Двенадцать месяцев

Знаешь ли ты, сколько месяцев в году?

Двенадцать.

А как их зовут?

Январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь.

Только окончится один месяц, сразу же начинается другой. И ни разу еще не бывало так, чтобы февраль пришел раньше, чем уйдет январь, а май обогнал бы апрель.

Месяцы идут один за другим и никогда не встречаются.

Но люди рассказывают, будто в горной стране Богемии была девочка, которая видела все двенадцать месяцев сразу.

Как же это случилось?

А вот как.

В одной маленькой деревушке жила злая и скупая женщина с дочкой и падчерицей. Дочку она любила, а падчерица ничем ей не могла угодить. Что ни сделает падчерица — все не так, как ни повернется — все не в ту сторону.

Дочка по целым дням на перине валялась да пряники ела, а падчерице с утра до ночи и присесть некогда было: то воды натаскай, то хворосту из лесу привези, то белье на речке выполощи, то грядки в огороде выполи.

Знала она и зимний холод, и летний зной, и весенний ветер, и осенний дождь. Потому-то, может, и довелось ей однажды увидеть все двенадцать месяцев разом.

Была зима. Шел январь месяц. Снега намело столько, что от дверей его приходилось отгребать лопатами, а в лесу, на горе, деревья стояли по пояс в сугробах и даже качаться не могли, когда на них налетал ветер.

Люди сидели в домах и топили печки.

В такую-то пору, под вечер, злая мачеха приоткрыла дверь, поглядела, как метет вьюга, а потом вернулась к теплой печке и сказала падчерице:

— Сходила бы ты в лес да набрала там подснежников. Завтра сестра твоя именинница.

Посмотрела на мачеху девочка: шутит она или вправду посылает ее в лес? Страшно теперь в лесу! Да и какие среди зимы подснежники? Раньше марта месяца они и не появятся на свет, сколько их ни ищи. Только пропадешь в лесу, увязнешь в сугробах.

А сестра говорит ей:

— Если и пропадешь, так плакать по тебе никто не станет. Ступай, да без цветов не возвращайся. Вот тебе корзинка.

Заплакала девочка, закуталась в рваный платок и вышла из дверей.

Ветер снегом ей глаза порошит, платок с нее рвет. Идет она, еле ноги из сугробов вытягивает.

Все темнее становится кругом. Небо черное, ни одной звездочкой на землю не глядит, а земля чуть посветлее. Это от снега.

Вот и лес. Тут уж совсем темно — рук своих не разглядишь. Села девочка на поваленное дерево и сидит. Все равно, думает, где замерзать.

И вдруг далеко меж деревьев сверкнул огонек — будто звезда среди ветвей запуталась.

Поднялась девочка и пошла на этот огонек. Тонет в сугробах, через бурелом перелезает. «Только бы, — думает, — огонек не погас!» А он не гаснет, он все ярче горит. Уж и теплым дымком запахло и слышно стало, как потрескивает в огне хворост.

Девочка прибавила шагу и вышла на поляну. Да так и замерла.

Светло на поляне, точно от солнца. Посреди полянки большой костер горит, чуть ли не до самого неба достает. А вокруг костра сидят люди — кто поближе к огню, кто подальше. Сидят и тихонько беседуют.

Смотрит на них девочка и думает: кто же они такие? На охотников будто не похожи, на дровосеков еще того меньше — вон они какие нарядные: кто в серебре, кто в золоте, кто в зеленом бархате.

Стала она считать, насчитала двенадцать: трое старых, трое пожилых, трое молодых, а последние трое — совсем еще мальчики.

Молодые у самого огня сидят, а старики — поодаль.

И вдруг обернулся один старик — самый высокий, бородатый, бровастый — и поглядел в ту сторону, где стояла девочка.

Испугалась она, хотела убежать, да поздно. Спрашивает ее старик громко:

— Ты откуда пришла, чего тебе здесь нужно?

Девочка показала ему свою пустую корзинку и говорит:

— Нужно мне набрать в эту корзинку подснежников.

Засмеялся старик:

— Это в январе-то подснежников? Вон чего выдумала!

— Не я выдумала, — отвечает девочка, — а прислала меня сюда за подснежниками моя мачеха и не велела мне с пустой корзинкой домой возвращаться.

Тут все двенадцать поглядели на нее и стали между собой переговариваться.

Стоит девочка, слушает, а слов не понимает — будто это не люди разговаривают, а деревья шумят.

Поговорили они, поговорили и замолчали.

А высокий старик опять обернулся и спрашивает:

— Что же ты делать будешь, если не найдешь подснежников? Ведь раньше марта они и не выглянут.

— В лесу останусь, — говорит девочка. — Буду марта месяца ждать. Уж лучше мне в лесу замерзнуть, чем домой без подснежников вернуться.

Сказала это и заплакала.

И вдруг один из двенадцати, самый молодой, веселый, в шубке на одном плече, встал и подошел к старику:

— Братец Январь, уступи мне на час свое место.

Погладил свою длинную бороду старик и говорит:

— Я бы уступил, да не бывать Марту прежде Февраля.

— Ладно уж, — проворчал другой старик, весь лохматый, с растрепанной бородой. — Уступи, я спорить не стану! Мы все хорошо ее знаем: то у проруби ее встретишь с ведрами, то в лесу с вязанкой дров. Всем месяцам она своя. Надо ей помочь.

— Ну, будь по-вашему, — сказал Январь.

Он стукнул о землю своим ледяным посохом и заговорил:

Замолчал старик, и тихо стало в лесу. Перестали потрескивать от мороза деревья, а снег начал падать густо, большими мягкими хлопьями.

— Ну, теперь твой черед, братец, — сказал Январь и отдал посох меньшому брату, лохматому Февралю.

Тот стукнул посохом, мотнул бородой и загудел:

И только он это сказал, как зашумел в ветвях бурный, мокрый ветер. Закружились снежные хлопья, понеслись по земле белые вихри.

А Февраль отдал свой ледяной посох младшему брату и сказал:

— Теперь твой черед, братец Март.

Взял младший брат посох и ударил о землю.

Смотрит девочка, а это уже не посох. Это большая ветка, вся покрытая почками.

Усмехнулся Март и запел звонко, во весь свой мальчишеский голос:

Девочка даже руками всплеснула. Куда девались высокие сугробы? Где ледяные сосульки, что висели на каждой ветке?

Под ногами у нее мягкая весенняя земля. Кругом каплет, течет, журчит. Почки на ветвях надулись, и уже выглядывают из-под темной кожуры первые зеленые листики.

Глядит девочка — наглядеться не может.

— Что же ты стоишь? — говорит ей Март. — Торопись, нам с тобой всего один часок братья мои подарили.

Девочка очнулась и побежала в чащу подснежники искать. А их видимо-невидимо. Под кустами и под камнями, на кочках и под кочками — куда ни поглядишь! Набрала она полную корзинку, полный передник — и скорее опять на полянку, где костер горел, где двенадцать братьев сидели.

А там уже ни костра, ни братьев нет. Светло на поляне, да не по-прежнему. Не от огня свет, а от полного месяца, что взошел над лесом.

Пожалела девочка, что поблагодарить ей некого, и побежала домой.

А месяц за нею поплыл.

Не чуя под собой ног, добежала она до своих дверей — и только вошла в дом, как за окошками опять загудела зимняя вьюга, а месяц спрятался в тучи.

— Ну, что, — спросили ее мачеха и сестра, — уже домой вернулась? А подснежники где?

Ничего не ответила девочка, только высыпала из передника на лавку подснежники и поставила рядом корзинку.

Мачеха и сестра так и ахнули:

— Да где же ты их взяла?

Рассказала им девочка все, как было. Слушают они обе и головами качают — верят и не верят. Трудно поверить — да ведь вот на лавке целый ворох подснежников, свежих, голубеньких! Так и веет от них мартом месяцем!

Переглянулись мачеха с дочкой и спрашивают:

— А больше тебе ничего месяцы не дали?

— Да я больше ничего и не просила.

— Вот дура так дура! — говорит сестра. — В кои-то веки со всеми двенадцатью месяцами встретилась, а ничего, кроме подснежников, не выпросила. Ну, будь я на твоем месте, я бы знала, чего просить. У одного — яблок да груш сладких, у другого — земляники спелой, у третьего — грибов беленьких, у четвертого— свежих огурчиков!

— Умница, доченька! — говорит мачеха. — Зимой землянике да грушам цены нет. Продали бы мы все это и сколько бы денег выручили! А эта дурочка подснежников натаскала! Одевайся, дочка, потеплее да сходи на полянку. Уж тебя они не проведут, хоть их двенадцать, а ты одна.

— Где им! — отвечает дочка, а сама — руки в рукава, платок на голову.

Мать ей вслед кричит:

— Рукавички надень, шубку застегни!

А дочка уже за дверью. Убежала в лес.

Идет по сестриным следам, торопится. «Скорее бы, — думает, — до полянки добраться!»

Лес все гуще, все темней. Сугробы все выше, бурелом стеной стоит.

«Ох, — думает мачехина дочка, — и зачем только я в лес пошла! Лежала бы сейчас дома в теплой постели, а теперь ходи да мерзни. Еще пропадешь тут!»

И только она это подумала, как увидела вдалеке огонек — точно звездочка в ветвях запуталась.

Пошла она на огонек. Шла, шла и вышла на полянку. Посреди полянки большой костер горит, а вокруг сидят двенадцать братьев, двенадцать месяцев. Сидят и тихо беседуют.

Подошла мачехина дочка к самому костру, не поклонилась, приветливого слова не сказала, а выбрала место, где пожарче, и стала греться.

Замолчали братья месяцы. Тихо стало в лесу. И вдруг стукнул Январь-месяц посохом о землю.

— Ты кто такая? — спрашивает. — Откуда взялась?

— Из дому, — отвечает мачехина дочка. — Вы нынче моей сестре целую корзинку подснежников дали. Вот я и пришла по ее следам.

— Сестру твою мы знаем, — говорит Январь-месяц. — А тебя и в глаза не видали. Ты зачем к нам пожаловала?

— За подарками. Пусть Июнь-месяц мне земляники в корзинку насыплет, да покрупней. А Июль-месяц— огурцов свежих и грибов белых, а месяц Август — яблок да груш сладких. А Сентябрь-месяц — орехов спелых.

— Погоди, — говорит Январь-месяц. — Не бывать лету перед весной, а весне перед зимой. Далеко еще до июня месяца. Я теперь в лесу хозяин, тридцать один день здесь царствовать буду.

— Ишь, какой сердитый! — говорит мачехина дочка. — Да я не к тебе пришла— от тебя, кроме снега да инея, ничего не дождешься. Мне летних месяцев надо.

Нахмурился Январь-месяц.

— Ищи лета зимой! — говорит.

Махнул он широким рукавом, и поднялась в лесу метель от земли до неба — заволокла и деревья и полянку, на которой братья-месяцы сидели. Не видно стало за снегом и костра, а только слышно было, как свистит где-то огонь, потрескивает, полыхает.

Испугалась мачехина дочка.

— Перестань! — кричит.

Да где там!

Кружит ее метель, глаза ей слепит, дух перехватывает. Свалилась она в сугроб, и замело ее снегом.

А мачеха ждала-ждала свою дочку, в окошко смотрела, за дверь выбегала — нет ее, да и только. Закуталась она потеплее и пошла в лес. Да разве найдешь кого-нибудь в чаще в такую метель и темень!

Ходила она, ходила, искала-искала, пока и сама не замерзла.

Так и остались они обе в лесу лета ждать.

А падчерица долго на свете жила, большая выросла, замуж вышла и детей вырастила.

И был у нее, рассказывают, около дома сад, да такой чудесный, какого и свет не видывал. Раньше, чем у всех, расцветали в этом саду цветы, поспевали ягоды, наливались яблоки и груши. В жару было там прохладно, в метель — тихо.

— У этой хозяйки все двенадцать месяцев разом гостят, — говорили люди.

Кто знает, — может, так оно и было.

 

Заколдованный лес

Жила в небольшом домике бедная вдова с двумя сыновьями, и были они у нее друг на друга похожи, как две капли воды: родная мать с трудом различала их. Братья жили душа в душу, а мать не рассталась бы с ними ни за что на свете. Так шел год за годом, и всем троим было хорошо.

Но вот парни выросли и увидали, что другие уходят на чужую сторону счастья искать; потянуло и их из дому. И сказали они матери, что хотят посмотреть, как на чужой стороне живется. Ей это было не по душе.

— Ах, — говорит она, — разве вам дома плохо, что в чужие края захотелось? Кто знает, что может там с вами приключиться. Лучше сидите дома и меня одну не оставляйте.

Но все уговоры ни к чему не привели: что они себе в голову забрали, на том и уперлись. Бедная мать день и ночь плакала, все углы в избе слезами залила.

— Милая мама, — утешали ее сыновья, — не плачьте и не бойтесь за нас. Ведь не первые мы на чужую сторону уходим. Через три года опять тут будем. А что вам на это время понадобится, мы все заранее приготовим.

И припасли они ей зерна, муки, гороху, масла, дров, так чтоб всего на три года хватило. Увидала это мать, отлегло у нее немного от сердца, и она им тоже всякой всячины в дорогу собрала. Все уже было готово, только не хватало хорошего куска жареного мяса.

— Не можете ли вы, дети, — сказала она, — пойти чего-нибудь подстрелить? Не хочется мне без мяса вас отпускать.

Ходили они, бродили по лесу с утра до полудня, с полудня до вечера, — ни на один след не набрели. Решили домой возвращаться. Вдруг с разных сторон выбежали два волка и начали между собой грызться. Братья не знали, стрелять или не стрелять.

— Если, — говорят, — мы в обоих сразу не попадем, разъяренный волк может на нас броситься. Лучше попробуем дать им по куску хлеба с салом.

Дали они им сала; волки перестали грызться и пошли спокойно, как собаки, за братьями, да так по-хорошему с ними до самого дома и добежали. Заперли братья волков в хлев, а сами пошли в горницу.

— Ну, подстрелили чего-нибудь? — спрашивает мать.

— Ничего не подстрелили, — отвечают, — а привели двух волков и заперли их в хлеву.

— Ой, беда! — воскликнула мать. — Ведь они там мою корову зарежут. Бегите бегом, спасайте ее!

Все побежали в хлев, видят: корова стоит спокойно на своем месте, а волки в угол забились и у обоих на пасти по большому замку. Все только диву дались.

Утром снова пошли братья на охоту, но опять ничего не подстрелили. Только на обратном пути видят: два медведя грызутся. Они дали медведям по куску хлеба с салом; медведи перестали драться и пошли за братьями до самого дома. Их тоже в хлев заперли. Мать, как услыхала про медведей, опять страшно испугалась. Но когда пошли посмотреть, все было спокойно, и у медведей на пасти замки висели.

На третий день братья, как и прежде, ничего не убили, но двух львов, которые между собой грызлись, укротили и домой привели.

— Видно, так вам жареного мяса и не будет, — сказала мать.

Три дня и три ночи шли братья вместе, пока не пришли туда, где две дороги в разные стороны расходятся; там липа росла.

— Послушай, брат, — сказал старший, — вот мы и на распутье. Тут нам надо расстаться. Ты ступай по той дороге, а я пойду по этой. Только знаешь что? Чтобы тот из нас, кто сюда вернется, мог узнать, что сталось с другим, вырежем на этой липе свои имена и воткнем в них ножи. Кто вернется первый, пусть вытащит нож из имени брата, и если пойдет кровь, значит, брат жив, а если потечет вода, значит, он умер.

Младший согласился. Вырезали они свои имена и воткнули ножи. Потом поделили между собой зверей, пожали друг другу руки, и каждый пошел своей дорогой.

* * *

Долго бродил старший брат по густым лесам, по зеленым лугам, пока не пришел к одному городу, который был весь черным сукном затянут.

Он вошел в гостиницу и спросил хозяина:

— Что хорошего слышно?

— Ах, хорошего ничего, зато плохого сколько хочешь, — отвечал тот. — У нас в городе есть только один колодец, мы все из него воду берем. Да дорого нам та вода обходится. Дело в том, что в пещере около города живет двенадцатиглавый дракон, которому мы должны каждый день девушку на растерзание отдавать. А коли перестанем давать, он никого к тому колодцу подпускать не будет, и нам придется от жажды погибнуть. Уж изо всех домов подряд горожане отдали по девушке, и теперь дошла очередь до королевской дочери. Поэтому король и велел весь город черным сукном затянуть, но в то же время оповестить, что если найдется человек, который того дракона убьет, он за него свою дочь замуж выдаст, в приданое полкоролевства даст, а после своей смерти и всю страну ему оставит.

Как услыхал это парень, тотчас охватило его желание породниться с королем, и он сказал, что попытается того дракона убить, если только сил хватит.

Хозяин гостиницы побежал к королю и рассказал, что у него есть постоялец с тремя зверями, который берется убить дракона, и что он в простой одежде, но, должно быть, сильный, коли сумел таких страшных зверей укротить.

Короля эта весть очень обрадовала. Он тотчас послал парню богатую одежду и приказал, чтоб тот немедленно явился к нему. Парень оделся и отправился со своими зверями во дворец. Там все его благодарили, и король подтвердил, что если он дракона убьет, то обязательно получит королевскую дочь в жены. А парень попросил, чтобы зверям его дали каждому по два барана, а ему самому приготовили острую саблю.

Только стало светать, королевская дочь села в карету. Карета тронулась, а за ней зашагал со своими зверями парень с острой саблей в руке. Когда они были уже недалеко от пещеры, он велел кучеру остановиться. Королевская дочь вышла из кареты и села на коня.

— Вот так, — сказал он. — Только держитесь крепче и проскачите мимо пещеры, чтобы нам дракона наружу выманить. А карета пусть здесь останется.

Королевская дочь пулей пронеслась мимо пещеры. Дракон почуял и высунул голову, но вместо красивой девушки в глазах у него сверкнула острая сабля. Парень не промахнулся, отсек дракону голову. Рассердился дракон, высунул еще три головы, которые испускали страшный огонь. Тут кинулись звери и начали чудовище со всех сторон рвать, пока храбрый парень из всей силы сек и рубил, так что вскоре уже четыре головы лежали на земле. Но что это? Дракон высунул сразу еще восемь голов, изрыгающих страшное пламя. Парень устал, уже еле держал саблю в руках; волк с медведем тоже обессилели и только с боков прыгали. Но тут разбежался храбрый лев, вскочил дракону на спину и своими страшными когтями все восемь голов вместе с шеей от мерзкого драконова тела оторвал. Дракон упал, а головы долго еще на земле бились. Парень вытащил нож, повырезал драконовы языки, положил их в сумку и побежал к освобожденной королевской дочери. Та от великой радости не знала, как его благодарить, стала целовать-миловать его. Потом взяла свой перстень, разломила надвое и одну половину ему отдала. Он, усталый, положил голову ей на колени и задремал. Звери тоже легли, и все заснули.

Негодяй-кучер, как увидал, что все спят, схватил саблю и отсек парню голову, а королевскую дочь заставил семь раз поклясться, что она его не выдаст. Головы драконов он собрал — в доказательство, будто это он убил чудовище, и помчался с королевной к королю.

Проснулись звери и видят: хозяин убит. От великой кручины они страшно заревели и завыли. Потом вдруг лев приказывает волку:

— Беги скорей вон по той дороге. Встретишь на ней змею с травинкой во рту. Она несет ту травинку, чтоб оживить сестру, которую телега переехала. Попроси у ней полтравинки, а коли добром не отдаст, силой отними.

Волк тотчас кинулся по дороге, но встретил на ней извозчичий обоз. Только его люди увидели, схватили дубины, и он в страхе побежал обратно.

— Экий дурак, — сказал лев. — Ступай ты, медведь, принеси эту травинку.

Медведь побежал и наткнулся на тот же обоз. Как увидели возчики медведя, так попрятались в телеги, словно мыши в норы от кошки. Медведь прибежал к змее и попросил у нее полтравинки; злая змея отказала и хотела медведю яд в тело пустить. Рассердился медведь, прижал змею лапой и насильно отнял у нее полтравинки. Со всех ног примчался он обратно ко льву. Тот сейчас же потер этой травинкой хозяину шею и приставил к шее голову, да неладно — лицом назад.

Видит лев, что хозяину так будет трудно ходить, повалил его на землю, оторвал ему голову, потер травинкой и уже как следует приставил. Она тотчас приросла. Парень очнулся, встал на ноги и вздохнул.

— Славно, — говорит, — я выспался.

Да как ни в чем не бывало позвал своих зверей и пошел куда глаза глядят.

Через месяц пришел он опять в тот город и увидел, что теперь город весь красным сукном затянут. Остановился он в той же самой гостинице и спрашивает:

— Какие новости?

— Хорошие, — отвечает хозяин. — Теперь уж нам нечего бояться за своих дочерей, потому что королевский кучер дракона убил. Сегодня как раз обручение, а завтра он с королевской дочерью венчается.

Услыхал это парень и задумался: очень ему стало обидно, что кучер у него такое счастье отнял. Потом вскочил и говорит хозяину:

— Давай биться об заклад, что и мне от этого пира что-нибудь перепадет.

Хозяин не поверил и ударил с ним по рукам. Парень попросил у него корзинку, написал письмо, завернул в него половину перстня, положил в ту корзинку, сунул ее в пасть медведю и велел ему во дворец идти.

Пришел медведь во дворец. На дворцовом дворе все цепные собаки и гончие подняли на него лай, но он потихоньку шагал себе дальше; только когда они уж очень на него наседать стали, поставил корзинку на землю и разогнал буянов, потом опять взял корзинку и вошел в тот самый покой, где господа сидели за столом и пировали. Медведь подошел прямо к королевской дочери и подал ей корзинку с письмом. Как только кучер медведя увидал, из-под него три подушки упали.

Королевна прочла письмо, встала из-за стола, наполнила корзину самыми лучшими угощениями, поставила в нее полный стакан вина, обе половинки перстня туда опустила, и медведь отнес все это своему хозяину.

Хозяин гостиницы проиграл заклад, а парню пришлось очень по вкусу все, что королевна прислала. Наевшись досыта, взял он стакан и опорожнил его одним духом. Видит, на дне лежит перстень, целый — обе половины прочно срослись. Понял парень по этому знаку, что сегодня ему счастье улыбнется. Тотчас отправился он со своими зверями во дворец и входит прямо в тот покой, где пир шел. Как королевна его увидала, радостно кинулась навстречу и на глазах у всех обняла его. Король и гости диву дались, что это делается. А негодяй-кучер затрясся, как осина; все подушки из-под него вывалились. Тут королевна все рассказала, а парень в подтверждение ее слов вынул языки дракона. Со злодеем-кучером расправа была короткая: его дали тем зверям на мелкие куски разорвать. Король был очень рад и отдал свою дочь настоящему ее освободителю. Наш парень сделался королевским зятем, получил полкоролевства и зажил так хорошо, что лучше желать невозможно

* * *

Как-то утром, когда слуга одел королевского зятя, выглянул тот в окошко и видит: но одну сторону прекрасные зеленые леса, а по другую — лес стоит печальный, желтый, словно осенью. Очень он этому удивился, потому что повсюду тогда была чудесная весна.

— Отчего это так? — говорит. — Все леса вокруг ярко зеленеют и только этот такой печальный…

— Господин, — ответил ему слуга, — это заколдованный лес. Там уже много народу погибло, потому что кто туда войдет, тот больше оттуда не выйдет.

Он выслушал, но ничего не сказал; только затаил неприязнь к тому лесу.

Вот раз объявил он жене, что идет на охоту, взял зверей и пошел.

Только вышел из сада, — откуда ни возьмись, выскочила прямо на него лисица. Пустился он за ней вместе со зверями, но они никак не могли ее догнать, а на выстрел она не подпускала. Долго они гнались за ней, а лисица то чуть поближе их подпустит, то опять вперед убежит, да все дальше и дальше заманивает.

Королевский зять просто терпение потерял, рассердился и нечистую силу помянул, чего прежде никогда с ним не бывало. А лисица только этого и ждала, потому что над людьми ни в чем не повинными у нее не было власти. Она сразу скрылась у него из глаз, и он очутился в густом лесу: вокруг него тьма, словно в полночь. И стало ему вдруг так тесно, что захотелось на свободу.

Но он только все глубже, глубже в чащу забирался, потому что лес его своими чарами опутывал.

Остановился он под дубом и, так как был голоден, развел костер, стал сало жарить. Вдруг слышит над собой голос:

— Холодно, холодно мне!

Оглянулся он по сторонам и видит: на одном дереве старая сгорбленная старуха сидит.

— Коли тебе холодно, иди погрейся! — крикнул он ей снизу.

Она замолчала.

А через минуту опять послышалось:

— Холодно, холодно мне!

— Я же говорю: коли тебе холодно, иди погрейся..

Опять стало тихо. Потом в третий раз послышалось:

— Холодно, холодно мне!

И он ей сердито крикнул:

— Или грейся, или замолчи.

— Я бы сошла, да твоих зверей боюсь. Вот возьми прутик, стегни их, и я сойду.

Он стегнул зверей. Тогда колдунья спустилась с дерева и отбежала в сторону. Вдруг приносит насаженную на щепку жабу и начинает поворачивать ее над огнем. Поворачивает ее, а сама его дразнит:

— Ты жаришь сало, а я жабу. Сало будет у меня, а жаба у тебя.

И то на сало жабьим соком брызнет, то жабой по губам ему проведет. После того как она несколько раз так сделала, он рассердился и стал на нее своих зверей натравливать. Но они не тронулись с места, потому что от прикосновения прута окаменели. Он повернулся к ним, но колдунья его самого прутиком хлестнула, и он тоже окаменел. Тут она его схватила и кинула в яму, где уже погиб не один человек.

В королевском дворце ждут не дождутся королевского зятя. Но прошел день, прошел второй, а он все не возвращается. Все опечалились и решили: не иначе как он в заколдованном лесу заблудился и там погиб.

* * *

Младший брат пустился в обратный путь и пришел к заветной липе.

— Как-то, — говорит, — мой брат поживает?

Вытащил он воткнутый в липу нож. И с одной стороны потекла кровь, а с другой вода…

«Нет, — подумал он, — тут что-то неладно: он не жив и не мертв. Я должен пойти отыскать его».

И тотчас пустился в путь по той дороге, которую выбрал его брат.

Шел он, шел со своими зверями по чистым полям, по густым лесам, пока не пришел к тому дворцу, где его брат с королем породнился.

В это время королевна как раз во дворе была. Увидев его, она обрадовалась и побежала ему навстречу.

— Ах, — говорит, — где же ты так долго пропадал? Я так по тебе тосковала.

Она приняла его за своего мужа, потому что мы ведь знаем, они были на одно лицо. Он отговорился, как умел, сразу догадавшись, что попал к жене брата.

Когда наступила ночь и они легли спать, младший брат положил в постель между собой и женой брата меч. Она не знала, что и думать: как это муж успел к ней так охладеть? И всю ночь проплакала.

На другой день он встал поздно, потому что очень устал. Когда слуга одел его, увидел и он тот печальный пожелтелый лес и спрашивает:

— Отчего это такое: все леса вокруг так ярко зеленеют и только этот вот такой желтый?

Слуга глаза вытаращил.

— Я ведь вам про это докладывал. Разве вы не помните?

— Не помню я, чтобы ты мне про это говорил, — ответил младший брат.

Тогда слуга рассказал ему, что это, мол, такой заколдованный лес, — кто в него попадет, тот из него уже не выйдет. И младшему брату не нужно было больше объяснять. Он сразу понял, что брат его где-то там в беду попал.

Пошел он на охоту; и у него тем же порядком с той же лисицей все так же было, как у его брата; только младший брат нечистой силы не поминал. Пришел он к тому же дубу, развел костер и начал сало жарить. Звери отошли в сторону и стали своих окаменелых братьев лизать.

— Холодно мне! — завыла старая колдунья на дубу.

— Коли тебе холодно, иди погрейся! — крикнул он снизу.

— Я бы сошла, да твоих зверей боюсь. Вот возьми прутик, стегни их, я и сойду.

Парень обернулся и увидел возле своих зверей других, каменных. Тут ему сразу все ясно стало. «Погоди, — думает, — я тебя на свежую воду выведу».

И не стал стегать своих зверей, а стегнул по земле.

Колдунья спустилась с дерева, принесла маленькую жабу на щепке и начала ее над огнем поворачивать.

— Ты жаришь сало, а я жабу. Сало будет у меня, а жаба у тебя, — дразнила она парня.

И то на сало жабьим соком брызнет, то жабой по губам ему проведет. Парня это рассердило, и он дал ей оплеуху. Колдунья кинулась на него — вот-вот задушит. Но он кликнул своих зверей, и те бросились на нее. Тут колдунья в страхе взмолилась, чтобы он ее от зверей избавил.

— Оживи тех зверей, — сказал он, — и я тебя отпущу.

Она сняла свои сапоги, велела ему надеть их, взобраться на дерево, найти там золотой прутик и стегнуть им зверей. Он сделал все так, как она сказала: стегнул зверей золотым прутиком, и они сразу ожили.

— Хватайте ее теперь, — крикнул он, — и рвите когтями, пока она не скажет, куда моего брата дела.

Колдунья не выдержала мученья, дала ему мази, сказала, чтоб он спустился в яму и там этой мазью брату шею потер. Тот сразу ожил, и оба вернулись к зверям.

Но послушайте, что там после этого приключилось. Звери без всякого науськиванья кинулись на колдунью, чепец ее упал в костер и сгорел со страшным треском, а ее самое они разорвали на куски. Когда с колдуньей было покончено, кругом вдруг стало светло и весь лес от радости зазеленел.

А потом случилось диво дивное. Те звери, которые прежде каменными были, вдруг превратились в вооруженных рыцарей, и тех, что каменными не были, на мелкие куски изрубили и сложили в кучу. Но только сложили, как из той груды изрубленного мяса поднялись три таких же рыцаря. Тут все они по-братски обнялись и друг другу все обиды простили.

Братья, глядя на все это. только диву давались, глазам своим не веря. Но тут один из тех шестерых заговорил:

— Не удивляйтесь, благодетели наши, а послушайте, что я вам расскажу. Мы — шестеро братьев королевского рода. Но родители оставили нас неразделенными, так что мы все время между собой ссорились из-за того, кому королем быть. За это одна наша родственница нас заколдовала, чтобы мы были волками, медведями и львами до тех пор, пока нас два ни в чем не повинных брата не усмирят и мы не станем жить дружно. А остальное вы знаете, как было. Мы отдаем вам теперь все наше богатство и хотим под вашей защитой всю жизнь до самой смерти прожить.

И все вернулись в королевский дворец. Там разобрались, кто муж, кто брат мужа, кто между собой братья, и устроили еще пир, во много раз пышнее, чем первый.

В скором времени добрые сыновья привезли туда и свою мать. Старший брат остался там королем, а младший уехал с теми шестерыми в их государство, где они в благодарность за все отдали ему королевскую корону и после примирения жили между собой дружно и счастливо.

 

Грязнуха вечный — Житель запечный

У одного отца было три сына, уже взрослых. Двое старших такие щеголи, что кто их ни встретит, только присвистнет. А младший — лежебока и неряха, знай себе на печи да в золе валялся. Его так и прозвали: «Грязнуха вечный — Житель запечный».

И было у отца поле, овсом засеянное. Каждую божью ночь какой-то негодяй в том овсе катался, мял его и топтал, так что смотреть было жалко, — ну, хуже быть не может. И хозяин никак не мог узнать, кто той беде причина.

— Вот ужо доберусь до тебя, кто бы ты ни был, — сказал он как-то и велел сыновьям ехать в поле вора сторожить. — Вы только его поймайте да хорошенько поколотите, чтобы отбить у него охоту так безобразничать. Это будет ему наука.

Два старших сына стали собираться, будто на край света: коней, собаку, дубины — чего только с собой не берут! Мать пирогов напекла, мяса нажарила-натушила и той снедью набила им в дорогу сумки до отказа, так что те чуть не лопались.

— Вы, — говорит, — детки, поешьте там, в овсе, как следует, а то как бы вам с голоду не помереть.

А они еще вина взяли, чтобы было чем еду запивать, и поехали в поле.

Ну, а Житель запечный, он как? Отпер он потихоньку ящик в столе, взял оттуда сухариков, положил их в холщовый мешочек и пошел в поле. А мать еще лопатой из кухни его выгнала, когда он ее о чем-то попросил.

Вот старшие два брата приехали в поле, развели костер, коней рядом привязали; пироги и мясо поели, вино выпили, да и собаке не только мяса, а пирогов и вина дали.

— Веселись и ты с нами, — говорят. — Ешь, пей, пока жива!

Крепко напоили пса. Потом головушки опустили, в овес повалились, и собака рядом с ними. Если б кто у них по куску мяса вырезать вздумал, и то не проснулись бы. А Жителя запечного — того к себе и не подпустили. Наш увалень-лежебока взобрался на дикую яблоню и стал там корочки грызть, а когда ему пить захотелось, сорвал себе яблочко и сосать стал.

В полночь прискакали три волшебных коня, и один прямо к яблоне — давай листья щипать. Тут Житель запечный — прыг! — сел к нему на спину, за недоуздок ухватился, да и держит что есть мочи. Как пустился конь скакать, — с борозды на борозду, с межи на межу, с полосы на полосу мечется. Летал-летал — все Жителя запечного скинуть хотел. Но тот больно крепко держался. Наконец устал конь, да и видит, что всадник его не отпустит.

— Вижу, ты удалой удалец, — говорит. — Возьми себе этот недоуздок. Как им тряхнешь, так что захочешь — получишь.

Тот так и сделал: взял недоуздок и пошел домой.

Наутро глядят — весь овес потоптан. Рассердился отец на сыновей, что никого они не устерегли.

— Может, ты видел? — спрашивает Жителя запечного.

— Ну, что я мог видеть? — ворчит тот себе под нос. — Я ведь спал…

На вторую ночь опять стали караулить. Старшие братья набрали с собой пирогов, мяса жареного, а Житель запечный взял сухариков. Ели они, пили и напились. А он на дереве грызет себе сухари да кислые яблочки. В полночь прискакали два волшебных коня, и один из них прямо к яблоне — листья щипать. А Житель запечный — прыг! — и уж у него на спине. Принялся тот с борозды на борозду, с межи на межу, с полосы на полосу скакать. Да Житель запечный не отпустил его. И говорит конь:

— Отпусти меня, а себе возьми мой недоуздок: как им тряхнешь, так что захочешь — получишь!

Житель запечный недоуздок взял и ушел.

На третью ночь опять их посылают. Старшие, как прежде, взяли много всякой снеди, потом набили себе брюхо, словно гуси зоб, налились вином, как бочки, и заснули. А Житель запечный опять одни сухарики да кислые яблочки грызет и глаз не смыкает.

В полночь прилетел уж один только конь, и — шасть под яблоню! А Житель запечный с дерева — гоп! — прямо на него и давай на нем по бороздам, да по межам, да по овсам скакать, пока тот ему свой недоуздок не отдал.

— Что хочешь, — говорит, — получишь, коли недоуздком тряхнешь. Только отпусти меня.

Житель запечный недоуздок взял и пошел себе восвояси.

Рано утром братья-пьянчуги со стыдом домой воротились. Отец видит: ничего не поделаешь! И велел овес на сено косить.

* * *

Раз, — по какой такой причине, неизвестно, — вышел от короля указ, что он дочь свою за того замуж выдаст, кто на скаку с облака золотой перстень на золотом шнурке сорвет. Разнеслась об этом весть во все концы; и братья Жителя запечного собираться стали.

— А ты, Житель запечный, верно, не поедешь? — спрашивают.

— Нет, нет, я тоже еду, — ответил он и стал рядом с ними.

Оседлали они коней, нарядились. А он сел на большую пеструю свинью и пустился в путь — перстень снимать.

Ну, посмеялись тут братья и весь честной народ вдосталь!

А Житель запечный тряхнул за гумном недоуздком.

— Что угодно пану? — послышался голос.

— Ничего не надо, только медную одежду и медного коня!

Тотчас явились и медный конь, и медная одежда. Нарядился он и поскакал во дворец.

А перед дворцом полным-полно знатных господ — все на конях. Каждому хотелось перстень достать, но ни у кого не выходило. И братья Жителя запечного скакали даром: перстень остался висеть.

Вдруг прилетел, словно на облаке, юноша на медном коне, взвился в воздух, схватил золотой перстень со шнурком, королевне головой кивнул — и прочь умчался.

Тут стали про него разузнавать, расспрашивать, писать о нем во все края. Но так медного молодца и не отыскали.

Тогда вышел другой указ, что королевну отдадут замуж за того, кто с еще более высокого облака на скаку золотое яблоко сорвет. Опять братья к нему, начали его дразнить.

— Поедешь, Грязнуха? Опять на пестрой свинье?

А он ничего, только плечом повел.

— Конечно, поеду. Почему ж мне не ехать? — отвечает.

И когда они, разодевшись, сели на коней, он за ними на той же пестрой свинье в путь тронулся. А за ним — толпа ребят, и народ на него пальцем показывает.

Но только он — уже за гумном — один остался, как вынул из сумки недоуздок и тряхнул им.

— Что угодно пану? — раздался голос.

— Ничего не надо, только серебряного коня и серебряную одежду! — приказал он.

Тотчас все явилось, и он переоделся.

А перед королевским дворцом опять полно знатных господ. Все скакали понапрасну. Вдруг примчался яркий, как молния, молодец в серебряной одежде, на серебряном коне, так что все вздрогнули при этом чуде. Взвился к яблочку, оглянулся на королевну и вместе с яблочком исчез. Все на него, рот разинув, уставились — не в обиду будь сказано, — как бараны на новые ворота; а потом уж, сколько ни расспрашивали, серебряный молодец как в воду канул.

Наконец в третий раз король указ издал, чтобы все съезжались, и кто с самого облака на скаку золотой платок достанет, тому он и дочь и все свое королевство отдаст.

Тут понабралось-понаехало панов, что деревьев в лесу. И Грязнухины братья в дорогу пустились. А Грязнуха вечный — Житель запечный проехал верхом на свинье людям на смех по всей деревне до самого гумна и там тряхнул недоуздком.

— Что угодно пану?

— Ничего не надо, кроме золотого коня и золотой одежды!

Надел он золотую одежду, и такое сияние пошло вокруг — ярче солнца! Сел на волшебного коня и поскакал ко дворцу. Там никто и думать не мог о том, чтобы скакать так высоко. Вдруг бурей пронесся золотой молодец на коне, взвился к облаку, схватил платок и умчался, как птица.

Тут король промолвил:

— Где бы он ни был, а должен я его найти!

И дал приказ все города, деревни, замки, дома, кухни, печки, дворцы, гумна и закрома, всюду-всюду все углы обшарить и найти его. А Грязнуха вечный сидел дома за печью в том самом виде, как утром с печи слез, — в одних портах и рубахе да в старой изодранной шапке, так что прямо пугалом огородным выглядел. Но добычу при себе держал: золотой платок и золотое яблочко он спрятал в шапку, а золотой перстень укрыл в золе, в горячих угольях, на веревочке, к пальцу привязанной, и, подергивая веревочку, играл с ним, как дитя.

Пришли посланные короля к тому дому и спрашивают сыновей. Подошли и к Жителю запечному да и говорят ему на смех:

— Не ты ли это был, Грязнуха?

— Вы про что? Как я на свинье-то ездил? — спросил он, да таким смешным, тягучим голосом.

— Ну что за удалец! — сказал один из старших братьев. — В такой молодецкой гусарской шапке только индюшек пасти!

И для потехи надвинул ему шапку на лоб. Выпали оттуда вдруг яблочко и платок. Хотел Житель запечный поскорей шапку поправить, да и выдернул за веревочку перстень из пепла. Тут паны тотчас его узнали. И все диву дались, как такой недотепа писаным красавцем мог стать.

Но Грязнуха вечный — Житель запечный показал, как это могло быть. Подтянулся он, тряхнул недоуздком.

— Что угодно пану?

— Золотую одежду и золотого коня!

Тотчас появилось и то, и другое. Оделся он, вскочил в седло и одним духом прискакал в королевский дворец. Там его ласково встретили, выдали за него королевну, сыграли свадьбу. И живут они оба до сих пор, коли не померли.

 

Дай Бог тебе счастья, мостик!

У одного вдовца была дочь. Она часто ходила к соседям то попрясть, то для какой другой работы, как у девчат водится. Там, у соседей, у нее подружка была, дочь вдовы. И не обращала девушка никакого внимания на разговоры о том, будто мать этой подружки — колдунья. А та всегда была с ней ласкова, будто с родной дочерью. Сладких ли лепешек напечет, другое ли что в доме у них заведется, всегда она обеих девушек этим поровну наделяла. И наша девица так ее любила, словно та ей родной матерью была.

Раз пришла дочь вдовца на посиделки; сели обе девицы за прялку и начали прясть. Колдунья, как будто невзначай, подмигнула им и промолвила:

— Как бы хорошо было вам, детки, в одном доме жить, да всегда вот так вместе сидеть! Будто две сестрицы! Ты бы, милая, отцу шепнула: что он все один да один? Живи я с вами, могла бы по дому помочь. Вам обоим было бы лучше.

Девушка промолчала, но подумала, что и в самом деле это было бы хорошо.

А вернувшись домой, и говорит отцу:

— Отчего ты не женишься, отец? Тебе была бы помощь, да и у меня, сироты, была бы мать. С доброй мачехой я жила бы душа в душу. Возьми замуж соседку; она со мной всегда такая ласковая.

— Ах, дочка, — ответил отец. — О нашей соседке толкуют, что она колдунья. Ну, разве такая годится в мачехи?

— Да ты уж только женись. А она будет ко мне ласковой. Мало ли чего не толкуют! Все это неправда.

И уговаривала отца до тех пор, пока тот не посватался. Но что же вышло? Не успели свадьбу сыграть, стала мачеха донимать падчерицу, да так, что и описать невозможно. Всякую работу заставляла ее делать, отдыху не давала с утра до вечера. И не кормила, как следует: в один горшок с собакой кое-каких объедков ей кинет, да лепешек из золы напечет; а вместо платьев обноски ей отдавала, которых ее родная дочь уж носить не могла. Родную-то дочку она, понятно, не обижала! Та у нее всегда нарядная, как пава, ходила — с карманами, полными сдобных булок и всякой сладкой снеди. Но дочь была такая же злая, как мать. Приходила к падчерице и, глядя, как та трудится, начинала скалить зубы, сытая, нарядная:

— Посмотри, какое у меня красивое платье! А на тебе одни лохмотья. Видишь, какие я ем вкусные лепешки? Думаешь, дам? И не подумаю!

Ну могла ли бедная падчерица этого ждать от своей недавней милой подружки?

После таких речей она всегда горько плакала; сердце у нее просто разрывалось от обиды. Шла к колодцу и там исходила слезами.

Как-то раз увидел отец, что она там плачет.

— Видишь, дочка, — сказал он. — Ведь я был прав, когда говорил, что она не будет тебе доброй мачехой. Но теперь ничего не поделаешь. Уж терпи, пока сам господь-бог этого не изменит.

— Да, ты был прав, отец. Я сама виновата, что ни о чем не догадывалась, — ответила дочь. — Но сама и поправлю дело. Пойду искать по свету какой-нибудь работы.

— Ну, что ж, ступай, коли думаешь, что так лучше будет, — ответил отец.

Стала она в путь-дорогу собираться. Попросила мачеху, чтобы та ее снарядила, как полагается. Мачеха обозлилась как же ее снаряжать? Чего ей еще не хватает? Разве она плохо одета? Или у нее нет рук, чтобы заработать, что нужно? Так и не дала ей ничего, кроме того тряпья, которое на ней было, да несколько лепешек из золы напекла. И девица пошла куда глаза глядят.

Шла она, шла и пришла к реке. А через реку мостик переброшен.

— Дай бог тебе счастья, мостик! — поздоровалась путница.

— Дай бог счастья и тебе, девица! — ласково ответил мостик. — Куда ты идешь, куда?

— Иду службу искать.

— Ах, переверни меня, переверни на другой бок, — попросил мостик. — Уж много лет все ходят только по этому боку, и никто не догадается перевернуть меня на другой. Переверни: я тебе отслужу.

Девица перевернула мостик и пошла дальше. Шла, шла и встретила вшивую собачонку.

— Дай бог тебе счастья, собачка! — поздоровалась девушка.

— Дай бог счастья и тебе, девица! — ласково ответил песик. — Куда ты идешь, куда?

— Иду службу искать.

— Обери с меня вошек, — попросила собачка. — Сколько уж народу мимо прошло, а никто надо мной не сжалился. Я тебе отслужу.

Девица хорошенько ее обчистила и пошла дальше. Долго ли, коротко ли, подошла она к старой груше.

— Дай бог тебе счастья, грушенька! — поздоровалась она с деревом.

— Дай бог счастья и тебе, девица! Куда идешь, куда?

— Иду службу искать.

— Ах, стряси с меня груши, стряси. Мне уж их держать не под силу, а никто не срывает… Я тебе отслужу.

Путница хорошенько потрясла и всю грушу, и каждую ветку на ней, так что дереву гораздо легче стало. Потом пошла дальше. Шла-шла и видит: на зеленом лужке бычок пасется.

— Дай бог тебе счастья, бычок!

— Дай бог счастья и тебе, девица! Куда идешь, куда?

— Иду службу искать.

— Выведи меня отсюда! Сколько уж лет я тут пасусь, а никто за мной не приходит. Я тебе отслужу, — попросил бычок.

Вывела она бычка с этого луга и пошла скорей дальше. Шла-шла, видит: печь, а в печи неугасимый огонь горит.

— Дай бог тебе счастья, печка!

— Дай бог счастья и тебе, девица! Куда идешь?

— Иду службу искать.

— Ах, выгреби из меня огонь. Сколько уж лет он меня жжет, а никто его не выгребет. Я тебе отслужу.

К печи была прислонена кочерга. Взяла ее путница, выгребла огонь из печи и — скорей дальше: столько ей в дороге дел переделать пришлось, что большая задержка вышла.

* * *

А дальше путь шел густыми лесами. Шла она, шла теми густыми лесами, старыми дорогами. Кругом — ни души. Вот, наконец, видит: маленький лесок. И в том леске одинокая избушка. Вошла она в избушку, и там — никого, только какая-то старуха.

А была та старуха сама Баба-яга.

— Дай бог тебе счастья, хозяйка! — поздоровалась девица.

— Дай бог и тебе, девица! Куда же это ты одна бредешь, куда?

— Иду службу искать. А что, если б я к тебе попросилась, ты меня не взяла бы?

— Что ж, возьму. И ничего тебе делать не надо, кроме как эти вот одиннадцать комнат подметать… Только вон в ту, двенадцатую, никогда не заглядывай!

— Как скажешь, так и буду делать, — ответила девица и, только с дороги немножко отдохнула, сейчас же за работу принялась. Подметала она, подметала изо дня в день одиннадцать комнат, но войти в двенадцатую ей и в голову не приходило. А все-таки больно чудно казалось, отчего это туда даже заглянуть нельзя! Думала она, гадала, что бы там такое могло быть, но так и не догадалась. Потом стала думать, как бы ей разузнать об этом. И в конце концов решила хоть одним глазком посмотреть, что там такое.

Вот раз Баба-яга пошла куда-то в костел. Наша девица только того и ждала. Когда решила, что Баба-яга уже где-нибудь в костеле и устроилась там удобно, кинула она метлу в угол, потихоньку подкралась к дверям и приоткрыла их так, чтоб одним только глазком внутрь заглянуть. Видит, посреди комнаты три большие кадки стоят.

— Что же может быть в этих кадках? — спросила она себя.

Отворила дверь побольше и увидала: в одной червонцы, в другой серебро в третьей золото. Больше ей уж там нечего было делать, но — словно кто ей шепнул, — подбежала она к золоту, окунулась в него вся и позолотилась.

— Хоть память, — говорит, — останется.

Она решила, что брать ничего не надо. И бросилась бежать что есть духу!

Худо ли, хорошо ли, только вернулась Баба-яга из костела домой. Видит, комнаты не подметены, двери в двенадцатую распахнуты, по всему полу золото разлито. Поняла она, что случилось. Схватила железные гребешки, села верхом на мялку для льна и — айда за девицей!

Уж совсем ее возле печи догнала, да печка пропустила беглянку, а сама, как только Баба-яга. примчалась, взяла да развалилась и весь огонь на старуху выкинула. Огонь жаркий был! Мялка у Бабы-яги дотла сгорела, сама она от жары без памяти упала, и всю ее опалило. А наша позолоченная девица далеко убежала.

Пришлось Бабе-яге дальше на своих на двоих бежать. Возле бычка опять она девицу догонять стала, да кричит ей противным голосом:

— Ах ты, такая-сякая! Погоди, вот я с тебя всю позолоту этим гребешком сдеру.

Но бычок пропустил девицу, а на Бабу-ягу, рога наставив, кинулся. И загнал ее бог знает в какую даль.

Пробежала наша девица часть пути. Возле груши Баба-яга опять за ней по пятам гнаться стала. Но дерево взяло и свалилось на Бабу-ягу да чуть-чуть ее не задавило.

Когда Баба-яга вылезла из-под груши, девица была уже возле собачки.

— Ах, милый песик помоги мне! — взмолилась она, потому что Баба-яга опять уж ее настигала. Собачка была теперь крепкая, проворная. Она выскочила навстречу Бабе-яте изорвала на ней одежду и искусала ее.

Девица что есть мочи побежала дальше.

Оглянулась, только когда мостик перебежала. Теперь, слава богу, она была за рекой. Глядит, а Баба-яга уж на мостик взошла. Но только взошла, мостик под ней нарочно перевернулся, и Баба-яга бултых в воду по самые уши! Стала она тонуть, а все кричит вслед убегающей:

— Погоди же ты, обезьяна негодная! Только до тебя доберусь, всю кожу сдеру. Видишь эти гребешки?

Но напрасны были все ее проклятья н угрозы: перебираться через реку она побоялась.

Наша золотая девица уже подходила к дому. Подходит и слышит — на отцовском дворе петух запел:

Но золотая девица не пошла в дом: мачехи побоялась. А пошла она к колодцу, где прежде плакала. Пришла и села возле него. Увидела ее там мачехина дочка, побежала скорей к матери:

— Мама, мама! Та-то ведь со службы уж вернулась, и кабы ты видела! Вся в золоте!

— Что ты врешь?

— Верно говорю: у колодца сидит.

Побежала мать к колодцу. И, хитрая такая, притворилась ласковой, стала звать падчерицу в дом. А все ради того, чтобы разузнать, где та была и как бы дочке тоже озолотиться. Только падчерица вошла в комнату, все кругом так и засияло. Тут мачеха стала еще приветливей, осматривает ее со всех сторон и превозносит до небес, а свою дочь ну бранить и ругать:

— Вот видишь, видишь! Кто по свету походит, тот всегда что-нибудь раздобудет. А ты только и знаешь дома торчать. Шла бы, красавица, в люди, чтобы из тебя что-нибудь вышло!

— Что ж, — отвечала дочь. — И пойду. Почему бы мне не пойти? Только пусть расскажет, куда идти-то.

Падчерица подробно рассказала ей, куда. А мачеха собрала родную дочь в дорогу, да не так, как падчерицу собирала. Напекла ей сдобных булок, велела одеться во все новое и пошла далеко провожать. Да еще батожок сама несла. А та шагала гордо, идя поступать на службу, за которую ее должны озолотить.

Шагала она, шагала и подошла к мостику. Но не стала с ним здороваться и ничего ему не сказала. А когда мостик попросил перевернуть его другим боком, потому что с этого уж очень его потоптали, она ответила:

— Больно нужно мне с тобой возиться!

Пришла к тому месту, где собачка лежала. Попросила собачка ее почистить и обещала отслужить. Но белоручка ответила, что до такой вшивой дряни не дотронется. На грушу и не взглянула. Бычка, только завидела, подальше обошла. Пришла к печи. Печь и на этот раз жарким огнем горела. Стала она просить девицу, чтобы та, ради бога, не дала ей сгореть: я, мол, тебе отслужу. Но девица притворилась глухонемой Наконец пришла в лесок, к той самой избушке. Вошла в дом, видит: Баба-яга за столом сидит.

— Дай бог счастья, хозяйка! — поздоровалась.

— Дай бог и тебе счастья, девица! — ответила Баба-яга. — Куда путь держишь?

— К тебе пришла. Возьми меня на службу.

— Отчего же не взять? Будешь у меня одиннадцать комнат подметать. Только вон в ту, двенадцатую, смотри, не заглядывай, а не то тебе не сдобровать.

— Ладно, ладно, хозяйка. Уж как-нибудь сделаю.

И с этими словами расположилась, как дома.

Подметала она, подметала одиннадцать комнат и все никак не могла дождаться, когда же Баба-яга из дому уйдет. Вот раз та пошла в костел. Мачехина дочь — шмыг! — прямо в двенадцатую комнату. Как увидела золото, бросилась к кадке и вся, как есть, в него окунулась, чтобы можно было и из волос, и из платья потом его выжать. Да вся мокрая давай бог ноги!

Вернулась Баба-яга, видит: золото по всем комнатам разлито и разбрызгано.

— Ну, погоди же, негодная! — закричала. — Покажу я тебе, как в запретную комнату входить!

Схватила гребешки, на ноги железные сапоги надела, в которых что ни шаг, то миля позади остается.

Прибежала девица к печи, — печь весь огонь на нее и выкинула, так что добрая половина золота растопилась. Добежала до бычка, а он стал ее бодать и становиться ей поперек дороги. Догнала тут ее Баба-яга и содрала с нее все золото гребешками. Потом отпустила, а золото собрала. Пока собирала, девица успела до груши добежать. Груша повалилась на нее и придавила её ветвями, так что она выбраться из-под нее не могла. Баба-яга опять ее настигла и содрала с нее почти всю одежду. Но не легче девице стало, когда она ее отпустила: выбежала на дорогу собачка и давай ее кусать. Тут опять примчалась Баба-яга и стала ее скрести; последние лохмотья содрала. Когда же мачехина дочь, наконец, на мостик вбежала, тот под ней перевернулся, и она очутилась в воде. А Баба-яга еще и в воде поскребла ее — на смех.

Горько плача, вылезла мачехина дочь из воды и, вся ободранная, поплелась дальше, еле ноги волоча. Как к дому стала подходить, петух запел у них на насесте:

К матери идти она побоялась. Пошла к колодцу и там стала причитать:

— Ах, я бедная, несчастная! Вот что выслужила, вот в какую беду попала! Как мне теперь людям на глаза показаться?

Мать услыхала ее голос, но о несчастье она и не думала. Прибежала радостная.

— Ах, дочка моя милая, уже вернулась? Что же ты прячешься? Ну, показывай, что выслужила?

А на той ничего нет: вся как есть голая, в чем мать родила.

— Так-таки ничего и не выслужила? Да лучше б тебя громом убило там! Где ж это ты шаталась, негодница!

И принялась ругать ее так, что люди стали выбегать из ворот — спрашивать, что случилось. С тех пор мачеха свою родную дочь невзлюбила: ну кто такую ободранную замуж возьмет?

А на нашей золотой девушке женился молодой пан. Пришел к отцу и взял ее замуж. И было ей не житье, а масленица!

 

Оленёнок

Жил-был один бедный лесник, второй раз женатый. От первой жены осталось у него двое детей: девочка да мальчик. Звали их Ева и Янко. Житья не было бедняжкам от злой мачехи. Никогда им ласкового слова не скажет, никогда не улыбнется, все только бранит и каждый божий день бьет да колотит.

В то время людям очень трудно жилось, а особенно семье лесника, самой бедной; у них иной раз по три дня куска хлеба в доме не было.

Однажды утром лесник спрашивает:

— Жена, чем же мы детей накормим?

— Да что ты спрашиваешь, — ответила та. — Ступай в лес; авось там чего-нибудь найдешь.

Пошел он в лес, ходил, искал до самой темноты, но, кроме одной птички, так ничего и не убил.

— Вот, — сказал он жене, — изжарь нам эту птичку.

Та изжарила, но каждому досталось только облизнуться.

На другой день опять спрашивает лесник:

— Господи, господи! Что же мы есть будем?

А жена опять:

— Чем господу-богу плакаться, лучше пошел бы да чего-нибудь достать постарался.

Пошел он опять в лес, туда-сюда мечется. И посчастливилось ему застрелить зайца! Обрадовался лесник, отнес его жене и велел зажарить на ужин.

На третье утро, еще не рассвело как следует, опять лесник говорит:

— Ах жена, жена, что ж мы есть будем?

А она ему:

— Теперь, — говорит, — знаешь что, муженек? Зарежем твоих противных ребят!

Черт выдумал, дьявол согласился.

— Ладно, — сказал лесник. — Только давай друг другу семь раз поклянемся, что никогда никому об этом не скажем.

Поклялись они семь раз, потом уговорились сперва погубить мальчика, а за ним девочку. Пока старшие друг с другом об этом толковали, Янко на печке крепко спал. Но Ева уже успела проснуться и все слышала. Бедняжка задрожала всем телом, пак осиновый лист, но все-таки не струсила.

Как только наступило утро и все встали, злая мачеха и говорит:

— Дети, ступайте в лес, наберите сухого хвороста. Будем жаркое жарить.

Ева и Янко собрались и пошли. Сталя они хворост собирать, сестрица и говорит братцу:

— Знаешь, Янко, для чего мы хворост собираем?

— Да чтобы жарить?

— Ну да, жарить. А кого? Тебя!

И рассказала ему, как отец с мачехой сговаривались их обоих зарезать.

— Но ты не бойся, — говорит. — Как придем домой, стану я мачеху просить, чтоб она меня причесала. А ты вбеги в комнату и схвати мою ленту. Я за тобой, и вместе убежим.

Сложили они хворост на дворе, и мачеха похвалила их за то, что они так много притащили. Тогда Ева попросила мачеху, чтобы та ее причесала.

— Ладно, согласилась мачеха, — ладно. Только пойди поставь еще воду в том большом горшке.

Ева поставила воду, потом сбегала на чердак, где у ней были спрятаны две груши, взяла их и вернулась к мачехе. На столе блестел острый, как бритва, нож. Мачеха расплела ей косы, ленту рядом положила и начала причесывать. Тут прибежал Янко, схватил ленту и — шасть в дверь! Ева за ним, крича:

— Отдай мою ленту, отдай мою ленту!

Мачеха подождала-подождала, — что-то разговору их не слышно. Вышла за ними во двор и видит: они уже далеко. Бегут со всех ног, подбегают к лесу. Тут она догадалась, в чем дело, страшно обозлилась и злобно закричала:

— Дай вам бог в того превратиться, из чьего следа напьетесь!

* * *

Бежали брат с сестрой по горам, по долам, куда глаза глядят. А солнце сильно припекало, и Янка стала мучить жажда. Увидели они медвежий след с дождевой водой.

— Ева, сестричка, мне так пить хочется!

— Ах, не пей, не пей, милый. Ведь это медвежий след: медвежонком станешь. На вот, съешь лучше грушу; авось, жажда мучить перестанет.

Янко съел грушу и утолил жажду. Пошли они дальше. Долго ли, коротко ли, подходят к волчьему следу. Янка еще больше жажда мучит.

— Ева, сестричка, как мне пить хочется! Я напьюсь из этой лужицы…

— Ах, нет, не пей, не пей, милый. Ведь это волчий след: станешь волчонком. На вот, съешь лучше грушу; авось пройдет жажда.

Янко съел грушу, и ему стало легче.

Идут они, идут; чем дальше, тем солнышко все сильней припекает. Янко совсем истомился.

— Ева, сестричка, дай мне, дай еще грушу!

— Ах, миленький братец, у меня больше нету. Но погоди еще немножко, скоро будет колодец.

И пришли они тут к оленьему следу.

— Ева, сестричка, не могу больше терпеть, напьюсь.

— Ах, не пей, не пей! Ведь это олений след: олененком станешь!

Но только она отвернулась, он припал к луже и тотчас превратился в олененка.

Увидела она, каким он стал, заломила свои белые руки и залилась слезами:

— Господи боже! Бедный братец! Что ж нам теперь делать? Ведь прибегут собаки, тебя растерзают; придут охотники и тебя застрелят.

А олененок печально шел у ее правого бока.

Не сделали они и двадцати шагов, как увидели прекрасный колодец; вода в нем была чистая, как стекло. Девочка напилась вволю, на лбу у нее заблистала золотая звезда, и волосы стали золотыми.

Пошли они дальше и пришли на поляну, а на ней стог сена стоит.

— Ах, братец олененок, — промолвила девица, — давай здесь жить останемся. Здесь нас мачеха не найдет.

Устроили они себе в том стогу нору и стали туда прятаться на ночь и во время дождя. Когда солнышко показывалось, Ева садилась на стог, принималась расчесывать свои волосы — золотые-презолотые — и, плача, приговаривала:

— Ах, кабы моя матушка знала-ведала, что я тут на стоге сена дрожу и свои золотые-презолотые волосы расчесываю! Да матушка моя долго жить приказала.

Олененок ходил пастись, а она ягодами да кореньями питалась. Так прошло много времени. А в этом самом лесу любил охотиться один королевич. Раз сидела она вот так, волосы свои расчесывала, — вдруг прибежал, весь запыхавшись, олененок, и за ним по пятам собака. Олененок шмыгнул в стог, а собака, увидев девочку, убежала обратно к хозяину. Тот кинул ей кусочек мяса. Собака схватила мясо в зубы и — прямо к девочке: положила мясо ей на колени и опять убежала к хозяину. И другой кусок так же. Хозяин удивился: куда это собака мясо таскает? Бросил ей еще кусок. Она опять в ту же сторону побежала. Королевич — за ней и пришел прямехонько к девочке.

— Что ты тут делаешь? — спросил он ее.

Ева рассказала ему все, что с ней было.

— Пойдешь ко мне жить? — спросил королевич.

— А ты не застрелишь моего олененочка?

— Не бойся, — ответил королевич, — я этого не сделаю. Пойдем, пойдем; вам у меня хорошо будет.

Слыша эту ласковую речь, девочка согласилась; сели они в карету и поехали в замок.

Тут Ева нашла все, что ей было нужно. И о братце олененочке хорошо позаботилась. Платьев у ней было там сколько угодно и одно другого красивей, так что она в них, как цветок, хороша была. Стали ее учить всему, что королеве знать надобно. И когда она выросла, молодой король на ней женился. Но прежде он должен был ей поклясться, что никому не позволит обижать олененка.

* * *

Жила в том королевском замке одна старуха, которая очень обозлилась, когда молодой король женился: она все надеялась дочь свою за него выдать.

Вот пришла пора королю на войну ехать, и велел он этой старухе за королевой как следует ухаживать, потому что та скоро родить должна.

Чудный родился мальчик. На лбу у него золотая звездочка сияла. Но королева от родов очень ослабела. И попросила водицы испить. А старуха и говорит ей:

— Под окошком Дунай течет. Наклонись и пей!

— Боже мой, как же я могу наклониться? Ведь я совсем больна.

— Твое дело, — проворчала старуха. — Не хочешь, не наклоняйся. А я тебе воды не подам.

Королева больше не могла терпеть, так ей пить хотелось. Высунулась она из окна и наклонилась над водой. Тогда старуха столкнула ее в реку, а на ее место свою дочь в постель положила. Мальчика с золотой звездой она не догадалась погубить; ей довольно было и того, что удалось мать в реку столкнуть.

Но королева не утонула, а превратилась в золотую утку и вместе с другими утками поплыла по Дунаю.

А мальчик, бедняжка, как почуял, что нет матери, стал плакать и кричать, — ну никак не успокоишь! Прибежал в комнату олененок и затряс рожками: положите, мол, на них ребенка, я буду его баюкать. Старуха не знала, что делать, взяла да и положила.

— Ступай, и пропадите вы оба пропадом!

Олененок побежал вниз по берегу Дуная и, как завидел на реке уток, закричал:

— Уточки-утки, серые грудки! Укажите нам, утки, путь к нашей маме!

— Здесь ваша мама — в одной стае с нами! — ответили уточки.

Тут прилетела на берег золотая утка, превратилась в прекрасную госпожу, взяла ребенка на руки и сказала:

— Золотой мой сыночек, окунись, покормись и в пеленки завернись.

И тотчас же все так и сделалось. Она еще раз обняла сыночка, поцеловала его и олененку на рожки положила. Потом опять обернулась золотой уткой и улетела на Дунай. Так длилось долгое время: олененок каждый день носил мальчика к Дунаю, а тот рос и расцветал, как роза.

Вдруг от короля с войны письмо пришло, чтобы его тогда-то и тогда-то домой ждали. Старуха велела дочке в постель лечь и больной притвориться. А когда король вернется, — чтобы она олененкова мяса попросила.

Король благополучно домой вернулся и не мог прекрасному сыночку нарадоваться. Но ту, что в постели лежала, он просто не узнал; а больше всего удивился, что у нее ни золотой звездочки на лбу, ни золотых волос нет. Да старуха объяснила, что болезнь никого не красит, а золотая звездочка и золотые волосы от королевы, мол, к ребенку перешли.

А дочь из постели кричит:

— Ах, олененкова мяса я бы поела. Велите олененка зарезать!

— Как? — удивился король. — Ведь ты сама заставила меня поклясться, что я никому не позволю олененка обижать. Как же ты теперь требуешь, чтоб его зарезали?

Та ничего не ответила, только пуще кричит:

— Ах, олененкова мяса я бы поела. Велите скорей олененка зарезать!

Тогда король приказал ножи точить и воду кипятить, чтобы зарезать и сварить олененка.

Тут проснулся ребеночек, стал плакать и кричать. Тотчас прибежал олененок и затряс рожками. Как старуха ни баюкала мальчика, он все не утихал, и олененок все тряс рожками. Король удивился: почему это олененок так делает? Старуха объяснила ему, что олененок хочет мальчика на рожках покачать. Король велел положить ребенка на рожки, и, как только это сделали, олененок побежал из комнаты. Король испугался, как бы с маленьким чего не случилось, и вышел за олененком. Тот побежал прямо вниз по берегу, увидал уток на воде и закричал:

— Уточки-утки, серые грудки! Укажите, утки, путь к нашей маме!

— Здесь ваша мама — в одной стае с нами! — ответили утки.

Прилетела с Дуная золотая утка, превратилась в прекрасную госпожу, взяла на руки ребенка и говорит ему:

— Золотой мой сыночек, окунись, покормись и в пеленки завернись!

Все так и сделалось. А она его опять обнимает и целует:

— Ах, где-то теперь твой отец! Если б он знал, что со мной сделали, — как меня эта старуха в Дунай столкнула!

Тут король выбежал из-за куста и прижал ее к своей груди. Она сейчас же золотой уткой обернулась, а потом стала превращаться во всякие чудовища. Но король держал ее крепко.

— Не отпущу, — говорит, — пока не станешь такой, как была.

Только он это сказал, как его уже обнимала прекрасная златокудрая жена, а мальчик лежал не на рогах у олененка, а на руках у красивого юноши.

Радостные вернулись они в замок, и король отвел королеву с ребенком и шурином в отдельную горницу, так что никто об этом не узнал. Старуха подумала, что олененок с мальчиком погибли, и очень обрадовалась.

На другой день король велел устроить большом пир и созвать множество гостей. Старуха вся раздулась от гордости, увидав дочь на главном месте, возле короля. Когда пир был в самом разгаре, король встал и объявил:

— Дорогие гости! Я хочу предложить вам один вопрос: как поступить с тем, кто хотел двух невинных жизни лишить, а третьего несчастным сделать?

Старуха поспешно ответила:

— Заколотите его вместе с его отродьем в утыканную гвоздями бочку и в той бочке с горы спустите.

Тут растворились боковые двери. В залу вошла королева с ребенком, а за ней красивый юноша. И король рассказал все, как было. Старуху с дочерью тотчас увели, и как она сама присудила, так к сделали… А король посадил рядом с собой по правую руку королеву, а по левую красивого Янка, и тут только зажили они счастливо и живут до сих пор, коли не померли.

 

Старый Бодрик и волк

У одного пастуха была собака, по имени Бодрик.

Много лет подряд и днем, и ночью стерег Бодрик овец хозяина, да так хорошо, что волки подойти к загону не смели. Но что ж делать, коли Бодрик состарился, охромел и все зубы потерял?

— Старая собака только на свалку годна, — решил пастух. — Зачем кормить дряхлого пса, от которого никакой пользы?

Достал он себе молодую собачку, приласкал ее и пустил в загон.

Лежит старый Бодрик голодный на мусорной куче и горюет, что с ним так поступили. Настала ночь. Молодая собака вошла в шалаш и легла на постланном войлоке. А старый Бодрик спал чутким сном. И на этот раз он заметил волка. Хотел через плетень перепрыгнуть, да не мог: ноги ослабли, либо слишком голоден был. Печально улегся он, подумав: «Коли я ни на что не годен, пусть меня волк съест». И не стал лаять. Утром пришел пастух овец доить, а одной не хватает. И подумал он: «Эх, кабы старый Бодрик стерег, не унес бы волк овцы!»

Подозвал он старого Бодрика, приласкал его и накормил хорошенько. А старый Бодрик так и закружился около его ног, так и запрыгал от радости. Вечером не лег он ни на мусорной куче, ни в шалаше, а стал ходить вокруг загона: он знал, что куда волк раз приходил, туда опять придет. И волк на самом деле пришел, не ожидая опасности. Но на этот раз ему пришлось иметь дело о Бодриком.

— Чего тебе надо? — спросил волка верный пес.

— Чего надо? Овцу надо! — ответил волк.

— Не дам, мерзавец! — зарычал Бодрик.

— А ты дай, мы с тобой разделим. Ведь хозяин тебя не кормит.

— У меня с волком один дележ: не допускать волчий грабеж! — возразил старый Бодрик. — Вчера хозяин не накормил меня, я был голоден и слаб; оттого-то тебе нетрудно было овцу утащить. Зато сегодня он хорошо меня накормил, я опять сил набрался и не дам тебе овцы.

— Ну, коли не дашь, будем с тобой на поединке драться. Знаешь, что это такое? — рассердился волк.

— Что ж, коли тебе охота пришла на поединке драться, я готов. Вот только отстою на карауле у загона и сейчас же прибегу в лес. Там и подеремся, — ответил Бодрик.

Волк побежал в лес помощь скликать: он решил на этот раз со старым Бодриком покончить. Отыскал медведя с лисой и уговорился, что они ему помогут.

Бодрик хорошо знал волчий обычай. Он пошел в лес не один, а взял с собой супоросую свинью и старого кота. Это были давнишние его боевые товарищи. И сам-то он прихрамывал на одну ногу, да и они уж не молоды. Но это были испытанные, верные друзья.

При виде их троих медведь с лисой страшно перепугались.

— Смотрите, братцы, — сказал медведь, — смотрите, как тот, передний, все время нагибается. Верно, камни собирает, хочет побить нас.

Собака просто хромала, а медведь подумал, что она каждый раз, как наклонится, так камень поднимет.

— Смотрите, смотрите! — воскликнула лиса. — А другой-то так и рубит саблей на обе стороны.

Кот обмахивался хвостом, а лиса подумала, что это сабля сверкает. Когда же до них донеслось хрюканье свиньи, они по голосу узнали, что она супоросая, а в таком положении свинья шутить не любит. Да и им самим было не до шуток: медведь забрался на дерево, а лиса спряталась в кусты.

Вошли приятели в лес, кот весело замурлыкал.

— Мур-мур-мур!

А лисе послышалось: «Вор, вор, вор!» Она подумала, что это он про нее. Не стала она дожидаться, когда он на нее бросится, выскочила из кустов и убежала.

Супоросая свинья захрюкала под тем деревом, на котором медведь сидел:

— Хрю-хрю-хрю!

А медведю послышалось: «Сдеру, сдеру, сдеру!» — «Видно, она знает, что я наверху сижу, — подумал он, — и хочет корни подрыть, чтобы стащить меня отсюда». Она и в самом деле принялась упорно рыться своим рылом в корнях. Он не стал мешкать, соскочил с дерева, да и был таков.

Волк, видя, что он остался один, тоже удрал и был доволен уж тем, что шкуру целой унес.

А старый Бодрик залился лаем на весь лес. Он радовался, что товарищи помогли ему и прогнали хищников далеко-далеко. После этого ему жилось у хозяина хорошо до самой смерти.

 

Веселая скрипка

Жил на свете один бедный человек, и был у него сын. Вот раз говорит сын отцу:

— Ничего хорошего мы, видно, не дождемся, папа! Так дальше жить нельзя! Надо мне какой-нибудь службы искать.

Отец согласился, дал ему свое благословение и отпустил его в дальнюю дорогу.

Пошел парень по горам, по долам и пришел в одну долину. Видит, черти дорогу петлей заплетают.

— Что ж это вы делаете? — спрашивает.

А они ему:

— Хотим, мол, дорогу так заплести, чтобы никто по ней ходить не мог.

— Ну, постойте, узнаете у меня, как дорогу заплетать, прострел вам в печенку! — рассердился парень, взял кол и давай их охаживать.

Стали они его просить, Чтобы он им передохнуть дал. А он:

— До тех пор, — говорит, — не перестану, пока вы мне не дадите такой скрипки, чтобы, как я на ней заиграю, каждый поневоле в пляс пустился.

Дали ему черти скрипку, и он пошел дальше.

Приходит к одному богатому попу и спрашивает, не возьмет ли тот его к себе на службу. Поп взял его и на другой день послал коров пасти. Парень, как пришел на место, так на скрипке и заиграл. Пустились коровы в пляс. А он весь день играл, так что все они охромели. Пришел домой, поп его спрашивает:

— Что ты сделал с коровами?

Парень ему ничего не ответил. На другой день пошел овец пасти и опять до вечера на скрипке играл, а овцы плясали. И на третий день он скотину пас, но дал ей отдохнуть.

Захотелось попу посмотреть, что он там делает… Разделся поп донага, чтобы его узнать нельзя было, и пошел поглядеть потихоньку. А парень, как увидел, что поп к нему крадется, подождал, когда тот в колючий кустарник забрался, и давай не скрипочке играть. Поп никак из кустарника не выберется, — так в том кустарнике в пляс и пустился. Плясал, плясал, пока весь не расцарапался. Стал он просить слугу, чтобы тот играть перестал, — половину хозяйства своего обещает ему отдать. А тот и слышать не хочет— играет себе да играет. Перестал, только когда увидел, что хозяин здорово ободрался.

На другой день поп на него жалобу подал, и судьи парня к смерти приговорили. Когда на него уж петлю накинули, попросил он, чтобы ему еще разок позволили на скрипочке поиграть. Все согласились, только поп спорить было стал. Но на него внимания не обратили и велели парню играть. Тогда поп попросил:

— Ну, уж коли вы ему играть позволяете, так привяжите меня к этому столбу.

Ладно, привязали они его. И начал паренек на скрипочке играть, а господа принялись танцевать, каждый со своей дамой. А поп, навалившись на столб, подпевает:

— Говорил я вам, не давайте ему скрипки! Говорил я вам, не давайте ему скрипки!

Когда все вдоволь натанцевались, парень перестал играть. Так это господам понравилось, что они его помиловали, а вместо него повесили попа. И парень, наверно, до сих пор на скрипке играет, коли не помер.