Рассмотрев изображение Локвуд-Холла, Эш решил, что Грейс была права: в его архитектуре действительно чувствовался какой-то холод. О, это было величественное, даже великолепное здание с коринфскими капителями и пилястрами, с высокими окнами и замысловатыми балюстрадами на крыше, но в этой величественности таилась какая-то сухость, словно архитектор больше заботился о точности, чем о красоте. С другой стороны, такое впечатление могло возникнуть и усилиться вследствие интерпретации художника, поскольку реалистическая точность картины оставляла мало простора для романтического воображения. Даже крохотные фигурки всадников, скачущих через поле позади дома, были выписаны со всеми прозаическими подробностями, а лесные деревья в отдалении виделись почти так же четко, как и деревья на переднем плане. И несмотря на это — а может быть, именно благодаря точности, — картина зачаровывала.

Эш обнаружил, что углубился в картину, его взгляд сфокусировался на отдельных деталях — длинных шторах на окнах, причудливых перилах лестницы, ведущей к огромным входным дверям, на ярких костюмах всадников, маленькой белой фигурке под вечнозелеными дубами в некотором отдалении…

Его отвлекли голоса снаружи. Дверь, и так приоткрытая, открылась шире, и вошла Грейс Локвуд в сопровождении человека с кислым выражением лица Он показался исследователю знакомым; Эш узнал в нем одного из завсегдатаев «Черного кабана», которого увидел впервые, приехав в деревню, — тогда этот человек и его напарник, казалось, заинтересовались им. Грейс была занята спором и в первый момент посмотрела на Эша с удивлением, забыв, что он ждет ее здесь.

— Дэвид, — проговорила она, указывая на сопровождающего, — это доктор Степли.

В слезящихся глазах доктора за очками в тонкой оправе таилась усталость, как и во всем облике этого человека: кожа его имела нездоровый оттенок, словно он много лет провел в темной комнате, а не наслаждался свежим воздухом и пышной природой того местечка, в котором практиковал. Казалось, терапевту давно пора на покой.

Что-то помешало Эшу протянуть ему руку — тот тоже не протягивал руки, и исследователь заметил, что доктор внимательно его рассматривает.

— Как дела преподобного Локвуда? — спросил Эш, озадаченный явной холодностью в манерах врача.

— Ему нужен отдых, — коротко ответил Степли. — Я объяснил Грейс, что ее отцу надо хотя бы одну ночь провести в больнице под наблюдением.

— Отец и слышать об этом не хочет, — быстро пояснила Грейс. — Он утверждает, что должен быть рядом с деревней.

Это тут же вызвало у Эша любопытство:

— Почему он так считает?

— Бедняга страдает от страшного переутомления, — вмешался доктор. — В данный момент его мысли бессвязны, но боюсь, что у него какие-то навязчивые идеи. К несчастью, здоровье Эдмунда постоянно ухудшалось после смерти его жены, и, честно говоря, я удивлен, что он не свалился гораздо раньше.

— У него был нервный срыв?

— Этого я не говорил — Ответ прозвучал резко, почти как выговор. — У Эдмунда психологическое и физическое переутомление, не более.

— В церкви он упал в обморок, Дэвид, — тихо проговорила Грейс. Она подошла к маленькому старому дубовому столику и, не видя, смотрела на обтянутую исцарапанной кожей поверхность, заваленную бумагами и книгами. Руки она сложила ниже груди и чуть ссутулила плечи. — Отец сказал нам, что он просматривал церковные записи, когда вдруг закружилась голова И он упал.

— Но он не потерял сознания: мы слышали стоны.

— Очевидно, вы нашли его, когда он приходил в себя, — сказал доктор. — В таком полубессознательном состоянии Эдмунд потерял ориентацию и, вероятно, очень испугался. — Степли обратился к Грейс: — Я дал ему успокоительное, так что, пожалуйста, не беспокойте его несколько часов. Я зайду позже, посмотреть, как он, но если будет ухудшение — в чем я, впрочем, сомневаюсь, — немедленно вызывайте меня.

Грейс улыбнулась врачу обеспокоенной, но благодарной улыбкой.

Тот уже стоял у открытой двери, держа в одной руке свой черный портфель, а другую засунув в карман пиджака. На лбу у него выступил пот, и Эшу подумалось, только ли это от духоты в воздухе, вытягивающей из человека все силы. Глаза за линзами очков перебегали с Эша на Грейс, словно доктор сомневался, выполнят ли эти двое его предписания.

— Пожалуйста, обеспечьте преподобному полный покой, — повторил он, выходя из комнаты.

Грейс поспешила за ним, и Эш услышал их приглушенные голоса в прихожей. В ожидании Грейс он из любопытства стал рассматривать ряды книг вдоль стен — многие были старинными, в кожаных переплетах, и полки прогнулись под их весом. Поскольку комната располагалась на темной стороне дома, солнечный свет не имел здесь власти, и в затхлой атмосфере полумрака сильно ощущался запах пыли и старой кожи. Взгляд снова вернулся к картине с изображением Локвуд-Холла, и Эш вспомнил, что привлекло его внимание, перед тем как вошли Грейс с доктором. Подойдя поближе, он услышал, как входная дверь закрылась и в прихожей послышались шаги Грейс.

Когда она вошла, Эш повернулся к ней, но, прежде чем успел что-то сказать, она бросилась к нему и уткнулась лицом в его грудь. Он почувствовал, как слезы промочили рубашку, и на мгновение оторвал руки от ее спины, не зная что делать, но потом крепче прижал девушку к себе.

— Я так испугалась, — глухо сказала Грейс, не отнимая головы от его груди.

— С ним все будет в порядке, — успокоил ее Эш. — Вы же слышали доктора — ваш отец просто переутомился. Ему нужно отдохнуть, вот и все. Может быть, на время увезти его отсюда?

Она прижалась к нему и взглянула в лицо:

— Увезти из Слита? Вы слышали, что я сказала. Он ни за что не уедет, коль скоро сюда пришла беда.

— Он ничего не может поделать с этим.

— Он должен помочь людям. Он их духовный поводырь.

— Местным жителям? Большинство из них не знают о призраках.

— Неужели вы так слепы, Дэвид? Вы не смотрели в их лица, не видели страх в их глазах? Они знают, что в Слит пришло что-то страшное.

Ему припомнились слова маленького ирландца: здесь витает зло. Фелан был прав, и Грейс тоже. Зло — или предчувствие зла — проникло повсюду и касалось всех, кто жил в Слите или рядом. Эшу не было нужды смотреть в их лица, слушать их рассказы, а вероятно, в Слите было немало и тех, кто предпочитал утаивать свои видения — из страха или в замешательстве, — и чтобы убедиться в этом, не было нужды проводить проверки с камерами и термометрами. Он ощущал таящееся здесь зло так же отчетливо, как и Грейс сейчас в своих объятиях.

— Я верю, Грейс. Что-то происходит здесь, что-то такое, чего я не понимаю, но инстинкт говорит мне, что нужно держаться отсюда как можно дальше.

Эш почувствовал, как она напряглась.

— Вы уезжаете?..

— Если вы уедете тоже.

— Вы знаете, что я не могу.

— От этого нет защиты.

— Почему вы так говорите? Из-за того, что случилось с вами в Эдбруке?

Он замолчал., но Грейс настаивала:

— Это осталось в прошлом, Дэвид. Кроме того, тогда вас тяготило чувство вины, и от этого вы были так уязвимы.

Он отстранился от нее, чтобы можно было ее видеть.

— Откуда вы знаете?

— Вы сами сказали мне тогда вечером. В ресторане.

— Нет. Нет, не говорил. Я ничего не упоминал о…

— О Джульетте? Это еще одно, что я чувствую в вас, нечто относящееся к сновидению. Вина, связанная с гибелью сестры, и она по-прежнему тяготит вас, да? Пожалуйста, помогите мне понять почему!

— Сейчас это не важно. Сейчас хватает других забот.

— Вы остаетесь?

— Я не говорил, что уезжаю.

Она вновь прижалась к нему и положила голову ему на грудь.

Его рука гладила ее волосы, пальцы ласкали шею.

— Однако меня тревожит еще кое-что, — сказал Эш. — Мне нужно узнать, зачем ваш отец пытался уничтожить церковные записи.

И снова она напряглась:

— Я не думаю…

— Вы видели их, — перебил он. — Бумаги были порваны, книги разодраны на части.

Грейс чуть заметно покачала головой:

— Он мог не знать что делает. Доктор Степли говорит, что у отца могло быть помрачение; возможно, так оно и было.

— Сомневаюсь. Думаю, он боялся, что мы можем что-то обнаружить в записях.

— Чепуха. Что в них скрывать?

— Вот это нам и надо выяснить.

Она обняла его крепче и сказала:

— Я рада, что вы приехали помочь нам, Дэвид.

Эш взял ее за подбородок и приподнял его. Большими пальцами он вытер слезы из уголков ее глаз, а потом нагнулся к ее губам. Движение было нерешительным, неуверенным, словно Эш боялся отказа, но Грейс подалась ему навстречу. Ее руки скользнули вокруг его шеи и притянули к себе, так что их губы встретились.

Поцелуй был глубоким, и Эш ощутил его влажность. Он обнял Грейс крепче, прижав все ее тело; она мягко прильнула к нему, ее губы приоткрылись ровно настолько, чтобы красть его дыхание; и вдруг его чувства бешено закружились, так что мысли спутались, смешались с ее мыслями. Это был тревожный и тем не менее чудесный момент — момент смятения и восторга, и восторг был взаимным. Поцелуй, интимное общение превратились в нечто большее, чем физическая близость.

Когда объятия стали крепче, его охватило чувство легкости, а сознание обоих словно слилось, как и их тела.

Он парил в ней, а она в нем; их мысли и чувства перемешались, стали частью другого сознания. Эш проник в глубины ее души, в ее ощущения, ее тайны — и знал, что она так же проникла в него. Он коснулся ее эмоций, ее страстей, — и его ошеломила сила ее желания.

И Грейс с радостью приняла его, в замешательстве, но и в восторге от вторжения, — и, в свою очередь, проникла в его сознание, свободно блуждая там, впитывая его мысли и чувства. Она нырнула глубже, в его подсознание, настороженная темнотой, но без страха. Она прошла через вуаль, которая была всего лишь тенью души, вздрагивая от всякого впечатления, но не в состоянии вернуться назад и не желая этого. И вдруг она оказалась внутри мрачных, хмурых стен Эдбрука.

И там были двое мужнин, эфирные духи, плывущие через ее — и его! — сознание. И девушка — прекрасное видение с длинными темными, вьющимися волосами и глазами, исполненными страсти, но и насмешки. Эта мысль проплыла, а за ней возник устойчивый образ девочки, почти ребенка, со злобной улыбкой и белой, как алебастр, кожей, квочка, такая юная и одновременно такая старая, словно разложившаяся душой, — Грейс поняла, что это сестра Давида, Джульетта. И, осознав это, Грейс открыла глубочайшую тайну Давида.

Грейс ощутила ярость девочки и увидела, как та пошатнулась, заскользила, — и вот падает в черную, как деготь, реку. Кружащиеся воды подхватили девочку, она бьется в пенящихся струях, а мальчик, которым был Дэвид, пытается дотянуться до нее, но его кидают и отшвыривают ужасные силы; его ум полон стыда, и мальчик кричит от страха.

Оба наблюдали — Грейс и этот мальчик, — как Джульетта уступила в своей борьбе с разъяренной водное стихши, и ее глаза, так широко открытые, такие испуганные, медленно утратили свой блеск, помертвели. И Грейс ощутила, что мальчик винит себя за смерть девочки, думает, что это он убил ее. Но это было не так! Девочка сама упала в воду, а он пытался спасти ее.

Джульетта уплыла, как обломок кораблекрушения по бурным волнам, потеряв одну туфлю и один белый носок, сорванный, как и ее жизнь, водной стихией, и оставив Дэвида тысячекратно переживать эту смерть.

Они стояли в комнате, их тела были неподвижны, в то время как стены вокруг словно закачались и закружились. Губы обоих были все еще слиты воедино — на самом деле прошло всего несколько мгновений с тех пор, как они соприкоснулись, но время потеряло свое значение в этом единении душ.

Эш заблудился в калейдоскопе понятий и образов и упивался ими, хотя свою роль играл и трепет, ибо никогда еще Эш таким образом не получал доступа в чужое сознание. Он вздрагивал от, ее эмоций — таких сильных, таких всеобъемлющих, — но с радостью поддавался им. Он позволил себе уступить этому деликатному и утонченному вторжению, и в то время как она проникала в его мысли, он еще глубже погружался в ее сознание.

И когда он погрузился в самую глубину, то услышал тонкий голосок, и этот голос принадлежал Грейс, не теперешней Грейс. Это была детская жалобная мольба, но ее источник был неясен; почему-то Эш не мог направить к нему свои мысли.

Его губы еще крепче прижались к ее губам, пытаясь уловить ускользающий внутренний голос, и Грейс отклонилась назад под его напором, обхватив его руками за плечи.

И наконец он определил направление в ее душе, откуда доносился тоненький, испуганный голосок, и бросился туда. Но что-то вцепилось в него, затруднило движение, и он обнаружил, что бесцельно плывет куда-то. Однако он уже был почти на месте, голос слышался так ясно! И вскоре Эш оказался перед огромной пустой областью и, приблизившись, увидел — осознал, — что область эта серая и неровная, словно часть сознания затмила какая-то мрачная туча. Эш понял, что не проникнет сюда, потому что это тайна Грейс, тайна, о которой не знает даже она сама. Он повернул назад, ошеломленный силой сопротивления, и помчался наверх, стремясь, как тонущий, вырваться из глубин океана души Грейс.

Они отшатнулись и в оцепенении уставились друг на друга, смущенные этим необыкновенным опытом.

Но прежде чем хоть один успел что-либо сказать, послышался крик, а потом грохот падения на лестнице.