письмо другу
Прошли-пробежали неумолимые годы. Десятилетие за десятилетием заслоняло, отодвигало в прошлое события на острове Врангеля, подробности других арктических экспедиций. Была война, Великая Отечественная. Стране, воюющей с фашистами, понадобилось много нефти, и Ушаков занимался ее разведкой в Башкирии. Была пора восстановления народного хозяйства после изгнания гитлеровских захватчиков, и Георгий Алексеевич организовывал поиски полезных ископаемых, необходимых для быстрого развития государства.
Совет по изучению производительных сил страны, Научно-исследовательский институт геофизики, Президиум Академии наук СССР — много дел, важных для страны и науки, выпало на долю Ушакова, но чаще всего они были далеки от Севера. Последняя экспедиция с его участием отправилась не в холодные моря, не в высокие широты, а далеко на юг, в жаркую Бразилию — ученые наблюдали там полное солнечное затмение. И последнее место работы — Институт мерзлотоведения — не дало возможности попасть в приполярные страны, хотя было с ними связано.
Так получалось, так складывалась судьба — не всегда человек волен распоряжаться собой.
Теперь — пенсия, заслуженный, как говорится, отдых. Москва. Дом полярника, квартира на шестом этаже.
Июльский, немного душноватый вечер. На Суворовском бульваре цветут липы, их нежный запах плывет в теплом воздухе, льется в окна.
Соседи Ушакова, как и он сам, по многу лет провели в Арктике. На полярных станциях, в экспедициях — летных, морских, сухопутных.
Они известны всей стране, их именами названы арктические острова, заливы, горные пики и океанские впадины, мощные ледоколы и северные поселки.
Но большинство из них не может уже, как некогда в молодости, упаковать однажды рюкзаки или чемоданы, доехать до портов Мурманска, Архангельска, Владивостока, взойти по качающемуся трапу на борт парохода и отправиться на зимовку, в рейс для изучения льдов, течений.
Возраст… Болезни… У Ушакова пошаливает сердце, страшными головными болями изводит гипертония, отрывает от рукописи будущей книги.
Теперь самое дорогое у бывших полярников — воспоминания о любимой Арктике, воспоминания об экспедициях, о зимовках на островах, на дрейфующих льдинах.
И счастливы они, если остался у них в Арктике товарищ, которому можно послать весточку.
«Здравствуй, Нанаун! Здравствуй, дорогой друг!»
Георгий Алексеевич сидит за большим письменным столом в своей комнате. Здесь все напоминает о прошлом, о Севере. Фотографии, рисунки, книги. Череп моржа с двумя изогнутыми клыками. Огромный, чуть ли не в метр диаметром, глобус. Он стоит на полу, и Арктика — макушка глобуса — всегда на виду.
Ушакову уже за шестьдесят.
Тридцать лет, даже больше, прошло с тех пор, как покинул Георгий Алексеевич остров Врангеля. А Нанаун так и живет там, охотится на моржей, ловит песцов.
«Здравствуй, Нанаун! Здравствуй, дорогой друг! Ко мне зашел товарищ перед своим отъездом на остров Врангеля, и я пользуюсь случаем, чтобы послать тебе привет.
Делаю это с большой охотой, так как, по его словам, ты еще помнишь меня. А ведь каждому приятно, что где-то на краю земли есть друг, который иногда тебя вспоминает, и что есть, чем вспомнить далекие годы. Вместе с тем мне грустно, потому что из всех переселенцев, уехавших со мной на остров Врангеля, остался ты один… И теперь мне часто кажется, что я отчетливо слышу голоса всех друзей, когда вспоминаю нашу жизнь».
Ушаков прикрывает глаза ладонью.
«Умилек! Компани! — это голос умирающего Иерока. — Я привез тебе песца. Он твой».
Другой голос. Он принадлежит верному помощнику Иосифу Мироновичу Павлову. Они плывут к острову Врангеля, разговаривают в каюте. Ушаков мечтает подружиться с эскимосами. Павлов говорит:
«Это не трудно сделать. На добро эскимос отвечает добром. Только запомните: надо быть с ними честным. Надо уметь делать все, что умеют они. Хорошо стрелять, управлять упряжкой собак. Снять шкуру с белого медведя, разделать тушу моржа. Иначе они не станут вас уважать, слушать. Скажут: «Ты не умеешь жить». Это самое сильное оскорбление для эскимоса. А если вы завоюете у них авторитет, то услышите: «Ты все делаешь, как эскимос».
Ушаков услышал эти слова. И еще прочитал в газете «Правда», это было летом 1936 года, письмо старожилов острова. Они говорили о нем, о своем умилеке…
«Десять раз зимой пряталось солнце, и было десять больших ночей. Десять раз солнце летом долго оставалось на небе, и было десять больших дней. Десять раз приходили летом моржи и прилетали птицы. Столько мы живем на острове Врангеля.
Иногда мы смотрим назад, чтобы увидеть старую жизнь на Чукотке. Всем нам было тяжело оставлять землю отцов и ехать на неизвестный остров, куда нас звал умилек Ушаков. С каждым из нас долго говорил Ушаков, мы ему поверили. Поехали. Он нам сказал правду. Мы нашли хорошую жизнь.
Когда мы смотрим назад, мы видим, как с умилеком Ушаковым учились узнавать дороги, места, где живет зверь… Еще когда смотрим назад, видим, как один раз с Ушаковым шли пешком через остров. Началась пурга, потом сильный туман. Мы шли очень долго, устали, думали, умрем. Тогда Ушаков нашел у себя в сумке и делил с нами маленькие кусочки хлеба и мяса, и мы остались живы. Тогда мы узнали, что советские люди не боятся опасности. И мы узнали, как большевик относится к эскимосу…»
Ушаков читал письмо, газета дрожала в его руках, от волнения перехватило дыхание. Письмо подписали Таян, Инкали, Нноко, Кивъяна, Аналько, Етуи…
Теперь нет Павлова. Нет веселого великана Кивъяны. Это он убил первого их медведя — в первом походе на северную сторону острова. Ушли из жизни Таян, Етуи, Тагъю.
Все они помогали составлять карту острова, собирать образцы геологических пород, растения.
Сами того не подозревая, эскимосы служили науке. Они думали, что Ушаков просто так — из любопытства — интересуется камнями, мхами, насекомыми и цветами.
Эскимосы учили Ушакова пережидать пургу, ориентироваться без компаса, шить теплую удобную одежду, бить зверя и быстро разделывать его.
Все это пригодилось Георгию Алексеевичу в походах по Северной Земле.
Кого ни вспомни — сразу возникает перед глазами эпизод из жизни на острове. С Анакулей он строил иглу, северный снежный дом, в котором не страшны самые большие морозы. С Анъялыком плыл в бухту Сомнительную — на разведку, туда он хотел переселить эскимосов.
На берегу этой бухты, после дождя, Ушаков выбрался из палатки, пошел прогуляться по песчаной косе и увидел покосившийся белый крест.
Могила. Здесь лежал Найт. Он был послан сюда Стефансоном, который хотел присоединить остров Врангеля к владениям Англии.
Страшная судьба! Найт — Ушаков знал это — тоже любил Север, тоже хотел путешествовать, служить науке, мечтал о больших открытиях.
Погиб в расцвете лет.
Ушаков стоял тогда у могилы и думал о том, что его судьба должна быть счастливее. Что не отвергнет суровый Север его любви. Что остров Врангеля будет первой, но не последней из арктических земель, исследованию которых он решил посвятить жизнь.
Через тридцать лет можно сказать себе: мечты сбылись, задуманное осуществилось.
Лучшие свои годы он отдал Арктике.
И самое важное в жизни — открытия, победы — подарила ему Арктика.
Подарила? Каждая победа была вырвана, завоевана у нее. Потому и дорого ему все это, что не досталось легко, просто. Трудное счастье — всегда дороже.
Ушаков встает из-за письменного стола, подходит к большому глобусу. Давным-давно, во Владивостоке, в такой же поздний час он писал письмо. Письмо с просьбой послать его на остров Врангеля. И так же глядел на глобус, на его макушку, где расположены полярные страны.
Тот глобус, владивостокский, он подарил Нанауну. Сохранился ли школьный шар из папье-маше, и помнит ли Нанаун, как с помощью свечи они «удлиняли» день, устраивали «полярную ночь»?
Легким прикосновением руки Ушаков приводит глобус в движение. Медленно кружатся экваториальные области. Они, точно сытый живот толстяка, выпирают вперед. Так кажется потому, что свет от настольной лампы лучше их освещает.
А сверху и снизу — темнее, свет туда падает косо.
Для Ушакова этот макет Земли — не просто «шарик». Сколько довелось поездить по свету! Япония, Китай, Бразилия, Аргентина, Америка, Англия… И теперь, вращая глобус, следя за оборотами зелено-коричневых материков, он легко вспоминает былое.
Лишь уловит взгляд место, где пришлось побывать, и начинается необыкновенное.
Рука сама, невольно, замедляет вращение «шарика» на медной оси, а знакомое пятно на его гладкой блестящей поверхности вдруг становится рельефнее, как бы оживают леса, поля и горы, города и реки, все наполняется звуками, запахами…
Но сколько бы вот так ни путешествовал Ушаков, всегда его мысленный маршрут заканчивается в Арктике.
Нет ничего приятней, чем воспоминания о ней.
Только человек, ни разу там не бывавший, скажет, что Крайний Север уныл, однообразен, мрачен и неинтересен. Для Ушакова он — самая красивая часть земли, самая яркая. Чистая зелень или голубизна льдов. Бесконечная скатерть снежной искрящейся равнины, не тронутой следами. Бегут в тишине собаки, сзади — сине-фиолетовый след от саней, впереди — такие же фиолетовые, но гуще тени собак. И никого больше на всем белом свете. Лишь багряное солнце у горизонта, редкие перламутровые облака на небе, редкий мираж.
И это октябрь, начало арктической зимы, начало полярным волшебствам!
Лишь люди, никогда не пересекавшие Полярный круг, могут утверждать: там, за Полярным кругом, — безжизненная, застывшая арктическая пустыня.
Все наоборот! Когда Ушаков плавал в Тихом и Атлантическом океанах, когда бороздил на судах Средиземное, Японское моря, вот тогда думал он о пустыне. Теплой, мягкой, ласкающей взгляд, но — безжизненной по первому впечатлению.
А в Арктике, летом, конечно, жизнь полна, бурна, многоголоса. Тысячи птиц кричат на скалах, носятся над водой, около льдов, заполняют береговые лагуны. В море — тюлени, моржи, морские зайцы, стада белух. Видел Ушаков и фонтаны китов.
Белые медведи, песцы, лемминги… Дикий олень… Полярные совы…
Все живое торопится за считанные недели произвести потомство, набраться сил, накопить жиру, чтобы потом отправиться в далекое путешествие на юг или достойно встретить полярную ночь.
Этих картин не забыть никогда.
Но разве лишь необычной красотой своей, бьющей через край жизнью в летние месяцы, своеобразием полярной ночи дорога Арктика Ушакову?
Главное — трудная и захватывающая борьба, преодоление тех неимоверных трудностей, на которые Арктика особенно щедра, победы над собой и над суровой природой.
В одном из походов за Полярным кругом, когда единственной дорогой была узкая полоска на крутом склоне, когда нарты то застревали, то неудержимо сползали к крутому обрыву, когда только вдвоем с Урванцевым удавалось вырвать упряжку из плена ледяных глыб — было двенадцать километров такого пути, а поклажи оказалось не меньше четырехсот килограммов на каждые сани, — и тогда не повернули назад, хотя, казалось, наступил предел человеческим силам, хотя не могли уже идти собаки и пришлось самим чуть ли не на руках тащить сани.
Этой ночью в палатке Ушакову снилось, что он застрял между скалой и льдами, что сейчас будет обвал и его раздавит, сомнет… Он проснулся в холодном поту, не понимая еще, что с ним и где он. А рядом скрипел зубами, беспокойно ворочался осунувшийся, заросший щетиной Урванцев…
Так давались походы по нехоженым землям. Так шли они от одной победы к другой. Ежедневный риск, обжигающие морозы, пропасти, припорошенные снегом трещины во льду, холодные морские ванны, завалы торосов… И — радость открытия! Великое удовлетворение, которое не могли притушить ни усталость, ни слепота, иногда настигавшая путешественников в этом краю сверкающих под солнцем снега и льда, великое счастье: еще одним «белым пятном» в Арктике меньше, еще одна загадка разгадана, еще одна крупица добавлена в копилку знаний об Арктике.
«Время летит, — снова пишет в ночной тишине Ушаков далекому Нанауну, — прошло много лет. Я состарился. Да и ты уже не молодой. Жизнь — и моя, и твоя — прошла в борьбе за Арктику, и мне кажется, что мы оба можем быть довольны результатами, так как трудились честно и делали все, что могли. Теперь идут новые, молодые люди. Они с новыми силами и новыми средствами продолжат то, что мы начали много лет назад. Можно пожелать им только успеха…»
Пусть молодые так же упорно, так же настойчиво осваивают, изучают Арктику, как и они в свое время. Сколько там дел — на побережье, на островах, в самом Ледовитом океане — для любознательного, пытливого, не боящегося трудностей человека! Сколько тайн! Арктика далеко еще не покорена, не обжита. Она не стала теплее, приветливее и безопаснее. Надо помнить о ее суровом характере, надо быть готовым к большим испытаниям, и тогда все получится, все сбудется. Лишь одно уже не удастся никому и никогда — открывать архипелаги, шагать по каменистой земле, на которую до этого не ступал никто.
Ему удалось — так было во время походов по Северной Земле, в пору высокоширотной экспедиции на «Садко».
Сразу после острова Врангеля, после трехлетнего пребывания за ледяной стеной, Ушаков отправился в следующую экспедицию, в самую главную, как потом выяснилось. При высадке на маленький островок в Карском море — полярники назвали его Домашним, там был их дом, их основная база — ему вручили солидное удостоверение. В нем говорилось:
«Георгий Алексеевич Ушаков назначается начальником Северной Земли и всех прилегающих к ней островов со всеми правами, присвоенными местным административным органам Советской власти.
Г. А. Ушакову предоставляется, в соответствии с законами СССР и с местными особенностями, регулировать охоту и промысла на вверенной ему территории и вывоз и ввоз товаров, а также устанавливать правила въезда, выезда и пребывания на Северной Земле иностранных граждан».
Был он начальником острова Врангеля. Стал в 1930 году начальником Северной Земли. Но если в первый раз он хоть немного знал о своих подмандатных владениях, то во второй… Легко, конечно, отстукать на пишущей машинке: «назначается… со всеми правами… предоставляется устанавливать правила…» А что представляла собою Северная Земля и прилегающие к ней острова — тогда было известно, наверное, только северному быстрому ветру и незаходящему летом солнцу.
«Регулировать охоту и промысла». Да кто там мог охотиться, заниматься промыслами? «Устанавливать правила въезда, выезда и пребывания на Северной Земле иностранных граждан». Они сами-то не могли попасть на эту Землю, пароход не пробился к южной ее оконечности, вот и пришлось высаживаться на островке, в десятках километрах от желанной суши. Иностранцы… Встретились, безусловно, но были это четвероногие посетители, без паспортов и других документов, громадные белые медведи, которые не признавали государственных границ, бродили в арктических просторах, принадлежавших и Советскому Союзу, и Америке, и Швеции, и Норвегии, и Канаде.
О тех незабываемых двух годах, проведенных с тремя товарищами в Арктике, написана книга. За два года они составили подробную карту Северной Земли, загадка которой волновала весь мир. «Последнее географическое открытие XX века» — так писали газеты после экспедиции, об этом приятно вспоминать и по прошествии стольких лет.
Теперь во всех атласах, на всех глобусах вместо короткой береговой линии и уходящего к северу пунктира обозначены острова большого архипелага. Среди них четыре крупных. Остров Октябрьской Революции. Остров Большевик. Остров Комсомолец. Остров Пионер.
Тридцать семь тысяч квадратных километров суши было вырвано у ревниво сохраняющей свои тайны Арктики. Обследованы проливы и заливы, возвышенности и ледники, получены первые сведения о полезных ископаемых, о животном и растительном мире, данные о погоде в здешних местах — все это сделала экспедиция под руководством Георгия Алексеевича Ушакова.
И на всю неимоверно трудную работу ушло лишь двадцать четыре месяца. Без самолетов и вездеходов — одни собаки помогали полярникам преодолеть многие тысячи километров пути. Случись что, вряд ли кто сумел бы вызволить смельчаков из беды.
Почему они смогли — вчетвером! — так много сделать в этой экспедиции?
Конечно, они были отлично подготовлены, снабжены всем необходимым для походов и для жизни в отрыве от цивилизации.
В экспедиции подобрались смелые, сильные, умелые люди — никто не дрогнул перед Севером. А два товарища Ушакова — Урванцев и Журавлев — сами по многу лет провели за Полярным кругом. Только Ходов был новичком в Арктике.
Но и другое мог бы назвать Георгий Алексеевич: помогало все то, чему научился он раньше — на острове Врангеля, в первую очередь. Без этой науки, возможно, они не успели бы исследовать Северную Землю в столь короткие сроки.
Чем занялись зимовщики сразу, едва высадившись на островке Домашнем? Стоял мрачный сентябрь, низкие облака ползли над самою головою, часто набегали туманы, налетали штормы со снегопадами. Дорог каждый день, каждый час — у экспедиции масса срочных дел. Надо было докончить работы в доме — достроить его и утеплить. Разобрать снаряжение, привести его в порядок, часть спрятать на складе. Штабеля грузов лежали на голой земле. Оставь их здесь, и метели занесут все снегом так, что потом ничего не разыщешь, не раскопаешь.
Приближалась зима. Несмотря на все прочие неотложные дела, Ушаков поставил задачу: заготовить как можно больше мяса. Ведь у них было сорок собак, и у каждой отменный аппетит. До весенних походов, когда псов-работяг кормили пеммиканом, собачьими консервами — смесь китового мяса, жира и риса, — семь самых трудных месяцев.
Псы были очень прожорливы, легко расправлялись с тонной корма за месяц. Псов надо было беречь. От болезней, морозов, ветров. Главное лекарство — сырое, богатое витаминами мясо. Ушаков знал: погибнут собаки, не осуществить задуманное, не проследить берега Северной Земли.
И потому, помня уроки острова Врангеля, зимовщики спешно занялись охотой. В полярную ночь добыча случайна, не так уж часто попадался белый медведь. Осенью еще хорошо был виден зверь, еще не замерзло море, к берегу подходили моржи, нерпы, морские зайцы.
Ушаков и Журавлев, лучший охотник с Новой Земли, ежедневно, если позволяла погода, отправлялись за добычей. В море били нерпу и зайцев, свозили их на лодке к берегу, разделывали и, не отдохнув, не сомкнув глаз, снова гнали лодку по волнам.
А на запах нерпичьего жира подходили медведи. Увидев людей, они пытались бежать, но участь их была предрешена — от выстрела Журавлева никто еще не уходил. И Ушаков после острова Врангеля стрелял отменно.
Не каждый день был удачен для охоты. Мешал ветер, тонула в воде добыча, обходили островок белые медведи. Но когда море покрылось льдом, у экспедиции уже был запас мяса в семь тонн.
Не раз на Северной Земле помянул Ушаков добрым словом остров Врангеля. За приобретенное там умение быть готовым ко всем сложностям. За вошедшее в плоть и кровь — не шутить с Арктикой. Какой у полярника самый ценный груз, ничего не весящий, не занимающий места? Наиболее полезная поклажа, не затрудняющая, а облегчающая движение, поиски? Это — опыт. Опыт предшествующих экспедиций.
Не были бы удачны их походы по Северной Земле в светлые дни, если бы полярной ночью — когда нельзя вести инструментальную съемку, собирать минералы и зарисовывать очертания береговой линии, — если бы в эту пору не развезли они по разным точкам архипелага продовольствие для себя и собак, керосин, патроны.
Так появлялись на Северной Земле промежуточные склады. Павлов говорил о подобном складе — «мешок волшебника». Это на острове Врангеля вместе с Павловым было придумано: и в темное время ходить в походы, создавать склады.
Там же Ушаков продумал все детали будущей экспедиции в Карском море, проверил себя в поездках, проверил даже, какой должна быть нагрузка на сани, чтобы не уставали собаки. И северная баня — тоже опыт острова Врангеля.
Северная Земля… В первом же весеннем походе по ней было сделано выдающееся открытие. Георгий Алексеевич хорошо помнит, что он записал тогда в своем дневнике:
«В два часа 8 мая мы оставили обжитой лагерь и тронулись на север, в неизвестность.
Сани были нагружены до предела. Полозья выгибались, все крепления жалобно скрипели…
Мы сравнительно легко продвигались вперед… и через несколько часов вступили в область пунктира. Сплошная линия, хоть и неправильно, но показывающая на карте очертания берегов, кончилась. Высоты сразу понизились… На всем видимом пространстве Землю покрывал ледниковый щит».
Экспедиция направлялась к северной оконечности архипелага. Где она, как выглядит — этого не знал еще ни один человек в мире. Планшет фиксировал каждый изгиб берега, каждую высотку.
Преграда за преградой вставала перед упряжками путешественников.
Сначала, поднявшись на ледник, они попали в полосу трещин. Чудом не провалился в пропасть Ушаков, упряжка которого шла впереди. Собаки рванулись по снежной перемычке, Ушаков услышал глухой шум, оглянулся и увидел сзади темный провал.
Потом они выбрались из опасного района, но от яркого света, отраженного снегом, заболел снежной слепотой Журавлев. Полуослепший, он лежал несколько дней в палатке с завязанными глазами.
Только Журавлев выздоровел, как Арктика вновь показала характер, наслала на упрямых путешественников шторм. Завертелись огромные снежные смерчи, обрушились на тонкую палатку. Завыл, сбивая с ног, ветер, загудел, засвистел. Ушаков попробовал выползти из палатки и так, лежа, измерил с помощью анемометра скорость ветра. Двадцать семь метров в секунду!
А позже, когда снова двинулись в путь, были новые трещины, густые снегопады, буйные метели…
Но вот наступило 16 мая. Великий день, вознаградивший за все мучения, за все тяготы изнурительной дороги.
«Район вокруг нового нашего лагеря был сложен небольшим ледниковым щитом, высшая точка которого была расположена несколько южнее лагеря. Ледник полого спускался к морю и только в одном месте, в северо-западной части, на очень небольшом протяжении образовывал отвесный шестиметровый обрыв. Около него тихо лежало открытое море.
Здесь сливались волны двух морей — Карского и Лаптевых. К северу начинался Центральный бассейн Северного Ледовитого океана…
Так выглядела северная оконечность Северной Земли в день первого достижения ее людьми. Этими людьми были мы — посланники советского народа».
Перед уходом путешественники вморозили в лед бидон из-под керосина. К ручке бидона была привязана бутылка с запиской. В ней говорилось, кто и когда открыл северную оконечность Северной Земли.
За этот подвиг Ушаков был награжден орденом Ленина. Уже тридцать лет Северная Земля хорошо известна людям. Теперь там полярные станции. Наблюдения за погодой, ледовым режимом ведутся изо дня в день. Туда летают самолеты и вертолеты. И деревянный домик, который привезла их экспедиция, до сих пор служит зимовщикам.
Георгию Алексеевичу удалось еще раз повидать Северную Землю. Во главе высокоширотной научной экспедиции на «Садко» в 1935 году он подходил к архипелагу, поднимался выше его. А вот на остров Врангеля он выбраться так и не сумел. Оттуда приезжают люди, рассказывают, что поселок разросся, эскимосы и чукчи пасут завезенных на остров оленей. Изучать белых медведей ежегодно приезжают ученые, и если стреляют в них, то только шприцами со специальным лекарством, от которого звери на полчаса или на час теряют способность двигаться. Этого времени хватает, чтобы взвесить, измерить зверей.
На острове работает полярная станция, одна из самых крупных в Арктике, и в библиотеке этой станции хранятся книги, оставленные Ушаковым в 1929 году. Берет ли, читает ли их Нанаун?
«Больше всего, — продолжает письмо Георгий Алексеевич, — мне хотелось бы снова побывать на острове, посмотреть на знакомые картины, а потом сесть рядом с тобой и поговорить о прожитом и о тех друзьях, которые ушли из жизни, но в моей памяти остаются живыми. Может быть, это еще и сбудется. Посылаю тебе на память свою книгу о Северной Земле (это для меня тоже дорогие воспоминания), и если ты, читая ее, лишний раз вспомнишь Ушакова, он будет счастлив.
Крепко жму твою руку. Желаю здоровья и хорошей охоты.
Привет всем жителям нашего острова
Георгий Ушаков».
Он выходит на балкон. Здесь запах цветущих лип сильнее.
В Арктике, в снегах, так хотелось иногда увидеть траву, зеленые деревья, поле с васильками или ромашками. Казалось, пол-Севера можно отдать за букет душистых флоксов или роз, за теплое солнце, ласково моросящий в июле дождик.
А теперь… Теперь Ушакову снятся арктические сны. Теплой летней ночью он мечтает о ночи другой — холодной, звонкой от тишины, бескрайней, когда вдруг над головой вспыхнет и расцветет…
Впервые это случилось в октябре 1926 сода на острове Врангеля. Врач Савенко пришел с улицы и сказал: «Уже началось». Ушаков, не одевшись как следует, выбежал из дому. Да, на небе начиналось… Сначала возникли два сизых прямых луча, они медленно передвигались среди неподвижных крупных звезд. Потом — сноп лучей, нежные переливчатые краски — от желтого до малинового. Лучи расходились веером, они клонились к горизонту, снова росли, теряли яркость и разгорались вновь.
Прекрасная безмолвная музыка, от которой так возбужденно стучало сердце.
Знаменитое северное сияние, о котором он мечтал, читая книги о полярниках, об их походах полярной ночью.
Нежная улыбка Арктики.
Теперь эта улыбка навсегда в памяти Ушакова, она снится ему в минуты воспоминаний об острове Врангеля, о Северной Земле. Теперь она с ним до конца, до последних его дней.