотова, которое он счел для себя немного оскорбительным.

— Кстати, Тищенко, а где твои очки? Снял?

— Плакали мои очки — их Коршун разбил.

— Коршун? Как же это получилось? — Доброхотову было скучно в санчасти, и он был рад любой взводной новости.

Курсанты наперебой принялись рассказывать своему товарищу про валку деревьев и последующие «гладиаторские» бои.

— Как же ты теперь будешь? — спросил у Игоря Доброхотов.

— Да уж как-нибудь. Завтра, может, вообще в госпиталь уеду. Там тогда и очки сделаю.

— А с кем ты в госпиталь собрался?

— С Вакуличем. Он, вроде бы, должен уже завтра появиться.

— Ты в этом уверен?

— Мне так Жолнерович вчера сказал, когда я приходил. А что? — забеспокоился Игорь.

— Вакулича завтра может и не быть. Сегодня Жолнерович в разговоре с Румкиным чуть ли не матом его крыл — говорил, что с сегодняшнего дня Вакулич опять себе командировку у Томченко выбил.

— Надолго?

— Вроде бы говорили, что на две недели…

— Черт — что же мне теперь делать?! — спросил Игорь.

— А что ты хочешь — очки сделать? — спросил Доброхотов.

— Нет. Меня должны в госпиталь на обследование положить. Прямо завтра могли бы, если бы этот козел не уехал!

— Так тебя уже положить должны?

— Ну да…

— Тогда слушай сюда: сегодня Жолнерович двух курсантов из третьей роты вместо Вакулича в госпиталь возил. Им тоже надо было ложиться. Хоть он и ругался, что больше за Вакулича делать работу не собирается, ты все же попробуй к нему завтра подойти — может, что-нибудь и получится? — посоветовал Доброхотов.

— У них, наверное, число госпитализации стояло, а меня ведь в любой день можно везти — скорее всего, Жолнерович не захочет и скажет, чтобы я Вакулича дожидался, — неуверенно покачал головой Игорь.

— Попытка — не пытка! Подойди, а там видно будет. Я здесь одно понял — если сам не пошевелишься, никто о твоем здоровье не позаботится. А если ты все время мямлить будешь — просидишь здесь до самого выпуска! И так уже октябрь начался. Так что бери завтра Жолнеровича за рога! — решительно сказал Доброхотов.

Пока Лупьяненко и Туй рассказывали Доброхотову последние взводные и ротные новости, Тищенко, откинувшись спиной на холодную стену, размышлял над полученным советом. «В сущности, Доброхотов прав — я ничего не потеряю в любом случае. Надо завтра обязательно подойти к Жолнеровичу, хотя, как пить дать, он меня прогонит и никуда одного не повезет. Вот если бы еще кого в госпиталь везли — у меня бы точно шанс появился. А вдруг Гришневич узнает, что Вакулич в командировке и никуда меня после завтрака не отпустит? А я вот что сделаю — скажу, что меня завтра везут ложить. Гришневич, конечно, меня с говном смешает, если я назад приду, и потом больше не отпустит. Но придется рискнуть. В крайнем случае, скажу, что число перепутал. Или, что, опять же, Вакулича неожиданно в командировку отправили и все отменили», — Игорю показалось, то он разработал неплохой план действий, сулящий при определенной доле везения успех.

— Эй, Тищенко! Ты что — уснул? — Туй толкнул Игоря в бок.

— А?

— Я говорю — ты уснул?

— Нет. Просто задумался.

— О манде задумался, товарищ солдат? — под общий смех спросил Лупьяненко.

— При чем тут это? Чего вы приколебались?!

— А того приколебались, что уже надо бежать в казарму — на часах без пяти девять! Можем на программу «Время» опоздать, — пояснил Лупьяненко.

— Так чего же мы тогда сидим — побежали! — встрепенулся Игорь.

Все засмеялись еще громче.

Быстро попрощавшись с Доброхотовым, курсанты помчались в казарму.

Оставалась всего одна минута, когда они, тяжело дыша, влетели в кубрик. Вся рота уже сидела перед телевизором.

— Где это вы были? — недовольно спросил Гришневич.

— Сапоги внизу чистили, — ответил Туй.

— А почему так тяжело дышите?

— Мы баловались, товарищ сержант, — быстро нашелся Лупьяненко.

— Балавались, тваю мать! Табе, Лупьяненка, ужэ баб давно пара щупать, а ты все балуешся! — Шорох был явно не в духе.

— Товарищ младший сержант, так ведь здесь нет баб! — не удержался Лупьяненко.

— Закрой рот, баец! — взорвался Шорох.

— Улетел смотреть программу «Время»! — рявкнул Гришневич.

Часа в два ночи Игорь проснулся от настойчивых толчков в плечо.

— Тищенко, Тищенко, просыпайся! Слышишь? — Лупьяненко уже начал терять терпение.

— У? Куда? — сквозь сон испуганно пробормотал Игорь и с грохотом вскочил с кровати.

Ему показалось, что объявили тревогу.

— Тише ты, придурок! — Антон испуганно оглянулся на койку Гришневича — не разбудил ли Тищенко сержанта.

Но там было все спокойно, а Игорь тем временем окончательно пришел в себя:

— Уже пойдем?

— Да. Ты, идиот, чуть сержанта не разбудил! Дал бы раз в пятак! — разозлился Лупьяненко.

— Да ладно тебе. Мне просто какой-то сон приснился, что тревога, — смущенно оправдывался Тищенко.

Все это началось еще с прошлого вторника. Тищенко и Лупьяненко купили в «чепке» две банки тертых яблок и булочки, но съесть не успели — надо было бежать на построение на обед. Пришлось на первое время спрятать все в тумбочке. Но всю среду еда простояла нетронутой — незаметно съесть ее было просто невозможно. Долго держать все в тумбочке было опасно — Игорь еще слишком хорошо помнил, как ел перед строем печенье. Тогда Лупьяненко предложил съесть яблоки ночью в сушилке, когда все сержанты будут спать. К тому же в сушилке, по мнению курсантов, можно было почти не опасаться случайного визита (курсанты совершенно упустили из виду, что там любит поспать дежурный по роте!). Ночное пиршество понравилось обоим, и они повторили его в ночь с четверга на пятницу, захватив с собой и Туя. Сегодня же ночное чревоугодничество обещало быть предельно роскошным — ко всем троим в выходные приезжали родители и привезли множество вкусных вещей, которые до поры, до времени с определенной долей риска хранились в вещмешках (их могли проверить в любой момент).

Стараясь как можно меньше шуметь, Тищенко вытащил из тумбочки заранее приготовленный пакет с провизией, а Лупьяненко, постоянно оглядываясь на спящего сержанта, пошел будить Туя. Вскоре все и всё были в сборе и курсанты, крадучись, отправились в сушилку.

Эта ночная процессия в одних трусах и майках с пакетом в руках показалась стоящему на тумбочке Петрову до того странной, что он открыл от удивления рот и, не мигая, удивленно смотрел на курсантов.

— Ну, чего уставился — закрой рот, а то муха влетит! — недовольно сказал Лупьяненко.

— А куда это вы? — Петров, наконец, обрел дар речи.

— На кудыкину гору!

— Я — внутренний наряд, потому и спрашиваю! — ответил Петров, обиженный пренебрежительным тоном Лупьяненко.

— А меня не трахает, какой ты там наряд — внутренний или наружный! — грубо отрезал Антон.

— Зачем ссориться? Слушай, Петров, а кто сейчас по роте дежурит? — Тищенко решил взять на себя миротворческую миссию и перевел разговор на другую тему.

— Бульков.

— А где он сейчас?

— А я потому и спросил, куда вы идете, чтобы предупредить — он скоро проснется, — обиженно пояснил Петров.

— Скоро — это когда? — уточнил Лупьяненко.

— Через час, может чуть раньше, — ответил Петров Игорю, словно это Тищенко, а не Лупьяненко, задал ему вопрос.

— За час успеем? — спросил Туй.

— Конечно, успеем! Да мы за полчаса успеем! — пообещал Лупьяненко.

— Что успеете? — насторожился Петров.

— Чего надо, того и успеем! Пошли! — Лупьяненко решительно дернул Игоря за рукав хэбэ.

В сушилке было темно и Тую пришлось изрядно повозиться, чтобы отыскать выключатель на ощупь. Наконец, свет загорелся.

— Давайте быстрее, а то я спать хочу. Поедим и сразу назад! — торопил Лупьяненко.

Но ни Туй, ни Тищенко тоже не собирались долго задерживаться в сушилке, поэтому просьба Лупьяненко была явно излишней.

Игорь открыл две рыбные консервы «Ставрида в масле», купленные в «чепке», Туй нарезал хлеб, и курсанты приступили к трапезе. Торопясь быстрее в постель, они глотали рыбу почти не пережевывая. «Хорошо, что в консервах она такая мягкая — а то желудок совсем бы посадил», — подумал Игорь. Тищенко, как, впрочем, и остальные, хорошо понимал, что ночные ужины здоровья не добавляют, но, тем не менее, считал, что уж лучше есть так, чем не есть вообще. Покончив с консервами, курсанты принялись за огурцы и яблоки. Фрукты запивали самым настоящим лимонадом. Было что-то удивительное в таком ночном «ужине», тем более, что он был «нелегальным» и курсанты, почти не сговариваясь, решили повторить то же самое и на следующую ночь.

— Если только, конечно, не проспим, — заметил Туй.

— Не проспим — не бойся. Я ведь все три раза вас будил, так что и завтра не просплю, — заверил его Лупьяненко.

В это время дверь сушилки резко распахнулась, и в дверном проеме показался заспанный Бульков. Курсанты, словно приклеенные к табуреткам, растерянно застыли на своих местах. Они думали, что Бульков сейчас закричит и выгонит их из сушилки. А если он к тому же разбудил бы Гришневича, то дела курсантов выглядели бы совсем безнадежно. Но Бульков, не сказав ни слова, захлопнул дверь и ушел.

— Фу ты, черт — я думал, что залетели! — шумно выдохнул воздух Туй.

— Я тоже, — призвался Игорь.

— Чего же он ничего не сказал? — как бы у самого себя спросил Туй.

— Он просто хороший парень. Недаром же его Гршненвич и еще некоторые сержанты недолюбливают. Что ему — жалко, что ли? Вот он, наверное, и решил — пусть едят, — предположил Тищенко.

— Скорее всего, Бульков просто ничего не понял, потому что рожа у него какая-то слишком заспанная была. А в сержантскую доброту я что-то не очень верю, — скептически сказал Лупьяненко и покачал головой.

— Да говорю тебе — он хороший парень! — начал настаивать Игорь.

— Может быть… Только как бы этот хороший парень завтра обо всем Гришневичу не сообщил, — мрачно предположил Антон.

— Как бы там ни было, а надо все это убрать и идти спать. Или вы здесь до утра сидеть будете? — пробормотал Туй, сметая в кучу хлебные крошки.

Наскоро убрав в сушилке, курсанты отправились с небольшими интервалами друг за другом в кубрик.

Тищенко шел последним, поэтому вначале заглянул в умывальник — теперь можно было сказать, что возвращается из туалета. Петрова на тумбочке уже не было — его сменил Хусаинов. Подмигнув Хусаинову, Игорь отправился спать.

— Лупьяненко, ты спишь? — спросил Игорь соседа, укрывая голову одеялом.

Антон еще не спал, но ему было лень отвечать Игорю, потому что он уже начал погружаться в сон.