Игорь Гергенрёдер
Украина в Берлине
9 мая 2015. Я и Оксана М. у Мемориала павшим советским воинам в Берлине, в Тиргартене, на Аллее 17 Июня близ Бранденбургских Ворот. С тёплого полуденного неба улыбается солнце. На площадке перед памятником советскому солдату тесно от оживлённого люда, многие фотографируются на фоне и памятника, и танков и пушек, установленных по краям площадки. К подножию статуи возложен ряд венков при флагах государств, которые во время войны, будучи республиками Советского Союза, добывали победу.
Оксана восклицает тоном острой задетости:
— Флаг Украины в самом конце!
Она украинка, из Полтавы.
— Два года назад флаг Украины был здесь рядом с флагом России, — говорю я.
— Два года назад я мой день рождения отмечала в Крыму! И все последние годы! — У Оксаны — вызывающее выражение обиды. Крым стал и личной потерей.
Она вдруг сообщает, что её родная сестра, живущая неподалёку от Бремена, почитает Путина. Я смотрю озадаченно.
— Сестра считает, что Путин всё делает правильно, а Украиной сейчас правят фашисты.
— Но это же идиотство! — вырвалось у меня.
— Она смотрит российское телевидение, — роняет Оксана с видом исчерпывающего объяснения.
Со стороны Бранденбургских Ворот накатывает треск моторов: предваряемая полицейской машиной, подлетает кавалькада мотоциклистов в чёрной коже. Это «ночные волки», совершившие свой пробег из Москвы. Позади каждого мотоциклиста поместилась спутница в том же облачении. Девушки, опираясь на подножки, привстают над сиденьями. Я высказываю предположение, что они щадят попы, натруженные за долгий путь.
— Кто что замечает, — язвит в мой адрес Оксана.
Она весьма привлекательна — стройная, худощавая, с чёрными прямыми волосами до плеч, у неё греческий профиль. Она живёт у меня четвёртый день. В первый мы сфотографировались втроём: она, я и моя подруга Галина, которую обстоятельства вынуждали разлучиться со мной. Дамы перешли на «ты», были друг с другом безупречно обходительны. Прощаясь с Галиной, мы пили кальвадос. Когда Галина ушла, Оксана преподнесла мне тоном констатации, что я бабник.
— Какое открытие, — ответил я с достоинством.
Я разведён и она разведена, но в дорогу надела обручальное кольцо. У неё в Полтаве сын-подросток. Мы с ней познакомились по объявлению и перед её приездом ко мне полицезрели друг друга в скайпе.
* * *
13 мая мы с Оксаной собрались побывать у резиденции Ангелы Меркель — поглядеть на приезд президента Украины Петра Порошенко. Утром Оксана в какой раз попеняла мне, что, встав с кровати, я не надел трусов.
— Зачем эта демонстрация? — сказала она, судя по тону, потому, что сказать это полагала данью приличиям.
— Зачем эти условности? — парировал я со скукой в голосе и зевнул.
Сообщалось, что Порошенко прибудет на приём к Меркель в 12.00, но он прибыл раньше, и мы застали только расходившуюся публику. Тогда мы направились на Паризер Платц. В проходе Бранденбургских Ворот Оксану привлекла скульптура древнего воина в углублении стены. Оксана подняла руку, взялась за его ступню.
— Берлин стал моим, — объяснила с трогательной серьёзностью свой знаковый жест.
Мы отправились вдоль Унтер ден Линден к Александерплатц.
— Мне в Берлине — почти как в Харькове! — с ноткой восторга объявила моя спутница.
Оказалось, Харьков — её самый любимый город. Она недалеко от него родилась, в нём училась. До Берлина она, между прочим, ознакомилась с такими европейскими столицами, как Осло и Лондон. А уж сколько повидала городов в бывшем СССР! В начале 1980-х, студентка восемнадцати-девятнадцати лет, ездила проводницей плацкартного вагона от Киева до Владивостока и по другим маршрутам, не раз проезжала мою родную станцию Бугуруслан в Оренбургской области, запомнила одноэтажное здание вокзала. Я говорю, что оно было построено ещё при царе. Она возвращает меня на Унтер ден Линден:
— Как мне нравится идти в потоке людей в центре Европы!
Справа магазин за магазином, кафе за кафе, люди, люди, люди за столиками на панели. Помпезное здание Российского посольства. Я сообщаю, что напротив часто стоят группы под украинскими флагами — пикетчики требуют возвращения Крыма Украине. Красивое лицо Оксаны грустнеет, ей не хочется этой темы. Она знает, что я, российский немец, гражданин ФРГ, на стороне Украины, по которой лишь проезжал; бывал только в Одессе. А Оксана, оказалось, видела Одессу мельком, не знает о Большом Фонтане.
Я упоминаю о памятнике Дюку Ришелье на Приморском бульваре около Потёмкинской лестницы. В нескольких шагах от памятника — крышка канализационного люка, с этого места Дюк виден сбоку, и кажется, что его опущенная к паху рука держит нечто известное. Я одариваю Оксану одесской прибауткой:
— Если встанешь ты у люка, то увидишь … у Дюка!
Моя спутница невозмутима — ни слова, ни взгляда. Я поспешно переключаюсь на одесские пляжи, и вдруг словно со стороны слышу, как читаю свой стих:
Волн накаты и солнце волчком,
Хищность тел у предела акулости.
На песок ты упала ничком,
Подняла грациозно округлости…
Она обрывает меня небрежно и досадливо:
— Не обо всём надо болтать!
Я в обиде защищаюсь:
— Это не болтовня, это всё-таки поэзия…
— Поэзия бабских жоп! — отрезает она безапелляционно.
* * *
У меня квартира с террасой, окружённой живой изгородью, вечерами дверь открыта, доносится запах цветов. Мы пьём «по чуть-чуть» коньяк, смотрим на компьютере фильмы, которые Оксана находит в интернете. Она ищет лишь те, где снялись её, как она говорит, секс-символы.
Сегодня она сказала о германском актёре Себастьяне Кохе, мы глядим фильм с его участием «Жизнь других» Флориана Хенкеля фон Доннерсмарка. Времена ГДР. Аналог советского КГБ спецслужба Штази занимается слежкой, подслушиванием. Себастьян Кох играет драматурга Георга Драймана, попавшего «под колпак». Наблюдением за ним руководит капитан Штази Герд Вислер, в его роли Ульрих Мюэ. Я готов согласиться с Оксаной, что Кох нравится не ей одной, но она вдруг заявляет: и Ульрих Мюэ, лысый, некрасивый, — также её секс-символ.
Она сидит на стуле, подняв босые ноги на край стоящего впереди стола, не сводя глаз с экрана монитора. У неё изящные ступни, точёные лодыжки, переходящие в скульптурные голени. Я подле лежу на диване.
— Для меня он — секс-символ! — подтверждает она об Ульрихе Мюэ.
Её лицо сосредоточено, тон чувственно-деловой.
— Внешность характерная, — решаю я подпеть.
Она объявляет с чувством:
— Лысые мужики — отличные сильные ёбари. У них ссекает волосы избыток тестостерона.
— Откуда эта чушь? — я вне себя от услышанного, поскольку не лыс.
— Это доказано, — роняет она.
Я требую сказать — кем и где?
Она раздражённо повышает голос, не отрываясь от экрана:
— Хватит мешать мне смотреть! Я уже заёбана!
Я в щекотливом чувстве приятной вины беру её руку, целую. Меж тем на экране с сидящим на стуле Гердом Вислером (Ульрихом Мюэ) совокупляется, подскакивая у него на коленях, полураздетая проститутка.
— Не видно, что отличный ёбарь — она работает, а не он, — ехидничаю я. — И даже раздеться для него не сочла нужным.
* * *
Солнечно, жарко. Мы с Оксаной на Музейном острове в парке Люстгартен, на лужайке с фонтаном. Перед лужайкой высится грандиозный Берлинский кафедральный собор: Berliner Dom. Оксана в облегающих брюках грациозно полулежит на траве у фонтана, сверкающего струями в солнечных лучах, задумчиво глядит на громаду собора, на его купол. Я любуюсь строгой красотой её отрешённого сейчас смуглого лица. Рассказываю ей, что в войну собору крепко досталось, его долго восстанавливали, и теперь он на шестнадцать метров ниже, чем был.
Оксана произносит в погружённости в свои мысли:
— Моя бабушка, мать отца, — немка. Дедушка был украинец, жили в украинской деревне. Немцы её сожгли, всех убили — бабушку и детей спас сосед.
Я слушаю удивительное. Немцы гнали население деревни расстреливать, в толпе была с детьми бабушка Оксаны. К солдатам бросился сосед и, указывая на неё, объяснил им, что она немка. Тогда её и детей отделили от толпы, оставили в живых. А спасший её сосед был убит вместе с остальными жителями. Если бы не он, не полулежала бы сейчас на траве у фонтана моя спутница с прекрасным иконописным лицом, глядящая на самую большую евангелическую церковь Германии.
* * *
День, когда мы, отправившись на Курфюрстендамм, сначала оглядели снаружи и изнутри Мемориальную церковь кайзера Вильгельма — Gedaechtniskirche — на площади Брайтшайдплатц. Церковь, испытавшая на себе налёт авиации, сохранена в полуразрушенном виде. Около неё мы послушали колокольный звон, который каждый час раздаётся с высоты башни-руины.
Потом Оксана стояла в умиротворяющей полутьме церкви, оглядывая множество стёкол: через них струится, завораживая, свет, словно несущий синь небесных высей. Над алтарём — Вознесение Христа. Туристы, которых полным-полно, тихи.
Оксана, молчаливая, замкнувшаяся в себе, медленно выходит. Вдруг произносит взволнованно:
— Я буду здесь часто бывать.
И я позволяю себе то, о чём, спохватившись, пожалею.
— Есть у вас на Украине такое? — говорю хвастливо.
Она сухо и надменно отметает мою шпильку:
— На Украине своего достаточно!
На Курфюрстендамм её затягивают недра магазинов. Мне там тягомотно, я преданно дожидаюсь на тротуаре, между тем сравнивая с ней привлёкших моё внимание женщин. Когда она выходит из очередного магазина, вспоминаю Андрея Белого, который после прогулок по Курфюрстендамм говорил, что ходить по ней ему «курфюрстендаммно и тошно». Оксана на это сообщает:
— А у меня повысился тестостерон.
Мы спешим домой. Оксана полагает, что, прежде всего, полезно поесть. Разогревает суп с пельменями — блюдо, которое я узнал благодаря ей. Мне кажется уместным подождать у компьютера. В скайпе мне написала несколько слов одна из моих читательниц, я принимаюсь болтать с ней. Позади меня в дверях кабинета появляется Оксана.
Когда, завершив диалог с поклонницей моего творчества, я принимаюсь за суп и вдохновенно-цветисто превозношу повара, то встречаю лишь недоброе молчание. Обед окончен, и мне заявляют:
— Теперь я буду у компьютера.
Меня пронизывает боль разочарования.
— Ну… как же так?
Оксана исчезает в моём кабинете, закрыв за собой дверь. Мне предстоит узнать, что она начала искать по интернету мужчин.
* * *
Я с утра перед компьютером. Накопились весточки от моих читательниц — шлю им ответы. С некоторыми любезничаю в скайпе. Дверь кабинета открыта, мимо неё проходит Оксана — раз-второй, третий. Найдя, что виртуальных разговоров довольно, завершаю их. И слышу от Оксаны язвительно-грубое. Я-де противно угодлив с бабами, я липну к каждой, варюсь в «бурлящих связях».
Помолчав, я с весёлым видом напеваю:
С папироской в дортуарах
Вспоминаем жён чужих —
Кого в тонких пеньюарах,
А кого совсем нагих.
Сегодня 6 июня в Берлине — футбольный матч «Барселоны» и итальянского «Ювентуса». Оксана оказалась болельщицей, но о матче узнала поздно, мы не достали билетов. Ей всё равно страстно хочется к стадиону: может, кто-то продаст билет втридорого, а нет — она хотя бы подышит воздухом мирового футбола.
Выступающий за «Барселону» аргентинский футболист Лионель Андрес Месси — её секс-символ.
Я делаю вид, что равнодушен к футболу, в памяти, мол, всплывает лишь имя Марадоны. Электричка мчит нас к Олимпийскому стадиону, и моя спутница восторженно изливает на меня то, что мне хорошо известно: Месси — один из лучших футболистов современности и всех времён. Она повторяет с внутренним жарком:
— Месси… Месси!..
Перед стадионом толпа, много полиции, но ажиотажа нет. Не находим никого, кто спекулировал бы билетами. Оксана замечает ряд автобусов, требует, чтобы я узнал, не на них ли приехали футболисты. Да, на них. Она, подходя, оглядывает каждый автобус — в каком ехал Месси? Потом мы продвигаемся в тесноте толпы в одном направлении, в другом. Моя спутница в безоглядной грусти — нигде нет камеры, по которой транслировали бы матч.
Выбираемся к месту, где посвободнее. Она произносит:
— Все думают о матче, и никому нет дела до войны на Украине. — Добавляет с переживанием в голосе: — Как я хочу, чтобы, когда на Украине был бы матч, никто там не думал ни о какой войне!
* * *
Едем домой, и по дороге от вокзала я засматриваюсь на чернокожую красотку, оказавшуюся впереди нас. У меня вырывается восхищённое: как она поигрывает ягодицами! Оксана награждает меня эпитетом со словом «козёл».
— Указывать женщине, как играет жопой другая!
Дома, включив телевизор, я узнаю, что «Барселона» выиграла со счётом 3:1. Месси не забил гола, но мяч, посланный им, вратарь «Ювентуса» Буффон отбил прямо в ноги Луису Суаресу, который и послал его в ворота. Я сообщаю это Оксане, которая на кухне готовит ужин, жду эмоций, но встречаю лишь полное отсутствие интереса ко мне и к моим словам.
После ужина она закрывается в кабинете. В спальню, где мне ничего не остаётся, как смотреть телевизор, не доносится ни звука. Проходят десять минут, час — явно по полной используются возможности скайпа. Но вот она забегает в спальню возбуждённая, в глазах пламень того, от чего оторвалась.
— Я ещё пять минут, ладно?!
— Да мне-то… — отзываюсь как можно небрежнее. — Где он живёт?
— В Берлине. — Она упархивает.
Пять минут выросли в полчаса. Звук распахнувшейся двери кабинета, чуть слышные быстрые шаги по коридору к спальне.
— Ещё пять минут!
Я мрачно перевожу взгляд на настенные часы.
— Полпервого.
— Только пять минут! — настойчиво бросает она, исчезает; стукнула, захлопнувшись, дверь кабинета.
Я не могу отвязаться от формулы: мужчина+женщина+мужчина (один пока что виртуальный или, точнее, «скайпный»).
Когда она приходит и одаряет меня словом «Всё!», на часах — второй час ночи.
Я в ярости:
— Наглая бабёнка!!!
* * *
Ласковое располагающее к неге утро. Мы в парке Тиргартен меж могучих деревьев на берегу пруда. Оксана сидит у самой воды на широком престаром пне, я возле неё. Попиваем пиво из горлышек пластиковых бутылок. По воде скользят плавунцы, стрекозы, пролетая, посверкивают крылышками в свете солнца. Я рассказываю, что во время прогулок по Тиргартену, где много укромных уголков, идиллических местечек вроде этого, где мы сейчас, я придумал детскую повесть «Маленькие странники, или Почти сказочная история». Она разошлась по интернету, мне пишут, и, разумеется, я отвечаю читателям.
— Читательницам, — едко поправляет Оксана.
— Ну почему же… и мужчинам, — произношу я твёрдо.
— Про ответы мужчинам не знаю, а ответы бабам слышала, — и она, по-детски кривляясь, передразнивает меня: — «Ваши красивые глаза подметили», «Вы меня вдохновили», «Как мило вы произнесли…»
— Но это не флирт, я не завожу интима, это разговоры о произведении! — стараюсь возражать по возможности убедительнее. — Это не то что… — я угрюмо умолкаю.
— Что? — она колко смотрит мне в глаза. — Я не могу слушать мужчину?
— И что он говорит? — произношу насмешливо.
— Он зажжёт для меня свечи, расстелет белую скатерть…
— Ф-ф-фу! какая замусоленная пошлятина! — у меня гримаса искреннего отвращения.
— Он говорит: «Я глажу твои волосы», — растроганно произносит она.
— Мужчина гладит женщину по волосам, когда та делает ему минет, — говорю наставительно-спокойно.
Она не смущена.
— Называет меня роднуленькой.
Я срываюсь, доказывая, что она надобна ему, чтобы кончить, требую сказать, какие слова он слышал от неё в ответ.
— Зачем орать? — прерывает она меня.
Ловлю её взгляд в сторону на аллею. На ней остановился прохожий, глядит на мою спутницу с выражением: «Вам нужна помощь?» Я надеваю широкую улыбку, человек продолжает поглядывать.
Оксана бархатистым тоном говорит о друге, называя его уменьшительным именем: она ему сразу понравилась, он сказал, чтобы она убрала руку от подбородка.
— Для женщины хорошо, когда её хотят, — произносит непринуждённо.
Все мои усилия сосредоточены на том, чтобы не раскрыть рта: иначе я опять заору.
— Наверно, он моя судьба, — говорит она так, что я не улавливаю притворства, как мне этого ни хочется.
Он зовёт её встретиться там-то или там-то, обещает «забрать», подъехав на машине к самому дому. Она пока не соглашается.
* * *
Возвратились домой, она снова с ним в скайпе, а я в спальне записываю в записной книжке: «Хорошо бы вернулась Галенька». Я знаю, что в книжку заглядывают, и запись будет обнаружена.
Когда Оксану отвлекает приготовление ужина, я сменяю её у компьютера и при открытой двери завожу в скайпе фривольный диалог с виртуальной подругой в Петербурге, с которой мы не общались более года. Потом в спальне до часа ночи мы с Оксаной орём друг на друга так, что, вспоминая об этом позже, я удивляюсь, почему соседи не вызвали полицию. Мне с кривлянием бросают на все лады: «Хорошо бы вернулась Галенька». Крики о «бабах», с которыми я «варюсь в связях», я перекрываю криком о зажигающем свечи мужике, язвительно называя его уменьшительным именем. Я ярюсь: пусть она бежит к нему на свиданку! пусть выйдет на тротуар, и он подъедет и заберёт её!
На следующий день — то же самое. Скайп поочерёдно на совесть служит нам двоим. Меня берёт оторопь оттого, что происходит. Я и неотразимо прелестная украинка — в садо-мазохистских эксцессах. Дни и ночи мы накаливаем агрессивно-чувственную атмосферу, в которой регулярные землетрясения так своеобразно упоительны.
* * *
К нам в гости пришёл мой друг Рахман, который в день приезда Оксаны сфотографировал меня с ней и с Галиной. Он обаятельный мужчина, неизменно вызывающий симпатию у женщин. Сев за накрытый стол, с улыбкой спрашивает нас:
— Как ваши дела?
Оксана отвечает с дружеской непосредственностью:
— Семейные разборки! Устраиваем сцены!
— Из-за чего? — лукаво улыбается Рахман.
И слышит о моих «бурлящих связях». Я не молчу, и гость узнаёт, что Оксана «предаётся вирту». Мой друг даёт нам высказать всё, что просится на язык, не спешит с оценкой.
— Давайте выпьем, — говорю я.
— За мир! — добавляет Рахман, с подкупающим добродушием смеётся.
— Хорошее дело, — произношу я с невесёлой иронией.
Мой друг становится серьёзным.
— Вам надо пожениться, — говорит с таким выражением, как будто давно уяснил наши с Оксаной отношения.
Я хмыкаю, но не возражаю. Рахман объявляет мне:
— Ты должен прекратить все связи!
— А она? — вырывается у меня.
— Пусть сама решает.
— А если я прекращу, а она будет продолжать? — возражаю я сварливо.
Рахман — чеченец и, следуя кавказским представлениям о том, что значит вести себя по-мужски, выносит решение:
— Ты первый должен прекратить без всяких условий!
Я демонстративно вздыхаю, затем с видом «долг так долг!» поднимаю бокал, пью вино. Мой друг, кивнув на меня, глядит на Оксану:
— У тебя будет трудная немецкая фамилия. — Его глаза весело благожелательны.
Оксана сообщает, что её фамилия означает по-польски «мачеха».
— Ага! — у Рахмана выражение, словно он ждал чего-то в этом роде. — А будешь фрау… — и он раздельно произносит мою фамилию в её немецком звучании.
— Я подумаю, — отвечает ему Оксана с видом здравомыслия, добавляет, что у неё бабушка — немка.
Рахман с самым живым интересом слушает историю спасения бабушки с её детьми, среди которых был отец Оксаны. Речь заходит о злодеяниях, творящихся во время войн. Мой друг, выступающий за независимость Чечни, говорит, что как чеченец разделяет боль Украины, которая переживает сейчас то же, что пережил его народ.
— Наши народы сроднила агрессия Москвы, — участливо обращается он к Оксане.
Говорим о положении в Крыму, о том, что Путину до зарезу нужна дорога в него по суше и будут кровопролитные бои. Далёкая Украина как нельзя более близка нам троим в моей берлинской квартире.
* * *
На другой день — лучезарный, без ветерка — мы с Оксаной в Потсдаме, в Сан-Суси: в прусском Версале. На холме оглядываем дворец Фридриха Великого, склон холма великолепен, благодаря виноградным террасам. Внизу — искрящийся под солнцем фонтан, около него проводим полчаса. Потом на траве у пруда едим взятый с собой завтрак, кормим подплывших уток, но к нам спешит служитель и прогоняет нас. Оказывается, нельзя здесь мять траву.
Мы в одной, в другой части огромного парка. Фридрих Великий на коне. Сетчатый оливковый украшенный золотом павильон. Образец изящества Китайский чайный домик. Подавляющий размерами Новый дворец.
Блуждаем по парку, стараясь выбирать безлюдные аллеи. Дубы тут и там. А вот лужайка, сияющая ромашками. Оксана в облегающих светлых брюках бежит по траве, наклоняется, срывает ромашки. Она бесподобно хороша с её чёрными волосами до плеч, исполненная пленительно-плавного движения.
Дома она ставит кувшинчик с ромашками в спальне — минула неделя, они живые, как были.
Она больше не слушает в скайпе, как для неё зажгут свечи.
— Он глупый, — сказала в ответ на мои вопросы.
Мужчина напрасно вызывает её, напрасно звонит по мобильнику — она не реагирует на его звонки. Я более не согреваю скайп общением с дамами. На мэйлы читательниц, правда, отвечаю, но лишь так, как ответил бы читателям мужского пола.
* * *
Трептов-парк (Treptower Park) с бронзовым советским солдатом на постаменте на насыпном кургане. В правой руке солдата — опущенный меч, левая прижимает к груди девочку. Всё то, что давно известно по фотографиям и фильмам. Сейчас мы с Оксаной в живой обстановке этого действительно величественного места. Мне приходит в голову сказать:
— Похоже на марсианский пейзаж.
(Почему-то вспомнились «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери).
На Аллее саркофагов с пятью братскими могилами, покрытыми травой, — лишь редкие фигуры людей. Оксана стоит, застыв, медленно обводя взглядом выстланную мраморными плитами Аллею, зелёные прямоугольники могил, произносит, отвечая чему-то внутреннему:
— Как тихо.
Мы удаляемся в другой край парка, огибаем премилый сад подсолнечника, останавливаемся у шикарного розария.
— Мой дедушка, муж бабушки-немки, вернулся с войны, а его ждала дочка от немца, — рассказывает моя спутница.
Я слушаю продолжение истории бабушки. После того как её деревню сожгли и она с детьми нашла жильё, сын, отец Оксаны, заболел. Бабушка попросила о помощи немецкого врача, тот вылечил мальчика. И бабушка вознаградила доктора. Как протекали объяснения между нею и дедушкой-фронтовиком, неизвестно, но семья сохранилась. Девочка выросла, она жива и здравствует — тётя Оксаны.
Таким образом, я обязан встречей с моей спутницей тому, что её отец сначала был пощажён немцами, а затем, умирающий от болезни, спасён немецким врачом.
Мы рассуждаем о том, что среди воевавших немцев не могло не быть порядочных людей, что во всех ужасах, делаю я открытие, виновен нацистский режим. Попробуй-ка посопротивляйся ему. Дома предлагаю посмотреть фильм Иштвана Сабо «Мефисто» о карьере талантливого актёра при нацизме.
Я восхищаюсь вслух: Клаус Мария Брандауэр в главной роли блистателен! Спрашиваю Оксану:
— Секс-символ, правда же?
Лежу на диване, она сидит подле меня на стуле, глядя на экран монитора, подняв босые ноги на край стоящего впереди стола, у неё изящные ступни, точёные лодыжки, переходящие в скульптурные голени.
— Он мне противен! И его герой, и он сам! — заявляет категорично.
Тогда я превозношу Рольфа Хоппе, неподражаемого в роли Маршала.
— Сколько в нём мужского обаяния власти! И к тому же он лысый, а кто-то утверждает, что лысые — отличные ёбари.
Оксана помалкивает.
— Он — секс-символ? — давлю я и получаю в ответ:
— Не для меня.
— Как же так… — выражаю я недовольство, после чего заявляю: — Его герой Маршал — сила! Он Мефистофель! — привожу слова Маршала о том, что в каждом настоящем немце есть что-то мефистофельское, и нагло преподношу:
— Во мне есть безусловно!
Оксана двусмысленно усмехается, словно услышала нечто интересное, но не по делу.
* * *
24 июня прилетевшую в Берлин английскую королеву Елизавету II и принца Филиппа принимает в Замке Бельвю Федеральный президент Германии Йоахим Гаук. Замок украшает северную часть парка Тиргартен, в котором мы с Оксаной любим гулять. С утра дождь, мы издали увидели негустую толпу кинооператоров и зрителей у огороженной лужайки перед белым Замком, красную дорожку на ступенях у его дверей.
— Королеву ждать? — произносит Оксана, не тронутая любопытством. — В дождь лучше не стоять, а двигаться.
Отправляемся вглубь парка. Я, стараясь придать голосу проникновенность, читаю мой стих:
Кто эта стильная леди?
Английская королева.
Я позади неё слева —
невидимый тихий ангел.
ЧтО держит на стебле улитку —
астральную императрицу?
Рассвета лучистая слава.
Я позади неё справа —
лишь ею видимый ангел.
А ты — целомудренней Евы,
которая в ласках светила
свой фиговый щит обронила, —
истомно платан обнимаешь,
закинула ножку на сук.
Кто я твоей власти капризу,
когда позади тебя снизу,
под наших сердец перестук,
ярю бёдра справа и слева
и ртом добираюсь до зева?
Я, нервничая, жду приговора Оксаны. Она высокомерно произносит:
— Какая заумь! И эта старушка вдохновила на такое?
— Да нет же! — возражаю запальчиво и начинаю объяснять: — Написано три года назад. Вдохновила та, кого я сравниваю с Евой…
— И у кого вдохновляющая жопа! — вставляет Оксана.
— Английская королева тут — символ, — уклоняясь, сообщаю я тоном извинения. — Ею может быть любая из английских королев — хотя бы Анна Болейн, вторая жена Генриха Восьмого.
— Которой он отрубил голову, — мрачно добавляет моя спутница.
Дома вечером мы попиваем мартини и смотрим фильм сериала «Тюдоры». Оксана уведомила меня, что играющий Генриха VIII Джонатан Рис-Майерс — её секс-символ. Мы соглашаемся друг с другом, что необыкновенно сильна сцена, когда палач отсекает Анне Болейн голову мечом, что Натали Дормер потрясающа в роли Анны.
Оксана во власти эмоций.
— Как он её любил! А потом велел отрубить голову, — говорит о Генрихе VIII с щемящим напряжением в голосе.
— Жестокий секс-символ, — высказываюсь я, имея в виду эффектное воплощение Рис-Майерса в короля.
Оксана, бессильная освободиться от обаяния своего секс-символа, произносит восхищённо-растерянно:
— Жестокий…
Я интересуюсь, а почему она ни разу не спросила меня, кто мои секс-символы.
— Я знаю один, а про другие не хочу знать, — говорит она многозначительно, с нажимом на «другие».
Мы досматриваем фильм, после чего настаёт восхитительный момент в спальне, когда я в одной майке лежу навзничь на кровати, а Оксана встаёт на неё коленями, и тут же я ощущаю её руки.
* * *
Ночью перед важным днём я потчую Оксану двумя строфами из давно написанной поэзы, которые сейчас представляются мне уместными:
Европою пустынь, у страсти на аркане,
Везли мы свадьбы торт в безлюдьем полный храм…
Мне верою была, таящейся в обмане,
Лун обнажённых ночь, к чьим я припал стопам.
Молясь даренью губ, я в губы брал фиалку,
У магии цветка прося ускорить бег
Разверзших устье ног в экспресса беге жалком —
Как Марса без войны победоносный век.
Я поясняю, что обнажённые луны — это женские ягодицы.
— Я догадалась.
— А фиалками Блок называл клиторы.
На лице Оксаны — интерес, она запомнит.
Утром мы в бюро адвоката, с которым я заранее договорился по телефону о приёме. У нас вопрос: как нам заключить брак, когда я — гражданин Германии, а Оксана — гражданка Украины. Адвокат рассказывает о процедуре, даёт мне бумагу, где указаны нужные документы. Он так приветлив, что не хочется думать об одном условии — Оксане надо будет пройти тест на владение немецким языком, которого она не знает.
По пути из бюро я пытаюсь убедить мою спутницу: надо срочно заняться языком, потребуются-де самые простые знания. Она в чёрной меланхолии произносит:
— Надо столько времени! Я не смогу настроиться.
Мы с ней рисовали себе, что зарегистрируют наш брак, она получит вид на жительство, потом станет германской гражданкой, привезёт сюда сына. Теперь это в туманной дали.
Многолюдная улица — лик мультикультурного Берлина. Оксана на миг останавливается.
— Кого только не принимают, не знающих слова по-немецки!
Мы двое среди движущихся людей, будто в коконе отчаянной горечи. Я, вымученно усмехаясь, читаю финальную строфу поэзы:
Вскипевший был рассвет трезвей бисквита с чаем.
Куда мы дели, ночь, парчовый наш закат?
Бесценный лунный блеск — чарующе-отчаян —
Гнал сонный наш экспресс рассеянно назад.
В тесноте сутолочного обыденного дня Оксана говорит с такой искренней убеждённостью, что шуткой и не пахнет: я накаркал своим стихотворением итог нашего визита к адвокату. Задумываюсь о том, что тогда, когда у меня возникла поэза, с чего бы я писал о свадьбе? Я был женат, ничто не предвещало развода и новой свадьбы.
Размышляю вслух о тайнах творчества, о том, что некоторые произведения рождаются, как сны, которые предсказывают будущее. Оксана перебивает меня: сколько мы с ней живём, она ни разу не видела меня за работой.
— Потому что я одержим другим, — говорю как о чём-то само собой разумеющемся.
Её пристальный взгляд.
— Чем?
— Украиной в Берлине.
* * *
Дни, когда нас томительно манит очарование парков. В утренней безмятежности уединённых уголков рассасывается болезненная неясность нашего завтра, цветы улыбаются: «Сбудется».
Мы в Тиргартене на Острове Луизы, здесь никого, кроме нас. Цветник роскошен. Статуя прусской королевы — грустно-милый образ. Когда Наполеон разбил Пруссию, Луиза, жена короля Фридриха Вильгельма III, встретилась 6 июля 1807 года в Тильзите с императором. По одним версиям, тот не поддался её обаянию, по другим — отнюдь не остался к ней равнодушным. Во всяком случае, Восточную Пруссию он не отобрал.
Луиза не увидела разгрома Наполеона, её не стало в 1810 году.
Я гляжу на Оксану, которая, стоя перед статуей, с жалостью произносит:
— Умереть в тридцать четыре года…
Я, не сдержав нежности к моей спутнице, называю её Оксаночкой и уменьшительным от немецкого слова Schatz (сокровище), добавив «моё».
— Майн шетцхен, — выдыхаю я.
Покинув остров, мы направляемся к нашему месту. Меж могучих деревьев на берегу пруда она присаживается на престарый пень у самой воды, я рядом. Скользят плавунцы, стрекозы посверкивают крылышками в свете солнца.
— Вон карпы! — я показываю рукой.
В прозрачной тихой воде различимы медленно движущиеся рыбины. Оксана всматривается. Улыбка.
— О! Вижу!
Попиваем пиво из горлышек пластиковых бутылок, моя спутница рассказывает о детстве, о том, как с родителями ездила в Анапу. Я тоже ездил в Анапу с моими отцом и племянником.
— Мы плавали на прогулочном судне, — говорит Оксана.
— Название — не «Диабаз»? — спрашиваю я.
И мне в ответ обрадованное:
— Да, «Диабаз»!
Когда-то, когда этот кораблик нёс меня из Анапы в Геленджик и обратно, билет на него, оказывается, поджидал мою нынешнюю спутницу.
Она рассказывает о юности, о том, как ездила в Уренгой со студенческим стройотрядом, его командир был влюблён в неё.
— Высокий, симпатичный! — говорит она с огоньком волнующего воспоминания. — Брал меня замуж, но я не пошла.
— Почему?
— Он мне не нравился, — говорит она то, что не вяжется с её отзывом о нём.
Мне это непонятно, но я не лезу с расспросами. А она рассказывает, как прыгала с парашютом, работала в милицейской администрации, и там её научили стрелять из пистолета. Я любопытствую, каково было в милиции мужское окружение. Она вспоминает милиционеров, которые желали её благосклонности, и вдруг преподносит эпизод. Милиционер заскочил к ней в кабинет, куда-то спеша, попросил дезодорант. Оттянув рукой брюки и трусы спереди, он другую руку с баллончиком запустил под них, опрыскал свои гениталии и убежал.
— Моим дезодорантом! — произносит Оксана со смешливым возмущением.
Я приказываю себе устраниться от выводов, делаю большой глоток пива — благо, есть ещё бутылка.
Пора домой. Оксана перескакивает с аллеи через ограду в траву, срывает жёлтые цветы бессмертника. Проезжающий по аллее велосипедист затормаживает, разражается тирадой: здесь нельзя ничего рвать! Оксана, не зная немецкого, но догадываясь, о чём базар, как ни в чём не бывало добирает цветы до хорошего букета, а я говорю человеку: не надо придираться, цветов здесь много. Он адресует нам излюбленное немецкое ругательство со словом во множественном числе, означающим «анал», и укатывает.
Оксана дома поместила цветы в кувшин с водой, но они, в отличие от ромашек из парка Сан-Суси и вопреки своему имени бессмертник, скоро увяли.
* * *
Огибаем дворец Шарлоттенбург, перед нами под июльским небом блаженства — широкая, с клумбами посреди и фонтаном, аллея дворцового парка, которая оканчивается спуском к озеру. Мы сворачиваем влево на узкую укромную аллею, ведущую в сторону Мавзолея, где покоится в саркофаге королева Луиза. Сколько птиц кругом: зяблики, синицы, дрозды. Радостно звенящая разноголосица. Проскочила белка от дерева к дереву.
После посещения Мавзолея моя спутница молчалива, она останавливается перед особенно старыми деревьями образцово ухоженного парка. Окидывая взглядом лужайку, говорит:
— Я хочу к воде.
Деревянный с толстыми тёсаными перилами мостик над протокой. Мы на островке. Узкая дорожка меж кустов, что стоят стенами, загибается влево, и мы оказываемся в уютном местечке перед небольшим литым бюстом королевы Луизы. Оксана очарована, прикасается пальцами к бюсту. В эти минуты не хочется говорить.
Возвращаемся с островка на аллею. Выгнутый мост за озером над его узкой частью. С моста дворец Шарлоттенбург открывается во всём своём размахе вширь. Потом мы кружим вокруг бело-голубого, под зеленоватым куполом, Бельведера — высокого, в виде башни, чайного домика с чертами барокко и неоклассицизма.
Наша приятная прогулка продолжается, пересекаем луг. Вон ещё одна протока. Облюбовав пни под плакучими ивами у воды, располагаемся здесь с бутербродами и пивом. На другом берегу цапля высматривает в воде добычу — сколько хищности в позе.
Мы рассуждаем о том, как тут всё натурально, сколько тихой радости. Оксана говорит:
— Лучше только море! Я так люблю море!
Ещё до развода она с семьёй отдыхала в Египте на Красном море. Я слушаю, как тепла и чиста была вода, пляж песчаный, дно понижается постепенно — удобно для детей. Номер отеля неважный, но кормёжка годится, после основных блюд — разнообразие фруктов, мороженое нескольких сортов. В магазинчиках рядом с отелем — ловкие продавцы-арабы.
— Услышат, как кто-то кого-то назвал по имени, и тут же к нему по имени — стараются товар всучить.
Она, вспоминая, смеётся. Конец рассказа эмоционален:
— Я люблю получать удовольствие от жизни!
Возвращаемся к дворцу вдоль клумб: герань, бегонии, гортензии, розмарины. Не один раз я хотел купить Оксане цветы, но она останавливала:
— Нет, не то!
Был момент, когда она проговорила с ноткой чего-то затаённого:
— Я люблю голубые ирисы. — И добавила тоном, не терпящим возражений: — Я скажу, когда мне их подарить.
* * *
О народном парке Рееберге, который мы застали после дождя, Оксана, оглядывая окружающие нас сосны, говорит:
— Самый настоящий лес!
Нагулявшись по нему, поглядев на косуль на отведённом им поле с рукотворными горами, попадаем в дачный городок. Оксана заинтересованно осматривает домики на засаженных деревьями и кустами участках.
— Дачи прямо в самом Берлине! Сколько может стоить вот эта? — показывает рукой.
— Тысяч пять.
— Недорого, — произносит она в размышлении.
Мне видится наше будущее, в котором присутствует дачный домик.
Оказавшись опять в парке, глядим на фазанов в вольере.
— Семь курочек, а петух один! — замечает Оксана.
— Если бы их было несколько, они дрались бы или поладили? — произношу я в раздумье.
И тут майн шетцхен вспоминает начало своей бытности в милиции. Там наметилось обычное, как она поняла, мероприятие: совместное посещение сауны сотрудниками обоего пола. Были обговорены состав групп и очерёдность, в какой он будет меняться.
— Мне сказали, с кем я буду сразу и после. Если захочу, порядок могу менять, — с обстоятельностью подаёт ситуацию Оксана. — Я говорю: «Я не могу!» — у неё улыбка сочувственного извинения, которая сдабривала отказ. — Все на меня: «Ну почему?!» А я: «Не могу!»
Немало удивлённые коллеги принялись между собой обсуждать: какова причина отказа? Предположили, что за ним стоит кто-то из начальства.
— Приходят ко мне, спрашивают: «Это …» И называют имя-отчество. — Оксана выражением лица и голосом передаёт почтение, с каким были названы имя-отчество начальника.
— Я молчу, и решили — он!
Пауза. Я жду. Она роняет вскользь:
— Перестали меня звать.
Я внушаю себе: у меня нет сомнений, что всё было так, как рассказано.
* * *
Оксана занята хождением по магазинам. Подземный торговый комплекс Аркады на Потсдамер Платц, магазины вблизи остановок электрички Фридрихштрассе и Хакешер Маркт. Торговые заведения в прочих местах Берлина. Я почти всегда остаюсь дожидаться её на улице, или она отправляет меня прогуляться, назначив встречу через час, но непременно приходит позже.
Мы в Шпандау недалеко от Ратуши, где по уютным, как в маленьком германском городке, улочкам люди больше ходят, а не ездят. Магазинов тут предостаточно. Моя прогулка по парку у канала длится и длится, но мне везёт — Оксана приходит на встречу почти вовремя.
Небольшая площадь со статуей рыцаря в доспехах. Лютерано-евангелическая церковь Святого Николая. Мы с Оксаной православные, но думаем, что можем помолиться и в этой церкви. Ставим по свечке за мир на Украине. Вторая моя свеча — за счастье моей спутницы, это я держу про себя, а она не говорит мне, о чём молится, ставя свою вторую свечку.
* * *
Магазины на Александерплатц. Послеполуденное солнце, порывистый ветерок. Пока Оксана отдаёт дань изучению витрин, я слушаю скрипку. В круге, который образовали слушатели, девушка играет «Пляску ведьм» Паганини.
Но вот и Оксана. Я всё время поворачивал голову в ту сторону, откуда она должна появиться, и взгляд выхватил её фигуру из толпы. Пока она подходит, у меня возникает мысль вкусить то, что родилось в Берлине после войны, благодаря американцам, англичанам. Это currywurst — жареные сосиски в соусе из индийских приправ карри и кетчупа. Не теряющий славы простенький берлинский деликатес.
Ряд длинных столов около ларька, где им торгуют. Выбираем место за столом, ставим пластиковые бутылки пива, которые у нас всегда с собой в сумке. Теперь можно посмаковать currywurst, моя спутница обильно добавила к соусу горчицу. Когда мы уже почти покончили с едой и допили пиво, порыв ветра едва не опрокидывает бутылку — я, дабы подхватить её, выбрасываю руку и нечаянно задеваю правую грудь Оксаны.
— Пардон, я не хотел прилюдно, — произношу из верности приличиям.
Оксана с задорной улыбкой хватает мою руку и на миг прижимает к правой груди. На нас смотрят. Я несказанно польщён поступком моей шетцхен.
Некоторое время спустя на Унтер ден Линден мы разглядываем изображения, которые запечатлевает на тротуаре молодой непризнанный художник. Оживает мобильник у меня в кармане, я слышу голос Галины: «Здравствуй! Как дела?» Тихо отвечаю: «Позвоню позже». Оксана погружена в созерцание картин на бетонных плитах, уличный шум должен бы заглушить слова из мобильника, но она как бы рассеянно произносит:
— Это была Галина.
— Почему Галина? — повышаю я голос в досаде, что определено верно.
— Для чего враньё? — отзывается она сухо.
Надо сострить, но находчивость подводит, и я глупо пасую:
— Ну да, Галина. Почему бы ей не позвонить? Это ничего не значит. — Я чувствую, что звонок Галины мне не безразличен.
— Нельзя было поступить по-мужски — не врать? — вонзают в меня булавку.
— Но я просто не хотел…
— Чего? — прерывает она меня.
— Откуда я знаю, как будет воспринято… — барахтаюсь я.
Мы удаляемся от творений художника, Оксана вдруг останавливается, порывисто требует предать её «красиво».
Я под впечатлением. Растроган.
— Не надо так говорить, Оксаночка, майн шетцхен.
* * *
Лето за серединой июля. Тёплый, после похолодания, облачный день. Мы посреди парка Тиргартен у площади Большая Звезда, на которой возносится в небо Колонна Победы с покрытой золотом скульптурой богини Виктории на венце. Колонна воздвигнута в честь побед Пруссии над Данией в 1864 году, над Австро-Венгрией (1866) и над Францией (1870–1871). Высота вместе с Викторией 66,89 метра.
Оксана должна увидеть Берлин с вершины колонны. Я заявляю, что это будет взгляд победительницы. И вот Берлин раскинулся под ней со шпилями своих церквей, с высотными зданиями, парками, рекой Шпрее и мостами через неё, с телебашней Алекс на Александерплатц. Как на ладони зелёный Тиргартен, Бранденбургские Ворота.
Через некоторое время мы приближаемся к ним по Аллее 17 Июня, и я спрашиваю мою спутницу, молчаливую от увиденного: побывав над Берлином, ощутила ли она себя берлинкой? Она отвечает с натянутостью в голосе:
— Нет, я на чужой территории.
Я повторяю то, что только и могу сказать: ей надо спешно учить немецкий.
* * *
Раз в двадцатый мы напротив Рейхстага. Сегодня между нами и им стоит, как оловянный солдатик, худой немец, который установил два древка. На одном — российский флаг, на другом — чёрно-оранжевое полотнище, аналог Георгиевской ленты. Флаги обрамляют плакат с неуклюже выраженным на русском языке призывом к Путину. Смысл призыва: Германия не была освобождена от фашизма. Освободите её от фашизма.
Немец более года появляется на этом месте в определённые дни, я из любопытства разговаривал с ним и узнал, что освобождение Германии от фашизма подразумевает её освобождение от политической подчинённости США.
Оксана знает от меня об этом, как и о том, что немец, безусловно, нанят российской спецслужбой, в связи с чем мне хочется поговорить о моей повести «Тень и источник». Оксана прочитала её недавно. Герой повести — бывший советский журналист, перебравшийся из Риги в Берлин. В своё время этот человек был завербован КГБ, и в Берлине с ним устанавливает связь нынешняя российская спецслужба. Мой герой узнал: его знакомый писатель скоро выведет на свет тайну невероятного восхождения Путина. Каким образом посредственный ученик, сын заводского охранника и санитарки, не имея влиятельных родственников, поступил в Ленинградский университет на отделение международного права юрфака при конкурсе сорок человек на место? Был принят прямо со школьной скамьи, в то время как для поступления на юридические факультеты требовался стаж не менее двух лет.
Устами моего персонажа-писателя я излагаю концепцию, которая касается и взрывов жилых домов осенью 1999 года. От Оксаны я хочу услышать, согласна ли она с моими доказательствами или будут попытки их опровергнуть.
Майн шетцхен не говорит ни «да», ни «нет». Путин, его карьера её не занимают. Интересен ей только главный герой повести — поклонник женщин, втянувшийся в интригу с молодой сексапильной дамой.
Я слышу, что у героя — моя сущность.
— Страсть к бабам, обсасывание их прелестей, позы! — режет мне Оксана правду-матку в глаза.
Едва удерживаюсь, чтобы не сказать: «Где та, кому по части прелестей ты не дашь фору?»
* * *
Лишь только мы вернулись домой, она берёт с полки мою книжку «Русский эротический сказ» в цветной сногсшибательно иллюстрированной обложке. Я не ведал, что майн шетцхен её обнаружила и прочла. Раскрыв её, тоном обличения, который сбивают непослушные смешки, читает вслух предисловие под названием «Личное и космическое в соитии»:
«Сверканье ядрёных икр, ягодиц, мелькание торчливых грудей, огненные дерзкие взгляды — буря возбуждения смешала, смела мысли».
Описывается праздник деревенской молодёжи, кратко называемый: гульба. Оксана зачитывает ещё отрывок:
«Парень встаёт на принесённый табурет: озорницы награждают прикосновениями его выраженную мужественность, — майн шетцхен, всхохотнув, подарив мне выразительный взгляд, вновь смотрит на страницу: — Меж тем из рук в руки передаётся довольно объёмистый чайник… Прелестницы принимают перед парнем беззастенчиво-притягательные позы, он поедает глазами гибких вожделеющих чаровниц. Миг — чайник повешен.
— Держит! Держит, о-ооо!!!»
Оксана заливается рвущимся против воли сдавленно-взволнованным смехом, хмурится, напирает на меня вопросом:
— Это всё придумано?
— Ну уж нет! — я уязвлён не на шутку, ибо описал правду и горжусь тем, что передал эффект присутствия.
— Писать это могут только ненормальные, — продолжает шпынять меня Оксана. — И кто это читает? Такие же.
Опять опускает взгляд в книжку, хочет прочесть с осуждением, но в голосе заворожённость:
«Она нехотя отнимает цветок от губ, аккуратно помещает его ниже мыска и зажимает стебель меж ног… То, чем парень так горд, находит цветок».
— На пизде! — вырывается у Оксаны с выражением щекочущего впечатления.
Я произношу внушительно, тоном педагога:
— У меня нет этого слова!
Доказываю: то, что во всей книжке я избежал мата, изобретая иносказания, — искусство, и как раз ненормально — воспринимать это иначе.
Оксана отвергает это подозрительно пылко, не выказывая ли тем самым, что моя книжка подействовала на неё вовсе не так, как она говорит? Она искупалась в ванне и собрала ниспадавшие на плечи волосы в хвост, стянув их резинкой, обнажив шею до линии роста волос. С этой причёской она по-особенному чувственно влекуща — моя экспансивная украинка, чья фамилия означает по-польски «мачеха».
Я подгоняю время, зову восхитительный миг, когда в одной майке лягу навзничь на кровать, а она встанет на неё коленями, и тут же меня коснутся её руки.
* * *
Душный вечер, с террасы плывёт тепло, слегка прикрывшая дверной проём занавеска не шелохнётся. Мы нашли в интернете курс немецкого языка, но Оксана, вопреки моим уговорам, не пожелала заниматься.
— Я не в том состоянии, — произносит капризно.
Урок немецкого согнан с экрана фильмом сериала «Тюдоры». Смотрю я один — Оксане позвонила её сестра, живущая неподалёку от Бремена, майн шетцхен разговаривает с ней в другой комнате. Приходит оттуда с премиленькой новостью. Мама и сын Оксаны приедут из Полтавы к её сестре, подождут там мою шетцхен, и все четверо полетят туристами в Париж.
То, что мне сказано, можно сравнить с ударом в солнечное сплетение.
— Я уеду отсюда первого августа, а десятого вернусь.
Разлука в десять дней. «Вечер душный, но мне знобко», — говорят в таких случаях. У нас было решено, что Оксана будет со мной до конца октября, когда у неё истечёт срок визы, и меня покусывало — как я буду изнывать, пока она получит новую визу и вернётся. Но вот оказалось — мне предстоит остаться без неё через неделю с небольшим.
— Нельзя не поехать? — выдавливаю я.
— И не быть счастливой? — в её голосе трепет.
«То есть с тобой она несчастливая», — злорадно шепчет во мне кто-то.
— Желаю счастья, — говорю я, как сказали бы об этом, «с кривой ухмылкой».
* * *
Утром, когда Оксана готовит в кухне завтрак, я из кабинета звоню по мобильнику Галине. Закрыть дверь значило бы бросить открытый вызов, я лишь приглушаю голос почти до шёпота. Галина обрадована моим звонком, хочет знать, продолжается ли мой роман с Оксаной. Я, ничего не ответив, обещаю ещё позвонить.
Слух Оксаны уловил мой голос. За завтраком она поддевает меня вопросом:
— Как там Галина?
Я в маске невозмутимости.
— У неё всё в порядке.
— Если без меня она придёт хоть на время, после неё я здесь не буду!
У меня каверзная усмешка.
— А я скрою, что она тут была.
Хочется выпить. Доканчиваем початую бутылку бордо, отправляемся в магазин за пивом, а затем во Fritz-Sсhloss-Park, который отделён дорогой от громадного здания суда Земли Берлин. У тротуара припаркован чёрный джип шевроле, дверца открыта, в машине, выставив ноги, сидит в ленивой позе молодой турок. Мы, поравнявшись с ним, сворачиваем в парк.
— Как он на меня пялится, — замечает Оксана о парне.
Она на каблуках: обтягивающие брюки, поступь породистой лошадки. Цок-цок-цок. Парень, который теперь позади, наверняка не отрывает глаз от попки, столь пикантной в её ритмичных движениях при ходьбе.
— Для женщины хорошо, когда её хотят, — напоминаю моей спутнице её тезис.
Выбираем уединённую скамью, откупориваем бутылки пива. Она вспоминает мэрию Полтавы, где работала после милиции.
— Я не понимала, что и почему…
Сотрудник, моложе неё, симпатичный, наладился наведываться в кабинет к ней и её коллеге.
— Сядет около меня и сидит, сидит, говорит гадости.
— Какие же? — роняю я с видом равнодушия.
Она, не уточняя, сообщает о том, что услышала потом от коллеги.
— Он сказал ей, что меня любит.
Я молчу с выражением: зачем мне это рассказывают? Оксана пытливо спрашивает:
— Может это быть, чтобы говорил гадости и любил?
— Может, — произношу я так, будто желаю отвязаться от вопросов об общеизвестном. Затем, словно с зевком, добавляю: — И чем кончилось?
— Он ушёл на другую работу.
По лицу Оксаны видно, что она вся в воспоминаниях, о чём-то размышляет. Я опорожняю бутылку пива, как если бы меня донимала жажда в жару, но день сегодня нежаркий.
Мою спутницу не покинуло желание вспоминать. Пару лет назад они с мамой возвращались в автобусе из Германии в Полтаву. И один весьма располагающий к себе пассажир предложил Оксане брак — фиктивный, без обязательств.
— Он высокий, поджарый, сексуальный. Сказал, что у него квартира в Бремене и что купил дом в Виннице, часто туда ездит. Водители оказались его знакомые, он от них носил нам с мамой кофе с коньяком. Говорит — будешь жить в моей квартире в Бремене, получать социальную помощь, а я почти всё время буду в Виннице.
Мужчина неисчерпаемой любезностью обаял и маму, при ней, не стесняясь, говорил Оксане об индийском сексе (какая ветхозаветная банальщина), о разнообразии поз, уведомил её, что ему требуется не менее шести раз в день.
— Когда он сошёл с автобуса на Украине, мы с мамой почувствовали, что нам его не хватает, стало пусто и грустно, — поведала мне Оксана.
На предложение она не ответила отказом, ей был оставлен номер телефона.
— Но я не позвонила, — произносит с сожалением.
Я не стал спрашивать о причине, которая была на ладони. Кто женится лишь ради того, чтобы ставшая супругой дамочка получала социальную помощь? Предложение было ходом с прозрачной целью, и испытывался он и будет испытываться на многих, чего Оксана не могла не понять.
У меня нет сомнений, для чего она рассказывает, кто хотел её. Мой звонок Галине открыл шлюз. Во мне должен расти страх, как бы не потерять мою шетцхен, она ягодка, на которую облизываются. Выдержит ли сравнение Галина?
Но мне кажется, есть и другое, связанное с мужчиной, чьё признание, что ему требуются не менее шести актов в день, не могло не заинтриговать. А если он не блефовал? У Оксаны, не решившейся в своё время на проверку, — позыв встретить попутчика вроде него. Возможности: поездка в автобусе из Берлина к сестре, затем полёт в Париж, дни там, возвращение. Вдруг возникнет тот, кто способен доставить радость новизны, что кое-чего стоит само по себе, вне расчёта на брак.
Меня терзает чувство, что я пропустил гол, и я стремлюсь забить свой. Окидывая мою шетцхен безмятежным взглядом, говорю: она действительно не вернётся, зная, что десять дней здесь будет Галина?
У Оксаны ярость, которой играют женщины, давая вынужденный ответ:
— Вернусь!
* * *
Гуляем по Берлину, как прежде, а дней до отъезда Оксаны всё меньше. Я думаю о том, что она мыслями и чувствами уже не со мной, а в дороге в Париж и в самом Париже. И меня дразнит и дразнит фраза из фильма «Мефисто»: «В каждом настоящем немце есть что-то мефистофельское».
Во второй раз мы вкушаем currywurst на Александер Платц, на том же месте за столом под открытым небом, где Оксана прилюдно одарила меня очаровательно задорным жестом. Сейчас она говорит деловито:
— Когда я вернусь, мы найдём магазин Икеа, я хочу посмотреть мебель.
Фраза из «Мефисто» обращается в змейку, она жалит меня, яд действует. Я произношу:
— Не надо возвращаться.
Оксана — сгусток внимания.
— Не возвращаться?..
— Нет! — слово слетает у меня неожиданно легко, и мне ясно, что сказанное необратимо.
Я совершаю над собой казнь.
— Это из-за Галины?
— Не к чему обсуждать, — отвечаю я, как сказали бы, «нервно сглотнув», но я не сглотнул, и в горле у меня не запершило. Ничего подобного не было.
Мне просто страшно плохо.
— Кто-то из других баб? Кто? — требует ответить Оксана, называет имена тех, с кем я любезничал в скайпе.
Я не могу выдавить ни слова. Всю дорогу домой мы оба молчим. Дома она пытается выпустить когти — говорит, что я предал её. Ко мне вернулась способность к иронии.
— Ну хоть красиво? — ёрничаю я, напоминая, как в экспрессивном запале после звонка Галины она выметнула в меня требование предать её красиво.
Не дождавшись ответа, говорю, держась бесстрастно твёрдого тона: не я её предал, а она меня. Променяла на тур в Париж.
Она произносит, пересиливая вопросительную интонацию:
— Я буду кого-нибудь искать, чтобы встретиться после Парижа.
— Да, разумеется, — отвечаю я, вкладывая в слова столько благодушия, сколько могу.
Я уже освоился с тем, что произошло, и истязаю себя наслаждением от поступка, в каком отразилась фраза из «Мефисто».
Оксана садится за компьютер, говорит нехотя, вскользь: у неё испортился мобильник, может она дать в объявлении о знакомстве номер моего мобильника?
— Буду рад, — отвечаю с миндальной миной, меж тем подозревая утончённую мстительность: желание выйти на искомого мужчину через мой мобильник.
* * *
Мы живём в ауре угрюмой недосказанности, притом что остаётся неизменным связывающий нас ритуал от минут пробуждения до того, что имеет место перед уходом ко сну. Мой мобильник у Оксаны: когда раздаётся сигнал, она слушает, и, если звонят мне, отдаёт прибор. Если же спрашивают её и мы дома, она уходит в другую комнату. На улице отходит от меня на несколько шагов. Но и дома и на улице я слышу отдельные слова и облекаюсь атмосферой её диалога с мужчиной — возможным любовником.
Она хочет найти его в Берлине, но покамест подходящих нет. 30 июля мы прогулялись по Унтер ден Линден и направляемся в Тиргартен через Бранденбургские Ворота. В проходе Оксана, вскинув взгляд на скульптуру древнего воина в углублении стены, поднимает руку, берётся за его ступню. Что за этим жестом? Залог возвращения в Берлин. В Берлин, но не ко мне.
Мы в Тиргартене на нашем месте под могучими деревьями на берегу пруда, где у самой воды — престарый пень. Сегодня Оксана не садится на него. В пронзительной тоске я говорю, силясь выразить голосом беспечность:
— Однажды я тут увижу пару… — и добавляю с натужным смешком: — Это будут Оксана и мужчина.
— Может быть… — произносит она и, по-видимому, представляет сцену.
А со мной, говорит затем, наверняка будет женщина.
Дома звоню Галине. Я уже знаю, что обстоятельства более не мешают ей вернуться ко мне. Сообщаю — послезавтра рано утром Оксана уезжает.
— Как? Совсем?
— Насовсем, — говорю я при Оксане. — Придёшь завтра?
Галина молчит. Потом я слышу:
— Когда мне прийти?
— Завтра созвонимся.
У Оксаны отрешённый вид, словно она ничего не слышала. Смотрим фильм на компьютере, всё, как прежде. И настаёт мой с нею восхитительный миг в спальне… В последний раз.
* * *
31 июля. Поездка на электричке к Вильмерсдорфер Штрассе, где есть свои Аркады, универмаги TK Maxx, Karlstadt. Как обычно, пока Оксана в магазинах, я на улице. Вон человек у фонтана кормит воробьёв, он вытянул руку, и воробьи садятся на неё.
После четырёх часов пополудни мы дома. Оксана вчера сказала, что ей хочется прощального вечера, когда мы вдвоём «обсудим»… Она не уточнила, что именно мы будем обсуждать.
— За бутылочкой вина спокойно поговорим обо всём… — произнесла с доверительностью ожидания.
И теперь я хватаюсь за возможность сделать не по её, сыграть злую шутку. Звоню Галине, прошу её прийти к шести часам.
— Зачем это? — Оксана кидается ко мне и едва не выхватывает трубку телефона. — Я скажу, чтобы пришла к девяти!
— Нет, к шести! — грубо пресекаю я, нажав на кнопку. Перехожу на шутовской тон, посмеиваюсь: — Будем втроём, как при прощании с ней.
Оксана, полоснув меня уничтожающим взглядом, бросается из комнаты.
Пришедшую Галину встречает с небрежной отчуждённостью, поворачивается к нам спиной, когда мы целуемся. Потом говорит, что прогуляется до Паризер Платц.
Мы с Галиной одни в моём кабинете, я пью вино, она чуть пригубляет. Подаёт голос мой мобильник — мужчина хочет поговорить с женщиной, которая дала объявление.
— Она… — начинаю я, собираясь сказать: — уже познакомилась и уехала.
Скажи я это, и не было бы ничего, что последовало. Момент моей абсолютной власти над судьбами.
— Вышла, — говорю я, — забыла мобильник. — И, опережая вопрос, объясняю, кто я этой женщине: — Она подруга моей подруги. — Завладеваю инициативой: — Вы откуда переехали в Германию?
— Из Алма-Аты, — отвечает он.
Вот это да! Галина тоже из Алма-Аты. Я сообщаю ему об этом и передаю ей мобильник. Она заговаривает с земляком об Алма-Ате: в каком месте он жил? а она жила там-то… Он убеждается в наличии у меня подруги — женщина, которая его интересует, не моя.
Мобильник вновь у меня, я спрашиваю мужчину, не российский ли он немец? Ответ утвердительный.
— Так и я тоже! — восклицаю обрадованно. И выказываю желание поспешествовать ему в его деле: — Она — супер! — он понимает, о ком я. — Супер-класс! Нельзя упускать.
— Когда она придёт? — в его голосе нетерпение и беспокойство.
— Да вот-вот. Придёт и перезвонит.
— Точно?
— Она с характером, — говорю я, — но мы с подругой заставим её перезвонить. Обещаю!
Он переходит на «ты».
— Давай!
Представляемся друг другу. Его зовут Эдуард, он живёт на самом юге Германии, у Боденского озера.
— Я буду ждать звонка, — говорит обнадёженно.
Ждать ему приходится около часа. Вернувшаяся с Паризер Платц Оксана заносчиво заявляет, что не будет звонить. Мы с Галиной в один голос улещаем её: он так заинтересовался! живёт в курортных местах! и зачем было давать объявление, если такими мужчинами бросаться? Я уже порядочно выпил, я в азарте: пусть оно завяжется!
Оксана с пренебрежением берёт у меня мобильник, удаляется в кухню. Я выпиваю ещё полбокала. Они в разговоре.
Я напился так, что лишь с помощью дам добираюсь до спальни. В шесть тридцать утра должно подъехать такси, которое я заказал заранее, попросив найти русскоязычного водителя. Такси отвезёт Оксану к автобусу на Центральный автовокзал.
* * *
Квартира у меня трёхкомнатная, мы трое спим в разных комнатах. После пяти ко мне входит Галина, я не встаю. Мы слышим, что Оксана поднялась. В ванной — журчание воды. Потом она завтракает в кухне, доносится аромат кофе.
Одетая по-дорожному, Оксана у меня в спальне садится на стул в трёх шагах от кровати. Галина сидит на другом, поближе. Я не вылезаю из-под одеяла. У меня полная апатия. Река времени (жизни) течёт, мы молчим.
Галина встаёт, подходит к окну:
— Такси уже приехало.
Шесть двадцать. Оксана идёт ко мне, чмокает меня в щёку, удаляется в коридор. Галина открывает ей дверь, я бросаю:
— Счастливо!
И она уходит, выкатывая чемодан на колёсиках, неся сумку.
Галина у окна. Сообщает мне, что водитель укладывает багаж Оксаны в багажник, что она, обернувшись к окнам, машет рукой, садится в машину. Уехала.
Я допиваю вино, которое осталось в одной из бутылок, и ощущаю в себе усиленное биение жизни. Галина, приняв душ, скидывает халат на стул, ложится ко мне в постель, мы отдаёмся водовороту ласк, совокупляемся.
Потом я звоню Эдуарду по номеру, который остался в моём мобильнике:
— Как поговорили вчера? Всё окей?
— Она сказала, что вернётся в Германию десятого и от своей сестры позвонит мне. Я приеду на машине, заберу её.
— Ну вот видишь! — выражаю я голосом радость за него. — Хочешь сразу же получить от неё бонус, привези ей не розы, не тюльпаны. Она любит голубые ирисы.
Оксана так и не сказала мне, когда их ей подарить; я передаю шанс другому.
— Как они по-немецки? — спрашивает Эдуард.
Цветы ему малоизвестны.
— Записывай, — говорю я и диктую: — Die blauen Schwertlilijen. Голубые ирисы. Ты её сразишь. Только не скажи, что я сказал.
— Не скажу, могила! — заверяет он. — А что она любит из еды?
— Тресковую печень и вообще рыбу. И клубнику.
— Ага. Ну, печень трески и я люблю.
— Это судьба! — говорю я. — Успеха тебе!
* * *
У нас с Галиной любовь без эксцессов, их заменили муки творчества: я возвратился к работе над романом, который давно ждёт издательство. По вечерам, устав от работы, я «варюсь в связях» с дамами — обстоятельства вынуждают Галину вскоре опять разлучиться со мной.
На Украине идут бои. Некоторые мои дамы живут там и расположены меня посетить. Есть среди них та, кто не променяет меня на тур в Париж?
Я не третирую себя за то, что не простил Оксане Парижа. Я никогда ей не позвоню и, по всей вероятности, больше не увижу её въявь. Но мысленно я вижу, как она, умилительно взвизгивая, пытается выгнать из комнаты мышь, забежавшую с террасы. Вижу Оксану, когда она собрала волосы в хвост, стянув их резинкой, обнажив шею до линии роста волос — с этой причёской она по-особенному чувственно влекуща. Я вижу её ягодицы безупречной формы и то, как непринуждённым движением рук она приподнимает груди, принимая вид особы, желающей не ударить лицом в грязь. Меня прожигает осознание, до чего она мне дорога.
10 августа я слышу тревожный голос Эдуарда в мобильнике:
— Она не звонит, как обещала. И телефон отключён.
Он имеет в виду телефон, номер которого ему дала Оксана. Я говорю, уже искренне беспокоясь за него:
— Обязательно позвонит! Она не могла передумать и не предупредить. Раз телефон молчит, она ещё не в Германии. Что-то задержало.
Через пару часов Эдуард в радости:
— Нашлась лягушка-путешественница! Попросила подождать неделю — хочет побыть у сестры с мамой. Ну, мама — дело святое. Через неделю я поеду за ней.
Он в приятном волнении, он хочет жениться. Рассказал, что он рабочий, что живёт с мамой в двухкомнатной квартире. Выходом в интернет не обзавёлся — ни к чему. Объявление прочитал в газете «Русская Германия». Я напоминаю ему, чтобы привёз Оксане голубые ирисы.
Накануне поездки за нею он опять звонит мне:
— Она проводит маму с вокзала в Бремене, и там я её встречу в половине восьмого утра.
— Ирисы купил?
— Да! В магазинах их нет, я попросил знакомого — у него выход в интернет. Заказываю, а меньше, чем по пятьдесят штук, их не продают. Я договорился, что продали тридцать четыре.
Человек в подъёме. Неужели я сопереживаю?
— Я и комнату оклеил обоями с голубыми ирисами, — слышу я.
Он выедет в двенадцать ночи, чтобы быть на вокзале Бремена в половине восьмого, заберёт Оксану и тут же пустится в обратный путь.
Ночь, новый звонок. Эдуард сейчас выезжает.
— Слушай, есть вопрос. Какой у неё вес?
— Шестьдесят, — отвечаю я.
— Что-то не то.
— Как так? — я в недоумении.
— Я ей сейчас звонил, что всё в порядке, еду, а она говорит: будем с вами бегать по утрам, сгонять лишний вес.
— Она тебя подколола! — успокаиваю я его. — Нет у неё никакого лишнего веса, она стройная, худощавая.
— Ещё вопрос — как я её узнаю?
Я описываю, во что Оксана бывает одета, у неё чёрные волосы до плеч. Он не удовлетворён:
— Это мне мало что говорит.
Я берусь за портрет:
— У неё продолговатое смуглое лицо.
— Это то, что надо. — И он повторяет: — Лицо продолговатое, смуглое.
После чего делится планами: он будет ездить с Оксаной купаться, повезёт её к знакомому греку, у которого ресторан, где разные рыбные блюда. Свозит в Австрию — граница рядом.
— Но сначала, — в его голосе сладкое предвкушение, — как привезу её завтра к себе, будет бутылка вина, хорошего, креплёного, селёдочка, жареная картошечка… и будем знакомиться…
* * *
Всё услышанное приоткрыло мне набросок жизни, куда вошла Оксана. Я думаю, чем эта жизнь отличается от той, которая была со мной. Думает о том же ещё кто-то?..
Уже не вчера в квартире Эдуарда состоялось знакомство впритирку, которое он добросовестно выслужил. Оксана наверняка его зовёт Эдик. (Не Эдуард же). Она в постели с ним ради легализации в Германии? Или просто из слабости на передок? А, может, у неё любовь? В любом случае, эту пару создал я.
В конце октября Оксана должна уехать в Полтаву. Получив новую визу, возвратится она к Эдуарду, чтобы выйти за него замуж? Или найдёт кого-то другого? Мне кажется, она позвонит, если уже не позвонила, в Берлин тому мужчине, который называл её роднуленькой. К чему это приведёт?
У меня скоро будет новая подруга, но расстанусь ли я когда-нибудь с подправленной фразой Чехова, которая завершает его «Дом с мезонином»: «Майн шетцхен, где ты?»?..
Берлин, 6 сентября 2015
© Игорь Гергенрёдер