Зимой 1918 года, когда по всем железным дорогам Украины шли поезда, переполненные солдатами бывшей царской армии, возвращавшимися с германского, австрийского, турецкого фронтов, на станции Сновск Черниговской губернии однажды сошел с поезда человек, которого стоявший на перроне дежурный по станции сейчас же окликнул:

— Коля Щорс! Ты?

— Он самый, — ответил человек в грязной, поношенной шинели.

Лицо у Щорса было худое, истощенное, давно не бритое. Большие серые глаза лихорадочно блестели.

— Я думал, меня не узнают.

— Ну, ты приметный. Однако, здорово свернула тебя война.

— Бациллы Коха от десяти до двадцати в поле зрения микроскопа, — улыбнувшись, сказал Щорс.

— Чахотка?

— Да, на почве истощения и ранения, как свидетельствуют мои документы.

Подошло еще несколько железнодорожников. Они все знали Щорса. Не прошло и часа, как он приехал, а все уже передавали друг другу:

— Колька Щорс с фронта вернулся.

— Колька? Фельдшер?

— Тот самый. Только, сказывали, фельдшером он недолго был, потом в офицеры вышел.

— Слух был. Не ранен?

— Чахоточный, говорят. Лица на нем нет.

Щорс шел со станции домой, опираясь на толстую палку, часто останавливался, хватался за бок и кашлял. По обе стороны улицы стояли одноэтажные деревянные дома с маленькими окнами, залепленными снегом. Снежило, но в сыром воздухе чувствовалось уже приближение весны.

Вот и родной дом. Стряхнув на крыльце мокрый снег, прилипший к шинели, Щорс постучался. Мачеха, открывшая дверь, вскрикнула от испуга.

— Не бойся. Это я — Николай, — сказал Щорс и закашлялся.

Старик-машинист, обнимая сына, с трудом сдерживал слезы. Куча полуголых, со вздутыми животами детишек потянулась к солдатскому мешку старшего брата. Мешок оказался тяжелым. Мачеха, заглянув в него, спросила испуганно:

— Это что такое, Николай?

— Наша солдатская картошка, — серьезно сказал Щорс.

В сумке лежали яйцевидные чугунные гранаты Мильса. Отец взял одну из них и, подержав, положил назад.

— Зачем это тебе, инвалиду? Еще не навоевался?

Сын, чуть-чуть сожмурив глаза, ответил:

— На память взял. А может быть, эти игрушки еще и пригодятся.

— Нет уж, Николаша, тебе в эти игры, видно, не играть больше, — сказал отец ласково.

— Посмотрим, — возразил сын.

Сняв шинель, он сейчас же попросил дать ему умыться.

Приведя себя в порядок, побрившись, туго подтянув ремень гимнастерки, пришив оборвавшиеся пуговицы, Щорс выглядел уже не так плохо. По внешнему виду он напоминал военного врача. Длинные, черные, причесанные на пробор волосы оттеняли бледность впалых щек и выпуклого лба.

Он шутил и играл с детьми, расспрашивал отца о сновских делах и жизни: как встретили здесь Октябрьскую революцию, как относятся железнодорожники к большевикам, что говорят о Ленине. На вопросы отца отвечал односложно. Видно было, что он занят какими-то своими мыслями.

В тот же день Щорс встретил своих старых товарищей. Первым пришел Дмитрий Хвощ, недавно вернувшийся из Чернигова, где он учился в музыкальной школе.

Щорс с трудом узнал его. На пороге стоял высокий, худой человек в потертом драповом пальто, которое висело на нем, как на вешалке, и все было в каких-то пушинках, мелких перышках. Из-под сбитой на затылок, невероятно измятой шляпы торчали всклокоченные волосы.

Небрежно поздоровавшись со Щорсом, как будто он не видел его всего несколько дней, Хвощ с первых же слов ни с того ни с сего заявил:

— На работу в Сновске не рассчитывай. Безработица.

Голос у него был хриплый, глаза злые.

Щорс засмеялся.

— Ну, какое-нибудь дело найдется. Я все-таки имею диплом фельдшера.

Хвощ вдруг схватил Щорса за руку и прохрипел на ухо:

— В Сновске все знают, что ты был офицером. Лучше сматывайся отсюда поскорее.

— Глупости, — спокойно сказал Щорс, — скажи лучше, что ты сам делаешь.

— Безработный. Скрипач-недоучка. Прогоревший мечтатель. В общем, мы с тобой два сапога пара. Ты ведь, Колька, тоже мечтатель, а с сегодняшнего дня считай себя безработным.

Неожиданно повеселев, Щорс спросил:

— А как ты думаешь, Митька, Ленин — мечтатель?

Хвощ махнул рукой и стал жаловаться на товарищей, которые, кроме политики, ничем не интересуются.

— Живешь один, как сыч. Тебя это, Колька, тоже ждет. Твои бывшие есаулы, пожалуй, и разговаривать с тобой не захотят. Ведь они все большевики стали.

— Кто? — быстро спросил Щорс.

Хвощ, загибая пальцы на руке, начал перечислять школьных товарищей Щорса.

Щорс перебил его:

— Список длинный. Не забудь включить в него Николая Щорса, бывшего прапорщика, — он тоже большевик.

Хвощ взял свою измятую шляпу, повертел ее в руках и зло засмеялся:

— Ты что? — спросил Щорс.

— Сам над собой смеюсь, — сказал Хвощ и, не надев шляпы, вышел на улицу.

На крыльце он чуть не столкнулся с Казимиром Табельчуком, который шел, видимо, прямо с работы, в засаленном ватном пиджаке.

Щорс, заметя в окно Казимира, выбежал на крыльцо. Друзья обнялись, поцеловались и, оба сразу закашляв, отвернулись друг от друга.

— Погода сегодня сырая, — сказал Табельчук.

Он почему-то скрывал, что болен туберкулезом, и кашель объяснял всегда погодой. Щорс, знавший эту слабость Казимира, сказал улыбаясь;

— Да, я вот тоже немного простудился.

Встретившись глазами, друзья громко рассмеялись.

— Ничего, Коля, на наш век здоровья хватит.

Щорс рассказал Табельчуку о своем разговоре с Хвощем. Казимир перебил его:

— Конечно, курица не птица, прапорщик не офицер, но, по правде сказать, Коля, у некоторых хлопцев сомнения есть. Думают, дорожку себе протоптал к «их благородию», — так, может, ему с нами не по пути.

— А ты что думаешь? — перебил Щорс.

— Я думаю, Коля, что твоя военная подготовка очень пригодится партии. Хорошо сделал, что поступил в школу прапорщиков. Военные люди сейчас ой как нужны большевикам.

Вечером у дяди Кваско Щорс встретился со своими бывшими есаулами. Сомнения, которые были кое у кого из них относительно политических убеждений их бывшего атамана, быстро рассеялись.

— А что, хлопцы, не придется ли нам опять собираться в отряд? А? Как смекаете на этот счет? — спросил Щорс, едва успев со всеми поздороваться.

— Пожалуй, что и придется.

— Дело к этому клонит.

Беседа сразу приняла деловой характер.

Щорс рассказывал о положении на фронте.

Табельчук и Кваско рассказали Щорсу о событиях в Сновске после Октябрьской революции, о происходившей на Украине борьбе между большевистскими Советами и буржуазной Радой.

На Украине уже началась гражданская война. В Киеве власть захватило правительство украинской буржуазии — Центральная рада. «Головной атаман» — Петлюра — формировал гайдамацкие отряды, разгонявшие Советы. На защиту Советов вставали революционные солдаты и рабочие, вступавшие в красногвардейские отряды. Украинские красногвардейские отряды двигались к Киеву. Министры Центральной рады, не надеясь на свои силы, вели переговоры с германским правительством Вильгельма о вооруженной помощи против красных.

Щорс узнал от своих товарищей, что большинство сновских железнодорожников сочувствует большевикам, но не все решаются говорить открыто о том, что у них наболело. Буржуазия запугивает: не сегодня — завтра, мол, придут немцы, большевиков всех перевешают, и установится царский режим.

Через несколько дней после возвращения Щорса в Сновск к нему прибежал взволнованный Шульц. Свое колбасно-булочное заведение немец уже прикрыл. Совет выбрал Шульца начальником сновской милиции. Вместо пекарского колпака на голове у него теперь была помятая солдатская фуражка. На одном боку висела шашка, на другом — револьверная кобура. Маленькая фигурка немца в военном облачении имела прекомичный вид.

— Получен телеграмм. Рада подписывает договор с немцами. Вильгельм посылает на Украину войска! — кричал взволнованный Шульц.

18 февраля 1918 года почти полумиллионная австро-германская армия начала оккупацию Украины. На железные дороги страны врываются немецкие бронепоезда. Под их прикрытием идут серые колонны солдат в металлических касках. В хвосте немецких колонн двигаются пестрые гайдамацкие отряды контрреволюционной Рады, заключившей договор с правительством империалистической Германии.

Украинская буржуазия надеялась немецкими пушками разгромить пролетарскую революцию. Хозяева империалистической Германии надеялись превратить Украину в свою колонию.

«Украинское правительство… в своих действиях должно зависеть от германского и австро-венгерского главнокомандующего» — заявил германский посол на Украине генерал Мумм (телеграмма № 420).

«Украинское правительство обязывается до 31 июля 1918 года обеспечить центральным державам 60 миллионов пудов зерна и 2 750 тысяч пудов живого рогатого скота» — гласит договор Центральной рады с правительствами Германии и Австрии.

Богатая страна кажется империалистам легкой добычей. Плохо вооруженные, наскоро собранные красногвардейские отряды не могут противостоять вымуштрованным, снабженным новейшим вооружением регулярным полкам немецких оккупантов. Но чем глубже продвигаются оккупанты в страну, тем большее сопротивление встречают на своем пути. Под руководством большевиков украинские рабочие и крестьяне объявляют оккупантам народную войну.

Слесарь Клим Ворошилов, стоящий во главе большевистской организации Луганска, обращается с призывом к рабочим:

«Грозный час настал… Нашей революции, нашим завоеваниям грозит смертельная опасность. Немецкая буржуазия идет спасать буржуазию российскую… Товарищи! В нас самих решение своей судьбы… Все, кому дороги идеалы пролетариата, все… все до единого — к оружию!»

Спустя несколько дней под командой Ворошилова отряд луганских рабочих выступает навстречу оккупантам.

Моряки Одессы принимают резолюцию: «Защищать город до последней капли крови. Сдаваться только мертвыми».

В Херсоне рабочее население так встречает немцев и гайдамаков, что им приходится бежать назад без оглядки тридцать километров. На каждой улице их провожает пулеметный огонь. Из окон летят ручные гранаты, кирпичи. В рабочих кварталах выступают жены рабочих, вооруженные ухватами, кочергами, топорами. Даже дети ввязываются в уличную схватку. Школьникам удается утащить у немцев пулемет. Прошло несколько дней, прежде чем оккупанты, получив подкрепление, осмелились вновь приблизиться к городу.

В Николаеве на второй же день после оккупации начинается восстание. На улицы выходят вооруженные рабочие и солдаты. Бой продолжается два дня. Немецкая артиллерия бьет по рабочим кварталам. Вспыхивают пожары. Десятки домов превращаются в развалины.

В Кременце начальник немецкой дивизии, вступившей в город, опубликовал 28 февраля приказ, один из пунктов которого гласил:

«За каждого убитого или раненого германского солдата будут немедленно расстреляны первые попавшиеся десять жителей».

В Екатеринославе несколько сот рабочих, защищавших город, немцы расстреляли пулеметным огнем на вокзальной площади. Раздетые трупы расстрелянных возили на грузовиках по городу для устрашения населения.

Но никакая жестокость не может потушить повстанческое движение. Вслед за пролетарскими городами подымаются на борьбу и украинские села. Целые батальоны немцев уничтожаются пулеметами крестьянских засад, целые немецкие разъезды, заночевавшие в деревне, к утру бесследно исчезают, а крестьяне, вооруженные немецкими винтовками, уходят партизанить. Вступив в село после ожесточенного боя, немцы, в поисках красных, обыскивают все подвалы, клуни, погреба, сеновалы. Но красные неуловимы.