Философская драма. Сборник пьес

Герман Валентин

Лебединая песня

Драма-бенефис в 2-х действиях

 

 

АНТОН ЧЕХОВ

(С включениями из СОФОКЛА, ШЕКСПИРА, ГЕТЕ, А. ГРИБОЕДОВА, ПУШКИНА, А. ОСТРОВСКОГО, ДОСТОЕВСКОГО, А. СУХОВО-КОБЫЛИНА, М. ЧАЙКОВСКОГО, А. ТИНЯКОВА, И. ГУМИЛЕВА, ЛОРКИ, Л. МАРТЫНОВА, В. ГЕРМАНА)

 

Действующие лица

Светловидов, старый актёр

Никита Иванович, суфлёр

Мефистофель, дух зла, он же – Призрак из «Гамлета»

Антигона

Тарелкин

Монах

Анна, она же Донна Анна

Иокаста

Вестник

Германн

Катерина, она же – Гертруда

Полоний

Марина Мнишек

Приезжий

Мишка, посыльный

Носильщики из похоронной процессии,

попутчики Приезжего,

духи (кордебалет)

 

Действие первое

Пустая сцена театра. Направо – ряд дверей, ведущих в актерские уборные. Левый план и глубина сцены завалены декорационным хламом. Посреди сцены – опрокинутый табурет.

Ночь. Темно.

Пауза.

Потом из суфлерской будки медленно высовывается рука с горящей свечой. Вслед за тем появляется и вся фигура суфлера.

СУФЛЕР (глядя в зал):…Ну вот… Кажется, все ушли из театра. Двери заперли. Тишина… Можно бедному суфлёру вылезти из своей будки и отправиться на свой любимый диванчик в последней гримёрной… Кто ночует в театре? Только крысы и я. Крысам – сам Бог велел здесь жить, а мне – судьба!.. В сущности, я – такая же старая театральная крыса, как и все прочие. Впрочем – каждому своё: крысам – сцена, а мне – диванчик в гримуборной. Им – наступила пора трудов праведных, а мне – отдыха от них… Всё-таки, я – человек… как-никак… И, к тому же, я наработался сегодня… засну – без задних ног…

Идет вглубь сцены и оглядывается.

Спокойной ночи, крысы! Адью!..

Посылает им воздушный поцелуй и уходит в дальнюю дверь.

Вдруг раздается отчетливый гитарный аккорд.

Неведомый луч света пробегает по сцене. Видно, как из щелей люка начинает обильно пробиваться клубящийся дым. Крышка люка подымается. Появляется Мефистофель в плаще и с гитарой. Выходит на сцену и, оглядевшись, взбирается вверх по декорациям. Расположившись где-то над сценой, он поет песню, аккомпанируя себе на гитаре.

Когда уснут кулисы, А рампу скроет дым, На сцену выйдут крысы Всем племенем своим… Средь хлама декораций, Средь всякого тряпья Хлопочут, копошатся Зубастые друзья!.. Не только пишу ищут И реквизит грызут… В сценическом жилище У них актёрский зуд! Вот крыса молодая Нашла себе перо И, в танце припадая, Так крУжится хитрО… Не более аршина КрысЕц нашёл венец, — И вот король мышиный На троне наконец! Он скалит зубы властно, Он подданным грозит… Но вот соперник страстно Властителю дерзит. Тут – два уже в комплоте… Но – сломлен бунт! Они – Увы! – на эшафоте Свои кончают дни… Так каждой ночью – тише, Чем бенефис земной, — Играют драму мыши И крысы предо мной!..

Внезапно распахивается ближайшая дверь артистических комнат, и в ней появляется Светловидов в костюме Фауста и в подпитии.

СВЕТЛОВИДОВ (Мефистофелю):

Как ты зовёшься?

МЕФИСТОФЕЛЬ (спустившись с декораций):

Мелочный вопрос Для Фауста, что безразличен к слову, Но к делу лишь относится всерьёз И смотрит в корень, в суть вещей, в основу…

СВЕТЛОВИДОВ:

Однако же, особый атрибут У вас обычно явствует из кличек: «Мышиный царь», «Лукавый», «Враг», «Обидчик»… Смотря, как каждого из вас зовут. Ты – кто?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Часть Силы той, что по уму Творит добро, желая зла всему.

СВЕТЛОВИДОВ:

Нельзя ль попроще это передать?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я – дух, всегда привыкший отрицать. И – с основаньем: ничего не надо! Нет в мире вещи, стоящей пощады. Творенье – не годится никуда. Итак… Я – то, что ваша мысль связала С понятьем разрушенья, зла, вреда… Вот прирождённое моё начало, Моя среда…

СВЕТЛОВИДОВ (смерив его взглядом):

Ты говоришь, ты – часть, но сам ты весь Стоишь передо мною здесь!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я верен скромной правде. Только спесь Людская ваша с самомненьем смелым Себя считает вместо части – целым. Об этом можно будет боле зрело Схватиться в следующий раз. Теперь позволь мне удалиться.

СВЕТЛОВИДОВ:

Прощай, располагай собой!.. Знакомый с тем, что ты за птица, Прошу покорно в час любой. Ступай. В твоём распоряженьи Окно, и дверь, и дымоход…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я… в некотором затрудненьи. Мне ухнуть в яму не даёт Фигура… здесь… под люка рамой…

Показывает.

СВЕТЛОВИДОВ (смотрит):

Ты испугался пентаграммы? Она – по-нашему – звезда… Каким же образом тогда Вошёл ты через люк сюда? Как оплошал такой пройдоха?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Глянь… Этот знак начертан плохо. Наружный угол вытянут в длину И оставляет ход, загнувшись с краю.

СВЕТЛОВИДОВ (поднимает табурет и садится на него):

Скажи-ка ты, нечаянность какая! Так, стало быть, ты у меня в плену? Но почему не вылезти в окно?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Чертям и призракам запрещено Наружу выходить иной дорогой, Чем внутрь вошли. Таков закон наш строгий.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ах, так у вас законы есть в аду? Вот надо будет что иметь в виду На случай договора с вашей братьей.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Любого обязательства принятье Для нас – закон (со всеми наряду). Мы не меняем данных обещаний. Договорим при будущем свиданье, На этот раз спешу я и уйду.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ещё лишь миг, и я потом отстану: Два слова только о моей судьбе…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Я как-нибудь опять к тебе нагряну, Тогда и предадимся ворожбе. Теперь – пусти меня!

СВЕТЛОВИДОВ:

Но это странно! Ведь я не расставлял тебе сетей, Ты сам попался и опять, злодей, Не дашься мне, ушедши из капкана.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Согласен. Хорошо. Я остаюсь И – в подтвержденье дружеского чувства — Развлечь тебя бесплатно я берусь. Я покажу тебе моё искусство.

СВЕТЛОВИДОВ:

Показывай, что хочешь, но – гляди — Лишь скуки на меня не наведи.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Ты больше обозришь сейчас красот За час короткий, чем за целый год.

Делает пасс рукой, вступает музыка, появляется хор эльфов.

ХОР (танцуя):

Рухните, своды Каменной кельи! С полной свободой Хлынь через щели, Голубизна!.. В тесные кучи Сбейтесь вы, тучи! В ваши разрывы Взглянет тоскливо Звёзд глубина…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Под сводом этим Отправься ж… к детям, В в Еденье сна!..

Светловидов засыпает, сидя на табурете.

ХОР (поет, танцуя вокруг него):

Эта планета В зелень одета. Нивы и горы Летом в уборы Облечены… И – в притяженьи Вечном друг к другу — Мчатся по кругу…

МЕФИСТОФЕЛЬ (шепотом):

Мчатся по кругу!..

ХОР (затихая):

Духи и тени, Неба сыны…

Исчезают в пространстве.

МЕФИСТОФЕЛЬ (вполголоса):

Он – спит!.. Благодарю вас несказанно! Его вы усыпили, мальчуганы, А танец ваш…

Целует кончики своих пальцев.

… – вершина мастерства!

Подойдя к спящему.

Нет, не тебе ловить чертей в тенёта! Чтоб глубже погрузить его в дремоту, Надвинем мы колпак ему…

Напяливает спящему на голову колпак от заварного чайника.

Ну вот… А этот знак – для грызуна работа. Его мне крыса сбоку надгрызёт. Ждать избавительницы не придётся: Уж слышу я, как пОд полом скребётся…

Заглядывает в люк и манит кого-то пальцем.

Царь крыс, лягушек и мышей, Клопов, и мух, и жаб, и вшей Велит тебе сюда явиться И выгрызть место в половице… Ну – живо!.. Этот вот рубец…

Слышен грызущий звук.

Ещё немного… И – конец!

Звук прекращается.

Готово! Покидаю кров.

Опускается в люк.

Спи, Фауст, мирно! Будь здоров!..

Исчезает.

Светловидов просыпается, но на его голову натянут колпак, закрывающий его лицо и глаза. Он шарит в воздухе руками как слепой, встаёт и пытается идти ощупью, поворачиваясь во все стороны. Нащупывает какую-то занавеску, отдёргивает её, за нею стоит девушка, она берёт его за руку.

СВЕТЛОВИДОВ (приподняв край колпака над губами):

Дитя слепого старца, Антигона, Куда пришли мы? В град каких людей? Кто странника бездомного, Эдипа, Сегодня скудным встретит подаяньем? Немногого он молит: собирает По малости, но он и этим сыт… К терпению приучен я – страданьем, Самой природой и скитаньем долгим. Дочь, если видишь где-нибудь сиденье (В священной роще или вне ограды), Остановись и дай мне сесть. Пора Узнать, где мы: нам, чужестранцам, нужно Всё расспросить и выполнить обряды…

АНТИГОНА:

Отец, Эдип-страдалец! Башни града Ещё я смутно вижу вдалеке… А это место – свято, без сомненья, — Здесь много лоз, и лавров, и маслин… И соловьёв пернатый хор в ветвях Так сладостно поёт!.. Присядь на камень… Прошли мы путь, для старца слишком длинный.

Подводит его к табурету.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ты – посади и охраняй слепца.

Садится.

АНТИГОНА (садится на пол возле него):

Не в первый раз тебя я охраняю.

СВЕТЛОВИДОВ:

Но где же мы теперь остановились?

АНТИГОНА:

Не знаю, где, но вижу я – Афины!..

СВЕТЛОВИДОВ:

И путники нам говорили то же…

АНТИГОНА:

Так не пойти ль узнать названье места?

СВЕТЛОВИДОВ:

Узнай, дитя…

Она встает и уходит; он шарит руками около себя и нащупывает гитару, оставленную Мефистофелем, берет ее в руки, осторожно ощупывает, проводит рукой по струнам, вслушиваясь в красивое звучание.

Все мы – святые и воры Из алтаря и острога! Все мы – смешные актёры В театре Господа-Бога…

Встает сдирает с головы колпак, бросает его прочь, смотрит в зал, играет и поет.

Так хорошо и привольно В ложе Предвечного Света… Дева Мария – довольна: Смотрит, склоняясь, в либретто… – Гамлет?.. Он должен быть бедным. Каин?.. Тот должен быть грубым… Зрители внемлют победным, Солнечным ангельским трубам!.. Бог, наклоняясь, наблюдает… К пьесе Он полон участья: – Жаль, если Каин – рыдает, Гамлет – изведает счастье… Так не должно быть – по плану! Чтобы блюсти упущенья, Боли – глухому тирану — Вверил Он ход представленья! Боль вознеслася горою, Хитрой раскинулась сетью… Всех утомлённых игрою Хлещет кровавою плетью! Множатся пытки и казни, И возрастает тревога: Что, коль не кончится праздник В театре Господа-Бога?!

Оглядывается, потом кладет гитару осторожно на пол, рассматривает декорационный хлам.

Что, коль не кончится праздник В театре Господа-Бога?..

Что это я? Где?.. Какой праздник?.. Ах, да! Мой бенефис!.. Так ведь он же кончился!.. Кончился давно спектакль… Вот так фунт!.. А я что же? Что я-то здесь делаю? Кругом – ночь, пустота…

Достает из кармана спички и зажигает свечу в оказавшемся перед ним декорационном канделябре, пытается осветить им черную пустоту зала.

Вот так штука!.. Я – что же… В уборной уснул?.. Спектакль давно уже кончился, все из театра ушли, а я?.. Преспокойнейшим манером храповицкого задаю… Ах, старый хрен, старый хрен!.. Старая ты собака! Так, значит, налимонился, что – сидя уснул! Умница! Хвалю, мамочка!..

(Кричит)

Егорка! Егорка, чёрт!.. Петрушка! Заснули, черти, в рот вам дышло, сто чертей и одна ведьма!

По темной сцене проносится сатанинский хохот и затихает вдали. Светловидова испуганно прислушивается, оглядывается. Прикладывает ладонь ко рту, кричит громким шепотом.

Егорка!..

Подождав, садится на табурет, а свечу ставит на пол.

Ничего не слышно… Только эхо и отвечает… Егорка и Петрушка получили с меня сегодня за усердие по трёшнице, – их теперь и с собаками не сыщешь… Ушли и, должно быть, подлецы, театр заперли…

Крутит головой.

Пьян!.. Уф!.. Сколько я сегодня ради бенефиса влил в себя этого винища и пИвища, Боже мой!.. Во всём теле перегар стоит, а во рту двунАдесять язЫков ночуют… Противно…

Пауза.

Глупо… Напился старый дуралей и сам не знает, с какой радости. Уф!.. Боже мой!.. И поясницу ломит, и башка трещит, и знобит всего, а на душе – холодно и темно, как в погребе. Если здоровья не жаль, то хоть бы старость-то свою пощадил, шут Иваныч!..

Безумное эхо проносится в воздухе, многократно повторяясь.

ЭХО: Старость, старость, старость, старость, старость!..

Пауза.

СВЕТЛОВИДОВ: Старость… Как ни финти, как ни храбрись и ни ломай дурака, а уж жизнь прожита… Шестьдесят восемь лет уже тю-тю, моё почтение! Не воротишь… Всё уже выпито из бутылки, и осталось чуть-чуть, на донышке… Осталась – одна гуща… Так-то… Такие-то дела, Васюша… Хочешь – не хочешь, а роль мертвеца пора уже репетировать.

За его спиной в луче света возникает Тарелкин.

ТАРЕЛКИН: Решено!.. Не хочу жить… Нужда меня заела, кредиторы истерзали, начальство вогнало в гроб!.. Умру!.. Но не так умру, как всякая загнанная лошадь умирает: взял, да так, как дурак, по закону природы и помер… Нет!.. А умру наперекор и закону, и природе; умру себе в сласть и удовольствие; умру так, как никто не умирал!.. Эх!..

Со свистом и хохотом пропадает.

СВЕТЛОВИДОВ (съежившись под этим хохотом и не оглядываясь): Смерть-матушка не за горами…

Выходит на авансцену, смотря в зал.

Однако, служил я на сцене сорок пять лет, а театр вижу ночью, кажется, только в первый раз… Да, в первый раз… А ведь курьёзно, волк его заешь!..

Всматривается в темноту.

Театр в ночи кажется мне каким-то колдовским местом, где словно духи живут, притаились под ворохом декораций… Актёры ушли, а души их (роли, ими произносимые) словно живут ещё, шуршат кулисами. Половицами скрипят… Где-то тут и моя душа скрипит – отдельно от меня… Пока я сплю, забывшись пьяным сном… Она всё бормочет чужие слова, живёт чьей-то жизнью, страдает чужими страданиями… Словно призраки, бродят оставленные без присмотра роли: убийцы, сказочники, короли… Шепчут стихами Шекспира, тирадами Грибоедова, интонациями Щепкина, Станиславского, Вахтангова… Вздыхает в углу старый рояль, и клавиши его судорожно вздрагивают, вспоминая гремевшую на балу у Фамусова мазурку…

Подходит к рампе, всматривается в зрительный зал.

Ничего не видать… Ну суфлёрскую будку немножко видно… Вот эту литерную ложу, пюпитр… А всё остальное – тьма! Чёрная бездонная яма, точно могила, в которой прячется сама смерть. Брр!.. Холодно! Из залы дует, как из каминной трубы… Вот где самое настоящее место духов вызывать!

(Кричит)

Э-ге-ге-гей!..

Вдали, в другом луче света, появляется Призрак.

ПРИЗРАК (отвечает таким же криком) Э-ге-ге-ге-ге-гей!..

СВЕТЛОВИДОВ (призраку):

Куда меня ты хочешь завести? Здесь говори. Я далее не двинусь.

ПРИЗРАК:

Ну так внимай мне!

СВЕТЛОВИДОВ:

Я готов.

ПРИЗРАК:

Почти Уж наступил тот час, когда я должен Мучительному серному огню Себя вернуть…

СВЕТЛОВИДОВ:

Увы, несчастный дух!

ПРИЗРАК:

Жалеть меня не надо. Обрати лишь Свой слух со всем вниманием к тому, Что я открою.

СВЕТЛОВИДОВ:

Говори. А я Обязан это выслушать.

ПРИЗРАК:

А также — Обязан отомстить, когда услышишь.

СВЕТЛОВИДОВ:

Услышу? Что?

ПРИЗРАК:

Дух твоего отца, Приговорён я Нашим Судиёй В ночи бродить, а днём – гореть в огне, Пока все нечестивые деянья, Свершённые в мои земные дни, Не вЫжгутся, не вычистятся напрочь… Когда б мне не было запрещено Рассказывать о тайнах моего Тюремного жилища, я бы мог Такую повесть пред тобой излить, Что самое незначащее слово Её способно б было уязвить Глубь сердца твоего, кровь молодую, Горячую – оледенить, заставить Глаза, как звёзды от небесных сфер, Отторгнуться от собственных их впадин, Сплетённые и спутанные кудри Твои – разъединить и каждый волос Отдельный водрузить стоймя, как иглы На раздражённом дикобрАзе… Но — Увы! – секреты Вечности не могут Земным ушам из плоти и из крови Доверены быть. Слушай, слушай, слушай! Когда отца родного ты любил…

СВЕТЛОВИДОВ:

О Боже!..

ПРИЗРАК:

Отомсти… О! Отомсти… Ты понял? Отомсти же за его Подлейшее и – самое средь всех Других – бесчеловечное убийство!

СВЕТЛОВИДОВ:

Убийство?! Как?!..

ПРИЗРАК:

Убийство и всегда Деяние подлейшее – и в лучшем Из вариантов… Но вот это вот!.. Вот это – всех подлее! Всех подлее, Необъяснимей и бесчеловечней!..

СВЕТЛОВИДОВ:

О, дай, дай поскорее мне узнать Про это, чтобы я – на крыльях, быстрых, Как у молитвы или у любовной Мечты, – мог понестись к моему мщенью!

ПРИЗРАК (сбрасывает балахон и оказывается Мефистофелем):

Я вижу: ты – готов! Да, ты – готов! Попался?.. Ты – готов. Да и тебе Бесчувственнее б надо было быть, Чем тот лопух, бурьян, что безмятежно Пустил ростки на Леты берегу, Реки забвенья в вечном царстве мёртвых, Чтобы тебя могло не всколыхнуть Такое…

СВЕТЛОВИДОВ: Какое «этакое»?

МЕФИСТОФЕЛЬ: Ты что – «Гамлета» не читал? «Актёр» – называется…

СВЕТЛОВИДОВ: Пошёл ты к чёрту!

МЕФИСТОФЕЛЬ: Неостроумно. Я ведь и есть чёрт…

СВЕТЛОВИДОВ: Тогда – к Богу!

МЕФИСТОФЕЛЬ: Интересная мысль!.. А-ну, давай попробуем… Надень-ка вот это…

Надевает на него свой балахон и маску Призрака.

О Господи! И Вы – меж нами?.. За справкой о земле?

СВЕТЛОВИДОВ (в облике Бога):

Что с ней?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Пред Вашим взором я смирней Овцы и не богат словами… Что б мог сказать я о мирах? Я – лишь о мУках человека…

Показывает в зрительный зал.

Смешной божок земли, При Ваших всех дарах Чудак такой же он, как был вначале века. Позвольте Вам по-свойски намекнуть: Он, может быть, и лучше б жил чуть-чуть…  Да, лучше б жил чуть-чуть, не озари Его Вы Божьей искрой изнутри…

СВЕТЛОВИДОВ:

Что-что?! Ты текст не ври!.. Ты Мне не ври!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Клянусь! Прижимает руки к груди. Он эту искру «разумом» зовёт. Но разум у него – на что идёт?

СВЕТЛОВИДОВ:

На что?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Его он смог употребить Лишь на одно: чтоб из скотов скотиной быть!

СВЕТЛОВИДОВ:

И это – всё? Опять ты за своё!.. Лишь жалобы да вечное нытьё! Вишь: на земле всё для тебя не так!..

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Да, Господи! Тут – беспросветный мрак!

Показывает на зал.

Людишки так, несчастные, жалкИ, Что даже мне их мучить – не с руки. Они себя замучают скорей Нелепой конкуренцией своей…

СВЕТЛОВИДОВ:

И ты, блин, антирыночник, злодей!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Помилуйте! Всё приписать врагу?..

СВЕТЛОВИДОВ:

А знаешь ли ты Фауста?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Угу…

СВЕТЛОВИДОВ:

Да?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

ДокторИшку?

СВЕТЛОВИДОВ:

Моего слугу.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Ну что ж… Он жив – воистину не брюхом, Питается одним бессмертным духом… Влечёт его в бескрайность некий зуд. Его осознаёт он лишь отчасти. То звёзды с неба надобны для счастья Ему, то – на земле сладчайший блуд!.. Однако, ни одно и ни другое Никак не поселяет в нём покоя.

СВЕТЛОВИДОВ:

Пусть наплутал он много, Мне служа, Я перспективу, всё ж, ему открою. Садовник тонким лезвием ножа Соединит дичок с привоем! Так для коня важней всего вожжа…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

А вот и нет! Раздолье даровое!.. На что поспорим: он от Вас уйдёт! Коль мне на то дадите полномочья, Я отобью его у Вас воочью.

СВЕТЛОВИДОВ:

Пока он жив и на земле живёт, Тебе никак не будет в том преграды. А человек – настолько скот, Насколько надобны ему услады…

МЕФИСТОФЕЛЬ:

О, я Вам благодарен бесконечно! Кто – мёртв, тот – мёртв, а мне подай живца! Что дорожит сей жизнию беспечной И жаждет отдаления конца. А мёртвый – что? Тлен мне не по нутру… Как с мышкой кот, сыграть свою игру!

СВЕТЛОВИДОВ:

Идёт, идёт! Уж как тебе угодно… Сбивай с пути и увлекай с собой Дух, с Моей точки зрения, благородный, Коль сможешь изменить его настрой. И будь же посрамлён, увидев в яви, Что человек – и в злой своей забаве — Лишь лучше постигает добрый путь.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Отлично! Мне лишь только раз моргнуть… Пари меня ничуть не беспокоит. И если я сменю ему расклад, Уж Вы мне не пеняйте за разврат! Пусть жрёт он прах тогда и рожи мне не строит, Как тётушка почтенная моя — Змея!

Раскланивается.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ко Мне всегда являться можешь смело. Тут ненависти нет к таким, как ты. Из духов отрицанья и тщеты Всех меньше тягость от тебя, пострела… Пойми: ведь человеку скучен труд, И он впадает в лень ежеминутно… А будет бес ему – как бич, как кнут, — И он, глядишь, займётся делом путным…

Снимает маску и балахон и вешает их на плечики, опустившиеся на лонже откуда-то сверху.

МЕФИСТОФЕЛЬ (подойдя к плечикам и взявшись за них руками):

Я рад порою видеть Старика И не спешу с Ним доходить до ссоры. Так мило – по-людски, не свысока — Вести и с Сатаной переговоры!..

Внезапно лонжа с плечиками и Мефистофелем взвивается вверх и уносит его к колосникам, где он исчезает из виду.

СВЕТЛОВОДОВ (смотря ему вслед): Боже мой! Боже мой!.. И – чёрт возьми! Чёрт возьми!.. Играл я людей всяких, идобрыхизлых, но – больше злых… Как-то уж так выпадало… И умных, и глупых, но – больше глупых… Это я теперь, из старости своей, вижу. Люди смеялись и плакали, а чему они могли от меня научиться? Чему удивиться?.. Перед чем преклониться?.. Мало было такого, мало, очень мало… Если и было вообще… А так – шутом гороховым проскакал по сцене… Хиханьки-хаханьки!.. Аплодисменты посрывал и – в могилу! А захлопнется крышка – кто вспомнит над ней обо мне? Кто – помянет?.. Неужели – никто?..

Оглядывается по сторонам.

Жутко, чёрт подери… По спине мурашки забегали…

(Кричит)

Егорка! Петрушка!.. Где вы, черти?..

Снова проносится адский хохот.

Господи, что это я нечистого поминаю? Егорка!.. Петрушка!.. Ах, Боже мой!.. Брось, брось ты эти слова… Брось ты пить!.. Ведь уж стар, помирать пора… Ведь пора же, пора?

Достает из кармана небольшое зеркало и смотрится в него.

Пора! В шестьдесят восемь лет люди к заутрене ходят, к смерти готовятся, а ты… Ты!

Плюет в зеркало, потом протирает его рукавом, снова смотрит.

О Господи! Нечистые слова, пьяная рожа, этот шутовской костюм… Просто не глядел бы!.. Пойду скорее одеваться.

Идет к уборной, дергает за ручку двери, та не открывается; он дергает сильнее – никакого впечатления; Светловидов возвращается на авансцену, осматривается.

Жутко! Ведь эдак, ежели всю ночь здесь просидеть, то со страху помереть можно…

Садится на табурет, раскачивается и напевает.

Заползу я, как собака, В угол грязный и глухой И под занавесью мрака Порешу там сам с собой… Снарядившись в путь-дорогу, Я налью стакан вином, Чтоб к смертельному порогу Подойти весельчаком. Покурю и нА пол сплюну И, сдержав весёлый крик, В петлю голову я всуну, Синий высуну язык… И коптилка жестянАя На загаженном столе Замигает, догорая, И останусь я во мгле. Руки ласковые Смерти Труп повисший охладят, И запляшут лихо черти, Увлекая дух мой в ад…

В глубине сцены со скрипом открывается дверь одной из уборных, оттуда показывается фигура суфлёра в белом халате; он идёт по сцене, шаркая и стуча башмаками; Светловидов в ужасе оборачивается

СВЕТЛОВИДОВ (вскрикивает от ужаса и пятится назад): Кто ты? Зачем?.. Кого ты?..

Топочет ногами.

Кто ты?

НИКИТА ИВАНЫЧ: Это я-с!

СВЕТЛОВИДОВ: Кто ты?

НИКИТА ИВАНЫЧ (медленно приближаясь к нему): Это я-с… Суфлёр, Никита Иваныч… Василь Васильич, это я-с…

СВЕТЛОВИДОВ (опускается в изнеможении на табурет, тяжело дышит и дрожит всем телом): Боже мой! Кто это? Это ты… ты, Никитушка? За… за… зачем ты здесь?

НИКИТА ИВАНЫЧ: Я здесь ночую, в уборных-с… Только вы, сделайте милость, не сказывайте Алексею Фомичу-с… Больше ночевать негде, верьте Богу-с…

СВЕТЛОВИДОВ: Ты, Никитушка… Боже мой, Боже мой!.. Вызывали шестнадцать раз, поднесли три венка и много вещей… Все в восторге были, но ни одна душа не разбудила пьяного старика и не свезла его домой… Я – старик, Никитушка… Мне – шестьдесят восемь лет… Болен! Томится слабый дух мой…

Припадает к руке суфлера и плачет.

Не уходи, Никитушка… Стар, немощен. Помирать надо… Страшно, страшно!..

НИКИТА ИВАНЫЧ (нежно и почтительно): Вам. Василь Васильич, домой пора-с!

СВЕТЛОВИДОВ: Не пойду! Нет у меня дома, – нет, нет, нет!..

НИКИТА ИВАНЫЧ: Господи!.. Уж забыли, где и живёте!

СВЕТЛОВИДОВ: Не хочу туда, не хочу! Там я один… никого у меня нет, Никитушка, ни родных, ни старухи, ни деток… Один, как ветер в поле… Помру, и некому будет помянуть… Страшно мне одному… Некому меня согреть, обласкать, пьяного в постель уложить… Чей я? Кому я нужен? Кто меня любит?.. Никто меня не любит, Никитушка!

НИКИТА ИВАНЫЧ (сквозь слезы): Публика вас любит. Василь Васильич!

СВЕТЛОВИДОВ: Публика ушлА, спит и забыла про своего шута! Где он теперь? А… где-то там, где занавес закрылся… Нет, никому я не нужен, никто меня не любит по жизни, Никитушка… Ни жены у меня, ни детей…

СВЕТЛОВИДОВ: А ведь я – человек, ведь я живой, у меня в жилах кровь течёт, а не вода… какая-нибудь… Я – дворянин, Никитушка! Хорошего рода… Пока вот в эту яму не попал, на военной служил… Да! В артиллерии… Какой я молодец был, красавец, какой честный, смелый, горячий!.. Боже, куда же это всё девалось?! Никитушка, а – потом… Каким я актёром был, а?..

Поднявшись, опирается на руку суфлера.

Куда всё это девалось?.. Где оно? Где – то время?.. Боже мой! Поглядел нынче в эту яму – и всё вспомнил, всё!.. Яма-то эта съела у меня сорок пять лет жизни… И – какой жизни, Никитушка!.. Гляжу… гляжу вот в эту яму сейчас и вижу всё до последней чёрточки, как твоё лицо. Восторги молодости, вера, пыл, любовь женщин!.. Женщины, Никитушка!..

Задумывается и начинает тихонько дирижировать, и вдруг – неизвестно откуда – начинает звучать песня под гитару, да еще сопровождаемая непредсказуемой цветомузыкой.

На темени горном, на темени голом — часовня… В жемчужные воды столетние никнут маслИны… Расходятся люди в плащах, а на башне вращается флюгер… Вращается дЕнно, вращается нощно, вращается вечно!.. О, где ты, затерянное селенье? О, где ты? О, где ты в моей Андалузии слёзной?.. Ах, слёзной!..

Появляется танцевальная группа: песня переходит в танец

У реки, у реки пляшут вместе тополькИ… А один, а один, хоть на нём лишь всего три листочка, хоть всего-ничего — три листочка, но, однако ж, он — гляди — пляшет, пляшет впереди!.. Эй, Ирэна! Выходи!.. Эй, Ирэна! Выходи!.. Скоро выпадут дожди… Так скорей, так скорей попляши в саду зелёном! Попляши в саду зелёном! Подыграю струнным звоном… Подыграю струнным звоном… Ах, как несётся речка! Ах, ты моё сердечко!.. Ах, ты моё сердечко… У реки, у реки пляшут вместе тополькИ… А один, а один, хоть на нём лишь всего три листочка: хоть всего-ничего — три листочка, но, однако ж, он — гляди! — пляшет, пляшет впереди… Выходи!..

Видение растворяется в темноте.

СВЕТЛОВИДОВ (преобразившись):

Дождёмся ночи здесь. Ах, наконец Достигли мы ворот Мадрита! Скоро Я полечу по улицам знакомым, Усы плащом закрыв, а брови – шляпой… Как думаешь, узнать меня нельзя?

НИКИТА ИВАНЫЧ (подыгрывает):

Да! Дон Туана мудренО признать! Таких, как он, такая бездна!

СВЕТЛОВИДОВ:

Шутишь? Да кто ж меня узнает?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Первый сторож, Гитана или пьяный музыкант… Иль свой же брат, нахальный кавалер Со шпагою под мышкой и в плаще.

СВЕТЛОВИДОВ:

Что за беда, хоть и узнают? Только б Не встретился мне сам король. А впрочем — Я никого в Мадрите не боюсь.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

А завтра же до короля дойдёт, Что Дон Гуан из ссылки самовольно В Мадрит явился. Что тогда, скажите, Он с вами сделает?

СВЕТЛОВИДОВ:

Пошлёт назад… Уж, верно, головы мне не отрубят, Ведь я не государственный преступник. Меня он удалил, меня ж любя: Чтобы меня оставила в покое Семья убитого…

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Ну то-то же!

Прислушивается.

Кто к нам идёт?

Входит молодой монах.

МОНАХ (сам с собой):

Сейчас она приедет Сюда!..

Замечает их.

Кто здесь? Не люди ль Донны Анны?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Нет, сами по себе мы господа… Мы здесь гуляем.

СВЕТЛОВИДОВ:

А кого вы ждёте?

МОНАХ:

Сейчас должна приехать Донна Анна На мужнину гробницу.

СВЕТЛОВИДОВ:

Донна Анна Де Сольва? Как?., супруга командора, Убитого… не помню, кем…

МОНАХ:

Развратным, Бессовестным, безбожным Дон Туаном.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Ого! Вот как!.. Молва о Дон Туане И в мирный монастырь проникла даже, Отшельники хвалы ему поют…

МОНАХ (оглядывая их):

Он вам знаком, быть может?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Нам? Нимало. А где-то он теперь?

МОНАХ:

Его здесь нет, Он – в ссылке, далеко.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

И слава Богу! Чем далее, тем лучше. Всех бы их, Развратников, в один мешок да в море.

СВЕТЛОВИДОВ:

Что? Что ты врёшь?!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Молчите: я нарочно!..

СВЕТЛОВИДОВ (монаху):

Так здесь похоронили командора?

МОНАХ:

Здесь. Памятник жена ему воздвигла И приезжает каждый день сюда За упокой души его молиться И плакать…

СВЕТЛОВИДОВ:

Что за странная вдова! И – не дурна?

МОНАХ:

Мы красотою женской, Отшельники, прельщаться не должны, Но лгать – грешнО: не может и угодник В её красе чудесной не сознаться.

СВЕТЛОВИДОВ (разглядывая монаха):

Недаром же покойник был ревнив. Он Донну Анну взаперти держал, Никто из нас не видывал её…

Оглядевшись.

Я с нею бы хотел поговорить!

МОНАХ:

О, Донна Анна никогда с мужчиной Не говорит.

СВЕТЛОВИДОВ (быстро):

А с вами, мой отец?

МОНАХ:

Со мной – иное дело: я – монах. Да вот она…

Входит Донна Анна.

АННА (монаху):

Отец мой, отоприте!
МОНАХ:
Сейчас, сеньора… Я вас ожидал.

Он хочет приблизиться к Донне Анне, но Светловидов опережает его и, опустившись перед ней на колено, целует край ее платья; Донна Анна вырывается и уходит с монахом.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Что? Какова?..

СВЕТЛОВИДОВ (продолжая стоять на колене):

Её совсем не видно Под этим вдовьим чёрным покрывалом, Чуть узенькую пятку я заметил…

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Довольно с вас. У вас воображенье В минуту дорисует остальное. Оно у вас проворней живописца. Вам – всё равно, с чего бы ни начать: С бровей ли, с ног ли…

СВЕТЛОВИДОВ (вставая):

Слушай, Лепорелло, Я с нею познакомлюсь!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Вот ещё! Куда как нужно! Мужа повалил Да хочет поглядеть на вдовьи слёзы…

Вступает похоронная музыка, из глубины сцены появляется процессия: впереди несут гроб; возвращаются Донна Анна с монахом, но теперь они уже из другой пьесы.

АННА (носильщикам):

Эй! Опустите благородный груз, Коль может называться благородным Костяк, который саван спеленал И катафалк везёт… А я немного ПоголошУ, несчастная, над ним, Оплачу вновь нежданную кончину ЛанкАстера достойного… Как жалок Остывший лик святого короля!.. Вот побелел уже и пепел дома Ланкастеров!.. И ты уже бескровный Потомок крови королевской, той… И я по праву призываю дух, Чтоб он услышал стон несчастной Анны, Жены ЭдвАрда, сына твоего, Зарезанного тою же рукою, Что и вот эти раны нанесла… И – через двери, в кои вышла жизнь Твоя наружу, – я бальзам бесцельный Из глаз моих вливаю в пустоту… Будь проклята рука, что их пробила, И дух, которому хватило духа Такое сотворить!.. И – с ними – кровь, Что выпустила эту кровь отсюда… Да поразит ещё ужасней участь Проклятого злодея, что всех нас В несчастье окунул твоею смертью. Ужасней, чем могу я пожелать Гадюкам, змеям, паукам и жабам Или другой ползучей гиблой твари, Которая, однако же, – жива!.. О, если б привелось ему иметь Дитя, пускай окажется уродом, Ублюдком, раньше времени на свет Явившимся, пусть испугает видом Он мать свою, и пусть вовек пребудет Наследником проклятья моего! А если будет он иметь жену, То пусть она была б ещё несчастней От его смерти, чем несчастна я, Лишившаяся молодого мужа И свёкора!..

(Носильщикам)

Идёмте снова к Чертей! Ну!.. Поднимите этот груз святой, Чтобы похоронить то, что отпето В приделе роковом Святого Павла.

Носильщики поднимают гроб.

Помедленней, достойней волоките, Как будто б были вы утомлены На самом деле тяжестью: пока я Над телом вою, отдохнёте вы…

СВЕТЛОВИДОВ (выступая вперед):

Остановитесь, кто несёте тело, И опустите нА землю его.

Носильщики останавливаются.

АННА:

Что за волшебник злобный вызвал дух Исчадья ада этого и палку В колёса церемонии воткнул?!

СВЕТЛОВИДОВ:

Подонки! Опустите наземь труп. Или – клянусь его отпевшим Павлом — Я превращу из вас любого в труп.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Милорд! Я заклинаю – отойдите С пути и с миром пропустите гроб.

СВЕТЛОВИДОВ:

Невежа-пёс!.. Остановись, колья Приказываю. Выше алебарду, Не сметь касаться до моей груди! Или – клянусь всё тем же вашим Павлом — Я вытру ноги об тебя и так За твою дерзость, дрянь, тебя унижу!

Они отпрянули, носильщики опустили гроб.

АННА:

Что с вами? Вы трепещете пред ним? Боитесь вы?.. Увы! Я не виню вас. Ведь смертны вы, а смертным не под силу Пред дьявола напором устоять…

Поворачивается к нему.

Прочь! Прочь с пути, посланец преисподней! Хоть ты вот эту плоть уж одолел, Но пред душою этой ты бессилен.

Поднимает крест.

Итак, уйди!

СВЕТЛОВИДОВ (опускаясь перед нею на колени):

Сладчайшая святая! Во имя благочестия, хотя бы, Не извергай проклятья…

АННА:

Смрадный дьявол! Прочь, Бога именем! Не трожь меня… Ты эту землю обустроил адом, Исполненным стенанья и проклятья. Коль тебе радость доставляет вид Твоих деяний гнусных, можешь этот Кровавых упражнений атрибут Забрать себе!

Сдергивает покрывало с трупа.

О люди, люди, люди!.. Смотрите!

Показывает на труп.

Раны мёртвого раскрыли Свои края и вновь кровоточАт!

Смотрит на Светловидова.

Красней, красней, клок смрадного уродства! Ведь это же присутствие твоё Вот эту кровь из хладных, полых вен, Где нету крови, выжало. Твой подвиг, Бесчеловечный и необъяснимый, Открыл опять ужасный кровоток… О Боже! Ты, Кто дал вот эту кровь, За эту смерть злодею отомсти! Земля! Ты эти капли вобрала, Так за убийство это отомсти!.. Вы, небеса, сразите наповал Убийцу яркой молнией своей! А ты, земля, разверзнись широко Под ним и поглоти его немедля, Как кровь сей жертвы поглотила ты!..

Светловидов, стоя на коленях, смеется.

Как… кровь сей жертвы поглотила ты… Вот этого святого короля, Что был зарезан этою рукою, Которою водил сам ад!..

СВЕТЛОВИДОВ (смеется):

О леди! Не знаете вы правил благочестья, Что воздавать велят добром за зло, Благословеньем за проклятье.

АННА:

Сволочь! Нет для тебя ни Божьего закона, Ни человеческого… Зверь – и тот Не так свиреп, ему знакома тень Сочувствия…

СВЕТЛОВИДОВ (вставая с колен):

А мне она совсем Не ведома, поскольку я не зверь.

АННА:

О диво: дьявол правду говорит!

СВЕТЛОВИДОВ:

Гораздо удивительнее, леди, Что ангелы – столь злобны… Соизволь, О ты, божественнейшая из женщин, Дать разрешенье мне все те грехи, Что тут тебе пригрезились, сличив С действительностью, от себя отместь!

АННА:

О, соизволь, из всех мужчин гнуснейший, Дать разрешенье мне вот эти все… Все несомненные твои злодейства Сличить с действительностью и тебя, Проклятого, проклясть бесповоротно!

СВЕТЛОВИДОВ:

Твой облик справедливей, чем язык… Ну, дай же мне целебную отсрочку, Чтобы себя когда-нибудь простить!

АННА:

Мерзей, чем твоё сердце, мысль твоя. Ты б должен не простить себя стремиться, А подыскать верёвку для крюка!

СВЕТЛОВИДОВ:

Так ведь таким отчаянным порывом Я бы уж точно подтвердил вину.

АННА:

Отчаяньем бы ты себя обмыл, Поскольку совершил бы месть себе же, Так подло убивавшему других.

СВЕТЛОВИДОВ:

Произнеси, что я – не убивал их!

АННА:

О, если б мог ты словом воскресить Убитых!.. Но они – увы! – мертвЫ, Раб Сатаны, и то – твоя работа.

СВЕТЛОВИДОВ:

Я мужа твоего – не убивал!

АННА:

А? Так он жив?

СВЕТЛОВИДОВ:

Он мёртв, но он убит Рукой ЭдвАрда.

АННА:

Изрыгаешь ложь! Да королева видела МаргО Твой меч в его кровИ, твой меч, тот самый, Что ты однажды ей направил в грудь, И только братья вовремя отбили Вбок остриё…

СВЕТЛОВИДОВ:

Тогда я раздражён Был языком её несправедливым, Что мне вменил мне чуждые винЫ.

АННА:

Ты раздражён твоим кровавым нравом, Что грезит лишь убийством. Значит, ты Не убивал и короля?

СВЕТЛОВИДОВ:

Ну что же… Тебе – всё позволяю я!..

АННА:

Ехидна! Ты позволяешь мне? Тогда и Бог Мне позволяет проклинать тебя За преступления твои.

Показывает на гроб.

Он был Так мужествен, и мягок, и достоен…

СВЕТЛОВИДОВ:

Ну, ангел прямо! Вот небесный царь И взял его к себе.

АННА:

На небесах — Да-да! – он – там, где ты, увы, не будешь.

СВЕТЛОВИДОВ:

Так пусть он будет благодарен мне, Что я помог послать его туда. Ведь для небес он более подходит, Чем для земли.

АННА:

А ты – ни для каких Не годен мест, несчастный, кроме ада.

СВЕТЛОВИДОВ:

Да… И ещё для места одного, Которое сама ты назови мне…

АННА:

Темница в подземелье!

СВЕТЛОВИДОВ:

Твоя спальня…

АННА:

Отравой пропитаешь угол тот, Где ляжешь ты…

СВЕТЛОВИДОВ:

Коль мы с тобою ляжем, Насквозь он пропитается, поверь!..

АННА:

Пожалуй…

СВЕТЛОВИДОВ:

Точно! Дорогая Анна, Оставим перебранку, при которой НесогласИмы наши голоса, И – перейдём разумно к диалогу… Подумай: ну а вдруг… тот, кто убил Плантагенетов – Генриха с ЭдвАрдом, Не столько сам виновник, сколь —…наёмник?

АННА:

Ты – и зачинщик, ты – и исполнитель Проклятых дел!

СВЕТЛОВИДОВ:

Была к тому подначкой Твоя краса! Да-да!.. Твоя краса, Что в снах моих меня не оставляла, Преследуя, как зверя гончий пёс!.. Твоя краса… Лишь целый мир убив, Я б мог мечтать о том, чтоб час один Прожить, припав к твоей груди…

АННА:

Когда бы Я знала… я – клянусь! – проклятый кат, Ногтями б содрала со щёк моих Проклятую красу!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Нет-нет, не надо! Мои глаза не вынесли б такого… Ты не должна дурнеть, пока смотрю!.. Как целый мир ликует в свете солнца, Так я – при ней! Она – мой день и жизнь!..

АННА:

Так ночь же мраком омрачит твой день, И смерть поглотит жизнь твою!

СВЕТЛОВИДОВ:

Не надо! Не проклинай саму себя, дружок, Не будь в одно и то же время сразу Тем, кто клянёт, и тем, кого клянёт он.

АННА:

Хотела б я, чтоб за меня тебе Кто отомстил!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Чудовищно стремленье Тому отмстить, кто полюбил тебя…

АННА:

Естественно стремленье отомстить Тому, кто мужа моего убил.

СВЕТЛОВИДОВ:

Тот, кто… освободил тебя от мужа, Хотел, чтоб было лучше, а не хуже. Он это сделал, леди, для того, Чтоб лучшее нашла ты существо!

АННА:

Да лучшего, чем он, земля не носит!

СВЕТЛОВИДОВ:

Ещё как носит… И тебя он просит, И более тебе он даст любви, Чем тот давал…

АННА:

И кто он? Назови!

СВЕТЛОВИДОВ:

Плантагенет!

АННА:

И тот – Плантагенет.

СВЕТЛОВИДОВ:

Он есть, он лучше. А того уж нет.

АННА:

И где же он?

СВЕТЛОВИДОВ (показывает на себя):

Да вот! Она плюет ему в лицо. Зачем плевать? Утирается.

АННА:

О, был бы яд в слюне, чтоб убивать!

СВЕТЛОВИДОВ:

Не верю я, чтоб мог излиться яд Из этих уст, нежней, чем у наяд.

АННА:

Тебе и яд не страшен, паразит, Ведь сам ты, как ехидна, ядовит. Прочь с глаз моих! Ты отравляешь их…

СВЕТЛОВИДОВ:

Нет, это я – в отраве… от твоих…

АННА:

О, быть бы василиском, чтоб разить Одним лишь взглядом, чтоб тебя убить!

СВЕТЛОВИДОВ:

Да, я хотел бы, чтоб ты им была: Я б умер сразу, а теперь меня Ты убиваешь медленно. Твой взгляд Язвит меня, и очи, солонЫ, Сочатся, точно каплями полнЫ, Накапанными в них глазным врачом. Глаза мои… они не знали слёз… К тому же – покаянных… Нет… Когда Йорк, мой отец, и твой ЭдвАрд, мой брат, Навзрыд рыдали, слыша жалкий стон, Что Рэтленд издавал, когда над ним Зловещий Клиффорд поднял свой клинок… Иль когда твой воинственный отец Рассказывал печальнейший рассказ О смерти моего отца и раз, Пожалуй, двадцать делал перерыв, Чтоб отрыдаться, так что все кругом Стояли с мокрыми щеками. Все — Подобно деревАм, дождём омытым… Тогда мои суровые глаза Одни – презрели влагу… Но твоя Краса всё то, что там я смог сдержать, Сейчас призвала и – слепит меня Солёным плачем… Никогда ещё Ни друга, ни врага я не молил… Да, попросту, язык мой не умел Слова такие жалко лепетать… Но красота твоя пришла, чтоб взять С меня налог неумолимый свой, —

И я – молю и плачу пред тобой!..

Рыдает; потом успокаивается и поднимает взор на Анну; пауза

Не приучай к такой усмешке рот, Ведь создан он, поверь, не для острот… Для поцелуев. А не может лечь На сЕрдце мир, так вот тебе мой меч! Благоволи вогнать вот в эту грудь, Столь верную тебе, чтоб – душу прочь Изъять и навсегда Творцу вернуть, Чтоб не смогла любить тебя всю ночь!.. Ты видишь, я подставил для удара Её и жду погибели, как дара!..

Протягивает ей меч.

О, не тяни: ведь это ж я убил Святого короля, твоей красою На это понуждён… Ну! Бей же, бей!.. Я юного ЭдвАрда заколол, Чтоб зреть твоё небесное лицо…

Пауза.

Так – подыми! Иль – меч, или – меня!.. АННА:

АННА:

Встань, скрытник! Мне желанна смерть твоя, Но – палачом твоим не буду я.

СВЕТЛОВИДОВ:

Так… мне… вели убить себя, и – в миг Исполню то, что скажет твой язык.

АННА:

Но он сказал уж.

СВЕТЛОВИДОВ:

Это был запал… Но – повтори теперь, и – я сказал — ТотчАс, как слово прозвучит, рука, Что так твою любовь убить легкА, Ради тебя, не любящей, опять Готова будет страсть с пути убрать. Но только знай, что – там и тут – твой грех, Твоя вина, участье и успех!

АННА (после паузы):

Хотела бы твоё я сердце знать…

СВЕТЛОВИДОВ:

Оно – в том, что сказал я.

АННА:

Я боюсь, Что правды – нет ни в нём, ни в языке…

СВЕТЛОВИДОВ:

Тогда – в мужчинах не было её От века.

АННА:

Ладно. Убери свой меч.

СВЕТЛОВИДОВ:

Скажи: так решена моя судьба?

АННА:

Узнаешь позже.

СВЕТЛОВИДОВ:

Но надежда – есть?

АННА:

Мужчины все надеждою живут.

СВЕТЛОВИДОВ:

Изволь надеть кольцо…

Протягивает ей кольцо.

АННА (помедлив):

Что ж… взять – не дать… Он надевает кольцо ей на палец.

СВЕТЛОВИДОВ:

Смотри, как охватило палец твой! Так грудь твоя впустила в свой предел Комок живого сердца моего… Носи с собой их оба, ведь они Теперь – твои! И, если твой слуга Всё ж вымолит прощенье у твоих Немилосердно милостивых рук, Ты – в счастье превратишь свой тяжкий гнев.

АННА:

Гнев – в счастье?

СВЕТЛОВИДОВ:

В счастье – гнев.

АННА:

А в чём оно? А в чём оно?..

СВЕТЛОВИДОВ:

Коли захочешь ты Забыть свой гнев к тому, кто больше прав Имеет плакальщиком быть при нём…

Показывает на гроб.

Ступай тогда на площадь Кросби. Там, Лишь я торжественно похороню, Снеся печально в Чертси-монастырь, Достойный прах святого короля, Омывши покаянными слезами Его могилу, – там тебя я жажду Увидеть с подобающею свитой. Поверь, что много тайных есть причин, Чтоб ты мне уступила в миг один!

АННА:

Я рада. И особенно тому, Что вы с таким раскаяньем глубоким Относитесь сегодня ко всему…

Оборачивается к свите.

Эй, Беркли, Трессел! Вы со мной ступайте.

Хочет идти.

СВЕТЛОВИДОВ:

Мне пожелайте доброго пути…

АННА:

Хоть это больше, чем вы заслужили, Но, зная, как умеете вы льстить, Представьте, что уж я вам пожелала.

Уходит со свитой.

СВЕТЛОВИДОВ (носильщикам):

Ну, поднимите тело, господа!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Итак, мы – к Чертей, благородный лорд

СВЕТЛОВИДОВ:

К какому Чертей?.. Белые монахи В своём скиту нас ожидают в страхе…

Делает знак, и они уносят гроб.

Была ль, скажите, женщина когда Сосватана так лихо? А?.. Была ли Когда-нибудь она побеждена Так лихо?.. Я хочу её иметь. Но – не надолго. Каково?.. Нет, мне, Убийце её мужа и его Отца, её – при ненависти в сердце, Проклятьи на устах и со слезами В глазах, пред окровавленною жертвой Моей – и взять!. Ой-ой!.. Великий Бог! Против меня – преграды без числа. А за меня – лишь дьявол и притворство. И вот – я победил! Весь мир – в ничто!.. Ха! Уж она забыла своего Героя-принца, юного ЭдвАрда, Всего-то лишь три месяца назад Заколотого мною в раздраженье При ТьЮксбери! А он ведь дворянин, Рождённый расточительством природы, Милее и славнее в тыщу раз!.. Младой, отважный, мудрый – без сомненья, Прямой потомок королей… Весь мир Не может это отрицать. И всё же Она, как раз она, уж положила Свой глаз на бедного меня, который Сбирает урожай его расцвета И сам её же вырядил вдовою У скорбного одра! Да! На меня, Не тянущего и на пол-ЭдвАрда! Меня, что колченог и так уродлив!.. При том, что стало герцогство моё Не более, чем нищенским приютом. Да нет! Я заблуждаюсь, право слово, Насчёт моей персоны: ведь она — Хоть сам я так доселе не считаю — Меня находит клёвым мужиком! На диво клёвым!.. Стало быть, я должен Презреть и порицать все зеркала, Созвать толпу или хотя бы пару Портных, приняться моды изучать, Чтоб телу моему дать обрамленье Достойное. А то я с давних пор Едва таскаю ноги, полагаясь На собственную только благосклонность, Привык ценить себя на медный грош…

Оборачивается вслед ушедшим.

Но мне сперва угодно, чтобы тот Субъект отправился в свою могилу… Потом вернусь в рыданиях к моей Возлюбленной…

Смотрит на небо.

Сияй вовсю, светило! Покамест я не накупил зеркал, Где б облик мой всечасно возникал, Свети мне ты, чтоб каждое мгновенье Своею мог я любоваться тенью!

НИКИТА ИВАНЫЧ (подходя):

Бессовестный!

СВЕТЛОВИДОВ:

Однако, уж и смерклось… Пока луна над нами не взошла И в светлый сумрак тьмы не обратила, Взойдём в Мадрит.

Уходит.

НИКИТА ИВАНЫЧ (один):

Испанский гранд, как вор, Ждёт ночи и луны боится… Боже! Проклятое житьё. Да долго ль будет Мне с ним возиться? Право, сил уж нет!

Светловидов возвращается.

СВЕТЛОВИДОВ: Никитушка! Ты – тут?

НИКИТА ИВАНЫЧ: Да тут я, тут, Василь Васильич! Куда же мне деться?

СВЕТЛОВИДОВ: А я?

НИКИТА ИВАНЫЧ: И вы тут, Василь Васильич! Вы всё сцены с дамами вспоминаете…

СВЕТЛОВИДОВ: С дамами?.. А ты знаешь, Никитушка, когда я был молодым актёром, когда только что начинал в самый пыл входить, помню – полюбила одна меня за мою игру… Изящна, стройна, как тополь, молода, невинна, чиста и пламенна. Как летняя заря! Под взглядом её голубых глаз, при её чУдной улыбке не могла бы устоять никакая ночь. Морские волны разбиваются о камни, но о волны её кудрей разбивались утёсы, льдины, снеговые глыбы!.. Помню, стою я перед нею, как сейчас перед тобою… Прекрасна была в этот раз, как никогда, глядела на меня так, что не забыть мне этого взгляда даже в могиле… Ласка, бархат, глубина, блеск молодости! Упоённый, счастливый, падаю перед нею на колени, прошу счастья… А она… она говорит: «Оставьте сцену!» Оставь-те сцену!.. Понимаешь? Она могла любить актёра, но – быть его женой… никогда! Помню, в тот день играл я… Роль была подлая, шутовская… Я играл и чувствовал, как открываются мои глаза… Понял я тогда, что никакого «святого искусства» нет, что всё – бред и обман, что я – раб, игрушка чужой праздности, шут, фигляр! Понял я тогда… публику! С тех пор не верил я ни аплодисментам, ни венкам, ни восторгам… Да, Никитушка! Он…

Показывает на зал.

…аплодирует мне, покупает за целкОвый мою фотографию, но я чужд ему, я – для него – грязь, почти кокотка! Ради тщеславия он ищет знакомства со мною, но – не унизит себя до того, чтобы отдать мне в жёны свою сестру, дочь…

НИКИТА ИВАНЫЧ (подходя): Вам, Василь Васильич, спать пора-с…

Пытается увести его в гримерную.

СВЕТЛОВИДОВ (пытается вырваться от него и, показывая пальцем в зал, кричит): Не верю я ему! Не верю!..

Затемнение; конец 1-го отделения

 

Действие второе

На переднем плане на полу неподвижно лежит Светловидов. Над ним – Мефистофель.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Чуть дух покинет тело, договор Ему представлю, кровью подкреплённый… Но столько средств есть с некоторых пор Отбить у чёрта душу беззаконно! Поверья предков, словно старый хлам, Лишились силы, всякий смысл утратив. Бывало, я со всем справлялся сам, Теперь нуждаюсь в помощи собратьев. Тяжёлые для чёрта времена! В загоне честь, обычай, старина… Всегда готовым надо быть к подвохам. А в старину душа была честна И вылетала вон с последним вздохом. Я схватывал её, как кошка мышь, Без промаха, и вмиг, без проволочки, Сжимал в когтях… Теперь – не то, шалишь! Душа нейдёт из грязной оболочки, Ей дорога вонючая дыра, Пока её не сгонят со двора Враждующие меж собой стихии… Сиди, гадай, когда она и как Решит уйти, и хитрости какие Готовить ей, чтоб не попасть впросак. Смерть на руку уже не так скора, Сражает не ударом топора. Застынет труп, его б уж класть в гробницу, Ан смотришь, ожил он и шевелИтся… Враждующие меж собой стихии…

Светловидов шевелится, а потом и вовсе поворачивается с боку на бок. Потом – садится. Мефистофель досадливо всплескивает руками.

СВЕТЛОВИДОВ:

Мне скучно, бес!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Что делать, Фауст? Таков вам положен предел, Его ж никто не преступает. Вся тварь разумная – скучает: Иной от лени, тот – от дел; Кто – верит, кто – утратил веру; Тот – насладиться не успел, Тот – насладился через меру… И всяк зевает, да живёт! И всех вас гроб, зевая, ждёт. Зевай и ты.

СВЕТЛОВИДОВ:

Сухая шутка! Найди мне способ как-нибудь Рассеяться.

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Доволен будь Ты доказательством рассудка. В своём альбоме запиши: ФасцИдиум эст квИес (скука — Отдохновение души). Я – психолОг!.. О, вот наука!..  Скажи, когда ты не скучал?

Светловидов пожимает плечами.

Подумай, поищи… Тогда ли, Как над Вергилием дремал, А розги ум твой возбуждали? Тогда ль, как розами венчал Ты благосклонных дев веселья И в буйстве шумном посвящал Им пыл вечернего похмелья?.. Тогда ль, как погрузился ты В великодушные мечты, В пучину тёмную науки?.. Но – помнится – тогда со скуки, Как арлекина, из огня Ты вызвал, наконец, меня. Я мелким бесом извивался, Развеселить тебя старался, Возил и к ведьмам, и к духАм, И что же?.. Всё – по пустякам! Желал ты славы – и добился, Хотел влюбиться – и влюбился… Ты с жизни взял возможну дань. А был ли счастлив?

СВЕТЛОВИДОВ:

Перестань, Не растравляй мне язвы тайной. В глубоком знаньи жизни нет. Я проклял знаний ложный свет. А слава… Луч её случайный Неуловим. Мирская честь Бессмысленна, как сон… Но есть Прямое благо: сочетанье Двух душ!..

МЕФИСТОФЕЛЬ:

И – первое свиданье, Не правда ль? Но нельзя ль узнать, Кого изволишь поминать? Не Гретхен ли?

СВЕТЛОВИДОВ:

О, сон чудесный! О, пламя чистое любви!.. Там, там – где тень, где шум древесный, Где сладко-звонкие струИ, Там, на груди её прелестной Покоя томную главу, Я счастлив был!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Творец небесный! Ты бредишь, Фауст, наяву! Услужливым воспоминаньем Себя обманываешь ты. Не я ль тебе своим стараньем Доставил чудо красоты? И в час полуночи глубокой С тобою свёл её? Тогда Плодами своего труда Я забавлялся, одинокий, Как вы – вдвоём… Всё помню я: Когда красавица твоя Была в восторге, в упоенье, Ты беспокойною душой Уж погружался в размышленье (А доказали мы с тобой, Что размышленье – скуки семя). И знаешь ли, философ мой, Что думал ты в такое время, Когда не думает никто? Сказать ли?

СВЕТЛОВИДОВ:

Говори. Ну что?

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Ты думал: агнец мой послушный, Как жадно я тебя желал! Как хитро в деве простодушной Я грёзы сердца возмущал! Любви, невольной, бескорыстной, Невинно предалась она… Что ж грудь моя теперь полна Тоской и скукой ненавистной?.. На жертву прихоти моей Гляжу, упившись наслажденьем, С неодолимым отвращеньем: Так безрасчётный дуралей, Вотще решась на злое дело, Зарезав нищего в лесу, Бранит ободранное тело. Так на продажную красу, Насытясь ею торопливо, Разврат косИтся боязливо… Потом из этого всего Одно ты вывел заключенье…

СВЕТЛОВИДОВ:

Сокройся, адское творенье! Беги от взора моего!..

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Изволь. Задай лишь мне задачу: Без дела, знаешь, от тебя Не смею отлучаться я — Я даром времени не трачу.

Светловидов всматривается вглубь зрительного зала.

СВЕТЛОВИДОВ:

Что там белеет? Говори!

МЕФИСТОФЕЛЬ (смотрит):

Корабль испанский трехмачтОвый, Пристать в Голландию готовый… На нём мерзавцев сотни три, Две обезьяны, бочки злата, Да груз богатый шоколАта, Да модная болезнь (она Недавно вам подаренА).

СВЕТЛОВИДОВ:

Всё – утопить!

МЕФИСТОФЕЛЬ:

Сейчас!

Мефистофель распростирает руки, словно готовясь взлететь. В это время гаснет свет. В темноте звучит оркестровая музыка, развивающая тему яростной бури. Потом она слегка микшируется, прожектор выхватывает из темноты фигуру Светловидова, который в ужасе смотрит на исполнение своего приказа и потом закрывает лицо руками, опустившись на пол. Музыка вовсе прекращается. Сцена медленно освещается снова. К сидящему в скорбной позе Светловидову приближается женщина в античной одежде.

ИОКАСТА:

Чем удручён ты, царь? Узнать я вправе…

СВЕТЛОВИДОВ:

Кому ж ещё открыться мне, жена, В моей беде?.. Итак, узнай: отцом Мне был Полиб, коринфский уроженец, А мать – Меропа, родом из дорян. И первым я в Коринфе слыл. Но случай Произошёл, достойный удивленья… На пире гость один, напившись пьяным, Меня «поддельным сыном» обозвал. И, оскорблённый, я с трудом сдержался В тот день и лишь наутро сообщил Родителям. И распалились оба На дерзость оскорбившего меня. Их гнев меня обрадовал, но всё же Сомненья грызли: слухи поползли… И, не сказавшись матери с отцом, Пошёл я в Дельфы. Но не удостоил Меня ответом Аполлон, лишь много Предрёк мне бед, и ужаса, и горя: Что суждено мне с матерью сойтись, Родить детей, что будут мерзки людям, И стать отца родимого убийцей… Вещанью вняв, решил я: пусть Коринф Мне будет дальше звёзд! И я бежал Туда, где не пришлось бы мне увидеть, Как совершится мой постыдный рок. Отправился, и вот – пришёл в то место, Где, по твоим словам, убит был царь. Тебе, жена, я истину открою… Когда пришёл я к встрече трёх дорог, Глашатай и старик, как ты сказала, В повозке, запряжённой лошадьми, Мне встретились. Возница и старик Меня сгонять с дороги стали силой. Меня толкнул возница, и его Ударил я в сердцах. Старик меж тем, Как только поравнялся я с повозкой, Меня стрекалом в темя поразил. С лихвой им отплатил я. В тот же миг Старик, моей дубиной поражённый, Упал, свалившись наземь, из повозки. И – всех я умертвил. И если есть Родство меж ним и… Лаем… О, скажи: Из смертных кто теперь меня несчастней? Кто ненавистней в мире для богов?.. Я оскверняю ложе мертвеца Кровавыми руками. Я ль не изверг? Я ль не безбожник? Убежать бы мог… Но мне нельзя к родителям вернуться, В мой край родной: вступить придётся там В брак с матерью и умертвить отца, Полиба, кем рождён я и воспитан… Нет, грозные и праведные боги, Да не увижу дня того, да сгину С лица земли бесследно! Лишь бы только Таким пятном себя не осквернить! Одно осталось для надежды мне — Дождаться, чтоб сюда пришёл пастух. Ведь рассказал он, что царя убили Разбойники… Так если подтвердит, Что было много их, – убил не я. Не может ведь один равняться многим.

Входит вестник.

ВЕСТНИК:

Могу ль от вас узнать, о чужестранцы, Где здесь царя Эдипа дом? А лучше Скажите, где находится он сам.

СВЕТЛОВИДОВ (Иокасте):

Кто он такой? Что хочет мне сказать?

ИОКАСТА (пошептавшись с вестником):

Он – из Коринфа: с вестью, что Полиб, Отец твой, умер. Нет его в живых.

СВЕТЛОВИДОВ:

Что говоришь ты, гость? Скажи мне сам.

ВЕСТНИК:

Коль должен я сказать сперва об этом, Знай, что стезёю мёртвых он ушёл.

СВЕТЛОВИДОВ:

Убит он? Или умер от болезни?

ВЕСТНИК:

Чтоб умереть, немного старцу нужно.

СВЕТЛОВИДОВ:

Так от болезни умер он, несчастный?

ВЕСТНИК:

И оттого, что был преклонных лет.

СВЕТЛОВИДОВ:

Увы! К чему нам было чтить, жена, Полёты птиц и жертвенник пифийский, Провозгласившие, что суждено мне Отца убить родного? Вот он – мёртвый Лежит в земле, а я не прикасался К мечу. Но, может быть, с тоски по сыну Скончался он, – так я тому виной?..

ВЕСТНИК:

Утешься! Не в родстве с тобой Полиб.

СВЕТЛОВИДОВ:

Что ты сказал? Полиб – мне не отец?..

ВЕСТНИК:

Такой же он тебе отец, как я.

СВЕТЛОВИДОВ:

Но почему ж меня он сыном звал?

ВЕСТНИК:

Да потому, что сам он был бездетен. Тебя – из рук моих он принял в дар.

СВЕТЛОВИДОВ (долго и внимательно смотрит на него):

А ты… купил меня или нашёл?

ВЕСТНИК:

Мне передал тебя другой пастух.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ты был пастух?

ВЕСТНИК:

Да. Мы в горах окрестных Пасли стада…

СВЕТЛОВИДОВ:

Кто ж он? Сказать ты сможешь?

ВЕСТНИК:

Он, помнится, слугою звался Лая.

СВЕТЛОВИДОВ:

Не прежнего ль фиванского царя?

ВЕСТНИК:

Да, у царя служил он пастухом.

СВЕТЛОВИДОВ:

Он жив ещё? Увидеть бы его… Жена, гонцом помянутый пастух — Не тот ли, за которым мы послали?

ИОКАСТА:

Не всё ль равно? О, полно, не тревожься И слов пустых не слушай… позабудь…

СВЕТЛОВИДОВ:

Не может быть, чтоб, нить держа такую, Я не раскрыл рожденья своего…

ИОКАСТА:

Коль жизнь тебе мила, молю богами: Не спрашивай… Моей довольно муки!

СВЕТЛОВИДОВ:

Не убедишь меня. Я всё узнАю…

ИОКАСТА:

Тебе добра хочу… Совет – благой!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Благие мне советы надоели…

ИОКАСТА:

Несчастный! О, не узнавай, кто ты!

СВЕТЛОВИДОВ:

Ступайте. Приведите пастуха! Пусть знатностью своей одна кичится.

Иокаста убегает; входит Никита Иваныч.

Догадываюсь, старцы. – это он, Которого мы заждались: старик  Глубокий, он в одних годах с гонцом… На все вопросы отвечай, старик, В глаза мне глядя: был рабом ты Лаю?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Был. Но – не купленным, я рос при доме.

СВЕТЛОВИДОВ:

Каким существовал ты ремеслом?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Я бОльшую часть жизни пас стада.

СВЕТЛОВИДОВ:

Ну, а в каких местах живал ты чаще?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

На Кифероне и в его округе.

СВЕТЛОВИДОВ (показывая на вестника):

Его ты знаешь? Ты его встречал?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Возможно. Только сразу не припомню.

ВЕСТНИК:

В том дива нет, владыка. Но заставлю Забывшего всё в точности припомнить. Поверь, он помнит, как бродили мы По Киферону. Он два стада пас, А я – одно. Поблизости… С весны До холодов, три полугодья кряду. Зимой же с гор я стадо угонял В свой хлев. А он – на Лаев скотный двор. Всё было так, как говорю, иль нет?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Всё правда… хоть прошло годов немало.

ВЕСТНИК:

Скажи, ты мальчика мне отдал — помнишь? — Чтоб я его, как сына, воспитал?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Так что же? Для чего такой вопрос?

ВЕСТНИК:

Вот, милый друг, кто был младенцем этим. Показывает на Светловидова.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

О, будь ты проклят! Прикуси язык!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Младенца ты передавал ему?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Передавал… Погибнуть бы в тот день!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Где взял его? Он свой был иль чужой?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Не свой… Его я принял от другого…

СВЕТЛОВИДОВ:

А из какого дома? От кого?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Не спрашивай ты больше, ради бога!

СВЕТЛОВИДОВ:

Погибнешь, если повторю вопрос.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Узнай же: был он домочадцем Лая.

СВЕТЛОВИДОВ:

Рабом он был иль родственником царским?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Увы, весь ужас высказать придётся…

СВЕТЛОВИДОВ:

А мне – услышать… Но я слушать должен!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Ребёнком Лая почитался он… Но лучше разъяснит твоя супруга.

СВЕТЛОВИДОВ:

Так отдала тебе его она?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Да, царь.

СВЕТЛОВИДОВ:

Зачем?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Велела умертвить.

СВЕТЛОВИДОВ:

Мать – сына?!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Злых страшилась предсказаний.

СВЕТЛОВИДОВ:

Каких?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Был глас, что он убьёт отца.

СВЕТЛОВИДОВ:

Но как его посмел отдать ты старцу?!

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Да пожалел!.. Я думал, в край далёкий, На родину, снесёт его… А он Для бед великих спас дитя. И, если Ты мальчик тот, знай: ты рождён на гОре!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Увы мне!.. Очевидна катастрофа… О свет! Тебя в последний раз я вижу! В проклятии рождён я, в браке проклят, И святотатственно я пролил кровь!..

Затемнение, музыка; потом вспыхивает луч света, в котором видны только двое: Светловидов и Никита Иваныч.

НИКИТА ИВАНЫЧ: На вас лица нет, Василь Васильич! Даже меня в страх вогнали…

СВЕТЛОВИДОВ: Для чего живёт человек?.. Неужели только для того, чтобы набить свою память воспоминаниями? Молодость гонится за впечатлениями, а в старости они приходят сами, сами обступают со всех сторон, теребят за рукав, разворачивают пред тобой длинные свитки отыгранных прежде ролей, шепчут на ухо старые, знакомые слова, которые когда-то отбарабанил без толку и смысла, а только сейчас начинаешь понимать всю их глубину… А роли-то – ушли вместе с годами, их не вернуть, не переиграть заново… А коли б можно было – о, как бы я теперь всё это сыграл! Как бы я это всё оживил нынешним моим знанием, нынешнею моею болью… Но – нет! Дудки!.. Если бы молодость знала, если бы старость могла… Не зря у Пушкина Скупой рыцарь лишь грезит в ночи над своими сокровищами, которые собирал он с молодых лет… Сделать-то уж с ними ему нечего! Если бы молодость знала, если бы старость могла…

НИКИТА ИВАНЫЧ: Пойдёмте домой, будьте великодушны!

СВЕТЛОВИДОВ: Прозрел я тогда…

НИКИТА ИВАНЫЧ: Когда? Когда?..

СВЕТЛОВИДОВ: Ну, тогда… Когда велела она мне «оставить сцену»…

НИКИТА ИВАНЫЧ: Ну?..

СВЕТЛОВИДОВ: Ну, прозрел я, прозрел, говорю…

НИКИТА ИВАНЫЧ: Ну, прозрел…

СВЕТЛОВИДОВ: И дорого мне стоило это прозрение, Никитушка! Стал я после той истории… стал я без толку шататься, жить зря, не глядя вперёд… Разыгрывал шутов, зубоскалов, паясничал, развращал умы… А ведь какой художник был, какой талант!.. Зарыл я талант, опошлил и изломал свой язык, потерял образ и подобие Божие… Сожрала, поглотила меня эта чёрная яма!.. Не чувствовал раньше, но – сегодня… когда проснулся, поглядел назад, а за мною – шестьдесят восемь лет!.. Только сейчас увидел старость…

В темноте раздается мощный удар грома, и сверкает молния.

Злись, ветер! Дуй, пока не лопнут щёки!.. Вы, хляби вод, нахлыньте с ураганом, Залейте башни, флюгерА на башнях!.. Вы, серные и быстрые огни, Предвестники громОвых тяжких стрел, Дубов крушители, летите прямо На голову мою седую!.. Гром, Всё потрясающий, разбей, круши Природы форму, шар земной – расплющи И разбросай по ветру семена, Родящие людей неблагодарных!..

(Никите Иванычу)

Скорее – слова шута!

Топочет ногами.

Ну! Из «Короля Лира»!.. Подавай скорее слова шута! Некогда мне!

Сверху на них обрушиваются реальные струи дождя.

НИКИТА ИВАНЫЧ: Что, куманёк?.. Под кровлей-то сидеть, окропляя себя святою водою, лучше, чем под таким вот дождевым кропилом? Право, дяденька, пойдём, помиримся с твоими дочерьми… В такую бурю и умнику, и дураку – равнО не сдобровать.

СВЕТЛОВИДОВ:

Греми вовсю!.. Сверкай, огонь!.. Лей, дождь!.. Чего щадить меня? Огонь, и ветер, И гром, и дождь – не дочери мои!.. В жестокости я вас не укоряю: Я царства вам не отдавал при жизни, Детьми моими вас не называл… Вы не подвластны мне… Ну, так бушуйте!.. Вот я – ваш раб, старик несчастный, слабый… И вы: угодливые слуги – в помощь Злым дочерям – вы всей небесной мощью Обрушились на голову мою, Седую, старую!.. О, стыдно, стыдно!..

НИКИТА ИВАНЫЧ: У кого кровля над головой, у того и голова в порядке… Пойдём, пойдём, дяденька!..

Уводит его в ночь. В темноте следует удар грома, вспышка молнии, шум дождя; потом все звуки резко обрываются, и после паузы вступает музыка.

ГЕРМАНН (появляется в луче света и поет):

Что наша жизнь? Игра! Добро и зло – одни мечты! Труд, честность – сказки для бабья!.. Кто горд, кто честен здесь, друзья? Сегодня – ты, а завтра – я! Так бросьте же борьбу, Ловите миг удачи! Пусть неудачник плачет, Пусть неудачник плачет, Кляня… кляня свою судьбу!..

Исчезает; снова появляются бредущие по движущемуся театральному кругу Светловидов и суфлер.

СВЕТЛОВИДОВ (на ходу) Спета песня!

Рыдает.

Спета песня!..

НИКИТА ИВАНЫЧ: Василь Васильич! Батюшка мой, голубчик… Ну успокойтесь… Господи!

(Кричит)

Петрушка! Егорка!..

СВЕТЛОВИДОВ: А ведь какой талант, какая сила!.. Представить ты себе не можешь, какая дикция, сколько чувства и грации, сколько струн…

(Бьет себя в грудь)

…в этой груди!.. Задохнуться можно!..

(Оба уходят в темноту)

В луче света появляется женщина, которая разговаривает сама с собою, как сомнамбула.

ЖЕНЩИНА: Отчего люди не летают?.. Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы?.. Мне иногда кажется, что я – птица…

СВЕТЛОВИДОВ (появляясь в луче света):

А птицей стать я не хотел бы, Быть соловьём я не желаю… Сама подумай, — Прилетел бы, На подоконник сел бы с краю, И ты б сказала: – Что за птица На подоконнике томится, Стучит в стекло летучим телом? А я в стремленье неумелом Царапал перьями стекло бы… К чему всё это привело бы? Ты форточку бы приоткрыла, Влетел бы я… – Как это мило!.. В твою ладонь упал бессильно… Ты – к чёрту выгнала бы кошку, Подумала, Поймала мошку, Схватила булочную крошку И в клюв мне всунула насильно, И дОсыта бы накормила, И, повторив: – Как это мило! — Поцеловала бы губами… Так мы становимся рабами. …Я никогда не буду птицей!

Пропадает в темноте.

ЖЕНЩИНА: А мне иногда кажется, что я – птица… Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь… Вот так бы разбежалась, подняла руки и – полетела! Попробовать нешто теперь?.. Какая я была резвая!.. Такая ли я была!.. Я жила, ни об чём не тужила, точно птичка на воле. Маменька во мне души не чаяла, наряжала меня, как куклу, работать не принуждала. Что хочу, бывало, то и делаю… Встану я, бывало, рано… Если – летом, так схожу на ключок, умоюсь, принесу с собою водицы и все-все цветы в доме полью. У меня цветов было много-много… Потом – пойдём с маменькой в церковь: все, и странницы (у нас полон дом был странниц да богомолок). А придём из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы – станут рассказывать: где они были, что видели, жития разные, либо стихи поют… Так до обеда время и пройдёт. Тут старухи уснуть лягут, а я пО саду гуляю… Потом – к вечерне, а вечером опять рассказы да пение… Таково хорошо было!.. И дО смерти я любила в церковь ходить! Точно, бывало, я в рай войду, и не вижу никого, и время не помню, и не слышу, когда служба кончится. Точно – как всё это в одну секунду было. А то, бывало, – ночью встану (у нас тоже везде лампадки горели) да где-нибудь в уголке и молюсь до утра… Или – рано утром – в сад уйду, ещё только солнышко восходит, упаду на колена, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чём молюсь и о чём плачу… Так меня и найдут. И об чём я молилась тогда, чего просила – не знаю: ничего мне не надобно, всего у меня было довольно… Я – умру скоро… Я знаю, что умру… Быть греху какому-нибудь! Такой на меня страх, такой-то на меня страх! Точно я стою над пропастью, и меня кто-то туда толкает, а удержаться мне не за что… Ах, грех у меня на уме! Сколько я, бедная, плакала, чего уж я над собой ни делала! Не уйти мне от этого греха. Никуда не уйти. Ведь это нехорошо, ведь это страшный грех, что я – другова люблю!..

Сцена резко освещается, быстро входит Полоний.

ПОЛОНИЙ (женщине):

Он, видимо, придёт сейчас. Смотрите ж — Поставьте перед ним ребром вопрос. Скажите, что разнузданные шутки Его уже немыслимо сносить И что лишь Вы – по милости своей — Его спасли, став между ним и гневом Монаршим.

Осматривается.

Ну, а мне придётся здесь Тихонько затаиться. Очень Вас Прошу: с ним чуть погромче говорите…

СВЕТЛОВИДОВ (за сценой):

Мать, мама, мать!..

ЖЕНЩИНА (Полонию):

Я обещаю Вам, Доверьтесь мне. И скройтесь! Вот уж он Идёт, я слышу…

Полоний прячется за занавеску, быстро входит Светловидов.

СВЕТЛОВИДОВ (королеве):

Ну… так что, мамуля? В чём дело?..

ЖЕНЩИНА:

Гамлет… ты обидел сильно Отца.

СВЕТЛОВИДОВ:

Мать, Вы обидели отца И – очень сильно.

ЖЕНЩИНА:

Ну, давай, давай!.. Ты отвечать привык по-скоморошьи…

СВЕТЛОВИДОВ:

Поехали! Не Вам бы обвинять С таким бесстыдством…

ЖЕНЩИНА:

Что я слышу? Как?.. Что это значит, Гамлет?

СВЕТЛОВИДОВ:

Это Вам Угодно что-то…

ЖЕНЩИНА:

Ты… забыл, кто я?

СВЕТЛОВИДОВ:

Да нет, клянусь распятием., отнюдь: Вы – королева, Вашего супруга Родного брата Вы жена, и Вы (О, если б это быть могло иначе!)… Вы – мать моя!..

ЖЕНЩИНА:

О… ну уж нет, тогда Я лучше тех пошлю к тебе, что смогут С тобою разговаривать…

Хочет уйти.

СВЕТЛОВИДОВ (вынимает шпагу из ножен)

Минуту! Подите-ка и сядьте. Вам не стОит Метаться… Вы не выйдете отсюда До той поры, пока я не поставлю Пред Вами зЕркала, в котором Вы Смогли бы всё своё нутро насквОзь Увидеть…

ЖЕНЩИНА (в страхе):

Что? Что хочешь ты?.. Неужто Меня убить ты хочешь?.. Помогите! Эй, помогите!

ПОЛОНИЙ (за занавеской):

Эй, что там? На помощь, На помощь, помогите!

Барахтается, запутавшись в занавеске.

СВЕТЛОВИДОВ:

Вот так-так!.. Да тут подпольной живности навалом… Поспорим на дукат – мертва?

Протыкает шпагой занавеску.

Мертва!

ПОЛОНИЙ (падая на пол):

А!.. Я убит…

ЖЕНЩИНА:

О, горе мне! Что ты Наделал!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Что? Да я и сам не знаю… А разве это был король?

ЖЕНЩИНА:

О, что За безрассудно дикий и кровавый Поступок!..

СВЕТЛОВИДОВ:

Что? Кровавый, говоришь?..

Разматывает занавеску и видит труп Полония.

Да… Он почти что так же плох, мамуля, Как короля убить, предав любовь, Чтоб за его же брата выйти вновь.

ЖЕНЩИНА:

Что?.. Короля убить?

СВЕТЛОВИДОВ:

Да, леди, да… Вот то, что было тайною моею.

(Полонию)

Ты, жалкий, суетливый и настырный Кретин, прости, коль можешь, и прощай! А я, как видно, впрямь сошёл с ума, Приняв тебя за твоего патрона. Судьба! Судьба… Ну, вот – теперь ты знаешь, Что быть не в меру деловым – опасно Для жизни.

Накрывает его этой занавеской.

Бросьте руки-то ломать!.. Спокойно!.. Сядьте и позвольте мне Сломать Вам сердце: вот уж это мне В конце концов, я думаю, удастся, Коль сделано оно из сокрушимой Материи, и ежели привычка Проклятая его не заклепала Бронёю до того, что уж оно Во всеоружье сил и обороны Против нормальных человечьих чувств.

ЖЕНЩИНА:

Да что же мне ты хочешь предъявить? Что я-то совершила, объясни мне?

СВЕТЛОВИДОВ:

Такой поступок, что пятнает честь И скромность, объявляет добродетель Фальшивой, удаляет прочь со лба Девичьего эмблему страсти – розу Невиннейшую – и взамен неё Накладывает язву от клейма… Что делает супружескую клятву Столь лживою, как игроков божба. О, этакое дело, что из тела Договорённости изымет душу И сделает молитвенный обряд Пустым набором слов. Что вгонит в краску Лицо самих Небес и даже очи Небесные (а проще скажем – звёзды), И те зажжёт, как будто в судный день, Одной лишь только мыслью о поступке Таком бессовестном…

ЖЕНЩИНА:

О Боже Мой! Что ж это за поступок, о котором Одно упоминанье так гремит И вопиет?

СВЕТЛОВИДОВ:

Ну, посмотри сюда…

Достает два медальона.

На этот вот портрет и вот на этот… Вполне правдивые изображенья Двух братьев. Видишь, сколько обаянья Вот в этом лике: кудри Аполлона, Лоб Зевса, Марса мужественный взгляд, Способный угрожать, повелевать… Осанкою – гонец богов Меркурий, Как будто солнцем высвеченный вдруг На горной выси, что целует небо… Такое сочетание и стать, Где каждый олимпиец-бог, казалось, Свою подставил форму под металл, Чтоб человека эталон отлить! То был супруг твой… Посмотри ж теперь На лик совсем другой: вот твой супруг, Подобно спорыньёю заражённым Колосьям, отравивший своего Здоровьем не обиженного брата. Есть у тебя глаза? Как ты могла С такой альпийской выси, где по горло Травы, пасясь, впереться в эту топь?.. И вправду: есть ли у тебя глаза? И это ведь не спишешь на любовь! В такие годы уж разгул в кровИ Давно притих, и страсть, смирнА, бредёт В затылок за умом. Так что ж за ум, Что смог шагнуть от этого к тому?! Могу я допустить, что ты владеешь Своими ощущеньями, иначе Ты не могла бы двигаться сама. Но, очевидно, эти ощущенья Усыплены, ведь даже и безумье Не захотело б тут в ошибку впасть, И ощущенья никогда ещё Не покорялись исступленью бреда Столь безотчётно, но всегда в себе Какую-то толИку припасали Разборчивости, чтоб служить могла При этаком различье. Что за дьявол Был тот, что так сумел тебя надуть Игрою в жмурки, завязав глаза И натолкнув вслепую на слепого?! Будь зренье осязанья лишенО, Иль осязанье – зренья, слух не знай Подмоги рук иль глаз, останься даже Один лишь нюх без прочих чувств, и то (Коль до предела чувства не иссякли) Они так несусветно не сглупят! О стыд!.. Где твоя краска?.. Ад мятежный, Коль ты способен бушевать в костях Пожившей женщины, позволь тогда, Чтоб добродетель пылкой молодёжи Была – как воск и мигом исчезала От собственного их огня. Не надо Взывать к стыду, коль юный пыл идёт На приступ, раз и сам осенний снег Прекрасно распаляет, а рассудок Потворствует желанию.

ЖЕНЩИНА:

О Гамлет! Достаточно! Ты повернул мои Глаза мне прямо в душу, и я вижу Там столько чёрных и глубоких пятен, Что уж они не смОются…

СВЕТЛОВИДОВ:

Увы!.. Жить – среди тошнотворных выделений Отравленного ложа!.. Утопать В разврате, наслаждаясь и творя Любовь среди загаженного хлева!..

ЖЕНЩИНА:

О, хватит, замолчи!.. Твои слова Кинжалами вонзаются мне в уши. Довольно, милый Гамлет…

СВЕТЛОВИДОВ:

Этот вот Убийца и мерзавец… Этот раб, Что и ничтожной доли не составит Былого твоего супруга… Этот Разбойник в королях, карманник, вор, Похитивший и власть, и государство, Стянувший с полки дорогой венец И сунувший за пазуху!..

Бросает на пол и топчет один из медальонов.

ЖЕНЩИНА:

Довольно!

Сзади них из темноты появляется Призрак.

СВЕТЛОВИДОВ:

Вот Ваш король с отмычкой под полой!

Замечает Призрака.

Спаси меня и осени крылами Своими ты, о воинство небес! Чего ты хочешь, доброе видЕнье?

ЖЕНЩИНА:

Увы, – безумен он!

СВЕТЛОВИДОВ (Призраку):

Ты не затем ли Опять пришёл, чтоб сына укорить Ленивого за то, что он, теряя И время, и решимость, позабыл Про обязательное исполненье Твоей ужасной воли?.. О, скажи!..

ПРИЗРАК:

Не забывай об этом. Мой приход Тем вызван, чтобы как-то заострить Намеренье твоё. Оно почти В неистовстве бесплодном затупилось. Но посмотри-ка: оторопь сошла На мать твою… О, стань же между нею И собственной её душой, что бьёт Её наотмашь!.. Ведь воображенье В слабейших телом посильней ума… Заговори с ней, Гамлет!

СВЕТЛОВИДОВ (женщине):

Что там с Вами, Миледи?

ЖЕНЩИНА:

Ах, с тобой-то что, с тобой? Что ты свой взгляд вперяешь в пустоту И речь – в бесплотный воздух обращаешь? Из глаз твоих так дико рвётся вон Твоя душа, и, словно по тревоге Солдаты, мирно спавшие, твои Лежавшие спокойно кудри, будто В них жизнь вошла, вскочили и стоят Во фрунт… О, милый сын, на этот жар И пламя своего недомоганья Пролей холодной сдержанности. О, Куда ты смотришь?

СВЕТЛОВИДОВ:

На него, да, да!.. Взгляните, как он бледен… Точно смерть! О, этот вид, прибавившись к судьбе, И камни мог бы тронуть!..

(Призраку)

Не гляди Так больше на меня, чтоб скорбным ликом Своим меня совсем не увести От моих грозных замыслов. А то Всё, что я должен сделать, обретёт Иную краску – слёзы вместо крови!

ЖЕНЩИНА:

Кому ты говоришь всё это?

СВЕТЛОВИДОВ:

Разве Не видите Вы ничего вон там?

ЖЕНЩИНА:

Нет, ничего… Но – что на самом деле Там есть – я вижу…

СВЕТЛОВИДОВ:

И Вы – ничего Не слышали?

ЖЕНЩИНА:

Да нет… Помимо нас С тобою.

СВЕТЛОВИДОВ:

Как же так? Вы… поглядите Получше… Ну!.. Ну, видите Вы, как Он тихо удаляется?.. Отец мой… В домашнем платье, как при жизни был. Смотрите же, куда уходит он! Вот, вот сейчас покинет помещенье!..

Призрак уходит.

ЖЕНЩИНА:

Всё это лишь созданье твоего Больного мозга. В этих порожденьях Бесплотных исступление как раз Способно проявляться.

СВЕТЛОВИДОВ:

Исступленье? Мой пульс, как Ваш, отсчитывает время Размеренно и точно, будто самый Отменный дирижёр. И не безумье То, что произносил я. Отведите Меня на испытание – и я Суть дела повторю опять, а бред Её бы утерял. Мать, ради Бога, Не затирайте стыд бальзамом лести, Нашёптывающей, что тут не Ваш Проступок, но одно моё безумье Болит. Он лишь затянет язву сверху И скроет место, между тем как порча, Проникнув внутрь, невидимо разъест!.. Покайтесь-ка Вы сами перед Небом. В прошедшем повинитесь, наперёд Вовеки зарекитесь!.. И – не надо Подбрасывать под сорняки навоз, Чтоб их пышнее вырастить… Простите Мне эту добродетель, ибо ныне — Среди довольства наших сытых дней — Сама же добродетель у порока Должна просить прощенья, да, ползти И выть, моля его дозволить благо Ему ж содеять…

ЖЕНЩИНА:

Гамлет! Ты рассёк Мне сердце пополам…

СВЕТЛОВИДОВ:

Так прочь отбросьте Ту часть его, что хуже, и живите Впредь чище с половиною другой. Покойной ночи, – только… не ходите Спать с дядюшкой моим. А добродетель Изобразите хоть, коль нет её У вас. О, это чудище – привычка, — Что пожирает наши все благие Намерения, этот Сатана, Она всё ж – хоть отчасти – ангел тем, Что исполненье дел прекрасных, добрых наших Привычно обряжает в одеянье Иль форму, что – как вылита! – для нас!.. Сегодняшнею ночью воздержитесь, И это поневоле облегчИт Дальнейшую воздержанность, ведь всё Дальнейшее уже гораздо легче… Мне кажется, одна привычка может В какой-то мере изменить печать Наследственности, то есть – сладить с чёртом Или – во всяком случае – прогнать Его из нас с решительною силой. Ещё раз – доброй ночи, и когда Возжаждаете Вы благословенья Господнего, – и я приду за Вашим…

Смотрит на труп Полония.

Об этом господине всей душой Я сожалею, но, как видно, небу Угодно было наказать меня Через него, его ж – через меня. И должен был, поэтому, я стать И казнию его, и палачом… Я – им займусь, и я ж сполна отвечу За смерть, что причинил ему. Итак, Ещё раз – доброй ночи! Я обязан Жестоким быть – затем, чтоб добрым быть! И вот – плохое началось, а следом Уж худшее… Дальнейший шаг неведом. Скажите мне хоть слово, госпожа…

ЖЕНЩИНА:

Что делать мне теперь?

СВЕТЛОВИДОВ (помолчав):

Совсем не то (Да и не тем макаром), как я Вам Советовал… Пускай король обрюзглый Затянет Вас опять в свою постель, Щипнёт за щёчку, назовёт Вас «мышкой Своей», а Вы ему позвольте всё, Да и за пару жирных поцелуев Или за то, что пощекочет он Вам шею окаянными своими Ручищами, раскройте-ка ему Всё это дело: что не столько я По сути впал в безумье, сколь безумен В намеренье своём! О, право, было б Неплохо, если б дали Вы узнать Ему всё это. Ведь и кто бы смог (Не королева же, что так прекрасна, Скромна, мудра) скрыть от нетопыря, От жабы, от распухшего кота Такую грандиозную интригу?.. Кто в силах это сделать? Нет! Презрев И родственное чувство, и доверье Моё, как та известная мартышка Из басни, подымитесь на чердак И, выпустив из клетки птиц на волю, Решите, что способностью летать Владеет всяк, кто вылезет оттуда, И – чтобы испытать сие – Вы сами Залезьте, словно птичка, в эту клетку, Да и сломайте собственную Вашу Изнеженную шею, рухнув вниз…

ЖЕНЩИНА:

О, будь уверен: если рождены Слова дыханьем, а дыханье – жизнью, То я скорее с жизнью распрощусь, Чем выдохну то, что ты мне сказал.

СВЕТЛОВИДОВ:

Мне в Англию отправиться придётся. Вы знаете об этом?

ЖЕНЩИНА:

Боже Мой! Я и забыла… Это решено уж.

СВЕТЛОВИДОВ:

И – письма запечатаны, и двое Моих же однокашников (кому Довериться я жажду в той же мере, Как жажду быть укушенным змеёй) Доставят самолично предписанье. Они должны расчистить мне дорогу И прямо в западню меня ввести. Пусть всё идёт своим путём! Ведь тут Азарт – устроить так, чтобы сапёр Взлетел на воздух от своей же мины. А это будет сделать нелегко, Коль я не вроюсь ниже хоть на ярд Под их подкоп и их же не подкину На самую луну. О, высший шик — Когда на глубине одной без спросу Две «тихих сапы» встретятся нос к носу!

Затемнение; он остается в луче; появляется Никита Иваныч

НИКИТА ИВАНЫЧ (аплодирует): Браво! Бис! Браво!..

СВЕТЛОВИДОВ: Никитушка!

НИКИТА ИВАНЫЧ: Браво! Василь Васильич! Какой же Вы старик? Вон как Вы молоды!..

СВЕТЛОВИДОВ: Какая тут к чёрту старость!.. Никакой старости нет, всё – вздор, чепуха! Сила из всех жил бьёт фонтаном: это молодость, свежесть, жизнь! Где талант, Никитушка, там нет старости!

Оглядевшись.

Вот и фонтан… Она сюда придёт Я, кажется, рождён не боязливым, Перед собой вблизи видал я смерть, Пред смертию душа не содрогалась. Мне вечная неволя угрожала, За мной гнались – я духом не смутился И дерзостью неволи избежал. Но – что теперь теснит моё дыханье? Что значит сей неодолимый трепет?

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Иль это дрожь желаний напряжённых?

СВЕТЛОВИДОВ:

Нет… Это страх.

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Что? Страх?

СВЕТЛОВИДОВ:

Поверь мне: страх…

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Не может быть!

СВЕТЛОВИДОВ:

День целый ожидал Я тайного свидания с Мариной, Обдумывал всё то, что ей скажу, Как обольщу её надменный ум, Как назову «московскою царицей»… Но – час настал – и ничего не помню… Не нахожу затверженных речей. Любовь мутИт моё воображенье…

НИКИТА ИВАНЫЧ:

Но что-то вдруг мелькнуло…

Прислушиваются.

Шорох…

СВЕТЛОВИДОВ:

Тише!.. Нет, это свет обманчивой луны, И – прошумел здесь ветерок.

Входит Марина.

МАРИНА:

Царевич!

СВЕТЛОВИДОВ:

Она!..

Машет рукой; Никита Иваныч скрывается в темноте.

Вся кровь во мне остановилась.

МАРИНА:

Димитрий! Вы?

СВЕТЛОВИДОВ:

Волшебный, сладкий голос!

Идет к ней.

Ты ль наконец?.. Тебя ли вижу я, Одну, со мной, под сенью тихой ночи?.. Как медленно катился скучный день! Как медленно заря вечерня гасла!.. Как долго ждал во мраке я ночном…

МАРИНА:

Часы бегут, и – дорого мне время. Я здесь тебе назначила свиданье Не для того, чтоб слушать нежны речи Любовника. Слова не нУжны. Верю, Что любишь ты. Но слушай: я решилась С твоей судьбой – и бурной, и неверной — Соединить судьбу мою… – то вправе Я требовать, Димитрий, одного: Я требую, чтоб ты души своей Мне тайные открыл теперь надежды, Намеренья и даже опасенья, Чтоб Об руку с тобой могла я смело Пуститься в жизнь – не с детской слепотой, Не как раба желаний лёгких мужа, Наложница безмолвная твоя, Но как тебя достойная супруга, Помощница московского царя.

СВЕТЛОВИДОВ:

О, дай забыть хоть на единый час Моей судьбы заботы и тревоги! Забудь сама, что видишь пред собой Царевича… Марина! Зри во мне Любовника, избрАнного тобою, Счастливого твоим единым взором. О, выслушай моления любви, Дай высказать всё то, чем сердце пОлно…

МАРИНА:

Не время, князь. Ты медлишь, и – меж тем — Приверженность твоих клевретов стынет, Час От часу опасность и труды Становятся опасней и труднее. Уж носятся сомнительные слухи, Уж новизнА сменяет новизну… А Годунов свои приемлет меры…

СВЕТЛОВИДОВ:

Что – Годунов? Во власти ли Бориса Твоя любовь, одно моё блаженство? Нет, нет! Теперь гляжу я равнодушно На трон его, на царственную власть. Твоя любовь… что без неё мне жизнь, И славы блеск, и русская держава? В глухой степи, в землянке бедной – ты, Ты заменишь мне царскую корону, Твоя любовь!..

МАРИНА:

Стыдись! Не забывай Высокого, святого назначенья. Тебе твой сан дороже должен быть Всех радостей, всех обольщений жизни. Его ни с чем не можешь ты равнять. Не юноше кипящему, безумно Пленённому моею красотой, Знай – отдаю торжественно я руку Наследнику московского престола, Царевичу, спасённому судьбой.

СВЕТЛОВИДОВ:

Не мучь меня, прелестная Марина, Не говори, что сан, а не меня Избрала ты. Марина! Ты не знаешь, Как больно тем ты сердце мне язвИшь… Как!.. Ежели… О, страшное сомненье!.. Скажи: когда б не царское рожденье Назначила слепая мне судьба, — Когда б я был не Иоаннов сын, Не сей, давно забытый миром, отрок, — Тогда б… тогда б любила ль ты меня?

МАРИНА (помолчав):

Димитрий ты и быть иным не можешь. Другого мне любить нельзя.

СВЕТЛОВИДОВ:

Нет! ПОлно: Я не хочу делиться с мертвецом Любовницей, ему принадлежащей. Нет, полно мне притворствовать! Скажу Всю истину. Так знай же: твой Димитрий Давно погиб, зарыт – и не воскреснет. А хочешь ли ты знать, кто я таков? Изволь, скажу: я – бедный черноризец; Монашеской неволею скучая Под клобуком, свой замысел отважный Обдумал я, готовил миру чудо — И – наконец – из келии бежал К укрАинцам, в их буйные курЕни, Владеть конём и саблей научился… Явился к вам, Димитрием назвался И – полякОв безмозглых обманул.

Пауза.

Что скажешь ты, надменная Марина? Довольна ль ты признанием моим? Что ж ты молчишь?

МАРИНА:

О, стыд! О, горе мне!..

Пауза.

СВЕТЛОВИДОВ (тихо):

Куда завлёк меня порыв досады!.. С таким трудом устроенное счастье Я, может быть, навеки погубил. Что сделал я, безумец!

Вслух.

Вижу, вижу: Стыдишься ты некнЯжеской любви… Так вымолви ж мне роковое слово! В твоих руках теперь моя судьба, Реши, я жду…

Опускается на колени.

МАРИНА:

Встань, бедный самозванец. Не мнишь ли ты коленопреклоненьем, Как девочки доверчивой и слабой, Тщеславное мне сердце умилить? Ошибся, друг. У ног своих видала Я рыцарей и графов благородных. Но их мольбы я хладно отвергала Не для того, чтоб беглого монаха…

Закрывает лицо руками.

СВЕТЛОВИДОВ (встает):

Не презирай младого самозванца. В нём доблести таятся, может быть, Достойные московского престола, Достойные руки твоей бесценной…

МАРИНА:

Достойные позорной петли, дерзкий!

СВЕТЛОВИДОВ:

Виновен я. Гордыней обуЯнный, Обманывал я Бога и царей, Я миру лгал… Но – не тебе, Марина, Меня казнить: я прав перед тобою. Нет, я не мог обманывать тебя. Ты мне была единственной святыней, Пред ней же я притворствовать не смел. Любовь, любовь ревнивая, слепая, Одна любовь принудила меня Всё высказать.

МАРИНА:

Чем хвалится, безумец! Кто требовал признанья твоего? Уж если ты, бродяга безымянный, Мог ослепить чудесно два народа, Так должен уж, по крайней мере, ты Достоин быть успеха своего И свой обман отважный обеспечить Упорною, глубокой, вечной тайной. Могу ль, скажи, предаться я тебе? Могу ль, забыв свой род и стыд девичий, Соединить судьбу мою с твоею, Когда ты сам с такою простотою, Так ветрено позор свой обличаешь?.. Он из любви со мною проболтался?! Дивлюся: как перед моим отцом Из дружбы ты доселе не открылся, От радости – пред нашим королём Или ещё – пред паном Вишневецким Из верного усердия слуги?..

СВЕТЛОВИДОВ:

Клянусь тебе, что сердца моего Ты вымучить одна могла признанье. Клянусь тебе, что никогда, нигде, Ни в пиршестве за чашею безумства, Ни в дружеском заветном разговоре, Ни под ножом, ни в муках истязаний Сих тяжких тайн не выдаст мой язык.

МАРИНА:

Клянёшься ты?.. Итак – должна я верить. О!.. Верю я! Но – чем, нельзя ль узнать, Клянёшься ты? Не именем ли Бога, Как набожный приИмыш езуитов? Иль – честию, как витязь благородный?.. Иль, может быть, единым царским словом, Как царский сын? Не так ли? Говори.

СВЕТЛОВИДОВ (гордо):

Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла, Вокруг меня народы возмутила И в жертву мне Бориса обрекла. Царевич я. Довольно. Стыдно мне Пред гордою полячкой унижаться… Прощай навек. Игра войны кровавой, Судьбы моей обширные заботы Тоску любви, надеюсь, заглушат. О, как тебя я стану ненавидеть, Когда пройдёт постыдной страсти жар! Теперь иду – погибель иль венец Мою главу в России ожидает, Найду ли смерть, как воин в битве честной Иль как злодей на плахе площадной, Не будешь ты подругою моею, Моей судьбы не разделИшь со мною. Но… может быть… ты будешь сожалеть Об участи, отвергнутой тобою.

МАРИНА:

А если я… твой дерзостный обман Заранее пред всеми обнаружу?

СВЕТЛОВИДОВ:

Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь? Что более поверят польской деве, Чем русскому царевичу?.. Но знай, Что ни король, ни Папа, ни вельможи Не думают о правде слов моих. Димитрий я иль нет – что им за дело? Но я – предлог раздоров и войны. Им это лишь и нужно. И тебя, Мятежница, поверь, молчать заставят. Прощай.

Хочет уйти.

МАРИНА:

Постой, царевич! Наконец Я слышу речь не мальчика, но мужа. С тобою, князь, она меня мирИт. Безумный твой порыв я забываю И вижу вновь Димитрия. Но – слушай: Пора! Пора! Проснись, не медли боле; Веди полки скорее на Москву — Очисти Кремль, садись на трон московский, Тогда – за мной шли брачного посла. Но – слышит Бог – пока твоя нога Не оперлась на тронные ступени, Пока тобой не свЕржен Годунов, Любви речей не буду слушать я.

Уходит.

СВЕТЛОВИДОВ (один):

Нет – легче мне сражаться с Годуновым Или – хитрить с придворным езуитом, Чем с женщиной… Чёрт с ними! МОчи нет… И путает, и вьётся, и ползёт, Скользит из рук, шипит, грозит и жалит… Змея! Змея!.. Недаром я дрожал. Она меня чуть-чуть не погубила. Но – решенО: заутра двину рать!

Застывает, как статуя.

НИКИТА ИВАНЫЧ (приближается к нему): Василь Васильич!.. Что с Вами? Эй!..

СВЕТЛОВИДОВ (хохочет): Ошалел, Никитушка? Очумел?.. Погоди, дай и мне прийти в чувство… О Господи Боже Мой!.. Роль-то какая… Стиль-то какой высокий… А вот послушай, какая нежность и тонкость, какая музыка… Тс-с!.. Тише!..

Тиха укрАинская ночь. Прозрачно небо. Звёзды блещут… Своей дремоты превозмочь Не хочет воздух. Чуть трепещут Сребристых тОполей листы…

Пауза; потом слышен скрипучий звук отворяемых дверей.

Что это?

НИКИТА ИВАНЫЧ: Это, должно быть, Петрушка и Егорка пришли… Талант, Василь Васильич! Талант!..

СВЕТЛОВИДОВ (в сторону скрипа дверей): Сюда, мои соколы!

(Никите Иванычу)

Пойдём одеваться… Никакой нет старости, всё это вздор, Никитушка, галиматья!..

Весело хохочет.

Что ж ты плачешь? Дура моя хорошая, что ты нюни распустил? Э-э, нехорошо!.. Вот это уж и нехорошо! Ну, ну, старик, будет так глядеть! Зачем так глядеть? Ну, ну…

Обнимает его.

Не нужно плакать… Где искусство, где талант, там нет ни старости, ни одиночества, ни болезней, и сама смерть – вполовину…

Плачет.

Да что я всё – талант, талант?.. Не в таланте дело, Никитушка! В правде… В правде!.. Вот только – какая и в чём она, правда, так я до сих пор и не разобрался… Всё нам, помню, твердили: правда жизни, правда жизни, не играй, а живи… Верю – не верю! Играй да не наигрывай… Ну и играли – жили, вроде… И, вроде, похоже, как в жизни… Да жизнь-то пролетела, и правда – вместе с нею… Где она, правда? Какая – правда?.. Фу-фу!.. И – нет её. Какая же это, Никитушка, правда, если от неё на смертном нашем одре ничего не остаётся? Как в жизни, жил, как в жизни – и умрёшь. А им-то, живым, что останется? Какая-такая «правда»? О чём?.. Нет, Никитушка! Уж если я вот здесь, на этих самых скрипучих подмостках, жизнь свою протопал, то там – во-он там… Слышишь? В яме, за рампой, что-то остаться должно! Кроме калейдоскопа разрозненных впечатлений… Вот это – то, что останется, – вот это и есть правда. Моя правда. Об этой проклятой и прекрасной жизни. Слышишь, Никитушка? Что я о ней с этого амвона поведал миру. Что я о ней поведал… А что я поведал? Фу-фу! Дунул – и нету…

Плачет.

Нет, Никитушка, спета уж наша песня. Какой я талант? Выжатый лимон, сосулька, ржавый гвоздь… А ты – старая театральная крыса, суфлёр… Пойдём!.. Какой я талант? В серьёзных пьесах гожусь только в свиту Фортинбраса… Да и – для этого уже стар… Да… Помнишь это место из «Отелло», Никитушка?

Прости, покой, прости, моё довольство! Простите вы, пернатые войска И гордые сражения, в которых Считается за доблесть честолюбье! Всё, всё – прости!.. Прости, мой ржущий конь, И звук трубы, и грохот барабана, И флейты свист, и царственное знамя, Все почести, вся слава, всё величье И бурные тревоги славных войн!..

НИКИТА ИВАНЫЧ (растроганно): Талант, талант!..

СВЕТЛОВИДОВ: Или вот ещё… Прощальное…

Выходит к авансцене.

Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок! Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, Где оскорблённому есть чувству уголок! Карету мне, карету!..

ГОЛОС ИЗ ГРУППЫ, СТОЯЩЕЙ СЗАДИ: Экипаж подан, Василь Васильич!

СВЕТЛОВИДОВ (оглядывается): Что это? Кто?..

ТОТ ЖЕ ГОЛОС: Василь Васильич! Не признали? А мы хотели Вас по случаю бенефиса к цыганам свозить. Эх, думаем, – гулять, так гулять! Случай-то подходящий… Заехали к Вам, а Вас-то и нету. Где? Что?.. Поехали в театр. Что же Вы, голубчик, именинник Вы наш, от компании отделяетесь? Негоже этак-то… Поехали-ка с нами!

СВЕТЛОВИДОВ: Что ж, я не против, господа… Внимание всегда приятно.

ПРИЕХАВШИЙ (выходит из группы): Постойте, я мальчишку своего пошлю сбегать к Плотниковым. Они запирают поздно – вот не разменяют ли… Эй, Миша!

К нему подбегает мальчик, он шепчется с ним.

СВЕТЛОВИДОВ (вслушиваясь в знакомый текст): В лавку к Плотниковым?.. Великолепнейшее дело! Миша, видишь, беги к Плотниковым и скажи, что Дмитрий Фёдорович велел кланяться и сейчас сам будет… Да слушай, слушай: чтобы к его приходу приготовили шампанского, этак дюжинки три, да уложили, как тогда, когда в Мокрое ездил… Я тогда четыре дюжины у них взял, они уж знают, не беспокойся, Миша. Да слушай: чтобы сыру там, пирогов страсбургских, сигов копчёных, ветчины, икры, ну и всего, всего, что только есть у них, рублей этак на сто или на сто двадцать, как прежде было… Да слушай: гостинцев чтобы не забыли, конфет, груш, арбуза два или три, аль четыре – ну нет, арбуза-то одного довольно, а шоколаду, леденцов, монпансье, тягушек – ну всего, что тогда со мной в Мокрое уложили, с шампанским рублей на триста чтобы было… Ну, вот и теперь чтобы так же точно. Да вспомни ты, Миша, если ты – Миша… Ведь его Мишей зовут?

ПРИЕЗЖИЙ: Да постойте, Вы лучше сами пойдёте, тогда и скажете… А он – переврёт.

СВЕТЛОВИДОВ: Переврёт, вижу, что переврёт! Эх, Миша, а я было тебя поцеловать хотел за комиссию… Коли не переврёшь, десять рублей тебе, скачи скорей… Шампанское, главное – шампанское чтобы выкатили, да и коньячку, и красного, и белого, и всего этого, как тогда… Они уж знают, как тогда было.

ПРИЕЗЖИЙ: Да слушайте Вы!.. Я говорю: пусть он только сбегает разменять да прикажет, чтобы не запирали, а Вы пойдёте и сами скажете… Давайте Вашу кредитку. Марш, Миша, одна нога там, другая тут!

Миша убегает.

Ну, теперь пойдёмте мыться. Положите деньги на стол али суньте в карман… Вот так. Идём… Да снимите сюртук. Смотрите, у Вас и сюртук в крови…

СВЕТЛОВИДОВ: Это… это не сюртук. Только немного тут, у рукава… А это вот только здесь, где платок лежал. Из кармана просочилось… Я на платок-то у Фени – сел, кровь-то и просочилась…

ПРИЕЗЖИЙ: Угораздило же Вас… Подрались, должно быть, с кем… Вы в этой рубашке и поедете? Куда это Вы едете? Смотрите… Весь обшлаг правого рукава в крови.

СВЕТЛОВИДОВ: Да, в крови…

СВЕТЛОВИДОВ: Некогда. А я вот. Вот видите… я вот здесь край рукава загну, его и не видно будет под сюртуком… Видите!

ПРИЕЗЖИЙ: Говорите теперь: где это Вас угораздило? Подрались, что ли, с кем? Не в трактире ли опять, как тогда?.. Не опять ли с капитаном, как тогда, били его и таскали? Кого ещё прибили… али убили, пожалуй?

СВЕТЛОВИДОВ: Вздор!

ПРИЕЗЖИЙ: Как вздор?

СВЕТЛОВИДОВ: Не надо. Это я старушонку одну на площади сейчас раздавил.

ПРИЕЗЖИЙ: Раздавили? Старушонку?

СВЕТЛОВИДОВ: Старика!

Смеется.

ПРИЕЗЖИЙ: Э, чёрт возьми, старика, старушонку… Убили, что ли, кого?

СВЕТЛОВИДОВ (машет рукой): Помирились. Сцепились – и помирились… В одном месте. Разошлись приятельски… Один дурак… он мне простил… теперь уж наверно простил… Если бы встал, так не простил бы… Только знаете: к чёрту его. Слышите, Пётр Ильич. К чёрту, не надо! В сию минуту не хочу!

Закрывает лицо руками и стоит; пауза.

ПРИЕЗЖИЙ: Не надо, так не надо… Я Вас в коляске буду ждать, Василь Васильич.

На цыпочках уходит; на сцене – один Светловидов.

СВЕТЛОВИДОВ (в луче света):

Да, я – бродяга, пугало на вид, Терзаем сворой собственных затей… Я продал всё! Не продал – лишь обид От вечно подновляемых страстей… И правда, что живу я в шалаше, Я дряхл, как он: хоть гроб себе готовь… Но я иную молодость в душе Нашёл и с ней тебя, моя любовь! Всё кончено! Лишь вечность – без границ. Но и теперь я страсти не лишён: К Твоим стопам я припадаю ниц, Мой друг Господь, – с Тобой я обручён! Прими меня, как бы с Небес сойди Прижать раба к святой Твоей груди!..

Протягивает руки вперед и вверх; свет гаснет.

КОНЕЦ ПЬЕСЫ