АЛЬБЕР КАМЮ

(При участии ВАЛЕНТИНА ГЕРМАНА)

 

Действующие лица

Марта

Мария

Мать

Ян

Старый слуга

Пьеса написана Альбером Камю в 1943 году в оккупированной Гитлером Франции. Через 70 лет (в 2015 году) в путинской Москве Валентином Германом переделан её финал.

 

Действие первое

Полдень. Зала в небольшой гостинице, светлая и чистая. В обстановке – ничего лишнего.

Сцена первая

Мать – за конторкой. Марта возвращается от дверей (она проводила клиента).

МАТЬ: Он вернётся.

МАРТА: Он вам это сказал?

МАТЬ: Да. Когда ты вышла.

МАРТА: Вернётся – один?

МАТЬ: Не знаю.

МАРТА: Он богат?

МАТЬ: О цене он не спрашивал.

МАРТА: Что ж, если богат, тем лучше. Но нужно ещё, чтобы он был одинок.

МАТЬ (устало): Одиноки богат, да-да… И нам надо будет опять приниматься за старое.

МАРТА: Конечно. Мы и примемся. И получим сполна за свой труд.

Пауза. Марта смотрит на мать.

Вы какая-то странная, мать. Я с трудом узнаю вас последнее время…

МАТЬ: Дочь моя, я устала, больше ничего. Мне хочется отдохнуть.

МАРТА: Я могу взять на себя работу по дому, которая ещё осталась за вами. И вы сможете полностью распоряжаться своим временем.

МАТЬ: Я не о таком отдыхе говорю. Нет, это просто мечта старой женщины. Я стремлюсь к покою, к тому, чтобы избавиться от забот.

Едва слышно смеется.

Это звучит глупо, Марта, но бывают вечера, когда я чувствую в себе даже склонность к религии…

МАРТА: Вы ещё не настолько одряхлели, чтобы думать об этом. У вас есть дела и поважнее.

МАТЬ: Ты ведь понимаешь, что я шучу!..

Шучу?.. Да и какая в этом беда? К концу жизни можно себе позволить немного расслабиться… Негоже быть всегда сухарём, Марта, и вечно держать себя – как в узле… Ну вот так, как это делаешь ты. Я знаю многих девушек, твоих ровесниц, у которых на уме одни безрассудства.

МАРТА: Вы не оговорились? Вы и в самом деле считаете меня ещё девушкой?

МАТЬ: Ну а кем же мне тебя считать?

МАРТА: Вы правы: у многих девушек после сорока на уме, действительно, одни безрассудства… Впрочем, все их безрассудства – сущий пустяк по сравнению с нашими, вы это сами отлично знаете.

МАТЬ: Не будем об этом. Я только хотела сказать, что была бы рада увидеть хоть раз, как ты улыбаешься.

МАРТА: Клянусь вам, это со мною бывает.

МАТЬ: Да? А мне кажется, что я никогда не видела тебя улыбающейся.

МАРТА: Потому что я улыбаюсь у себя в комнате, когда бываю одна.

МАТЬ: Вот как? Ты это серьёзно?.. Какое суровое у тебя лицо, Марта!

МАРТА: Значит, оно не нравится вам?

МАТЬ: Что? Нравится, не нравится… Да нет, пожалуй, всё-таки нравится.

МАРТА: Ах, мать! Когда мы накопим много денег и сможем покинуть наконец эту убогую страну, когда позади останется и эта жалкая гостиница, и этот пасмурный город, и мы забудем этот дождливый край, – в день, когда мы наконец-то окажемся перед морем, о котором я столько мечтала, – в этот день вы увидите, что я улыбаюсь!.. Но нужны немалые деньги, чтобы жить безбедно у моря. Вот почему не надо бояться слов. Не надо бояться называть вещи своими именами… Нам нужно вплотную заняться тем человеком, который сейчас придёт сюда (ведь он вернётся, как вы сказали?). Если он окажется достаточно богат, моя свобода сможет начаться (как знать?) именно с него! Он долго говорил с вами, мать?

МАТЬ: Нет. Фразы две, не больше.

МАРТА: Всего-то? Это не очень показательно. А какой у него был вид, когда он просил у вас комнату?

МАТЬ: Не знаю. Я плохо вижу и не рассмотрела его. Да и потом… Я по опыту знаю, что лучше на них не смотреть. Легче убивать тех, кого ты не знаешь. Ну вот, можешь радоваться: я не боюсь этих слов.

МАРТА: Так-то оно лучше… Терпеть не могу недомолвок. Убийство есть убийство, надо знать, чего хочешь. Мне кажется, вы сами об этом же подумали, когда ответили путнику.

МАТЬ: Нет, в тот миг я об этом не думала, я ответила по привычке.

МАРТА: По привычке? Ну да… Ведь удобные случаи выпадают так редко. Но – тем настойчивее надо думать о них! Думать, чтобы не пропустить шанс…

МАТЬ: А чего там пропускать? Мы же и так – практически почти всех одиночек убиваем. Это удивительно, как это на нас до сих пор не вышла полиция…

МАРТА: Типун вам на язык! Вот это слово и в самом деле лишнее.

МАТЬ: А потом… Чёрт его знает!.. Ведь к убийству тоже привыкаешь, когда они идут одно за одним… Да что там! Привычка начинается уже со второго убийства. С самым первым убийством ещё ничего не начинается, с ним только что-то заканчивается. И потом, если удобные случаи выпадают редко, растягиваются на долгие годы, привычка всё укрепляется и укрепляется – даже за счёт воспоминаний. Да… Вот эта неосознанная привычка, должно быть, мне и шепнула, чтобы я не глядела на этого человека. Она как бы машинально подтвердила, что у него лицо очередной жертвы.

МАРТА: Ма-ать!.. Мать… Его надо убить.

МАТЬ: Разумеется, его надо убить.

МАРТА: Вы… как-то странно говорите об этом.

МАТЬ: Я в самом деле устала, и мне бы хотелось (вот клянусь тебе – искренне бы хотелось), чтобы этот человек оказался последним. Это ужасно утомительно – убивать. Знаешь, мне, в сущности, все равно, где я умру, возле моря или среди вот этих равнин, но я очень хочу, чтобы мы уехали отсюда вместе с тобой.

МАРТА: Мы уедем вместе отсюда, и это будет наш звёздный час! Соберитесь с силами, мать, осталось сделать немногое. Вы ведь знаете, речь даже не о том, чтобы нам с вами его конкретно убить… Он выпьет свой чай и уснёт. Мы отнесём его к реке ещё живого. А там он утонет. Он сам утонет: во сне, но – сам…

МАТЬ: Себе-то самой не лги, Марта! Он не сам утонет. Это мы его бросим в реку!

МАРТА: Бросить – это не убить! Мы сами у него жизнь не отнимаем. Отнимает – вода!

МАТЬ: Да?

МАРТА: Да!

МАТЬ: Марта, я ещё не выжила из ума. Что ты несёшь? В уголовном суде судят не воду, а человека. Того человека, который столкнул мертвеца в воду, за смерть в этой воде отвечает он.

МАРТА: Ну и пусть себе отвечает!.. Не беспокойтесь: его отыщут нескоро, нас уже не будет здесь… Он прибьётся к плотине вместе с другими горемыками, кому в жизни тоже не повезло и кто с открытыми глазами бросился в воду… В тот день, когда мы с вами смотрели (помните?), как рабочие чистят плотину, вы мне сами сказали, мать, что наши страдают меньше других и что жизнь сама по себе ещё более жестока, чем мы. Сказали?

МАТЬ: Сказала…

МАРТА: Так соберитесь же с силами: вы обретёте желанный покой, и мы наконец убежим отсюда.

МАТЬ: Да, я соберусь с силами. Иногда меня и вправду утешает мысль, что наши совсем не страдали. Может быть, и вправду – это не убийство, а просто… как бы сказать?.. Некоторое вмешательство, небольшая помощь, которую мы оказываем незнакомым нам жизням, чтобы они без мучений перешли в смерть?.. В самом деле, обычная жизнь сама по себе гораздо более жестока, чем мы. Потому мне и трудно считать себя во всём виноватой…

Входит старый слуга. Он молча садится за конторкой. До конца сцены он ни разу не шевельнётся.

МАРТА: В какой комнате мы его поселим?

МАТЬ: Не важно в какой. Лишь бы только не высоко.

МАРТА: Да, в последний раз мы с вами намаялись из-за этих двух этажей.

Впервые за все время садится.

Мать, а правда, что там, на пляжах, песок обжигает ноги?

МАТЬ: Я никогда там не была, ты ведь знаешь. Но мне говорили, что солнце там сжигает всё вокруг.

МАРТА: В одной книге я прочитала, что оно пожирает в человеке всё, даже душу, и тело становится сверкающим, лёгким, но – внутри – пустым.

МАТЬ: Об этом ты и мечтаешь, Марта?

МАРТА: Да. Мне надоело всё время носить в себе душу. Это просто тяжело… Я хочу поскорее найти страну, где солнце убивает сомнения и вопросы… Мой дом не здесь.

МАТЬ: Но прежде нам предстоит ещё многое сделать. Если всё сойдёт благополучно, я, конечно, отправлюсь вместе с тобой. И всё же у меня нет ощущения, что это будет путь к моему дому. Знаешь, когда ты стар, на земле уже нет жилища, где бы ждал тебя отдых; хорошо уже то, что я сумела своими руками сложить из кирпичей вот этот жалкий, захламлённый воспоминаниями отель, в котором мне иногда всё же удаётся заснуть. Было бы, однако, ещё лучше, если бы вместе со сном я обрела бы и забвение всего вот этого сегодняшнего прошлого…

Встает и направляется к внутренней двери.

Подготовь всё что нужно, Марта. Если это проклятое дело вообще стоит нашего труда…

Уходит. Марта смотрит ей вслед, потом уходит в другую дверь.

Сцена вторая

Старый слуга встает из-за конторки, подходит к окну и смотрит на улицу. Наблюдает там за кем-то. В это время входит Ян, останавливается, оглядывает залу, замечает старика.

ЯН: Есть тут кто-нибудь?

Старик отвлекается от чего-то за окном и идет мимо Яна, но задерживается около него и смотрит.

Я спросил: тут кто-нибудь есть?

Посмотрев на конторку.

Старик слегка разводит руками и уходит. Ян задумчиво поворачивается к входной двери. В этот момент в нее входит Мария. Они смотрят друг на друга.

Ты – что? Следила за мной?

МАРИЯ: Прости, но я не могла по-другому. Может быть, я сразу же и уйду. Но – позволь мне хотя бы увидеть место, где я тебя оставляю.

ЯН: Сюда могут войти, и то, что я хочу сделать, окажется невозможным.

МАРИЯ: Тогда, по крайней мере, мы используем тот шанс, что я сделаю (если кто-то войдёт) так, что тебя наконец узнают. Хоть ты этого и не хочешь.

Он отворачивается. Пауза.

МАРИЯ (оглядывая залу): Это здесь?

ЯН: Да, это здесь. В эту дверь я ушёл двадцать лет назад… Моя сестра была маленькой девочкой. Она играла в этом углу. Моя мать не пришла обнять меня на прощание. Тогда мне казалось, что мне это безразлично.

МАРИЯ: Ян, я не могу поверить, что они тебя сейчас не узнали. Мать всегда узнаёт своего сына.

ЯН: Она не видела меня двадцать лет. Я был подростком, можно сказать – ребёнком… Мать постарела, зрение у неё ослабло. Я сам с трудом её узнал.

МАРИЯ: Всё это я уже знаю: ты вошёл, поздоровался, сел… И – ничего вокруг не узнавал.

ЯН: Моя память оказалась неточной. Женщины не проронили ни слова. Они подали мне пиво, когда я его заказал. Они на меня смотрели, но меня не видели. Всё получилось гораздо сложнее, чем я думал.

МАРИЯ: Ты прекрасно знаешь, что ничего сложного не было и что тебе достаточно было заговорить. В таких случаях говорят: «Это я», и всё становится на свои места.

ЯН: Да, конечно. Но меня подвело воображение. В глубине души я всё время надеялся, что они устроят пир по случаю «возвращения блудного сына», а мне подали пиво за мои же деньги… Я был так потрясён, что ничего не мог сказать.

МАРИЯ: Хватило бы одного только слова.

ЯН: Я его не нашёл. Но всё это пустяки, мне некуда торопиться. Я пришёл сюда, чтобы поделиться с ними своим богатством. А если смогу, дать им счастье… Когда я узнал о смерти отца, я понял, что на мне – ответственность за этих женщин, а поняв это, я делаю то, что должен делать. Но оказалось, возвратиться в свой дом вовсе не просто, и требуется время, чтобы посторонний снова стал сыном.

МАРИЯ: Но почему ты не объявил им о своём возвращении? Бывают обстоятельства, когда мы обязаны поступать, как все люди. Если хочешь, чтобы тебя узнали, ты себя называешь, это же очевидно! А начнёшь выдавать себя за кого-то другого – неизбежно всё испортишь. Как они могут не считать тебя посторонним, если ты ведёшь себя в доме как посторонний? Нет, нет, это всё неправильно, ненормально…

ЯН: Ну, полно, Мария! Ничего ужасного не произошло. К тому же, это на руку моим планам. Я смогу увидеть их со стороны. И мне будет легче понять, как устроить их счастье. А позже я придумаю какой-нибудь способ, чтобы они узнали меня. Главное – найти нужное слово…

МАРИЯ: Есть один только способ: сделать так, как сделал бы каждый на твоём месте, – сказать: «Вот и я!». А дальше пусть говорит твоё сердце.

ЯН: Сердце?.. Сердце – тоже вещь не очень простая.

МАРИЯ: Но – слова у него простые. И было совсем не трудно сказать: «Я – ваш сын, вот моя жена. Я жил с нею в стране, которую мы любили, в краю моря и солнца. Но там я не был полностью счастлив, и для полного счастья нуждаюсь сегодня в вас».

ЯН: Это не так, Мария. Я в них не нуждаюсь. Но я понял, что они, наверно, нуждаются во мне, и что человек не должен жить в отрыве от своих корней.

Пауза. Мария отворачивается.

МАРИЯ: Должно быть, ты прав, прости меня… Но мне повсюду чудится угроза – с первого часа, как я ступила на землю этой страны, где я тщетно пытаюсь найти хотя бы одно счастливое лицо. Европа оказалась такой унылой! С той поры, как мы здесь, я уже не слышу твоего смеха, да и сама начинаю на всё смотреть с подозрением. О, зачем ты заставил меня покинуть мой край? Ян, уедем отсюда, нам не видать здесь счастья.

ЯН: Мы не за счастьем сюда явились. Счастье у нас есть.

МАРИЯ: Почему же нам не довольствоваться им?

ЯН: Счастье – это не всё: у каждого есть ещё долг. Мой долг состоит в том, чтобы обрести свою мать, свою сестру, свою родину…

Мария делает движение к нему, Ян останавливает её.

Слышатся шаги. Перед окном проходит старый слуга.

ЯН: Сюда идут. Уходи, Мария, прошу тебя.

МАРИЯ: Но – только не так. Так – невозможно…

ЯН (шаги тем временем приближаются): Укройся вот здесь.

Подталкивает её к задней двери. Но в это время задняя дверь открывается, входит Старик, который пересекает залу и выходит в наружную дверь. Марию, оказавшуюся за створкой открывшейся двери, он не замечает.

ЯН: А теперь быстрей уходи…

МАРИЯ: Я хочу остаться. Я буду молча сидеть рядом и ждать, когда тебя узнают.

ЯН: Нет, ты меня выдашь.

МАРИЯ: Пять лет, как мы женаты, Ян…

ЯН: Скоро пять лет.

МАРИЯ: В эту ночь мы впервые будем не вместе. Я всегда в тебе всё любила, даже то, чего я не понимала. И, если говорить честно, мне и не хотелось, чтобы ты был другим. Я не из тех жён, которые перечат мужьям. Но тут мне страшно! Я боюсь одинокой постели, в которую ты выпроваживаешь меня, боюсь, когда ты меня покидаешь.

ЯН: Ты не должна сомневаться в моей любви.

МАРИЯ: О, в ней я не сомневаюсь! Но кроме твоей любви, у тебя ещё есть твои мечты – или твой долг, что – то же самое… С тех пор, как мы здесь, ты так часто от меня ускользаешь… Как будто – тебе надо от меня отдохнуть. А я не хочу от тебя отдыхать. И нынешний вечер (она с плачем бросается к нему)… нынешний вечер… я не вынесу его.

ЯН (прижимая ее к себе): Это ребячество.

МАРИЯ: Конечно, ребячество. Но там мы с тобой были счастливы, и моя ли вина, если в этой стране вечера внушают мне страх. Не хочу, чтобы ты оставлял меня одну.

ЯН: Я оставлю тебя ненадолго. Пойми, Мария, я должен сдержать слово.

МАРИЯ: Какое слово?

ЯН: Которое я дал себе в тот день, когда понял, что мать нуждается во мне.

МАРИЯ: Ты должен сдержать и другое слово.

ЯН: Какое?

МАРИЯ: Которое ты дал мне в тот день, когда обещал жить со мной вместе.

ЯН: Я надеюсь, что смогу всё это примирить. Ведь то, о чём я тебя прошу, – такая малость. Пойми, это не каприз. Дай мне один вечер и одну ночь, чтобы я попытался себе уяснить, на каком я свете, и лучше понял этих двух женщин, которых люблю, и узнал, как мне сделать их счастливыми.

МАРИЯ: Разлука всегда удручает того, кто по-настоящему любит.

ЯН: Дикарка! Ты прекрасно знаешь, что я тебя по-настоящему люблю.

МАРИЯ: Нет, мужчины никогда не знают, как нужно любить. Они ничем не бывают довольны. Единственное, что они умеют, это витать в облаках, придумывать себе всё время новые обязанности и долги, стремиться на поиски новых стран и новых жилищ… Но мы, женщины, знаем, что в любви ничего нельзя откладывать на завтра, нужно делить с любимым ложе, крепко держаться за руки, остерегаться разлук. Когда любишь, ни о чём другом не мечтаешь.

ЯН: Ну чего ты добиваешься? Речь идёт лишь о том, чтобы я встретился с родной своей матерью, помог ей, сделал её счастливой. А что до моих мечтаний или моих обязанностей, нужно принимать их такими, каковы они есть. Без них я ничего бы не стоил, и ты сама бы меня меньше любила, если б у меня их не было.

МАРИЯ: Я знаю, что твои доводы всегда один лучше другого и тебе ничего не стоит меня убедить. Но я тебя больше не слушаю, я затыкаю уши, когда ты начинаешь говорить этим голосом. Я хорошо его знаю. Это голос твоего одиночества, это не голос любви.

ЯН: Довольно об этом, Мария. Я хочу, чтобы ты меня оставила здесь одного. Мне нужно как следует во всём разобраться. В этом нет ничего страшного, не такое уж большое дело – переночевать под одной крышей с собственной матерью. Остальное решит Господь. Но Господу ведомо и то, что за всеми этими заботами я не забываю о тебе. Только не может человек быть счастлив в изгнании или в забвении. Нельзя всегда быть посторонним. Я хочу вновь обрести свою родину, дать счастье всем, кого я люблю. О дальнейшем я пока не задумываюсь.

МАРИЯ: Ты бы мог всё это сделать, если бы заговорил с ними простым языком. А твой способ вряд ли хорош.

ЯН: Он хорош, поскольку благодаря ему я узнаю, обманули меня мои мечты или нет.

МАРИЯ: Я от души желаю, чтобы они тебя не обманули и чтобы ты оказался прав. А у меня одна только мечта – о стране, где мы с тобой были счастливы, и один только долг – ты.

ЯН (прижимая ее к себе): Позволь мне пойти. Я найду в конечном счёте слова, которые всё уладят.

МАРИЯ: О, продолжай же и дальше мечтать! Ничто мне не страшно, если со мною твоя любовь!.. Обычно я не могу быть несчастлива, когда я с тобой. Я набираюсь терпения, жду, когда ты устанешь витать в облаках, – тогда начинается моё время. А сегодня я несчастлива лишь потому, что я уверена в твоей любви, а ты меня гонишь… Вот почему любовь мужчин надрывает нам сердце… Они не в силах совладать с искушением отказаться от того, что им дорого.

ЯН: Это правда, Мария. Но посмотри на меня: мне не грозит никакая опасность. Я действую по своей воле и с чистым сердцем. Ты всего на одну ночь вверяшь меня моей матери и сестре, это вовсе не так страшно.

МАРИЯ: Что ж, прощай, и да хранит тебя моя любовь…

Идет к двери и показывает ему оттуда свои пустые руки.

Гляди, у меня ничего больше нет. Ты отправляешься на разведку и оставляешь меня в мучительном ожидании…

Она стоит в нерешительности, потом – уходит.

Сцена третья

Ян садится. Входит старый слуга, оставляя дверь открытой, чтобы пропустить Марту, и выходит.

ЯН: Добрый день. Я пришёл по поводу комнаты.

МАРТА: Я знаю. Её для вас готовят. Я должна записать вас в реестр.

Она идет за регистрационной книгой и возвращается.

ЯН: У вас очень странный слуга.

МАРТА: К нам до сих пор никто ещё не обращался с жалобой на него. Он всегда аккуратно выполняет всё то, что ему положено выполнять.

ЯН: О, это не жалоба… Просто – он не похож на других, ничего больше. Он что, немой?

МАРТА: Нет, здесь другое…

ЯН: Значит, он, всё же, говорит?

МАРТА: Очень мало и только самое главное.

ЯН: Во всяком случае, он как будто не слышит, что ему говорят.

МАРТА: Нельзя сказать, что совсем не слышит. Слышит, но плохо. Однако мне нужно записать вашу фамилию и имя.

ЯН: Гашек.

МАРТА: Ярослав?

ЯН: Нет. Карл.

МАРТА: А я уж думала, что к нам пожаловала знаменитость…

ЯН: Ярослава Гашека уже давно нет в живых. А я – жив, как видите.

МАРТА: Вижу. Дата и место рождения?

ЯН: Мне 38 лет.

МАРТА: А где? Где вы родились?

ЯН: В Богемии.

МАРТА: Ваша профессия?

ЯН: У меня нет профессии…

МАРТА: Нужно быть или очень богатым, или очень-очень бедным, чтобы жить, не имея в руках ремесла.

ЯН: Не могу сказать, что я очень беден, но… оплатить своё проживание в вашей гостинице мне по силам.

МАРТА: А больше от вас ничего и не требуется. Вы, разумеется, чех?

ЯН: Выходит, что – чех…

МАРТА: Ваше постоянное место жительства?

ЯН: Богемия.

МАРТА: Вы и приехали оттуда?

ЯН: Нет, я приехал из Африки… Что вам не понятно? С другой стороны моря.

МАРТА: Да, я знаю. А вы… туда ездите часто?

ЯН: Довольно часто.

МАРТА (несколько мгновений как бы грезит наяву, потом спохватывается): Куда вы направляетесь?

ЯН: Не знаю. Это будет зависеть от целого ряда вещей…

МАРТА: Вы… намереваетесь здесь остаться?

ЯН: Не знаю. Смотря по тому, что я здесь найду.

МАРТА: Впрочем, это не имеет значения. Но… никто вас не ждёт?

ЯН: Где?

МАРТА: Здесь, в нашем городе.

МАРТА: Полагаю, у вас есть какой-нибудь документ?

ЯН: Да. Могу его вам предъявить.

МАРТА: Спасибо, не беспокойтесь. Мне достаточно указать, паспорт это или другое удостоверение личности.

ЯН: Паспорт. Вот он… Хотите взглянуть?

Марта пожимает плечами, потом протягивает руку за паспортом, но в это время в дверях возникает старый слуга.

МАРТА (слуге): Нет, я тебя не звала.

Старик уходит, Марта забывает о паспорте.

Скажите… Когда вы приезжаете туда… ну, в Африку… вы живёте прямо у моря?

ЯН: Да.

МАРТА (после мечтательной паузы, приходя в себя): Да, забыла. У вас есть семья?

ЯН: Была. Но я давно покинул её.

ЯН: Почему вы об этом спрашиваете? Ни в одной гостинице мне не задавали такого вопроса.

МАРТА: Но… он значится в вопроснике, который раздаёт нам администрация нашего кантона.

ЯН: Очень странно. Да, я женат. Вы должны были, впрочем, заметить моё обручальное кольцо.

МАРТА: Я его не заметила. Можете ли вы дать мне адрес вашей жены?

ЯН: Её здесь нет. Она… осталась на родине.

МАРТА: Что ж, прекрасно…

Закрывает реестр.

Может быть, я предложу вам что-нибудь выпить, пока вам готовят комнату?

ЯН: Нет, я лучше просто здесь подожду. Надеюсь, я вас не стесню?

МАРТА: Как вы можете меня стеснить? Эта зала для того и существует, чтобы принимать в ней клиентов.

ЯН: Да, но когда клиент всего лишь один, он стесняет порою больше, чем толпа посетителей.

МАРТА: Отчего ж? Я думаю, вы не собираетесь морочить мне голову всякими глупостями?.. Я ничего не могу предложить тем, кто приходит сюда позубоскалить. Это давно уже поняли в нашей округе. И вы скоро увидите, что остановились в спокойной гостинице. Сюда мало кто заходит.

ЯН: Да?.. Вряд ли это способствует успеху вашего бизнеса.

МАРТА: Бизнеса? Ну да, разумеется, какую-то долю выручки мы на этом теряем, но зато – обретаем покой. А покой никакими деньгами не купишь.

ЯН: Что верно, то верно.

МАРТА: К тому же, знаете: порой один хороший клиент куда лучше шумной компании. Хороший клиент – вот что, в сущности, нам нужно

ЯН: Но… но, всё же, вероятно, жизнь здесь у вас обеих не слишком-то весёлая?.. Вы не чувствуете себя… одинокими?

МАРТА: Послушайте… Я вижу, пора вас предостеречь. Так вот: войдя сюда, вы пользуетесь только правами клиента. Пользуетесь ими в полной мере. Вы будете хорошо обслужены и, могу вас заверить, вам не придётся жаловаться на наш приём. Но вам не следует беспокоиться по поводу нашего одиночества, равно как не стоит заботиться о том, чтобы нас не стеснить или чтобы ваше появление в зале не застало нас врасплох. Вам предоставлено место клиента, располагайтесь в нём как можно удобнее, оно ваше по праву. Но не выходите за эти рамки.

ЯН: Прошу меня простить. Я хотел выразить вам свою симпатию, только и всего. В мои намерения не входило вас сердить. Просто мне показалось, что мы с вами не совсем посторонние друг другу люди…

МАРТА: Как – не совсем посторонние?.. Вижу, мне снова придётся повторить вам, что речь вообще не о том, сержусь я или не сержусь… Мне кажется, вы упорно стремитесь продолжать разговор в тоне, который явно вам не подходит – по вашему статусу, – что я и пытаюсь вам показать. И делаю это, поверьте, без всякого раздражения. Ведь нам обоим будет только на пользу, если ни вы, ни я не станем допускать фамильярности. Если же вы по-прежнему намерены говорить со мной языком, не подобающим клиенту, всё решится довольно просто: мы откажемся вас принять. Но если вы, – на что я, разумеется, надеюсь, – поймёте, что две женщины, которые сдали вам комнату, ничуть не обязаны при этом допускать более близкие отношения с вами, чем со всеми другими посторонними, тогда всё будет в полном порядке.

ЯН: Ничуть в этом не сомневаюсь. С моей стороны, как я теперь вижу, было непростительно дерзко дать вам повод подумать, будто я претендую на некую, как вы выразились, фамильярность.

МАРТА: Невелика беда. Не вы первый пытаетесь перейти на такой тон. Но я всегда выражаюсь достаточно ясно, чтобы с самого начала исключить возможность ошибки.

ЯН: Вы в самом деле выражаетесь ясно, и я признаю, что мне нечего больше сказать! Пока что, во всяком случае.

МАРТА: Почему нечего? Вам ничто не мешает перейти на обычный язык всех наших клиентов.

ЯН: Что же это за язык?

МАРТА: Знаете, большинство из них беседовало с нами о своих путешествиях, о политике… Словом – обо всём. Но только – не обо мне и не о моей матери… Именно об этом мы вас и просим. Будьте, если так можно сказать, немножко более эгоцентричны, занимайтесь самим собой, а не тем, кто – напротив вас. Это так, в общем-то несложно. Бывало даже, что некоторые нам рассказывали про свою собственную жизнь, про то, кто они такие… Всё это в порядке вещей. В круг обязанностей, за которые мы получаем деньги, входит, в конечном счёте, и обязанность выслушивать клиента. Но плата за пансион не может, разумеется, включать в себя обязанность хозяев гостиницы отвечать на вопросы клиентов касательно собственной жизни. Моя мать иногда отвечает – по причине своего полного безразличия ко всему этому, но я отказываюсь – из принципа. Если вы это хорошо себе уясните, мы не только придём к согласию, но вы скоро обнаружите, что ещё о многом можете нам рассказать, и что человек получает порой удовольствие оттого, что его кто-то слушает, и именно тогда, когда он начинает говорить о себе.

ЯН: К сожалению, я не умею интересно рассказывать о себе. Да это, впрочем, и ни к чему. Если я остановлюсь у вас на короткое время, зачем вам знать обо мне?.. А если останусь надолго, у вас и без моих рассказов будет возможность понять, кто я такой.

МАРТА: Надеюсь только, что вы не станете таить на меня обиду за то, что я вам сейчас сказала. Я всегда считала полезным показывать вещи такими, каковы они есть, и я не могла позволить вам продолжать разговор в манере, которая в конце концов испортила бы наши отношения. Мои слова продиктованы здравым смыслом. Поскольку до этого дня у нас не было ничего общего с вами, нет никаких оснований и для того, чтобы между нами сразу возникла какая-то душевная близость.

ЯН: Понятно… Нет-нет, я уже всё вам простил. В самом деле, я и сам знаю, что близость не возникает внезапно…

Входит мать.

МАТЬ: Здравствуйте, сударь. Комната для вас готова.

ЯН: Весьма вам благодарен… сударыня.

Мать садится.

МАТЬ (Марте): Ты заполнила регистрационный лист?

МАРТА: Да.

МАТЬ: Можно взглянуть? Прошу извинить меня, сударь, полиция на сей счёт очень придирчива. Да, вот, пожалуйста, моя дочь не указала причину вашего прибытия: состояние здоровья, деловая цель или… туристическая поездка?

ЯН: Скорее всего… речь здесь может идти… о туризме.

МАТЬ: Вероятно, из-за монастыря? О нашем монастыре говорят много хорошего…

ЯН: Да, я об этом, действительно, слышал. Но мне просто захотелось ещё раз увидеть край, который я некогда знал и о котором у меня сохранились самые тёплые воспоминания.

МАРТА: Вы тут жили?

ЯН: Нет-нет… Но когда-то, очень давно, я случайно оказался здесь проездом. И я… до сих пор не забыл об этом.

МАТЬ: Вот как? Но ведь у нас тут, в сущности, просто крохотная деревенька.

ЯН: Да, конечно… Но мне она очень нравится. С первых минут я чувствую себя так, будто оказался… в родном доме.

МАТЬ: Вы… собираетесь остаться надолго?

ЯН: Не знаю… Это может, наверно, показаться странным, но… я – в самом деле не знаю. Чтобы где-то остаться, нужны серьёзные поводы, нужно, чтобы отыскались… друзья… чтобы какие-то люди питали к вам… нежные чувства. Без этого нет никаких причин оставаться именно здесь, а не в любом другом месте… И… поскольку трудно заранее знать, как тебя примут… вполне естественно, что мне и самому не известно, как я поступлю.

МАРТА: Всё это не слишком понятно.

ЯН: Да, но я не умею объяснить вам понятнее.

МАТЬ: Помилуйте, да вам здесь всё очень быстро наскучит!

ЯН: Нет, у меня верное сердце, и я быстро могу всё вспомнить, что было… Если, конечно, представится случай.

МАРТА (с раздражением): Сердце? Сердце тут не при чём.

ЯН (обращаясь к матери): У вас очень утомлённый вид. Стало быть, вы… давно поселились в этой гостинице?

МАТЬ: С той поры прошли годы и годы… Столько лет утекло, что я уж больше не знаю, когда это всё началось, и даже забыла, какой тогда я была. А это моя дочь…

МАРТА: Мать, вам незачем толковать об этих вещах.

МАТЬ: Ты права, Марта.

ЯН: Почему же? Я очень хорошо понимаю ваши чувства, сударыня. Чувства, к которым человек приходит в конце долгой жизни, наполненной непрерывным трудом! Но, может быть, всё бы переменилось, будь вам оказана поддержка, какую надлежит оказывать всякой женщине. Поддержка сильной мужской руки…

МАТЬ: Ах, когда-то она поддерживала меня, но работы было всё равно слишком много. Мы с мужем едва с ней справлялись. У нас даже не было времени друг о друге подумать, и мне кажется, я забыла о нём ещё до того, как он умер.

ЯН: Да?.. Да… Мне понятно всё это… Но… но если бы руку помощи протянул вам… сын?.. Уж его-то, наверно, вы не забыли?

МАРТА: Мать, мать!.. Нам ещё многое надо сделать…

МАТЬ: Сын!.. Ах, я очень старая женщина!.. Старые женщины разучаются любить даже сына… Особенно, если его давно-о… нет перед глазами… Сердце, сударь, дряхлеет прежде всего остального тела.

ЯН: Это правда… Правда!.. Но я знаю, что сын… никогда не может забыть…

МАРТА (встает между ними): Послушайте, вы!.. Не вызывайте призраков!.. Сын, которого нет уже лет двадцать, а может – и с хвостиком… Да если б он вошёл бы сюда… он был бы здесь встречен точно так же, как и всякий другой клиент: с доброжелательным равнодушием. Не более!.. Все, кого мы у себя принимали, с этими двумя отношениями вполне свыкались. Они оплачивали стоимость комнаты и получали ключ от неё. О своём сердце они не рассуждали.

Пауза.

Это облегчало нам нашу работу.

МАТЬ: Довольно об этом.

ЯН: И – надолго они у вас оставались?

МАРТА: Некоторые… очень надолго. Мы делали всё необходимое, чтобы они… остались. Другие же, те, что были не слишком богаты, съезжали на следующий же день… Вот для них… мы не делали ничего.

ЯН: Та – ак… У меня много денег, и я желаю задержаться в этой гостинице на какое-то время. Если, конечно, вы готовы меня принять… Забыл вам сказать, что я мог бы оплатить всё заранее…

МАТЬ: О!.. Нам нужно другое…

МАРТА: Если вы богаты, это хорошо. Только не говорите нам больше о своём сердце. Вот ему мы ничем не сможем помочь… Ещё немного, и я попросила бы вас уйти: настолько утомил меня ваш неподобающий тон… Возьмите свой ключ, удостоверьтесь, что комната устраивает вас. Но знайте, что вы находитесь в доме, который не обладает никакими средствами для помощи сердцу.

ЯН: Как? У вас нет даже аптечки? Это же обязательная принадлежность гостиницы…

МАТЬ: Есть, есть, аптечка у нас есть.

МАРТА: Я очень надеюсь, что вы меня наконец правильно поняли. Слишком много томительных лет пролетело над этой захолустной деревней и над нами. Они постепенно выстудили этот дом. Они отняли у нас охоту к сочувствию. Ещё раз говорю вам, вы не найдете здесь ничего, что походило бы на задушевность.

ЯН: Вы – бредите?

МАРТА: Считайте, как хотите. Но вы найдёте здесь только то, что мы всегда припасаем для своих постояльцев. А то, что мы припасаем для них, не имеет ничего общего с порывами сердца. Берите ваш ключ и не забывайте: мы принимаем вас лишь ради выгоды, спокойно, равнодушно и тихо. И если мы оставим вас у себя… надолго, это будет тоже сделано ради выгоды – и тоже спокойно, равнодушно и тихо…

Он берет у нее ключ, она выходит, он смотрит ей вслед.

МАТЬ: Не обращайте внимания, сударь. И впрямь есть сюжеты, которые всегда были ей ненавистны…

Она встает, и он хочет ей помочь.

Не надо, мой сын, я ещё не калека… Взгляните на эти руки, они ещё сильные. Они могли бы даже поддерживать ноги мужчины…

ЯН: Какого мужчины?

МАТЬ: Ну… которого несут двое… Не обращайте внимания: это я так шучу. У меня, как у всех стариков, странные шутки. Это из-за моих слов вы так задумались?

ЯН: Нет. Простите меня… Я их даже почти не слышал. Но… почему вы назвали меня «мой сын»?

МАТЬ: О, я весьма смущена. Поверьте, это не было фамильярностью с моей стороны. Я просто… я просто неудачно выразилась.

ЯН: Понимаю… Могу ли я подняться в свою комнату?

МАТЬ: Ступайте, сударь. Наш старый слуга ждёт вас в коридоре. Вам что-нибудь нужно?

ЯН: Мне? Нет, сударыня. Но… я благодарен вам за радушный приём.

Он уходит наверх, мать одна, снова садится.

МАТЬ (разговаривает сама с собой): Зачем было говорить ему про свои руки? А ведь если бы он на них посмотрел, он, возможно бы, понял, о чём ему толковала Марта… Он бы понял, и он бы ушёл отсюда… Но он не понимает, как всякий романтический балбес… Он хочет умереть. А если и не хочет, то – всё равно – не прочь… А я бы – по совести – одного лишь хотела: чтобы он сообразил бы, что к чему, поднялся бы и… ушёл. И тогда я могла бы ещё этим вечером спокойно себе лечь и уснуть. Уснуть!.. Слишком стара! Я слишком стара, чтобы снова и снова сцеплять свои руки у них на лодыжках, не давать телу раскачиваться, пока мы несём его по этой долгой дороге, ведущей к реке… Я слишком стара для того последнего усилия, которое потребуется от меня, чтобы сбросить его в воду, после чего я буду стоять с этими, повисшими как плети, руками и ловить ртом воздух… Стоять со сведёнными мышцами, не имея даже сил вытереть с лица воду, когда она плеснет на берег под тяжестью спящего на лету человека!.. Я слишком стара! Да полно мне, полно!.. Полно мне… А жертва-то просто отборная! Классная жертва!.. Такого – да не утопить?.. Вот грех-то будет… Ну что ж? Ему я – так уж и быть – отдам свой собственный сон, ночной сон, о котором я так мечтаю…

Порывисто входит Марта.

МАРТА: О чём это вы опять размечтались? Вы забыли, что нам надо ещё многое сделать?

МАТЬ: Я думала об этом человеке… Да нет! Вернее сказать, думала-то я о себе…

МАРТА: Лучше бы подумали о завтрашнем дне! Будьте благоразумны.

МАТЬ: Узнаю словечко твоего отца, Марта. Но мне хотелось бы верить, что сегодня в последний раз нам нужно заботиться о благоразумии. Как странно! Твой отец говорил мне про благоразумие, чтобы развеять свой страх перед стучащимся в дверь жандармом, а ты употребляешь вот это его словечко, чтобы развеять во мне желание быть честной, которое вдруг – да, я согласна! – совершенно внезапно, совершенно неожиданно нашло на меня…

МАРТА: То, что вы называете желанием быть честной, не что иное, как просто желание спать… Мать, нам нужно решиться. Это будет нынешним вечером – или не будет уже никогда.

ЗАНАВЕС

 

Действие второе

Сцена первая

Гостиничный номер. Ключ в замке. Дверь открывается, входит Ян.

ЯН (разговаривает сам с собой): Ну вот я и в номере… Придётся провести здесь целую ночь. Мария права: это будут нелёгкие часы… Что она сейчас делает, о чём думает у себя, в той, другой гостинице?.. О чём она думает у себя в номере, со стеснённым сердцем, с сухими глазами, съёжившись в кресле?.. Там, у нас дома, вечерА – это всегда обещание счастья! А здесь – всё наоборот… Ну, ну, не надо… Моя тревога беспочвенна. Или – нет?.. Чёрт его знает… Человек должен знать, чего хочет. А я не знаю, чего я хочу. Знаю только, что в этой комнате будет всё решено. Всё получается как-то глупо. Что я вообще тут делаю? Мне хочется – уйти, обрести поскорее Марию и снова почувствовать себя счастливым… Но нет, на мне лежит ответственность за мать и сестру. Я их слишком надолго забыл. Да, в этой комнате всё решится… Но как в ней холодно! Я уже ничего тут не узнаю, всё переделано заново. Она похожа теперь на все гостиничные номера в чужих городах, куда каждую ночь приходят одинокие мужчины. Я тоже изведал такое. И – не раз… Мне казалось тогда, что я непременно должен найти там ответ на свои вопросы. Возможно, я получу его здесь…

Смотрит в окно.

Небо хмурится. И опять она тут как тут, моя давняя тоска!.. Она сидит у меня где-то здесь, в глубине тела, как незажившая рана, и ноет при каждом моём движении. Я знаю её имя. Это – боязнь вечного одиночества, страх, что ответа нет и не будет. Да и кто тебе может ответить в случайном гостиничном номере?

Он подходит к звонку, колеблется, потом звонит. Никакого ответа. Несколько секунд тишины, потом – шаги. Один удар в дверь. Дверь распахивается. В ней возникает старый слуга. Он застыл неподвижно и молчит.

ЯН: Нет – нет, ничего!.. Извините меня. Я только хотел узнать, отзовётся ли кто-нибудь, работает ли звонок.

Старик глядит на него, потом затворяет дверь. Шаги удаляются.

ЯН: Звонок работает, но старик молчит. Это не ответ. Что же мне делать? О мой Боже! Помоги мне найти нужные слова или сделай, Господи, так, чтобы я отказался от этой напрасной затеи и снова обрёл любовь Марии… И дай мне тогда силу выбрать то, что я предпочту, и силу до конца держаться этого выбора…

Помедлив, снова звонит. Ждёт. Двойной стук в дверь. Входит мать.

ЯН: Сударыня!

МАТЬ: Слушаю вас.

ЯН: Я только что принял решение: вечером, сразу после ужина, я уйду. За комнату я, разумеется, уплачу. (Она молча смотрит на него). Понимаю, вас это должно удивить. Но главное – не считайте себя ни в чём виноватой. Я испытываю к вам только симпатию, даже… большую симпатию. Но… если говорить откровенно, тут мне как-то не по себе, я предпочёл бы больше у вас не задерживаться.

МАТЬ: Это пустяки, сударь. В принципе, вы совершенно свободны. Но после ужина ваши намерения могут снова перемениться. Мы повинуемся порой первому впечатлению, а потом всё само собою улаживается, и в конце концов мы привыкаем…

ЯН: Вряд ли, сударыня. Но мне бы, однако, не хотелось, чтобы вы думали, будто я ухожу недовольным. Напротив, я вам очень признателен за то, как вы меня приняли. Мне даже показалось, что… я чувствую ваше доброе ко мне отношение.

МАТЬ: Это вполне естественно, сударь. У меня не было никаких причин выказывать вам враждебность.

ЯН: В самом деле, так оно, наверно, и есть. Но я вам об этом говорю только лишь потому, что хочу с вами расстаться по-доброму. Быть может, через какое-то… через некоторое время… я… я снова сюда вернусь… Я… даже… я даже почти уверен в этом… Но сейчас у меня такое ощущение, что… я ошибся и что мне здесь нечего делать. Если быть до конца откровенным, я охвачен сейчас мучительным чувством, что это… это – не мой дом!

МАТЬ: Да, разумеется. Но обычно такие вещи мы чувствуем с первого взгляда.

ЯН: Вы правы. Но… видите ли… я немного рассеян. И потом, ведь – согласитесь – не так-то просто вернуться в страну, которую ты давно покинул. Надеюсь, вы понимаете это.

МАТЬ: Я понимаю вас, сударь, и очень хотела бы, чтобы у вас всё уладилось. Но тут мы, пожалуй, бессильны чем-либо вам помочь.

ЯН: О, несомненно, и я вас ни в чём не упрекаю. Просто вы оказались первыми, с кем я встретился в этих краях сразу после своего возвращения, и совершенно естественно, что именно у вас в доме ощутил все те трудности, которые меня тут ожидают. Дело, разумеется, только во мне, я ещё не освоился с обстановкой.

МАТЬ: Когда в делах что-то начинает не ладиться, с этим невозможно бороться. Мне тоже в каком-то смысле досадно, что вы решили от нас уйти. Но я утешаюсь тем, что не следует придавать этому слишком большого значения.

ЯН: Для меня ценно уже то, что вы разделяете со мною мою досаду и делаете усилие, чтобы меня понять. Не знаю, смогу ли я выразить вам, до какой степени меня обрадовали и тронули ваши слова. Видите ли…

МАТЬ: Наша профессиональная обязанность – быть любезными со всеми клиентами.

ЯН: Вы правы. Короче говоря, мне остаётся лишь принести вам свои извинения, а также, если вы сочтёте это уместным, возместить понесённые вами убытки. Вам, должно быть, пришлось сделать какие-то приготовления, произвести дополнительные траты, и будет совершенно справедливо, если я…

МАТЬ: Мы, разумеется, не станем требовать от вас никакого возмещения. Выражая сожаление по поводу вашей нерешительности, я имела в виду не наши интересы, а ваши.

ЯН: Ах, это всё – пустяки! Главное, что мы с вами пришли к доброму согласию и что вы не станете поминать меня лихом…

Она уходит.

ЯН: Так… Осталось собрать вещи… Да и ужинать здесь вряд ли стоит.

Два удара в дверь. Входит Марта с подносом в руках.

ЯН: Что это у вас?

МАРТА: Чай, который вы просили.

ЯН: Я ничего не просил.

МАРТА: Да? Старик не расслышал. Он часто понимает лишь наполовину.

Ставит поднос на стол. Ян делает неопределённый жест.

МАРТА: Должна ли я унести его обратно?

ЯН: Нет – нет, напротив. Я вам благодарен.

Она глядит на него и уходит. Он берёт чашку, смотрит на неё, ставит обратно на поднос.

ЯН: Стакан пива, но за мои деньги, чашка чаю, но – по ошибке… Или – не по ошибке?

Снова берёт чашку, смотрит внимательно и вновь ставит обратно. Встаёт и ходит по комнате.

Боже! Дай мне силу выбрать то, что я предпочту, и силу до конца держаться этого выбора!

Занавес.

Сцена вторая

Мать и Марта в своем холле.

МАТЬ: Боже, как мне хочется спать!..

МАРТА: Отложите усталость на завтра, а там расслабляйтесь себе на здоровье.

МАТЬ: Я знаю, что ты права. Но всё же признайся, что этот путешественник… не похож на других.

МАРТА: Да, он как-то слишком рассеян и слишком подчёркивает своё якобы простодушие… Не знаю… Во что превратится мир, если приговорённые к смерти начнут поверять палачам свои сердечные горести? Не правда ли?.. В этом есть что-то… порочное. Кроме того, меня раздражает его болтливость. Я уже просто хочу положить этому конец.

МАТЬ: Вот тут-то у тебя как раз и есть что-то порочное. Раньше мы не вкладывали в нашу работу ничего личного – ни гнева, ни сострадания… Мы действовали с полным равнодушием. Сегодня я – устала, а ты – раздражена… Но если обстоятельства складываются неблагоприятно, нужно ли так упорствовать и лезть на рожон ради того, чтобы добыть ещё немного презренного металла?

МАРТА: Немного? Или много?.. И такой ли уж он презренный? И с каких это пор?.. Мы это делаем не ради денег, а ради того, чтобы навсегда забыть эту страну, и ради дома у моря… Если вы просто устали от своей жизни, то лично мне до смерти надоел этот угрюмый горизонт, я чувствую, что не смогу здесь прожить и месяцем дольше. Мы обе сыты по горло этой гостиницей. Но вам, женщине старой, хотелось бы только закрыть глаза и обо всём забыть. А у меня в сердце ещё живы желания моих двадцати лет, я хочу сделать так, чтобы можно было навсегда отсюда уйти, даже если для этого надо ещё глубже погрязнуть в той самой жизни, которую мы хотим забыть и отринуть. И вы должны мне в этом помочь, ибо вы – моя мать, вы произвели меня на свет в этой стране серых туч, а не на залитой солнцем земле!

МАТЬ: Не знаю, Марта… Быть может, для меня было бы даже лучше оказаться забытой, как забыл меня твой брат, чем слушать разговоры в таком тоне.

МАРТА: Вы прекрасно знаете, что я не хотела вас огорчить. Что я делала бы, если б вас не было рядом, чем бы я стала вдали от вас? Уж я-то, во всяком случае, вас не смогла бы забыть, и если под бременем этой жизни я не оказываю вам порой должного уважения, прошу вас, простите меня.

МАТЬ: Ты – хорошая дочь. И я вполне могу себе представить, что старую женщину бывает трудно понять. Но, пользуясь случаем, я хочу наконец сказать тебе, что я вот уже час безуспешно пытаюсь тебе сказать: только не в этот вечер!..

МАРТА: Как! Ждать до завтра? Вам отлично известно, что мы никогда так не делали: нельзя оставлять ему время повидаться с какими-то людьми, нужно действовать незамедлительно, пока он тут, у нас под рукой.

МАТЬ: Не знаю, не знаю… Но – только не в этот вечер. Дадим ему эту ночь. Предоставим ему отсрочку. Быть может, благодаря ему – мы спасёмся?

МАРТА: Мы как раз всё и делаем ради того, чтобы спастись!

МАТЬ: Я не это спасение имею в виду…

МАРТА: Оставьте ваши религиозные бредни. Ваши речи просто смешны. Сейчас вам осталось надеяться лишь на одно: потрудившись как следует в сегодняшний вечер, получить потом право спокойно уснуть.

МАТЬ: А?.. Да!.. Когда я говорила «спастись», я именно это и имела в виду: уснуть…

МАРТА: Тогда – клянусь вам – спасение в наших руках! Тем более что я уже отнесла ему его чай…

МАТЬ: Как – отнесла чай? Ты уже отнесла?

МАРТА: Да. Я уже отнесла.

МАТЬ: Что ж ты мне не сказала?..

Мать выбегает из комнаты. Марта сидит и неподвижно смотрит в одну точку. Занавес.

Сцена третья

Комната Яна. Он, одетый, лежит на кровати. На столе – поднос Марты. Сильный стук в дверь.

ЯН: Ну, что там ещё?

Дверь отворяется, входит мать.

МАТЬ: Простите, сударь, дочь мне сказала, что она подала вам чай.

ЯН (с жестом): Как видите…

МАТЬ: Вы его… выпили?

ЯН: Да. Но – почему вы спрашиваете?

МАТЬ: Извините меня, я… только хочу убрать поднос.

ЯН: Пожалуйста! Жаль только, что мне пришлось вас побеспокоить.

МАТЬ: Какое уж тут беспокойство?.. На самом-то деле этот чай предназначался не вам.

ЯН: Ах вот, значит, как!.. Ваша дочь принесла мне его, хотя я ничего не заказывал.

МАТЬ: Да, именно так. Было бы, наверно, лучше…

ЯН: Поверьте, я весьма сожалею, но ваша дочь, несмотря ни на что, захотела мне его оставить. И я, честно говоря, не подумал, что такая замена чашки на чашку может иметь какое-то значение…

МАТЬ: Да, я согласна… И я тоже об этом сожалею. Но вам не за что извиняться. Речь идёт всего лишь о маленькой ошибке…

ЯН: Конечно, очень маленькой.

Она уходит.

ЯН: Ну вот! Наконец-то я могу поспать…

Отворачивается к стене и затихает. Пауза. Потом он начинает похрапывать. В дверь бесшумно заглядывает напряжённая Марта.

МАРТА (тихо – стоящей за нею матери): Он спит?

МАТЬ: Храпит – значит спит…

МАРТА: Значит, спит… Пора начинать.

МАТЬ: Нет, Марта! Мне такая манера не нравится. Я не люблю когда меня принуждают. Ты, по сути, насильно втягиваешь меня в это дело. Ты всё начинаешь сама в расчёте на то, что заканчивать буду я. Я продолжаю ещё колебаться, но тебе на это плевать. Ты уже всё решила… Мне такая манера не нравится.

МАРТА: Зато это всё упрощает. При том смятении, в котором вы пребывали, действовать пришлось мне. Это логично.

МАТЬ: Ещё бы не логично… Я прекрасно знаю, что с этим надо было как-то кончать. И тем не менее… Я этого не люблю.

МАРТА: Да полно вам! Подумали бы лучше про завтрашний день. Нам нужно поторапливаться.

Они входят в комнату. За ними следует старый слуга, который держит в руках керосиновую лампу. Марта шарит в пиджаке постояльца, висящем на спинке стула, вынимает бумажник и пересчитывает находящиеся там банкноты. Опустошает карманы спящего.

МАРТА: Так. Всё готово. Через минуту вода начнёт прибывать… Мы услышим, кода она хлынет через плотину. Подождём!

МАТЬ: Сейчас нам придётся тащить его по дороге до самой реки. Я заранее от этого устала, устала такой давней усталостью, что уже больше не в силах её выносить. А он сейчас ни о чём не подозревает. Он – спит… Он с этим миром покончил. Отныне для него всё будет легко и просто. Он лишь перейдёт из сна, полного всяких смутных образов, в сон без сновидений. Вот и всё! То, что для других смертников – ужас, ужас быть насильственно выдернутым из жизни, то для него обернётся лишь неопределённо долгим сном.

МАРТА: Так будьте же этому рады! У меня нет никаких серьёзных причин его ненавидеть, и я счастлива, что он не страдал и не будет страдать.

Но… вода как будто уже начала подниматься. Мать, скоро всё будет кончено.

МАТЬ: Да, всё будет кончено… Вода уже поднимается. А он ни о чём не подозревает. Он спит… Он больше не будет знать усталости от работы, на которую надо решиться, от работы, которую надо довести до конца… Он спит, ему больше не нужно собираться с силами, заставлять себя, требовать от себя сделать то, чего он сделать не может. Он больше не несёт на своих плечах крест прозябания в четырёх стенах, когда человек запрещает себе малейшую слабость… Он – спит и – ни о чём больше не думает… У него больше нет ни долгов, ни обязанностей, у него их нет, нет! И я, усталая старая женщина, ему завидую, потому что он сейчас спит и скоро – и самому для себя незаметно – умрёт… Ты что-то сказала, Марта?

МАРТА: Нет. Я слушаю. Я слышу, как шумит вода.

МАТЬ: Через мгновенье. Не раньше, чем через мгновенье… Да, ещё одно мгновенье… В этих пределах времени счастье ещё возможно…

МАРТА: Счастье станет возможным – после. Не – до, а – после.

МАТЬ: Марта, ты знала, что он хотел уйти сегодня вечером?

МАРТА: Нет, этого я не знала. Но даже если бы знала, поступила бы так же. Я так решила. Прислушайтесь, вода хлынула через плотину. Идёмте, мать, и – ради любви к Господу, к Которому вы порою взываете, – покончим скорей с этим делом.

МАТЬ (делает шаг к кровати): Пойдём! Мне кажется, что рассвет сегодня не наступит…

Они подходят к кровати. Бешеный шум воды. Старый слуга стоит над ними и высоко держит свою яркую лампу. Занавес.

Сцена четвёртая

На сцене мать, Марта и старый слуга.

Старик метет и прибирает залу. За конторкой Марта стягивает на затылке волосы в пучок. Мать пересекает сцену, направляясь к двери.

МАРТА: Видите, рассвет наступил.

МАТЬ: Да. Завтра я, наверно, смогу ощутить, как это прекрасно, что мы довели дело до конца. Сейчас я не чувствую ничего, кроме усталости.

МАРТА: Нынче утром я впервые за долгие годы дышу. Мне даже кажется, что я уже слышу, как рокочет море. Во мне поселилась огромная радость, от которой мне хочется кричать.

МАТЬ: Тем лучше, Марта, тем лучше. Но я чувствую себя сейчас такой старой, что ничего не могу с тобой разделить, даже твою радость. Завтра, должно быть, у меня всё пойдёт веселее.

МАРТА: Да, завтра пойдёт веселее, я на это надеюсь. Но прекратите, прошу вас, бесконечные ваши сетования, дайте мне насладиться моим счастьем. Я опять становлюсь молодой, как когда-то. Тело опять пылаем огнём, мне хочется взапуски бегать. О, скажите мне только…

Она замолкает.

МАТЬ: Что с тобой, Марта? Я тебя просто не узнаю.

МАРТА: Мать…

Колеблется, потом с воодушевлением.

Я всё ещё красивая?

МАТЬ: Да, ты сегодня красивая. Убийство красит человека.

МАРТА: Плевать мне теперь на убийство! Я второй раз рождаюсь на свет, я поеду в страну, где буду счастливой.

МАТЬ: Прекрасно. Я иду отдыхать. Но мне приятно знать, что для тебя начнётся наконец жизнь.

Старый слуга спускается по лестнице, подходит к Марте, протягивает ей паспорт убитого и молча уходит. Марта раскрывает паспорт и читает его; на её лице ничего не отражается.

МАТЬ: Чего там у тебя?

МАРТА (спокойным голосом): Его паспорт. Прочтите.

МАТЬ: Ты знаешь, что у меня слабые глаза. МАРТА: Прочтите! Вы узнаете его имя.

Мать берёт паспорт, садится у стола, раскрывает паспорт и читает. Потом долго смотрит на него.

МАТЬ (каким-то тусклым голосом): Ведь я же знала, что в один прекрасный день всё именно так обернётся, и надо будет с этим кончать.

МАРТА (она зашла за конторку): Мать!

МАТЬ (так же): Оставь, Марта, я достаточно пожила на этом свете. Гораздо дольше, чем мой сын. Я его не узнала, и я его убила. Теперь я могу лечь с ним рядом на дно этой реки, где водоросли уже покрывают его лицо.

МАРТА: Мать! Вы же не оставите меня одну?

МАТЬ: Ты в самом деле помогла мне, Марта, и мне жаль тебя покидать. Если в этом есть ещё какой-то смысл, я должна признать, что на свой лад ты была хорошей дочерью. Ты всегда оказывала мне уважение, какое подобает оказывать матери. Но теперь я устала, и моё старое сердце, которому казалось, что оно уже от всего отрешилось, вновь познало великую скорбь. С нею я уже не смогу совладать. Во всяком случае, если мать не способна узнать своего собственного сына, значит – окончена её роль на этой земле.

МАРТА: Нет, не окончена, если ей ещё предстоит создать счастье собственной дочери. До меня не доходит то, что вы мне сейчас говорите. Я не узнаю ваших слов. Разве вы не учили меня ни с чем не считаться, ничего не щадить?

МАТЬ (тем же равнодушным тоном): Да, но теперь мне открылось, что я была не права и что на этой земле, где всё так зыбко и шатко, у каждого человека всё же есть нечто такое, в чём он твёрдо уверен.

(С горечью)

Любовь матери к сыну – вот в чём сегодня я твёрдо уверена.

МАРТА: А в том, что мать может любить свою дочь, вы уже не уверены?

МАТЬ: Мне бы сейчас не хотелось причинять тебе боль, Марта, но это действительно разные вещи. Это – менее сильно. Как я могла жить без любви моего сына?

МАРТА (с яростью): Прекрасная любовь, которая забыла вас на целых двадцать лет!

МАТЬ: Да, прекрасная любовь, которая осталась жива после целых двадцати лет молчания. Но что мне до всего этого! Эта любовь для меня прекрасна, поскольку я не могу без неё жить.

Она встаёт.

МАРТА: Возможно ли, чтобы вы говорили это без малейшего возмущения и вовсе не думали о своей дочери?

МАТЬ: Я уже не в состоянии вообще о чём-либо думать, и уж меньше всего возмущаться. Это мне наказание, Марта, и, наверно, для всех убийц наступает когда-нибудь час, когда они оказываются опустошёнными, ненужными, лишёнными всякого будущего. И их уничтожают, потому что они ни на что не пригодны.

МАРТА: Вы заговорили языком, который для меня ненавистен. Мне невыносимо слышать, как вы рассуждаете о преступлении и наказании…

МАТЬ: Я говорю только то, что срывается с языка, и ничего больше. О, я утратила свою свободу, для меня начался уже ад!

МАРТА (подходит к ней, тихо, с яростью): Раньше вы так не говорили. И все эти годы вы продолжали быть рядом со мной, и ваши руки, не дрогнув, продолжали придерживать за ноги тех, кто должен был умереть. Тогда вы не думали ни про свободу, ни про ад. Вы своё продолжали. Что же изменилось с приходом вашего сына?

МАТЬ: Я продолжала, что верно, то верно… Но – как мёртвая, по привычке. Достаточно было почувствовать боль, чтобы всё сразу стало другим. Вот что изменилось с приходом моего сына…

Марта пытается что-то сказать.

МАТЬ (останавливая ее): Я знаю, Марта, что это неблагоразумно. Разве может преступница чувствовать боль?.. А ведь это ещё не настоящая боль, я ведь – ты видишь! – ни разу пока не закричала. Это всего лишь страдание, охватывающее тебя оттого, что ты снова можешь любить. Но даже на это мне уже не хватает сил. Я знаю: даже и эта боль – она тоже неблагоразумна. Но неблагоразумен вообще весь наш мир, я могу утверждать это с полной уверенностью, ибо я в этой жизни изведала всё – и творение, и разрушение…

Она решительно направляется к выходу, но Марта опережает её и встаёт перед дверью.

МАРТА: Нет, мать, не покидайте меня. Не забывайте, что я – осталась, а он – уехал, что я всю жизнь была с вами рядом, а он вас бросил и не подавал о себе вестей. Это должно быть оплачено. Это должно быть поставлено в счёт! И вернуться вы должны – ко мне…

МАТЬ (тихо): Всё это верно, Марта, но его я – убила!..

Марта слегка отворачивается.

МАРТА (после паузы): Всё, что жизнь может дать человеку, было ему дано. Он покинул эту страну. Он узнал другие края, море, свободных людей… А я осталась здесь. Осталась, маленькая и угрюмая, в тоске и скуке… Никто не целовал моих губ, и даже вы не видели меня без одежды… Мать, клянусь вам, это должно быть оплачено. И вы не должны, под ничтожным предлогом, что какой-то человек мёртв, малодушно уйти именно тогда, когда всё, что мне причиталось, уже само идёт ко мне в руки! Поймите, что человеку, который пожил в своё удовольствие, не страшно умереть. Мы вполне можем забыть про моего брата и вашего сына. То, что произошло с ним, в сущности говоря, не имеет никакого значения: он всё в жизни испробовал и познал. А меня вы лишаете буквально всего, отбираете у меня то, чем он сполна насладился. Значит, нужно, чтобы он отнял у меня ещё и любовь моей матери, чтобы он навсегда утащил вас в свою холодную реку?..

Они молча глядят друг на друга. Марта опускает глаза.

МАРТА (очень тихо): Я бы удовольствовалась совсем малым. Мать, есть слова, которых я никогда не умела произносить, но – мне кажется… Было бы так славно, если б мы с вами опять смогли зажить нашей обычной, будничной жизнью.

МАТЬ (после паузы): Ты… его узнала?

МАРТА (резко вскинув голову): Нет!.. Я его не узнала. У меня не сохранилось о нём никаких воспоминаний, всё это было так давно… И сейчас всё произошло так, как должно было произойти. Вы ведь сами мне говорили: этот мир лишён благоразумия. Но вы не так уж неправы, задавая мне этот вопрос… Ибо (если б я даже его и узнала) я понимаю теперь, что это бы ровным счётом ничего не изменило.

МАТЬ: Ничего бы не изменило?.. Мне хочется думать, что это неправда. Ведь даже у самого закоренелого убийцы бывают минуты, когда он чувствует себя неспособным убить.

МАРТА: У меня они тоже бывают. Но уж никак не перед братом, мне совсем не знакомым и ко мне абсолютно безразличным, склонила бы я голову.

МАТЬ: Перед кем же тогда?

МАРТА: Перед вами.

Пауза.

МАТЬ: Слишком поздно, Марта. Я уже больше ничего не могу для тебя сделать. Управляйся как-нибудь сама… Ты плачешь? Да нет, ты же не умеешь плакать. Прощай!..

Уходит. Марта глядит ей вслед.

МАРТА: Нет! Я не обязана была сидеть нянькой при своём брате, и всё же я теперь изгнанница в своей собственной стране; моя мать сама отвергла меня… Но я не обязана была сидеть нянькой при своём брате, это несправедливо, я ни в чём не виновата. И вот он теперь добился того, чего он хотел, а я осталась одна… Вот цена, какую надо платить за ласковость матери!.. Так пусть же она умирает, если не любит меня! Пусть она оставляет меня в лапах праведного моего гнева!.. Я всё равно добьюсь своего!.. Я не останусь здесь, вдали от желанного моря, к которому так стремилась… Вся моя жизнь прошла в ожидании волны, которая бы меня унесла… Я не должна оставаться здесь, где справа и слева, сзади и спереди несметной толпой обступают меня племена и народы, равнины и горы, преграждая дорогу ветрам, прилетающим с моря, и заглушая своим гулом и своей болтовнёй его многократный призыв. Я живу чересчур далеко от всего, что люблю, и эту мою удалённость надо уменьшить!.. Там, в том дальнем краю, где можно спастись, избавиться от всех пут, прижать своё тело к другому, прыгнуть в волну, в той защищённой морем стране, на берег выходят боги!.. И я, жертва вопиющей несправедливости, я, чьей просьбой пренебрегли, на колени не встану! Я добьюсь своего!..

В дверь стучат.

МАРТА: Кто там?

МАРИЯ: Путешественница.

МАРТА: Мы больше не принимаем постояльцев.

МАРИЯ: Я пришла к своему мужу.

Она входит.

МАРТА (смотрит на нее): Кто ваш муж?

МАРИЯ: Он прибыл сюда вчера и должен был присоединиться ко мне сегодня утром. Меня удивляет, что его до сих пор нет.

МАРИЯ: У него есть причины так говорить. Но мы должны были встретиться в этот час.

МАРТА (по-прежнему не спуская с нее глаз): Вам будет трудно это сделать. Вашего мужа больше здесь нет.

МАРИЯ: Что вы хотите этим сказать? Разве он не снял у вас комнату?

МАРТА: Комнату он снял, но ночью покинул её.

МАРИЯ: Я не могу в это поверить. Мне известны все те причины, из-за которых он должен остаться в этом доме. Но ваш тон меня встревожил. Скажите мне всё начистоту.

МАРТА: Мне нечего вам сказать кроме того, что вашего мужа больше здесь нет.

МАРИЯ: Он не мог уехать без меня, я вас не понимаю. Он вас окончательно покинул или сказал, что ещё вернётся?

МАРТА: Он покинул нас окончательно.

МАРИЯ: Послушайте… Со вчерашнего дня я нахожусь в этой чужой мне стране в непрерывном ожидании, и у меня нет больше сил это выдерживать. Меня привела к вам ужасная тревога, и я отсюда не уйду, пока не увижу своего мужа или пока не узнаю, где мне его найти.

МАРТА: Мне до этого нет никакого дела.

МАРИЯ: Вы заблуждаетесь. Это и ваше дело. Не знаю, одобрит ли мой муж то, что я вам сейчас скажу, но все эти сложности мне уже надоели. Человек, который пришёл к вам вчера утром, это ваш брат, в течение долгих лет не подававший о себе вестей.

МАРТА: Ничего нового вы мне не сообщили.

МАРИЯ (гневно): В таком случае, что же произошло? Почему вашего брата нет в этом доме? Вы с матерью его не узнали и не были рады его возвращению?

МАРТА: Вашего мужа больше здесь нет, потому что он умер.

Мария вздрагивает и, ничего не говоря, секунду смотрит на Марту. Потом делает движение, словно собираясь подойти к ней поближе, и улыбается.

МАРИЯ: Вы ведь шутите, правда? Ян часто говорил мне, что ещё девочкой вы любили озадачить людей. Мы почти сёстры, и я…

МАРТА: Не прикасайтесь ко мне. Стойте там, где стоите. У меня с вами нет ничего общего.

Пауза.

Ваш муж этой ночью умер. Можете мне поверить, что я не шучу. Вам здесь больше нечего делать.

МАРИЯ: Вы просто сумасшедшая! Вас нужно связать!.. На меня всё это свалилось слишком внезапно, и я не могу вам поверить. Где он? Дайте мне увидеть его мёртвым, только тогда я поверю в то, о чём даже помыслить не в силах.

МАРТА: Это невозможно. Там, где он сейчас находится, его никто увидеть не может.

Мария делает движение в её сторону.

Не прикасайтесь ко мне и оставайтесь там, где стоите… Он – на дне реки, куда мы с матерью отнесли его этой ночью, после того как усыпили его. Он не мучился, но тем не менее он мёртв, и именно мы, моя мать и я, убили его.

МАРИЯ (пятится назад): Нет, нет… это я сошла с ума и слышу слова, которые ещё никогда не раздавались на этой земле… Я знала, что ничего хорошего меня здесь не ждёт, но к такому безумию я не готова. Я не понимаю, я вас не понимаю…

МАРТА: В мою задачу не входит вас убеждать, я вас только информирую. Вы сами придёте к признанию этой очевидности.

МАРИЯ (с некоторой долей рассеянности): Почему, почему вы это сделали?

МАРТА: Во имя чего задаёте вы мне этот вопрос?

МАРИЯ (кричит): Во имя моей любви!

МАРТА (тоже кричит): Что означает это слово?!

МАРИЯ: Оно означает всё то, что рвёт сейчас мою душу, что кусает и жалит меня, оно означает весь этот бред, который сейчас толкает меня просто-напросто на убийство!.. Если бы не моё упорное нежелание вам поверить, за которое ещё цепляется моё сердце, вы бы у меня быстро поняли, безумная вы баба, что означает это слово, почувствовав, как мои ногти вонзаются вам в лицо…

МАРТА: Определённо, вы прибегаете к языку, которого я не понимаю. Слова о любви, о радости или о муке – для меня пустой звук…

МАРИЯ (с большим усилием): Послушайте, пора прекратить эту игру, если это, конечно, игра. Мы заблудились в бесплодных словесах. Прежде чем бросить меня на произвол судьбы, скажите мне чётко и ясно всё то, что я хочу чётко и ясно знать.

МАРТА: Трудно сказать яснее, чем я уже вам сказала. Этой ночью мы убили вашего мужа, чтобы завладеть его деньгами. Мы так не раз уже делали с другими постояльцами.

МАРИЯ: Значит, его мать и сестра были преступницы?

МАРТА: Да.

МАРИЯ: Вы уже знали, что он ваш брат?

МАРТА: Могу вам признаться совершенно откровенно: нет! Произошло недоразумение… И если вам довелось хоть немного соприкасаться с жизнью, вас это не удивит.

МАРИЯ: О Боже!.. Я знала, что эта комедия обернётся кровавым финалом и что мы оба с ним будем наказаны за то, что ввязались в неё. Несчастье было предначертано Небесами.

Не глядя на Марту.

Он хотел, чтобы вы его узнали, хотел обрести родной дом, хотел принести вам счастье. Но он не умел найти нужные слова… И пока он эти слова искал, вы его убили.

Начинает плакать.

Вы, две полоумные дуры, стояли точно слепые перед удивительным сыном, который к вам возвратился… ибо он был удивительным сыном… и вам было невдомёк, какое благородное сердце, какую чистую душу вы хотите убить!.. Он бы мог стать вашей гордостью, как он был моею гордостью… Но, к сожалению, вы оказались ему недругами. А вы и сейчас его недруг, если можете с таким ледяным спокойствием говорить мне о том, что должно было исторгнуть звериные вопли из вашей глотки!..

МАРТА: Не судите о том, чего вы не знаете. В этот час моя мать присоединилась к своему сыну. Волны уже начинают там, в глубине, глодать их тела… Скоро их, впрочем, обнаружат, и они снова встретятся в одной и той же земле. На кладбище для неопознанных трупов. Но я и здесь не вижу причины для воплей. У меня совсем иное, честно говоря, представление о человеческом сердце… И, если говорить уж всё до конца, ваши слёзы мне просто противны.

МАРИЯ (с ненавистью): Это слёзы навеки утраченной радости. Они для тебя всё-таки лучше, чем то горе без слёз, которое скоро охватит меня, и тогда я вот так же холодно и без колебаний убью тебя!..

МАРТА: Нашла чем пугать… Поверь, для меня это сущий пустяк. Я тоже навидалась и наслушалась такого, что…

Пауза.

МАРИЯ: Ах, умирай и ты, если тебе нужно, и пускай весь мир летит в тартарары!.. Я потеряла того, кого я люблю. Мне предстоит теперь жить в одиночестве, и память об этом кошмаре – ещё одна пытка…

МАРТА: Не будем преувеличивать. Ты потеряла мужа, а я потеряла мать. Так что мы квиты…

МАРИЯ: Я ослепла, я тебя больше не вижу! И твоя мать, и ты сама останетесь для меня лишь мимолётными ликами, промелькнувшими и сгинувшими в обвале этой бесконечной, неизбывной трагедии… Я к вам не чувствую ни злобы, ни сострадания. Я никого больше не могу ни любить, ни ненавидеть…

Оборачивается кругом, как бы ничего не видя, потом кричит.

О Боже! Я не могу жить в этой пустыне. Я к Вам обращаюсь, к Вам…

Падает на колени.

Я полагаюсь только на Вас. Имейте жалость ко мне, обратите ко мне Свой лик. Услышьте меня, дайте мне Вашу руку! Имейте жалость, Господи, к тем, кто любит друг друга и кого разлучили…

Распахивается дверь, появляется старый слуга.

СТАРИК (голосом отчетливым и непреклонным): Вы меня звали?

МАРИЯ (поворачивается к нему): О, я не знаю… Но – помогите же мне, ибо мне нужна помощь. Имейте жалость и согласитесь помочь мне!..

СТАРИК (тем же голосом): Нет!

Он поворачивается и уходит. Мария, после паузы поднимается с колен, медленно, как в трансе, бредёт к выходной двери и скрывается за нею. Через секунду раздаётся оттуда, ибо она оставила дверь открытой, протяжный и резкий визг тормозов проезжавшего мимо автомобиля. Марта подбегает к двери и смотрит наружу, а потом закрывает лицо руками.

Сцена пятая

Марта сидит – при так же раскрытой на улицу двери – за столом и пьёт что-то горячительное.

Послышались отдалённые шаги, и в дверях показался мужчина. Остановившись на пороге, он некоторое время всматривается в полутемноту помещения. Не сразу замечает Марту. Это, как ни странно, Ян. Он в костюме, который очевидно некоторое время тому назад был в воде и в грязи, но немного уже обсох и как бы облепил его тело.

ЯН (подойдя наконец к Марте, смотрит внимательно на нее, потом – на бутылку): Это что? Виски?

Берёт бутылку, ищет глазами второй стакан и, не найдя, жадно хлебает из горла. Марта, остолбенев, напряжённо смотрит на него.

ЯН: Что смотришь? Это я, я, твой брат, Ян… Помнишь такого, сестрёнка? Не забыла?.. Да не бойся, я – не призрак, я – живой, живой… Я, видишь ли… я когда-то был неплохой пловец… Вот, пригодилось…

МАРТА (хрипло): Как же ты – проснулся? Мы же тебя, как всех, усыпили…

ЯН: Как всех?.. И – многих вы так?.. Да ладно: не будем сейчас об этом… Я… видишь ли… я ваш чай-то не пил, я чуть раньше про вас догадался…

МАРТА: Ты – что же?.. Комедию перед нами играл? Спящим притворялся?!

ЯН: Я… Видишь?.. Мне же не до конца всё открылось. Это была только догадка, предположение… А мне надо было точно убедиться, чем вы тут с матерью занимаетесь…

МАРТА: Зачем? Ты – что? Полицейский?

Ты – что? По наводке, что ли, сюда, к нам, пожаловал? Преступников искать?..

ЯН: Да нет! По какой наводке? Никакой я не полицейский!.. Я… просто, я – химик. И мне запах этого вашего снотворного конкретно знаком. Так что, мне… Мне просто правду узнать было надо. Ну, а потом уж – и жизнь свою спасать!.. Я-то думал: чуть притворюсь, а потом – вывернусь… Да вы, сукины дети, так меня спеленали, что вырваться от вас на берегу не получилось, пришлось со дна выплывать.

МАРТА: Понятно… Аты знаешь, что наша мать, когда паспорт-то твой увидела (потом), к тебе, в реку, кидаться побежала?

ЯН: Как – в реку?

МАРТА: Да – так!.. Не могу я, говорит, жить, если сына своего не узнала. Ты-то вот выплыл, а мамаша твоя – там, на том самом дне пребывает…

ЯН (закрывает лицо руками): Ах ты, грех какой!..

Потом встаёт и со стоном мечется по помещению.

МАРТА: Да не убивайся ты так… Ишь ты! Того гляди – обратно в реку побежишь кидаться… Хватит! Уж раз ты, братец, после нашей мамочки жив остался, то – живи уж теперь, чего там… Она же всё своей волей делала: и тебя убивала, и себя…

ЯН: И всё – по недоразумению, всё – в заблуждении чувств!.. Кстати… тут меня женщина одна не спрашивала? До того, как я пришёл…

МАРТА (отпрянув): Какая… какая женщина?

ЯН: Молодая, красивая… Это моя жена. Я, кажется, вам наврал, что её со мной нету, но она здесь, она должна сегодня прийти.

МАРТА: Это… Тут сегодня на нашей улице какую-то женщину машина сбила насмерть… Несчастный случай… Это не она ли была? Ты зайди в полицию, узнай. Они её, наверно, ещё не похоронили…

ЯН: Что? Насмерть, говоришь? Да нет! Ну с какой это стати?.. Да мне сейчас не след в полиции засвечиваться – после всех этих… недоразумений. А что? Она сюда… не заходила? Ты ей ничего не говорила?

МАРТА: А что я ей могла сказать?

ЯН: Ты ей сказала, что меня нет, что я умер? Ведь так? И после этого она выбежала на улицу и попала под машину?

МАРТА: Ян!.. Ян… Убей меня. Убей… У тебя есть все основания для этого. Тебя даже не посадят на электрический стул: ты же действуешь в пароксизме нахлынувших чувств!.. Ну что же ты?.. Я тебя прошу: убей меня!..

ЯН: Убить тебя?.. Но ведь ты же теперь у меня единственный во всём мире родной человек… Я потерял мать, я потерял жену… Но у меня осталась сестра!

МАРТА: Ты – сумасшедший!.. Какая сестра? Я же… я же тебя бросила связанного в воду, чтобы ты утонул, чтобы ты умер…

ЯН: Но я ведь не умер!

МАРТА: Ну и что же? Я же от этого не превратилась в ангела?

ЯН: Пока ещё нет. Но в него никогда не поздно превратиться. Стоит только захотеть…

МАРТА: Захотеть?

ЯН: Ну да!

МАРТА: Как?.. Ты можешь это забыть? Простить всё это?

ЯН: Но ведь это всё, по сути, всего лишь… недоразумение…

Пауза. Они смотрят друг другу в глаза. Музыка. Занавес.

КОНЕЦ ПЬЕСЫ

31.3.2015