Этнографический рассказ
Рисунки худ. П. Староносова
Автором настоящего рассказа, присланного на литконкурс «Всемирного Следопыта» 1928 года код девизом «20102/24342» оказался Александр Михайлович Линевский (из Ленинграда). Рассказ получил IV премию—250 руб.
Герберт Уэллс в своем романе «Машина времени» хотел сказать, что человечество, преодолев пространство во времени (скорость аэроплана—300 километров в час), сможет в будущем преодолеть и время в его пространстве. Советская политика по отношению к национальным меньшинствам разрешило эту проблему, создавая в несколько лет из полудиких выходцев северных окраин — культурных работников. «… Я счастлив, что наконец-то, через сорок лет, исполнилась мечта моей жизни. Выходцы из чукчей, гиляков, тунгусов и прочих «дикарей» (по царской терминологии) теперь, в советское время, превращаются в источники культурной силы!» — так закончил свою речь на одном из заседаний Северного Комитета проф. В. Г. Тан-Богораз.
I. «Дома из хлеба».
К лопарям Никольского погоста лет двадцать назад пришел неизвестно откуда самоед, еле живой от голода и усталости. Он прижился в погосте и вскоре даже женился на лопарке, войдя в дом одного бедного лопаря. Через некоторое время эпидемия скосила всю семью; остался один мальчик, сын самоеда и лопарки, по имени Вылко, которого приютили зажиточные соседи, у которых были свои дети.
Лет с двенадцати Вылко стал работать. Дело было не сложное: мальчика учили рыбачить, разыскивать и сгонять в одно место оленей, ставить силки на дичь и пушного зверя. Такая работа со временем сделала бы из Вылки истинного лопаря.
Но случилось иначе. Однажды пошел Вылко со своими сверстниками в лес сгонять оленей. В болтовне, между прочим, сын председателя сельсовета упомянул, что его отец получил приказ сообщить в волисполком, кто из молодежи поедет учиться в далекий город.
— Пустое! — сказал самый старший из мальчиков. — Отец говорит, в городе люди живут как связанные на убой олени.
Все мальчики высказались о городе весьма неодобрительно. Вскоре они разбрелись по лесу. Одному Вылке запали в голову слова об учении. Жизнь в чужой семье не связывала заботами Вылку. Терять ему было нечего, а приобретать — много. Поэтому, вернувшись домой, он заявил приемному отцу — Никау (Николаю) — о своем намерении ехать учиться в город.
Приземистый лопарь с узкими слезящимися глазами быстро залопотал, размахивая руками; в пылу красноречия он то отскакивал от Вылки, то наступал на него. Дело в том, что Никау принял сообщение о наборе желающих учиться за новую обязательную разверстку — в роде сбора оленей. Когда года четыре назад белые наложили разверстку на беговых оленей, Никау пришлось почему-то отдать больше всех оленей. Помня это он был уверен, что и теперь у него уведут кого-нибудь из его детей. Он с жаром ухватился за мысль сплавить Вылку и спасти тем самым одного из своих сыновей.
Дрожа от волнения, Никау напрягал все свое воображение, чтобы соблазнить Вылку. И чего-чего не наговорил детолюбивый отец! И стены домов из хлеба, и кучи оленьих мозгов на полу, и крыши из сушеной рыбы!.. Много чудес насказал старик про город и, чтобы окончательно убедить Вылку, притащил груду сушеной рыбы и мяса на дорогу. Вылко, чей желудок никогда не ощущал той пресыщенности, о которой мечтают лопари в сказках, решил ехать.
II. Ночные чары и «дух-покровитель».
Перед уходом из селения Вылко зашел к своему другу, который когда-то был колдуном, но затем от цынги потерял все зубы. Известно, что колдуны, потеряв зубы, вместе с тем лишаются и колдовской силы. Бывший колдун жил в бедноте, придавленный всеобщим презрением. Один Вылко время от времени навещал колдуна. Рассказав ему о своем желании уехать, Вылко сильно огорчил старика.
— Трудно узнать, трудно понять. Твой отец, Вылко, был чужого племени, из далекой стороны. Пойдем, спросим у ветра!
Через час приятели дошли до высокой горы с лысой гранитной вершиной. Поднялись. Колдун тихо шепнул:
— Твое счастье, тебе польза — ветер дует туда, откуда пришел твой отец.
И что-то забормотал, визгливо растягивая слова. Вылко почти ничего не мог понять. Старик оживился от собственных выкриков, высоко подскакивал, перебирая ногами; наконец, с судорожно сжатыми у груди руками начал быстро-быстро носиться по вершине скалы, оставаясь лицом к востоку, куда дул ветер…
Наступила ночь, тихая, темная, с редкими крупными звездами. Затих ветер, умолк и колдун. Сел скорчившись, прижав подбородок к коленям. Вылко, никогда не видевший такого колдовства, понимал, что надо молчать и ни о чем не спрашивать старика. Повеял ветерок, стал быстро крепчать. Не прошло и десяти минут, как разразилась буря. Свист и вой ветра, многоголосое эхо, стон деревьев слились в сплошной грохот…
Буря начала стихать. Колдун попрежнему неподвижно сидел; издали он казался Вылке огромным черным камнем. Взошло солнце и, когда оно озарило долину жидким золотом холодных лучей, старик встал и, глядя пустыми, словно невидящими глазами на Вылку, сказал каким-то чужим голосом:
— Иди! Иди! Они уберегут тебя!.. Велели мне помочь тебе…
Дома колдун дал Вылке зуб, коготь и высушенное сердце медведя. «Духа-покровителя» он велел Вылке сделать самому.
Получив от председателя сельского совета сопроводительную бумажку и ни с кем не простившись, Вылко захватил полученные от Никау припасы и отправился в село, где находился волисполком. Войдя в накуренное помещение, битком набитое людьми, Вылко сел на лавку и начал размышлять, как ему изложить сущность своего дела. Задача была не легкая: ведь Вылко даже не знал, в какой город ехать, где и чему учиться. Самое слово «учиться» Вылко понимал лишь в смысле — получить навык в плетении сетей или настораживании силков…
Наконец Вылко увидал сотрудника волисполкома, своего односельчанина. Сотрудник подошел к Вылке, который держал наготове бумажку, полученную от сельского начальника. Прочитав бумажку, он потер затылок и начал копаться в папках. Вылку обступили служащие волисполкома. Один из них стал задавать ему вопросы: «Кто? Откуда? Сколько лет? Кто отец? Чем занимался?» и т. д.
Немногое смог ответить Вылко на эти вопросы. По поводу одного из пунктов анкеты между служащими возник спор, и они пошли в другую комнату для справки.
У Вылки мелькнула мысль, что бумага, которую разыскал в папке и читал служащий, предназначена для него судьбой. Почему-то вспомнились слова колдуна о том, что он сам должен сделать себе «духа-покровителя». У старых лопарей и женщин Вылке не раз случалось видеть такого рода «сокровища». Это были камешки, деревяшки или косточки какого-нибудь животного. Вспыхнула уверенность, что эта бумага принесет ему больше пользы, чем любой камешек или корешок. Вылко быстро вырвал могущественный листок из дела и, сунув его за пазуху, вышел из вика.
Ругань служащих, не нашедших ни Вылки, ни бумаги, была весьма обильна. Послали в сельсовет погоста Никольского запрос о преступнике и строгий приказ разыскать его. Но виновного и след простыл!..
III. Лесные напасти.
Бодро шагал Вылко по лесу, обеспеченный добрым запасом рыбы и мяса и защищенный ото всех бед, какие могли встретиться в лесу, собственным «духом-покровителем» — бумажкой из папки вика.
Вылко шел все время на восток. Как житель лесов, он не терял правильного направления. Болота обходил, лесные речки переплывал нагишом, положив одежду на плотик из сухих сучьев; ложился спать, когда темнело, вставал с солнцем и ел, как олень, на ходу.
В лесу не было ни комаров, ни оводов, так как за жаркое лето болота подсохли. Вылко шел бодро, не боясь грозы леса — медведя, жиревшего на сладкой чернике и грибах.
Однажды Вылко запнулся за пень и упал на землю. Упираясь в землю руками, чтобы подняться, он с ужасом заметил, что его рука лежит на свежем медвежьем следу. Вскочив на ноги, он увидал, что два следа стерты его телом, Это была беда! По понятиям лопарей, а также самоедов и других северных народностей, след тесно связан с тем, кто его сделал. Потревожив след, Вылко тем самым обижал и дразнил медведя. «За это, — говорили старики, — медведь может напасть и разорвать обидчика».
Но Вылко не даром дружил с колдуном: он тотчас же вынул коготь и зуб медведя и, обводя ими вокруг своих следов, тихо шептал:
— Ты один, а нас двое. Ты — сила, а нас — две силы…
Для Вылки, как и для всякого лопаря, было ясно, что один медведь побоится напасть на две «силы». Обезопасив себя колдовством, Вылко спокойно продолжал свой путь.
Дойдя до быстрой речки, Вылко увидел запруды и верши, опущенные в воду. Они оказались битком набитыми рыбой, давно протухшей; от многих рыб остались лишь кости. Осмотр вершей показал, что их плели слабые, но опытные руки. Через несколько минут Вылко очутился возле жалкого шалаша, сделанного из толстого жердняка. Внутри шалаша лежал труп старика с чернеющими глазницами и оскаленным беззубым ртом. Обглоданные мягкие части-лица и тела, кусочки одежды, растащенные в разные стороны, — все говорило о характере смерти старика. У лопарей, так же, как и у других кочевых народностей Севера, существовал прежде обычай, чтобы дряхлые старики уходили от семьи в глушь лесов, где рано или поздно они падали от слабости и умирали с голода или в когтях диких зверей. Повидимому, такая именно участь и постигла этого старика…
Внутри шалаша лежал труп старика с чернеющими глазницами…
Вылку пугала не жестокость обычая; страшно было то, что «дух» старика, голодный, всеми покинутый и забытый, мог накинуться на пришельца. Вылко быстро убежал, не оглядываясь назад; на лесной поляне он развел костер, кинул в него кусочек медвежьего сердца, разделся и долго перепрыгивал через огонь, следя, чтобы дым прошел по всему телу и по всей одежде и очистил его от «духа». Затем потряс одежду над дымом и, одев ее, поспешно зашагал от этого мрачного места.
Этот случай оставил в нем ощущение смутного беспокойства. Перед тем, как лечь спать, он несколько раз перепрыгнул через костер, шепча:
— Ты человек, а я «старик»). Если ты не уйдешь от меня, то я тебя съем.
Хотя Вылко и был убежден, что встреча с мертвецом ему даром не пройдет и случится какая-нибудь беда, однако, ничего худого не вышло. Прошагав еще два дня, Вылко решил, что он сильнее покойника и сумел хорошенько отпугнуть его.
Третье происшествие было еще ужаснее. Однажды на берегу бурливой речки Вылко увидел «сейта». Это было лопарское святилище: круглая площадка, на ней высокий тонкий камень, слегка напоминающий фигуру человека. Кругом — кучки позеленевших, сгнивших оленьих рогов: остатки жертв суеверия. Свежих рогов не было, люди, для которых это место было святилищем, повидимому, все вымерли. Иначе они не оставили бы своего предка-покровителя «голодать» без жертв.
Вылко с замиранием сердца подумал, что голодный дух «сейта» приманил его к себе, чтобы получить от него жертву. Кинув «сейту» кусок оленины, Вылко обошел вокруг святилища и стал, медленно пятясь, удаляться. Это было сделано с целью обмануть духа, который начал бы кружить по следу и не пошел бы за Вылкой. Ведь след говорил, что Вылко шел прямо к духу.
Кинув еейту кусок оленины, Вылко обошел вокруг святилища..
В эту ночь Вылко разложил на земле кольцом ветки; встав внутри, он развел огонь и внимательно следил, чтобы сгорело все кольцо из сучьев. Затем, потерев себя своим «духом-покровителем», Вылко лег и заснул мертвым сном.
Сухая холодная погода давала возможность быстро и без устали проходить большие расстояния. Вылко не знал, сколько времени надо было итти, но помнил, что, прежде чем земля окончится (то-есть до берега океана), он найдет два железных бревна, у которых нет ни конца, ни начала, и по ним то в бегающих домах приедет к большому городу. Уже целую неделю шел Вылко по лесу. Запаса пищи оставалось всего на два дня.
Было важно узнать, сколько дней пути ему осталось. Колдун, прощаясь с Вылкой, обещал в трудную минуту явиться ему на помощь в виде черного ворона. Поэтому Вылко, дойдя до высокой лесистой горы, дождался нужного ветра и не поленился взобраться на гору. Повернувшись лицом в сторону, откуда дул ветер, Вылко стал шептать свои призывы. Он долго бормотал, ожидая, что с нужной стороны прилетит черный ворон. Три раза над его головой пролетали черные вороны, но все с другой стороны. Вылко провожал их обиженным взглядом и снова уныло шептал свои просьбы.
Наконец, часа через три судьба сжалилась над Вылкой: с нужной стороны появилась ворона и, лениво каркая, пролетела дальше. Вылко с испуганным лицом прижимал один за другим пальцы к ладони. Пальцев не хватило, так много накаркала ворона! Бледный от ужаса, глядел Вылко ей вслед.
Лениво каркая, пролетела ворона… Бледный от ужаса Вылко глядел ей вслед…
— Не может быть, чтобы было так много дней пути! — внезапно засмеялся он. — Ведь ворона — не ворон!
Пошел дождь, пришлось бегом спуститься с горы и спрятаться под корни полуповаленной ели. Пока шел дождь, Вылко благополучно разрешил задачу, почему колдун не явился к нему: вероятно, гора населена «духами», враждебными колдуну. Это объяснение успокоило Вылку, и вскоре он бодро зашагал по лесу.
IV. «Заяц» поневоле.
На следующий день к вечеру Вылко благополучно вышел на железнодорожный путь. Холодным блеском отливали бесконечные рельсы. Вылко сразу остановился, догадавшись, что это и есть «железные бревна».
Густели сумерки. Внезапно рельсы начали что-то тихонько напевать, затем все громче и отчетливее стало стучать где-то совсем близко. Вылко, спокойно сидевший на рельсе, вскочил и, схватив свой мешок, скатился с насыпи в кусты.
Грохот сделался оглушительным, что-то сверкнуло — и мимо Вылки бешено промчался ярко освещенный поезд. Испуганный, дрожащий Вылко не скоро вылез из кустов. Он понял, что в этих бегущих домах ему надо ехать, однако, они не остановились и не взяли его…
Печально побрел Вылко в ту сторону, куда пошел поезд. Вскоре он добрался до станции, где в серых сумерках свистел паровоз, передвигавший вагоны, и стрелой понесся на станцию, где виднелось много народа. Толпа начала суетливо размещаться по вагонам. Вместе с другими влез в вагон и Вылко.
Вылко и не подозревал, как трудно проехать без денег. Пассажиры разместились, а Вылко остался без места. Все сидели, поэтому ему показалось неприличным стоять. Он принялся уныло слоняться из одного конца вагона в другой, стараясь где-нибудь присесть.
Наконец он кое-как уселся. Пожилой пассажир обратился к нему с расспросами. Видя, что все смотрят на него, Вылко сконфузился и сказал по-лопарски:
— Я еду в город и буду мудрым человеком.
Никто не понял его: кто-то пустил про него шутку. Затем пассажиры стали поудобнее размещаться на ночь. В вагоне начало стихать, как вдруг хлопнула дверь, вошли люди и послышалось:
— Приготовьте билеты, граждане!
И затем выкрики:
— Ваш билет… На кого второй билет?
Очередь дошла и до отделения, где сидел Вылко. На вопрос контролера Вылко молча посмотрел и не шевельнулся. Один из пассажиров объяснил контролеру, что Вылко не говорит по-русски. Контролер стал мимикой показывать, что ему нужно, но напрасно: Вылко ничего не понимал.
Проводник, на долю которого выпал ряд сердитых взглядов контролера, попытался стащить Вылку с места. Вылко взвизгнул, укусил его за руку и быстро-быстро заговорил, угрожающе размахивая руками. Ему казалось, что его хотят обидеть, и он голосом, словами и движениями старался показать, что не даст себя в обиду.
Сбежалась со всего вагона публика. Какой-то старик, судя по виду, торговец, объяснил Вылке по-лопарски, что надо дать билет и тогда никто его не тронет. У Вылки не было ни билета, ни денег.
Контролер с проводником ушли. Публика, ожидавшая интересного происшествия, разочарованно разошлась по местам. Все спали, когда поезд подошел к станции. Задремавшего Вылку разбудил пинок. Перед ним стояли контролер и проводник.
Старика, знавшего по-лопарски, не было. Вылко не понимал требования выйти из вагона. Он пытался кричать, пугая своих врагов и голосом и движениями. Это не понравилось незнакомцам, и проводник схватил его за руку, чтобы вытащить из вагона. Вылко, цепляясь за что попало, поднял вой. Так воют волки в голодную пору.
Испуганное лицо парня разжалобило многих пассажиров. На кондуктора посыпался ряд попреков. Кто-то сумел задеть его за больную струнку; кондуктор выпустил руку Вылки, начал с жаром объяснять свои права и обязанности.
Вылко, почувствовав себя на свободе, юркнул в толпу пассажиров. Какой-то парень схватил его за руку и с улыбкой толкнул под лавку. Вылко понял его и мышью скользнул за большую корзину. В это время поезд тихо двинулся, и проводник, уверенный, что Вылко убежал из поезда, вышел из вагона.
V. Заступник с красным значком.
Наступила ночь. Вагон затих. Уснул под лавкой и Вылко. Во время сна сначала одна, затем другая его нога вылезли из-под лавки. Под утро проходивший проводник, ругаясь, потащил предательские ноги из их убежища. Вслед за ногами появилось туловище и, наконец, голова обалдевшего от испуга, еще не окончательно проснувшегося Вылки.
Он снова поднял вой. Пассажиры проснулись. Какой-то молодой краснощекий парень с белыми зубами вступил в энергичные переговоры с проводником. Самый убедительный аргумент его состоял в том, что Вылке будто бы осталось ехать до Ленинграда лишь около ста километров, а проехал он больше тысячи. Ведь ему же, проводнику, нагорит за это. Лучше молчать и не поднимать истории, а билет парень обещался купить.
Проводник, потоптавшись на месте, ушел. Вылко догадался, что парень помог ему и прогнал сердитого человека. Чтобы сделать приятное парню, Вылко вынул своего «духа-покровителя» и потер им руки и лицо парня, как это делал его приятель-колдун, желая кого-нибудь отблагодарить за добро.
Удивленный парень схватил бумажку и мигом пробежал напечатанную на ней инструкцию. Затем он что-то крикнул. Прибежало несколько человек. Выслушав инструкцию, они стали жать руку Вылки и знаками показывать, что одобряют его.
Вылко многого не понял. Одно было ему ясно, что он попал в круг друзей. Парень отдал ему бумажку и ткнул Вылку в грудь, затем себя — в красный флажок с белыми буквами «КИМ» и, наконец, в свою фуражку со значком вуза. Этим он хотел сказать, что Вылко через КИМ сделается ученым человеком. Вылко понял по-своему, — что парень любит его и будет оберегать от напастей.
Ребята с такими же значками натруди, как заступник Вылки, принесли еды, и каждый старался угостить будущего студента. Радуясь, что нашел друзей, Вылко уплетал за обе щеки и весьма выразительно показывал знаками, что ему особенно по вкусу. В колбасе попался перец, обжегший язык Вылке. С отчаянной гримасой лопарь выплюнул кусок колбасы и долго тер пальцами высунутый язык. Глядя на него, комсомольцы бурно хохотали.
Белозубый парень объяснил, что Вылко едет в Ленинград учиться, что денег, повидимому, у него нет, а билет купить нужно, иначе его прогонят с поезда. Молодой лопарь вызвал всеобщее сочувствие. Кто дал полтинник, кто — рубль, иные — двугривенный, и на первой же станции билет был торжественно вручен Вылке. Больше недоразумений с контролем не было.
Прошли вторые сутки. Наступило серое утро. Пассажиры завозились, начали связывать вещи и поспешно одеваться. Комсомолец знаками показывал Вылке, чтобы он держался рядом с ним. Наконец поезд остановился, и из вагона потянулась вереница пассажиров. Вышли и комсомольцы с Вылкой. Их живо подхватила толпа и понесла по перрону. Сквозь человеческий поток грузно пробивались носильщики с вещами и тележки с багажом.
Гора вещей, катившаяся прямо на Вылку, заставила его испуганно отскочить к стене; за первой тележкой показалась вторая, третья… Минута — и Вылко очутился среди незнакомых людей. Он бросился вперед, но и там все чужие, кинулся назад — везде незнакомые лица.
Ребята спохватились только у выхода. Их поиски были напрасны, так как в это время Вылко, как заяц, улепетывал между пустыми вагонами от железнодорожников, принявших его за беспризорного.
Комсомольцы, напрасно проискав Вылку и поругивая себя за ротозейство, разъехались на трамваях в разные стороны.
VI. «Дух-покровитель» выручает Вылку.
Медленно проходил Вылко одну за другой улицы Ленинграда. Уже стемнело, когда он добрался до Октябрьского вокзала, на котором утром потерял своих надежных друзей. Чернеющей громадой высился памятник Александру III на фоне сверкающих огней домов. Вокруг него крутились залитье огнем трамваи, громыхали ломовики, двигались пешеходы. Вылко решил, что грузный всадник на коне — бог города. Он перелез через ограду и положил к подножию гранитного цоколя последний кусочек белой булки, случайно оставшийся у него в кармане от комсомольского угощения.
— О, дух города! — шептали его пересохшие губы. — Верни мне моих друзей!..
Жутко было Вылке на улицах утонувшего в ночи города. На Лиговке шмыгали вдоль стен подозрительные тени, слышался хриплый смех, ругательства… Вылко скорее чувствовал, чем понимал, что от этих людей ему не получить помощи. Он побрел дальше и, спустившись на берег канала, заснул в небольшой яме, уже сотни раз дававшей приют беспризорным.
Проснувшись утром от жужжания трамвайных звонков, Вылко снова пошел к памятнику, которому накануне принес свою посильную жертву… Перед ним тянулась широкая улица, по которой двигался поток людей. Вылко подумал, что, если он пойдет по тем дорогам, где много людей, ему легче будет найти своих друзей.
Долго шел Вылко прямой, словно по нитке проведенной улицей; дошел до сада и перешел через огромный величественный мост. Напряженно всматривался он в лица прохожих: нет ли среди них его друзей с белыми значками на красном флажке?
Пройдя мост, Вылко заметил, что множество молодежи движется налево. Вместе с молодежью Вылко дошел до высокого, красного с белым, здания. В узкие ворота веселым потоком вливались молодые здоровые люди. Их смех и голоса сразу напомнили Вылке потерянных друзей.
Вылко робко вошел в ворота и поплелся вдоль стены. Войти в дверь он не осмелился. Внезапно в другую дверь, куда также устремлялся молодняк, проскользнул парень, похожий на его заступника.
— Друг! Друг! — закричал Вылко, но фигура уже исчезла за дверью.
Вылко в один прыжок был у двери, распахнул ее и очутился в передней. Кругом сновали люди. Одни поднимались по лестнице, другие шли направо, в новую дверь.
Расталкивая всех, Вылко ринулся в эту дверь и очутился в большой комнате. Там было людно и дымно от папирос. В одну из боковых комнат входили лишь те, кто имел на груди красный флажок. Вылко, боясь снова пропустить своего защитника, влетел в комнату, остановился посредине и стал внимательно рассматривать лица.
Председатель собрания замолк, удивленно глядя на лопаря. Вылко ничуть не смутился тем, что все взоры устремились на него, щупал глазами лица и тихо повторял:
— Друг! друг!..
Один из сидевших за столом задал ему какой-то вопрос. Вылко упорно молчал, пытаясь разыскать среди десятков лиц хотя бы одно знакомое.
К лопарю подошел кто-то черный, в очках, жутко блестевших, и сердито спросил его о чем-то. Опасаясь, что его прогонят, Вылко быстро-быстро заговорил по-лопарски. С жаром размахивал он руками, стараясь жестами пояснить свои слова. Он рассказывал о том, как его хотели вытолкать из вагона, как новый друг помог ему. Все присутствовавшие смотрели на него, стараясь хоть что-нибудь понять.
Наконец Вьшко дошел до того момента, когда он потер друга своим «духом-покровителем». Иллюстрируя рассказ, он выхватил из-за пазухи бумажку, подскочил к стоявшему рядом с ним парню и начал бумажкой тереть ему лицо. Тот от неожиданности отшатнулся и, ничего не понимая, попятился назад.
На мгновение ребята остолбенели от изумления, затем, как по команде, захохотали, глядя, как пятился комсомолец, а на него наседал Вылко со своею бумажкой.
Продолжая свой рассказ, Вылко развернул бумажку и стал ее подносить к носу обалдевшего от неожиданности человека в очках. Кто-то выхватил у него бумажку и начал читать ее вслух. Вскоре один из присутствовавших крикнул:
— Ребята! Да ведь это будущий студент Северного рабфака!
В комнате поднялся шум, все столпились вокруг Вылки, стараясь разглядеть невиданного выходца с окраин Союза. Тотчас же поручили одному из комсомольцев провести Вылку в этнографический музей Академии Наук к профессору Б.
Скоро Вылко очутился в огромном здании. В обширных залах в застекленных шкафах неподвижно стояли представители различных народностей СССР в их обычной обстановке. Там был и остяк, и самоед, и гольд, и многие другие. В других залах можно было увидеть индейцев, негров, австралийцев — словом, народы всего мира были представлены в этом чудесном здании.
В небольшом кабинете, возвратясь с лекций из университета, сидел профессор Б. — один из организаторов единственной в мире школы — Рабфака Северных Народностей.
Быстро донеслось до профессора известие, что ведут студента на Севфак. На вопрос: «Какой народности» последовал ответ: «Неизвестной».
Долго пришлось ему ждать «студента неизвестной национальности». Не дождавшись, проф. Б. сам отправился разыскивать новичка.
Оказалось, Вылко задержался у витрин. Пока проходили мимо незнакомых ему вогул и остяков, Вылко с интересом смотрел, перебегая от витрины к витрине. Но когда подошли к витрине с лопарями, то чуть не разразилась катастрофа… Вылко, забыв обо всем на свете от радости, стал ломиться в стекла… Он кричал и неистово размахивал руками. Как потом выяснилось, один предмет висел не так, как следует, или не так, как хотел Вылко. Тихие залы музея огласились дикими криками. Сбежавшиеся служители стояли и ахали:
Вылко, забыв обо всем на свете от радости, стал ломиться в стекла…
— Ой, разобьет!.. Как пить дать, расквасит!..
Один из присутствовавших кое-как объяснился с Вылкой. Пришлось уступить его натиску и перевесить вещь по его указаниям.
Так состоялось первое знакомство культурного мира с выходцем из дебрей Кольского полуострова.
VII. В общежитии Севрабфака.
Существует в Ленинграде единственный в мире «живой музей», где самоед пьет чай рядом с гольдом, а лопарь — с тунгусом. У некоторых рабфаковцев деды, не зная железа, употребляли орудия из кости, подобно людям каменного века.
В эту-то школу и попал к вечеру памятного ему дня молодой лопарь Вылко. Стрижка волос, ванна, чистое белье и платье, по которому не ползают надоедливые насекомые, отдельная кровать с простынями — все это разом свалилось на Вылку, как из волшебного рога изобилия.
Впрочем, Вылко ничему не удивлялся. Ведь приемный отец Никау на прощание говорил ему:
«Стены в городе из хлеба, а на полу лежат кучи оленьих мозгов. Люди не работают, только сидят да едят, а их кормят за то, что они колдуны и посылают во все стороны заклинания. Поэтому их все боятся, и они имеют много-много пищи»…
Нелегко далось Вылке приобщение к культуре. Ныли затылок и бока, так как вначале ему случалось раза два в ночь слетать с кровати на пол. Оказалось, спать на кровати — не такое-то легкое дело. Порядок питания был также непривычен для Вылки: брюхо никогда не было тугим, как горшок, и вместе с тем никогда не сосало под ложечкой, — кормили и утром, и днем, и вечером.
Первые дни прошли для Вылки незаметно. Регламент общежития и начатки культуры целиком занимали его голову. Когда, например, Вылко умывался, он старался мыться как можно тщательнее, чтобы не запачкать белого полотенца (дома он вытирался стружками); когда обедал, старательно доедал все блюда, чтобы в будущем не получить меньшей порции..
Но прошла неделя, другая, и жизнь Вылки потекла монотонно; все было известно, понятно, заключено в строгие рамки. Создавались привычки элементарных правил общежития. Но зато мало-помалу в сердце стала вползать тоска по прежней жизни. Потом стали делаться ненавистными стены, чистая постель, еда, даже товарищи…
VIII. «Снег! Снег!..»
Однажды, проснувшись, Вылко увидал, что крыши и улицы покрыты снегом.
— Снег! Снег! — шептал он с загоревшимися глазами.
К нему стали подходить другие, и все, прижавшись к стеклам, молча и жадно смотрели на снег. Каждый мысленно видел родные сцены недавнего прошлого. В тот день многие северяне были рассеянны.
После обеда, не сговариваясь (они еще не знали общего языка), рабфаковцы оделись и пошли на улицу. К их разочарованию, снег лежал лишь на крышах; на улицах старательные дворники быстро сгребали его.
Тесно сбившись в кучку, словно олени, учуявшие волков, шли рабфаковцы по улице Дойдя до Академии Художеств, они с радостным гиканьем и уханьем понеслись в белеющий под снегом сад. Там, схватив мокрый, рыхлый снег, одни терли им лицо себе и товарищам, другие лепили сказочных зверей — не то оленей, не то собак.
— Друг! — кричал якут своему сородичу, — надо сделать оленя, а ты делаешь мышь!
— Нет. — отвечал тот. — Разве не видишь у него длинные ноги. Это и будет олень.
Довольно многочисленная группа тунгусов и якутов шумно обсуждала свою работу. Вылко же сидел одиночкой на скамейке и молча лепил олений чум. Уже темнело, когда в сад Академии прибежал запыхавшийся дворник общежития, один из многих, посланных в погоню за «беглецами».
На рабфаке, среди администрации царила паника: всем представлялась гибель молодежи под трамваями или автомобилями; мерещился суд за недосмотр и прочие ужасы. Все студенты, кроме Вылки, были водворены в общежитие. На скамейку Вылки, сидевшего одиночкой, подсели две городские парочки, поэтому его фигура в сумерках ускользнула от общего внимания.
В сад постепенно стали вливаться целые группы гуляющих. Утонувший в темноте сад зажил ночной жизнью городского бульвара.
Вылко почувствовал себя бесконечно одиноким. Он вышел из сада, медленно побрел по набережной, перешел какой-то мост и стал кружиться по улицам. Поздно вечером он очутился у развалин Литовского замка. Там, в одной из комнат, он залег между грудой кирпича и стеной. Руины ночью кишели особой жизнью: там и сям вспыхивали рыжие огоньки папирос, чиркались спички, слышался сиплый смех, иногда заглушаемый крик и несвязное бормотанье. Эта возня не стихала до утра…
Рано утром Вылко, озябнув на кирпичах, проскользнул мимо ночных обитателей замка. Перед ним встала задача, — разыскать свое общежитие. У Вылки, как у жителя лесов, с детства была развита наблюдательность. Он заметил, что трамваи идут по самым оживленным улицам; поэтому он пошел по линии трамваев и вскоре вышел на мост, по которому проходил накануне. Перейдя мост, Вылко тотчас же увидел сад, а там уже не трудно было найти и огромный серый дом общежития.
В общежитии ему сделали строжайший выговор. Но администраторы напрасно старались распекать Вылку. Они могли сколько угодно бранить его не только на русском, но и на любом языке мира, — он все равно не понял своего преступления…
На следующее утро снег стаял. Снова— чернеющие крыши и жидкая грязь улиц. Подходя к окну, Вылко теперь уже не смотрел на прохожих с уважением: «Как это они не заблудятся на улицах!» Он сам долго бродил по улицам и не потерялся.
Вечер, проведенный в блуждании по улицам, и ночовка в разрушенном доме запомнились Вылке. Он все острее чувствовал ненависть к общежитию. Теперь все его мысли сосредоточились на том, как бы уйти на несколько дней в лес.
В первое же после этого происшествия воскресенье на рабфак пришла срочная телеграмма. Ее нужно было доставить одному из руководителей, находившемуся в этот день в Лесном институте и не имевшему телефона. Заведующий хозяйственной частью решил поехать туда сам. Увидав, что завхоз выходит на улицу, Вылко схватил первое попавшееся пальто и шапку и кубарем скатился за ним. Напрасно тот и мимикой, и жестами, и нарочито ломаными словами приказывал Вылке вернуться в общежитие. Вылко ни за что не хотел итти обратно.
Опасаясь, что на улицу выкатятся новые рабфаковцы, заведующий уступил, и они вдвоем поехали в Лесной. Вылку с особым провожатым пустили погулять в парке Лесного института. Парк с его вековыми деревьями, покрытыми лохмотьями снега, целиком захватил Вылку. Когда завхоз захотел отвезти его домой, Вылко чуть не в первый раз заговорил по-русски:
— Я гуляй лес!
Ему ответили:
— Ты гуляй домой.
Обе стороны стали горячиться.
Кончилось тем, что тот, кто звал «гулять домой», был повален лицом в снег, потерял пенсне, а желавший «гулять лес» оленем стрельнул по боковой аллее и скрылся из вида.
Завхоз поднялся со снега, мигая близорукими глазами. Перепуганный ужасными «возможностями», он кинулся разыскивать Вылку. Долго бегал завхоз по парку, громко крича. Поиски Вылки ничего не дали. Следы по снегу не помогли найти его. Вылко, как лесной житель, лучше других понимал предательство следов по снегу. По протоптанным сотнями ног дорожкам Вылко выбрался из парка и, покружившись по снегу, как волк, залег до темноты в заброшенном сарае.
X. Бандит или иностранец?
Настала ночь. Медленно, как хищник прокрался Вылко через проволочную изгородь в парк и, уже не разбирая, прямо по снегу пошел в чащу. Его зачаровала группа гигантских лохматых елей. Он быстро наломал веток и спичками, случайно оказавшимися в пальто, разжег костер. Вскоре пламя огромными языками начало лизать ночную темноту. Кочковатый снег, неподвижные ели на иссиня-черном небе, острые всплески пламени — все это подействовало на Вылку возбуждающе. Неожиданно для самого себя он завыл песню и стал кубарем кататься по снегу.
— Ой! ой! огонь! — пел Вылко. — Я тебя давно не видел, в доме тебя спрятали в прозрачный горшок. Ой, как тесно огню в доме! Ой, как тесно Вылке в доме! Вылко и огонь оба любят простор, лес. Ох, они любят свободу!..
— Ух! Ух! — взвизгивал Вылко, катаясь по снегу. Когда снег заползал под одежду, он вскакивал, вытряхивал его и продолжал плясать, приседать и петь свои импровизации…
Однако недолго продолжалось его счастье. Дикий вой, отблески огромного костра встревожили сторожа. Он робко подкрался к группе елей. Фигура Вылки, то прыгавшая мячиком, то исчезавшая в темноте, и непонятные звуки до того напугали сторожа, что он бросился за помощью. Однако и другой сторож не рискнул на открытый бой с неизвестным. В те времена в Ленинграде говорили о шайке Леньки Пантелеева. Почему вой и кувыркание у костра оказались связанными с представлением о бандитской шайке — так и осталось неизвестным. На совещании сторожей было решено привлечь милиционера. Нехотя приплелся заспанный блюститель порядка. Все трое по правилам военного искусства поползли по снегу, чтобы предварительно выяснить силы противника.
А противник, устав кувыркаться, прыгал вокруг костра, хлопал в ладоши и горланил:
— Ой! ой! ой! Какое чудное время! Вылко песню поет, а огонь горит. Огонь прыгает. Вылко прыгает. Огонь…
Вылко прыгал вокруг костра, хлопал в ладоши и горланил…
Раздались три варианта громовых ругательств, и три пары рук прижали обалдевшего от неожиданности Вылку к земле.
Десятиминутная борьба дала следующие результаты: Вылко был связан, а у трех его противников оказались ранения: разбит нос, раздавлена губа и фонари под глазами. Что касается одежды, она больше всех пострадала у Вылки: так, например, больше половины брюк осталось у костра, на посиневших от мороза ногах трепались обрывки нижнего белья.
«Преступник», доставленный в отделение, поверг дежурного в полное смятение: никто из бандитов не стал бы в парке разводить костер, так как есть места удобнее и безопаснее; обрывки одежды говорили о хорошем материальном положении арестованного; сам «преступник» говорил на непонятном языке и не употреблял ни единого русского ругательства…
По всем этим признакам Вылку определили как иностранца. Трем ревнителям порядка были поставлены на вид излишек усердия и опасность подобного обращения с иностранным подданным. Это впечатление подтвердилось поведением Вылки. Он стучал по столу кулаками и грозно кричал на своем тарабарском языке…
Когда утром в милицию на всякий случай зашел старый ученый, к которому накануне приезжал заведующий хозяйством, — инцидент разрешился ко всеобщему удовольствию: милиция радовалась, что сплавляется с рук заморский гость, ученый — что беглец нашелся, Вылко— что увидел знакомое лицо. Фактически в происшествии пострадала лишь четвертая, безмолвная, сторона — государство: пришлось заново одеть Вылку.
XI. Вылко-рабфаковец и Вылко-дикарь.
Этот случай вызвал кое-у-кого из администрации сильнейшее недовольство и раздражение против Вылки; говорили о неисправимости его, о необходимости исключить и т. д. Однако все эти голоса затихли перед голосом профессора Б., разъяснившего, что стихийное влечение к природе у Вылки искоренять вредно и не нужно, а следует лишь регламентировать его, введя в известные рамки.
Рамки оказались следующие: одна сторона обязалась не уходить без разрешения и точного указания своего маршрута и возвращаться домой к определенному часу; другая сторона обещала, при условии выполнения вышеуказанных требований, отпускать на «волю» противную сторону.
По праздникам и воскресеньям Вылко являлся к одному из служащих общежития и заявлял:
— Я иду ходить.
И при этом показывал маршрут, нанесенный кем-то красным карандашом на план города. Ему говорилось к которому примерно часу вернуться (часы при этом были солнечные: до захода солнца или до темноты), и Вылко отправлялся «ходить».
Чаще всего Вылко садился в трамвай № 6, затем пересаживался на № 21 и через час оказывался в Лесном. Там он старался в какие-нибудь два-три часа истребить всю «засидевшуюся» энергию и, выбрав где-нибудь за Сосновкой глухой уголок реденького бора, кувыркался, катался по снегу и дико прыгал. К вечеру с традиционным небольшим опозданием он являлся к начальству, стараясь чем-нибудь объяснить свою неточность.
Так прошло четыре месяца. Все это время Вылко жил двойственной жизнью: в течение недели в стенах института пребывал Вылко-рабфаковец, Вылко-лопарь проявлялся лишь на несколько часов в пустынных уголках Лесного. Но мало-по-малу Вылко-рабфаковец стал расти и ограничивать, а затем и вытеснять Вылку-лопаря. Вылко приобрел знание языка, связующего его с внешним миром. Как и все студенты Севфака, Вылко из кожи лез, стараясь обогащаться запасом русских слов. Месяцев через пять гольд говорил Вылке:
— Мой ел много-много рыба!
Вылко отвечал:
— Я ел рыба, и я ел мясо олень. А ты ел мясо олень?
Гольд сознавался:
— Мой не ел много-много мясо олень, — мясо олень не дешевый… Твой ел мясо олень? — спрашивал гольд у проходившего якута.
Рабфаковцы с интересом и жадностью распутывали друг у друга пелену незнания. Появились общие интересы, целиком заполнявшие дневное сознание. Только ночью, главным образом во сне, начинала бродить «лесная болезнь» (по выражению одного из администраторов Севфака). Северянам грезилась величавая тайга, устланная снегами, и радость весенней тундры, встречающей мириады прилетных гостей.
В эти часы «лесной человек» царил не только над сознанием Вылки, — другие рабфаковцы во сне также шумно вздыхали, бормотали, даже кричали каждый на своем языке.
Утром соседи сообщали друг другу:
— Друг! Я видел большой медведь. Я хотел его убить.
— А я видал много-много собаки. Я быстро ехал упряжка…
Но надо было спешить умываться, и начинался обычный трудовой день, в котором сплетались арифметика и русский язык, естественная история и история края…
XII. «Какой народ крепче?»
Заметно увеличились весенние дни. Рабфаковцы окончательно прорвали душившую их пелену молчания и, помогая себе мимикой и движениями, могли передать любую свою несложную мысль. Постепенно разрушались национальные перегородки, и все фантастичнее сплетались комбинации друзей в виде лопаря и тунгуса, самоеда и гольда и т. д. Лишь изредка выходцы из тех племен, которые по экономическим обстоятельствам сделались друг другу враждебными например, якуты и тунгусы, вогулы и зыряне — коми), заводили ссоры, если было задето самолюбие одной из сторон. Впрочем, условия и среда Севфака мешали развитию национальной розни.
Одним из недостатков иных рабфаковцев было хвастовство.
— Мой народ, — говорил, например, тунгус, — самый крепкий: мороз, а он спит в худой одежде на снегу…
— Ой! Это что! — возражал зырянин. — А наш народ в бане моется, а потом голым в снегу купается.
— Ух! — вздрагивал кто-нибудь из присутствовавших. — Неужели не холодно?
— Нам никогда не холодно!..
Однажды во время такой беседы Вылко поспорил с одним из сибиряков, кто дольше пролежит на снегу в комнатной одежде. В тот же вечер, когда все улеглись, двое спорщиков, окруженные кучкой любопытных, вышли во двор и, подложив под себя пальто, легли на снегу.
Однако силы были не равные. Хитрый противник надел ряд фуфаек своих сородичей и лежал в тепле. Вылко же был одет совсем легко. Так как спор шел на тему «какой народ крепче?», то закоченевший Вылко решил замерзнуть, но не уступить. Кончилось состязание так что свидетели стали мерзнуть и вынесли постановление:
— Оба народа самые крепкие!
На следующий день у Вылки появился сильный жар, стало больно дышать, колоть в боку; он начал бредить, кричать и метаться в постели. Врач определил острое воспаление легких и еще что-то. Спор по вопросу «какой народ крепче?» принимал трагический оборот…
Каждый день известия о ходе болезни Вылки делались все мрачнее. Обезумев от жара, бедняга мысленно носился по тайге, загоняя оленей, наталкивался на медведей, боролся с ними и пронзительно кричал, когда ему казалось, что медведь рвет его грудь… Больничный персонал, следя за симптомами болезни и за кривой температуры, угрюмо качал головой.
Однажды по рабфаку поползли слухи о смерти Вылки. Казалось, весельчак, так нежно рассказывавший о прелестях дебрей Кольского полуострова, так забавно прыгавший по свежему, еще неистоптанному снегу, навсегда ушел из сырого города… Тяжкая печаль придавила общежитие…
XIII. «Машина времени» в ходу.
Прошли весна, лето, наступила осень. Оправившись от болезни, веселый, довольный возвращался Вылко с родины в Ленинград, в горячо любимое общежитие.
Уже не было в вагоне недоразумений из-за билета, не было нарушений правил и порядка. «Советская машина времени» в один год сделала из Вылки культурного члена советской общественности.
В отделении, где ехал Вылко, копошились трое других лопарей. Это было живым наглядным свидетельством того, что Вылко выполнил наказ, данный Севфаком каждому, уехавшему на каникулы домой:
«§ II. Принимай деятельное участие в вербовке нового состава слушателей Рабфака Северных Народностей. Намечай кандидатов-туземцев: детей батраков, бедняков, середняков, честных, развитых, здоровых и хорошо знающих свой язык. Кандидаты должны быть по возможности не моложе 16 и не старше 25 лет. Грамотность необязательна»…
И Вылко ехал с кандидатами.
Прошел лишь год с того момента, как в вагоне, уцепившись за лавку, неистово вопил Вылко, отбиваясь от проводника. А теперь он с заботливостью исправной наседки следил, словно за цыплятами, за тремя веселыми лопарями, беззаботно и без всяких трудностей ехавшими в дальний город.
«Советская машина времени» работает во-всю. И пройдет еще немного времени, Вылко и ему подобные вернутся на родину и разнесут по глухой тайге здоровые зачатки новой культуры…