У каждого дома — свой запах.

Стоит открыть дверь квартиры — запах приветствует тебя, как бесплотный страж. Новая мебель и свежая краска. Мусорное ведро, оставленное с вечера, и вчерашние котлеты. Корвалол и застарелый папиросный дым. Кошачья моча и моча младенцев. Ароматические палочки и освежитель воздуха — консервированный запах консервированных фруктов. Жареная курица. Туалетная вода.

Марихуана.

Я снял куртку, стянул ботинки. Мы ходим по дому в тапочках. Помню, в детстве как-то зашел играть к друзьям, тапочки у них были не в моде, пришлось полировать чужой пол собственными носками. Пол был холодный. У нас дома всегда носили тапочки. Так было принято. Так было принято и в семье у Дины. Так принято и у нас.

Марихуана.

Плита на кухне заставлена кастрюлями. Открыл наугад: волшебный пар, грибы, мясо, картошка. Столы без единой соринки, мойка без единой грязной тарелки. Дина умеет вести хозяйство. Последние два месяца дом встречает меня запахом чистоты. Мы, кошки, любим чистоту, я уже говорил. И готовить умеет Дина. Она все умеет делать хорошо, за что ни берется. Два месяца подряд, с тех пор, как я начал работать, вечера наши пахнут чистотой и шарлоткой.

И только изредка — марихуаной.

Я так и не научился курить эту дрянь. Пьянствовать я начал давно, мне и четырнадцати не было, когда я выпил свой первый стакан. А вот с марихуаной так ничего и не получилось. Первый раз в жизни я затянулся каннабисом из рук Дины. Она не любила вин, не понимала коньяка, презирала водку — но знала толк в подкурке. Дина-то и забила для меня первый косяк. Был вечер, мы остались одни в ее квартире; родителей не было. Я честно сказал, что курю дурь в первый раз. Дина засмеялась и пообещала, что будет хорошо. Делая первую затяжку, я улыбался. Когда со мной была Дина, я не боялся ничего. Но марихуана оказалась очень страшной вещью. Уже через четверть часа вселенная вокруг меня превратилась в кисель. Я не мог говорить, не мог пройти нескольких шагов, не мог думать о чем-то одном дольше нескольких секунд. Вдруг я с ужасом сообразил, что с минуты на минуту могут вернуться родители Дины. Это был кошмар. Меня трясло от страха. Каждый шорох, каждый стук за стеной был, словно поступь Смерти. Дина лежала на диване, покачивая головой в диадеме наушников: она не замечала, что со мной творится. Я ушел на кухню и там метался от стены к стене, пока не пришла Дина. Она сразу поняла, что со мной неладно. Открыла окна, повела в ванную и втолкнула под душ. Скоро меня отпустило. Родители так и не приехали, я остался у Дины на ночь. Это была хорошая ночь, одна из лучших, что выпадали нам с Диной, но, умирая, я вспомню не эту ночь, а день, который ей предшествовал.

Я не могу звать марихуану 'травкой'. Я зову ее марихуаной. Наркотик должен называться именем наркотика, а не ласковым детским словечком. Именно так. Марихуана. Я достал из холодильника банку пива и пошел в спальню.

Дина сидела за столом, уставясь в волшебное зеркало ноутбука. Запах в спальне был сильнее; впрочем, кто другой этого бы и не заметил. Это все мое чертово обоняние. У Дины то же самое, и у Боба, и у Саши. Мы все чувствуем запахи сильнее простецов.

— Привет, — сказала Дина, не оборачиваясь. Голос у нее был самый обычный, и я решил уже, что померещился мне этот сладкий травянистый аромат. Но потом она обернулась: фарфоровая маска лица, черные озера зрачков — и я понял, что Дина все-таки курила, и курила много. Присев на край постели, я открыл банку — ссс-пок — спросил:

— Проветривала?

Она кивнула и заулыбалась:

— Все равно пахнет, да?

Тот, кто курит марихуану с детства, отлично контролирует себя под кайфом. Я так умею с алкоголем. Вы не заметите, что я пьян, пока я не дохну в вашу сторону. Или пока не упаду.

— Пахнет, да? — повторила Дина виновато.

— Ерунда, — сказал я, и Дина захихикала. Она смеялась дробно и часто, пока не кончился выдох, но и тогда она не перестала, продолжала высмеивать последние глотки воздуха из легких, сгибаясь над клавиатурой, кашляя, вытирая слезы, тряся головой и стуча кулаком по столу. Потом она с хриплым стоном вдохнула, словно ныряльщик, и начала смеяться опять. Я перевел взгляд на телевизор, что журчал в углу. Как всегда, 'Animal Planet'. Других каналов Дина не признавала, да и этот-то включала для фона, для сопровождения своих странных медитаций. Она всегда была из Потока, сколько я знал ее. И всегда медитировала. Но раньше она перед практикой зажигала благовония, а теперь каждый раз, в обязательном порядке выкуривала косяк. 'Animal Planet', как я понял, входил в рацион любого, кто исповедовал Поток. Я прикладывался к банке и глядел, как тревожные сурикаты выискивают где-то вдалеке невидимых врагов; как аллигаторы умело притворяются бревнами, похожими на аллигаторов; как невинные антилопы гибнут под ударами львиных лап; как элегантный жираф спит, свернув шею калачиком. И все это время Дина хихикала, то громче, то тише.

'Практики'… Вообще-то, я слышал о существовании каких-то ритуалов под общим названием 'Тотем-о'. Собственно, про 'Тотем-о' слышали многие хинко, но никто не знал, что это такое. Говорили, в начале прошлого века в Германии существовала группа добровольцев, которые разработали эту методику и опробовали ее на себе. У каждого была очень простая цель: усилить до предела свой тотемный дар. Сначала им везло. В группе оказались ученые — психиатр, историк и этнограф (кошка, волк и крыса). Они собрали и возглавили экспедицию в Штаты, где несколько лет жили среди аборигенов-тотемистов. Что они там делали, неизвестно. В Германию их вернула война. Везение закончилось: исследованиями заинтересовалось 'Анэнербе'. Работу засекретили, ученых перевели в закрытый институт, и больше о них никто ничего не слышал. А потом 'Анэнербе' не стало. Говорили, что остались какие-то наработки, рукописи, результаты экспериментов; вот на этих-то крохах и выросли те практики, которыми сейчас занимаются Дина и ее соратники.

Впрочем, все это могло быть красивой сказкой, которую придумали наркоманы из Потока.

— Извини, — сказала Дина, отсмеявшись. — Я тут немного того…

— Ерунда, — сказал я во второй раз и хотел отпить пива. Банка оказалась пустой. Тревожный симптом, однако. Я сходил на кухню. В холодильнике застыли наизготовку банки — как солдаты в жестяной броне. Пол-литровые камикадзе, готовые ринуться в бой. Банзай! Ссс-пок.

— Ты кушай, — сказала Дина, когда я вернулся. — Ужин на плите. Обед там же, — и она снова хохотнула.

Я кивнул. Вторая банка расставалась с жизнью не спеша.

— Где сидишь? — спросил я, кивнув на ноутбук.

— На форуме, — сказала она. Четкая артикуляция, ровный голос. Только очень быстро разговаривает, короткими очередями выстреливает слова.

— Хинко-ру? — уточнил я.

Она помотала головой, нахмурившись:

— Хинко-ком. Хинко-ру — его крысы сделали, там почти все крысы. Модераторы тоже. Да и потом, они все слизали с хинко-ком. Он раньше появился.

Я запил полученные сведения парой глотков пива. Поднялся и подошел к Дине. Голова закружилась: почти литр лагера на голодный желудок. Славно мы общаемся — пьяный муж и упоротая женушка…

А почему бы и нет.

Я взглянул на экран. Сайт не изменился с тех пор, как я его видел полгода назад. Серые панели, рубленый шрифт, маленькая надпись вверху — название форума. Слева — сокращенные обозначения разделов, понятные только завсегдатаям. Никаких картинок. Ни одного баннера. Больше я ничего не успел разглядеть, Дина свернула окно. Разглядел бы еще меньше, но марихуана плохо влияет на мелкую моторику, и Дина попала курсором по крестику только с третьего раза.

— Не смотри, — протянула она. — Нечего там тебе смотреть.

— Это почему это? — спросил я, устраиваясь рядом. — Может, я тоже хочу.

Она снова усмехнулась — впрочем, неуверенно.

— А что ты там пишешь? — продолжал я.

Дина помолчала.

— Мы новостями обмениваемся. М-м… ну, всякую фигню, в общем, постим.

Я кивнул.

— Еще опытом обмениваемся, — добавила Дина.

Я кивнул.

— Обмениваемся там, — пробормотала она. — Обмениваемся…

Я ждал, что Дина снова засмеется, но этого не случилось.

— Тим, — позвала она. — Ты иди, покушай, а?

Я допил пиво и поставил банку под стол.

— Опытом, значит, — повторил я. — Это, наверное, у какого барыги шмаль забористее, да?

— Тимка, — беспомощно сказала она, — не надо.

Зрачки у нее были огромные, почти с радужку размером.

— Дело твое, — сказал я. — Дело со-вер-шен-но твое. Я тогда тоже хочу. Если у вас религия позволяет траву пыхать, то водку жрать тоже, наверное, можно. Пусти, регистрироваться буду. Что, инвайт надо?

— Тим, — промурлыкала она и обняла меня за плечи. — Чего ты. Ну, покурила. Ну, ты тоже выпил. Все нормально ведь, а? Иди, покушай.

Мне стало стыдно.

— Дина, — сказал я. — Ты только правильно пойми. Я, может, и впрямь к вам приду. Только вот скажи. Я слушаю голос Тотема. Ты слушаешь голос Тотема. Я жду Возвращения. Ты ждешь Возвращения. В чем же разница-то?

Она поежилась, по-прежнему обнимая меня, и я почувствовал, как напряглись ее руки.

— Ты слушаешь умом, — сказала Дина, и голос ее дрогнул — не то от наркотика, не то от чего другого. — А мы слушаем сердцем.

Я опять хотел съязвить, но не стал. Дина молчала, думая о чем-то своем — глаза прищурены, губы шевелятся.

— И мы оба одинаково боимся Возвращения, — закончила она. — Все верно. Разницы нет.

Я молчал. Она была права. Хинко не боятся самой смерти, ведь мы точно знаем, что будет потом. Но жизнь зверя коротка и полна трудностей — на взгляд человека. Очень сложно преодолеть в себе именно этот страх, никчемный, чисто человеческий страх возвращения в облик Тотема. Для того нам и нужна наша религия. Чтобы побороть страх. И принять то воплощение, по которому тоскует память.

Я спросил:

— Так наркотики вам нужны, чтобы не бояться?

— Нет, — твердо ответила Дина. — Они нужны для практики. Ты не поймешь, у тебя нет посвящения.

— Где уж мне, — откликнулся я.

— Не сердись, — попросила она.

— Глупости какие, — сказал я. — Ничего я не сержусь.

— Нет, ты сердишься.

— Это я просто пьяный…

Она посмотрела мне в глаза:

— Пойдем уже покушаем, а? Что-то на хавчик пробивает, сил нет.

И мы пошли на кухню — цепляясь друг за друга, посмеиваясь и оступаясь на каждом шагу. Дина умела готовить. В любом состоянии. Не знаю, что она сделала сначала, накурилась или приготовила обед, но получилось у нее что-то диковинное. Орудуя половником, Дина произнесла французское словосочетание, которого я не запомнил. Потом мы стали есть.

Было вкусно.

Очень вкусно.

Затем третий пивной камикадзе отправился в бой, и я спросил:

— Простецы, значит, для вас — второй сорт? Жить кошкой хорошо, жить хинко плохо, а жить простецом, наверное, это полный отстой?

Она снова пожала плечами.

— Простецы… простецы — они как сырье. Понимаешь? Они умрут… рано или поздно… и тоже, может быть, станут зверями. Только вряд ли, потому что для этого надо себя осознавать кем-то большим, чем просто человек.

— И курить шмаль, — в тон ей сказал я.

— Далась тебе эта шмаль.

— Мне-то как раз не далась…

— Сиди уж. Вот кто обещал — 'банку в день', 'банку в день'? Опять завтра Сашка тебе выволочку устроит.

— Не устроит. Я в кабинете спрячусь.

— Тебя запах выдаст. За километр.

— Ха! Запах? От трех-то баночек?

— Надеюсь, — произнесла Дина серьезно, — их действительно будет три.

— Фи, — сказал я.

— Не фикай, — сказала Дина.

— Ты мне нотации-то не читай, — сказал я. — Может, этого хочет мой Тотем. Нажраться в хлам. Сама же сказала: не сдерживай желаний…

Я допил банку и швырнул ее в мусорное ведро. Не попал.

— Балда ты, — сказала Дина. — Сам ведь знаешь, это все иносказательно говорится.

Я грузно поднялся и вытянул из холодильника четвертую банку.

Банзай.

— Слушай, — я сделал глоток, — а почему мы не задаемся вопросом: как бы на нашем месте поступил человек? Просто хороший, нормальный человек. Как раз, если тебе надо что-то сделать, а ты не знаешь, что именно. И тогда обращаешься не к Тотему Кошки, а к Тотему… Тотему Человека. Представь, что есть такой — Тотем Человека. А?

Дина подумала.

— Да нет, это невозможно, — сказала она медленно. — Вот кошка. Кошка всегда знает, что для нее хорошо, а что — плохо. Ты видел когда-нибудь, чтобы кошка сомневалась?

— Только что, — сказал я и глупо захихикал. Дина отмахнулась:

— Не смешно… Тимка, Тотем — это просто эталон. То, как мы должны поступать. То, как мы должны думать. Слушай голос Тотема — и все будет нормально. А… человек, — она помедлила перед этим словом, наверняка хотела сказать 'простец', - человек сам не знает, что хорошо, а что плохо. Как он может быть Тотемом — если ни в чем не уверен?

Я фыркнул поверх банки, обрызгав стол пеной.

— Да не смеши. Кто угодно знает, что хорошо, а что плохо.

— Для дикаря из племени мумба-юмба добро — это убить всех своих врагов, — сказала Дина. Кажется, она полностью пришла в себя. — А зло для него — это оставить хоть одного врага в живых.

— Мы-то не из племени мумба-юмба, — возразил я. — И потом, все это детский лепет. Аргументы прошлого столетия. Сейчас, я уверен, любой дикарь знает, что убивать, насиловать и грабить — плохо, бяки. А хорошо — делиться и помогать. Скажешь, нет?

— Не уверена.

— Знает, — убежденно сказал я. — На уровне интуиции он прекрасно понимает, что бить людей дубинкой по макушке некрасиво. Он же не станет бить по макушке своих детей? Не станет. Значит, понимает, что такое добро и зло? Значит, понимает, и никакая религия ему для этого не нужна. Вот как раз убивать всех врагов — это ему велит его первобытная религия. А внутри он все равно чувствует, где хорошо, а где плохо…

'Да ты пьян, братец', - бесстрастно отметил голос в голове.

Дина хмыкнула:

— Добавки тебе положить?

— Давай! — я махнул рукой. — Будем пировать и веселиться. Черт побери. 'Чарльз Дарвин целый век трудился, чтоб доказать происхожденье… Дурак, зачем он не напился, тогда бы не было сомненья…'

— Не надо петь эту чушь, — резко сказала Дина.

— Прости, котенок, — согласился я. Четвертая банка, судя по весу, наполовину опустела.

Какое-то время мы молча жевали.

Голос в голове молчал. В знак протеста, видимо. Ну, обещал, да. Ну, напился разочек. Тварь я дрожащая или не тварь? А, пропади все пропадом.

— Все-таки ваш Поток — просто наркоманская секта, — сказал я неожиданно для себя. И так же неожиданно обнаружил страшное облегчение. Словно всегда хотел произнести эти слова, но не решался.

— Сек-та, — раздельно повторил я. С огромным удовольствием.

Дина встала. Она держала в руках пустую тарелку, и тарелка заметно подрагивала.

— Не смей, — сказала Дина тихо.

— Чего это 'не смей', - сказал я. — Ты мне лучше скажи, чем так хорош этот самый Поток. Тем, что можно обдолбаться во славу Тотема и ни о чем не думать?

В течение нескольких бесконечных секунд я ждал, что она швырнет тарелку об пол. Ну, давай, думал я. Растаманка несчастная. Давай-давай. Крыть нечем — давай скандалить. Фанатичка. Я жду. Достойный будет ответ, нечего сказать.

Но она отвернулась, и отошла к мойке, и сложила в нее тарелку, беззвучно, словно та была из поролона. Открыв воду, Дина вернулась к столу и забрала тарелку у меня. Потом она снова подошла к мойке, сунула тарелку под воду.

Взвизгнула.

Понеслось: опрокинутый стул, удар по крану, стонущая Дина, схватившаяся за руку, моя брань, холодная вода — совершенно бесполезная — мазь, где эта мазь, да не эта, а та закончилась, ты что, специально, дурак, что ли, специально, как больно, больно-то как, сам попробуй, специально, я не знаю, сейчас, сейчас, может, к врачу надо, сам иди к врачу, если надо, мазь куда положила, оставь меня, сама сдохну, крахмал надо, крахмалом ожоги сыплют, иди к чертовой матери со своим крахмалом, я же как лучше хочу, да, ты всегда как лучше хочешь, сейчас тоже как лучше хотел, знаешь ведь, как ты можешь, что бывает, это из-за тебя я обварилась, дурак, дурак, господи, как больно-то, мама, мамочка, Дина, прости, не трогай меня, прости, прости, не трогай, иди сюда, иди ко мне, прости, за что ты меня так, я не хотел, правда, прости, больно — черт, черт, черт…

Кто-то говорил мне, что после ссоры хорошо заняться любовью. Ерунда. После ссоры хорошо бы потерять память.

— Это все из-за того, что ты пьешь, — тихонько сказала Дина. Мы сидели обнявшись прямо на полу. Я не видел ее лица. Руку мы забинтовали, хотя ожог вышел не сильный. Проклятый панельный дом. Проклятая централизованная система. Температура воды зависит от того, какой кран повернул сосед за стеной. Моешься, бывало, в душе, а тебя — то ледяной водой, то кипятком поливает. Правда, такого, как сейчас, еще никогда не бывало. Видно, я на самом деле силен… зараза. Или это из-за испытаний в теплосети? Как раз теперь лето… Испытывают… Что-то там…

— Из-за того, что ты пьешь, — повторила Дина, словно услышала мои мысли. Я протянул руку (холодильник возвышался надо мной, как небоскреб), достал новую банку. Открыл.

— Я просто себя еще не научился контролировать, — сказал я. — Дина, солнце. Я буду стараться. Чет… Честно. Прости.

Она сделала неловкое движение: не то пожала плечами, не то дернулась, пытаясь высвободиться из моих объятий. Отпускать ее я не стал.

— Ты никогда не научишься, — сказала она.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Мы помолчали. Вкус у пива был кислый, пузырьки мешали сделать глоток — верные признаки того, что выпито уже много.

— Ты знаешь, как я пришла к Потоку? — спросила Дина.

— Нет.

— Я… меня с детства учили Тропе. У нас с тобой, в принципе, схожее воспитание было. Слушай Тотем, анализируй, размышляй. Рациональный подход… — она хмыкнула. — И… мне было тяжело. Очень тяжело. Я ненавидела людей. Каждый день я на метро ездила в институт. Самый час пик, что туда, что обратно. Потные, грязные, вонючие… Как я их ненавидела.

— Понимаю.

— Хрена лысого ты понимаешь. Ты-то мужик. Тебя придавишь, а ты сдачи дашь. А девчонку весом в сорок кило… да меня вообще не замечали. В вагон входит такой, знаешь, бугай: локтем пихнул, я и улетела… Но давка — фигня. Извращенцы — вот где самый кошмар. Я один раз в переполненном вагоне ехала от 'Московской' до 'Техноложки'. Сколько там станций? Шесть?

Я прикинул.

— Пять, вроде бы.

— Пять, да… Так вот, сзади пристроился какой-то подонок и всю дорогу лапал меня под юбкой. Я и так, и этак вертелась — куда там, стоят, как сельди в бочке. Голову поверну — непонятно, кто. Сзади — двое мужиков. Может, они оба… Главное, я говорю в голос: 'Прекрати!' Он руку убирает, пару минут не трогает, потом снова начинает. Я опять: 'Кому сказала, перестань!' Все повторяется.

— А что ж ты не закричала?

— А толку-то? Вокруг все стояли, всё видели. Как я перестать просила, тоже всем было слышно. Никто не вступился. Понимаешь? Ник-то. Вот они, твои простецы. А мне еще и страшно было очень. Если человек такое вытворяет, у него явно не все дома. А ну как закричу — он мне и нож в спину?

Я допил банку одним тяжелым, длинным глотком. Тошнота стукнулась под язык, голова пошла кругом. Но я был не из робких и достал еще одну банку. Банзай.

— Я их всех ненавидела, — медленно говорила Дина. — Всех. Выйду из метро — аж трясет. Ноги дрожат, руки дрожат. Слезы на глазах. У меня ведь от ярости слезы текут, ты знал?

— Нет.

— Вот. Плачу от злости. Как крокодил… Иду и плачу. Чем больше злюсь, чем больше все это в себе переживаю, тем хуже становится. Злоба, она разъедает, как, знаешь, желудочный сок у язвенников. И так — каждый день.

— К тебе каждый день извращенцы приставали?

— Нет. По-разному было. Но да, все время что-нибудь случалось. В институте, опять-таки, жизнь не сахар. В общем, тяжко было.

— Ты не рассказывала.

— А что рассказывать? Зачем тебе все эти гадости слушать? Сейчас просто к слову пришлось, вот и говорю. Так бы ни в жизнь не стала.

'Девочка моя славная', - подумал я и крепче прижал ее к себе. Одной рукой. Второй поднес банку ко рту.

'Хватит', - сказал голос в голове, но я его, как водится, не послушал.

— А причем здесь Поток?

— Ну… Может, ты и не поймешь.

— Я постараюсь.

И я постарался…

Дина продолжала рассказ. Измотанная, несчастная, она открылась одной из подруг. Та была из Потока. Подруга пригласила Дину на 'лекцию' — так они называли свои сборища — и Дина пошла, хотя боялась, что ее заманивают в секту. Но, по большому счету, ей было уже все равно. 'Лекция' оказалась самой настоящей лекцией. Все происходило в просторном, светлом зале; собравшиеся выглядели обычными людьми. Не было фанатичного блеска в глазах, никто не кликушествовал, не молился напоказ. Все ждали лектора. Когда он взошел на трибуну, его приветствовали сдержанными аплодисментами. Лектор выступал полтора часа. Он не сказал ни слова о том, что Поток — религия. Он даже не назвал Поток философией. Все полтора часа лектор рассказывал о человеческих проблемах, о том, как трудно жить людям, и насколько проще может стать жизнь, если слушать голос Тотема в своем сердце. Лектор говорил о злобе, о тревоге, о бесполезных умствованиях, о вечном страхе смерти и страхе наказания после смерти. Он говорил — и Дине казалось, что он рассказывает о ней. Когда лекция кончилась, началась медитация. Подруга шепнула Дине, что можно уйти, но Дина осталась. И вошла в коллективный транс — вместе со всеми. С первого раза, без наркотиков, сама по себе.

Никогда в этой жизни ей не было так хорошо.

И она пришла на лекцию снова. И снова слушала лектора — он на сей раз был немногословен. Потом опять устроили медитацию. Дине хотелось заплакать, когда кончился сеанс, так ей было дивно, так отдохновенно там, по ту сторону человечьего бытия. Но она не заплакала. А потом была еще одна лекция, и еще, и еще…

Через месяц она в очередной раз попалась извращенцу. Вернее, наоборот: он попался ей. Был вагон метро, час пик, и духота, и вонь, и потная, грязная лапа сзади. Дина дождалась 'Техноложки' — там всегда выходила куча народу. Когда открылись двери, люди хлынули наружу. Вокруг стало чуть свободнее. Дина резко повернулась и ткнула пальцами в глаза того, кто стоял позади. Он даже не успел убрать руку. Из глаз хлестанула какая-то бледная жижица, извращенец упал и стал корчиться на полу, закрывая лицо, а Дина выпрыгнула из вагона и не торопясь пошла к эскалатору. Впервые в жизни она не стала размышлять, как бы поступила на ее месте кошка. Она просто поступила, как кошка. Инстинктивно. Не думая. С тех пор все плохое словно бы текло мимо нее, не задевая. Она точно знала, как ответить хамливой тетке в магазине, чтобы та заткнулась; как посмотреть на однокурсника, чтобы тот почувствовал себя ничтожеством; как принимать комплименты поклонников, чтобы те видели в ней богиню; она вновь стала кошкой, как это было когда-то, до рождения. Правда, через год лекции почему-то превратились в секретные мероприятия, на них стало очень трудно попасть. Вести о том, где будет новая лекция, передавались из уст в уста. Говорили, что такие правила ввел новый лектор. Дина его никогда не видела. Она как раз собиралась разузнать все об этом новом лекторе, но нашлось дело более важное. Она встретила меня.

— Самое главное, что я перестала всех ненавидеть, — говорила Дина. Кухня то и дело принималась кружиться, в ушах звенело. 'Коперник целый век трудился, чтоб доказать земли вращенье. Дурак, зачем он не напился, тогда бы не было сомненья…' — Я поняла, нельзя так относиться к простецам. Они все убогие. У кого нет памяти о прошлой жизни — у того нет Тотема. У кого нет Тотема — тот обделен от рождения. А ты… ты должен их ненавидеть. Ты их ненавидишь каждый день. У тебя работа такая. И чем дольше будешь себя против всех настраивать, тем легче будет ненавидеть. Неужели ты способен ненавидеть убогих? Я бы так не смогла.

— У них есть… Тотем, — сказал я. Меня повело куда-то вбок и вверх, я лег на пол и закрыл глаза. — Тотем… Человека.

— Бедный мой, — услышал я. Потом всё куда-то провалилось.