Карта Ашшории

Утомительная это и маетная штука, восхождение на престол. Союзникам наобещай, противников запугай, нейтралов склони на свою сторону — сплошная нервотрепка. Тут еще торжественный пир вечером, а ничего не готово.

Нет, ну я может где-то и лукавлю, не то чтобы ничего не готово совсем, но…

В общем, я и отойти от Блистательных толком не успел, а меня уже перехватили кастелян-распорядитель Ежиного гнезда и верховный церемониймейстер, и ка-ак принялись озадачивать!

У них, видите ли, аврал, а отдуваться мне.

Безусловно, моего утверждения на трон советом князей эта сладкая парочка ожидала. Ну или допускала с высокой долей вероятности, а, соответственно, и подготовку вела, но… Но, блин! Царю сегодня на пиру блистать, а у него всего шмотья — две поношенные сутаны. Ва-а-аше величество, срочно к портному! А волосы как изволите укладывать? А тогда какие украшения будем вплетать в косу? Ну хоть жемчужную нитку, может? И баня, разумеется баня… Прислать туда заодно девочек? А мальчиков? Но массаж-то? А список гостей?.. Нет-нет, всех владетельных, это само собой, а касаемо прочих? Кому государь изволит явить свою милость и пригласить за царский стол? Быть может кто-то из старых друзей вашего величества?..

— Единственные друзья царя, это его армия, флот и министры. — отрезал я. — Мастер, вы долго еще будете цвет ткани подбирать?

Царский портной, пожилой худощавый парсюк с печальными глазами вздохнул.

— Ваше величество, вам категорически не идет ни один из оттенков синего.

— Боги, вы так это сказали, будто на сегодняшнем пиру я должен соблазнить своей неземною красотой не менее дюжины девиц. — стоять в неудобной позе, пока одни помощники лейб-портного меня обмеривают, а другие прикладывают разноцветные куски ткани к различным частям тела, мне уже порядком надоело.

— Но, государь! — князь Караим из Золотых Колпаков, мой церемониймейстер, всплеснул руками. — Это же ваш геральдический цвет! Что подумают, если вы на свой коронационный пир явитесь в чем-то другом?

— Мне, честно говоря, насрать, кто там и что подумает по этому поводу. — отрезал я. — Главное, что флаг и герб Ашшории остаются теми же, что и ранее. Вот, кстати, заморских послов пригласить за царский стол надо… А на гербе у меня желтый ежик с белыми крыльями — эти цвета и сочетайте. И уж если в одеянии так-таки необходим синий, то можете мне сапоги такого колеру стачать. Глаза у меня еще подходящего цвета — вот и хватит.

— Есть у меня замечательный бело-золотой аксамит… — портной прищелкнул пальцами и двое его подмастерий приложили к моей груди отрез чего-то напоминающего парчу, даже с виду тяжелого, а мой «мучитель» пожевал губами, выказывая неудовлетворенность. — Да, к лицу и глазам хорошо, но у вашего величества совершенно седые волосы, на фоне шервани коса будет не видна.

— Друджи с вами, переплету ее с черными нитями. Мы закончили?

— Пожалуй… да. Мерки сняты, с тканью я определился… Сапоги к вечеру тоже будут готовы, только, ваше величество, я их сделаю чуть великоватыми.

— Правильно. — одобрил я. — Главное чтоб не жали за столом, а танцевать или бегать в них я не собираюсь.

Личный парсюк моего величества, вместе с помогаями, прихватили свое барахлишко и смылись из царского кабинета на совершение трудового подвига — шитье торжественного костюма для монарха за оставшиеся до заката пять часов, а я устало опустился в кресло, кивнув замкораспорядителю и церемоний-тирану на свободные места.

— Кто у нас из крупных чиновников сейчас в столице? Хефе-башкент, ясное дело, а наместник Ежиного Удела?

Да, вопреки традиции и банальной логике столичный градоначальник землями окружающей город провинции не управляет. Более того, за полгода до кончины Каген умудрился назначить наместником раскинувшейся от Тикрани и Ашата на юге, до лесов Лефты и Дамурианы территории не абы кого, а попа. Совсем сдурел под конец, братец…

Я бы понял, если Аарта была эпичным мегаполисом, навроде той же Вааруны, или даже стотысячной Агамтану — столицы сатрапии Бантал, а так-то с фига казне задвоенную бюрократию кормить приходится? На будущее что ли задел?

— Преподобный Валараш в Аарте. — доложился князь Папак из Артавы, кастелян-распорядитель. — Он был во дворце во время совета.

— Ну, его значит приглашаем тоже. — кивнул я. — Кто-то еще из значимых чинов?

— Остальные, боюсь не успеют. — ответил Караим.

— И фиг бы с ними, меньше моих запасов съедят. Так… — я задумался. — Еще обязательно пригласить за стол Латмура Железная Рука… С наследником. Морского воеводу — тоже с наследником…

Верховный церемониймейстер чуть покривился, слишком уж большая честь по его мнению для безродного морехода.

— Примаса, разумеется — куды ж без него? Ну и вас двоих тоже, само собой, ожидаю.

— Допускать ли на пир царевичей? — уточнил Караим.

— Естественно! — возмутился я. — Они же уже переехали на мужскую половину, не так ли?

— Э-э-э… Заканчивают, государь. — ответил Папак.

— Вот и проследи, чтобы до пира уложились.

— А ваш стремянной? Его с кем будем сажать? За общий с владетельными вроде не по чину, но если государь хочет показать всем особую к нему милость… — церемониймейстер замялся.

Это чтобы потом половина столицы шепталась, что я потому с собой в баню никого и не взял, что с ним сплю? Не, спасибо, таких сплетней мне не надо. О политиках вечно болтают всякую дрянь, не надо давать клеветникам лишних поводов — нарваться на дуэль с Тумилом в том числе.

— С Блистательными пусть сядет. — распорядился я. — Тоже до определенной степени охранник. Все у вас?

— Да как же, государь?!! — возопил дворцовый кастелян. — А расположение столов? А музыка? А?..

Я в задумчивости провел пальцем по зубцу лежащего на столе царского венца — снял сразу после совета железяку тяжеленную, так до сих пор и валяется в кабинете. Кажется основной целью моего правления будет не заполучить больше ни одной короны. Маетная это штука — восхождение на престол. Нервирует и утомляет очень.

— Значит так. Блюдами, расстановкой, музыкой, сервизами, прочей подобной фигней в Ежином гнезде всегда царицы распоряжались. — думаю, что попытка изобразить суровый взгляд мне удалась. — Где вы у меня титьки углядели? Вон вам царевна Валисса…

Я махнул рукой в сторону женского крыла дворца.

— …ближайшая моя родственница женского полу, ее этой ерундой и тираньте. Тинатин пусть тоже поучаствует — девчонке замуж выходить вот-вот пора наступит, пусть навыки хозяйки получает.

Караим вздохнул, но спорить не стал. Только уточнил:

— А порядок рассаживания за вашим столом, тоже у нее уточнять, государь?

— Нечего там уточнять. Невестку с дочерью слева от меня, царевичей справа — в заглавной части стола, как членов семьи, — прочих согласно их местам в совете. Потом Латмура и Миху с сыновьями, за ними министров. Потом уже послов.

— А примаса?

Ха-а-ароший вопрос. Вопрос с подковыркой. Посадить его выше князей — намекнуть всем, что Церковь будет важнее. Ниже — наоборот. И там, и там — обидки лютые, причем вне зависимости от того, какой будет реальная политика в дальнейшем осадочек-то останется. Да и подданные мои (теперь уже мои — главное об этом не забывать) могут таких выводов понаделать… И, что характерно, начать исходя из них действовать! Глазом моргнуть не успею, как вся система внутренних союзов среди знати переменится.

— При Кагене он где обычно сидел? — спросил я.

— Последний год, обычно, рядом с царем, государь. — ответил церемониймейстер. — На равном с ним кресле.

А по глазам видно, что ой как он это не одобряет.

— В этот раз посадите так же, между Валиссой и мною. Продемонстрируем преемственность политики.

Мне тоже не нравится, но лучше покуда ничего резко не менять. Пускай потом всем сурпрыз будет.

— Ну что еще? — я тяжко вздохнул. — Спрашивайте уже, по лицам вижу — есть вопросы.

— Послов, ваше величество. Послов как сажать? В том же порядке, что и при вашем брате?

— Да, давай в том же. Ну а ты, князь Папак, чего стоишь и смотришь? Тоже что-то непонятно?

— Ваше величество, вы же только прибыли, а меня никто не информировал… Какие у вас любимые блюда? Мясо какое вам подавать и вино?

— Дорогой мой кастелян-распорядитель Ежиного гнезда, скажи, ты совсем охренел? Какое в дупу мясо, коли мы только Громолета отпраздновали? Пост на дворе!

— Ой… — только и вымолвил он.

Кажется, ну вот если по его лицу судить, дембель в опасности. В смысле — готовить все придется заново и можем не успеть.

Братец может в благочестие под конец и впал, но не в ущерб своему чреву, похоже — иначе бы такого ляпа опытный завхоз допустить никак не смог. Зато я теперь — под крыльями своего геральдического зверька. Глубоко под крыльями, там откуда они растут, по самую косу. Хорош, понимаешь ли, монах, который в дни говения и сам трескает, и другим разрешает. Государь-инок, едрить его корень!

И что теперь делать? Вот бы сейчас сюда брата Круврашпури, уж он бы обосновал так, что слона бы во славу всех святых и богов сожрали!

Кстати, что-то он такое однажды при Лисапете (то есть до меня еще) говаривал… Ну же, вспоминай голова!

— Ошибается тот, — медленно, с трудом вспоминая слова хранителя Реликвии, произнес я, — кто считает, что пост лишь в воздержании от пищи. Истинный пост есть удаление от зла, обуздание языка, отложение гнева, укрощение похотей, прекращение клеветы, лжи и клятвопреступления. Если присутствующие решат не воздерживаться от мяса, Громолет, верю, на них не обидится. Главное чтобы воздерживались от всего остального. А с угощениями попытайся все же чего-то сделать — рыбы и птицы побольше.

Действительно ли Папак обмишулился, или это такая хитрая диверсия? Спросить бы с пристрастием, да нельзя.

Но новому министру царского двора я намекну, чтобы этого гражданина он на предмет симпатий проверил… если решит на месте оставить.

— Ну все, идите работайте. — приказал я.

Думал отдохну немного — ну как же, держи карман шире. Пришлите мне фуру с губозакатывателями.

— Ваше величество, тут того, Триур князь Эшпани к вам просится. — сообщил стоящий в карауле Блистательный через открытую дверь. Открытую, потому что в нее Папак с Караимом выходили как раз.

Мнда, пор-р-рядочки… Надо секретарем что ли озаботиться? А то от таких докладов, привычным к испусканию боевого клича голосом, я скоро начну заикаться. Особенно если это будет доклад о том, что пришел, например, мой тайный шпион — весь дворец разом о его личности узнает.

— Ну пусть заходит. — чего бы казначею опять от меня понадобилось? — Что, тоже насчет коронационного пира?

— Да, государь. — князь протиснулся мимо гвардейца и закрыл дверь прямо у него перед носом.

— Если по поводу выдачи из сокровищницы золотых и серебряных блюд, чаш и всего прочего, это к Валиссе. — предупредил я. — Она будет заниматься.

— Благодарю, но это в ведении кастеляна-распорядителя, мои помощники выделят все что надобно по его приказу. Я по иному вопросу. Вернее по двум: коронационные монеты и дары гостям.

Я говорил, что приверженность ашшорцев традициям, это очень хорошо? Беру свои слова обратно.

Нет, ну что касается «коронационных монет», это традиция, в целом, достаточно безобидная. В день восшествия монарха на престол чеканятся специальные монеты самого обычного номинала, — а они и так почитай каждый день чеканятся, — с неким отличительным изображением или надписью. Ничего в этом такого и нет, да только выпустить их должны именно в день коронации, не раньше и не позже. Поскольку обычно наследование престола происходит довольно предсказуемо, штемпеля для новых монет удается подготовить заранее — кто же знал, что мое избрание пройдет как по маслу и уже сегодня я стану царем. А не выпустить такой «юбилейный рубль» — плохая примета. Только этого мне в начале царствования и не хватало.

А от дня восшествия на престол осталось всего ничего. Беда-печаль.

— Так-так… О монетах мне стоило подумать заранее. — вздохнул я. — Много их мы отчеканить за сегодня не успеем, верно?

— Увы, государь, боюсь что так. — не стал юлить казначей.

— Ладно, не можем взять количеством, так возьмем качеством. — вздохнул я. — Выпустим драмы и полудрамы. Золотые полудрамы, а не из сплава с серебром.

— Какое ваше величество повелит разместить на них изображение? — уточнил князь Эшпани.

— С одной стороны Крылатого Ежа, как и на всех, сэкономим время вдвое таким образом. А с обратной стороны… — я задумался ненадолго. — Помнится, с пару лет назад обитель Святого Солнца заказывала на монетном дворе небольшую партию золотых медальонов со знаком Солнца. Те штемпеля еще сохранились?

Отец Тхритрава, когда поток паломников отчего-то уменьшился, решил провести рекламную кампанию и вручать эти медальоны особо щедрым жертвователям, дабы те могли носить их на одежде, демонстрируя всем, что совершили паломничество и не абы куда. К моменту изготовления заказа спад, правда, закончился, и медальоны было решено попридержать до лучших (ну или худших) времен — так и лежат по сю пору где-то в закромах.

— Должны были, ваше величество. — ответил казначей.

— Вот их с обратной стороны и шлепайте.

— Не воспримет ли Церковь это как вторжение мирян в область ее интересов? — смутился Триур.

— Не воспримет. — отрезал я. — Я из сана не извергнут…

Казначей изумленно вскинул брови.

— …только малое прещение прошел, да и из обители не изгонялся. Имею полное право. Так что ты, голубчик, давай-ка распорядись, а я пока в баньку сбегаю. После того и пиршественные дары обсудим.

Дары. Тоже традиция, и очень для казны обременительная. Всем участникам коронационного пира, всем без исключения, вступающий в должность монарх Ашшории должен преподнести дар. А пирующих, по моим прикидкам, будет порядка пятисот рыл. Не все, разумеется, из них владетельные, даже князья не все, но одних Блистательных под две сотни человек (и еще сотня в караулах), а кроме того чиновники, столичные клир и знать, да даже свободные от непосредственного обслуживания пира дворцовые слуги. И всем дай, дай, дай… И чем выше чин, тем щедрее должен быть подарок.

Накладная это штука, коронация. Определенно, в дальнейшем подобных мероприятий надобно избегать.

После баньки… Ну, какой на самом деле баньки? Так, недоджакузи с горячей водой и массажистом. Вот в горной Ашшории, ну и у нас в обители в том числе, там — да, баня. С парилкой. А тут царя в мраморном тазике с кипятком, считай, прополоскали, и все. Расстройство сплошное, а не баня.

Но все же самочувствие мое после омовения улучшилось, настроение даже поднялось, да и размял мои старые косточки банщик хорошо — жизнь предстала в чуть более розовых тонах, и новую беседу с казначеем я начал уже с не столь похоронным настроем, как ранее. К тому же Каген, оказывается, как бы он после смерти единственного сына не хандрил и не недужил, за финансовым благополучием державы следил крепко и казну оставил в весьма и весьма приятном состоянии. Стопудово — что-то там разворовать власти предержащим удалось, но и того что оказалось у меня на руках должно было хватить… Ну, на первое время — точно.

В общем, спокойно обсудили с казначеем чего и кому я могу подарить и насколько это ударит по финансам, — пришлось снова призвать Караима из Золотых Колпаков, как специалиста по торжественности, — при этом жабу мне пришлось задавить насмерть: Триур не только министр ведь, но еще и владетельный князь Эшпани, рассуждения на тему «эти кондомы и так с жиру бесятся, до такой степени их одаривать» не оценил бы.

Прозаседали битый час, никак не меньше.

— Ваше величество желают начать одаривать гостей именно с него? — с некоторым сомнением прокомментировал мою творческую инициативу верховный церемониймейстер.

— Ну а что тут такого? — вопросил я. — Первый дар, по традиции, вручает лично царь, тем самым являя свою особую милость, так?

— Да, государь. — согласился Караим. — Отмечает достойнейшего из достойных. В смысле — отмечаете.

Я вздохнул. Ну не знают тут историю про яблоко раздора, и чем его вручение аукнулось одному малоазиатскому городу. Надо что ли изобрести «Иллиаду»? Эх, кабы я еще ее в той жизни читал, а не только в киношке посмотрел…

— Одного возвысишь, остальные почувствуют себя обделенными. — в задумчивости произнес казначей. — А тут такой повод… И никто не почувствует себя умаленным. Ваше величество, это, если вам интересно мое мнение, гениальный ход.

Вот министр мне не враг, как говорится. Хотя… У него сейчас непосредственное руководство сменилось, он нынче, пожалуй, любую мою инициативу поддержит, лишь бы у власти удержаться.

— Не припоминаю ничего подобного со времен самого Буджума Просветленного. — вздохнул Караим. — Но и с князем Эшпани не согласиться не могу. Такое решение вашего величества воистину достойно преклонения.

— Ну, значит решено! — я хлопнул себя по ляжкам, энергично поднялся (и даже коленки не скрипнули — поди ж ты!) и, пройдя к выходу из кабинета отворил дверь.

За время нашего совещания караул успел смениться, и теперь прямо передо мной вытянулись Вака из Трех Камней и Дафадамин.

— О как. — я аж опешил на мгновенье. — Внезапно. Ребятки, вы что, уже успели где-то так провиниться, что вас на вечер в караул поставили? Я-то думал что уж те, кто делил со мною хлеб по пути из обители Святого Солнца и тот, кто первым встретил у врат дворца, точно достойны восседать за пиршественным столом. Ну, признавайтесь, за что вам такая немилость от Латмура?

— Да нет, величество, какая немилость? — смутился Вака. — Наоборот, нас Ржав… капитан поставил таким образом, чтобы к пиру смениться и переодеться успели.

Вот так. И никакого тебе, понимаешь, от собственных гвардейцев подобострастия. Откуда б ему взяться, коли под соседними кустами гадили?

— Да? Ну это он вас удачно поставил. Помощь мне твоя требуется. Берешь сейчас, значит, казначея, и идете с ним в сокровищницу…

— Величество, да как же так? — воскликнул Блистательный. — Мне ж при вашей священной особе пост назначен!

— Помолчи. — недовольно прервал его я. — Особа никуда не денется, посидит в кабинете и попьет чегой-нить горячего, а коли князь Золотых Колпаков расстарается, так и пожует еще. А ты сходишь с казначеем в сокровищницу. Ненадолго. Подберешь там из оружия чего-то, сабли, или мечи там, чтобы и клинок был знатный, и рукоять богатая, и ножны не уступали. Царевичи перешли на мужскую половину, сам понимаешь — пора обзаводиться и оружием. Дело государственное, на тебя одна надежда.

Вака кивнул. И пора, и дело государственное — тут даже захочешь, а не поспоришь. И кому как не такому проверенному кадру как он подобное дело доверить?

— И еще. Но об этом молчок оба. Есть у меня еще одно поручение…

Блистательные выслушали, переглянулись с пониманием, и мой недавний провожатый до дворца согласно склонил голову.

— Не подведу, государь. — с чувством произнес Вака.

Минут сорок спустя, когда я приканчивал вторую чашку сбитня с ватрушками, в дверь кабинета постучали. Ой как постучали-то…

— Ты мне что, дверь сломать хочешь? — выкрикнул я. — Заходи.

На пороге вырос уроженец Трех Камней — довольный как слон, — быстро приблизился, сжимая у груди какой-то сверток, аккуратно его положил на стол и развернул.

— Только, величество, в сокровищнице дерюги никакой не нашлось. — смущенно доложился гвардеец. — Там какая-то шелковая тряпка старая была, я в ней принес.

— Тряа-а-апка… — язвительно передразнил его я. — Личный штандарт мирельского царя Атуни, захваченный во время Самватинской войны. Великий воинский трофей!

Физиономия Блистательного вытянулась.

— Хоть какая-то от него польза. Давай глянем, что ты выбрал для моих наследников.

— Царевич Утмир, он… Он некрупный еще пока, я ему закский акинак взял. Самое то парнишке будет по руке. Сталь хорошая, доброй поковки и закалки, да и вида богатого. Ханский — не иначе. Ржавчины нет, я проверял.

— Это правильно. — согласился я. — С клинком, который чуть не с него длиной, мальчик будет смотреться по-дурацки. А Асиру, значит, саблю?

— Булатную. — ответил Вака, и до половины извлек оружие из ножен, демонстрируя узор на клинке. — Пока ему будет немного тяжеловата, мне кажется, ну да привыкнет, коли станет упражняться.

— Конечно станет — куда он денется? А второе поручение?

— А там вообще все в лучшем виде, величество. Как будто кто-то заранее подготовил — даже копаться не пришлось.

— Ну и очень хорошо. — я укрыл оружие некогда боевым знаменем и поднялся. — Пойдем, поглядим как молодежь обустроилась, да кота моего заберем. Я тебя, кстати, чего спросить-то хотел…

— Что, государь?

— Тебя за наше приключение как лучше наградить — званием, титулом или деньгами?

— Да я!.. — он задохнулся.

— Ой, вот давай только без этого. — я поморщился. — Заслужил, так и спросить за то не стесняйся. Только не наглей, пожалуйста.

— Да я, величество, тут того… — Вака потупился и, кажется (освещение не позволило определить точно), чуточку порозовел. — Посвататься собирался.

— Это правильно. Мужчина без жены — что дерево без гусеницы. И кто же она, твоя избранница?

— Дочка аартского купца Вартугена Пузо.

— Купец-то, верно, богатый?

— Не без того. — вздохнул Блистательный. — Простой гвардеец-то ему в зятья нужен не особо.

— Ну, значит деньги отпадают. — прикинул я. — Выходит титулом или званием… Не знаешь, Ржавый новоиспеченного князя Большой Мымры в полусотники переводить не собирается?

— Касца-то? Да вроде хотел — с тем расчетом и посылал ведь. — ответил Вака.

— Значит у нас вакансия гвардейского десятника открывается. Уже не абы кто. Ты давай так… Я с Латмуром переговорю, чтобы он это место тебе отдал, там ведь и в ненаследственное кормление деревенька положена будет, ну а как тебя в следующее звание произведут, так я сам к этому Пузу пойду, дочку его за тебя просить. Не откажет ведь, поди, коли сам царь сватом будет?

— Не должен. — разулыбался Блистательный.

Довольный. Видать приданое-то хорошее. Ну или девка золотая.

Может, конечно, и то и другое, но это уже какая-то фантастика.

— Ну вот и славно. Так, значит, и сделаем. — я взял упрятанные в боевую тряпку клинки.

Удачно получилось. И человека отблагодарил, и казне ущерба никакого.

— Величество! Куда?.. — Блистательный попытался перехватить сверток и получил легкий шлепок по рукам.

— Прибери персты. Я еще не настолько дряхлый, чтобы шесть-семь мин самому не поднять.

Царевичи обнаружились вместе. В смысле — в одной комнате. Младший возился на полу с Князем Мышкиным, а старший сидел у окошка и что-то читал — не слишком, впрочем, увлеченно, скорее приглядывал за возней кота и брата поверх свитка.

Ну конечно, мы же уже взрослые, нам по полу со зверем возиться невместно… Вот сапоги у мелкого стащить и спрятать — это самое то!

— Привет, молодежь. Как устроились на новом месте? — поздоровался я, входя к ним.

Гвардейцев, разумеется, оставил снаружи — не хватало еще меня от детей охранять.

— Здравствуйте, ваше величество. Все благополучно, благодарим вас. — Асир поднялся со стула и отложил свиток в сторону.

— А меня Князь Мышкин оцарапал, дедушка. — сообщил оставшийся на полу Утмир и продемонстрировал кисть с розоватыми следами от кошенячьих когтей.

— Ну он же хищник, к тому же совсем маленький. Не умеет еще сдерживаться, когда играет. — я брякнул свою ношу на стол. — А у меня для вас подарки, внуки. Идемте-ка сюда.

Утмир рванул с места, только Мышкина прихватил на руки. Асир подошел более спокойно и степенно, с достоинством. Но тоже любопытно парню — по всему видать.

— Тэкс. — я развернул края боевого мирельского знамени. — Перешли на мужскую половину, имеете право носить оружие. Берите, вешайте на пояс. Где чей клинок разберетесь?

— Ух ты! Правда можно? — Утмир шементом сграбастал акинак, вытащил его из ножен и опробовал острие на палец. — Настоящий боевой!

Кот, поставленный при этом на стол, был моментально забыт.

— Ага, боевой. Палец пососи, кровить и перестанет. — посоветовал я.

Старший из царевичей старался держаться более спокойно и «по взрослому», но судя по блеску в глазах, тоже был вполне счастлив. Мальчишки… Кто из них от оружия не балдеет?

— Спасибо вам… дедушка. — произнес Асир, любуясь булатным узором клинка.

Ну вот то-то же. А то все «величество»…

— Да не за что. — я взял кота на руки и погладил. — Завтра начнете учиться с этим обращаться. Партнеров для поединков я вам нашел.

— А что, остальное учить больше не надо будет? — полюбопытствовал Утмир, проверяя как акинак ходит в ножнах. — Ну науки там всякие.

— Надо. Обязательно надо. До обеда. А после него фехтование, верховая езда и все тому подобное.

— Да? Ну ладно. Ух, опять кровь пошла. — младший снова сунул порезанный палец в рот, но тут же вытащил. — Ой, а мы же коробочку Князя Мышкина обшили!

Мальчик бегом, — вот энергии в бесененке-то! — рванул в угол, взял там что-то и вернулся с той же поспешностью. — Вот, дедушка-величество.

Я взял кошачий транспорт и пригляделся. Действительно, обшили. Синей тканью. На двух сторонах вышили нашего геральдического ежа, еще на двух — мышь. Обычную серую мышь. И над нею — княжеский венец.

— Ну он же личный царский союзник, как я понимаю. — прокомментировал Асир мой невысказанный вопрос. — Потому и ежи тоже.

Ну да. Шехаме, помнится, тоже пришлось ижака к своим волкам присобачивать. А вышивать наследник действительно умеет!

— А это что, знамя? — старший царевич кивнул на импровизированную обертку подарка.

— Личный штандарт мирельского царя Атуни. — я расправил стяг так, чтобы он превратился в некое подобие скатерти. — Валялся у нас тут, в закромах родины, пыль собирал…

— Может обновить и в парадном зале повесить, среди прочих трофеев? — старший отпрыск Валиссы попробовал ткань на ощупь и поморщился. — Не-е-е, легче перешить заново. Ветхий очень.

— Знаешь, Асир, — я засунул кота в коробку, — пришла мне тут в голову одна идея…

* * *

Эпичненько так. Пафосно. Но вкус у невестушки определенно есть — убранство большого пиршественного зала Ежиного гнезда (каждый раз при упоминании названия моего дворца вспоминаю фразу Камиля Ларина из фильма «День радио»: «Но это же североамериканский кролик!»), вычурное и тяжеловесное, ей удалось как-то смягчить и оживить.

Сидит вон… Блистает. Раз в жизни доверили бабе поруководить не номинально, на женской половине, где ее приказы пусть и выполняют, но с оглядкой на министров и царя, а на самом деле, с полным и не подотчетным никому правом принятия решений — она и расстаралась. Выложилась по полной программе, — вон, усталая почти настолько же, насколько довольная, — загоняла половину дворца своими хотелками… Но ничего так получилось. Приятственно. Наслаждается триумфом теперь. Блистает… Примас, морда елейная, на нее косится, но «полет гадюки» благоразумно не комментирует, да и вообще непонятно, что у него на уме. Про скоромное на столе тоже ничего не сказал — не иначе интердикт какой замышляет.

Владетельные… Ну эти тоже блистают. Часть откровенно рада, что все закончилось и пойдет теперь своим чередом, без войнушек и потрясений, часть просто пожрать и повыпендриваться пришла — пофиг им, кто там на троне, пока к ним в карман не лезет (и ведь не лезет, что самое обидное — на коронационный пир царю, безобразие-то какое, подарков не положено), а часть, та что я с «кондициями» опрокинул, глядят волками. Ну еще бы, такой облом. Хотели пожить самовластно, державой повертеть, а тут приперся мерзкий старый дед и все опошлил. Низабудимнипрастим!

На «предавших» их подельников тоже неласково поглядывают, кочерыжки. Ничего, сила нынче за мной — сейчас их можно всерьез не опасаться. Не было у них резервного плана, а если и был, то только у Тоная Старого. А он от борьбы отстранился… пока.

Отравить его что ли, чтоб спокойней мне спалось?

Министры и высшие чиновники… Ну, этих можно сфотографировать и на обложку книги Перумова «Земля без радости» помещать — будет самое то. Царь новый, главнюк новый, усидеть на своих местах хочется, а как да под кого прогибаться еще неизвестно… А и Хефрен с ними со всеми — пущай Зулик с этой лаврушкой пока расплевывается.

Ну и послы, конечно — как представителей августейших коллег за свой стол не позвать? Сидят вон, четверо сычей, жрут в три горла каждый… Мирельский, инитарский, парсудский (а по факту — бантальский), да скарпийский — больше постпредов у нас никто не держит, одноразовыми посланниками обходятся.

Заочно-то я с каждым из них знаком — зря что ли с Зуликом семнадцать дней бок о бок ехали? Ему, как заму Кагена по дипчасти много чего было рассказать — только успевай уши подставлять.

Вот, к примеру, посол царя Оолиса, пати-мирза Киас Синепес (это фамилия такая) — преинтересный тип. Невысокий, худощавый, по мирельской моде стрижен коротко, эдакий седенький мальчик. В Аарте сидит в качестве посла и, гадом буду если это не так, резидента, лет уже наверное шесть. С одной стороны, представитель ни разу не дружественной нам державы, а с другой — благодаря его активной деятельности мирельских купцов в Ашшории никто уже давно особо не обижает, ибо Синепес обладает удивительным талантом, найти с собеседником общий интерес с последующим гешефтом. Вон с князем Баграта например до венчания дошло — не между ними лично, разумеется, просто дочку свою Киас за двоюродного племянника Римула Багратского отдал. Удачно пристроил, надо сказать, потому как пати-мирза на наши звания, это всего-навсего что-то вроде «старшего шевалье».

Или взять того же скарпийца. Адриналь Исавелл. Просто, без титула — нету их у скарпийцев с рулинноями, кроме царя и царевичей (ате и аззаж на их языке), даже подобия разделения на патрициев и плебеев не имеется. Есть чиновники со своими должностными наименованиями, есть войсковые звания, и есть прочий народ, зема. Ну или фроупл, если представитель народа живет беднее чем иной раб.

Так вот, сему балаббату от посольского ведомства, кажется мне, совершенно наплевать на то, что Гикамет сидит на троне только по асинской доброте и совершенно ничем на деле не распоряжается — упрямо гнет линию в пользу привилегий и послаблений для скарпийских купцов. Мало ему, что почти вся наша морская торговля в их руках…

Потрясающий наглец. Или совсем берега попутал, или имеет прямую поддержку от новых хозяев их державы.

Самый низкопоставленный из этой четверки — Кируш, сипух Азарпуланаи, посланец царя царей. Несмотря на имя и титул (очень невысокий титул, кстати) — чистокровный рулинной из потомков солдат Тарки Одноглазого. Работенка его — чистейшая синекура, за какие-то заслуги испрошенная сатрапом Бантала для этого типа. Да и ашшорцам показать, насколько наше государство ничтожно в глазах владыки Парсуды.

Ну и куда же нам без инитарского посла? Мама у Кагена была тамошняя царевна, Асир с Утмиром тоже с правящим домом их царства в родстве… Это я в глазах князя Исапета (тоже мой тезка, только имя северные соседи перековеркали на свой манер) какой-то не пришей ни к чему рукав… Надо полагать, о моей безвременной кончине мечтает.

Надо бы их удивить что ли? Тем паче мой черед заздравную речь толкать.

— Дорогие гости! — проскрипел я, поднимаясь с кубком в руках. — Вот уже близится полночь, время, когда, по традиции, вновь коронованный монарх Ашшории вручает дары.

Общество отозвалось негромким одобрительным гулом, мне даже пришлось взять небольшую паузу, чтобы не перекрикивать собравшихся.

— Но прежде чем приступить к этому долгожданному действу, мне бы хотелось сказать немного о совсем другом. Все вы знаете, что долгие лета я провел в молитвах о нашей стране, и лишь безвременная кончина моего возлюбленного брата принудила меня вернуться в мир, дабы постеречь престол до совершенных лет моих внучатых племянников. — эти мои слова заставили владетельных полюбоваться улыбкой Валиссы и призадуматься о том, что раз я собрался царствовать до совершенных лет обоих царевичей, позиции Шехамской Гадюки (которая ничего не забыла и не простила) будут лишь упрочиваться с каждым днем. — Что я оставлю им, да и всему нашему народу, когда наступит и мой час встретить Смерть? Мне бы хотелось, чтобы мир. Мир и процветание, дружбу и уважение соседей и подданных. Зависит ли такое развитие событий от всех нас? Мне кажется, что да. Зависит ли оно от народов окружающих Ашшорию? Тоже да, в немалой степени. Солнце, Сердце и Око завещали нам прощать обиды и забывать ссоры, не наносить новых ран и целить старые. Потому мы с царевичем Асиром сегодня посоветовались…

Я выдержал небольшую паузу, чтобы до всех присутствующих дошло — мальчик вырос и с ним пора считаться.

— …и, как мне кажется, нашли способ излечить хотя бы одну из былых ран. Полвека назад, в битве у Старой Стены пал храбрый царь Атуни, и знамя владыки досталось победителям в той кровавой сече. Долгие годы хранилось оно в царской сокровищнице Ашшории, но теперь… Царевич уверен, и я с ним в этом согласен, что царский штандарт следует возвратить потомкам отважного царя, дабы никто не мог сказать, что мирелы утратили честь и славу. Пати-мирза Синепес, в надежде на мир между нашими державами, прими царское знамя из рук моего наследника и возврати законным владельцам.

Нокаут. Всем. В смысле — всем присутствующим вообще. Количество отпавших челюстей на квадратный метр в Книгу рекордов Гиннеса заносить можно!

— Благодарю, владыка. — Киас поднялся и отвесил земной поклон. — Хоть и давно я уже служу посланцем в этой стране, но сейчас у меня нет слов, дабы выразить благодарность, которую испытывают все мои соотечественники за столь благородный поступок вашего величества.

— Благодарить тебе нужно не меня, а царевича. — тот уже приблизился к послу, держа штандарт на манер рушника. — Но на это у нас еще будет время. Теперь же…

Я глянул на клепсидру в одном из углов зала.

— Наступила полночь, начал близиться рассвет, и пришло время подарков для дорогих гостей. — я улыбнулся, и обвел взглядом окружающих. — Да простят меня присутствующие, но я нарушу извечный порядок, и первым одарю не самого достойного в моих глазах, а того, кто имеет на дар право невзирая на свои заслуги или их отсутствие. Право законное и непоколебимое.

Заинтриговал? Ха, да еще как! Того гляди ставки начнут делать. Хотя, конечно, большинство на примаса косится — ну а кто еще имеет права, не имея обязанностей? И заслуги перед короной духовному лицу как бы не особо-то уместны — он богам служит и Святой Троице. В смысле — у его сеньора и труба повыше, и дым гущщее… Можно понять, почему гостюшки на Йожадату поглядывают — по всему, царь лично его будет одарять.

Щас прям! Облезет!

— Не столь давно, но не сказать что и недавно, а если точным быть, то ровно восемь лет назад — я с благостной улыбкой идиота оглядел присутствующих, — от бремени разрешилась достойная женщина, супруга присутствующего здесь доблестного капитана Латмура, по прозванию Железная Рука. У них родился сын, которого назвали Нвардом. Он тоже здесь, и именно сейчас, только что, достиг совершенных лет. Поднимись, сын князя Девяти Столбов. Ты вошел в этот зал еще мальчиком, но отныне уже взрослый мужчина.

Парень встал, и на лице у него при том было настолько ошалевшее выражение, что всем присутствующим было ясно — ничего подобного он не ожидал, ко вниманию со стороны царя не готовился.

— В день рождения принято дарить подарки, так пусть же я буду первым, кто одарит тебя, юноша, в этот славный день, когда ты вступаешь в общество мужей. — я подал знак, и троица притаившихся наготове слуг внесли… нечто.

Что-то вроде укрытого тканью манекена, тяжелое, судя по лицам несунов, но хрупкое, ибо тащат предельно аккуратно. Наконец конструкцию водрузили рядом с молодым человеком.

— Ну, сорви покров. — все с той же улыбкой распорядился я. — Погляди, что дарит тебе царь, да и другим покажи тоже. Уверен, всем очень интересно.

— Да неужели девица-наложница? — донеслось до меня негромкое бормотание Валиссы.

— Нет. — также тихо отозвался я. — Но идея хорошая и ход твоих мыслей я одобряю.

Нвард, видимо, тоже подумал нечто подобное, поскольку зарделся аки маков цвет, бросил смущенный взгляд в нашу сторону, и как-то несмело протянул руку к покрывалу, но тут присутствующие засвистели, затопотали ногами, заголосили «Давай!», «Открывай!», «Хвались!», «Показывай!», да «Не томи уже!», и он, резко и с силой, сорвал с подарка драпировку — на миг вокруг наступила гробовая тишина, затем зал восхищенно ахнул, а Тинатин так и вовсе восхищенно захлопала в ладошки.

Ну еще бы. Юношеский набор доспехов Лисапета, весь вызолоченный и разукрашенный, с травлением и чернением, драгоценными накладками, с составным серебряным поясом и дорогой саблей на нем. Такая бронь поболее чем самая большая деревня стоит, да и не одна. Мне этот доспех все равно уже не надеть, а Нварду должен быть как раз впору.

Там еще такая же защита для конской морды и груди в комплекте имеется, но эту запчасть уже парню доставят по месту регистрации. Не вести же в зал лошадь, право слово.

— С совершеннолетием тебя. — я поднял кубок ввысь. — Выпьем же дорогие гости за долгие лета имениннику. Счастья ему, славы и богатства!

Я приложился к чаше, да и остальные не заставили себя долго ждать — особенно Блистательные, тоже предварявшие употребление громкими здравицами.

Я опустился в кресло. Вот так-то, пусть теперь владетельные гадают, оказал я честь дому Латмура или просто искренне и от души поздравил парня по соответствующему поводу. И капитан тоже пусть заодно погадает.

Ну тут уж слуги дары начали растаскивать, пришло время музицирования, но я эту свою обязанность на Валиссу сбагрил — и так от пустопорожних бесед за столом в горле першит, да и развозит меня что-то помалёху. Печень-то совсем нетренированная, да и годы уже не те.

В общем, еще часика-то полтора я продержался — пока всех одарили, пока с примаса песню стряс (сел за стол, пущай исполняет, а не выпендривается), покушал спокойно опять же… Не понимаю я этого «не переедайте на ночь, вредно». С пустым брюхом гораздо вреднее ложиться — когда его с голодухи крутит, так ить черта лысого уснешь вообще, а в результате у тебя хроническое недосыпание, постоянный упадок сил, конфликты в коллективе и нервное расстройство. А я царь, существо нежное и хрупкое, меня теперь любой обидеть может… на свою голову. Так что крепкий здоровый сон мне категорически показан — оно и для подданных спокойнее.

Но через полтора часа после вручения подарка Нварду я свалил. Поднялся, произнес тост, сослался на общую недужность, пожелал чтобы все дальше пили, веселились и ни один из присутствующих не ушел на своих ногах (царевичам тайком показал кулак, да и примас с Валиссой очень выразительно на молодняк глянули), и сбежал спать. Ноги уже не держат — тот еще выдался денек. Молодой бы коньки отбросил, а я держусь еще!

Почти сразу после выхода ко мне и паре Блистательных охраны пристроился и Тумил. Серьезный, собранный и на удивление трезвый.

Ну все верно — стремянной, это не только на коня забираться помогать. Это, можно так сказать, царский лейб-порученец, а я постоянно об этом забываю.

— Подарок-то понравился? — полюбопытствовал я.

— А, не знаю, я его еще не смотрел. — ответил парень, вызвав тем пару придушенных смешков у меня за спиной. — Величество, какие на завтра будут распоряжения?

— Царевичей загонять завтра до полусмерти, вот мое вам с Энгелем и Нвардом на завтра поручение. — буркнул я.

Ишь, не смотрел он! Я, может, лично ему отбирал?.. Нет, ничего подобного я не делал, ну а вдруг бы?

— Так то после обеда. — резонно возразил мальчик. — Капитан Латмур уже им в дядьки Ваку назначил, он нам про распорядок занятий все рассказал. С утра-то мне что делать?

— С утра? — я задумался. — А побудь-ка ты, Тумил, до обеда моим секретарем.

— А… Я же не умею. — стушевался парень.

— Там еще и уметь особо нечего. Люди будут ко мне рваться, а ты докладывай кто пришел, да по какому делу. Ну а если у меня кто в это время есть, так объясняй, что царь-де занят, только вежливо, а не как вот эти вот, — я кивнул в сторону гвардейцев, — которые сначала бьют в морду, а только потом разговаривают.

За спиной снова раздались сдавленные смешки.

— Ну и прошения всякие там с челобитными принимай — потом все разом мне отдашь.

— Ну… с этим справлюсь. — мальчик энергично кивнул.

— Вот сразу после завтрака и приступай.

Однако, нужно обзаводиться секретарем. Тумил, он хороший, конечно, но непоседа и на такую должность не подходит. Да и с царевичами будет по пол дня проводить к тому же.

Человек, причем, нужен верный и проверенный. А где такого взять? Особенно чтоб с мозгами.

— А пока можешь за стол возвращаться. Токмо с вином не усердствуй.

— Да ну его. — паренек сладко потянулся на ходу. — Я лучше спать пойду лягу. Умаялся.

— Что, один ляжешь? — я даже удивился. — Тебе, разве, наши князюшки, и прочие заинтересованные, никого подсунуть не пытались?

— Как не пытались? Конечно пытались. — безмятежным тоном отозвался мой стремянной. — Подходили тут некоторые, на дружбу намекали, помощь предлагали в обустройстве… Деньгами все больше. Ну и девок тоже. Потом и парней. Но в основном — деньги.

— Ну а ты что?

— А что — я? — Тумил пожал плечами. — Не глупенький же, понимаю, что это они через меня рассчитывают к твоему величеству в доверие влезть. Прикинулся дурачком, косу показал, да и был таков.

— Но так-то никому прямо не отказал? — уточнил я.

— Зачем же я буду грубить старшим? — мальчик скорчил скептическую мордашку.

Вежливый какой, надо же! Как пожилому монаху в постель жабу с ботинок размером запустить, это запросто, а тут — ну вы гляньте-ка!

— Вот и хорошо. — я кивнул. — Ты знаешь чего?.. Будут деньги предлагать просто так — не соглашайся. А если попросят какой-то услуги, обещай подумать и мне рассказывай. Я укажу, у кого взять, а у кого — нет. Что же касается женщин…

— Твое величество, я вроде не совсем уж урод! — возмутился парень. — Без помощи этих старых сводников обойдусь!

— Молодец. Я примерно это и хотел сказать. — мы подошли к моим покоям, которые охраняла еще пара Блистательных. — Иди, отдыхай.

— Ваше величество, — негромко отрапортовал один из стражей покоев, когда мальчик беспечной походкой двинулся от нас по коридору, — тут до вас с монетного дома гонец прибыл.

— Давно? — поинтересовался я.

— Да… Часа два как. — ответил гвардеец.

— И где он сейчас?

— Мы его в караульной комнате покуда заперли. Прислать, ваше величество?

— Ни к чему. Пойдем, покажешь, что за человек.

Человек оказался пожилой. Не старец еще, но лет так под двадцать пять… По местному календарю, разумеется. Ну или хорошо за сорок по моему родному.

Одет небогато, но очень аккуратно, по местному «бородатому праву» судя — горожанин из мастеровых, причем не последних. На груди бляха со знаком монетного двора. Мое величество дожидаючись уснул, привалившись к стенке, но плотно набитый мешочек продолжает крепко держать в руках.

— Просыпайся, почтенный. — Блистательный аккуратно потряс его за плечо. — Царь пришел.

Мужчина моментально проснулся, поднялся, поклонился мне и протянул свою ношу.

— Барук из Подгорного, глава Денежного Дома, прислал вашему величеству образцы коронационных монет.

Да, Барук, а не князь Барук. Чеканкой денег у нас витязь заведует — традиционно, — хотя в кормлении у него (пока при должности) аж небольшой городок в дне пути от столицы (тот так и называется — Монеткин). Дабы соблазн воровать казенное золотишко был поменьше, чтобы человеку было что терять. В принципе — помогает.

— А ты кто же таков будешь, мил человек? — спросил я, принимая кошель.

Увесистый, хоть и невелик.

— Я монетный мастер Параваз Камея. Из златокузнецов, государь.

— Да уж понял по фамилии, что не из золотарей. — я потянул за завязки. — И ты что же, почтенный Параваз, с таким грузом один сюда добирался?

— Как можно, ваше величество? Меня сопровождали до дворца семь городских стражников во главе с витязем-офицером. Просто внутри-то Ежиного гнезда им делать уже нечего.

— Ну да, кто ж тебя тут ограбит? — я выудил монетку в драму и поднес ее к масляной плошке, одиноко освещавшей караульное помещение.

Хорошо получилось. Не произведение ювелирного искусства, конечно — неровная, со съехавшим немного в бок изображением (как у всех монет доиндустриальной эпохи, в общем-то и было), но вполне себе так симпотно. И ежик виден хорошо, а знак Солнца — так и вовсе замечательно.

— Ваше величество удовлетворены нашими трудами? — поинтересовался монетнослужащий.

— Да, вполне. — я протянул денежку Паравазу. — Возьми, почтенный Камея, на память о нашей встрече и как компенсацию за долгое ожидание.

Мастер снова поклонился, прижав ладонь с монетой к сердцу, а я осенил его знаком Святой Троицы и поперся отдыхать. Блистательным — всем четырем, и тем что сопровождали, и тем что на карауле у моих покоев стоят, тоже по полудраме на память подарил. Жаба душила (им ведь и так уже жалование за тучу времени сверх нормы обещано), но… Что делать? За мной реальной силы нет — всего и сторонников, что Тумил да кот, — так что попервой придется быть Молчалиным.

В апартаментах горело всего по одной свечке на комнату (вот и нафига мне их столько, комнат-то?) — толку от такого освещения немного, но на мебель впотьмах не налетишь, дверные проемы тоже сыскать можно, а читать я и не собираюсь.

Слуг, которые царя раздевают-одевают тоже этикетом не предусмотрено — монархи Ашшории существа шибко самостоятельные, женщинам не уподобляются, — так что я просто скинул шервани на одно из кресел по дороге к спальне, кошель с юбилейными золотыми на столик бросил, выправил рубаху из штанов, и усевшись на стульчик у кровати уже собрался сапоги стягивать, когда в углу что-то закопошилось. Крупное что-то.

Я чуть на пол и не упал. Что такое? Неужели уже убивают? Я же почти как почтальон Печкин, только-только жить начал, на престол сел…

Вот так и знал, что жаба права, и гвардейцам юбилейные полудрамы дарить нефиг!

Свеча в изголовье кровати затрещала и разгорелась сильнее, отвоевав у ночи несколько пядей. Тень в углу стала четче, обрисованней и… оказалась мальчишкой лет пяти или чуть меньше, спящим на коврике у стены, свернувшимся клубочком и прижимающим к груди коробку с котом. Князь Мышкин, видимо от возни, проснулся и теперь зевал да оглядывался по сторонам.

— Малой, ты кто? — я подошел к мальчонке и присел на корточки.

Парнишка встрепенулся, часто заморгал, а лицо его приняло испуганное выражение.

— Я Рунька. — он протер глаза и сел. Увидел, что не какой-то разряженный придворный рядом, а пожилой мужик в рубахе и с бритой мордой, да успокоился. — Кухонный прислужник. А ты, дедушка, кто будешь? Я тебя во дворце не видел раньше.

— Увидишь еще. — заверил я мальца. — Рунька, это сокращение от Румиль?

— Ага. — он кивнул. — Румиль Рыбоголов, из рыбаков мы. Мамка на женской половине служит, ну и меня вот пристроила.

— А делаешь тут чего? — спросил я.

— За котом поставили приглядывать. — мальчик тяжело вздохнул. — Плошку я опять разбил, теперь может и со двора погонят, если и царь будет недоволен, как за его зверем смотрят. А я на котике ведь и блох всех переловил, и в уголок тазик с землей принес, за гобелен с охотой поставил — показал пушистому куда ходить надо. А то царь-то, поди, осерчает, если мохнурик ему в комнате наделает, да и выкинет на улицу. А котенок маленький, один не выживет.

Такая в его последних словах обреченная серьезность промелькнула, словно он кошачью роль на себя примерил.

А может так оно и было — сказал же, выгнать могут за провинность. А куда он пойдет, если отца нету? Замужних-то не берут служить во дворец.

— Нет, выгонит — это вряд ли.

— Да кто их знает, царей? Каген бы точно прогнал.

В животе у мальчика громко заурчало.

— Ты что, голодный? Тебя не кормили разве?

— Коту поесть приносили, мне — нет. — он шмыгнул носом и почесал Князя Мышкина за ухом. — Мясцом тушеным мелкорубленым потчевали, паштетом каким-то, да сливками.

— Совсем они мне кота испортят — додумались, кормить деликатесами зверя, а живого человека морить голодом. — буркнул я себе под нос, и добавил громче: — Ну а что ж ты, хоть немного сам бы съел. Кот-то все не осилил.

Я кивнул в сторону виднеющейся чуть в стороне, на границе света и тьмы, тарелке, где явно еще что-то было.

— Да ты что, дедушка! Это же воровство, за такое казнят! — испугался Румиль. — Я лучше потерплю. На кухне, чай, объедков-то сейчас полно. Вот придет царь, отпустит меня, и поем.

— Объедков, значит?

— Ага. Меня ведь за кормежку сюда взяли, да я криворукий, бью все постоянно… — кишки в брюхе мальчика вновь завели рулады, а я почувствовал, что начинаю сатанеть.

Нет, конечно, я лично не могу накормить всех голодных и обогреть обездоленных всего царства. Я отдаю себе в этом отчет. Но морить голодом ребенка из-за какой-то там поганой тарелки!.. И где? В моем дворце!

— Погоди, сейчас сообразим чего-то пожевать. — я погладил кота, который в ответ на ласку ткнулся мне в ладошку мокрым носом, и поднялся. — Праздник все же.

— Ну да. — Рунька тяжело и как-то очень по-взрослому вздохнул. — Кому и праздник…

Вернувшись ко входу в царские-мои покои я открыл дверь и пару секунд полюбовался вытянувшимися во фрунт Блистательными.

— Пацана-то почему не покормили? — негромко поинтересовался я.

— Не могу знать! — отрапортовал, и тоже очень тихо (зато с каким выражением!) гвардеец.

— Вот что, голубчик… Пошли кого-то из слуг, пусть принесут чего-нить пожевать. И кастеляна Ежиного гнезда ко мне. — распорядился я.

Папак из Артавы примчался минут через семь, запыхавшийся и с подносом в руках.

— Ва… — он глотнул ртом воздуха. — Ваше величество не накушались за столом?

Так-то он не жирный, просто с небольшой возрастной полнотой — четверть местного века уже разменял, — но физическая форма у князя не ахти, вот и подводит дыхалка.

— Блюдо поставь. — посоветовал я, мрачно разглядывая Папака из кресла, в котором ждал дворцеуправителя.

— Как… уф… прикажете. — кастелян огляделся, нашел подходящий столик и опустил поднос на него. — Ваше величество… уф… желали меня видеть?

— Желал. — я резко поднялся, и невольно скривился от резкого прострела в спине. — Ты, блядий сын, чего вытворяешь?

— Я… не совсем понимаю…

— В том-то и дело, что не понимаешь. — процедил я сдерживая дозревшую, и теперь рвущуюся наружу ярость. — Ты кота моего покормил?

— Д-да, ваше величество. И поваренка за ним присматривать…

— Видел. — резко, но негромко оборвал его я.

Оный поваренок через пару комнат сидит возле кота, и слышать как разносят его начальство мальчику вовсе незачем — у подчиненных от этого совершенно нездоровые мысли о мировой справедливости и заступничестве от высшего руководства рождаются.

— Видел, и вполне им доволен. — Папак перевел дух, однако лицо его по-прежнему выражало недоумение — ну чем может быть не удовлетворен царь, если все сделано верно? — А скажи мне, бриллиантовый мой, почему кота ты покормить не забыл, а человека голодом моришь?

— Ваше величество, мальчик серьезно провинился — уронил и разбил тарелку с куриными потрошками, отчего те выбросить пришлось, — и в наказание был оставлен без обеда, но когда вы изволите его отпустить он сможет повечерять.

— Скажи, князь, вот ты совсем дурак? — я тяжело вздохнул и устало опустился в кресло. — Ты понимаешь, какую мне создаешь репутацию среди подданных? Царь, в праздник, в день своей коронации, когда он милостив ко всем быть должен, морит ребенка голодом, при том заставляя его кормить своего кота всякими там… Что был за паштет?

— Из печени индюшек, ва…

— Всякими индюшачьими паштетами. — прервал его я. — Ты вообще соображаешь, что ты натворил? Да присядь уже, не стой столбом!

Папак из Артавы плюхнулся на стул со все еще не прошедшим недоумением на лице.

— Но ведь, ваше величество, не наказать его за проступок было никак не можно. — с некоторой даже и обидой в голосе произнес он. — Иначе всех слуг разбаловать не долго. Вы вот, государь, на меня гневаться изволите, а я ведь Руньку этого от голодной смерти, почитай, спас. Отец у него знатный был рыбарь, его улов во дворец мимо торговцев-перекупщиков всегда шел, а как он потонул в шторм, так я сам вдову в Ежиное гнездо прачкой позвал, сходить в их хижину не погнушался. Только кукушка она, спуталась тут с одним из слуг, а ему захребетник оказался ненадобен. Сердце им судья, но я тогда и мальчика во дворец на кухню пристроил, да не гоню, хотя убытка от него больше чем пользы. А вы, ваше величество, мне такое вот обидное выговариваете…

Мнда… Неудобно как-то — обидел человека почитай ни за что.

— За доброту твою и к людям душевность многие грехи простятся. Да и я хвалю. Но и ты ведь понимать должен — такой день, а ты дитё слюнки возле кота глотать вынуждаешь. А кто будет виноват в таком непотребстве, как считаешь? — говорил я уже без нажима и без гнева, в конце-то концов, кастелян по-своему и прав. — Думаешь, ты? Ничуть не бывало. Злых языков у нас предостаточно, а на каждый роток платок не накинешь. Станут по углам шептаться, что царь-то де такой-сякой, над сироткой изгаляется, а еще монах… Тут и моей репутации урон, и церковной. Оно, может, пошепчутся и забудут, а если еще какой случай? Так и сам ославлюсь — друджи бы с ним, недолго мне осталось, — и вере урон. Потому и вызвал тебя на эту нотацию, понимаешь? Надо наказать — так накажи. Но не в день коронации, а с отсрочкой, и без такого вот, чтобы звериного детеныша вскармливать, а человечий возле него голодовал.

На местную веру мне, если честно, с высокой колокольни плевать (правда, в силу отсутствия таких архитектурных конструкций в Ашшории и обозримом окружающем мире, сначала ее надобно построить), но прослыть мудаком, который над детишками издевается меня как-то не прельщает. Оно конечно, времена суровые, никого таким самодурством по отношению к слугам не удивишь, но…

Не стоит забывать, что Лисапет большую часть жизни провел в дальнем монастыре, от него подданные ожидают как раз благостности аж не от мира сего и доброты неземной, а если обмануть эти народные чаяния… Нехорошо может выйти, короче. Простому царю заскоки с самодурством простят, но вот государю-иноку — сильно вряд ли.

— Недодумал, государь. — скуксился Папак. — Моя вина.

— Ну полно, полно тебе, не журись. Давай лучше его покормим, да отпустим спать. Оно и нам бы с тобой уже не плохо, не молоденькие, чай. — сказал я поднимаясь, и проходя к столику с едой. — Чего ты тут принес? Выглядит и пахнет очень хорошо. А в кувшинах что?

— Вино и вода. На случай если ваше величество пожелали бы пить его на парсудский манер, разбавленным.

— Портить благородный напиток водой, это сродни копрофагии. — буркнул я, и, повернувшись к внутренним покоям громко позвал Румиля. — А ты иди, князь, отдыхай. Я тобой сегодня доволен.

Едва успел выйти Папак, как на пороге нарисовался и поваренок, крепко прижимающий к груди коробчонку с Князем Мышкиным и щурящийся на яркий свет — дожидаясь кастеляна я свечи в «прихожей» зажег.

— Чего звал, дедушка? — он зевнул. — Ой, прости, брат — я в потемках не разглядел, что ты монах. Думал — тоже слуга.

— Невелика разница, богам служить, или господам. — хмыкнул я. — Садись вон, поешь. Тебя же только обедом наказали — а вот поужинать прямо сюда и принесли, пока кошачьей нянькой служишь.

— Ух-ты! — Рунька восхищенно уставился на поднос. — Это мне все? А откуда?

— Тебе-тебе. Кастелян-распорядитель принес — ты же сегодня на особо ответственном посту, не каждому Блистательному царского кота обиходить доверят, — вот он и расстарался. Лопай давай.

— Сам князь Артави? Скажу кому — прослыву вралем. — ответил мальчик, но упрашивать себя не заставил, и приналег на пищу, не забывая притом подкармливать и кота.

— На вино только не налегай, рано тебе еще. — пробурчал я.

— Угмум. Тут вода ешть. — прочавкал поваренок.

Наконец мальчик насытился и сыто откинулся на спинку стула.

— Все, не голодный больше? — пацан лишь отрицательно помотал головою в ответ. — Ну тогда давай котенка, и иди спать.

— Ик. Нельзя, мне велено было только лично царю его отдать. — отдуваясь ответил он.

— А, ну да. — согласился я. — Погодь.

Сходив до кровати, на которую бросил опостылевший за день венец, я нацепил золотой ободок на голову и вернулся к Руньке.

— Так лучше? — окаменевший от испуга мальчик едва нашел в себе силы, чтобы кивнуть. — Ну тогда давай кота и иди отдыхай.

Поваренок мухой вылетел из апартаментов, стоило лишь коробке с Князем Мышкиным оказаться у меня в руках. Ну никакого, понимаешь, к монарху почтения — зато завтра всем будет рассказывать, что ужинал с царем.

— Ну что, кот? — я вытащил Мышкина из коробки, погладил, а тот замурлыкал и прижался ко мне. Скучал, хвостатый… — Пойдем что ли спать? Завтра тяжелый день. И послезавтра. И все оставшиеся вообще…

Проснулся едва начало светать. Нет, не от старческой бессонницы, каковой у меня нет, а от того, что мне обгрызают нос. Мохнатый мурлыкатель, который всю ночь провел у моей щеки, на подушке, завернувшись сам в себя, проснулся, и решил что остальным прочим дрыхнуть тоже нечего, а то скучно ему, понимаешь.

— Кот, не наглей. — пробормотал я, ухватив его правой рукой под брюхо и передние лапы, и убирая от своего лица. — Еще и петухи не пели.

Свисающий с ладони звереныш аккуратно ухватил меня зубами за косточку на запястье и поглядел озорным взглядом — кто еще тут кого поймал, мол, это надо посмотреть.

— И только мявкни мне, что тебя тут не кормят, хышник комнатный. — я опустил Мышкина себе на живот и высвободил руку.

Хвостатый князь-союзник вертикально взлетел вверх из положения лежа, приземлился на все четыре лапы, выгнув спину и распушив торчащий вверх хвост, после чего галопом рванул к краю кровати, сиганул с нее, и с топотанием умчался куда-то в глубины царских апартаментов.

— Не кот, а какой-то егозец. — со вздохом сел я.

Чего без толку валяться, если все одно растолкали?

Первый день своего царствования (вчерашний все ж таки не в счет, поскольку на его начало я еще корону не заполучил, да и вообще обоснованно в таком исходе сомневался) я начал с очень важного дела. С посещения уборной.

Не знаю как уж в феодальных замках, дворцах разных там Карлов, Фридрихов и Луёв — я в них не живал, — а Ежиное гнездо оборудовано самым натуральным ватерклозетом. Не совсем таким, правда, как это сейчас принято в нашем мире, до концепции фаянсового брата тут не додумались как-то, но принцип тот же. Наклонный дельтовидный… ну, наверное все же унитаз вмурованный в пол — было у нас нечто подобное в армии, — над которым стоит тяжеленное даже на вид, обитое бархатом кресло с здоровенным отверстием в седушке. Понятно зачем оно там.

— Дожился. Даже в сортире на троне восседаю. Царь в любом месте, понимаешь. — хмыкнул я и до упора повернул рычажок для слива.

Снизу раздался громкий шум текущей воды, а мои ноги и голую задницу в дырке окатило брызгами. Вот так я первый раз за все свое правление не рассчитал и подмочил себе… репутацию.

Мысленно костеря напридуманные блага цивилизации (то ли дело у нас в монастыре — удобства во дворе, как не изгаляйся, а что-то напутать там крайне сложно) я привел себя в порядок, накинул поверх ночной рубашки халат, и вызвал «дежурного по царю» слугу — повелел теплой воды и мыла подать. Царь я или где? Сколько можно морду скоблить смазав ее топленым жиром с золой? Все, сел на трон, можно и побарствовать!

Влажная передняя часть ночнушки прижалась к ноге и моментом напомнила о последствиях давешнего «барствования на троне». Мндя, аскетичнее быть надо, обойдемся без вызова брадобрея и прочих припарок на свежебритую царскую морду.

Едва я стер полотенцем с физиономии остатки пены, примчался кастелян-распорядитель. Судя по некоторому беспорядку в прическе и одежде Папака из Артавы, его самого только-только растолкали.

— Ты-то чего в такую несусветную рань, князь, поднялся? — ответил я на его заверения во всемерном почтении и желании вот прямо тут, и прямо сейчас, расшибиться за-ради меня в лепешку. — Ладно, меня этот шкода на ноги поднял…

Я кивнул в сторону кота, устроившего охоту на золоченые шнурки, идущие по краю голенища и свисающие до середины икр застывшего в позе «чего изволите-с» кастеляна.

— Но ведь… Раз поднялись ваше величество, то и царским слугам дремать не резон. — нашелся этот прожженный придворный администратор. — Я тотчас же прибыл получить ваши распоряжения на сегодняшний день.

— А кабы я спал по два-три часа в день, а остальное так, дневной дремой по пять минут наверстывал, ты бы как жить-то стал?

— Очень плохо, государь. — с несчастным видом вздохнул Папак.

— Ладно, я покуда таких издевательств над своим организмом учинять не планирую, так что иди, дорогой, досыпай свое. — я махнул рукой, отпуская кастеляна. — Слуги из дежурной смены ведь на местах?

— Разумеется! — кажется мой вопрос его покоробил.

— Ну так значит и тебе каждый раз подскакивать на каждый мой пук ни к чему. — резюмировал я. — Будет что-то срочное, так позову сам. А эти вот заискивания прекращай давай. Отвык я в монастыре от такого, очень нехорошо воспринимаю.

Кажется мне удалось устроить бедолаге разрыв шаблона вдребезги и напополам. У нас, конечно, не Парсуда с ее возведенным в закон благоговейным раболепствованием низшего перед высшим, но само устройство государства заимствовано-то именно от южных соседей. С поправками на вольнолюбивый народ и тому подобное, но все же, все же…

Надо в ближайшее время крутость норова проявить, а не то решат, что царь у них — тряпка. И так более или менее (скорее — менее) надежных союзников небогато, а тут и последних мигом потеряю. Вместе с троном и, скорее всего, головой.

Я тяжело вздохнул от этой своей мысли. Так хотелось побыть приличным монархом, пользу какую-то принести подданным, голод и нищету в стране извести, например, ну или хоть в целом экономику поднять, а тут первоочередная задача вырисовывается: сядь да придумай кого казнить, и, главное, за что. Так, чтоб ненавязчиво намекнуть окружающим, что вот этого делать не стоит в первую очередь.

— Ну чего, кот? — обратился я к вылезающему из-за указанного мне Румилем гобелена Князю Мышкину. — Давай что ли завтракать?

Царских котов в Ежином гнезде, как выяснилось, кормят тоже по-царски. Ну и самих монархов ничего так — дежурная смена расстаралась. Пришлось их даже пожурить: нечего, мол, мне аппетит перебивать, хватит и легкой закуски, чтобы их пожилой монарх просто заморил червячка и не протянул ноги до официального завтрака.

Попутно вспомнил, что хотел пригласить на утреннюю трапезу с наследниками обеих царевен, чиркнул им записку. Поглядел как Мышкин, с трясущимся от жадности хвостом, трескает разные вкусности и попросил передать на кухню нижайшую просьбу не портить мне зверя, потому как на такой диете тот мышеловом не станет — рыбки там, мяска, потрохов всяких ему заказал. Не откажут, чай, старику в такой малости. В его-то собственном дворце…

После трапезы сгонял в царскую часовню, типа помолиться, помедитировать и все такое — надо же образ государя-инока поддерживать, — а на обратной дороге заглянул в дворцовую библиотеку на предмет разжиться чем-то на почитать.

К моему удивлению библиотекарем оказался не почтенный старец, а вполне себе молодой, лет так двенадцати, парень, ничем канцелярскую крысу не напоминающий: высокий, атлетически сложенный, и ни с какого боку не аристократ, если судить по «бородатому праву», а вовсе даже из сословия ремесленников. Ну то-есть гладко выбритый и с короткой стрижкой «под ежика».

— Внезапно. — прокомментировал я, когда парень, а был он, несмотря на ранний час уже на службе, поднялся из-за столика библиотекаря и вежливо меня поприветствовал. — Неожиданно. Я бы даже сказал — свежо. И как же это столь молодой человек оказался хранителем дворцовой библиотеки?

Бахмет — молодой человек представился когда здоровался, — чуть улыбнулся. Так, кончиками губ, едва заметно.

— Я был лучшим учеником философа и наставника царевичей, Щумы Золотой Язык, ваше величество. — он с достоинством (опять! Да сколько можно?!!) поклонился. — Когда прошлый библиотекарь преставился, он рекомендовал на это место меня.

Так, надо будет выяснить, каком-такому пацифизму учит Асира и Утмира этот Длинный Язык, если после его уроков такие бугаи предпочитают целыми днями пыльными бумажками шелестеть, вместо того, чтобы девок портить. А после дознания на языке-то и удавить!

Ха! А я-то еще расстраивался, что надо придумать повод для казней!

— Я тоже льщу себе надеждой когда-то вступить в философское сословие, а здесь — парень обвел помещение широким жестом, — просто неиссякаемый источник знаний, какого ни в одном публичном скриптории не найдешь. Столько редких трактатов, так много почти неизвестных трудов… Мой отец, а он глава гильдии переписчиков, государь, так что мало найдется в Ашшории людей лучше него разбирающегося в книгах, так вот — многие из них он почитал давно утраченными.

— Поди ты!

Ну теперь понятно, откуда деньги на обучение у такого философа взялись. Глава столичной гильдии это вам не хухры-мухры. Этот может дать сыну самое лучшее образование из возможного, а не ограничиться обучением счету и письму в классе философа-ученика, как большинство, или даже литературе, истории и математике у философа-подмастерья, как довольно многие. Финансов хватит.

— А чего же он их не скопировал тогда? — спросил я.

— У него сюда доступа нет, а блаженной памяти царь Каген не слишком увлекался чтением. — вздохнул Бахмет.

— Понимаю. — кивнул я. — Это у нас семейное. Значит, говоришь, утраченные труды в моем дворце мыши едят?

— Я, по мере сил, стараюсь переписывать наиболее изношенные свитки, государь. — ответил библиотекарь. — Князь Папак в должном количестве снабжает меня бумагой, но на пергамент тратится неохотно, увы.

— Экономит? Молодец. Будущее все равно не за выделанными шкурами. — одобрил я рачительность кастеляна. — А книги эти, они содержат ценные знания и лежат тут мертвым грузом, выходит?

— Не совсем мертвым, иногда кто-то из придворных берет свиток-другой для чтения…

— Понятно все. — я махнул рукой. — Можешь не продолжать. Нет, ну когда библиографические редкости лежат невостребованные, и никто кроме нескольких зажравшихся говнюков к ним доступа не имеет, это непорядок. А открыть дворцовую библиотеку для всех, это тоже не выход — мигом раздуванят.

— Государь, если бы вы распорядились переписать их для скрипториев хотя бы в нескольких экземплярах… — Бахмет запнулся.

Оп-па! А чего это мы так мило порозовели? А потупились чего? Ну прям я не понимаю, что заказывать надо у переписчиков, а давать заказ от имени Ежиного гнезда кому-то кроме как главе гильдии — моветон. И пусть он (разумеется) привлечет гильдийских к выполнению заказа, подрядчикам он будет платить за работу гораздо меньше, чем царь — ему самому. Хороший ему выходит профит, на то и глава.

Как по мне — нормальные деловые отношения, так чего смущаться-то? Или, может, парень действительно о книгах радеет, и только сказанув понял, что нечаянно пролоббировал интересы отца, оттого и стушевался?

Ну а что? Возможно. Ученые и философы, они частенько не от мира сего — а Бахмет как раз в их ряды-то и рвется.

— Так… — я вытащил из стеллажа первый попавшийся свиток. — Переписывать они их будут долго…

Подумал несколько мгновений одну старую мыслишку я хмыкнул.

— Вот что, запирай свою лавочку, и пошли со мной. Кажется я знаю, как и книги спасти, и твоей семье озолотиться.

По пути в царевы комнаты я успел ознакомиться с прихваченным мною свитком и удовлетворенно хмыкнул. «Сказание о подвигах Яломиште Лиса». Тот еще был герой древности — помесь Геркулеса, Казановы и Мюнхгаузена, насколько я помню. Однозначно, почитать будет интересно.

Родные пенаты встретили меня обиженным мявом, — ну как же, бросил одного и куда-то ушел, нехороший человек, — и цокотом коготков несущегося ко мне мурлыки. Подхватив кота на руки (спина и колени отдались тупой болью от резкого движения), я кивнул Бахмету на стул, садись де, а сам прошелся по комнате, гладя прижавшийся ко мне и счастливо мурлыкающий пушистый комочек. С мыслями собирался, да формулировки подбирал.

— Скажи мне, Бахмет, горек ли хлеб писаря? — издалека зашел, главное чтоб в затылок не предложили поцеловать…

— Несладок, государь. — ответил библиотекарь. — Весь день корпеть над свитками, разбирать полустертые, порой, буквы и целые слова, выводить каждую черточку с великим тщанием, дабы все было понятно и разборчиво, да еще постоянно следить, нет ли ошибки где… Под вечер спина отказывается разгибаться, пальцы сводит судорогой, а голова кругом идет. Зимой же и того пуще — работать приходится при лучинах или свечах, ибо день короток, а работы не убавляется…

— Вот. — кивнул я. — А скажи, несмотря на все эти старания, есть ли хоть две совершенно одинаковые, до последней запятой, книги?

— Сомневаюсь. — юноша покачал головой. — Как не следи, а где-то да ошибешься, в ином же месте, наоборот, увидишь что ошибся твой предшественник, да поправишь. Не в людских это силах, большую книгу совсем без ошибок написать. Так, мелочь какую разве — это да, можно.

— Вполне в людских. Только тут на подмогу нам должна придти не усидчивость с внимательностью, а философские познания. — я сел у стола, уложил котенка на колени и выскреб из канделябра застывшего воска. — Сможешь пару букв слепить? Так, чтобы поверхность плоскою была.

— Как на вывесках, куда бронзовые буквы вставляют? — уточнил Бахмет.

— Навроде того. — кивнул я.

Библиотекарь принял воск и в миг смастерил пару знаков алфавита — самых простых из всех тридцати восьми имеющихся, потому никакой задней мысли, полагаю, у него не было. Хотя сочетанием именно этих двух знаков в ашшорском языке обозначается то, что (как я смутно помню) на моей родине пишут тремя на заборе. Вышло довольно изящно, если не сказать — мастерски. Вот что значит книжник, ученый человек — из чего хошь текст сварганит.

— Прекрасно. — отметил я, принял литеры, и прикрепил к некоему подобию дощечки, которую слепил за это время все из тех же огарков. — Теперь гляди.

Я придвинул к себе лист чистой бумаги, затем открыл вазочку с вареньем, оставшуюся с завтрака-перекуса, макнул в него литеры, и, дождавшись когда с воска окончательно стекут капли, приложил их к листочку. Сжульничал, конечно, прижал так, что повторить фокус заново уже не удастся, однако в результате на бумаге оказались слегка размытые, бледные, но вполне различимые оттиски.

— Вот. — я придвинул бумагу к библиотекарю.

Тот прочитал получившееся слово и густо покраснел.

— Вроде бы ничего сложного, обычная печать. — я сделал вид, что не замечаю смущения Бахмета. — Но теперь подумай, а что если сделать буквы из чего-то твердого, и набрать из них целую книгу, закрепив буквы, например, на доске? Ведь после этого столь же просто, как чиновник ставит свою печать на документе, переписчик будет ставить целые книги на листах. И даже иллюстрации, пусть и одноцветные, в такие тексты можно вставить. Только представь, потрудиться один единственный раз, и можно продавать книгу столько раз, сколько пожелаешь, а не переписывать ее каждый раз заново.

Библиотекарь взял листок двумя пальцами и снова всмотрелся в отпечатанное на нем неприличное слово. Судя по лицу парня, видел он в этот момент сонмы книг, идеально одинаковых, в каждом доме, в каждой лачуге…

Хорошо мы с ним, в общем, поговорили. Предметно. Я и идеей библиотечного каталога поделился (не все же Шантарамке монополию держать), и образец фолианта показал — сделал себе еще в обители в качестве блокнота, да что-то как-то не воспользовался еще ни разу, — и все что о печатном деле смог вспомнить рассказал: наборные шрифты, цветные иллюстрации и все такое…

Порешили на том, что вечером его папашка ко мне забежит на рюмку чая и мы обсудим с главой гильдии перспективы книгопечатания к обоюдной выгоде. Под конец я озадачил библиотекаря созданием собственно печатного станка — один черт он в философы норовит податься, так пусть заодно и механику проштудирует попредметнее. У нас философия — наука прикладная, а не только языком болтать.

— Иди, покумекай над устройством. — напутствовал его на прощание я. — За столь выдающееся изобретение тебе, не иначе, сразу философа-кандидата присвоят.

— Ах, ваше величество, но ведь в этом не будет никакой моей заслуги — честь изобретения принадлежит вам.

— Ишь чего выдумал. — я фыркнул. — Изобретение становится таковым, когда воплощается в готовом изделии, а я тебе так, общие пожелания о совмещении наборной печати с монетным прессом или чем-то подобным озвучил. Сделать же изобретение надлежит уже лично тебе — и состав краски тоже подобрать. Вот как сделаешь, так и философский статус можно будет оформлять, ибо истинный философ способен не только к праздным размышлениям о бытии, но и к деятельному его переустройству.

— И все же идея принадлежит не мне. — вздохнул дворцовый библиотекарь.

— Да кого интересуют пустые идеи? Всем важно их воплощение. Все, иди, поговори с отцом, да покумекай над устройством, которое даст тебе имя. Бахмет Первопечатник — что, скажешь не звучит? Уж получше всяких Медоустов и Балаболов, кажется.

— Звучит. — вздохнул парень. — Достойное прозвание для истинного философа.

— Главное что еще и суть отражает. Почти так же точно, как у капитана Блистательных. — хмыкнул я. — Тот, правда, не философ…

— Ваше величество заблуждается. — негромко произнес библиотекарь.

— Ничего себе! — я аж поперхнулся от неожиданности. — Он же, я слышал, был из витязей, до того как князем стать. Как Латмур смог умудриться принадлежать сразу к двум сословиям?

— О, не разом. — чуть улыбнулся Бахмет. — А что, государь, вы действительно не знаете этой истории?

— Да откуда, голуба моя, мне ее знать, коли я почти всю жизнь в монастыре провел? — я устроился в кресле поудобнее. — Ну-ка, рассказывай, пока у тебя царь от любопытства не помер.

— Государь, тут нет никакой тайны, история сия общеизвестна. В молодости князь Латмур принадлежал к теофилософской школе телесников, кои полагают, что истиной гармонии и просветления можно достичь лишь в том случае, если здоровы и дух твой, и тело, для чего подвергают себя изнурительным физическим тренировкам, а состязания в красноречии и остроумии перемежают, а часто и совмещают, с поединками на различных видах оружия. Капитан, а тогда еще философ-кандидат, славился могучим ударом кулака, и оттого-то получил свое прозвание.

— Интересная школа, никогда о такой не слыхал… Надо будет расспросить князя о его воззрениях предметнее.

— Телесники — это северное течение, некогда они имели распространение в Шадде, Оозе и Лиделле, но сейчас их школа практически сошла на нет. Да и примас их очень не одобряет, почитает едва ли не еретиками…

— Еретики они или нет — решать я буду. Исходя из их пользы или вреда для Ашшории. — отрезал я. — Ты вон тоже вовсе не немочь бледная — руки как мои ноги, а от морды хоть лучину зажигай, — так разве ж в этом есть что дурное? Но ты, давай, дальше рассказывай.

— А… — растерялся Бахмет. — Что рассказывать? Я ведь уже поведал вашему величеству, откуда произошло прозвание капитана Латмура.

— Тьфу, пропасть! А витязем-то он как стал?

— Ах это… Во время одного из набегов заков тем удалось овладеть городком, где в это время пребывал князь, и вместе со многими прочими он попал в неволю к кочевникам. — пояснил библиотекарь. — Мне неведомы подробности, но, как я слыхал, сначала он сумел снискать уважение своих хозяев ученостью и многочисленными познаниями, а потом и в стычке с соседним племенем нашел способ проявить себя. Тогда же его освободили, а вождь заков отдал за него дочь. Год или около того капитан еще прожил в Большой Степи, а затем вернулся в Ашшорию, при доспехе и оружии, после чего поступил на службу уже как витязь. Поначалу служил на границе, а затем сдал экзамен на Блистательного.

Библиотекарь пожал плечами.

— Кажется все.

Ты погляди-ка с какой у меня командир гвардейцев-то биографией! Хочешь — приключенческий роман о его жизни сочиняй, хочешь — кино снимай…

А Нвард у нас, выходит, потомок степного хана? Это мы запомним…

— Ну все — так все. Иди уже. — я поглядел на клепсидру. — Мне тоже пора.

* * *

Вообще-то традиции завтракать всей царской семьей в Ашшории нет и никогда не было. Женщин в принципе стараются на мужскую часть дворца без особой нужды не пускать. И лично меня этот исконно-посконный уклад начинает напрягать. Как, спрашивается, Шедад Хатиканский будет в Ежином гнезде порядки Версаля насаждать, когда у нас баб держат, словно в султанском серале? Надо лично почву подготавливать — так отчего не начать с совместных трапез? К тому же я обещал Валиссе свободное общение с сыновьями, а поскольку, по моим планам, мальчики будут целыми днями сильно заняты — по крайней мере первое время, — то надо хоть таким образом слово сдерживать.

— И, кстати, дорогая невестка, в ближайшее время… Недельки через две, я полагаю, вам надо будет сообщить князю Хатикани, кого вы желали бы видеть в качестве распорядительницы вашего двора.

— Моего… чего? — не поняла царевна.

— Вашей… Ну, назовем это на парсудский манер, касри-байян. Не подумайте что я хочу повлиять на ваш выбор, но посоветовал бы принять на эту должность женщину немолодую и умудренную опытом. Кого-то вроде княгини Шоко Юльчанской, тещи Лексика Баратиани.

— И чем же эта ваша касри-байан будет заниматься, Лисапет?

— Не моя, а ваша. — я чуть улыбнулся. — Шпионы плохо вам служат, дорогая невестка. О назначении князя Шедада министром царского двора они вам не докладывали?

— У меня нет шпионов. — поджала губы Шехамская гадюка.

— Святая женщина! — всплеснул руками я. — Жить в Ежином гнезде, и не иметь соглядатаев, подумать только! Это дворец, Валисса, тут шпионы есть у каждого.

— И все же. — не дала себя сбить вдова Тыкави. — О каком дворе идет речь?

— Ну, вы же царевна. Значит и у вас тоже должен быть собственный двор…

Пришлось излагать ей, что такое нормальная придворная жизнь в моем понимании. Вышло, конечно, довольно идеализировано, как два центра — военно-политический вокруг царя, и культурно-развлекательный на женской части, но, думаю, о проистекающих из всей этой, нарисованной ей «старым глупым монахом» пасторали, интригах и блуде Валисса и сама догадается.

Царевны слушали с живым интересом (царевичи, кстати, тоже), а Тинатин, когда я закончил, даже восторженно захлопала в ладошки.

— Ох, дедушка, как же это было бы замечательно! — воскликнула она.

— Необычно. Никогда ни о чем подобном не слыхала. — старшая царевна была более сдержанной в своей оценке. — Но, действительно, из этого может выйти толк. Мы, женщины, тоньше ощущаем грани искусств. Но для чего мне будет нужна эта касри-байан? Неужто я сама со своим курятником не управлюсь?

— Управитесь. Организация коронационного пира лишнее тому подтверждение. Но, вообще-то, никто и не предлагает вам отказаться от управления женской частью Ежиного гнезда, просто без касри-байан вам придется вникать во все мелкие детали, а не просто отдать распоряжение и проконтролировать его выполнение. — пояснил я. — По сути, это будет ваша помощница, берущая всю рутину на себя.

— Хорошо. Я подумаю над подходящей кандидатурой. — кивнула Валисса. — Она должна быть достаточно знатной, дабы остальные дамы не смогли углядеть урона своей чести, и надо еще учесть принадлежность ее супруга к той или иной группировке…

Умница! Ну не женщина — а золото! Если бы еще не ее характер, выпестованный в условиях враждебного окружения…

— А вы, молодые люди, — я повернулся к Асиру и Утмиру, — передайте достопочтенному Щуме Золотой Язык, что после окончания сегодняшних занятий с вами, неслухами, я ожидаю его к себе на обед.

— Какая честь для простого книжника. — покривилась их мать.

— Заодно и погляжу, насколько простого. И, кстати, насчет обедов… Царских обедов.

— А что с ними не так? — удивилась Валисса. — Вам не нравится как готовит дворцовый повар?

— Мне не нравится, что я теряю попусту кучу времени. Как я ем?

— Ложкой, дедушка. — подал голос младший царевич.

Действительно, тут не поспоришь. Надо будет еще и вилку изобрести, а то мясо без нее не подцепишь, одним ножиком управляться неудобно, а ощущение жира на руках мне не очень нравится.

— Это верно. А почему один? Можно же позвать гостей, обсудить с ними государственные дела, да просто поболтать…

— Вы желаете каждый свой обед превратить в пир, Лисапет? — спросила Валисса. — Учтите, это очень затратно.

Ага, и улыбочка у ней такая, мол, «Понятно все с тобой, насиделся впроголодь в монастыре, хочешь теперь наверстать».

— Пир? Нет, это ни к чему. Простые такие посиделки с полезными и интересными людьми. Как думаете, невестка, за честь хоть разок оказаться в числе таковых, верно, среди придворных и столичной знати развернется натуральная борьба? Они, наверное, и взятки будут ответственным за подачу мне списка предлагать?

— Вероятно… — царевна аж губу закусила от досады.

Еще бы, как это такое в голову пришло не ей, умнице-красавице, а «этому старперу»?

— Ну, я рад что мы с вами поняли друг друга. Обдумайте как это все подать и провернуть к выгоде для казны, Валисса, и обсудите с князем Хатикани. Только… совсем его с этого дела прибытка не лишайте, ладно? — я поднялся из-за стола, и остальные последовали моему примеру. — Сидите-сидите, ешьте. Мне трудиться на благо Ашшории пора, а вы кушайте, сил набирайтесь. Асиру и Утмиру они сегодня понадобятся.

Интересно, сколько мальчишки в первый день тренировок продержатся? Часика два-то сдюжат хоть? Эх, да что я за них переживаю? Они молодые, справятся. А вот мне с моим ненормированным рабочим днем главное не протянуть раньше времени ноги.

Канцелярия у Кагена, оказывается, была. И лейб-секретарь на пару со стремянным-порученцем тоже, но сии носители множества мужских достоинств и государственных тайн так горевали о кончине любимого царя, что свалили за кордон не дожидаясь моего появления в Аарте. А канцелярия… Канцелярия осталась, только за отсутствием у страны монарха ей заняться было нечем, потому я никого из своего аппарата вчера и не видал. Что им на службе делать, если работы нет, начальства тоже, и когда будут один Солнце знает?

А тут как раз царь нарисовался — появился повод появиться на рабочих местах.

Вот примерно это мне и изложил Тумил, когда я, прямо из своих покоев, по специальному коридорчику, прибыл в монарший кабинет, и мой стремянной явился с докладом.

— И много у меня там сотрудников? — полюбопытствовал я.

— Не, величество, пятеро всего. — ответил мой ВрИО Поскребышева. — Все в комнатушке у входа сидят, которую я поначалу за караулку принял.

— Что-то негусто. — взяло меня сомнение. — Как же они справляются?

— Было бы там чего справляться. — буркнул Тумил. — Обычные подай-принеси. Я ж их уже поспрошал про их работу…

— Они так и ответили. — съязвил я.

— А я не один спрашивал, со мною Касец был. Князь Большой Мымры. — невозмутимо парировал мальчик. — Так вот, твое величество, скажу я тебе честно, что царская канцелярия, это сущие дармоеды. Старые бумажки с полки на полку перекладывают, да новые адресатам относят.

— В смысле — адресатам? — как-то канцелярия с почтой у меня не особо ассоциируется.

Нет, я знаю, что отправка исходящей корреспонденции, это всегда работа секретаря, но вот чтобы и доставка респонденту тоже, это как-то мне внове.

— Да очень просто. — вздохнул Тумил. — Я уже разобрался как они тут работают. Царёв секретарь принимает всякие себе челобитные, послания и прочие там документы, раскладывает на стопочки, чтоб на одну тему, примерно, были, и отдает царю. Ну, рассказывает еще ему… то есть уже тебе, величество, что там и где. Потом забирает, и раздает кому приказано: министрам там всяким, примасу, или может с гонцом куда надо послать. Вот как-то так. А эти пятеро у него так, на подхвате.

Как все у него просто выходит-то. Может и впрямь, так оно и есть? Ой, сомневаюсь что-то…

— Ну, молодец если разобрался. — кивнул я. — Тогда докладывай, что у нас с корреспонденцией, что с посетителями, ну и все прочее.

— С корреспонденцией пока не густо. Вернее, челобитчиков-то хватает, полная приемная, но все хотят лично к ногам твоего величества припасть.

— Перетопчутся. Пускай тебе сдают, в обычном порядке. — будем считать, что у меня сегодня неприемный день. — Что-то еще?

— Еще несколько записок. — ответил Тумил. — Зулик, князь Тимариани, просит назначить час аудиенции с тем, чтобы представить кандидата на его бывшую должность министра посольских дел; капитан Латмур тоже просит принять для утверждения кому-то там из Блистательных новых званий; примас еще просит ему назначить время встречи, но зачем не сообщает. Ну и ежемесячные отчеты от высших сановников — целая куча. А, еще преподобный Валараш на прием просится, но он ничего не писал, пришел и у порога ждет.

— Ладно, пошли кого-нибудь к Зулику, скажи что приму немедленно. — вздохнул я. — Потом к Латмуру, приму после главного министра. Записку для примаса начеркай, что я его с радостью жду сегодня вместе отобедать и все такое… Подберете там нужные слова-то вшестером, поди — я подпишу. Ну, а наместника Ежиного удела прямо сейчас и запускай. Посмотрим, чего ему от меня надо.

— Угусь. — кивнул мальчик. — Все?

— Пока — да. Если считаешь, что кого-то еще надо принять непременно лично и именно сегодня, — ты посоветуйся с остальными секретарями-то, не гнушайся чужого опыта, — то их распределишь в порядке живой очереди, чем дело важнее, тем раньше на прием.

Тумил кивнул еще раз, и открыл дверь в кабинет.

— Преподобный Валараш, государь примет вас немедля. — возгласил он, переступая порог.

Ой, нехорошо. Наместник-то — священнослужитель, мы с Тумилом тоже косичками щеголяем, пойдет, ой пойдет молва о том, что Лисапет-де теперь поперед всех церковников будет продвигать.

— Государь! Батюшка! Родимец! — слезливым голосом воскликнул поп-губернатор, едва оказавшись в кабинете. — Смилуйся, избавь ты меня от этой каторги, ведь сил моих уже никаких на это нет! Солнцем, Сердцем, Оком и всеми богами тебя молю!

— Ни-чи-во не понимаю. — с интонацией старшего из братьев Колобков произнес я. — Ты о чем, преподобный? Присядь, успокойся и изложи по порядку. Какая каторга?

— Да наместничество это, будь оно неладно! Сними ты с моих плеч эту ношу, государь, покуда совсем я не пропал!

— Так… — попытался собраться с мыслями я. — Не части. Садись, и излагай по порядку.

История преподобного Валараша оказалась довольно необычной и, в принципе, совершенно не характерной.

Немногим более года назад святой отец подвизался на должности настоятеля монастыря строгого устава, то есть места, где собираются истинные подвижники веры и гнобят себя постами и медитациями на совершенно добровольной основе. Так и доживал бы он свой век схимником, кабы до того как перебраться в монастырь не снискал славу выдающегося богослова.

И вот, во время очередного раунда грызни примаса с Конклавом Благих, Йожадату своей архипастырской волею вытащил Валараша из монастыря, назначив того настоятелем храма морского бога Висны. Все это, естественно, под свой привычный речитатив об упадке веры с моралью и грядущем конце времен. Верно, ожидал поддержки и благодарности от своего протеже…

Как же он просчитался!

Вытащенный на свет монастырский затворник, ожидаемо, начал публично клеймить пороки, однако доставалось от него не только и не столько мирянам (у которых он, кстати, пользовался бешеной популярностью), сколько собратьям по жреческому сословию.

С одной стороны примас на это-то и рассчитывал, а с другой Валараш принципиально не различал противников и сторонников Йожадату, обличая всех, кто под руку попадется. Не сказать чтобы он был фанатиком, вовсе нет, но к священству и обетам относился очень, ну очень серьезно. Мирянам же, напротив, склонен был мелкие прегрешения прощать (но только мелкие!), как созданиям духовно недоразвитым и нуждающимся в пастырском участии.

Стоит ли упоминать, что уже через месяц новоявленный настоятель насмерть рассорился с большей частью столичного клира? Думаю, неуживчивого попа тихонько бы шлепнули, но тут случился скандал с проворовавшимся наместником Ежиного удела — тот настолько потерял берега, что даже пребывающий в черной меланхолии после гибели сына Каген рассвирепел.

Надо же было такому приключиться, что Йожадату оказался как раз подле государя, задавшего горестный, но тем не менее риторический вопрос: «Где, ну где мне взять чиновников, которые не будут воровать?»

И брякнул в ответ: «Ну разве что Валараша наместником назначить».

А Лисапетову братцу идея возьми, да понравься. Мнение самого преподобного, конечно, спрашивать никто не стал.

— Не могу я больше, ваше величество. — жаловался мне жрец-наместник. — Усовестить всех воров и лентяев я не в состоянии, а казни предать — сердце не дозволяет.

— Ну, скажешь тоже, казни… Если каждого кто ворует сразу казнить, этак совсем без подручных остаться можно. Просто надобно держать в узде, дабы не наглели.

— Да я и старался, но… Сил уже не осталось! Дозволь в монастырь возвратиться, а?

Ну пипец как замечательно придумал. Это же мне не просто отказаться от единственного принципиально не ворующего наместника надо — переживем такую потерю. Но ведь слухи пойдут, что первым делом как уселся на трон, так тут же выпнул святого старца с хлебной должности на мороз.

Перспективка офигенная! Можно подумать у меня без того недоброжелателей мало.

Да, они себя еще никак не проявили, но и я, вообще-то, еще даже суток не процарствовал.

А если кто причитания и всхлипывания Валараша сквозь закрытую дверь слышал, приплетут, небось, что царь его еще и бил, когда с местничества сгонял.

— Вот что, яхонтовый мой… — я тяжело вздохнул. — Неволить я тебя, конечно же, не стану, и отставку, коли так уж ты ее жаждешь, дам. Только давай не сегодня, а?

— Я, государь, не совсем улавливаю…

— Ну сам посуди. — прервал я священночиновника. — Я на престоле всего-то второй день, в Аарте двадцать лет не был. Кого мне на твое место поставить? Первого встречного прикажешь? Тут ведь покумекать надобно, обмозговать все. Давай-ка, помучайся покуда на должности еще немножечко, а я поищу подходящего человека.

— Но ведь затем ты дозволишь мне удалиться в монастырь, государь? — с надеждой в голосе вопросил Валараш.

— Нет. — я усмехнулся. — Но прикажу основать новый. Не особо строгого устава, зато на закских землях.

— Ваше величество, но ведь степняки его мигом разорят. — укоризненно произнес мой собеседник.

— А я с тобой не только монахов пошлю, но и солдат. А еще — поселенцев. Будете с братией их окормлять, ну и аборигенам свет истинной веры нести… если из них кто уцелеет. Тут, правда, дело такое… В общем, придется тебе процессом заселения Большой Степи поруководить, мне кажется.

— Но государь! — возмутился Валараш. — Не оттого ли я попросил освободить меня от должности, что мирская власть мне противна?

— У тебя есть опыт управления монастырем, у тебя есть опыт управления провинцией, и ты, я знаю, заботишься о ближних своих. — да, знаю. Зулик во время путешествия мне краткие характеристики на всех высших чиновников и крупных землевладельцев выдавал. — Кого я лучше найду для такого дела? Так что не капризничай, это ненадолго. Годик, много если два. А как все устроишь и организуешь, так можешь хоть обет затворничества давать. Касаемо же нынешних твоих подчиненных, ты же, наверняка, знаешь за кем какие водятся прегрешения. Составь списочек, на досуге поглядим с тобой, да решим, кому какая епитимья положена.

— Они, увы мне, не священники. — вздохнул преподобный.

— Зато царь у них — монах. — отрезал я.

В дверь кабинета постучали, а затем, не дожидаясь моего августейшего дозволения, на пороге появился Тумил.

— Ваше величество, князь Зулик Тимарианский прибыл, и с ним еще один князь, только я его не знаю. Не владетельный. — доложился он.

— Пусть заходят. — вздохнул я, и повернулся к Валарашу. — Ну все, преподобный, иди с Солнцем. Я, может, тоже не шибко счастлив из-за того, что вынужден был обитель покинуть, но ношу свою несу, и тебе, значит, жаловаться грех.

Все же успокаивать истерящих жрецов — это не совсем то занятие, о котором я с детства мечтал.

Повторять намек Валараш меня не заставил, хотя счастьем его лицо что-то тоже не лучилось: встал, поклонился, да и ушел. На пороге раскланялся с входящими в кабинет князьями.

— В отставку просился. — ответил я на невысказанный вопрос Зулика.

— Ваше величество изволили ему ее дать? — уточнил мой Главный министр.

— Нет. Сошлись на том, что он потом возглавит колонизацию степи.

— Он? — изумился князь Тимариани. — Не спорю, преподобный Валараш неплохо показал себя в роли наместника, но против заков нужно посылать воина… как мне кажется. Грамотного полководца, имеющего опыт войны с кочевниками.

— Полководца мы ему дадим. — ответил я. — И солдат тоже. Только, скажи мне, за кем с большей охотой пойдут переселенцы, за Яркуном Коваргине и Осе Самватини, или за Валарашем? Это же не человек, это знамя настоящее! Помнишь, ты мне сам рассказывал, как его крестьяне Ежиного удела почитают? Пойдут они за таким? Добровольно! Даже не так — кто не поверит в успех переселенцев, если их преподобный будет возглавлять? Кто усомнится в обещаниях колонистам, если тот за их исполнением будет присматривать? Полководец и солдаты нужны для того, чтобы место расчистить, а вот посадить людей на землю, да не дать им за зиму с голоду передохнуть, для этого нужен совсем даже не воин. Лето к концу подходит, те кто пойдет в Большую Степь успеют не более одного осеннего урожая снять, а этого если и хватит на прокорм зимой, то едва-едва, а еще весной и сеять надо — и крестьяне, заметь, прекрасно это понимают. Много найдется дураков, которые добровольно отправятся на голодную смерть, коли я кого-то из владетельных на это дело назначу?

— Ваше величество крайне несправедливы к своим верным слугам. — обиделся Зулик, владетельный князь Тимариани. — Когда три года назад в стране случился жестокий неурожай, царь и князья раскрыли свои амбары для крестьян и горожан, чем спасли всех от голодной смерти.

Ну что тут сказать? По большому счету он прав. Да, был голод несколько лет назад, но благодаря не выродившейся в откровенных кровопийц и нахлебников аристократии (а не выродилась она благодаря действующему, как это называл наш препод в институте, «общественному договору», в силу личной свободы 95 % населения) мора не случилось. Да и так-то крестьяне в Ашшории не голодовают, но…

— Это не я несправедлив, разлюбезный ты мой княже, а подлая человеческая натура такова. Когда вы раздавали хлеб, вас благословляли, но стоило людям собрать следующий урожай, как добро было тут же позабыто — или хочешь спорить? Может скажешь, что охотно твои крестьяне сдают княжью долю урожая, или что витязей они твоих содержат, и при том не бурчат втихомолку о нахлебниках-дармоедах, жирующих на их труде? Нешто веришь, что они нас своими защитниками и благодетелями считают? На богатые княжьи одежды-то глядя…

— Но неужто кто-то поверит, что владетельный нарочно заморит переселенцев? — не сдавался Зулик.

— А кто говорит про умысел? — вопросом на вопрос ответил я. — Просто крестьянин не поверит в заботу о нем со стороны пузатого богатея. Впрочем, это все пустое, о колонизации Большой Степи мы с тобой давай уж завтра побеседуем, вместе с князьями Ооза, Шадда и Лиделла — без их помощи ничего решить все равно будет невозможно. А на послезавтра… Нет, это будет вознесение — в понедельник совет князей соберем по этому поводу. Ну, а пока представь мне этого молодого человека, что с тобой пришел.

«Молодому человеку», напоминающему бородатого Верника, уже было ближе к двадцати (ну или где-то под тридцать пять, если по земному календарю считать), но по сравнению со мной-то…

— Танак, князь Белого Яблока. — представил своего спутника Зулик, и тот отвесил мне вежливый церемонный поклон. — Из рода князей Эшпани.

И смотрит, гад, так оценивающе — помнишь ли ты, мол, что я тебе во время путешествия рассказывал?

Да дофига ты мне про кого рассказывал, что я, запомнить всех должен?

— Эшпани?.. — я побарабанил пальцами по столешнице. — Это что же, племянник казначея, которого тот в наследовании владетельного статуса на хромой козе объехал? Они у тебя не передерутся, если сего, без сомнения достойного мужа назначить министром посольских дел?

— Разве вы, государь, не намерены отставить князя Триура с должности? — осторожно уточнил Зулик. — Ведь он был в числе подписавших…

Главный министр запнулся и бросил быстрый взгляд на своего протеже.

— Вот ты мне тут с больной головы на здоровую не перекладывай. — я погрозил Валиссиному воздыхателю пальцем. — Твои министры, ты и решай, с кем тебе работать, а с кем нет. Сам же говорил, что если бы у всех был такой же порядок, как в ведомстве казначея, то это было бы просто счастье какое-то. Чего ж я-то его тогда должен с должности гнать? А подписал… Не он один. И, да, я помню что заезжать в Эшпань вы с Касцом мне категорически не советовали, так что с того? Я и сейчас туда не собираюсь. Или ты видишь необходимость в резких и немедленных переменах?

— Таковых бы лучше избежать. — задумчиво произнес Главный министр. — Однако, я умоляю ваше величество не доверять Триуру.

— Я, положа руку на сердце, и не собирался. Но довольно уже про казначея. Давай, хвали своего протеже.

Зулик вздохнул.

— Князь Танак последние два года был моим помощником. В министерстве посольских дел он отвечал за м-м-м-м неявную дипломатию.

— Шпион что ли? — уточнил я. — Или наоборот, за поимку чужих соглядатаев отвечал?

— Разве возможно отделить одно от другого, государь? — владетель Белого Яблока улыбнулся, и стал похож на Верника еще больше.

— Не только можно, но и жизненно необходимо. — сварливо ответил я.

Нет, так-то о существовании разведки Лисапет что-то краем уха слыхал. А вот то, что она у нас по дипломатическому, а не по военному ведомству проходит (безобразие-то какое!), да как вообще организовано, этого Лисапет не знал. В юности не интересовался, а потом и просветить стало некому.

— Вот знаешь ли ты, голубчик, что до того как я на престол взошел, у нас в стране был целый заговор?

— Если ваше величество изволит намекнуть о чем речь… — протянул Танак.

— Изволит. Погодь-ка. — я поднялся, и погрозил Главному министру пальцем. — Не рассказывай ничего. Я сейчас.

По коридорчику, связывающему царский кабинет с царскими же покоями я шустренько смотался в свое обиталище, — конечно, есть разные там порученцы, но не для таких вещей, да и члены от сиденья в кресле уже затекли, — прихватил так и валяющуюся возле кровати дорожную котомку и вернулся к князьям. Танак пялился на меня с откровенным обалдением: ну не ведут себя так Ашшорские монархи, не по чину это нам.

— На. — я извлек свиток с кондициями и протянул владетелю Белого Яблока. — Почитай. Потом доложишь, почему это контрразведка об этом ничего не знает.

На самом деле, конечно, я сказал «противоразведка», потому как именно этот, только что рожденный мною термин, в ашшорском отсутствует (ну а заимствовать половинку слова из другого языка, совмещая с второй частью из родной речи и вовсе не принято). Проще тут нравы — и те, и другие, это шпионы, соглядатаи и все тому подобные синонимы. Раньше никогда об этом не задумывался, а тут, как пришлось слово изобретать, аж удивился тому, как такое возможно.

Бородатый Верник послание князьёв ашшорскому царевичу внимательно изучил, все выше и выше поднимая одну бровь по мере прочтения текста, а под конец хмыкнул и высказал свое отношение к содержимому лишь одним словом:

— Однако.

— Вот то-то и оно. — подтвердил я. — Так отчего никто из твоих людей ни о чем о таком тебе не докладывал, князь Танак?

— Ваше величество не совсем справедливы к своему верному слуге. Об образовании нескольких групп в среде владетельных мне было известно еще в самом начале. — ответил ЗамНачМИД по спецоперациям. — Я довел эту информацию до своего непосредственного начальника, князя Тимариани, а тот уже предпринял необходимые меры.

— Молодец. — я откинулся на спинку кресла. — В том плане, что я твою верность Зулику полностью одобряю и вижу, что взаимодействие у вас налажено хорошо. Ну а далее почему ситуацию не отслеживал?

— Государь, но не могу же я подозревать собственного…

— Можешь! — прервал я Танака. — И не только можешь, но и обязан. Подозревать, страховать, неявно содействовать, и не только его, а вообще всех, включая детей, жену и даже царя.

Князья дружно поперхнулись.

— Вот подумал ты, что за этими условиями могли стоять вовсе не одна лишь глупость и жадность, но и интересы какой-то из соседних держав?

— Ваше величество, на это ничто не указывало…

— А ты каждую беседу каждого владетельного отследить можешь? А корреспонденцию их тоже перлюстрируешь целиком? Ты, драгоценный мой, фактически свалил это дело на князя Тимариани, полностью прекратив разработку и поддержку по операции — начальству, де, виднее что с этим делать. Плохо работаете, господа. По старинке. Дедовскими методами. — я вздохнул. — Именно потому я и сказал, что разделять разведку и противоразведку надо. Сие не означает, что шпионам нет нужды иметь агентуру на родине, и наоборот. — отнюдь Но это значит, что надобно разделять приоритеты… и не складывать в одну корзину все яйца. Если служб, подобных возглавляемой князем Белого Яблака, несколько, то там, где лопухнется одна, другая что-то нароет непременно. Кстати, а просветите-ка меня, отчего такую организацию подчинили не Главному министру?

Зулик смущенно кашлянул.

— Царь Каген уважал князя Дамуриани, но полным его доверием Тонай Старый не пользовался. Тот, собственно, о деятельности князя Танака ничего и не знал: ваш брат, государь, измыслил сию задумку лишь три года тому назад и поручил организовать мне, а до того у нас ничего подобного не бывало. Так, личные агенты и порученцы разве — они и теперь у любого значимого человека имеются.

— Все же Каген был великий человек. — буркнул я. — Княжью вольницу в ежовых рукавицах держал, стране обеспечил покой да процветание, а еще и разведку как организованную структуру изобрел… Это ж какое счастье, что он меня в монастырь-то вовремя упек!

У обоих моих собеседников отвалились челюсти — и это вовсе не метафора, а констатация факта.

— Ладно, князь Белого Яблока, кандидатуру я твою утверждаю, готовьте указ о назначении — подпишу. Но противоразведку от тебя, уж не обессудь, забираю.

— Кто же ее возглавит? — уточнил Зулик.

— Не ты, не пугайся. — хмыкнул я. — И не из посольского министерства — дабы старая дружба, или, паче того, соперничество, в дела не мешались.

Я вновь повернулся к Танаку.

— А с дядюшкой своим не ссорься пока. Ну, сильнее чем есть, я в виду-то имею.

— Вы, государь, видимо истинно достигли просветления, если собираетесь простить ему… это. — новоявленный министр кивнул на свиток с кондициями.

— Там не только ему. — вздохнул я. — Сам видишь, что треть совета князей замешана. Если всех разом прижать… Это еще неизвестно, кто кого прижмет. Так что не ругайся с Труиром… до времени. Так, приглядывай.

Я подмигнул князю с самым заговорщицким видом. Тот молча склонил голову — понимаю, мол.

Вот-вот, понимай. Надежды юношей питают, да и тех кто постарше тоже, так что пусть роет землю носом и ищет на дядьку компромат. А если чего серьезного найдет, ну так что же? Будет у Эшпани новый князь.

— Кстати, о прощении и прощелыгах. — вмешался Зулик. — Ваше величество уже определились с тем, каких преступников помилует в честь своего восшествия на престол? Я, покуда, взял на себя смелость приостановить казни в столице и Ежином уделе…

— Ну и совершенно напрасно. — ответил я. — Вовсе никого я от плахи спасать не собираюсь. На преступления их силком никто не толкал, так с чего же от возмездия освобождать?

— Но традиция прощения былых прегрешений…

— Есть глупость несусветная. — отрезал я. — Каген помер, я их помилую. Завтра они снова примутся за старое, а тут я преставлюсь и уже Асир их миловать станет? Так мы с преступностью никогда не покончим. Хотя…

Я побарабанил пальцами по столешнице.

— Ты прав, мы найдем им применение получше. Поедут Большую Степь заселять — первыми.

— Можно ли будет полагаться на таких переселенцев? — усомнился Главный министр.

— Полагаться — и даром не надо. Главное, что бежать им оттуда будет некуда. А уж если кто три года на новых территориях проживет, тех и простить можно, а? Кого к каторге приговорили, тоже под это дело можно запрячь… Ты обдумай все это.

— Могу лишь склониться перед вашей мудростью, государь. — вроде бы как искренне ответил князь Тимариани.

— Своей обзаводиться пора. — вздохнул я. — А не чужой кланяться. Ладно, если это все…

В двери Зулик замешкался, притворил ее и повернулся ко мне:

— Я утратил ваше доверие, мой царь? — прямо спросил он.

— С чего бы такие мысли? — ответил я вопросом на вопрос.

— Вы делите созданную мною службу на части, выводите половину из моего подчинения…

— Ну, во-первых, я вывожу их обе из твоего прямого подчинения, а докладываться они тебе будут. Во-вторых, делать это надо постепенно, а не прямо вот сейчас и немедленно. В-третьих, доверие тут вовсе не при чем. Ты-то сам можешь хоть святее Солнца быть, но когда-то, да помрешь. И где гарантия, что во главе единственной, не имеющей конкурентов службы не окажется втершийся в доверие враг? К чему это приведет объяснять надо?

— Простите меня, государь. Это гордыня говорит во мне. — князь поклонился и вышел.

Хорошо что о планах создать еще армейскую и флотскую разведки я ему не сказал. И так разобиделся и не поверил — к гадалке не ходи.

— Величество, князь Латмур ожидает. — это снова Тумил нарисовался.

— Приглашай уж. — вздохнул я, убирая кондиции в ящик стола.

Командир Блистательных выглядел как огурчик — а ведь в вине себе вчера не отказывал. Вот закалка у мужика! Побольше бы мне таких философов…

— Проходи, капитан, присаживайся. — я приглашающе махнул рукой. — Что у тебя там?

— Государь, все перемещения по службе среди Блистательных утверждает царь, а последние месяцы болезни вашего брата этому не уделялось должного внимания. Накопились некоторые изменения, которые надобно утвердить… если вашему величеству будет это угодно. — Железная Рука выложил на стол свиток. — Кроме того, сегодня вечером пятеро кандидатов будут держать экзамен на вступление, и если бы вы почтили нас своим присутствием…

— Это непременно. — я просмотрел запись (небольшую, на самом деле).

Большинство имен ничего мне не говорили, однако факт перемещения Касца в полусотники и жалование Ваке звания десятника я с удовольствием отметил. Кажется мы с моим личным Тревилем мыслим сходно, что не может не радовать.

— Тебе такое имя как Вартуген Пузо что-то говорит? — поинтересовался я, не отрываясь от чтения.

— Да, повелитель, я знаком с этим достойным купцом. Он из богатейших людей Аарты, и один из немногих негоциантов, что имеет свои торговые суда, а не фрахтует для перевозок скарпийские или рулиннойские.

— Молодец какой. Тогда завтра на после обеда ничего не планируй — поедем его дочку сватать.

Командир Блистательных ничего не ответил. Причем сделал это так выразительно, что его молчание, казалось, можно было пощупать — настолько оно оказалось ощутимо.

— Что? — я поднял глаза от свитка. — Опять не слава Солнцу что-то?

— Я, конечно, не вправе давать вам советы в таких вопросах, государь, но не слишком ли это большая честь для простого купца? — очень аккуратно подбирая слова произнес Латмур. — Вартуген, безусловно, достойный человек, но многие в Ашшории будут уязвлены, коли он станет вашим тестем.

— Моим кем?!!

Я, наверное, минут пять после этих слов капитана хохотал — под конец аж икать начал.

— У-у-уморил! Ах-ха-ха! Ик! Кхе-кхе! — икота легко и непринужденно перешла в кашель, а на глазах выступили слезы. — Ты… Ой, не могу! Ты решил, что я жениться решил? А-ха-ха-ха-ха! Помру сейчас… У-у-у-у, все. Дай отдышаться. Спасибо, развеселил. Не помню, когда последний раз так смеялся. Нет, дорогой князь, у меня таких планов нет. А вот Вака из Трех Камней к его дочери дышит весьма неровно.

— Простите, государь. — смутился капитан. — Я вас превратно понял.

— Мне, конечно, лестно, — продолжая посмеиваться сказал я, — что ты полагаешь, будто я сохранил юношеский пыл, и едва взойдя на трон все свои мысли сосредоточил на девичьих прелестях, но — нет. Сам я жениться не собираюсь. А вот сосватать девицу для своего гвардейца — отчего нет? Тем более службу Вака мне сослужил знатную.

— За то ему и представление на десятника написано. — Латмур кивнул на свой свиток. — Не возгордится ли он, если сам царь ему невесту поедет сватать? Прикажите, и я устрою все сам.

— Да я, видишь ли, ему уже обещался… К тому же, коли этот Вартуген такой знатный купец, ему мое участие в сватовстве будет только на пользу, верно?

— Безусловно, государь, это вознесет его на недосягаемые для прочих торговцев высоты. — не стал спорить капитан.

— Ну вот видишь. Поощрим деловые навыки этого достойного человека. Кстати, про поощрения… — я побарабанил пальцами по столешнице. — Кроме Ваки меня в столицу сопровождал и Ошмуд из Трутнева Улья, дружинник князя Тимариани. Что насчет награды ему посоветуешь?

— Мне затруднительно что-то предложить, государь. — вздохнул командир Блистательных. — Раз это человек Главного министра, находящийся на его личной службе, так и награждать его должен он. Вот был бы он на службе у царя, пусть даже простым витязем из забытого всеми богами гарнизона…

— Полагаешь, надумай я его отблагодарить чем-то, и это будет вмешательством в дела Зулика, посягательством на его права?

— Боюсь что так, государь. Князь Зулик, возможно, и не воспримет это так — он разумный человек, — но вот для остальных владетельных это не будет ничем иным, как попранием старинных вольностей. Вот, разве что вы пожалуете ему денег… Это ваше право, одарить любого подданного, никто не посмеет сказать ни единого слова поперек.

— Деньги — это лишь деньги. Их приятно потратить, но, в отличие от титула или памятной награды их никак нельзя предъявить окружающим в качестве чего-то, что делает тебя выше многих окружающих. — вздохнул я. — Ты остаешься одним из многих, у кого есть что-то в кошеле, и не более того.

Латмур лишь сокрушенно развел руками.

— А знаешь, есть у меня одна идея… Вот скажи, князь, не упустил ли я чего за время сидения в монастыре: отличившихся бойцов все еще жалуют дорогим оружием, драгоценными чашами или все теми же деньгами?

— Истинно так, ваше величество. — воинов и чиновников, если они совершат подвиг или проявят иные достойные поощрения таланты, награждают именно так. Ну, изредка бывает, что и землей. Однако для того им необходимо состоять на службе у царя, а не у его вассалов.

— А вот слыхал я, что в некой далекой земле есть такая традиция… — произнес я, придвигая к себе чистый лист бумаги.

Идея орденов и медалей как таковых Латмуру показалась весьма необычной, но в целом — понравилась, так что примерно четверть часа спустя мы, после краткого обсуждения внешнего вида и способа ношения, уже обладали эскизом первой государственной награды Ашшории. Поскольку зачастую знак отличия таскать приходилось бы поверх доспехов, привычный для землян метод крепления на груди никак не подходил, однако в исторических фильмах мне неоднократно попадались на глаза, в том числе, и немецкие фельджандармы, и за прообраз награды я, не мудрствуя лукаво, взял их отличительную висюльку на шее — не помню как она называется, да, если уж на то, не только забыл, но и не знал. Награда — треугольник со скругленными углами на цепи, изображением крылатого ежа по центру и надписью «Достойнейшему из достойных», — предполагала три степени: серебряный знак, золотой, и золотой с сапфирами. Для получивших несколько наград, включая и более низкий ранг, предполагались белые, желтые и синие ленточки, которые крепились бы с обратной стороны и выглядывали из-под награды. Подробный статут «ежиного ордена» Латмур, совместно с князьями-генералами, брался разработать за два-три дня. Полагаю, мой намек о том, что вручаться этот «знак зачета» будет и по совокупности заслуг он, совершенно правильно, примерил и на себя. Ну а что же? Заслуг-то этих у него на первую степень, пожалуй, хватит. А Ошмуд и простым золотым орденом обойдется. Ну и деньгами, конечно.

— Ладно, с этим разобрались… — я кликнул Тумила, и вручил ВрИО царского секретаря свиток Латмура. — Оформить как мой указ, на пергаменте, да проследи чтоб не тянули: к вечеру должно быть с подписью, печатью и без ошибок. А еще лучше, если через полчаса.

— Что-то еще, величество… ваше? — спросил паренек.

— Да, к тому же времени… В каком часу, князь, ты говорил, будут экзамены? — уточнил я у капитана.

— В вечернем, государь. За два часа до заката. — ответил Железная Рука.

— Вот, к тому моменту указ должен быть уже у князя, а помимо того еще пять указов на прием в ряды Блистательных, с пропущенными именами. Как сдадут, так при них и впишем.

— А коли кто-то из них не сдаст, повелитель? — осведомился Латмур.

— Запас карман не тянет. — я пожал плечами. — В загашнике полежат. Тумил, а ты чего до сих пор здесь?

Парень пулей вымелся из кабинета, а я вновь повернулся к капитану:

— Доложили мне тут, что ты, любезный, не только воинскими подвигами прославлен, но в молодости был и видным философом.

— Наврали вам, повелитель. — с солдатской прямотой ответил командир гвардии. — Ничего такого видного во мне не было, обычный кандидат.

— Ну-ну, полно скромничать. — усмехнулся я. — Заслужить уважение заков своими познаниями — это дорогого стоит. Изложи-ка мне вкратце, в чем суть философии телесников.

Оказалось — ничего такого особенного и оригинального местные умы не придумали. Обычные философы призывают развивать ум, священники — духовность, а каждый десятник норовит гонять подопечного в хвост и в гриву, чтобы не был задохликом. Ничего удивительного нет в том, что в неспокойном приграничье нашлись люди, попытавшиеся срастить между собой интеллектуальное и физическое воспитание, подведя под это, до кучи, религиозный базис — организовали нечто наподобие греческих гимнасиев для молодежи… И едва не разорились в тот же день — у князей лишних денег для вложения в инновационную разработку не нашлось, местное население каким-то невиданным богатством не отличается (соответственно и самообеспечение школ телесников идет мимо кассы), а армейцы вообще не поняли, на кой им такая головная боль, как образованный и привыкший к размышлениям солдат.

В целом можно сказать, что у ребят тупо не срослось: в граничных княжествах еще существовало с пяток школ телесников — в крупнейших городах, — а за их пределами такая философия оказалась не шибко востребованной.

— Жаль. — резюмировал я. — Хорошее было начинание — я бы поддержал. Коли ты все еще имеешь сношения с философами этой школы, а паче того бы сам трактат написал…

— Куда уж мне?.. — смутился капитан.

— А вот как раз тебе-то — хоть куда. По сути своей, чем учение телесников отличается от того, чем ты и твои подчиненные заняты каждый день? Разве одним лишь мастерством владения оружием славятся царские гвардейцы? Я тебе уже и название для труда придумал: «Путь Блистательного».

— До определенной степени это так…

— Так кто же лучше всех опишет этот путь, как не их командир? — прервал я Латмура. — Так что, уж будь добр, озаботься. Не прошу от тебя свитка размером с простыню, но вкратце, тезисно, так как ты мне сейчас излагал — надо. Тем более, что я нынче за ужином встречаюсь с главой гильдии переписчиков, — распорядись, кстати, чтобы его сразу ко мне препроводили, как придет, — будет дополнительная тема для беседы.

— Я, государь, сомневаюсь, что каждого воина можно наделить разумом, достойным хотя бы философа-ученика. — вздохнул князь Девяти Столбов.

— А не надо всех. Достаточно обучить тех, кто к этому способен. Вот тебя хотя бы взять… Знаниями и воинским умением, а не чем-то одним из этого, ты завоевал уважение врагов. И даже породнился с вождем закского племени — так?

— Так. — не стал спорить с общеизвестным фактом Железная рука.

— А не было бы у тебя этих знаний, шиш с маслом тебе бы это удалось. Кстати… Ты с родней в степи отношения все еще поддерживаешь?

Латмур немного поколебался перед тем как ответить — буквально секунду, не дольше.

— Очень редко, ваше величество, особенно в последние годы. Я… уважал своего тестя, но мы не были близки, а когда умерла Томирис… — капитан тяжело вздохнул. — К тому же под конец жизни Скитраб сильно сдал, его племя начали теснить, а сейчас, когда Зелеными Конями управляет его внук и мой племянник по жене, Тимн, их и вовсе прижали к отрогам Щумских гор, по ту сторону от Лиделла, и просто так туда теперь даже весточку не отправить.

— Это нехорошо, когда родственников прижимают. — покачал головой я.

— Нехорошо, повелитель. — не стал спорить командир Блистательных. — Но — такова жизнь. Кто-то кого-то постоянно прижимает. Богатый — бедного, сильный — слабого, большой — маленького… Особенно это характерно для степняков, которые постоянно сражаются за лучшие пастбища промеж собой.

— Да уж, сомневаюсь, что в предгорьях такие уж офигенные пастбища.

— Что делать? Род Зеленых Коней проиграл много схваток, и, если хочет выжить, должен или сокрушить врагов, или податься под руку кого-то из буюруков, что посильнее. Победить они не могут.

— А чего ж не могут-то? Народу мало осталось?

— Народа?.. — князь невесело усмехнулся. — Ну, пару сотен бойцов Тимн, может, и наберет, если считать с подростками, а что толку-то? Пастбищ нет, добрых лошадей — нет, торговать нечем, руду в горах добывать заки не умеют, а значит доспехов и оружия нет. С одним же дедовским акинаком много не навоюешь.

— А если ему с вооружением помочь? — уточнил я.

— Ну, если помочь… Простите, государь — это даром что ли?

— В нашем мире даром вообще ни хрена не бывает. — прям удивительно, что столь зрелый муж как командир моей гвардии этого не знает. — Просто платить не всегда приходится деньгами.

Латмур помолчал в задумчивости, а затем спросил:

— И какой же платы хочет ваше величество от рода Зеленых Коней?

— Присяги. — спокойно ответил я. — Для колонизации Большой Степи нам вовсе не помешает прикрытие из закской кавалерии, пусть это будет и всего лишь сотня всадников. Я уж не говорю о том, что при поддержке Ашшории твой племянник сможет привести под свою руку и еще несколько родов.

Капитан удивленно вскинул брови.

— А вы, государь, не находите, что заселение степей крестьянами, с последующим ее распахиванием, несколько противоречит интересам заков? — сказал он, и с нажимом добавил: — Любых заков.

— Не-а. — я откинулся на спинку кресла. — Не находит, не считает и не предполагает тоже. Первое — степь, она действительно большая. Ее целиком заселить и распахать, это нам и ста лет не хватит — даже если никто не будет мешать. Второе — степь, она большая, ее не обязательно распахивать всю. Где-то надо и коней разводить, да и прочий скот. Чего бы не оставить лучшие пастбища под рукой рода, который нам поможет выжить остальных заков с прочих ее территорий? А уж останутся ли потомки этих помощников пастухами, или решат перейти к жизни оседлой… Ну этого мы уже не увидим, да и не принципиально сие. Зато семья предводителя таких помощников не только разбогатеет, но и получит княжье достоинство. Хотя если буюрук Тимн не пожелает титул менять, так я к тому отнесусь с пониманием. Как по мне, так ничем не хуже чем «князь» звучит.

Железная Рука тоже откинулся на спинку кресла и в задумчивости побарабанил пальцами по подлокотникам.

— Не думаю, что он согласится. — наконец произнес князь.

— А ты не так как я тебе изложил помощь предлагай, а по-умному. Напиши ему письмецо, предложи возможность поквитаться с обидчиками в союзе с Ашшорией, а там… — я усмехнулся. — Надо ли тебе объяснять, насколько самостоятельны в своих делах союзные князья?

— Нет. — Латмур улыбнулся. — Но, должен предупредить, что степного жеребца тяжело удержать в узде.

— Ну, это уже моя головная боль, не твоя. — и Главного министра, разумеется. На то он и главный. — Так что ты того, написал бы племяннику письмецо, а?

— Насколько большую помощь я могу ему обещать? — деловито уточнил капитан гвардии.

— Ты человек военный, тебе виднее. — я пожал плечами. — Сам решай. Ну а дабы посулам этим придать некоторую весомость, отбери в арсеналах немного оружия и кольчуг сразу, якобы от тебя лично в помощь бедующему родичу. Смогут твои люди перетащить пару груженых ослов из Лиделла в земли Зеленых Коней?

— Что-нибудь придумаем, государь. — заверил меня князь Девяти Столбов. — Это все, или вы изволите отдать еще какие-то распоряжения?

— Изволю-изволю, не спеши пока. — хмыкнул я. — Есть у меня к тебе еще два дела, и оба важные. С какого бы начать-то?..

Латмур посмотрел на меня кристально честным взглядом. Надо полагать, это означало что-то вроде: «Я-то откуда могу знать, старый дурак, если ты этого и сам не ведаешь?»

— Хотя — нет. Три, а не два.

— Я к вашим услугам, повелитель. — кажется, капитан Железная Рука не ожидал, что я, будучи первый день «на работе», так вот, с места в карьер, начну нагружать подчиненных.

А пущай привыкает.

— Скажи, князь, вот ты человек военный… Согласен ты с утверждением, что лучший способ разбить врага — это узнать и разбить его планы? — не помню точно, как это было у Сун Цзы, само «Искусство войны» я не читал (так, натыкался на отрывки в интернетах), но смысл был, помнится, примерно таков.

— Хм… Никогда не сталкивался с такой формулировкой. — признал Латмур. — Но, по сути, да — если расстроить планы неприятеля и вынудить его играть по своим условиям, это победу весьма облегчает.

— Тогда скажи, яхонтовый мой, какого ж рожна вы этим не занимаетесь?

— Ваше величество полагает, что мы не бьем врагов короны и государства? — с некоторой даже иронией поинтересовался командир Блистательных.

— Тьфу, пропасть! Тебе не войсками надо командовать, а судебным крючкотворством заниматься! — в сердцах ответил я. — Сразу видно, что был философом. Вот скажи, как у нас в армии поставлена разведка?

— Вы желаете, государь, чтобы я подробно описал вам порядок действий дозорных отрядов и разъездов? — в голосе главногвардейца прозвучало некоторое недоумение.

— Нет, о том, как армия содержит соглядатаев в близлезащих государствах и следит за тем, готовятся соседи к войне или нет, и если готовятся — то как и с кем.

— Но мы ничего такого не делаем. — ответил Латмур. — Безусловно, у командиров приграничных отрядов бывают свои люди за кордоном, и купцов, что возвращаются в Ашшорию, они спрашивают о том, что те видали, но то, что описали ваше величество… Насколько я знаю, чем-то подобным занимается Зулик, князь Тимариани.

— Хреново. — резюмировал я. — И это я вовсе не о том, что секретов от побратимов в принципе не бывает. У него ведь шпионы-то кто?

— Понятия не имею, государь. — категорическим тоном произнес капитан. — Никогда не интересовался.

— Так я тебе скажу. Это купцы и дипломаты. Много они в военном деле смыслят? Нет, я понимаю, что посланцы наши, они князья, представители воинского сословия, но вот, положа руку на сердце — ты бы доверил командовать хотя бы сотней, скажем, Папаку из Артавы?

— Я бы предпочел, чтобы он, буде ваше величество направит его в мое распоряжение в походе, занялся организацией обоза и фуражировки. — дипломатично отозвался Железная Рука.

— Вот и я о том же. Не под то их разум заточен, князь, не на те вещи они обращают внимание. К тому же они видят лишь то, что происходит в столице и иных больших городах, но не ведают, что происходит за их пределами. А вот кабы были у нас верные люди во вражеских армиях, да лучше всего — близ командиров, дабы вызнавать их планы, а буде война — и устранить их могли в решающий момент…

— Как — устранить? — не понял капитан.

— Физически. — благостным тоном пояснил я. — Ножом там, ядом, или удавкой, например. Чтобы враг остался без руководства.

— Это как-то неблагородно, государь. — в некотором ошалении произнес Латмур.

— Благоро-о-о-одно… — со вздохом протянул я, выбираясь из кресла и направился к окну. — Благородство — это, конечно, здорово, только…

В царском кабинете окна — узкие, но высокие и стрельчатые, имеются в двух стенах. Одни выходят, в теории, на порт Аарты, но поскольку Ежиное Гнездо стоит на горе, то разглядеть корабли и причалы можно лишь высунувшись из окна по пояс, а так через них открывается прелестный вид на море.

Из других же окон обзор открывался на дворцовый сад, верхушки стен замка, выглядывающие из-за зелени, изрядный участок верхнего города, и далекую гладь Великой Поо, со снующими по ее поверхности лодками и кораблями. К этим-то окнам я и подошел, поманив за собой командира Блистательных.

— Что ты видишь, князь? — спросил я его.

— Сад. — пожал плечами он. — Караулы гвардейцев. Стены. Дома. Реку.

— А я вижу город. Не самый большой в мире, но все же город — столицу страны, населенной трудолюбивыми и гордыми людьми, жизнь, покой и достаток которых мы с тобой обязаны охранять. И, скажу я тебе по секрету, похрену им, этим людям, насколько мы честны и благородны, пока их не убивают, не насилуют и не грабят. Играть в благородство хорошо, когда за тобой никого нет, когда отвечаешь ты только за себя. А я отвечаю за несколько миллионов человек, и такого баловства, как исключительно честное и благородное отношение к соседям позволить себе не могу. Сожрут. И ладно бы меня одного — я старый, мне недолго осталось, — а их ведь, — я кивнул в сторону города, — сожрут тоже. Хочешь ты увидеть, как твоих соплеменников убивают и превращают в рабов? Нет? Ну вот и не морочь мне голову.

— И вы желаете, чтобы обустройством такого дела занялся я? — посмурнел Латмур.

— Нет. — ответил я. — Хочу чтоб ты мне нашел человека, который этим займется. Из армейцев, и, желательно, чтобы не был связан ни с кем из владетельных.

— Да, тут нужен кто-то верный, почитающий лишь вас, государь… — задумчиво произнес капитан Блистательных.

Кажется, он обрадовался тому, что такую неприятную работу можно спихнуть на кого-то еще.

— Почтение его мне никуда не впилось, потому как пустыми поклонами даже деревянный кол в землю не забьешь. Для этого нужно бить по нему лбом. А это больно. И не каждый сможет. Умный нужен, в первую очередь, и изворотливый, а еще опасный. Прямо как змея.

— Я поразмыслю над тем, кто мог бы удовлетворить ваши требования, повелитель. — слегка поклонился князь.

— Ты, кстати, напрасно полагаешь, что тебя минует чаша сия. — я усмехнулся, указывая князю на кресло, и сам вернувшись на свое место за столом. — Пусть и несколько под иным соусом, но подобную задачу тебе все же придется исполнять.

— Не стану лгать, будто меня это так уж радует. — вздохнул капитан. — Все мое естество бунтует против подобного.

— А ты держи естество в узде, не мальчик чай уже. — гаденько хихикнул я, повергнув князя в смущение. — К тому же второе мое к тебе дело прямо связано с твоими обязанностями как капитана гвардии.

Латмур обреченно кивнул — не отстанет, мол, уже, старый пень.

— Возвратимся к раскрытым и разрушенным планам. Ты как собираешься без этого царскую семью охранять?

— Но ведь охраняю же, государь. И вполне успешно. — командир Блистательных даже позволил себе улыбнуться. — Если изволите помнить, заговорщики пытались выкрасть царевичей Асира и Утмира…

— А ты их всех порубал. Нападавших, а не царевичей, естественно. — перебил его я. — Даже ранен был немножко. Ну а вот скажи мне, кто за этим дерзким нападением стоял?

— Пленных, к сожалению, взять не удалось. — вздохнул князь Девяти Столбов. — Виноват, перестарались.

— И не факт, что случись у вас пленные, вы бы получили у них имена заказчиков.

— Государь, вы меня, право, обижаете. Возьми мы живьем хоть одного супостата, он бы не то что все рассказал, он бы еще спрашивать умолял бы. — капитан глянул на меня с осуждением.

— Вот именно потому, что я не склонен преуменьшать твои таланты, на месте злоумышленников ни за что бы не доверил исполнителям истинные имена заказчиков. — парировал я. — А еще лучше, внушил бы им мысль о том, что на самом деле их нанимает кто-то из моих недругов. И чего б ты с такой информацией делал? Пошел невиновного хватать?

— Я бы их показания, конечно, проверил…

— Так проверять, голуба моя, надобно до того как они напали, а не после.

— Это, простите повелитель, как? — не понял Латмур. — Хватать всех встречных-поперечных, и допрашивать с пристрастием о том, не злоумышляют ли они на царя?

— Можно, наверное, и так, но лучше — не стоит. — хмыкнул я. — Шпионов при всех важных политических фигурах надобно иметь, узнавать заранее, не задумали ли они чего нехорошего. Тогда и гвардейцы меньше гибнуть будут.

— Блистательные все до одного готовы отдать жизнь за своего царя! — пафосно провозгласил капитан.

— Да вы уж лучше поживите. Незачем умирать, если можно саму попытку покушения предотвратить. Так что, уж будь добр, расстарайся создать при Блистательных такое тайное подразделение, которое будет приглядывать за князьями, послами, да и настроениями в народе тоже. И некоторое количество людей к дворам сопредельных держав отправь — угробить чужого монарха иногда бывает очень выгодно именно его царственным братьям. Опять же, мабуть они чего важного и интересного заодно разведают.

— Трудно мне будет сделать из Блистательных подсылов — их в Ашшории каждая собака знает. — вздохнул Железная Рука. — Да и коли я их всех разошлю, кому дворец охранять?

— Тьфу, пропасть, похмелялся б ты что ли! — возмутился я. — А то тупишь что-то сегодня. Не из Блистательных, а при Блистательных — почувствуй разницу. Гвардейцы суть царская стража явная, а это будет тайная. Но — тоже под твоим началом.

— Я должен буду их принять в ряды вашей гвардии, государь?

— Ну, не совсем. Скорее это будет что-то вроде роты гвардейских лазутчиков. — перевел я на более понятный ему армейский язык. — По сути, конечно, противолазутчиков, но… Все, прекрати меня тиранить — совсем запутал старика. Общий смысл ты понял, жду плана с деталями — месяц тебе сроку. А пока давай поговорим с тобой о более приятном. О увеличении числа гвардейцев. Это тебя больше воодушевит?

— Не стану скрывать — намного. — с улыбкой ответил князь. — А что, ваше величество полагает, что двух с половиной сотен Блистательных недостаточно для его охраны?

— Про то, чего недостаточно, я тебе тут сейчас битый час толковал. Для самой охраны-то, безусловно, этого довольно, а вот как образец для подражания и школа отработки новшеств — нет, для этого вы не подходите.

— Государь полагает, что витязи не стараются подражать Блистательным, их выучке и храбрости? — обиделся за своих подчиненных Латмур.

— Этому-то вне всякого сомнения… Но я, вообще-то, совсем о другом. Хочу на основе гвардии отработать кое-что, до того, как внедрять повсеместно. Задумка у меня есть одна.

— Ваше величество посвятит меня в ее суть?

— А какого ж рожна я бы тебе про нее тогда вообще стал говорить? Конечно посвятит. — я выдержал небольшую паузу. — Вот скажи мне, почему у Ашшории нету пехоты?

— Как же это нету, повелитель? — изумился командир Блистательных. — Если даже не считать тех, что служат в страже городов и трактов, да при мытарях с судами, и то будет не менее полуста тысяч. А ежели брать с дружинами князей, то и вдвое можно количество пехотинцев умножать.

— И толков нам с этого количества? Как стражники — сойдут худо-бедно, а воевать? У них всего вооружения-то, короткое копье, большой нож, да плетеный щит. Шлем или кожаная бронь, и то большая редкость. От них весь прок, это стены оборонять — на это они еще хоть как-то годятся, — да лучников от заков прикрыть. У степняков с тяжелым вооружением тоже не богато, а если их строй разбить обстрелом, то сдержать удар одноусые могут. Могут, конечно, и не сдержать, особенно если это не коронные пешцы, а сборная солянка из княжьих людей. Без лучников же их против кочевников и вовсе посылать, все одно что на плаху. Вот и все, на что годна наша пехота в бою. А, чуть не забыл — еще могут с такими же как они, толпа на толпу, подраться. Ну и во время осады копать, таскать и создавать видимость грозной силы.

— Вы полагаете, государь, что пехота Ашшории не нужна? — капитан изогнул бровь, демонстрируя свое недоумение.

— Такая — не особо. — кивнул я. — По сути, на поле боя, пехотинцы это кто? Вот, ты, верно, в театре бываешь хоть иногда, там когда боги или святые начинают творить чудеса, на заднем плане непременно бывают восхищенные смертные. Так и тут, приходят на посмотреть и восхититься витязями, а от самих толку — чуть. Могут ли они выдержать таранный удар парсудской кавалерии? Да не смешите, у меня спина больная! Что наши витязи их пехоту стаптывают почти не замечая, что наоборот. Это вот, разве что, непривычные биться вместе мелкопоместные князья на регуляров кинутся — там, может, какое-то время и смогут драться против конницы.

— У парсов есть и легкая кавалерия, ваше величество, да и заков вы упоминали. — попробовал не согласиться Железная Рука. — Их удары одноусые держат.

— У заков каждый всадник — это еще и лучник, им пехоту атаковать смысла нет до тех пор, пока стрелы не кончатся, — а парсудские дели, в отличие от аспауранов, для прямой атаки на строй, что конный, что пеший, и не предназначены. Их дело во фланг или в тыл ударить, бегущих гнать… Ну, дротики еще покидать могут.

Да, конных лучников у наших южных соседей практически и нет. И не у них одних — лук в этом мире вообще оружие то еще.

Читал я, конечно, до того как помереть, и про английские луки, и про какие-то там составные (фиг его знает, как и из чего их составляли), да и в играх описания всяких там юнитов проглядывал. В «Рыцарях чести», опять же, после прокачки у генерала третьего навыка на лучников устраивал всем врагам геноцид сугубо стрелковыми армиями…

Тут такого нет. Послать стрелу на сотню метров? Какое там! Хорошо, если на семьдесят, да и на такой дистанции она уже почти безвредная становится. Луки, которые не каждый взрослый мужчина натянет? Забудьте — из местных можно стрелять прищепом, как дети делают, натянув на изогнутую палку резинку от трусов, — а вовсе не как спортсмены-лучники из телеящика. И не так, наверное, как средневековые лучники в моем родном мире — тут я точно не уверен, лично не видал.

Так что для охоты местные луки еще годятся, а вот для того, чтобы устроить супостату Кресси пополам с Азенкуром — уже нет.

Имеются еще и примитивные арбалеты — гастрофетами называются, — но это тоже, тот еще подарочек. Чтобы из этой дуры выстрелить, его надо упереть одним концом в землю, а другим в собственное брюхо, натянуть тетиву этой микробаллисты двумя руками, вложить стрелу (или свинцовый шарик — есть и такая разновидность) и только потом уже стрелять. В общем, и скорострельность у гастрофета «потрясная», и с полутора десятка выстрелов надорваться можно.

И это я еще не говорю про его цену!

Ну и пращники, конечно, в армиях случаются — куда без этого? — но тоже… Не основной род войск, так скажем.

При всем при том, совершенно бесполезным лук не является, — хотя бы и потому, что действительно закрытых с ног до головы воинов не так много, — и входит в обязательный комплект вооружения ашшорских, инитарских и мирелских витязей. Ну и пешие лучники тоже у всех есть, как иначе.

Кстати, не «одноусые», а совершенно отдельное сословие — лицо бреют за исключением подбородка, на котором отращивают узенькую бороденку, заплетенную, обычно, в косичку. Хотя тут фантазия пеших лучников законом и традицией не ограничена, встречаются даже бородки наподобие фараоновых.

— И, кстати, очень прискорбно, что у нас в армии ничего похожего на дели нет. Но это-то не к спеху, а вот с пехотой, я имею в виду, с нормальной пехотой, вопрос назрел.

— Что его величество считает нормальной пехотой? — уточнил Латмур.

— Рулиннойских и скарпийских фалангитов, например. Ведь это те же витязи, по сути, только без коней.

— Государь, — тяжело вздохнул капитан, — быть витязем почетно но тяжело, хотя бы и оттого, что оружие и доспехи настолько дороги, что сбруя и какая-никакая лошадка уже не становятся непосильной ношей для мошны того, кто выбрал для себя путь воина. Именно потому-то витязи — это сословие всадников.

— Значит нам просто нужно новое сословие. — пожал плечами я.

Командир Блистательных удивленно воззрился на меня, но обошелся без немедленных возражений.

— Вот скажи мне, чьи дети под твоей рукой служат? Сыновья витязей и князей, потомственные воины, верно?

— Ну-у-у… — Латмур чуть потупился. — Один — сын разбойника, государь. Но остальные — да! Дети благородных и славных отцов.

— И во всей Ашшории верно так? — уточнил я. — Стезю воителя себе избирают те, чьи отцы тоже придерживались ее?

— Полагаю, что так оно и есть. — осторожно кивнул Железная Рука. — Людям вообще свойственно следовать по стопам родителей, да и нужно оружие и броню иметь, пусть хотя бы и отцовские, а это очень дорого.

— Хочешь сказать, — я откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди, — что в городах, среди купцов и мастеровых так уж мало найдется людей, которые способны купить себе саблю, кольчугу и шлем?

— Смотря какие, конечно, ваше величество… Но, думаю что таких горожан сыщется немало.

— И отчего же младшие сыновья городских богатеев так не любят становиться витязями, а все больше норовят в жрецы да философы подаваться, что, кстати, несколько менее почетно? Ведь никакого запрета на то нет — будь ты хоть крестьянин, хоть сын владетельного, дорогу в воинское сословие открывают конь, оружие и доспех, но вовсе не заслуги предков, как это бывает у многих соседних с нами народов. Может, горожане попросту трусливы?

— Нет, повелитель, храбрость и трусость тут не при чем. — капитан отрицательно помотал головой. — Дело в том, что одного обладания саблей или мечем мало — надобно уметь ими пользоваться.

— А разве никто из горожан оружием владеть не учится? Да вот хотя бы и в школах телесников.

— Учатся, как не учиться? Купцы, приказчики, даже те из их слуг, что хозяев с караванами сопровождают — если нападут разбойники, то драться надо всем, а не надеяться на то, что охрана с жульем сама управится. Только… умения поставить пару блоков или ткнуть копьем мало для витязя, повелитель. Потребно уметь держать строй, как пеший, так и конный, да и просто рубиться верхами, а не отмахиваться с телеги топором. А городские жители, они верхами не очень. Ездить еще куда ни шло, а вот в бой, это долго учиться надо. Когда и где горожанам этим заниматься? Не спорю, бывают и такие, что могут…

— Но в основном — не умеют. — удовлетворенно кивнул я.

— В большинстве своем — да. Не умеют, государь. — согласился командир Блистательных.

— И тут мы с тобой, князь, возвращаемся к вопросу с пехотой. — я облокотился локтями на стол и постарался глядеть на Латмура как можно умильнее.

Железная Рука призадумался на минуту, энергично потер подбородок, ероша бороду, а затем пристально глянул на меня.

— Слабость зажиточных горожан в том, что они скверные наездники… — неторопливо и раздумчиво произнес он. — Вы считаете, что их слабость возможно обратить в силу?

— Можно. — кивнул я. — Но только в том случае, если они сами этого захотят. Вернее, если заставить их этого захотеть. Тогда у нас будет немного действительно хорошей пехоты.

— И как ваше величество намерены этого добиться? — поинтересовался капитан.

— Хитростью, разумеется. И игрой на струнах чужого тщеславия.

— Солнце завещал нам, что тщеславие есть грех. — Латмур иронично изогнул бровь и усмехнулся себе в усы.

— О, да. Это мой любимый грех. — я вернул ему усмешку. — Благодаря ему людей можно направить туда, куда тебе угодно. Ну а поскольку я человек духовный, где-то даже просветленный, пожалуй, то — можешь мне верить, — пойдут они вовсе не в дурную сторону. Вот скажи мне, князь, кем в нашем славном государстве быть почетнее: витязем или лавочником-торгашом?

— Ну это, конечно, смотря каким торгашом, государь, и каким витязем. — Железная Рука пожал плечами. — Вот, помянутый давеча вами Вартуген Пузо — таких людей мало, ему от людей почет поболее будет, чем даже десятнику Блистательных. Полста неудельных витязей у него под рукой ходит, да и пешую охрану кораблям да караванам он нанимает.

Пятьдесят витязей, пусть даже их вооружения и умений едва хватило, дабы пролезть во всадническое сословие Ашшории (но оказалось недостаточно, чтобы поступить на службу в войско или чью-то дружину), это довольно серьезно.

— А вот если, положим, гончар или мясник какой, то тем до любого царского витязя как до Солнца. Хотя, даже самый богатый купец служилому витязю, а уж князю и паче того, и даже дружиннику владетельного дорогу всегда и везде обязан уступать, например, и места в храме у купчин не столь почетные…

— Верно, очень Вартугена это раздражает? — хмыкнул я.

— Меня бы, полагаю, раздражало. — не стал кривить душой капитан.

— А будь у него возможность, не отрываясь от торговли, возвысится до витязя, воспользовался бы он такой возможностью? Да и не только он, а любой богатей упустил бы такой шанс?

— Полагаю что нет. — Латмур снова пожал плечами. — Только не вижу каким образом, не вступая в службу, пусть даже не воинскую, но чиновничью, он сего достигнуть сможет.

— А я вот вижу. Если издать указ о формировании пешего отряда Блистательных, с тем, что каждый в него вступивший числился бы в витязях, отслужив два года получал бы этот статус пожизненно, а после трех лет, чтобы и отца его витязем считали… Как мыслишь, капитан, наберем мы пару сотен бойцов? Таких, чтобы оружием и доспехами ни одному скарпийскому фалангиту не уступали?

— Наверняка наберем. А зачем, ваше величество? Не легче ли рулиноев нанять?

— Нанять-то, может, и легче. — вздохнул я. — Но бесперспективно.

— Чем же это, ваше величество? — не согласился Железная Рука. — Новичков учить надо, а из наемников взять можно и сплошь ветеранов.

— А тем, что озвученное мной, это лишь первый шаг в довольно долгом пути, князь. Пути к нормальной царской армии.

— Но… — капитан моих гвардейцев, кажется, слегка «поплыл». — Разве сейчас у вашего величества армии нет?

— Да в общем-то считай что и нету. — я пожал плечами. — Царской армии. Ведь кто, по сути, ашшорские солдаты? А?

— Верные слуги короны. — проявил корпоративную солидарность Железная Рука.

— Это-то, конечно, да, верные… То-то вы, с командующими Левым и Правым крылом гадали, пойдут они меня убивать по приказу хефе-башкента, или поднимут мое знамя и двинутся на штурм дома Штарпена из Когтистых Свиней. — Латмур открыл уже было рот, дабы что-то сказать, но я махнул рукой, не сейчас, мол. — Но это все лирика, князь. Обстоятельства, приведшие меня на трон, и события это действо сопровождавшие, мало располагают к спокойной коронации. Неких брожений и следовало ожидать.

А с учетом того, что возводили на престол пожилого царевича военные, то и подготовиться к силовому подавлению оппонентов следовало заранее. То что Яркун Коваргини и Осе Самватини достаточных мер к этому не предприняли говорит отнюдь не в их пользу. Наверняка готовы были меня сдать в любой момент, да достойных предложений для торга не поступило.

Не забыть бы отсыпать этой парочке из казны щедрот, на первое время.

— Это, впрочем, все не суть важно. Мой вопрос был о другом. О том, чем наши солдаты являются.

— И чем же, государь? — задал вполне ожидаемый вопрос капитан.

— Ополчением. — ответил я. — Самым обыкновенным ополчением. Они приходят на службу со своим вооружением, сами же его чинят и улучшают, причем это справедливо не только для витязей, но и для «одноусых», да и лучников тоже. Разница лишь в том, что кроме продуктового довольствия они, если их навыка владения оружием довольно, чтобы вступить в армию, получают еще и жалование. Ну и командиры у них потолковее, чем у ополченцев, а оттого и выучка какая-никакая имеется. Можно и в бой пускать… иногда. Какая же это царская армия? Дружина-переросток это, вот что.

— От века так солдат в Ашшории набирают, ваше величество, и у парсюков, и у мирелцев с инитарцами. Скарпийцы с рулиноями поступают сходно, хотя и на свой манер. — произнес князь Девяти Столбов.

— От века люди сырое мясо жрали и в шкурах, а то и голышом по всему Мангала шлялись, покуда Солнце с братьями людской уклад не поменяли. Или, думаешь, зря они это сделали?

Латмур поперхнулся.

— Вот и я считаю, что не даром. Есть полезные традиции и обычаи, князь. Брак, например, благодаря которому мы всегда знаем, кто должен заботиться о вновь пришедшем в мир человечке. Но есть и традиции, пришедшие из глубины веков, те, что начинают мешать, тормозить развитие людского рода. Такие необходимо беспощадно отметать в сторону. — я вздохнул и оперся локтями на стол. — Мы не очень большая и далеко не самая богатая страна. Гибкость, готовность перенимать все самое лучшее у соседей, а также порождать свое, вот единственный залог выживания Ашшории. А если держаться за традиции и ими прикрываться, мол деды-прадеды жили так, ну и нам умничать нечего… Съедят. И довольно скоро — может еще и ты доживешь.

Я сложил ладони в замок и подпер ими подбородок.

— А может и нет. Но, в любом случае, уклад нам менять надо. Ашшория перенаселена. Я слышал это все те два десятка лет, что провел в монастыре, от паломников — а они стекаются в обитель Святого Солнца со всей страны, да и иноземцы бывали, дивились, как мы живем плотно, едва не друг у друга на головах. Во время своего путешествия до Аарты я лишь убедился, что свободных земель в державе мало, почти вовсе нет. Лесов, и тех-то практически не осталось. Раньше, в былые времена, если крестьянину не нравился его князь, то он снимался с места и шел искать счастья в другом месте, а ныне пахарю податься некуда — везде все поделено, и наделы землепашцев становятся все меньше с каждым поколением. Помнишь, голод три года назад? Измельчание хозяйств одна из его причин, так что он не последний, будут и другие, куда более лютые. Одновременно с этим крестьянство будет все больше и больше беднеть, а города захиревать и мало кто сможет позволить себе даже шаш, копье и щит с кожаным шлемом. Витязей и князей меньше не станет, но и они оскудеют. Именно потому, чтобы нас не поработили через одно-два поколения, нам нужна другая армия, снаряженная за счет казны, обученная, вымуштрованная не хуже Блистательных. А уж эта армия принесет нам новые земли, которые Ашшория отнимет у заков. Конечно, у них мы не возьмем богатых трофеев, но если каждый, кто отслужит несколько лет, пять например, получит свой земельный надел, такой, который только осилит распахать, разве не приумножит такой человек богатство Ашшории? Разве смогут у него и его соседей кочевники хоть что-то отнять?

Я прикрыл глаза.

— Нам нужно новое сословие. И не одно.

— Вознаграждение наделом, а не долей в воинской добыче? — в задумчивости произнес капитан Блистательных. — А что же, это вполне… Да, необычно, но должно сработать. А уж если вооружать за казенный кошт, да потом оставлять оружие и доспех ушедшим на покой бойцам, то их поселения взять на копье закам будет труднехонько. Это может сработать, но, государь…

Железная Рука помялся.

— Говори уже. — вздохнул я.

— Такие поселения, повелитель, будут сами себе князья. — сказал Латмур, пристально глядя на меня.

— Ты это так сказал, будто в том есть что-то дурное. Будут себе выбирать старейшину, да и жить себе, как живут податные крестьяне. Только содержать будут не насельного витязя или князя, а сами себя. Ну и мыт платить, куда же без этого?

— Но такие… вольные хлебопашцы… Их существование может сильно расстроить владетельных, ваше величество. Да и простых князей тоже. — ага-ага, помню что ты к ним тоже относишься, как же. — Ведь их люди тоже будут желать платить лишь царский оброк, а воинское тягло — нет.

— Захотят! — энергично подтвердил я и стукнул обоими ладонями по столу. — Непременно захотят, как иначе-то? Так нет препятствий патриотам! Добро пожаловать в армию! А иначе — извините, за что ж вам такое огромное счастье, дорогие селяне? Кровь за страну не проливали, на маршах под дождем и снегом не мерзли, тяготы и лишения службы не несли — сидели в своих уютных и мирных деревнях, за чужими спинами… За что с них подати снимать, с оглоедов?

— Трудно будет такое втолковать селянам. — вздохнул капитан.

— А вот — как ты сказал? Вольные хлебопашцы? Вот они и объяснят, если кто бузить начнет. Сам понимаешь, если кто будет требовать для себя тех же привилегий, что и у воинов — выстраданных и заслуженных, — достаточно подвести к этим людям небольшой отряд и сказать «фас», — я пару секунд помолчал. — Разумеется, отказываться от сословия витязей нам неможно, поскольку казна сильную кавалерию попросту не потянет. Тяжелую пехоту, вернее ее костяк, тоже придется формировать из зажиточных горожан, с правами и привилегиями витязей… Кстати, верно неправильно это будет, пешую роту гвардии Блистательными именовать? Обидятся на такую уравниловку всадники-то, чай?

— Скорее всего. — согласился Латмур Железная рука. — Да и командира бы им надо своего, из пешцев.

— Вот теплое с мягким путать не надо. — я погрозил главногвардейцу пальцем. — У Блистательных свой командир будет, у… Ну, назовем их, для примера, Сиятельными, тоже свой. А над ними обоими — ты. С соответствующим повышением в звании, до гвардии-воеводы, и жалования, разумеется. Сами вступившие в ряды Сиятельных… Название как, подходит? Или Лучезарные лучше будет?

— Светлейшие, государь. — высказался покуда еще капитан. — Вроде бы как и статусно, и по экспрессии Блистательным уступает.

— Ну нехай будут Светлейшие. — не стал спорить я. — Так вот, на время службы и после отставки по выслуге они будут иметь статус витязей. Но! Это-то гвардия, иных тяжелых пехотинцев с ними равнять неуместно. Верно я говорю?

— Абсолютно верно, государь. — согласился командир Блистательных.

— Рад, что ты со мною согласен. Так вот, такие же зажиточные, но простые линейные фалангиты тоже получат достоинство витязей, но лишь после окончания службы. Сроком в… определимся по срокам. Справедливо?

— Несомненно. — вновь кивнул Ржавый. — А во время службы?..

— Дадим им статус кандидатов в витязи, то есть вроде как и витязи, но не совсем. Назовем это… Да хотя бы и царскими щитоносцами, что такого? По прическам и усам всяческим согласуем позже. Но, как понимаешь, массовой такая пехота быть не может. Нету у нас столько богатеев. А пехота нужна, причем разная. И вот тут я в затруднении, князь.

— Возможно, мой совет вам чем-то поможет, государь? — на комплимент напрашивается, подлец.

Ну и пусть, мне для хорошего человека не жалко. Карман, поди, не опустеет.

— Несомненно, как знатока воинских чаяний и традиций. Вот смотри: фалангиты, для противостояния цивилизованным армиям нам нужны? Нужны. Пусть у них и будет слабенький доспех, не как у щитоносцев, но казенный. А также короткий меч, ростовой щит, шлем надежный — это непременно, ну и копье, разумеется. Но ведь и более легкие пехотинцы нам потребны, и лучники с пращниками, и всех их будет одевать, кормить и вооружать казна. По факту, рода войск разные, а по сути — одно сословие быть должно. Или не должно? Как считаешь?

— Сло-о-ожный вопрос, государь. — призадумался Железная рука. — Очень непростой. И, ваше величество в своих рассуждениях упустили еще и лучников, которые приходят со своим луком, при оружии и доспехе, как это принято по сей день.

— А это будут царские лучники. — нашелся я. — По ним тоже порешаем отдельно, в рабочем порядке.

— Как прикажете, повелитель. Что же касается будущего разделения пехотинцев… хм…

Князь совершенно неблагородно и некуртуазно потер лоб сжатым кулаком.

— Ладно, покуда можешь не отвечать. Дело это не скорое, решить успеем. Покуда займись более неотложными делами, а остальное… Обсудим еще. Не горит.

— Как скажете, повелитель. — Латмур понял, что аудиенция закончена и поднялся из кресла.

— Ну, иди с Солнцем, голубчик. — я тоже встал. — У нас тут беседа вышла подолее чем с Главным министром, придворные уже поди шушукаются, не к массовым ли это арестам среди неугодных.

— Если ваше величество интересует мое мнение, то взять под стражу тех, кто желал лишить вас власти вовсе бы не помешало. — высказался главногвардеец. — Да и иных, ненадежных, тоже.

— Спешить в таком деле не надо. Для освоения степей потребуется финансовая помощь всех владетельных, не будем с ними ссориться… пока. Вот если кто не восхочет действовать на пользу Ашшории, с теми будем разбираться. А ненадежных командиров в армии вы с Осе и Яркуном ведь так и так поменяете, верно?

— Вне всякого сомнения. — командир Блистательных чуть улыбнулся и отвесил легкий поклон в мою сторону.

— Ну все, все, ступай уже. — замахал я на него руками. — Не давай повода для беспокойства всяким там разным — сбегут еще, лови их потом по всей стране.

Едва князь вышел из кабинета, как в помещении нарисовался Тумил. Выглядел мальчик уже слегка утомленным и морально взъерошенным.

— Что у нас там? — спросил я, наливая себе в кубок вина и, дабы в голову не ударило, разбавляя его водой. — Пить хочешь?

— Не, величество, спасибо. — помотал головой парень. — У нас там все еще толпа.

— Требуют доступа к царскому телу? — я усмехнулся и, сделав маленький глоточек, направился обратно к своему креслу.

— Навроде того. — кивнул почетный член гильдии бычьих плясунов Тампуранка. — И челобитных уже во-от такенная стопка.

Тумил чисто рыбацким жестом продемонстрировал мне будущий объем бумажной работы.

Ну что сказать? «Обрадовал» не по-детски.

— Ну ты скажи собравшимся, что царь-де сегодня будет держать экзамен у кандидатов в Блистательные и всех желающих на это действо посмотреть приглашает. — ох уж мне эти проявления верноподданнических чувств, ох уж мне эти подхалимы-лизоблюды… — А по делу в приемной есть кто?

— Ага. — кивнул мой стремянной. — Морской воевода и хефе-башкент. У каждого здоровенный тубус со свитками.

— Так-так… — я сделал еще глоток (в глотке от болтовни пересохло) и побарабанил пальцами по столешнице.

И кого первым принять? По статусу они примерно равны, по верности… Ну, Михил был готов, буде что, вести своих морячков мне на выручку, пробиваясь с боями через город. С другой стороны, Штарпен из Когтистых Свиней тоже прогиб знатный обозначил, а я сделал вид, что вроде бы как поверил… За Морским воеводой верность, за столичным градоначальником — происхождение и связи. Принять первым одного, умалить в глазах окружающих другого (и, что много важнее — в его собственных тоже). Однако, дилемма.

— Они давно ждут?

— Ну едва Латмур Железная Рука к тебе, величество, вошел, так и они появились. А вот кто первый, это я, прости, не углядел. — похоже, что парень прекрасно понимает мое нынешнее затруднение.

Да что Тумил? Сейчас поди весь дворец гадает, кому я явлю большую милость!

А я вот возьму — да не явлю.

— Значит так. — распорядился я. — Сейчас выйдешь, объяви князю Штарпену мое неудовольствие за то, что прибыл так поздно. Он мне нужен был тогда, когда здесь был Зулик Тимариани. Громко так объяви, дабы все слыхали. И быстренько загоняй ко мне, покуда царское величество не разгневалось. Сможешь напустить жути?

Мальчик усмехнулся.

— Сделаем.

Как мой стремянной стращал хефе-башкента я не знаю, но полминуты спустя тот вошел в кабинет на подгибающихся ногах, бледный и с трясущимися губами. Зрелище, доложу вам… Два прыгающих вареника себе представляете?

— Что же ты, дорогой князь, так задержался? — с мягкой укоризной произнес я. — У нас тут дело государственной важности, а тебя нет.

— Ва-ва-ва-ваше величество… — вареники запрыгали еще сильнее и начали издавать явственные звуки шлепков от соприкосновения, а ножки этого студня, казалось, сейчас подкосятся окончательно.

Какой актер, какой матерый талантище!

— Ты присаживайся давай. — я указал хефе-башкенту на кресло. — С моим шейным хондрозом голову задирать как-то, знаешь…

Толстяк шлепнулся на указанное место и выронил из рук тубус, покатившийся по столу и свалившийся на пол с противоположной стороны.

Он что же, действительно меня боится, а не притворяется что ли?

— Тут такое, понимаешь ли, дело, уважаемый. Приходил Главный министр, говорит — надобно царскую милость проявить в честь воцарения, простить осужденных преступников. А я вот подумал, чего бы это я буду милость проявлять ко всякой сволочи, когда ею можно оделить моих верных подданных? Ты вот как считаешь, прав я?

Наместник столицы активно затряс головой. Согласен, значит.

— Я знал, что уж кто-кто, а ты меня поймешь! Идея, голубь мой, такая: нехай завтра и послезавтра, в честь моего восшествия на престол, одеон, ипподром и бани будут доступны всем жителям и гостям Аарты бесплатно.

— Совсем-совсем бесплатно? — вяло поинтересовался понявший, что прямо сейчас казнить не будут и потихоньку приходящий в себя хефе-башкент.

— Абсолютно. — кивнул я. — Так-то разная деревенщина, что привозит в столицу продовольствие и товары на ярмарку, редко себе может позволить посетить центры средоточия культуры, каждую четвертушку бисти экономят, а тут экий будет повод. Воодушевятся посещением, и промеж своих, в деревне, будут хвастать. Ну и меня славить, конечно. Ведь будут?

— Будут. — кивнул Штарпен. — Крестьяне — будут.

И уже другим, опасливым, тоном добавил:

— А вот актеры, банщики и колесничие, боюсь, не очень.

— Они-то отчего? — я вскинул брови.

— Так ведь им, ваше величество, бесплатно придется работать. — еще более несмело отозвался столичный городничий.

— Да кто тебе, князь, такую глупость-то сказал? — надеюсь изобразить радушную улыбку мне удалось по максимуму. — Это вход бесплатный, а работу оплатить, разумеется, надо. Причем по высшему разряду. Они же у нас все идут как работники градоправления Аарты? Вот ты и озаботься. Найдутся на это дело деньги в городской казне?

— Найдутся, государь. — безрадостно ответил Штарпен из Когтистых Свиней.

— Ну и хорошо. — кивнул я. — Глашатаев только по столице сегодня разослать не забудь, чтобы, значит, довели до всех новость. У нас в одеоне на завтра что запланировано?

— Днем нравоучительная комедия «Скупой козопас», а вечером трагедия…

— Вот давай лучше поменяем. — перебил хефе-башкента я. — Трагедию днем, а вечерком, на комедию, я с семьей пожалую. Царская-то ложа не обвалилась еще?

— Как можно, государь?!! — князь всплеснул руками. — В лучшем виде подготовим.

— Вот и замечательно. Отдохну культурно после трудового дня, да и царевны поди будут рады развлечению. Ты к нам тоже в ложе присоединяйся, пущай наследники со столичным головою познакомятся получше. — пока его собственная голова еще на месте. — Оно полезно. А ты так-то по какой причине пришел? Принес, гляжу, чего-то.

Я кивнул в сторону валяющегося на полу и позабытого Штарпеном тубуса.

Хефе-башкент охнул, вскочил (как это у жирдяя вообще получается, так вскакивать?), и засеменил, огибая стол, к своей потере.

— Так ваше величество изволили же давеча интересоваться строительством нового, большего одеона.

— Изволил. — согласился я, глядя как князь пытается согнуться и поднять с пола тубус.

Ничего, конечно, у него не получилось — пришлось на одно колено опускаться. Чуть на бок при этом не завалился, фигов дирижабль.

— Ну… Уф. Вот. Перед вчерашним празднеством подвели итоги. Отобрали четыре наилучших проекта. — Штарпен начал разворачивать на столе пергаментные свитки с эскизами и чертежами. — Я взял на себя дерзость явиться, дабы просить один из них высочайше утвердить.

А неплохо в Ашшории архитектурное дело поставлено. Планы, примерно как в моем родном мире, того же приблизительно качества и детализации, даже цветные эскизы фасадов имеются. И какой из них выбирать? Смотрятся все весьма прилично, ни один на другой вовсе ничем не похож, а какие строения понравятся моим подданным, так это вообще тайна великая.

Хотя, читал я в той еще жизни одну книжку интересную, про Томского губернатора. Тому тоже надо было выбирать из проектов, правда не театров, а вокзалов, так он на этом умудрился еще и денег приподнять. А я что, хуже тамошнего Лерхе?

— Утвердить, конечно, можно. — кивнул я. — Но давай-ка мы с тобой, князь, на этих проектах лучше заработаем.

— Не смею возражать, ваше величество. — оживился столичный градоправитель. — А каким образом?

— Ну, как ты понимаешь, новый одеон нужен не столько мне или тебе, сколько самим горожанам, потому как в старый все желающие уже не всегда помещаются, верно?

— Истинно так. — согласился князь.

— Наверное будет вполне логично, если и внешний вид для одеона выберут те, кто его посещает, не так ли?

— Ну так-то оно, конечно, так, а только как? — интересно, хефе-башкент мастер-класс у Черномырдина с Кличко не брал?

— Очень просто. — я взял рисунок, изображающий фасад проектируемого театра и помахал им в воздухе. — Вешаем у входа в одеон все четыре проекта, нумеруем, рядом ставим четыре больших ящика с теми же номерами и часового. Глашатаи по городу объявляют, что я разрешаю жителям самим избрать проект путем свободного голосования. Жители возрадуются?

— Они-то да, а не много ли им воли, государь? В таком-то важном вопросе на мнение всякой голытьбы полагаться… — позволил себе усомниться в царской идее Штарпен.

— Вот в том-то и суть! — воскликнул я. — Каждый, кто пожелает отдать свой голос за понравившийся проект должен бросить в номерной ящик любую, пусть даже самую малую монетку. А в каком ящике больше денег наберется, того проекта и победа. Деньги с тобой поделим пополам. Ну, в смысле, часть в царскую казну, часть в столичную.

— Ге-ни-аль-но! — выдохнул хефе-башкент.

— Вот и мне кажется, что это неплохая идея. — я усмехнулся. — А думал ли ты по поводу корреры?

— Да, государь, но… — князь замялся. — В Аарте на нее смотрителя и плясунов взять негде, разве что из Запоолья приглашать. Только промеж мною и князем Хурамом давняя нелюбовь.

— Ну этой твоей беде помочь, думается, легко. Тумил!

Миг, и мальчик показался на пороге.

— Да, ваше величество?

— Зайди и дверь прикрой. — распорядился я. — Скажи, отец твой, он, если его пригласить в смотрители столичной корреры, согласится приехать? С соответствующим, разумеется, жалованием и чиновничьим рангом.

— Так согласиться-то он, может, и согласится, только нету же той корреры. — пожал плечами парень.

— Потому и нету, что некому пляски с быками организовать. — я повернулся к Штарпену. — Отпиши князю Камилу из Старой Башни, мой стремянной тебе поможет.

— Как прикажете, повелитель. — вздохнул хефе-башкент.

Видать понимает, что под приглядом старого плясуна со стройки много не уворуешь, а вот потратиться придется изрядно. Однако, я кажется дал понять, что аудиенция закончена — чего князь не сваливает?

— Еще какое-то дело есть? — ласково поинтересовался я.

— Увы, государь. — Штарпен понурился. — По всем делам об оскорблении величества был указ докладывать лично царю, что я с сокрушенным сердцем и делаю.

— Ну докладывай. — ничего себе, взойти на престол не успел, а меня уже кто-то хает.

— Золотых дел мастер, Курфин Жук, во время ночного празднования в честь коронации, упился до изумления и начал ругаться самыми похабными словами на всех, кто с ним в корчме сидел. Хозяин заведения его устыдить хотел, говорил, что негоже де в день восшествия на престол царя такие словеса употреблять, а оный Жук заявил, что на царя он плевать хотел.

— Ай-я-яй. — я с усмешкой покачал головой. — И где же он нынче есть, Жук этот?

— В городской тюрьме, государь. В полдень его будут судить на городской площади и приговорят к повешению.

— А мастер-то он хороший?

— Один из лучших в Аарте. — заверил меня хефе-башкент. — Он ведь не со зла, повелитель, а по дури пьяной. Может ему того?.. Откупиться дать?

— Царская честь, голубчик мой, не продается. — я покачал головой. — Так что извини, пусть судят его по закону.

Обломавшийся в надежде сорвать со златокузнеца денежную благодарность столичный начальник ушел, и Тумил с хитрым прищуром поглядел на меня.

— Признавайся, величество, чего такого удумал? — требовательно вопросил он.

— Да ничего особенного. Сейчас запустишь ко мне Михила, всех прочих разгонишь из приемной, и в суд указ отнесешь.

Я вынул из стола свиток чистого пергамента, аккуратно расстелил его на столе и написал:

Я, Лисапет из Ежиного Гнезда, царь Ашшории, повелеваю объявить златокузнецу Курфину Жуку, что я на него тоже плюю, да и отпустить его после этого домой с миром.

Дата. Подпись. Печать.

Тумил прочел написанное и хрюкнул.

— Величество, про тебя будут легенды рассказывать! — восторженно заявил он.

— Надеюсь что не такие, как про Громолета. — ответил я. — Давай, зови Морского воеводу.

Михил из Гаги явился не только с тубусом, но и неся подмышкой некий довольно крупный ларчик. Прямо скажем, для табакерки великоватый и для апоплексического удара избыточный.

— Это рундук что ли твой? — полюбопытствовал я. — Если так, то живешь ты скромно. Маловат.

— Так ведь я родом из руллин, государь. — ухмыльнулся главком ВМС. — Нам пристала благородная умеренность.

— Намекаешь, что жалование надо урезать? — хохотнул я. — Ладно, присаживайся, скромняга, рассказывай с чем пожаловал. Деньги на строительство кораблей просить станешь?

— Стану. — спокойно подтвердил Морской воевода, водружая ларец на стол. — Потому как у вашего величества флота нет.

— Да тут куда ни ткнись, нигде нихрена нет. — вздохнул я. — И денег скоро не будет тоже.

— Вот я и поспешаю, покуда не кончились. — улыбнулся князь Михил. — Потому что с двумя десятками лузорий мы перед скарпийцами и их асинскими хозяевами попросту беспомощны, а все, на что способен ашшорский флот, это контрабандистов гонять. Будь у нас тут пираты частыми гостями, и их бы не одолели.

— Ну и чего желаешь строить? Монеры или сразу пентекоры? — вроде бы как и те, и другие ему были обещаны, а уклоняться от исполнения обещаний мне пока чревато…

Но, блин, до чего ж денег жалко! Ведь ежу понятно (особенно крылатому), что какие-то серьезные силы мы быстро создать не сможем, а усиление нашего флота может иметь непредсказуемые политические последствия. Статус-кво в Усталом море сложился еще при дедушке Лисапета, и нарушение его в одностороннем порядке запросто может быть воспринято как посягательство на гегемонию Скарпии в регионе. Да и рулиннои не обрадуются.

И если соседи примут превентивные меры против усиления Ашшории на море, то защищать побережье будет нечем — в каждый рыбацкий поселок по сотне витязей не посадишь.

Понимает ли это Морской воевода? Должен бы, иначе грош ему цена. А Каген дураков к себе не приближал… до смерти сына.

— Ни те, ни другие. Нам на весомое количество боевых кораблей матросов не хватит, а учить их долго. — ответил Михил. — Гребцов тоже надо, но их гораздо быстрее, а вот кормчих и марсовых…

Командующий флотом покачал головой.

— И что предлагаешь? — надобно признать, он меня своим ответом заинтриговал.

— Вырвать свое место на волнах нам надо не количеством, а качеством кораблей.

Михил из Гаги снял крышку с сундучка, выдернул из одного из углов длинный бронзовый штырь, и коробка распалась. Стенки ее упали на столешницу отдельными досками, открыв моему взору искусно выполненную модель корабля.

— Ничего себе! — вырвалось у меня.

Еще бы. Главком притащил ко мне в кабинет самую натуральную трирему, причем память Лисапета наотрез отказалась признавать в этом корабле хоть что-то ему знакомое. А он, хотя и был в юности полнейшим раздолбаем, военным делом все же интересовался. Просто в силу принадлежности к господствующему сословию.

— Это, государь, трехрядка. — пояснил князь-адмирал. — Тебе, верно, известно, что до трети городов рулинноев стоят на островах, и захватить их без мощного флота довольно непросто.

Я молча кивнул, продолжая разглядывать модель. Похожа на те, что изображались в школьных учебниках и книгах про античные времена, но и отличия имеются. Никакого изогнутого «хвоста» на корме, наоборот — такая же площадка-возвышение для лучников, что и в носовой части. Два рулевых весла торчат из нее (видимо, чтобы кормчего не пристрелили во время боя), а еще одно, более массивное, лежит на надстройке, возле штыря-крепления. Это, надо полагать, на время переходов, когда кормчему надо ориентироваться по очертаниям берега и звездам.

— Царю Тарки, однако, удалось объединить всех моих соплеменников, желали те того или же нет, и начинал он как раз с городов архипелага. Ведь и Тау, как ты знаешь, стоит на острове.

— И хотя это издревле большой и богатый город, самым могущественным он никогда не являлся. — кивнул я. — Значит залог успеха Одноглазого был в использовании таких кораблей? И почему их не строят сейчас?

— Они оказались очень дороги и сложны в изготовлении. — нехотя ответил Михил. — У Тарки их было едва ли более трех десятков, и то — лишь в самом начале. А затем он использовал корабли завоеванных городов, и трехрядки уже не строил. Но чертежи… Чертежи хранились в семье их изобретателя. В моей.

Князь Гаги извлек из тубуса бумаги.

— Ну что тут можно сказать? — я откинулся на спинку кресла и посмотрел на своего главкома ВМФ. — Сильному флоту у Ашшории — быть! Но несколько пентекоров, для отвода глаз и тренировки гребцов заложить нам все равно придется. Штук хотя бы пять. А трехрядки будем строить в условиях строгой секретности, поближе к закам. Все ведь понимают, что свою экспансию в степь мы будем поддерживать и с моря тоже. Кораблями грузы для поселенцев-то доставлять куда как проще и безопаснее водным путем, если у противника флота нет. Вот только вопрос — а найдется ли у нас потребное число корабелов и сушеного леса?

Я в судовождении и кораблестроении, положим, разбираюсь как свинья в апельсинах. Весь мой в сих сферах опыт, это гребля на надувной лодке во время рыбалки и прокачанная в топ ветка японских эсминцев в World of Warships. И то и другое, увы, здесь и сейчас несколько не актуально.

При этом я все же в прошлой жизни не в вакууме существовал, где-то что-то читал, от кого-то кое что слышал, так что некоторое представление о сложностях кораблестроения имею. И не только кораблестроения цифрового — мне, как програмисту, разумеется было интересно пообщаться с разработчиками «Мира кораблёв» на форуме, — но и вполне себе реального. Вот и про то, что дерево для постройки корабля надо сушить (иначе посудина за год напрочь сгниет) где-то тоже информация попадалась.

— Тут, государь, имеются сложности. — не стал кривить душой мой Главвоенмор. — В Аарте имеется лишь одна более или менее приличная верфь, специализирующаяся, в основном, на рыболовных судах. Монеру на ней, или торговый кораблик, еще можно заложить, а вот пентекор или ту же трехрядку уже никак. Соответственно и запасы древесины в столице оттого невелики. Собственно, вокруг Аарты и леса-то негусто, ваше величество. Вот в северном Лефте и в Зории, там — да, корабельного леса хватает.

— А с верфями что, да и с мастерами-корабелами? — уточнил я.

— Вовк Зорийский корабли строит. — ответил князь Михил. — Почитай, половина наших «купцов» зорийскими мастеровыми срублена. Правда верфи аккурат под его стольным градом расположены, сохранить производство трехрядок в секрете будет очень сложно, коли на них строить. Но до пяти кораблей разом заложить у него можно.

Можно-то оно, конечно, можно, да никак нельзя. Князь Зории у нас входит в число опрокинутых с кондициями, на верность и исполнительность его полагаться нельзя ни в коем разе — это уже даже не говоря о том, что он, к гадалке не ходи, чертежи моментально на сторону продаст. И какой смысл мне тогда вообще со строительством флота заморачиваться, коли Ашшория качественное преимущество разом потеряет?

Можно, разумеется, верфи взять в аренду — если предложить нормальную цену князь артачится не станет и сдаст, — но, опять же, сохранить строительство чего-то невиданного в секрете не удастся, а там и чертежи уплывут на сторону. Пусть и не столь быстро как от князя, но и долго в разряде особых тайн не задержатся.

Нет, строить трехрядки под Зорикартрой, это совершенно не вариант. Надо переносить строительство кораблей в менее посещаемые разнообразными путниками места, переселять туда корабелов с семьями, верфи строить с нуля…

Князь Вовк на это не пойдет, я без его дозволения в Зории тоже строить ничего права не имею — даже и выдели он мне участок под строительство, дать сманить кораблестроителей не в его интересах, да и получись у меня такое, князюшке не сложно будет сорвать поставки леса, а без него даже самые лучшие мастера и шлюпку не построят. Затевать же кораблестроительную программу вдали от Пригорских чащоб смысла мало.

Ну что же, значит Вовк Зорийский у нас становится первым кандидатом в жертвы репрессий тоталитарного меня. Извини, мужик, ничего личного — чисто политика пополам с экономикой.

Теперь осталось найти, за что конкретно и его прижать, и тех совершеннолетних родичей, кто мог бы князю Вовку наследовать.

— Пять трехрядок, это мало. — ответил я. — Да даже и десяти будет ни для чего недостаточно.

— Боюсь, повелитель, что больше у нас просто корабелов нет. — развел руками Михил из Гаги. — Разве что сманить некоторое число из рулиннойских городов…

И смотрит хитро так.

— Это возможно? — уточнил я. — Без ущерба для секретности, разумеется.

— Известных мастеров, конечно, мы и за очень хорошие деньги к себе не затащим, им в своих городах уважение, богатство да почет, а вот молодых и амбициозных — отчего бы и нет?

— Лады, прозондируй почву на этот предмет. — согласился я. — Желательно еще, чтобы корабельщики были неженатыми. Здесь невестами обеспечим, чтобы и мысли потом не появилось обратно сбежать.

* * *

Щума Золотой Язык оказался тем еще мордоворотом. Высоченный бугай с фигурой отошедшего от дел борца, окладистой черной бородой на звероватом лице и бритой головой, больше он напоминал не философа, а какого-то янычара. И лишь умные, глубоко посаженые глаза намекали, что при его появлении вовсе не обязательно сразу же звать на помощь и бежать куда подальше со всей доступной скоростью. Колоритная личность, ничего не скажешь — ученики такого должны бы слушаться. Главное, чтобы не ругался на них сильно — а то сраться начнут где ни попадя.

Голосину философ имел под стать своей внешности: мощный, басовитый, ну чисто из бочки. В диспутах, полагаю, это ему большая подмога, ну и при приветствии царя оному небольшую контузию звуковой волной умудрился устроить.

— Присаживайтесь, присаживайтесь почтенный. — я указал наставнику царевичей на одно из кресел за столом. — Знакомиться будем, ну и отведаем, что боги послали.

Обед моему величеству нынче подали на выходящей в сад терассе, так, дабы во время приема пищи я с гостями мог любоваться зеленью, цветами, фонтанами и делающими вид что прогуливаются придворными чинами. Вот неймется им глаза помозолить! Сказано же было — вечером, на экзамене в Блистательные. Что за народ?

— А, кстати, уважаемый Щума, отчего я вас вчера, на коронационном пиру, не наблюдал?

— Ну как же, ваше величество? — ответил тот, занимая предложенное место. — Я ведь не являюсь на дворцовым, ни столичным ни любым иным высокопоставленным чиновником. Вашим дружинником тоже не являюсь. С чего бы меня должны были на него приглашать?

— Безобразие какое.

Философ лишь развел руками — таково оно, мол, сословное общество.

— Наставник будущего царя, и без придворного ранга. Надобно будет сказать князю Хатикани, чтобы исправил это досадное упущение. — я извлек свой блокнот и только тут понял, что шариковую ручку еще не изобрели, а за обеденным столом искать письменные приборы как-то противоестественно.

— Но государь, тогда мне пришлось бы перейти в служилое сословие, а философам сие никак невместно. — с укоризной пробасил Золотой Язык. — Лишь тому, кто решит оставить служение Знанию, а я таких планов, сказать по чести, не лелеял.

— Ай, да не морочьте мне голову. — отмахнулся я. — Совместите уж как ни будь два статуса. Служивый философ, разве не звучит?

Щума озадачено крякнул, а молчаливые слуги, издали руководимые Папаком из Артавы, плеснули нам в кубки вина.

— Ведь, если подходить к вопросу формально, вы и находитесь на службе — обучаете царевичей и получаете за это жалование.

— Не жалование, но гонорар, повелитель. — возразил философ.

— Тот же хрен, но вид с боку. — я взял зубочистку и, макая ее в вино, записал в блокноте пришедшую идею.

— Как интересно. — Щума подался вперед, разглядывая фолиантик. — Восхитительно и необычайно. Где такие делают?

— Нигде пока. Сам придумал. — ответил я, и положил раскрытую книжицу на стол, дать просохнуть эрзац-чернилам.

— Ваше величество, я поражен! — Золотой Язык положил руку на сердце и склонил голову. — Ведь эдак листы для записи и занимать будут места меньше, нежели в тубусе, и теряться реже. Вы уже дали имя этому изобретению?

— Э-э-э, нет пока. — я вдруг понял, что хотя понятия «блокнот» и «органайзер» мне вполне понятны, слова (а не развернутого определения) для поименования подобной книжицы я не знаю. — Быть может, хм… Ежедневник? Он же для ежедневных записей предназначен.

— Неплохо. — кивнул головой гигант-философ. — Но ведь будут и те, кто не станет пользоваться этим предметом каждый день.

— Ну тогда я прямо и не знаю. Придумайте сам, как коротко назвать сшитые меж собой листы для разнообразных записей.

Наставник царевичей на миг нахмурился, но тут же просиял как свежеотчеканенная драма.

— Записульник! — торжественно провозгласил он, воздев к небу палец.

Я от акустического удара чуть с кресла не упал.

— Вы, повелитель, не планируете начать выпуск своего изобретения? Я бы, право, приобрел. Впрочем, если бы вы позволили мне внести небольшое усовершенствование… Как я заметил, вы, не имея под рукой письменных приборов, испытывали некое затруднение. Что если вот здесь, — Щума ткнул пальцем в корешок, — закрепить узкий и длинный сосуд? А вот тут, — он чуть приподнял блокнот одной рукой, и пальцем другой ткнул в обложку, — сделать крепление под стило?

— Сразу виден ум истинного философа. Едва увидали новинку, как немедля придумали способ ее улучшить. — похвалил я наставника царевичей.

Искренне, кстати, похвалил. Я, может, и сам бы додумался до такого апгрейда — чай блокноты с прикрепленными ручками не раз видывал, — но вот чтобы так, с ходу, усовершенствовать абсолютно новую для тебя концепцию… Что же, кажется Золотой Язык не даром занимает свое место.

Как и все прочие, кого я до сих пор видел на государственных должностях, впрочем. Не могу сказать определенно, насколько братец Лисапета был душевным и приятным в общении человеком, но вот то что у Кагена был талант находить подходящих людей и ставить их именно туда, где они и нужны — сие несомненный и непреложный факт. Даже князья-генералы, командующие Правым и Левым крылом, разве не подсуетились они со всей возможной поспешностью, не двинули верные части к Аарте, тогда, как это стало именно необходимо, а не ранее, в период когда прочие заинтересованные лица могли бы попросту разбежаться и устроить бучу по всему царству? Ну, опоздали на денек, чего уж там? Современные средства коммуникации вообще к оперативности в действиях не располагают.

— Впрочем, давайте уже кушать. Йожадату что-то запаздывает, ну так ему же меньше и достанется.

— А ваше величество и примаса пригласил сегодня? — легкая тень мелькнула по лицу философа.

— Есть немного. — кивнул я и, отогнав взмахом руки бросившегося помогать слугу, придвинул к себе тарелку с тушеной в овощах птицей (намек про Громолетов пост князь Папак понял и принял к исполнению). — Просил принять по некоему архиважному делу, а поскольку у царя забот невпроворот, сами понимаете, я решил совместить полезное с приятным. Покушать сытно, и с парой умных людей пообщаться заодно. А что, у вас с примасом какие-то трения?

— Я бы не стал определять это столь громким термином… — ответил философ, наблюдая за тем, как слуги споро наполняют его блюдо. — Просто преосвященный умудряется буквально в каждой идее, в любом высказывании, отыскать некое оскорбляющее богов и Святую Троицу вольнодумство. Я, разумеется, с уважением отношусь к его высокой духовности, моральным принципам и той степени просветления, коего он достиг, но, право же, государь, этак всякую научную мысль убить можно.

— Мысль убивать не позволю, ибо разум лишь, данный нам богами, отличает человека от дикого зверя. — ответил я и, воткнув нож в кусок покрупнее, переложил его себе на тарелку. — Я тоже лицо в некотором роде духовное и где-то, говорят, даже достиг просветления — могу судить в таких вопросах. Да и стаж службы богам у меня поболее чем у примаса будет. А вот, кстати, и он.

Действительно — вот. Идет. Вышагивает. Шествует. Косой своей, что Веге на зависть отрастил, мотает. Расфуфыреный весь, посохом по мраморной плитке стукает, портит, понимаешь, царевы полы. И морда у него при этом такая, будто это не он ко мне на обед опоздал, а я ему денег должен и не отдаю год уже как.

— Здравствуйте-здравствуйте, преосвященный. — я отсалютовал Йожадату кубком. — Милости просим к столу. Мы уж, прости старика, без тебя начали.

— Я прошу ваше величество извинить мое опоздание, — примас остановился и резко склонил голову, едва не скинув с нее свою парадную церемониальную шапку, напоминающую дикую и противоестественную помесь фески и кокошника, — однако закончить торжественный молебен о ниспослании вашему царствию благодати ранее было никак невозможно. Я, честно говоря, ожидал, что и вы сам прибудете для принесения жертв…

Опс. Косяк.

— Увы, неотложные государственные дела этому воспрепятствовали. — сокрушенно вздохнул я.

Вот они, пригодились навыки, полученные в театральной студии, куда меня маменька в старших классах запихала!

— Да ты присаживайся, присаживайся, отец мой, не стой как истукан. Я же прекрасно знаю, сколько сил отнимает служба. Изволь-ка откушать поплотнее, дабы упадок сил не произошел.

— Плоть бренна, дух превыше всего. — ответил первосвященник, но в кресло сел.

Жезл, разумеется, слуге отдал.

— Ну, вместилище духа тоже запускать нельзя, а то отдашь душу Смерти раньше времени, а сие грех. К тому же я сделал князю Папаку внушение, и такого конфуза с мясом, как вчера на пиру, как видишь, преосвященный, не повторилось — чай не оскоромишься.

— Громолетов пост не из строгих. — чуть смягчился Йожадату. — Мирянам его нарушать разрешается, большой вины за дворцовым распорядителем нет. Нехорошо, конечно, но уж всяко лучше того непотребства, что нынче творится в Аарте.

— А что в ней такое происходит? — полюбопытствовал я, и впился зубами в гусиную ногу.

— Пьяная вакханалия. — скорбно ответил примас и придвинул к себе тарелку. — Штарпен из Когтистых Свиней с самого утра выкатил на площади бочки с дармовым вином, так чернь уже на радостях перепилась, а к вечерней службе, боюсь, до храмов мало кто доползет.

Вообще-то в Ашшории ежедневное посещение богослужений дело вовсе не обязательное, но напоминать об этом первосвященнику так вот, в лоб, как-то не хочется.

— Ну, один день за все царствование — не страшно, пускай их повеселятся. — ответил я. — Вот на завтра я повелел культурную программу организовать, открыл бани и одеон для всех желающих.

Сделав паузу я умильно посмотрел на своих гостей и жестко добавил:

— Вы уж расстарайтесь, чтобы диспуты в этот день были пожарче, подберите лучших философов и богословов и отправьте купаться.

Золотой Язык удивленно вскинул брови и поспешил заверить, что сам лично собирался поплескаться, и друзей с собой теперь тоже позовет.

— Мы редко сходимся во мнениях с достопочтенным Щумой, но тут должен констатировать полное с ним сердечное единение. — сказал Йожадату. — Теологические споры в банях доставят богам радость.

— А мирянам — веселье. — добавил я. — Ну и просветлению поспособствуют, куда ж без этого. Ты, однако, преосвященный, писал, что имеешь до меня важное и неотложное дело.

Примас покосился на Щуму, я сделал вид, что занят едой, и Йожадату, со вздохом, пришлось начать:

— Да, государь. Со скорбью сообщаю, что речь идет об оскорблении богов, которое царем Кагеном, да пребудет он одесную Солнца, запрещено. — поминая моего братца священник возвел очи горе.

— Ай-я-яй. — я покачал головой, изображая скорбь. — Это кто же посмел?

— Сын местного жреца-расплетыги. — Йожадату поморщился, затем покосился на Щуму и с некоторым, как мне показалось, злорадством, добавил. — Прозывается Яван Звезды Сосчитавший.

— Философ? — я с интересом поглядел на наставника царевичей.

— В городской гильдии не числится. — отозвался тот. — Состоял когда-то, считался лучшим знатоком небесного свода, но три года назад уехал в Шехаму, приобщиться к мудрости покойного ныне Коперы Неколесного, и более не возвращался.

— Из Шехамы оный Яван, — обличительным тоном произнес примас, — перебрался в Лесогорье, где начал проповедовать мерзостные вещи, отрицать всех богов, кроме Тата Созидателя, и саму Святую Троицу. Объездил всю провинцию, а также Дамуриану, Зорию и Шадду со своим ядовитым учением. Государь наш Каген, когда весть об этом гнуснейшем проповеднике мерзопакостнейшей из ересей дошла до Аарты, увы, уже был хвор и боясь подорвать его здоровье еще и этим расстройством я смолчал. Но после кончины его, когда Совет князей выполнял обязанности местоблюстителей трона, владетельные приговорили сего негодяя арестовать и доставить на церковный суд. Увы, боюсь и в блистательной столице нашлись у него приспешники.

Йожадату вперился в Щуму взглядом, на что тот флегматично пожал плечами и отправил в рот очередную ложку с едой.

— Так или иначе, но когда наместнику Лесогорья пришло повеление взять Явана под стражу, того в провинции уже не оказалось. Нынче же я прознал, что он ведет проповедь на границе Хлеборечья и Ежиного Удела, в городке Араш-Алиме. Прошу, государь, подтвердить волю совета и повелеть взять ересиарха под стражу для церковного суда.

Вот только инквизиции и закона о защите чувств только верующих мне и не хватало! Я в своем мире на бедославных во всю голову насмотрелся, еще в Ашшории эту похабень разводить — да ну нафиг!

— Ай-я-я-я-яй, преосвященный, как же ты меня такой новостью расстроил, прямо весь аппетит аж пропал от сего прискорбного известия. Нешто такие дела творятся в нашей возлюбленной Солнцем стране?

— Увы мне, боюсь что так. — ответил главножрец.

— Однако, насколько я помню Явана, он никогда не был особо религиозен. — заметил Щума. — Может ли быть так, просветленный Йожадату, что он лишь развивает некую философскую теорию, и прознатчики твои ошибаются?

— Утверждать, что Небесная Дюжина не является носителями божественного достоинства, это философия, скажешь ты? — фыркнул примас.

— Ну полно, полно, не спорьте. — примирительно произнес я. — Надобно выслушать мнение и обвиняемого тоже, а не выносить суждение лишь на основе доносов и домыслов.

Повернувшись к стоящему у входа на террасу караулу я поманил к себе одного из Блистательных — Дафадамина, что давеча встретил меня у потайной калитки.

— Голубчик, а нету ли у тебя близких товарищей-витязей в городском гарнизоне? — спросил я Блистательного.

— Имеются, государь. Четверо. — ответил гвардеец.

— Тогда вот что. Нынче, как сменишься с караула, бери их под свою команду, и отправляйся в Араш-Алим. Там найдешь философа Явана Звезды Сосчитавшего и доставишь во дворец.

— Что если станет сопротивляться? — уточнил Дафадамин.

— А я ему письмо напишу, что видеть его — моя царская воля. Вместе со всеми прочими бумагами и деньгами на дорогу получишь у меня, я в кабинете буду. Ну а кто царскую волю не желает исполнять, сам понимаешь… Латмуру только доложиться не забудь.

Блистательный молча кивнул.

— Лично рассмотрю дело этого охальника. — повернувшись к Йожадату произнес я.

— Не привлечет ли столь высокий суд ненужного внимания к Явановой ереси? — нахмурился примас.

— А и пускай его. Мы оный вздор публично разоблачим, а самого расплетыгина сына приведем к покаянию. Ну, или покараем примерно, коли будет упорствовать в своем прискорбном заблуждении. — не стал спорить я. — Зато, согласись преосвященный — ни одна сволочь не посмеет сказать, что жрецы-де тайком неугодного засудили, просто потому, что его рожа первосвященнику не понравилась.

Делавший в этот момент глоток из кубка Золотой Язык замер, словно каменный истукан, затем аккуратно опустил сосуд на стол и с едва слышным сипением втянул воздух в легкие.

— Опять же, вот ты говорил, что у Явана, якобы, есть приспешники и в самой Аарте, на достопочтимого Щуму ведь, поди, намекал. А ежели ересь в ряды твоих сподвижников пробралась? Если Явану кто из Конклава споспешествует? Есть у тебя гарантия, что это не так? Нету. И можно ли в такой ситуации церковному — не твоему личному, заметь, а коллегиальному, — суду доверять? А в себе я уверен — до сего дня и не слыхал об этой ереси, а, значит, и разделять ее никак не могу.

— Склоняюсь пред вашей мудростью государь. — ответил Йожадату. — Но… Не может ли случиться так, что Яван Звезды Сосчитавший обладает и выдающимся даром ритора?

— В жизни за ним такого не водилось. — усмехнулся Щума. — Нуднее философа я и не знаю.

— Ты не видел его несколько лет, достопочтенный. — примас ответил наставнику царевичей язвительной улыбкой. — Это долгий срок и он мог измениться.

Мндя, глядя на эту парочку зримо себе представляешь, что такое «система сдержек и противовесов ветвей власти». Ну, если у нас и в остальных сферах такое же змеиное гнездо… Боги, как Каген с этим кублом уживался?

— Что если государь… не сможет быстро найти нужных слов, дабы осадить Явана? Не взыщите за мои сомнения, ваше величество, но вы провели большую часть жизни в Обители Святого Солнца, в благодатном месте, а не оттачивали мастерство в словесных поединках.

— Ну, кой-чего тоже умею, ты не беспокойся. — усмехнулся я. — Опять же, я с этим еретиком не один на один общаться буду. Тебя с Конклавом в качестве консультантов позову, гильдию философов, опять же.

— Как, повелитель — всю? — удивился Золотой Язык.

— Поприсутствовать, конечно, никому возбраняться не будет — ни философам, ни простым инокам, — я же прилюдно его судить собираюсь. Но в помощники тащить всех подряд, это непроизводительно.

— Непро… Как-как вы сказали? — заинтересовался философ.

— Непроизводительно. Шуму много, толку — чуть.

— Какой емкий и сочный термин! — восхитился Щума, и, покосившись на примаса, добавил: — Кажется, сомнения преосвященного Йожадату напрасны.

— Даже и не думай, от участия в заседании не освобожу. — хмыкнул я. — Ни тебя, ни твоих заместителей.

— У меня нет заместителей. — удивленно ответил Золотой Язык.

— Вот как? Тогда каким же образом у вас гильдия строится и управляется?

Щума вкратце описал. Ну что тут можно сказать? Бардак!

Нет, конечно же я догадывался, что строгого подразделения, как в академии наук, на «физиков» и «лириков» у наших философов не имеется, что все они универсалы-многостаночники, но полное и абсолютное отсутствие хоть малейшей специализации (и, как следствие, лиц курирующих то или иное направление) удивило меня донельзя.

— Да-а-а… — протянул я. — Этак вы науку развивать будете до морковкиного заговенья.

— Что ваше величество имеет в виду? — обиделся наставник царевичей.

— То что у семи нянек — дитя без глаза. Вот, возьмем того же Явана Звезды Сосчитавшего, о котором мы только что беседовали. Более всего преуспел он в изучении движения звезд и планет, не так ли?

— Это воистину так. — кивнул Щума. — Мне неведомо, что он такого нынче несет, раз вызвал гнев преосвященного Йожадату, но в небесной механике это практически непререкаемый авторитет, всю свою жизнь посвятивший астрономии.

— Ну и вот что стоило собрать вместе группу таких вот знатоков, назначить от имени гильдии им главного, и дать четкую цель: изучать небеса и все с ними связанное? Совместными усилиями и при должной координации они бы достигли куда больших высот.

— Но таинство познания мироздания… — начал было Золотой Язык.

— Таинству ворочать здоровенные камни действия артелью не только не препятствуют, но и помогают. — отрезал я. — А вы чем лучше каменотесов? Умнее? Так не скажи. Они-то всем миром задачу решать приспособились, а вы — нет. Плохо, достопочтенный Щума, плохо работаете, по старинке, прадедовскими способами. Вон, погляди на преосвященного — уж какой он поборник традиций и канонов…

«Поборник» удивленно уставился на меня — к чему это, мол, я его сюда приплетаю.

— …а и то, у него-то в Церкви нашей, порядок. Каждый своим делом занят. Жрецы жертвы возносят, за храмами следят, монахи прихожан просвещают, по хозяйству трудятся, псалмы поют, опять же, братья-кастеляны за имуществом приглядывают, ведут ему учет — каждый своим делом занят, и оттого в Церкви нашей все ладится, богам на радость, а людям — во просветление. А кабы сидели, будто в древние времена, схимники одни по пещерам, дожидаючись, покуда к ним вдохновиться Словом Солнца кто зайдет, было б у нас такое благолепие в Ашшории, был ли бы такой порядок? Да ни фига! Вот и философам не дурно бы со жрецов пример взять. Верно я говорю, отец мой Йожадату?

Первосвященник и Щума уставились на меня одинаково обалдевшими взглядами.

— Разгильдяи они неорганизованные, мне так кажется. Ты б их, по-пастырски, наставил на путь истинный что ли?

Оба мои собеседника переваривали сказанное долгие две секунды. Первым нашелся Щума.

— Ваше величество намеревается подчинить гильдию философов Церкви? — осторожно спросил он.

— Да Боги с тобой, голубчик, к чему бы это? Как у человека имеется две длани, — я, одну за другой, развернул руки ладонями над столом, — так и у всего рода человеческого для познания мироздания имеется их две же: теология, которая познает мир посредством знания духовного, и философия, познающая мир через наблюдения и опыт. Каждая рука занята своим — важным, — делом, и должна его исполнять одинаково хорошо, иначе нарушится Мировая Гармония. Но как у человека есть лишь одна голова, так и в любой организации должно быть единоначалие. Жесткое и деспотичное, либо же мягкое и ненавязчивое — не суть. Главное чтобы любым спорам и разногласиям мог положить конец один авторитет. У ватаги рабочих это их наистаршой, в Церкви — примас, в государстве — царь. Во всем мире — Солнце.

Во загнул, а? Недаром Лисапет столько лет в монастыре оттрубил — наблатыкался, хочешь-не хочешь.

— Это я к чему говорю? Да к тому, что неплохо бы тебе, досточтимый Щума, и соратникам твоим, взять на вооружение чужой опыт.

И стать настоящим главнюком, а не первым среди равных. Но, об этом Золотой Язык и сам догадается.

— Церковь наша устроена разумно, государство — тоже. Так возьмите все лучшее и оттуда, и оттуда, не уподобляйтесь вольнице танцующих с быками. Они-то поодиночке на корреру выходят и рассчитывают лишь на себя, а в наших делах надобно действовать дружно, словно витязи в одном строю. Тогда, и только тогда, достигнем мы таких высот, о которых нынче и мечтать не смеем. — в горле пересохло и я сделал маленький глоток из кубка. — Нынче же вы подобны кустарям, что мастерят каждый по одиночке что-то свое. А будь у вас хорошая организация мы бы… Мы бы…

Я на миг призадумался, какую первоочередную задачу поставить ашшорским ученым мужам. Ответ, впрочем, был очевиден.

— Да мы бы уже лет сто как плавали на кораблях движимых не парусом и веслами, а…

Ага. Нету в местных языках такого понятия как «паровой двигатель». Приехали.

— Да хоть силой кипящей воды и ее пара, например. — нашелся я.

— Ваше величество знакомы с трудами Аксандрита Геронского? — лицо философа выразило изумление, сменившееся неподдельным уважением.

— Так, немного, в кратком изложении.

Интересно, у меня в библиотеке его труды есть? Надо хоть поинтересоваться у Бахмета, может тут уже кучу всего наизобретали и для научно-технической революции только политической воли не хватает? Ну, чтобы общественно-политическое устройство на более для нее подходящее поменять.

Так у меня, от Лисапета по наследству, этой воли столько, что на десять Ашшорий хватит. Он тоскливыми осенними вечерами, в келье сидючи, только и мечтал, как бы всех в бараний рог свернуть и в зубной порошок стереть — и так двадцать лет.

— Немногие из философов в Аарте и в кратком про него слыхали. — покачал головой Щума. — Я поражен глубиной ваших познаний, повелитель.

— В Обители Святого Солнца очень хорошая библиотека, так что я, достопочтенный, твоего удивления не разделяю. — с некоторой даже желчностью отозвался примас.

— А что, не сдать ли мне экзамены в вашу гильдию? — в шутку спросил я. — Потяну на философа-ученика, а?

Я-то пошутил, а мои гости подвисли как комп с Windows Me в качестве операционки. Причем с битым «Милениумом».

— Э… Но ведь ваше величество относится к сословию витязей. — Золотой Язык «прогрузился» первым. — То есть вы, конечно, стоите над всеми сословиями, но..

— А я в качестве почетного члена. — такое тут известно, но, как и на Земле, его обычно даруют.

— Тогда чин ниже философа-кандидата будет уроном вашей чести, государь. — со всей серьезностью произнес Йожадату.

— Полагаешь, первосвященный? Ну тогда завтра пусть мне достопочтенный Щума пришлет экзаменационные требования.

— Государь. — философ тяжко вздохнул. — Если вы намерены пройти экзамен обычным порядком…

Я кивнул, и философ вздохнул еще тяжелее.

— Соискателю звания философа-кандидата необходимо предоставить на суд гильдии трактат, и еще один иметь уже опубликованным.

— Не проблема. Есть в Обители Святого Солнца мой труд о ловле рыбы на удочку, где я привычки разного рода рыбы разбираю, и поясняю, как ее лучше ловить. Пойдет, как натурфилософский? — в той жизни я рыбалку очень уважал, и простую, и спортивную, было что понаписать.

— Полагаю, что это допустимо. — осторожно отозвался философ.

— Ну а на суд гильдии я представлю трактат о том, как малосъедобное сделать объедением. — хмыкнул я. — Сборник рецептов приготовления картофеля.

— Свинское яблоко? — живо заинтересовался Золотой Язык. — Его можно запечь в костре и тем утолить голод, если посыпать солью это даже съедобно, но других способов я не знаю.

— Вот и узнаешь заодно. Ну а раз уж царю не зазорно в гильдию вступить, то и тебе придется чиновничью должность принять. По совместительству, как наставнику царевичей. — я поднялся. — А теперь прошу извинить, меня ждут государственные дела.

Вернее, это я так думал. Но на выходе с террасы меня перехватил Папак из Артавы.

— Ваше величество, готовы еще несколько платьев для вас. Не изволите ли примерить? — спросил он.

Делать нечего — пришлось пару часов убить на это дело, а то кроме парадно-коронационного костюма и пары ношеных сутан в гардеробе шаром покати.

Нет, после Кагена, разумеется, много чего осталось, но даже надумай я нажить себе прозвище наподобие «царь-нищеброд» и дотаскивать обноски Лисапетова братца, то все равно ничего не вышло бы. Каген, ростом хотя и был примерно со своего монашествующего родича, в плечах был изрядно пошире, а в брюхе, так и вовсе втрое мое нынешнее тело превосходил, так что реши я влезть в шервани прошлого монарха, тот гляделся бы на мне как мешок на вешалке. А я все ж таки царь, первое лицо в государстве, мне положено выглядеть богато — иного не поймут-с.

Личный парсюк моего величества, равно как и его подмастерья, выглядел замученным, часто моргал слезящимися красными глазами и, как мне кажется, удерживался от зевоты в моем присутствии лишь неимоверным напряжением всех сил, однако обряжая меня в очередной костюмчик не мог скрыть довольства на лице: все сидело как влитое, при том что шилось по снятым меркам, без подгонки на заказчике. Я, соответственно, на похвалу не поскупился, и за работу повелел с ним немедленно рассчитаться. А то знаю я (по книжкам) как монархи, порой, десятилетиями пустяшные долги отдавали. Не пустяшные и того дольше.

Наконец, расплевавшись с делами гардеробными (и, заодно, переодевшись в одежду попроще), я добрался до своего кабинета. Выписал все необходимые бумажки для Дафадамина, познакомился с витязями, которых он выбрал себе в попутчики, потом с секретариатом своим познакомился…

Все же характеристика сих достойных мужей, кою дал Тумил, оказалась, скажем так, не вполне исчерпывающей. Впрочем, парню, по младости лет вполне простительно, что за личиной улыбчивых старичков с тихими голосами он не рассмотрел матерейших зубров закона и параграфа, всю свою жизнь проведших на чиновничьей службе, и взятых доживать век в царский секретариат лишь тогда, когда они, по откровенной дряхлости, уже не могли выполнять служебных обязанностей в своих ведомствах. Лучшие из лучших в своем деле, ветераны бюрократического аппарата, их Каген отбирал с особым тщанием, и со мной они держались сохраняя достоинство, уверенные в своей нужности и полезности любой власти.

Мило мы с ними травяных настоев погоняли, за жизнь поговорили по душам, рецептами лечения стариковских болячек поделились, опять же…

— Ну что, судари мои, — обратился я к ним, уже собираясь уходить, — вы промеж себя уже порешали, кому из вас быть новым царским секретарем?

Дедки переглянулись без особого восторга.

— Ну што вы, ваше велишештво. — прошамкал один из них, Хвач из Зеленых Ёлок, бывший некогда одним из высших чинов по ведомству мытарей, — И в мышлях не было на такую шебутную долшношть претендовать. Штароваты мы, гошударь, твою першону от толп штрашдущих охранять. Помолоше кто-то нушен, пошдоровее. Вот как штермянной твой, Тумил иш Штарой Башни, только ущидщивый. А мы уш ему пошпошобштвуем.

Старый хитрец кивнул в сторону нескольких стопок документов, принятых сегодня у челобитчиков и рассортированных секретарями по принципу единообразия вопросов в них изложенных.

— Наличие острого ума приветствуется? — усмехнулся я.

— Это не обяшательно, повелитель. — ответил Хвач. — Мы будем его умом. Главное штоб мог твердо штоять на швоем в шпоре ш любым пошетителем приемной.

— Ну тогда есть у меня один кандидат на примете…

Вернувшись в кабинет я еще немного поразмыслил, пришел к выводу что пришедшая мне в голову идея весьма недурна и, обмакнув тростниковое перо в чернильницу я вывел на расстеленном листе пергамента:

Дорогой отец Тхритрава, привет!

Скажи, насколько сильно привязан ты к брату Люкаве?

* * *

Остаток дня я провел в своих апартаментах, на стоящем у окна диванчике и с Князем Мышкиным на коленях. Накормленный Рунькой кот (князь Папак приставил пацана приглядывать за зверенышем, мотивировав это, со слов мальчика, так: «кот — не тарелка, его ты разбить умудришься вряд ли») умильно сопел, завернувшись сам в себя — врубил спящий режим, после того как ему драйвера на рыбу установили, — а я разбирал документы и мысленно прикидывал, где так успел в той жизни нагрешить, что меня в цари запихали.

Чего мне только не понаписали… Нет, были и вполне полезные документы, наподобие отчетов наместников провинций и отдельных царских владений скопившиеся за последний месяц безвластия, но большая часть цидулек оказалась разнообразными жалобами, кляузами и обидами, причем обильно приправленных цитатами из священных текстов, что для делопроизводства в Ашшории, вообще-то, нехарактерно. Видать решили, что раз царь у них — служитель культа, этак ему будет понятнее и веса их словам заодно придаст. Ну-ну, блажен кто верует.

Письма с доносами я отложил в отдельную стопку, на проверить (а вдруг не треп?), на большинство прочих писулек с просьбами рассудить по справедливости, но в пользу челобитчика, наложил резолюции «решается через суд». Были и такие, конечно, что с кондачка не разрешишь, их я тоже отложил — посоветуюсь со знающими людьми, а уж там и вердикт буду выносить. Аккурат к последней бумажке и Тумил нарисовался. Вернее к пергаменту — царю все же челом бьют, на дешевке как-то прям даже и не хорошо.

— А вы, как погляжу, неплохо провели время. — отметил я, оглядев всклокоченного, растрепанного, раскрасневшегося парня.

— Ага. — кивнул мой стремянной и совершенно непочтительно плюхнулся в кресло. — Правда этого бугая фиг завалишь. С виду худенький-худенький, а ка-ак даст! Это я, величество, про Нварда.

— Надеюсь вы не сильно его вымотали. — кот, заслышав голос парня поднял голову, зевнул, а потом шкодливо прянул ушами и подобрался. — А то ему сегодня еще экзамен в Блистательные сдавать.

— Вымотаешь его, как же… — пробурчал Тумил. — Так, поваляли слегка. Вечером пойдем за него болеть. Да, я чего пришел-то! Отчитаться за твое, величество, поручение.

— Это за которое?

— Ну как же?! — возмутился мальчик. — Ты же указ судье свой посылал, по поводу златокузнеца Курфина Жука.

Князь Мышкин приподнял пятую точку с вытянутым трубой хвостом, поводил ею вправо-влево и сиганул в сторону царского стремянного, в несколько прыжков преодолел разделявшее нас с Тумилом расстояние, взбежал, словно по пандусу, по вытянутым ногам паренька, распластался у него на животе «звездочкой», крепко вцепившись когтями в суконную куртку, задрал голову и озорным взглядом уставился в лицо парню.

— Привет, маленький. — рассмеялся Тумил и погладил котенка.

Мышкин вертел головой и пытался цапнуть моего стремянного за ладонь зубами.

— Так вот, величество, прибыл я, значит, на городскую площадь, где обыкновенно преступников судят. Сразу с указом не полез, потолкался среди зрителей, послушал что да как. В общем, я тебе так скажу, величество — запугал ты князя Штарпена.

— Да ну? — удивился я. — С чего ты взял?

— Точно тебе говорю. Как ты милость к Курфину проявить отказался, так он самого лютого судью на рассмотрение дела назначил, Фарлака из Больших Бобров по прозванию Вешатель. — кот упал на бок и Тумил начал щекотать Мышкину пузико кончиками пальцев, а тот, в свою очередь, хватал ладонь зубами и всеми четырьмя лапами, деля вид, что это он пацана поймал. — Вешает за малейшую провинность, говорят, а если казни так и так не избегнуть, то предает преступника наиболее лютой. Златокузнеца даже жалели многие, потому что лучшее что ему светило — посажение на кол, и хотя казни князь Зулик покуда и приостановил, по делу об оскорблении царя он такого сделать не властен.

Так-так, это что ж за Чикатилло такой у меня в судебной системе подвизается? Надобно будет присмотреться, проверить его методы… На нем же, желательно.

— Ну, пока туда-сюда, суд начался. Курфин Жук вину свою признал, Фарлак обличительной речью разродился, зрители об заклад начали биться, какую такую смерть златокузнецу присудят, и тут я такой выбегаю, указом твоим, величество, размахиваю, кричу: «Стойте». Судья прочел, да как загогочет! «Благодари, — говорит, — Жук государя за его к тебе милосердие и детям заповедуй». Огласил твой указ, и добавляет: «А дабы помнил ты и потомки твои о том, чем царю обязаны, присуждаю я тебе изменение родового прозвания, и да зовись ты с этого момента Курфин Плеваный!»

Расхулиганившийся кот не удержался на коленях мальчика, соскользнул и с довольно громким «шмяк» упал на пол, вскочил, и резвым галопом умчался под мой диванчик.

— Вот шельма! — восхитился я. — Даже имея прямое царское распоряжение нашел как покарать!

— Ага. — кивнул Тумил. — Но, доложу я тебе, величество, горожане, что на судилище собрались, и под твой указ-то похохатывали да всякие обидные шутки Курфину кричали, а тут и вовсе гогот и свист поднялись такие, что я чуть было не оглох.

— Ну а златокузнец что? — полюбопытствовал я.

— Расплакался и ушел. — ответил мальчик поднимаясь. — Я, если твоему величеству больше не нужен, тоже пойду. Помыться надо.

— Иди-иди. — кивнул я. — Хотя — постой. Скажи-ка, что там царевичи? Потянули сегодняшние занятия?

— Да ничего, в общем, для первого раза. — ответил паренек. — Заметно, конечно, что их оружному бою никогда не учили, быстро устают от махания клинком, но это нормально. У них еще жилы просто не под это устроены.

— А сам как мыслишь, выйдут из них бойцы?

— Не знаю. — задумчиво ответил Тумил. — Я сам-то воин не великий — спатычем управляюсь хорошо, а вот саблей или мечом, честно говоря, так себе. Из Утмира пожалуй что и получится, он отвязанный напрочь — я б его и на танцовище взялся поднатаскать, может. А Асир, он вдумчивый больше. Но упорный — этим, верно, и возьмет. Да и дядьку ты им, величество, знающего дал — у Ваки, думается, и мертвый научится с оружием обращаться. Или второй раз помрет.

Успокоил пожилого монарха, называется…

До вечернего экзамена в Блистательные оставалось еще немного времени, так что я позволил себе немного почитать о приключениях Яломиште, устроив под это дело небольшой перекус, чиркнул записку царевнам, что если желают, могут посетить мероприятие, и Бахмету, чтобы прислал труды Аксандрита Геронского какие есть, с котом, опять же, чуток поиграл — отдыхал, в общем, от трудов праведных.

И тут приперся князь Караим и всю малину испортил.

— Государь, как вы изволите облачиться для сегодняшних испытаний витязей? — вопросил дворцовый церемониймейстер, едва успев выслушать мое ответное приветствие.

— А что, я разве не одет? — подивился я.

— Ва-а-аше величество, но как можно? — всплеснул руками князь Золотых Колпаков. — Появиться в той же одежде, что была на вас весь день — это же какой урон царской чести! Коли я такое допущу, надо мной последний колодник потешаться станет, что я повелителя Ашшории в черном теле держу и обязанностей своих не исполняю. Да и, страшусь подумать, но и Блистательные могут решить, что вы им пренебрежение выказываете.

— Полагаешь? Ну что ж, давай посмотрим, что у нас там осталось из торжественно-ненадеванного. — со вздохом согласился я, поднимаясь с диванчика.

Поясница и коленки предательски скрипнули, намекая, что тело у меня далеко уже не мальчуковое, и что надобно побольше времени проводить в покое, отдав, желательно, основную часть трудов и забот тем кто помоложе.

Ага, щаз! Размечтались! Обойдетесь втираниями змеиного яда по вечерам! Ну или слюну свою для этого могу использовать — яду и во мне хватает.

Подбирали костюмчик долго, со всем тщанием, дабы мое величество выглядело и достаточно торжественно, и на павлина при этом не смахивало. Мне, человеку привычному в том мире к джинсе и спортивным футболкам, а в этом и вовсе к ношеной сутане и все, многие моменты казались не совсем понятными, но результат, скажем так, удовлетворил: из зеркала на меня глядел дедушка в эдаком средневековом милитари-костюмчике. Я даже длинный кинжал на пояс себе привесил для полноты образа.

А вот от перстней (куда с моим артритом пальцев, как их снимать-то потом?!!), цепи и прочих всяких побрякушек отказался напрочь. Парча, она и так тяжеленная, а тут еще на себя килограммы золота навешивать. Отговорился одной короной, сославшись на монашеское звание. Кстати, тут Караим из Золотых Колпаков со мной согласился сразу, полностью и бесповоротно — даже немедленно распорядился снять с платья половину золотого шнура наподобие аксельбантов.

Вот что Солнце животворный делает!

— Ну что ж… — князь глядел на меня вполне удовлетворенно. — Если ваше величество не возражает, можно выступать.

— Воды хоть царю дайте, ироды. — обратился я к нему и его подручным-помогаям. — В конец старика умотали.

В такой малости, разумеется, не отказали.

А после этого я, в сопровождении четырех гвардейцев и нескольких глашатаев, руководимых вооружившимся табельным жезлом Караимом, двинулся принимать экзамены у соискателей в лейб-гвардию через крытую колоннаду между крыльями дворца.

В белом плаще, с кровавым подбоем… Вот, кроме шуток — именно такой и дали!

* * *

На испытание явились не только все свободные от караулов гвардейцы, не только придворные, но и изрядная доля Совета князей — расселись, трясут бородами, на Валиссу с Тинатин неодобрительно поглядывают. Ну а как же — не бабские забавы, по их мнению.

Иные из пришедших пытались припасть с выражением верноподданнических чувств, но караулу был дан недвусмысленный приказ пресекать и не пущать. Царь устал, с делами и восторгами всем приходить завтра.

Царевичи, в обществе Энгеля и Тумила, тоже явились к плацу Блистательных. Асир щеголял заметным таким синяком на левой скуле, а Утмир — поцарапанным носом. Ну что поделать? Боевое фехтование — это контактный вид спорта.

Мальчишки стояли у края тянущейся вдоль плаца трибуны — что-то подобное я в фильмах про всяческих Айвенго видывал, да и в «Игре престолов» турнир вдоль такого же многоярусного помоста проходил, — и о чем-то весело разговаривали с облаченным в подаренную мной броню Нвардом.

В общем и целом, они были не единственными, кто не спешил рассаживаться. Многие явно дожидаясь главного зрителя — меня. С намерением, как я уже упоминал, припасть к ногам и глаза помозолить. Нет уж, ну его нафиг. От блюдолизов мне, ясен перец, никуда не деваться, но пусть уж сегодня у них будет постный день. Да и вообще, меру в подхалимаже надо знать.

Проинструктированный заранее Караим из Золотых Колпаков бодро оттараторил малое титулование, а я тем временем стремительно, насколько возраст позволял, поднялся к местам царевен (внучата споро рванули за мной, едва успели догнать — есть еще порох в пороховницах у дедушки!) и Латмура.

— Все рассаживайтесь. — приказал я, махнув рукой. — Время дорого, сейчас же и приступим.

— Если вашему величеству будет угодно, то у нас все готово. — ответил Железная Рука с поклоном. — Соблаговолит ли государь дать распоряжение начать жертвоприношение Шалимару?

— Соблаговолит. — ответил я присаживаясь. — Можете приступать.

Капитан гвардейцев дал отмашку и тоже опустился на свое место.

— Переживаешь, князь? — негромко поинтересовался я у Латмура, наблюдая за жрецом и служками, которые выносили на середину плаца раскладной алтарь, жаровню, и клетку с черным петухом.

— В сыне я уверен, повелитель. — Латмур чуть покосился в мою сторону и едва слышно вздохнул. — Но некоторое волнение, разумеется, испытываю. Любой отец на моем месте не смог бы остаться абсолютно спокоен.

— Это верно. Дети, как говорят, цветы жизни. Внуки тоже… — на сей раз я поглядел на сидящих справа от меня Асира и Утмира. — Что по поводу моих неслухов скажешь, князь?

Валисса явственно навострила ушки.

— Куски сырой глины, государь. — ответил главногвардеец. — Но Вака полагает, что сможет вылепить из них достойных воинов. Может и не величайших витязей всех времен…

Мальчишки потупились.

— …а может и величайших, тут сразу предугадать невозможно. — невозмутимо закончил фразу Железная Рука.

Жрец на плацу закончил приготовления, разжег огонь в жаровне, а служки затянули гимн Шалимару Разрушителю. Пользуясь тем, что на месте торжества стало гораздо более шумно, я склонился к Латмуру еще ближе.

— Капитан, я тут сегодня дал поручение Дафадамину без твоего ведома.

— Это ваш дружинник, а не мой, повелитель.

— Все равно, через голову командира — непорядок. Но там надобно было немедленно примасу в зубы сунуть косточку, показать преемственность властного курса, чтобы не ерепенился… раньше времени. Так что ты уж прости старика, богов ради.

Хор послушников прервался на высокой ноте, и в тот же миг жрец ловким движением отсек петуху голову, воздел дергающееся, отчаянно хлопающее крыльями тело птицы над жаровней и начал поливать угли кровью.

— У меня и в мыслях не было таить обиду. — ответил Латмур.

— Шалимар, да прибудь с испытуемыми, даруй им силу и твердость! — возгласил жрец.

На чем торжественно-религиозная часть, собственно, и закончилась.

В дальнейших событиях я участия принимал мало — милостиво кивал, когда руководивший испытаниями капитан спрашивал, не соизволю ли я отдать распоряжение приступить к тому или иному действу. Эдаким свадебным генералом работал.

Пацана своего Железная рука гонял с особым усердием, пытался докопаться до любой мелочи, но Нвард, не скажу что легко и играючи, но вполне уверенно, выпутывался из ловушек своего папеньки. Видя такое предвзятое к соискателю отношение болеть за парня начали уже всерьез, и даже владетельные князья, нет-нет, а и отбрасывали приличную им степенность и разражались подбадривающими выкриками — уж о Блистательных и царевичах и говорить нечего. А Тинатин, когда юноша в финальном поединке на саблях разделал под орех своего спарринг-партнера, даже восторженно захлопала в ладошки.

Так или иначе, но к моменту, когда день уже практически закончил быть таковым и на двор Ежиного Гнезда спустились сумерки испытания были завершены. Полусотники и капитан, посовещавшись, постановили, что все соискатели с честью выполнили свои задания, я лично вписал их имена в патенты и со спокойным сердцем отправился к себе в кабинет — выслушав, предварительно, благодарности Валиссы и Тинатин, выразивших признательность за развлечение, — у входа в который меня уже ожидали Бахмет и его почтенный папенька.

Причем дворцовый библиотекарь держал в руках два тубуса — не богато у нас во дворце с Аксандритом Геронским, прямо скажем.

Пообщались предметно, сугубо по существу, прикинули объемы финансирования на разработку печатного станка и мою в них долю, погадали в какую сумму встанет их внедрение но так ни к чему и не пришли, поскольку определить себестоимость изготовления чего-то еще не изобретенного — это надо быть экономистом покруче Адама Смита. Это уровень, как минимум, главбуха управляющей компании!

Договорились и о выпуске записульников с реализацией исключительно через лавки гильдии. Не то чтобы в Ашшории (или еще где-то) существует нечто похожее на патенты и защиту авторских прав, вовсе нет, но ссориться с государем державы где ты живешь и зарабатываешь деньги — дурных нема. А уж если он тебе монополию на какой-то товар предлагает, то и тем более.

Я, впрочем, не жадничал. Сошлись на выплатах в царскую казну по бисти с каждого абаза прибыли, при том что вся расходная часть по изготовлению моего ноу-хау легла на гильдию же.

Правда, когда дошло до того, чтобы платить эти же деньги с напечатанных не на свитках, а в виде фолиантов, книг, достопочтенный Балибар выразил сомнение, что так уж много книг имеет смысл издавать именно в таком формате — местная литературная традиция даже самые эпические произведения имеет свойство разбивать на сравнительно небольшие эпизоды, каждый из которых, в принципе, можно читать как отдельное произведение, — и тут же получил от меня идею сборника.

А я, в свою очередь, призадумался о возможности издания газеты — в долгосрочной перспективе, конечно, — но вслух ничего по этому поводу не сказал.

Уже напоследок, когда мы почти начали прощаться, глава гильдии переписчиков начал жаловаться на мастеров-бумагоделателей, которые повадились на свою продукцию, в виде некоего клейма мастера, ставить недавно изобретенные водяные знаки.

— И еще ладно бы ставили их где-то в уголке, а то ведь, порой, на весь лист, да так, что написанное по такому знаку не сразу и прочтешь. — вздохнул он. — Запретили б вы такое безобразие, государь.

Пабам! Историю про то, как Петр Великий гербовую бумагу ввел как единственный носитель всяких там челобитных и прошений, и сколько бабла на этом заработал, я еще в школе читал. Лисапет — а ведь ты, похоже, богат! Завтра же озадачу князя Триура, ну и Зулика Хатикани заодно.

— Полагаю, это надо будет обсудить, и принять решение. — туманно ответил Балибару я.

В свои покои, когда и эта встреча наконец закончилась, я решил вернуться не по соединительному коридорчику, а по общему — внукам спокойной ночи пожелать.

Асир и Утмир обнаружились в той самой общей для них прихожей, откуда каждый мог пройти в свои апартаменты (старший — направо, младший — налево), за чисткой оружия.

Я поинтересовался успехами в упражнениях, те ответили что все-де хорошо и просто замечательно, поделились, что на зорьке их и Тумила Энгель приглашал порыбачить с небольшого ялика в устье Поо, спрашивали разрешения.

— Ну что же, а почему бы и нет? Дозволяю. — не стал запрещать я. — Но чтобы к завтраку оба были во дворце. С уловом.

— Дедушка-государь, а можно я еще, когда свободен, буду Князя Мышкина сюда брать? — попросил Утмир.

— Конечно можно. — улыбнулся я. — Только лучше не только сюда, но и двор Ежиного Гнезда ему покажи, пусть обвыкается.

— Чтоб когда вырастет сам-один гулять не забоялся, да? — догадался мальчик.

— Правильно. Зачем нам союзник который даже шороха травы пугается. — я кивнул и начал подниматься из кресла. — Ну, внуки, добрых вам снов.

— Спасибо, дедушка. — в один голос ответили царевичи, а Утмир вздохнул и добавил: — Эх…

— Что-то не так?

— Брат просто привык, что ему на ночь сказку рассказывают. — развеял мое недоумение Асир. — Но мы теперь уже взрослые, нам не положено.

— Ну, в порядке исключения… — я хмыкнул. — Иди, ложись, расскажу я тебе сказочку.

— А можно я тоже послушаю? — оживился старший царевич.

— Ну отчего нет? Конечно можно.

Все трое мы прошли в спальню, Утмир быстро разделся и юркнул под одеяло, Асир с ногами забрался в одно из кресел, я погасил все свечи кроме одной и присел на край кровати.

— Ну, значит, слушайте, внуки. В давние времена, в дальних землях, таких дальних, что там и людей почти нет, под большим деревом любил сидеть и медитировать один святой отшельник. Великого он достиг просветления, понимал язык всех зверей и птиц, но превыше всего славился в окрестностях своим мастерством лекаря. Людей там, как я сказал, практически не было, потому приходили к нему лечиться все больше звери — то ворона, то лисица, — никому не отказывал добрый отшельник. Настоящее имя его неведомо, но местные, я слышал, прозывали его Айболит…

* * *

Утро началось с невероятного поноса. Брюхо скрутило со страшной силой, еще до свету — еле успел до трона с дыркой добежать.

На звуки августейшей диареи, перемежаемой стонами и ругательствами, всполошились дворцовые слуги, и уже к концу первого, скажем так — подхода, в царские апартаменты примчался князь Папак из Артавы во главе целой плеяды дворцовых медиков.

— Скорее, скорее дармоеды! — поторапливал он светил медицины. — Государя отравили!

Бледного и не одетого кастеляна-распорядителя при этом можно было понять. Я, конечно, в столице без году неделя, верными людьми еще не обзавелся, но для порядку, случись со мной что, князя попросту удавят. Чтоб, значит, другим было неповадно.

— Срочно надо сделать его величеству промывание. — донеслись до меня взволнованные голоса лекарей.

— И отворить кровь.

— Быть может лучше пиявок поставить?

— Благовония! Благовония-то! Вдруг отравление легочное?

— Идиоты! — гаркнул я, выходя из кабинета для утренних раздумий и медитаций. — Не можете отравленного царя от обожравшегося отличить!

Вот вам когда-нибудь встречалось выражение «немая сцена»? Так это была она.

— Ну, что тут за паника? — утренний понос мне, разумеется, любви к ближним и мягкости характера не прибавил. — Не собираюсь я помирать пока, не дождетесь.

— Государь, мы… — неуверенно начал Папак.

— Вы-вы. — кивнул я. — Перекормили царя. Я ж в монастыре и в дороге привык к пище грубой и простой, а ты, голубчик, удумал меня закармливать вкусностями и деликатесами. Вот желудок и расстроился — ничего странного и удивительного тут нет, — можешь вон у лекарей спросить.

Медицина дружно поспешила подтвердить мои соображения и восхититься государевой мудростью и глубокими познаниями во врачебном деле.

— От брата Шаптура нахватался, в обители еще. — отмахнулся я от роя льстецов. — Кстати, где он? Его ж к Кагенову одру вызывали, а среди пришедших меня спасать я его что-то не наблюдаю.

— Он… тут. Недалеко. В монастыре близ Аарты. — сообщил Папак. — Его туда преподобный Йожадату определил.

— А ты определи обратно во дворец. И… — я прислушался к звукам в коридоре. — Да, скажи князю Латмуру, что никто меня не отравлял, а то вон, слышу уже, Блистательные несутся по коридору. Не меньше десятка. А я сейчас.

С этими словами я вновь укрылся в санузле и захлопнул перед носом кастеляна дверь.

— Ваше величество, вам надобно непременно выпить настой шалфея! — донеслись до меня выкрики дворцовых врачей, обеспокоенных перспективой потерять клиента номер один.

— Лучше будет рисовый отвар!

— Чушь и ересь! При желудочном расстройстве полагается отвар ромашки!

— И сырой моркови натереть непременно!

— Повелитель! — зычный голос Железной Руки заставил лекарей умолкнуть. — Царевичей нет ни в их покоях, ни где-то еще во дворце!

— На речке поищи, рыбачат они с Тумилом и Энгелем. О-о-о-о, Солнце, я же столько не ел… Дворец уже весь на уши поставил?

— Я немедленно взял под усиленную охрану покои царевен, когда меня известили о… вашем недуге, хм. — пари держу, главногвардеец сейчас мерил Папака уничижительным взглядом.

— Вашими стараниями о этом недуге скоро будет знать весь город, и в летописи я войду под именем Лисапет Засранец. Ух, боги мои, неужто я сказкой про Айболита себе такое накаркал?.. Врачам скажи, чтобы не спорили, чем меня потчевать, а готовили все и побольше. Не хватало еще у Вартугена Пузо в гостях обгадиться.

К возвращению внуков с рыбалки похабный недуг отступил, а я уже буквально по самые брови налакался различных отваров — хоть бы один вкусный оказался, блин!

— Дедушка, тебя что, отравили? — первым в комнату влетел Утмир, за ним, с суровыми лицами, стремительным шагом проследовали Асир, Тумил и Энгель.

— Жрать надо меньше, тогда и отравлений никаких не будет. — флегматично отозвался я, размазывая по тарелке сваренную на воде кашку с небольшим добавлением меда. — Как порыбачили?

— Да ну, разве же на Поо рыбалка? — пренебрежительно отозвался Тумил. — Вот у нас, в Долине Ста Благословений, это да. Так, едва половину мешка натягали.

— Зато я во-от такенного леща поймал! — не согласился с ним младший царевич, демонстрируя размеры рыбы. — И Асир такого же.

— Это хорошо. На кухню отдайте, ими сегодня и отобедаем. А теперь брысь переодеваться и завтракать.

Тумил, выходивший последним, на миг задержался в двери и обернулся ко мне.

— Величество, точно все нормально?

— Еще один! — я всплеснул руками. — Не травил меня никто, на разносолы налегать надо было меньше. Иди, ешь, нам тут до обеда надобно еще к одному купцу сгонять, дочку его для Ваки буду сватать.

— Ага. — парень кивнул, а затем почесал в затылке. — Тогда надобно зелеными перевязями озаботиться. Я князю Папаку скажу. Так точно не яд, величество? Ты уверен?

— Вот брат Шаптур приедет, его и спросишь. — я зачерпнул каши и с тоской поглядел на содержимое ложки. — А от меня отстань.

— Шаптур? Это хорошо — будет с кем в джетан сыграть. — заулыбался мой стремянной.

Какая трогательная забота о монаршем здоровье, блин-компот!

Латмур прибыл аккурат к тому моменту, когда я разделался с диетической кашкой-малашкой: в вызолоченном чешуйчатом доспехе, островерхом шлеме с плюмажем и чешуйчатой же бармицей, при мече в богатых ножнах, с накинутым на плечи долгополым синим плащом, расшитым царскими ежами, с аккуратно подвитыми волосами и усами — красавец-мужчина, хоть сейчас устраивай свадьбу ему, а не Ваке, — а также с двумя длинными зелеными лентами в полторы ладони шириной, небрежно перекинутыми через согнутую левую руку. Кажется — шелковыми.

— С позволения вашего величества, я готов. — князь Девяти Столбов отвесил поклон и остановился у входа.

— Да? Ну и молодец, присаживайся. — я кивнул ему на кресло. — Тоже постараюсь поскорее собраться.

— Кто посмеет вас торопить, государь? — произнес входящий за Ржавым Папак из Артавы.

За спиной у него наблюдалось с дюжину слуг, держащих на вытянутых руках царское барахло.

— Хм, ну, например — я сам. У царя, любезный князь, много забот, а я и так все утренние часы отправил, в прямом смысле, в ночную вазу. — Железная Рука приложил титанические усилия, чтобы не ухмыльнуться в ответ на мою фразу, и это ему почти удалось. — Вместо того, чтобы работать. Давай уже, запускай своих архаровцев. Одеваться станем.

— Повинуюсь, государь. — дворцеправитель посторонился от входа и махнул рукой своим подчиненным, приступайте, мол. — Вы изволите ехать в короне, или в алмазной шапке?

— Хороший вопрос, его бы должен был задавать Караим из Золотых Колпаков. — отозвался я, просовывая руки в рукава верхней рубахи.

— Он формирует вашу кавалькаду и просил меня этот вопрос как раз и уточнить.

— А вопрос-то как раз хороший… Я, с одной стороны, к почтенному Пузо еду сейчас не как монарх, а как частное лицо, с одной-то стороны, а с другой — лето на дворе. Сопрею я в шапке-то. Надо будет для таких вот, неофициальных выходов еще одну корону завести, полегче, наподобие диадемы. Сегодня-то уже не успеем, но на будущее… — ну а действительно, плотную, расшитую золотом и украшенную каменьями шапку в теплое время года как-то глупо таскать, тем более в нашем климате, но и золотой обруч в пару-тройку кило на своей тыковке носить тоже удовольствие то еще.

— Распорядимся, повелитель. — Папак отвесил легкий поклон.

Наконец упаковка царского тела была завершена и Латмур передал кастеляну Ежиного Гнезда одну из лент. Тот лично повязал ее мне через грудь — от левого плеча до бедра, у которого и завязал, — а капитан Блистательных тем временем управился сам, пропустив повязку под плащом.

— Ну, поедем помолясь. — вздохнул я и двинулся к выходу. — Кстати, князь Папак, я совсем запамятовал, передайте царевнам и царевичам, что нынче вечером я собираюсь посетить одеон и их с собой приглашаю. Будут давать нравоучительную комедию.

— Комедию — вечером? — удивился тот. — Вечерами же всегда трагедии ставят.

— Трагедий мне в жизни и так хватает — вон, брата до сих пор оплакиваю, — а днем по одеонам шляться недосуг, дел много. Вот хефе-башкент и уважил старика, поменял представления местами. Да, и к моему возвращению от Вартугена купальню подготовь.

* * *

— Мнда-а-а-а, когда Папак говорил о моей кавалькаде, я себе это несколько иначе представлял…

— Малый царский выезд. — Латмур пожал плечами. — Все как велит традиция.

— Грехи мои тяжкие… — только лишь и вздохнул я.

Малый выезд, окромя моей особы, включал в себя Тумила (ну это-то понятно), князя Караима (ладно, пускай будет), сменившего свой обычный жезл церемониймейстера на тех же размеров крест, с перекладин которого свисали длинные зеленые ленточки, дюжину одетых во все парадное Блистательных во главе с князем Большой Мымры (тоже понимаю, хотя и многовато), двух десятков знаменосцев, пяти трубачей с длинными витыми рогами и еще шести — с рожками поменьше, семи глашатаев, а так же неясного количества слуг и прислужников, везущих изукрашенные сундучки с вином, перекусами, сладостями и черт его знает чем еще.

— Князь! — обратился я к Караиму из Золотых Колпаков. — Вот на что это вот все? Вартуген Пузо что, за пределами Аарты живет?

— Нет, повелитель, в Верхнем городе, у ворот. — недоуменно ответил тот.

— И ты полагаешь, что я успею по пути до его жилища проголодаться? Особенно с учетом сегодняшних утренних, гм, событий?

— Э… — церемониймейстер завис как комп с забитой оперативкой.

— А трубить ты кому собрался? Мне в ухо? — продолжил я. — Глашатаи тебе зачем? Думаешь меня по короне на голове поданные не узнают и не расступятся? Да даже если и так, во что я не верю, с нами Касец и его бравые парни. Правильно я говорю, Блистательные?

— Мечтаю, чтобы попробовали не расступиться, государь. — зловещим голосом произнес князь Большой Мымры, под одобрительные смешки гвардейцев.

— В общем — нафиг! — я рубанул рукой воздух. — Слуг — нафиг, трубачей — нафиг, глашатаев — нафиг! Знаменосцев тоже нафиг.

— А их-то отчего, государь? — в голосе Караима мешались обида и недоумение.

— А на кой их нам столько? Вон, пусть Тумил один стяг возьмет и довольно. И, это… Считай что я ввел новый порядок царского выезда — минимальный, — для таких вот частных поездок. Указ подготовь к вечеру, подпишу. — я подошел к Репке, выглядевшей в богатой сбруе и под изукрашенным седлом несколько сюрреалистично. — А на будущее и для тайного царского выезда тоже. Когда-то Асир на трон сядет, и если, для примера, будет к какой-нибудь бабёнке от жены бегать, так не хватало, чтоб об этом вся столица знала.

— О, такой порядок есть. — заверил меня князь. — Через калитку, с двумя-четырьмя провожатыми.

— Ну вот! Можете же! — похвалил его я, вставляя ногу в стремя.

Колено и спину тут же пронзила, пусть и не особо сильная, но вполне ощутимая боль, так что в седло я не как орел взлетел, совсем не как он. Эх, старость — не радость…

На выезжающую из дворца кавалькаду народ на площади… Как бы это охарактеризовать? Впервые в жизни (да в обеих!) я понял, что означает слово «вылупился». Представляю что подумали мои добрые поданные, увидав выезжающего со сватовской хоругвью Караима. Да, собственно, почему только представляю? Прекрасно я в этот момент слышал ошарашенный голос, произнесший: «Да неужто царь решил жениться? В его-то лета»!

Звучало во второй части фразы искреннее и неподдельное восхищение. Прям разочаровывать не хотелось, едва поводья не натянул.

Зато когда мы с Латмуром, в сватовских повязках, выехали вслед за церемониймейстером, над площадью сначала повисла гробовая тишина — люди просто пытались осмыслить увиденное, — а затем, ничуть меня не смущаясь, жители Верхнего города начали спорить о том, кого поехал сватать царь. Вот для кого — это отчего-то сомнений не вызывало. Асир уже взрослый, скоро войдет в совершенные лета, так что…

Эх, люди богатые и знатные, в элитном квартале проживают, а ведут себя… По человечески, не как какие-нибудь там пэры-лорды из моего родного мира.

— Тише, тише почтенные! — я не выдержал и рассмеялся. — Кроме моего внука в Ежином Гнезде есть и иные достойные женихи! Не надо устраивать пересудов и гадать — едем мы к славному купцу Вартугену Пузо, сватать его дочку для отважного десятника Блистательных, Ваки из Трех Камней, который сослужил мне великую службу!

— Которую дочку-то? — раздался заинтересованный возглас откуда-то сбоку. — У него их две!

Оп-па! Косяк. Вот об этом я у своего дружинника как-то не поинтересовался.

— Старшую. — практически не пошевелив губами вполголоса подсказал мне Латмур. — Мортишу.

Я чуть наклонился в седле в ту сторону, откуда прозвучал вопрос, и заговорщицким тоном произнес:

— А это, мил-человек, мы не решили еще. Надобно будет, так и обеих сосватаем. Что у меня во дворце, холостяков что ли мало? — с этими словами я, под одобрительный смех горожан, тронул Репку с места.

Весь путь нашего следования впереди кавалькады неслись вездесущие мальчишки — некоторые умчались далеко вперед, так что к моему прибытию Вартуген Пузо наверняка уже будет знать о приближающемся с серьезными намерениями царе, — а каждый встречный почитал своим долгом уронить челюсть. Это потому, наверное, что свита очень маленькая. Сам-то по себе царь — что? Тоже мне невидаль сыскалась.

Жилище будущего тестя Ваки на дворец, может, и не тянуло, но уж халупой на фоне соседей тоже не выглядело никак. Нормальный столичный особняк в два этажа (не считая цокольного), украшенный изразцовыми изображениями по фасаду, с двухсторонней лестницей, ведущей к портику с восемью колоннами в два ряда — тоже украшенной, но уже не только глазурованным кирпичом, но и кирпичными же барельефами на животно-охотничью тематику, — со статуями на крыше опять же… В общем, любой мимокрокодил должен понимать, что живут тут вельми богато.

Однако, вместе с тем, чего-то уж неимоверно роскошного, как у домов владетельных князей, мимо пары из которых мы успели проехать, в доме не наблюдалось — ни по площади, ни по украшениям. Деньги в здании чувствовались, спесь владельца — нет. Оно и правильно, зачем простому (да даже и настолько непростому) купцу дразнить сильных мира сего?

В самом обиталище Вартугена Пузо, по мере нашего приближения, наблюдалось нечто среднее между паникой и истерией. Нет, в окнах не носились силуэты домочадцев — хотя бы и оттого, что на фасаде столичных зданий их делают под самым потолком, — но некоторый шум изнутри все же доносился, а скорость, с которой на ведущую к портику лестницу слуги накидывали ковры, недвусмысленно намекала на готовность любой ценой встретить дорогого гостя не ударив в грязь лицом. Наблюдая за сооружением этой бета-версии красной дорожки я даже, вполголоса, процитировал невольно:

Гвардии-Латмур на это несколько недоуменно покосился в мою сторону, но ничего не сказал.

С коврами слуги управились аккурат к тому моменту, когда наша кавалькада приблизилась к лестнице, и шустро отскочили в собирающуюся толпу зевак напротив дома, а на… хм, крыльце, наверное, или как называется это место, где две идущие вдоль стены лестницы образовывают площадку перед портиком? Да пес с ним — будет крыльцом! Так вот, на него, поспешным шагом вышел хозяин дома в сопровождении двух парней лет, по местным меркам, двенадцати, чертами лица с ним довольно схожими, а между собой так и вовсе одинаковые.

— Сыновья? — чуть слышно спросил я Железную Руку.

— Они самые, государь. — ответил капитан столь же тихо. — Близнецы.

Отец их, и соискатель на звание гвардейского тестя, оказался весьма импозантным мужиком. Роста чуть выше среднего, плечистый, кряжистый, в талии тоже достаточно объемный, но не жирный, а, что называется, пикнической конституции, с лицом широким, казалось бы простецким, но хитрющими, глубоко посаженными под кустистыми бровями глазками. И, пускай в архитектуре негоциант и проявил благоразумную умеренность, в том что касается ашшорского «бородатого права» ходил он, что называется, по грани. Волосы по длине у него находились ровно на границе дозволенного (хотя может это мне из-за короткой шеи так кажется), русые усы системы «Тарас Бульба» свисали до той же отметки, а что касается бакенбард, так их было бы правильнее охарактеризовать как «борода Хоттабыча, вставленная в голову поперек».

— И чего он ко двору поставляет? — полюбопытствовал я у Караима из Золотых Колпаков, покуда хозяин с отпрысками отвешивали неторопливый, степенный поясной поклон.

— Много чего, повелитель. — отозвался церемониймейстер. — Да, например, хотя бы и ваше седло.

Вот ведь сказал, а?! Прям можно подумать, что это я под ним хожу, а не Репка.

— Славен будь, государь. — пробасил Пузо, распрямляясь.

— И тебе поздорову, достопочтенный Вартуген. — я приложил руку к сердцу и чуть склонил голову в знаке приветствия. — Дело у нас к тебе есть, архиважное. Я бы даже сказал — где-то и серьезное. У тебя, понимаешь ли, товар, а у нас, видишь ли какое дело, есть на него купец. Обсудим?

— Большая честь моему дому, повелитель. — купец с сыновьями, каждый, плавно поднесли правую ладонь к левому плечу, явно собираясь вновь поклониться.

— Ну полно тебе усами-то пол мести. — усмехнулся я. — Не как правитель приехал к тебе, как сват. В дом-то зайти пригласишь?

— Прости мою нерасторопность, о, царь — растерянность от столь высокой чести тому виной. — Вартуген указал рукой на вход. — Прошу почтенных сватов в мой дом.

— Ну вот, теперь осталось лишь хозяйку миновать, чтобы она на нас пыль мести не начала. — пробормотал я, спешиваясь.

— Не должна. — придерживавший стремя и, под уздцы, Репку, Тумил задорно сверкнул глазами. — Я перед отъездом в дворцовые ворота иглу вколол. Верное средство от отказа.

— Будешь портить казенные врата, сосватаю вторую дочку Вартугена тебе.

— Мне не выйдет. — с ироничной ухмылочкой ответил мелкий паршивец. — Монахам и лицам послушнического звания брак строго воспрещается.

И самым нахальным образом перебросил свою, уже изрядно отросшую косичку через правое плечо.

Пороли его в детстве мало…

Когда мы с Латмуром поднялись по лестнице, Пузо с сыновьями предприняли очередную попытку начать гнуть спины, на что я только погрозил хозяину дома пальцем.

— А представь-ка, достойный Вартуген, мне своих сыновей. Так случилось, что мы с ними еще не знакомы.

— Ако и Наль, повелитель. — молодые люди по очереди поклонились — не поясно на этот раз, а под скромным углом в сорок пять градусов, приложив ладони к сердцу. — Мои наследники, надежда и опора.

— Толковый сын — правый глаз отца. — ответил я расхожей ашшорской поговоркой, и с благостным (надеюсь) видом кивнул. — А у тебя их сразу два.

— Это, пожалуй, уже некрасиво. — иронично заметил Латмур.

— Зато практично, князь. — я усмехнулся, представив купца с двумя правыми глазами. — Ну да полно, хотя Ако и Наль — достойные молодые люди, дело наше касается не их.

— Прошу в мою скромную лачугу, государь. — Вартуген снова поклонился, теперь едва-едва, демонстрируя обычную вежливость, и второй раз указал на вход. — Слуги уже подготовили для нас фрукты, сладости и вино.

Вот, блин! Похоже, привет понос — давненько не видались. А отказываться нельзя — проявлю неуважение к дому…

«Лачуга» изнутри впечатляла ничуть не меньше, чем бакенбарды ее хозяина. Если снаружи архитектор, видимо, выполнял задание показать, что Вартуген свое место в этом жестоком мире знает, и на прыжок выше головы не претендует, то внутреннее убранство должно было продемонстрировать всякому вошедшему все то богатство, которым купец обладал. Обширный атриум — так, вроде бы, эта здоровенная комната сразу после входа называется, — с мозаичным полом, все теми же изразцами, мрамором, малахитом (кажется), панелями резного дерева, гобеленами, статуями, позолотой… Не скажу, что это выглядело как-то безвкусно или создавало впечатление варварской роскоши, которую так любят нувориши — отнюдь, вкус и у архитектора, и у заказчика явно имелся, смотрелось все крайне эффектно, покои Валиссы в чем-то напоминало, — но жить в такой обстановке я бы не смог. Красиво, пафосно и неуютно в высшей степени.

Впрочем, первый этаж (или второй — поди знай, ведь «цокольный», в ашшорской архитектуре отводившийся под склады, погреба и каморки для слуг, надземною своей частью в этом доме превосходил человеческий рост), как я быстро выяснил, носил в обиталище Вартугена сугубо парадную роль, где просители и контрагенты впечатлялись да проникались, а вот второй этаж, куда мы поднялись по мраморной лестнице, оказался вполне себе уютным, жилым, без всей этой показной богатости. Даже ковры на полу имели легкие следы потертости.

Нет, там тоже все было отнюдь не дешево, но без бросающейся в глаза помпезности, по-домашнему.

— Вот тут я веду свои дела, государь, здесь и переговорим, если будет на то ваша воля. — Пузо распахнул передо мной двустворчатую дверь (сыновья, покуда мы шли и обменивались дежурными любезностями куда-то незаметно исчезли) и сделал приглашающий жест.

— Смотрю, ты не чужд новых веяний. — я кивком указал на лакированный предмет, напоминающий противоестественную помесь бюро и каталожного шкафа из библиотеки.

— Один из моих людей ездил в Обитель Святого Солнца на богомолье, и там углядел необычную систему, коей пользуется библиотекарь для скорейшего поиска книг. — ответил купец. — Мне она показалась интересной, и я применил ее в своих делах, изменив под собственные нужды. Иной раз надобно что-то из переписки срочно найти, к примеру, а опираться тут только на память…

Он пожал плечами.

— Ну, — крякнул я, располагаясь в кресле у столика, — а как же исконно-посконные традиции, отцы-деды-прадеды де делали так, и нам завещали?

Латмур от такого моего спича аж ухмыльнулся.

— Мне вот отец завещал дело, повелитель. — невозмутимо ответил Вартуген, также усаживаясь в кресло. — Не очень большое, но уж сколько нажил. Как скажешь, государь, неправедно ли я поступил преумножив его богатства, а не только лишь сохранив?

— Скажу, что мы с князем в тебе не ошиблись. — я устроился поудобнее и отщипнул виноградину от грозди в золотой тарелке. — Ну, раз ты человек просвещенный, деловой, то, пожалуй, давай обойдемся без традиционных славословий и ритуальных фраз, а сразу к делу приступим. Не возражаешь?

— Но ведь для домочадцев мы ритуалы соблюдем, ваше величество? — встревожился Латмур.

— Ну, разумеется! — я что же, за двое суток на троне уже успел обзавестись репутацией потрясателя основ и попирателя традиций? — Как может быть иначе? Эдак слуги почтенного Вартугена могут решить, что я у него Мортишу не сватаю, а в рабыни покупаю. Сейчас, обговорим все, и начнем соблюдать. Прямо сразу.

Купец и князь выжидательно уставились на меня. Я тоже их взглядом одарил — умильным, надеюсь, — сложив ладони домиком.

— Понимаешь ли, какое тут дело, достопочтимый Вартуген… Намечается великое деяние, и в его свершении потребуется участие всех знатных и богатых людей. Что касается князей, как их организовать в единую силу, это мне разбираться, а вот людей привязанных не к земле, а связанных в своих поступках лишь границами их предприимчивости, — о, таких должен возглавить подобный им. Подобный, сказал я, но это не совсем верно — кроме прочего, он должен быть и лучшим! — на этой пафосной ноте я замолк, и, после короткой паузы, скучным тоном добавил: — Мне рекомендовали тебя.

— Простите, повелитель, рекомендовали… кто? — осторожно полюбопытствовал Пузо.

— А вот он. — я кивнул в сторону Железной Руки, и, отметив начинающие подниматься брови князя, поспешил добавить. — В том числе.

— Хм, не просветит ли меня повелитель, о каком таком великом деянии он ведет речь? — купец взвешивал каждое слово так, словно это был драгоценнейший товар, дорогая заморская специя, и он боялся обмишулиться, проторговаться.

— Как? — изумлению моему не было предела. — Я-то был уверен, что владетельные уже всему городу растрепали, что Ашшория начинает экспансию в Большую Степь! Будем, голубь мой, ее заселять.

— Такие слухи ходили, но… Государь, вы всерьез намерены продвинуться в земли заков? — теперь уже искренне удивился Вартуген. — Не сочтите, что я непочтителен, походы против немирных северных соседей устраивал практически каждый царь Ашшории, но чтобы вот так, поселиться на их землях… Это будет довольно сложно.

— Это будет единственно верно. — я усмехнулся. — Уж две сотни лет с лихом в степь шляемся, а все без толку. Нет, достопочтенный, прореживать приграничные племена — это не выход. Уже через несколько лет или молодежь подрастает, или новые на их места приходят. Ашшории нужно окончательное решение закского вопроса, и иначе, чем заселить степь своими крестьянами, построить города, да и уцелевших кочевников на землю посадить, попросту нет. Это, конечно, дело не скорое, с кондачка его не порешать, но ты только представь…

Я подался чуть вперед.

— …какие перспективы все это предприятие открывает для энергичных и разворотливых людей. Переселенцам, и тем, кто будет их опекать, понадобиться очень, очень многое. И доставка товаров, которые первые годы нельзя будет производить в новых землях, — что по суше, что по морю, — способна приумножить состояния тех, кто будет этим заниматься. Конечно, нужен будет некий центр, кто-то достаточно уважаемый, что сможет как-то распределять потоки поставок, выступать посредником в спорах… Кто-то из купеческого сословия. И, мне подумалось, что для лучшего взаимодействия с владетельными князьями, этому человеку будет вовсе не вредно иметь в сватах царя. Поэтому мы с князем Латмуром подобрали для твоей дочери достойного и перспективного жениха — тем паче он и сам к Мортише неровно дышит, любить ее станет, холить и лелеять. Что скажешь, досточтимый Вартуген?

— Скажу, что коли жених дочку мою любить будет, так в этом ничего дурного нет. А вот насчет держать нашего брата-купца в кулаке… Положим, с этим бы я тоже справиться смог — при некоторой поддержке власти, конечно, но это возможно. Правда, лишь в отношении ашшорских негоциантов. А с заморскими что делать?

— А этих-то кто в новые поселения пустит? Их нам там не надобно. Нет, конечно, если они с тобой договорятся, так я не против, но в первую очередь своим расторговаться надо дать.

Вартуген, услышав мой ответ, изрядно повеселел.

— Ну а звать-то как того удальца, что на Мортише жениться возжелал? Кто же он таков?

Я мигнул Латмуру — твой выход, мол.

— Человек достойный, урона тебе с ним породниться не будет. — серьезно произнес князь. — Три года нету как в Блистательных, а уже десятник и обоих царевичей наставник. Больше тебе скажу, из рук самого царя награду на днях получит, особый знак за верное служение. Прозывается Вакой из Трех Камней.

— Впечатляющая характеристика, ничего не скажешь. — в некоторой задумчивости произнес Пузо. — Вака, значит? Да, докладывали мне служанки, что пытался за Мортишей такой увиваться.

— Так он и сейчас пытается. — хмыкнул я. — Видишь, даже сватов прислал.

— А, ну и быть по сему! — махнул рукой купец, и хитро покосился на меня. — Обговорим приданное с выкупом?

— Ты бы сначала дочку спросил, а ну как не захочет замуж за него?

— Она мне послушна и волю отцовскую исполнит. — пробасил Вартуген.

— Да исполнить-то она ее исполнит, а традиция же. — вздохнул я. — Опять же, если, не дай Солнце, он ей поперек сердца, так мое предложение насчет всего остального в силе останется. Ну, откажется она, положим, не будешь ты царским сватом — придумаем чего еще.

— Я ей откажусь… — пробормотал купец, поднимаясь. — Так возжами на конюшне отхожу…

Открыв дверь, он распорядился, чтобы супруга Мортишу привела.

Те, видимо, уже ожидали на низком старте, поскольку я успел лишь сделать пару глотков из бокала с вином и на стол его поставить… Блин, как хорошо, что успел поставить! Расплескал бы, ей-ей.

Блин, вылитая клепальщица Рози — только в ашшорском национальном платье, а не в спецовке-комбинезоне. Ну и скус у тебя, десятник…

Я повернулся к Железной Руке, хотел поинтересоваться… но понял, что даже спрашивать ничего не надо. Бывалый вояка смотрел на девушку масляными глазами, и мало что не стонал от восхищения.

— Истинная дочь своего выдающегося отца. — дипломатично произнес я.

— Спасибо, повелитель. — купцу, судя по физиономии, было такое услышать приятно. — Действительно, красавица выросла — в нашу породу. Мать та ее невысокая да худая, опасался я, когда дочь родилась, что в нее пойдет, и охотники будут до моих денег только, а не до нее, однако же — вот!

Вартуген повернулся к Мортише и ласково произнес:

— Лапушка моя, посватался к тебе славный витязь, десятник Блистательных, Вака из Трех Камней. — «лапушка» зарделась. — И я против вашей свадебки не возражаю. А ты что скажешь, птичка моя? По сердцу ли он тебе? Пойдешь ли ты за него?

Девица зарделась еще больше и потупила глаза.

— Как прикажете, батюшка. — я-то думал, что голосина у нее будет, как у фабричной сирены, а тут, нате ж вам, ничуть не бывало. Миленький такой тембр, грудной, чувственный даже. — Перечить вам не стану.

— Ну что же, уважаемые сваты… — Вартуген украдкой смахнул слезу. — Можете поцеловать невесту, согласная она.

Я поднялся, едва удержавшись от того, чтобы не поморщиться — растревоженный утренним приключением геморрой буквально стрельнул, — и вместе с Ржавым расцеловал купцову дочурку в щеки. Та, кажется, едва сдерживала слезы, причем вовсе не горькие.

— Ну все, не будем больше тебя держать. — я погладил ее по плечу. — Иди, отдохни милая. Переволновалась, поди.

Та лишь кивнула, и, дождавшись позволения отца, пулей вылетела из кабинета.

— Ну вот, теперь и поговорим про выкуп и приданное. — чары девицы, с ее исчезновением, на главногвардейца действовать перестали, и в лице его появилось нечто хищное.

— С выкупом я жадничать не стану. — ответил Вартуген. — Государь наш Лисапет столькое предлагает, что возьму лишь столько, сколь потребно традицию соблюсти. Скажи, князь, откуда он родом, мой будущий зять?

— С границы Шехамы и Лесогорья. — ответил Латмур.

— Горец, значит? Ну тогда овец возьму. Три веса невесты. — произнес купец. — А в приданное девочке моей дам я вот чего…

* * *

Последний акт ашшорского сватовства, если оно, конечно, успешно прошло, — это выйти с хозяином и хозяйкой дома на крыльцо, расцеловать их троекратно, после чего снять свои сватовские повязки, и накрыть ими голову невесты, наподобие платка. Так, чтобы лицо не закрывалось.

Едва мы произвели это несложное действо, как собравшаяся у дома Вартугена толпа любопытствующих разразилась восторженными криками.

— Знайте, люди! — Пузо перекрыл рев толпы без особого труда. — Через месяц быть в Аарте веселой свадьбе!

Граждане-столичножильцы разразились еще более громкими приветственными возгласами.

— А вот ко дворцу давай подъедем с каменными лицами. — ткнул я в бок локтем своего капитана гвардии. — Девушка поволновалась, Вака тоже пусть попереживает.

Ржавый усмехнулся.

— Преклоняюсь перед вашим умением держать интригу, государь. Остальные-то тоже, поди, как на иголках сидят.

— На иголках… — пробормотал я, подходя к Репке. — Тумил, как к Ежиному Гнезду подъедем, из ворот иглу вытащить не забудь. И чтоб с сокрушенным лицом — а потом слиняй куда-нибудь, чтобы Вака тебя до начала занятий с царевичами не поймал.

— Желаешь, величество, чтобы Асир и Утмир его первыми поздравили? — с пониманием отозвался княжий сын, придерживая стремя. — Хочешь сделать их ему кунаками?

— Лишним не будет. — буркнул я.

Не признаваться же, что и в мыслях ничего подобного не было — просто хотел немного повредничать.

Во дворец вернулись уже ближе к обеду и без того ажиотажа среди столичных жителей, что сопутствовал нашему пути до дома Вартугена. Судить да рядить о сватовстве, разумеется, будут еще долго, но со степенством, достойным зажиточных обитателей Верхнего города, за столиками таверн, под доброе вино, или же тишком, как и положено вышколенным слугам, которые не хотят быть заподозренными в непочтительности к власть предержащим и через то лишиться хлебного места.

Лишь стайки неугомонных мальчишек — держась, впрочем, в некотором отдалении, — следовали за нашей кавалькадой, но уже на половине пути и они почти все отстали. Ну а на что таращиться-то? Интересного ничего не происходит, а на царскую физиономию они уже нагляделись.

Папак из Артавы распоряжение мое выполнил, и банька меня уже ожидала. Времени на нее, правда, оставалось небогато, так что, как мои старые косточки не упрашивали, от массажа пришлось воздержаться — просто ополоснулся наскоро, смыл уличную пыль, и отправился на обед. Даже волосы не просушил толком — так и поперся с влажной косой.

Валисса на эдакий мой видок ожидаемо покривилась, но ничего по сему поводу не сказала — наоборот, поприветствовала и даже почти тепло.

— Я слышала, что вам с утра слегка нездоровилось.

Так и хотелось ляпнуть в ответ — «Не дождетесь!»

— Ничего страшного, дорогая невестка, в моем возрасте различные хвори да недомогания — вполне обычное дело. — вместо этого произнес я. — Вам совершенно ни к чему из-за меня переживать, обычные старческие болячки.

Подозреваю, что переживала она больше о том, не слишком ли легкой смертью я отделаюсь…

— Следовательно ваше желание нынче видеть меня и Тинатин с вами, в одеоне, все еще не миновало? — она изогнула бровь.

— Ни в коем случае не намерен лишать этого удовольствия ни вас, ни уж тем более себя.

Царевна вольготно раскинулась на оттоманке — до сего дня ее будуар, кстати, не украшавшую. — и с укоризной поглядела на меня.

— А вы уже решили, кому из приближенных окажете честь сопровождать наше семейство на представление? — поинтересовалась она, и, видя что я замешкался с ответом, продолжила. — Слышала, что этой чести удостоился хефе-башкент…

— Я счел, что царевичам будет не вредно узнать столичного градоначальника поближе. — заметил я.

— Это само-собой разумеется. — кивнула Валисса. — К тому же эта его идея, позволить горожанам самим определить облик будущего одеона… Необычно, не ожидала такого от князя. Но ведь не может же он сопровождать нас один.

— Ну, мальчики могли бы позвать своих товарищей по учебе, если желают. — я пожал плечами. — Или, быть может, вас с Тинатин чье-то общество развлечет?

— Развлечет? — царевна фыркнула и поглядела на меня, словно на слабоумного. — Лисапет, с каких это пор царь ходит в одеон развлекаться? Такие выходы — это всегда демонстрация, возможность показать, кто нынче особо приближен к трону, это политический момент, а вы намерены просто поехать и… веселиться? Крайне недальновидно с вашей стороны.

— Ну хорошо-хорошо. — спина после верховой прогулки побаливала, и спорить с царевной, которая, по сути-то, была абсолютно права, не было ни малейшего желания. — Кого вы предложили бы составить нам общество?

— Полагаю, — в некоторой задумчивости произнесла она (хотя уверен, что ничего в тот момент не обдумывала, а просто озвучивала то, что пришло ей в голову куда как раньше), — было бы полезно позвать Яркуна Коваргине и Осе Самватини. Поддержка вашей особы армией не секрет, но напоминать об этом стоит как можно чаще.

— Резонно. — не стал спорить я. — Главный министр, князь Тимариани, думается, был бы в качестве гостя царской ложи небесполезен. Софенский и Хатиканский князья, пожалуй, тоже должны быть там.

— Все знают, что в обитель Святого Солнца ездили именно они трое. — согласилась Валисса. — Не пригласить их — означало бы выказать пренебрежение. Латмур Железная Рука, полагаю, мог бы отправиться с нами, да и…

Она покривилась.

— Да, Морской воевода пусть будет тоже.

— Ну и хватит для первого раза. — решил я. — А то слишком многим милость проявим, а в этом тоже нет ничего хорошего. Пошлите им всем приглашения, Валисса, мне недосуг, право.

Царевна кивнула, соглашаясь, и в этот миг в соседней комнате послышались возбужденные голоса Асира с Утмиром и задорный смех Тинатин.

— Ну вот, дети закончили учебу, невестушка, пора нам и отобедать. — произнес я, поднимаясь. — Идемте.

Запахи столовой, когда мы туда вошли, заставили мое пустое брюхо самым не царственным образом заурчать, однако Валисса — о, чудо! — на это ни ухом не повела. Все внимание ее оказалось приковано к столу, и чем дальше, тем больше растерянность проступала на ее лице.

— Что… это? — наконец вымолвила она, указывая на блюда в самом центре стола. — Речная рыба? Обыкновенная?!

— Не просто речная рыба, дорогая моя. — ответил я, усаживаясь за стол. — Это первая в жизни добыча ваших сыновей, вернее малая ее часть. Как видите, мальчики уже вполне способны позаботиться о собственном пропитании. Я, сказать по чести, испытываю за внуков некоторую гордость.

Царевичи польщено зарделись.

— Кстати, — я насадил на кончик ножа один из кусков, и, традиционно уже проигнорировав прислуживающих за столом слуг, переложил его на тарелку, — напрасно морщите нос, Валисса, это, коли правильно сготовить, довольно вкусная вещь. А чуть попозже, когда царевичи начнут выезжать на охоту, они нас и дичинкой завалят.

— Матушка, отведай! — взмолился Утмир. — Мы еще до рассвета встали, чтобы порыбачить!

— Тоже мне нашли подходящее занятие для членов царской семьи. — отрезала царевна, но кивком все же велела слуге положить кусок и ей.

— А чем оно дурное? — парировал я. — Заодно познакомились с основами управления лодкой на веслах и под парусом. Уже хоть примерно представляют, что такое флот, и насколько там все непросто.

— Они что же, — Шехамская Гадюка аж задохнулась от возмущения и, полагаю, волнения, — выходили из устья Поо в море?!

— Насколько могу судить по улову — нет. — отозвалось мое величество флегматичным тоном и отправило в рот кусок рыбы.

Все, когда я ем, я глух и нем, так что уйди старушка — я в печали.

Далее обед прошел в теплой и дружеской обстановке: я лопал, наверстывая просран… гм, практически пропущенный завтрак — старался, правда, налегать на блюда попроще, — Асир с Утмиром с восторгом рассказывали об утреннем приключении, Тинатин восторженно охала и беззлобно подтрунивала над младшими братьями когда те совсем уж завирались, а Валисса все больше тихонько, с грустью в глазах вздыхала. Выросли детки, у подола больше не удержишь.

Лишь под самый конец, когда я наказал внукам первым делом поздравить Ваку из Трех Камней с удачным сватовством, царевна снова обрела себя.

— К лицу ли им становиться кунаками простого гвардейца? — кисло поинтересовалась она.

— Ну, во-первых, не простого, а десятника и их наставника. — ответил я, поднимаясь. — А во-вторых, жизнь, она штука долгая, и повернуться может самым неожиданным образом. Может это и не пригодится мальчикам никогда, а может и — как знать? — жизнь когда-то спасет.

На выходе из столовой, когда я собрался идти переодеваться к грядущему заседанию совета министров, меня перехватил Папак из Артавы и доложился, что брат Шаптур, по моему приказанию, прибыл.

— Прекрасно, просто превосходно. — похвалил я кастеляна-распорядителя. — Сообщи Шедаду, князю Хатикани, что сей просветленный муж займет должность начальствующего над дворцовыми лекарями. Ну и брата Шаптура ко мне проводи, хоть поздороваемся.

Переодевался я снова сам, остановив свой выбор на свежепошитой лейб-портным сутане. Не то чтобы я вот так всем хотел напомнить, что гвардия меня государем-иноком прозывает, просто сравнительно с тяжелыми одеждами из драгоценных тканей, которые царю по статусу положены, это облачение достаточно свободное, удобное, легкое да и, честно говоря, более привычное. Ну а то что из дорогущего шелка пошита, так я все ж таки монарх — имею право, наверное, на маленькие привилегии.

Пока я переплетал косу Князь Мышкин сидел на спинке кресла и одной лапой пытался мне в этом занятии мешать — видать думал, что это я с ним так играю, — но едва открылась дверь, как кот перебрался мне на плечо и приготовился начать охотиться на нового посетителя.

Брат Шаптур выглядел уставшим и осунувшимся, и что-то мне так кажется, не только от дороги. Я сразу сделал себе в памяти пометочку разобраться, в какой-такой монастырь его примас запихал и чем при этом думал.

Впрочем, узрев меня, монах-целитель мигом просветлел лицом и, кажется, даже чуточку помолодел.

— А-а-а, брат Прашнартра, ты тоже в столице! — воскликнул он, и шагнул вперед, раскидывая руки. — Дай я тебя обниму, старый ты склочник!

Румиль, окончательно приставленный к должности смотрителя царского кота и отчаянно робеющий в моем присутствии, теперь и вовсе тихонько ойкнул и выпучил глаза.

— Не так уж намного и старее тебя, трубка ты клистирная! — расхохотался я, поднимаясь.

Мышкин возмущенно мявкнул и сиганул с плеча на соседнее кресло.

— Ох, и славно же увидать знакомое лицо столь далеко от обители Святого Солнца. — произнес Шаптур, выпуская меня из дружеских объятий. — Слыхивал я, что новый царь был иноком нашей обители, но не думал, что кого-то с собой в столицу возьмет, особо тебя с твоим-то поганым характером. Хотя, ты же человек просветленный, с рыбами разговариваешь. Царевым духовником подвизаешься?

— Не совсем. — хмыкнул я, и покосился на Руньку.

Мальчик сидел с выпученными глазами, отвисшей челюстью и напрочь сломанным шаблоном.

— Румиль, — я кивнул в сторону Князя Мышкина, с независимым и обиженным видом умывающимся на сиденье кресла, — ты бы сводил зверя во двор-то, а то совсем он от улицы отвыкнет. Нехорошо это.

Царский котохранитель с обалделым видом кивнул, сграбастал Мышкина, усадил в вышитую Асиром коробчонку и был таков.

— Ты мне скажи, брат мой, как на духу, — я налил в кубки вина и вручил один из них Шаптуру, — ты какого рожна не в Аарте-то был? Тебя же Кагена лечить повезли, насколько я помню, а ты по каким-то богами забытым углам ошиваешься.

— Ах, Прашнартра, — монах сокрушенно вздохнул, покачал головой и опустился в кресло, которое до того занимал мой котофейка, — в час, когда я въехал в столицу, царь аккурат дух и испустил. Сам, думаю, понимаешь, как такое истолковали — немедля развернули и упекли в скит особо строгого устава, даже колымажку отца Тхритравы в обитель отослать не дали. Это слава Солнцу, еще не казнили сгоряча. Нет, ты не подумай, что я в обиде на кого-то, но очень уж мне в том скиту солоно пришлось — я же целитель как-никак, а братия, постами да молитвами себя изнуряючи, от лечения, все как один, напрочь отказывается.

— Надобно будет попросить отца Валараша съездить в этот скит с инспекцией. — в задумчивости пробормотал я. — Может они там и достигли просветления, но больше это похоже на грех гордыни пополам с ересью богополагания.

— Это что ж за ересь? — удивился Шаптур. — Никогда о подобной не слыхал.

— Была такая под конец царствования царя Лендеда — ты, верно, и не родился тогда, или был еще младенцем. — история действительно была громкой, даже до юного охламона Лисапета дошла. — Ее последователи считали, что во всем надо полагаться лишь на Святую Троицу и богов, а от человека-де ничего не зависит. Иные так и не стриглись даже, а то и мыться переставали — надеялись молитвами очиститься как духовно, так и телесно. Про то чтобы к лекарям ходить, так это и не заикаюсь даже.

— Нет, ну мыться-то в скиту моются, хоть и сугубо в холодной воде… — протянул Шаптур.

— И все же надо бы, чтобы Валараш их проверил. — я сделал из кубка небольшой глоток. — Только ереси под боком нам тут и не хватало.

— Слыхивал я о преподобном. — мой собрат по обители Святого Солнца тоже сделал глоток вина. — Говорят, человек весьма просветленный, и в мирских делах сведущ… Полагаешь, он прислушается к твоим подозрениям, брат Прашнартра?

— Ну как бы тебе сказать? — я вытащил из-за вазы с фруктами царский венец и водрузил его себе на голову. — Да.

И если выяснится, что мои догадки верны, и под носом у пламенного борца за чистоту веры, примаса Йожадату, свили гнездо еретики… Ой, какие интересные перспективы открываются!

Шаптур несколько долгих секунд смотрел на меня, затем со вздохом отставил кубок, поднялся и поклонился.

— Это выходит, государь, я тебя при слуге обругал? — криво улыбнулся он.

— А я — тебя. Сядь, не мельтеши.

Шаптур молча повиновался.

— Собственно, чего я тебя позвал-то… Лекарей во дворце как на бродячем псе блох, а толку от этого никакого нету.

— Как же такое возможно?

Продекламировал я, и, видя в лице монаха некое недопонимание, добавил:

— Каждый мнит себя единственным светочем, прочих же ни в бисти не ставит, полагает, что лишь его рецепты верны, и только. Следовательно, как и в любом ином деле, необходим старший над дворцовыми лекарями, а то уж они меня утром попотчевали, век буду помнить…

Рассказ о моих утренних приключениях Шаптур выслушал, с трудом давя ухмылку, но диагноз, который я себе поставил, полностью подтвердил, и на должность главы придворных медиков, пускай и нехотя, но согласился.

— Ну вот и славно. — резюмировал я, поднимаясь. — Подчиняться будешь только кастеляну Ежиного гнезда и министру царского двора, остальных, буде вздумают командовать, шли ко всем друджам. Комнату тебе сейчас выделят, с жалованием и подъемными тоже определят, так что принимай дела. А мне, уж извини, поболтать с тобой хоть и хочется, но недосуг. Надо на совещание с министрами поспешать.

И не забыть бы отослать отцу Тхритраве его телегу, а то непорядок получается.

* * *

Тяжесть поставленной задачи, те трудности, которые предстоит преодолеть для ее решения, начинаешь осознавать лишь тогда, когда приступаешь к исполнению задуманного. Колонизировать Большую Степь! Ха! Легко сказать — особенно царю, с которым как-то не принято спорить, — а вот реализация такого проекта, о, это как раз дело-то практически неподъемное. Битых четыре часа совет министров, с участием князей Ооза, Лиделла и Шадда прозаседал, все судили да рядили, как бы это все поудобнее организовать, да так, чтобы еще и подешевле вышло, а толку с тех дебатов вышло едва-едва.

Это еще хорошо, что княжеское степенство им всем передраться не позволило, а то мнения, порой, высказывались столь противоположные, что просто диву можно даться. Отец Валараш ближе к концу и вовсе что-то загрустил.

Я старался не вмешиваться, слушал себе, помалкивал, лишь изредка задавал уточняющие вопросы (все больше понимая, что соратничков несет куда-то ну совсем не туда, и чем дальше, тем сильнее), да осаживал разошедшихся спорщиков тогда, когда с этим не мог уже совладать Зулик Тимариани.

Наконец почтенное общество выдохлось, а я, бросив взгляд на клепсидру, осознал, что такими темпами и в одеон опоздать немудрено.

— Друзья мои. — произнес я, поднимаясь.

С кряхтением поднимаясь, чего уж там — столько времени сиднем просидел, все затекло, что только могло, и не могло тоже.

— Многое из того, что вы сейчас говорили, я в высшей степени одобряю и считаю, разумным, дельным. Но общая концепция, как мне кажется, вами продумана неверно. — я, шаркая ногами по полу, подошел к висящей на стене карте Ашшории и ближайших земель. — Не спорю, те планы по обустройству продуктовых складов, строительству дорог и мест отдыха для будущих переселенцев, все они разумны и требуют внимательного изучения, дабы отобрав все лучшее и благоразумнейшее из предложенного, сформировать единый план. Но, вот слушаю я вас всех, и закрадывается у меня подозрение, что вы все лишние рты намереваетесь переселять если и не разом, то года за два.

Я оглядел собравшихся и вздохнул.

— А это невозможно. И не оттого, что я сомневаюсь в вашей способности такое организовать, вовсе нет. — на самом деле, разумеется, и из-за этого тоже, но вслух такое говорить не следует. — При должном старании можно сотворить что угодно — даже уд сломать. Делать этого мы, конечно, не станем.

Я усмехнулся.

— Если все делать так споро и проворно, как некоторым бы хотелось, то мы, боюсь, столкнемся с рядом последствий своей торопливости, которые окажутся даже и хуже нынешней перенаселенности. Первое — мы опустошим казну, и чтобы ее пополнить, хочется нам этого или нет, придется увеличить подати. А там и на вновь заселенных землях их ввести, а ведь четыре года без тягла, это один из способов которым мы хотели привлекать переселенцев.

Министр финансов с задумчивым видом кивнул — подобные опасения он сегодня уже высказывал, только несколько более велеречиво.

— Второе. — продолжил я. — Разорена будет не только царская казна, боюсь и князья на этом предприятии изрядно оскудеют. Им, конечно, многократно воздастся, но — потом. А жить надо сегодня и сейчас. Все вы понимаете, что я не могу обирать своих добрых поданных, следовательно такая перспектива неприемлема вдвойне.

Я, конечно, старенький уже, хворый, но пожить еще хочется.

— Третье. — я решил, что загибать пальцы при изложении доводов будет куда как нагляднее. — Заки. Они вовсе не глупцы, и хотя друг другу волки, но при общей угрозе договориться промеж собой наверняка смогут. Чем сильнее и стремительнее будет наше продвижение в степь, тем скорее они изберут себе кагана, а воевать с разобщенными племенами, да даже и племенными союзами, и с возрожденной Ордой, это знаете ли, очень разные вещи.

— Боги, упаси нас от такого. — пробормотал Яркун Коваргине. — На что уж доблестны и умелы были зимнолесцы, а и те не смогли отстоять своих приобретений в Большой Степи, когда двести лет назад к ним пришли полчища заков.

— И мы не факт что сможем устоять, если неумными и поспешными действиями спровоцируем возрождение этого чудовища. — кивнул князю я. — Так что этой осенью переселенцы пойдут лишь из Лиделла, Шадда и Ооза, да и то, князья, попрошу вас, чтобы без фанатизма. Захватить у кочевников земли за изгибом речки-вонючки или пастбища вокруг холма Большая Кочка, это одно, это неприятно, но союза на этом никто не составит, а вот коли вы свои владения вознамеритесь быстренько удвоить…

Вот по глазам вижу, что только об этом и мечтают.

— Торопиться не будем, пожалуй, ибо сказано было, что спешка лишь при ловле блох потребна. По весне наверстаете, когда союзников в степи же и найдем. Ну или не союзников, дарами и посулами просто поднимем племя на племя. Некоторые меры к этому уже предпринимаются. Также отправим приговоренных к смерти и каторжан основать городок в устье Тара. Там, я слыхал, некогда зимнолесский город уже стоял, не так ли?

— Истинно так, государь. — отозвался Латмур Железная Рука. — Боюсь что его настоящее название выговорить не смогу, а у нас он прозывался Тарский Торг. Из княжеств Зимнолесья туда сплавлялись товары, и до самого прихода заков в Большую Степь в нем была самая богатая осенняя ярмарка во всем Усталом море. Теперь же лодьи зимнолесцев очень редко спускаются по Тару — опасно.

— Но на будущее крепость там Ашшории пригодится. — ответил я. — Вопрос лишь в том, сможем ли мы его снабжать? Что скажешь, Михил из Гаги?

Морской воевода в задумчивости потеребил ус.

— Снабжать… — наконец отозвался он. — Снабжать-то сможем. А вот для защиты — и не от заков, там можно обойтись и стенами, — а от скарпийских и рулиннских находников придется сажать добрый гарнизон.

— Хм… Гарнизон-то, это в любом случае, не оставлять же ворье и убийц без присмотра — бежать им оттуда, положим, некуда, но вот бунт поднять дури может и достанет. Однако, что пираты смогут в этом городке такого ценного взять? Ну, по крайней мере — в первое время?

— Людей. — Михил развел руками. — В рабство продать.

Мндя, неловко вышло как-то — совсем забыл, что это лишь в Ашшории, да у и инитарцев с миреллами рабство не приветствуется, а у остальных соседей это выгодный и почтенный бизнес.

— Капитан Латмур, мы сможем содержать там достаточный и для поддержания порядка, и для обороны гарнизон?

Тот переглянулся с Осе, Яркуном и Михилом, после чего отрицательно покачал головой.

— Далеко, повелитель, а в зимнее время, в сезон штормов, для кораблей так и очень опасно. Но вот, если ваше величество соизволит взглянуть, — главногвардеец тоже подошел к карте, — на половине пути до устья Тара есть небольшой полуостров. Если основать город каторжан на нем — я ведь верно понимаю, что первое время вы не желаете давать им контактировать с обычными переселенцами?..

— Именно так и есть. — согласился я. — Потом, когда они делом докажут, что искупили свои прегрешения, да ради Святой Троицы. А ранее не стоит.

— Тогда там может выйти хороший перевалочный пункт и якорная стоянка для кораблей, идущих к Тарскому Торгу. К тому же и от Скарпии, и от городов рулинноев, это место весьма удалено.

— Да будет так. — согласился я, и дождавшись, когда капитан вернется на место, вновь повернулся к присутствующим. — Не стоит забывать еще о двух проблемах, которые может вызвать чрезмерная поспешность в колонизации. Крестьяне в наших пределах живут не сказать чтобы шибко богато, но и не бедуют пока. Если гнать их силой в степь к страшным кочевникам, которыми матери детишек пугают, мы и бунта можем дождаться, причем всенародного.

На физиономиях князей и министров отразился определенный скепсис — мол, куда уж этим сиволапым, да против армии и княжьих дружин.

— Такие выступления, безусловно, будут подавлены, но на это уйдет время, у нас уменьшится число колонистов, да и многие земли могут прийти в запустение, через что и колонизация сорвется. Вот и выйдет всем вместо прибытка — сплошное разорение.

Я оглядел собравшихся — довод о недополученной прибыли произвел на всех, судя по всему, неизгладимое впечатление.

— Ну и последнее, что никто из вас, отчего-то не учел. — я обвел помещение долгим взглядом. — Скарпия фактически захвачена, там скапливается все больше и больше солдат Асинии… Спрашивается — зачем? Конечно, с учетом скарпийского флота, перешедшего под их командование, можно было бы предположить, что они планируют высадится в Ашшории. Но, давайте будем реалистами — какой им с нас навар? Завоевать нашу страну возможно, но компания по вторжению не окупит сама себя — не столь уж мы и богаты. По суше — еще куда ни шло, но устраивать десантную операцию… Нет.

Я сухо улыбнулся.

— Тогда, возможно, они планируют войну с рулинноями? Не ухмыляйся, Морской воевода, любому глупцу ясно, что из Скарпии плыть далеко, надо флот перегонять к ханнюкам, и уже оттуда начинать вторжение. К тому же, насколько я помню, Совет Первейших уже пытался воевать в Рулинное, покорили запад этой земли, но города-государства, презрев противоречия, тут же заключили союз и дали асинам по зубам. Танак, князь Белого Яблока, напомни нам, чем все это закончилось?

Бородатый Верник встал и поклонился.

— Было заключено перемирие на четыре года, из которых истек лишь один, повелитель. И, что очень важно, асины чтят заключенные договора и ни разу, насколько я знаю, первыми их не нарушали. Другое дело, что они иногда их толкуют очень уж вольно…

— Ну тут никто не свят. — отмахнулся я. — Из всего мной сказанного возможен лишь один вывод: Совет Первейших собирается помериться силами с Царем Царей. Уж не знаю, хотят они разграбить Бантала, захватить эту сатрапию, или намерены превзойти Тарки Одноглазого и сокрушить Вечное Царство, но для нас это означает лишь одно: поток беженцев в Дадешку. Слабо верится, что кто-то начнет войну находясь на пороге осени — хотя это и не невероятно, — но осенью ли, весной ли, когда в Бантала закончится время дождей… Да хоть бы и зимой! Чего под Солнцем не бывает?! В любое время мы должны быть готовы принять беглецов и как-то их обустроить. С выгодой для себя, разумеется.

Я вернулся на свое место и опустился в кресло.

— Итак, давайте исходить из того, что этой осенью мы основываем крепость для каторжан и очень не сильно, просто чтобы попробовать заков на зубок, продвигаемся в степь — основной же задачей осени и зимы должна быть подготовка. Дабы весной, пока еще не зазеленели пастбища и лошади кочевников спотыкаются от голода, двинуться всерьез, поселенцами и воинами — совместно. В первую очередь расселить надо крестьян с самых неплодородных, горных княжеств: Самватина, Баграта, Хатикани, Аршакии, Софены, Коваргина, Гепии, Западной Тимариани… Возможно — из Шехамы тоже. Ну и из пограничных княжеств, разумеется — этим и путешествовать далеко будет не надобно. — я взял кубок с разбавленным вином и промочил пересохшее горло. — На сегодня закончим, пожалуй, а вечером в вознесение прошу всех вновь собраться здесь и предложить уточненные планы. Такие, чтобы Совету князей в понедельник на обсуждение было не стыдно предлагать.

У самого порога меня догнали Главный министр и князь Хатикани. Вообще-то Шедаду, еще не сформировавшему свое министерство царского двора (и даже плана мне не представившего), делать на обсуждении колонизации степей было особо нечего, но из вежливости его все-таки позвали. И вот теперь, молчавший все время князь явно хотел что-то до меня донести.

— Слушаю тебя, дорогой друг. — ласково (ну, насколько вообще мог) обратился я к нему. — Случилось чего?

— Боюсь, государь, мы упустили еще один момент. — вздохнул Шедад. — Женщин.

— А что с ними не слава Солнцу? — удивился я.

— С ними все хорошо. — ответил князь. — Без них все плохо.

— Спорное утверждение. — хмыкнул я. — Но — продолжай, а то я смысл твоих речей пока никак не уразумею.

— Среди преступников женщин мало, а среди тех, кого посылают на каторгу или эшафот и того меньше. Если же на год, а то и более того, посадить в крепость одних только мужиков, то начнется всяческое непотребство. Друджи бы с ними, с татями, но и солдатам как-то пар надо будет выпускать. Слышал я, что примас ратовал за то, чтобы из столицы выслать всех гулящих девок…

— Тогда уже в Аарте непотребство начнется. — отрезал я. — Спасибо, не надо. Будем как-то иначе вопрос решать, без бесплатной раздачи блудниц жуликам и ворам. Спасибо, что обратил на этот вопрос мое внимание — никогда не сомневался в твоем незамутненном разуме.

Практически стерильном. На моей памяти едва ли не впервые им воспользовался.

Министр без министерства с поклоном свалил, а Зулик Тимариани, который до этого глядел на меня задумчивыми печальными глазами, встрепенулся, и произнес с поклоном:

— Повелитель, воистину — я восхищен. Все то, что было сказано вам… Ведь это и мне известно. — ну еще бы, сам по пути из обители и рассказывал, уши все прожужжал. — Но вот чтобы так, все эти факты объединить в единую цепь… Воистину, вы мудры, государь мой.

Да уж, комплексное мышление в средние века (или в античные — поди пойми, какой у нас тут на Мангала общественный строй) развито, насколько я слышал, было слабо.

— С развитием склероза как-то само собой забывается все плохое. — усмехнулся я. — Постепенно теряя зубы, понимаешь, что главное в жизни не еда. Когда смотришь на старух, от которых когда-то был без ума, сознаешь, что не стоит зацикливаться на женщинах. Боль в суставах приводит к пониманию, что нет в жизни причин бегать и суетиться. А прогрессирующая потеря слуха все чаще заставляет многозначительно помалкивать… Вот так с возрастом и приходит то, что окружающие называют мудростью. Иди, собирайся, нам в одеон пора.

Для торжественного выхода в люди не подходил не только малый выезд — этим фактом меня «осчастливили» заранее, — но и даже самая хорошая сутана. Царь должен внушать! А то что эта вся красота весит как чугунный мост… Ну кого, кроме пожилого монарха, это волнует-то?

Все это великолепие я на себя сам, разумеется, напялить бы не смог — пришлось воспользоваться помощью слуг, за действиями которых внимательно следил Караим из Золотых Колпаков. И за мной, надо полагать, чтобы я не вырвался, и не сбежал.

— Князь, а я у тебя в таком виде не сопрею насмерть? — стоять и ждать, когда на мне все подтянут, подвяжут и застегнут было невыносимо скучно. — На улице-то лето.

— Ни в коем случае, ваше величество. — отозвался тот, накидывая мне на плечи плащ и застегивая его мудреной фибулой. — Портной все предусмотрел. Для свободного хода воздуха под одежды имеются, извольте заметить, небольшие декоративные разрезы, со вставками тонкой ткани. Кстати, при непогоде их можно застегнуть вот на эти штучки. Называются «пуговицы», как раз сейчас входят в моду.

Мнда, а говорят, что в однобортном сейчас уже никто не воюет…

— Ты ему еще карманы предложи сделать, а то на поясе всякую мелочевку таскать неудобно. — посоветовал я.

— Карманы, государь? — удивился церемониймейстер. — Мне неизвестно, что это такое.

Пришлось объяснять — как раз время убил, пока на мое измученное тело напяливали, одевали и навешивали.

— Какая… оригинальная, но вместе с тем замечательная идея! — восхитился Караим. — Это вы сами придумали, ваше величество?

— Нет, один святой подвижник, еще в древности. Ты у Тумила его имя спроси, он точно помнит. Мы закончили?

— Да, повелитель. — князь поправил складки плаща. — Изволите выступать?

— Нет, в таком виде спать лягу! Конечно изволю, пока ты еще что-то из тряпок на меня не намотал.

Выезжали торжественно, долго, со всеми возможными церемониями — не член с горы на представление поглядеть собрался, вся царская семья полным составом, да при них еще куча владетельных и высших чиновников государства.

Не знаю как выезды устраивал покойный братец Лисапета, но выстроиться в кавалькаду во дворе Ежиного Гнезда возможным не представлялось, так что выдвигались все с помощью специально обученных регулировщиков движения, указывавших кому и в каком порядке трогаться — я чуть не обалдел, когда это увидел, — полосатыми жезлами.

Впрочем, формирование торжественной процессии «на ходу» имело и свои преимущества: приглашенные участники могли покрасоваться статью рысаков, да богатством упряжи и одежд, Валисса — спокойно пообщаться со своими сыновьями, у которых учеба отнимала почти все время, да и мне нашлось с кем и о чем побалакать.

Взгромоздившись, с помощью Тумила, на Репку и оглядев все происходящее, я с некоторой озабоченностью припомнил, что утром в вознесение, то есть уже завтра, августейшему семейству необходимо быть на торжественной службе в Пантеоне — центральном храме Аарты, — и, прямо скажем, опечалился, представив, в какую несусветную рань придется вставать, если все пойдет таким же Макаром. Найдя взглядом князя Золотых Колпаков, который тоже уже был в седле, и внимательно следил за действиями своих подчиненных, бормоча себе что-то под нос, я двинул свою лошадку к Караиму.

— Крипвашмуньи… — донеслось до меня, когда я приблизился. — Крипва… шмуньи… прахта… нет, не так. Крипвашмуньипрахтвабрахтва… Тьфу, бездна, вот же себе человек святости насподвижничал — язык сломать можно!

Державшийся рядом со мной Тумил возвел очи горе и театрально вздохнул.

— Его звали Крипвашмуньипрахтватруждрупревашипрукавиртратраньюмохвирикордупророхримукваджамимисома — ну что тут сложного-то? — произнес он.

— Действительно, князь, стыдно — в обители Святого Солнца об этом отшельнике даже послушникам известно.

Тумил покосился в мою сторону — видимо припомнил нашу с ним беседу у двери в келью, — но ничего о причинах такого знания, разумеется, не сказал.

— Но я к тебе, собственно, не за этим. Спросить хотел.

— Я всегда к вашим услугам, государь. — поклонился Караим.

— В Пантеон завтра едем, как знаешь. — я умильно поглядел на церемониймейстера. — Что, так же?

— Только если того желает ваше величество. — ответил он. — А так, обыкновенно, для поездок в храмы практикуется малый выезд, как знак тщеты всего сущего и преклонения перед богами.

— Да, богов чтить надобно, иначе Мировая Гармония разрушиться может. — напустив на физиономию сурьёзу кивнул я. — Но, как я есть не только лишь царь, но и лицо духовное, полагаю что уместнее будет выезд не малый, а минимальный. Вот как к Вартугену когда ездили.

От князя Караима я повернул Репку к Михилу из Гаги, решив, что вполне успею перемолвиться с Морским воеводой парой слов до того момента, как нас полосатыми палками выгонят за ворота.

Тот о чем-то разговаривал с оседлавшим здоровенного битюга хефе-башкентом (я даже представлять не хочу, как эта туша на бедную животину залезла, и еще меньше желаю — а придется! — видеть как Штарпен будет спешиваться), который, специально раскинув полы плаща, демонстрировал на шервани аж четыре ряда пуговиц.

Точно изделие в моду входит. Кто бы только еще князю объяснил, что их не только пришивать надо, но и прорези для них делать, или хотя бы петли.

— Прости, добрый Штарпен, я ненадолго похищу у тебя твоего собеседника. — изобразил я что-то вроде радушной улыбки. — Михил, на пару слов.

Отъехав на несколько шагов от основной толпы я натянул поводья и повернулся к Морскому воеводе.

— Скажи, а смогут твои лузории подняться по Тара до самого Зимнолесья?

— Ваши лузории, повелитель. — усмехнулся в усы Михил. — Полагаю что да, смогут. Только зачем?

— Деньги нужны. — флегматично отозвался я, и, проведя ладонью по меховой оторочке плаща, спросил: — Вот это, как думаешь, что?

Морской воевода склонил голову на бок и пару секунд помолчал.

— Полагаю, что соболь.

— Правильно полагаешь. — согласно кивнул я. — А сколько он стоит?

— До Темной Матери, государь. — вздохнул Михил. — Мне не по мошне.

— А почему меха так дороги?

— Так известно почему — их же из Зимнолесья возят, вокруг всей Ойкумены. — пожал плечами мой Главморфлот.

— А раньше как возили, пока заков не было?

— Понятия не имею, государь. Думаю — по Тара на лодьях сплавляли. Изредка и сейчас такое бывает, есть среди зимнолесцев рисковые люди, только опасно это очень — степняки не дремлют, а причаливать хочешь не хочешь хоть иногда надо. Через пороги лодьи с грузом, опять же, по берегу надо переволакивать.

— А, скажем, если послать дюжину лузорий до Зимнолесья? Прорвутся они с товарами туда-обратно?

— Дюжину никак не можно. — ответил князь. — Два корабля в ремонте, еще один тоже скоро на тимберовку ставить, а побережье и Поо патрулировать как-то надо, чтобы контрабандисты не наглели. Восемь, ну много если десять. Только… Лузория, это же не торговая лодья зимнолесцев, в ней много не увезешь.

— А надо много? — я хмыкнул. — Нет, жадность я тоже очень люблю и уважаю, но сейчас вообще-то лето, пушной зверь облезлый ходит, так что его и бить-то в это время смысла нет. Вот зимой, когда у него мохнатость повысится, это совсем другое дело. Так что какое-то количество шкур, тех, что с зимы сохранились, взять стоит, а так, лучше солнечным камнем и рыбьим зубом затовариться. Это груз не шибко габаритный, на лузориях увезти можно. Так что, смогут твои орлы шустро по Тара проскочить туда-обратно?

— Смочь-то смогут, на десяти кораблях у нас три сотни бойцов выйдет, даже если и случится какая оказия, должны отбиться. — Михил в задумчивости потеребил ус. — Купец нужен. Хороший.

— Я попрошу Вартугена кого-то выделить на эту экспедицию. Сына там, или приказчика потолковее.

— Величество, — подал голос молчавший всю беседу стремянной, — наш черед выезжать подходит.

— Спасибо, Тумил. — я тронул поводья, разворачивая Репку. — Мы в одеоне договорим, князь.

Свое место в процессии я занял едва ли не в последний момент. Сомневаюсь, конечно, что без меня бы уехали, но к чему устраивать заминку, портить торжественный момент? И домочадцам, да и горожане хоть на зрелище полюбуются, а то тут явно не Рио-де-Жанейро, карнавалов не водится…

— Я внимательно обдумала все кандидатуры на должность касри-байян, — обратилась ко мне Валисса, когда мы уже почти доехали до одеона, — и склонна согласиться с тем, что Шока Юльчанская идеально подошла бы на это место. Она сама хорошего рода, но с кем-то из владетельных близкородственными узами не связана, ее зять, Лексик Баратиани, безусловно верен короне, к тому же Шока в его отсутствие фактически сама управляет княжеством, и, как я слышала, неплохо с этим справляется.

Ну это ж с ума сдохнуть можно! Невестушка, змея подколодная, и признает мою правоту… К дождю, не иначе. И не меньше чем метеоритному!

— Кроме того, хотя такое назначение и будет для дома Баратиани великой честью, самого князя Лексика не возвысит, и на прочие внутриполитические расклады повлияет слабо. — резюмировала царевна. — Так что если ваше величество не возражает, я попрошу князя Тимариани направить приглашение Шоке Юльчанской.

— Чего же я возражать-то буду, Валисса? Вам виднее, на кого будет надежнее опереться в ваших заботах.

Для того, чтобы царь с гостями мог проследовать в свою ложу, вообще-то предусмотрен специальный вход, однако когда кавалькада к нему наконец-то прибыла, и все приглашенные на представление спешились (Штарпен из Когтистых Свиней поразил до глубины души, спрыгнув со своего битюга с ловкостью и изяществом, больше подходящими стройному и спортивному юноше, чем такому бурдюку, как хефе-башкент, и даже не вызвав при том землетрясения), я направился к общему входу. Остальные чуть замешкались, но поспешили следом.

— Государь! — шепотом, ломая руки, взмолился догнавший меня церемониймейстер. — Но ведь из общего зала входа на царскую ложу нет!

— Да ты не переживай, князь. — успокоил я Караима. — Войдем где от века положено. Я просто кое на что глянуть желаю.

Обернувшись я нашел взглядом Штарпена и поманил его к себе.

— Ну-с, слышал что ты уже вывесил проекты нового одеона. Показывай.

— Да что показывать-то, государь? Вон они, у самого входа, где народ толпится.

Действительно, за спинами горожан самого разного достатка виднелись четыре стенда и несколько городских стражников под командованием витязя.

Жители столицы, насколько я слышал, горячо спорили о достоинствах того или иного рисунка, а время от времени кто-то из них, донельзя разгоряченный диспутом, срывал шапку с головы, и в сердцах ударив ею о землю протискивался, да кидал монетку в изрядных размеров опечатанную урну. Бывало что не одну, а целую пригоршню ссыпали.

Все это действо людей настолько увлекло, что они даже нашего появления на площади не заметили.

— Полагаю будет справедливо, если и мои внуки выразят свое мнение. — я извлек из кошеля три коронационные монеты (запас которых у меня уже изрядно истаял) и вручил Асиру, Утмиру и Тинатин.

— Ох, спасибо, дедушка! — обрадовалась царевна, и первой отправилась голосовать.

Как ни увлечены были горожане, но появление с тыла сравнимой по размерам толпы заметили и замолкли, расступаясь. Лишь тихий шепоток шелестел: «Смотри, смотри, сам царь выбор делать будет».

— Что вы, что вы, люди добрые, окститесь. — рассмеялся я. — Если нынче я монетку в одну урну брошу, то кто же в другие-то станет кидать? А вот внукам моим выбор сделать не возбраняю — они-то тоже в новый одеон ходить станут, как и вы все.

Обернувшись к начальнику караула, молодому, лет тринадцати витязю, я поинтересовался его именем.

— Лесвик из Старой Башни, государь. — поклонился тот. — Десятник городского гарнизона.

— Из Старой Башни, говоришь? — я повернулся к Тумилу, который с отсутствующим видом разглядывал что-то на крышах домов с противоположной стороны площади.

— А что такого-то, величество? — пробормотал он. — Я говорил, что у меня шестеро старших братьев есть, а где они служат ты и не спрашивал никогда.

— Так ты б с ним хоть поздоровался для приличия — не чужая кровь, чай.

— Здоровались мы уже с ним сегодня, пока вы там заседали. — буркнул парнишка. — И вчера здоровались тоже.

— Ну образец братской любви, прямо… — покачал я головой, вновь поворачиваясь к десятнику.

— Не гневись на него, государь. — улыбнулся Лесвик. — Он хороший, просто всякие телячьи нежности на дух не переносит.

— Хм, с учетом того как он со спатычем в коррере управляется, видно что нежность к нему телята всегда испытывали весьма своеобразную. — хохотнул я. — Ну как, скажи мне, голосуют активно?

— Уже две урны в мешки ссыпать пришлось. — доложился Тумилов брат. — Третья на подходе.

— Мешки опечатываются и нумеруются, государь, и в градоправлении складируются. — поспешил вклиниться хефе-башкент. — В комнате без окон и под охраной.

Внуки, меж тем, оценив все четыре проекта, заспорили не хуже горожан.

— А мне вот этот нравится! — донесся до меня задорный голос Тинатин. — Воздушный, словно из кружев весь.

Царевна решительно тряхнула головой и опустила в урну монетку.

— Ага, и крепости поди такой же. — отозвался Утмир. — Развалится от первого ветра. Вот какой нужен!

Младший внук проголосовал за крайний справа проект.

— Не одеон — крепость настоящая!

— Вот и верно, что не одеон. — негромко отозвался Асир, и шагнул к изображению, висящему между фаворитами брата и сестры.

— А чего этот-то?! — насупился Утмир.

Старший царевич пожал плечами.

— Красиво. — только и обронил он.

— Полагаю, — негромко обратилась ко мне Валисса, — будет справедливо, если четвертому отдам предпочтение я. Иначе горожане могут решить, что этот участник не пользуется милостью нашего семейства, а это будет нечестно в его отношении.

Не дожидаясь ответа она извлекла из поясной сумочки монету и тоже в плебисците поучаствовала.

Вот так, похоже, феминизм и появился.

— Ну что же. — я повернулся к сопровождающим лицам. — Остальным свое мнение выразить я тоже не препятствую.

Когда мы отправились к царскому входу, горожане заспорили и зашумели пуще прежнего. Действительно, как так-то? Царевой семье все проекты нравятся, и как без указки высших авторитетов выбирать?

Само представление мне, правда, пришлось не слишком по душе. Да, улыбнуло рикошетом в нескольких местах, но того искреннего веселья, что испытывали прочие зрители, я не ощутил. Наверное оттого, что «Скупой козопас» хотя и комедия, но нравоучительная, и автор всеми правдами и неправдами пытался впихнуть в нее мораль. Для басни это неплохо, но для представления на час с лишним… По мне, это столь же противоестественно, как программирование на Бэйсике.

Впрочем, семейство и гости, с которыми мы негромко переговаривались о всем, и ни о чем, остались вполне довольны, так что в Ежиное гнездо все вернулись в самом благодушном настроении. Кроме меня, поскольку спокойно обсудить торговый рейд нам с Михилом так и не удалось.

Повозившись с котом и почитав о похождениях Яломиште я зашел пожелать внукам добрых снов, и опять был взят Утмиром в оборот на предмет сказочки. Вот же ласкова телятя…

— Ладно. — вздохнул я, глядя в хитрющие глазенки младшего внука. — Будет тебе сказка. Короткая.

— А можно я тоже снова послушаю? — встрепенулся Асир. — Про подвижника Айболита было очень интересно.

— Ну идем. — вздохнул я.

Утмир мигом унесся в свою спальню, и когда я в нее вошел, то уже лежал под одеялом с самым смиренным видом. Какой актер пропадает…

— Ну, значит так. — произнес я, присаживаясь. — В одной стране жил да был купец, и было у него три дочери. Однажды собрался он отплыть по своим купеческим делам, и спросил дочек, чего им привезти из заморских стран в подарок. Старшая попросила драгоценных украшений, средняя — дорогих и редких тканей, и лишь младшая, любимая его дочь, сказала, что не нужно ей ничего — только цветочек аленький.

Утмир хихикнул.

— Дедушка, а она у купца не дурочка ли была?

* * *

То что на заседании в понедельник князья насмерть разругаются — это можно было Вангой не быть, чтобы предсказать. Ну, ещё бы, вкладываться надо примерно в равных долях, а все преференции получат восемь князей и царь. Да как так-то?!

Валисса глядя на весь этот Великий Сброд… виноват, на собрание первых людей государства, лишь иронично кривила губы, прихваченные (на правах стажеров) на совет царевичи — пущай привыкают, набираются практических навыков, — этот кильдим наблюдали в некотором ошалении, и лишь примас хранил стоическое спокойствие.

Ну еще бы, расходы церкви в этом деле минимальны — выделить потребное количество жрецов для переселенцев и выдать им подъемные с командировочными. По сравнению с тратами других это просто ни о чем.

Ну и я, старый, все больше помалкивал, да слушал в оба уха.

Наконец, когда разгоряченные дебатами владетельные уже были готовы вцепиться друг другу в бороды, мое величество, напрочь к тому моменту отсидевшее пятую точку, взяло слово.

— Тише, князья, храните степенство! — произнес я, поднимаясь. — Довольно вам уже уподобляться базарным торговкам! С чего вы вообще взяли, что в первой волне переселенцев люди только из Самватина, Баграта, Хатикани, Аршакии, Софены, Коваргина, Гепии, Западной Тимариани и Шехамы будут?

Ропот в зале стремительно затихал, а сами владетельные начали опускаться на свои места.

— Безусловно, переселенцы отправятся из всех земель. — продолжил я, неспешно двигаясь по проходу между княжескими местами. — Другое дело, что в первую очередь переселена должна быть самая голытьба. Крепких хозяев, согласитесь, друзья мои, никакого смысла с насиженных мест срывать нет, а вот бедняки… Ну какой с босяков может быть навар, кроме головной боли? Оброк они платят — сплошные слезы, им самим-то на прокорм еле хватает. Отработчики на княжьих и царских землях из них тоже… Прямо скажем, не очень — если живешь впроголодь, так и сил на труд никаких нет. Но вот злословить, копить злобу, обвинять нас в своих, да и чужих тоже, бедах — это они могут, мастаки просто. Да, пока еще — но только пока, — они не настолько оскудели, чтобы бунтовать, но, поверьте, владетельные, скоро, очень скоро общинам земли будет не хватать, наделы станут недостаточными для того, чтобы прокормить крестьянина, и тогда голодные бунты неизбежны.

Я обвел взглядом собравшихся — князей и приглашенных на совет ответственных за начальную часть колонизации чиновников, — и усмехнулся.

— Разумеется, мы все могли бы поделиться с землепашцами своими собственными землями…

В зале послышались глухие шепотки.

— …и Святое Сердце наверняка бы такой шаг одобрил. Да только он там, — я ткнул пальцем вверх, — на небесах, ему нет нужды содержать дружинников и домочадцев, заполнять амбары на случай голода, и участвовать во множестве других, не менее неблагодарных занятий. Так что раздавать общинникам владения мы, пожалуй, не станем. Лучше тем, кто нынче лишен почти всего, мы дадим возможность заполучить все. Все, необходимое им для процветания, ибо сказано было: «Дай голодному рыбу, и он ее съест, после чего снова будет голодать. Дай ему рыбацкую снасть, и он прокормит себя сам». Верно я говорю, Первосвященный Йожадату?

— Воистину. — кивнул тот. — Мудрость твоя, о царь, не знает границ.

Конечно не знает — церковникам землицы тоже принадлежит немало, «а свои деньги я никому не отдам».

— Именно потому, досточтимые князья, я и говорю — в первую очередь нам надобно избавиться в наших землях от бедняков, дабы добрые хозяева еще более процветали. — я дошел до конца зала, до самых дверей, развернулся, и столь же неспешно двинулся обратно. — Не наша вина, что именно в горных районах земли, пригодной для обработки, менее всего, а, следовательно, и люд там самый бедный в Ашшории. Но…

Тут я попытался изобразить благостную улыбку.

— …не стоит забывать о том, что эти люди хотя и бедны, но свободны. Они не рабы, не чья-то собственность. Поэтому нет разницы, из какого княжества будет выезжать телега с крестьянскими пожитками — получать под свою руку новые владения будет каждый из вас, соразмерно вкладу в наше общее дело. Ибо сказано было, что как потопаешь, так и полопаешь.

До трона я дошел под бушующую бурю эмоций в зале заседаний — владетельные срочно пытались сообразить, кто будет наибольшим выгодоприобретателем при таком раскладе и не пора ли им снова повторить попытку вцепиться друг другу в бороды.

Первым в ситуации сориентировался примас — покуда князья еще только лишь успокаивались, осознавая, что никто обиженным не уйдет — главное дать не меньше иных прочих, Йожадату склонился в своем кресле и негромко у меня поинтересовался:

— Государь, а мать наша, Церковь, для вспоможения столь богоугодному делу как борьба с язычниками может принять в заселении степи финансовое участие?

— Ну разумеется — может, Первосвященный. — самым что ни на есть ласковым тоном отозвался я.

И после небольшой паузы, дождавшись удовлетворенного кивка первосвященника, благостным голосом добавил:

— Если совет решит признать тебя князем Церкви, разумеется. Ведь согласись, иначе как-то несправедливо выходит — надобно будет дать и другим достойным людям возможность деревенькой-другой обзавестись, а это владетельным, как ближайшим к трону, прямая обида и урон чести.

Ну вот и поглядим, любезный архипоп, как ты выкручиваться теперь станешь. Твое при Кагене непомерное (по меркам князюшек) возвышение почти всем поперек горла, да и история нас учит, что светская и духовная власть постоянно были в контрах, а если ты теперь попытаешься с владетельными совершенно официально в статусе уравняться…

Разделяй и властвуй, Лисапет! Разделяй и властвуй!

Тем временем мнения князей разделились, и слово взял Лексик Баратиани — пожалуй, на этом заседании, самый спокойно ведший себя из владетельных.

— Государь! — произнес он, встав и поклонившись. — Не сочти за непочтительность с моей стороны, но дозволь мне выразить сомнение, каковое, я слышу, многие тут разделяют.

Вот нежданчик-то…

— Верность твоя короне общеизвестна и не подлежит сомнению, так что последним я буду, кто усомнится в твоем почтении к престолу. — кивнул я. — Говори, князь.

— Повелитель, нет сомнения — о бедняках сказал ты верно. Справедливы и твои речи о том, что они свободны, а значит могут переселяться на те земли, которые ты выделишь владетельным в Большой Степи для обустройства. План твой мудр, о царь, однако же есть в нем один нюанс, который многих тут смущает.

Ну вот, я так и знал — раз начал за здравие, значит будет критиковать.

— Самого меня это касаемо мало — мой вор-опекун до такой крайности довел жителей Баратиани, что по сю пору не все поразбежавшиеся вернулись в родные края. — продолжал князь Лексик. — Однако в иных княжествах оскудевших землицей крестьян более чем достаточно, и не справедливее ли было бы всем владетельным облегчить эту ношу в равной мере?

Нет, вы поглядите какой у нас тут адвокат феодализма сыскался!

Хотя, конечно, именно что феодальными отношения в Аршакии назвать никак нельзя — есть некоторые элементы, конечно, но не более того. Скорее уж наше устройство напоминает поместное, во времена где-то так аккурат перед Иваном Грозным. Ну, если я, конечно, в той жизни правильно лекции Клима Жукова понимал.

— Напомнил ты мне одну притчу. Один просветленный мудрец долгие годы сидел на горе и медитировал. — негромко ответил я. — Такой святости достиг, что явился к нему сам Солнце и сказал, что столь высокого тот отшельник достиг просветления, что готовы теперь небеса исполнить любое его пожелания. Отшельник попросил справедливости.

Я оглядел несколько недоуменные физиономии собравшихся.

— Солнце хотел его разубедить, но мудрец стоял на своем. Тогда вздохнул Солнце и произнес: «Ну что же, да будет так. Век ты сидел на этой горе, теперь она столько же будет сидеть на тебе».

Утмир тихонечко прыснул в кулачок, а Йожадату поперхнулся.

— Это я к тому, князья, что справедливость — это не всегда то, чего мы желаем на самом деле. Да и вообще, как говорил один мудрец — от пользы до справедливости так же далеко, как от земли до звезд.

Я помолчал пару секунд, давая присутствующим проникнуться глубиной озвученной мною умности.

— Уже говорил я вам, князья, что крестьяне наши — не рабы, а вы все про то забыть норовите. — с укоризной в голосе продолжил я. — Мы не можем заставить ашшорцев бросить свои дома, даже если жилищем им служит убогая сакля с дырой в крыше, дабы выпускать дым от очага. Ни закон, ни обычай не позволяют нам сгонять с земли бедняков против их воли, но лишь посулами и уговорами можем убедить переселяться в степь. Да, мы уже определились, что каждому поселенцу будут предоставлены бык или конь и инструмент для пахоты, решили, что первые три года новопоселенцы не будут платить иных податей, кроме как на содержание витязей и это, я убежден, сподвигнет многих.

Я обвел взглядом присутствующих и вздохнул.

— Многих, но не всех, ибо крестьянин, по сути своей, создание консервативное и перемены в жизни принимать не склонен. Если, конечно, на живом примере не увидит, что перемены такие полезны! Первыми, и нет в этом никаких сомнений, сдвинутся самые бедняки, которым и терять-то нечего, кроме блох, те же кто еще может сводить концы с концами не станут поспешать. И, однако же, переселенцы не будут оторваны от Ашшории, к ним, волей-неволей будут ездить купцы, поскольку организовать производство даже всей необходимой мелочи на местах будет совершенно невозможно — по крайней мере в первое время. Если вчерашние бедняки на новых землях будут процветать… Нет, не так! Если мы с вами обеспечим им это процветание, то следом сдвинутся и те, кто сидел на своих убогих клочках земли и гадал, рискнуть ли им, заселяя Большую Степь, или же остаться и тащить жалкое существование, зато без риска попасть в закский аркан. Как это бывает в горах, лавина начинается, обычно, с маленького камня, но со временем набирает силу, так и с колонизацией закских земель ситуация будет схожей. Первых поселенцев будет довольно мало. Вряд ли мы, с князем Тонаем, — я кивнул в сторону отставного главного министра, — доживем до того дня, когда Большая Степь будет распахана хотя бы наполовину, небыстрое это дело. Но наши наследники — о, на их веку это событие вполне может стать реальностью. Слыша от купцов, и иных тех, кто побывает в землях новопоселенцев, о том, как сытно и привольно живется в бывших степях, подобно лавине сдвинутся и те, кто еще сомневался. Ведь как они будут рассуждать? Да очень просто — «Уж коли эти никчемушники смогли добиться таких успехов, то уж я-то и подавно развернусь во всю ширь».

Я замолк, чтобы перевести дух и оглядел владетельных. Ну что тут можно сказать? Внимают. Глазами подобострастно не едят, но слушают с интересом. Значит — пора закругляться, покуда еще им не надоел.

— Именно потому, князья, я и говорил, что большинство переселенцев будет из горских княжеств, а не из долинных. Народ там просто живет беднее, потому и охотников за новой землицей, готовых рискнуть, попервоначалу оттуда будет неизмеримо больше. А так-то, конечно — клич кинем по всей Ашшории.

Я усмехнулся.

— Вот таким вот образом. Сплошной прагматизм и никакой справедливости.

После моего выступления обсуждение переросло в более конструктивное русло. Преподобный Валараш и министры озвучивали планы, князья чесали в затылках и распределяли, кто сколько на что выделит деньгами, провиантом, скотиной ну и тому подобными вещами, вплоть до организации ночлегов и питания переселенцев на территории еще даже и самой страны — с умом подходили, обстоятельно, — да рассуждали, кому за его участие какой должна быть компенсация. В последнем особо отличился Вовк Зорийский, моментально смекнувший, что мастеровых для царской верфи, каковая планировалась к постройке к северо-западу от столицы, у Чаечного мыса, кроме как у него взять особо и неоткуда — под это дело хитрозадый князь попытался выторговать себе особые преференции и наделы пообширнее. Понимания у собравшихся такая его политика, прямо скажем, не вызывала и совет, из дележа шкуры не разгромленных заков, снова стремительно начал скатываться в срач.

Отсрочивать закладку полусекретной верфи — окрестности Чаячьего мыса каменисты и неплодородны, живет там едва ли не полтора человека и смотритель маяка, — мне не хотелось, ибо деньги, которых сейчас в казне пока еще хватает, очень скоро могли бы иссякнуть, поддаваться же на вымогательства этого прохвоста, означало бы не только ухудшение отношений с остальными владетельными, но и демонстрацию собственной слабины, на что идти мне ну никак нельзя. Съедят-с.

И вот тут на помощь мне, неожиданно, пришел Утмир.

Мальчик, поначалу слушавший все споры и препирательства предельно внимательно, с приближением обеда от всей этой болтовни уже изрядно устал, к тому же деятельная и кипучая его натура требовала выхода, так что в какой-то момент он, насупившись, вдруг стукнул кулаком по подлокотнику и довольно громко произнес: «Никак такое неможно, дедушка-государь!»

— Что ты имеешь в виду, царевич? — мне и самому было крайне любопытно это узнать.

— Ну как же? Ведь владения делят те, у кого их и так немало, а вот князь, у которого и нету ничего, кроме твоей милости, не получит, выходит ничего! — младший сын Тыкави скорчил недовольную рожицу.

— Да о ком ты говоришь-то? — искренне удивился я.

— О твоем, государь, коте. — ответил мальчик. — Служит он тебе верно, статус имеет союзного князя, а тут Вовк Зорийский норовит себе все захапать, ни кусочка земли для князя Мышкина не оставляет!

Немая недоуменная сцена, которую изобразили все собравшиеся во время обличительной речи Утмира, продлилась недолго — почти сразу после того, как мальчик закончил зал совета взорвался хохотом и восторженными восклицаниями, в общем и целом сводившимися к требованию «поперед царского кота этому прохвосту земли не давать».

Забегая вперед надо сказать, что царские владения в Большой Степи с чьей-то легкой руки начали именовать не иначе как «Мышкино княжество», а витязи из этих земель ходили в бой исключительно под клич «Во славу царского кота!»

После эдакого афронта Вовку настаивать на раздаче слонов особой упитанности было уже как-то не с руки, — он даже добродушно посмеялся вместе с прочими владетельными, — но внутренне, зуб даю, наверняка костерил младшего из царевичей последними словами.

Ну еще бы, он-то полагал, что у него сильные позиции для торга, а тут такой литовский праздник Обломайтис…

Что интересно, Утмирова эскапада и Валиссе, судя по кислой роже царевны, не сильно-то по душе пришлась. Вот послал же Солнце в невестки такую курицу… Нет, ну Солнце бы такую не послал!

— Полно, полно князья. — начал угомонять я разошедшихся владетельных. — Посмеялись и довольно. Сейчас объявляю в заседании совета перерыв — время-то обеденное, — а через пару часиков давайте уже снова соберемся, и закончим обсуждение.

Я человек пожилой, мне режим соблюдать надобно.

* * *

Перед обедом (на который напросился князь Хатикани) я заглянул к себе в кабинет. Просидевший всю первую половину дня на приеме Тумил тут же явился туда же, и начал раскладывать по стопочкам всевозможные челобитные, доклады и прочие прошения, комментируя, в какой стопке что находится. Причем больше всего это действо в его исполнении напоминало предъявление справок паном Гималайским из «Кабачка 12 стульев».

— Смотрю, ты справляешься. — отметил я бюрократические успехи своего стремянного.

— Деды помогают. — нехотя признался парень. — А я так, на особо надоедливых просителей рявкаю. Величество, ты бы уже подыскал бы себе нормального секретаря, а? Не мое это, бумажки перекладывать.

— Не спеши. Мудрость рождает смирение, смирение порождает терпение и спокойствие. — наставительно произнес я, затем, оценив выражение скепсиса на его мордашке, добавил. — Я уже отцу Тхритраве отписал, пускай мне Люкаву пришлет.

Тумил озадаченно поглядел на меня.

— Величество, а ты часом не заболел? Он же гнида конченная!

— Для царского секретаря сие скорее большое достоинство. — флегматично ответил я, проглядывая корреспонденцию. — Это ты, добрая душа, непочтительного надоеду пошлешь ко всем друджам, да и забудешь. А он и запомнит, и припомнит, когда время придет, и о подозрительном поведении непременно накляузничает.

— А Мировая Гармония от такого его поведения, она как, не нарушится? — хмыкнул Тумил.

— Да ни в коем случае. — ответил я, не отрываясь от документов. — Наоборот, лишь укрепится, ибо такая сволочь как Люкава, она нам богами в качестве испытания послана.

— Испытания терпения? — покривился мой лейб-порученец.

— Какого терпения? Испытания того, сможем мы всякую гниду к ногтю прижать, или нет. К тому же Люкава честолюбец и чинодрал, спит и видит себя настоятелем обители… А тут его р-р-раз, и в царские секретари! Да он от радости будет выше монастырских шпилей скакать! И отцу Тхритраве малое облегчение — не придется интригана возле себя держать.

— Одному тебе, величество, радости никакой. — со скепсисом отозвался парень.

— Ну отчего же? — не согласился я. — Брат Люкава опытный делопроизводитель, к тому же по гроб жизни будет мне обязан. Благодарности от него не дождешься, конечно, зато на собственную выгоду чутье у него просто звериное. Положение его напрямую будет зависеть от меня, так что служить будет верно — никуда не денется. Ну и будет кому с Йожадату грызться, а то мне вроде бы как по статусу не положено. А Люкава, если ему только намекнуть на возможность занять место первосвященника, горы свернет.

— Вот не любишь ты примаса, величество. — Тумил цокнул языком.

— А чего его любить? Не девка, чай. — я поднял взгляд на молодого человека и уже серьезно добавил. — Власти много взял и влияния, а хочет ещё больше — не только простонародьем, но и князьями с царем помыкать. Ну да ништо, я его окорочу аккуратненько…

— Величество, а тебе не стыдно? Ты ж монах. — хитро улыбнулся парень.

— Что ты такое несешь, балда? Мне — и стыдно. Новый анекдот.

Тумил искренне рассмеялся.

— Ладно, затащи все это добро — я указал на стопки документов, — в мои покои и иди обедай. От занятий во второй половине дня я Асира с Утмиром не освобождал.

* * *

Шедад Хатикани, оказывается, напросился на совместную трапезу не как владетельный князь, а в качестве министра царского двора. За те считанные дни, что прошли с момента его назначения на должность, он умудрился уже продумать и оформить в письменном виде организацию и штатное расписание для царского двора (на пару с Валиссой, но все равно — проделал впечатляющую работу), а также культурную программу примерно на месяц. Вот этим талмудом князь меня, вместо основных блюд, и решил нынче попотчевать.

Ну это он, скажем так, напрасно рассчитывал оставить меня с пустым брюхом — до того как уйти в World of Warships я в World of Tanks был профильным артоводом и не из последних — есть не отрывая взгляда от монитора могу, одной левой, а уж за чтением-то и вовсе никакой проблемы.

Так что с результатом мысленных терзаний князюшки я за время обеда ознакомился. Не совсем так у него выходило, как я это представлял, несколько более патриархально, но по зрелым размышлениям на полный желудок решил проект утвердить. Все же резко менять устоявшиеся обычаи, это даже для царя чревато.

— Ну что же, полагаю возможным оформить это царским указом. — произнес я, прочитав все до конца. — Завтра же и обнародуем — сегодня писцам отдай, для создания потребного количества копий, а я подпишу вечерком. Валисса, надеюсь для первого обеда с вельможами вы с князем Шедадом подберете нужных людей и без меня.

— Мы обсудим это с ним после окончания совета. — кивнула Шехамская гадюка, и повернулась к своему старшенькому. — Асир, отчего ты так мало ешь сегодня?

— Что-то не хочется, маменька. — отозвался наследник престола.

— Ты случаем не заболел? — обеспокоилась Валисса.

— Конечно же заболел. — фыркнул я. — Они вчера с Тумилом, Энгелем и Нвардом выпросили у князя Шедада его слугу-лирника, заперлись в покоях, пили вино и на половину дворца орали песенку про ежика. Я князю Папаку велел дополнительно им из погребов ничего не выдавать, так эта братия умудрилась из какого-то трактира притащить еще по кувшину на каждого. Какое ему сейчас есть? Он и сидел-то на совете с трудом. Ничего, после обеда пойдут упражняться, Вака из него винные пары вместе с потом-то выгонит. А там, глядишь, и до дури в башке дело дойдет.

Валисса задохнулась от возмущения, наследник престола вжался в спинку кресла, жалея, вероятно, что не может раствориться в воздухе подобно Чеширскому Коту, зато Шедад не растерялся и пошел в техничный отмаз:

— Государь, если бы я знал, для чего им надобен Хрис, то никогда бы…

— А то без него бы они не надрались. — фыркнул я. — Это еще хорошо, что он этих охламонов в унисон петь научил, а то орали кто в лес, кто по дрова, ну чисто коты мартовские.

Старший из царевичей всем своим видом демонстрировал невероятное желание провалиться под землю прямо тут, и прямо сейчас.

— Ну а что же? — продолжил я. — На мужскую сторону перешли, из-под материнской-то опеки, взрослыми себя чувствовать начали. Да и дед их, дурак старый, в этой уверенности поддерживает. Хорошо еще, что не поперлись по городу шататься и со стражниками не подрались… как я в их годы, бывало, делал.

Уже готовая поддержать мой разнос Валисса поперхнулась накопившимися словами и выражением лица стала похожа на офигевшего окуня.

— Дедушка, а я вино не пил. — пискнул Утмир, не желавший, видимо, попасть под горячую руку со всеми остальными «героями выходного дня». — Я в библиотеке был, сказку про просветленного Айболита записывал.

— Это точно, записывал. — согласился я. — А до того с Рунькой и Князем Мышкиным на крышу залез и там голубей гонял. Хорошо что не сверзился и не сломал себе ничего. Шею, например.

Младший царевич виновато потупился.

— Лисапет, вы про все это безобразие знали, и не пресекли? — прорвалось, наконец, наружу царевнино возмущение.

— Откуда бы я что знал, невестушка? Я же в вознесение всю первую половину дня по Аарте мотался. С хефе-башкентом место под корреру выбирали, потом укрепления столичные осматривали, к Михилу из Гаги с почтенным Вартугеном обсудить кой-чего заезжали, а когда возвратился в Ежиное гнездо что-то пресекать уже было поздно. Срочно надобно придворную жизнь обустраивать, пока эти молодые олухи от безделья еще пуще чудить не начали.

Асир обиженно засопел — моими стараниями времени для праздного времяпрепровождения у них осталось небогато, — но ничего не сказал.

Я помолчал пару мгновений, умильно глядя на Валиссу, и добавил:

— А может нам их женить, царевна?

— Как — женить? — опешила невестка. — На ком?

— Обыкновенно, как всех, в храме. Желательно — на девушках. — ответил я.

— Государь, простите что вмешиваюсь, — произнес князь Хатикани, — но царевичи ведь еще не достигли совершенных лет.

— И то верно. — вздохнул я. — Значит повременим пока. Ладно, нам уже на совет пора, а молодежи на занятия, давайте что ли заканчивать трапезу.

— Дедушка, — обратилась ко мне помалкивавшая до того Тинатин, — а можно мне ходить наблюдать за упражнениями братьев? Скучно же целыми днями за вышивкой да пряжей.

— Ну, если желаешь — отчего и нет? Сама только за железяки не хватайся, пораниться можешь.

Валисса поджала губы, но ничего не сказала.

* * *

Все же двигатель человеческой цивилизации это не наша любознательность, не развитой мозг, не разум и даже не духовность, а людские лень и жадность. Наиболее выдающиеся наши изобретения, такие как интернет и пульт для телевизора, созданы для того, чтобы человек мог получить желаемое не отрывая собственную задницу от дивана, а все наиболее выдающиеся наши свершения — эпоха великих географических открытий, погружение на дно океана и даже космические полеты обусловлены именно жадностью, поиском богатств, полезных ископаемых, ну или иных источников дохода, таких как спутниковое телевидение, например.

Ашшорские князья тут никакое не исключение, а самое что ни на есть правило — едва лишь запахло гешефтом, как все былые ссоры и противоречия были отброшены, и владетельные включились в планирование раздуванивания Большой Степи с искренним энтузиазмом и завидной энергичностью, причем показали такой класс нахождения компромиссов в спорных ситуациях, что я аж диву давался. Ну еще бы — поросенок большой, на всех хватит…

Все же, что ни говори, а самая лучшая национальная идея в истории, это ограбить соседа. Внутренние противоречия, что классовые, что внутриклассовые, на раз-два снимает, да еще и вертикаль власти от этого заметно тверже становится. Почти как мужской половой орган от морковки, если её правильно к нему примотать.

За один день мы, разумеется, все не порешали. И даже за два не успели — прозаседали почитай что всю неделю, — очень уж много нюансов утрясать пришлось. Под это дело я и о создании царского двора объявил (грызня между владетельными за должности для родственничков, начавшаяся сразу после этого эпохального события, едва не сорвала обсуждение колонизации), и статут орденов, который наконец князья-командующие довели до ума — заодно и первые награждения произвел. Кстати, новые сословия типа как на отдаленную перспективу тоже возражений не вызвали. Не осознает еще местная земельная аристократия, какой объем вольных хлебопашцев в перспективе ожидается, планирует баринами-латифундистами стать… Ну а мне-то что? Я предупреждал, сами виноваты, что в историческую перспективу не врубаются.

Под конец субботнего заседания пригласил всех владетельных, перед отъездом в свои имения, посетить в вознесение одеон, на мою защиту звания философа-кандидата. Благо список с трактата о рыбной ловле из обители уже с гонцом прислали, и с этого дня его даже можно в лавках приобрести — подчиненные Бахметова папеньки всю ночь корячились, — а раз все формальности соблюдены, то и откладывать защиту диплома мне смысла нет. Потом может не до того стать.

— Князь, — субботнее заседание совета закончилось пораньше чем остальные на этой неделе, и я решил перемолвиться со своим министром двора парой слов, — будьте добры, сопроводите меня до покоев.

— Как будет угодно государю. — удивленный, но и воодушевленный Шедад Хатикани поклонился и пристроился рядом.

— Я вот что обсудить хотел… Вы с моей невесткой уже обсудили, какую мзду достойно брать за приглашения на обеды со мной?

— Да, ваше величество. — кивнул князь. — Казне прибыток будет заметным.

— Ну ты и о себе не забывай. — я дружески толкнул министра локтем в бок и подмигнул. — Сейчас будут совать в придворные всяческих детей, детей детей и незаконнорожденных племянников, так что, надеюсь, ты уже установил твердые цены?

— Царевна Валисса еще не сказала своего слова по этому вопросу, а решения она последнее время принимает лишь посоветовавшись с князем Тимариани. — вздохнул Шедад. — Боюсь что до завтрашнего дня точных сумм я не смогу назвать.

— А что, сам переговорить со своим полузятем не можешь? — удивился я.

— У Главного министра много забот, повелитель, он находит время для частных бесед лишь с царевной. — министр двора чуть нахмурился. — Чрезмерно частым, как мне кажется.

— Эге, да ты никак ревнуешь к Валиссе за свою дочь? — хохотнул я. — Не остаются же Зулик с царевной там наедине.

— Нет. — согласился князь. — Пока нет.

Так, а вот это уже серьезно. Если мазаный с нами одним миром Шедад начинает проявлять беспокойство насчет частых свиданий Зулика с Шехамской Гадюкой, то среди остальных моих подданных, особенно из оппозиции, слухи скоро будут гулять куда как похабные. А жена Цезаря, даже если это такая курица как моя невестушка, должна быть вне подозрений. Ведь кто же будет считаться с царем, у которого женщины в семействе ударились во все тяжкие, а он и приструнить не может? Что это вообще за монарх? Недоразумение какое-то, а не самодержец.

— И о чем же они там обычно беседуют? — поинтересовался я.

— Увы, об этом мне неизвестно. — сокрушенно вздохнул министр царского двора, но наткнувшись на ироничный взгляд этого самого двора владельца поспешил уточнить: — Она принимает князя Тимариани при своей няньке, и с той еще пара-тройка таких же дряхлых, тугих на ухо старушенций. Они сидят в сторонке и не слышат беседы. Иногда еще при этом присутствует царевна Тинатин.

— Значит нет повода для беспокойства — Валисса при дочери в жизни не допустит отклонения от традиций даже на малую толику. — я пожал плечами. — Но с невесткой поговорю, не стоит так Главного министра над остальными возвышать, нехорошо это. Зависть начнется, склоки, грызня, а там и до измены рукой подать. А ты, уж не обессудь, должен расстараться и потребные ценники не позднее завтрашнего обеда утвердить. И не только мзду за придворные должности, но и для остальных ответственных работников, с подробной расшифровкой, сколько им, сколько непосредственному начальству, сколько в государственный доход. Вот, например, в ближайшие дни мой новый секретарь прибыть должен, а цен столичных он не знает. Вдруг не по чину будет брать? Да и это-то ладно, а ну продешевит как? Это же моей репутации будет урон.

Ну а что такого? Не можешь коррупцию победить — возглавь. Ибо децентрализованная коррупция ведет к хаосу, инфляции, оскудению казны и прочему непотребству.

— Так что давай расценки на утверждение ко мне, и с обоснованием. — закончил я.

— К завтрашнему утру все будет исполнено. — заверил меня Шедад и замялся.

— Что-то еще? — спросил я.

— Мне сегодня скарпийский посол по пути на совет повстречался, просил устроить встречу с вашим величеством, но так, чтобы без свидетелей.

— Какое совпадение. — хмыкнул я. — И я с ним в подобной обстановке хотел поболтать. Не знаешь, он еще во дворце?

— Обещал дождаться вестей от меня, повелитель.

— Тогда давай этого прохвоста в мои апартаменты. И взятку, которую с него сейчас возьмешь, дозволяю оставить себе в полном объеме, как награду за твое усердие.

Балаббат Исавелл ждать себя долго не заставил. Не примчался впереди собственного визга, конечно — умудренному жизнью дипломату серьезной державы такое невместно, — но и делать вид, будто бы его в Ежином гнезде не было, не стал.

— Входите-входите, досточтимый Адриналь. — поприветствовал я посла, появившегося на пороге моих апартаментов (после в меру торжественного доклада, разумеется), откладывая на столик книгу о похождениях Яломиште.

Дремавший у меня на коленях Князь Мышкин приподнял голову, без интереса поглядел на скарпийца, зевнул, и, завернувшись сам в себя снова врубил спящий режим.

— Счастлив приветствовать ваше величество от имени ате Гикамета. — посол отвесил изящный поклон. — Дозволите ли вы преподнести скромный дар, как символ сердечной дружбы между нашими державами?

И даже кивка не дожидаясь посторонился, подлец, пропуская в комнату здоровенного мужика с изукрашенным ларчиком в руках. Тот спину ломать не стал, а просто замер как истукан. Невольник, ясно дело — с его стороны какие-то приветствия столь же естественны, как и от обеденного стола. Ну, пока к нему самому не обратятся, хотя скарпийцы предпочитают обходится жестами — им с рабами говорить как-то ниже их достоинства, почти как с уткой, или с коровой. Правда, слыхивал я, что те кто пользует своих невольниц, зоофилами отчего-то не считаются. Судя по всему, для изобретения двойных стандартов высокоразвитая цивилизация не особо-то и нужна.

— Символ, конечно, можно. — не стал отнекиваться я. — Символ, это хорошо. И мне получить приятно, и брата нашего, Гикамета, ни к чему не обязывает. Пусть твой человек его на тот вон столик в углу поставит, я потом погляжу. А ты присаживайся, дорогой — уже который день хочу с тобой побеседовать, да времени хронически не хватало.

— Какое совпадение, ваше величество. — ответил посол. — Я тоже жаждал обсудить с вами один животрепещущий вопрос, который, не скрою, сильно меня тревожит.

Исавелл кивком указал своему рабу исполнить мое распоряжение и выметаться, а сам сел в кресло по другую сторону столика от меня. Мышкин на все эти хождения только дернул ухом и продолжил ставить в игнор зарубежную дипломатию.

— Да неужели? — удивился я, даже почти и искренне. — Что может тревожить столь достойного и умудренного опытом мужа как ты?

— Вашему величество, верно, известно то, как трепетно Скарпия относится к своему флоту, и сколь ревностно соблюдает принцип, по которому он должен быть всегда сильнее, чем объединенные флоты хотя бы четверти всех стран Усталого моря.

— Как же, как же, наслышан: «На юге нас хранят стены из горных пиков, а на севере — из дерева и вольных гребцов», — кивнул я.

— Мы тщательно блюдем баланс, ради силы и свободы нашего народа…

Который сейчас полностью покорен асинами, хотя формально и числится просто их союзником. Говорить вслух я это, конечно, не буду.

— …и любое усиление на море одного из множества соседних государств принуждает нас идти на дополнительные расходы по увеличению своего флота. Казна же Скарпии не бездонна.

— Что поделать, досточтимый Адриналь. — вздохнул я. — Когда ставишь себе определенную задачу и достигаешь ее, то неизбежно затрачиваешь усилия. Но гораздо больше усилий приходится приложить, дабы сохранить сложившееся после этого положение вещей.

— Безусловно, ваше величество, это так. — согласился Исавелл. — Но лишь если действовать прямо, в лоб. А ведь для здравомыслящего человека всегда есть несколько путей.

— Воистину, даже если вас съели, то и тут у вас имеется два выхода.

— Ваша просветленная способность находить пути даже в самых неординарных ситуациях уже стала притчей во языцах, и именно потому, я взял на себя смелость преподнести вам, государь, нефритовую статуэтку бога мудрости. — даже и не запнулся после моей реплики — настоящий профессионал. — Ведь Ашшория, как я слышал, намерена построить несколько кораблей.

Хм, и это себя-то я считал местным троллем восьмидесятого уровня…

Божество сие обычно изображают в виде сидящего в позе лотоса лысого старца, с непропорционально длинными ногами и вытянутой головой, отчего сам идол очень схож с фаллическим символом. То есть сейчас мне только что недвусмысленно указали, что хрен тебе, Лисапетушка, а не флот.

— Ну, не то чтобы строить… — я покрутил кистью в воздухе. — Вернее, не боевые-то корабли, да, безусловно. Как ты, верно, слышал, уже этой осенью я планирую вторжение в земли заков, дабы потеснить степняков и заселить эти территории ашшорцами. Некоторые удаленные от основного направления места на побережье будут заселены преступниками, висельниками и каторжанами, а их на чем-то надо туда доставить. Я действительно буду строить для этого корабли, но из сырого дерева, и они будут разобраны для нужд колонистов сразу по прибытии — заодно этим лиходеям и сбежать не будет никакого шанса.

— Верно, меня обманули. — изобразил мировую скорбь Адриналь. — Я-то слыхал, что вы собираетесь построить несколько пентекоров.

— Нет никаких сомнений, что пойди мои корабли без надежного охранения, тут же рулиннойские пираты налетят, и захватят их, а их пассажиров продадут в рабство. Зачем я буду кому-то дарить своих каторжан? Самому есть как использовать.

— Ну… — балаббат на миг призадумался. — Таких только на рудники или в гребцы тем варварским народам, что сажают на весла невольников. Много за таких не дадут, но, полагаю, Скарпия могла бы посодействовать их продаже, если ваше величество того пожелает.

— Ты понял меня совершенно превратно, досточтимый. — улыбнулся я. — Не в нашей традиции обращать в рабство хоть кого-то, пусть он хоть сто раз преступил законы людские и божеские. Тем паче, не делаем мы невольниками своих соплеменников, и проклят будет тот царь, что изменит этой нашей традиции. Нет, я действительно хочу основать несколько поселений из каторжан, и чтобы доставить их к местам, отведенным им для пребывания, придется выделять в прикрытие силы флота. А их для этого нынче не достаточно.

— Значит, — помрачнел посол, — Ашшория твердо намерена строить пентекоры?

— Ну, не то чтобы строить… Я потому и хотел переговорить с тобой, досточтимый Исавелл. Строить корабли долго, нужно сухое дерево, мастера, верфи… А ведь для защиты караванов не нужны самоновейшие и наилучшие пентекоры. Так вот, ты бы узнал, не хочет ли брат наш, Гикамет, продать мне штуки четыре средней изношенности? Лучше, конечно же, шесть. Ну или, на худой конец, восемь.

Ого, даже такого опытного дипломата проняло неожиданностью поворота. Сидит балаббат-балабол, словно пыльным мешком ударенный.

— Ведь сие заметно снизит прискорбно необходимые расходы Скарпии на поддержание морского паритета, не так ли? А года через три, когда купленные мной пентекоры развалятся, и вам придет срок некоторое количество кораблей пустить на дрова.

— Это, хм, весьма неожиданное предложение, ваше величество. — задумчиво протянул Адриналь. — Боюсь, что я не полномочен дать вам ответ немедленно.

— Да боги с тобой, голубчик, никто же и не говорит, про все решить прямо тут, и прямо сейчас. Отпишись в Скарпию, пусть уж там решат, не хотят ли ваши флотоводцы продать десяток кораблей.

Так, надо останавливаться, пока я у Гикамета не купил весь его флот.

— И я вот что еще спросить у тебя хотел. Асины, верно, по весне с Парсудой войну затеять собираются, а Скарпия — союзник Асинии, и, надо полагать, будет в конфликте участвовать?

— Ну, ваше величество, откуда же мне знать, что решит по этому вопросу Совет Первейших? — развел руками баллабат. — Впрочем, насколько мне известно, Асиния собиралась направить в Аарту своего посланника, как только станет известно о восшествии нового царя на престол, так что вскорости, надо полагать, ваше величество лично сможет поинтересоваться планами Совета Первейших. Я, скорее всего, тоже к тому моменту получу дополнительную информацию, в том числе о делах войны и мира государя Гикамета, да славен он будет во все века.

— Славен — не славен, главное чтоб был здоров. — я аккуратно переложил дрыхнущего без задних лап Князя Мышкина в стоящую на столике коробочку (каковая уже начала становиться ему маловата) и поднялся, давая понять, что аудиенция закончена. — Каков бы ни был его ответ на счет кораблей, сообщи мне не откладывая.

* * *

Был у меня на этот вечер один план, но вначале все же я решил заглянуть к Валиссе. Невестка, конечно, вовсе не такая дура, какой кажется, когда с ней познакомишься поближе, но, все же, она тоже человек — причем очень одинокий и не привыкший ждать от окружающих хоть чего-то доброго, — так что если ее начать гладить по шерстке, вполне способна наломать дров. А вот это будет плохо и для нее самой, и для официального многоженца Зулика, и, что самое главное, для меня тоже.

Невестка, когда я к ней заявился, слушала чтение служанки и что-то вязала. При моем появлении она хотела, было, подняться, но я ее остановил.

— Сиди-сиди, царевна, поди устала сегодня, за заседание-то. — попытался подпустить ласки в голос я, и, повернувшись к служанке, добавил: — Ты, милая, тоже отдохни чуток. Нам тут посекретничать надобно.

Валисса удивленно приподняла брови, а служанку тут же сдуло, словно ветром.

Все таки неплохо быть царем — все тебя слушаются, никто не перечит…

— Рукодельничаешь? — кивнул я на вязание, присаживаясь.

— Брат Шаптур говорил, что вы поясницей маетесь. — вздохнула она. — Решила, вот, шерстяной платок вам на такие случаи связать.

— Очень с твоей стороны мило и любезно. — а главное, блин, неожиданно. — И зачем же ты призывала его? Не захворала ли?

— Ничего существенного. После заседаний совета, бывает, у меня побаливает голова — Шаптур считает, что это от спертого воздуха и шума, советовал больше бывать в дворцовом саду, или хотя бы почаще проветривать покои. — Валисса усмехнулась. — Сказать по правде, это помогает куда лучше, чем пиявки, кровопускания и уксус на виски, чем меня обычно потчевали ранее. Но вы, верно, пришли не хвори обсуждать?

— Ты женщина еще молодая, с тобой много на эту тему не наговоришь. — усмехнулся я.

Можно было бы конечно про чисто женские болячки поболтать, растяжки после родов и тому подобное, но, вот положа руку на сердце, что-то меня на такое не тянет. И в прошлой жизни не тянуло тоже.

— Ну уж, скажете тоже, Лисапет — молодая. — насмешливо фыркнула царевна. — Старшие дети со дня на день в совершенные лета войдут, да и Утмиру до этого недолго.

— Ну и не старуха далеко, вполне себе интересная особа. — я вздохнул. — И вот в связи с этим есть одна не самая, увы, приятная тема для беседы.

Валисса посмотрела на меня долгим задумчивым взглядом, затем тоже вздохнула, и отложила вязание.

— Лисапет, если вы намерены повторно выдать меня замуж, то я, учтите, скорее брошусь с вершины дворца. — твердо произнесла она.

Ничего себе у невестушки ход мысли-то! Неожиданное предположение, в высшей степени, да-с… Хотя, в целом, идея не такая уж и плохая, как по мне. Я имею в виду спрыгнуть с вершины Ежиного гнезда, само-собой.

Правда, если она случайно, несколько раз подряд, упадет с дворцовой крыши, то внуки, скорее всего сильно расстроятся. А расстроенным детям не так уж тяжело внушить, кто их мать до такого довел — особенно, если это правда, — и сделать врагами одного весьма пожилого, битого жизнью и молью, экс-монаха. И на что мне, спрашивается, такое большое царское счастье, ослепительное, как встреча с граблями в темном сарае?

Нет уж, пущай живет.

— Думается мне, маловато ты все же покои проветриваешь. — хмыкнул я. — Иначе еще до того, как заговорить, поняла бы, что ерунду сморозить собралась. За кого б я тебя выдавать-то стал, скажи ради Солнца? Ты же мать наследника престола, тебе замуж иначе как за царя и идти-то невместно — чести всей Ашшории урон. А в окрестных землях из холостых самодержцев один я, старый, остался.

Валисса вполне заметно вздрогнула. Буду льстить себе надеждой, что это невестка перспективой воодушевилась, а не передернуло ее.

— Ну а поскольку я, ко всему прочему, еще и монах, то свадьба наша с тобой состояться никак не может. Даже если бы я ее и хотел. Это во-первых. — я откинулся на спинку кресла. — Во-вторых, опять же, если бы я и подумывал тебя за кого-то отдать, а это, поверь, не соответствует истине…

Во-во-во, выдыхай бобер, выдыхай!

— …так делать этого до тех пор, пока твои сыновья не войдут в совершенные лета, нельзя ни в коем случае. Сироты же должны принадлежать дому своего отчима, на правах родных сыновей. Кто на трон-то тогда сядет, когда меня Смерть приберет? Да и Тинатин я бы тоже на правах царской внучки пристроить предпочел — царевны, они товар ходовой но дефицитный, разбрасываться ими не стоит. Ты, кстати, насчет ее-то замужества думала что-то уже? Я уже неделю как тебя просил изложить резоны по этому поводу.

— Думала, разумеется. — вздохнула Валисса. — Не так-то и просто придти к какому-то мнению на сей счет. Все… переменчиво нынче так, неопределенно. Кто нашей семье друг, кто враг? Поди знай… Одно скажу точно — родниться с соседними царствами нынче неуместно.

— Ну это да, зачем Асиру конкуренты? — кивнул я. — Есть у меня, правда, пара кандидатов, таких, чтобы ты с дочерью виделась часто… Но это покуда терпит. Ладно, подумай покуда еще, может какую неожиданную мысль мне подашь.

Я вздохнул.

— О Тинатин поговорим позже. Сначала все же о тебе.

Невестка снова напряглась.

— К тебе, говорят, последнее время частенько заходит Зулик, князь Тимариани.

— Заходил несколько раз. — с достоинством кивнула Шехамская Гадюка. — А отчего вас это удивляет, Лисапет? Он — главный министр, нам есть о чем поговорить. В плане обустройства царского двора — в том числе. Князь Хатикани, он, скажу вам честно, человек исполнительный, но недалекий. Или у вас есть сомнения в его верности?

Есть ли у меня на сей счет сомнения? Ха! Да полным-полно!

— Я полагаю, что сомнения в верности есть у двух его жен. — ответил я.

— О, Сердце! — рассмеялась Валисса. — Не пытайтесь казаться поборником супружеской верности, вам это не идет. Они обе должны разродиться со дня на день и не могут исполнять супружеских обязанностей, так что если даже князь и позволил себе какую-то интрижку на стороне, так ничего особенного в этом нет. Или вы подозреваете, что он ко мне питает тайную страсть?

Царевна рассмеялась еще громче.

— Ну что, ты, конечно я ничего такого не подозреваю. — я улыбнулся. — Мне это доподлинно известно.

Смех моей невестки резко прервался булькающим звуком, а сама она стала напоминать выброшенную на берег глубоководную рыбу. Не на удильщика, конечно — посимпатичнее немного, да и фонарика у нее нету…

— Он… — Валисса кашлянула. — Он это вам сам сказал?

— Ну, мне или не мне, какая разница? — я пожал плечами. — Главное, что информация дошла куда надо.

Все же Шехамская Гадюка за годы жизни во дворце мастерски научилась держать удар, и сейчас приходила в себя прямо на глазах.

— Вот как, значит. — задумчивым тоном произнесла она. — Что же, князь Тимариани всегда был добр ко мне, и даже пару раз царь Каген высказывал ему в связи с этим свое неудовольствие, однако кто бы подумать мог, что стоит за этим его расположением…

Царевна побарабанила пальцами по подлокотнику и вздохнула.

— Жаль, конечно, будет потерять столь интересного собеседника, но, если уж вы столь уверены в своем информаторе, придется прекратить с ним встречи за исключением случаев, когда избежать их будет невозможно.

— Продемонстрируешь ему свою немилость, э?

— Не по горлу кусок отхватить хочет. — нахмурилась Валисса. — Слишком много возомнил о себе. Сердцу, может, и не прикажешь, но и голову на плечах надобно иметь тоже. Я — мать наследника престола, а он всего-навсего один из множества владетельных.

Вот она, женская логика. Только что вздыхала, что уже не молода и нафиг никому не вперлась, а как только ухажер на горизонте нарисовался, так стала себе цену набивать, как Елизавета II из байки про Бернарда Шоу: «Ну вот, Величество, вы уже и торгуетесь…»

— И все же резкое к нему охлаждение князя обидит, да и для пересудов даст повод, не говоря уж о том, что сам Зулик о причинах может догадаться. — ответил я. — Потом, ты же умная женщина, Валисса, а вот так, ни за бисти, готова пожертвовать своего вождя.

— Вождя. — хмыкнула царевна. — А вы, Лисапет, не льстите ли своему главному министру?

— Да я, собственно, не про него, а про ситуацию. Зулик сейчас весьма важная фигура в ашшорских раскладах, и пренебрегать его тайной страстью с твоей стороны несколько самонадеянно. Вот ты скажи, какой тебе вред, что князь тайком по тебе сохнет? Никакого. А вот в пользу ты себе повернуть вполне даже способна, причем тебе даже не обязательно при этом ничего в своем поведении менять. Единственное что не надо его чрезмерно ободрять, а то и так уже из-за ваших частых встреч шептаться начали. Но и отдаляться от него чрезмерно я бы не советовал, ибо любовь легко может обратиться в ненависть.

— Никак не пойму, что же вы мне советуете. Приближать — нельзя, отвергать — нельзя, сохранить существующее положение дел — тоже нельзя. Что я должна, по-вашему, делать?

— Да ничего сложного. — я хмыкнул. — Надо побыть немного вертихвосткой.

Валисса возмущенно задохнулась.

— Так, — продолжил я, игнорируя царевнино возмущение, — дабы Зулик продолжал питать к тебе самые горячие чувства, но при этом не давать ему повода их открыть. Ну и кривотолков чтобы не было. Справишься?

— Да за кого вы меня принимаете?! — возмутилась невестушка.

— За умную женщину, мать будущего царя. — ответил я поднимаясь и потирая поясницу. — Которому менее всего будут нужны враги и лукавые друзья, когда он на престол взойдет. А за платок, право же, спасибо. Моя спина не молодеет, увы, так что очень он мне будет кстати.

От Валиссы отправился на тренировочную площадку, где Вака гонял царевичей — помнится в той еще жизни один мой товарищ из исторических реконструкторов именовал его не иначе как «дристалище». Не оттого, что там, скажем так, грязновато, а потому, что «тренер гоняет до усёру». Судя по измотанным физиономиям Асира и Утмира, будущий зять Вартугена с методикой земных наставников в историческом фехтовании был абсолютно солидарен.

К моему появлению дрессировка царевичей приближалась к своему логическому завершению — вспотевшие Тумил с Энгелем, в одних портках, отдыхали в сторонке, облокотившись на загородку, а Нвард, облаченный в полный доспех, вяло отмахивался от наседающих на него Асира и Утмира в легких кольчужках. Те, уже изрядно запыхавшиеся, наскакивали на сына главногвардейца яростно, но довольно бестолково.

— Все, шабаш, заканчивайте побыстрее. — скомандовал Вака, увидав меня.

Нвард немедленно ускорился, отбил в сторону клинок Асира, подсек младшего из царевичей, отчего Утмир шлепнулся на утоптанную площадку спиной, обозначил укол мечом в грудь мальчика и, поднырнув под удар наследника престола плашмя приложил того по спине, отчего на земле растянулся уже Асир.

— Убиты оба. — констатировал Вака. — Царевич, я тебе сколько раз говорил, что такие замахи как у тебя только в одеоне хороши?

— Если за сегодня, то это пятый. — буркнул наследник престола, поднимаясь. — Здравствуйте, дедушка.

Остальная молодежь тоже, вразнобой, поприветствовала своего пожилого монарха, а десятник поклонился, приложив ладонь к сердцу.

— С позволения государя, мы на сегодня закончили. — произнес Вака из Трех Камней.

— Ну, что касается государя, то он не возражает. — хмыкнул я. — Утмир, ты там себе ничего не сломал?

— Вроде бы нет. — мальчик сел и погрозил Нварду кулаком. — У-у-у-у, бугай здоровущий, выросту — уж намну тебе бока.

— А я тебя, высочество, не потому сбил с ног, что сильнее, а оттого что ты ушами хлопаешь. — добродушно отозвался парень и снял шлем. — Тебе же Солнце меня по ноге рубануть не запрещал, когда я подсечку делал.

— Тумил, — я облокотился на ограду тренировочной площадки рядом со своим стремянным, — скажи, у тебя твоя старая сутана осталась?

— Конечно, величество. — кивнул парень. — Я и новую еще пошил. Две. А что?

— Хотел сегодня по Аарте пошляться, послушать тишком, что народ болтает. А если один пойду, князя Караима кондрашка хватит. Вот и подумал, что ты можешь составить мне компанию.

— А если вы пойдете вдвоем, то кондрашка хватит Ржав… капитана Латмура. — заметил Вака. — Придется и мне вас сопровождать, государь, или еще кому из Блистательных.

— И как ты, со своими усами, себя за монаха собираешься выдавать? — язвительно поинтересовался я. — Я уж не говорю о том, что ваши рожи всему городу известны. Ты что, хочешь мне все инкогнито порушить?

— Ну, как по мне, государь, то лучше пусть царя узнают, чем с ним приключится какая-то неприятность. — флегматично отозвался гвардеец. — Потому необходимо, чтобы вас сопровождал кто-то из Блистательных.

— Я могу, десятник. — подал голос Нвард. — У меня усы еще только начали пробиваться, никто и не поймет, что я царский гвардеец.

Ну тут парень, конечно, прав — пушок на его верхней губе на усы ещё никак не тянет.

— Я, конечно, не Блистательный, — подал голос Энгель, — но тоже мог бы его величество сопровождать. С ножом-то я, уж всяко, не хуже Нварда управляюсь. И усов у меня, опять же, покуда нет, сойду за монашка.

— Дедушка, а можно и нам с тобой? — заканючил Утмир. — Мне тоже интересно.

— Ну ладно, правильно косички я всем заплету и царевичам свои запасные сутаны дам. — произнес Тумил таким тоном, будто бы я уже дал свое согласие на участие наследников в вылазке. — А на вас, орясины, что надеть?

Действительно, и Энгель, и Нвард выше его на голову.

— У Шаптура запасную спросят. — внуки все равно не отстанут, так что и обсуждать тут нечего — главное чтобы Валисса ничего не узнала до нашего утекания из Ежиного гнезда и не выела мне мозг. — Ну и у меня вторая имеется.

Утмир, понявший что допущен до вечернего мероприятия восторженно пискнул и даже подпрыгнул на месте.

— Вака, друг, — я одной рукой обнял десятника за плечи, — разменяй пару драм мелочью.

* * *

Операцию по повторному вторжению Лисапета в Аарту произвели, по предложению Энгеля, с использованием сил флота — тайком спустились к речному порту и на ялике поднялись по Поо чуть выше по течению, после чего десантировались на берег, а наше плавсредство с гребцами отправилось обратно. Затем, сделав небольшой крюк, оперативное соединение имени меня, уже на закате, вышло к воротам Кагенова посада и никем не остановленное (с монахов и послушников плата за вход в город не взимается) проникло в беднейшую часть города.

Я, кажется, уже упоминал, что укрепления этой части Аарты величием не впечатляют? Так вот, то, что за ними укрыто, тоже не впечатляет, причем от слова «совсем». Утмир с Асиром даже замерли на миг в воротах, узрев местные «хоромищи» — пришлось легонечко подтолкнуть их в спины, чтоб не загораживали проход.

— Милейший, — обратился я к стражнику, продолжая исподволь запинывать в родной город царевичей, — не подскажешь, где несколько путников, путешествующих по святым местам, могли бы заморить червячка с дороги, не рискуя оказаться в неприятной истории? Желательно, конечно, при этом и не отравиться поварской стряпней.

— В Кагеновом посаде-то? — усмехнулся одноусый. — Ну ты, брат, и задачки задаешь. Тебе бы хоть в Новый город подняться.

— Мы так и сделаем, но юный Утмир, — я положил руку на плечо младшего внука, — сильно утомлен дорогой, и я думал дать своим послушникам немного передохнуть, а затем уже идти далее.

— Тогда загляните в «Коровью лепешку», — кивнул стражник. — Это тут, рядом, за четвертым поворотом — в ней, обычно, останавливаются гуртовщики и прочие обитатели предместий, снабжающие продуктами столицу.

Мой собеседник ухмыльнулся, широким жестом обвел окружающее пространство, и не без язвительности в голосе добавил:

— Блистательную.

— Солнце тебя храни. — я осенил стражника знаком Святой Троицы и последовал в указанном им направлении.

Едва мы отошли на несколько шагов от ворот, как младший царевич повернулся ко мне и со смесью ужаса и изумления произнес:

— Дедушка, а вот это вокруг нас… Это что?

— Это дома. — невозмутимо ответил я.

— И в них что же… — охнул мальчик. — Живут?!

— Разумеется. — я кивнул. — Что же еще в домах делать?

— Но… Как?!

— Полагаю, что весьма неважнецки.

— Ну а ты что думал, высочество? — вступил в беседу мой стремянной. — Не всем же жить во дворцах. К тому же беднякам Аарты грешно жаловаться на свои убогие лачуги: в устье Великой Поо даже зимой довольно тепло. А вот у меня дома, в Старой Башне, едва снег начинает ложиться, такая холодина начинается, что хоть ложись, да помирай. Еще и из щелей в стенах ветер гуляет.

— Разве нельзя щели заделать? — удивился мальчик.

— Можно. — согласился герой корреры Тампуранка. — Только не на что. Как вот местным не на что построить нормальное жилье.

— Отчего же хефе-башкент допускает такую убогость в Аарте? — хмуро спросил Асир, чвакнул ногой в сандалии в луже, сморщился и добавил: — И такую грязь?

— Гнать людей с земли за их бедность — не лучшая идея. — покривился Тумил.

— К тому же ты не справедлив к князю Штарпену. — добавил Энгель. — Приглядись внимательнее, улицы Кагенова посада идут не абы как, а тянутся словно лучи, значит застройка идет по плану. И чем дальше дома от вала, приглядись, тем они добротнее. Думаю, это просто временные халупы, построенные лишь бы место за собой застолбить. Хотя дороги здесь, конечно…

Сын морского воеводы обогнул изрядную лужу.

Наблюдение юноши оказалось совершенно верным — чем дальше от вала, тем дома становились крепче и обихоженнее. Не сказать, что богаче, но не лачуги-развалюшки, которые мы наблюдали у самых ворот, а «Коровья лепешка» и вовсе могла похвастаться не только двумя этажами, но и каменным основанием.

Изнутри заведения раздавались звуки пьяных песен и смех — шума, сопровождающего мордобой не наблюдалось, из окон мебель с посетителями не вылетала, так что я со спокойным сердцем вошел в таверну.

— Брат, ты дверями ошибся. — крикнул мне из-за стойки трактирщик, едва я переступил через порог. — Тут собирается народ небогатый, милостыни ты не соберешь.

— Родной… не дай Солнце, конечно. — отозвался я, вызвав потыреной из «Ликвидации» шуткой смешки посетителей, — Где ж ты у меня ковчежец для сбора пожертвований-то увидал?

— Да неужто ты не будешь, богов ради, выпрашивать вам по миске похлебки, а собрался заплатить за трапезу в таверне? — рассмеялся содержатель «Коровьей лепешки».

— Только если у тебя на кухне готовят хоть что-то немного более съедобное, чем то, что написано на вывеске. — отрезал я, усаживаясь за пустой стол, и дав знак своей свите располагаться там же. — Так что, кормят тут усталых путников?

— Ну это надо же! — трактирщик продолжал все столь же громогласно веселиться, выходя из-за стойки и направляясь к нам. — Некоторые говорят, что в наши времена чудес уже и не бывает, однако же вот оно.

— Так возблагодарим же за него богов и выпьем по этому поводу! — хохотнул я.

— Определенно, этот монах мне нравится! — рассмеялся один из посетителей, поднимая здоровенную кружку, и общество его немедленно поддержало.

— Ну-с, святые люди, чего будете заказывать? — подошедший к нам трактирщик все еще посмеивался. — Пустой кашки и колодезную водицу?

— Вот ничего себе у тебя выбор разносолов, дядя. — иронично произнес Нвард. — Ты бы нам еще свинских яблок предложил.

— Чего нет — того нет. — содержатель заведения изобразил сокрушенное лицо и развел руками. — А и были бы, так придержал бы.

— Это отчего же? — с невинным видом поинтересовался Тумил.

— А, так вы ничего-то и не знаете? Завтра же наш царь экзамен на философа будет держать, обещал семью семь способов приготовления картохи изложить, так, чтобы она вкусна была. Непременно глянуть на это собираюсь — вдруг рецепты его стоящие.

— И отчего же государь решился философское звание получать? — ровным тоном поинтересовался Асир. — Ему-то не по чину вроде.

Молодец, внучек, умничка. Правильные наводящие вопросы задает.

— А кто ему запретит? Он же царь. — пожал плечами трактирщик.

— Я вот считаю, что это даже и правильно. — подал голос посетитель из-за соседнего стола. — Чего умище-то скрывать, коли боги тебе его дали? Пущай все об нем знают! Это у иных-прочих цари самые обныкнавенные, а у нас — орел! И правитель, и священник, и философ еще. Ну ничего не скажешь — молодец!

— Ага, всем соседям на зависть. Если он еще и с быками управляться может, так мы его и в почетные гуртовщики записать можем. — хохотнули с другой стороны.

Ну, спасибо вам, добрые люди. Прямо незабвенным Леонидом Ильичом себя ощущать начинаю.

— Про рецепты картохи эти я слыхал. — веско произнес изрядно пожилой мужчина (судя по манере заплетения бороды или деревенский староста, или, что более вероятно, глава ватаги гуртовщиков). — Сын свата моего погонщиком в караване трудится, они третьего дня с Самватина вернулись. Так в трактирах у Благой заставы аккурат эту невидаль и спробовал, да и в Запоолье местами видывал, чтобы подавали. Сказывал — съедобно. А с быками управляться — на то, Кунта, у царя стремянной есть. Слыхал, поди, как в Большой Мымре Громолет-мясоед-то отпраздновали? Во всех окрестных деревнях по сю пору от зависти себе локоточки кусают.

— Да а я что? Я ничего, я к нашему государю-иноку со всем уважением. — стушевался гуртовщик. — Он по случаю восшествия на трон бани всем бесплатно открыл, одеон опять же, ничего я такого и не говорю-то дурного, молчу я вообще…

— Вот и молчи себе потише, а то будешь как тот златокузнец — плеваным. — внушительно произнес глава ватаги.

— Весело вы тут, в столицах, проживаете. — народ перешел к доброжелательному перемыванию моих косточек, и я, убедившись в царской популярности в среде пролетариата повернулся к трактирщику. — Но весельем брюхо не набьешь. Чем покормишь-то нас?

— А вам поплотнее, или так, перекусит просто? — поинтересовался тот.

— Плотно перекусить, но не до опышки. Ночевать, уж не обессудь, будем не у тебя, а в Нижнем городе, там и догонимся.

— Я так и думал. — кивнул трактирщик. — Больно ткань у вас добрая на сутаны пошла. Тогда, кашки могу. Пшенной, или там гороховой. С мясцом.

— От Громолета-мясоеда еще двух недель не прошло, нельзя нам мясо. — вмешался Тумил. — Рыбки лучше жареной дай.

— Рыба есть только соленая и копченая — я ж не в порту держу заведение. Но могу предложить жареных голубей.

— Э-эх, — вздохнул я, — попадешь к вам в столицу, научишься есть всякую гадость. Тащи своих голубей. И пива по кружке — вино-то у тебя, поди, не лучшего букета.

— Да уж, не для царского стола. — хохотнул трактирщик. — Твоя правда, монах. А вот пива свежего только вчера две бочки купил, да такого, что и самому государю подать не грех — с постными рожами не уйдете, братья.

Когда хозяин «Коровьей лепешки» удалился Энгель пихнул Тумила локтем вбок и заговорщицким тоном произнес:

— Ну вот и слава пришла, а? Каждый гуртовщик в Аарте тебя теперь знает.

— А в Тампуранке и вовсе каждая собака. — хмыкнул мальчик. — Так что завидуй молча.

— А откуда ты известен в столице Запоолья? — удивился Утмир.

— В коррере он там выступал. — пояснил я. — Так успешно, что местные бычьи плясуны признали его лучшим из лучших, а потом всю ночь по кабакам таскали, да по девкам.

— Обижаете, ваше величество. По девкам — это я уже сам. — Тумил потупился и сделал благочестивое лицо.

— Как же, помню. — усмехнулся я. — Если верить слухам, овладел разом двадцатью пятью девственницами, причем некоторыми даже неоднократно.

— Враки это все. Я еще не достиг той святости, что и ваше величество, чудеса творить не умею. — сокрушенно вздохнул послушник-стремянной.

Это вот он на что сейчас намекнул, интересно?

— Отец. — обратился ко мне молодой парень, сидящий за соседним столиком. Совсем еще молодой, с жиденькой и короткой бороденкой, которую едва-едва умудрялся заплетать, но здоровенный как бык. — Скажи, а вас в столицу на служение прислали, или преподобному Валарашу во вспоможение?

— Это уже как решат… — я потыкал пальцем в верх, намекая на некое гипотетическое начальство. — А тебе почто?

— Да вот, — вздохнул гуртовщик, — слух такой ходит, что будут преподобного с наместничества снимать. Царь-де наш задумал, будто бы, закам мордасы начистить, да заселить их степи ашшорскими крестьянами, и отца Валараша над этим всем во главе поставить.

— Чистая правда. — кивнул я. — А еще на вновь заселенных территориях ему указ вышел монастырь основать.

Не то чтобы при этих моих словах в зале воцарилась мертвая тишина, но многие из присутствующих умолкли и навострили уши.

— Это жаль. — вздохнул парень. — При преподобном в Ежином уделе получше жить стало.

— Расставаться с его преподобием, конечно, тягостно. — вновь подал голос пожилой бригадир гуртовщиков. — Только, мыслю я, нам-то такие перемены к лучшему. Попервой поселенцы-то скотинки много держать не смогут, а мясца всем хочется. Думается, будет большая нужда в нашем брате-животиннике, стада на север перегонять, а за дальний перегон и оплата совсем иная.

— Твоя правда, дядюшка Ахикар. — кивнул юноша. — Только все равно, не то это, что на своей земле. Я вот мыслю, может и мне с поселенцами податься? Земли у нашей семьи сам знаешь, небогато, когда отцов срок придет, так нам с братьями если делить, это пахать и вовсе будет нечего. А в степях, я слыхивал, обещают дать такой надел, какой только сможешь обработать, да еще с инструментом и скотиной помощь сулят.

— Это только если тебя зак на аркане не утащит. — произнес трактирщик, подходя к нашему столу с изрядных размеров подносом, заставленном мисками и кружками. Рядом с ним стояла девчушка с пузатым кувшином в руках. — Или стрелой дырку в тебе не сделает.

Владелец «Коровьей лепешки» начал сервировать наш стол.

— За преподобным Валарашем не пропадешь. — отмахнулся гуртовщик. — Это не ваш столичный пузан.

— Пузан или нет, а воду от акведука в посад уже в этом месяце закончит протягивать, к середине осени и баня у нас тут будет своя. — обиделся за наместника Аарты трактирщик.

Ты гляди-ка, а Штарпен в столице, оказывается, имеет популярность! Вот это нежданчик так нежданчик.

— Пропадешь или не пропадешь, да за кем, это можно долго спорить. — вмешался в беседу тот самый мужик, что поднимал кружку под мой эрзац-тост. — Ты, Люсиола, лучше скажи, как на новом месте без бабы обходиться собираешься? Я вот, может, тоже подумываю в степи перебраться, да пока дочку замуж не пристрою — с места не сдвинусь. И остальные так же поступят, ибо куда девку-бабу в степь-то за собой тащить? А здесь, если молодухи про твое намерение к друджам на куличики переться прослышат, так за тебя разве что страхолюдина рябая пойдет.

— А я в жены зачку возьму. — нашелся парень. — Наши витязи мужей и отцов их попереубивают, а женщин-то куда-то пристроить будет надо. Не к богам же их всех, мы ж не звери.

— Вот она тебя в первую же брачную ночь и прирежет, а сама на коня и ищи ветра в поле. — усмехнулся трактирщик, ставя кувшин с пивом на стол.

— Чего бы так? — обиделся Люсиола. — Я ее любить буду, и колотить не стану. Ну, в первое время точно, пока детьми не обзаведемся.

— Ну это да, — задумчиво произнес Ахикар, — не бросит зачка детей, а с ними в степи одной бедовать, так лучше придушить сразу.

Так-так, а молодой человек помудрее меня с министром царского двора вместе взятых. Я-то думал, откуда зекам-поселенцам жен достать, а оно вот же, на поверхности решение — полонянки.

Общество тут же зашлось в споре — видать малоземельные крестьяне сразу после того, как просочились новости о моих колонизационно-экспансистских планах крепко начало думу думать, — а мы приступили к пробе блюд народного питания.

Асир с Нвардом, прямо скажем, не вдохновились, Энгель жевал с невозмутимым лицом, мол, и не такое в морских походах едали, мы с Тумилом… Ну а что, мы? Люди, чай, не избалованные на монастырских-то харчах — правда, надо признать, Святая Кастрюлька готовит каши повкуснее, — зато Утмир наворачивал так, что за ушами трещало, а отведав голубей (в которых мяса-то было меньше, чем костей) повернулся ко мне и восторженно шепнул:

— Дедушка, а можно я сюда буду хоть ходить иногда, этих птичек покушать?

Мнда, ну я, помнится, в таком возрасте тоже, со всем своим удовольствием, чего только не испробовал — одних только речных мидий, они же «ракушки», в костре с друзьями перепекли и потом сожрали чуть ли не на свой вес.

— И прозовут тебя «Царевичем Кагенова посада», — хмыкнул я. — За что матушка твоя проест мне плешь. Ладно, не кручинься, придумаем чего-нибудь. На крайний случай за голубями и гонца послать можно.

Пиво я в этом мире, так уж получилось, еще ни разу не пробовал, так что к дегустации напитка приступил с опаской — наслышан был, еще до своей преждевременной кончины, о том, что средневековое и античное пиво, сваренное по аутентичным рецептам, выходило на вкус тем еще подарочком. Ан нет, действительно оказалось ничего так — немного густоватое, но зато со вкусным хлебным духом и небольшой кислинкой, как у щавеля. А уж судя по довольно расплывшимся в улыбках физиономиям Энгеля и Нварда, оно и вовсе не «ничего так», а «очень даже».

— Странный напиток. — прокомментировал Асир. — Даже не могу сказать, нравится он мне или нет.

— Мне — точно нет. — заявил Утмир. — Дедушка, можно мне лучше молока?

— Разумеется, можно. — сказал я. — Но — в следующей корчме.

Я повернулся к трактирщику и поманил его одной рукой, другой демонстрируя тощий потертый кошель, бывший у Лисапета еще до моего в его тело вселения.

— Ну что, — сказал владелец «Коровьей лепешки», подойдя к столу, — получше чем на вывеске написано?

— Милостивец, а мне-то откуда знать, если то, что у тебя на вывеске, я ни разу не ел? — ответил я. — Но, вообще-то, очень даже ничего. Сколько с нас?

— Полтора абаза. — ответил тот и, выдержав несколько секунд мой укоризненный взгляд, добавил: — Но вам, как святым людям, так уж и быть, скину половину бисти. И не надо на меня так смотреть, брат, пиво действительно очень дорогое и, заметь, не менее хорошее.

— Резонно. — вздохнул я, отсчитывая медяки. — Как звать-то тебя, почтенный? А то я что-то запамятовал поинтересоваться.

— Мароной нарекли. — ответил тот, сгребая монеты со столешницы.

— И, стало быть, ты собираешься завтра прийти на испытания царя в философы? — продолжил я.

— Ну а что же я, глупее утюга, такое зрелище пропускать? Рецепты его мне, к тому, любопытны очень даже.

— Я вот тоже думаю заглянуть, может и свидимся еще там. Ну, благослови Трое и Небесная Дюжина твой дом и твое дело, почтенный Марона. — я осенил трактирщика знаком Святой Троицы и двинулся на выход.

— Куда теперь, величество? — деловито поинтересовался пристроившийся рядом Тумил.

— Продолжаем операцию «Ход царем», — ответил я. — Поглядим, о чем толкуют в Нижнем городе.

Лицеприятное мнение трактирщика о столичном градоначальнике начало подтверждаться еще до того, как мы достигли стены — дома, чем ближе к вратам в Нижний город, тем становились крепче и основательнее, а на улицах даже появилась мостовая — деревянная, но все же. В закоулки мы, правда, не заходили — что-то не очень мое величество тянуло закончить жизнь в подворотне, да и вообще, не царское это дело, разбойников искушать.

То, что с криминалом в Аарте все нормально красноречиво подтвердили взгляды стражников на воротах, которыми они нас смерили — особенно Нварда. Он, конечно, парень еще шибко молодой, довольно стройный, но то, что все необходимые мышцы в нужном объеме у него имеются, это даже под мешковатой сутаной заметно, да и плечи у него… Хорошие такие плечи, широкие. Правда что ли за него внучку отдать? Правнуки красивыми должны получиться.

Впрочем, «бородатое право» тут сыграло нам на руку — неоткуда городской голытьбе взять такие роскошные косы, как у моей молодежи, — так что докапываться до нас с расспросами одноусые не стали, и мы спокойно проследовали дальше.

— Дедушка, вы снова собираетесь нас кормить? — спросил Асир, заметив что я вполне целенаправленно иду к виднеющейся в отдалении корчме. — Мы ведь только что перекусили.

— Ну, ты может и перекусил, а я, во-первых, не наелся, а во-вторых, считаю нужным проверить, как питаются мои подданные. Ну и послушать о чем они болтают в это время — тоже.

— Но мы ведь слушали в «Коровьей лепешке», — удивился Утмир.

— Верно. — кивнул я. — Что в головах у городской бедноты и жителей окрестностей Аарты мы себе уже примерно представляем. Теперь надо узнать, о чем думают те, кто позажиточнее.

— Ага. — серьёзно кивнул Тумил, и ткнул пальцем в вывеску, гласившую что заведение называется «Пьяный ёжик». — И место как нельзя более подходящее.

Уши мелкому засранцу драли мало…

Времени до заката оставалось еще вполне достаточно — никак не менее часа, — но народу в корчме собралось уже довольно изрядно, так что никакого особого фурора наше появление не вызвало, и единственным человеком, который вообще обратил на него внимание, оказалась дебелая деваха-подавальщица. Скользнув масляным взглядом по Энгелю и Нварду она поинтересовалась, чего мы изволим заказывать, кратко просветила по меню и винной карте и упорхнула за нашим заказом.

Пока дожидались, и молодежь обсуждала прелести официантки, я прислушивался к беседам остальных посетителей. Говорили о разном — о видах на урожай, о том, какой же у купца Ахтама приказчик гнида, слухи о колонизации степи обсуждали… Вот на этом, кстати, уши и погрею.

— Чудак ты человек, Патвакан. — убежденно втолковывал средних лет мастеровой своему собеседнику, такому же, судя по прическе, владельцу мастерской. — Нам с того один только прибыток намечается, а вовсе не наоборот.

— Что за выгода, Сохак? — скептически отозвался тот, попивая вино. — Половину покупателей унесет Боги знает куда, кому я буду свою продукцию сбывать?

— Ох, балбес, как ты дела-то только ведешь? — покачал головой первый. — Сохой степь не вспашешь, плуги потребуются, а у кого их заказывать станут, у деревенских кузнецов что ли? Нет, кум, у нас, у столичных мастеров. Да и остальное-прочее все, вплоть до последнего гвоздика.

— Ну уж, скажешь тоже — до гвоздика. — не поверил Патвакан.

— А где поселенцы их брать-то станут, а? На месте ковать — так не с чего, руды не разведаны, да и поди их еще добудь, когда кочевники кругом.

— Ну а что же, городов поближе нету?

— Есть, как не быть. — хмыкнул Сохак. — Только в них хефе-башкентом князя Штарпена нету.

— Что, думаешь сможет наш толстяк царя уговорить, чтобы для поселенцев заказы именно в Аарте размещали? — усомнился его собеседник.

— А то! Зря они что ли в одеоне рядом сидели?

— Ну вот ты-то откуда знаешь, как они где сидели? — снова проявил скепсис Патвакан. — Тебя же там не было.

— Да про то все знают! — отрезал Сохак.

Нда, а я-то уже думал, что рискую спалится…

— К тому же именно князь Штарпен завтрашний экзамен царю организовывает.

— Ну вот все бы тебе языком чесать. — добродушно усмехнулся Патвакан. — Как это — он, и экзамен гильдии философов может устроить?

— Совсем ты, за трудами-то, от жизни отстал. — цокнул языком его кум. — Принимать экзамен-то, ясно дело, гильдия станет. А все остальное действо кто обустраивает? Это ж и публика быть сугубо приличной должна, да чтоб из всех городских концов, и чтобы, значит, лотошники с перекусами были в должном числе, и давки чтобы не случилось, и прочее иное.

— Ну, Боги дадут — справится наш пузан, потрафит государю, тогда может и сможет уговорить на заказы царя-то… — вздохнул Патвакан.

Так-то оно, конечно, может и уговорит, я не против, в принципе. Только сначала разведаю, какая у князя Когтистых Свиней с того прямая и непосредственная выгода. И заставлю поделиться!

Нет, чисто теоретически-то понятно, что и налоги ремесленниками платятся не всегда именно с «точки», бывает что и от объемов, и что для получения выгодных заказов в первых рядах надо градоначальнику что-то в клювике занести, ну а вдруг еще что-то есть, чего я не знаю?

Вернулась подавальщица. Мне миску брякнула так, что могла бы пожилого царя и забрызгать, а вот Энгеля самым натуральным образом придавила грудью — якобы тянулась на другой конец стола, Тумилову тарелку ставила.

— Ну вот и популярность у женщин пришла. — с невинным видом прокомментировал мой стремянной, когда девушка удалилась. — Каждый перестарок Аарты на тебя вешается.

— Пуская вешаются, чай не сотрусь. — отмахнулся сын Морского воеводы. — Главное чтобы не по четверть сотни разом, как на некоторых тут.

— А вот зависть есть порок, ведущий к греху уныния, и вообще просветлению не способствует. — даже глазом не моргнув парировал Тумил.

Хорошая у нас растет молодежь, душевная, и священные тексты знает…

Местная похлебка с куриными потрошками не впечатлила, вино тоже, причем настолько, что можно сказать что и совсем — один Утмир, пивший молоко, с кислой физиономией не сидел, — зато хлеб в «Пьяном ёжике» оказался на диво хорош: белоснежный, мягкий и пахучий. Держу пари, половина счета будет именно за него.

Бесед интересных в зале тоже слышно не было — звучало порой, что царь-де завтра будет экзамен держать и на такое событие сходить непременно надобно, но и только, — так что таверну я покинул без малейшего сожаления, утешая себя тем, что теперь внуки хотя бы примерно представляют, чем питается простой горожанин. Для людей их круга тоже уже весьма не мало.

В воротах Верхнего города нас ждали двенадцать городских стражников и укоризненный взгляд Лесвика из Старой Башни.

— Вот лучше и помолчи. — вместо приветствия произнес я.

Старший брат моего стремянного только вздохнул.

— Ваше величество, — негромко, с укоризной, обратился ко мне он, — но ведь это крайне небезопасно. Капитан Латмур было порывался отправить на ваши поиски солдат гарнизона, но решил повременить до захода Солнца.

— Вот и пошли к нему гонца, чтобы уже не спешил. Мы тут по лавкам прошвырнемся и к темноте будем во дворце.

— Позвольте хотя бы нескольких человек отправить, дабы они сопровождали вас в отдалении, государь.

— А что, — усмехнулся я, — в Верхнем городе все так плохо с патрулями на улицах?

— Нет, но все же…

— Ну вот и не суетись. Нас с царевичами вон гвардия с флотом охраняют, да и брат твой при мне.

Лесвик смерил всех троих скептическим взглядом.

— Они, полагаю, юноши достаточно сильные, повелитель… Но очень уж легкие.

— Ты учти, — я погрозил витязю пальцем, — мне эта притча про ежика известна.

— Отчего же — про ежика? — удивился Лесвик. — Про бобра.

В общем — неплохо быть царем, если тебя кто-то и не слушается, то только украдкой, а прямо противоречить все же не решаются. Пара одноусых изображающих патруль, конечно, в полусотне метров за нами нарисовалась, но приближаться не пытались и глаза не мозолили.

— Дедушка, я больше кушать уже не смогу. — жалобно сообщил Утмир.

— Правильно, жрать и спать — свинячье дело. — кивнул я. — Пошли, безделушек каких-нибудь на память об этой прогулке купим. — я остановился на местечке поосвещеннее (все же вечер был уже довольно поздний, и хотя солнце за горизонтом еще не скрылось, в тени двух-трехэтажных домов Верхнего города царили уже натуральные сумерки). — Так-с, что у нас тут поблизости? Лавка ткани, лавка ювелира, лавка оружейника…

— Ой, дев-а-а-ачки, вы только гляньте какие милые монашки у нашего порога стоят. — прозвучал над моей головой протяжный девичий голос. — Ну такие все пусики, прям так бы и съела.

— Где-где? — прозвучал другой голос. — Ха-а-арошенкие…

«Ха-а-арошенькие», все пятеро, стояли задрав голову куда-то в район второго этажа и медленно наливались краской.

— Да что с них толку? — третий голос был грудной и чуточку пренебрежительный. — Они же обет воздержания дают.

— Жа-а-аль. — протянула первая девушка. — А я тому рыженькому даже скидку бы сделала.

Я повернулся и тоже задрал голову.

— Странно. Во времена моей юности бордель располагался у других ворот.

Не то чтобы на здании была вывеска «Непотребный дом», или фасад был изукрашен картинками фривольной тематики, вовсе нет — вывески не наблюдалось вообще, а изразцовая плитка демонстрировала нейтральный растительный орнамент, — но догадаться о принадлежности заведения к храмам любви не составило никакого труда. Платья у нескольких девушек, высунувшихся в украшенные веселенькими занавесками окна и с интересом разглядывавших сопровождавший меня молодняк — на них декольте, ну не то чтобы было вызывающим… Его просто не имелось, однако вставка из ткани, которая прикрывала грудь, выполнена была из столь тонкого и прозрачного материала, что мухам-то, может, и препятствовала, а вот мужскому взгляду — ничуть. Лишь одна из них, самая зрелая, лет так шестнадцати женщина, вышедшая на миниатюрный балкончик чуть сбоку, была облачена в платье, которое можно было отнести к нормальному ашшорскому женскому костюму — только очень дорогому.

— Балаболки вы пустоголовые. — скучающе вздохнула она, постукивая сложенным веером по ладони. — Монах среди них только один, тот, что еще веселый дом госпожи Перизат помнит, а этот рыженький что тебе, Набат, так приглянулся, всего лишь послушник — на косы бы их хоть поглядели, они же в две пряди заплетены, а не в три.

— Это что же, госпожа Гавхар, ему воздержание не обязательно? — девушка, которая первой обратила внимание на нашу группу, оказалась роскошной медовой блондинкой с толстой косой и озорной мордашкой.

— Ни ему, ни прочим… Ну, может быть кроме одного, у которого коса с «рыбьим хвостиком».

Набат опустилась грудью на подоконник и протяжно, с томной негой в голосе, произнесла:

— Рыженький, идем к нам? Я тебя плохому не научу.

За моей спиной раздался глухой и сдавленный звук. Надеюсь, это не Нварда писькой по лбу щелкнуло.

— А ты, брат, — обратилась ко мне Гавхар, — видимо не был в Аарте много лет, если не знаешь, что теперь у каждых ворот Верхнего города стоит дом удовольствий.

— И проживал в очень интересных местах, раз не требует от нас прикрыться, дабы мы не выглядели как шлюхи. — весело добавила одна из девиц.

— Странно было бы, милое дитя, — ответил я, — если бы я требовал от тебя выглядеть не той, кто ты есть.

— Воистину, Ясмин права — ты жил где-то очень далеко, и не знаешь, что первосвященный Йожадату еженедельно клеймит нашу сестру позором на проповедях в Пантеоне. — всплеснула руками женщина с веером.

— Могу его понять. Святое Сердце завещал мужчинам любить женщин за их хозяйственность, покладистость и красоту. С красотой, вижу, все в полном порядке, покладистость ваша стоит денег, но не таких уж запредельных, а вот в хозяйственности твоих девочек, почтенная Гавхар, — я приложил руку к сердцу и чуть поклонился, — сказать по правде, не уверен.

Мой ответ вызвал у жриц продажной любви всплеск искреннего веселья, и даже бордель-мадам (ну а кто она еще может быть — не уборщица же) улыбнулась.

— И что же, — Гавхар ткнула веером в сторону моих спутников, — ты отпустишь своих послушников под наш кров, брат?

— Ну, если они сами того хотят… — я обернулся к молодежи, и пришел к выводу, что да, таки хотят.

Парни стояли соляными столпами, только красные как вареные раки, и ошалело пялились на, скажем так, самые интересные части платьев девушек, причем у Утмира даже челюсть отвисла.

Ну, вот разве что Энгель был не в такой уж и прострации, но смотрел в том же направлении что и остальные, как кролик на питона. Эх, молодо-зелено…

— Что, юноши, сходите, исповедуете грешниц? — хмыкнул я.

Ответом мне были пять пар ошарашенных взглядов.

— Рыженький мой! — категоричным тоном заявила Набат и стремительно скрылась внутри здания.

Госпожа Гавхар

* * *

— Миленько тут у вас, госпожа Гавхар. — я устроился в кресле поудобнее и отхлебнул вина из серебряного чеканного кубка со срамными барельефами. — Кожаные обои, акварели, мебель удобная…

— Покровитель нашего заведения полагает, что прекрасными должны быть не только девы, но и то, что их окружает, брат Прашнартра. — вежливо улыбнулась та в ответ.

Молодняк расхватали прямо с порога и моментально растащили по комнатам, а мне бордель-мадам решила скрасить ожидание и развлечь беседой. Ну, с учетом того, что я произвел предоплату (не несчастные же две драмы мелочью я с собой взял, ясно дело, было и немного золотишка при себе) — вполне объяснимо. Вдруг я надумаю продлевать, а она не рядом?

— Он лично контролировал и отделку, и обустройство, и даже платья для девочек.

— У него отменный вкус. — я сделал еще один маленький глоток. — Цветовая гамма подобрана идеально, ни один предмет, ни один рисунок не выбивается из общей палитры, к тому же все изображения выполнены с большим мастерством и знанием дела.

— И вас не смущает то, что на этих рисунках изображено? — улыбнулась Гавхар.

Да уж, понарисовано было такое, что не в каждом-то порножурнале напечатают.

— Нет, разумеется. — я пожал плечами. — Было бы странно, если рисунки в таком заведении оказались иными.

— А сами темы? — в улыбке мадам появилось лукавство.

— А что с ними не так? Все это, насколько знаю, вполне в человеческой природе.

— Значит, вы не порицаете прелюбодеяния? — удивилась хозяйка бардака.

— Это смотря что таковыми считать. — я пожал плечами. — Если к вам заходят женатые мужчины, то да, не вижу в этом ничего хорошего.

Гавхар вздохнула.

— Какой смысл давать обет перед богами в верности одной единственной… Ну или не одной, если по каким-то причинам мужчина заключил брак с несколькими супругами — это не принципиально. Просто что за блажь такая, клясться в вечной любви, если на следующий день побежишь в бордель? Это лишь одно означает, что ни о каких чувствах тут речи не идет — только о расчете. Святое Сердце таких браков не одобряет, хотя прямо и не воспрещал.

Борделеначальница смотрела на меня все с большим и большим интересом.

— Ваш первосвященный патрон, — грустно заметила она, — в проповедях своих утверждает, что шлюхи являются для мужчин источником соблазна и сбивают их с пути истинной добродетели. Уже который месяц нам, сосудам греха, воспрещен вход во все храмы Аарты, а в нашу дворовую часовенку прийти для принесения жертв Петулии и вовсе ни один жрец не решается.

— Источником соблазна — да, являются, к чему спорить? Так и скоромная пища в дни поста тоже ей является, однако не все же ее в такие дни едят.

Я сделал еще один глоток из кубка.

— Послушника Тумила попроси, чтобы он вам обряд провел. Мальчик до таинства принесения жертв уже допущен.

— Ты не боишься вызвать гнев первосвященного? — удивилась Гавхар.

— Сказывают, — откинувшись на спинку кресла произнес я, — что в древние времена, когда Первые Просветленные только начали проповедовать Слово Троих в дальних южных землях, один из них, вместе со своими учениками, пришел в некий город. Зима в тех краях не такова как у нас, и никогда не бывает в этой земле никакого снега, но бывает сезон дождей, который аккурат в это время и начался. До того просветленный учитель воспрещал останавливаться своим ученикам в одном и том же доме более чем на два дня, дабы те не стесняли хозяев и не были им обузой, но в этот раз разрешил сделать исключение, поскольку город из-за ужасных ливней им покинуть было опасно, а сторонников истинной веры в нем было немного. И вот, ученики пошли просить у горожан себе пристанища, и один из них повстречал жившую в том городе куртизанку. Та, увидев, красивого и статного юношу сказала: «Я слышала, что вы, монахи Троих, вечно ищите себе место для пристанища, так отчего бы тебе не поселиться в моем доме?»

Круврашпури, спасибо тебе за те притчи и побасенки, что ты рассказывал братии в обители — не знаю, правдивы ли они, или ты выдумывал их сам, но госпожа Гавхар слушает едва не разинув рот.

— «Я не против», ответил ученик святого, — продолжил я, — «но мне на то надо получить согласие своего наставника». Та горько рассмеялась: «Ну что же, спроси, что он думает по этому поводу». Тогда этот ученик пришел к своему наставнику, проповедовавшему в это время горожанам, и рассказал все как есть. Тот выслушал своего ученика и сказал: «Ну, раз эта женщина проявляет такое гостеприимство, то тебе следует согласится на ее предложение».

— Да быть того не… — мадам осеклась. — Извини, брат Прашнартра, расскажи скорее, что было дальше.

— Когда люди услышали, такие слова просветленного учителя, они сказали: «Ну всё, слова этих людей такая же пустая болтовня, что и у наших жрецов. Речами они проповедуют добродетель, а сами живут с куртизанками».

Гавхар лишь невесело кивнула.

— Тогда просветленный учитель сказал: «Я исповедую путь Святой Троицы, ибо считаю его сильнейшим и надежнейшим, а вы полагаете что падшая женщина может меня или моих учеников с этого пути столкнуть? Неужто ее путь сильнее?» — я хмыкнул. — Утверждать такого горожане не решились, и ученик просветленного поселился в доме куртизанки. Она готовила ему вкусную пищу, а по вечерам играла на музыкальных инструментах и танцевала, а он на это смотрел и вел с нею беседы. Люди, слыша музыку, роптали на то, что ученик просветленного святого продолжает жить в доме куртизанки и, верно, поддался уже соблазну нарушить обеты. Но прошли два с половиной месяца, прекратился сезон дождей и учитель собрался в дорогу. И когда он готов уже был выйти из дома, пришел этот его ученик, а с собой привел первого на Мангала монаха-женщину.

Гавхар широко распахнула глаза и, в изумлении, прикрыла рот ладошкой.

— Сказывают, — добавил я поднимаясь, — что она достигла великого просветления и даже была принята в сонм младших богов. Знаешь, госпожа, наверное мы не будем ждать, когда освободится мой послушник — отведи меня в ее часовню, я сам вознесу жертвы и от тебя, и от тех из твоих девочек, кто этого пожелает.

Пожелали все — ну, кроме тех, что были заняты с моим молодняком.

Мы, оказывается, попали, если можно так выразится, в «пересменку», когда дневные клиенты дома уже, а полуночники — еще, так что небольшая, расположенная во дворе особняка часовенка оказалась полностью забита девушками во фривольных платьях и с редкостно одухотворенными лицами. Все же каждому человеку надобно во что-то верить — даже в то, что он и в черта лысого не верит назло всем, — а обряды эту веру не только укрепляют, но и тешат, вот и набежали девоньки, изголодались, чай, по духовному. Еще бы, при такой-то работе. Или — особенно при такой работе. Ну что они хорошего видят-то? Ничего, одну сплошную, в прямом смысле, херню. А ведь у каждой есть какие-то желания, такие, какими не поделишься с товарками, одна лишь и надежда, записать свои чаяния на листочке бумаги, да чтобы жрец — ну или в данном случае монах, — произнеся соответствующие молитвы сжег их в каменной чаше у подножия статуи Петулии. Авось и поможет чем добрая богиня-покровительница…

Вот и толпятся в очереди, едва сдерживаются, чтоб пред ликом богини не начать толкаться. Жаль, прямо, что примас такого религиозного рвения не наблюдает.

Кстати, надобно не забыть завтра же устроить Йожадату козью морду за самоуправство. Во-первых, кому запрещать ходить в храм, а кому нет, если дело касается целой социальной группы, это исключительная юрисдикция Конклава, а во-вторых, что это за гадство такое (не сказать покрепче) в моем стольном граде? Люди трудятся в поте не то что лица, а всего своего, мне в казну налоги платят, а этот паршивец самочинно повадился им интердикты устраивать. И даже с царем не посоветовался!

После обряда, который занял не многим более получаса, мы с Гавхар вернулись в комнату для особо почетных гостей, где меня уже поджидал кубок со срамной чеканкой и горячим глинтвейном.

— Даже и не знаю, как вас благодарить, брат Прашнартра. — произнесла хозяйка борделя. — Наши обычные способы выразить признательность вас, боюсь, не устроят. Или?..

Гавхар оперлась на столик обеими руками, качнув пышной грудью, томно поглядела на меня, повела плечами эдак…

— Пустое, госпожа, мне это ничего не стоило. — ответил я, с удивлением отмечая, что не такой уж Лисапет, оказывается и дряхлый.

Что-то у меня, от упражнений бордель-мадам шевельнулось, и вовсе даже не в душе. От обильной кормежки — не иначе.

Чем бы это все закончилось сказать не возьмусь, однако тут внизу послышались звуки какой-то суеты и громкий мужской голос.

— О, — улыбнулась Гавхар, — а вот и наш покровитель прибыл. Что-то давно он не заглядывал под наш гостеприимный кров, уже скоро как неделю.

— В таком случае, полагаю, вам хотелось бы с ним переговорить с глазу на глаз. — я развернул кресло к очагу, и взял кубок. — Прошу вас, не стесняйтесь, я покуда подремлю у огня.

Хозяйка борделя с благодарностью кивнула мне и двинулась к выходу, но не успел я опустить свой геморрой на подушечку для седалища, как дверь за моей спиной распахнулась, громко стукнувшись о стену, скрипнули половицы под тяжелым шагом вошедшего и донельзя знакомый голос скорбно произнес:

— Гавхар, боюсь что я прибыл попрощаться с тобой. С тобой, с Аартой и, верно, с самой Ашшорией.

— Да что произошло, голубь мой? — изумилась борделеначальница.

— Царь. — последовал полный трагизма ответ. — Царь пропал вместе с царевичами. Взял несколько провожатых, решил с внуками тайком прогуляться по городу, чтобы никто не узнал, и… исчез. Весь день нету. Ах, ласточка моя, если с ними что-то случилось, то не сносить мне головы! Бежать надо, покуда не поздно, пока не схватили — бежать.

— Но, если государь наш пропал… Боги, ну ты-то тут причем?!

Я вздохнул и поставил кубок, из которого так и не успел сделать ни глотка, на стол.

— При том, госпожа, — произнес я поднимаясь, — что он в Аарте хефе-башкент, и отвечает за все произошедшее в городе.

Я с милостивой (надеюсь) улыбкой поглядел на хватающего ртом воздух Штарпена из Когтистых Свиней и добавил.

— Но ты, князь, напрасно тревожишься за царя. — и за свою шкуру тоже. — Ничего со старым дураком не сделается. Как из дворца ушел, так и вернется. Ну, разве что, ты повозку пришлешь, чтобы ногами до Ежиного Гнезда не пёхать.

Гавхар переводила взгляд с продолжающего косплеить карпа князя на меня, а затем покачнулась и едва не упала — мы со Штарпеном едва успели ее подхватить с двух сторон.

— Вот видишь, до чего ты бедную женщину довел. — укоризненно произнес я, помогая толстяку усадить мадам в кресло. — С порога огорчил, можно даже сказать, что огорошил — немудрено что она сомлела.

— Ва-ва-ваше…

— Не вашкай. Воды ей лучше дай, или вина — кубок вон, на столе.

Хефе-башкент резвой птичкой-страусом метнулся за питьем и вручил чашу с глинтвейном Гавхар, аккуратно поддерживая ее руки своими, чтобы она не облилась или не выронила кубок вообще.

— Ты, князь, мне лучше скажи — откуда такое шервани взял? Всего два дня назад как мой портной мне с карманами пошил, а у тебя уже сегодня не только с ними на бедрах, а еще и с нагрудными.

— Ах. — Штарпен потупился. — Есть у меня такое увлечение — придумывать и шить различные платья со всяческими модными штучками.

— Очень даже полезное увлечение, — одобрил я, — надобно будет как-нибудь устроить для дам во дворце демонстрацию твоей коллекции. Да и мужчинам может быть небезынтересно — царевич Асир, вон, вышивать любит, например. Кстати, скоро он там свои дела закончит, интересно?

— Мальчики уже закончили, кроме двоих, и сейчас в купальне. — слабым голосом отозвалась Гавхар. — Не выходили из комнат только самый младший и рыжий.

Она сделала крупный глоток, стремительно приходя в себя.

— Но с рыжим не удивительно. Набат… Она очень охоча до мужских ласк и ее почти невозможно насытить. Если парень ей приглянулся, то она выжмет из него все соки.

О как! Нварду досталась злая ведьма Нимфомания?

— Не надо из него все соки — мальчику завтра на службу. Ты уж, голубушка, выручай его поделикатнее, а я пойду, внука потороплю.

Что он там так долго делает, маньяк малолетний? На третий посадочный круг пошел?

— А ты, князь, — обернулся я к Штарпену, — насчет какой-никакой колымажки все же распорядись. Староват я, столько пешком ходить.

В комнате, где развлекался мелкий шкодник (дорогу мне девочки указали) слышался сдержанный смех и звуки веселой беседы. Ну надо же — он может вообще сюда переедет?

За открывшейся дверью мне предстала феерическая картина: Утмир, голышом, сидя по турецки рядом с лежащей девушкой, тоже в дезабилье, что-то наяривал ложкой из глиняного горшка — судя по испачканному лицу девицы, ещё и ее подкармливал.

— Кто-то заверял, что в него еда уже не лезет. — хмыкнул я.

Мальчик повернулся, и ничуть не смущаясь улыбнулся.

— А это Таминка меня медом с орехами кормит, говорит — для мужской силы хорошо. Ну, для восстановления. Хочешь попробовать, дедушка?

— Я и так сладкий. Дуй в купальню быстрее, скоро карета будет, домой пора.

Парнишка отставил горшок, завернулся в простыню, спрыгнул на пол, и пошлепал в коридор.

— Что? — прореагировал я на хитрый взгляд девушки, когда Утмир скрылся за дверью.

— Он действительно твой внук, монах?

— Есть такое дело.

— Ну-у-у… — она сладко потянулась. — Если он в твою породу пошел, то хорошо, что я тебя не обслуживала, когда ты достиг совершенных лет.

— Это почему, интересно?

Ответом мне стал весьма характерный жест. Для рыбаков характерный.

* * *

С каретой прибыл почетный эскорт во главе с Латмуром Железная рука, который до того ласково и незлобиво поглядел на выходящего из борделя сына, что у того мигом вся благодать с лица сошла.

— Князь, вот что тебе опять не слава Солнцу? — спросил я, забираясь в открытый раззолоченный возок. — Смотришь на нас, словно язвенник на редьку. Что, царю уже к продажным женщинам зайти нельзя?

— Не смею препятствовать вашим развлечениям, повелитель. — сумрачно ответил командир Блистательных. — Но впредь прошу брать с собой большую охрану.

— Полагаешь, девочки госпожи Гавхар могли на меня накинуться? Рад, конечно, что ты считаешь меня настолько привлекательным для женщин, но, боюсь, что свою рожу вижу каждое утро в зеркале, когда бреюсь, и не соглашусь с тобой. Хотя, если сказать правду, покуда молодежь развлекалась, я остальных девочек всем гуртом и оприходовал.

Блин, даже у Тумила челюсть отпала!

— Слава государю-иноку! — рявкнул один из гвардейцев.

— Как священнослужитель оприходовал — службу в часовне Петулии провел. — хмыкнул я. — А вы что подумали?

— Именно это и подумали, ваше величество. — с непроницаемым лицом произнес Латмур.

Ой, ёк-макарёк, чую не один Нвард завтра возьмет лом, и будет подметать им плац…

— Тумил. — я повернулся к стремянному. — Несколько девушек из-за вас, молодежи, пропустили жертвоприношения своей покровительнице, а это несправедливо. Задержись, уважь красавиц… если остался доволен услугами, разумеется.

Что-то я сегодня в ударе — у мелкого пакостника челюсть отвисла второй раз за пять минут. Надо добивать, пока не сбежал.

— А как вернешься в Ежиное гнездо, зайди ко мне. Я переплету тебе косу в три пряди.

Что, формально, будет означать и признание его достигшим совершеннолетия досрочно — такие вот у нас законы. Правда уже завтра парню надо будет официально выбирать, становится он монахом или жрецом, и я надеюсь, что он выберет второе — когда Асир взойдет на престол, друг в качестве примаса ему точно не помешает. Главное, чтобы к тому моменту у Тумила глаза выпученными быть перестали.

На ужин во дворец, разумеется, опоздали, да оно и к лучшему — к завтрему невестушка подостынет, может и не попытается открутить мне голову за все хорошее.

Ах, мечты-мечты…

— Ваше величество, царевна Валисса смиренно просит вашего разрешения нанести вам визит. — ох, Караим, ну вот чего ты спать-то не лег, меня не дожидаючись…

— Сильно не в духе, князь? — спросил я.

— Сказать по чести, повелитель — скорее наоборот.

Так, и щось где сдохло?

— Караим, ты меня, право же, пугаешь. — я вздохнул. — Скажи царевне, что дозволяю посетить меня в царских покоях. И, попроси князя Папака распорядиться насчет бани. Если Валисса не отвернет мне голову за похождения сыновей, я перед сном хотел бы искупаться.

Невестка явилась во всем блеске и величии — намакияженная, расфуфыренная, вся в золоте и каменьях, платье опять же… Хорошее такое платье, с карманами. Неужто наш пузатенький хефе-башкент и Валиссу обшивает?

— Присаживайся, царевна. — я указал на кресло. — Случилось чего, голубушка моя, что ты на ночь глядя ко мне, старому, примчалась?

Невестка грациозно опустилась на предложенное место, придерживая юбки, чтоб не помять, и усмехнулась.

— Лисапет, я рада, что вы озаботились воспитанием моих сыновей — сама уже подумывала о подходящей девице для старшего, но, во-первых, вам не кажется что Утмиру еще рано?..

— Не кажется. — прервал ее я, выдерживая самый благостный тон. — Судя по докладу обслуживавшей его девушки, мальчика можно женить уже хоть сейчас, и его супруга не будет обделена ни в каком плане.

Брови Валиссы чуть приподнялись, но более она ничем своих эмоций не выдала.

— Ну что же, в конце концов вам, как мужчине, виднее, когда мальчику надлежит начинать общаться с женщинами, гм, более плотно, а когда еще рано. — нет, ну точно где-то что-то сдохло, и много. — Но, Лисапет…

Царевна поглядела на меня с нескрываемой укоризной.

— Шлюхи? — она покачала головой. — В приличных домах для мальчиков нанимают девушек из строгой, но небогатой семьи, чтобы она могла услужить юному господину, а тот, когда женится, дал бы ей достойное приданное, а то и жениха бы заодно подобрал.

— Как поступают в приличных домах я не знаю, поскольку в свое время обошелся без чьего-либо посредничества, причем был тогда немногим старше Утмира. — истинная правда, причем в обеих жизнях. — Да и чему такая девушка из «строгой, но небогатой семьи» сможет научить пацана, если сама даже письку сосать не умеет?

Невестушка аж задохнулась от такого пассажа.

— Впрочем, вашему младшему, как мне показалось, все это еще не особо интересно — так, одно из приключений, которыми столь богата юность, — а вот что касается Асира… Знаете, Валисса, а вы правы. Полагаю, вам стоит обсудить этот вопрос с сыном самой, и если он желает ограничить свой меч единственными ножнами… — я развел руками. — Его право. Хотя как по мне, так это ограничение можно отложить и на после женитьбы.

Валисса — умница такая, — резко успокоилась и побарабанила пальцами по подлокотнику.

— Считаете, что молодым людям следует достаточно нагуляться и набедокурить в юные лета, чтобы к зрелости вся блажь из головы уже выветрилась? — спросила она.

— Пожалуй. — я кивнул. — Главное контролировать эти процессы, дабы к зрелости в голове одна дурь не осталась. И даже не думайте, царевна, свалить этот контроль на меня. Я старый, помру скоро.

Откуда-то из соседней комнаты притопал зевающий и потягивающийся Князь Мышкин, плюхнулся на попку и с интересом начал разглядывать платье Валиссы — видимо на предмет вскарабкаться по юбке на колени. Невестка погрозила коту пальцем, на что тот фыркнул и начал умываться: не больно-то, мол, и хотелось.

— Хорошо, я поговорю с сыновьями. — царевна поднялась. — Посмотрим какое они примут решение.

После ухода Валиссы Мышкин вознамерился было напроситься на ласку, но, увы — мир бывает несправедлив даже к царским котам — пришел Шаптур.

— К инициации все готово, государь. — сообщил он. — Послушник Тумил только что прибыл, я попросил хирбада Ашавана подготовить его к церемонии.

Разумеется, что прибыв в Ежиное гнездо я первым делом распорядился, чтобы наш дворцовый капеллан со своими послушниками неслись в царскую часовню зажигать свечи с жаровнями и исполнять все прочие потребные для церемонии переплетения косы дела. Ну и Шаптура к процедуре припахал, ясен пень — даром он что ли с нашей обители?

Не думаю, что аврал прибавил Ашавану любви ко мне… Только у нас с ним и так той любви, ноль целых шиш десятых.

Не нравится мне он, вот честно скажу — не нра-вит-ся. Нудный, безынициативный, способный лишь псалмы петь — и то без выражения, да еще и фальшивя. Как такая моль бледная могла попасть в часовню для членов царской семьи — ума не приложу. Не иначе креатура Йожадату, призванная выгонять весь двор на богослужения в Пантеон почаще.

— Поможешь накидку подвязать? — я поднялся, и князь Мышкин поглядел на меня как на предателя. — Что-то у меня после сегодняшних похождений спина побаливает, а там слева такой хитрый шнурок…

Облачившись должным образом и прихватив посох я, в обществе Шаптура, и под изумленными взглядами всех встречных проследовал в дворцовую часовню, у затворенного входа в которую стоял босой, в старой заношенной сутане, Тумил, и изображал смирение. Очень качественно изображал, но уж я-то своего послушника изучил довольно хорошо — парня от гордости просто разрывает.

— Готов? — спросил я, остановившись рядом.

— Я поступлю по воле своего наставника. — тихо, опустив очи долу, ответил мальчик.

Ой, лисо…

— Хорошо. Мы с братом Шаптуром удостоверимся, что все готово должным образом, и начнем. — сказал я, и вошел в часовню.

Да так и ох… Ох, и удивился же я!

Рядом с парой положенных Ашавану послушников торчали еще четыре фигуры в сутанах, и со смутно знакомыми физиономиями.

— Оч-чень интересно. — прокомментировал я. — И как сие следует понимать?

— Сказано было, что если кто примет на себя знаки временного монаха, и расплетет косу до восхода следующего дня, тот совершит мерзость в глазах Троицы. — негромко ответил Асир.

— И где же ты таких познаний-то набрался? — усмехнулся я.

— У меня есть друг из Обители Святого солнца. — чуть улыбнулся наследник престола.

— Надеюсь ты не про того старого хрыча, который иногда носит на голове золотой обруч с зубцами. Он такое друджа лысого бы вспомнил. — оглядев молодых людей я убедился, что они готовы с царем спорить.

К тому же он — в смысле я, — тут находится в должности простого монаха, так что поприсутствовать на инициации товарища им вроде бы как сам Солнце велел, да и я, вроде как не против.

— Ну и как ты их решил к обряду приставить, преподобный? — спросил я Ашавана.

— Выдал свитки со «Славься», будут петь. — кисло отозвался жрец.

Не в восторге, видать, но спорить с царевичем, это как-то даже чревато. Он когда-то и царем станет.

— Ну и славно. Давайте приступим, пожалуй, произнес я, разворачиваясь.

Хорошо что петь будет не Тумил — ему уроки с Хрисом как-то слабо помогают.

— Пойдем. — я положил руку на плечо Тумила и с удивлением понял, что парня ощутимо колотит. — И не волнуйся, не на Черныша выходишь.

— Было бы там с ним из-за чего переживать… — чуть слышно буркнул парень, глубоко, как перед прыжком в воду, вздохнул, и сделал первый шаг вперед.

Двери часовни распахнулись и грянул удар гонга.

— Кто и для чего явился ко мне?! — дурным голосом взревел брат Шаптур, скрывший лицо под черной маской.

— Отойди, тьма! — громко ответил я, продолжая держать руку на плече Тумила. — Смиренный брат Прашнартра привел послушника Тумила к Солнцу, и нет больше твоей власти над его сердцем!

Монах отскочил в сторону со скорбными завываниями, а мы сделали новый шаг вперед.

А Тумил сделал свой шаг.

И ещё.

А потом выскочили друджи.

Иноки Ашавана, в дико разукрашенных масках, выпрыгнули размахивая кривыми ножами, и потребовали шкуру Тумила.

— Шкура его — пропитанная потом сутана, и большего вам не получить! — прокричал я, убирая руку с плеча отрока.

Завывая, якобы друджи раскромсали одежду на моём стремянном, оставив его лишь в набедренной повязке.

— Освобождён от старых грехов. — возгласил Ашавана, и окропил парня водой, настоянной на розовых листьях. — И пришел к нам, как посвященный брат!

Тумил упал на колени (под гимн «Славься» — молодежь старалась), и я опустился рядом.

Колени скрипнули, и мы с Шаптуром расчесали ему волосы золотым гребнем, а потом, под торжественные гимны, переплели ему косу, попрыскивая на неё розовой водой.

— Ныне ты выбираешь степень служения, и к утру должен мне сообщить, какое избрал. — произнес я.

Парень повернул лицо ко мне, прикрыл глаза на миг, и ответил:

— С позволения наставника, я бы хотел выбрать путь Рати.

Ах-ре-неть! Воин Веры Рати! Вот где он такое вычитал? Их у нас в стране уж под сотню лет не было!

Рати имеет очень много прав и очень много обязанностей. В зависимости от общепризнанной степени просветленности. Тумил до переплетения, так-то, на батальонного капеллана точно катит.

— Где ты решил принять служение, наставляемый?

— В Блистательных, если не запретит наставляющий. Капитан Латмур предложил мне это.

Пришибу Ржавого нафиг.

— Ну что же, коли таков твой выбор… — я поднялся и сделал знак парню последовать моему примеру. — …то у меня нет причин воспретить тебе этот путь служения. Да будет так, и приступим к процедуре облачения.

Молодняк, по знаку Ашавана, вновь затянул гимн, а успевшие избавится от масок служки, под моим и Шаптура присмотром, начали надевать на Тумила церемониальные одеяния — под все то же опрыскивание розовой водичкой.

Наконец и с этой процедурой было покончено (учитывая небольшой объем одеваемого ашшорским священством даже по наисамым торжественным случаям, нетрудно догадаться, что еще и довольно быстро покончено) и мы с теперь уже экс-послушником заняли места по обе стороны от алтаря.

— Славная Троица, — провозгласил дворцовый капеллан, — очистила вступающего в ряды священства и не дала знаков, которые сказали бы о его недостойности. Так пусть наставник даст наставляемому новое, сакральное имя, под которым он и будет отныне творить благие дела!

Я размял губы и парень заметно напрягся. Ну-да, ну-да, имеет основания — у него память хорошая, наверняка помнит ту мою шутку про желание наречь зубодробительными именами. Одно ему невдомек — я-то их друджа лысого запомню, а уж произнести без запинки… Ничего, пусть поволнуется напоследок — потом только больше радости будет.

— Это непростой выбор, дать своему послушнику достойное имя. — произнес я. — Тут надобно учитывать и деяния былых просветленных, в честь которых мы получаем имена для служения, и как наставляемый себя проявлял, да в чем… Разные мысли приходили мне в голову, ведь ты был достойным учеником, даже царевичей смог в учении наставлять, и потому мог бы быть достоин имени из первой книги Деяний Святых Посвященных.

Молодой человек начал нервничать несколько более заметно — даже позволил себе бросить на меня встревоженный взгляд. Правда от следующей моей фразы его заметно отпустило, хотя и не до конца.

— Но ты решил стать рати, а это означает, что и именоваться должен соответственно.

Я помолчал пару мгновений, улыбнулся, и продолжил.

— Не только святыми славно наше учение, но и героями, кои нашу веру защищали, потому я принял решение дать тебе имя прославленного витязя, покрывшего себя неувядаемой славой во времена Войн Очищения.

Это, в общем-то, не у нас было, а в Парсуде — там, в отличие от принявшей религию «большого брата» Ашшории (по политическим причинам, ясен пень) случилась натуральная религиозная война. Очень давно была, но поют и легенды рассказывают о тех временах по сю пору.

— Звался он князем Длинного Копья, а имя его было — Тумил. В честь него тебя и нарекаю. — сказал я, прикладывая ладонь к знаку Троицы на алтаре.

Нет, надо, пожалуй, быть к окружающим… Не знаю, подобрее что ли? Или более предсказуемым стать — юноша аж покачнулся, и, насколько могу судить, повторил мой жест на чистом автопилоте, пребывая в полном нокдауне и мало чего соображая.

— Отныне ты принят во служение богам и Святой Троице, рати Тумил. — произнес я, а Шаптур ударил в гонг.

На чем, собственно, процедура трудоустройства и закончилась — осталось только оформить по этому поводу документацию и разослать ее по ведомствам. Ашавана сделал соответствующую запись в своем свитке учета церемоний и прочих записей актов религиозного состояния, новообращенный священнослужитель остался на всенощное бдение при запертых дверях, прочие также по своим делам расползлись, а мое величество отправилось писать депеши. Первое — примасу. На обед завтра приглашал, а заодно сообщал о рукоположении Тумила. Не то, чтобы ему обязан был докладываться я, вовсе даже настоятель обители Святого Солнца, при которой парень до сего дня числился на правах командированного, но кой смысл затягивать?

Ну а второе послание — это я действительно отправить был обязан сам.

Отцу Тхритраве, настоятелю обители Святого Солнца и хранителю Реликвии, брату Круврашпури от брата Прашнартры — привет.

Я посмотрел на вступительные слова и счел, что даже несмотря на усталость почерк оказался не шибко корявым и скачущим, так что можно и продолжить, а то забуду еще за делами — и как монастырским отчетность по личному составу закрывать?

С радостным сердцем сообщаю вам, что отрок Тумил, коий вами отдан был мне в послушание, достиг достаточной меры просветления и нынче прошел обряд инициации.

После переплетения косы в знак священства и признания его лет совершенными оный Тумил решил не избирать себе ни пути монашества, ни жречества, а заявил о намерении стать рати и вести свое служение в отряде Блистательных, против чего я не стал возражать, и о каковом событии ныне вас уведомляю.

При рукоположении, имя ему дал в честь героя Веры, Тумила из Длинного Копья, о чем и примасу нашему, Йожадату, уже отписал.

Перечитав депешу я счел, что изложено все необходимо и достаточно, добавил дату и подпись: «Целую, царь».

Завтра с гонцом отправлю.

В дверь постучались, и на приглашение входить в покоях появился чем-то смущенный кастелян-распорядитель Ежиного Гнезда.

— Случилось что-то, князь? — вздохнул я. — Не спишь чего?

— Ничего не случилось, повелитель, все слава Солнцу. — ответил Папак из Артавы. — Только царевич Утмир просил узнать, не соизволите ли вы…

Он помялся.

— Сказку ему рассказать на ночь?

Не, ну что за дети такие пошли? Шлюх им для нормального сна недостаточно, им сказку подавай!

* * *

По случаю вознесного дня на утреннее богослужение приперлось все царское семейство, и мне очень даже интересно, насколько искренне молилась Валисса о том, чтоб я сдох. Деточек я ее обижаю, вы смотрите…

Самым натуральным образом попыталась устроить мне скандал — чего-де это я царевичей в монахи пытаюсь сдать и по обрядам таскаю.

Нет, как в бордель пацанов — так это можно, а как в храм, так вы поглядите! Хорошо что старший внук начал резко взрослеть и клыки показывать, не успел дуре гадостей наговорить.

— Матушка, вы не правы. Мы с Утмиром сами пришли на заплетение нашего друга, вопреки воле государя.

— И сутаны сами надели! — всплеснула руками их мать. — И косы сами заплетали!

— Мы просто не переодевались и не причесывались после похода по столице. — с достойной похвалы выдержкой ответил наследник престола. — И кроме того, я не понимаю, отчего вы, матушка, позволяете себе делать выговоры мужчинам. То что дедушка позволил завести вам свой двор не делает вас хозяйкой на мужской стороне дворца.

Ну ничего себе, какой патриархальный мужик у нас под крылом растет — всего неделя как с женской стороны Ежиного гнезда на плац перебрался, и уже. У нас с невесткой, у обоих, самым натуральным образом челюсти отправились на чемпионат по синхронному отвисанию и взяли там золото. Вот что бордель животворный делает!

Нет, кажется будет мне на кого Ашшорию оставить… если спать будет, а то глаза краснючие, как помидор. И я даже знаю почему — вместе со мной на службу умудрился припереться весь офицерский состав Блистательных и дружно принимает Святые Благословения от молодого парня в шервани, со свежевышитой эмблемой Святой Троицы в окружении дюжины мечей.

Нет, я тоже, конечно, своего стремянного люблю и ценю, но золотой нитью такое вышить можно лишь после семилетнего (по мангальским, а не земным срокам!) монашества, или по решению Конклава о нехилой просветленности конкретного гражданина. Еще можно на особо торжественные случаи — первое богослужение в чине священника на такое спишем. Но ухи открутить двум балбесам все равно надо.

— Дедушка, а можно я с тобой посекретничаю? — пристроился ко мне Утмир, едва мы вышли из часовни.

— Ну пойдем, внук. — я обнял паренька за плечи. — Если это серьезно.

— Ужасно серьезненько. — мальчик сделал большие глаза. — Прям ну очень.

Мы отошли на одну из аллей и присели на скамейку.

— Ну? — улыбнулся я.

— Дедушка, я знаю, что подслушивать нехорошо, честно-честно. — зачастил мальчик. — Но я не специально. Ты когда мне вчера сказку про Жар-птицу и Конька-горбунка рассказал, я аж спать не мог, так это все интересно. Асирка задрых, а я тишком в парк вышел погулять. Ну, со мной же тут ничего плохого случиться не может.

В случае дворцового переворота — может. Где угодно. Говорить это вслух я, конечно, не буду.

— Я… Дедушка, я чужой разговор услышал, только пообещай, что ты Нварда за него не накажешь.

Как говорили в моем старом мире — ничёси.

— Если он не замышлял убийства или измены — клянусь. — со всей возможной серьезностью ответил я.

— Он… Он с Тинкой говорил в беседке. — парень шмыгнул. — У них любовь, деда.

Вот когда и как я у мелких респект такой успел завоевать, что мне как родному прям… Не, я, формально, родной, но не в этом же смысле.

— А ты… дедушка, ты правда сестру замуж выдать хочешь?

— Была такая мысль. — ответил я. — И что?

— Нвард… Он же хороший. — Кот в сапогах из мульта про Шрека может пойти и повесится от зависти, потому как у Усира глаза куда как выразительнее. — Он…

Тут пацан реально хлюпнул носом.

— Он Тинке предложил вместе сбежать. А я не хочу без сестры. И друг он хороший. Дедушка, можно ему на ней жениться?

Боги Мангала — вы есть!!!

* * *

— Вот, величество. — сказал Тумил, раскладывая свитки на столе. — Это деды отобрали из последних прошений и проектов. Говорят, что желательно рассмотреть сразу, прочее — подождет.

Парень замолчал на пару мгновений, приглядываясь к документам, затем усмехнулся и добавил:

— Надо будет за обещанной мздой зайти. Этот, этот и этот вот — он по очереди ткнул пальцем в три эпистолы, — сулили отблагодарить, если смогу ускорить их дело.

— А что же, и зайди. Просьба их по факту исполнена, так что нечего и стеснятся. — я откинулся на спинку кресла. — Что-то еще?

Перед завтраком я, дожидаясь в своих покоях вызванных Латмура с Нвардом, решил заняться делами, и Тумил, как исполняющий обязанности секретаря, тут же помчался в канцелярию — даже переодеться не успел.

— Из документов ничего, но! — царский стремянной многозначительно поднял палец. — Ночью из Тимариани два гонца прискакали, едва ли не разом.

— Да? — я взял первый свиток и сломал печать. — И чего приехали-то? Какие привезли вести?

— Супружницы князя Зулика от бремени разрешились. — с невозмутимым лицом ответил парень. — Обе. Мальчиками. В один день. А гонцов двое, потому как главный министр жен в разных усадьбах поселил, во избежание.

— Вот, не было печали! — я в сердцах бросил документ обратно на стол.

Дрыхнущий у меня на коленях Князь Мышкин поднял голову и поглядел с укоризной — чего, мол, хулиганишь тут.

— Зулика я, конечно, поздравлю сегодня — он на обед приглашен, — но вообще-то у нас наметился трехсторонний династический кризис неслабых размеров. — я вздохнул, и погладил котенка. — Это все?

— Не, величество, еще одно. На рассвете в Ежиное Гнездо из Араш-Алима возвратился Блистательный Дафадамин, привез какого-то Явана Звезды Сосчитавшего. Говорит, ты его в гости звал, так князь Папак Явану уже и апартаменты выделил. А Латмур Железная рука, отчего-то, караул у дверей добавил.

— Бывают такие гости, — взяв ранее отброшенный свиток со стола я его раскрутил, а Мышкин на шелест недовольно дернул ухом, — что постоянно норовят от хозяев сбежать. Яван этот обвиняется в оскорблении богов, а поскольку примасу я в таких вопросах ни на полбисти не доверяю, дело решил рассмотреть сам. Сообщи Йожадату, Щуме и Штарпену, что сегодня в одеоне, через час после вечернего представления, над сим философом состоится царский суд. Хефе-башкент нехай глашатаев разошлет и о прочих организационных мелочах побеспокоится, а примас и Золотой Язык соберут свои коллегии советников, как и договаривались.

— Величество, ты ведь сегодня экзамен на философа держишь после обеда, поди устанешь. — укоризненно произнес Тумил.

Ну вы поглядите, какая забота о престарелом монархе! Всерьез что ли?

— Ни шиша со мной не станется — языком молоть, это не мешки ворочать. Сам-то на защиту своего старого наставника поглядеть придешь?

Тумил кивнул, а я проглядел текст прошения и почувствовал легкое недоумение — это сколько надо моему секретариату отсыпать, чтобы они ТАКОЕ в документы первоочередной важности отнесли?

Благочестивый и милосердный государь и повелитель, да славится имя Твое в веках, да пребудет с Тобою Святая Троица и благорасположение всех богов, что только на свете есть, к ногам Твоим с мольбою о милости к моим детям припадаю!

Сам я златокузнец в Аарте, прозываюсь именем Курфин, и милостью Твоей освобожден от лютой смерти за то, что будучи в расстроенных чувствах от того, что подвел меня поставщик и выгодный заказ ушел к злейшему моему недругу и конкуренту, упился я совершенно непотребно и поносил во хмелю всех окружающих последними словами, и Тебя, милостивый владыка, не исключая, за что и был стражею схвачен.

Твоим, милосерднейший из царей, повелением, был я от наказания освобожден, но строгий суд присудил сменить мне родовое имя на Плеваный — и поделом бы мне, старому дураку, но дети мои ни в чем ведь пред тобой не провинились, прояви, молю, свое царское снисхождение. Сына я хотел женить на праздник сбора урожая, так теперь отец невесты выкуп обратно прислал — не желает, говорит, чтоб дочь его Плеваной была, — да и дочку мою, девку на выданье, женихи сторониться начали.

Не о себе прошу, о Царь, о детях! Не дай им по моей похабной вине пропасть, умоляю!

Кланяюсь Тебе, просветленный и справедливый Государь, стоя на коленях.

Курфин Плеваный.

Хотя вообще этот крик о помощи мне в руки попал очень и очень вовремя — аккурат на мысль навел.

— Знаешь что еще? — я положил свиток на стол и макнул стило в чернильницу. — Пошли еще кого-то к Фарлаку из Больших Бобров. Скажи, что я его в качестве советника на сегодняшний суд призываю.

Тумил снова кивнул.

— Все, или еще что-то есть?

— Больше ничего, государь. — ответил парень.

— Ну иди тогда, исполняй. И это, озаботься чтоб весть о том, что я Вешателя позвал уже к обеду каждой базарной торговке в Аарте была известна.

Пущай примас пока порадуется — если что, так тем сильнее обломится.

Тумил помчался выполнять мое распоряжение, а я под текстом челобитной вывел свою резолюцию:

Суд велел именоваться Плеваным самому Курфину, а про детей его в решении ничего не было. Объяснить ему, что сын и дочь как были Жуками, так ими и остались.

Лисапет.

Ну вот, первую справедливость за сегодня нанес. Что у нас там еще?

— Государь. — церемониймейстер вырос на пороге практически без единого звука. — По вашему повелению явились князь Девяти Столбов с сыном.

— Это хорошо, что явились. Я так их жду, что аж кушать не в состоянии.

— Может позвать лекарей? — всполошился Караим.

Ну что за князья такие пошли? Вот совершенно чувства юмора нету.

— Латмура позови. И Нварда тоже. Есть я их не стану, но настроение должно исправиться.

Или не должно. Это уж как беседа пройдет.

Ржавый с сыном вошли, поклонились, да так и замерли у порога. Гадают, поди, на кой ляд потребовались моему величеству чуть свет не срамши.

— Проходите-проходите, присаживайтесь. Дело у меня до вас есть. Два.

Дождавшись, когда капитан с наследником устроятся поудобнее я умильно поглядел на Латмура, и спросил:

— А скажи мне, княже, на кой ляд ты моего стремянного решил в Блистательные перетащить?

— Ваше величество ввели в заблуждение, ничего подобного у меня и в мыслях не было. — спокойно ответил Железная Рука.

— Да? — скептическим тоном отозвался я. — А вот сам рати Тумил отчего-то уверен, что будет у вас походно-боевым жрецом.

— Что вовсе не делает его Блистательным, государь. — капитан позволил себе едва заметную улыбку. — И даже кандидатом в Блистательные он от этого не становится.

— Действительно? — со скепсисом отозвался я. — А кем становится?

— Как верно заметили ваше величество — жрецом при вашей гвардии. — ответил философ-вояка. — Так сложилось, что у Блистательных уже много лет нет своего священнослужителя, что может создавать определенные неудобства во время походов. Тумил из Старой Башни и мой сын недавно, за партией в джетан, обсуждали, какой путь юноше избрать — жреческий или монашеский, — когда вы, повелитель, сочтете юношу достойным обряда переплетения косы, и я упомянул о неустроенности Блистательных в духовном плане. А про чин рати он уже сам припомнил.

— Это, конечно, все хорошо. Просто замечательно. Только как мелкий балбес будет совмещать обязанности стремянного и вашего пастыря?

— А что ему воспрепятствует? — удивился князь. — Гвардия, как правило, в походах сопровождает царя. Следовательно, Тумил будет также находиться при вашей особе, и в непосредственной близости с Блистательными.

— Интересно, вот почему у меня сейчас складывается такое ощущение, что ты врешь и не краснеешь? Ладно, не отвечай. — я махнул рукой. — Будем считать, что по этому вопросу ты меня успокоил. А вот по второму вопросу сделать это сможешь навряд ли…

Я повернулся к сыну Латмура и вздохнул.

— Нвард, ты ведь хорошо знаешь традиции нашего народа?

— Ну, наверное неплохо, государь. Горские не очень, если честно — там, я слышал, есть свои особенности, а я вырос в столице, но, если в общем — да. — мальчик явно не понимал чего от него хочет старый склочный дед.

— Тогда, видимо, ты знаешь, что воровать невесту можно только если сватов прогнали. — парень самым натуральным образом побелел и вжался в спинку кресла, а у его отца отвисла челюсть. — Кстати, а куда вы с Тинатин тикать-то собрались? Я даже не спрашиваю, что вы собрались жрать — худо-бедно мечом семью прокормишь. Но она же царевна, не иголка в стогу сена. Вас же не только я, вас все окрестные и не очень державы ловить станут.

Интересно, а чегой-та Латмуру так взбледнулось-то?

— Государь, я…

— Знаю, что ты ни сном, ни духом, князь.

— Если вы желаете, то я принесу голову своего сына сегодня же.

— Княже, ты совсем дурак? — ласково спросил я. — Вот если бы ты его уд принес, так я его хоть царевне отдать смог, а с головой его я что буду делать? Не смотри на сына так, уд его мне не надобен — свой есть. Только Тинатин я его не отдам. Ну так что, Нвард, далеко ты с моей внучкой настропалился-то?

— Откуда… — парень тяжело сглотнул. — Откуда вы узнали?

— Рыбы нашептали. — хмыкнул я.

— Не врал, выходит, Касец… — пробормотал Нвард.

— Мнда, вот и что же мне с тобой делать-то, таким молодым и горячим?

Латмур к этому моменту был уже мрачнее тучи, и, думаю, лишь мое присутствие удерживало его от того, чтобы отвесить сыну неслабую затрещину.

— Я ее люблю. — тяжело обронил сын главногвардейца. — Можете казнить, повелитель — все одно мне без Тинатин жизнь не мила.

— Любит он ее. Ишь! А я вот пожрать люблю, но чужую еду не таскаю. — повернувшись к Ржавому (покуда его отпрыск переваривал этакий мой пассаж) я спросил: — Ты, как понимаю, сыну-то не говорил, что царский дом с вашим семейством породниться собирался?

— Я, государь, и предположить не мог, что этот охламон!.. — капитан стукнул кулаком по подлокотнику кресла с такой силой, что бедная конструкция издала характерный звук треснувшего дерева.

Сам охламон, кажется, поплыл — часто-часто моргал и переводил потерянный, лишенный какой-либо тени разума взгляд с меня на отца и обратно. Кажись, у мальчика нокдаун.

— Вот мебель ломать не надо, — предупредил Латмура я, — В казне на ее ремонт лишних денег нет.

— Да нет, вы верно смеетесь надо мной, государь! — воскликнул Нвард. — Не верю я, что царевну вы за простого витязя отдадите! Будь я сыном владетельного…

— Ты гляди-ка, он иногда головой и думать умеет, а не только шлем на ней таскать! — развеселился я. — Вот скажи, какие за тобой сейчас заслуги имеются, чтоб царскую внучку тебе отдать?

— Никаких. — мрачно ответил за парня капитан.

Нвард ссутулился и опустил глаза.

— Значит, надо с этим что-то делать. — я развел руками. — Ибо до следующей весны асины в Парсуду вторгнуться вряд ли, значит и Владетельным ты, князь, до той поры не станешь. Да и Осе с Яркуном столько времени благодарности ждать не могут… Знаешь, верно — я планирую отправить в Зимнолесье лузории, груженные товарами. Одна обещана Вартугену Пузо, а он даст своих сыновей для доброго торга и закупки. Одну я позволил загрузить Михилу из Гаги — ведь это он поведет караван. Ну и по одной дозволяю наполнить грузом князьям Коваргине, Самватини и тебе, Латмур. А раз уж тебе, как командиру гвардии, отлучиться из столицы никак не можно, корабль поведет Нвард.

— Так я же не моряк. — встрепенулся парень.

— А я тебе Энгеля в кормчие назначу. Ты, главное, оборону лузории организуй. Когда вернешься, будет тебе и слава, и невиданное богатство.

— Я, государь, не так состоятелен, чтобы так вот, запросто, загрузить товарами целый корабль. — отозвался капитан. — Кроме того, боюсь что даже очень большие деньги у жениха не смирят недовольство большинства владетельных.

— С деньгами и выбором товара я тебе посодействую. С прочим — тоже разберемся. Жизнь, она ведь по сути-то своей очень проста. Только мы, люди, сами настойчиво ее усложняем.

Умный человек, должен же понимать, что пока парень мотается на севера и обратно — а это не менее двух месяцев, скорее даже три, — война парсюков и Асинии неизбежно будет приближаться, а с ней и его титул.

Ну и царевнины репутация с невинностью все это время будут в полной безопасности. Наверное.

* * *

На завтрак — видать в качестве десерта, — была кислая физиономия Валиссы.

— Что невесела невестушка? — ласково спросил я, усаживаясь за стол. — Не приболела ли?

— Благодарю, я здорова. — сухо ответила она, дуясь все еще на меня, вероятно, за участие царевичей в ритуале.

— Тогда предлагаю приступить к трапезе. — примирительным тоном произнес я.

— Разве вам не положено произнести молитву перед едой? — язвительно отозвалась Шехамская Гадюка. — Да и им вот теперь в обязательном порядке тоже?

Валисса кивнула в сторону сыновей.

— Ну, царевичам-то теперь необязательно, а мне — спасибо что напомнила. — я сложил ладони, возвел очи горе, и произнес: — Молитва. Давайте есть.

Утмир сделал большие глаза, Асир прыснул в кулачок, а выражение лица их матери я даже и описывать не возьмусь. Словарного запаса не хватает.

— Ваше величество, — Папак из Артавы положил на стол рядом со мной широкий но тонкий ларчик палисандрового дерева, — златокузнец исполнил ваш заказ, о коем вы третьего дня распоряжались.

— Это хорошо, князь. — я открыл крышку и полюбовался содержимым. — Кто исполнял заказ?

— Некий Курфин, я запамятовал его родовое прозвище. — ответил кастелян-распорядитель. — Хефе-башкент мне его рекомендовал.

— Курфин Плеваный. — кивнул я. — Мне как-то доводилось слышать о нем.

Ох, Папак, ну неужели я поверю, что ты, столько лет сидючи на своей должности, не знаешь в Аарте каждого златокузнеца? Сколько же бедолага тебе, Штарпену и моим секретарям отсыпал-то, лишь бы доброе имя восстановить хоть как-то? А, впрочем, на самого Курфина я зла не держу, да и причин мешать верным царским слугам подзаработать на восстановлении его реноме не вижу.

— Что там, дедушка? — поинтересовался, со своей обычной непосредственностью, Утмир.

— Вильца. — я достал серебряную вилку (сам эскиз рисовал) и продемонстрировал окружающим.

— Ух ты! А зачем? — не угомонился пояснением младший царевич.

— Для еды. Надоело, знаешь ли, внук, постоянно руки в жиру пачкать, а благодаря этой штуке можно смотри что. — я воткнул вилку в лежащий на тарелке кусок мяса, вооружился ножом и быстренько показал семейству мастер-класс по обращению со столовыми приборами.

— Это выглядит весьма… изысканно. — отметила Тинатин.

— Угу. — я проглотил кусок. — Можешь тоже попробовать, я на всю семью заказал.

— Полагаю, — отметила Валисса, — какие-нибудь особо сочные фрукты этими… вильцами тоже будет вполне удобно брать.

Ну золото а не женщина! Когда из себя стерву строить не пытается.

— Пуговицы, карманы, теперь это еще… — с легкой усмешкой добавила она, — Вы, похоже скоро сможете из себя строить первого модника почище чем князь Когтистых Свиней.

Тьфу, пропасть! Ну вот кто тебя за твой поганый язык постоянно тянет-то?

— Я бы, может, и не против, да, боюсь, староват — материал для строительства уже не тот. Ну что, разбираете на пробу?

Дальнейший завтрак прошел в гораздо более дружеской и непринужденной обстановке, поскольку попытка освоить новый столовый прибор царским семейством стала источником массы лулзов. В общем, к концу трапезы даже Валисса не могла состряпать на лице кисляк — так нахохотались. Кстати, управляться с вилкой у нее получилось лучше всех.

— Лисапет, я после завтрака хотела с вами побеседовать по поводу Тинатин. — произнесла невестка, приканчивая десерт.

— А что такое? — поинтересовался я, продолжая посмеиваться. — Ей новое платье надо?

— Нет, просто я приняла решение по вопросу, что мы обсуждали. Хотелось знать, поддерживаете ли вы мои умозаключения.

— Вот как… — я вздохнул. — Ну что же… Князь Папак, вы со слугами нам более не требуетесь, можете все отдохнуть. А мы тут пошепчемся по-семейному.

Валисса изогнула бровь.

— Полагаете, моим детям надо присутствовать при этой беседе? — спросила она, когда кастелян-распорядитель с подчиненными вымелись из столовой.

Все трое деточек переводили заинтересованные взгляды с меня на нее, но покуда помалкивали.

— Ну, мальчикам надо и такие вопросы решать обучаться, а Тинатин это, в некотором роде, и вовсе напрямую касается. — я пожал плечами.

— Никогда не пойму, что же у вас творится в голове, — покачала головой невестка, — ну да пусть будет по вашему. Доченька, мы обдумывали за кого тебе стоит выйти замуж.

Тинатин, надо отдать ей должное, лишь потупилась, зато Асир в удивлении выпучил глаза, а Утмир распахнул рот и тут же зажал его обеими ладошками.

— Матушка, не рано ли мне еще вас покидать? — не поднимая глаз произнесла младшая царевна.

— А никто про прямо сейчас и не говорит. — ответил я. — Ну что же, Валисса, продолжайте. Весьма любопытно, что вы надумали по этому поводу.

— Я попробую сразу объяснить, как и к чему пришла.

— Сделайте любезность. — кивнул я. — Хотя момент о том, что отдавать Тинатин за первого встречного мы обсуждать не будем, его можно опустить.

Царевна-мать усмехнулась.

— Да уж, это точно. Итак, отдавать мою дочь за члена царской семьи одной из соседних стран в нынешней ситуации было бы неразумно. Вы немолоды, Асир, напротив, совсем юн. Такой брак может навести соседей на ненужные мысли.

Эк она меня старым пнем, который уже одной ногой в могиле, куртуазно повеличала.

Я кивнул.

— Отдать девочку в одно из дальних царств, — продолжила Валисса, — это возможно, но сговариваться долго, да и выгоды с этого нам нынче никакой. Разве что в Зимнолесье кто подходящий сыщется, но с теми землями сначала надо постоянный торговый путь установить…

— Чего на моем веку не ожидается. Пока наши мысли совпадают.

Тинатин сидела, с казалось бы, отрешенным видом, и в задумчивости гоняла вилкой по тарелке остатки еды. Асир, хоть и поглядывал на сестру с участием, но явно был заинтересован, и лишь Утмир… Ну а чего ожидать — он-то о сердечных делах сестренки информирован куда как лучше окружающих, вот и лицо такое… Тоже словами не передать.

— Это меня радует. — ответила Валисса. — Остается семейство сатрапа Бантала. Такой брак, с одной стороны, может позволить нашим купцам проникать во внутреннюю Парсуду…

Да, жаловался мне Вартуген, когда сбыт товаров с экспедиции в Зимнолесье обсуждали, что ашшорские караваны далее Агамтану не пускают.

— …но так ли уж это нам надо? А вот все те же недобрые мысли у сатрапа появиться могут. К тому же, вы упоминали, что в его земли намерены вторгнуться рулиннои, и такой брак обяжет Ашшорию драться на чужой войне.

Не помню, чтобы такое при ней говорил — склероз, не иначе.

— А у нас свои планы есть. — кивнул я. — С Банталом все ясно, что нафиг не надо.

— Значит остается лишь брак внутри Ашшории. — Тинатин, при этих словах бросил на мать быстрый взгляд из под ресниц. — Тут имеются варианты, но…

Валисса вздохнула и развела руками.

— Может ли род Крылатых Ежей быть абсолютно уверен в чьей-то абсолютной преданности? — вопросила она.

— Лексик, князь Баратиани. — ответил я. — Но он женат, причем по любви. Следовательно, если я прикажу ему развестись для женитьбе на Тинатин, верность может легко превратиться в ненависть. Может и не превратится, конечно, но лучше так не рисковать.

— И возвысив один род, наша семья вызовет обиду у других, а заодно и их общую неприязнь к обласканному. — в задумчивости проговорил Асир.

— Молодец, сынок. — улыбнулась Валисса. — Именно это я и хотела сказать. Следовательно…

Она повернулась ко мне.

— Решение вполне очевидно. Жених должен быть влиятелен, известен, именит, но не должен принадлежать ни к одному из родов владетельных. Такой человек в Ашшории есть.

Асир поднял палец вверх, как многие делают, когда пытаются родить некую мысль, помедлил несколько мгновений, пока мы с его матерью за его умственными потугами наблюдали, и выдохнул:

— Латмур Железная Рука.

Хорошая у мальчика логика, надо будет Щуме премию дать.

— Умница, сын. — с нескрываемой гордостью произнесла его мать.

— Но он же старый! — не сдержалась Тинатин.

— А ты его что, варить собралась? — отрезала Валисса. — Этот человек доказал свою верность когда, не жалея себя, защитил нашу семью от похищения, а может и смерти, он пользуется авторитетом, и, в конце-концов, так и ваш дед сможет отблагодарить князя Латмура за поддержку, которую тот ему оказал при восшествии на престол.

— Выкладки твои, царевна, безупречны. — я вздохнул. — Да есть одна беда. Дочь твоя с Нвардом, сыном Латмура, любовь крутит, и уже даже бежать с ним собралась.

Валисса пару мгновений, выпучив глаза, хватала ртом воздух, а потом взвилась с места со скоростью и энергией, сделавшей бы честь баллистической ракете.

— Ах ты дрянь!

Я, грешным делом, решил уже было, что прямо тут и прямо сейчас Тинатин лишится пары зубов, и ошибся. Невестка шумно выдохнула, медленно опустилась в кресло, и тоном, холоду которого позавидовала бы сама Снежная Королева, произнесла:

— Весьма тобою разочарована, дочь.

Младшая царевна, которая и так-то уже была ни жива — ни мертва издала сдавленный всхлип.

— Видит Сердце, — продолжила Валисса, — между мной и Тыкави никогда не было даже тени теплых чувств, но я всегда осознавала свой долг и ни разу у меня даже мысли не появилось о том, чтобы завести себе аманта. Я плохо тебя воспитала, коли ты, дочь, позволяешь себе дарить несбыточные надежды человеку, находящегося многократно ниже тебя по происхождению.

— Я его люблю. — всхлипнула Тинатин.

— Ты царевна рода Ежиного Гнезда, ты ни на какую свободу чувств права не имеешь. А уж если и не сдержалась, то и пуще того должна это скрывать, потому как Нварду за один лишь взгляд в твою сторону грозит смерть. — старшая царевна повернулась ко мне. — Что вы намерены предпринять, Лисапет?

— Дать мальчику шанс получить право на сватовство. — Валисса удивленно вскинула брови. — Мы с князем Латмуром, не буду скрывать, еще в день моего прибытия в Аарту обсуждали его возможный брак с Тинатин, и он, хотя и был польщен, также как и внучка выразился в том духе, что малость для такого брака староват.

— Насколько знаю, он вполне себе позволяет себе походы к куртизанкам. — заметила невестка.

— О, нет, он не утверждал что уже из тех мужей, что безвреднее ужей. — усмехнулся я. — Не сомневаюсь, что в этом плане он еще вполне здоров. Просто, как я понимаю, Латмур уже настолько привык жить бобылем, что никакая женитьба ему теперь и даром не нужна. При том он намекал, что вот если бы я отдал Тинатин за его сына, он был бы вполне удовлетворен.

— Такой брак вызовет резкое неудовольствие среди владетельных. — немедленно обломала чуть ожившую от моих слов Тинатин Валисса. — Нвард хороший мальчик, но, по сути, простой витязь…

— Нет никто и звать никак. — согласился я. — И капитан это прекрасно осознает. Мы с ним побеседовали сейчас, он мне голову сына хотел презентовать…

Тинатин и Утмир громко ойкнули.

— Я бы не стал принимать такой дар, дедушка. — твердо произнес Асир. — Князь — человек чести, но выдержит ли его верность короне казнь единственного сына?

Нет, однозначно выпишу Щуме премию!

— Да и мне смерть друга была бы неприятна.

— Ну, собственно, меня тоже вовсе не тянет Нварда уконтрапупить. Изгнание или ссылка подошли бы куда как более, только… Что, догадаешься сам, внук?

Мальчик наморщил лоб, а затем тяжело откинулся на спинку кресла.

— Если будет оглашено истинное обвинение, это будет ужасный удар по репутации всего царского рода.

Щума, Золотой ты мой Язык, кажется ты не только на премию наследника уже навыучивал, но и на орден.

— Потому я решил назначить Нварда командиром одной из лузорий, отправляющихся в Зимнолесье, а его отцу дозволил ее же загрузить товарами. Вернется героем и богатеем, так можно уже будет его кандидатуру в женихи рассмотреть. Тинатин же, на время подготовки экспедиции, отправится в Обитель Святого Солнца на богомолье. Заодно отцу Тхритраве его колымажку вернет.

Я поднялся из-за стола.

— Валисса, проследите чтобы до отъезда ваша дочь не наделала глупостей.

* * *

— …трактат «О рыбной ловле посредством удилища» был тщательно мною изучен, причем для консультации я обратился не только к мудрости записанной, но и к практике, а именно — к лучшим рыбакам Аарты. — научный оппонент при защите философского звания в Ашшории не предусмотрен, зато рецензент трактата (а таковой непременно предоставляется при получении каждого следующего ученого звания, хотя не обязан быть как-то связан с темой выступления соискателя), это в обязательном порядке.

Мне выделили видного, в некотором роде даже выдающегося деятеля — Ошмуда Зверознатца, — умудрившегося на научной основе не только обосновать селекцию, но и на практике ее применить, выведя породу овец особой пушистости. В смысле — длиннорунных.

Не настолько, конечно, как на Земле, но по мангальским меркам это был бы потрясающий успех, кабы нашелся хоть кто-то, вложившийся в их разведение и дальнейшую селекцию. Местная же ментальность, увы, ожидала чуда, изрядную часть экспериментальной отары тут же раскупили и начали скрещивать с обычной породой — со вполне ожидаемым результатом: через пару поколений благоприобретенная длинношерстность у потомков напрочь исчезала. Ну а нету чуда — нет бабла. Ошмуд с небольшим оставшимся количеством своих овечек пока еще ковыряется, но годы его уже весьма почтенны, а мошна далеко не бездонна.

Надобно будет помочь товарищу.

— Были произведены также и четыре натурных эксперимента, поскольку изложенное в трактате не всегда и не во всем совпадало с накопленными в этой области философскими и практическими знаниями. — продолжил Зверознатец. — В этих случаях наблюдения его величества оказались более точными, что было подтверждено опытным путем, прочие же положения трактата существующим знаниям не противоречат. Таким образом можно констатировать, что предоставленный на исследование трактат новые знания привносит, а, следовательно, является философским.

Комиссия, а за ней и собравшиеся в одеоне зрители сдержанно поаплодировали.

— Дополнительным достоинством трактата, несомненно, является его строго практическая направленность, сопряженная с лаконичностью и доступностью слога. Из недостатков же могу отметить лишь три вещи: это отсутствие должного теоретического обоснования, отсутствие какой-либо систематизации описанных рыб, а также отсутствие в трактате информации по рыбе морской. Последнее, впрочем, вполне простительно — проживая в горной местности весьма проблематично вести такие наблюдения. Подводя итог всему сказанному — трактат царя Лисапета из рода Крылатых Ежей рекомендую признать подобающим, а самого его к защите на звание философа-кандидата допустить.

Щума Золотой Язык о чем-то перемолвился парой слов с остальными четырьмя членами ученого совета и громогласно возгласил:

— Да начнется экзамен! Просим вас приступить к докладу, государь.

Я неторопливо поднялся со стульчика, на котором внимал речи рецензента и оглядел одеон. Полный аншлаг, только Дубовицкой не хватает.

Ну еще бы — не каждый день царя на экзамене валят! Когда такое еще увидишь-то?

— Итак, картоха, сиречь свинское яблоко. — я заложил руки за спину, и начал неспешно прогуливаться по сцене, обращаясь одновременно и ко всем, и ни к кому. — Что мы о ней знаем? На самом деле — очень, просто до обидного мало. Кормовая культура для скота, не лучше и не хуже иной любой, брюквы там, или еще какой морковки, за одним полезным исключением — ни один паразит кроме медведки ее жрать не желает, отчего при ее выращивании можно быть уверенным в том, что сколько ее растет, столько скотине на корм и отправится, а не жукам каким-нибудь, в хозяйстве бесполезным.

Я бросил быстрый взгляд на экзаменаторов, а затем на трибуны. И там, и там пока слушали с интересом.

— Еще нам известно, что картоха съедобна для человека. Нет, по дури и ей отравиться можно, случаи бывали, но в целом — да, есть ее можно, если запечь в костре или в котелок с водой бросить. Вкусна ли такая еда? — я с усмешкой оглядел одеон. — Разумеется нет. Во-первых, потому что обычно свинское яблоко едят натурально как свиньи, вместе с кожурой, а это неправильно. Во-вторых, не всякий продукт следует употреблять в чистом виде. Для придания картохе какого-то вкуса нужна соль, а желательно еще и маслице. Однако те, кто ее обычно едят ни на то, ни на другое денег, как правило, не имеют. А человеку с деньгами навряд ли придет в голову сооружать себе обед из свиного корма, не так ли?

Собравшиеся на царьэкзамен отнеслись к высказыванию и с юмором, и с пониманием одновременно.

— Вот! Вот в чем причина того, что в Ашшории, да и соседних странах тоже, ничего не знают о способах приготовления этого вкуснейшего, питательнейшего и применимого для самых различных видов блюд продукта! А ведь их, способов этих, на самом деле великое множество. Не стану нынче перечислять их все, ограничусь лишь несколькими основными, ибо уже во вторник каждый житель блистательной столицы сможет их узнать в любой книжной лавке. Но первым… Марона, владелец трактира «Коровья лепешка» здесь? Встань, покажись, где ты есть.

Ненадолго возникла пауза — зрители озирались, ожидая вероятно узреть нечто необыкновенное, а увидали лишь небогато одетого мужика, несмело поднявшегося на одном из задних рядов и поднявшего вверх правую руку.

— Любезный, в знак признательности за вкусный ужин, которым ты вчера потчевал меня и царевичей, дарю тебе книгу рецептов приготовления картохи. Дарственную надпись я в ней для тебя уже сделал. Тумил, вручи почтенному Мароне мой дар.

Перешептывания в одеоне стали громче и внятнее.

«Что?», «Кто?», «Быть того не может!», «Точно в Кагеновом посаде…»

За следующий час я рассказал о картофеле больше, чем за всю свою прошлую жизнь на Земле — и про то, что из нее крахмал добывают, и о картофельной муке, о методике хранения, о разнообразии блюд, где этот корнеплод применяется, да даже о том, что сырым картофелем можно отбить запах перегара, — а дежурившие за сценой дворцовые повара последовательно подали экзаменационной комиссии борщ, картофельное пюре с мелко рубленным тушеным мясом и подливкой, «Оливье», драники и блины из картофельной муки с медом.

Столичные философы оказались прирожденными естествоиспытателями и не дураками пожрать — умяли все. Сугубо в научных целях, разумеется.

— …при том, что картоха насыщает ничуть не хуже пшена, ячменя или ржи, ее поля практически невозможно потравить, что делает ее выращивание в приграничных землях особенно актуальным. — подвел итог я. — Ну и, наконец, питание большинства ашшорцев, даже если оно и обильно, остается достаточно однообразным, что есть причина запоров, желудочных колик и прочих подобных хворей. Разнообразие же в еде риск таких заболеваний уменьшает. Хотя разнообразие тоже должно быть умеренным, а то чего доброго приключится понос. У меня все.

После краткого обсуждения — господа экзаменующие подбирали формулировки, — мне, под громкие и продолжительные аплодисменты, присвоили внеочередное философское звание, и единственное, что меня в этот момент настораживало, так это донельзя довольная физиономия царского стремянного.

Ну и устал, конечно — возраст и здоровье уже не те, Цицерона и Демосфена одновременно изображать.

— Тумил, а ты чего такой радостный-то? — спросил я, забираясь на Репку. — Съел бы что ли кислого чего, пока лицо от счастья не треснуло.

— Как же мне не радоваться, государь? — честным до полного неправдоподобия тоном отозвался парень. — Мой царь и наставник только что доказал всему миру, что не только свят, но и весьма учен. К тому же явил мне пример истинной благодарности, которая не бьет по кошелю.

— Ты сейчас про что? — не сообразил я.

— Про то, как твое величество облагодетельствовал трактирщика Марону. Так он твоим даром воодушевлен — слов нет. Кстати, сказал что ему теперь сам Солнце велел переименовать «Коровью лепешку».

— Даже любопытно, какое он измыслил название.

Тумил поглядел на меня честными и преданными глазами.

— «Царёва картошка», государь.

* * *

На обед гостей было негусто — главный министр с обоими своими тестюшками, хефе-башкент, капитан гвардии, примас, да Щума Золотой Язык. Можно было бы и еще кое-кого пригласить, но тогда на всех присутствующих точно не хватило бы вилок.

Арцуд Софенине и Шедад Хатикани едва сдерживались, чтобы открыто не демонстрировать самое безрадостное расположение духа, а Зулик Тимариани совершенно не скрываясь отравлял окружающее пространство могучим перегаром.

Тут, впрочем, винить его сложно — не каждый день он известия о рождении детей получает.

— Ну и что мы со всеми этими новостями теперь делать-то станем? — спросил я, садясь на свое место.

— Понятия не имею. — развел руками Зулик, при этом и мимика, и интонации его были ну ровно как у Пьюрфоя в роли Марка Антония. — Обе мои дражайшие женушки пишут, что разрешились от бремени едва наступила полночь. Врут, разумеется.

Арцуд и Шедад смерили зятька мрачными взглядами, но смолчали.

— Возможно у владыко Йожадату сыщутся люди, которые смогут усовестить неразумных? — не без ехидства поинтересовался Щума.

— Сомневаюсь. — криво усмехнулась Валисса. — Для обеих слишком высоки ставки. А вот допросить с пристрастием слуг не помешает.

— Необходим надежный человек, который смог бы должным образом произвести дознание на месте. — заметил Латмур. — Надежный, грамотный и незаинтересованный.

— Тебя не отпущу, и не надейся. — по ходу начавшейся беседы я успел отметить, что князь Папак, похоже, умудрился всем присутствующим драйвера на вилки поставить.

Когда только успел?

— А вот что ты насчет Фарлака из Больших Бобров скажешь, князь? Справится, если дать такое поручение?

— Мясник? — главногвардеец приподнял одну бровь. — Что же, у него есть определенная репутация в таких делах.

— Стало быть прикажу ему немедленно отправляться. — Зулик пожал плечами.

— Немедленно не надо, он мне еще сегодня самому потребен. — ответил я. — Нынче вечером будет суд над философом Яваном, я попросил судью Фарлака быть на нем моим помощником.

Щума вздрогнул и недоверчиво поглядел сначала на меня, потом на примаса. Йожадату на его взгляд лишь слегка кивнул.

— Значит завтра поедет, ничего страшного. — владетель Тимариани ткнул вилкой в тарелку.

— Конечно, мне бы следовало посоветоваться с преосвященным и главой гильдии насчет сей кандидатуры. — задумчиво произнес я. — Однако мне показалось, что они не станут возражать.

— Это воистину мудрый и благочестивый муж, государь. — самым серьезным тоном ответил первосвященник. — Лучшего советника и не сыскать.

— А я, однако, слышал, будто бы он непомерно суров. — не согласился Золотой Язык.

— Именно потому я и взял его советником, а не поручил рассматривать дело. Возможно, прегрешения Явана покажутся мне не столь страшными, однако наивысшую меру я, благодаря сему суровому судие, буду знать, и не превышу ее нечаянно. Возможно, что даже проявлю снисхождение… Кстати, о снисхождении — я должен вам, владыко, по этому поводу попенять.

— Вот как? — удивился Йожадату. — Я вызвал ваше неудовольствие, о царь?

— Скорее недоумение. Боги мстительны, а уж богини и того более — вам ли не знать. Меж тем вы запретили блудницам являться в храмы, а часовни Петулии при веселых домах не посещаются жрецами для принесения ей треб. Вчера я совершал прогулку по Аарте и в одной из этих часовен провел службу, но, согласитесь, постоянно этого делать я не в состоянии.

— Ваше величество чрезвычайно снисходительны к грешникам, и хотя я преклоняюсь пред той степенью просветления, что вы достигли — запрет на посещение храмов для падших женщин я не сниму. — твердо заявил примас. — Что же касается часовен Петулии, мы обсуждали сложившееся положение в Конклаве. Все иерархи неизменно согласны, что ставить в них на служение жрецов, означает подвергать их добродетель испытанию, на что мы права не имеем. Добровольцев же в столице не имеется.

— Служение? Ты имеешь в виду — постоянное? — уточнил я, и, дождавшись подтверждения, продолжил. — Не о служении говорю я, но об искуплении. И жрецам, и монахам иной раз доводится оступиться.

Я повернулся к Латмуру.

— Скажи, князь, что делает хороший командир с солдатом, который пусть и не сильно, но провинился? Какое он избирает ему наказание?

— По-разному, конечно, бывает, государь — смотря как и в чем провинился. — ответил тот. — Но, как правило, ставит его на самую грязную и не почетную работу.

— Улавливаешь мою мысль, преосвященный? — вновь обратился я к Йожадату.

— Служение во искупление?.. — задумчиво протянул примас. — В этом, определенно, что-то есть…

Ну еще бы — осрамить любого оппонента можно, если выписать ему пару нарядов по борделю.

— Одно меня все же смущает: не впадет ли в обществе блудниц уже проштрафившийся священнослужитель в еще больший грех?

— А за тем, чтобы его не искушали может проследить какой-нибудь городской чиновник. — парировал я. — Ведь может, князь Штарпен?

— Вне всякого сомнения. — поспешно заверил меня хефе-башкент. — И может, и проследит непременно. Да я сам лично буду этим заниматься!

— Ну и решено, стало быть. — резюмировал я. — Однако, прошу тебя не забывать, князь — ты обещал мне придворный показ модной одежды. Хотя, может и не во дворце… Князь Шедад, царевна Валисса, я бы хотел это немедленно обсудить. И то, как под это дело устроить лотерею тоже.

— Лотерею? — изумился Утмир. — Это как?

— Казне всегда нужны деньги, внук. И если зрителям самим дать право выбора лучшего из костюмов — на этом можно неплохо заработать. Хотя ты прав, тут больше подойдет тотализатор.

* * *

В синем плаще с гербовыми ежами, шаркающей старческой походкой, поздним вечером девятого числа месяца карка я подошел к трону, установленному в самом центре сцены столичного одеона.

Да — шаркающей. С моря задул свежий ветер, подгоняющий обещающие в ночь дождик тучки, и артрит с радикулитом радостно бросились напоминать мне как о возрасте, так и о бренности бытия в целом.

Как я слезал с Репки, о, если бы это видели простые горожане… Лучше было бы им показать, как я впервые подмочил репутацию — царский рейтинг упал бы меньше.

Шаптур порывался устроить мне паланкин и лазарет отседова, примас — торжественный молебен об исцелении…

— Каких нечистых? — я оперся посохом покрепче, и используя его ну почти как стриптизерша пилон (единственное что — не раздевался), с хрустом разогнул спину. — Я обещал сегодня свершить правосудие, и оно свершится даже если я тут сдохну. Тумил, достань из сумы мой платок и опоясай им меня под рубахой вместо нижнего хонджана. И завяжи покрепче — не хватало еще, чтоб с царя при таком столпотворении штаны упали.

Ну вот как-то так и дошкрябал до судейского места.

— Приведите обвиняемого! — возгласил вставший одесную Фарлак, едва я опустился в кресло. — Царь Лисапет из рода Крылатых Ежей будет судить его перед жителями Аарты по праву священника, по праву философа и по праву царя!

Я кивнул. Прогиб засчитан, бро. Молодец.

Сильно пожилого, как бы не мне ровесника, морщинистого и лысоватого мужчину в недорогом поношенном шервани без единого украшения вывели двое одноусых — это должно было символизировать его ничтожность. Вот кабы даже простые витязи его охраняли…

— Приветствую тебя, о царь. — Яван Звезды Сосчитавший приложил правую руку к сердцу, поклонился, и без малейшего страха поглядел мне в лицо пронзительно синими и очень умными глазами. — Славься вовеки и живи долго.

— И тебе того же хотел бы пожелать, славнейший из звездочетов. — я постарался пристроиться в кресле поудобнее. — Но пока не могу. Ты обвиняешься в оскорблении богов, а виновные в этом живут недолго. Готов ли ты ответить на обвинения, Яван сын Лезека?

— Всегда и без сомнения, государь. — твердо ответил расплетыгин сын.

— Что же, хорошо. — я повернул голову в сторону Йожадату. — Первосвященник, огласите обвинения этому человеку.

Примас поднялся со своего места — он и избранные им члены Конклава сидели по правую руку от меня, на небольшом удалении, и развернул свиток.

— Во веки пусть будет прославлена твоя справедливость, государь. — сказал примас. — Этот человек обвиняется в том, что отрицал существование богов, этот человек отрицает что существует Святое Око, этот человек отрицает что существует Святое Сердце, этот человек отрицает что существует Святое Солнце и этот человек обвиняется в том, что утверждает будто Солнце — не есть единственный и неповторимый податель жизни и света.

По одеону пробежал легкий шорох шепотков и пересудов.

— Тяжкие обвинения, коллега Яван. — вздохнул я. — Не стану спрашивать, отрицаешь ли ты эти обвинения…

— Отчего же не спрашиваешь, о царь? — с некоторой даже насмешкой перебил меня философ. — Преосвященный говорит истинную правду.

— Еще раз прервешь меня, и я буду вынужден тебя наказать. Ты ведь не хочешь этого?

— Нет, но уверен что это неизбежно. Ты ведь привел меня сюда, дабы осудить перед всеми этими — философ указал рукой на публику, — людьми.

— Ты не прав, приписывая мне свои фантазии. — я вздохнул и снова попытался устроить спину поудобнее. — И в неизбежности наказания ты неправ — в моей власти и оправдать тебя. Именно потому я не спросил признаешь ли ты себя виновным, поскольку хочу выяснить подробности, а не рубить голову с плеча. Итак, ты отрицаешь существование богов, всех без исключения?

Не знаю отчего Щума называл этого человека самым занудным из философов. Как по мне, так язык у него недурно подвешен — вот только к мозгу, похоже, не подключен.

— Отнюдь. — ответил Яван. — Тата Созидателя я почитаю. А остальные… Они ведь, по сути своей, не боги, ибо также как и мы есть существа сотворенные.

— Положим, я с тобой соглашусь. — ох, надо было видеть реакцию как священников, так и простых слушателей, да и философы в такой ступор впали, что ни в сказке сказать, ни пером пописать. — И Небесная Дюжина, и меньшие боги, и даже друджи есть существа сотворенные. Но и мельница также сотворена человеком, а муку мелет.

— И ты, государь, хочешь сказать, что мы, люди — боги для мельницы? — удивленно улыбнулся философ.

— Уж творцы-то точно. — парировал я. — История нашего вероучения знает массу примеров, когда простые смертные смогли сравняться с теми, кому ты отказываешь в божественной сущности.

— Этот тезис, уж прости государь, справедлив лишь отчасти. — Яван покачал головой. — Да, человек из подручных — уже имеющихся вещей, — способен создать нечто неживое. Но породить жизнь он не способен, как бы ни был свят.

— Такое утверждение крайне обидно для женщин, особенно рожавших. — усмехнулся я. — Да и для их мужей, которые тоже в зачатии немножечко поучаствовали.

По одеону прокатилась волна смешков, и подсудимый улыбнулся тоже.

— Я неверно выразился, государь. — ответил он. — Способность размножаться является неотъемлемой способностью любого существа, но не творить жизнь. Жизнь — какой доселе еще не было, невиданную ранее. Для человека это столь же невозможно, как для лишенного крыльев создания — полет.

— И вновь ты ошибаешься, сын Лезека, причем дважды. Взгляни на Ошмуда Зверознатца, что сидит здесь же. Не создал ли он овец, каких еще никогда не бывало? Создал, и ты не можешь этого отрицать. Конечно, они не перестали быть овцами, возразишь ты мне и будешь прав, но ведь и времени у твоего коллеги на его труды было ничтожно мало по сравнению с богами. Подумай об этом. Касаемо же невозможности летать… Дайте мне лист бумаги.

Когда требование было исполнено я неторопливо сложил из листа самолетик и запустил его вверх.

Конечно, местная бумага и грубее и толще тетрадных листков — не картон, конечно, скорее ближе к оберточной, — и первый в истории Аарты искусственный летательный аппарат не поразил бы изяществом полета даже первоклашку. Однако взлетев на пару метров он не шмякнулся вниз, чего я несколько опасался, а сделав несколько кругов приземлился прямо у ног Явана Звезды сосчитавшего.

— Немыслимо! — враз охрипшим голосом прошептал тот, и склонившись к самолетику, трясущимися руками поднял его.

Надо сказать, это действо произвело эффект разорвавшейся бомбы на всех — повскакивали философы, вскочили на ноги жрецы, да и зрители встали с мест, в едином порыве пытаясь рассмотреть произошедшее.

— Сядьте, уважаемые! — спокойствие сохранил один лишь Фарлак, и теперь его голос прокатился по одеону громовым раскатом. — Сядьте и соблюдайте степенность, покуда я не решил, что вы проявляете к судие неуважение!

И ведь послушались, причем немедля — неслабая, похоже, репутация, у царского обер-вешателя.

— Немыслимо… — вновь прошептал Яван, разглядывая бумажную игрушку. — Настоящий полет, не баллистика, как у стрелы или снаряда, но скольжение по воздуху, как у раскинувшего крылья орла…

Он поднял взгляд на меня и я увидел в его глазах потрясение и замешательство, смешанное с восторгом.

— И ведь не будешь же ты отрицать, — ласково вопросил я, — что сиди на этой конструкции какой-нибудь муравей, то совершил бы полет не имея крыльев? Да, мураш не управлял бы полетом, но чтобы изготовить этот предмет мне потребовалось времени гораздо меньше, чем досточтимому Ошмуду на выведение овец.

Я улыбнулся.

— Думаю моя аналогия с мельницей была не совсем удачной, я приведу иную. — даже несмотря на угрозу Фарлака по одеону разносились шепотки обсуждений, так что я был принужден несколько повысить голос. — Согласишься ли ты с утверждением, что в любой державе царь — есть власть?

— Вне сомнения, повелитель. — ответил Яван.

— Однако же очевидно, что какими бы дарованиями он ни был бы наделен, в одиночку править страной монарх не в состоянии. Именно потому необходимы министры, чиновники, судьи и даже мытари — и все они тоже власть. Мне, скажу прямо, неведомо, испытывает ли Тат схожие трудности, но, по факту, сам он не вмешивается в дела Мангала, поручив функции управления нашим миром Небесной Дюжине в главном, прочим же богам — в частностях. И как чиновники есть — пусть и от имени царя, но власть, так и боги являются таковыми от имени Тата. Создатель и устроитель всего сущего, изначальное и несотворенное существо, начало и причина вся и всего, так определяешь ты понятие бога. — да, я заблаговременно прочел все обвинительные материалы и неплохо представлял себе суть дела. — Но ты не прав. Это определение очень редко используемого богословского термина — «демиург». Ты, верно, и не слышал о нем, но пораженный самонадеянной заносчивостью, каковая не редкость среди многое постигших людей, стал проповедовать свои измышления не обладая достаточно глубоким знанием в исследуемой теме. Это прискорбно — ведь любой знающий теолог разъяснил бы твою ошибку, а ты пренебрег возможностью получить мудрый совет и тем вводил в заблуждение уже тех, кто внимал твоим речам. Итак, полагаю мы установили, что впав от своей премудрости в грех гордыни ты произносил необдуманные слова о богах, чем вверг в смятение многих добрых ашшорцев. Мои советники согласны с этим?

И жрецы, и философы подтвердили такой вывод вполне единодушно, причем если Йожадату сделал это не слишком-то охотно, то Щума явно был такому повороту рад — обвинение в богохульстве не подтвердилось, а значит у примаса стало меньше поводов разглагольствовать о бездуховности одного чистого знания, не опирающегося на религиозные догмы. Да и его подсудимому коллеге такая квалификация преступления смертью не грозит.

Яван, правда, порывался что-то ляпнуть, уже и рот открыл, но я опередил его.

— Фарлак. — я сделал знак Мяснику склониться ко мне, дабы окружающие не слышали нашего разговора. — Обвиняемый склонял людей к ереси из-за ошибочности умозаключений, но не по умыслу, не от злобы, да и большого вреда не нанес. Какое ты бы в подобном случае вынес решение?

— Проступок совершенный по глупости, не нанесший ущерба здоровью или имуществу… — столичный судья выглядел несколько разочарованным столь мягким вердиктом. — Пара дюжин горячих на главной площади, а с учетом того, что дело касается богов, три недели исправительных работ на нужды города или храмов, дабы внушить смирение.

— Хорошо. — кивнул я, и, уже громче, добавил. — Ну что же, рассмотрим прочие обвинения.

На удобном сиденье радикулит начал отступать, спину уже не простреливал — так, ныл где-то на грани восприятия надоедливой мухой, а вот ноги неимоверно хотелось вытянуть, распрямить ноющие в приближении непогоды колени, снять давящую на голову корону и повалиться в мягкую постель. Объявить что ли в заседании перерыв? Нет, низзя — отвесьственность.

— Как записано, ты отрицаешь существование Святого Солнца, Святого Сердца и Святого Ока, а равно не почитаешь Солнце как единственного подателя жизни и благодати на Мангала. Как так? — я склонил голову на бок. — В твоих словах слышится явное противоречие, ведь если Солнца не существует — а глаза говорят мне обратное, ведь и Солнце, и Око нынче на небесах, да и Сердце вскорости взойдет, — то ты должен был бы говорить, что он не является подателем ничего вообще. Что скажет гильдия философов? Я правильно укоряю Явана Звезды Сосчитавшего в разномыслии?

— Я и сам, государь, — произнес Щума поднимаясь, — не могу понять этакую разладицу в его высказываниях. Допускаю, что либо за ним неверно записали, либо же человек, делавший запись, его попросту не понял.

— Резонное замечание. — ответил я, и снова поглядел на обвиняемого. — Итак, каким же образом объяснишь ты этот парадокс?

Все же ученые — это контуженный на всю голову народ. Какую-то пару минут назад он был потрясет самой возможностью летать, обижен и возмущен моей интерпретацией его слов, но едва речь зашла о том, чтобы изложить свою выстраданную научную теорию, и вы поглядите на этого орла! Глаза горят, ноздри раздуваются, только что копытом землю не роет.

— Меня, о царь, воистину поняли превратно. Никогда и нигде я не утверждал будто небесных объектов именуемых нами Солнце, Сердце и Око не существует. — Йожадату при этих словах нахмурился, а вот уже следующая фраза его немало порадовала, хотя он и попытался скрыть свои истинные чувства под показным возмущением. — Я лишь говорил что все звезды, кроме тех, что мы именуем планетами, это такие же солнца как и наше, только очень далекие, и что Солнце, Око и Сердце это обычные небесные объекты, к святым никакого отношения не имеющие.

— Умолкни, безумец! — взвился с места Золотой Язык. — Государь, он явно не в себе, нельзя судить умалишенного!

— Нет! — примас вскочил на ноги, лишь на миг отстав от главы гильдии столичных философов. — Он еретик и богохульник, и сам это только что признал!

Казалось бы миг, и сии почтенные мужи вцепятся один другому в бороды на глазах у всего одеона — тоже, кстати, ведущего себя довольно, скажем так, шумно, — однако по единственному жесту Фарлака возле спорщиков выросли двое дюжих витязей (в выросшем рядом с Йожадату я опознал Лесвика и чуть заметно ему кивнул) и опустили каждому из потенциальных драчунов ладонь на плечо.

— Сядьте. — спокойным тоном, но громко, дабы слышал весь одеон, произнес уроженец Больших Бобров. — Все сядьте и умолкните. Государь никому из вас слова не давал.

И опять же его приказ был исполнен. Чувствуется профессионал.

— Коллеги обвиняют меня в безумии, — с горечью произнес Яван, когда все чуточку успокоились, — жрецы в богохульстве, но я не сумасшедший и не еретик. Выводы мои основываются на наблюдениях и вычислениях. Я привез с собою все записи, и если бы ты, о царь, дозволил, то прямо сейчас со схемами и диаграммами я бы все растолковал. Прикажи, пусть принесут те свитки, что я ношу в своей суме.

— Тумил, пошли кого-нибудь. Возможно и правда понадобятся. — распорядился я, и вновь поглядев на философа добавил. — Может и не пригодятся, но все же никто не скажет, что я не даю обвиняемому привести доводов в свою защиту и выношу решения до того, как дело окончательно рассмотрено. А пока гонец ездит в Ежиное Гнездо, изложи свои мысли сам, простыми словами, чтобы поняли все присутствующие здесь.

— Да будет на то твоя воля, государь. — чуточку приободрился Яван. — Как, верно, все знают, Мангала представляет собой огромный шар, который висит в пустоте, а Око, Сердце, Солнце, звезды и планеты обращаются вокруг него. Такова современная позиция философии, однако мои опыты показали, что она не верна. Солнце — вот что находится в центре мироздания!

— Это обстоятельство мне хорошо известно. — кивнул я. — И Мангала, и прочие планеты обращаются вокруг светила — каждая по своей орбите. При этом они обращаются и вокруг своей оси, чем объясняются смена дня и ночи. Око и Сердце же имеют орбиты вокруг Мангала, притом Око столь быстро, что кажется что он восходит на западе, а садится на востоке, что неправда.

Последнее я въяве наблюдал, когда тот светящийся тип меня в эту старую тушку только законопатить намеревался и планету со стороны показывал.

— Пока ты не сказал мне ничего нового. — как же приятно смотреть на столько отвисших челюстей разом…

Первым, кстати, оправился от изумления обвиняемый.

— Ваше величество так хорошо знает астрономию? — со смесью восторга и радости вопросил он. — И даже знакомы с моими выкладками?

— Вообще-то в юности я, как и любой иной царевич, получал образование. Не скажу, что был прилежным учеником, но кое что еще помню. А исследований твоих я не читал, да и нет мне нужды в этом. Все что ты сейчас говорил еще в давние времена предполагал просветленный учитель э-э-э Дерсу Узала. — лучше сослаться на вымышленный духовный авторитет (один пес их, как и богов, всех ни один человек не помнит — ну разве что брат Круврашпури только), а то примас что-то коситься подозрительно начал. — Но я перебил тебя, а это нехорошо. Продолжай излагать свою гипотезу, не все знакомы с поучениями святого.

Яван глубоко вздохнул, собираясь с мыслями.

— Да… Я остановился на том, что Солнце находится в центре вселенной, и Мангала, равно как и иные планеты обращается вокруг него по кругу. — философ вздохнул. — При этом мои наблюдения показывают, что некоторые планеты, а это ведь миры подобные нашему, находятся ближе к Солнцу, чем мы. Представьте, повелитель, ближе!

Не увидав у меня на этот пассаж живого отклика обвиняемый тяжело вздохнул.

— Это, казалось бы, очевидно, но об этом просто никто не задумывался. Мангала огромен, на каких же невообразимых расстояниях находятся прочие планеты, если кажутся нам лишь маленькими точками в ночном небе? Насколько огромно Солнце и как же оно горячо, если тепло его доходит до нас через такую бездну? По сути оно должно быть исполинским, невообразимых размером шаром огня, близ которого погибнет все живое. И звезды — ведь они таковы тоже, а не малые части солнца, не его слезы, разбросанные по небосводу, и вокруг них тоже кружатся планеты! Что же касается Сердца и Ока, то и это планеты тоже, но меньшие. Можно ли предположить, что Святая Троица такова, как я описал, и как объяснить множественность солнц с позиций веры?..

— Да запросто. — усмехнулся я. — Ибо ты излагаешь свои мысли так, словно постиг самую суть вознесения, а меж тем она никому неизвестна. Планетами называешь ты и Сердце, и Око. Пусть так. В чем тут противоречие с догматами нашей веры? Известно, что Святая Троица вознеслась на небеса. Почему после вознесения не принять им облик планет, дабы мы, глядя вверх всегда видели их, и неизменно помнили их учение? Разве не являются они нынче тому напоминанием?

Ох, спасибо вралям, утверждавшим что Луна — искусственный объект, на поверхности которой что-то там зашифровано, а внутри чего-то хранится. Ваша брехня мне сейчас в кассу, поскольку сам я до такого бреда додумался бы вряд ли. Славься Интернет вовеки веков, и свободный доступ к нему неадекватов тоже!

— Вполне разумное решения приняли и Око, и Сердце. Или ты столь глубоко проник в суть мироздания, что возьмешься утверждать, будто будучи планетой Око не способен приглядывать за людьми?

— А Солнце и прочие планеты, государь? — как-то Яван от такой религиозной отповеди смешался.

— А что с ним не так? — я пожал плечами, и подлый радикулит тут же напомнил о себе. — В Книги Деяний прямо сказано, что он горел душой за человечество — и прямо сейчас, взглянув на него, можем видеть, насколько сильно. Находиться близ Мангала он не мог — ты верно говоришь, что это убило бы все живое, и удалился на потребное расстояние. Все вполне логично, и ни в чем не противоречит канонам.

— Но планеты! — воскликнул философ. — Те что ближе к Солнцу!

— А что мы про них знаем? — ответил я вопросом на вопрос. — То что они существуют, а больше, ровным счетом, ничего. Может там тоже имеется жизнь, причем гораздо более теплолюбивая? Может, конечно, и нет и причина в ином, но мы в ближайшее время о том никаким образом точных сведений не получим. А нет данных, нет и оснований для философских выводов, не так ли?

— Так. — понурился Яван.

— Что же касается звезд, то и вовсе не вижу причин, отчего бы им не существовать. Если святости достигла Троица на Мангала, отчего в иных мирах не могло произойти нечто подобное? Тебе такая причина известна?

— Нет. — подавленно ответил обвиняемый.

— Вот видишь? Ты просто вновь неверно интерпретировал свои наблюдения и по гордыне своей вводил людей в грех отрицания Троицы. — я укоризненно покачал головой. — Это непростительно для философа, использовать данные, но не применять при этом логику для простейшего объяснения явлений. К тому же — использовать неточные данные.

— Что вы подразумеваете под «неточными данными», государь? — встрепенулся расплетыгин сын.

— Излагая свою догму ты совершил не менее чем две ошибки. — я значительно поднял палец вверх. — Первая, это то, что планеты обращаются вокруг Солнца по кругу. Такое утверждение неверно — они обращаются по эллипсу. Второе ошибочное утверждение, это то, что звезды обращаются вокруг Солнца, поскольку ничего подобного не происходит.

Яван Звезды Сосчитавший смотрел на меня при этих словах с искренним изумлением неофита, которому разъясняют некое сакральное знание.

— И Солнце, и прочие звезды кружат вокруг центра Млечного Пути, хотя для того чтобы это понять нужны сотни лет непрерывных наблюдений, а их у тебя не было — потому вторую ошибку я тебе прощаю.

— И все это вы уже давно знали, государь, из трактата просветленного Дерсу Узала? — пораженно вопросил философ.

— Нет, там изложены лишь общие принципы, и очень кратко.

— Тогда… откуда вы все это знаете?

— Рыбы нашептали. — с самым серьезным видом ответил я.

Между прочим, это чистая правда — мою школьную училку физики и астрономии за глаза все звали Селедкой.

— А… — философ помотал головой, пытаясь собраться с мыслями. — Что же, в таком случае, находится в центре мироздания? Вокруг чего вращаются все звезды?

— Понятия не имею, но подозреваю, что Тат Созидатель. — я хмыкнул. — В любом случае, выяснять это надлежит не мне, а звездочетам, не так ли, Яван?

Он помолчал пару мгновений, а затем склонил голову в знак согласия.

— Так, государь.

— Очень рад, что ты осознал свои заблуждения. — я вновь дал Фарлаку знак наклониться поближе. — Хула на Святую Троицу произошедшая не от умысла, но вследствие гордыни и небрежения своими обязанностями философа, я полагаю. Что скажешь?

— Изгнание, или же заточение, повелитель. Срок… хм, так вот сразу и не скажешь, он ведь и неокрепшие умы смущал. Лет десять. Ну или пять-шесть, если присудить каторгу.

— А в случае если он делом сможет искупить хулу на богов и Троицу?

— Слабо себе представляю, ваше величество, как бы он мог такое исполнить. Заточение в монастыре?

— Ну, например. — я пожал плечами.

— Как и при заточении, но можно дозволить настоятелю отпустить его на полгода пораньше, государь. Ну, если избирать монастырь строгого устава. Если особо строгого, то и за восемнадцать месяцев до избытия срока наказания допустимо.

— Я понял тебя. — сказав так, я дал знак и одеон огласил рев труб, символизируя то, что решение принято и сейчас будет оглашено.

Внимательные и настороженные взгляды и со стороны философов, и со стороны церковников скрестились на мне, как лучи зенитных прожекторов на бомбардировщике, а зрители умолкли, и старались, кажется, даже не дышать.

— Яван Звезды Сосчитавший, — мерным нудным тоном обратился я к подсудимому, — рассмотрев твое дело, изучив обвинения Церкви и выслушав твои доводы я вынес решение. Преступно пренебрегая философским подходом ты сделал скороспелые выводы, впал в ересь отрицания богов и самой Святой Троицы, в чем я признаю тебя виновным.

По одеону прокатился звук, напоминающий шумный выдох какого-то исполинского животного. Примас скривил рот в язвительной ухмылке, у Щумы вздулись желваки, и только Тумил смотрел на все это со слабо спрятанной иронией.

— Серьезным смягчающим обстоятельством, при этом, я нахожу то, что в сердце своем ты не имел умысла на указанные деяния, не имел цели бросить вызов высшим силам и проповедовал свое ошибочное учение искренне заблуждаясь. — теперь настала очередь вытянуться физиономии Йожадату. — Это не оправдывает твой легковесный подход к трактовке произведенных наблюдений и необоснованную гордыню, но позволяет не применять к тебе звание ересиарха. На основе своих знаний ты поносил всех богов, за исключением Тата, и отрицал Святую Троицу — будет справедливо, если теперь ты применишь их для того, чтобы искупить причиненный тобой по недомыслию вред.

Теперь «зенитные прожектора» били со всех сторон.

— Я признаю тебя виновным в грехе гордыни, повлекшем тяжкие последствия, а также в небрежении своими обязанностями философа. — для пафоса я немного возвысил голос. — Во искупление доказанной в этом заседании вины я назначаю тебе наказание в виде временного монашества и извергаю тебя из звания философа на время искупления. Тебе надлежит отбыть в Обитель Святого Солнца, где ты примешь монашество и проведешь время достаточное, для того чтобы возвести обсерваторию и воспитать не менее трех учеников способных сдать экзамен на философа-кандидата, которые, к вящей славе Троицы, будут изучать движение небесных тел и устройство вселенной, а также просвещать на сей счет паломников. Минимальный твой срок пребывания в обители я определяю в два года, после истечения которого ты вправе будешь в любой момент ее покинуть, если монастырский Совет Благих решит, что ученики твои к исполнению обязанностей готовы.

Я поднялся.

— Вскоре царевна Тинатин отбывает в обитель на богомолье, ты отправишься с ней, до тех же пор продолжишь жить в Ежином Гнезде. Мне будет приятно по вечерам побеседовать с тобой о делах небесной механики. Суд окончен, решение оглашено.

Глянул краем глаза на примаса и был вынужден приложить все душевные силы, чтобы сдержать глумливую ухмылку. Йожадату в этот момент был зримым воплощением мема «Это фиаско, братан».

* * *

Беда не приходит одна, гости тоже.

Сначала из обители в Аарту, наконец-то, дошкадыбал брат Люкава, сняв, наконец-то, с Тумила несвойственные для молодого охламона секретарские обязанности. Деды из моего величества собственной канцелярии нового ответственного за доступ к царскому телу весь день внимательно изучали, и вынесли свой профессиональный вердикт: «Неумен, жаден, но аккуратен, так что под должным приглядом работать сможет».

Можно подумать, я от них про Люкаву что-то новое узнал.

На следующий день у ворот Ежиного Гнезда появилась группа измызганных и до полусмерти уставших блистательных, сопровождающих некоего средних лет зака. Посланцы к родне Ржавого вернулись.

Представитель племени Зеленых Коней оказался правой рукой буюрука Тимна, ну и дальним родственником — куда ж без этого. Держался он с достоинством, без подобострастия, но за формальное признание моей власти и обязательство не только не нападать на переселенцев, но и всячески их защищать (в пределах разумного, разумеется, без фанатизма) выставил такой счет, что князь Эшпани аж закашлялся.

— Вы просите весьма немало, досточтимый Ходарз. — произнес я, выслушав сколько оружия и скота мне надо внести в устав нашего с родом Зеленых Коней совместного предприятия.

— Э, правитель, — с гортанным степным произношением ответил тот, — ты же не в набег за отарой овец нескольких юнцов отправляешь. Чтобы помочь твоим людям, нам, для начала, надо сломать хребет Ухорезам, а это сильный и многочисленный род, без союзников нам не справиться. Как их заполучить Зеленым Коням? Только купить. Буюрук Ортен жаден, хотя и богат, но подвигнуть соседей пощупать его за вымя можно лишь очень щедрыми дарами — это будет достаточной гарантией, что Зеленые Кони не переметнутся, а будут драться с Ухорезами.

— Ну да, понимаю, те кто так вложился в предприятие точно соскочить не попытаются. — кивнул главный министр. — Но все же… многовато.

— А, ты не понял меня, уважаемый. — отмахнулся от Зулика зак. — Разделаться с этими собаками — только половина дела. Я же сказал, Ортен жаден, а стать ханом племени может только очень щедрый буюрук — никто не прокричит твоего имени на курултае, если не принести богатых даров. После смерти этих отрыжек Сырдона Зеленые Кони возвысятся и Тимн, сын Скитраба, сможет выдвинуть себя в ханы племени. Но для успеха он должен быть очень, очень щедр к другим буюрукам.

— Это прекрасно, мы всячески приветствуем возвращение твоему роду, храбрый Ходарз, подобающего по праву положения. — покивал я. — Однако какая у нас может быть уверенность, что наши вложения в возвышение Зеленых Коней не будут забыты?

— Слово зака крепче стали. — фыркнул посланник.

— Но степной ветер переменчив. — обронил Латмур.

Ходарз некоторое время сверлил моего главногвардейца взглядом, а потом вздохнул и усмехнулся.

— Что предложишь, дорогой родич? — спросил он.

— Насколько помню, старший сын моего шурина нынче в том же возрасте, что и царевич Асир. Они могли бы стать друзьями. — пожал плечами князь-философ.

Заложник? Заложник — это тема. Закские вожди к своим наследникам относятся достаточно трепетно, подставлять под топор палача не станут. Да и когда парень вернется в степь, у Ашшории будет агент влияния — культурного, но все же.

Нет, определенно, это хорошая страховка от невыполнения контрагентом своих обязательств.

— Ха, у него и дочка есть, вашему младшему царевичу ровесница. — отозвался степняк.

— Знаешь что, досточтимый Ходарз? — ответил я. — А пусть и она тоже приезжает. Как знать, возможно Утмир пожелает взять ее в жены, когда они оба немного подрастут.

Может и не пожелает, не знаю. Да и то что доживу не факт.

Пир по поводу появления закского посланника не устраивали, поскольку переговоры были довольно-таки секретными, но повод для потратить кучу денег на массовую пьянку появился и без него. Да какой!

Уже на следующий день, едва этот степной Ходор выехал из дворца, в гавань Аарты влетела патрульная лузория и уже полчаса спустя я имел сомнительное удовольствие лицезреть запыхавшегося Морского воеводу.

— Михил, а известно ли тебе, отчего старшим командирам невместно бегать? — спросил я уроженца Гаги, когда он вошел в мой кабинет.

— Нет, государь. — ответил тот.

— Потому что в мирное время бегущий военачальник вызывает у подчиненных смех, а в военное — панику. У нас что сейчас, мир или война?

— Пока еще мир, повелитель. — ответил Морской воевода. — А что будет нынче вечером, даже и не знаю. Только что вернулся из дозора Васиф из Левой Ноги, доложил что в половине дня хода от Аарты исполинская онерария — не менее шестидесяти локтей в длину, — изукрашенная слоновой костью и серебряными накладками почище Пантеона. Красоты, говорит, неописуемой.

— Да? — я отложил в сторону челобитную, которую читал перед приходом Михила. — И чего везет? Или Васиф не поинтересовался?

— Поинтересовался, как же иначе, государь? — командующий флотом даже, кажется, немного обиделся. — Посланника Асинии, члена Совета Первейших по имени Торис Карторикс.

— Важная птица. — я пожевал губами. — Ладно, посмотрим, что это за гусь такой.

Гусь оказался больше похож на павлина. Когда он — после соответствующего обмена дипломатическими реверансами, разумеется, — появился в тронном зале для вручения верительных грамот у меня чуть челюсть не отпала. Как бы это описать-то?..

Вот представьте себе смугловатого мужика европеоидной внешности, одетого в башкирский национальный костюм, но в пурпурной, расшитой жемчугом феске вместо меховой шапки и килте взамен штанов — мафиози после ограбления музея этнографии, да и только. Еще и зубы зачерненные.

На его фоне почетный караул из шести окилтованных псевдошотландцев в калигах, древнегреческих «коринфских» шлемах, бронзовых лорика плюмата и алых плащах, вооруженные овальными щитами на две трети роста, копьями и чем-то напоминающим египетский меч-хопиш уже вовсе не казался странным. Ну, за исключением, может, посольского знаменосца, который мало того что держал в руках увенчанный пикирующим соколом рюриковичей красный, с золотой звездой, штандарт, висящий на перекладине древка — не мне с моим геральдическим зверем чужим эмблемам удивляться, и вообще коммунизм строить никому не запрещено, — но и имеющий вместо шлема индейский головной убор из перьев.

— Намасте, славный царь. — произнес на парсудском посол, останавливаясь на строго определенном этикетом расстоянии от трона, и сложил ладони в молитвенном жесте перед грудью.

Ну натуральное хамло. Можно подумать я не знаю, что у асинов при приветствии старшего ладони принято держать на уровне лица. Да и толмача мог бы прихватить, кстати. Парсудский — язык международного общения, а не дипломатических нот. Хотя мне он, конечно, известен.

— Свети тебе Солнце, благородный Торис. — ласково ответил я. — Счастлив видеть в своем дворце посланца вашей прославленной державы. Правда…

Я вздохнул, и развел руками.

— …Совет Первейших не уведомил нас о твоем прибытии заблаговременно, а это создает определенную трудность.

— Совету нет нужды уведомлять кого бы то ни было о направлении своего посланника. — не без самодовольства отозвался гусь-павлин.

— Ты неверно толкуешь мои слова. — покачал головой я, продолжая ласково улыбаться. — Дело в том, что даже один миг держать посланца столь славной и дружественной Ашшории державы…

А что? Мы с асинами еще ни разу не воевали, что в местных реалиях однозначно относит их к дружественным.

— …на корабле было бы неуместно и невежливо, а подготовить достойное пристанище для тебя и твоих людей в городе уже никак не выйдет. Надеюсь, ты не найдешь умалением твоего достоинства, если я поселю вас на царской вилле, недалеко от Аарты?

— Нет, о царь, не будет никакого урона чести Асинии в том, что посланец Совета Первейших поселится в твоем доме. — кивнул Торис Карторикс.

Ну еще бы, прочие послы живут в арендованных особняках, а тебе такие респект и уважуха сразу. Вон, еле сдерживаешь самодовольную улыбку, да и тон стал не такой нахальный. Давай-давай, считай, что я трепещу от страха видя такие наезды. Что за дятел тебя вообще додумался прислать? С каким другим царем от такого поведения посла уже война случиться могла бы.

— Превосходно. — ответил я. — Тогда сегодня ты отдохнешь после путешествия, а завтра мы устроим пир в честь твоего приезда.

— Однако же, я должен передать тебе дары Совета, славный царь, и обсудить ряд вопросов.

Вот настырный дурак! Как его только Мангала носит?

— Обсудим, благородный Торис, непременно обсудим. Послезавтра. А сначала пир — такой повод, однако — без него никак нельзя. Мировая Гармония пошатнуться может.

— Да будет по воле твоей, о царь. — снова кивнул посланник. — Однако мои рабы уже доставили подарки для тебя во дворец. Я не решился оскорбить твой взор видом этих грязных существ, но если ты проявишь минуту терпения, они внесут предназначенное тебе и тут же уберутся с твоих глаз.

— Пусть так и случится, — я склонил голову в знак согласия.

Онерария. Примерно на таком корабле прибыл посол Асинии

Ну что можно сказать? Финансовая часть в асинском МИДе работает куда лучше, чем кадровая — дары оказались весьма богатыми. Янтарные и золотые украшения, драгоценная посуда, связка соболиных мехов…

Я аж погрустнел, когда представил на какую сумму придется отдариваться в обратную.

Когда Торис Карторикс отбыл к месту временной регистрации и из тронного зала удалились все, обязанные присутствовать по церемониалу, меня, прямо на троне, взяло в осаду царское семейство с примкнувшими союзниками в лице Главного министра и Министра царского двора.

— Что? — вздохнул я, понимая, что просто послать всех куда подальше не выйдет.

— Ваше величество, мне показалось… — Зулик Тимариани чуть помялся. — Я думаю, что следующий раз беседовать нужно через толмача. Посол Карторикс, гм, владеет парсудским не в совершенстве.

— Да он просто бесподобный наглец! — не согласился с зятем Шедад Хатикани. — Говорить в таком тоне с царем — это недопустимо!

— Действительно, не слишком ли вы были с ним терпимы? — спросила Валисса.

Судя по лицам внуков, они разделяли общее мнение.

— В давние времена, — я прикрыл глаза, — один из Просветленных Учителей странствовал в дальних южных землях и проповедовал местным жителям Слово Троих. Однажды, когда он проходил со своими многочисленными учениками мимо одного из городов, оттуда вышли несколько его противников и начали поносить Просветленного последними словами, а он встал и молча стал слушать их. Те продолжали ругаться, но видя, что Просветленный молча внимает им, словно бы они пели прекрасные песни, начали недоумевать. «Что же, ты оглох и не слышишь, что тебе говорят?» — вскричал один из них.

Я поднял веки и с удовольствием увидел недоумение на лицах своих собеседников.

— «Отчего же, я прекрасно слышу вас» — ответил Просветленный Учитель. — «И в былые времена, когда еще не познал Слово Троих так хорошо, наверняка бы кинулся на вас с кулаками. Теперь же я осознаю, что вправе брать то, что сам пожелаю, оставляя миру то, что мне не надобно. Ваши слова не нужны мне, я оставляю их вам». Недруги его замолкли, пораженные степенью его просветленности. Тогда он улыбнулся и добавил: «А теперь, когда вы поняли меня, мои ученики хорошенько вас отметелят», — нет, не вкурили, один только притаившийся за колонной Тумил гаденько усмехается (хорошо знает своего наставника). — Это я к тому вам рассказал, что месть есть блюдо, которое употребляют холодным. Валисса, пир на тебе и князе Шедаде. Князь Зулик, попробуй как-то, в общих чертах, выяснить, какого друджа Совету Первейших от нас надобно. А я съезжу, гляну, что это там за корабль у посла такой, про который вы мне тут все уши прожужжали.

Вот, кстати, истинная правда — только и разговоров во дворце, что об асинской онерарии. И огромная-то она, и изукрашенная, и прям чудо какое-то, а не торговое судно… Аж интересно стало, что там за каравелла по зеленым волнам до нас доковыляла.

И тут у Шедада Хатикани началась натуральная истерика. Я и не думал, что человек так за работу-то переживает…

Если свести его пламенную пятиминутную речь к одной короткой фразе, то я такой поездкой унижу себя перед заморским выскочкой, чья мать, несомненно, не была верна своему мужу, уроню свое реноме в глазах всей Ашшории, да так, что поднять его будет ну никак невозможно.

Я от такой отповеди аж опешил.

— Ну хорошо-хорошо, не надо так переживать, никуда я не поеду. Пойду, с документами поработаю, которые мне брат Люкава отобрал.

* * *

А посол-то силен оказался. Вечером, на пиру, пил никак не меньше прочих, а на следующий день, уже к обеду, никаких признаков абстинентного синдрома.

— Ваше величество, Главный министр, приветствую вас. — раскланялся с нами Карторикс, входя в кабинет.

— Присаживайся, благородный Торис. — кивнул я на кресло. — И давай уж без всяких славословий и политесов, на официальных церемониях надоело. Поговорим по-простому.

— Что же, извольте, я буду говорить прямо. — асинский посланник опустился на предложенное место. — Официально я прибыл обсудить вопрос беспошлинной торговли между Ашшорией и Асинией. Фактически цель моя является несколько иной.

— Мы само внимание. — улыбнулся я.

— Совет Первейших не устраивает торговая политика Парсуды. — сказал Карторикс. — Вас, насколько понимаю, она не устраивает тоже.

— Меня в этой жизни, благородный Торис, много чего не устраивает. Не мог бы ты высказаться чуть предметнее?

— Могу и предметнее. Сатрап Бантала не пускает иноземных торговцев дальше Агамтану, заставляя сбывать товары местным перекупщикам, а Царь Царей всячески ему в том потворствует. — посол сложил ладони домиком и оперся локтями на стол. — Совет Первейших считает такое положение вещей неприемлимым.

— Нас это тоже не особо радует. — осторожно заметил Зулик. — К счастью, Парсуда не единственная страна, доступная нашим купцам.

— Не единственная. — кивнул асин. — Но самая богатая. Совет уже направил в Бантал своего посланника с требованием прекратить ущемление прав наших торговцев, но я сомневаюсь в благоразумии сатрапа.

— А я в нем ничуть не сомневаюсь. — мне осталось лишь пожать плечами. — Нельзя сомневаться в том, чего не существует. Ваше требование будет отклонено.

— В этом случае весной начнется война и мы заставим парсюков изменить свое мнение на вопрос. — жестко произнес Торис Карторикс. — Ате Гикамет решил присоединиться к Асинии в ее справедливой войне — если до нее, разумеется, дойдет. Возможно, царь Лисапет тоже заинтересован в процветании своих купцов и выступит на юг в союзе с нашими лейдангами?

В кабинете повисло молчание.

— Как это все не вовремя… — вздохнул я наконец. — Ты, благородный Торис, верно знаешь, что Ашшория намерена начать осваивать Большую степь.

— Да, я наслышан об этом. — посол улыбнулся. — Но ведь успешный поход принесет в царскую казну несравненно больше, чем даже годовой доход от захваченного куска пустошей. Причем сразу.

— Ну да, ну да. — покивал я. — И в казну, и в страну… После начала войны у крестьян не будет иного выхода, кроме как бежать с пути следования войск — что ваших, что парсудских. И кроме как в Ашшорию податься им будет некуда. А у меня для своих крестьян уже земли не хватает.

— Ты, о царь, полагаешь что от твоих солдат парсюки не побегут? — удивился асин.

— Тут и полагать нечего. — хмыкнул Зулик. — Мы не угоняем людей в рабство, с одной стороны, и наша походная армия не настолько велика, чтобы обожрать целую провинцию, да так, что местным не останется ничего иного, кроме как помереть с голодухи — с другой. Не скажу, что обойдется без убитых, изнасилованных и ограбленных, но на общем фоне это будет такая мелочь, что — да. Побегут именно к нам.

— Видимо я должен воспринимать ваши слова как отказ? — нахмурился посол.

— Направив войска в Парсуду я ослаблю экспансию Ашшории на севере. Но какое-то количество послать все же придется.

— Так выходит — да?

— Ни да, и ни нет, благородный Торис. — ответил я. — Погляди на карту. Через Бантал, со Станового хребта, изогнувшись как натянутый лук протекает река Каруна, которая впадает в Усталое море близ Скарпийских гор. Ашшория займет эту излучину из Дадешки, и именно там я буду принимать бегущих от войны селян. После окончания вашей кампании я верну Царю Царей и его земли, и его людей… если Бантал все еще будет принадлежать Парсуде. И, разумеется, я вовсе не прочь продавать фураж моему доброму другу и соседу — Гикамету. В любом количестве.

— Это последнее твое слово, о царь?

— В нынешних условиях — да. А там посмотрим — мир очень переменчив. Что же касается торгового договора между Асинией и Ашшорией, то его тебе стоит обсудить с князем Тимариани.

— Мы могли бы обговорить его условия после обеда. — добавил Зулик.

— Как вам будет угодно. — недовольным тоном отозвался асин, поднимаясь.

— Государь, — произнес Главный министр, когда нахальный посланник убрался, — мне кажется, что отказаться от вторжения в Бантал совместно с асинами и скарпийцами будет большой ошибкой. Да, это очень сильно замедлит, почти остановит наше продвижение в Большую степь, но зато даст время и деньги на более тщательную подготовку колонизации. Князь Софенине построит больше дорог, мы подготовим больше запасов…

— Если война будет и быстрой, и успешной. — перебил его я. — Что вовсе не факт. К тому же асины, засевшие в Скарпии, меня очень тревожат. А если они засядут еще и на нашей южной границе я и вовсе могу впасть в панику. Нет, ни в какой войне участвовать мы не станем.

* * *

— Да, отплывает сегодня, с вечерним отливом. — подтвердил Михил из Гаги.

Мы обсуждали с ним, Зуликом, казначеем и Вартугеном последние приготовления к экспедиции в Зимнолесье, и не смогли обойти в беседе Асинию — ведь именно эта страна, на пару с Бирсой, в настоящий момент держит торговлю с теми отдаленными землями. Именно для этих плаваний вокруг всего материка строятся столь крупные онерарии как та, на коей прибыл Торис Карторикс.

Соответственно и про него вспомнили — надеюсь ему икалось.

— Даже немного жаль. — произнес князь Тимариани. — Многие горожане всю эту неделю ежедневно приходили в порт полюбоваться таким величественным кораблем. Право, есть на что посмотреть.

— Как? И ты ходил?! — я аж подпрыгнул от возмущения. — Вот где справедливость? Мне твой тесть плешь проел рассказывая, как я свое достоинство уроню, коли пойду на эту лоханку глядеть, а Главный министр спокойно идет и пялится на диковинку!

— Ну, я ведь сделал это инкогнито, государь. — улыбнулся Зулик. — Как и остальные владетельные, что были в Аарте.

— Так, а мне что мешает поступить подобным образом?

— Это небезопасно, государь. — заметил князь Эшпани. — Порт для праздных прогулок место, прямо надо сказать, не самое лучшее.

— Ничего, прихвачу с собой пару Блистательных — будут идти позади и делать вид что прогуливаются.

Сказано — сделано. К вечеру облачились с Тумилом (отвяжешься от него, как же) в свои старые сутаны и вышли через потайную калитку. Ста локтей пройти не успели, как навстречу нам попались четверо молоденьких монашков, прячущих физиономии под капюшонами.

— И далеко ходили, я спросить как-то стесняюсь? — спросил я, перегораживая им дорогу.

— Тумил, ты же обещал не рассказывать дедушке! — возмущенно воскликнул Утмир, скидывая капюшон.

— Я и не рассказывал… — тяжко вздохнул мой стремянной.

— Это уже на заговор тянет. — желчно заметил я. — Где были-то? В борделе?

Асир и Нвард, который последнее время старался не попадаться мне на глаза, густо покраснели, а Энгель натянул капюшон еще глубже.

— Вот еще, дедушка! — возмутился Утмир. — В гильдии переписчиков мы были. Я…

Мальчик засмущался.

— Я, в общем, решил немного денег заработать.

— Да ну?! — искренне изумился я. — Интересно как?

— А он, дедушка, твои сказки записал. — буркнул Асир. — Кстати, почтенный Балибар взялся выпустить его писанину сам, за половину дохода от продажи. Ну а мы брата проводили просто.

— Тумила зря с собой не взяли, он, в отличие от вас, торговаться умеет. — хмыкнул я. — Ладно, не сержусь, но чтобы в следующий раз предупреждали, когда куда-то из дворца уходите, а то шибко уж самостоятельные стали.

— Да, дедушка. — хором отозвались царевичи.

Как-то не очень в их искренность в этот момент верилось. Вот прямо совсем.

— А вы, ваше величество, я так понимаю, в порт? — спросил Энгель.

— Это как же ты понял?

— Да догадаться-то не мудрено. — парень тоже скинул капюшон. — С сегодняшним отливом «Отец Сокол» уходит.

Сын Морского воеводы вздохнул и с мечтательностью в голосе добавил:

— Эх, вот бы за его кормилом хоть чуточку постоять.

— В следующем году кой у чего получше постоишь. — пообещал я. — Если во время похода в Зимнолесье себя не дашь убить.

— Дедушка, а можно нам тоже на онерарию поглядеть? — вмешался Утмир, глядя на меня глазами Кота В Сапогах из мультфильма про Шрека.

— Ну что с вами делать? — рассмеялся я. — Все одно из Ежиного Гнезда вы уже умотали. Идемте, посмотрим, что там за чудо такое чудесатое.

Ну — поглядели. Едва не опоздали, кстати — через пять минут после нашего появления в порту корабль снялся с якоря и начал выходить из гавани. Молодежь посудиной впечатлилась, я — не особо. Речной Омик — как бы даже и не меньше, — только пузатый и из дерева. Но украшен, конечно — мое почтение. У меня во дворце не везде такая красота, как у асинской посудины по бортам.

Возвращались уже почти в сумерках. Утмир попытался подбить меня дать крюка и заглянуть в «Коровью лепешку», но был призван не наглеть, покуда ухи не откручены и смирился.

Я, правда, хотел пообещать отправить ему за жаренными голубями гонца, да не успел. Начались неприятности.

Все случилось очень быстро. Едва я и молодежь свернули за очередной поворот, как у нас за спиной раздался звон клинков и громкий мат, а спереди, из подворотни, выскочил десяток фигур с замотанными лицами и с обнаженными клинками в руках.

Нвард среагировал первым — в руках у него непонятно откуда появился меч и юноша решительно заступил дорогу нападающим. Энгель и Тумил — с саблей и спатычем соответственно, — отстали от гвардейца лишь на миг.

Мальчикам удалось связать боем восьмерых, причем двоих из них ребята просто уложили походя, но еще пара стремительно обошла их сбоку и ринулись ко мне с царевичами. Асир с Утмиром, которые ненадолго при виде происходящего ненадолго оцепенели, извлекли свои мечи из под сутан и решительно шагнули нападающим навстречу.

Блин, а я-то что стою, старый пень? У меня-то тоже кинжал на поясе есть!

Один из прорвавшихся плавным движением обогнул Асира и рубанул его сбоку. Внук успел подставить блок, но открылся второму нападающему, который тут же замахнулся своей саблей, намереваясь раскроить мальчику голову — а я все еще возился, вытаскивая нож, — но тут Утмир, на которого враги и внимания-то практически не обращали, совершил прыжок, какому позавидовал бы любой сайгак, и вонзил свой акинак мужчине в бедро.

Кинжал оказался у меня в руке и я не раздумывая метнул его в противника Асира. Не скажу, что я такой уж крутой спецназёр, да и тело немного не то, но привитые в армейке навыки не подвели — лезвие вонзилось прямо в переносицу.

Старший внук — надо отдать должное, — сориентировался мгновенно и поспешил на помощь брату. Увы — поздно. В тот момент, когда он колющим ударом достал в горло падающего из-за подкосившейся ноги противника, тот хлестким кистевым ударом, снизу вверх, рубанул Утмира по ребрам.

Мальчик отлетел в сторону и упал сломанной куклой на мостовой. Асир с диким криком, словно это его ударили острым клинком, развернулся в сторону остальных нападающих, вздымая меч…

И тут все кончилось. Из подворотен вылетели — иначе и не скажешь, — Блистательные, и под грозный рык Латмура «Живыми их брать» просто втоптали сапогами в брусчатку оставшихся нападавших. Их, кстати, всего четверо осталось.

* * *

В комнате царил полумрак. Шаптур заявил, что излишнее освещение может повредить раненому, взбудоражить, когда тот придет в себя, и тогда вновь откроется кровотечение.

— Что скажешь? — спросил я брата-лекаря, подойдя к кровати.

— Трудно сказать. — ответил он, не отвлекаясь от смешивания каких-то зелий в ступке. — Рана не слишком глубокая, удар на ребра пришелся, внутренние органы, насколько могу судить, не задеты, но царевич потерял много крови, да и рана воспаляется. Я не стану давать лживых надежд. Он молод и вполне может оправиться. Но бывали на моей памяти случаи, когда и от менее тяжелых ранений люди Смерти душу отдавали.

Шаптур покачал головой.

— Шансы есть, даже сказал бы, что неплохие, однако обещать ничего не стану.

Я бросил взгляд на бледное, восковое лицо внука и кивнул.

— Он хороший мальчик. Сделай что сможешь.

У выхода меня встретил Латмур.

— Я подвел вас, повелитель. — склонил голову капитан.

— Ты-то тут при чем?.. — тяжело обронил я. — Сам молодежь потащил в порт, дурень старый.

Мы слишком на большое расстояние удалились, стремясь не попасть вам на глаза, государь.

— Прекрати. Ясно, что это не разбойники, а спланированное покушение. Ты никак не мог его ожидать — никто не знал, что я отправлюсь поглазеть на онерарию. Я и сам этого до второй половины дня не знал. Надо выяснить, кто так оперативно сумел сработать. Сколько у нас пленников? Четверо?

— Пятеро, ваше величество. Рати Тумил проткнул одного несколько раз, но в местах неопасных для жизни. Правую руку и обе ноги.

Я кивнул.

— Никто кроме бывших с тобой не знает, что мы взяли пленников?

— Нет, повелитель, мы держим это в секрете.

— Ну вот и славно. Пойдем, побеседуем с этими сволочами.

За дверью, кроме, естественно, караула, обнаружились и Асир со-товарищи. Нвард стоял изрядно скособочившись — он, оказывается, на такие вот выходы в город всегда кольчугу одевает. Жизнь ему это сегодня спасло, но от перелома ребер не защитило. Тумил стоит прямо и делает вид, что висящая на перевязи левая рука, которую ему кинжалом проткнули, вовсе его не беспокоит. Зато бледный как полотно сын Морского воеводы тяжело прислонился к стене и лишь при моем появлении постарался встать прямо и не покачиваться.

Ему по большой грудной мышце хорошо полоснули.

— Что, Асир? — спросил я. — Отдыхайте давайте. Энгелю вон вообще несколько дней лежать положено — он крови много потерял.

— Я его гнал, он не слушается. — ответил внук.

Бравый морячок пожал плечами, но тут же сморщился и прилип к стенке снова.

— Дедушка, если вы идете допрашивать убийц, то я хотел бы пойти с вами. — твердо добавил Асир.

— Мы их не допрашивать, мы их пытать идем.

— Тем более. Думаете я их жалеть стану? — в глазах мальчика вспыхнула бешеная ярость. — Они моего брата ранили! Он умереть теперь может! Возьмите меня с собой, дедушка.

С одной стороны, он даже по местным меркам еще несовершеннолетний. А с другой — нравы на Мангала суровые, а Асиру когда-то и царем придется стать, принимать тяжелые решения, войска за собой водить в атаку. Да он, в конце-то концов сегодня жизнь первого противника в бою забрал.

— Хорошо, внук. — кивнул я. — Идем.