Кургузую, крылатую машину с курносой кабиной, словно ястреба косым ветром, перебросило через Дон.

Колька и Сашка, ни живы ни мертвы, сидели, вцепившись руками в рогатые, как в самолете, штурвалы.

В щелях кабины свистело, за бортом гудел ветер. Упругие струи воздуха подхватывали «Бомбар-1» под крылья, стремились перевернуть. Экипаж с трудом удерживал корабль в горизонтальном положении.

Кольку и Сашку то возносило ветром, то неудержимо увлекало вниз.

Череа боковые окна и на экране видна была степь. Земля разделялась лесополосами на огромные квадраты, в которых грузовики и тракторы тянули за собой хвосты из поднятой пыли — это были колхозные поля. Вскоре они начали дробиться на узкие полоски, исчезли лесополосы, машины…

Степь теперь исполосовывалась узкими делянками вкривь, вкось, словно ее исхлестали нагайками.

«Это мы в дореволюционное время залетели!» — едва успели подумать мальчишки, как в аппарате вновь завыло, уши им заложило болью, и они увидели, что степь с делянками вдруг начала запрокидываться в небо, наваливаться на корабль.

Узенькой ленточкой вилась к небу голубая речка под ува-листой кручей, за речкой — заросли камыша, блестящие зеркала озер и лиманов…

Это были родные места Гаврилы Охримовича и деда Гриши. Корабль теперь несло будто по мелкой и частой зыби. Зыбь увеличивалась. Экипаж швыряло в тесной кабине из стороны в сторону, цепляло рубашками о рычаги, и рубашки обвисли клочьями. Неожиданно мальчишек подняло высоко, бросило вниз, подняло еще выше и вновь бросило — раз! другой! третий!

Экран погас, раздался оглушительный треск. Кабина заполнилась дымом горящей резины, густой копотью.

Задыхаясь, Колька и Сашка стали открывать дверцы. Захлебнулись свежим воздухом. Кашляя и отплевываясь, вывалились из кабины на траву. Отдышавшись, на четвереньках сошлись у носа корабля, уселись у кабины под оранжевым солнцем.

Черные, как трубочисты, со всклокоченными волосами, в изорванных и грязных рубахах, с синяками и шишками, они ошалело озирались вокруг и никак не могли прийти в себя.

Вокруг колыхались ромашки, стояли высокие, опутанные горошком травы, нераспаханная степь. Звенели жаворонки в прозрачном небе, сердито урчали в цветах неповоротливые шмели.

Справа возвышался курган с голой глинистой лысиной, Густой высохший бурьян рос на его склонах, а за курганом зеленели до самого горизонта заросли камыша, плавни…

Оглянувшись, мальчишки увидели, что солнце едва поднялось над частоколом из пирамидальных тополей, за которым поблескивал богатырским шлемом церковный купол.

Колька и Сашка смотрели на курган и хутор. В головах у командира корабля и второго пилота — пусто, звонко, соображали они с трудом. «Это хутор… Тот самый… Где же гражданская война?..»

Никаких признаков войны они не находили. Не горели хаты, не слышалось гула снарядов, треска пулеметных очередей… И не скакали по степи буденновские конники в островерхих шлемах, не шли им навстречу в атаке цепи белогвардейских офицеров.

Ближе к хутору трава не росла так густо, как около корабля. Там, очевидно, пасли скот — полынь торчала обдерганными и ершистыми кустами. Тянулись вверх и струились на ветру выцветшие ковыли. Если прищуриться и смотреть вдаль, то ковыли начинали переливаться под ветром белесыми волнами.

Седая степь!..

Красный город-сад с его проспектами, домами из стекла и бетона, троллейбусами, автобусами, похожими на пузатые авиалайнеры, что, снижаясь, пролетали к аэропорту, — все это теперь оставалось где-то, было сном.

Далеким сном. Теперь они одни в степи, и над ними — выгоревшее от летнего зноя небо.

— Что будем делать? — спросил растерянно Сашка.

— Как что? — удивился Колька. — Действовать!

— А может… — начал было Сашка, отворачиваясь, и осекся.

— Что может, что может?! — вскочил на ноги Колька. И вот всегда так! То Сашку не удержишь, то его нужно подталкивать, влиять на самолюбие: уж очень быстро у него меняется настроение. — Вставай вот лучше. Что мы сюда рассиживаться прилетели? Делом давай заниматься! А то придумывать ты мастер, а как… Так ты сразу начинаешь… ныть!

Сашка с трудом встал, у него от дикой скачки в корабле болело все тело. А Кольке — хоть бы что! Маленький, коренастенький, он уже растворял кузов, лез в аппаратуру.

— Как он там? — спросил Сашка. — Цел?

— А что ему сделается? — ответил Колька из кузова. — Штекеры только выбило.

Выпрыгнув из кузова, он пошел к кабине. Сашка поплелся за ним. Ему было что-то уж очень тоскливо; не так представлял себе приземление корабля.

— Предохранители перегорели! — доложил весело из кабины Колька. — Видать, короткое замыкание… Даже изоляция сгорела! Во дела!.. И рычаги сорвало!

Закончив осмотр, он взглянул на загрустившего Сашку, засмеялся:

— А ты чего такой, а?

— А-а! — махнул Сашка рукой и отвернулся, чтобы Колька не рассмотрел синяк у него под глазом.

Чудак! Разве можно смеяться над ранами, полученными в схватке со стихиями.

— Глаз болит, что ли?

— Да нет, — нехотя ответил Сашка. — Все как-то у нас не так получилось.

— А я думал, что ты…

— Струсил? — быстро спросил Сашка.

— Да.

— Ну знаешь! — обиделся Сашка, намереваясь уйти от корабля в степь.

— Да ладно тебе, — остановил его Колька. — Главное же — долетели!

— Да, несло здорово! — согласился Сашка.

— Вот видишь!.. Хорошо хоть живыми остались.

— Сейчас будем ремонтировать или… потом? Как ты, Коль, думаешь? спросил Сашка.

Заниматься ремонтом корабля сейчас ему не хотелось. Колька подумал и решил:

— Потом!.. Нужно же узнать, как и что, скоро ли скачки. Давай корабль бурьяном накроем.