Виктор Стрижак вошел в Ларисину жизнь случайно. По совету Некрашевича Пашкевич взял его к себе около года назад как специалиста по выбиванию долгов. В то время долги оптовиков уже стали для «Афродиты» серьезной проблемой. Вперед больше никто не платил — предложение на книжном рынке стало явно превышать спрос. Возникали крупные книготорговые фирмы, которые закупали у издательств книги для целых регионов. Обычно на реализацию давалось три месяца, в конце каждого должна была поступать треть платежей. Но оптовики не спешили рассчитываться. Свирепствовала инфляция, прежде чем рассчитаться, должники старались прокрутить деньги в коммерческих банках. Им это давало приличный навар, но больно било по издательствам. Надо было что–то делать. Так появились вышибалы, которые за определенный процент заставляли должников раскошеливаться.

Виктор Стрижак слыл среди них особым умельцем, жестоким и удачливым, не оставлявшим следов. После того, как один из злостных неплательщиков был застрелен, а у нескольких других ни с того, ни с сего взлетели на воздух у кого дом, у кого дача, у кого новенький «мерседес», и виновных, как водится, не нашли, его стали бояться, как огня.

Ему было двадцать шесть лет. Высокий красивый парень с умным выпуклым лбом, который пересекала острая косая морщинка, с жестким скуластым лицом и разноцветными глазами — левый карий, с радужными точками вокруг зрачка, а правый зеленый. Пристальный холодный взгляд этих разноцветных глаз заставлял невольно ежиться даже далеко не трусливых людей.

Два года у Виктора забрал Афган, куда он уехал добровольцем с четвертого курса института физкультуры. Позвали его в далекие края не поиски романтики и не интернациональный долг, как тогда об этом писали в газетах, а стремление любыми путями избежать тюрьмы. В сущности, дело не стоило выеденного яйца: в пьяной ресторанной драке Виктор нечаянно заехал в физиономию не тому, кому следовало. Заехал основательно — сломал нос, рассек бровь, выбил несколько зубов. На его беду этим «не тем» оказался городской прокурор. Прокурора на «скорой помощи» отправили в больницу, а Виктора уже назавтра утром вызвал ректор и, пожурив за несдержанность, посоветовал немедленно исчезнуть, потому что ему уже звонили из милиции и интересовались, куда прислать патрульную машину за хулиганом–студентом.

Исчезнуть так, чтобы тебя не достали длинные прокурорские руки, можно было только в рядах Советской армии, за рубежом любимой родины. Прикинув, что два года в Афганистане стоят пяти в лагерях, Виктор тут же поспешил в военкомат. Там он честно, как на духу, рассказал свою историю, военком проникся сочувствием к мастеру спорта по стендовой стрельбе, переговорил по телефону с ректором института, и спустя два дня Виктор уже вылетел в Ташкент, а оттуда — в Кабул.

В Афгане он научился стрелять не по тарелочкам или там «бегущему кабану», а по живым мишеням. Разницы, в сущности, не было никакой, по людям стрелять оказалось гораздо легче. Девяносто семь раз за два года нажал он на спусковой крючок своего снайперского карабина, и девяносто семь раз в афганских семьях оплакали своих близких: отцов, мужей, братьев. Незадолго до дембеля достала и его пуля моджахеда. Стрелок тоже был неплохой — пуля застряла в нескольких сантиметрах от сердца. Ничего, обошлось. На вертолете вывезли в госпиталь, в Ташкент, пулю выковыряли, дырку заштопали и через два месяца выписали домой.

В Минск он вернулся продубленный азиатским солнцем и ветром, с орденом и двумя медалями. Восстановившись в институте, окончил его и стал работать учителем физкультуры в школе — все более интересные места уже были заняты. Мизерная зарплата, частный угол — домой, в маленький городок возвращаться не хотелось, что его там ждало, то же учительство? — все это угнетало его. Хотелось другой жизни, яркой, интересной, рисковой — к какой успел за два года привыкнуть. Но ему ничего не светило. Однако вскоре началось то, что кто–то метко назвал «временем большого хапка». И чем больше хапуны хапали, тем больше им хотелось. Появилась потребность устранять конкурентов, делить зоны влияния. И тут о нем вспомнили.

Первый выстрел из пистолета Макарова с глушителем, который Виктор получил от заказчика вместе с авансом, принес ему однокомнатную квартиру и приличную сумму в долларах, второй — новенький джип. Оба убийства наделали много шума, и в третий раз Виктор не стал искушать судьбу. У него уже было все, чтобы безбедно прожить несколько лет и подыскать более спокойную работу. Какое–то время служил охранником в банке Некрашевича, но служба ему не понравилась: зависеть и подчиняться — это было не для него. Вскоре он занялся выбиванием долгов. Это была хорошая и денежная работа, без лишнего шума и риска. Обычно одного вида пистолета с глушителем, приставленного к виску, хватало, чтобы должник взялся за ум и вспомнил о своих обязательствах. Особенно почему–то пугал людей не столько пистолет, сколько глушитель. Понимали — приехал профессионал. Лишь однажды ему пришлось нажать на курок: уж больно упрямый попался клиент, из бывших уголовников, в ответ он тоже выхватил ствол, но Виктор оказался проворнее.

У «Афродиты» обострились отношения с крупной книготорговой фирмой, которая задолжала несколько сот миллионов рублей, Пашкевич встретился с Виктором и обговорил условия сделки. Вся «операция» заняла восемь дней. Для ее завершения Андрей Иванович пригласил его к себе домой. Обычно он встречался с такими людьми либо в машине, либо в отдельном кабинете в «Вулкане», но на этого парня у него были виды, и он решил познакомиться с ним поближе. Виктор приехал, увидел Ларису и понял, что пропал. Хочет он того или нет, отныне эта женщина станет главной в его жизни, и он сделает все, чтобы добиться ее. Когда Пашкевич предложил ему стать своим телохранителем, он с радостью согласился.

Виктор не был наивным, сексуально озабоченным юнцом, он уже в семнадцать спал с женщинами и забывал о них, едва расставшись. Тут было что–то другое, чему он не знал ни названия, ни объяснения. Верующий верует, не задумываясь, не задумывался и он. У него появилось божество, вызывавшее восторг и умиление, — хрупкая длинноногая женщина с платиновыми волосами и красиво изогнутыми чувственными губами, и он стал служить этому божеству истово и верно.

Сначала Ларису забавляло его откровенное восхищение ею. Виктор казался ей выходцем из галантного века, когда еще существовало рыцарское поклонение женщине. Между тем Андрей рассказывал ей, что он — не книжный романтик, начитавшийся стихов о прекрасной даме, а хладнокровный киллер, который убивает не из ненависти и не от отчаяния, а за деньги. Для него смерть — ремесло, опасное, но доходное, как ее ремесло — переводить с английского, а Пашкевича — издавать книги. Это внушало Ларисе ужас, но и вызывало обостренное, до дрожи, любопытство.

Обычно Виктор отвозил хозяина на работу к восьми, затем возвращался, чтобы выгулять Барса: ни Лариса, ни Клавдия не могли удержать этого зверя на поводке. Лариса уезжала на работу к десяти. Встречаясь по утрам, они говорили о погоде, об автомобилях — обычные, ничего не значащие разговоры. Он для нее значил не больше, чем домработница. Но постепенно она заметила, что при встречах ею овладевает непривычное напряжение. Взгляд его разноцветных глаз уже не казался ей наивным и восторженным, он был завораживающе пронзительным и властным. Виктор словно по–хозяйски раздевал ее и ощупывал взглядом, темнея лицом, и Лариса чувствовала, что это не отталкивает ее, как обычно, когда она встречалась с волокитами, а притягивает.

— Виктор, извините меня, — как–то сказала она, подсев к кухонному столику, за которым он пил кофе, — может, я чего–то не понимаю, но вы мне нравитесь, честное слово, и я хотела бы понять… Если вам это неприятно, можете не отвечать, я уйду и больше никогда не буду этого касаться, но…

Он встал, достал из шкафчика чистую чашку, налил кофе и подвинул ей. Над чашкой курился парок, запах кофе приятно щекотал ноздри.

— Говорите.

— Сейчас. — Лариса положила в чашку ложечку сахара. — Так вот, Андрей Иванович мне кое–что о вас рассказал. Не хмурьтесь, я умею хранить секреты. Знаете, как он вас называет? Одинокий волк. И я чувствую, что это не избитый литературный штамп — в этих словах ваш характер, ваше отношение к жизни. Но тогда объясните мне, ради Бога, почему вы ведете себя не как волк, а скорее как трусливый щенок? — Она достала сигареты, протянула пачку Виктору, он чиркнул зажигалкой, оба жадно затянулись. — Видите ли, мне кажется, настоящий волк никогда, ни за какие деньги на свете не стал бы прислуживать даже самому щедрому хозяину, а Андрей Иванович, насколько я знаю, особой щедростью не отличается. Волк не стал бы целыми днями торчать в приемной у босса, валяя дурака, чтобы как–то убить время. Не стал бы выгуливать чужую собаку и чаевничать на кухне с прислугой. Одно из двух: либо вы не тот, за кого себя выдаете, либо я ничего не понимаю в людях.

Она сидела перед ним, вздернув подбородок, маленькая и хрупкая, чем–то похожая на куклу Барби — точеным изяществом, платиновыми волосами, уложенными в красивую прическу, большими глазами цвета гречишного меда, требовательно смотревшими на него. Виктор смешался.

— Можете добавить, что волк никогда не стал бы выслушивать все это, — отвернувшись, негромко произнес он. — Наверное, ваш муж ошибся, наделив меня такой романтической кличкой. Никакой я не волк, милейшая Лариса Владимировна, думаю, ваше определение куда точнее. Я — обыкновенный лопоухий щенок. Лопушок…

— Но почему? — растерялась она, не ожидавшая такого ответа.

— А вы не догадываетесь? — Виктор увидел, как у Ларисы на щеках вспыхнули яркие пятна, и понял: догадалась! — Да, да, из–за вас. Это вы, Лариса Владимировна, превратили серого волка в лопоухого щенка, готового лизать хозяйскую руку. Можете гордиться — этого еще никому не удавалось.

— Но это же глупо! — смущенно воскликнула Лариса. — Нельзя так унижаться даже из–за женщины. Особенно из–за женщины.

— Помните, я впервые пришел в ваш дом… — Виктор сделал вид, что не расслышал. — Тогда я выполнил для Андрея Ивановича одно пустяковое дельце. Не знаю, зачем он меня пригласил, мы вполне могли встретиться где угодно. Наверное, это судьба. Вот тогда я понял, что не смогу без вас жить. Конечно, это звучит смешно и несовременно, я понимаю, но ничего не могу с собой поделать, хотя порой ненавижу себя за это. Я должен видеть вас каждый день, слышать ваш голос… Ради этого я готов не только вашу собаку выгуливать и с Клавой чаи гонять, но числиться в холуях у вашего мужа. И мне плевать, кто и что об этом подумает.

— Так не бывает… — ощущая странную слабость во всем теле, Лариса поднесла к губам чашку с остывшим кофе. — Это из книг, из кино… в жизни так не бывает.

— Значит, бывает, — глухо произнес он. — А что вы вообще знаете о жизни, чтобы так говорить? Вы валялись, скорчившись в три погибели, на голом каменистом склоне под минометным огнем? Видели своих друзей, с которыми вчера вечером пили водку, с отрезанными головами и выколотыми глазами? Слышали, как кричат люди, с которых заживо сдирают кожу, как с баранов? Стреляли в двенадцатилетних пацанов с гранатометами и снайперскими винтовками? — Глаза у него налились кровью, на лице под кожей вспухли желваки, непроизвольно сжимались и разжимались руки. — Я очень хотел выбросить вас из головы, поверьте. Я знал, сколько дерьма мне придется проглотить, только чтобы иметь право вас видеть…

— Не многовато ли?

— Все на свете имеет свою цену. Не я ее назначил, я — плачу. А что мне еще остается делать? Сказать вам: разведитесь с Пашкевичем и выходите за меня замуж? Да вы бы засмеяли меня. Кто я для вас? Обыкновенный бандит, преступник. А он? О–го–го! Бизнесмен, деляга, богач…

— На что же вы надеетесь? Что я стану вашей любовницей?

— Ни на что я не надеюсь, — нахмурился Виктор. — Пока мне достаточно видеть вас. Любовниц у меня хватало, были и помоложе, и покрасивее, уж не обессудьте. Но еще ни на кого мне не хотелось просто смотреть. И слышать голос. И аромат духов. И стук каблучков. И чувствовать себя счастливым, Может, впервые в жизни.

— Это что же — любовь с первого взгляда? — Ей мучительно хотелось оборвать, закончить этот разговор, но он засасывал, втягивал ее в свою бездонную глубину.

— Вам хочется всему дать название, — скупо усмехнулся Виктор. — Может, и любовь, не знаю. Но все женщины, кроме вас, для меня словно вымерли. — Он прикурил новую сигарету. — Не рассказывайте о нашем разговоре Пашкевичу. Он выгонит меня, а я вдруг возьму да и вспомню, что не всегда был лопоухим щенком.

У Ларисы мороз пробежал по телу, таким усталым, равнодушным тоном это было произнесено.

— Ради Бога, о чем вы… — испугалась она.

— Не бойтесь, я его не трону. Пока он вам нужен, пусть живет.

— Виктор, — взмолилась Лариса, — забудьте обо мне. Это блажь, наваждение. Заведите себе хорошенькую девочку, и все как рукой снимет.

— Значит, вы ничего не поняли, — печально ответил он. — Я ведь сказал: от меня это не зависит. Рад бы в рай — грехи не пускают.

— Зря я затеяла этот разговор.

— А я рад. У меня будто камень с души свалился. Теперь вы знаете: я люблю вас. И буду любить всю жизнь. Я еще никого так не любил и уже не полюблю. Не улыбайтесь, пожалуйста, это правда. Я умею ждать — год, два, сколько понадобится. Но запомните: я дождусь. — Он встал, поставил свою чашку в раковину, холодный и отрешенный, только потемневшие разноцветные глаза его выдавали тщательно скрываемое волнение, непонятную ему самому душевную муку. — Когда я понадоблюсь, свистните. Прибегу, как собака. — Потрепал Барса по загривку и вышел.

Лариса медленно допила свой кофе. Подошла в коридоре к зеркалу и долго рассматривала себя. Что он во мне нашел, этот свирепый волк, которого любовь превратила в добродушного щенка, но который в душе так и остался хищником? Неужели я и впрямь еще могу на кого–то подействовать, как удар молнии? Бред какой–то. Вон уже и морщинки в уголках глаз, тоненькие, будто иголкой процарапали. Симпатяжка, не без того, и все, как говорится, при мне, но мало ли сейчас симпатяжек по сто баксов штука?! А ведь это добром не кончится. Парень явно не способен на легкую интрижку. Мало ты пережила, дуреха, еще хочется?

— Хочется, — беззвучно сказала она своему отражению в зеркале и звонко, на всю квартиру, рассмеялась. — Ну просто ужасно хочется. Никогда еще не спала с волками. С баранами спала, и с козлами, а с волком… — Глянула на часики. — О Господи, я ведь уже на работу опаздываю. — Схватила сумочку, ключи от машины и, не дожидаясь лифта, легко, как в юности, побежала на стоянку.