Задумчивая и милая Ева узнавала о любви. Было лето, Ева жила на вилле на побережье, куда её и Лину привёз папа и уехал заниматься своими важными делами. Лина читала вслух книгу — Еве, сидящей в кресле напротив, видна цветная обложка, на ней женщину с голыми грудями обнимает мужчина с чёрной бородой и в белой рубахе. Это разбойник, он проник в замок, чтобы украсть драгоценности. Но увидев красавицу-хозяйку, так влюбился, что забыл о драгоценностях. Разбойник подхватил женщину на руки, отнёс её в автомобиль и помчался к лесу.
— Что он там с ней делал… — Лина подняла взгляд от страницы, посмотрела на Еву.
Та могла бы ответить, что догадывается. Могла сказать хотя бы, как
мальчик постарше показал ей фотографии, на которых голые мужчины и женщины «ебутся», — произнёс он о том, о чём она уже слышала и что видела на фотках, которые находила у Лины, а однажды несколько секунд смотрела на это украдкой, когда взрослые крутили видеоролик.
Она часто представляет над своей писей торчащий, как палка, член.
Мальчик объяснял — какое удовольствие, какая радость для женщины и мужчины, когда член втыкается в писю и ходит в ней вглубь и назад…
Он попросил её показать свою, она сначала не хотела, но потом всё-таки сняла шорты, трусики и показала. Мальчик потрогал писю пальцами, сказал:
— Какая пухленькая!
Раздвинул наружные губки писи, объяснил: сейчас ход закрыт и надо, чтобы член прорвал плёнку, тогда будет получаться то, что делают мужчины и женщины на фотографиях. Она смотрела на мальчика вопросительно, он спустил брюки, но по коридору кто-то шёл.
— Нас застукают! — встревожился мальчик и быстро натянул брюки, а она — трусики и шорты, пока никто не заглянул в комнату.
— Он обезумел от любви к ней и, лаская её нагое тело, желал ответных ласк, даже если бы за них пришлось умереть… — читала Лина о разбойнике и красавице.
Тут донёсся шум подъехавшей машины, хлопнула дверца, и Ева обрадованно увидела Ромула, который шёл по аллее.
* * *
Он видный осанистый мужчина с чувственным ртом, крупным породистым носом, красивыми чёрными бровями. Ромул — его настоящее имя. Густые волосы у него коротко острижены: причёска а ля Сулла, он показывал знакомым фотографии скульптур римского диктатора. Известный художник, он давно дружил с папой Евы и с нею. Сколько она себя помнит, она говорила ему «ты», звала: Ромул.
Он дарил ей карандаши, акварельные краски, учил рисовать. И всегда приносил кишмиш, финики, свежие фрукты для неё. Понаблюдав, как она рисует, он хвалил её, повторял: у неё пробивается талант, она будет художницей. И, удобно сидя в кресле возле столика со сластями, фруктами, усаживал её к себе на колени, обнимал её левой рукой. Еве было так приятно на его мускулистых ляжках! она поёрзывала по ним попкой, потиралась спинкой о его сильную руку. Правой рукой он брал из вазы на столике кишмиш, Ева, зажмурясь, открывала ротик, Ромул клал кишмиш на её язычок.
Когда он был особенно доволен её рисунком, то говорил:
— Очень мило сделала! теперь займёмся персиком… — левой рукой обнимал её крепче, она прижималась спинкой к его руке, покоясь на его коленях, он подносил к её губам спелый налитый соком персик, она, улыбаясь, откусывала — изо рта стекал сок.
Если в комнате никого не было, Ромул слизывал сок с её подбородочка, с уголков рта. И шептал ей в ушко, что он огромный страшный медведь, который поймал лесную девочку и сейчас будет её есть.
— О-о, с каким удовольствием я сейчас съем эту красивую сладкую девочку! О, какая она вкусненькая…
Его пальцы поглаживали её животик поверх материи платьица, гуляли по её рёбрышкам. Она, захлёбываясь смешком, ёжилась, а затем вся расслаблялась от удивительно нежащих прикосновений, они восхитительно щекотали её. И волновали. Левая его рука потирала её спину, пальцы массировали, пощипывали одну лопатку, другую, потирали местечко между лопатками, ласкающе проходили по позвоночнику ниже, ниже, средний палец вжимал материю лёгкого платья и трусиков меж ягодиц.
— Какие сдобненькие сладенькие-сладенькие булочки! — шептал Ромул необыкновенно волнующим голосом, пощупывал одну ягодицу, другую. — Съем, съем эту булочку! И вторую!
Пальцы его правой руки снова принимались перебирать её рёбрышки поверх материи, находили сосок, легонько сжимали его, потирали — Еве было по-новому приятно-приятно-приятно!
* * *
Она подрастала и, приезжая на лето на виллу, стала бывать в доме Ромула на высоком морском берегу. Террасу окружала зелёная стена кустов, среди горшков с цветами стояла небольшая скульптура стройного нагого юноши; любознательная гостья поглядывала на его член. Ромул, улыбаясь, глядя ей в глаза, трогал пальцем член юноши, трогал мошонку.
— Ну-ка — пощупаешь? — спросил однажды Еву, она под его взглядом не опустила глаз, протянула руку, взяла двумя пальцами миниатюрный член скульптуры и чуть не отломила.
В просторной студии Ромул показывал ей рисунки, написанные углем, пастелью, сангиной, карандашами: женщины нагишом на траве, лебеди… Кентавр с похожим на дудку членом встал на дыбы над полулежащей перед ним голой девушкой. На другом рисунке голая красотка стояла на четвереньках, выставляя вверх попу, и кентавр, приопустив конский зад, всаживал ей в писю торчащий член.
А вот нагая женщина опрокинулась на спину, приподняв и раскинув согнутые в коленях ноги, над нею медведь, придерживая лапой человечий член, направляет его ей в писю, губы которой женщина раздвигает пальцами обеих рук.
Ромул говорил Еве:
— Это не может не нравиться! ведь это — искусство! Эти представления живут тысячи лет — представления о самом сладком, нет — о сладостном! О наслаждении наслаждений! Нет слов, чтобы передать, насколько оно сладко, радостно, прекрасно! Это можно лишь испытать, надо испытать…
* * *
Сегодня он, как и раньше, сказал Лине, что у него с Евой будет занятие рисованием, и увёз её к себе домой. В студии указал ей взглядом на знакомые картины:
— Не стесняйся — я знаю, ты давно знаешь, что делают с женщинами не кентавры, не медведи, а мужчины. Что некоторые мальчики делают с некоторыми девочками…
Она, не отводя взгляда, кивнула.
— Я знаю — с тобой этого ещё не делали.
— Нет, — произнесла она, стоя перед ним в коротенькой юбочке, в блузке.
— Ты красивая… красивая… — произнёс Ромул необычным голосом, от которого было невыразимо радостно. — У тебя уже есть власть над мужчинами… Хочешь увидеть?
До чего ей стало интересно! Так интересно, что она даже не улыбнулась, а лишь кивнула.
Он не спеша расстегнул и скинул рубашку, спокойно снял брюки, за ними трусы, встал перед нею, расставив ноги, — совсем голый. Она растерялась, замерла, глядя на него: большого, статного, её взгляд ощупывал его холеное тело. Крупный член свисал — вызывающий острое любопытство. Вокруг его основания в низу живота чернели волосы, слегка завивались.
— Хочешь кое-что узнать о себе — разденься, — сказал Ромул так, будто предлагал что-то обыкновенное.
Волнуясь, она смотрела ему в глаза, знала: происходящее небывало серьёзно, раз он голый. Она сняла юбку, потом — блузку, потом — трусики. Голенькая! Она совсем-совсем голая перед голым Ромулом — рослая, худощавая. У неё фигурка гимнастки, длинные светло-каштановые волосы.
Он сказал:
— Смотри на него и представляй — мы с тобой делаем… ты знаешь…
Она впилась взглядом в член, невольно расставила ноги, прижала пальцы обеих рук к губкам писи… Член увеличился, приподнялся.
— Повернись ко мне спинкой, поверти попкой и взгляни снова, — попросил Ромул.
Она оборотилась к нему задом и, словно занимаясь с обручем, повертела голой попкой. Когда повернулась к Ромулу лицом, большущий член с глянцевитой головкой торчал вперёд и вверх, будто целясь ей в лицо. Её прохватило волнение.
— Видишь… — Ромул улыбался, он напряг член, отчего тот ещё чуть-чуть приподнялся, — он встал из-за тебя, встал на тебя. Ты красивая-красивая хорошенькая девочка, и поэтому он встал.
Всё её существо трепетало от неведомого ранее чувства. Это была гордость. Гордость оттого, что ей открылась (и как!) власть её тела.
О, как ей было интересно! жгуче-жгуче интересно! И она знала: ещё более интересное, волнующее — впереди.
— Давай будем делать! — нетерпеливо потребовала она.
— Не теперь. Тебе ещё рано… от этого бывает очень больно.
— Ну мы только попробуем! ну немножко-немножко! Ромул, ты такой хороший! — она просила, едва не плача.
— Одевайся, — велел он и оделся. — Ко мне сейчас придут.
Она надулась, поддела ножкой трусики.
— Давай договоримся, — сказал Ромул ласково, — ты пойдёшь на террасу, попробуешь нарисовать меня нагого… Потом я освобожусь, и мы вместе посмотрим, что у тебя получилось.
Не ответив, одевшись, она в обиде пошла на террасу рисовать, и тут донёсся звонок из прихожей, Ромул направился туда. Она услышала женский голос и с террасы, из-за горшка с разросшимся цветком, посмотрела в студию. С Ромулом туда вошла женщина в платье, немолодая, сказала:
— Показывай твоё новое.
Он стал ей показывать рисунки, с террасы не рассмотреть — какие. Гостья произносила: «недурно», «твой узнаваемый стиль», «это обязательно купят». Она заговорила о своих картинах, и стало понятно, что это тоже художница. Потом разговор пошёл о других художниках, о том, у кого картины хорошо покупают, а у кого — нет.
Еве стало скучно, она устроилась в уголке террасы, рисовать не хотелось — скорее бы гостья убралась! Ну вот наконец-то перестали доноситься голоса из студии. Ева заглянула туда — никого. Но вроде бы тихо говорят в другой комнате, куда можно пройти и из студии, и с террасы через коридор. Она, мягко ступая, вошла в коридор, там полутемно, дверь в комнату открыта, висит занавеска до полу. Сквозь неё комната отлично видна, но Ева знает: оттуда её не видать, стоящую за занавеской в полутьме коридора.
* * *
Посреди комнаты на широкой кровати лежал на спине голый Ромул, ногами к Еве; свисающий между ляжек член, похожий на сардельку, головкой касался простыни. Сбоку от кровати перед зеркалом стояла художница — тоже голая. Её полное тело казалось неестественно белым. У женщины — большие опавшие груди, брюшко. Оглядывая себя в зеркало, пальцами нанося на лицо крем, постукивая по лицу подушечками пальцев, она повернулась к Еве попой: ягодицы, крупные, пышные, были рыхловаты.
Женщина взяла со столика перед зеркалом другую баночку, крем из неё накладывала на правую ягодицу, втирала, затем и другую принялась натирать кремом. Повернувшись попой к Ромулу, выставив её, она мяла её, звонко пошлёпывала ладонями.
Потом голая встала к лежавшему на кровати Ромулу лицом, раздвинула, чуть присев, ляжки, стала накладывать крем меж них и потирать там. Затем на миг сцепила пальцы рук, издала смешок и, встав коленом на кровать, склонилась к Ромулу, легла грудями на его грудь. Он довольно произнёс:
— Какая ты ароматная!
— Любишь тело после притираний? любишь? — сказала женщина, пальцами левой руки сжала его правый сосок, ртом приникла к левому.
У Ромула двинулись ступни, вытянутая правая нога согнулась, снова вытянулась, Ева увидела — член удлинился, приподнялся, выставив головку. Рука Ромула легла на спину женщины, поглаживала-поглаживала, а женщина не отрывала рта от его соска, пальцами пощипывала другой сосок. Рука Ромула захватила кожу на спине голой художницы в горсть, Ромул, привстав, опрокинул женщину навзничь, прильнул ртом к её правой груди, присосался к соску, мял пальцами другую грудь. Голая застонала. Ева думала раньше, что стонут от боли, но в этих стонах было совсем другое… «Ей сладко…» — ревниво подумала Ева.
А Ромул поглаживал ладонью мягкий белый живот художницы, та раскинула ноги, и стала хорошо видна её пися с выступающими наружными губами, волос по сторонам не было, но над писей темнел мысок. Рука Ромула легла на него, накрыла и писю, принялась сжимать её, потирать и снова сжимать. Стоны стали более страстными. Ромул быстро встал на колено, другую ногу перекинул через тело женщины, теперь он упирался коленями в постель по сторонам от её попы, его ягодицы, приподнявшись, раздвинулись, меж ними темнело пятнышко заднего прохода. Ева увидела, как рука женщины отогнула книзу, словно рычаг, торчащий член, пальцы сжимали его, они направили его в писю, погрузили в неё головку. Зад Ромула двинулся вниз — член вошёл в писю до яиц.
— Да! Да-а!.. — выдохнула художница.
Ромул приподнял зад — член вышел из писи почти полностью и тут же снова скользнул внутрь, низы двух туловищ плотно сомкнулись, от толчка попа женщины мягко расплющилась, промялась постель. Зад Ромула опять резко подскочил и тут же подался вниз — член на миг показался и исчез. Движения повторялись, повторялись, послышалось: хлюп-хлюп-хлюп… пися жадно, быстро раз за разом заглатывала скользкую палку. Подскакивая, ягодицы Ромула напрягались, было видно, как их выпуклые мускулы двигаются под кожей. Попа художницы расплющивалась и тоже напрягалась, словно стараясь оторваться от постели, но это ей не удавалось. Когда член после толчка выходил из писи, Ева видела — из неё вытекает влага на пухлую мякоть ягодиц и в желобок меж них. Женщина раздвигала ноги шире, немного сгибала их в коленях, руки вцеплялись в лопатки Ромула, раздавалось её:
— Да! да! да-а!..
Его зад вскидывался и опускался, вскидывался и опускался, член быстро ходил из писи и в неё: хлюп-хлюп-хлюп… минуты шли, шли, шли… На Еву нахлынул душистый пряный запах крема, её ноздри дрожали, глаза впивались в то, что делалось перед ней, она мысленно повторяла: «Наслаждение! Наслаждение!» Запустила руку себе под юбку, потирала писю сначала через трусики, потом пальцы сами забрались под трусики и потирали, потирали… Застонал Ромул. После толчка его зад не подскочил, но мышцы ягодиц дёрнулись, раздался голос женщины:
— А-ааа…
Она упёрлась ступнями в постель, словно желая приподнять Ромула низом туловища, его зад подпрыгнул опять, опять — попа её дрогнула, затем расплющилась больше, чем раньше.
Ромул лежал на голой художнице неподвижно, член был в писе, голые тела были как одно целое. Ева, потрясённая всем увиденным, следила, не шевелясь. Женщина произнесла:
— Хорош-ш-шо… божественно хорош-ш-шо…
Ромул отвалился на постель, член свисал меж ляжек, весь в жидкости. Художница встала, медленно, сладко потянулась, закинув руки за голову, пошла в другую комнату, где была душевая. Встал и Ромул, направился за ней. Ева ушла на террасу, сидела среди горшков с цветами, не вытирала льющихся слёз.
* * *
Через некоторое время её позвал из студии Ромул. Он стоял одетый — такой, каким она привыкла его видеть.
— Ну вот я и освободился. Мы одни. Нарисовала?
Она бросилась к нему, стала бить его по животу ладошками, кулаками.
— Ты подонок! Подонок! — кричала слово, которым, она не раз слышала, обменивались взрослые, оно казалось ей очень обидным.
— Ой-ой, какие мы яростные! — сказал он смеясь.
— Я видела! я всё видела!
Он внимательно, с интересом смотрел на неё.
— Ах так! Ну пойми — почему я должен был отказаться от удовольствия?
— Ты мой, мой друг! — Ева вне себя глядела на него снизу. — Ты говорил, что у тебя стоит на меня! А сам был с ней…
— Зато красивая девочка стала ещё красивее, — произнёс он весело, — я тобой любуюсь.
От его слов её тронула радость. Она вдруг стала решительно сбрасывать юбку, блузку, трусики.
— Я хочу, чтобы у тебя опять встал на меня! Но мы не будем в той комнате, там всё пахнет той… — она заикнулась от ревности, не договорила. — Мы будем здесь! — Ева показала на стоящую в студии кушетку.
Он улыбался.
— Я — твой друг, и если ты очень хочешь…
Она хотела — о, как она хотела! — чтобы он был её Ромулом! её — а не той художницы. Ева вскинула руки, расстегнула одну пуговицу на его рубашке, вторую. Он запустил пальцы в её волосы, ласкающе взъерошил — она расстегнула третью. Он справился с оставшимися, скинул рубашку, нагая Ева обняла его, прижалась губами к его груди. У него задержалось дыхание — он осязал влажность губ прелестной упрямицы. Она запустила пальцы под пояс брюк, оттягивая их от живота, попыталась расстегнуть пуговицу — мешало нетерпение. Он помог ей, снял брюки, и она тут же обеими руками потянула с него вниз трусы. Застыла, глядя на член, — он был словно самостоятельное существо, которое приходило в движение, делаясь больше, приподнимаясь.
Ева смело взяла его чуткой рукой, он был упруго-крепкий, тёплый. Она, повернувшись к кушетке, шагнув к ней, потянула член — Ромул послушно переступил. Ему увиделось со стороны: задорно решительная голая нимфеточка, держа его, голого, за член, ведёт его за собой. Это было нечто захватывающее, что можно было назвать и щекочущим очарованием, и восторгом.
Она подвела его к кушетке и, оборачиваясь, полулегла на неё, не выпуская из цепкой горячей руки большой вставший член.
— Ромул! делай мне, как ты умеешь.
Он наклонился над ней, не сдерживая рвущегося сладострастного хохотка.
— Я — огромный медведь, как вон тот, на картине… сейчас я съем хорошенькую девочку! — и по её рёбрам заскользили его жадные пальцы; прежде она ощущала их сквозь материю платьица, но сейчас дразнящие подушечки пальцев осязала нагая кожа.
Ева, жмурясь от страстного удовольствия, извивалась:
— Ещё! ещё! ещё, Ромул…
Он принялся потирать, пощупывать её сосочки, прильнул к одному губами, чмокнул, чмокнул, стал лизать, нажимая языком.
— А-аа! а-ааа!.. — вырывалось у неё с упоительным смехом.
— Ем, ем, ем изюмчики! — вырывалось у Ромула, который выпускал сосок изо рта, чтобы глянуть ей в глаза, и снова принимался щекотать языком один и второй набухший изюмчик.
Он перевернул её на живот, приподнял её попку, стал целовать взасос ягодицы, приятно-приятно разминать их.
— Ем, ем булочку! О-ооо… теперь и эту…
Ева вертела, подёргивала попкой, вся трепеща от впервые переживаемого возбуждения.
Он снова уложил её навзничь.
— А где самое сладкое-сладкое? — его губы двигались по её животу ниже, ниже, коснулись наружных губок писи и того нежного выступчика, который так любит чувствовать пальцы.
Ромул лизнул его, лизнул ещё:
— Росточек бонбон!
— Хи-хи-хи! Росточек бонбон! — воскликнула она смеясь.
Её раскинутые ноги быстро сгибались в коленях и разгибались, пятки ёрзали по кушетке.
Ромул на миг приподнял голову:
— Бонбон — розовая конфетка! — и снова приник к писе.
Ева заливалась страстным смехом:
— А-ах-ха-ха-ха!.. — удовольствие было гораздо острее, чем когда она сама потирала пальцем росточек бонбон.
Ромул лизал, лизал его, лизал губки писи, углубленьице меж них — Ева заходилась нестерпимо жгучей радостью.
Он опять приподнял голову:
— Какой прекрасный тюльпан! — и ткнулся носом в губки-лепестки, смачно втянул воздух. — Свеженький бутон! О-ооо!..
Он широко раскрыл рот, охватил губами писю, потом облизнулся:
— Пончик с надрезом! мн-н-няка!
— Ешь, ешь мой пончик с надрезом! — она смеялась взахлёб. — Ешь меня, как медведь на картине…
Он вскочил с кушетки, подхватил её на руки:
— Я несу мою сладкую в берлогу! Ах, как вкусно мне будет!
— Вкусно, ха-ха-ха!.. вкусно! — она нежилась в его объятиях.
* * *
Он внёс её в душевую, опустил голенькую спиной на расстеленную циновку, скатал пушистое полотенце и положил Еве под попку. Над раковиной намылил руки и сел на циновку подле Евы, расставив согнутые в коленях ноги. Она не могла опомниться от азарта, вызванного его игривыми ласками, смотрела на его большой торчащий кверху член. Ромул намылил его, головка окуталась пеной. Он покрыл пеной низ живота Евы и её писю. Ева, давая ему мылить, широко развела ноги. Лежать попкой на скатанном в рулон полотенце было неудобно, но она понимала: так нужно, сейчас будет самое важное-важное… виделись Ромул и художница на кровати, его подскакивающий зад и то, как уходил в писю член, чтобы, вынырнув, уйти в неё вновь…
Ева улыбнулась Ромулу. Он, улыбаясь ей и вставая над нею на четвереньки, сказал:
— Будет очень больно, за это ты больно укусишь меня в шею — я наклонюсь.
Она подняла руки к его шее, прижала ладони к его щекам:
— Ромул, ты такой хороший! Я буду терпеть.
— Разведи ножки широко, как можешь… ага, вот так, — ласково сказал он, — возьми их руками под коленки… да, так! и растягивай, растягивай!
Она старалась, растягивала. Он, нависая над ней, упёрся левой ладонью в циновку повыше её плеча, чтобы рука не дала телу «поехать» от толчка. Нагнув голову, смотрел на намыленные писю и на головку члена, пальцами двинул кожный покров по стволу к основанию, прижал головку к щёлке. Ева, неосознанно подражая голой художнице, выдала:
— Да! да-а!
Он, упираясь коленями в пол, налёг низом туловища, вдавливая скользкую тугую головку в углубленьице, вход не пропускал, упрямо мешала тоненькая плёнка. Ромул усилил нажим, всаживая твёрдый член. У Евы от резкой боли исказилось лицо, рот открылся, из него вырвалось:
— О-о-оййй!!!
Глаза у неё зажмурились, хлынули слёзы. Он, с болезненно-жалостливой гримасой, даванул низом туловища сильнее — крупный крепкий член пронзающе пошёл глубже, разрывая плеву. Ромул сдал чуть назад и вновь налёг.
— Уже почти всё… — нежно сказал, продолжая всаживать, — ещё чуть-чуть…
Приподняв зад, бросил его вниз со всей силой — вбил ствол. Ева продолжала мужественно растягивать ноги в стороны, запустив руки под колени. Ромул подержал член в её распёртой писе, извлёк его.
— Вот и всё, моя умница! — он наклонился, поцеловал её в губы.
Она расстроенно спросила:
— Получилось плохо?
— Наоборот! Ты была — лучше не бывает!
Сидя на пятках меж её раскинутых ног, он поглаживал её ляжки:
— Мне так сладко с тобой!
— Слаще, чем с той?
— Слаще!
Она улыбнулась:
— Но ты не делаешь, как… — и не договорила «как с той».
— Конечно, сделаю! С тобой нельзя не делать! — он обвёл её лукавым взглядом.
Она показала рукой на его по-прежнему стоящий член:
— Почему он у тебя торчит? После, как ты с той, он висел…
— Чтобы повиснуть, он должен выбросить сок, а для этого ему нужно много вот таких движений… — Ромул пальцами несколько раз двинул кожный покров члена вниз-вверх.
Пустив воду в ванну, Ромул поднял Еву и опустил её туда, свёрнутое полотенце бросил в корзину, достал из шкафа свежее, струёй из душа обмыл циновку. Ева расслабленно лежала в горячей воде ванны, Ромул рассказывал: у некоторых мужчин члены оказываются недостаточно твёрдыми, непрорванную писю только мучают.
Она сказала радостно:
— У тебя он такой хороший!
Ромул, посмеиваясь в удовольствии, опять намылил член, затем обтёр Еву, вставшую в ванне, полотенцем и обнял её. Она устроилась попкой на его согнутой руке:
— Сделай мне наслаждение…
Он прижал её к себе крепче, понёс в студию, уложил на кушетку. Ева деловито развела ляжки, растянула, помогая руками. Ромул, улыбаясь ей, погладил яйца, похлопал торчащий ствол. Встав на кушетку коленями, помогая рукой, ввёл головку в писю, член пошёл вглубь. Ева вновь ощутила внутри такое огромное, могучее, что, казалось, пися разорвётся. Но она не разрывалась, и уже было не больно, а радостно-радостно: оттого что Ромул — теперь её Ромул в том волнующем, невероятном, которое так её влекло и для чего у неё ещё нет слов. Член с распирающей силой ходил, ходил в писе, растягивая её, потирая изнутри, — Ева, помня увиденное давеча, напрягала ягодицы, стараясь приподнимать их в такт толчкам, удовольствие становилось всё острее.
Потом сделалось остро-остро сладко от щекотания — писю переполнил сок.
Ромул вынул член из писи, прилёг, подсунул одну ладонь под затылок Евы, а другой медленно, нежно поглаживал её живот.
* * *
Он на машине отвёз её на виллу, сказал Лине — девочка сегодня рисовала просто отлично. Лина поболтала с ним, он попрощался, Ева пошла ужинать.
Потом, когда была в своей комнате наверху, приехал Эдди, в открытое окно долетал снизу его голос. Ева выглянула: Эдди и Лина сидели за столиком на лужайке за бутылкой вина. Лина, как обычно, отпила лишь немного и больше не притрагивалась к бокалу, зато Эдди подливал себе и говорил об охоте и ружьях, о собаках, о разведении страусов, о яхте, которую строят по заказу его знакомого миллионера.
Она сошла в сад. При виде неё Эдди оторвал от стула зад, обтянутый шортами, и воскликнул:
— Я тебе привёз летучую мышь! Увидел у себя на чердаке — думаю: надо обязательно показать тебе…
Повёл её к машине, достал с сиденья картонную коробку, открыл. Ева отстранила его руки с коробкой:
— Отпустите её!
Уже смеркалось. Эдди опрокинул коробку, мышь выпала, но, не коснувшись земли, раскинула крылышки, метнулась в сторону, вверх и снова в сторону. Ева следила, как она носится зигзагами в синих сумерках.
— Пусть теперь живёт в нашем саду, — сказала довольная.
— Конечно… — произнёс Эдди как-то рассеянно, взял её руку, прижал к своим шортам: под ними выступало твёрдое.
Она не сразу отвела руку — пощупала твёрдое. Вернулись к столику.
— Ну вот! — Эдди весело сказал Лине. — Мы отпустили её на свободу! — объявил так, словно очень гордился тем, что выпустил летучую мышь.
И стал рассказывать о стрижах, которые устраивают гнёзда в кратерах вулканов, и о том, какой вкусный суп получается из этих гнёзд. Он рассказывал о другом, о третьем, пока ей не пришло время отправиться спать.
Эдди когда-то служил с папой в армии, они долго не виделись, случайно встретились на каком-то аукционе. Папа пригласил Эдди к себе, тот увидел Еву, сказал: «Чудесная!» И когда папа отвёз её на побережье, Эдди снял виллу поблизости и стал каждый день навещать Еву и Лину.
* * *
Ромула не было два дня. Он приехал утром, сказал, что завтра улетает на дальние острова. У неё вырвалось растерянное:
— Когда ты прилетишь обратно?
Он развёл руками:
— Ну… через месяц… Может, немного позднее.
Усадил её на колени, поднёс ко рту персик. В комнате были Лина и Эдди, и, когда Ева откусила кусочек персика и по подбородку потёк сок, Ромул не стал его слизывать.
Эдди предложил ему вина, которое всегда приносил с собой. Они посидели за столом, потом Ромул, уходя, наклонился к ней, поцеловал в щёчку. С какой тоской она смотрела ему вслед!
Пошла с Линой и Эдди на пляж, они купались. Ей было грустновато, и Эдди сказал:
— Хотите, поедем в одно местечко под скалами? Там есть канатная дорога!
— Я уже там была, — ответила она, но Эдди уговаривал, и она с Линой села в машину.
Они искупались под скалами, а затем долго катались в кабине, подвешенной к тросу.
* * *
На другой день после завтрака она ходила по саду, скучая. А утро было солнечное, тихое, над цветами гудели пчёлы. Она представляла то, про что прочитала в книге, которую расхвалила ей Лина: как лунной ночью в комнату к девушке забрался по верёвочной лестнице мужчина. Девушка умоляет его уйти скорее, ведь если её братья застанут его здесь, они убьют его. Мужчина бросается перед ней на колени, говорит, что безумно любит её… Этим двоим не скучно лунной ночью — не то что ей солнечным утром в надоевшем саду.
На ней кепи с длинным козырьком — прикрывает глаза от резких лучей. Из-под кепи ниспадают на плечики пряди красивых светло-каштановых волос. Ромул говорил не один раз: до чего она хорошенькая!
За садовой оградой она увидела машину Эдди, задумчиво поправила кепи, а когда направилась к голубой ели, спиной почувствовала взгляд. Эдди уже был в саду, шёл за нею. Она повернулась к нему. Он стоял в кипенно белых шортах, белая тенниска обтягивала выступающий немного живот. Эдди пристально глядел на неё…
Она говорила ему «вы», но сейчас, сказав:
— Эдди… — помедлила и произнесла: — ты влюблён в меня?
От неожиданности он не отвечал, махнул рукой в воздухе, словно у лица жужжал комар, потом, кивнув, проговорил напряжённым голосом:
— Да, я влюблён в тебя.
Она, глядя прямо ему в глаза, сказала:
— Поедем к тебе?
Он шагнул к ней, чтобы подхватить её, но замер, опять кивнул, рассмеялся коротким смехом и протянул ей руку. Ева взяла её, они пошли к дому. Лина, расположившись на террасе в плетёном кресле, с ленцой спросила:
— И что?
Эдди объявил:
— Я добавил в аквариум очень редкую рыбку! только что купил. Хочу показать крошке. И мы посмотрим ролик о черепахах и ящерицах.
— Я хочу посмотреть! — воскликнула Ева с настойчивостью, стоя перед Линой.
Та сказала, словно нехотя:
— К обеду ты должна быть здесь.
— Неужели я её оставлю без обеда? — сказал Эдди раздражённо.
Лина поудобнее устроилась в кресле, держа ногу на ноге.
— Хорошо. Но не позднее трёх вы её привезёте.
Ева пошла с Эдди к машине, он не выпускал её руку, молчал. И ей не хотелось говорить. Её пробирало радостное возбуждение: «Будет снова то… вот-вот будет-будет-будет…» Щекотало любопытство: оно будет, как с Ромулом, или по-другому? чем и как — по-другому?..
* * *
В машине, сидя рядом с Эдди, смотрела в сторону в окно, напуская на себя безразличие, иногда трогала пальчиками длинный козырёк кепи. Она чувствовала взгляд Эдди, который он часто-часто на неё бросал, и как приятна была гордость от этого! она мысленно заливалась счастливым смехом: «Ему не терпится… есть меня… он знает, как ему будет вкусно! ему и мне…» В ней звучали слова Ромула, вспомнилось прочитанное в книге слово «пламенеет», и она мысленно повторяла, скрывая волнение: «Мой тюльпан пламенеет!» И потом: «Мой бутон в росе!» И: «Мой пончик с разрезом ждёт рта!» Она чуть ёрзнула на сиденье: дразняще помнилось ощущение члена в писе, когда он в движении мощно её растягивал.
Они приехали, Эдди хотел взять её за руку, но она не дала её, пошла впереди него к вилле, где была один раз с Линой. Эдди обогнал её, отпер дверь, пропустил в коридор, побежал по нему и встал у двери из непрозрачного стекла:
— Вот сюда… — улыбка у него получилась какая-то беспокойная.
Ева не бывала в этой комнате: большой, залитой светом из нескольких высоких окон, с широкой-широкой кроватью посредине. Спинку у изголовья украшали узоры. Эдди стал стаскивать с кровати покрывало, говоря:
— Постель должна быть в лучшем виде…
Она сказала:
— Я в туалет.
Вернулась в коридор. Где туалет, она знала. Уселась на унитаз, пописала, промокнула писю салфеткой и захихикала: «Сейчас начнётся… оно!!!»
* * *
В комнате кровать оказалась уже застеленной свежей белой простынёй, в изголовье лежали две подушки, на постели справа она увидела салфетки.
Приоткрылась дверь из ванной, из-за двери высунулась голова Эдди. Ева поняла — он голый и, вероятно, остерегается напугать её торчащим членом, не зная, что такой она уже видела и не только… Сбросив с себя всё, кроме кепи, на пол, она босиком сделала пару шагов, крутнулась на одной ноге и встала лицом к Эдди. Его глаза так и сверкали, кончик языка облизал красную нижнюю губу.
Ева сказала:
— Может, хватит прятаться?
Он вышел из-за двери голый, член торчал вперёд и немного вверх, кожа вокруг основания и мошонка были гладкие, белые. Эдди расставил ноги, запустил меж них руки по обе стороны члена, погладил себя там.
— Я удаляю тут все волосы, тебе понравится чистая кожа, к ней очень приятно прикасаться, — сообщил вкрадчиво.
Она медленно сняла кепи, уронила на пол, тряхнула головой, отчего пряди скользнули по голым плечикам. Протянула руку, тронула пальцами головку члена: головка была немножко шершавая. Охватила рукой ствол — твёрдый, он под нажимом чуть-чуть пружинил, кожа легко скользила по нему. Она ладонями мягко сдавила его с боков, касаясь кончиками пальцев основания, погладила и член и лобок и взяла в пригоршню яйца, приподняла, пощупала.
Эдди, выпячивая живот, сладко простонал:
— Какая прелесть…
Она произнесла тоном похвалы:
— Всё гладенько.
Смотрела на член изучающе и не могла решить: какой больше — этот или Ромула?
Эдди присел перед ней на корточки, обнял её, его большие ладони стали потирать её спинку, он привлёк к себе Еву так, что её живот прижался к его груди, она задела голой ногой торчащий член. Руки Эдди охватили её ягодицы, жадно сдавили, он, поднимая её, выпрямился, шагнул к кровати, уложил нагую навзничь. Встав коленями на постель, выставляя торчащий член, сказал ласково-ласково:
— Будет немножечко больно, но сразу пройдёт…
Она засмеялась, вскинула ногу и озорно толкнула его в грудь. Он схватил стопку, взял пальчики в рот. Ева подняла другую ногу и, хохоча, большим пальцем тронула его ухо. Хотелось баловаться, дразнить его.
— Поцелуй меня в попу! — перевернулась на живот, упёрлась коленками в постель, задрала попку.
Правая ягодица почувствовала его влажные губы, а затем и зубы, он слегка покусывал её. Потом его руки раздвинули булочки, язык стал щекочуще ходить меж них, его кончик пытался всунуться в дырочку… это было больше того, что делал, лаская её попку, Ромул. Ева от щекотания захлёбывалась смехом, ягодицы напрягались, сжималась дырочка.
— Ха-ха-ха-а! а-ах-ха-ха-аа-ааа!..
Эдди, обеими руками разминая булочки, приподнял попку повыше, захватил языком писю, стал лизать — и смех рвался, рвался изо рта Евы, попка вздрагивала, в писю проникала слюна Эдди.
Он коротко хохотнул, простонал:
— О-ооо… мне надо войти!..
У неё перехватило дух от знакомого жгучего ощущения: большое, округлое с силой разверзло писю, двинулось вглубь. Она прижалась грудками к постели, обеими руками скомкала простыню, вцепилась в неё, чтобы не заскользить по ней от нажима. Он прекратился — Эдди тянул ствол из писи, и, когда тот снова попёр в неё, Ева, упираясь в постель коленками, поддала навстречу и стала так делать раз за разом, раз за разом, удовольствие нарастало, всё её существо требовало: ещё-ещё-ещё!!! Эдди, издавая звуки, похожие на урчание щенка, убыстрил движения, и они теперь повторялись, не становясь ни чаще, ни реже, член скользил в писе вглубь и назад, вглубь и назад…
Ева заходилась сластью ощущений, страстным восторгом. Но вот почувствовала внутри писи щекочущее излияние. Эдди застыл, потом вобрал глубоко в себя воздух и выдохнул, словно было очень жарко и жара отпустила. Он вынул член, сказал с укором:
— Тебя уже ебали.
— Да, я уже ебалась, — произнесла она просто.
Встала коленками на постель, из пончика текла сперма. Эдди взял приготовленную заранее салфетку, аккуратно вытер Еве промежность, при этом к писе прикасаясь очень бережно.
Голенькая уселась, подогнув ноги, он прилёг на бок подле неё, спросил:
— Ромул?
В ней проснулась женщина с характером — лукавая, капризная и осмотрительная. Вспомнилась фраза из книги, Ева произнесла её с вызовом:
— Это что — допрос?
У Эдди широко раскрылись глаза, он сказал, словно самому себе:
— Крошка далеко пойдёт.
Она, помня нагую художницу, закинула руки за голову, потянулась, прогнув спинку, и задала вопрос:
— Мы будем ещё?
— Ну конечно! — Эдди кивнул. — Я буду приезжать к вам и говорить, что купил рыбок…
Она требовательно смотрела ему в глаза:
— Сейчас будем ещё?
Он нахмурился, размышляя, и ответил только:
— Хм…
— До трёх часов ещё долго… — произнесла она с ожиданием.
Он, лёжа на боку, приподнял левую ногу, поглядел на член — тот, укоротившийся, прильнул к правой ляжке, головка почти вся упряталась под кожу, как в чехольчик. Эдди улыбнулся и сказал, словно очень довольный членом:
— Ему надо отдохнуть, и он встанет!
— И долго? — спросила она.
В её голосе сквозило разочарование, и Эдди заволновался.
— Я тебе подам кофе в постель, как принцессе, мы с тобой попьём, и он будет готов, — вскочил с кровати, подбежал к шкафчику у стены, достал из него конверт и вернулся. — А ты пока погляди…
Он высыпал из конверта на постель перед нею цветные фотографии и, повернувшись голой попой, хлопнув себя по ней, побежал в кухню варить кофе.
Она стала перебирать снимки. На них были голые женщины и мужчины в позах, которые она уже видела, и теперь, когда она представляла себя на месте той, другой, третьей женщины, — до чего же хотелось снова почувствовать в писе член!
* * *
Эдди, по-прежнему нагишом, вошёл в комнату с подносом, на котором были две чашечки с кофе. Ева сразу же глянула ниже подноса — член свисал сарделькой, и, когда Эдди осторожно, чтобы не расплескать кофе, переступал, приближаясь к кровати, сарделька и яйца качались.
Она сидела на постели, упершись локтем в подушку, Эдди устроился перед ней на боку, опираясь на правую руку. Между ним и Евой уместился поднос, кофе для неё был сильно разбавлен сливками. Эдди отпил из своей чашки чёрный кофе и, глядя, как она, подув, отпивает свой, сказал:
— Мы с тобой — как настоящие любовники в паузе.
— А мы — не настоящие? — спросила она с серьёзным личиком.
Он поднёс чашку ко рту, сделал глоток, любуясь голенькой:
— Делаемся самыми настоящими.
Она взглянула на член — он как будто бы стал побольше.
— Нравится тебе мой кофе? — спросил Эдди. — Сахара достаточно?
Она, не ответив, отхлебнула из чашки.
— Ну, и какие фотки тебе понравились? — он указал взглядом на снимки, разбросанные по постели.
— Разные… — сказала она с ленцой и опять посмотрела на член.
Уселась, согнув ноги в коленях и раздвинув их: показывала тюльпан. Эдди, не отрывая от него взгляда, выпил кофе, обжигаясь и оттого морщась, поставил чашку на поднос и несколько раз лизнул красную нижнюю губу, она отвисла. Ева увидела: член, лежавший у Эдди на ляжке, удлинился, приподнял головку. Эдди всё глядел на влажные лепестки, на розовый зев, произнёс нежным-нежным голосом:
— Она у тебя лакомка… я сейчас…
Вскочив, убрал с кровати поднос с чашками, фотографии и сел на постели на пятки, член опять торчал — большой, оголивший головку. Ева, предвкушая наслаждение, опрокинулась лопатками на подушку, развела ляжки. Эдди подался к ней, впился губами в живот, и вот уже язык полизывает лакомку, покрывая зев слюной, играет с росточком бонбон…
Ей хотелось, чтобы рот присосался к нему:
— Соси конфетку! хи-хи-хи-и…
И Эдди сосал, причмокивал. Потом кончик языка упёрся в каёмку мочеиспускательной дырочки, принялся щекотать её, надраивать — всё тело Евы затрепетало в упоении: дырочка такая чувствительная!
Ноги раскинулись так широко, как нельзя более, руки помогали им, но Эдди сказал:
— Не надо так сильно… упрись стопками и будешь подкидывать попку!
Сам он упёрся в постель левой рукой, нависая над Евой, правой взял член, выдохнул в нетерпении:
— Поводишь по щёлке… и сама воткнёшь?
Она, представив голую художницу под Ромулом, взяла напружиненный член, словно рычаг, отогнула книзу и потёрла головкой меж лепестков — стало, кажется, слаще некуда, и всё равно хотелось обострить, усилить ощущение! Она ввела головку — Эдди двинул низом туловища.
— Да! да-а! — требовала Ева.
Эдди переместил тело над нею немного вперёд, и член, с наклоном войдя в зев, тронул местечком у основания росточек бонбон.
— Да! да! да-аа! — повторяла она, упиваясь остротой удовольствия.
Член быстро скользил вглубь и назад, потирал стенки лакомки и трогал росточек, у Эдди вырывалось:
— Лови! лови! лови-и! — и: — Глотай! глотай!
Радостная, она под эти возгласы упиралась пятками в постель и рьяно подкидывала попку, ловя зевом член, зев глотал, глотал его — она, изнемогая от возбуждения, встанывала.
Потом умолкла, вся растворившись в наслаждении: тело жадно принимало толчки, попка приподнималась им в такт…
Эдди прижался низом живота к её животу, на этот раз не потянув свой поршень назад, пися донцем ощутила струю. Пятки Евы потёрлись о простыню, и ноги расслабились.
— Хорош-шо… — блаженствуя, произнесла она и не могла вспомнить второе слово, которое сказала голая художница, лёжа под Ромулом.
Сейчас Ева точно так же лежала под Эдди, который, чтобы не наваливаться на неё всей своей тяжестью, упирался локтями и коленями в постель. Его член — в разрезе её пончика, два тела — словно одно целое.
* * *
Она пообедала с ним в кухне. Несколько ложек подогретого супа, красная икра, крабы, за которыми последовали грецкие орехи, с чьей скорлупой Эдди расправился щипцами, на десерт — мороженое.
— А рыбок посмотрим в другой раз, — сказал он, подмигнув.
Она, блеснув глазками, прыснула.
Он привёз её домой, на террасу вышла Лина. Ева — спокойная, милая, в кепи с длинным козырьком — держала Эдди за руку. На другой его руке были часы, он показал их Лине:
— Три без трёх минут. Я ещё никогда никого не подвёл!