До Киева оставалось около трехсот километров. На пути Богунского полка, в районе Чернигова, стоял гетманский корпус гайдамаков, а дальше, на подступах к Киеву, «головной атаман» Петлюра сосредоточил свои наиболее боеспособные кулацкие банды, которые, для пущей острастки, он называл «куренями смерти».

Заняв Новозыбков, Щорс повернул свой полк на Злынку, Городню, Седнев, Чернигов. Гайдамацкие отряды отходили вслед за спешно эвакуировавшимися немцами, не принимая боя, скрывались в метели. Зима уже разошлась вовсю. Выдалась она ранняя, лютая, многоснежная, с пронизывающими насквозь ветрами. Ветры, воя и крутясь, подымая снежные вихри, неслись по дорогам, полям, просекам в белой мгле метели, застилавшей все вокруг: и небо и землю.

Лесными дорогами мчались на санях бойцы щорсовского полка.

Сани только что выпущены с завода. Еще в ту пору, когда Щорс формировал в Унече свой полк, однажды пришли к нему пробравшиеся через границу молодые парни — рабочие обозного завода в поселке Ардоне, пригороде Клинцов. Щорс, узнав, кто они, сейчас же велел им отправляться обратно на завод. Как ни упрашивали парни, в полк их не приняли.

— Добровольцев у меня хватает, а обозов нет, — сказал Щорс.

Он строго наказал парням никуда не уходить со своего завода, беречь его, как зеницу ока, а в случае, если немцы при эвакуации вздумают вывезти оборудование, поднять всех на защиту завода.

И вот началось наступление. Богунский полк вступил в Клинцы. Рабочие ардонского обозного завода получили от Щорса срочный заказ на пулеметные санки. В долго бездействовавших цехах закипела работа. Санки изготовлялись по щорсовскому чертежу.

Теперь на этих санках сквозь метель, ныряя в сугробах, мчались богунцы. Как снежный ком, разрастался по пути полк. Едва влетят богунцы в село, а на площади уже выстроились взвод или рота повстанцев, ожидающих приказа Щорса о зачислении их в полк. Принимая на ходу новые взводы и роты, Щорс спрашивал:

— Знаете, за что идете бороться?

— Знаем, товарищ Щорс.

— Ну, так вот, кто из вас трус, тот сразу ушивайся, потому что богунцы идут в наступление.

И полк мчался дальше, как вихрь, гоня перед собой гайдамацкие отряды, исчезавшие в метели, Щорса беспокоило то, что враг не принимает серьезного боя. Он часто повторял:

— К Киеву должно отойти как можно меньше войск противника, как можно меньше.

В штабе полка, когда он располагался в селе, не было отбоя от крестьян. Они вваливались толпой в избу.

— В чем дело, дядьки? — спрашивали их.

— А мы до товарища Щорса, — отвечали они.

Если Щорса не было, они терпеливо ждали его. Являлись в штаб и посланцы отдаленных сел. Они приезжали верхом, занесенные снегом, с обледеневшими бородами, и тоже говорили:

— Мы до товарища Щорса.

Какими только вопросами не приходилось Щорсу заниматься в эти дни! Только успеет продиктовать приказ, указать комбатам пути наступления, дать задание конной разведке, принять новый взвод или роту, как вокруг него уже толпа крестьян, и каждый спрашивает о своем, настойчиво просит помощи, совета.

Щорс терпеливо разъяснял, советовал, наставлял, помогал. Ведя наступление, он одновременно организовывал низовые органы советской власти, инструктировал людей, контролировал их.

Разговаривая с крестьянами, он оставался таким же, каким был всегда в полку, — сдержанным, строгим, говорящим все прямо, открыто, без прикрас, без желания расположить к себе людей, приноровиться к их понятиям и желаниям. Однако, крестьяне, в первый раз видевшие Щорса, рассказывали своим односельчанам с уважением о «молодом командире красных, который сильно суровый с виду, но справедливый, правильный человек».

В одном из сел пришла в штаб толпа крестьян. Кто-то из толпы подал Щорсу большую, исписанную каракулями бумагу. Читая ее, Щорс ничего не мог понять. Список каких-то фамилий и рядом — перечисление коров, лошадей, свиней, их кличек, мастей, примет.

«…Антропов Иван Федорович, корова бурая, пятна белые, рога малые, дужками. Нетель белая, по заду яблоко черное, кабан двухгодовалый…»

— В чем дело? — спросил Щорс.

— Весь чисто скот угнали, ироды, — сказал один.

— Гайдамаки, значит, — пояснил другой.

— Будь милостив, всем обществом тебя просим, уважаемый наш товарищ Щорс. Недалеча, чай, ушли, проклятые. Поймай их и скотину отыми, — заговорили все, перебивая друг друга.

— Низко кланяемся тебе, красный герой. Отыми у грабителей.

— А это, значит, — пояснил кто-то из толпы, показывая на бумагу, — мы опись учинили, какая у кого скотина угнана, с ейными приметами, чтобы недоразумения не было, когда скотину нам вертать будешь.

В том, что Щорс вернет им скотину, никаких сомнений ни у кого, видимо, не было.

Население местности, по которой наступали богунцы, хорошо знало Щорса. Полк проходил районы первых боев щорсовского отряда с войсками оккупантов. Легенды о «дядьке Мыколе» передавались здесь из уст в уста.

На пути из Злынки в Городню приток добровольцев не прекращался. Наступая, полк продолжал разрастаться. Щорс не успевал формировать новые роты. Оружия хватало — гайдамаки, отступая, бросали его, — но с обмундированием было плохо. Морозы все крепчали, вьюга утихала ненадолго, а многие богунцы были одеты по-летнему. Шинелишки у всех были старые, изношенные, ветер насквозь продувал их. Сапоги стали редкостью. Одни ходили в опорках, другие в лаптях. Красноармейцы замерзали на посту.

Как-то ночью, в метель, Щорс, проверяя посты, нашел занесенного снегом красноармейца. Из сугроба торчал только штык. Щорс вытащил из-под снега уже застывший труп. Красноармеец был в лаптях и в шинели, не прикрывавшей даже колен. По гигантскому росту и седой бороде Щорс сразу узнал Прокопенко, того самого деда, который пришел вместе со своим внуком. С трудом подняв труп на лошадь, Щорс привез его в штаб и положил на скамейку. Долго, молча, с обнаженной головой, стоял он перед замерзшим на посту стариком-красноармейцем. Все входившие в штаб, взглянув на Щорса, тоже снимали фуражки, папахи. Никто не решался заговорить. Щорс мял в руках полы ветхой шинели красноармейца.

Прокопенко-внук, прибежав в штаб, грохнулся на колени перед дедом.

— Один я теперь остался, дидуся! Один на всем свете белом из всего нашего милого семейства… Тятьку и матку немцы шомполами запороли… И ты, дидуся, на посту своем погиб от мороза лютого!

Поднявшись, Прокопенко-внук вытер кулаками слезы и сказал, обращаясь к неподвижно стоявшему Щорсу:

— Товарищ командир, дозвольте мне с дедом винтовку поменять. Может, заговорена она. Больно уж метко бьет.

Щорс взял стоявшую в углу винтовку деда и молча передал внуку. Потом пожал ему руку и сказал:

— Насчет заговоров это ты выкинь из головы. Помни, что дед твой был хороший стрелок…

В эту же ночь замерзли на посту еще два красноармейца. Их хоронили на рассвете. Вьюга продолжала бушевать. Щорс стоял над могилой с непокрытой головой. Когда бойцов опустили в могилу, он сказал только одну фразу:

— Богунцы замерзают на посту, но они никогда не покидают пост.

Начались серьезные бои. Еще в Новозыбков полк вступил, как на парад, торжественно встреченный местными рабочими, но Городню уже пришлось брать с боем, а у Седнева отчаянные атаки богунцев несколько раз захлебывались в огне. Здесь дорогу на Чернигов закрывали офицерские части гайдамаков. Только с наступлением темноты полк, во главе со Щорсом, ворвался в местечко, из которого гайдамаки, бросая орудия, пулеметы, обозы, бежали по дороге на Чернигов.

Ведя полк в атаку, Щорс всегда был впереди. У него было несколько нигде не записанных, но твердых, обязательных для всех правил. Одно из них гласило: «Командиры и коммунисты должны быть всегда впереди».

Людей, которые уклонялись от этого правила, Щорс презирал, в полку они долго не удерживались. Однако, он не любил красоваться своей отвагой. Удалым атакам, рассчитанным на эффект, он предпочитал обдуманность и расчет, ошеломляющую внезапность нападения. В бою за Чернигов щорсовская тактика решила участь гетманского корпуса.

Генерал Терешкович, командовавший гетманским корпусом, расположенным в Чернигове, был убежден, что красные еще далеко. Чтобы поднять настроение офицерства, он решил устроить банкет. До глубокой ночи в губернаторском доме гремел оркестр, кружились пары танцующих. А в это время Богунский полк стоял уже в нескольких километрах от города. Второму и третьему батальонам Щорс приказал наступать на Чернигов в лоб, а первому — идти в обход правым флангом и занять переправы на Десне.

На рассвете, опрокинув гайдамацкие заставы, богунцы стремительно ворвались в город. Начался бой на улицах. Застигнутые врасплох гайдамаки не могли оказать серьезного сопротивления. На одной из центральных улиц взвод богунцев во главе со Щорсом преследовал отступавших юнкеров. Было еще полутемно. Падал снег. Верхом на лошади метался какой-то генерал. Как выяснилось потом, это был сам Терешкович. Приняв богунцев за петлюровцев, он гневно накинулся на них:

— Що ж вы робыте, паны атаманы? Вы ж ще не бильшовыки! Мы ж боремся з вамы за одну идею.

— Продерите очи, пан генерал, — сказал Щорс, подъезжая к нему на лошади, — город занят красными.

— Что за глупые шутки!.. — Генерал сразу заговорил по-русски.

— Шутить я не собираюсь, а расстрелять прикажу.

В это время на одной из соседних улиц духовой оркестр вдруг заиграл «Интернационал». Дело произошло так: гайдамацкий оркестр, бежавший из губернаторского дома, попал под пулеметный огонь. Музыканты распластались на снегу, пряча головы за медные трубы. Богунцы, прекратив огонь, приказали музыкантам встать и играть «Интернационал». Приказание было выполнено моментально. Повеселевшие музыканты стали по местам. «Интернационал» они сыграли отлично.

Богунцы-конвойные, оставленные при оркестре, сейчас же завязали с музыкантами дружескую беседу. Оказалось, гайдамацкий оркестр, ожидая прихода красных, сумел тайком разучить «Интернационал».

Беседу прервал Щорс, прискакавший со своим адъютантом.

— Молодцы, хлопцы! — крикнул он. — Зачисляю в штат полка! Адъютант, пиши приказ. Конвой, шагом марш! Оркестр — «Интернационал».

Щорс махнул рукой.

Кругом шел бой, трещали пулеметы, ухали ружейные залпы, а оркестр гремел «Интернационал». Как только он затихал, Щорс махал рукой, и музыканты снова надували щеки.

Воодушевляемые «Интернационалом», богунцы очищали город от гайдамаков, сгоняя их на скользкий лед Десны под огонь батальона, направленного Щорсом в обход.

Из Чернигова Щорс наступал на Киев через Козелец, Дымерцы, Бровары. Теперь богунцам пришлось иметь уже дело с пестрыми петлюровскими войсками. Посадив один из батальонов на сани, Щорс мчался во главе его сквозь метель, глубоким снегом, в обход петлюровских «куреней смерти» и бил их во фланг и в тыл.

Как ни умел Щорс сдерживать свой горячий темперамент, но часто в бою прорывалась наружу пылкая юношеская удаль. В такие моменты остановить Щорса было немыслимо. Дерзость, отвага его тогда не знали границ. Однажды, приказав полку наступать на занятое петлюровцами село, он взял ручной пулемет и куда-то ускакал со своим коноводом. В тот момент, когда богунцы под покровом темноты кинулись в атаку, среди петлюровцев началась паника. Потом оказалось, что Щорс вместе с коноводом пробрался в тыл к петлюровцам и открыл огонь из ручного пулемета.

Сотни обманутых Петлюрой крестьян бросали оружие. Щорс выстраивал пленных, объясняя им, за что борется Красная армия, а потом говорил:

— Идите обратно и расскажите об этом всем, обманутым Петлюрой.

Это были незабываемые дни героического наступления полка. Чем ближе подходили к Киеву богунцы, тем больше перебегало к ним петлюровских солдат. Несмотря на потери в боях и от мороза, полк вырос уже в три раза.

Так же вырос и Таращанский полк.

Таращанцы соревновались своей славой с богунцами. Но когда командование армией назначило в селе Бровары смотр полков первой дивизии, богунцы, стоявшие на снежном поле против таращанцев, затмили их своей строгой воинской выправкой. Большинство богунцев было в старых, обтрепанных шинелях, многие были в опорках, лаптях, но сразу видно было, что это бойцы регулярной части Красной армии, спаянные сознательной дисциплиной.

Щорс в своей неизменной кожаной куртке, неподвижно стоявший перед строем богунцев, по сравнению с Боженко, лихо гарцовавшим на коне, выглядел очень скромным. На батьке была богатая бекеша, вся оплетенная ремнями, оправленная в серебро шашка. В руке дрожала нагайка.

Спрыгнув с коня, Боженко подошел к Щорсу:

— Здорово, Мыкола!

— Здравствуй, батько!

Пышные усы Боженко не скрывали хитрой улыбки.

— Не богато живешь, Мыкола, не богато. Подывись, як обдрыпалысь твои хлопцы…

— Подожди, батько, скоро приоденемся.

Боженко, сообразив, что Щорс намекает на киевские запасы Петлюры, сразу забеспокоился. Щорс целился и попал в самое больное место батька. Все знали, что Боженко не признавал победы без трофеев и к трофеям относился со страшной ревностью. Его вечно мучил страх, что кто-нибудь захватит их раньше, и он был горд, когда мог сообщить в донесении о захваченных у врага богатых трофеях.

— На киевские склады заришься! — воскликнул батько. — Так таращанцы ж уперед пидуть!

— А я слыхал, что богунцы.

— Хто то балакае?

— Чего там балакать, если приказ уже есть!

Теперь хитро улыбался Щорс. Боженко совсем разволновался.

— Ой, хитришь, нема ще такого приказа. — И, наклонившись к Щорсу, шепнул ему на ухо: — Знаешь що, Мыкола, пидем до Кыева разом.

До Киева оставалось около двадцати километров. Петлюра еще надеялся отбросить красных. На подступах к Киеву он сосредоточил все свои наиболее боеспособные части. Густые колонны петлюровцев перешли в наступление. У села Бровары разыгрался упорнейший бой. Под ураганным огнем рвущегося вперед врага богунцы с трудом удерживали свои позиции. Кое-кто уже поглядывал на Щорса, ожидая его приказа об отходе. Но Щорс как будто не замечал этого.

В один из самых напряженных моментов боя Щорс наблюдал в бинокль за полем, битвы, выбирая направление для контратаки. Заметив недалеко петлюровский пулемет, он показал на него плеткой стоявшему рядом командиру батареи:

— Снять пулемет.

Только он сказал это, как вдруг плетка куда-то исчезла. В руках Щорса осталось лишь «козлиное копытце». Плетку срезал снаряд. Он влетел в окно стоявшего рядом домика и разорвался внутри. Щорс, удивленно посмотрев на зажатое в руке «козлиное копытце», сказал:

— Что-то в ушах у меня сильно звенит, — и снова поднес к глазам бинокль.

В этот момент Щорс, видимо, даже забыл, что он стоит под вражеским огнем. Он просто не замечал рвавшихся вокруг него снарядов. И никто не смел ему указать на это. Каждый богунец, лежавший рядом в цепи, знал, что сейчас вся воля Щорса, все силы его ума сосредоточены на одной мысли: победить.

И петлюровцы, разгромленные, бежали без оглядки.

Щорс получил приказание: на рассвете 6 февраля атаковать и взять Киев.

Но уже 5 февраля высланная в Киев разведка донесла, что петлюровцы оставили город.

Одновременно с разведкой в Бровары прибыла из Киева делегация рабочих.

Щорс повел богунцев в город.