Полное собрание стихотворений

Герцык Аделаида Казимировна

Аделаида Герцык (1874–1925) была поэтом, прозаиком, переводчиком и критиком. Ее московская квартира стала в начале XX века своего рода литературно-философским салоном, в котором собирались Н. Бердяев, Л. Шестов, М. Цветаева, М. Волошин и другие философы и поэты, высоко ценившие ум, душевность и образованность Аделаиды Казимировны. Как и все ее творчество, стихотворения А.Герцык тесно связаны с религиозно-философскими исканиями, характерными для русской интеллигенции начала века. В ее поэзии преобладают мистические мотивы, поэтесса стремится вслушаться в тайны природы и передать скрытые в ней голоса. Герцык часто обращается к фольклорным жанрам, воспроизводит причитания и народные песни, и не случайно ряд ее стихотворений был положен на музыку. Символистская критика называла Аделаиду Казимировну сивиллой и пророчицей, указывала на связь ее поэзии с мифологическими пластами сознания.

 

Стихотворения 1906 – 1909 годов

 

«Поля мои! Снопы мои!…»

Поля мои! снопы мои! Некошены – невязаны — Хожу по ним, гляжу на них, А быль их не рассказана. Безгрозные, безгрезные Над ними дни маячатся, Не деет чар скупы ночь, Стоячая, незрячая. Не сеется, не зреется Среди жнивья забытого: Жалею ли, горюю ли — Про то нельзя выпытывать. Какие-то видения Небужены – застужены, Вздымаются зыбучими Туманами, курганами.

Не позднее 1907

 

Осень

…

Я знала давно, что я осенняя, Что сердцу светлей, когда сад огнист, И все безоглядней, все забвеннее Слетает, сгорая, осенний лист. Уж осень своей игрой червонною Давно позлатила печаль мою, Мне любы цветы – цветы спаленные И таянье гор в голубом плену. Блаженна страна, на смерть венчанная, Согласное сердце дрожит, как нить. Бездонная высь и даль туманная, — Как сладко не знать… как легко не быть…

Не позднее 1907

 

Весна

Женщина там на горе сидела. Ворожила над травами сонными… Ты не слыхала? Что шелестело? Травы ли, ветром склоненные… То струилось ли море колоса? Или женские вились волосы? Ты не видала? Что-то шептала… руду унимала? Или сердце свое горючее? Или в землю стучалась дремучую? Что-то она заговаривала — Зелье, быть может, заваривала? И курился пар – и калился жар — И роса пряла… и весна плыла… Ты не слыхала? Ветер, наверно, знает, Что она там шептала, Ветер слова качает — Я их слыхала. «Мимо, мимо идите! Рвите неверные нити! Ах, уплывите, обманы! Ах, обоймите, туманы! Вырыта здесь на холме Без вести могила, — Саван весенний мне Время уж свило… Ах, растекусь я рекою отсюда, Буду лелеять, носить облака… Ах, не нужно зеленого чуда — Небу я буду верна… Мимо, мимо идите, Вечные, тонкие нити — Солнце меня не обманет, Сердце меня не затянет…» Ветер развеял слова… Хочет молчать тишина. Это настала весна.

Весна 1908

 

«Если в белом всегда я хожу…»

Если в белом всегда я хожу, Прямо в очи безвинно гляжу, То не с тем, чтоб со мной говорили, Не затем, чтоб меня полюбили. – Освящаю я времени ход, Чтоб все шло, как идет. Если я долго сижу у окна, И пылает лицо, как заря, То не жду, не зову никого я, И не манит окно голубое, А о чем распалилась душа — Я не знаю сама. И веселой бываю когда я, То веселость моя не такая, Не людьми и не к людям светла я, А уйду, нелюдимая вновь — Не обиду в себе укрывая И не к жизни любовь. В темном лесе зажглися цветы, Что-то нынче узналось в тиши, С кем-то сведалась тайно судьба — И еще одна грань пролегла Между мной и людьми.

 

По ветру

Какая быль в степи Невнятно отложится? С немыми травами О чем колышется? По ветру стелется Истома дальная, С ветрами шепчется Душа скитальная. «Мне нет названия, Я вся – искание. В ночи изринута Из лона дремного — Не семя ль темное На ветер кинуто? В купели огненной Недокрещенная, Своим безгибельем Навек плененная… Затемнился Лик, Протянулась даль, О как краток миг! Как долга печаль! Я игра ветров, Шепот струйных снов, Неуемный зной, Плач души ночной. Разорву я цепь, Захожу волной — Занывает степь Ковылем-тоской. Все незабытое, Все недобытое За мною носится Бездомной свитою… И нет руки, меня Благословляющей — О погоди на миг! Внимай, внимай еще, По бездорожию Кружу напрасно я…» И вновь зазыблилась Ветрам подвластная. Стихают жалобы, Все дале слышатся — Шелками русыми Вся степь колышется.

 

Закат

Костер багряный на небе бледном Зарделся пышным снопом средь мглы, Вздымая клочья седого дыма, Роняя искры на грудь земли. Все разгораясь в пустыне неба, Огнепалящий призыв он шлет, Кого-то кличет из темной дали, Кому-то вести он подает. И кто-то верный, и кто-то дальний Спешит по миру в ответ ему, Струит дыханье, и гнет деревья, И шепчет: Вижу! Гаси! Гряду!

 

«Я живу в пустыне, вдали от света…»

Я живу в пустыне, вдали от света, Один ветер вольный вокруг гуляет. Не нужна мне только свобода эта, И что делать с нею, душа не знает. Не ищу я больше земного клада, Прохожу все мимо, не глядя в очи, И равно встречаю своей прохладой Молодых и старых, и дни, и ночи. Огоньки мигают чужих желаний… Вот подходит утро в одежде сизой, Провожаю ночь я до самой грани И целую край золотистой ризы.

 

В башне

В башне высокой, старинной Сестры живут. Стены увешаны тканями длинными, Пахнет шелками – желтыми, синими, Душен уют. К пяльцам склонясь прилежно, Сестры ковер вышивают, Сестры не знают, Что за высоким окном, Что за оградой зеленой. Только закат зачервленный Глянет порою в окно, Только туманы росистые Ткут по ночам волшебство. Трудно распутать мотки шелковистые, Путаный, трудный узор… Сестры, дружные сестры, Строгий держат дозор. Шелк зацепляет за нежные пальцы, Пальцы руки терпеливой… Кто-то несется за башней высокой, Машет горящею гривой! Младшая смотрит в окно, Отблеск упал на нее, Щеки румянцем ожег. Взор застилает весть заревая — Кто там несется, пылая? Может быть – рок? Старшая строго следит, Скоро ль закат догорит. Нет, ничего… Даль угасает — Снова прозрачен и смирен взор, Сестры прилежно ковер вышивают — Путаный, трудный узор… Сестры, дружные сестры. Месячный луч, Ласков, певуч, Старшей скользнул по руке, Перстень блеснул в темноте. Что ей вещает реющий свет – Зов или запрет? Строго по-девичьи младшая ждет, Скоро ли месяц зайдет?.. Стены покрыты тканями длинными, Пахнет шелками желтыми, синими, В пяльцах некончен ковер. В башне высокой, старинной Сестры держат дозор. Рядом, в соседнем покое, Третья сестра живет, Это – сестра любимая, Нет с ней забот. В окна она не заглянет, Солнечный луч не поманит, Месяц ее не зовет. Чуть шелестя, Взад и вперед Ходит она. Ходит, и робкие пальцы Легкую ношу сжимают — Что-то, свернув в одеяльце, Носит она и качает. Это – печаль ее чистая В ткань шелковистую вся запелената. Носит, пестует, качает, Песней ее умиряет: «Тише, сестры, потише, Ровно теперь она дышит. Вы не слыхали? С вечера долго металась — Я испугалась, Уж не больна. ли? Спи до утра, дитя, Уж занялась заря, Ах, как устала я! Вырастешь – мы с тобой Будем играть судьбой, Песни слагать небывалые. Будет нам жизнь светла… Слышу я пенье пасхальное. Спи, моя близкая, дальняя, Спи до утра!» Взад и вперед Ходит, поет, Тихо шаги отдаются. Сестры над ней не смеются, Это – сестра любимая. Дни уплывают неслышно, – Нынче, как день вчерашний, В строгой, девичьей башне.

 

Ночью

Ты не спишь? Разомкни Свой закованный взор, Там за гранью земли Есть престол лунных гор, И затеплился мир, Как уснувший сапфир… Что мне делать с тобой! Многожалой змеей Все пути заплелись… Помнишь, в южной стране Есть седой кипарис? Каменеет, скорбя, Богомолец вершин, А под ним – чешуя Светопенных глубин! Cкopo Вестник придет С чужедальних сторон — Вдруг послышится звон С колокольных высот, Вспыхнут звездно слова, Кинут сердцу призыв, И замолкнет судьба, В знаках все затаив. Из-за мглистых завес И угрозы ночной — Слушай шорох чудес В этой тьме огневой!

1907. Декабрь

Петербург

 

«Опять в тканях белых, жертвенных

…»

Опять в тканях белых, жертвенных Беззвучно влачишь прекрасную грусть свою, Опять в золоте сада осеннего Струится белая риза твоя И стынет, как сон неясная… Чем сердце опоить недремное? Чем улегчить сердце богатое, плодное? Все миги – слитно неслитые С собой несешь ты в сосуде исполненном… Забудь! о, забудь! Лилию белую сорви, На грудь возложи себе! Там, у источника, в куще оливы бледной не ты ли сидела, светлая, Тонкую руку в прозрачной струе купая? И желанья – девы кудрявые Теснились, во влаге зеркальной собой любуясь… Та же ты и теперь, светлоокая, и не та. Не изведав разлуки, не зная утраты — вся ты разлука, вся утрата… Всем несешь свой привет прощальный, безгласно скользящая в ризе белой, негаснущей… И шепчет рок, меня вразумляя: Тише! Учись видеть печаль неутешную печаль безотзывную. Сердце сдержи торопящее. Молча смотри в безбрежность немых очей.

 

«Ключи утонули в море…»

Ключи утонули в море — От жизни, от прежних лет… В море – вода темна, В море – не сыщешь дна. И нам уж возврата нет. Мы вышли за грань на мгновение. Нам воздух казался жгуч — В этот вечерний час Кто-то забыл про нас И двери замкнул на ключ. Мы, кажется, что-то ждали, Кого-то любили там — Звонко струились дни, Жарок был цвет души… – Не снилось ли это нам? Забылись слова, названья, И тени теней скользят… Долго ль стоять у стен? Здесь или там был плен? Ни вспомнить, ни знать нельзя! Так зыбки одежды наши, Прозрачны душа и взгляд. Надо ль жалеть о том? Где-то на дне морском От жизни ключи лежат.

Не позднее 1907

 

«Млеют сосны красные…»

Млеют сосны красные Под струей закатною, Благовест разносится Песней благодатною. Белая монашенка У окна келейного, Улыбаясь, думает Думу незатейную. «Все лихие горести Я в миру оставила, Над могилкой каждою Образок поставила. Окурила ладаном, Зельями душистыми, В странствие отправилась, Как младенец, чисты. Вижу, церковь-пустынька Среди леса малая — Новую Владычицу Над собой избрала я. Ясность огнезрачная, Тихость нерушимая, Синева прозрачная, Гладь незамутимая, С нею обручилась я, Искупалась в светлости, Принесла обеты ей Неподкупной верности. Облеклась душа моя Схимой белоснежною, Сквозь нее проходу нет Злому да мятежному. Окропляю думы я Влагой светозарною — Застывают гладкими Четками янтарными». Тьма ночная сияла, Пение соборное, С неба строго глянуло Чье-то око черное. Зашуршали крыльями Думы-птицы темные, Над землей повеяло Пламенною дремою. Хлопнуло окошечко, Затворилась башенка. Спит и улыбается Белая монашенка.

Не позднее 1907

 

«Тропинка змеится…»

Тропинка змеится, Уводит взор Выше, все выше За кряжи гор. Выше, все выше Она ведет. Всегда одинока, Всегда вперед. Зеленою лестью Меня окаймляет, Полынным духом Пьянит и ласкает, Вот алым маком Навстречу метнулась — Младенчество где-то Мое улыбнулось… Думы, бездумье Туг ни к чему — У легкой, у горной Я в плену. Как забвенно, как свободно Она реет! Что же сердце, мое сердце Не хмелеет? Уж близко свершенье, Бледнеют сны, — Вдали за уступом Лазурь волны. Судьба, обрываясь, Смолкает — Никто про меня Не узнает.

 

«Я только сестра всему живому…»

Я только сестра всему живому — Это узналось ночью. Шепоты ночи угрюмо Шепчут душе усталой, Утро их все расшептало, Расклубило ночные думы… Но помню сквозь хмару дневную Ту правду одну, ночную, Слышу вдали свершенья, Близко же – боль глухая… Здесь, за тяжелой дверью, Плачет сестра, привыкая. Нельзя отворить эти двери, Но можно стоять на страже, Сюда придут и расскажут, В чем радость, чему надо верить. Так легко и просто все в жизни, Нет враждебного больше ока, Только помнить, как о многом нужно Молчать, молчать глубоко.

 

«Тяжки и глухи удары молота…»

Тяжки и глухи удары молота. Высекается новая скрижаль, Вещие буквы литого золота Возвестят вам и радость, и печаль. Лютует молот над глыбой каменной — Тяжелосердый, разымчивый булат. То, что крестилось любовью пламенной, Упадет, и осколки заблестят. Вихрем проносится страх незнания, Трепет мысли безумной и нагой, Страшны часы, когда глубь молчания Опрокинется бездной над душой. Но ненадолго тоска дарована, Но кротка обличающая даль, Будете к утру опять закованы – Высекается новая скрижаль.

Весна 1908

 

«Правда ль, Отчую весть мне прислал Отец

…»

Правда ль, Отчую весть мне прислал Отец, Наложив печать горения? О, как страшно приять золотой венец, Трепеща прикосновения! Если подан мне знак, что я – дочь царя, Ничего, что опоздала я? Что раскинулся пир, хрусталем горя, И я сама усталая. Разойдутся потом, при ночном огне, Все чужие и богатые… Я останусь ли с Ним? Отвечайте мне, Лучезарные вожатые!

Февраль 1908

 

Двое

Слышишь? Двое говорят, Что-то делят меж собою Эти двое. Тяжко слово, зорок взгляд, Видишь? Двое говорят. А про них, сорвав покров, Двое шепчутся без слов. К духу льнет тревожный дух, Встречно вспыхивают зори В опрозрачившемся взоре Этих двух. А за гранями души Под свирельный глас тиши Все стихает, прощено, — И в созвучном одеяньи В зыбко пламенном слияньи Двое празднуют одно.

Ноябрь 1907

 

«Ночью глухой, бессонною…»

Ночью глухой, бессонною, Беззащитно молитвы лепеча, В жребий чужой влюбленная — Я сгораю, как тихая свеча. Болью томясь неплодною, Среди звезд возлюбя только одну, В небо гляжусь холодное, На себя принимая всю вину. Мукой своей плененная, Не могу разлюбить эту мечту… Сердце, тоской пронзенное, Плачет тихо незримому Христу.

 

«Созрело чудо, как плод волшебный…»

Созрело чудо, как плод волшебный, Как ярый оклик, как взор враждебный. Торопит гневно, лучи роняет И в темный омут к душе взывает. Не зови – не свети! Мне даров не снести! Я – душа, – я – темна. Среди мрака жива. Не вноси в мою тьму Золотого огня. Среди сна – я – ладья, Покачнусь – подогнусь — Все забыв, уронив… Где мне плыть на призыв! Рею, лечу, Куда хочу — То шепчу, То молчу… Я не знаю неволи Лика и слов, Не знаю речи – мне страшен зов, Не ведает строя Качанье слепое… Не зови – не свети, Затоплю все дары! Среди тьмы – без судьбы Я одна – я нема. Стихни, грозный призыв оттуда! Мне не нужно, не нужно чуда!

 

На берегу

К утру родилось в глуби бездонной Море-дитя, Очи раскрыло, зрит полусонно Вверх на меня. В зыбке играет, робко пытая Силы свои, Тянется к выси; тянется к краю, Ловит лучи. Рядится в блестки, манит невинно Неба лазурь — Сердцем не чает скорби пустынной Будущих бурь. Родичи-горы чутко лелеют Утра туман, В стройном молчаньи смотрят, как зреет Чадо-титан. К морю-младенцу низко склоняюсь С ясной душой, Взмытые влагой камни ласкаю Теплой рукой.

 

«Здесь за холмами, под сенью крестною…»

Здесь за холмами, под сенью крестною, Воздвигаю я свой шатер. Ратовать стану лишь с мглой небесною, Отлучась от равнин и гор. В склепе дубравном печаль истомная Уж сотлела в земле давно, Выросли там кипарисы темные, Зашептали, что все прошло. Радость свою, это Божье знаменье, Свету-Солнцу хочу отдать, Искру вернуть огневому пламени, Ей там легче, светлей сгорать. Снова душа – колыбель священная Принимает весь мир в себя, Тихо качает земное, пленное… (Слышу, радость горит моя.) Небо прозрачно, и сердце чистое, Эту милость нельзя наречь — Где-то дубравно, что-то лучистое… – И не будет ух больше встреч.

Январь 1908

 

Заплачка

Ты худа, душа, скорбно течешь путем своим? Что дрожишь, тоскуешь, горючая? Ах, нельзя в ризы светлые Тебя облачить, Нельзя псалмы и песни Над тобой сотворить? Ах, не так ты жила, как положено, Как заповедали тебе Словеса Его. Прожила свой век ни огнян, ни студян, Ныне приспела пора ответ держать перед Господом. Тебя Бог пожаловал селеньем райским, Душу дал поющую, играющую, В руку дал лазоревый цвет, На главу – смарагдовый венец. Ты наказа Божья не послушала, Разметала цвет Господний лазоревый, Не пошла в селенье свое райское Из закутья, со двора не выглянула, За кудель засела тихомерную, Возлюбила кротость плачевную. Не воспела живучи Песни радости, Не возжила светильника В ночь под праздником. Идти бы тебе сырой земле на преданье, Засыпать тебя песками рудо-желтыми! Да глянь – Отец до тебя умилился, Не отвратил Лица Своего… Радуйся, утешься, душа прекрасны, Посылает тебя вновь Творец на трудную землю. Ты ступай – поищи для Него Златоструйных вод, Златоперых птиц, А себе – скуй свадьбу Вековечную нерушимую. Сошла с небес туча каменная, Солнце-Месяц опять зажигается. Возвеселися, душа, на земле! Небо и вся тварь играет, Дольняя горними поет.

Осень 1907

 

«Не смерть ли здесь прошла сновидением…»

Не смерть ли здесь прошла сновидением, Повеяв в душу осенней страдой, Сложив костер могильного тленья Из желто-розовых листьев сада? Какая тишь за рощею черной! До дна испита златистость дали, И мгла полей плывет миротворно, Забвеньем серым мстя печали… И вся земля как темная урна До верху полная пеплом дымным, И только Дух – единый, безбурный Растет и зреет пустынным гимном.

Осень 1907

 

Вечер

Отчее oкo милостное Сокрылось – миру прощенье кинув. Отчая риза пламенны За горные кряжи каймой стекает. Миг – и ум отблеск ее Тлеет в небе вечернем. Холоден, сир остался На бледной земле Человек. И бледны, мертвы на песке Следы человечьи. Острым духом пахнули Горные злаки. Не око отчее Помнит душа маловерная — По ризе алой, За горные кряжи спадающей, Сердце тоскует, — Ризу пурпурную Кличет юдольное… Сердце! Восстань, ополчайся На подвиг ночной, Молчаливый! Ухо! Приникни И слушай Шорохи темных посевов. Не будет милости больше. Долог путь одинокый. О риза отчая, пламенная, За горные кряжи текуая!

 

«Речи погасли в молчании…»

Речи погасли в молчании, Слова как дымы. Сладки, блаженны касания Руки незримой. Родина наша небесная Горит над нами, Наши покровы телесные Пронзило пламя. Всюду одно лишь Веление… (Как бледны руки!) Слышу я рост и движение Семян в разлуке. Сердце забило безбрежное Борьбу и битвы. Тихо встает белоснежное Крыло Молитвы.

<Февраль – март> 1908

 

Обреченные

Там, где руды холмы Закрыли дали, — Давно сложили мы Свои печали. Нить путеводная Сорвалась где-то — Как ветр, безродные Бредем по свету. Не сны ли Божии За дымкой синей Несут прохожие Земной пустыни? Бесследно тратим мы Свой путь алмазный… Из серебристой мглы Встают соблазны — И в зыби душ опять Сгорают, тая… Как про любовь узнать — Своя ль? Чуть? Восплещем вольною Игрой мечтами! Высь безглагольная Плывет над нами.

Январь 1908

 

«Развязались чары страданья…»

Развязались чары страданья, Утолилась мукой земля. Наступили часы молчанья, И прощанья, и забытья. Отстоялось крепкое зелье, Не туманит полуденный зной, Закипает со дна веселье Золотистой, нежной струей. И навстречу влаге веселой Голоса земли потекли, Зароились жаркие пчелы, Просветилась душа земли. Только этой радостью вешней Свое сердце ты не неволь, Еще близко, в ризе нездешней Отгорает старая боль.

Весна 1908

 

«И в каждый миг совершается чудо…»

И в каждый миг совершается чудо, Но только понять его нельзя, Стекаются золота искры оттуда, Как капли лучистого дождя. Порой мелькнет за тяжелым покровом Ведущая прямо вверх стезя, Такая светлая, как Божье слово, Но как к ней пройти – узнать нельзя. И в каждый миг люди празднуют скрыто Восторг умиранья и рождества, И в каждом сердце, как в храме забытом, Звучит затаенно речь волхва. Но вдруг забудешь, разучишься слушать, И снова заступит тьма зарю, И в этой тьме полыхаются души, И жмутся, дрожа, – огонь к огню.

Ноябрь 1907

 

«Где-то в лазурном поле…»

Где-то в лазурном поле, За белыми в саване днями, За ночными дремучими снами Реет и плещет воля. Нет там тоски желаний, Стихают там речи забвенно, Распускается лотос священный… – Только б дойти до грани! Все на пути сгорает, Что не сгорит – застынет… Но там, только там, только в синей, Заозерной, загорной пустыне Сердце молчит и знает.

Сентябрь 1907

Судак

 

Счастье

«Дева, тихая Дева! Что ты все дома днюешь? Днюешь дома, ночуешь» – Счастье мне прилучилось. Счастьем душа осенилась. Надо с ним дома сидеть, Дома терпенье терпеть. «Дева, избранная Дева! Молви, какое же счастье?» – С виду, как шар огнистый… Тронешь – огнем опаляет, Глянешь – слеза проступает. «Ох, сиротинка Дева! Лютое, знать, твое счастье?» – Счастье мое неизбывно. Вех унимай – не уймешь! Век заливай – не зальешь! Душу поит мне струями зноя — Нет с ним покоя. «Дева! трудная Дева! Ты бы его удремила!» – Как же его укачаешь? Хватом его не охватишь, Словом молить – не умолишь, Знаю – его катаю, Сердцем-умом привыкаю… «Дева! умильная Дева! Что же ты петь перестала?» – Что же и петь близ счастья? Песни сами играют, Жизнь да Смерть закликают. Прежде, бывало, ночи Реют темны-темнисты, Звери вокруг зверисты, Лешие бродят думы… Песнями их разгоняешь, Песнями тьму просветляешь. Ныне же – яpoe небо Гудом над сердцем стало, Все, что и встарь певала — Счастью пошло на требу. Только б за ним углядеть! Где уж тут петь!

Декабрь 1907

Петербург

 

«Кто неутоленный…»

Кто неутоленный Ищет, просит встречи? О как хорош мой вечер — Безымянный, бездонный вечер! Чьи сердца устали Ждать себе призыва? Как огневое диво, Угасают немые дали. Из нагорной мяты Кто венки свивает? Сердце блаженно тает, Не прося для себя возврата. Кто устал от ласок? Кто воззвал к покою? Хочешь возлечь со мною, Слушать песни вечерних красок?

 

Руки

Еще слабые мои руки, Еще бледные от разлуки, Что-то ищут они неутомно, Одиноко им и бездомно — Зажать, унять их!.. Как слепые, безвольно реют, И под взглядами, что не греют, Они движутся и белеют. Вся их жизнь идет затаенно, С ними тяжко мне и бессонно — Укрыть, забыть их!..

 

«Я только уснула на песке прибрежном…»

Я только уснула на песке прибрежном, Я не забыла, не забыла ничего, В сверкающей выси и в прибое нежном Слышу все то те, все о том те, что прошло. На солнце рука моя лежит, разжата, Камни горячие блестят на берегу, И все, что случилось, ты безвинно свято, Знаю, что зла не причинила никому. Большое страданье я прошла до краю, Все будет живо, ничего не пропадет, Вот только я встану, и наверно знаю — Всех я утешу, кто захочет и поймет. Я только уснула, на песке, случайно, В солнечной чаше пью забвенья игру, И неба лучистость и лазури тайна Нежат доверчиво усталую сестру.

Лето 1908

 

«С дальнего берега, где, пылая…»

С дальнего берега, где, пылая, Встает заря, Мир озираем, в него играя, Дитя и я. Tак незнакомо и так блаженно Нам все кругом, Нас колыбелит душа вселенной – Мы в ней плывем. Люди и звезды, слова и взгляды Как дивный сон… Столько любить нам, и столько надо Раздать имен! Образы смутные жизни старой Скользят вдали — Где их душа? И какие чары Тот путь смели? Утро зареет. Мы все воскреснем, В любви горя. Будет учиться цветам и песням Мое дитя.

Декабрь 1909

Канашово

 

«Отчего эта ночь так тиха, так бела?…»

Отчего эта ночь так тиха, так бела? Я лету, и вокруг тихо светится мгла. За стеною снега пеленою лежат, И творится неведомый белый обряд. Если спросят: зачем ты не там на снегу? Тише, тише, скату, – я здесь тишь стерегу. Я не знаю того, что свершается там, Но я слышу, что дверь отворяется в храм, И в молчаньи священном у врат алтаря Чья-то строгая жизнь пламенеет, горя. И я слышу, что Милость на землю сошла… – Оттого эта ночь так тиха, так бела.

Ноябрь – декабрь 1909

Канашово

 

«Были павлины с перьями звездными…»

Были павлины с перьями звездными — Сине-зеленая, пышная стая, Голуби, совы носились над безднами — Ночью друг друга средь тьмы закликая. Лебеди белые, неуязвимые, Плавно качались, в себя влюбленные, Бури возвестницы мчались бессонные, Чутким крылом задевая Незримое… – Все были близкие, неотвратимые. Сердце ловило, хватало их жадное — Жизни моей часы безоглядные. С этого луга бледно-зеленого, С этой земли непочатой, росистой Ясно видны мне чаш окрыленные, Виден отлет их в воздухе чистом. В бледном, прощальном они опереньи Вьются и тают – тонкие тени… Я ж птицелов Господний, доверчивый, Вышел с зарею на ширь поднебесную, — Солнце за лесом встает небывалое, В небо гляжусь светозарное, алое, Птиц отпуская на волю безвестную.

Февраль – март 1909

Zurich

 

Стихотворения 1907 – 1909 годов, не вошедшие в сборник

 

«Тихая гостья отшельная…»

Тихая гостья отшельная В час полуночный Над городом-мороком В башню стучится И медлит робко У входа. Отвычное сердце Жарко дышит, Горним видением Объятое… Из немых глубин Вознеслась душа На простор вершин, Где горят снега, На отроги скал, Где орлуют орлы, Где гибель ликует Средь вихрей света, Носясь, хмелея На буйной воле. И дрожит над бездной, За край цепляясь, Душа темнодолая… А в солнечном горне Уж плавятся крылья — Дар бескрылой… И плачет Радость, Прижавшись к камню, Воздевши очи Горе. Поздняя гостья Из дебрей пришлая, На вещем пороге Зыблется пламенем, Не знает, можно ль? Слушает душу И зрит, слепоокая, Дивуясь, — Чудо.

Не позднее 1907

 

Тебе

В рубище ходишь светла, Тайну свою хороня, — Взором по жизни скользишь, В сердце – лазурная тишь… Любо, средь бедных живя, Втайне низать жемчуга; Спрятав княгинин наряд, Выйти вечерней порой В грустный безлиственный сад, Долго бродить там одной Хмурой, бездомной тропой, Ночь прогрустить напролет — Медлить, пока рассветет, Зная, что Князь тебя ждет.

<1908>

 

«Русское сердце пречистое…»

Русское сердце пречистое, Властная кротость очей… Не звоны ль плывут серебристые Сквозь сонную мглистость полей? Рукою покорной и зрящею Низводишь ты мир на чело — Ни сердце, ни солнце палящее Тебя разбудить не могло. Душа колосится невнятная, Ей снится серпа острие — То доля поет неотвратная, То волит безволье твое.

1907

Судак

 

Листья

Слетайте, листья – огни осенние! ……………………. Вздымайте к небу свои моления, Венчайте гибель своей игрой! Уж обменялись мы взглядом с вечностью, Скреплен безмолвный наш договор. — Играйте, листья, над бесконечностью, Сметайте пышный земной костер! Затихла воля, душа в безбрежности, Не нужно ярких обличий ей, Вы только знаки былой мятежности, Вы – вздохи пленных земных теней. Лучатся думы, еще невнятные, К иному манят меня пути… Пылайте, листья, красой закатною, Взметайте думы и скорбь земли.

<Сентябрь – октябрь> 1907

 

«Вешними, росными, словами-зорями…»

Вешними, росными, словами-зорями Поведай миру, как утром ранним Стезей серебряной – ты в даль туманную Ушла, неслышная. Куренье утра и гор созвучье, И горечь воли, и песнь разлуки Поведай людям. Зыбкими, легкими, словами-вздохами Поверь внимающим, Как кротость лилий и пламя маков Срывала тихо, рукою зрячей, Свивая скорбно венок-молитву, венок-могилу, Вплетая тесно с стеблями лилий Свою свободу, свое незнание. Ты не знала кому – гость незнаемый, Не ждала никого – гость нежданный Пришел ввечеру, когда в венке полевом Села ты за холмом, Рукой заслонясь от пламени неба. Тянулась вдаль задумчивым оком. И кто-то тихо тебя коснулся, Плеча коснулся. И, обернувшись, ты увидала… Не давно ль он стоял здесь невидимый? Не звучала ли речь неслышная? Милостно в очи вечерние тебе глянул, Скорбь умиленную в сердце пролил — «Путь к тебе знаю я ныне, Я приду опять…» Так ли было о вечере алом, когда ничего не случилось И беззаботной толпой люди из храма текли?

 

«Личины спали предо мной…»

Личины спали предо мной, В себе замкнулся пламень сжатый; И только стонет речь Глашатай, Носясь меж небом и землей. И вижу я в лучах заката Твой крестный путь, твой путь страстной. Ты гневно раздвигаешь грани, Доверясь пламенной тоске, И тает скорбный сон незнанья, Сгорая в чернозыбкой тьме. И Ангел твой, как инок строгий, Идет, не глядя на тебя. Тяжка, страшна твоя дорога — Он здесь, у тайного порога Стоит и, бледный, идет тебя.

Декабрь 1907

 

«Как жить, когда восторги славы…»

Как жить, когда восторги славы Зардели золотом старинным, И Милостный, Имущий державу Проснулся в сердце пустынном? Как сердцу заслужить прощенье За знанье тайны заветной, Что тленному не будет тленья И все для всех беззапретно? Над миром шелестит Пощада Крылом своим голубиным. Я знаю, говорить не надо О том, что стало Единым.

1907

 

Весеннее

Подвига просит сердце весеннее — Взять трудное на себя и нести, Хочется истаять самозабвеннее, В муке родной изойти. Снова открылись горы жемчужные, Покорная серебристая даль, Все, что манило, стало – ненужное, Радостна только печаль. На богомолье в мир я рожденная, Не надо мне ничего для себя. Вон голубая, мглой озаренная Вьется все та же стезя.

Май 1907

Судак

 

«Вот на каменный пол я, как встарь, становлюсь…»

Вот на каменный пол я, как встарь, становлюсь. Я не знаю кому и о чем я молюсь. Силой жадной мольбы, и тоски, и огня Растворятся все грани меж «я» и не «я». Если небо во мне – отворись! Отворись! Если пламя во тьме – загорись! Загорись! Чую близость небесных и радостных встреч. Этот миг, этот свет как избыть? Как наречь?

1907

 

Призыв

Солнце рдеет тоскою заката, Жгучи последние красные стрелы. Кличет брат разлученного брата, Тайнам внемлет дол потемнелый. Смирную душу и тело земное Жалит луч призывно-багрян, Будит, мятежит дыханье слепое, Шепоты, ропоты темных семян. «Кто нас пронзает? Кто призывает? О кто вы? Кто вы? Сорвите оковы!» – Мы – лучи Души бестелесной. Мы – ключи Влаги небесной. Мы – бледные тени Божьего зрака. Мы – обличенья Дольнего мрака. Расклубись, тишина! Пробудись от сна! Слушайте нас! Мы – неба глас. Мы заблудились В дебрях ночей, Мы изумились Муке своей. Нам выхода нет. Погас наш свет. Стонем от боли В темной неволе. «Вознесите свой глас Из утробных глубин. Протянитесь, светясь Сквозь гряду судьбин!» – Мы забили вещее слово, Потеряли заветы Отцовы. За чью вину Мы в глухом плену? Чьи мы дети? Умрем на рассвете? Где конец пути? Как нам смерть найти? «Слитно, безвольно Тянется нить. Путь богомольный Надо свершить. Вспомните смутный сон, Тайну святых имен. Вспомните – в светлом Храме Вас излучало пламя. Больше сказать не дано, Пало святое зерно. Разгорится, не зная, Темный мир распиная. Побед не бывать Без тяжкого стона, Вернетесь опять В родное лоно». Рдяный зрак окутал тени, Тихо колдуют туманные росы; Гуще плоть и вздохи томленья. Ночь размела свои черные косы.

Март 1908

 

«Иду в вечереющем, вольном мире…»

Иду в вечереющем, вольном мире, Нетленном в веках веков. Такая усталость от дали, шири, От вещих, безбрежных снов. Кругом разметенная степь без граней Раскинулась, вся застыв. И только струится покорность знанья И дум огневой разлив. Вечерние выси святей, смиренней, Бог блюдо, но так далек. Пускай он дарует мне миг забвенный, Огнем озарит чертог. Так хочется двери, закрытой, тесной, Простых, человечьих слов. На эти врата глубины небесной Набросить земной покров. На миг отдохнуть от молитв пустыни, Забыть голубой свой путь, Стать другом, сестрой, но одной, единой, Стать всем для кого-нибудь. На небе затеплились Божьи свечи, И стало призывно там. Тому, кто мне встретится в этот вечер, Я душу свою отдам.

1908

 

Орисница

Мати, моя Мати, Пречистая Мати! Смерть тихогласная, Тихоокая смерть! Тяжко, тяжко нынче Твою волю править, Возвещать на ниве О приходе жницы. Ты меня поставила Меж людей разлучницей, Путы, узлы расторгать. Тебе, Мати, людей уготовлять! Ронют они слезы, Нету моей воли, Жалко, жалко, Мати, Их незрячей боли. Две души сплелись, Два огня свились, Туго стянут узел, Крепко руки сжаты — Кто здесь виноватый? Как разлучить? Как все избыть? О горе! О люто! Мати моя, Мати! Ты подай мне знак, Отмени свой наказ, Отведи этот час. Всколебалось в сердце пламя, Расторгается звено. Божий дом горит огнями, Явь и сон сплелись в одно. Из разорванных здесь нитей Ткутся где-то ризы света. И несет в себе разлука Радость нового обета. Утолилось влагой сердце, Мировое, золотое — Мира два глядят друг в друга, Отдавая, обретая. Друг во друге топят очи, И течет душа струями… Святый Боже! Святый Крепкий! Где Ты – в нас или над нами? Воссияла пред иконой Кротость свечки запрестольной, Развяжу я нить неслышно, Развяжу – не будет больно.

1908

 

«В облачной выси, в поле небесном…»

В облачной выси, в поле небесном, Горной тропой, Тихо иду я краем отвесным Легкой стопой. Путь мой по звездам лентою млечной Клонится с круч, И нисхожу я – воли предвечной Трепетный луч. Звездные хоры, лилий дыханье Гаснут вдали. Небу навстречу встало алканье Душной земли. Тяжкой угрозой близко темнеет Сумрак лесов. Смутной тревогой на душу веет Тесный покров. Стало далеким близкое чудо. Стелется мгла. Я не забуду, кто м, откуда, Как я пришла.

Июнь 1908

Судак

 

«У крутого поворота

…»

У крутого поворота, У обвала-перевала, Ждал меня нежданный кто-то, Встретил тот, кого не знала. Небо жертвой пламенело, Гас закат багряно-желтый. «Проводить меж пришел ты У последнего предела?» – Для меня везде все то же, Нет предела, нет заката, Я не друг и не вожатый, Я – случайный, я – прохожий По полянам сновидений Среди песен и забвений. «Пусть случайный, беспредельный, Но уж раз мы здесь с тобою, Поиграй со мной последней И смертельною игрою. Видишь, гасну, как звезда, я — Солнце скрыться не успеет, Закачусь я, догорая, — Ты же пой со мной, играя, — Песня смертью захмелеет. Оплети меня словами. Опали огнем заветным, Все, что будет между нами, Будет вещим, беспредельным!» У обвала-перевала Сердце вдруг нездешним стало. Закатилось, позабылось Все, чем небо золотилось. Вот иду я в край загорный, Только снится мне, что кто-то, Незакатный, непокорный, Все стоит у поворота.

Декабрь 1908

Paris

 

«Умей затихнуть, когда снегами…»

Умей затихнуть, когда снегами Вдруг заметется твоя стезя. И в белой тайне, как за стенами — Заря ли, ночь ли – узнать нельзя. Когда невнятно, о чем веленье, Гроза иль милость к тебе идет. И только слышно в тиши мгновений Неотвратимо судьба растет. Не отзывайся на гул вселенной. Родится воля из тьмы слепой. Замкнись душою в тиши священной И, если можешь, молись и пой.

Февраль 1909

Zuoz (Швейцария)

 

«Свежесть, утренность весенняя!…»

Свежесть, утренность весенняя! За ночь лес мой побелел. И молитвенно нетленнее Вся прозрачность Божьих дел. В мглистом облаке вселенная, Сердце тонет в красоте, И свобода дерзновенная Разгорается во мне. Мир видений и безмерности Я как клад в себе несу. Не боюсь твоей неверности В этом утреннем лесу! Не хочу любви застуженной В мире пленном и скупом, Мое сердце, Как жемчужина, Вновь заснет на дне морском. Оплетут его подводные Голубые нити сна. Только нежному, свободному Надо мною власть одна! Сосны млеют запрокинуты В сине-бледной вышине, Не останусь я покинутой В этой утренней стране. Я приманка всем желанная (Перестанешь обнимать), Станут зори златотканые Хороводы вкруг водить. Разомкну свои оковы я, Струны в сердце задрожат, И вплетутся песни новые В мой причудливый наряд. В каждый миг отчизна тайная Стережет меня вдали. Я недолгая, случайная…

Март 1909

Цюрих

 

«Завершились мои скитания…»

Завершились мои скитания, Не надо дальше идти, Снимаю белые ткани я — Износились они в пути. Надо мной тишина бескрайная Наклоняет утешный лик, Зацветает улыбка тайная, Озаряя грядущий миг… Всю дорогу искала вечное, Опьяняюсь духом полян. Я любила так многое встречное И несла в руке талисман. Чрез лесные тропы сквозистые Он довел до этой страны, Чьи-то души, нежные, чистые, За меня возносят мольбы. И не надо больше искания, Только ждать, горя об одном: Где-то ткутся мои одеяния, Облекут меня в них потом. Озаренье святое, безгласное Утолило печаль и страх, И лежу я нагая, ясная На протянутых Им руках.

Май 1909

Фрайбург

 

«Мерцает осень лилово-мглистая…»

Мерцает осень лилово-мглистая И влажно льнет к земле родимой, Горит любовь непобедимо Янтарно-чистая. Осенний ветер шумит просторами, Дрожит прибрежная ракита. Повсюду даль во мгле пробита Людскими взорами. Перед руками с мольбою вздетыми Растают призрачные ткани, — И грусть полей, и тьма желаний Зажгутся светами. Вся жизнь земная – богослужение В душе поверившей, осенней. Все безграничней и священней Растет терпение.

Октябрь 1909

Канашово

 

Стихотворения 1910 – 1916 годов

 

«О, этот зал старинный в Канашове!…»

О, этот зал старинный в Канашове! Встает картин забытых рой, И приближается былое Неслышной плавною стопой. Колонны белые. За ними Ряд чинных кресел и столов. В шкафу тома в тисненой коже «Благоговенью» и «Трудов». Рабочий столик, где, склонившись, В атласных, палевых тонах Мечтала бабушка, вздыхая, Об эполетах и усах. Рассказы вел о том, как было, Герой Очаковских времен, И за зелеными столами Играли в безик и бостон. Старинный, красный фортепиано! Какой души сокрыт в нем след? Из перламутра клавиатура Звучит, как эхо прежних лет. Гравюры гордо повествуют О том, как персы сражены. И сам Паскевич Эриванский Взирает гордо со стены. А дальше – в рамах золоченых Красивых предков целый ряд, — За мной хотя и благосклонно, Но недоверчиво следят. Кругом снега, во всей усадьбе Стоит немая тишина. И в окна мерзлые из парка Струит свой бледный свет луна. И я хожу, полна раздумья, Средь этих лиц, средь этих стен, И чую, что для нас былое Глубокий, неразрывный плен. Душа окована, как сетью, Наследием минувших лет. И мы живем и умираем, Творя их волю и завет. Быть может, мы – лишь тень былого? Как знать, где правда и где сон?.. Стою тревожно в лунном свете Среди белеющих колонн.

Зима 1909 – 1910

Канашово

 

«Мы на солнце смотрели с кургана…»

Мы на солнце смотрели с кургана Из-за сосен, что нас обступили, Км колонны в готическом храме, Как бойцы на священной могиле. Мы смотрели, как солнце скользило За убогие, черные хаты, Расстилая по снежной равнине Все пыланье и славу заката. Мы стояли, внимая призыву Сквозь безмолвие чистой дали И вверяя небесному диву Всю бескрайность земной печали. Было в мире молитвенно строго, Как в готическом, вечном храме, Мы смотрели и слышали Бога В догорающей глуби над нами.

3 февраля 1910

Канашово

 

«И пошли они по разным дорогам…»

И пошли они по разным дорогам. На век одни. Под горой, в селеньи убогом Зажглись огни. Расстилается тайной лиловой Вечерний путь. Впереди – равнина и снова Туман да муть. Все дороги верно сойдутся В граде святом. В одиночку люди плетутся, Редко – вдвоем. Где скорей? По вешнему лугу Иль тьмой лесной?.. Поклонились в землю друг другу – Бог с тобой! И пошли. В селеньи убогом Чуть брезжит свет. Все ль пути равны перед Богом Или нет?

8 февраля 1910

Канашово

 

«О, не дай погаснуть…»

О, не дай погаснуть Тому, что зажглось! Что зажглось – дыханьем Прожги насквозь! Среди снега в поле Стою и молю; Обливает месяц Печаль мою. Засвети, о Боте, Светильник в ночи, Растопи под снегом Мои ключи! О, как страшно сердцу Играть и гадать, Как боится сердце Мольбы слагать! Я стою средь поля, Боюсь вздохнуть. Обливает месяц Пустынный путь.

14 февраля 1910

Канашово

 

«Над миром тайна и в сердце тайна…»

Над миром тайна и в сердце тайна, А здесь – пустынный и мглистый сон. Все в мире просто, необычайно: И бледный месяц, и горный склон. В тиши вечерней все стало чудом, Но только чудо и хочет быть, И сердце, ставши немым сосудом, Проносит влагу, боясь пролить. Рдяные крылья во тьме повисли, Я знаю меньше, чем знала встарь. Над миром тайна и тайна в мысли, А между ними – земной алтарь.

Сентябрь 1910

Судак

 

«Я не знаю, так ли оно приближается?…»

Я не знаю, так ли оно приближается? Такой ли шорох его одежды? Что мне овеяло сонные вежды? Что в тишине благое свершается? Я не знаю, муки нужны ли крестные, Чтоб семя к жизни прозябло новой? Может ли сердце проснуться без зова, В солнечной выси греясь, безвестное? Заблудиться в мире среди бездорожия И встретить счастье в пути случайно, Можно ль? Нет ли? Там многое – тайна, Как распознать веления Божии? Все стоять бы и ждать, покуда узнается, Стоять и ждать, – не прошло бы мимо, Мнится мне, чудо проходит незримо… Так ли, не так ли оно приближается?

Ноябрь 1910

Москва

 

«Все идем на пир единый…»

Все идем на пир единый, Лентой вьется путь змеиный, Но когда мы в сборный дом Все придем — Всем ли будет место? Я, как нищая без роду, Стану трепетно у входа, В миг припомню все до дна, — Как бедна, Как скудна любовью. Я пришла сюда без зова, За меня кто молвит слово? Скажет, что и я Христова? Что и в тьме моей зажжен Звездный сон, Сон еще незримый? Словно белые виденья, Всюду двигаются тени, Ждут и знают, как принять Благодать — Все ли, все любимы? Сердце дрогнет от надежды… Я возьмусь за край одежды Той, что ближе… Светлый миг… Стерт мой лик, Речь неуловима. Стану я на всех похожей, Вся предамся воле Божьей. И когда все в круг войдут — Нарекут Новое мне имя.

Зима 1910

Москва

 

«Как сделать, чтоб жить совсем как в будни…»

Как сделать, чтоб жить совсем как в будни, Все погасив ввечеру? Стыдно душе усталой и скудной Делать из жизни игpy. Кто ходит за мной, всегда на страже, Всюду готовя пиры? В пустыне безлюдной сучья вяжет И распаляет костры? Хочу помолиться тише, строке, Слезы и скорбь затая, А скорбь уже стелет мягкое ложе И колыбелит меня. Пусть каждое слово будет честно, Честно, как праведный суд, А все они ярки, все телесны, Вечно лукавят и лгут. Как страшно, что нет нигде простого, Всюду таится игра. Мне нужно, нужно прожить сурово Последнюю ночь до утра.

Декабрь 1910

Москва

 

«Моя осень с листьями пестрыми…»

Моя осень с листьями пестрыми Завершит без меня свой круг. Уж не выйду за руку с сестрами На вечерний, грустящий луг. Без меня облетят багряные, Мне последних цветов не жаль. Не в них теперь необманная Одинокость моя и печаль. Я пойду и сяду, покорная, На развилии трех дорог, Буду мига ждать чудотворного И глядеть в огневой восток. Проплывет ли весть колокольная, Разольется ль в мире свет, — Те, кто знают, все богомольные, Что содеют ему в ответ? Не спрошу, где путь к сокровенному, Пусть проходят, неси свой рок. Я одна останусь блаженная На развилии трех дорог…

Декабрь 1910

Москва

 

«Не всегда будет имя все то же…»

Не всегда будет имя все то же — Мне другое дадут потом. Полнозвучней, сильнее, строже Начертается путь мой в нем. Оно будет в руке, как лампада. Я увижу, где тьма и где свет, И куда мне пойти теперь надо, И простили ль меня или нет. Мы – слепые, живем, забывая, Только слышим и кличем звук, Наше имя, во тьме погасая, Замыкается в мертвый круг. И в названьи своем, как в темнице, Мы недвижно, уныло ждем… Трудно двери во тьме отвориться, И безвыходен старый дом. Я забила. Теперь не забуду, Кто мне светоч опять зажжет; Я доверюсь ему, как чуду, И пусть имя меня ведет.

Декабрь 1910

Москва

 

Две во мне

Две их. Живут неразлучно, Только меж ними разлад. Любит одна свой беззвучный, Мертвый, осенний сад. Там все мечты засыпают, Взоры скользят, не узнав, Слабые руки роняют Стебли цветущих трав. Солнце ль погасло ты рано? Бог ли во мне так велик? — Любит другая обманы, Жадный, текущий миг. Сердце в ней бьется тревогой: Сколько тропинок в пути! Хочется радостей много, Только – их где найти? «Лучше друг с другом расстаться!» «Нет мне покоя с тобой!» «Смерть и забвение снятся Под золотою листвой!» Вечер наступит унылый, Грустной вернется она. «Как ты меня отпустила?» «Это твоя вина!» Вновь разойдутся и снова, Снова влечет их назад. Но иногда они вместе Спустятся в тихий сад. Сядут под трепетной сенью, В светлый глядят водоем, И в голубом отраженьи Им хорошо вдвоем.

Январь 1911

Москва

 

«Это ничего, что он тебе далекий…»

Это ничего, что он тебе далекий, Можно и к далекому горестно прильнуть В сумерках безгласных, можно и с далеким, Осенясь молитвой, проходить свой путь. Это ничего, что он тебя не любит, — За вино небесное плата не нужна. Все мы к небу чаши жадно простираем, А твоя – хрустальная – доверху полна. Про тебя он многое ты и не узнает, Ты ему неясная, но благая весть. Позабыв сомнения, в тихом отдалении Совершай служение. В этом все и есть.

Февраль 1911

Москва

 

Плач

И дошла я до царства третьего, Третьего царства, безвестного, Знать, весной здесь распутье великое, Не видать окрест ни дороженьки. Аль туманы меня затуманили, Аль цветы на пути одурманили, Как из сердца-то все повымело, Да из памяти все повышибло! Чуть травинки по ветру колышутся, Птицы малые где-то чирикают. Сяду я посередь на камушке Да припомню заблудшую долюшку. Помню, шла я широкой дорогою, Было в сердце желанье мне вложено, Была дума крепко наказана, Впереди катился золотой клубок. В руке была палочка-отпиралочка. Так прошла я два первых царствия, Голубое царствие да зеленое. Шла я, шла, по сторонкам поглядывая, В разные стороны сердце разметывала. Разметала, знать, Душу единую, Потеряла словцо заповедное. Укатилось желанье в воды во глубокие, В темные леса, да во дремучие. Ты весна ль, разливная веснушка, Ты скажи мне, куда да почто я шла? Не на игрище ль, да на гульбище, На веселое пированьице? Аль кручину справлять великую? Аль молитву творить запрестольную? Вы послушайте, ветры шатучие, Не со мной ли блуждали, блудячие? Не за мной ли веяли, вейные? Вы пройдите-ка путь мой исхоженный, — Обронила я там мою долюшку! Ты пади с небеси, звезда вечерняя, Упади на дорожку замкнутую! Вы развейтесь, травы муравые! Ты радуйся, страна безвестная, Что сковала меня молчанием! Хоть бы знать мне, что за сторонушка, За царствие третье, безвестное, Куда я зашла, горемычная бродяжница, Во какие гости незнакомые? Не видать ни прохожих, ни проезжих, И сижу я с заранья до вечера, С вечера до утра, припечалившись, На катучем сижу белом камушке, Слезно плачу во сыром бору В темну ноченьку. Долго ль мне тут быть-бытовать? Наяву ли мне правда привидится? Не во сне ль святая покажется? Ты расти, тоска моя, расти травой незнаемой, Процветай, тоска, лазоревым цветком, Протянись стеблем к красну солнышку, Умоли его себе в заступники. Все сказала я по-своему, по-девически, Это присказка была, Не начнется ли новая сказка?

Февраль 1911

Москва

 

На пиру

(Экспромт)

Я на званый пир позвана, Гости брагу пьют. Я, наверно, им не равна, Ты зачем я тут? На столе хрустали горят. Как нарядны все! На меня сейчас поглядят, Не уйти ли мне? Что случайная гостья я, Все заметят вдруг… Улыбаюсь притворно я Всем вокруг.

1911

 

«Что это – властное, трепетно-нежное…»

Что это – властное, трепетно-нежное, Сердце волнует до слез, Дух заливает любовью безбрежною, Имя чему – Христос? Был ли Он правдою? Был ли видением? Сказкой, пленившей людей? Можно ль к Нему подойти с дерзновением, Надо ль сойтись тесней? Если б довериться, бросив сомнения, Свету, что в мир Он принес, Жить и твердить про себя в упоении Сладостный звук – Христос! Если бы с Ним сочетаться таинственно, Не ожидая чудес, Не вспоминая, что он – Единственный, Или что Он воскрес! Страшно, что Он налагает страдание, Страшно, что Он есть искус… Боже, дозволь мне любить в незнании Сладкое имя – Иисус.

Апрель 1911

Страстная суббота

 

«Опять, я знаю, возникнут все те же…»

Опять, я знаю, возникнут все те же Скудные, неумелые слова, Только звучать они будут все реже И угасать без следа. Все труднее мне станет ткать одеянье Из ненужных словесных оков, И стих последний будет признаньем, Что больше не нужно стихов. Но в этом не боль, не бедность земная, Здесь путь, уводящий на много лет… И все бледнее, в песке теряясь, Заснет человеческий след.

Апрель 1911

 

Экспромт

Дальше нельзя идти, — Я не вижу путы. Все скользит из руки – Стало все равно. Знаю, что есть страна, Где печаль не нужна, Все не так, как здесь… Может быть, все был сон. Веры нет в закон. Полноту времен Мне не здесь найти.

1911

 

<Выропаевский цикл>

 

«Я блуждаю, душой несвободная…»

Я блуждаю, душой несвободная, Жмется сердце все суевернее, Расстилается поле холодное, Наполняют туманы вечерние. Мне страдать бы о том, что в неволе я, Чтоб молитвой уста задрожали бы… Но я слышу в себе лишь безволие И несвязные, тихие жалобы. Не помогут затвор и молчание, Не случится со мной невозможное. И бесплодно мое покаяние, Как бесплодные травы дорожные.

Май 1911

Выропаевка

 

«„Днем вершу я дела суеты…“

«Днем вершу я дела суеты, Ввечеру – зажигаю огни». И слетаются снова мечты, Доверяя, как в прежние дни. Я опять обману их на миг: Всколыхну их невинный покой, Поманю их неверной рукой, Посулю им несбыточный лик. А потом станет вновь все темно. Kaк обступят – я скроюсь в тени, Загашу золотые огни И закрою беззвучно окно.

Май 1911

Выропаевка

 

«Это вешний, древесный шум…»

Это вешний, древесный шум И шепоты встречных растений. В моем сердце ни грусти, ни дум, А в руке вянет ветка сирени. Так пахуча земля и сыра! Задевают зеленые прутья, Зазывает природа – игра, И нигде не могу отдохнуть я. Это – вздохи весенней хвалы, Это – сеть золотых трепетаний, Забелели в овраге стволы, Где-то в глуби проснулись желанья. Я не знаю какой – только близится срок. Здесь у выхода мшистого ложа Уроню мой увядший цветок, Чтоб задумчивей стало и строже. Вот и поле. Смиренной тиши Чьи-то сны меж хлебов просияли. Чую будущий подвиг души, Воскресающий в синей дали.

Весна 1911

Выропаевка

 

«Я живу в ожидании кары…»

Я живу в ожидании кары И в предчувствии райских утех. Меня манят небесные чары, Но велик, но безумен мой грех. Я молюсь лишь о том, чтоб молиться. И мне страшно, что грех мой спит. Мне хотелось бы к старцу скрыться В одинокий сосновый скит. Мне ветры Божьи В ответ струят: «Покинь, забудь Свой берег сонный. К горе поклонной Найдешь ли путь? Ты слышишь зовы Подземных ключей? Пылает светоч В руке твоей? Но если спит Твой дух незрячий, Лишь сердце плачет В тиши ночей, — То не найдешь ты К отчизне путь, Свои мечтанья Оставь, забудь!» Даруй мне, Боже, Земли терпенье, Пусть зреет колосом Мое прозренье. Взрывая, сей Чужие полосы, Но внемли голосу Своих полей.

Весна 1911

Выропаевка

 

«На лужайке, раскинув руки…»

На лужайке, раскинув руки, Лежу. Блаженная лень. Догорают слова разлуки… Сегодня Троицын день. Я одна, и в душе веселье, Уехал горестный друг. Это – девья лесная келья. Березы поют вокруг. Отчего ничего не надо, Когда весна и – одна? Сквозь зеленых ветвей преграду Дорога в небо видна. Я смогу ль пребыть весенней, Когда мой князь и жених Возвратится, не став смиренней, Из трудных браней мужских? Ах, не быть ни женой, ни девой, Расти и таять, как тень, Прославляя своим напевом Зеленый Троицын день.

Весна 1911

Выропаевка

 

«Я дошла до соснового скита…»

Я дошла до соснового скита Среди тесных, высоких крыш, На меня, грозою омыта, Дышала смолистая тишь. Холодели вечерние тени, Подходили неслышной толпой, Поднимались, крестясь, на ступени. Я прижалась к окну за стеной. Там вечернее шло служение, Разгорелся, туманился взгляд, Было страшно от синих курений И от близости Божьих врат. И на миг сердцу стала внятна Вся бездонность моих потерь. Молодой и бледный привратник Затворил тяжелую дверь. По тропе моей горной, утешной Я иду из желанной страны, Унося в руке своей грешной Только ветку Господней сосны.

Весна 1911

Выропаеака

 

Сонет

Ты хочешь воли темной и дремучей, Твой дух смущен, коснувшися души чужой, И кажется тебе изменой и игрой Случайный миг душевного созвучья. В пустыне одинокой и зыбучей, Не зная отдыха, в себе затаена, Душа твоя сгустится пламенною тучей И изольется вдруг потоками дождя. Иди ж туда, куда зовет тебя твой гений, Питайся родником своим, средь всех одна, Никто не перейдет черту твоих владений. Но чую, что, когда засветит вновь весна, За этой ночью тайных дерзновений Сведет нас вновь, волнуя, тишина.

28 мая 1911

Выропаевка

 

«Печально начатый, печальный день…»

Печально начатый, печальный день, Как пронесу тебя сквозь блеклые поляны? Твоим ланитам как верну румяна? Сотру ли скорбную с них тень? Ограблен ты безверием моим С утра. И вот бредешь, увялый, Согбенный старец и усталый, Еще не бывши молодым. Слежу за гибелью твоей смущенно, А мелкий дождик сеет полусонно.

Весна 1911

Выропаевка

 

«Он здесь, но я Его не слышу…»

Он здесь, но я Его не слышу, От сердца Лик Его сокрыт, Мне в душу Дух Его не дышит, И Он со мной не говорит. Он отлучил от единенья, Отринул от священных стен. Возжажди, дух мой, униженья И возлюби свой горький плен. Глаза отвыкли от моленья, Уста не помнят Божьих слов. И вянут в горестном забвеньи Мои цветы – Его садов. Внемлю, как тяжкие удары Смыкают цепи бытия, И жду – какой последней карой Воспламенится ночь моя.

Июнь 1911

Выропаевка

 

«Прихожу я в тихую свою обитель…»

Прихожу я в тихую свою обитель, Приношу свое слепое сердце И сажусь одна, от всех сокрыта, Дожидаться друга одноверца. Он придет ли? Нет? На пир незваный… Для него убрать бы эту келью, Постелить покров бы тонко-бранный, Угостить его на новоселье. Ничего для друга не готово, Ни речей приветных, ни покоя, Только сердце ждет его без слова И горит, и плачется, слепое. И уста неслышно шепчут что-то, И зовут кого-то издалече. Отворитесь, крепкие ворота! Засветитесь, сладостные речи!.. Покидаю тихую свою обитель, Не дождавшись друга дорогого… Не услышав сладостного зова.

1911

 

«Каждый день я душу в поле высылаю…»

Каждый день я душу в поле высылаю На простор широкий, в золотые дали, Ты пойди, покличь на чистом поле, Погляди, нейдет ли друг твой милый. «Ах, не нудь меня, пожди, пойду я ночью, Мне в ночи посветят Божьи звезды, Я в тиши ночной услышу лучше, Где мой милый от меня таится. Припаду к земному изголовью, Заслужу его своей любовью…» Как наступит ночь; она бредет неслышно, Припадает ухом к влажным травам, Поднимает очи к тайне неба И сиротно кличет кликом позабытым Там, за черной пашней и за буйным житом.

1911

 

«У меня были женские, теплые руки…»

У меня были женские, теплые руки, Теперь они стали холодные. Были разные встречи и боли разлуки, И сердце заклинало несвободное. Но давно отгорели мои заклинания. Все, что бывает, – мне жизнью даровано, Я ни на кого не смотрю с ожиданием, Не говорю никому речей взволнованных. Но мне кажется, что жить так дольше не стоит, И боль во мне неизлечимая, — Ко мне не подойдет, меня не укроет, Самое святое, любимое.

1911

 

«Благодарю Тебя, что Ты меня оставил…»

Благодарю Тебя, что Ты меня оставил С одним Тобой, Что нет друзей, родных, что этот мир лукавый Отвергнут мной, Что я сижу одна на каменной ступени – Безмолвен сад — И устремлен недвижно в ночные тени Горящий взгляд. Что близкие мои не видят, как мне больно, Но видишь Ты. Пускай невнятно мне небесное веленье И голос Твой, Благодарю Тебя за эту ночь смиренья С одним Тобой.

1911

 

«Благослови меня служить Тебе словами,…»

Благослови меня служить Тебе словами, — Я, кроме слов, не знаю ничего — Играя, их сплетать причудливо венками Во имя светлое Твое. Пошли меня слугой в далекие державы И засвети передо мной свой Лик. В веселии моем – увидят Твою славу, И в немощи моей – как Ты велик. Дозволь, чтоб песнь моя казалась мне забавой, А дух сгорал в любви к Тебе – дозволь! Пока не тронешь Ты души моей бесправой, Слова немеют в тягости неволь, А в сердце стыд и горестны боль.

1911

 

«Я хочу остаться к Тебе поближе…»

Я хочу остаться к Тебе поближе, Чтобы всякий час услыхать Твой голос, Мои руки бисер жемчужный нижут, Перевить им пышный, зернистый колос. Этот колос поле Тебе напомнит, Он, как злак в земле, в моих косах темных. И одну лишь лилию с горных склонов Я заткну за пояс, за шнур плетеный. Твой любимый цвет – голубой и белый, Твоя Мать, я знаю, его носила. Видишь, я такой же хитон надела, Рукавом широким себя прикрыла. У пречистых ног я сажусь, стихая, Ярким светом в сердце горит виденье. Ты любил Марию, но честь благая Ведь и мне досталась в моем смиреньи. Став рабой Твоей – стала я царицей, Телом дева я и душой свободна. Кипарисный дух от одежд струится… Ты скажи – такой я Тебе угодна?

2 августа 1911

 

«Он мне позволил не ведать тайное…»

Он мне позволил не ведать тайное И жить не помня, не жалея, Сказал: пой песни свои случайные, Я позову тебя позднее. И я осталась здесь за оградою, Близ отчего блуждаю дома — Исполнен горькой мой дух усладою, Все здесь изведано, знакомо. Сыграю песню порой недлинную, Сплету венок из маргариток. Он мне позволил творить невинное, Свернув и спрятав вещий свиток. Смотрю на окна. Стою недвижимая И знаю – ты неотвратимо: Пока закрыто мне непостижимое (Я вся во власти, в снах природы) — Хочу – простое, но волю – тайное, И медлю, торопить не смея… Пытаюсь снова вязать случайное — Он позовет меня позднее.

1911

 

«Дремлет поле вечернее, парное…»

Дремлет поле вечернее, парное, Рдея навстречу дням грядущим. Стихает сердце прел ним благодарное, Перед тихим, глубоким и ждущим — Рядом желтые сжатые полосы, Отгорев, полегли в смирении. И ни шепота трав, ни птичьего голоса В красном, немом озарении. Священно поле в час повечерия. И не нужно слов и моления… Вся молитва в безбрежном, благом доверии К небу и смерти, к земле и к рождению.

30 августа 1911

 

«Я прошла далеко, до того поворота…»

Я прошла далеко, до того поворота, И никого не встретила. Только раз позвал меня кто-то, Я не ответила. Не пройти, не укрыться средь черного леса Без путеводных знамений. И от взоров тревожных скрывает завеса Мерцание пламени. Отчего так печальны святые страны? Или душа застужена? Или из дому вышла я слишком рано, Едва разбужена?

31 августа 1911

 

«Так ли, Господь? Такова ль Твоя воля?…»

Так ли, Господь? Такова ль Твоя воля? Те ли мои слова? Тихо иду по весеннему полю, Блещет росой трава. Дом мой в молчаньи угрюм и тесен, Как в него вступишь Ты? Хочешь ли Ты моих новых песен, Нищей моей простоты? Смолкну, припав к Твоему подножью, Чуть уловлю запрет… Быть Тебе верной – прими, о Боже, Эту мольбу и обет! Много путей, перепутий много, Мигов смятенья и тьмы, Буду молчать или нет дорогой — Будет, как хочешь Ты.

1912

 

«За домом моим есть кладбище…»

За домом моим есть кладбище На высокой горе, где храм. Тропинкой крутой обрывистой Я хожу туда по утрам. Там пахнет прелыми листьями И весенней, сырой землей, Чернеют ряды кипарисные И глубок священный покой. Над каждой истертой надписью Ждал ответа скорбящий взгляд. Узнали про вас умершие, Но знанье свое хранят. Все близки холмы родимые И где разделенья черта? Прижавшись к кресту могильному, Я учусь призывать Христа.

Весна 1912

Ялта

 

«Душа уязвлена предчувствием ночного…»

Душа уязвлена предчувствием ночного, В нее вошла святая, строгая тоска, Но я не помню, кто разбил оковы, Когда и чьи отринула меня рука. Когда мне стало мало солнечных мгновений, Созвучных флейт и запаха земли, Когда померкли прежние виденья, И новые когда проснулись вожделенья, И новый стыд, как зарево, зажгли. На этот мир смущенная гляжу м, Ищу в нем знамений, пытаюсь снять покров, А строгая печаль ласкает, испытуя, И ждет, и требует еще не бывших снов.

Апрель 1912

Судак

 

«Пробуждая душу непробудную…»

Пробуждая душу непробудную, Оковав молчанием уста, Он ведет меня дорогой трудною Через тесные врата. Будит волю мою неподвижную, Научает называть Себя, Чтоб была я простая, не книжная, Чтоб все в мире приняла, любя. Потеряюсь среди бездорожия — Зажигает свет в Своем Дому, — Нахожу опять тропу я Божию, Среди ночи стучусь к Нему. Закрепленная Его прощением, Охраняемая как дитя, Я живу в сладострастном прозрении, То задумываясь, то грустя…

1912

 

«Был серый день, и серое дымилось море…»

Был серый день, и серое дымилось море, И редкий дождь чуть капал влагою скупой, Когда ты села на песке с тоской во взоре И на колени мне склонилась головой Под бременем земного тяжкого томленья, Что претворить ты не смогла в небесное горенье. «Мы лжем, когда мы молимся, – сказала ты, — Зачем мы говорим: да будет Твоя воля, Когда нет сил переступить черты И покорить Ему слепую свою долю? И ныне дух восстал и рвется из оков. Я не приемлю рок неотвратимый, Хочу, чтоб чаша проходила мимо, А если это дар, – я не прошу даров!» И я молчал, не знал ответных слов. Рукой касаясь головы твоей склоненной, Смотрел, как зыблется седой покров, И было жаль земли неозаренной… А ты, – ты думала, в немые глядя дали, Что мы Христа с тобою распинали.

1912

 

Вина

Я иду, я спешу по хребту каменистому — Котловины, обрывы со всех сторон, И весенние травы, и мхи серебристые Шелестят и блестят, как обманный сон. Ветер веет и гонит; угрозы взвились, Уж нога на уклонах срывается, Мой малиновый шарф развевается — Унесет меня с кручи вниз. Я спешу, я несу всю мятежность вины, Словно тяжкое давит похмелье. Ах, укрыться, зарыться в глухом подземелье И стать тише самой тишины! Что сказать, как начать, чтобы сердце унять, Поискать ли мне травы целебные? Или сеять и ждать, и с зерном умирать, Чтоб воскреснуть с колосьями хлебными? Как уйти из-под вихря, с крутого хребта? Всем ли в мире дано искупление? Где-то голубя белого есть оперение, Ах, и благость, и легкость прощения, И вся кротость Христа! _________ Я лежу близ оливы под краем отвесным, И усталое сердце стучит, Грех стал проще и стал бестелесным, Притомился и стихнул стыд. Бег по круче и ветер теперь не нужны, Дар вины я приму терпеливо. И всю горечь земли, все обманы весны Освятит голубы олива.

1912

 

Гость

Он в горницу мою вступил И ждал меня. А я не знала, Других гостей я поджидала, Час поздний был. Был никому не нужный бал, Теснилось праздное, людское, А Он во внутреннем покое Стоял и ждал. Дымились и мерцали свечи, Ненужные сплетались речи, А там, внутри – никто не знал — Чертог сиял. Слепой был предрассветный час, И Он, прождав меня напрасно, Ушел неслышно и безгласно — И дом погас. И только с наступленьем дня Душой усталой и бесслезной Узнала я, – но было поздно, — Кто ждал меня.

1912

 

«У меня нет родины…»

У меня нет родины, Нет воспоминаний, Тишина ль осенняя Мне дала название? Дальние ль равнины С соснами и елью Думам моим детским Были колыбелью? Кто призывом жарким Сердце мне затеплил? Оскудел ли дух мой, Очи ли ослепли? Нет начала, цели, Нет зари, заката, Я не знаю, с кем я, В чем моя утрата. Может быть, я к родине Приближаюсь ныне, Слушаю предания, Узнаю святыни? Я жила безродно, Без любви и гнева, Оттого так бедны Все мои напевы. Пусто в сердце нищем, Пробираюсь краем, И кругом потемки…

1912

 

«В странном танце выступаю…»

В странном танце выступаю Я по мягкому ковру, Стан, как иву, выгибаю, Руки к бедрам прижимаю, Недоступна никому. Я должна быть вечной девой — Суждено ты от веков, — Но смотрю я вправо, влево, Внемлю всякому напеву, Отзовусь на всякий зов. Ах, не знаю я, не знаю… Строгой быть так трудно мне! От кого я убегаю? Чьи заветы выполняю, Вдруг служу я сатане! Но сгибаются колени, Головой клонюсь к ковру, Тает сердце на мгновенье — В покаянии? В моленьи?.. Все похоже на игру… Пляской горестной молиться — Не умею, не могу! Вечно, вечно мне томиться В заколдованном кругу! Снова в танце выступаю, В танце девственных невест, В строгость душу облекаю, Плечи медленно сжимаю, Будто сбрасывая крест.

1912

Судак

 

Сонеты

 

1

В стесненный строй, в тяжелые оковы, В изысканный и справедливый стих Мне любо замыкать позор свой новый И стон подавленный скорбей своих. Расчетливо касаясь слов чужих, Искать из них единое то слово, Что передаст безжалостно – сурово Всю тьму бескрылых дум, всю горечь их. Внести во все порядок нерушимый, Печатью закрепить своей, – потом Отбросить стих, как призрак нелюбимый, Замкнув его серебряным ключом. И в стороне, склонившись на колени, Безгласно каяться в своей измене.

 

2

«Одна любовь над пламенною схимой…»

На появление «Cоr ardens» и «Rоsаrium»

Одна любовь над пламенною схимой Могла воздвигнуть этот мавзолей. Его столпы как рок несокрушимый, А купола – что выше, то светлей. Душа идет вперед, путеводима Дыханьем роз и шепотом теней, Вверху ей слышны крылья серафима, Внизу – глухая жизнь и рост корней. Мы все, живущие, сойдемся там, Внимая золотым, певучим звонам, Поднимемся по белым ступеням, Учась любви таинственным законам. О, книга вещая! Нетленный храм! Приветствую тебя земным поклоном.

1912

 

3

Святая Тереза

О сестры, обратите взоры вправо, Он – здесь, я вижу бледность Его рук, Он любит вас, и царская оправа Его любви – молений ваших звук. Когда отдашь себя Ему во славу — Он сам научит горестью разлук. Кого в нем каждый чтит, кто Он по праву — Отец иль Брат, Учитель иль Супруг. Не бойтесь, сестры, не понять сказанья! Благословен, чей непонятен Лик, Безумство тайн хранит Его язык. Воспойте радость темного незнанья, Когда охватит пламень темноту, Пошлет Он слез небесную росу.

1912

 

4

«Любовью ранена, моля пощады…»

Любовью ранена, моля пощады, — Переступила я святой порог, Пред духом пали все преграды — Открылся брачный, огненный чертог. И все отверзлось пред вратами взгляда, Я зрела небеса в последний срок — И встало темное виденье ада И свет познания мне душу сжег. А Он, Супруг, объемля благодатью, Пронзая сердце огненным копьем — «Я весь в тебе – не думай ни о чем!» — Сказал. И в миг разлучного объятья Прижал к устам мне уст Своих печать: «Мужайся, дочь, мы встретимся опять!»

1912

 

5

«Все так же добр хранитель умиленный…»

Все так же добр хранитель умиленный, Все с той же шапкой вьющихся кудрей, По-прежнему влюблен в французский гений, Предстал он мне среди моих скорбей. Не человек, не дикий зверь – виденье Архангела, когда бы был худей. Все та же мудрость древних сновидений И невзмутнённость сладостных речей. И гладя мягкую, густую шкуру, Хотелось мне сказать ему в привет: «Ты лучше всех, ты светом солнц одет! Но хочется острей рога буй-туру, И жарче пламень, и грешней язык, И горестнее человечий лик».

1912

 

«Она пришла и ушла из моей жизни…»

Она пришла и ушла из моей жизни. И я по-прежнему добр и весел, Два раза она звонила у двери, Два раза сидела среди этих кресел. Она приходила такой неутоленной… Глаза ее с тревогой спрашивали… И были слова мои мудро примиренны, Как у того, кому ничто не страшно. Она смотрела на кусты сирени, Из моего окна вся перегнулась, Просила книг ей дать для чтенья И забыла взять, когда я завернул их. И вновь смотрела и ждала укора, Сказала, что в Церкви молиться не может, И ушла, унося тревогу взора И какую-то странную правду Божью. И я не сумел ей дать ответа.

1912

 

«Что же, в тоске бескрайной…»

«Что же, в тоске бескрайной Нашла ты разгадку чуду, Или по-прежнему тайна Нас окружает всюду?» – Видишь,, в окне виденье… Инеем все обвешано. Вот я смотрю, и забвеньем Сердце мое утешено. «Ночью ведь нет окошка, Нет белизны, сиденья, Как тогда быть с незнаньем? Страшно тебе немножко?» – Светит в углу лампадка, Думы дневные устали. Вытянуть руки так сладко На голубом одеяле. «Где те твое покаянье? Плач о заре небесной?» – Я научилась молчанью, Стала душа безвестной. «Горько тебе или трудно? К Богу уж нет полета?» – В церкви бываю безлюдной. Там хорошо в субботу. «Как же прожить без ласки В час, когда все сгорает?» – Детям рассказывать сказки О том, чего не бывает.

1913

Москва

 

Мне

Твоя судьба, твой тайный лик Зовут тебя в иные страны, Ни бездорожье, ни туманы Не эаградят последний миг. Забила ты, где явь, где сон, И ищешь здесь не то, что нужно, И не на то твой взор недужный С больной любовью устремлен. Еще так много горных стран Твоя стопа не преступала И столько зорь не просияло Над тишиной твоих полян. В чужом дому нельзя уснуть, — Неверный кров жалеть не надо, Ты выйди утренней прохладой На одинокий, вольный путь. Росистой мглой луга блестят, Мир многолик и изобилен, Иди вперед, – Господь всесилен, И близок пламенный закат.

Июнь 1913

Strand

 

Несвязные строки

Вечереет, и белый покров Там, за лесом, встает в полусне. Нет прозрений и вещих снов. Я сижу между сосен на пне. Ткется белый туман на лугу, Горький запах несется с болот, Я сегодня опять не усну, Не забудусь всю ночь напролет. Буду долго и кротко лежать, Предо мной догорит темнота. И об имени светлом Христа Прочитаю несмело опять. Я честна, я права, что молчу, Не тревожу ничем тишины, Я свой круг перейти не ищу, И мне сказки теперь не нужны. Искушенья и стыд, и вина Улеглись под одной пеленой… Только как себе буду верна, Когда мальчик мой станет большой? Он волшебное – спросит кольцо: – Чем душа моя, – скажет, – жива? — И увидит, что бледно лицо, И услышит простые слова. Ветер где-то вздохнул и затих, Солнце низко над лесом стоит. Это вечер слагает мой стих, Это дух без святыни скорбит.

Июнь 1913

Strand

 

Сонет

Нет меры горести, и благу, и смиренью… «Расстанемся опять, – сказал он мне вчера, — Все наши встречи – ложь. И ложь, что вы – сестра, И простоты нет там, где нет забвенья». И поднялось опять знакомое мученье, Пронзавшее все дни и ночи до утра… «Еще не волен я, и не пришла пора. Быть может, через год придет освобожденье…» Забыл, что нет годов, и дней осталось мало. Измучен дух, последнее настало… Но вдруг к ногам моим беспомощно приник. И головой колен коснулся богомольно. И долго мы сидели безглагольно, Благословляя этот горький миг.

Апрель 1913

Москва

 

Учителя

Как много было их, – далеких, близких, Дававших мне волнующий ответ! Как долго дух блуждал, провидя свет, Вождей любимых умножая списки, Ища все новых для себя планет В гордыне Ницше, в кротости Франциска, То ввысь взносясь, то упадая низко! Ты все прошли, – кто есть, кого уж нет… Но чей же ныне я храню завет? Зачем пустынно ты в моем жилище? Душа скитается безродной, нищей, Ни с кем послушных не ведя бесед… И только в небе радостней и чище Встает вдали таинственный рассвет.

1914

 

Дом

Люблю пойти я утром на работу, Смотреть, как медленно растет мой дом. Мне запах дегтя радостно знаком, И на рабочих лицах капли пота. Томясь от стрел и солнечного гнета, Трепещет мир в сосуде голубом. И слышится в усилии людском Служения торжественная нота. Благословен немой тяжелый труд И мирный быт. Присевши у ограды, Я думаю, как нужен нам приют, Чтоб схоронить в нем найденные клады. И каясь, и страшась земных уныний, Уйти самой в далекие пустыни.

1914

 

Светильник

Крадусь вдоль стен с лампадою зажженной, Таюсь во мгле, безвестность возлюбив, Страшусь, что ветра позднего порыв Загасит слабый пламень, мне сужденный. Как бледен голубой его извив! Как мир огромен – тайною бездонной, Над ним взметнувшись и его укрыв, Чуть тлеет свет, величьем уязвленный. И вот рука, усталая, застыв, В траву роняет светоч бесполезный. И вспыхнет он на миг в ночи беззвездной, Своим сиянием весь мир облив. И вновь рука подъемлет и, лелея, Несет в тиши дыхание елея.

Август 1914

Судак

 

Разлука

Постой на миг. Расстанемся сейчас. Еще мы близки. Я твоя подруга. Дай руку мне. Как натянулась туго Та жалость тонкая, что вяжет нас! И ныне, как всегда, в последний раз, И нет конца, нет выхода из круга, И знать нельзя, чем кончится рассказ? Зачем нужны мы были друг для друга? Свою ли боль, тебя ли я любила? Кругом пустыня – не взрастет могила, Где скорбной мглою дышит тихий сад. Еще рука трепещет, умирая, А полые зрачки уж вдаль глядят, Пустынное пространство измеряя.

 

«Ах, весна по улицам разлилась рекою!…»

Ах, весна по улицам разлилась рекою! Все, что похоронено, – встало вновь живое! Радостное, милое стережет нас где-то, Хочется расспрашивать и не ждать ответа. Отчего все близкие – самые далекие? Есть ли еще где-нибудь терема высокие? Что нам заповедано? Где наше призвание? Правда ли, что слышится вновь обетование? Эту смуту вешнюю не унять ответами! Полон воздух песнями, снами недопетыми. Стало все чудеснее, но и все забвеннее, И спешат по улицам девушки весенние.

Весна 1914

Москва

 

«Все молчит моя дочь бледнолицая…»

Все молчит моя дочь бледнолицая, А давно ль признавалась мне: «Это тайна, но знаешь, царица я Наяву, а совсем не во сне! Я и добрая буду, и властная, Мне не страшно, что мир так велик! Для меня ничего нет опасного!» И читала мне вслух свой дневник. А теперь, обожженная думою, Одинокая бродит везде, Меж деревьями парка угрюмого, В чьем-то темном, небрежном плаще. И, когда мы сойдемся нечаянно, Беспокойно следит ее взор. Где-то дверь отворилася тайная И за нею тревожный простор. Я ж в беседке, листвою укрытая, Свою горесть пытаюсь унять. Гибнет царство ее позабытое, И вина моя в том, что я мать. Ты не знаешь, что все небывалое Я могла бы принять и нести. Твои косы тугие, усталые, Чуть касаясь, легко расплести. Я вечерние пела бы песенки, Чтобы детский призвать к тебе сон. Я молчу. Я спускаюсь по лесенке, Уважая железный закон. И садимся за стол, будто дружные, А вести разговор все трудней. И молчит моя мудрость ненужная Перед тем, что свершается в ней.

Лето 1914

Судак

 

Из кругa женского

(Полусафические строфы)

 

I. Спокойствие

Ты меня спросила, отчего ты мало У меня огня и тоски любовной, Отчего мой голос звучит так ровно И нет в нем жала? Я сама хотела любви мятежной, Чтоб во встречах, взглядах зажглось волненье, Но умею только просить прощенья И быть покорной. Я не раз искала себе услады, Я любимое надевала платье, Но чуть вспыхнет зарево, в миг объятья Встает пощада. Станет жалко так и себя, и друга, — Как помочь потом в неотвязной муке? Чтобы просто стало – разжавши руки Выйти из круга. Ты меня спросила, а я не знала, Но теперь я знаю, что все – едино. Растеклась любовь, затопив равнины, И нет кристалла.

1914

 

II. Вина

Золотая осень бредет, чуть тлея, По дорожкам сада со мною вместе. Из прозрачной дали несутся, вея, Тайные вести. Догораем мы. Но она невинна И, даря последний обет любовный, Поникает в нежной одежде дымной, Я же виновна. Только в чем вина – я совсем забыла. Все ищу истоков своих я темных, Что украла я и кого убила — Трудно мне вспомнить. У кого прощенья просить – не знаю, Перед кем земные творить поклоны? Я смотрю, как листья, дрожа, слетают С желтого клена. И душа пред миром стоит загадкой. Кротко солнце льется в листву сквозную — И, склонясь за деревом, – я украдкой Землю целую.

1914

 

III. Верность

Я верна тому, кто меня не любит, Кто душой беспечен, мне изменяя. Ах, но верю я, что спасу, играя, То, что он губит. Говорю все те же слова, что прежде, Хотя ныне стали они безродны, И хожу в любимой его одежде, Совсем не модной. И в вечерний час зажигаю свечи Я на том столе, где сидели рядом; Все глядят, не видя, кому навстречу Горю я взглядом. Я храню обряд свой светло и строго, Пред огнем погасшим моленье длится, И, наверно, знаю, что там у Бога Обман простится.

1914

 

IV. Любовь

Мне не страшно больше, что он изменит. Я сижу в своей одинокой келье. На девичьей, строгой моей постели Мирные тени. Здесь неслышно зреют мои святыни, И повторность мигов несет отраду. Ему много странствий изведать надо В дальней чужбине. Как с горы, отсюда весь мир объемлю, Все люблю и все сберегаю свято. Он ушел и бросил когда-то Милую землю. И когда устанет, вернется внове, Мне не страшны смена и рой событий. Я сижу, плету золотые нити Вечной любови.

1914

 

Газелла

Затаилась и не дышит – свирель пана. Захотелось сердцу слышать – свирель пана. Я пробралась в чащу леса, где спят звери, Не звенит ли там, где тише, – свирель пана? Где-то близко трепетала – душа леса. Ветер хвои не колышет – свирель пана? Я ли мертвая стою, или пан умер? Расскажи мне, как услышать – свирель пана.

1915

 

«„Видал ли ты эбеновые дуги…“

«Видал ли ты эбеновые дуги Под сенью тяжких кованых волос?» «Запомнил трепетный, точеный нос, Уста алее роз на дальнем юге?» «Раскаты чуял заглушенных гроз?» «Ее озерные покои, други, Держали вас, как в заповедном круге?» – Так за вопросом сыплется вопрос. Художники, толпясь вокруг любовно И соревнуясь в пышности речей, Все выше строят деве мавзолей. Она ж, в своих богатствах невиновна, Стоит, спокойно душу затая, Средь брызг и воль земного бытия.

1912

Судак

 

Сонет

Был поздний час, и веяла прохлада, Когда переступил он наш порог. В тяжелом пламени немого взгляда Зрел неуклонный непонятный рок. В душе его мы чуяли преграду, Он среди всех казался одинок. Хотелось знать, где боль и где отрада, В какой борьбе он духом изнемог. Шли дни, – и все, что было в сердце сжато Средь творчества и дружеских бесед, Исторглось песнями и стало свято, С судьбы был снят мучительный запрет. Пришел к нам бранник темн<ый> и винов<ный> – Ушел свободный жертвенный <…>

Сентябрь 1915

 

«Ты мне сказал, что любишь мало…»

Ты мне сказал, что любишь мало, Что страсть упала, И ум ленив, и скуден дух. Но речь твоя не испугала. Давно я знала, Что я должна любить за двух. Пребудь в дремоте невзмутненной, Смотри, как мимо Печаль и радость летят, — Я понесу одна, незримо, Неутомимо, Любви таинственный обряд.

1915

 

«Пока позволено мне быть невинной…»

Пока позволено мне быть невинной, Приемлю все без думы и борьбы, Не испитую дерзостью судьбы, И бережется посох мой пустынный И дух полынный. В душе уснули строгие обеты, И клады скорби, и кристаллы слез, Не слышу моря стихшего угроз, Лучами солнца вечного пригрета, Играю где-то. А всколыхнется бездна роковая, Прихлынет горькая к ногам волна, Я вспомню все, покорна и верна, И понесу печаль земли, играя, К воротам рая.

1916

Канашово

 

«Рифма, легкая подруга…»

Рифма, легкая подруга, Постучись ко мне в окошко, Погости со мной немножко, Чтоб забыть нам злого друга. Как зеленый глаз сверкнет, Как щекочет тонкий волос, Чаровничий шепчет голос, Лаской душу прожигает Едче смертного недуга. Рифма, легкая подруга, Все припомним, забывая. Похороним, окликая.

Октябрь

 

Канцона

Он первый подал знак. Еще дразня, Томились мы надеждой и безвольем И уз не разрывали. А он покинул нас, и мы узнали, Что он ушел вперед на богомолье, Где тьма растет, безумствует земля, И жить, как жили мы, уже нельзя. Не дни ль Суда настали? Зачем цветы увяли, Куда ведет горючая стезя? Но, скованный дремотой, Упорно медлил дух и ждал чего-то. Какие путы держат в жизни нас? Как нам оставить то, что было мило, Развеять сны былого?

 

Стихотворения 1918 – 1925 годов

 

К Судаку

Ах ты знойная, холодная Страна! Не дано мне быть свободной Никогда! Пораскинулась пустыней Среди гор. Поразвесила свой синий Ты шатер. Тщетны дальние призывы — Не дойти! Всюду скаты и обрывы На пути. И все так же зной упорен — Сушь да синь. Под ногами цепкий терен Да полынь. Как бежать, твой дух суровый Умоля? Полюбить твои оковы, Мать земля!

1918

Судак

 

«В кресле глубоком, старом…»

В кресле глубоком, старом Поникла старая – я. Легким, туманным паром Зыблется жизнь моя. Было на сон похоже. Как трудно руку поднять! Суд совершался Божий — Некому было понять. Гибли народы, дети. С тек пор в голове моей шум. Много лилось на свете Крови, и слез, и дум. Искрится нить огневая — Это Он проложил стезю. Вот отчего, догорая, Все еще я горю. Прошлое давит мне плечи. Cкоpee бы мне уснуть! Милые! Ждите встречи, Близок теперь вам путь!

Декабрь 1918

Судак

 

Храм

Нет прекраснее И таинственней нет Дома белого, Где немеркнущий свет, Где в курении Растворяется плоть, — Дом, где сходятся Человек и Господь.

1919

Судак

 

«Ничего, что мы эабыли Божии…»

Ничего, что мы эабыли Божии Сады и не поливаем их? Отмирают день за днем похожие, Теряясь в заботах дневных. Обуяли нас труды безвестные, За ними не видно нам, Зацветают ли поля небесные И лилии есть ли там? Ах, премудрость нас уводит тайная, Тяжелой рукой обняв. Впереди – пустыня бескрайняя И горечь неведомых трав.

Январь 1919

Судак

 

«Приду в далекое селенье…»

Приду в далекое селенье К святому старцу отдохнуть. Скажу: «Открой мне, в чем спасение, Забыла я свой строгий путь. Забыла ближнее и дальнее, Все нити выпали из рук, И вот я стала бесстрадальная Среди страдающих подруг. Земные сны и наказания Уж сердце не язвят мое. Легки обиды и незнания, Не страшно мирное житье. Душа незамутненно ясная, Но и слепа, слепа всегда…» Приду, скажу, на все согласная, И буду ждать его суда. Но вдруг в привычной безмятежности Забуду то, зачем пришла, И потону в небесной нежности, Присев у ветхого окна.

Март 1919

Судак

 

«В родимом граде Скоропослушница снимает грех…»

В родимом граде Скоропослушница снимает грех, В любимом Храме моя Заступница сбирает всех. Толпятся люди и к плитам каменным с тоскою льнут. Чуть дышат свечи из воска темного. Прохлада, муть. «Уж чаша наша вся переполнена и силы нет, Скорей, скорей, Скоропослушница, яви нам свет! От бед избавь, хоть луч спасения дай увидать!» С печалью кроткою глядит таинственно Святая Мать. И мне оттуда терпеньем светится пречистый взгляд, Ей все открыто: ключи от Царства в руке дрожат. Лишь станет можно – откроет двери нам в тот самый час. О сбереги себя, Скоропослушница, для горьких нас.

1919

Судак

 

«Ты о чуде долго молила…»

Ты о чуде долго молила, Призывая Матерь Господню. И все глуше, все безысходней Становилось в жизни немилой. И вняла Царица небесная — Развязала путы безбольно И под светлый звон колокольный Послала гостя чудесного. Но, изжив мгновение это, Жажда чуда в сердце упала, И навек тебя осияла Благодать вечернего света. Говорили люди с участьем: «Она вовсе стала блаженной». И не видели нити нетленной, И не знали, в чем ее счастье.

Страстная неделя 1919

Судак

 

«Греет солнце, как прежде…»

Греет солнце, как прежде В бестревожные годы. Всюду вешние всходы В изумрудной одежде. Шумно бегают дети, Реют птицы в лазури, Будто не было бури, Будто мирно на свете. Только то стало ново В каждый миг этой жизни, Что к небесной отчизне Потянулись мы снова.

Апрель 1919

 

«Господь сбирает дань с Своих садов…»

Господь сбирает дань с Своих садов. У нас весна, чуть роза зацветает, На небе осень рано наступает — Полны корзины огненных плодов. И ангелы покинули свой рай, Чтоб жать, сбирать и числить урожай. О, только бы ко мне не подошли! В душе бесплодной не созрели Дары Ему – и даже иммортели Бессмертные лежат в пыли. Не возрастет колосьев золотых В земле, дождем не орошенной, И, прячась от Него, смотрю смущенно, Как Он сбирает дань с садов Своих.

Май 1919

Судак

 

«Не входи – я жду другого…»

Не входи – я жду другого, Не веди приветной речи, Я готовлюсь к новой встрече, Видишь – Гостя жду большого. Его Имя, как светило, Пламя жизни излучает. Его Имя разлучает С тем, кому оно не мило. У меня здесь нет чертога, Чтоб принять Его, как Бога, Но, слагая гимн незримый, День и ночь неутомимо Буду ждать я у порога. Проходи же молча мимо.

Июнь 1919

Судак

 

«Таясь за белыми ставнями…»

Таясь за белыми ставнями, Я жизнь твою стерегу. С твоими врагами давними Глухую веду борьбу. Люблю колебания голоса, Смотрю, как, бродя босиком, Ты рыжие сушишь волосы В саду под моим окном. Смотрю, как страсть ненасытная Сдвигает жадную бровь. Ах, только моею молитвою Спасется твоя любовь!

1919

Судак

 

«Благословен ты, час великих…»

Наступит радость живых встреч, Живая вновь зазвучит речь. Вот руки руку, как встарь, жмут И взоры взорам творят суд. Пытают: «Бури взошел сев? В душе проснулся святой гнев? Прозреть во мраке твой дух смог? Куда уводит тебя рок?» Но сердце молит: – Молчи, друг, Пусть замыкается весь круг! Давай забудем, какой плод. Мы снова вместе, смотри – вот И вместе плачем, и Бог есть, И эти миги – Его весть. Завесы темной взвился край. Я помню, Боже, что есть рай.

1919

Судак

 

«Господь мой, запрети ветрам…»

Господь мой, запрети ветрам! Их гибель стала неминучей, А дух борением измучен, Не к небу льнет, к земным страстям. Господь мой! Души успокой! Все глуше рокот непогоды. Тебе подвластны сушь и воды — Сойди к ним пенною стезей!

1919

Судак

 

Сонеты

 

I

Все строже дни. Безгласен и суров Устав, что правим мы неутомимо В обители своей, очам незримой, Облекши дух в монашеский покров. Не ждем ли знаю от иных миров? Иль чаем встречи с братией любимой? Когда мы, кротостью своей томимы, Встаем с зарей под звон колоколов. Единый есть из них, из меди алой, Неутомимей всех гудит в тиши, Грозит и милует и холодом металла Сдвигает ритм замедлившей души. И тонким пламенем, поднявшись выше, Она горит молитвенней и тише.

1919

Судак

 

II

В годину бед и страшного итога Тебя коснулся он крылом своим, Но тот, что раньше был неустрашим, Стоит теперь смущенный у порога. Глядит вперед задумчиво и строго, Тоскою новой дух его томим, Он мира не видал еще таким, Здесь нет ему готового чертога. Но храмом может стать ему весь свет. Вы, полюбившие на грани лет! Ваш жребий жертвеннее и чудесней. Вокруг сожженные поля лежат — Вам суждено всему сказать: воскресни! И обратить пустыню в Божий сад.

1919

Судак

 

III

Вчера в таинственной прохладе сада Я ветку нежную сорвала, всю в цвету. Был вечер тих, лил в сердце полноту, Казалось мне, что ничего не надо. Прекрасен мир и не нужна пощада. Не радостно ль сгубить свою мечту И мирту вешнюю отдать Христу? Не в жертве ли нежнейшая услада? Отныне буду я обнажена. Долой зеленых листьев покрывало! Но отчего растет во мне вина? Душа ль незримая затосковала? — Так я стояла, сердцем смущена, А мирта под ногой благоухала.

1919

Судак

 

IV

Вожатый, что ведет меня измлада, Склонился в тихий час и мне сказал: «Пусть дни твои горят, как звезд плеяда, Как до краев наполненный фиал! Пусть каждый будет полн любовью, страдой И будет все ж прозрачен как кристалл. Нейди вперед, не засветив лампады, Чтоб каждый день в веках не угасал!» Ах, дней моих безвестных вереница! За то, что я не осветила вас, — Увы! – стал каждый сам себе темницей! Но мне из прошлого чуть слышный глас Ответствует: «Ты нам воздашь сторицей Тем светом, что зажжешь в свой смертный час».

1919

Судак

 

V. ОТЧАЯНИЕ

Хор дней бредет уныл и однолик, Влача с собой распавшиеся звенья. Лишенная пророческого зренья, Забывшая слова священных книг, Стою одна я в этот страшный миг. В душе ни чаяний, ни умиленья. – И чудится, что где-то в отдаленьи Стоит, как я, и плачет мой двойник. Утешной музы не зову я ныне: Тому, чьи петь хотят всегда уста — Не место там, где смерть и пустота. И голос мой раскатится в пустыне Один, безмолвием глухим объят, И эхо принесет его назад.

1919

Судак

 

Женщинам

Не грезится больше, не спится, Ничто не радует взоры. Владычица стала черницей, И сняты с нее уборы. Тревогою сердце сжато. Рассыпалось все на свете. Не стало ни мужа, ни брата, Остались только дети. Их больше, чем было прежде, Собой мы их заслоняли, В изношенной, тесной одежде Милей еще, чем бывали. Им нужно, чтоб их любили, И нужно, чтоб их одели… О, если б они свершили Все то, что мы не сумели! Так сладко за них молиться: Помилуй, храни их Боже! Ах, снова мы в них царицы Богаче еще и моложе.

1919

Судак

 

«Когда я умру – ты придешь проститься…»

Когда я умру – ты придешь проститься, Мертвым нельзя отказать — На умершие, стихшие лица Сходит с небес благодать. Для строгой души и строгого тела Не будет ни зла, ни добра… Ты скажешь, ко мне наклонясь несмело: «Она была мне сестра…»

1920

Судак

 

«Диме…»

С высот незыблемых впервые Я созерцаю тяжкий дол. Неясной мглой туман оплел Хребты и впадины глухие. И память скудная забила, Какая правила там сила. Здесь вольный дух и перекаты Громов, стихающих вдали, Там – дней бессонные рои Несут усталость и утраты. И всякий подвиг, всякий миг Для сердца труден и велик. И держит крепко и сурово Меня приведшая рука: «Ты спустишься опять туда, Зажжешь свою лампаду снова». Но испытаньям нет конца — Вот путь и замысел творца. Трепещет бездна голубая: Долины, люди, цепи гор Плетут таинственный узор. И дни, что были там, у края, Все дальше к вечности идут, Творя земной и Божий суд. Свершилось все. Огонь заката На кручах каменных горит, И муравьиный дол кипит. Сжимаю руку провожатой: «Я вижу все, но надо жить, Благослови меня забыть».

12 июня 1920

Судак

 

Ночное

Лунная дорожка Светит еле-еле. На моей постели Посиди немножко. Стали без пощады и земля, и небо. Я не знаю, где бы Засветить лампады. Хочется молиться, Но слова забыла. Господи, помилуй Всех, кто здесь томится, Чьи безумны ночи От бессонной боли И в тоске неволи Чьи ослепли очи. Помнить эту муку Сердце так устало. Здесь, на одеяло Положи мне руку. В этот миг не ранят Нас ни Бог, ни люди. Расскажи, как будет, Когда нас не станет.

Июнь 1920

Судак

 

«Вокруг души твоей и день, и ночь скитаюсь…»

Вокруг души твоей и день, и ночь скитаюсь, Брожу, не смея подойти. Над бездной тихой колыхаясь, Встают блудящие огни. Мой дух, не знавший бурь, не ведавший сомнений, Влачится жадно к твоему, Познавши вечного смиренья Неискупимую вину. Принять твою тоску, твою изведать муку, Твой страшный сон изведать въявь… И Ангелу, что на плечо кладет мне руку, Шепчу безумное: Оставь!

Июнь 1920

Судак

 

«На моей могиле цветы не растут…»

На моей могиле цветы не растут, Под моим окном соловьи не поют. И курган в степи, где мой клад зарыт, Грозовою тучею смыт. Оттого, что пока не найден путь, Умереть нельзя и нельзя уснуть. И что кто-то, враждуя со мной во сне, Улыбнуться не может мне.

Август 1920

Судак

 

«Одной рукой глаза мои накрыл…»

Одной рукой глаза мои накрыл, Другую мне на сердце положил, Дрожащее, как пойманная птица, И вдруг затихшее, готовое молиться, И ждущее Его завет. Но я не знала: здесь Он или нет, Лежала долго так, боясь пошевелиться. И тлела жизнь, как бледною лампадой Чуть озаренная страница. Вокруг была прохлада.

Лето 1920

 

«По бледным пажитям, ища уединений…»

По бледным пажитям, ища уединений, Блуждаю, робко озирая мир. Сменяются полдневный зной и тени, Вечерний воздух свеж и сыр. И всюду близ себя я тихий голос слышу, Как флейта нежная, трепещет и поет — То говорит со мной, живет и дышит Душа, ушедшая вперед. Душа: «Да, это так. Tocкa неисцелима. Пусть от зари до поздней ты поры Дневную пряжу ткешь неутомимо. И это все? Где ж вечности дары? Где радость тайная и неземная, Что расцвела в годину темных бед? Что ты возьмешь с собою, умирая? Какой ты Богу дашь ответ?» Я: «Не спрашивай меня. Меня заткала Гycтaя паутина бытия. Судьбы моей давно не стадо, И мне неведомо, где я. Но что-то здесь во тьме еще роится И алчною тоской меня гнетет… Что это? Грех? Он мне простится? Скати, ушедшая вперед». Душа: «Цветок, оторванный от корня, – вянет, И гаснет свет, из пламени изъят. Смотри, смотри! Все ярче и багряней На небе стелется закат… Уж близки сроки и блаженны встречи, Быть может, ты права в своем пути, Менять судьбу во власти ль человечьей? Поможет только Он – Его проси». И голос смолк. Как будто дух крылатый Умчался вдаль, крылами шевеля. Как сладостно в ночи дыханье мяты! Как тесно слиты небо и земля! Есть путь прямой – прямое достиженье. Ни чьим не внемля голосам, Из всех темниц, минуя все сомненья, Лицом к лицу, уста к устам.

1920

Судак

 

Подвальные

 

I

Нас заточили в каменный склеп. Безжалостны судьи. Стражник свиреп. Медленно тянутся ночи и дни, Тревожно мигают души-огни; То погасают, и гуще мгла, Недвижною грудой лежат тела. То разгорятся во мраке ночном Один от другого жарким огнем. Что нам темница? Слабая плоть? Раздвинулись своды-с нами Господь… Боже! Прекрасны люди Твоя, Когда их отвергнет матерь-земля.

 

II

В этот судный день, в этот смертный час Говорить нельзя. Устремить в себя неотрывный глас — Так узка стезя. И молить, молить, затаивши дух, Про себя и вслух, И во сне, и въявь: Не оставь!

В ночь на 9 января

 

III

Ночь ползет, ты во мраке страшный лик. Веки тяжкие открою я на миг. На стене темничной пляшет предо мной Тенью черной и гигантской часовой. Чуть мерцает в подземельи огонек. Тело ноет, онемевши от досок. Низки каменные своды, воздух сыр, Как безумен, как чудесен этот мир! Я ли здесь? И что изведать мне дано? Новой тайны, новой веры пью вино. Чашу темную мне страшно расплескать, Сердце учится молиться и молчать. Ночь струится без пощады, без конца. Веки тяжкие ложатся на глаза.

 

IV

Я заточил тебя в темнице. Не люди – Я, Дабы познала ты в гробнице, Кто твой Судья. Я уловил тебя сетями Средь мутных вод, Чтоб вспомнить долгими ночами, Чем дух живет. Лишь здесь, в могиле предрассветной, Твой ум постиг, Как часто пред тобой и тщетно Вставал Мой Лик. Здесь тише плоть, душа страдальней, Но в ней – покой. И твой Отец, который втайне, — Он здесь с тобой. Так чей-то голос в сердце прозвучал. Как сладостен в темнице плен мой стал.

6-21 января 1921

Судак

 

«Господи, везде кручина!…»

Господи, везде кручина! Мир завален горем, бедами! У меня убили сына С Твоего ли это ведома? Был он как дитя беспечное, Проще был других, добрее… Боже, мог ли Ты обречь его? Крестик он носил на шее. С детства ум его пленяло Все, что нежно и таинственно, Сказки я ему читала. Господи, он был единственный! К Матери Твоей взываю, Тихий Лик Ее дышит сладостью. Руки, душу простираю, Богородица, Дева, радуйся!.. Знаю, скорбь Ее безмерна, Не прошу себе и малого, Только знать бы, знать наверно, Что Ты Сам Себе избрал его!

Февраль 1921

 

Романс менестреля

Жила-была дева, чиста и стыдлива, Росла, расцветы людям на диво. Играйте, мертвые струны, играйте! Пришел, соблазнил ее витязь лихой, Сманил ее лаской и песней хмельной. Увел, нагулялся, натешился вволю, Любовь разметал по безгранному полю. Лежит она где-то мертва и бледна, Погасли у Бога ее письмена. Плачьте, ржавые струны, плачьте! Здесь, на земле уж стопы ее стерты, К небу душа и очи простерты. Пусть каждый, кто может, кольцо ей скует. Поднимется цепь в голубой небосвод. Звените, струны, звончей, звените! Ныне молчать не пристало! Мертвая дева восстала. Сколько скуют ей жертвенных звений, Столько на небе будет ступеней. Пойте, кто может, пойте! Звенья златые стройте!

 

«Кто первый обмолвился словом…»

Кто первый обмолвился словом, Сказал: «Ты поэт»? Увел от пути земного Звездам вослед. Отравлен тонким соблазном, Скитается он, Стихом своенравным и праздным Заворожен. Мечтает, как будто бы ныне К мечтам есть возврат! Средь мертвой горючей пустыни Копает клад. Блуждает, и в зимней стуже, Как летом одет. Ну разве кому-нибудь нужен Теперь поэт?

1921

Судак

 

«Чуть замрет юдоль земная…»

Чуть замрет юдоль земная, Муку жизни затаив, Прошепнет душа, стихая: – Дух, ты жив? Все вокруг темно и слепо, И во сне и наяву. И в ответ звучит из склепа: – Я живу. Все былое – небылицей Стало уж для нас. Замурованный в темнице Ждет свой час.

Май 1921

Судак

 

«Да, я умру, не поняв мою землю…»

Да, я умру, не поняв мою землю, Не развернувши ее пелену, Выси и бездны ее не объемлю, К сердцу ее не прильну. На заклинания не отвечу, От лихолетья не спасу — Новым и темным мирам навстречу Душу несу.

1921

Судак

 

«Эта боль – это расплата…»

Эта боль – это расплата За недавний смех. Все, что молодо, богато, Стало – грех. Не пройдет душе задаром Беззаботный миг. Слышу в вечном страхе кары Звон вериг.

1921

Судак

 

«Мне нечего больше отдать…»

Мне нечего больше отдать. Вся юность души и желанья, И смех – были первою данью Тому, кто нас учит страдать. Где все, что мне было дано? Где песни мои и одежды? А радостные надежды Разве не взяты давно? Отымется кров и жилище, Чем дальше, тем меньше жаль, Тем легче довлеет печаль Душе обнаженной и нищей.

1921

Судак

 

«Друзья! Ведь это только „путь…“!…»

Друзья! Ведь это только «путь»! Когда заря погаснет в небе, Нам можно будет отдохнуть, Тоскуя о небесном хлебе. Молитву краткую шепнуть, На миг поверить близкой встрече, А утром снова, снова в путь Тропой унылой человечьей… Звезды над ней не блещут, Птицы над ней не плещут. Господи! Помоги нам…

1921

Судак

 

«Я растеряла свою душу…»

Я растеряла свою душу В низинах бытия, Теперь не помню и не слышу, Где я. Душа развеяна на части, Пробита острием копья. В мечтах? В смирении? В несчастьи? Где я? С собой я тщетно жажду встречи, Зову себя из забытья… Ни эти возгласы, ни речи, — Не я! Одно лишь мне не изменило — Предвечная вина моя. Она одна в себе сокрыла, Где я.

1921

Судак

 

«Я всегда хожу около…»

Я всегда хожу около, Будь то жизнь или смерть. Я не выпущу сокола В небесную твердь. В ясновидящих душах я Не узнаю, что есть. Обрываю не слушая О грядущем весть. И чем встречный любимее, Чем желанней любовь — Назову лишь по имени, Отдаляясь вновь. Есть обет и в безверии, В небытии – бытие. Не во храме – в преддверии Место мое.

1921

Судак

 

«Ты грустишь, что Руси не нужна ты…»

Ты грустишь, что Руси не нужна ты, Что неведом тебе ее путь? — В этом сердце твое виновато: Оно хочет забыть и уснуть. Пусть запутана стезя! Спать нельзя! Забыть нельзя! Пусть дремуч и темен лес — Не заслонит он небес! Выходи поутру за околицу, Позабудь о себе и смотри, Как деревья и травы молятся, Ожидая восхода зари. Нам дано быть предутренней стражей, Чтобы дух наш, и светел, и строг, От наитий и ярости вражей Охранял заалевший восток.

1921

Судак

 

«Мне блаженно мое незнание…»

Мне блаженно мое незнание. Среди мудрых иду не спеша, И призывные их касания Отстраняет тихо душа. Все веления мне непонятные, Как чужое добро, я чту. В заповедном кругу они спрятаны, Кто поймет, перейдет черту. Толькo тайна одна необманная Мне открылась и дух зажгла, — Как любить любовью безгранною, Как в любви вся земли светла. И мне кажется, знать больше нечего, И блажен, кто весь мир любил, — Эта тайна открылась мне вечером И другой мне искать – нет сил.

1921

Судак

 

«Заросла тропа моя к Богу…»

Заросла тропа моя к Богу Травою густой. Никто не покажет дорогу, Нужно самой. Я не знаю, что сделать надо, Чтобы смертный мог Принести из Божьего сада Для себя цветок. У меня лишь могильные севы, Всюду тлен и муть. Богородица Приснодева, Укажи мне путь! «Ты сложи суету земную, В нищей встань чистоте, И в святую рань, в золотую, Выходи налегке. Разойдется трава густая, Просветится стезя, И фиалку из Божьего Рая Я сорву для тебя.

Декабрь 1921

Судак

 

Смертный час

Долог ли, короток ли Нашей жизни сказ, Близится неслышно Смертный час. Все тебя мы втайне молим: Приходи, ускорь свой миг! Мы страшимся оттого лишь, Что сокрыт твой лик. Ты как полымя в степи Все сжигаешь на пути! Эта память держит, помнит, Душу не отпустит! В радости заемной Столько грусти! Искушает нас обманом Память – наш двойник, Сыплет горькие румяна На увядший лик. Через омут жизни мутный, Как сверкающий алмаз, Ты нас тянешь, ты нас манишь, Смертный час! Солнце хочет закатиться, Сердце хочет пробудиться Там, в обители иной За разлучною чертой, Там, откуда тайный глас Кличет нас. Taк всю жизнь, того не зная, Мы пытаем, мы гадаем, Как нас встретит, Что ответит Смертный час.

Декабрь 1921

Судак

 

Подаяние

Метель метет, темно и холодно. Лицо закидывает стужей, А дома дети мои голодны, И нечего им дать на ужин. Над человеческим бессилием Ликует вьюга и глумится. А как же полевые лилии? А как же в поднебесьи птицы?.. Зачем везде преграды тесные? Нет места для людей и Бога… Зачем смущенье неуместное У незнакомого порога? Есть грань – за нею все прощается, Любовь царит над миром этим. Преграды чудом распадаются. Не для себя прошу я, детям. Кто знает сладость подаяния? – Вдруг перекликнулись Земля и Небо. По вьюжной тороплюсь поляне я, В руке сжимая ломтик хлеба.

Декабрь 1921

 

Ночь

Святая книга. Я одна. За мною – день чернорабочий, Еще не спала пелена, Не тороплюсь навстречу ночи. Лежу так, как легла – ничком, Не шевелясь усталым телом. Еще не смолк дневной содом, Еще нет воли крыльям белым. Безмолвна под рукой моей Пророчественная страница. Ах! Впереди таких же дней Неисчислима вереница! Что скажешь в утешенье Ты? Простишь ли в благостной святыне Всю неулыбность нищеты? Все малодушие уныний? Объемлет тяжкий сон меня, Не давши разгореться мигу. Сжимает сонная рука Молчащую святую книгу.

Декабрь 1921

Судак

 

«Поддержи меня, Господи Святый!…»

Поддержи меня, Господи Святый! Засвети предо мною звезду. Видишь, нужен мне провожатый, Еще шаг – и я упаду. Знаю, раб я негодный, ленивый, Не сумела сберечь свой кров. С трудовой твоей Божьей нивы Не собрала плодов. И теперь, среди голых окраин, Я колеблема ветром трость… Господи, ты здесь хозяин, Я – только гость. Отпусти же меня этой ночью, Я не дождусь зари… Отпусти меня в дом мой Отчий, Двери Свои отвори!

23 декабря 1921

 

Ночью

А душа поет, поет, Вопреки всему, в боевом дыму. Словно прах, стряхнет непосильный гнет и поет. На пустынном юру затевает игру, С одного бугра на другой мост перекинет, Раскачается над бездной седой и застынет. Пусть рухнет, коль хочет — Другой будет к ночи! Из песен строит жилье людское — Палаты и хаты – выводит узор — В тесноте простор. Спите, кто может, на призрачном ложе. А кругом стоит стон. Правят тьму похорон. Окончанье времен. Погибает народ. А душа поет…

Декабрь-январь 1921-1922

Судак

 

«Она прошла с лицом потемнелым…»

Она прошла с лицом потемнелым, Как будто спалил его зимний холод, Прошла, шатаясь ослабшим телом. И сразу я уразумела, Что это голод. Она никого ни о чем не просила, На проходящих уставясь тупо. Своей дорогою я спешила, И только жалость в груди заныла Темно и скупо. И знаю, знаю, навеки будет Передо мною неумолимо Стоять как призрак она, о люди, За то, что, не молясь о чуде, Прошла я мимо.

Январь 1922

Судак

 

«Не зажигай свечи в ночи…»

Не зажигай свечи в ночи, Она потушит Тот светлый блик, что как родник Объемлет душу. Проснется кровь, почует вновь, Что мир расколот. И тех же стен без перемен Тоску и голод. Благословенна тьма-тюрьма, Где мы замкнуты, Где сон-паук заткал в свой круг Дневные смуты. Земная плоть! Уйми, сомкни Слепые очи! Тебя пасет здесь дух-пастух В пустыне ночи.

Январь 1922

Судак

 

«И каждый день с угрозой новой…»

И каждый день с угрозой новой Нас крутят волны бытия, И только в ночь пристанет снова К земле ладья. И каждый день нас обуяет, О, маловеры, жалкий страх, И сердце рабски забывает О чудесах. А чудеса меж Ним и нами, Сверкая, стелятся как мост. Смотри – вся ночь зажглась огнями Падучих звезд.

Январь 1922

Судак

 

Хлеб

У мира отнят волей Бога Небесный дар – насущный хлеб За то, что тело ты убого, А дух ослеп. Когда под солнцем, на свободе, К земле тяжелый колос ник — Не знали мы, что он Господен И так велик. Изысканной не просит пищи Смирившаяся ныне плоть, Но нужен ей с сумою нищей — Ржаной ломоть. Как грешница без покрывала Стоит бесхлебная страна. Господь, сними с нее опалу И дай зерна.

1922

Симферололь

 

«Когда-то любила я книги…»

Когда-то любила я книги (Блаженные годы и миги!), Они были ближе людей В сафьяновой, мягкой коже. Любила картины я тоже И много других вещей. Живее живых созданий И вазы, и мягкие ткани, Все в жизни вокруг В плену меня сладком держало. Теперь предметов не стало, Распался волшебный круг. Иду и рассеянным взором Снимаю последний покров. Иду, как пустым коридором, И слушаю гул шагов. Чуть помню, что было мило. Не ждет торопящий рок. Успею ль на эту могилу Последний сложить венок? Как листья, осыпятся годы. Жестокое бремя свободы Подъяла душа и несет. Простите, ненужные ныне! Без вас в этой строгой пустыне Мне легче идти вперед.

1922

Симферополь

 

«Я не знаю, я не помню…»

Я не знаю, я не помню, Я терплю. То грядущим, то. былому Я внемлю. Век назад на этом месте Жил мой дед. Он оставил мне в наследство Свой завет. Лестницу о сто ступеней И девиз: «Силой, мудростью, терпеньем Доберись!» Ввысь тянусь я каждодневно, Как во сне. Только воли его гневной Нет во мне. Изменились наши цели И наш час, Лишь ступени уцелели Да указ. Было ясно, было четко, Близок рок. Стало смутно, стало кротко — Путь далек. Даже ветхие перила Раздались, Но таинственная сила Тянет ввысь.

1922

Симферополь

 

Пляска смерти

Уж ты мать сыра земля, Просо, рожь, да конопля! Уж как ты, родная мать, Нас заставила плясать. Поднялися рад не рад, Закружились стар и млад, Заметалися в тоске, Словно рыбы на песке. Эх-ла! Тра-ла-ла! Голытьба плясать пошла. И все тот же сон нам снится — Колосится рожь, пшеница, Благодатные туманы По раздолию плывут, Скоро, скоро милость Божью Спелой рожью соберут. Где же нынче Божья милость? Знать, душа не домолилась! Где же нынче наше поле? Пропадай, людская доля! Ой ли, ой-лю-ли! Снова песню завели. Вплоть до ночи спозаранку Плачем, пляшем под шарманку, Над своей кружим могилой, – Господи, помилуй! Истрепали все лохмотья, Поскидали вместе с плотью, Все истлело позади, Суд последний впереди. Ей, Господи, гряди!

Весна 1922

Симферополь

 

«Никому не нужна ты…»

Никому не нужна ты В этой жизни проклятой! Близким и дальним — В тягость и в жалость. Как ни старалась Телом страдальным, Как ни металась… Никто не поверит, Все стали как звери, Друг другу постылы, Жадны и хилы. Люди живут, Не сеют, не жнут. Дни так похожи — Этот, вчерашний, Господи Боже, Страшно мне, страшно! Где же Евангелье, Светлые ангелы? Оком незрячим, Люди, заплачем! Потоками слезными Сердце омоется, Молитвами грозными Дух успокоится. Тише, тише! Я уже слышу, Где-то здесь рядом Тихая дума… Только не надо Земного шума!

1922

Симферополь

 

Горбатой девушке

Есть злаки пришлые, что только внешне Растут, цепляясь, на земле. О, лилия долин нездешних На странно-согнутом стебле! Цветет в неведомой отчизне Несбывшаяся здесь мечта, И терпкий привкус твоей жизни Томит и дразнит мне уста. Цветок, надломленный грозою! Как сладко сердцу угадать, Что в чаше, избранной тобою, Играет Божья благодать.

1922

Симферополь

 

Служение

Я не знаю, осень ли, лето На земле и в жизни моей, — Обступили меня предметы И сдвигаются все тесней. Я вещам отдана в ученье. Испытания долог срок. Но уж близится примиренье — Станет другом враждебный рок. Целомудренны вещи, ревниво Охраняют свою мечту, И служа им – раб терпеливый, — Я законы их свято чту. Но протянуты долгие тени От вещей к звездам золотым. Я их вижу и в дни сомнений, Как по струнам – вожу по ним.

1922

Симферополь

 

«Это странно, что смерть пришла днем…»

Это странно, что смерть пришла днем. Так спокойно она подошла, Что за сон я ее приюта, За усталость пред сном. Я покорно и просто жила, Расточая свое бытие. Свою долю из чаши пила, Не готовясь увидеть ее. Не успела принять эту весть, Как средь всех я осталась одна. Словно встала глухая стена Между тем, что прошло и что есть. Это значит, что пробил мой час, И не жаль, и не страшно ничуть. Но хотелось бы мне еще раз На детей, улыбнувшись, взглянуть. Вот не стало земных уже слов И нельзя ни просить, ни желать, Но зачем так легко умирать, Если дух мой еще не готов.

1922

Симферополь

 

Стихи, сочиненные в процессе составления детского журнала

 

I

Откуда ты, мальчик таинственный, Из близких иль дальних стран? И правда ли то иль обман, Что сын ты мне, мой ты, единственный? Из близких иль дальних стран Пришел ты, как гном заколдованный, Принес с собой мир зачарованный. И правда ли то иль обман? Пришел ты, как гном заколдованный, Чужой мне и все же знаком. И стал с той поры мой дом, Как сказка, как мир зачарованный.

Весна 1923

Симферополь

 

II. Эхо

Труден наш путь и далеко ночлег. Долго ли должен идти человек? – Век. Что его ждет, коль отступит назад? – Ад. Если ж вперед – будет легче тогда? – Да. Встретит нас кто на конце бытия? – Я. Кто ты, зовущий нас с разных дорог? – Рок.

Весна 1923

Симферополь

 

III. Газелла

Может быть, сердцу дано еще раз – речью напевной, Жизни утешить тоскующий глас – речью напевной. Мнилось, не будет ни смеха, ни чар – путь мой суровый. Вдруг под рукой загорелся алмаз – речью напевной. Мне ль не принять незаслуженный дар – с тайной утехой, Мне ль не закончить свой жизненный сказ – речью напевной.

1923

Симферополь

 

IV. Рондо

Шумливый стих прадедовских столетий Недаром расставлял лукаво сети, — Его манерный дух и ныне не угас И тонкой грацией пленяет нас. Опять ему внимаем, словно дети, На склоне лет, как будто на рассвете. И знаю, что поможет в этот час Шумливый стих.

1923

Симферополь

 

Рондели, написанные по двум первым строчкам

 

I

«В душе у каждого сокрыт Любви цветок необычайный». О, если б видел ты, как странно Цветок мой облаком увит. Его как будто тайный стыд Окутал пеленой туманной, В душе у каждого сокрыт Любви цветок необычайный. Так часто нами он забыт, Но средь судьбы моей обманной Вдруг запоет в душе осанна, И взор мой вновь тот клад узрит, Что в сердце каждого лежит.

Весна 1923

Симферополь

 

II

«Kaк страшен безысходный круг Рожденья, жизни, умиранья!» Всему навек дано названье И нет ни встречи, ни разлук. Ни счастья нет, ни тяжких мук, Неведомых еще познанью. Как страшен безысходный круг Рожденья, жизни, умиранья. Как будто нас оплел паук Непроницаемою тканью. Все было здесь, а там – за гранью, Быть может, нет существованья И страшен безысходный круг.

Весна 1923

Симферополь

 

III

«Лишь сохранился тонкий след От ножки стройной и прелестной», Что с кавалером в век чудесный Здесь танцевала менуэт. Других примет и знаков – нет, Что было дальше – неизвестно. Здесь сохранился только след От ножки стройной и прелестной. Но чуть вступлю я на паркет — Пусть то смешно и неуместно, Но в пляске легкой, бессловесной Качаюсь я за ними вслед, Где сохранился только след.

Весна 1923

Симферополь

 

«Стосковался мой голубь в темнице…»

Стосковался мой голубь в темнице, Мой сизокрылый, мой строгий — Услыхал, как вещие птицы Воркованием славят Бога. И забился крылами в стены, Стены темны и низки. Рвется из долгого плена, Чует, что сроки близки. Что это? Пенье ли птицы? Или то звон колокольный? О, как трепещет в темнице Голубь святой, подневольный!

1923

 

«Я стала робкой в годы эти…»

Я стала робкой в годы эти, — Чужая молвь невнятна мне. Так непохоже все на свете На то, что снилось мне во сне. Мои движения нечетки, Живу и вижу все сквозь сон. И речи неуместно кротки, И старомодно вежлив тон. Я ночью забрела незваной В чужой, неведомый мне сад, И далеко – в стране тумана Зарыт ненужный, милый клад. А здесь я нищая. И надо Труды покорные нести. Чему же сердце смутно радо? Горит пред образом лампада И главный Гость еще в пути.

Зима 1923 – 1924

Симферополь

 

«Он был молод и жил среди нас…»

Он был молод и жил среди нас. Целый день его шутки звенели… Кто сказал бы, что кончен рассказ, Что всех ближе к последней он цели? Отзвучали и речи, и смех, Повернулась земная страница. Ныне ясно: он был не из тех, Кто в неволе подолгу томится. Видно, в воинстве Божьем стал нужен Тот, кто молод, и светел, и смел. От земного был сна он разбужен, Чтоб принять свой небесный удел. Нет, не плакать над горькой утратой, Не молчать, свою боль затая, — Будем веровать в чудо возврата, Будем ждать новых тайн бытия! Пусть наш мир полон слез и печали, Но он полон и вещих чудес. Мы идем – и в неведомой дали Мы узнаем все то, что не знали, Что он умер и тут же воскрес.

Весна 1924

Симферополь

 

«Скажи, успокой меня, есть еще Ангелы?…»

Скажи, успокой меня, есть еще Ангелы? Вокруг нас, над нами хранители? И правду ли нам возвещает Евангелье О вечной, незримой обители? А вещи земные, земное томление Растет? Волною раскатится? Не правда ль, у входа в Господне селение Земля наша только привратница? Запретны, гонимы тайны нездешние… Монашеские одеяния… О, как разучилась я, темная, грешная, Воздушным и нежным касаниям!

1924-1925

 

«Какая радость снять оковы…»

Какая радость снять оковы Сомнений, робости, забот! Вокруг – пустынно и сурово, — Кто близок мне – еще придет. Из темных недр, из заточенья Всех выпускать на вольный свет! Пусть думы, шепоты, виденья Узнают вновь, что смерти нет. Слова танцуют как в похмелье, И каждый звук их к сердцу льнет. Из них сплетая ожерелье, Неслышно двигаюсь вперед. Как знать, дождусь ли я ответа, Прочтут ли эти письмена. Но сладко мне перед рассветом Будить родные имена.

1924 – 1925

Симферополь

 

«Дают нам книги холодные, мудрые…»

Дают нам книги холодные, мудрые, И в каждой сказано о Нем по-разному. Толкуют Его словами пророческими, И каждый толкует Его по-своему. И каждое слово о Нем – обида мне, И каждая книга как рана новая, Чем больше вещих о Нем пророчеств, Тем меньше знаю, где правда истинная. А смолкнут речи Его взыскующие, И ноет сердце от скуки жизненной, Как будто крылья у птицы срезаны, А дом остался без хозяина. Но только свечи перед иконами, Мерцая, знают самое важное. И их колеблющееся сияние, Их безответное сгорание Приводит ближе к последней истине.

1925

Симферополь

 

Дети

Напиток мудрости, отстоянное зелье, Всю сладость знанья с горечью земной Мы бережно несем навстречу их веселью И любящей им подаем рукой. Резвясь спешат, – толчок! – и из сосуда Все вылилось… И разум заодно… Но все, чего они коснутся, – чудо! — Все превращается в вино. Оно играет, бродит вместе с ними, Они пьянеют, и пьянеем мы… И все бледнее, все неуловимей Разлитой мудрости следы.

1925

Симферополь

 

«С утра стою перед плитой…»

С утра стою перед плитой, Дрова, кастрюли, мир предметный, С утра дневною суетой Опутана и безответна. Привычной двигаюсь стопой, Почти любя свой бедный жребий, Но сердце ловит звук иной, К далекой приникая требе. Звучит торжественный обряд. Несутся стройные моленья, И мнится мне, что с ними в лад Творю и я богослуженья.

1925

Симферополь

 

«Если это старость – я благословляю…»

Если это старость – я благословляю Ласковость ее и кротость, И задумчивую поступь. Нет былой обостренности Мыслей и хотений. Ночью сон спокойней. Ближе стали дети, И врагов не стало. Смотришь – не желая, помнишь – забывая, И не замышляешь новых дальних странствий В бездны и на кручи. Путь иной, синея, манит неминучий. И в конце дороги – пелена спадает, И на перевале – все былое тает, И в часы заката – солнце проливает Золото на землю. Если это старость – я ее приемлю.

1925

Симферополь

 

Стихотворения 1903 – 1906 годов

 

«Не Вы – а я люблю! Не Вы – а я богата…»

Не Вы – а я люблю! Не Вы – а я богата… Для Вас – по-прежнему осталось все, А для меня – весь мир стал полон аромата, Запело все и зацвело… В мою всегда нахмуренную душу Ворвалась жизнь, ласкаясь и дразня, И золотом лучей своих огнистых Забрызгала меня… И если б я Вам рассказала, Какая там весна, Я знаю, Вам бы грустно стало И жаль себя… Но я не расскажу! Мне стыдно перед Вами, Что жить так хорошо… Что Вы мне столько счастья дали, Не разделив его… Мне спрятать хочется от Вас сиянье света, Мне хочется глаза закрыть, И я не знаю, что Вам дать за это И как мне Вас благодарить…

28 апреля 1903

Москва

 

«Раз только в жизни, осенней порой…»

Раз только в жизни, осенней порой, Вместе с багрянцем листвы золотой, С шелестом ветра, с туманами мглистыми, С плеском волны и плодами душистыми Счастье закралось ко мне… Но не под силу мне счастье то было, Душу оно, как грозой, надломило, — Ночи тревожные, думы бессонные, Слезы, горячим огнем опаленные, С ним неразлучно пришли… Сердце все крепче с тем счастьем срасталось, — Только не долго оно продолжалось… Нет его больше. А слезы остались, Слезы по прежним слезам безмятежным Да по листам золотистым и нежным, Что облетели навек…

Декабрь 1903

 

К моим стихам

Из темной холодной воды Задумчиво тянутся вверх Несмелые белые лилии На тонких дрожащих стеблях. Зачем они тянутся вверх? Их листья остались в воде, — До солнца, до света дойти Они не могли. И выйдя на солнечный свет, Печальные бледные лилии Стыдятся своей наготы И ищут напрасно листвы, Чтоб спрятаться в ней… Тоскующе смотрят вниз, В холодную черную гладь, И стелются робко оне, Ложатся на тихой воде, Боятся ее всколебать, Чтоб взор не направить к себе, И гнутся на слабом стебле, И тянутся в воду опять…

Декабрь 1903

 

«Спускаться вниз и знать, что никогда…»

Спускаться вниз и знать, что никогда Уж не вернешься в царство света, Что больше для тебя с вершины этой Не заблестят снега… Расстаться с тем, чем сердце все полно, Одной остаться с мертвым горем, И оглянуться тяжким взором — И не узнать – за что?.. И мимо, мимо проходить всегда, Сменяя тусклый день ночной тоскою, И выпускать из рук все дорогое, И знать, что – никогда…

Февраль 1904

 

Брюсову

Подружитесь со мной, грезы ясные! Вы исчезните, знаю, сейчас… Мои гости случайные, редкие, Удержать не сумею я вас! Вы – веселые девушки-странницы С тихим смехом и ясной душой, Ваши волосы пепельно-тонкие Рассыпаются мягкой волной… Ко мне ходят все гости угрюмые Отдыхать от тяжелых забот, Ходит женщина горем убитая, Ходит сгорбленный карлик-урод. Я должна их ласкать, уговаривать, С ними долгие речи вести …………………………… …………………………… И сижу одиноко, застывшая, И готова назад их позвать… Навещайте меня, грезы ясные, Подружитесь со мною опять! Научите меня всему светлому, Разбудите улыбку в лице, Приносите мне вести летучие 0 звездах, что горят в высоте! Не совсем мы чужие, далекие, Я когда-то вам близкой была, И в глазах ваших влажно мерцающих Затерялась вся юность моя…

Январь 1904

 

Гале

Детские ручки меня Все эти дни обвивали, Детскою лаской душа Словно весной согревалась… Девочку-крошку к себе Я на колени сажала, Во взоре ее вся земля В светлых лучах отражалась… «Ты не бойся, детка! Нас никто не тронет… Едет храбрый витязь, А за ним погоня… Вот уж настигает… Вдруг открылось море — В рыбку превратившись, Он нырнул проворно… Так и мы с тобою — Обернемся птицей, Унесемся в небо, Чтоб от всех укрыться… Ты сама не знаешь, Что в тебе за сила! Я с тобою вместе Мир бы покорила… Лишь бы твоя ручка Так меня сжимала — Все тогда сумею, Все начну сначала! Что нам люди злые! То ли мы видали! Помнишь – у Кащея Мы с тобой бывали? А сегодня – ждет нас В темном лесе башня… Сядь ко мне поближе! Нам не будет страшно!» Девочка ближе ко мне Жмется и ждет мою сказку, Смелой отвагой горят Милые, черные глазки… Люди не знают кругом, Как все их козни напрасны, Как хорошо нам вдвоем, Как для нас все безопасно.

Апрель 1904

 

«Сосны столпилися…»

Сосны столпилися Ратью угрюмою, В цепи закованы Строгою думою. Сосны зеленые! Сосны несмелые… Там, за песчаными Дюнами белыми. Сосны! Вы слышите? – Море колышется… Как непохожа здесь Жизнь подневольная, Логово мшистое, Слезы смолистые — На своевольное, Чудно-привольное, Дико-свободное Море раздольное! Сами не веды, Вы поселилися Близ все смывающей Бездны играющей, Где все решается, Вмиг изменяется, Гибель с рождением Вместе сливаются… Радость погибели Вы не узнаете, Крепко корнями вы В землю цепляетесь. Тихо вы шепчете Думу сосновую, Никнут под думою Ветви угрюмые… Долго вы будете Здесь, терпеливые, Ждать – неподвижные, Ждать – молчаливые, Миг откровения, Тайны рождения — И не дождетеся… Там же за дюнами Вечно безродное Веще-свободное — Сосны! Вы слышите? – Море колышется…

Июль 1904

Ассерн

 

На Strand'e

Я уж стара, и тебе не обидно, резвушка, Будет послушать неспешные речи мои… Тихо пойдем мы с тобой по песчаному взморью Берегом ровным, едва окаймленным пахучею, черной травой… Будем следить, как огненный шар погружается медленно в воду, Блеском своим золотя и лаская неслышный прибой. Если замедлю твой бег молодой и твое нетерпенье, На руку тихо твою опираясь рукой — Ты мне простишь, когда в сердце моем и во взоре Встретишь любовь ко всему, что ты любишь сама. Тайный ответ угадаешь на тайные думы… Может быть, юность, сплетаясь со спокойным и ясным закатом, Ярче познает себя… Мысли твои, как то облако, розовым светом нальются От красок последних усталого мирного солнца… В сердце ж моем, как по дремлющим вечером водам, Трепетом легким, как рябь золотая, юность твоя пробежит, Все озарив на мгновенье… Не задержу я тебя. – Ты не бойся, пойдем! Чуден на взморье закат.

Июль 1904

Assern

 

«По Балтике серой плывем одиноко…»

По Балтике серой плывем одиноко, Все тихо, безлюдно, безмолвно кругом, Скала за скалою, да камни, да ели Сурово и мрачно таят о былом. Морщины покрыли утесов вершины, Распалась на камни от бури скала, Скривилися сосны, пригнулися ели, Не видя ни солнца, ни ласки века. Свои охраняя ревниво сказанья, Как стража гарема сурово бледны… Так что ж к тебе манит, страна полуночи? Что тянет, влечет и тревожит – скажи?!

25 июня 1904

 

Меня спросили: Зачем живу я?

Меня спросили: Зачем живу я? Какой-то клад Здесь стерегу я. Где он хранится — Сама не знаю, Как страж безмолвный, Вокруг блуждаю, Порой так близко Его я чую, Что затрепещет Душа, ликуя… Но силы нет Сдержать мгновенье, — Колышась, тает Мое виденье… Я знаю, витязь Придет могучий, С рукою сильной, Со взором жгучим… Добудет клад он Из темной бездны И миру кинет Потоком звездным… Взыграет пламя На светлой тризне… Тогда могу я Уйти из жизни.

Октябрь 1904

 

Два состояния моря

 

1. Мертвая зыбь

Глубоко, мерно дышит морская пелена, Снопы алмазов сыплет зеленая волна, Веселых чаек стая стремительно кружит, Крылатый белый парус над маревом висит. (Как будто все спокойно в зеленой пелене, Но что-то роковое таится в глубине.) На береге пологом, да у седой скалы Рыдает глухо море, катя свои валы… Нет больше сил таиться, глушить тоски волну, И распахнуло море пучин бездонных тьму.

 

2

С легким шлемом закрутились, Закружилися валы. И со стоном белой пеной Разметались у скалы, Брызги облаком тумана Скрыли каменный утес И текут по голым камням, Обернувшись в капли слез. А валы все выше, выше Надрываются в борьбе… Море выплакаться хочет И отдать тоску земле.

Октябрь 1906

 

Неоконченные стихотворения

 

«Сквозь мрачность враждебных туч…»

Сквозь мрачность враждебных туч Один только путь есть вперед: И познанья стелется луч Из этого мира, в тот.

1911

 

«Я вижу ложь. Среди ночного бденья…»

Я вижу ложь. Среди ночного бденья Слежу бесстрастной, зоркою душой, Как новые она сцепляет звенья И под ее неслышною враждой Как истина меняет облик свой. Я вижу грех. Он дышит черным тленьем, Вползает в тело кольчатой змеей… Чей нежный голос гаснет в отдаленьи?..

 

«Я думала, что ничего…»

Я думала, что ничего, Что бант на ней был ярко-синий, И огненный парик, и что она графиня… Я думала, что ничего. Она ко мне подсела ближе И говорила о Париже – во вне, А в глубине У всех есть храм. Сверкало море, реял хохот детский, Учил их кто-то плавать и грести… И пахло сладостно духами от Coty И лестно было мне быть тоже светской… Дивясь душой какой-то шутке грубой, Ища ответа своего…

1913

 

«Лишь дать зарок последний, тайный…»

Лишь дать зарок последний, тайный И жить спокойно на виду. Что мне до горести случайной? Я завтра в монастырь уйду. …………………………… На сердце наложила знак… Среди житейской мутной страды Стоит спасительный маяк… …Есть тайны тонкие, как тени, Обеты есть, как Божий глас, И есть слова, и есть виденья, Что охраняют в жизни нас… «…И эта женщина, дщерь блуда, Вошла туда, где Он возлег, И с алавастровым сосудом Склонилась у Пречистых ног…»

1921

 

«Есть мир вещей смиренный и упрямый…»

Есть мир вещей смиренный и упрямый, Под ликом кротости таящий свой закон. Неистребимый, беспощадный И неизменный от времен. Мы так несхожи. Мне чужда Их неподкупная душа. Ни гнев, ни хитрости, ни стих Не соблазняют малых сих. Безмолвно, прочно, безусловно Они живут – и я виновна…

1923-1924

 

«Из суеты дневной в ночную страду…»

Из суеты дневной в ночную страду Вступаю я, Ни горяча, ни холодна, все та же, Все та же я. Мне на руку легла с немым запретом Рука незримая – остановись! Я поняла: не время быть поэтом…

1924-1925

 

«Давно уже не было острой муки…»

Давно уже не было острой муки, Не приходил жестокий вожатый, Не клал мне на плечи тяжкие руки, Не требовал от меня расплаты. Но кто ж позовет к себе гостя такого, Кто сам наденет венец терновый? Немудрое тело боится страданья, Но втайне от тела – сердце готово И просит себе наказанья.

1925

 

Шутка

За горами, за долами, В некоем спасенном граде Приютился дом в прохладе Под лапчатыми листами. Много в нем людей живало, Но красой его и славой Был ученый ворон Галя И философ Сынопалов. Ворон был известный критик, Хоть угрюмо-молчаливый, Неустанный аналитик, Все исследовал ревниво. К болтунам был беспощаден. Ницше гнал неутомимо, Каждый раз шагая мимо, Он щипал его изрядно. А философ Сынопалов Всех топил в потоках речи… Грохотала, услаждала Всех, попавшихся навстречу…

Весна 1925

 

«Там, на земле изборожденной…»

Там, на земле изборожденной, Мелькнул знакомый ровный след. Кто смог средь пляски исступленной Пройти походкой прежних лет? И там, где слышен неустанно Невнятный гул, звериный рык, Раздался музыкой старинной Простой размеренный язык. Пусть эти звуки устарели И их отвергнул мир, презрев. Но слаще сладостной свирели Старинный, медленный напев. Опять доверием объята, Душа волнуется слегка — И верится – заклятье снято, И к другу тянется рука.

1925

Ссылки

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

FB2Library.Elements.CiteItem

[4] Да будет воля Твоя ( лат .).

[5] «Пламенеющее сердце» ( лат .).

[6] «Стихи о розе» ( лат .).

[7] Я достигну ( фр .).

Содержание