В Вишневой балке

И. 3. Рожков

Фронт проходил еще за Доном. К Волге двигались гурты скота, вереницы подвод с беженцами, перегруженные машины, тракторы с тягачами, навьюченные коровы, верблюды. Можно было встретить женщину или старика, тащивших по обочине дороги ручную тележку с домашним скарбом, уцелевшим после пожара, девочку восьми-десяти лет с огромным узлом на спине, подталкивающую обеими ручками тележку, а за ней пятилетнего карапуза с кошкой за пазухой, месившего пыль голыми ножками. И все уже поглядывали на небо: не видно ли со стороны Дона быстро приближающихся, зловеще растущих чёрных точек?

Поток беженцев проходил мимо наших рубежей. На дальних подступах линии обороны были уже готовы, хотя ещё не заняты войсками. Немцы уже забрасывали на наши рубежи разведчиков и диверсантов. Их ловили ежедневно и даже под самым Сталинградом, куда переместилась из далекой степи многотысячная масса строителей «рубежей смерти для гитлеровских захватчиков», — так называли сталинградцы свои оборонительные рубежи.

К началу августа волна эвакуированных с дальних мест прошла через город. По ночам видны были в степи пожары: горели массивы хлебов, сёла; всё говорило о том, что фронт приближается, но у нас, на «Красном Октябре», никто не собирался никуда уходить, покидать свой завод. С заводского двора по-прежнему непрерывно выезжали машины, нагруженные колпаками для огневых точек, броневыми плитами, противотанковыми ежами, лопатами, ломами, касками. Но если раньше всё это отправлялось далеко в степь, то сейчас машины развозили оборонную продукцию завода по городу, по его окраинам. Сталинград торопился закончить строительство внутреннего оборонительного рубежа.

Враг приближался. Сталинградцы торопились закончить строительство внутреннего оборонительного рубежа.

Зимой к месту строительства укреплений наши рабочие ездили на поездах, а сейчас нужно было только пройти через бугор к Вишневой балке, чтобы попасть на рубеж обороны.

Ежедневно с восходом солнца больше тысячи домохозяек, школьников, учителей, стариков-инвалидов шли одиночками, семьями, группами к Вишневой балке и до вечера рыли здесь противотанковые рвы, окопы, готовили огневые точки, маскировали их. Сюда же в кустарники и к участковой усадьбе лесопосадочной МТС, где помещался штаб строительства, подвозились на машинах и на подводах хлеб, яблоки, помидоры и огурцы для работавших на рубеже.

Дни стояли жаркие. Вдоль всей линии работ, от границ Баррикадного района до Мамаева кургана, два конных водовоза непрерывно курсировали со своими бочками и поили людей.

Глинистый грунт высох, стал, как камень; его приходилось бить ломом и киркой, однако с каждым днём прибывало всё больше и больше людей, которые за своё рабочее время перерабатывали свыше двух кубометров земли.

Люди чувствовали, что война подходит к их собственному дому, что здесь им придётся драться самим, и все работали с ожесточением, упорно, молчаливо. Крепко попадало прорабам от женщин, когда где-нибудь не хватало лопат или ломов. Доставалось и исполкому райсовета, и врачам, когда они освобождали кого-нибудь от работ по болезни или по семейным обстоятельствам. Женщины требовали, чтобы без согласия бригады никто не освобождался от работы. Они говорили: «Мы на своей улице лучше врачей знаем, кто чем болен».

Всё чаще и чаще над местом работы появлялась вражеская авиация. Когда в первый раз раздалась команда укрыться, можно было наблюдать такие картины: одна женщина закрылась газетой, там где её застала команда, другая — лопатой, третья — носилками. Однако ничего похожего на панику не было. А потом во время воздушных тревог, спрятавшись в окопы, за стенки эскарпов, женщины спокойно наблюдали за немецкими самолётами, за разрывами зениток, и только тех, у кого дома остались дети, нельзя было заставить укрыться — по сигналу тревоги они бежали в посёлок.

После отбоя все возвращались на свои места и продолжали работать так же молча и упорно. Вечером на смену домохозяйкам, подросткам и старикам приходили прямо из цехов рабочие завода, служащие районных учреждений. Они становились на наиболее трудные участки — там, где земля не поддавалась женским рукам.

Улицы рабочего посёлка перегораживались противотанковыми завалами и ежами. На площадях и заводском дворе проходили строевые занятия подразделений истребительного батальона и батальона народного ополчения.

Ополчение в Сталинграде было создано ещё летом 1941 года. На нашем заводе первыми ополченцами стали все участники гражданской войны и рабочие, проходившие военную службу. С приближением фронта к городу к оружию потянулись все. Даже старики стали учиться военному делу. Они приходили в райком партии и говорили, что хотя «ноги уже не те, да и здоровье… но если немец придёт на завод, то на своем-то заводском дворе мы немца встретить сможем», и просили научить их пользоваться гранатой РГД, с которой им еще не приходилось иметь дела.

— А винтовку мы помним, — говорили они.

Посовещавшись в райкоме, мы решили организовать военное обучение рабочих в цехах. Комнаты секретарей парторганизаций и красные уголки превратились в военные кабинеты. Здесь были и учебные гранаты РГД, и учебные винтовки, и плакаты для изучения материальной части оружия.

Учебного оружия на заводе было много, но всё же его стало не хватать, особенно гранат. Гранатой почему-то увлекались больше всего. Я видел в цехе блюминга, как группа рабочих во время небольшой вынужденной остановки прокатного стана отошла в угол и бригадир, вынув из кармана две учебные гранаты, стал объяснять рабочим, как ими пользоваться. А после смены все рабочие группами расходились по уголкам цеха и занимались изучением гранаты. Многие уносили гранаты домой, чтобы научить пользоваться ими всю свою семью.

 

На блокированном пути

Ф. И. Леонов

В середине августа немецкие войска вошли в излучину Дона у станицы Качалинской и начали артиллерийский обстрел железной дороги Сталинград — Поворино, основной магистрали, питавшей наши войска под Сталинградом. Тяжело пришлось железнодорожникам станций Качалино, Паньшино, Котлубань. Они уже испытали массированные налёты вражеской авиации. Теперь надо было восстанавливать разрушенные пути, подготавливать их для пропуска поездов под градом осколков рвущихся вокруг снарядов.

Сталинград имел ещё одну железную дорогу, связывающую его с тылом, дорогу, только что построенную сталинградцами, с паромной переправой через Волгу. Когда немцы вышли к Дону, все поезда с техникой, боеприпасами и людским пополнением для войск, сражающихся под Сталинградом, устремились к Волге по новой дороге. Паромная железнодорожная переправа перебрасывала через Волгу ежедневно сотни вагонов.

Но как быть с встречным грузопотоком? Сталинградский узел не мог больше впитывать в себя поезда. Он задыхался от излишка вагонов. Подъездные пути, ветки, тупики, вторые пути двухпутных перегонов — всё было забито порожняком. Узел потерял всякую маневренность. Станции не имели в резерве более одного свободного пути. Чтобы разгрузить сталинградский узел и спасти вагонный парк, надо было во что бы то ни стало продолжать движение по блокированной врагом дороге на Поворино. В светлое время суток на виду немецких войск, занимавших господствующие высоты на правом берегу Дона, об этом не могло быть и речи, но ночью смелая попытка сулила удачу.

Утром 20 августа станции участка Сталинград — Качалино получили приказ подготовиться к пропуску ночью пятнадцати порожняковых составов.

Исходным пунктом этого каравана поездов была станция Гумрак. Я работал тогда начальником этой станции. Часть поездов мы подготовили сами, часть приняли из Сталинграда и Воропоново. Все их надо было отправить точно с десятиминутными интервалами. Эта задача была выполнена, несмотря на бомбёжку станции вражеской авиацией. Паровозные и составительские бригады, стрелочники и осмотрщики вагонов не прекращали работы, когда вокруг рвались бомбы. Бомбёжка была не меткая, станция уцелела.

Поезда отправлялись в строгом соответствии с приказом. В час ночи был отправлен последний поезд, в три часа он проследовал Качалино, миновал опасное место. Противник ничего не заметил.

Успех этой операции по перегонке порожняка позволил командованию на следующую ночь поставить перед путейцами качалинской дистанции ещё более ответственную задачу. С севера по блокированной дороге к Сталинграду двинулись эшелоны с войсками и танками.

К началу темноты на нашей станции была закончена вся работа по приёму, пропуску эшелонов и выгрузке части их. На маневровые паровозы, на стрелочные посты, в ремонтные бригады были назначены самые надёжные люди. Руководители станции и партийной организации обходили рабочие места. Десятки зенитных батарей почти непрерывно вели огонь, отражая налёты вражеской авиации.

В девять часов вечера с самой дальней точки диспетчерского круга, со станции Качалино, донёсся голос оператора:

— Товарищ диспетчер! Первый прошёл в 20 часов 50 минут.

Диспетчер и все окружавшие его руководители дороги и представители военного командования поняли, что началась одна из самых ответственных операций, какие могут выпасть на долю железнодорожников. Все стояли, затаив дыхание.

Через несколько минут тот же голос сообщил:

— Товарищ диспетчер! Над станцией на бреющем полете группа вражеских самолетов ведёт пулемётный обстрел, дежурное помещение не покидаем.

Летом 1942 года под Сталинградом на строительстве оборонительных рубежей.

С десятиминутными интервалами проследовали второй и третий эшелоны. Потом диспетчерская связь прервалась. Первый эшелон прибыл в Гумрак ровно в полночь. Проследовал благополучно и второй. Следующий мы ждали всю ночь.

С наступлением рассвета мы увидели множество немецких самолётов. Это была воздушная армада, расчищавшая путь наземным немецким войскам, прорвавшим нашу оборону и форсировавшим Дон в районе хутора Вертячий. Несмотря на то, что на станции было до 300 вагонов и 5 паровозов под поездами, враг не подвергал её бомбардировке: вероятно, думал, что всё это уже брошено, оставлено ему. Но стоило только нам переставить паровоз с одного пути на другой, как на станцию посыпались десятки фугасных бомб.

Старший стрелочник Лунев из будки северного стрелочного поста вызвал дежурного по станции и доложил:.

— Товарищ дежурный I При перестановке паровоза пролетевшие самолёты сбросили в районе стрелочного поста семь бомб, которые упали около меня, ушли в балласт и не взорвались.

Лунев остался на своем посту, окружённый залегшими вокруг него бомбами. Немного спустя он сообщил, что на перегоне Конная — разъезд 364-й километр немецкие самолёты кружатся над поездом и ведут по нему пушечный и пулемётный огонь. Ясно было, что речь идёт о том эшелоне, который мы ждали всю ночь.

Выбежав на северную сторону станции, я увидел километрах в 11–12 дымок, через минуту превратившийся в пламя. Вражеские самолёты уже улетели. Мне удалось благополучно проскочить к месту происшествия на маневровом паровозе. Картина, которую я увидел тут, не оставляла никаких сомнений в том, что бригада, сопровождавшая эшелон, сделала всё возможное для спасения груза. Она дважды отцепляла горящие вагоны с боеприпасами и продвигала уцелевшую головную часть эшелона вперед, пока паровоз не остановился. Пробитый в нескольких местах котёл выпускал струи пара. На паровозе остались в живых только главный кондуктор и тяжело раненный машинист. Давление в котле упало до пяти атмосфер.

Посоветовавшись с главным кондуктором, мы решили, что надо во что бы то ни стало дотянуть уцелевшие вагоны с танками и автомашинами до станции. Я стал на место лежавшего без сознания машиниста, кондуктор заменил убитого кочегара. Нам удалось заставить простреленный паровоз протащить остаток эшелона последние 11–12 километров.

Больше поездов в Гумрак уже не приходило.

 

23 августа

П. И. Кузьмин

На сталинградской железнодорожной переправе все уже работали в касках, так как над переправой большую часть суток бушевал огонь зенитных батарей и осколки барабанили по палубе. Люди освоились с тем, что над головой постоянно сверкает несколько огненных ярусов зенитных разрывов. Вражеские бомбардировщики не оставляли нас в покое. На помощь нашим зенитчикам пришли истребители, расположившие свой аэродром вблизи переправы. Над нами то и дело происходили скоротечные воздушные бои.

Ночью небо освещали прожектора, и всё оно было в мигании вспыхивавших и мгновенно гасших звёзд, а на Волге была тьма; без единой искры, как тени туч, плыли паромы. В такие ночи переправа перебрасывала с берега на берег столько же вагонов и паровозов, сколько и днём.

Утром 23 августа на переправе всё было, как обычно: зенитчики били по фашистским самолётам, упорно стремившимся прорваться к переправе, в воздухе то и дело завязывались воздушные бои, в Волгу и в сады села Латашинки падали горящие машины, спускались на парашютах лётчики; работники переправы спокойно продолжали своё дело — на станциях обоих берегов передвигались составы, бегали паровозы, готовя на ряжи новые партии груза. По Волге курсировали суда переправы с пулемётами на башнях. И грузовой поток шёл, как обычно: с левого берега — снаряды, бомбы и тому подобное; с правого — оборудование эвакуируемых заводов, раненые. Пожалуй, только раненых было больше, чем в предыдущие дни, и погрузка на паромы происходила быстрее.

Днём меня вызвали на станцию, где по селекторной связи передали, что со стороны Гумрака к переправе движутся немецкие войска. Я немедленно выставил в этом направлении наблюдателей и, посоветовавшись с замполитом Мелешко, на всякий случай приступил к эвакуации Латашинки.

Появление немцев вблизи переправы никого особенно не удивило, так как предполагалось, что это небольшой авиадесант. Примерно через два часа, проверяя посты наблюдения, я вышел на возвышенность, где стоял знакомый боец украинец. Он показал рукой в направлении села Орловка, немного правее его, и спросил:

— Шось там таке гортуется?

Я вскинул бинокль и увидел танки, двигающиеся в направлении Тракторного завода. Ясно было, что это не десант, а прорыв нашей обороны. С минуты на минуту противник мог появиться в Латашинке, от которой до переправы всего сто метров.

Начальник переправы Фетисов, накануне уехавший на катере в Сталинград для доклада заместителю наркома путей сообщения Богаеву, ещё не вернулся. Прибежав на станцию, я связался по телефону с Богаевым, сообщил ему о появлении немецких танков в районе переправы. В ответ донеслось только одно слово: «Работайте…» Телефонная связь прервалась. Враг уже свирепствовал на линии наших проводов.

Дежурный по станции Ивченко, убедившись, что на продолжение моего разговора с Богаевым рассчитывать нельзя, со свойственным ему хладнокровием сообщил, что на станции в ожидании погрузки стоит еще несколько составов, напоминая этим, что надо немедленно действовать. Мы тут же договорились подавать составы лентой, не теряя ни одной минуты. Команда была подхвачена составителями, стрелочниками, и вагоны двинулись к погрузке.

Враг уже вёл по станции артиллерийский огонь. Один снаряд упал на высоководные ряжи. В Волгу полетели щепки. Другой разорвался у борта 2-й переправы.

— Ну, нас не возьмёшь, мы в касках, — шутили матросы.

На горе показались наши тяжёлые танки. Они остановились у самого обрыва, сдерживая огнём немцев на северном подходе к переправе. Зенитчики били уже не только по самолётам врага, но и по его танкам. Небольшой наш гарнизон обливался кровью, защищая переправу.

В 18 часов прибыл из Сталинграда на катере, подбитом в пути, товарищ Фетисов. Выслушав мой рапорт, он приказал мне идти на «2-ю переправу» и быть там ответственным дежурным.

— Я останусь на станции, надо вывезти всё, — сказал он.

Я прибыл на «2-ю переправу»; она приняла 28 вагонов и пошла на выгрузку к левому берегу, сопровождаемая «мессершмиттами», которые во множестве носились над Волгой. Под защитой зенитчиков, стрелявших с башен, каждый матрос работал за троих. Раздавались голоса, обращённые к врагу:

— Не потопите! Ни одного вагона не оставим!

К ночи над Сталинградом поднялось зарево, но что происходит в городе, мы не знали. Немцы заняли часть Латашинки. На станции собралось много раненых и беженцев. Не исключена была возможность, что немцы, пробравшись садами села, в темноте замешаются в толпу и проберутся к судам переправы. Поэтому с очередным эшелоном приказано было погрузить на паром всех собравшихся на станции людей, освободить её территорию.

В 3 часа ночи наш паром отправился на правый берег за последними вагонами. Пожар в районе Тракторного и «Баррикад» начинал освещать Волгу; дым стлался по воде густой пеленой, вызывая сильное слезотечение. Когда подходили к берегу, машины были приведены в готовность дать задний ход, так как немцы были в сотне метров от берега, били по Волге из миномётов. Есть ли на берегу кто-нибудь из наших, мы не знали; думали, что остались только вагоны, но, подойдя к самому берегу, увидели катер и услышали голос начальника переправы Фетисова.

— Эх, хотя бы не рассветало подольше! — сказал рулевой Мантухов.

Зенитчики защищают Волгу от воздушных пиратов.

Стоя на правом берегу у бортовых кнехтов, об этом думали, конечно, многие. Как ни освещал отдалённый пожар Волгу, но ночь всё же прикрывала нас. Работа во тьме становилась привычной. Матросы зацепляли погрузными канатами вагоны и топотом передавали: «Вира правая».

Но вот на востоке показалось небольшое серое пятно. Оно растет, светлеет, скоро становится ярче, чем зарево пожара на западе. Вахтенный помощник начинает торопить с погрузкой, подбадривать уставших матросов. Из садов Латашинки раздаётся очередь автомата, за ней — другая. Немцы бьют по причалам.

— Ну, гады, проснулись, — ворчат матросы, зацепляя канатами последние вагоны с авиабомбами.

Команда: отдать носовые и кормовые чалки — и, содрогаясь всем корпусом, паром отходит, развёртывается и набирает скорость. Один «фокевульф» заходит с кормы, бомбы падают в воду в нескольких метрах позади парома. Другой пролетает над палубой. Наши пулемёты не могут пробить его бронированного брюха. Команда знает, что прятаться некуда, и молча стоит на своих местах. Самолёт делает разворот и бросает бомбы, которые пролетают в нескольких метрах от носовой части правого борта.

В этот момент наши зенитчики на обоих берегах Волги молчали. Зенитчики правого берега погибли в бою с немецкими танками, а зенитчики левого берега не решались стрелять по «фокевульфам», низко кружившимся над паромом, боялись, что осколки поразят своих.

Только благодаря искусству капитана Иноземцева, быстро маневрировавшего паромом, судно было спасено и груз в целости доставлен на левый берег.

Последним с правого берега — уже под обстрелом немецких танков — уходил катер «Рутка» с начальником переправы Фетисовым. Мы видели, как немецкие танки спускались на причалы, и на наших глазах вражеские самолёты, не разобравшись в обстановке, сбросили на них свой бомбовый груз.