Сегодня голос генерала Важенцева звучал еще ровнее, чем обычно, а на лице более чем когда-либо проступало выражение спокойствия.

— Так я надеюсь на вас, друг мой, — сказал он подполковнику Сумцову. Это ласковое неофициальное обращение генерал употреблял в редких случаях. — Уверен, что операция закончится успешно.

Речь шла все о том же деле Сенченко.

Сумцов поднял глаза. Едва уловимый оттенок в выражении знакомого лица подсказал ему, что это внешнее спокойствие едва ли соответствует действительному настроению Евгения Федоровича.

За долгие годы совместной работы они так хорошо изучили друг друга!

Недавно генерал был у начальства, и Сумцов догадывался, что там произошел крупный разговор. Не иначе, как этот ловчила Власовский успел «забежать вперед».

Адриан Петрович вспомнил самоуверенную фигуру майора, и его передернуло.

— А капитану Назарову поручите заняться этим скупщиком. Боюсь, улизнет… Назаров сумеет. Он хороший работник, настоящий коммунист.

— Есть, товарищ генерал…

Сумцов покинул кабинет, унося с собой заботу в сердце об этом седом человеке, который так много для него значил.

Наблюдательность не обманула подполковника. У генерала Важенцева действительно были серьезные неприятности.

И легко ли, когда у тебя голова побелела, а вся жизнь без остатка отдана борьбе за правое дело, выслушивать обвинение в «мягкотелости», если не сказать больше, в попустительстве и даже в гнилом либерализме.

Впрочем, когда Евгений Федорович услышал слова: «нам нужны не прошлые ваши заслуги, а здоровая инициатива», он чуть усмехнулся: знакомый жаргон развязных майоров власовских!..

К сожалению, Важенцев не сомневался, что Власовский нашел полную поддержку у этого начальства.

И действительно, Важенцеву в качестве главной «вины» вменили сугубую осторожность в деле «шпиона и предателя Сенченко».

Важенцев резко возразил, что там, где идет речь о судьбе человека, а тем более такого, как профессор Сенченко, любая спешка была бы преступна. И он разрешил себе на память процитировать слова Ленина о том, что малейшее беззаконие, малейшее нарушение советского порядка есть уже дыра, которую немедленно используют враги трудящихся.

У начальства это вызвало особенно бурную реакцию.

— Прошу меня не учить, Я уже вышел из комсомольского возраста!

— Почему же? — сдерживая себя, ответил Важенцев. — У Владимира Ильича всегда и в любом возрасте не мешает учиться.

— А хотя бы потому, что здесь не кружок политграмоты… А еще потому, что есть люди, облеченные высшей властью и авторитетом. Извольте не умничать, а подчиняться.

На этом, собственно говоря, и закончился тот крупный разговор, слухи о котором, чему весьма способствовал Власовский, просочились и стали известны многим работникам министерства.

Но для Важенцева разговор был далеко не закончен. Теперь, оставшись один в своем служебном кабинете, он продолжал его сам с собой.

Поднявшись из-за стола, Евгений Федорович подошел к окну. Ему хотелось окунуться в бодрящий шум великого города. Вечерело. Его взгляд задержался на рубиновой букве «М», что уже горела у входа в станцию метро.

Станция «Дзержинская»…

Словно памятник великому человеку!

В какие светлые, радостные картины воплотилось все то, за что боролся этот рыцарь революции.

Однако каждый день учил Важенцева, что именно тяга к светлой, радостной жизни, к дружбе между народами всех стран вызывает все большую ярость у тех групп и группочек монополистов, для кого война — испытанное и верное средство извлечения сверхприбылей. Чего стоит один этот неукротимый поджигатель войны Петер-Брунн! Ведь протянул же он свою черную лапу сюда, к чистому советскому человеку… О! Смертельно раненный зверь будет изыскивать самые коварные, самые подлые методы в борьбе со страной, уверенно идущей к коммунизму. Его не вразумишь идейными доводами.

Разве можно забыть, какой беспощадный урок на заре своей молодости получил он сам?

И сейчас перед Евгением Федоровичем стоит страшная картина, как белогвардейцами был зарублен его отец — сельский учитель. Федор Иванович! Важенцев был одним из тех интеллигентов из народа, кто возлагал радужные надежды лишь на силу слова, лишь на моральное воздействие… И даже в свои последние минуты, когда шашки казаков-семеновцев уже засвистели над его головой, старый учитель все еще твердил что-то о равенстве и братстве…

Нет! Врагу нельзя оставлять ни малейшей лазейки. Этому учил великий Ленин!

Но бороться с врагом надо с умением, с тонкостью, творчески проникая в суть каждого дела. А главное так, чтобы ни один волос не упал с головы честного советского человека!

Вот почему генерал Важенцев еще и еще раз обдумывал дело Сенченко. Папка с этим делом лежала сейчас перед ним на столе.

Вопреки, казалось бы, очевидным фактам, изложенным в деле Сенченко, у генерала Важенцева все точнее, все определеннее складывается совершенно иная, неожиданная концепция.

Странно… Его упрекали в либерализме и чуть ли не в отсутствии бдительности. А, между тем, в этом деле он видит нечто гораздо большее, чем его ретивый начальник.

А какую двусмысленную позицию занял в последние дни этот крикливый демагог Власовский!

Он словно готовился взвалить вину за «неудачный исход дела Сенченко» на его, Важенцева, плечи? Не рано ли?

Хитрая, грязная лиса!.. И откуда только взялось такое?

С тяжелым чувством Евгений Федорович снова вспомнил презрительную интонацию начальства: «Здесь не кружок политграмоты».

Странная, настораживающая фигура. Нет, не идейность руководит им. Такому претит все, что овеяно духом партийности. Что ему до судеб людей! Его идеал — повыше продвинуться по служебной лестнице, чего бы это ни стоило другим. Вот и подбирает он себе помощничков подобных Власовскому…

Да, здесь, конечно, не кружок политграмоты, но здесь, как и везде на советской земле, есть верные ленинцы, такие коммунисты, как подполковник Сумцов, капитан Назаров и тысячи, тысячи им подобных…

И самая высшая власть для этих людей — одна единственная и непреклонная — Центральный Комитет партии.

Та, к которой сейчас, в минуты тяжелых размышлений, решил обратиться и он — Важенцев, партбилет № 1881425.

Важенцев решительно снял телефонную трубку.

А на другом конце провода трубку поднял человек в простом штатском костюме.

И два коммуниста условились встретиться в доме на Старой площади, над которым день и ночь развевается алый немеркнущий стяг.