остров далекий и близкий
Тысяча девятьсот двадцать пятый год. Владивосток. Декабрь. Первый час ночи.
За окном двухэтажного дома ни души. Кому охота бродить по городу в позднее слякотное время? Не слышно даже собак. Только изредка хлестнет мокрый снег по стеклу да еще пророкочет надорванный лист железа на крыше. Будто ветер — барабанщик, а лист железа — большой барабан. Ударит ветер и долго-долго слушает: хорошая ли у него получается музыка. А потом снова налетит, ударит еще раз…
Спит город у моря. Тик-так — равнодушно стучат часы-ходики. Бесконечное, однообразное постукивание.
Высокий молодой человек смотрит в заоконную темень. На нем толстая суконная куртка. Но Георгий Ушаков зябко поводит плечами. Потом подтягивает гирьки ходиков. Тик-так, тик-так, тик-так. Кажется, часы пошли быстрее, заспешили маленькие молоточки. Эх, если бы знать, что лучше для него сейчас: быстрее бы шло время или медленнее?
Ушаков подходит к столу, подкручивает фитиль керосиновой лампы. Мягкий теплый свет освещает белый лист бумаги. На нем всего несколько строчек:
«Уполномоченному Наркомвнешторга и Госторга РСФСР по Дальнему Востоку. Уважаемый товарищ! Хотя мне всего двадцать четыре года…»
Он жирно зачеркивает последнюю фразу. Она не нужна в серьезном письме. Лучше начать прямо с дела.
«В начале июня текущего года… я обратился к Вам по телеграфу с просьбой командировать меня для работы на Камчатку. В конце октября, по приезде в Хабаровск, я устно повторил свою просьбу о посылке меня на Север. Вопрос Вами был оставлен открытым».
Ушаков резко откидывается на стуле и грустно улыбается. Вот как получилось — не отказано в просьбе, а ничегошеньки не решено. Сколько было надежд на встречу с уполномоченным! И вот встретились… Вряд ли тот разговор назовешь удачным. Скорее, наоборот. Разговор-поражение.
…Он и уполномоченный сидели тогда в маленькой комнатке с узкими, похожими на щель окнами. На подоконнике стояло чучело песца. Белый зверек поблескивал стеклянными глазами и, казалось, насмешливо скалил зубы. Всю стену занимала карта Дальнего Востока. Большой грузный человек сидел спиной к карте. Его бритая голова закрывала половину Приморья. Уполномоченный хмуро смотрел на Ушакова.
— Значит, вам на Севере бывать не приходилось? Новичок, так сказать, для тех мест.
— Не приходилось пока. Но детство…
— При чем тут детство? Мы взрослые люди, говорим о серьезном деле. Где вы сейчас работаете?
— Во Владивостоке. Служу в Госторге.
— Прекрасное место работы для организатора. Другие рвутся сюда, в большой город. Можно проявить себя, показать, на что способен. Шутка ли — организовывать торговлю, снабжение на таких пространствах!
— Я бы хотел уехать на Север, большой город меня не задержит. Еще успею…
— Так… — бритая голова качнулась в сторону, на карте стали видны Владивосток, остров Сахалин, Курилы, — Что же вас потянуло на Север? Экзотика? Охота? Вы романтик, быть может?
— Вовсе нет. Согласен на любую работу и в любой точке Севера. Чем дальше, тем лучше. Я имею в виду… — он посмотрел на карту поверх головы уполномоченного, — Хотелось бы серьезно заняться исследованием нашего северо-востока. Там немало «белых пятен».
— Исследованием?!
— Это не помешает моей основной работе по линии Госторга, — быстро сказал Ушаков.
— Вы специалист? Географ, геолог? Какое ваше образование?
— Учительская семинария. С первого курса Владивостокского университета ушел в партизаны. Потом учился все время самостоятельно.
— Не густо, товарищ Ушаков, для научных исследований. Очень не густо.
В комнату заглянуло солнце. Вспыхнули глазки-стекляшки песца. Заблестела и голова уполномоченного.
— В последнее время я много читал, готовился. Встречи со специалистами, с Арсеньевым, наконец… Вы ведь знаете его книги, его походы по Уссурийской тайге?
— Понимаю, понимаю. Мечтаете о больших путешествиях. Но у нас на Северный полюс командировок нет. Мы — не Академия наук. Работа наша обыкновенная — снабжение, торговля. У хозяйственников нет штатных единиц для самоучек-географов. Дебет-кредит… баланс, план, прибыль… базы для товаров, заброска этих товаров морем или по рекам… Да вы знаете не хуже меня.
Ушаков покраснел, рассердился сам на себя за это и покраснел еще больше.
— Без ущерба для основного дела, совмещая… А мечтать… По-моему, мечтать о вещах серьезных, перспективных — не так уж плохо. Если по-настоящему. Все большое рождается из малого, не так ли? У каждого трудного дела должны быть крылья, эти крылья — воображение.
Молодой человек совсем смешался.
— Ну-ну, — голос уполномоченного немного подобрел. — Время сейчас трудное, сами знаете. Надо восстанавливать хозяйство Дальнего Востока, вовлекать в оборот его богатства. Пушнину, оленей, рыбу… Это главное. Сколько вам лет, позвольте поинтересоваться?
— Двадцать четыре, — тихо ответил Ушаков, опуская голову. — Уже двадцать четыре.
— Вот, — уполномоченный встал. — Вот видите. Давайте не будем торопиться. Подумаем. Оставим вопрос открытым…
Какое удобное выражение: «Оставим вопрос открытым». Ни то ни се, нечто неопределенное, неуловимое. Ушаков макает перо в чернила и аккуратно пишет:
«Мне кажется, что моя просьба произвела на Вас впечатление поступка необдуманного: решения, принятого наспех, питаемого ребяческим романтизмом. Мне хочется попытаться доказать Вам, что мое решение глубоко продуманно.
Я уже давно решил посвятить свою жизнь исследованию нашего крайнего северо-востока.
Мною учтены все трудности намеченного пути, все данные моего характера, взвешены все «за» и «против».
Родился и вырос я в суровой обстановке Яблонового хребта, и эта пройденная мною школа дает мне право надеяться, что следующая ступень еще более суровой школы жизни на северо-восточной окраине будет пройдена успешно».
Ушаков отодвигает лист бумаги, издалека пробегает глазами написанное.
Трудно было разговаривать с уполномоченным в Хабаровске. Не так легко объясниться и в письме. Разве расскажешь все, докажешь на двух-трех страничках? Что подумал о нем бритоголовый после встречи в Хабаровске? Гастролер, турист. Или — что хуже всего — авантюрист какой-то, искатель приключений и кладов. Многие ведь считают, что на Севере золота, пушнины — только греби лопатой, набивай поплотнее мешки.
Слова, слова — какие выбрать из сотен и тысяч, чтобы поверил, понял бритоголовый?!
Ушаков вытирает белой тряпочкой перо — как это делают профессиональные переписчики — и четким, красивым почерком выводит:
«Приняв решение, я занялся проработкой специальной литературы… Мне удалось установить связь со всеми отделами и учреждениями Академии наук СССР, прямо или косвенно заинтересованными в научно-исследовательской работе на северо-восточной окраине Союза…
Все сказанное выше должно убедить Вас что я собираюсь отправиться на Север не ради любопытства туриста или выгод гастролера, а ставлю перед собой глубоко продуманную задачу, к решению которой веду подготовку по всем доступным мне линиям.
Сейчас решается вопрос о заселении Земли Врангеля…»
Перо Ушакова замирает и ложится на бортик круглой чернильницы. Он встает, медленно подходит к этажерке, на которой стоит маленький глобус. Задумчиво крутит его. Чукотка и крохотная рядом с нею точка острова Врангеля делают два плавных оборота. Глобус, тихонько скрипнув в ночи, останавливается. Знаменитая Земля Врангеля…
«Значит, вам на Севере бывать не приходилось, — опять вспомнились слова уполномоченного. — На Северный полюс у нас командировок нет».
Зато есть долгая командировка на остров Врангеля. Редчайший счастливый случай! Другого такого, возможно, не будет. Как можно упускать его? Пусть появится много хозяйственных забот — не страшны они, дело это знакомое. Конечно, от привычной жизни придется отказаться, большой мир останется далеко, зато он сам себе хозяин, без контролеров, никто не станет отвлекать его по пустякам. Значит, время для серьезного изучения острова останется.
Георгий Ушаков снова крутит ученический глобус — сливаются очертания материков, океанов, гор и равнин. Быстрое кружение зелено-голубого шарика завораживает, уже не уследишь за маленькой точкой в синеве Ледовитого океана… Только бы пробиться в экспедицию! Не прозевать перо Жар-птицы!
Для Ушакова нет сомнений: послать туда надо его, именно его. Как все прекрасно сходится! Он организует на острове Врангеля поселок, поможет чукчам или эскимосам обжить его, наладить охоту. А попутно, во время тех же охотничьих вылазок… Все ясно, как дважды два — четыре.
Георгий Алексеевич резко останавливает глобус и мрачнеет. Это ему все ясно. А уполномоченному нужно разжевать подробности, убедить, уговорить. Веселенькая работенка! Как будто выходишь на сцену перед битком набитым залом, перед тысячами глаз и предлагаешь: поверьте, что важную экспедицию не провалю, что сделаю даже больше, чем намечается. Я человек грамотный, начитанный, спросите о чем хотите…
Но разве все последнее время он не спрашивал сам себя: по силам ли ему такое ответственное дело? Разве не изводил себя бесконечными: справлюсь ли, не отступлю ли, готов ли к опасной, трудной работе на бескрайних северных пространствах? И отвечал без колебаний: да, по силам, да, справлюсь, да, не отступлю, готов ко всем неожиданностям. Это не ребяческое бахвальство, не хвастовство — никто так не придирчив к нему, как он сам. Ведь не с бухты-барахты он все решил. Не для того собирается на Север, чтобы пощекотать себе нервы, чтобы с гордостью сказать кому-то потом: «Вот я какой смелый, решительный, вот в каких побывал переделках».
«Давайте вместе рассудим, товарищ уполномоченный. Что вам может не понравиться во мне? Я здоров, молод, морозов не боюсь, не испугаюсь и пурги, встречи с белым медведем. Тяготы северной жизни? И они не страшны после многих походов по тайге, сквозь болота, через горы. Кратковременное увлечение? Нет, нет и нет. Это давняя, выношенная мечта — стать полярником, принести пользу науке, своей стране. Это надолго, на всю жизнь, до тех пор, во всяком случае, пока хватит сил и здоровья. Всем понятно: пожилым, старым людям в Арктике не развернуться, будь ты трижды академик или профессор. И где он, академик или профессор, рвущийся на остров Врангеля, да не просто в научную экспедицию, а с целой программой хозяйственных хлопот? Где?»
Ушакову очень нравится это доказательство в его пользу, он вновь берется за перо, склоняется над бумагой.
«Едва ли представляется возможность посылки ученого «с именем», принимая во внимание кабинетный характер таких людей, а также все трудности и риск предстоящей продолжительной поездки. А если это и удастся осуществить, то все же целесообразность посылки такого лица будет сомнительна, так как нет ученых, не имеющих за плечами солидного возраста.
Наш Север и северо-восток не исчерпываются одной Землей Врангеля. Область потребует много сил и времени, и. поэтому целесообразнее послать человека, у которого жизнь впереди и которого хватит не на одну Землю Врангеля.
Все вышеуказанное заставляет меня (еще раз напомнив, что мое решение глубоко обдуманно, твердо и предопределяет план всей моей жизни) снова обратиться к Вам с просьбой о выдвижении моей кандидатуры для работы на Земле Врангеля».
Ушаков задумывается на минуту и решительно приписывает:
«Ваше положительное решение даст мне возможность заострить свое внимание на подготовке к работе, а отказ заставит потратить много энергии (необходимой для подготовки) на доказательство того, что я могу оправдать те надежды, которые будут на меня возложены.
Член Дальневосточного краевого географического общества.
Г. Ушаков».
Он собирает исписанные листки, складывает их. Раздевается, гасит лампу и ложится в постель.
Опять на крыше рокочет лист железа. Под одеялом жарко, но надо спать. Надо обязательно выспаться. Силы ему еще пригодятся. На остров можно попасть только летом, значит, впереди полгода.
«Спать, спать, спать. Один, два, три, четыре… Чукчи или эскимосы заселят остров Врангеля?.. Девяносто пять, девяносто шесть, девяносто семь… Есть ли там пресная вода? Ни слова, ни одной мысли больше об острове…
Двести шестьдесят три, двести шестьдесят четыре… Семьсот девяносто девять…»
флаг над бухтой роджерса
Георгий Давидович Красинский очень аккуратный человек. Начиная какое-нибудь важное дело, он сначала заводит папку для документов. В нее Красинский складывает приказы, протоколы заседаний, письма, телеграммы. И даже вырезки из газет.
На самой толстой его папке написано: «Остров Врангеля. 1924 год». За два года она разбухла, края обтерлись. Уезжая из Москвы в Хабаровск, Красинский вложил в папку еще два документа. Первый — постановление Совета труда и обороны о заселении острова Врангеля. Второй — удостоверение, отпечатанное на машинке. В нем говорилось:
«Дано товарищу Красинскому Г. Д. в том, что он действительно является начальником Дальневосточной полярной экспедиции».
Эта полярная экспедиция должна добраться летом до острова Врангеля и организовать там первое советское поселение. Так решено правительством. Но Красинский не уверен, что в нынешнем году это удастся. Ничего не готово, хотя разговоры, переписка об экспедиции ведутся с прошлого года.
Где взять пароход? Во Владивостокском порту нет ни одного судна, подходящего для плавания в Арктике, во льдах.
Как быть со снаряжением? Многое из того, что необходимо будущим поселенцам, достать на Дальнем Востоке просто невозможно.
Кто возглавит поселение на острове Врангеля? Ведь телеграфировали дальневосточникам, надо найти толкового, энергичного человека. Но даже это не сделано. А отплывать на остров нужно не позже июля. Осталось чуть больше трех месяцев.
Может быть, поэтому у Красинского так сильно болит голова.
Или утомила его дорога от Москвы до Хабаровска: двенадцать дней поездом, с долгими остановками — снег во многих местах перемел железнодорожные пути?
Или довел его до этих болей упрямый уполномоченный? Как ни бился с ним Красинский, так и не узнал, кого предполагают назначить руководителем будущего поселения.
— Есть кандидатуры, — уклончиво отвечал уполномоченный, — Отбою от желающих нет.
— А точнее?
— Дело серьезное. Надо все утрясти, обсудить. Вопрос пока оставлен открытым.
— Так давайте закроем его, — рассердился Красинский. — Вызывайте в Хабаровск ваши кандидатуры. Будем решать. Стефансон, как известно, не ждал, а действовал.
И услышал, как уполномоченный раздраженно пробормотал в дверях:
— Черт бы побрал вашего Стефансона. Своих дел по горло, а тут еще всякие острова.
Теперь Красинский сидит в кабинете уполномоченного и рассеянно посматривает на чучело песца. Часа через полтора должны собраться люди, из которых надо выбрать начальника поселения на острове Врангеля. Человека, во многом способного поспорить с самим Стефансоном.
Вильялмур Стефансон… К этому господину у Красинского двойственное отношение, хотя они ни разу не встречались. Оба увлечены Севером, правда, по-разному. Стефансон — известный полярный путешественник, Красинский — исследователь-хозяйственник.
Канадец ищет новые земли, он изучает Арктику и прилегающие к ней территории. Георгий Давидович исследует уже открытое и нанесенное на карту. Цель его: освоение северных районов.
Красинский очень и очень уважает канадца за его смелые походы, рискованные путешествия. И тем более его так поразили, возмутили попытки Стефансона отторгнуть остров Врангеля от Советского Союза.
Канадцу на острове бывать не приходилось. Красинскому — довелось, в 1924 году. Из-за того же Стефансона.
Эх, господин канадец, знаменитый полярник! Занимались бы своими путешествиями и не лезли в политику. Тогда бы не заварилась эта каша, не началась бы эта история с островом Врангеля.
Красинский развязывает красные тесемки на своей папке, раскрывает ее.
Сверху лежат газетные вырезки, в них коротко рассказаны события, связанные с гибелью канадского судна «Карлук». Того самого судна, на котором Стефансон изучал северное побережье Америки и которое волей обстоятельств оказалось у острова Врангеля. Двенадцатого августа 1913 года оно вмерзло в лед неподалеку от американского берега. Стефансон решил, что «Карлук» дрейфовать не будет, простоит во льдах до весны. Значит, можно сойти на берег и заняться охотой. Но пока Стефансон охотился на оленей, шторм сдвинул льды и вместе с ними вынес «Карлук» в открытое море.
Так началась трагедия экспедиции, оставшейся без своего руководителя. Льды долго носили судно, а десятого января 1914 года в восьмидесяти милях от острова льды раздавили его. На следующий день «Карлук» затонул. На льдине оказались двадцать пять человек: команда судна, шесть научных сотрудников экспедиции, две эскимосские семьи. К счастью, люди успели выгрузить продовольствие, топливо, теплую одежду, походное снаряжение, часть строительных материалов. Не будь всего этого, им было бы трудно переждать на льдине полярную ночь, а потом — перейти на остров Врангеля.
Через два с лишним месяца после крушения путешественники стояли на твердой земле. Их уже было не двадцать пять, а только семнадцать — остальные погибли. Погибли те, кто не захотел ждать светлого времени и сразу отправился по льдам искать сушу. Оставшиеся в живых знали: остров Врангеля необитаем, суда подходят сюда очень редко — раз в несколько лет. «Карлук» ушел в поход без радиостанции, и никто во всем мире не мог подозревать, что семнадцать измученных путешественников находятся на берегу далекого острова.
Спасением своим они были обязаны капитану «Карлука» Роберту Бартлетту. Он не поддался уговорам немедленно после крушения, в полярную темень, идти к островам Врангеля или Геральда. Те, кто не послушал его совета, погибли.
Он отважился на безумный риск: взяв в помощники одного человека, пересек по льду пролив Лонга. Бартлетт вышел на побережье Чукотки. А оттуда перебрался на Аляску, подготовил экспедицию и спас своих товарищей, вернул их домой.
Казалось бы, конец этой истории. Стефансон встретил многострадальных путешественников и выслушал горестные их рассказы о тяжелых испытаниях. Об острове Врангеля он расспрашивал особенно подробно.
Красинскому теперь понятно это внимание к острову. Стефансон, наверное, решил, что раз земля необитаема, то ею можно распоряжаться по своему усмотрению. Но ведь еще в 1916 году Россия обратилась к правительствам союзных и дружественных стран — третий год шла империалистическая война — с нотой… Георгий Давидович перебирает бумаги и находит в своей папке текст ноты. В ней ясно говорится:
«Значительное число открытий и географических исследований в области полярных стран, расположенных к северу от азиатского побережья Российской империи, произведенное в течение столетий усилиями русских мореплавателей и купцов, недавно пополнилось новейшими успехами… Императорское российское правительство имеет честь нотифицировать настоящим… о включении этих земель в территорию Российской империи. Императорское правительство пользуется случаем, чтобы отметить, что оно считает также составляющими нераздельную часть империи острова Генриетта, Жаннетта, Беннета, Геральда и Уединения, которые вместе с островами Новосибирскими, Врангеля и иными, расположенными близ азиатского побережья империи, составляют продолжение к северу континентального пространства Сибири…»
Кто-нибудь возразил против этой ноты? Попытался поспорить с русским правительством?
Нет, нет и нет.
Не спорили, не претендовали на остров Врангеля — до революции. А после нее… Расчет был, видимо, прост: государство ослаблено войной, промышленность и транспорт не восстановлены, поэтому государству сейчас не до островов, к тому же незаселенных. Под шумок можно прибрать к рукам чужое добро.
И в 1921 году отряд, посланный предприимчивым Стефансоном, высадился на берегу острова Врангеля. Он якобы должен был изучить остров — к русской земле подбирались под флагом науки, Сам Стефансон предпочел остаться дома.
Посланным им людям не повезло. Продовольствия с собой было взято всего на шесть месяцев, а охота оказалась неудачной. Или не очень-то занимались ею в ожидании смены. Но смена в 1922 году до острова не добралась, не одолела тяжелые льды в море.
Когда в 1923 году судно наконец-то пробилось к зимовщикам, четверо из них уже умерли. В живых осталась только эскимоска Ада Блекджек, повариха и швея экспедиции.
Эта неудача не остановила Стефансона. Он подготовил и послал новую партию на остров Врангеля.
Теперь в экспедицию входили тринадцать эскимосов с Аляски и лишь один канадец Уэллс. Ни о каких научных исследованиях говорить уже не приходилось. Всем стало ясно: земля заселяется коренными жителями Севера. Начиналась добыча богатств острова — пушнины, моржовой кости.
Советское правительство решило раз и навсегда покончить с притязаниями на эту территорию. Надо было выдворить непрошеных гостей с острова Врангеля, поднять там красный флаг. 20 июля 1924 года из Владивостока вышла канонерская лодка «Красный Октябрь». Возглавлял экспедицию замечательный гидрограф-геодезист Борис Владимирович Давыдов. А заместителем его стал Красинский. Он тогда впервые оказался на Дальнем Востоке.
Красинский отодвигает свою папку, осторожно трет виски. Чтобы вспомнить подробности того похода, ему не надо ворошить старые документы. Каждый день, каждый час экспедиции хорошо сохранились в памяти.
…Бухта Провидения. Здесь «Красный Октябрь» загружается углем. Вообще-то он никак не приспособлен к плаванию в арктических водах, но что поделаешь — ничего лучшего нет. Пятьсот тонн угля погружено, почти двести тонн из них пришлось сложить на палубе. Многовато.
— Ничего, — говорит Давыдов, — пробьемся. А без угля нам не вернуться обратно.
Залив Лаврентия. Короткая остановка. На борту пополнение: трое чукчей. С ними двадцать четыре собаки и две нарты. Это на случай санных походов. Чукчи будут ухаживать за собаками.
Девятого августа достигли Берингова пролива. Курс — на север. Шли по чистой воде, кромка льда все время была слева. Теперь надо заходить во льды, иначе не добраться до острова… Несколько суток во льдах, дрейф вместе с ними… Еле-еле выбрались, прошли к югу, затем к северу — прохода к острову нет. Правда, рядом другой островок — Геральда. Может быть, высадиться на него и уже потом, на собаках, достичь врангелевской земли?
Семнадцатое августа. Отчаянная попытка преодолеть льды. Они все тяжелее и тяжелее. Торосы местами выше палубы, и кажется, что вот сейчас они обрушатся на судно. До острова миль пятнадцать. Густой туман, снег — это летом-то! Но отступать нельзя.
Восемнадцатое августа. Виден остров! Какой он угрюмый, неприветливый. Якорь брошен у Бухты Роджерса. Где же посланцы Стефансона?
На следующий день моряки установили высокую мачту, на ней подняли Государственный флаг Советского Союза.
Встреча с чужеземцами произошла позднее, в бухте Сомнительной. Разговор с ними был короток: ваше присутствие на острове незаконно, и вам придется покинуть его. Уэллс и его спутники оказались на корабле, а все их оружие, добыча были конфискованы.
После того похода никто больше не рисковал посягать на остров Врангеля. И еще… Еще по одной причине был важен тот рейс. В 1924 году впервые родилась мысль о заселении острова советскими людьми. Чукча Ольчхургун, который сопровождал экспедицию, сказал на прощание Давыдову:
— Совсем хороший был остров. Ой, много там зверя, умилек. Много добычи.
«Умилек» — это начальник.
— Морж есть, нерпа есть. Песец тоже есть, белый медведь. Только оленя нет.
— Оленей можно туда завезти.
— Совсем хорошо будет.
Было о чем подумать. Климат мало чем отличается от чукотского. У иностранцев, самовольно забравшихся на остров Врангеля, моряки конфисковали сто пять пар моржового клыка, пятьдесят семь шкур белого медведя и сто пятьдесят семь песцовых шкурок. Но ведь охотилось всего четверо мужчин, и жилье было устроено только в двух местах острова.
— А ты бы хотел там жить? — спросили Ольчхургуна.
— Очень хотел бы. Я расскажу — еще другие поедут. Много семей поедет, если мало-мало помогать им. Для. начала надо помочь. Оружие, продукты…
Вскоре правительство страны рассмотрело проект заселения острова Врангеля. Предполагалось, что поедет туда группа коренных жителей Чукотки или Камчатки — человек пятьдесят — шестьдесят эскимосов, чукчей. Но лишь в марте 1926 года Совет труда и обороны принял постановление о создании на острове поселения и о снаряжении для этого экспедиции. Раньше никак не получалось — не было средств и сил у молодой страны.
И вот все решено, выделены деньги, посланы телеграммы на Дальний Восток, уже не за горами навигация в Северном Ледовитом океане, а ни судна, ни даже руководителя экспедиции еще нет. У Красинского опять заломило в висках. Если правительственное задание будет сорвано, отвечать придется ему.
Во все, в каждую мелочь надо вникнуть самому, нельзя ни на кого положиться. Нашелся в Москве один товарищ, вроде бы по-дружески стал предупреждать: «Вы, Георгий Давидович, любите командовать, считаете, что в каждом деле разбираетесь лучше других. Но эта черта вашего характера однажды вас подведет. Потому что серьезный, умелый и умный, самостоятельно думающий человек не станет работать с вами. Вам нужны исполнители ваших замыслов, а не равноправные товарищи. А уж людей, которые в чем-то разбираются больше вас, вы никогда не позовете. Почему, к примеру, организацию экспедиции во Владивостоке поручили какому-то уполномоченному Госторга? Он, конечно, будет стараться выполнить ваши указания, но уверены ли вы в нем? Куда полезнее было бы поручить дело Давыдову».
Красинского тогда задели эти слова. Зачем тут нужен Давыдов? Он и сам хорошо знает Север, знает, что предпринять и как. А исполнители по-своему полезны. Под его руководством они всю черновую работу сделают. Надо только следить за каждым их шагом. И все пойдет по плану, все будет прекрасно. Никто не может упрекнуть Красинского в том, что он когда-нибудь сорвал важное задание, не выполнил государственное поручение.
Вошел уполномоченный с тремя тощими папочками в руках, остановился в дверях. Красинскому это не понравилось. Он приказал резко:
— Подойдите поближе.
— Вот… Три кандидатуры. Через полчаса люди будут здесь. Ознакомьтесь с их личными делами, тут собраны все справки, характеристики.
— Только трое? Больше нет желающих? Никого больше не нашли на всем Дальнем Востоке?
— Ну, знаете, — уполномоченный развел руками. — Все течет, все меняется. Многих отпугнул срок поездки — два-три года. У каждого свои соображения, надо с ними считаться.
— Хорошо, хорошо, — поморщился Красинский. — Давайте бумаги, я посмотрю.
Он внимательно прочитал биографии, характеристики. Итак, трое. Моряк Семенихин, учитель географии Серебрянский, работник Госторга Ушаков. Одному тридцать шесть, второму под пятьдесят, третьему всего двадцать пять. М-да… Моряк, пожалуй, подойдет.
— Зовите Семенихина.
Вошел громадный мужчина в морской форме. Он шумно придвинул стул, сел напротив Красинского.
— Я готов, — трубно произнес он. — Хоть завтра.
Красинский придирчиво посмотрел на моряка.
— Как вы себе представляете жизнь на острове?
— Очень просто. Приехали, поселились, пригляделись. Чукчи охотятся, я берегу припасы. Они мне шкуру, я им — товар. Хорошо охотятся, много товаров получают. Плохо охотятся — сосут лапу.
— Как, как?
— Дисциплина. Без дисциплины нельзя. Человек без дисциплины портится. У нас дело государственное, так?
— Разумеется.
— Будьте спокойны, они у меня будут по струнке ходить. Приказ — и точка.
Красинский улыбнулся.
— А если, предположим, пурга. Какие будут приказы?
— Отдыхать. Для восстановления сил организма.
— Да-а-а… Вы, конечно, понимаете, что наша задача — не только заселение острова. Надо приобщать малые народности Севера к новой жизни. Надо их учить, воспитывать…
— Все будет, — перебил Красинского моряк. — Приобщу в лучшем виде. По-военному.
Красинский зло посмотрел на уполномоченного.
Ничего себе, подобрал людей. Разве можно этого солдафона посылать на остров? Устроит там такую казарму…
— Попросите следующего, — сказал он и добавил, обращаясь к моряку: — Подумаем. Решение сообщим позже.
— Есть, позже, — моряк громыхнул стулом и вышел.
Его сменил пожилой добродушный мужчина в меховой куртке. Он ласково смотрел на Красинского.
— Что вас влечет на остров?
— Я далеко не романтик, Серебрянский потер руки и спрятал их в карманы куртки. — Я трезво смотрю на тамошнюю жизнь, без иллюзий.
— Будем говорить откровенно. Ваш возраст… Вы сможете выдержать два, три года?
— Два? Даже три? Об этом не было речи.
Красинский вздохнул, повернулся к уполномоченному.
Тот встал.
— Разве?.. Мне кажется, товарищ Серебрянский, был разговор о длительном сроке.
— Чего не было, того не было, — пожилой человек говорил тихо, но твердо. — Год, только год. Извините, больше выдержать не смогу. Я трезво смотрю… Не хотелось бы подводить…
— Спасибо, — сказал Красинский, а сам свирепо глядел на уполномоченного. — Ничего у нас не получится. Простите за беспокойство.
И бросил уполномоченному, когда за Серебрянским закрылась дверь:
— Будь моя воля, я бы вас отдал под суд.
— Зачем же так, Георгий Давидович? — засуетился уполномоченный, — Я специально их пропустил вперед. Еще остался Георгий Ушаков. Очень ценный товарищ. Молод, был на партийной и хозяйственной работе. Здоров, настойчив. Хочет заниматься исследованиями.
— Какими исследованиями?
— Он вам сейчас все расскажет. Грамотный, умный человек. Можно сказать, самородок, ученый будущий. Я его раскопал… Знаете, как трудно у нас тут с кадрами? Не хватает толковых людей. А этот давно у меня на примете.
— Зовите вашего Ушакова, — устало ответил Красинский. — Но если и этот не подойдет…
капитан выбирает «ставрополь»
В который уже раз Ушаков вынимает из кармана и медленно, с наслаждением читает бумажку-удостоверение, подписанное председателем Дальневосточного крайисполкома:
«Тов. Ушаков, Георгий Алексеевич, назначается уполномоченным Далькрайисполкома Совета Рабочих, Крестьянских, Казачьих и Красноармейских депутатов по управлению островами Северного Ледовитого океана Врангеля и Геральд с 8-го сего мая, с местопребыванием на острове Врангеля».
Он не мог скрыть радости, узнав о своем назначении. Но Красинский, дружески похлопав его по плечу, сказал:
— Подождите радоваться. Теперь начинается самое трудное. Я вам завидую и не завидую одновременно.
— Давайте вместе останемся на острове, — вырвалось у Ушакова. — Вы ведь уже бывали там.
— Невозможно, Георгий Алексеевич. Провожу вас и назад, в Москву. Есть другие дела, не менее важные.
Консервы, фрукты, мыло, патроны. Палатки, строительный картон, оцинкованные сетки… Оленьи шкуры, винтовки, лекарства…
Из Ленинграда пришла посылка. Полярная комиссия Академии наук прислала инструкции и материалы для сбора гербариев.
Нужны ездовые собаки. И еще — геодезические приборы, оборудование для метеостанции. Все необходимое для постройки дома надо взять из Владивостока — даже кирпичи.
А мука, масло, гвозди, табак? Нужны граммофон, пластинки…
Список снаряжения огромный, и, самое главное, кое-что придется покупать за границей. Во Владивостоке не все товары достанешь.
Ушаков похудел, лицо обострилось, а глаза были красные — он недосыпал.
Дали объявление в газету: нужен врач в командировку на остров Врангеля.
И потянулись к нему… Нет, не врачи осадили его, а подростки.
— Дяденька, возьмите на остров, я все буду делать.
Этими словами начинался день и кончался. Ребята ловили его везде, дежурили около дома. Один из них показал Ушакову свое снаряжение: подзорная труба, микроскоп, компас и кортик. Выяснилось — стащил у отца. Пришлось вести парня домой, объясняться с родителями. Другой парнишка явился с двумя собаками.
— Я их уже приучил санки возить. Они вам очень пригодятся. Я все равно на Север поеду. Как Нансен, Амундсен.
Милые мальчишки. Когда-то он сам так же мечтал о путешествиях и тоже пытался ездить на собаках. Мечтайте, готовьтесь, но ваше время еще не пришло. Оно придет, обязательно придет, — если вы очень захотите. Только позднее.
Вот, наконец, и доктор. Снимает очки, протирает их и щурит голубые близорукие глаза.
— Врач Савенко. Вы давали объявление о поездке на остров Врангеля?
— Давал.
— Вот и хорошо. Я предлагаю свои услуги.
— Там вы должны быть доктором — мастером на все руки.
Савенко понимающе улыбнулся.
— Я плавал на судах. На судне врач — един в тысячах лицах. И хируг, и терапевт, и невропатолог, и медсестра, и зубы дергает, и клизму, виноват, ставит.
— Тогда отлично. Еще… Вам придется стать метеорологом. Трижды в день измерять температуру воздуха, скорость и направление ветра, давление.
— Что ж, с градусниками я знаком. Будем мерить температуру погоде.
— Прекрасно, доктор. Ну, о трудностях, которые там нас могут встретить, я не говорю. Вы человек взрослый, понимаете.
— Не так страшен черт, как его малюют.
— Хорошо. Тогда немедленно займитесь приобретением и упаковкой медикаментов. Времени у нас не много.
— На каком судне пойдем?
— Если бы я знал…
С кораблем до сих пор ничего не было ясно. Одни говорили, что надо перегнать ледокольное судно из Мурманска или Архангельска. Это сложный переход, но зато точно будет известно: переселенцы до острова Врангеля доберутся. Другие утверждали, что существует — правда, тоже не в дальневосточном порту — прекрасный пароход «Вьюга». Надежный и сильный.
Но когда посмотрели, нет, не сам пароход, только рисунки его и схемы, когда подсчитали, сколько же он сможет взять на борт снаряжения и угля, то глазам своим не поверили. Пересчитали. Результат тот же: если «Вьюга» не оставит во Владивостоке ничего из снаряжения экспедиции, то… не будет места для угля. Вернее, угля пароход сможет взять всего лишь на трое суток.
Экспедиция рассчитана на три месяца, а угля на… трое суток.
— Может быть, этот пароход отапливается льдом? — мрачно пошутил Савенко. — Тогда топлива хватит на многие годы.
Больше всего разговоров было о шхуне Амундсена «Мод». После знаменитого своего дрейфа в Северном Ледовитом океане эта моторно-парусная шхуна стояла в одном из портов Аляски. Была она, что и говорить, очень удобна для плавания. Ведь строили ее специально для арктических переходов.
Внешторг договорился с владельцами «Мод» — берем судно. Договорились и о цене — сорок тысяч долларов. Оставалось только заплатить деньги. Но денег в тот момент не оказалось. Представители Внешторга не могли заплатить за шхуну и в то же время просили ее владельцев: никому не продавайте «Мод», она нам очень нужна.
Тут сработал закон рынка: раз вам очень нужна «Мод» — заплатите и побольше. Цена подскочила до восьмидесяти тысяч долларов.
Пришлось соглашаться.
Но теперь сделку затормозили сами владельцы. В Америке и в Канаде узнали, что судно предназначено для похода на остров Врангеля, что там будет организовано поселение. Хотя и были оставлены попытки завладеть советским островом, но помогать большевикам осваивать его богатства никто не хотел. «Мод» не продали.
Ушаков решил посоветоваться с известным дальневосточным капитаном Миловзоровым. Встретились они во Владивостокском порту. Миловзоров, подумав, повел Ушакова к пароходу «Ставрополь».
— Вот. Это единственный пароход, о котором может идти речь. Самое прочное судно на Дальнем Востоке. Ему, правда, почти двадцать лет, и потрудилось оно немало… Но ничего лучшего не найдете.
— А оно приспособлено к плаванию во льдах?
— Вообще-то нет. Хотя со льдами «Ставрополь» сталкивался. Во время рейсов из Владивостока на Колыму. Конечно, это не ледокол. Но снаружи он обшит стальными листами.
Ушаков быстро прикинул в уме. Другого судна не найти. Если «Ставрополь» обшить новыми стальными листами, заменить часть шпангоутов… Пожалуй, можно пойти на нем.
— Вы бы согласились стать капитаном парохода в этом рейсе?
Он знал, что Миловзоров уже плавал на «Ставрополе» и плавал в Северном Ледовитом океане.
Капитан погладил свои пушистые усы:
— Отчего не согласиться? Давайте попробуем.
Так. Прекрасно. Судно есть. Есть и опытный капитан, который проследит за ремонтом парохода, подберет команду. Есть врач. Чукчей или эскимосов, будущих поселенцев, надо искать на Чукотке. Но еще нужен опытный охотник-промысловик. Нужен толковый помощник.
— А вы Павлова пригласите, — посоветовал Миловзоров.
— Кто он такой?
— Ну-у… Его на Чукотке многие знают. Учитель. Отец у него был русский, мать камчадалка. Хороший охотник. Женат на эскимоске. Прекрасный человек, быт и нравы эскимосов, чукчей знает великолепно. Если он согласится поехать, вам здорово повезет.
Ушаков прощается с капитаном, снова мечется в поисках снаряжения. Деньги на него отпущены, да что делать с деньгами, если нет товаров? До июля осталось совсем немного, а сколько еще не приобретено!
Наконец на одном из бесконечных совещаний решили: «Ставрополь» сначала зайдет в Японию, там будет куплена часть снаряжения. А пока товарищу Ушакову придется съездить в Шанхай, нельзя же все покупки откладывать до посещения Японии.
Шанхай. Китайский город. Китайский? Почему же названия улиц в центре английские и французские? Почему при входе в парк объявление: «Собак не водить, китайцам вход запрещен»?
Английские, французские банки, владельцы которых живут в Европе или Америке, иностранные крейсеры в порту, у домов японские солдаты… Броневики… Вот в чем дело — сегодня годовщина расстрела англичанами китайских студентов. Боятся… Распоряжаются богатствами страны, понастроили себе роскошные виллы и здания банков, контор, даже деньги собственные выпускают, а народа боятся.
Ушаков едет по центру Шанхая на автомобиле. Солдаты, роскошь витрин, сытые лица чиновников… Улицы немноголюдны. Напряженная тишина. И вдруг — не то стон, не то песня: «Хэй-хо! Хэй-хо!»
Восемь китайцев впряглись в тяжелую повозку и тащат ее, согнувшись до земли. На повозке ящики с английскими надписями.
«Хэй-хо! Хэй-хо!»
Чужие в своем городе, гнут спины на иностранцев. Редкие прохожие-китайцы в синих куртках робко жмутся к стенам домов.
Автомобиль выезжает из центра, он отгорожен высокой каменной стеной. Теперь больше людей, узкие улочки заполнены народом. И ни солдат, ни броневиков, ни роскошных витрин. Кругом синие куртки. Люди идут прямо по улице, автомобиль без конца гудит и еле-еле движется в толпе пешеходов.
Позади машины группа детей. Над выбритыми лбами маленькие косички. Они плюют вслед автомобилю, что-то кричат. Что они кричат?
— Вот едет белая собака, — говорит переводчик.
Значит, Ушакова приняли за англичанина или француза.
Он настороженно оглядывается. В тесных улочках все больше народу. Ребятишки кричат, плюются. Около машины появились парни повзрослее. Они тоже кричат, а Ушаков и без переводчика понимает, какие слова произносят китайцы.
Стоп! Толпа перегородила дорогу. Автомобиль остановился. Двое прыгнули на подножку, показывают руками — назад.
Вокруг — море синих курток. Уколы злых глаз. Резкие крики. Что делать?
Ушаков отворачивает лацкан пиджака. Там красная пятиконечная звездочка.
Двое на подножке застывают. Медленно затихает гул толпы. Ушаков ждет.
Переводчик быстро повторяет два слова: «Москва. Большевик».
И… теперь в глазах китайцев улыбка и любопытство. Тянутся для рукопожатия руки. «Москва. Большевик…»
А во Владивостоке «Ставрополь» уже готов к плаванию. Вся подводная часть его обшита толстыми стальными листами. В трюме установлены распоры из лиственничных брусьев. На случай зимовки во льдах взят запас продовольствия на год.
В последний раз заходит разговор о радиостанции. Брать или не брать? Она нужна, очень нужна. Но длинноволновая радиостанция громоздка — это еще один дом. Это несколько больших мачт, оборудование. Понадобится специальная бригада строителей и монтажников, чтобы установить станцию, подвесить антенны. За время короткой стоянки «Ставрополя» у острова Врангеля с этой работой не справиться. Решено ехать без радиостанции.
Суматошные дни перед отплытием. Неужели они когда-нибудь выйдут в поход? Что-то забыто, что-то не упаковано… При погрузке уронили мешок с мукой. Его выловили.
— Берите, берите, — подсказывает Миловзоров, — Внутри мука не промокла.
Конечно, нашлись «доброжелатели». Один из них отвел Ушакова в сторону.
— Вы здравомыслящий человек или сумасшедший?
— В чем дело?
— Первая встреча со льдами — и вы погибли. «Ставрополь» ходил в Ледовитый океан, я знаю, но он всегда шел вдоль берега, а если крепкий лед — пережидал в бухтах.
— Не волнуйтесь за нас. Не погибнем.
— Тогда подумайте о государственном имуществе.
— Да мы обо всем подумали.
— Ишь, смелые какие! А я вас предупреждаю: вы не доберетесь до острова, и я еще поприсутствую на суде над вами.
— Вот этого уж никогда не будет.
— Почему?
— Если нас раздавит во льдах и мы погибнем, то некого будет судить. Если доберемся до острова… За что же судить?
— Шутите, товарищ Ушаков. Дошутитесь.
Но вот все готово, все разговоры окончены.
Пятнадцатое июля 1926 года. На «Ставрополе» митинг.
Гости покидают пароход.
Гремит цепь, якорь выбран.
Над бухтой Золотой Рог звучит протяжный гудок.
яранги на пароходе
Десять дней потребовалось «Ставрополю», чтобы сбегать, как говорит капитан Миловзоров, в Японию и добраться до Петропавловска-на-Камчатке.
Последний город на пути к острову Врангеля!
Может быть, поэтому — запомнить надолго! — глаза подмечают полоску деревянного тротуара, мачту радиостанции, почту, газету в руках старичка, усевшегося на лавочке перед домом. Когда-то теперь увидят они свежую газету? Когда смогут отправить или получить письмо?
Впереди еще три остановки: бухта Провидения, мыс Чаплина, мыс Дежнева. Но это уже не города — небольшие поселки. После Петропавловска оборвется последняя ниточка, связывающая их с прежней привычной жизнью. И хочется скорее попасть на остров Врангеля, и страшно немного.
Такое настроение было у Ушакова утром. Вечером он уже посмеивался над собой и тихонько приговаривал:
— Эх, ты, городская душа, учись решительности у северян.
Урок этой решительности ему преподал Скурихин, один из лучших охотников Камчатки. Со Скурихиным они встретились в городе днем.
Скурихин был немного грузноват, движения его были неторопливы. Казалось, он не любит быстрых решений, не любит резких перемен в своей жизни.
«Наверное, в молодости и тянуло его к странствиям, — подумал Ушаков. — Теперь, конечно, семья, дети, собственный дом, хозяйство. Теперь его не оттащишь от теплой печки».
Но на всякий случай спросил:
— На остров Врангеля съездить не хотите?
Скурихин почесал в бороде.
— Остров? Да што там есть? Што делать на нем? — и неожиданно зевнул.
— Песец есть. Белый медведь. Морской зверь еще.
— А золото? Золотишко там не находили?
— Чего не знаю, того не знаю. Надо посмотреть. Остров неизученный.
Скурихин опять зевнул, пошлепал ладонью по губам. Все тем же глухим и каким-то ленивым голосом продолжал расспрашивать:
— А што за шкурку платить будете? Детишкам на молочишко надо заработать. Как со снабжением?
Ушаков без всякой надежды на успех отвечал. Он чувствовал, что Скурихина с места не стронешь. Прирос к Камчатке.
— Ну, ладно, Алексеич, — охотник встал, — Пароход-то когда отходит?
— Завтра собираемся. Нам еще надо кое-что погрузить.
— Пожалуй, покумекаю малость. Где остров-то твой? Эк, даль какая.
А через несколько часов Ушаков увидел на улице, которая вела к причалам порта, нагруженную телегу. Она была полна домашнего скарба, даже самовар захватил охотник. Наверху сидела женщина с ребенком. Рядом, с вожжами в руках, шел Скурихин.
— Как? — удивился Ушаков. — Уже собрался?
— Да што рассусоливать, Алексеич? — Скурихин деловито поправил узел на телеге. — Корову продал, дом сдал в аренду. Собрались вот. Куда мне с барахлишком?
Вот как здесь, на Севере, принимают важные решения. И Ушаков подумал: наверное, легко согласится поехать с ним на остров Врангеля учитель Павлов. И не придется уговаривать эскимосов и чукчей в бухте Провидения — у них вообще сборы не долги. Разберут яранги, скатают шкуры, сложат немудреные вещички…
Но не получилось в бухте Провидения так, как он рассчитывал. Правда, учитель Павлов недолго раздумывал. Расспросил Ушакова об острове и согласился туда отправиться. А вот эскимосы не говорили ни «да», ни «нет». Ушаков ходил по ярангам, разговаривал с охотниками, те удивлялись богатствам острова Врангеля и… обещали подумать. Или просто молчали.
Он не на шутку встревожился. Вдобавок ко всему едва не погиб от гарпуна эскимоса. Звали того эскимоса, как потом выяснилось, Иерок.
Ушаков шел по песчаному берегу бухты и вдруг услышал дикий вопль. Из яранги выскочила девушка, за ней еще одна. Они крикнули что-то и бросились бежать. Ушаков не знал языка эскимосов, он ничего не мог понять.
Вскоре из яранги выбрался пожилой эскимос. Он заметно покачивался на ногах, в руках держал тяжелый гарпун. С этим гарпуном и помчался за девушками. Что было делать?
Ушаков подставил ногу пробегавшему мимо эскимосу.
Тот споткнулся, выронил гарпун, свалился на песок. Потом быстро поднялся на ноги. Подхватил свой гарпун и замахнулся на Ушакова.
Георгий Алексеевич стоял неподвижно, глядел в полубезумные глаза. Секунда, другая… Ушаков не двигался, он понимал — дрогни он, покажи, что боится, и гарпун, пущенный сильной рукой эскимоса, пронзит его.
Еще несколько секунд напряженного молчания.
Слышно, как тяжело сопит эскимос.
Наконец рука с гарпуном медленно опускается. Эскимос смахивает с лица капли пота, с губ его слетают обрывки слов. Он бросает гарпун и исчезает в яранге. Метрах в ста от нее, на берегу, сидят две девушки и всхлипывают.
История… Ушаков поправляет карабин на плече — он только сейчас вспомнил о нем — и бредет к шлюпке.
Да-а… После такого случая ни один эскимос, наверное, не поедет с ним на остров.
Он вернулся на «Ставрополь», рассказал о случившемся капитану Миловзорову. Задумался тот и потом почему-то засмеялся.
— Вы находите, есть повод для веселья? Ведь нам нечего делать на острове Врангеля без эскимосов.
— Смешного не так уж много, Георгий Алексеевич, хотя… Но и огорчаться не надо. Вы выиграли, понимаете? По-бе-ди-ли! Без оружия. Эскимос убедился, что вы смелый человек. Это для них значит немало. Я уверен, они поедут с вами.
В каюту постучали, вошел матрос и доложил: к пароходу приближается байдара.
— Сколько в ней людей? — спросил Миловзоров. — Один человек? Пойдемте, Георгий Алексеевич, встретим его. Мне сдается, это ваш новый знакомый.
— Вряд ли. После того как я подставил ему ногу…
— Не торопитесь. Вот вам бинокль.
Ушаков встал у борта, приблизил к глазам бинокль. В байдаре в самом деле сидел пожилой эскимос. Он подгреб к пароходу, вскарабкался по трапу. Ушаков услышал, как эскимос сказал матросу:
— Отведи меня к умилеку. Он был на берегу.
Гостя проводили к Ушакову. Опять они стояли друг против друга. Высокий стройный Ушаков и коренастый смуглый эскимос, щуривший свои и без того узкие глаза. Только теперь он был без гарпуна, да и хмель уже выветрился из него.
— Ты меня толкнул, и я хотел заколоть тебя, — виновато сказал он.
— Здравствуй, — поздоровался с ним Ушаков. Он держался так, как будто бы ничего не произошло.
— Я был пьян, плохо думал, — продолжал эскимос. — Теперь моя голова чистая.
— Поедешь со мной? Ехать далеко, но там много зверя.
— С тобой поеду. Мне сказали, ты зовешь эскимосов на какой-то большой остров. Поедем.
— Подумай хорошо.
— Кончил думать. Буду собираться.
Эскимос спустился в байдару, погреб к берегу. Миловзоров улыбнулся в усы.
— Что я вам говорил, Георгий Алексеевич?
— Вы великий психолог.
— Теперь согласятся и другие охотники, вот увидите.
Действительно, еще несколько семей решило перебраться на остров Врангеля. Они не долго раздумывали, когда узнали: Иерок, один из лучших охотников, и Ивась — Ивасем эскимосы звали учителя Иосифа Мироновича Павлова — отправляются с Ушаковым. Так среди переселенцев оказались Таян, Етуи, Кмо, Тагъю, Кивъяна и Нноко. На мысе Чаплина к ним присоединились семьи Палю, Анъялыка и Аналько.
Ушаков сначала не хотел брать с собой Аналько.
— Ты, говорят, шаман?
— Шаман, шаман, — подтвердили другие.
— Нам не нужны шаманы.
— Он хороший шаман, — сказал Палю. — Самый лучший.
— Пусть остается.
— Тогда поезжайте без нас, — уперлись чаплинцы, — Мы поедем только с ним.
Ушаков посовещался с Павловым. Шаман, конечно, им ни к чему, но и терять три семьи не хотелось.
— Только на острове шаманить нельзя, — сказал Ушаков Аналько. — Там будет другая жизнь.
— Умилек, я немного, совсем немного буду шаманить. Буду помогать тебе.
— Мне? Ты думаешь, я верю шаманам?
— Ты не веришь, а эскимосы верят, — хитро прищурился Аналько.
— Давай договоримся так. Забудь про шаманский бубен.
— Ты — умилек. Ты — главный, — важно сказал Аналько, — Буду тебя слушаться.
Но в глаза Ушакову он не смотрел.
Ладно. Надо отучить Аналько от шаманства. Полярная ночь длинная, что-нибудь можно придумать.
На пароходе было теперь двенадцать семей охотников. Вместе с ними бедное их имущество.
Быстро удаляется берег. Вскоре туман закрывает его.
какие они, эскимосы?
Пароход нагружен до предела. Он идет на север, покачиваясь на небольшой мертвой зыби.
Внутри его, около огнедышащих топок, кидают и кидают лопатами уголь кочегары. Тела их блестят от пота, лица покрыты угольной пылью. Им жарко. То один кочегар, то другой хватает широкий медный чайник с водой. Кочегарам кажется, что жарко везде, что на всем белом свете нет уголка, где сохранилась бы прохлада.
Но на палубе «Ставрополя» люди мерзнут. Они постоят немного у борта и торопятся в теплые каюты.
На небе ни одного просвета. Капитан хмурится: облака закрывают солнце, мешают астрономическим наблюдениям. Холодная морская вода, холодный ветер, мутное небо и серая волна… Льдов пока нет.
Ушаков неторопливо обходит пароход. После многих дней напряженных сборов он отдыхает. Но отдыхает только тело, не голова. В ней — словно рой снежинок — кружатся вопросы, один важнее другого.
Где выбрать место для поселения, на каком берегу?
Как лучше наладить жизнь шестидесяти человек?
Удастся ли запастись мясом до зимы?
И самое главное: какие они, эскимосы? Если он не поймет их, если они не поверят ему, — ничего не получится из переселения на остров. Правда, еще надо добраться до этого острова. Вся надежда на Миловзорова.
В рубке матрос, поглядывая на компас, медленно перебирает ручки большого рулевого колеса. Павел Григорьевич Миловзоров, увидев Ушакова, на секунду отрывается от вычислений и снова склоняется над картой. Она покрыта его карандашными пометками. Каждый час приносят в рубку данные о глубинах и температуре воды. Капитан тихонько напевает в усы. Видимо, все идет как надо.
— Откуда мы все-таки будем подходить к острову? — спрашивает у него Ушаков.
— Все зависит ото льдов, — отвечает Миловзоров, — Как они прикажут. А льды…
Капитан почему-то внимательно смотрит на небо.
— Видите? Утки летят. На запад.
— Пусть себе летят, — усмехается Ушаков. Он понимает, что капитан неспроста заговорил о птицах.
— Это хорошо, Георгий Алексеевич, что они летят. Утки нас уму-разуму учат. Подсказывают обстановку.
— Что же они сказали вам, эти утки? — Ушакову нравится уверенность Миловзорова, его успокаивающая рассудительность.
— Не так уж мало утки говорят. Птицы обычно добывают себе корм у плавающих льдов. И если они летят от берегов Америки, то, выходит, льдов у тех берегов нет. И прямо по нашему курсу тоже нет. А вот западнее… Скорее всего, ветер прижал льды к острову Врангеля. Придется нам с ними повоевать.
Миловзоров провожает глазами большую стаю уток.
— Что поделывают ваши эскимосы, товарищ начальник острова Врангеля?
— Чаи гоняют. По-моему, это их самое любимое занятие.
— Да чем им еще тут заниматься, на пароходе? Спать да чаи гонять. Пусть отсыпаются. И вам бы надо как следует отдохнуть.
Ушаков выходит из рубки. Ветер заставляет его застегнуть куртку. С кормы доносится раздирающий душу вой. Собаки. Жуть.
Сто собак Ушаков купил в бухте Провидения, да еще собаки эскимосов… Они не дают пассажирам «Ставрополя» соскучиться. Лают, визжат, воют с раннего утра до позднего вечера. В больших деревянных клетках мычат быки, хрюкают в загончике свиньи. Не пароход, а настоящий зверинец.
И еще на палубе — гидроплан, крепко прихваченный канатами. Около него дежурит летчик Кальвица со своим механиком.
У борта стоит Иерок. Старый охотник покуривает трубку, ветер вырывает из нее искры. Иерок задумчиво смотрит в море. Там, далеко-далеко, виден фонтан кита.
— Умилек! Если бы у эскимосов был вельбот с мотором, они бы всегда добывали мясо. С мотором легко догнать и убить самого большого кита.
Мотор… Сейчас не до него — снабдить бы переселенцев самым необходимым. Грустно было смотреть на их имущество, когда они грузили его на пароход. Грязные истертые шкуры, ржавое оружие. Бедняки. У Етуи нет ружья. Кивъяна без яранги. На всех один вельбот, одна байдара, полсотни патронов да полторы упряжки собак.
— Пока поживем без мотора, Иерок. Но через несколько лет у эскимосов будет мотор. Обязательно будет. И мы поохотимся с тобой.
Иерок выбивает остатки табака из трубки. Табак с пеплом летит в холодные волны.
— Нунивагым палигвига, — говорит Иерок и ежится на ветру. — Так эскимосы называют этот месяц. Месяц сбора съедобного корня нунивака. А потом будет палигвик, месяц увядания. Зима скоро, умилек, придут метели.
Иерок сплевывает за борт и уходит с палубы.
Ушаков снова идет по пароходу. Собаки, гремят цепями, заглядывают ему в глаза. Ушакову очень нравятся эти собаки — умные и трудолюбивые лайки.
— Нунивагым палигвига, — Георгий Алексеевич с трудом выговаривает эскимосское название августа. Ему нужно быстро выучиться языку эскимосов.
Через полчаса Ушаков сидит в своей каюте, в гостях у него врач Савенко и Павлов. Вместе с Савенко он забрасывает Павлова вопросами о жизни эскимосов.
— Поживете немного с ними и сами все увидите. Потерпите.
— Я уже теперь должен многое понять, — серьезно говорит Ушаков. — Ивась, это просто необходимо.
— Хорошо, — сдается Павлов, — Я постараюсь. Расскажу, что знаю.
— Хотя бы такое… Для начала, пусть мелочь… — Ушаков откидывается на лавке. — На берегу я заходил в яранги. Видел, кипятят воду для чая. Но стоило воде закипеть, в нее бросали камень. Зачем?
— Эскимосы обычно не дают воде закипать. А если она вскипела — считается, хозяйка, недоглядела, — в котел бросают кусок снега или холодный камень. Вот и все!
— Ясно про чай. Теперь…
— О медицине эскимосской не забудьте, — перебивает Савенко. — Я бы даже просил начать с нее. Согласитесь, Георгий Алексеевич, это очень важно.
— У-ух, — Павлов расстегивает ворот рубашки, — Давайте о медицине. Доктор, я вижу, сгорает от нетерпения; Я от этой эскимосской медицины здорово пострадал. Инкали, теща моя, так лечила, что меня отстранили от работы в школе.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Савенко и снял очки. Похлопал светлыми ресницами, водрузил очки на нос. — Какое отношение имеет ваша уважаемая теща к школе?
— Сейчас узнаете. Эскимосы, как и все смертные, болеют. Тут они ничем не отличаются от нас. А вот объясняют эти болезни, лечатся… Скажите, доктор, отчего у человека болит живот?
— Причин может быть много. Отравление например. Или язва желудка.
— Выходит, вы в медицине не разбираетесь, с точки зрения эскимосов. Если болит живот, в этом виноват злой дух Аксялъюк. А другой злой дух, Агрипа, делает так, что больно колет в боку. Еще один дух, Кийутук, специализируется на туберкулезе. Эскимосы, они этому верят, болеют по двум причинам: либо прицепился злой дух, либо наслал болезнь шаман.
— Черт с ними, с духами и шаманами. Лечатся, лечатся-то они как?
— Одно очень крепко связано с другим. Раз болезнь наслал шаман, значит, и изгнать ее может только шаман. Надо идти к нему. А с духами поступают иначе. От злых духов защищает «наюгиста» и «агат».
Павлов оглядел каюту Ушакова взял со стола коробочку из кости.
— Вот «наюгиста». Обычно это старая вещь. Какая-то поделка из кости, бусы, наконечник отслужившего гарпуна. Как только они превращаются в «наюгиста», сразу же начинают защищать человека от злых духов и насылаемых ими болезней. За это «наюгиста» обмазывают жиром и кровью убитого зверя.
— Удивительно, — развел руками Савенко, — Мистика, средневековье. Я, право, не уверен, смогу ли конкурировать с такими наюг… наюга… наюгистами. А если кого-то вылечу, неужели меня тоже обмажут кровью и жиром?
— Не знаю, — засмеялся Павлов. — Эскимосы просто не имели дела с настоящими врачами.
— Та-а-ак, — протянул Савенко. — Хорошо. Предположим, этот ваш «наюгиста» проглядел, не защитил от болезни. Тогда что?
— Тогда наступает очередь «агата». Это тоже какой-нибудь предмет, но необычный. Например, череп моржа с тремя или четырьмя клыками. Такие встречаются. Или камень особой формы. «Агат» берет болезнь на себя. Знаю это по собственному опыту. Когда я ушиб ногу, Инкали достала свой «агат» — копыто горного барана, — погрела его над лампой и приложила к больному месту. А потом дула на копыто, как бы сдувая перешедшую на него болезнь.
— И за это вас отстранили от преподавания?
— Нет, в другой раз. Я заболел воспалением легких. Это серьезная болезнь, и она уже требует жертвы — «ныката». Жертва приносится богу. Эскимосский бог, видимо, не очень разборчив, его вполне удовлетворяет кусок байдары, вельбота. И еще эскимосский бог слабоват глазами. Поэтому «ныката» обвязывают красной тряпкой, выносят на улицу и поднимают повыше, чтобы бог заметил жертву. Иногда, очень редко, в жертву приносят собаку. Вот у меня… Я был без памяти, и Инкали убила собаку. А меня обвинили в шаманстве, сняли с работы. Правда, ненадолго. Разобрались быстро, что я не виноват.
— С вашей тещей надо держать ухо востро, — заметил доктор.
— Она замечательная женщина, — вырвалось у Павлова. — Я давно уже живу с эскимосами. И должен сказать вам, что эти люди достойны самого глубокого уважения. Они, конечно, наивны, неграмотны, верят в духов и шаманский бубен, но их надо понять.
— Да, понять, — согласился Ушаков. — Но сначала — узнать. Вот и помогите, Ивась.
— Запомните основное: эскимос — это охотник. Он просто обязан быть хорошим охотником. Иначе не прокормиться самому, нс прокормить семью. Он должен уметь убить тюленя, моржа, даже кита. Можно сказать, что главный смысл его жизни — это охота и что охота — это единственный источник его жизни.
Павлов кашлянул.
— Чайку бы. В горле что-то першит.
— Вы как эскимос. Без чаю и часа не проживете.
— Привык. Мне многие обычаи, привычки эскимосов нравятся. Неплохо бы их перенять тем, кто считает эскимосов отсталыми. Они никогда ничего не украдут. Найдут какую-нибудь вещь и спрашивают всех: «Твоя? Тебе принадлежит?» И если только хозяин нс объявится, возьмут эту вещь себе. Эскимосы не лгут. Нет ничего хуже, чем прослыть лгуном. Такой человек сразу теряет уважение.
— Не знаю, удастся ли, — задумчиво проговорил Ушаков, — но вот подружиться бы с ними…
— Это не трудно. На добро эскимос отвечает добром. Только запомните: надо быть с ними честным. Надо уметь делать все то, что-умеют они. Хорошо стрелять, управлять упряжкой собак. Снять шкуру с медведя, разделать тушу моржа. Иначе они не станут с вами считаться. И скажут: «Ты не умеешь жить». Это самое сильное оскорбление для эскимоса. А если вы завоюете у них авторитет, то услышите: «Ты все делаешь, как эскимос». Это высшая похвала.
Ушаков взглянул на Павлова и сказал:
— У меня выбора нет. Я должен услышать: «Ты все делаешь, как эскимос».
дымок над ярангой
Как просто, оказывается, свершается то, о чем думаешь и мечтаешь годами!
«Ставрополь» подходит к острову Врангеля. Он уже виден, скалистый и издалека безжизненный. Неужели они у цели?
— Получите ваш остров, — шутит Миловзоров.
Он тоже взволнован и рад. Все-таки пробились сквозь льды.
С палубы доносятся громкие крики эскимосов. Взвыли остервенело собаки. Около борта мечутся люди. Ушаков с Миловзоровым выскакивают из рубки. Эскимосы показывают на большую льдину, которая усеяна темными тушами моржей. Кое-кто из эскимосов уже с винчестером.
Пароход держит курс как раз к этой льдине.
— Вот это да! — возбужденно говорит Миловзоров и с неожиданной для его возраста легкостью бросается но трапу вниз. За карабином.
Ушаков наблюдает за охотниками. Собаки рвутся с цепей. Люди пританцовывают от нетерпения. Среди охотников у борта Миловзоров и Савенко. Наконец можно стрелять.
Моржи спокойно лежат на льду. Изредка они поднимают головы, лениво оглядываются и снова опускают головы на лед. Гремят беспорядочные выстрелы. Все торопятся, не успевают прицелиться. Моржи быстро соскальзывают в воду. Только две туши остались лежать неподвижно. А было их…
Охотники смущены. Они недоуменно рассматривают винчестеры, как бы не понимая: в чем дело? Почему промахнулись?
Миловзоров приказывает поднять моржей на борт парохода. Собаки заходятся в истошном лас. Лают они до тех пор, пока каждая не получила по куску свежего мяса.
— Отвел душу, — говорит Миловзоров. — Зверь здесь непуганый, много его. Смотрите, какая благодать. Встретить бы белого медведя, взять на память шкуру…
Два дня назад они вообще не знали, сумеют ли преодолеть нагромождения льдов, которые преградили им путь. Вся надежда была на опытного капитана. Тот двое суток нс сходил с мостика. Смотрел и смотрел в бинокль, негромко, спокойно отдавал команды. Ушаков чувствовал, как уверенность Миловзорова помогает ему справиться с нервным ожиданием.
Им очень повезло с капитаном. Тот не бросался на льды. Не торопясь, прошел по их кромке, а потом разглядел брешь в ледяных полях, направил туда пароход. Он ловко обходил крупные торосы, льдины помельче осторожно раздвигал носом «Ставрополя».
И вот уже виден мыс Уэринга, вскоре открывается мыс Гаваи. Какие названия у этих мысов! Гаваи! Сразу представляешь себе тропики, теплое море, фрукты. Тут август в разгаре, а все в теплой одежде, кругом плавает лед. Того и гляди пойдет снег.
Миловзоров командует в переговорную трубку: «Стоп!».
Остановились машины. Берег легко различим. Скалы дыбятся над серой полоской прибрежного льда. Вдалеке видны вершины гор. Солнце блестит на их снежных шапках. Нежной зеленью отливают обломки плавающих льдин. Дальние торосы поднимаются белоснежными парусами.
— Куда прикажете приставать? — спрашивает Миловзоров.
Ушакову трудно ответить на этот вопрос. И медлить нельзя — пароходу опасно оставаться во льдах. И торопиться опасно. Если они ошибутся, неправильно выберут место для жилья, потом нелегко будет перебираться в другую точку острова. Как перетащить десятки тонн груза, угля?
— Придется идти на разведку, — решает Ушаков. — Прикажите, капитан, спустить шлюпку.
Шлюпка, подгоняемая мерными ударами весел, идет к берегу. В ней трое: Ушаков, Павлов и Скурихин. За плечами у них по винчестеру, с собой немного еды и палатка. Это на случай, если придется заночевать.
Шлюпка с хрустом врезается в галечную косу. Трое выпрыгивают на берег, делают несколько шагов. Возможно, до них по этому берегу, по крупной, обкатанной волнами и льдами гальке не ступала нога человека.
Не сговариваясь, поднимают вверх винчестеры. Звучит залп. Неподалеку, шумно хлопая крыльями, взлетает стая гусей. Бросаются врассыпную утки. И только белая полярная сова, сидевшая на обломке камня, не шевельнулась.
— Эх-ма! — сдвигает шапку Скурихин, — Да тут, Алексеич, есть что добыть детишкам на молочишко.
Но сейчас не до охоты. Надо найти хорошее место для поселка. В поход, в первый поход по берегу!
Двадцать километров — и они у бухты Роджерса. На косе виден плавник — значит, есть строительный материал и топливо. С ближних холмов сбегают ручьи — будет питьевая вода. Удобно.
— Нравится? — спрашивает Ушаков у спутников.
— Подходяще, — невозмутимо отвечает Скурихин. — Я вон там себе избушку поставлю, на косогоре.
— Эскимосам должно понравиться, — добавляет Павлов.
Они возвращаются на пароход, и «Ставрополь» начинает осторожно пробираться к бухте Роджерса.
Вот галечная коса, бухта. Брошен тяжелый якорь. Миловзоров сделал все, что мог. Ближе к месту будущего поселка подойти трудно, опасно.
— Выгрузка! — звучит команда.
Шлюпка за шлюпкой торопятся к острову. Первые пассажиры — эскимосы и их собаки. На берег летят части яранг, свернутые шкуры.
Собаки с радостным лаем рассыпались по берегу, а потом сцепились в огромный яростный клубок. Иерок длинной палкой с трудом разогнал их.
Быстрее, быстрее, быстрее! Миловзоров все чаще посматривает на льды.
В шлюпке плывет бык, он протяжно мычит.
Эскимосы собрали яранги, над ними вьются дымки.
Розовая свинья пытается выпрыгнуть из шлюпки, ее хватают сразу трое матросов.
Взмыл в небо гидроплан. За штурвалом — Кальвица, пассажиром летит Ушаков. Надо глянуть с воздуха на землю, которую предстоит обживать.
Поднимаются стены дома, на берегу — целая гора продуктов, снаряжения. Матросы помогают строителям закончить крышу.
— Пора, — говорит озабоченный Миловзоров. — Больше задерживаться нам нельзя.
Ушаков прекрасно понимает его. Зачем рисковать пароходом? Ничего, остальное они сделают сами. И печи сложат, и окна, двери сделают, и склад соберут.
— Да, вам пора, капитан, — с грустью отвечает Ушаков.
Они спускаются в кают-компанию. Белые скатерти, несколько бутылок вина. Тост за удачную жизнь на острове, тост за благополучное возвращение «Ставрополя» во Владивосток. Последние рукопожатия. Не хочется покидать пароход. Ведь скоро эти люди будут в родных краях, увидят близких, друзей, вернутся к привычной жизни…
Нет, не стоит об этом думать. До свидания!
«Ставрополь» медленно разворачивается и выходит из бухты. Гудки, гудки… С берега отвечают выстрелами.
Все. Пароход скрылся из глаз.
Вечером на берегу долго горит костер.
О чем-то вздыхают женщины. Искры танцуют в сумеречном небе. Мужчины молча смотрят в огонь. Тихонько взвизгивает во сне лайка. Набегает на берег волна.
— «Ставрополь» скоро подойдет к Чукотке, — негромко говорит Савенко.
— Давайте забудем о пароходе, — предлагает Ушаков. — Его нет и не было. Есть только остров Врангеля и пропасть работы.
Ночью в палатках очень холодно. Могут замерзнуть продукты, для них нужно построить склад. Но пока главное — дом. Достраивают его все, даже эскимосы.
Дело продвигается быстро, и двадцать пятого августа, ровно через десять дней после ухода «Ставрополя», в доме затоплены печи. Пора распаковывать вещи.
Ушаков не ожидал, что распаковка его вещей вызовет такой интерес у эскимосов. На книги они почти не обратили внимания. Зато поразились фотоаппарату. Внимательно рассматривали его, заглядывали в кружочек объектива.
Ушаков пожалел, что фотоаппарат не заряжен. Но он все-таки взвел затвор, направил аппарат на Нноко и щелкнул. Тот отскочил в сторону.
— Ты стреляешь, умилек?
— Как ты мог подумать, что я выстрелю в тебя?
— А что ты делаешь?
— Фотографирую. Вот через эту дырку ты попадешь внутрь ящика. Потом окажешься на бумаге.
Все недоверчиво покачали головами.
— Умилек. Мы тебе верим, когда ты говоришь про другое. Нноко не может пролезть в эту дырку.
— Позже вы увидите, что я говорю правду. В ящик попадет не сам Нноко, а его изображение. Ивась, объясни им, пожалуйста, что такое фотография.
Павлов долго говорит что-то по-эскимосски. Наверное, обсуждение фотоаппарата продолжалось бы еще час или два, если бы Ушаков не вынул из чемодана игрушку — гуттаперчевого пупса.
— Кай! — удивились эскимосы. — Кай! Кай!
Игрушка переходит из рук в руки. Нанаун, стройный подросток, даже попробовал ее на зуб.
Новая вспышка удивления — глобус. Ушаков сказал:
— Это земля.
— Какая земля? — спросил Кивъяна. — Оттуда, где ты жил?
— Наша. Общая. Мы живем на круглой земле. Она вот такая. Только очень-очень большая. Видите, какая маленькая Чукотка? А это остров Врангеля.
Все молчат. Дружно достают трубки, табак.
— Умилек! — нарушил молчание Аналько, — Если бы земля была круглая, мы упали бы с нее.
— Да, да, — подтвердили остальные.
— Ты говоришь, это земля, — опять важно сказал Аналько. — Хорошо. Пусть мы поверили тебе. Ты много знаешь. Тогда скажи, как люди ходят вот здесь? — Аналько ткнул трубкой под низ глобуса, — А? Там что, ходят вверх ногами?
Эскимосы весело засмеялись. Аналько был очень доволен своим вопросом.
— Нет, вверх ногами никто не ходит. Земля большая, мы не замечаем, что она круглая. Здесь, здесь и здесь, — Ушаков дотрагивается до разных точек глобуса, — ходят нормально.
— Ты умный, умилек, — дипломатично говорит Аналько. — Пусть земля будет шаром, если тебе нравится.
— Пусть, — соглашаются остальные. Никто не хочет обижать своего начальника.
Эскимосы расходятся. Ушаков сидит среди груды вещей.
Он думает о детях эскимосов. Их будет учить Павлов. Они научатся писать, узнают о других планетах, они уже не станут верить в бога и черта. Иерок, Кивъяна, Аналько, Пикали — это сегодняшний день острова Врангеля. Таким, как подросток Нанаун, принадлежит будущее.
В одиночестве Ушаков сидит долго. Потом встает и выходит на улицу.
Уже вечер. Звезды блестят в черном небе. Ушаков разрубает большие куски мяса и кормит собак. Теперь у него своя упряжка. И надо научиться ездить на них, как эскимосы. Всем им придется учиться друг у друга.
Вечерний воздух чист и холоден. Даже слишком холодно для последних августовских дней. Ушаков идет к ручью и видит: тот покрыт тонкой корочкой льда. От одной только мысли, что ночью мороз усилится, ему вмиг становится жарко. Тогда погибнут привезенные из Владивостока картошка, лук, чеснок. Нужно спасать продукты.
Помогут ли ему эскимосы? Они уже, наверное, спят. Вот если бы Иерок, самый опытный и умелый среди них, признанный, как убедился Ушаков, вожак переселенцев…
Он подходит к первой яранге, к жилищу Иерока. Зовет его на улицу. Объясняет, в чем дело. Тот молча машет рукой. Через несколько минут эскимосы на ногах. Они перетаскивают часть продуктов в дом, остальное укрывают оленьими шкурами.
Ух, как похолодало! Вот они, сюрпризы Арктики. Сколько их будет еще? Где они поджидают переселенцев? А если бы сегодня он не подошел к ручью, не увидел лед?
— Завтра надо закончить строительство склада, — говорит Ушаков.
Эскимосы согласно кивают. Они — в этом уверен Ушаков — всегда будут помогать ему.
…Все! Работы в новом поселке закончены. Эскимосы из временных яранг переселяются в зимние. Идет снег. Тридцатое августа, а тут снег! Он уже никому не страшен. Вьются дымки над жилищами.
Можно немного передохнуть, собраться с силами.
Иерок приглашает Ушакова в ярангу на чай. Ушаков откидывает кожаный полог, входит. В сумраке он замечает еще одно помещение — яранга в яранге. Туда надо вползать. Он опускается на колени, ползет. Во внутреннем доме жарко. Иерок сидит в одних штанах, женщины только в набедренных повязках. Ребятишки совсем голые. Животы их блестят в мигающем свете жирника.
Хозяйка поправляет фитиль. Наливает Ушакову чаю. Ему невмоготу в одежде, и он сначала снимает куртку, потом свитер.
— Умилек, — говорит Иерок, — ты дал нам новые шкуры.
— Дал, — отвечает Ушаков. Он это сделал сразу после прибытия на остров.
— Дал патроны, винчестеры, собак и муку.
— Дал.
— Мы за все заплатим. Мы будем охотиться, будут шкурки, моржовая кость. Ты подождешь?
— Конечно, подожду. Здесь много песца, белых медведей. Вы сдадите шкуры, получите все, что вам надо. Советская власть прислала сюда много товаров. И пришлет еще. Со следующим пароходом.
— Советская власть хорошая! И вы, большевики, тоже хорошие! — торжественно произносит Иерок.
Нет сил сидеть в душной яранге. Ушаков терпит. Он не хочет обидеть хозяев, не хочет прерывать беседы с Иероком.
Им надо о многом поговорить.