Резкое увеличение числа русских на Афоне связывают с двумя именами — духовника монастыря Св. Пантелеймона о. Иеронима и игумена архимандрита Макария; благодаря их трудам монастырь стал одним из величайших духовных центров русского народа конца XIX — начала ХХ в. О. Иероним (в миру Иван Павлович Соломенцов) родился в 1806 г. в г. Старый Оскол Курской губернии в купеческой семье. В 1831–1836 гг. он странствовал и жил в разных российских монастырях, а в 1836 г. прибыл на Афон, где купил келлию пророка Илии, относящуюся к Ставроникитскому монастырю; вскоре он принял постриг с именем Иоанникий. В 1840 г. он был приглашен на жительство в русский монастырь и там принял схиму с именем Иероним. Игумен Герасим назначил его духовником для русской братии. Скончался он в 1885 г.

Не менее известным был его ученик, игумен Пантелеймонова монастыря архимандрит Макарий. Архим. Макарий (в миру Михаил Иванович Сушкин) родился в г. Туле в купеческой семье. В 1851 г. он прибыл на Афон, где внезапно заболел и принял постриг в ноябре того же года. Выздоровев, о. Макарий под руководством о. Иеронима вскоре стал одним из самых ревностных монахов Пантелеймоновского монастыря. Видя высокую духовную жизнь своего ученика и его несомненные способности, Иероним стал готовить его к настоятельству. Вскоре после прибытия Макария в монастыре начались попытки вытеснить русских. Греки старались ограничить их число, так чтобы они составляли не более братии. Наибольшей остроты конфликт достиг к началу 1870-х годов. Не добившись признания на Афоне, русские монахи предоставили дело патриархату. При поддержке патриарха Иоакима II и активном содействии российского посла Н. П. Игнатьева в 1875 г. спор был решен в пользу русских, монастырь официально получил наименование русского, а о. Макарий был назначен игуменом. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. отношения снова обострились, но уже по Сан-Стефанскому миру русские приравнивались в своих правах к грекам; Ильинский и Андреевский скиты были названы русскими обителями наравне с Пантелеймоновским монастырем (статья 22). Согласно 62 статье Берлинского трактата русские монахи Афона пользовались покровительством России через ее дипломатических представителей.

После 1878 г. начался период наивысшего расцвета русского монашества на Афоне; теперь можно с полным правом говорить не просто о русском присутствии на Св. Горе, но о Русском Афоне как весомой церковно-политической единице на православном Востоке. Более чем четырехтысячное русское монашество на Афоне являлось опорой для восточной политики русского правительства. Пантелеймонов монастырь служил моральной поддержкой для русских организаций на Востоке. Так, при основании Императорского Православного Палестинского общества его будущий секретарь В. Н. Хитрово писал: «Хотя Пантелеймоновский монастырь не входит в круг деятельности нашего Общества, тем не менее, не только игнорировать мы его не можем, но наоборот, мы должны его поддерживать и ему оказывать содействие всеми нашими силами. Такой монастырь в Святой Земле (если бы был возможен!) был бы все, чего мы могли бы ожидать и желать. Это русский клин, и к тому же единственный, вбитый на Востоке».

В годы игуменства архим. Макария монастырь Св. Пантелеймона достиг величайшего благоденствия. Монастырские финансы были приведены в порядок; было положено основание трех подворий монастыря за пределами Афона; основан Новоафонский монастырь в Абхазии; в 1883 г. была построена Пантелеймоновская часовня в Москве; в 1888 г. освящен храм Новоафонского подворья в Петербурге. Подворья Пантелеймонова монастыря были в Константинополе, Одессе, Анапе, Новороссийске, Сухуме и других городах; они служили как транзитные пункты для паломников, через них собирались пожертвования и распространялись сведения о Св. Горе. Особо следует сказать о просветительско-издательской деятельности Пантелеймонова монастыря. Паломникам бесплатно раздавались тысячи листков и брошюр назидательного содержания, которые бережно хранились ими. Издательская деятельность монастыря началась в 1850 г., когда вышли в свет уж упоминавшиеся «Письма Святогорца о Св. Афонской Горе». В 1860 г. был напечатан «Афонский патерик» библиотекаря монастыря о. Азарии (Попцова) (впоследствии книга выдержала 6 изданий), а также книга «Вышний покров», в которой были собраны сказания о всех чудотворных иконах Афона. С 1865 г. в монастыре функционировала своя типография. В 1878 г. был основан ежемесячный журнал «Душеполезные размышления», переименованный в 1888 г. в «Душеполезный собеседник», в котором, наряду с различными статьями духовного содержания, печаталась летопись жизни русского Афона. Благодаря этим публикациям русский Афон воспринимался читателями как неотъемлемая часть, уголок России на Востоке. Наряду с популярными изданиями монастырь предпринимал и успешно осуществлял публикацию текстов Св. отцов, Добротолюбия, экзегетических сочинений авторов XIX в., а также описания паломничеств прежних столетий. За вторую половину XIX в. значительно пополнилась монастырская библиотека, которая в 1844 г. насчитывала 500 печатных книг и 60 рукописей, а к концу столетия составляла около 20 000 печатных книг и более 1 000 рукописей. Отбор и покупка рукописей у других монастырей осуществлялись благодаря трудам библиотекарей о. Азарии (Попцова) и особенно о. Матфея (Ольшанского).

Большой резонанс в русской общественной мысли 1870–1880-х годов имели произведения одного из самых оригинальных русских мыслителей и писателей, К. Н. Леонтьева. В течение многих лет Леонтьев был профессиональным дипломатом, консулом в разных городах Османской империи — Адрианополе, Тульче, Янине, Фессалониках. За время своей дипломатической карьеры он написал немало записок и отчетов по вопросам религиозности народов Турции и их национальной борьбы. В 1871 г., после тяжелой болезни, Леонтьев отправился на Афон уже не как консул, а как кающийся грешник и, к удивлению настоятеля и духовника Пантелеймонова монастыря, просил принять его в послушники. Ввиду как духовных, так и политических соображений, ему было отказано. Результатом его поездок на Св. Гору яви лась «За писка об Афонской горе и об отношениях ее к России» (1872 г.). В ней даются меткие характеристики национального характера и религиозности турок, греков и болгар. Специальное место уделяет Леонтьев русскому присутствию на Востоке. «Всякий лишний переселенец в Турции служит сознательно или бессознательно нашим самым священным, самым отдаленным и глубоким интересам, раздражая при этом очень мало своим присутствием (а чаще и вовсе не раздражая) государственный организм Турецкой империи». Афон, по мнению Леонтьева, имеет двоякое значение. Одно его значение — общеправославное, другое — это русский Афон, с каждым годом приобретающий все большую силу.

Отдельную страницу составляют исследования русских ученых — византинистов и славистов — на Св. Горе. В середине XIX в. на Афоне дважды побывал с ученой целью архим. Порфирий Успенский. Результатом его поездок явились детальные описания жизни монастырей и хранящихся в них культурных сокровищ, а также единственная в своем роде трехтомная история Афона. В середине XIX в. на Афоне трудился не менее известный историк христианского Востока архим. Антонин Капустин. Свое путешествие на Св. Гору в 1859 г. он описал в отдельно изданной книге. В том же году на Афоне работала экспедиция П. И. Севастьянова. Славянские рукописи изучались казанским профессором В. И. Григоровичем. В конце XIX — начале ХХ в. на Афон неоднократно приезжали с учеными целями русские византинисты — А. А. Дмитриевский, Н. П. Кондаков, Ф. И. Успенский, В. Н. Бенешевич и другие. Целью их занятий было изучение письменных и археологических памятников, церковной архитектуры и живописи; они неизменно встречали гостеприимный приют в русских обителях. В русском монастыре Св. Пантелеймона не только радушным хозяином ученых гостей, но и деятельным сотрудником их был библиотекарь о. Матфей. Его активные контакты с византинистами А. А. Дмитриевским, В. Э. Регелем, И. В. Помяловским, Н. Ф. Красносельцевым, А. И. Алмазовым нашли отражение в сохранившейся переписке ученых и еще ждут своего исследования. Во второй половине XIX в., наряду с Пантелеймоновым монастырем, Ильинским и Андреевским скитами, значительное число русских монахов селилось в келлиях — небольших обителях, принадлежавших тому или иному из 20 святогорских монастырей. За получение права на келлию монах платил главному (кириархическому) монастырю определенную сумму денег, после чего составлялся договор (омология), в котором оговаривались условия аренды келлии. Русские воспринимали этот акт не как аренду, а как покупку келлии, разворачивали в них строительные работы, принимали новых насельников, превышающих число указанных в документе, а нередко пытались добиться признания за келлией прав скита. Все это вызывало длительные тяжбы с главными монастырями, вмешательство дипломатов и гражданских властей в жизнь Афона.

 

Русский Афон глазами современников

Благосостояние русских обителей производило большое впечатление на соотечественников. «Пребывая в стенах русского монастыря святого Пантелеймона, там живал в какой-то атмосфере древнего русского благочестия, — писал генеральный консул в Македонии М. А. Хитрово, — сердце радуется, видя на далекой чужбине это благоустроенное, прекрасно управляемое громадное хозяйство в благочестивом деле русского Православия. Но не надо забывать, что великое дело это, возникшее, так сказать, само собою из духовных потребностей русского народа, развилось, зиждется и поддерживается ныне исключительно неусыпной деятельностью, непреодолимой энергией и громадным нравственным влиянием выходящих из ряда отцов Макария и Иеронима и нескольких лиц, которых они сумели собрать вокруг себя. Дело это благодаря усилиям отцов Макария и Иеронима ныне поставлено на прочную почву. Монастырь святого Пантелеймона стоит на собственной земле и имеет своего, русского представителя в Протате. Игумен — русский, в составе братии огромное большинство принадлежит русским».

Монастырь Св. Пантелеймона. 18/31 августа 1928 г.

С восторгом описывает свое посещение Афона 1886 г. профессор Санкт-Петербургской духовной академии И. Е. Троицкий. Русские монастыри, по его словам, «это ульи пчел, уютно и практично устроенные, в которых жизнь кипит ключом, в которых обитатели, как трудолюбивые пчелы, работают с утра до ночи каждый над своим делом, расширяя и благоустрояя свои жилища, приумножая общие средства, созидая дело, долженствующее существовать века… Русские монахи живут и работают для будущего, работают для своей обители, которая служит для них и отцом, и матерью, родом и племенем, осуществляет для них все дорогое им в жизни, и ради которой они и живут, и умирают».

Восхищался русскими обителями также и живший в 1880–1890-е годы на Афоне, в келлии Милопотамон, бывший Вселенский патриарх Иоаким III. Жизнь русского Афона в это время ярко представлена в его записке, составленной в январе 1891 г. для солунского консула И. С. Ястребова. «На каком бы месте Афона русские ни заняли келлии или места, — говорилось в записке, — они тотчас стараются ‹…› умножать число монахов и перестраивать все здания и церкви, дабы придать им русский вид. Так, о. Иероним нашел приют в монастыре Св. Пантелеймона с 15 русскими монахами, а через 35 лет число их возросло до тысячи… Архимандрит Виссарион с семью учениками приехал из Киева и занял Ватопедскую келлию Св. Андрея, а через 40 лет эта келлия превратилась в прекраснейший скит, превосходящий благолепием все монастыри, число же братии возросло до четырехсот. Оба эти человека были люди простые и достигли таких результатов только благодаря своей ревности и усердию. Их примеру следуют некоторые другие старцы келлий, перестраивая все на русский лад. В то же время греческое монашество падает, чахнет и близится к роковому концу вследствие нерадения монахов и преследования ими только личных интересов. Духовная власть на Афоне не пользуется никаким значением, ослушание заметно повсюду. Монастыри греческие враждуют между собой, стараясь превзойти один другого в самочинии и своеволии. Напротив, в русских обителях господствует порядок; все идут на зов настоятеля, являются к послушанию с покорностью, работают с самоотвержением, не вмешиваются в мирские дела. Старшие усердно стремятся к приумножению имущества, получая богатую милостыню из России (ежегодно до 200 тыс. лир, т. е. 1 миллионов рублей). На эти средства в течение 40 лет воздвигнуты русскими обителями великолепнейшие здания, храмы, подворья; ризницы и кладовые их можно назвать царскими, амбары наполнены хлебом, вином, елеем и всякими благами. Внушительное число монахов, величие храмов, примерное гостеприимство и щедрая раздача милостыни привлекают к русским обителям».

 

Отношения с греками

Цветущее положение русских афонских обителей и стремительное увеличение численности их насельников вызывали недовольство и зависть греков, монастыри которых нередко терпели нужду. Разгоранию неприязни способствовала общая неблагоприятная обстановка на Балканах, накал националистических страстей и антиславянских настроений. «Недаром греческие газеты начали еще за десять лет тому назад бить в набат против умножения русских монахов на Афоне. Они указывали на опасность поступления греческих монастырей в руки иноземных пришельцев, но и теперь еще не перестают страшиться обрусения Афона», — писал в начале 1891 г. консул в Фессалонике И. С. Ястребов. Греки обвиняют русских в нарушении древнего благочестия; между тем непризнание ими русских икон и пения свидетельствует о том, что у них «еще нисколько не развилось чувство изящного». Умение русских жить хорошо и на Афоне вызывает зависть у греков, — продолжал Ястребов, — а чистота и опрятность кажется им роскошью. «И в хорошей обстановке ведь можно спасти душу свою! Не лучше ли исповедать прямо свой грех национальной исключительности, грех неуместной гордости и в то же время зависти к народу, который сохранил лучше греков старое благочестие, обрядовую сторону веры православной?» По мнению консула, подобно тому, как в свое время многие славянские монастыри обеднели и перешли в руки греков, так и теперь «есть греческие монастыри, которые видимо пустеют и силой Промысла Божия должны перейти в руки русских».

Понятно, что подобные «панславистские» взгляды дипломатии, пусть даже не всегда так открыто высказанные, не могли нравиться греческому правительству. Афинский кабинет неоднократно предпринимал шаги против русских: это дипломатическое давление на патриархов, пропаганда греческих агентов и культурно-просветительских обществ, деятельность греческих дипломатов, в первую очередь консулов в Фессалонике. Летом 1883 г. из Афин прибыла на Афон депутация Н. Дамаласа и П. Павлидиса, известных историков и богословов. В результате экспедиции ученые выработали следующие меры для укрепления позиции греков на Св. Горе: 1) убедить патриарха не давить на монастыри в пользу русских из страха перед русской дипломатией; 2) укрепить греческое образование на Афоне, чтобы были образованные монахи, способные защищать права греков; 3) чтобы по меньшей мере один раз в год на Афон ездил консул из Македонии для поддержания национального чувства монахов; 4) организовать через какое-нибудь пароходное агентство паломничество греков на Афон для противопоставления русским, число которых достигает 4 000 в год. Особенного внимания заслуживает шестой пункт проекта, в котором предлагается монахам из разных греческих монастырей принять английское подданство, чтобы иметь возможность пользоваться поддержкой английского посольства в Константинополе в том случае, если русское вмешательство ущемит их права. Если это будет сложно, продолжают авторы проекта, пусть приедут на Афон монахи, уже имеющие английское подданство, например киприоты. Этот план, конечно, не был осуществлен, но он свидетельствует о степени влияния Англии на политику афинского кабинета и умонастроения греческих политиков. Греческие монахи Афона в ходе спорных дел с русскими неоднократно обращались за помощью к английским представительствам.

В 1887 г. Афон посетил греческий консул в Фессалонике Т. Докос. В своем донесении министру иностранных дел Стефану Драгумису он подробно излагает ситуацию на Св. Горе с точки зрения греческих национальных интересов и особое внимание уделяет русской угрозе. Начинается описание с Кареи — столицы Афона. Здесь, по наблюдениям Докоса, русские держат питейные заведения, в которых собираются «монахи, приносящие жертву Вакху» и творят разные безобразия. К счастью, русские не имеют права приобретать здесь недвижимость; они только арендуют дома. Для того, чтобы избежать обмирщения Кареи, необходимо запретить монастырям сдавать в аренду помещения под магазины; целесообразным представляется также там открытие греческого консульского представительства. Состояние греческой монашеской школы в Карее (Афониады), в которой было 23 ученика, Докос, вслед за Иоакимом III, считал неудовлетворительным. Устройство пансиона, в котором могли бы обучаться юноши из других мест, представлялось весьма желательным, однако, с одной стороны, против этого выступали представители монастырей, а с другой — это создало бы повод для открытия такого же русского пансиона. Усовершенствование школы Докос рассматривал как дело национального значения, потому что в ней монахи научались бы различать опасности для нации. Нам нужно, подчеркивал Докос, иметь способных людей в каждом монастыре. В маленьких обителях игумены с трудом могут противостоять нашествию иностранных духовных лиц. Необходимо, чтобы монастыри постоянно посещали образованные клирики из Греции, которые бы внушали монахам чувства благочестия и укрепляли бы их национальное сознание. В Карее нужен человек, который бы служил посредником между монахами и консульскими властями и правительством. «Систематической работой из одного центра мы можем нейтрализовать действия русских, которые пользуются поддержкой сильных покровителей, работают в пользу одной и той же цели, организованы с военной дисциплиной и подчиняются политическим центрам за границей».

При описании посещения каждого греческого монастыря Докос специально отмечает его положение с точки зрения национальных интересов и возможностей противостоять русским. Так, хорошее экономическое положение Ксиропотамского монастыря (годовой доход 2 360 лир) порадовало его из-за общей границы этой обители с Пантелеймоновым монастырем, ввиду опасности захвата территории. Монахи Ксиропотама хорошие патриоты и смогут противостоять русским соседям. Пантелеймонов монастырь предложил им продать часть побережья на границе за 2 000 лир, но получил отказ; не увенчались успехом также попытки включения русского монаха в число братии; отказом было встречено предложение петь иногда славянскую литургию. С похвалой отзывается Докос и о Кутлумушском монастыре, игумен которого, Харитон, родом из Загории, представлялся ему очень подходящей личностью для организации национальной деятельности на Афоне. Русские всеми силами стараются приобрести кутлумушскую келлию в Карее, но им было отказано; были изгнаны также два монаха, прибывшие на место умерших и живших там сверх положенной нормы.

Посетил Докос и Иверский монастырь, который в течение многих лет имел спор с грузинской келлией Св. Иоанна Богослова. Эпитропы и проистамены монастыря показались консулу хорошими патриотами, однако Иоаким III предостерег его от доверия антирусским настроениям в Ивироне. Бывший патриарх говорил, что большинство греческих монахов на Афоне симпатизируют русским и считают, что если простые и бедные иноки по неграмотности или из материальных интересов сближаются с русскими, то от этого не может быть никакого вреда для эллинизма, ибо они не могут взять верх в греческих монастырях. Если, по мнению Иоакима III, русские добьются превращения грузинской келлии в скит, то они легко смогут войти и в Иверский монастырь. Докос, однако, считал опасения патриарха преувеличенными. За несколько дней до его прихода Ивирон посетил русский консул, который пытался вести переговоры об обращении келлии в скит и угрожал не только задержкой доходов от Иверского монастыря в Москве, но и конфискацией самого монастыря, однако получил отказ.

С удовлетворением говорит Докос о неудачной попытке русских организовать свою школу в Филофеевском монастыре; о передаче же лавриотами келлии в Кавсокаливии русским упоминает с сожалением. Из греческих афонских монастырей один только Святопавловский сумел сохранить свои доходы от бессарабских имений путем «постоянной лести через представителя в Карее». Греческие инициативы в этой обители принимаются с трудом; представитель монастыря в Карее выступает вместе со славянами — Пантелеймоновым, Хиландарским и Зографским монастырями. Антипросоп Св. Павла предложил разрешить русским фотографировать фрески Панселина в Протате; это предложение было забаллотировано греческими представителями. Святопавловский монастырь даром предоставил Пантелеймонову монастырю скалы на побережье для постройки там дома. Кроме того, Иоаким III сообщил консулу, что антипросоп Св. Павла якобы тайно продал русским частицу Св. мощей и Даров, которые волхвы принесли Спасителю на Рождество. «Они полагают, что смогут обмануть русских и под видом дружбы получать от них деньги без вреда для национальных интересов. Я не думаю, что русские столь глупы, чтобы без уступок и надежды на большее давать большие суммы. Монахи утверждают, что поскольку они сами родом из Кефалинии, то нет опасности их обрусения. «Конечно, — продолжал Докос, — они не станут русскими гражданами и военными; но русским и не нужно их записывать в русские; им нужно просто использовать их в своих политических интересах, цель важная, которая стоит 1 000 оттоманских лир, которые они выплачивают за голос представителя монастыря в Карее». Ситуация в Святопавловском монастыре будет служить соблазном для других монастырей, которые могут последовать его примеру.

Монастырь Св. Павла. 28 сентября/11 октября 1930 г.

Высокой оценки удостоился игумен Григориата, Симеон из Триполи на Пелопоннесе, «образец монаха-воина нации и Церкви». В нем грекам можно быть совершенно уверенными. Большинство братии выходцы из Греции, мораиты, причем родом с Пелопоннеса. Менее доволен остался Докос игуменами Ксенофонта, Симонопетра, Дохиара и Констамонита, которые, на его взгляд, были глупы, неграмотны и не обременены национальными чувствами. К ним следовало бы прислать образованное духовное лицо для наставления. Начисто лишены национальных чувств епитропы монастыря Ставроникита; все склоны покрыты русскими келлиями и каливами, многие из которых куплены в последние 4 года. Сдержанна и исполнена неприязни оценка Пантелеймонова монастыря. При посещении же Зографа Докос пытался предостеречь монахов против излишнего доверия русским и в то же время подчеркнул, что греки, в отличие от русских, никогда не посягали на их монастырь.

Подводя итог своему посещению, Докос высказывает необходимые, на его взгляд, меры к улучшению национальной ситуации на Св. Горе, которые сводятся к 11 пунктам: ограничение мирского элемента в Карее; реорганизация греческой школы в Карее; делегирование в Карею подобающе настроенного представителя, в монастыри — духовных лиц из Греции, которые бы вошли в доверие к монахам и действовали заодно с консульством; предоставление Ставрониките беспроцентного займа и поставить его под непосредственный надзор Лавры, Ватопеда, Ивирона и Кутлумуша; покупка келлий в Стримонском заливе, которых домогаются русские; строгое запрещение поселения русских в греческие монастыри, а также продажи им келлий и калив; преодоление ревности между греками из Турции (туркомеритами) и Греции (мораитами); ограничение каймакама-взяточника.

Келлии монастыря Ставроникита. 21 сентября/ 4 октября 1930 г. В конце XIX — начале ХХ в. многие из этих келий принадлежали русским

Монастырь Ставроникита. 14/27 августа 1928 г.

Исполнено озабоченности донесение Докоса от 26 июля 1889 г. (№ 869). Он жалуется на корыстолюбие ватопедских монахов, которые из-за желания получить задержанные доходы с бессарабских имений, не решаются выступить против славянского засилья. Особенно огорчила консула беседа с иверскими монахами: «Πολλοί των έν αύτη απαίδευτων ραγιάδων καταρραδιουργηθέντες υπό των Ρώσσων борются с выходцами из Эллады», — так с презрением характеризует Докос монахов-туркомеритов, выходцев из Турции. Антипросопы Ставроникитского монастыря Никандр и Александр, по его словам, — предатели. Таким образом повторится история Пантелеймонова монастыря и шаг за шагом вся Св. Гора будет продана русским.

В целях укрепления эллинизма на Афоне, по мнению греческого консула, были приемлемы любые средства, в том числе помощь со стороны католических держав (донесение от 5 августа 1889 г.). Оказывается, австрийский консул проявлял интерес к монастырю амальфитян, известному под названием Морфану; в византийское время эта обитель была основана выходцами из итальянского города Амальфи. Австрийский представитель хотел бы узнать, нет ли на Афоне документов, аналогичных тем, что хранятся в архиве Ватикана. По мнению Докоса, эту заинтересованность консула великой державы вполне можно использовать в борьбе против русских. Он узнал, что в архиве Лавры существует пергаменный документ об основании монастыря выходцами из Амальфи, которые имели право держать корабли. Однако основание инославного монастыря на Афоне представлялось проблематичным, и Докос посоветовал антипросопам Лавры не показывать этот акт, пока не будет найден какой-нибудь другой, более подходящий документ.

Очередные жалобы на распространение русских высказывает Докос в донесении от 31 февраля 1891 г. (№ 1080). В длинном списке мер, которые необходимо принять, говорилось также о введении контроля над денежными делами греческих монастырей, невозможности предоставления никаких уступок русским (удовлетворение требований Ильинского скита, передача в постоянное пользование Андреевскому скиту гавани, допущение новых русских монахов в келлии и скиты и др.). Более того, Докос настаивал на том, чтобы игуменам греческих монастырей были запрещены поездки в Россию за сбором милостыни.

Созвучно донесениям Докоса было изложение профессора богословия, иеромонаха Парфения Папаянопулоса о состоянии Св. Горы, написанное в Фессалонике в марте 1888 г. и адресованное министру церковных дел и образования. На вопрос «Как мы можем спасти Афон?» автор дает два основных ответа: материальная помощь монастырям со стороны греческого правительства и поселение в обителях ученых монахов, которые бы проводили разъяснительные беседы с братией и распространяли бы среди них образованность в национальном духе. Митрополит Дамаскин Патрский, побывавший на Св. Горе по пути в Константинополь в 1889 г., также настоятельно советует С. Драгумису обратить особое внимание на Афон, чтобы тот не перешел в руки иностранцев (т. е. русских), приносящих большой вред эллинизму.

Сами греческие монахи много раз пытались оградить себя от русских. Так, в 1883 г. греческими монастырями был составлен взаимный акт, имеющий целью «ограничение чуждой стихии» на Афоне. Русские, говорилось в документе, заняли монастырь Св. Пантелеймона, ильинцы добиваются увеличения населения скита, грузины стремятся захватить Ивирон, русский монах Павел хочет занять скит Св. Анны, русские государственные люди помогают им советами и защитой. Ввиду всего вышеизложенного, 17 афонских монастырей должны занять оборонительную позицию. Во-первых, определяются два уполномоченных от всех монастырей в патриархию для объяснения того, что происходит. Во-вторых, монастыри обязываются защищать друг друга. В-третьих, в случае угрозы одному из монастырей остальные 16 обязуются ему помогать. Акт предусматривал денежную взаимопомощь и создание общей кассы. Документ этот, однако, остался неподписанным из-за несогласия беднейших греческих монастырей, не пожелавших вносить вклады в общее дело.

 

Афон и вселенская патриархия. Патриарх Иоаким III

Афон находился на территории Османской империи и в каноническом отношении был подчинен Вселенскому патриарху. Однако от патриарха — верховного главы Афона — зависело не так много, и привыкшие пользоваться своей автономией святогорцы нередко предпочитали решать спорные вопросы непосредственно в турецких гражданских судах. Периодически, по мере поступления жалоб, из патриархата командировался на Афон экзарх или специальная комиссия для расследования той или иной острой ситуации; как правило, такие экспедиции не имели сколько-нибудь существенных последствий. Борьба афонских монастырей за свою экономическую и административную независимость от Константинопольского патриархата в 1880–1890-е годы продолжала обостряться. В первую очередь этот вопрос вставал в связи с получением от России доходов с бессарабских имений и с назначением управляющих в бессарабские и кавказские имения монастырей. В неоднократно возникавших конфликтных ситуациях российские дипломаты, как правило, принимали сторону патриарха. «Вопрос о желании патриарха подчинить себе более или менее афонские монастыри — не новый, — писал в апреле 1890 г. сотрудник посольства А. Иванов. — Разбирать его с точки зрения историко-легальной бесполезно. Нас должен скорее интересовать вопрос этот со стороны полезности для нас разрешения его в том или другом смысле… Я полагаю, что нам всегда будет полезнее держать сторону патриарха. Во-первых, Вселенский патриарх для нас есть представитель православия на Востоке, и идти против него представляет для нас такие невыгоды, каких нельзя вознаградить никакими временными выгодами на Афоне. Кроме того, легче… иметь дело с одним патриархом, чем со многими афонскими монастырями. До тех пор пока афонские монастыри будут строго держаться православия, они от патриарха не отпадут. Если же случилось, что, подпавши влиянию афинского эллинизма, они уклонились от пути подчинения Великой церкви, то нам неизбежно придется держаться опять патриарха, то есть выйти на ту же самую дорогу, на которую и желает теперь вывести нас патриарх».

История Афона последних двух десятилетий XIX в. тесно связана с деятельностью патриарха Иоакима III (1878–1884; 1901–1912). Чуждый националистических пристрастий, искренне расположенный к России, Иоаким III, еще будучи Фессалоникийским митрополитом, поддерживал русских монахов на Афоне. После восшествия на патриарший престол он старался укрепить церковную дисциплину и добиться от Афона строгого подчинения патриархии. В конце 1879 г. он потребовал, чтобы все русские монахи, отправлявшиеся с Афона в Россию, имели при себе рекомендательные грамоты от патриархии. Если российское посольство не будет выдавать им паспортов без предъявления таких грамот, то тем самым будет положен конец многим злоупотреблениям.

Вселенский патриарх Иоаким III в период его проживания на Св. Горе, около 1900 г. Фотограф: иеродиакон Прокопий, Карея

Свое мнение по поводу самостоятельных действий афонских монахов патриарх высказал в беседе с российским послом Е. П. Новиковым в ноябре 1881 г. Предметом разговора был следующий случай. Вследствие секретного донесения о тайном ввозе большого числа ружей новой системы и пороха из Греции, султан послал туда для проверки своих чиновников Мехмед-бея и Скандер-бея, чтобы они предложили монахам вопросы о численности насельников монастырей и количестве ружей и пороха в них. Монахи отвечали, что они ни на кого жалоб не имеют, представили список жителей и опись оружия (главным образом старых ружей для монастырских сторожей). Мехмед-бей потребовал увеличить цифры в описях; монахи отказались, а в качестве компенсации вручили ему адрес с выражением признательности султану. При этом они тотчас же пожаловались патриарху на вмешательство турецких властей, которое имело целью изменить status quo Св. Горы. «Патриарх признался мне, — писал в своем донесении Е. П. Новиков, — что вдвойне недоволен этим делом, — так как поведение монахов нужно не менее осуждать, как и притязания турок. В начале его патриаршества Саид-паша предлагал ему обратиться к Порте, дабы при ее содействии ввести во внутреннем управлении монастырей реформы, какие признает нужными». Иоаким III тогда отклонил это предложение, опасаясь вмешательства турок во внутренние дела монастырей. Вместо того, чтобы быть довольными этим, монахи решили действовать самостоятельно: по мнению патриарха, им следовало бы в данном случае прикрыться его иерархическим авторитетом и предоставить ему инициативу действий.

В марте 1884 г. Иоаким III был вынужден подать в отставку, которая была с сожалением воспринята как греками Турции, так и в России. Через три года, в 1887 г., он поселился на Афоне в келлии Милопотамон, принадлежащей Великой Лавре. Пребывая на Св. Горе, он по-прежнему живо интересовался происходящими там событиями и особенно положением русского монашества. Именно его посредничеству обязано мирное разрешение многих спорных вопросов. Испытывая симпатии к прорусски настроенному патриарху и надеясь как на его вторичное избрание на патриарший престол, так и на посредничество в афонских делах, русское правительство через своих представителей старалось по возможности оказывать ему содействие. Сам переезд патриарха из Константинополя на Афон состоялся на специально нанятом для этого игуменом Макарием пароходе. Тронутый торжественным приемом в русском монастыре, патриарх «с видимой любовью посматривал на наших монахов и выказывал уважение вообще к русским и к о. Макарию в частности». Иоаким III, писал Ястребов, прибыл на Афон с целью на месте ознакомиться с образом жизни монахов всех национальностей. Поскольку не было оснований сомневаться, что он будет снова занимать Вселенский престол, то эти наблюдения ему могли бы весьма пригодиться. Далее Ястребов подробно излагает содержание своего разговора с Иоакимом III. Патриарх выражал сожаление по поводу изменения киновиального (общежительного) положения в греческих монастырях на идиоритмическое. Проезжая вместе с русским консулом мимо виноградников Пантелеймоновского подворья в Хрумице, он сказал: «Вот отчего процветают русские монастыри, состоящие на киновиальном положении. Монахи сами усердно заботятся об общей пользе, а не так, как в наших греческих монастырях мало прилагается попечение о благосостоянии монастыря для будущего времени. Русским присуще благочестие и послушание, а грекам — сребролюбие и гордость».

Наряду с этим суждением, высказанным отчасти под влиянием сиюминутного настроения, а может быть, и для того, чтобы сделать приятное русскому дипломату, Иоаким выражал и гораздо более критические мнения по вопросу о положении русских и их распространении на Св. Горе. Конечно, как греку, Иоакиму было больно видеть бедность греческих обителей и ту зависимость от русских, в которой они находились. Во время посещения греческого консула Г. Докоса он тесно с ним общался и давал ему советы касательно тех мер, которые можно принять для поддержания эллинизма. Сторонник строгой дисциплины в Церкви, Иоаким не мог не возмущаться явным нарушением русскими установленных на Афоне правил. Выше мы приводили его сетования, высказанные в беседе с консулом Ястребовым. Среди афонских бумаг МИДа хранятся собственноручные письма патриарха, в которых он резко осуждает некоторых русских монахов за их неподобающий образ жизни и просит русское посольство принять против них срочные меры. «Из числа… факторов, влиявших на изменение нравов и условий монашеской жизни на Афоне, на первом месте, поистине, должны быть поставлены русские монахи. Они стремятся к богатству и наживе, входят в широкое общение с миром, привлекают великие жертвы, приступают к громадным постройкам… усиливают мирской элемент на Афоне…» — писал Иоаким товарищу обер-прокурора Св. Синода В. К. Саблеру.

Разочаровавшись в своей миротворческой деятельности на Афоне, в начале 1891 г. Иоаким III хотел покинуть Св. Гору. При этом он обратился к российскому послу А. И. Нелидову с просьбой о материальной помощи в 300–400 турецких лир из доходов от секвестрированных имений восточных патриархатов в Бессарабии. Источники его существования, писал он, зависят от четырех семей, и он не знает, как избавиться от долгов. «Мы не нищенствуем для себя, — добавил патриарх, — а просим, если возможно, чтобы из денег, предназначенных на такого рода благотворения, возмещены были нам издержки на возобновление почтенной пустынной обители, насчитывающей более девяти веков существования». Узнав о планах патриарха, российский посол ходатайствовал об оказании ему материальной помощи. Иоаким, писал Нелидов, еще будет играть значительную роль в судьбах православного Востока; слабая и неудачная политика его преемников подняла его обаяние в среде греческого населения. Иоаким готов идти рука об руку с Россией, и потому необходимо помочь ему путем предоставления ему 300–400 лир из бессарабских доходов. Патриарх тогда, однако, не покинул Афон; он продолжал быть посредником-миротворцем в сложных спорах святогорских монастырей. В 1894 г. он снова обратился к Нелидову с просьбой о помощи в строительстве храма на вершине Афона. С Афона прибыл он в Константинополь в 1901 г., чтобы снова взойти на патриарший престол.

 

Позиция российского МИДа

Если бы мы располагали только донесениями греческих дипломатов и духовных лиц, то могло бы сложиться впечатление, что русское правительство было крайне заинтересовано в Афоне, в усилении на Св. Горе русского элемента в ущерб греческому и не жалело никаких средств для достижения этих целей. Какова же была на самом деле позиция российского МИДа в отношении греческого духовенства вообще и афонского монашества в частности? Точка зрения дипломатического ведомства отчетливо заявлена в донесении А. Е. Влангали от 28 декабря 1883 г. / 9 января 1884 г.: «Под общим именем “греков” можно разуметь Афинское правительство, население королевства, жителей Турции греческого происхождения, патриархат и духовенство и, наконец, греческих иноков на Афоне». Далее дается характеристика отношения российской дипломатии к каждой из этих категорий. «На нас лежит обязанность ограждать по мере возможности права и независимость Восточной церкви. Но между интересами этой церкви и национальными интересами… афинских греков не только возможно, но и необходимо провести строгую демаркационную черту, так как Вселенский патриархат нисколько не призван служить оплотом эллинизма». В самом деле, русская политика начиная с 1774 г. неизменно защищала Восточную церковь от посягательств турок, Россия выделяла большие материальные средства для ее поддержания, но при этом во всех документах подчеркивался подлинно вселенский, наднациональный характер Константинопольского патриархата. Величайшие святыни Востока — Гроб Господень, Святые места Палестины, Афон должны принадлежать всему православному миру. Такая политика входила в противоречие со взглядами правительства Греческого королевства, стремившегося к утверждению приоритета греков и национализации церковной жизни православного Востока.

Увеличение притока русских на Св. Гору, а также огромное число паломников (в 1891 г. было открыто прямое пароходное сообщение судами Русского общества пароходства и торговли) вызвали необходимость поставить ситуацию под контроль русских властей. При жизни игумена Макария (он умер в июне 1889 г.) сведения о событиях жизни Св. Горы получались через него или его доверенных; благодаря его личному авторитету были успешно преодолены многие сложности в отношениях русских и греческих монахов. «Благодаря личности о. Макария, Пантелеймоновский монастырь сделался чем-то вроде посредствующей инстанции между посольством и консульством в Салониках, с одной стороны, и всем русским Афоном — с другой», — писал секретарь посольства А. Смирнов. После смерти Макария это стало сложнее, появилась настоятельная необходимость иметь на Св. Горе особого представителя. Поскольку назначение светского консула не представлялось возможным, то посольство предложило Св. Синоду рекомендовать туда духовное лицо, которое бы жило в качестве паломника, следило бы за ходом дел и старалось приобретать нужное влияние. Идея назначения представителя — духовного лица не встретила сочувствия у К. П. Победоносцева. «Я нахожу предлагаемый им способ неудобным для достижения предполагаемой цели», — писал он. Подобное назначение, по мнению обер-прокурора, напоминает учреждение, задуманное графом Нессельроде для Иерусалима и закончившееся неудачей. Если даже свой человек на Афоне — архимандрит Макарий — не мог многое уладить, то, как полагал Победоносцев, тем менее это удалось бы сделать человеку чужому.

Из противоречивых и непоследовательных указаний министерства становится ясно, что русское правительство не имело выработанной определенной точки зрения касательно политики на Афоне; не было даже четкого понятия о том, полезно ли русское присутствие там вообще. Русское посольство в Константинополе, равно как и консульство в Фессалонике, неоднократно посылало в МИД запросы, подчеркивая важность для посольства знать отношение правительства к усилению русского иночества на Афоне. Против дальнейшего развития русского Афона у дипломатов имелось серьезное возражение, ранее высказывавшееся митрополитом Филаретом Дроздовым, — а именно отток русских денег за границу, которые лучше было бы направить на окраины России. При всей желательности подобного решения вопроса, посол А. И. Нелидов не видел способа, как это можно осуществить; ведь на Новоафонский монастырь на Кавказе никогда не будут жертвовать столько, сколько на древний Афон. «Невольно приходится пожалеть, — пишет посол, — что русские деньги идут на поддержку и устройство келлий, коих самая принадлежность русским инокам зависит от произвола греков, и с этой стороны, раз невозможно остановить или направить эти пожертвования иначе, — быть может, было бы лучше, если бы они получались, по крайней мере, скитами, составляющими неотъемлемую русскую собственность». В заключение Нелидов просил дать ему инструкции дальнейших действий. «Имея в руках лишь фактические данные, показывающие глубокое почитание народа русского к Св. Афонской горе, невозможно взвесить, как велика нравственная польза этого почитания или насколько Афон полезен и нужен нам с государственной точки зрения… Приходится иметь дело с неизведанной областью, с самостоятельной и могучей силой народной», — делал вывод Нелидов. «Вообще по отношению к Св. Горе правительству раз навсегда следует отказаться от мысли иметь там исключительное влияние, или направлять движение народное в этой области», — говорит он в другой депеше. О невозможности решить этот вопрос постановлениями и указами говорит секретарь константинопольского посольства А. Смирнов: «Правительство может задаваться вопросом: нужен ли ему Афон? То есть должно ли оно брать на себя деятельную роль в защите на нем русских интересов. Оно может стеснить или, напротив, как оно это делало до сих пор, поощрять паломничество, может стремиться ограничить прилив денежных пожертвований. Но основной вопрос: нужен ли Афон православному народу русскому? — решает сам народ, не спрашивая кабинетных соображений наших, а прямо высылая на Афон свою деятельную силу, свою трудовую копейку. — Остановить прилив того и другого едва ли возможно. Правительство должно, отнюдь не стесняя жертвующих, сделать все от него зависящее, чтобы Афон стоил этих жертв». После этого становится очевидной несостоятельность обвинений со стороны греков в якобы организованной «панславистскими комитетами» поддержке афонского монашества со стороны русского правительства.

Итак, помощь дипломатии русским обителям осуществлялась на основании 62 статьи Берлинского трактата и общего правила поддержки русских подданных на территории Турции. Это распространялось, в первую очередь, на большие обители — Пантелеймонов монастырь, Ильинский и Андреевский скиты, принадлежность которых России представлялась бесспорной, а строгая организация давала возможность контроля над ними. В числе имущественных споров, которые вели русские с греками на Афоне в конце XIX — начале ХХ в., особо выделяются дело Ильинского скита с Пантократорским монастырем и дело грузинской келлии Св. Иоанна Богослова с Иверским монастырем.

 

Подданство русских монахов

Правовой статус насельников русских обителей был неопределенным. С точки зрения Оттоманского государства русские насельники Афона являлись османскими подданными. Афонским канонизмом 1876 г. все святогорские монахи, независимо от их национальности, объявлялись подданными Османской империи; им выдавались так называемые нуфусы (виды на жительство), формально приравнивающие их к османским подданным. Однако это турецкое подданство оставалось номинальным, а канонизм, хотя был введен в свод турецких законов, никогда не выполнялся. Русские монахи оставались русскими подданными, сохраняли свои российские паспорта и пользовались покровительством русского правительства в лице его дипломатических представителей. По русским законам, российское подданство терялось лишь в следующих случаях: 1) вследствие поступления на иностранную службу без разрешения правительства; 2) вследствие отказа на вызов русских властей вернуться на родину. Более того, 62 статья Берлинского трактата подтверждала покровительство русским монахам со стороны дипломатов именно как российским подданным.

Вместе с тем, согласно указу Св. Синода от 13 июля 1816 г., русские подданные, принявшие постриг за границей, не признавались как монахи в России. В ответ на это Александр I издал другой указ, который разрешал богомольцам принимать монашество, но при условии, что они навсегда останутся за границей. В дальнейшем лиц, постриженных за границей, принимали в русские монастыри в монашеском звании и своем сане после прохождения трехлетнего послушнического искуса, причем в каждом случае требовалось разрешение от Св. Синода. Эта практика прослеживается на многих примерах. Приведем один из них. В феврале 1900 г. иеромонах Андреевского скита Порфирий обратился к настоятелю Виленского Свято-Троицкого монастыря архим. Палладию с прошением о принятии его в число братии с разрешением священнослужения. Архим. Палладий ходатайствовал перед архиереем об исполнении этого прошения в связи с недостатком в иеромонахах. Архиепископ Литовский и Виленский Ювеналий, однако, отвечал, что он не имеет права дать подобное разрешение, так как «пострижение и рукоположение, производимое на Афоне, не признается в России без разрешения Св. Синода, потому проситель и должен просить Св. Синод». Следующее письмо Порфирия было направлено уже в Св. Синод, причем он просил принять его с разрешением священнослужения и «взамен требуемого при сем предварительного искуса зачесть время пребывания в подворьях Афонского Свято-Андреевского скита в Одессе с 1886 г. по 1890 г. и в Петербурге с 1890 г. по 1892 г. и затем с 1897 г. по 15-е января 1899 г.», где он совершал богослужение с разрешения местной епархиальной власти. Ответ Синода был, однако, неблагоприятным: о. Порфирий, «как получивший пострижение в монашество и рукоположение в сан вне пределов России, в силу циркулярного указа Св. Синода от 19 марта 1816 года, может быть принят в указанный им Виленский Свято-Троицкий монастырь или в какую-либо другую обитель… не иначе как на испытание в течение трех лет», после чего епархиальное начальство может ходатайствовать перед Св. Синодом о признании его в сане и монашестве. Через полтора года в Синод обратился архиепископ Волынский и Житомирский Модест, который просил об о. Порфирии, на сей раз касательно зачисления его в братию Дерманского Свято-Троицкого монастыря на иеромонашескую вакансию. В рапорте указывалось, что еще в 1898 г. Острожский епископ Серафим ходатайствовал о назначении иером. Порфирия наместником Дерманского монастыря. Теперь в Синоде сочли возможным отступить от буквы указа: иером. Порфирий был принят в Волынскую епархию в монашестве и сане.

Двойственность статуса давала, с одной стороны, русским монахам большую степень свободы и возможность в России выступать в своем прежнем мирском звании, а с другой стороны, позволяла русским властям защищать их только в тех случаях, когда это находили целесообразным. Если монах признавался «неблагонадежным», то к нему сразу применялась формулировка «такой-то, именующий себя иеромонахом»; в некоторых случаях дипломаты не стеснялись отсылать наиболее назойливых просителей под тем предлогом, что они турецкие подданные. Один из наиболее показательных примеров в этом отношении содержится в донесении русского консула в Иерусалиме от 11 апреля 1907 г. «В самый разгар паломнического сезона, начиная с Рождества Христова и кончая Пасхой, — писал он, — вслед за нашими паломниками, в Иерусалим наезжает много так называемых афонских монахов русского подданства, что генеральное консульство, на основании предписаний императорского посольства в Константинополе, не признает за ними монашеского звания. — Но наши простодушные паломники, а в особенности женщины, считают их монахами (любопытно, кем же еще они могли их считать? — Л. Г.). Вследствие этого сии последние бессовестно эксплуатируют религиозное чувство паломников и выманивают у них большие деньги на поминовения. Бывали даже примеры кощунственной продажи ими несуществующих мощей». Далее консул говорит о том, что он не может закрывать глаза на вымогательства афонцев и, считая их мирянами, должен преследовать их за недозволенные сборы и мошенничество, но не находит в русских законах соответствующей статьи. Он нашел п. 2 ст. 174 Устава наказаний, налагаемых мировыми судьями за вымогательство, однако, не считает возможным прилагать его в данном случае. Синод же и здесь, как обычно, рассуждал с чисто формальной точки зрения и уклонился от ответа на прямо поставленный вопрос: поскольку речь идет о лицах, «именующих себя афонскими монахами, но в действительности не принявших пострижения от русских духовных властей, причем самые проступки таковых лиц совершаются вне пределов Российской Державы, то разъяснение… недоумения… могло бы последовать лишь от подлежащей светской власти, а не от Св. Синода», — гласит синодальное решение. Понятно, что светская власть никаких законов на этот счет указать не могла, и положение оставалось прежним. Напротив, когда речь шла о государственных интересах России, то в документах особо подчеркивалось принадлежность того или иного монаха к русскому подданству.

Со стороны турецких властей неоднократно предпринимались попытки официально признать русских монахов османскими подданными, но эти попытки всегда встречали противодействие со стороны русской дипломатии и ничем не оканчивались. Во время переписи населения Афона в 1905 г. турецкие власти сделали попытку отобрать у русских монахов их русские паспорта и взамен их выдать им турецкие нуфусы. Требование турок встретило решительный отказ со стороны всех русских обителей и чиновники «более не настаивали и ограничились поименной переписью братий монастырей и келлий; лишь в грузинской келлии Иоанна Богослова при Иверском монастыре им удалось получить паспорта монахов с обещанием возвратить их, но это исполнено не было, и братия келлии получила новые нуфусы, в коих они значатся турецко-подданными». Солунский вали отказался возвратить паспорта без особого распоряжения Порты, объясняя это тем, что все монахи считаются турецко-подданными. В ответном письме из посольства подчеркивалось, что новый порядок, вводимый властями солунского вилайета, совершенно неправилен, потому что русские монахи, согласно 62 статье Берлинского трактата являются иностранными духовными лицами на территории Турции. Н. В. Кохманский должен требовать, чтобы отобранные паспорта были немедленно возвращены в российское генеральное консульство. Турецкие власти не стали настаивать на своем и вступать по этому поводу в конфликт с русскими. Уже 14 декабря Кохманский докладывал о том, что вопрос был разрешен в пользу сохранения прежнего положения вещей; паспорта обещали вернуть. «Вручение же нашим монахам турецких нуфусов в дополнение к их национальным документам, как то и хотят турецкие власти в виду двойственности их подданства, пока они имеют пребывание на Афоне, не могло бы встретить на практике затруднений для самих монахов. Впрочем, сам вали пока на этом не настаивает», — добавляет Кохманский.

Новая волна претензий началась после прихода в 1908 г. к власти младотурок, которые активно стремились к уничтожению в империи привилегий иноверческого населения. 29 августа 1909 г. Н. В. Кохманский докладывал в посольство о конфискации у настоятеля келлии Св. Иоанна Златоуста Константина Семерникова его российского паспорта; документ не был возвращен, несмотря на представления со стороны консульства. Уже имея опыт в подобном вопросе, Кохманский дает краткую справку об отношении турецких властей к русским монахам. «С давних пор положение русских монахов на Афоне было двойственным и юридически с точностью не установленным. Хотя императорское посольство и генеральное консульство в Солуни всегда признавали, что поскольку наши монахи остаются на территории Афонского полуострова, они являются турецко-подданными, но, с другой стороны, сами турецкие власти никогда не претендовали на безусловность этого подданства, а в действительности афонские русские монахи, находясь вне Афона на турецкой же территории неизменно пользовались всюду своим качеством иностранных подданных, сохраняя свои национальные документы и путешествуя по Турции по подорожной (мурур-тезкереси) на имя русско-подданного. В некоторых случаях, когда афонские власти, случайно получив в свои руки паспорта русских уроженцев, пытались их оставить у себя ‹…›, таковые действия властей, по протесту генерального консульства, признавались высшей турецкой инстанцией злоупотреблением и отобранные паспорта вручались генеральному консульству». Теперь же турецкие власти намерены применять закон во всей строгости. «В толковании этого закона, — продолжает Кохманский, — здешние власти идут настолько далеко, что находят естественным, чтобы наши афонские монахи оставались в силу упоминаемого закона в турецком подданстве и за пределами Турции, не исключая их родины, России, так как турецкий закон не допускает самостоятельного выхода из раз приобретенного подданства». С точки зрения России, объясняет он, афонские монахи считаются лишь временно выбывшими на жительство за границу, а в силу особого статуса Св. Горы за ними и русские власти признавали временное турецкое подданство, но они при этом «конечно, всегда остаются русско-подданными». В своем докладе по тому же вопросу Кохманский высказывает мысль о желательности изменения 8 и 10 пунктов афонского устава так, чтобы афонские монахи иностранного происхождения сохраняли свои национальные паспорта для поездок за пределы Турции; внутри ее пределов они считаются турецкими подданными. Однако предложение Кохманского исполнить оказалось невозможным. Мнение посольства было выражено в инструкции, данной управляющему солунским консульством 15 октября 1909 г. Посол считал, что нет надобности обращаться по поводу документов афонских монахов к турецкому правительству, так как случаи конфискации паспортов до сих пор имели характер частной меры и не распространялись на все афонское монашество. Как и во многих других случаях, посольство нашло компромиссный и наименее конфликтный выход из ситуации: солунское консульство должно выдавать монахам, взамен конфискованного, другой паспорт, как и поступают при утере русскими подданными их заграничных документов.

Возникший вопрос о подданстве русских монахов нашел отражение на страницах германских газет, откуда перешел и в русскую периодическую печать. На это обратил внимание министр иностранных дел С. Д. Сазонов, который попросил навести справки; в ответе министру еще раз подчеркивалось, что русские монахи не перестают считаться русско-подданными.

Беспокойство по вопросу о статусе русских монахов высказывает посол Н. В. Чарыков и в письме к новому консулу в Фессалонике А. К. Беляеву от 9 февраля 1911 г. Он обращается к Беляеву с просьбой навести справки, почему солунский вали снова обратил внимание на эту проблему. Турецкий регламент об Афоне не был признан русским правительством. На практике оно допускало по умолчанию, чтобы русские уроженцы рассматривались оттоманскими властями как турецкие подданные, но «ни в коем случае не может быть дано согласие со стороны русской власти на официальный выход русских монахов из российского подданства для окончательного зачисления их оттоманскими подданными с отнятием у них русских паспортов». Когда Беляев запросил вали Ибрагим-бея, тот поспешил ответить, что письмо, посланное им несколько месяцев тому назад в Порту, касалось только греческих, но никак не русских подданных, от которых он вовсе не намерен требовать строгого исполнения этого правила. Дело, таким образом, и на сей раз было сведено к сохранению status quo, казавшегося приемлемым как русской, так и турецкой стороне. В предреволюционной ситуации в Македонии 1910-х годов турецкие власти боялись настроить против себя Россию, а русское правительство продолжало свою пассивную политику на Балканах, тщательно избегая открытых конфликтов.

 

Дело ильинского скита

Скит Св. пророка Илии, основанный в 1770 г. Паисием Величковским, относился к Пандократорскому монастырю и первоначально имел пять каменных калив. В начале XIX в. прибывшими в большом числе монахами из Малороссии он был преобразован в общежительный. В 1837 г. иноки начали постройку храма в южной части скита без дозволения монастыря; строительство было прервано греками. В 1839 г. ильинцами и пантократорцами было подписано соглашение (омология), на основании которого русские монахи признавали главенство монастыря над собой и границы скита; все постройки в нем должны производиться с разрешения монастыря, а число братии не должно превышать 25 человек. До 1878 г. этот документ был главной основой отношений скита с монастырем.

Новый этап в истории Ильинского скита начался по поводу закладки нового соборного храма в обители великой княгиней Александрой Петровной. Во время плавания вокруг Афона в июле 1881 г. она отправила на Св. Гору адмирала Головачева для закладки первого камня церкви. Это вызвало протест со стороны монахов Пандократорского монастыря, которые потребовали у русских 500 лир за право строить собор, а когда им было отказано, заявили, что камень для строительства должен покупаться на вес. Из письма патриарха Иоакима III российскому послу Е. П. Новикову от 19/31 декабря 1881 г. мы узнаем, что монахи скита через посредство о. Нафанаила, представителя Пантелеймонова монастыря в Карее, обратились к комиссару султана с просьбой о помощи. Обратились они при этом и к патриарху. Иоаким отправил в Пандократор трех послов, советуя возобновить договор от 26 августа 1839 г. Адресовал он послания пандократорским епитропам, убеждая их дозволить русским строительство церкви. Монастырь же обратился в Протат с жалобой на настоятеля скита, и 26 мая 1882 г. он постановил подтвердить старое решение 1839 г.; насельники скита призывались к повиновению. Противостояние достигло высшей точки напряжения: часть пандократорцев и Протат под влиянием греческого правительства встали в резкую оппозицию русским. Патриарх, напротив, пытался защитить их и считал дело скита незначительным и не представляющим опасности для греческих интересов. В очередном письме к ильинцам он советует им опротестовать решение Протата.

В июле 1882 г. на Иоакима III пытался воздействовать премьер-министр Греции Х. Трикупис. В своем ответе патриарх ставил на вид, что в случае дальнейшего сопротивления пандократорцев русские будут апеллировать в турецкие суды, и это обернется настоящей бедой для Афона. Как и в других случаях, миротворческая и умеренная политика Иоакима III исходила из трезвой оценки им политической ситуации, а не отражала его русофильскую позицию, в чем обвиняли его враги. Патриарх понимал, что если он будет настаивать на выполнении крайних требований греческих националистов, то, во-первых, потеряет поддержку России, а во-вторых, потерпит поражение в конкретных спорных случаях.

Малороссийский Ильинский скит. 1867–1872 годы

Через год, 4 мая 1883 г., патриаршим Синодом было принято решение о командировании на Афон экзарха по ильинскому делу. Представители Пандократора, наконец, согласились на строительство храма, и 20 мая 1883 г. это решение было разослано представителям европейских держав в Фессалонике. Однако афинское правительство и особенно Общество распространения греческого образования резко протестовали против этого соглашения. Не были согласны с ним и русские монахи. 21 июля 1883 г. в Карее собрался полный состав афонского Кинота, который постановил все-таки дать разрешение на строительство храма, но при условии подтверждения омологии 1839 г. и сноса построек вокруг скита. Русские монахи должны были, кроме того, возместить убытки, понесенные греками в турецких судах. Ильинцы почувствовали себя оскорбленными и обратились с жалобой в русское консульство в Фессалонике.

Дальнейший ход событий описывается в депешах посла в Константинополе А. И. Нелидова от 1883 г. Уже в первой из них, от 1/13 августа 1883 г., Нелидов докладывает о длившемся уже два года споре ильинцев с пандократорцами по поводу постройки новой церкви. Конфликт этот, впрочем, не вызывает удивления. «Со времени возникновения греко-болгарской распри и возбуждения греками борьбы за обладание всей южной частью Балканского полуострова национальная вражда на этот раз приняла более острый характер, а в последнее время и стала одним из главных средств, при помощи которых крайняя афинская политика, кажется, думает подорвать русское славянское влияние в Турецкой империи, опасное, будто бы, для будущности греческого элемента», — так оценивает А. И. Нелидов политическую суть дела. В отличие от своего сравнительно пассивного предшественника Е. П. Новикова, Нелидов был сторонником более энергичных действий в защиту русских на Афоне. Он немедленно отправился к великому визирю и провел с ним разговор о деле ильинских монахов. Особых надежд на помощь с турецкой стороны он, впрочем, не возлагал.

Не добившись выполнения своих требований ни в Протате, ни в патриархии, в конце 1883 г. ильинцы решили обратиться в турецкий суд. В этом намерении их поддержал российский консул в Фессалонике А. А. Якобсон, который вел параллельные переговоры с солунским вали Галиб-пашой о содействии. Действия монахов, противоречащие афонским уставам, а еще более поведение консула вызвали недоумение у А. И. Нелидова. Последующий ход событий показал правоту Нелидова: действительно, в турецком суде русские правды не нашли. Якобсону следовало удержать ильинцев от такого шага, писал Нелидов позднее. Обе первоначальные инстанции решили дело не в пользу русских монахов, и тогда их кассационная жалоба была отправлена в Константинополь. По мнению Нелидова, даже поддержка великого визиря не могла бы помочь ильинцам, и для них было бы выгоднее непосредственное воздействие на противоположную сторону.

Ввиду бесполезности всех предпринятых попыток, в сентябре 1883 г. Нелидов решился пустить в ход крайнюю меру — временную задержку доходов афонских монастырей, получаемых ими с бессарабских имений. Настоятель Пантелеймонова монастыря также пытался вести миротворческие переговоры с главами пандократорской братии. По его мнению, ильинцам следовало бы прекратить дело в турецких судах, заручиться разрешением патриарха на строительство храма, и тогда дело могло бы уладиться.

Монастырь Пандократор. 22 сентября/5 октября 1930 г.

Вопрос, однако, не сдвигался с мертвой точки и в последующие годы. Новый русский консул в Салониках И. С. Ястребов также принимал активное участие в делах ильинцев. После посещения Афона в мае 1887 г. (непосредственно предшествовавшего визиту на Св. Гору его греческого коллеги Докоса) он подробно излагает свои впечатления в депеше к А. И. Нелидову от 4 июня 1887 г. «Не особенно утешительно положение дел Ильинского на Афоне скита, — писал Ястребов. — Процесс его с Пандократорским монастырем довел монахов до разочарования, так как ни в апелляционном, ни в кассационном судах они не выиграли дела. Немало потратили денег на ведение этого процесса, приучились к сутяжничеству, не свойственному монахам». Ястребов сразу указал на ошибки, которые, на его взгляд, допустили ильинцы. Во-первых, они не должны были начинать процесс в турецких судах. Во-вторых, и это главное, им не следовало подавать своего протеста в Протат и угрожать грекам мерами со стороны посольства, перенося тем самым монастырские вопросы на почву политических интересов. «Ильинцы терпением могли бы выиграть дело, теперь едва ли поправимое», — заключает он. Заплатив пандократорцам «какую-нибудь сотню лир», они бы получили от них искомое разрешение на строительство церкви. Они же под влиянием подстрекательств извне решили добиваться эмансипации, возложив всю надежду на консульство и посольство. «Они того не знают, что ни то, ни другое не может ни под каким видом изменить существующий порядок вещей на Афоне», — подчеркивает Ястребов. Управляющие делами скита о. Гавриил, о. Хрисанф и о. Савва не понимают истинного положения дел. «Я далек от мысли быть адвокатом греческой монашествующей братии, — писал он в том же донесении, — тем не менее, не могу не сказать, что она действует на основании правил Афонской горы. Наши келлиоты и монахи скитов хотели бы ниспровергнуть этот порядок, — это греческое иго, как они его называют. Вопрос, следовательно, почти во всякой ссоре русских с греками ставится на эту почву. Ревнивые за свои права, греки делаются крайне неподатливыми». Чтобы помочь урегулированию спора, Ястребов провел переговоры как с пандократорцами, так и с представителями Ватопедского монастыря и бывшим патриархом Иоакимом III, которых просил о посредничестве. Таким образом, заключает консул, есть основания надеяться, что уплатив определенную сумму денег пандократорцам, ильинцы при помощи ватопедцев смогут достичь примирения.

О необходимости твердо стоять на установленных правовых нормах, принятых на Св. Горе, говорит в своем заключении по депешам Ястребова И. Е. Троицкий (профессор Петербургской духовной академии, советник К. П. Победоносцева по вопросам восточной политики церкви): «Способ решения пререканий между русскими (разумея здесь и грузин) и греческими монахами на Афоне, предлагаемый г. генеральным консулом в Македонии, представляется, при данном положении дел на Афоне, если не лучшим, то единственно возможным. Г. Ястребов совершенно справедливо говорит, что «ни консульство, ни посольство (русские в Солуни и Константинополе) не могут ни под каким видом изменить существующий порядок вещей на Афоне, — писал он К. П. Победоносцеву. — Таким образом, если Св. Гора, благодаря своему уставу, неуязвима для местных высших властей — политических и церковных, то, конечно, еще менее, может быть уязвима для посторонних, которые могут действовать только через местные власти. Но через политическую турецкую власть христианскому государству, вроде России, действовать на Афон зазорно, а через церковно-патриаршую ненадежно, так как патриарх не имеет средств заставить афонцев подчиниться своей воле, а вынужден прибегать к разным обходным (не всегда безупречным) путям для достижения желанных результатов. Притом достоинство России не позволяет ей одолжаться ни у турецкого правительства, ни у Константинопольского патриарха в таких сравнительно мелких и ничтожных делах. Словом, пока не изменится нынешнее правовое положение Св. Горы, никакое воздействие на нее, помимо согласованного с уставами, невозможно».

Разочаровавшись в своих надеждах на мирное урегулирование конфликта, Ястребов прибег к так называемым «понудительным мерам», т. е. удержанию доходов бессарабских имений монастырей. Путем удержания денег, накопившихся за 4 года, он надеялся помочь русским монахам. «Никогда Россия не посягала и не посягает на привилегии Св. Горы, — писал он. — Напротив, она именно их сохранила, защищала и будет защищать… На этом остановились мои сношения с Протатом. Я не дам ему денег, пока он не примется серьезно за примирение ильинцев с пандократорцами». Удержание денег, в которых греки сильно нуждались, представлялось Ястребову единственным способом заставить их пойти на уступки. Ес ли вы дать им деньги, то «мы будем ими же осмеяны». По сообщению И. С. Ястребова от 22 декабря 1889 г., пандократорцы в течение многих лет не разрешали ильинцам рукополагать своих монахов, поэтому в скиту стало некому служить. Лишь в конце 1889 г. Протат дал разрешение на хиротонии, к чему его побудило задержание бессарабских денег. «Как ни неприятно держать деньги, монастырям принадлежащие, но для нас остается в этой мере одно средство заставить греков к сговорчивости. Наша выдержка победит упорство греков», — писал консул.

В то время как бывший патриарх Иоаким помогал ильинцам советами, при патриархе Дионисии V (1887–1890) решения Константинопольского Синода издавались не в пользу русских. Несмотря на неоднократные ходатайства российского посольства перед патриархией по ильинскому вопросу, Синодом было издано запрещение рукополагать русских монахов скита. В донесении от 7 февраля 1892 г. Ястребов подводит неутешительные для русских монахов итоги ильинского дела за последние два года. Задержание бессарабских доходов не принесло пользы, потому что греки поняли, что мера эта временная. Посредничество Иоакима III, на которое российская сторона возлагала надежды, также не принесло ильинцам пользы. «Влияние греческого правительства на Афоне взяло давно перевес над нашим, которое было так значительно до 70-х годов. Греческие агенты, ведя с нами свою подпольную войну, своими происками делают все наперекор нам», — писал Ястребов. Обострению отношений способствовала и роль России в греко-болгарском вопросе, и поведение некоторых русских монахов. «Итак, ильинский вопрос с пандократорцами — не в руках Протата и не во власти экс-патриарха Иоакима, и, скажу более, — не во власти самого Вселенского патриарха. Только по милости греческого министерства можно получить разрешение вопроса», — делает вывод русский консул. Содействие А. И. Нелидова и миролюбивое настроение нового патриарха Неофита, — вот что могло бы, по его мнению, помочь ильинцам.

Временное разрешение вопроса было достигнуто в 1892 г. при посредничестве агента Русского общества пароходства и торговли в Константинополе Г. П. Беглери. О своем участии в деле примирения враждующих сторон он подробно рассказывает в письмах к И. Е. Троицкому. В письме от 1 июня 1892 г. Беглери сообщает о том, что в российском посольстве была создана особая комиссия для тщательного рассмотрения вопроса Ильинского скита, членами которой были назначены П. Б. Мансуров, А. А. Смирнов и иеромонах Иоанникий, настоятель подворья в Св. Пантелеймона в Константинополе. По желанию Нелидова Беглери также принимал участие в этой комиссии. Он подчеркивал, что для успешного завершения дела необходимо устранить всякие посторонние вмешательства, не затрагивать вопрос официальным путем и перестать угрожать монастырю судебными препирательствами. Деньги должны быть выданы пандократорцам не в виде взятки, чтобы не компрометировать их перед другими афонскими монастырями. Вскоре после заседания комиссии Беглери поехал на Афон, где встречался с дикеем (настоятелем) скита о. Гавриилом, а также влиятельными на Св. Горе представителями Кутлумушского монастыря о. Харитоном и Ватопедского о. Иаковом, которым дал понять, насколько в России будут довольны, если вопрос в непродолжительном времени решится обоюдными уступками ильинцев и пандократорцев. «Давным-давно следовало ильинцам, — прибавил о. Харитон, — начать эти непосредственные переговоры и не угрожать монастырю то вмешательством турецкого правительства на основании Берлинского трактата, то что русское правительство не выдаст нам денег, принадлежащих Афону, и тем самым ставить вопрос на такую неблагоприятную точку, что… монастырь не мог уступить хоть что-нибудь перед всеми этими неуместными угрозами». В следующем письме от 4 июня 1892 г. Беглери сообщает о благополучном разрешении вопроса. Пандократор признал уже законного дикея скита о. Гавриила и вручил ему с торжеством посох и мантию. «Пункты примирения следующие:

Число братии Ильинского скита не будет превышать 130 чел. братии иереев иеромонахов, со столькими же послушниками…; в это число не будут входить дряхлые старики. Ежегодно ильинцы будут иметь право на 4 000 вязанок дров или 2 000 возов (возимых на мулах) и только за лишние будут платить.

Ильинский скит приобретает право на новые строения, т. е. расширить свои пределы, а именно ограду, больницу, здание и соборную церковь, уничтожая настоящий левый флигель, также здание с восточной стороны.

Ильинский скит приобретает право на спорный участок земли, а также и право рубить камни из желаемой ими камнеломни для новых строений и собора, равно обязались уплатить Пандократорскому монастырю за все те расходы, которые он имели за все время спора, 2 000 лир турецких, что составляет 17 500 руб. кредитными билетами». В посольстве все поздравляли Беглери с успехом его миссии, а А. И. Нелидов немедленно распорядился выслать принадлежащие Афону деньги. После заключения перемирия необходимо было получить утверждение его условий патриархом. Неофит VIII некоторое время колебался ввиду слухов, что ильинцы подкупили греческий монастырь. Вопрос был улажен в результате переговоров Г. П. Беглери с ближайшим советником патриарха митрополитом Ираклийским Германом, после чего сигиллион (патриаршая грамота) был издан. Через месяц, однако, некоторые члены патриаршего Синода приостановили работу по оформлению грамоты. На каком основании, спрашивали они патриарха, патриархат дозволяет именоваться некоторым афонским обителям «русскими», в то время как церковь стремится никаких национальностей не признавать? Соглашение Ильинского скита с Пандократором было заключено за деньги, подарки и из страха. Расследовать обстоятельства дела было поручено Дорофею, епископу Метрскому. После этого Неофит VIII заверил русскую сторону, что ильинцы теперь могут действовать и без грамоты.

 

Дело грузинской Келлии св. Иоанна Богослова

Еще более напряженно развивались события вокруг другого спора — грузинских монахов келлии Св. Иоанна Богослова и греческих насельников Иверского монастыря, которому принадлежала эта келлия. Начальная история афонского монашества связана с именами грека Афанасия Афонского, основателя Великой Лавры, и грузин Иоанна и Евфимия, основателей Иверского монастыря. Грузины в византийский период составляли значительную часть афонского монашества. Тогда они пользовались покровительством и поддержкой как грузинских царей, так и высокопоставленных военных грузинского происхождения, находившихся на императорской службе. Однако впоследствии, в результате постоянных войн, древняя Грузия пришла в упадок, а с ней и грузинское монашество Афона. К середине XVIII в. Ивирон окончательно перешел в греческие руки.

В 1861 г. на Афон прибыл грузин Вахта Баркалай который надеялся принять постриг в грузинском Ивироне, но с большим разочарованием обнаружил всего четырех своих соотечественников, живших в келлии пророка Илии. Баркалай пожелал поселиться там, но иверский игумен запретил ему. Тогда он познакомился с духовником Пантелеймонова монастыря о. Иеронимом, который вдохновил его возродить Иверский монастырь для грузинов. У себя на родине Баркалай заручился поддержкой епископа Имеретинского Гавриила; тот постриг его в монахи с именем Венедикт и официально отправил на Афон. С бумагой от епископа Гавриила Венедикт собрал 35 000 рублей, добавил к этой сумме еще 10 000 рублей собственных денег и пустил эту сумму в оборот при помощи своего двоюродного брата. В 1868 г. Венедикт прибыл на Афон в сопровождении 12 соотечественников и купил келлию Св. Иоанна Богослова за 10 000 гросиев (3 000 рублей). Затем он начал строительство корпуса на 50 монахов, по окончании которого Пантелеймоновский монастырь издал подтвердительную грамоту, в которой келлия называлась «Новоиверским монастырем». После секуляризации имений афонских монастырей в Бессарабии и на Кавказе Венедикт пытался записать имения на имя частных лиц, однако иверские монахи воспротивились этому. В последующие годы Венедикт постоянно старался привлекать внимание русских и грузинских властей к Ивирону с требованием, чтобы монастырь был передан грузинам, игумен был избран из их числа и в нем был восстановлен общежительный устав.

28 февраля 1875 г. Венедикт обращается с таким прошением к российскому послу Н. П. Игнатьеву, в котором жалуется на то, что греки не дают грузинам монастырских хрисовулов (грамот византийских императоров), поэтому доказывать права грузин на Иверский монастырь приходится на основе других источников. По мнению Венедикта, следует ввести общежительный устав в монастыре путем задержки доходов Ивирона от принадлежащего ему Никольского монастыря в Москве и недопущения туда нового настоятеля архимандрита Амфилохия. В 1879 г. Венедикт обратился с письмом к помощнику кавказского наместника Д. И. Святополк-Мирскому с просьбой о ходатайстве о восстановлении прав грузин на Ивирон. Соответствующая бумага была отправлена и послу А. Б. Лобанову-Ростовскому.

Однако, следуя предписаниям министерства, посольство не сочло возможным удовлетворить требованиям грузин. Ответное письмо помощнику Кавказского наместника было достаточно резким: ввиду незначительности числа грузинских иноков, преобладания в монастыре греков и того, что русские подданные, принявшие постриг за границей, утрачивают тем самым российское подданство и теряют право на официальное покровительство России, российское посольство не считает возможным защищать грузин.

Вряд ли российский посол был до конца прав в данном случае. Как отмечалось выше, вопрос о подданстве русских монахов на Афоне составлял предмет спорный. Что касается покровительства, то всем было известно, что 62 статья Берлинского трактата прямым текстом говорила о праве негреческих монахов Афона пользоваться покровительством своих посольств и консульств. Отказ Лобанова-Ростовского объяснялся невозможностью выполнить фантастические требования Венедикта.

Ответ дипломатов вызвал бурю негодования Венедикта. 27 мая 1880 г. он обращается с прошением непосредственно к Кавказскому наместнику, великому князю Михаилу Николаевичу. Он излагает историю ослабления грузин в монастыре, в руках которых к 1834 г. оставался лишь небольшой храм с иконой Иверской божией Матери. Со смертью служившего в нем иеромонаха Венедикта в 1861 г. храм перешел к грекам, и было решено прекратить прием грузин в монастырь. Неоспоримость прав грузин на Ивирон Венедикт обосновал тем, что раз монастырь некогда составлял государственную собственность Грузии, то теперь он должен составлять собственность России. Потеря же прав российского подданства ни на чем не основана.

Следующий российский посол, Е. П. Новиков, также считал невозможным удовлетворение требований грузин и объяснял свою позицию таким образом. Монастыри Афона подчинены патриарху. В деле Пантелеймоновского монастыря, которое разрешилось благоприятным для русских образом, не шла речь о принадлежности обители русским, а только о назначении русского игумена. 7 марта 1881 г. Венедикт в третий раз обращается к Кавказскому наместнику. После этого иверцы приняли свои меры против грузин, ссылаясь на то, что по афонским правилам в к еллиях должно проживать не более трех монахов, а в келлии Св. Иоанна Богослова их 40. В ответ российское посольство добилось у Порты распоряжения вали (губернатору) Фессалоники, чтобы тот не допустил действий монастыря против келлии. Со своей стороны греки в августе 1881 г. пожаловались английскому и греческому консулам. 14 сентября 1881 г. Новиков получил распоряжение от МИДа расследовать дело. В начале октября 1881 г. он имел в руках новую директиву из министерства: Венедикт опять обратился с прошением на высочайшее имя. Поскольку император изволил принять участие в судьбе грузин, то нужно употребить влияние к благоприятному разрешению вопроса, — говорилось в инструкции. В своем отчете от 15 октября 1881 г. Новиков докладывал, что попытки посольства убедить иверцев принимать в монастырь грузин наравне с греками и ввести общежительный устав не увенчались успехом. Единственное средство для достижения результата — это материальное давление, задержка доходов, получаемых Ивироном от Никольского монастыря в Москве. Посол имел беседу и с патриархом, объяснил ему, что до XVIII в. монастырь был общежительным, игумены назначались исключительно из грузин. Иоаким III обещал навести справки, но подчеркнул, что любые действия в обход Великой церкви будут незаконными. В заключение Новиков предупредил, что оказание давления по грузинскому делу в патриархии может неблагоприятным образом повлиять на греко-болгарский вопрос, в котором патриарх склонен прислушиваться к мнению посольства. По мнению посольства, задержание денег было единственным действенным средством решения грузинского вопроса; обращаться к патриархии бесполезно, т. к. она не имеет силы на Афоне. Да и вообще не стоит давать ей возможность возобновить свои усилия по подчинению Св. Горы, ибо решения патриархов всегда были не в пользу русских.

В феврале 1882 г. Новиков получил новую инструкцию проверить основательность жалоб монахов. В конце марта на Афон был командирован солунский консул А. А. Якобсон, который сделал вывод, что «действительно, монастырь притесняет их (грузин. — Л. Г.) бесчеловечным образом: не дозволяет им обстраиваться, не дает пастбищ для небольшого количества мулов и даже запрещает звонить в колокола». Консул имел разговор с епитропом Ивирона архимандритом Афанасием, который заявил, что в конце 1860-х гг. монастырь полностью сгорел и был восстановлен греками. Якобсон сделал вывод, что момент для перемены способа управления монастырем на общежительный крайне неподходящий. На его взгляд, единственный возможный вариант достижения временного modus vivendi — это добиваться обращения келлии Св. Иоанна Богослова в скит наподобие Ильинского. Такие требования высказывал и Венедикт в очередном обращении к Кавказскому наместнику от 20 марта 1882 г. Они заключались в следующем: 1) признать келлию как скит; 2) разрешить грузинам совершать литургию на своем языке в монастыре, в часовне Богородицы Вратарницы; 3) выделить часть доходов от подворий монастыря на новый скит; 4) передать грузинам монастырскую библиотеку и архив. Поскольку греки наотрез отказались выполнить их требования, Якобсон счел необходимым пригрозить им секвестром их российских доходов. Однако неумеренная ревность консула не понравилась в посольстве; ему следовало бы действовать примирительным образом и не настраивать патриарха против русских. В данном деле Иоаким III был, несомненно, не на стороне грузин; под давлением русского консульства он согласился сделать некоторые шаги в их пользу, но только при условии законного хода дела, т. е. без вмешательства светских властей. Грузины должны направить свои требования в Иверский монастырь, а после его отказа — в Протат, и лишь тогда дело поступало в патриархию. Секвестр на имения Ивирона, по мнению патриарха, не мог привести к результату. Вопрос о секвестре был решен отрицательно и в российском МИДе.

Новый посол А. И. Нелидов сразу по вступлении в должность поручил сотруднику посольства А. Яковлеву собрать имеющийся в архиве материал по иверскому делу. После изложения содержания документов Яковлев сделал вывод, что права грузин на Ивирон неоспоримы, но ввиду не потерявшего еще своего острого характера греко-болгарского вопроса императорское посольство признавало неудобным выступать до настоящего времени на защиту притязаний грузин касательно передачи им в полное управление Иверского монастыря и на введение в нем общежительного устава. Что же касается миним ума требований грузин (вышеизложенные 4 пункта), то все считают его выполнимым и указывают в качестве средства не на содействие Вселенского патриарха, не пользующегося авторитетом на Афоне, а на секвестр всех доходов монастыря, хотя бы на время.

В конце 1882 г. Венедикт добился у Александра III ежегодного пособия в 3 000 рублей для поддержания грузинских иноков — впредь до уравнения их прав с греками в Иверском монастыре. В мае 1883 г. Александр III пожертвовал келлии 15 000 рублей на строительство храма, что вызвало сильное раздражение у иверцев. Министр иностранных дел специально предупреждал Венедикта, чтобы он проявлял крайнюю осмотрительность при строительстве и избежал нового скандала. Оканчивать строительство без разрешения греков не следует. Иверцы подали в афонский Протат жалобу на грузин, нарушающих келлиотское правило: вместо трех человек братии они собрали 40 и тем самым наносят убыток монастырю. В поисках средств против русских и грузин греческие монахи пригласили на Афон греческого консула в Фессалонике П. Логофетиса для ознакомления с делами Св. Горы. Он пробыл там около четырех недель.

Венедикт между тем не спешил возвращаться на Св. Гору, а продолжал ходатайствовать перед высокопоставленными лицами. В феврале 1885 г. он намеревался поехать из родного Кутаиса в Петербург, чтобы прибегнуть к покровительству великого князя Михаила Николаевича и К. П. Победоносцева, «тоже оказывающего делу нашему благосклонное внимание». 20 мая 1885 г. дворянское собрание Кутаиса представило Победоносцеву требования грузинских монахов: 1) преобразовать Ивер в общежительный монастырь; 2) чтобы им руководили грузины; 3) чтобы до решения вопроса все иверские владения в России были переданы грузинам; 4) чтобы грузинский монастырь был под покровительством правительства. Российский Св. Синод отправил на Афон С. В. Керского для расследования дела. Между тем доходы Ивирона удерживались посольством.

Новый консул в Фессалонике И. С. Ястребов посетил Афон в мае 1887 г. 4 июня 1887 г. он отправил отчет о результатах своей поездки послу в Константинополе. Иверцы, писал он, намерены помириться с грузинами только в том случае, если эти последние заявят о своей покорности существующему на Афоне закону о келлиотах. Они даже готовы снова принять о. Венедикта, если он перестанет возмущать совесть православных претензиями национального характера. В целом разделяя линию дипломатии касательно «понудительных» методов борьбы с греками путем удержания денег, Ястребов, однако, не во всем соглашался с крайней позицией Якобсона. Домогательства грузин, на его взгляд, в юридическом смысле малоосновательны, «хотя, быть может, они и зиждутся на понятиях высшего исторического права». Следовательно, единственная возможная мера примирения — это выработка modus vivendi и отказ от крайних притязаний. Тогда можно было бы выхлопотать в пользу грузин некоторые имущественные льготы, право отправления служб перед иконой Портаитисса и пользование архивами и библиотекой монастыря. Передать же грузинам доходы с кавказских имений, как предлагал А. А. Якобсон, вряд ли возможно. Такие действия, считал посол, не соответствуют примирительным и возвышенно-христианским целям императорского правительства на Востоке.

По-видимому, упорство Венедикта в его максималистских требованиях в конце концов превысило меру терпения Ястребова. «По толкованию о. Венедикта и грузинского дворянства, этот монастырь с переходом Грузии в состав Российской империи должен перейти во владение России и, следовательно, грузинских монахов. Силлогизм достойный грузинской логики!» Все афонские монастыри были когда-то во владении византийских императоров, а затем перешли в собственность Оттоманской империи. Странно, как грузины не могут понять этой простой вещи. Иверцы правы, когда говорят, что виновники спора не они, а о. Венедикт. Следует выдать монастырю его деньги и прекратить потакать Венедикту в его несправедливом иске. Если бы посольство не вступилось за него в самом начале дела, то он бы давно проиграл его окончательно.

Дело мало продвинулось вперед и в 1890-е годы. В официальную омологию на владение келлией был вписан только один ее насельник — о. Иона. В случае его смерти следовало бы изгнание грузин с Афона. В начале 1893 г. грузины ходатайствовали перед Александром III об увеличении пособия келлии с 3 000 до 4 000 рублей, но им было отказано. К этому времени грузины уже несколько умерили свои требования: они просили записать омологию лишь трех монахов и трех послушников, а остальным 40 человекам не запрещать жить в келлии и при этом снабжать их дровами.

Осенью 1893 г. (14–26 октября) Афон посетил посол А. И. Нелидов, который выработал с иверцами предварительные условия примирения: 1) монастырь соглашается возобновить омологию, вписав в нее кроме о. Ионы еще двух монахов и 2–3 учеников; 2) в случае смерти кого-либо из иноков на его место будет записан ученик; 3) на этих лиц монастырь будет отпускать дрова, муку и т. д., считая келлиотов в числе братии; 4) грузинские монахи предварительно должны принести покаяние и 5) уплатить подати за 12 лет; 6) остальные иноки не могут быть признаны официально, но их не будут тревожить. Довольствие на них отпускаться не будет. Летом 1894 г. А. А. Смирнов посетил Афон по поручению Нелидова, чтобы заняться грузинским вопросом. Посол с сожалением писал о том, что переговоры по иверскому делу велись всю зиму, но не привели к успеху из-за отсутствия владельца келлии Венедикта. Нелидов пытался устроить дело путем воздействия на игумена Никольского монастыря в Москве архим. Герасима.

Осенью 1894 г. Победоносцев имел встречу с игуменом Герасимом и заявил ему, что «русскому правительству было бы более желательно учреждение на Афоне отдельного грузинского скита, хотя бы и подчиненного Иверскому монастырю, и что вообще для русского правительства желательно обеспечение более свободного проживания в келлии Св. Иоанна Богослова грузин, чем то было до настоящего времени». Ввиду отсутствия улучшения в отношениях грузин и греков в 1897 г. посол обратился с предложением, чтобы в случае крайней необходимости было сделано распоряжение о поселении нескольких грузин в Никольском Иверском монастыре до выдачи иверцами новой омологии. Однако по рассмотрении вопроса от этой меры пришлось отказаться. Во-первых, Никольский монастырь был подарен Ивирону царем Алексеем Михайловичем, и по докладу Св. Синода от 17 июня 1766 г. было постановлено не определять к нему монашествующих из русских монастырей. Во-вторых, в 1746 г. для грузинского духовенства был отведен в Москве Новинский монастырь. Наконец, в-третьих, в скиту Св. Иоанна Богослова проживает 40 человек, а помещения Никольского монастыря рассчитаны на 6–8 монахов с настоятелем.

Не получило разрешения дело и при патриархе Константине V (1898–1901). 10 декабря 1898 г., в ответ на очередную жалобу на грузин, патриархат адресует епитропам Иверского монастыря письмо. После изложения истории дела в нем говорится о патриаршей грамоте от 18 октября 1898 г., предписывающей следующее: 1) разрешить грузинам рукоположить одного иеромонаха и одного иеродиакона; 2) восстановить храм; 3) доставлять в келлию воду по свинцовой трубе; 4) закрепить число монахов (40). От келлиотов же требовалось оплатить долги монастырю за 25 лет. Осознавая свою великую ответственность перед Церковью и народом, патриарх просит иверцев регулярно извещать его о ходе дела.

В последующие годы ситуация мало изменилась. Посол И. А. Зиновьев требовал выполнения условий грузин и не давал разрешения архим. Гавриилу, назначенному в Никольский монастырь в июле 1898 г., отправиться в Москву. В 1902–1903 гг. продолжалось удержание доходов Ивирона от бессарабских и кавказских имений. В своих письмах к игумену русского монастыря драгоман посольства Майков говорил о мерах, принимаемых против иверцев: 1) недопущение игумена в Москву; 2) удержание доходов Ивирона. 8 ноября 1903 г. грузины снова вручили свои требования и снова получили отказ. В пользу иверцев активно вступился патриарх Иоаким III; в результате в январе 1904 г. русское посольство все-таки дало разрешение архим. Софронию отправиться в Москву. 19 июня 1909 г. Софроний адресовал Синоду прошение о передаче Ивирону доходов с бессарабских имений; однако как это, так и повторное его прошение остались без ответа. Вопрос о доходах снова поднял его преемник, Амвросий, который тоже встретил трудности с получением паспорта в русском посольстве.

Иоаким III велел настоятелю патриаршего подворья архим. Иакову и настоятелю Никольского монастыря архим. Софронию лично отправиться в Петербург для расследования вопроса о задержке доходов. Обер-прокурор Лукьянов отвечал им, что вопрос в принципе решен положительно, но деньги могут быть выданы только после решения спора с грузинами. 19 сентября 1909 г. грузины адресовали Ивирону новый список требований (преобразование келлии в скит с 50 чел. братии, предоставление пристани и др.). В поддержку грузин 1 февраля 1910 г. по императорскому указу келлии Св. Иоанна Богослова было выдано 7010 золотых франков из доходов бессарабских имений.

Между тем в Ивироне образовалось две партии-крайняя и более умеренная. 28 февраля 1911 г. синаксис монастыря решил удовлетворить некоторые требования грузин (разрешить перестройку храма, рукоположения, строительство стойл для скота, принятие новых монахов) — то есть, по сути, узаконить status quo, что они отказывались выполнить в течение 30 лет. 8 июня 1911 г. Иоаким III сообщал российскому Св. Синоду о назначении нового игумена Иверского Никольского монастыря архим. Амвросия. Параллельно в патриархате было решено обратиться за содействием к греческой королеве Ольге Константиновне, отправлявшейся в Петербург на похороны своей матери. 18 июля 1911 г., в день заседания Синода, представитель патриарха архим. Иаков прибыл в Петербург и вручил В. К. Саблеру письмо патриарха. Саблер отвечал, что он согласен удовлетворить просьбы иверцев, но только при условии согласия посольства. Его слова подтвердили архиереи-филэллины Сергий Финляндский и Антоний Житомирский, которые снова посоветовали Иакову обратиться в МИД.

В декабре 1911 г. состоялись переговоры Иоакима III с послом Н. В. Чарыковым. Посол говорил, что в случае благоприятного решения грузинского вопроса изменится отношение русского правительства не только к Иверскому монастырю, но и к Великой Церкви. Первый этап переговоров остался безрезультатным-патриарх не хотел слышать о материальном обмене и настаивал на почтении к уставам, а Чарыков не уступал в вопросе о преобразовании келлии в скит. Новая встреча 14 декабря также оказалась безрезультатной.

Наконец, 31 декабря 191 1 г. патриарший Синод принял предложение Иоакима III: вместо келлии Св. Иоанна Богослова грузинам было предложено место Κομμένοι для сооружения скита вместо келлии. Взамен монастырь получает задерживавшиеся в течение нескольких десятилетий доходы с бессарабских имений. Это решение было в принципе одобрено русским посольством. 13 января 1912 г. Иоаким III сообщал архим. Иакову о том, что близится разрешение вопроса грузинской келлии. 7 февраля 1912 г. патриарх сообщил Ивирону о решении Синода от 31 декабря; взамен посольство сразу выдало разрешение касательно выдачи паспортов новым насельникам Иверского монастыря в Москве. Поскольку Ивирон в принципе дал свое согласие, вопрос мог считаться решенным, однако на деле снова повис в воздухе, так как грузинские монахи отказались принять это предложение. После присоединения Афона к Греции иверцы не замедлили потребовать изгнания всех грузинских монахов за исключением трех, указанных в омологии. Русский отряд, бывший на Св. Горе в 1917 г., пытался оказать давление на Ивирон, но последующие события привели к постепенному упадку и дальнейшему физическому вымиранию грузин в келлии, от которой на настоящий день остались одни развалины.

 

Келлиотские дела

Вопросы Ильинского скита и грузинской обители, как мы видели, считались вопросами национального достоинства для России, и в них дипломатия волей-неволей поддерживала русских монахов. Были на Афоне, однако, и такие русские монахи, делами которых посольство занималось неохотно. Речь идет о большей части так называемых келлиотских дел. Наряду с монастырями и большими скитами, на Св. Горе существовал третий вид монашеских поселений — так называемые келлии, каливы, или хижины, число насельников которых не превышало 2–3 человека. Как правило, этот вид монашеской жизни выбирался самыми ревностными подвижниками, согласными на нелегкую жизнь в неблагоустроенных и незащищенных домиках. В уединенные келлии редко заходили паломники, и имена многих живших в них монахов не дошли до нас.

Юридически келлии принадлежали монастырям и находились от них в непосредственной зависимости. Монах, желавший уединения, мог прийти в монастырь, спросить, нет ли свободной келлии, и если она была, купить ее, вернее, арендовать на определенный срок; в таком случае между покупателем и монастырем составлялся договор, или омология, где были оговорены условия покупки. В случае смерти покупателя договор мог быть продлен его преемниками. Жизнь в келлиях делилась на два рода — «отшельническую, в строгом значении этого слова, и на вольную». Если первая, преобладающая часть келлиотов стремилась подражать высшему идеалу отшельничества, то вторая, малочисленная, использовала возможность купить келлию на Афоне как способ создать собственный, ни от кого не зависимый монастырь. В таких келлиях жило несколько монахов и послушников, зависимых от богатого владельца, который обеспечивал их. Как правило, собственники таких келлий стремились к увеличению числа братии и устраивали жизнь по образцу больших монастырей. Во второй половине XIX в. количество келлий, проданных греческими монастырями русским, резко возросло. Некоторые предприимчивые русские крестьяне, преимущественно из южных губерний, скопив некоторую сумму денег, отправлялись на Афон в качестве паломников. Там они покупали у греков келлию, быстро получали за определенный взнос монашеский постриг и сан, а далее рассылали по всей России сотни писем с просьбами о пожертвованиях. Иногда они и сами отправлялись в Россию для сбора пожертвований, причем, вопреки правилам, не брали разрешений в Константинопольской патриархии. Таким образом, они собрали большие состояния, покупали пароходы, занимались торговлей и превращали свои некогда бедные келлии в процветающие монастыри. Количество монахов таких келлий во много раз превышало установленную афонскими уставами норму в 3–5 человек. Именно к таким монашествующим на Афоне относятся приведенные в начале нашего очерка неодобрительные слова митрополита Филарета.

С одной стороны, греки видели в постоянно растущем числе келлиотов явное зло, а с другой — русские монахи были им выгодны в материальном отношении, и потому их терпели. На нарушения законных норм келлиотами жалуется Иоаким III, который был одним из ревностных борцов против их злоупотреблений. Против келлиотов был, скорее всего, направлен также повторный указ патриархии о запрещении монахам уходить с Афона без благословения и письменного разрешения. Афонский Протат также неоднократно пытался принимать меры против келлиотов. Так, в 1883 г. было задумано провести ревизию всех афонских скитов и келлий с целью удаления беспаспортных мирян и проживающих сверх числа братии, зафиксированной в омологиях. Прибывающим на Афон теперь нужно было иметь письмо от патриарха на имя Протата. Греки хотели привлечь к этой ревизии и русских, однако те, зная, что мера направлена против них, отказались. В 1892 г. Кинот отправил в патриархат жалобу на келлиотов, незаконно собирающих в России пожертвования. Патриарх же обратился к Нелидову с просьбой представить список таких людей. Святогорцы повторили свою жалобу 30 сентября 1893 г. Ответ патриарха последовал 23 декабря 1893 г. Патриарх, говорилось там, принял меры, чтобы в России рассмотрели вопрос об этих нарушениях (покупке келлий и строительстве зданий в них). Киноту же предписывалось не разрешать выезд келлиотов с Афона без соответствующих грамот.

Самостоятельность и неконтролируемость афонских келлиотов не нравилась и русскому правительству. Однако при отсутствии согласованных действий результат не мог быть достигнут. Несмотря на то, что МИД, патриархия и российский Синод понимали необходимость принятия радикальных мер против отдельных келлиотов и установления контроля над ними, до середины 1880-х годов дело оставалось на уровне писем и дипломатических донесений. Дипломаты не всегда могли различить истинных подвижников от монахов, стремящихся к наживе. Кроме того, их защищали, следуя общему правилу покровительства русским; многие меры Протата вполне резонно воспринимались как действия против русского элемента в целом.

Интересные доводы в пользу келлиотов приводит их защитник Г. П. Беглери в своей «Записке об Афоне», составленной в 1890 г. для посла Нелидова. Старообрядческие русские общины, пишет он, непрерывно посылают из России своих людей на Афон, где именно в келлиях они встречают радушие и ласковый прием. Там эти посланцы находят руководителей, которые могут до известной степени разрешить их недоразумения и сомнения по источникам, которым староверы доверяют. Вернувшись в Россию, эти старообрядцы приносят с собой верные толкования, способствующие исподволь к воссоединению старообрядческих групп с Русской православной церковью. Бывали также случаи, что староверы оставались послушниками в афонских келлиях. После кончины архим. Макария, продолжал Беглери, в Пантелеймоновском монастыре стал преобладать практический дух: монастырю, по словам его иконома о. Павла, требовались прежде всего рабочие руки. В результате многие грамотные и духовно настроенные монахи покидали его и уходили в келлии. Невзирая на отдельные недостойные исключения, большинство келлиотов ведут истинно монашеский образ жизни.

Все четыре десятилетия после 1878 г. русские дипломаты, с одной стороны, писали донесения в МИД и Синоду о злоупотреблениях келлиотов, а с другой стороны, просили о поддержке того или иного из них. Неопределенность в образе действий посольства объяснялась также отсутствием четких инструкций от правительства. О необходимости надзора над келлиотами неоднократно предупреждал и архим. Макарий. После русско-турецкой войны, писал он, греческие монастыри почти совершенно прекратили осведомляться у Пантелеймоновского монастыря об ищущих рукоположения русских, заменив это своим усмотрением касательно лиц с достатком, а бедняков стали всячески теснить. Теперь патриархия намеренно уклонялась от стеснения келлиотов под предлогом, что они русские. Между тем содействие патриархии было необходимо: русский монастырь собирался попросить патриарха подтвердить грамоту, изданную патриархом Анфимом VI 3 ноября 1871 г. против принятия неизвестных лиц из России, в том числе бежавших от военной службы, преступников и т. д. В 1890 г. А. И. Нелидов посылал запрос в Азиатский департамент МИДа, подчеркивая важность для посольства знать отношение императорского правительства к усилению афонского иночества на Афоне. «Одной из главных причин стремления русских обращать келлии в скиты служит, конечно, необеспеченность келлиотов от монастырского произвола, полная их бесправность… Конечно, в этом отношении было бы гораздо лучше, если бы русским удалось приобрести в собственность один из обедневших греческих монастырей. Подобное желание не раз высказывалось нашими афонцами, хотя никогда не переходило на деловую почву». Вкладывание же русских денег в строительство келлий представлялось делом, не имеющим перспективы и с точки зрения государственных интересов вредным ввиду того, что келлии юридически не являлись русской собственностью. «Невольно приходится пожалеть, — пишет посол, — что эти деньги идут на поддержку и устройство келлий, которых самая принадлежность русским инокам зависит от произвола греков, и с этой стороны, раз невозможно остановить или направить эти пожертвования иначе, — быть может, было бы лучше, если бы они получались, по крайней мере, скитами, составляющими неотъемлемую русскую собственность». Однако дело обращения некоторых наиболее крупных келлий в скиты (грузинской Св. Иоанна Богослова, Крестовоздвиженской и др.) не сдвигалось с мертвой точки десятилетиями, не взирая ни на угрозы, ни на денежные обещания.

Русские схимники. Афон, начало ХХ в.

Меры, предпринимаемые русским правительством, носили полицейский характер, были разрозненными и к успеху также не могли привести. Поездки келлиотов в Россию и сбор ими подаяний без специальных разрешений привели к изданию распоряжения, согласно которому сбор пожертвований мог осуществляться только лицами, имевшими на то официальные бумаги от Св. Синода (оно было напечатано в 1885 г. в «Церковных ведомостях» и «Правительственном вестнике»). В статье перечислялись имена наиболее активных русских келлиотов, постоянно привлекавших внимание русской полиции. Постановление это, однако, не могло иметь ни достаточно читателей, ни авторитета в среде русского крестьянства. В 1887 г. священник Озеревской церкви Тихвинского уезда Николай Соколов обратился с вопросом в Новгородскую консисторию, следует ли ему поощрять пожертвования на Афон, к которым приглашаются многие из его прихожан и действительно ли эти письма с Афона.

Из консистории отвечали, что пожертвования лучше направлять в отечественные монастыри и храмы. Ввиду появления в Новгородской епархии множества воззваний частными письмами о сборе пожертвований, митрополит Санкт-Петербургский Исидор обратился к К. П. Победоносцеву с просьбой о распоряжении по этому поводу. Подобные письма рассылались по всей России. В том же 1888 г. митрополит Исидор получил письмо от Н. Палимпсестова из Москвы, в котором обращалось внимание на факт рассылки посланий и предлагалось переправлять пожертвования только через существующие в России афонские подворья, а почтовые конторы пересылали бы частные пакеты в местные консистории.

Такого рода меры и решил принять К. П. Победоносцев. По удостоверению российского посольства в Константинополе, писал обер-прокурор, многие келлиоты преследуют личные и своекорыстные цели, для достижения которых не стесняются в выборе средств. Они выманивают у прибывающих на Афон паломников и жертвователей в России подаяния на несуществующие монастыри, ложно именуя себя настоятелями какой-нибудь обители на Афоне, рассылают по России просительные письма с описанием нужд небывалых обителей. Бумажные иконы, которые они распространяют, приобретены ими в России. Кроме того, к воззваниям прилагаются печатные прейскуранты поминовения за богослужением с указанием адресов поверенных в Одессе, через которых следует пересылать деньги. Победоносцев считает необходимым все денежные пакеты и посылки, за исключением тех, что адресованы на имя Пантелеймонова монастыря, Пророко-Ильинского и Андреевского скитов, не выдавать из одесской почтовой конторы, а передавать в херсонскую духовную консисторию, которая будет поступать с деньгами согласно указаниям из Синода.

Однако и этот план осуществить не удалось. На основании существующих в России почтовых правил, деньги не могли быть переданы в херсонскую консисторию, а либо выдавались получателю, либо отправлялись назад. Поэтому была предпринята полумера — выдавать их поверенным по предъявлении удостоверения от консула в Фессалонике в том, что та или иная обитель реально существует. В Одессе было проведено следствие о поверенных афонских келлий, и у них были отобраны имевшиеся к тому времени деньги: а) у поверенного Покровской келлии Зазина — 1 100 рублей; б) у поверенного Николаевской, Трехсвятительской, Рождество-Богородичной келлий Кульначева — 9 900 рублей; в) у поверенного Иоанно-Златоустовской келлии Домашева 5 423 рубля 50 копеек и др. Общая сумма конфискованных денег составила 27 372 рублей 50 копеек. Деньги были отосланы в одесское уездное казначейство депозитом Херсонской духовной консистории. Кроме того, в том же 1888 г. было отобрано 18 400 рублей, незаконно собранных на Акафистскую келлию у мещанина Ивана Курдиновского, именовавшего себя турецким подданным Спиридоном Михайловым и иеромонахом Илиодором. Эти деньги были внесены в одесское уездное казначейство депозитом одесского полицмейстера. Как правило, келлиоты ходатайствовали о возвращении им денег, причем часть этих ходатайств поддерживалась константинопольским посольством. Так, указывалось, что братия Иоанно-Златоустовской келлии предприняла строительство церкви в память чудесного события 17 октября 1888 г., на окончание которого не имеет средств. Поскольку власти явно не знали, как поступить с конфискованными суммами, то в 1895 г. было принято решение о высылке их в посольство для передачи келлиям. Впредь, указывалось в определении Синода, сборщикам пожертвований следует заранее испрашивать разрешение Св. Синода.

Монах перед своей каливой. Афон, 1920 — е годы

После запрета русским келлиотам получать адресованные им деньги в Одессе, они стали получать их через Русское общество пароходства и торговли. В 1891 г. после открытия прямых рейсов на Афон, они стали обращаться к сотрудникам РОПиТа с просьбой о пересылке им денежной корреспонденции. В 1889 г. было издано второе предостережение русского правительства, обличающее келлиотов и предупреждающее против пересылки им пожертвований. По сведениям этой статьи, в 1889 г. на Афоне было 49 келлий (около 309 человек). Следующая попытка ограничения келлиотов была предпринята Синодом в 1892 г. Эти публикации не имели широкого резонанса: основная масса жертвователей — крестьяне — не читали «Церковных ведомостей» и, кроме того, для них был важен сам факт пожертвования, а дальнейшая судьба денег предавалась «в руце Божии». Попытки борьбы с келлиотами, предпринятые со стороны духовного ведомства, и не могли иметь успеха, потому что они проводились тем формально-бюрократическим методом, который был характерен для действий синодальных властей. Отсутствие желания разобраться в сути явления, духовного по своим истокам, и подведение под один разряд самых разных людей — все это приводило к тому, что правительство боролось не с частными случаями злоупотреблений, а с русскими келлиотами на Афоне вообще.

Неудивительно, что случаи неофициального сбора подаяний продолжали иметь место и позднее. Так, в конце марта 1889 г. в Петербурге был задержан крестьянин Федор Кашин, уроженец Верхотурского уезда Пермской губернии, «представлявший себя афонским схимонахом Феодосием» и собиравший в столице пожертвования на устройство иконостаса на Афоне. При обыске в его квартире в доме № 65 по Садовой улице было найдено несколько одеяний схимонаха, пузырьки со св. маслом и 371 фотокарточка с изображением Кашина в одеянии для раздачи с целью сбора денег.

Один из наиболее ярких келлиотов — иеросхимонах Иоанникий Литвиненко (в миру Иван Иванов Литвиненко, крестьянин с. Глодос Елизаветского уезда Херсонской губернии), настоятель келлии Поясоположения Божией Матери на Магуле, купленной им у Иверского монастыря 22 ноября 1872 г. за 10 770 левов. Впервые он был арестован за несанкционированный сбор пожертвований в деревне Нижние Серогозы. У него были отобраны иконы, богослужебные книги, надгробные покрывала и мощи новомучеников Евфимия, Игнатия и Акакия. Распоряжением епископа Таврического и Симферопольского Гурия святыни были переданы в ризницу кафедрального собора, а деньги употреблены на богоугодные заведения. В заключение своего доклада Синоду еп. Гурий свидетельствует об увеличении случаев злоумышленного сбора подаяний и говорит о необходимости принять срочные меры против этого.

Обращает на себя внимание юридическая некомпетентность как архиерея, так и гражданского судьи, которому было передано дело: они не потребовали у Иоанникия доказательств его пострига и рукоположения, и потому было неясно, судить его как иеромонаха или как крестьянина-мирянина. Подобная неопределенность прослеживается во всех келлиотских делах; и духовные, и светские власти в России либо не знали об указе 1816 г., либо не решались применять его со всей строгостью: ведь в глазах русских людей афонские монахи, несмотря на все официальные постановления, не могли восприниматься как миряне. От этой неопределенности проистекают и все казуистические формулировки в обвинительных актах, когда одних афонских монахов не признавали в их чине и сане, называли самозванцами и даже турецкими подданными, потерявшими право на российское гражданство, между тем как всем было известно, что другие насельники святогорских русских обителей, в том числе и келлиоты, пользуются покровительством со стороны русских дипломатических представительств, членов царской фамилии и других высокопоставленных лиц. Надо сказать, что той же неопределенностью пользовались и сами келлиоты: иные из них пересекали границу, переодевшись в мирское платье, и устраивали свои дела в России как миряне, а при необходимости снова представлялись монахами.

В 1878 г. Синод постановил выслать Иоанникия за границу и передать его вещи епархиальному начальству. Мирскому судье он, как лицо духовное, неподсуден. В сентябре 1883 г. он обратился в Синод с прошением о принятии афонских иноков под покровительство Русской церкви. В этой связи он ходатайствовал о разрешении построить на Афоне монастырь в память почившего императора Александра II с наименованием «Ново-Александровский» и о дозволении братии этого монастыря совершать на своих судах поездки в российские приморские города для закупки провизии и других товаров.

Желание Иоанникия Литвиненко основать новый русский скит на Афоне привлекло внимание К. П. Победоносцева, который распорядился собрать о нем сведения; оказались они, однако, весьма неблагоприятными. Посол Нелидов 14 июня 1884 г. был вынужден подать отношение, в котором писал, что «означенный Литвиненко принадлежит к числу именно тех русских келлиотов на Афоне, которые своим… поведением причиняли немало забот и затруднений императорскому посольству и ген. консульству в Солуни, служа главным поводом недоброжелательства к нашим соотечественникам греческого духовенства и предметом соблазна для других православных». Если разрешить ему снова выехать за границу, то, по мнению Нелидова, «Литвиненко, по примеру многих из своих товарищей, вскоре найдет снова возможность шататься по России в одеянии афонского монаха и собирать щедрые подаяния».

Столь нелицеприятная характеристика и последовавший отказ не сломили, однако, упорство келлиота. 20 декабря 1884 г. он написал прошение на имя Александра III. В это время он находился в Петербурге, где посещал своих земляков в казачьих казармах. Попытки разыскать и арестовать его не удались, так как вскоре он уехал на Дон. 15 марта 1890 г. он обратился с прошением иметь переписку и открытое сообщение с корреспондентами из России, но поскольку не получил его, то 28 мая написал повторное прошение. На этом документе осталась помета рукой К. П. Победоносцева: «11 июня: Высочайшее повеление: оставить без движения».

Другим келлиотом, по делу которого в архивах МИДа и Синода была собрана объемистая документация, был иеросхимонах Неофит Белозерка (в миру Назарий Федоров Базовой, выходец с Дона). Бывший инок Киево-Печерской лавры, Неофит, по отзыву Г. П. Беглери, был духовником высокой нравственности и строгой монашеской жизни. В 1890 г. он купил у Есфигменского монастыря принадлежавшую Хиландарскому монастырю келлию Св. Косьмы и Дамиана за 6 000 турецких лир с правом именоваться дикеем скита Св. Николая. К 1891 г. он жил там с 50 человеками братии, однако Протат не утвердил акт покупки и предписал монастырю вернуть Неофиту деньги, а келлию отобрать. По донесениям из Протата были составлены два послания патриархата, адресованные Киноту Св. Горы. 21 марта 1891 г. патриарх просит расследовать дело о незаконной продаже келлии; 22 марта 1891 г. епитропам Есфигменского монастыря повелевалось немедленно прекратить дело о продаже келлии.

Тогда Неофит обратился за помощью к послу А. И. Нелидову: он просил об исходатайствовании разрешения преобразовать келлию в Николаевский русский общежительный скит на 50 человек братии с правом увеличения числа монахов. В результате разговора посла с афонским епитропом в Константинополе было решено либо вернуть Неофиту деньги, либо оставить его в келлии. Не видели способа помочь Неофиту и монахи Пантелеймонова монастыря. Из письма русского представителя в Карее о. Агафодора к настоятелю константинопольского подворья Иоанникию мы узнаем, что Неофит не обращался в монастырь и тем самым парализовал все его возможные действия. Между тем патриарх прислал телеграмму, в которой одобрял решение Протата и рекомендовал приложить все усилия, чтобы не допустить основание нового скита. Деньги же, скорее всего, Неофиту возвращены не будут. Есфигменский монастырь, действительно, не спешил возвращать деньги, а Протат тем временем присудил Неофита к немедленному изгнанию.

А. И. Нелидов был склонен поддерживать Неофита как невинно пострадавшего соотечественника; не все члены посольства, однако, соглашались с ним. «Мне кажется, — писал А. Иванов, — что в вопросе этом нужно прежде всего разъяснить принципиальную его сторону и, во всяком случае, запросить Петербург. Дело идет об основании нового русского скита на Афоне. Желательно ли это для русского правительства? Это новый отлив русских денег за границу и новый притон для русских, избегающих воинской повинности в России. Кроме того, нельзя не спросить себя, какая польза для России от основания нового скита на Афоне. Разве мы вышлем туда какие-либо замечательные силы из нашего духовенства для поддержания православия между развращенными христианами Востока, и разве вообще с Афона мы можем действовать в этом смысле? Если нет, то я ничего не вижу в установлении нового скита, как отвлечение из России значительных финансовых средств, которые нам самим так нужны на окраинах России. Скит на Кавказе, Сибири или Волыни всегда нам будет более полезен. Пусть лучше туда идут подаяния России». К сентябрю 1892 г. Протат принял решительные меры против Неофита: мастера из келлии были удалены, строительство прекращено. Протесты, обращенные к Протату, оставались без внимания. 23 ноября Неофит адресует жалобу в патриарший Синод.

Совершивший продажу келлии представитель Есфигменского монастыря о. Герман, находившийся в 1890–1891 гг. в Афинах, подвергся резкому осуждению греческих министров, обвинявших его в предательстве греческих интересов на Афоне. В ответе есфигменца объясняется как причина, побудившая его к такому непатриотическому шагу, так и последующая неуплата Неофиту денег. «Русские, — говорил он, — поступая в монахи на Афоне, не задаются никакими политическими идеями. Все они, по большей части, люди простые, безобидные и чистые сердцем, заботятся только о спасении своих душ. Они отнюдь не проникнуты идеей русения Афона, как это хотят навязать им греки… От умножения числа их на Афоне выигрывают только греки. Не будь их, некоторые монастыри потеряли бы и последние свои скромные средства к пропитанию». «Если вам так зазорным представляется наше поведение, — продолжал он, — если вы видите в нем измену эллинизму, то извольте помочь нам, уплатив все долги наши и дайте нам средства поддерживать монастырь, не прибегая к русским за помощью». Поднятый Есфигменским монастырем вопрос о новом ските на Афоне, комментировал эти строки И. С. Ястребов, был весьма важен для других русских келлиотов. Если бы патриархия признала этот скит, то Хиландарский монастырь тотчас бы дозволил старцу келлии Св. Иоанна Златоуста Кириллу именоваться дикеем и келлию возвести на степень скита. Кирилл, обладая таким же состоянием, как и Неофит (до 100 тыс.) мог бы содержать более 100 монахов. В таком же положении находится лаврская келлия Св. Артемия (о. Парфений, до 40 монахов) и хиландарская Св. Иоанна Предтечи (о. Иннокентий).

Документы из патриаршего архива иллюстрируют дальнейший ход дела. 21 апреля 1894 г. патриархат обращается к Киноту с просьбой прислать копию с судебного решения спора Неофита и есфигменского игумена архим. Луки. 10 ноября 1895 г. патриархат отправил Киноту Св. Горы копию синодального решения по поводу тяжбы Неофита Белозерки с игуменом Лукой. Келлиот был осужден, и Протату предписывалось принять меры к осуществлению решения. В 1896 г. патриархат адресовал Киноту просьбу передать отчет о последствиях по делу Белозерки.

Обширное досье было собрано в 1890-е годы на иеромонаха афонской Свято-Троицкой общины-пустыни Серафима Мосягина. Отставной фельдфебель, он принял постриг и рукоположение в сентябре 1885 г. в Ставроникитском монастыре на Афоне, а затем купил келлию Св. Троицы. Имея в келлии 25 монахов, он намеревался устроить в Илецке подворье с 8-ю монашествующими с Афона. Ввиду неблагоприятных сведений о его прошлом, ему было отказано. После этого Мосягину был выдан документ для обратного следования на Афон. Через полгода он, однако, снова появился Оренбургской губернии, сумел привлечь богатые пожертвования и приобрести покровителей.

Оренбургский купец Александр Григорьев Мещеряков возбудил ходатайство перед архиереем об открытии в жертвуемом им имении «Бардин» в 12–14 верстах от Оренбурга мужской общины и просил принять Мосягина как настоятеля 10 афонских монахов. Но и на этот раз был получен отказ на основании указа о непризнании заграничных пострижеников в их монашеском звании. Во второй половине июля 1894 г. он снова появился в Оренбурге и возобновил свое прошение, которое и на этот раз осталось без рассмотрения. Дальнейшие попытки Мосягина вывезти пять крестьян — афонских пострижеников в Оренбургскую губернию также встретили противодействие Синода. Их паспорта в 1895 г. были задержаны в ген. консульстве в Константинополе, и тогда монахи выехали тайно, без документов. Пятеро монахов за 2 года были разысканы полицейскими властями в разных местах России; одни из них были препровождены на постоянное место жительства без признания монашества, другие поступили в разные монастыри в России. Что касается самого о. Серафима, в 1898 г. он подает очередное прошение Оренбургскому архиерею о зачислении в Оренбургский Успенско-Макарьевский монастырь; в том же 1898 г. его безуспешно разыскивают в Петербурге.

В данном случае мы сталкиваемся с очередным случаем непонимания Синодом благочестивых устремлений русских монахов. Из всех действий о. Серафима видно, что в его планы отнюдь не входило сознательно обманывать власти; разумеется, не было у него и политических целей. Положительный отзыв дает о нем представитель Пантелеймонова монастыря в Карее о. Агафодор: «О. Серафима (Мосягина) я знаю мало, но, впрочем, составил о нем понятие как о простом человеке и, следовательно, более искреннем. Переселение его в Россию похвально, дай Бог ему там устроиться».

Против некоторых из келлиотов Синод принимал суровые меры, вплоть до насильственного заключения в монастыри. Так, в июле 1879 г. в Одессе был задержан афонский монах Иоаким, бывший крестьянин Иван Кузов, который собирал пожертвования без разрешения Синода. Чтобы пресечь его деятельность, полицейские власти с согласия Синода препроводили его в Соловецкий монастырь. Через два года Кузов обратился в департамент полиции с прошением, в котором говорит, что несет незаслуженное наказание, тяжело болеет на Соловках и просит разрешить ему возвращение на Афон. Просьба его была удовлетворена, и, вернувшись на Св. Гору, он снова занялся сбором подаяний.

Многочисленные случаи пострига в келлиях несовершеннолетних юношей и уклонения их от воинской повинности вынудили Синод принять решение объявить через посольство настоятелям афонских монастырей, чтобы они не постригали русских подданных без получения от них, кроме документа об освобождении от воинской повинности, еще увольнительного свидетельства и сведений о возрасте и о семейном положении, допускающих принятие ими монашества. Хотя эта просьба была посольством выполнена, неизвестно, чтобы она привела к нужному результату.

В келлиотских делах ярко проявилось непонимание государственными чиновниками сути духовного стремления русских крестьян к Афону. Подозревая политические причины там, где их не было, принимая непоследовательные и, как правило, несправедливые решения, духовное ведомство не только не добивалось своей цели — пресечь злоупотребления, но и подрывало свой авторитет в народе.