Глава 1

Корнуолл

Октябрь 1818 года

– Давайте, ребятки, поторапливайтесь. Сколько мне просить за этот прекрасный кусок мяса?

– Полкроны!

Хриплый смех почти заглушил грубый ответ аукциониста на предложенную стартовую цену. Джеймс Гордон Харкнесс, пятый барон Харкнесс, прислонился к шершавой гранитной стене деревенской аптеки, на дальнем конце рыночной площади Ганнислоу. На дороге и в магазинах никого не было; большинство местных и приехавших на рынок крестьян собрались на площади поглазеть на аукцион скота. Джеймс доедал вкусный мясной пирог, пока его слуга грузил в багажное отделение экипажа сделанные задень покупки: несколько рулонов местной шерсти, кованые медные кастрюли, два больших мешка зерна, связку фазанов, корзину копченой рыбы и три бурдюка вина.

– Два фунта!

Джеймс положил в рот последний кусок пирога и, пережевывая, прислушивался к тому, что происходило на аукционе за углом. Голоса аукциониста и покупателей были ясно слышны в свежем осеннем воздухе.

– Два десять.

– Эй, вы, идиоты, бедная коровка стоит гораздо дороже! – перекрывая шум, раздался женский голос.

– Только не для моего мужа, – ответил другой женский голос, на что толпа отозвалась взрывом хохота.

– Два фунта пятнадцать!

Опять смех и оглушительный грохот ударов по оловянным котелкам. Крестьянки, следуя старой традиции, часто стучали по котелкам, чтобы оживить торги. Наверное, это в самом деле превосходное мясо, думал Джеймс, слыша, как ритмичный лязг становится все громче.

Порыв ветра погнал по дорожке желтые березовые листья, и Джеймс откинул назад густые черные волосы, которые ветер бросил ему на лицо. Джеймс следил взглядом за скольжением листьев, но прислушивался к тому, что происходило на площади.

– Три фунта!

Слушая, Джеймс вдыхал ароматы свежеиспеченных булочек с корицей и пирогов с мясом, жареной свинины и крольчатины, свежего сидра и эля. Вкусные запахи и звуки веселья и горячей торговли вернули его мысли к прежним временам, когда он мог бы наслаждаться таким днем, участвовал бы во всем и его бы тепло принимали. Сейчас ему не хотелось идти в толпу людей, которые его знали, знали, кто он такой и чем занимается.

Джеймс редко появлялся в Ганнислоу, хотя это был ближайший город с рынком. Он предпочитал более крупные и удаленные рынки Труро или Фолмаута, где его не так хорошо знали, но сегодня у него в Ганнислоу были дела. Воспользовавшись базарным днем, он послал своего лакея купить кое-что для хозяйства. Пока на площади торговля шла полным ходом, Джеймс держался на расстоянии. У него не было настроения терпеть напряженную тишину, настороженные взгляды, тихий шепот у себя за спиной, которые непременно последовали бы, если бы он вышел на площадь.

Лакей закрыл и запер багажное отделение, открыл дверцу экипажа и теперь стоял сбоку от нее. Джеймс оттолкнулся от гранитной стены и пошел к отворенной дверце. Он снова надел шляпу с загнутыми полями и натянул ее поглубже, чтобы не сдуло ветром.

– Четыре фунта!

– А тебе, Денни Гоуер, лучше не рисковать, если не хочешь, чтобы сердце из груди выскочило.

Вслед за этим интересным заявлением опять послышались смех и удары по оловянным котелкам. Джеймс остановился на полпути к экипажу. Что же там наконец происходит? Он никогда прежде не слышал, чтобы толпа была настолько странно возбуждена во время аукциона скота. Что же такого особенного было в этой корове?

Любопытство победило, и Джеймс отошел от кареты. Ему хотелось только взглянуть. Увидеть своими глазами, из-за чего вся это суматоха. Он быстренько глянет и сразу поедет.

– Пять фунтов!

Джеймс прошел несколько шагов до конца тропинки и выглянул из-за угла, надеясь, что его никто не заметит. Он быстро снял шляпу, понимая, что высокий элегантный головной убор сразу привлечет к нему внимание просто одетых крестьян и шахтеров. Однако беспокоился он напрасно. Когда Джеймс подошел к толпе, в которой было человек двести, если не больше, никто не обратил на него ни малейшего внимания.

Какое-то время Джеймс наслаждался видом давно знакомой суеты и суматохи Ганнислоу в базарный день. Временные загоны отделяли одну сторону площади, где на аукцион были выставлены скот и овцы. Купленную скотину новые хозяева уже отгоняли и уводили. В одном углу несколько десятков одиночек и семей сидели на скамьях за длинными столами, от ветра их укрывал тент из полосатой ткани, натянутой на деревянные столбы. Крепкая, статная Мэг Паддифут разносила свой знаменитый пшеничный пудинг точно так же, как она это делала, когда Джеймс был еще ребенком. Разноцветные повозки и прилавки, с которых продавали всевозможные товары и продукты, располагались по краям площади. Сладкие и острые ароматы, доносившиеся с той стороны, где торговали едой, здесь были сильнее и соблазнительнее, чем на соседней улочке, и на мгновение заставили Джеймса забыть, почему он так осмелел, что даже вышел на площадь.

– Шесть фунтов!

Подходя ближе, Джеймс бросил осторожный взгляд на толпу. Никто его не заметил. Все смотрели на каменное возвышение в конце прохода, где аукционист, старый Джад Моуди, стоял, подняв одну руку и размахивая ею в такт грохоту котелков, чтобы побудить толпу повышать ставки. В другой руке он держал кожаный поводок, другим концом прикрепленный к шее женщины.

Женщина!

Какого черта? Что все это значит? Мужчины из толпы действительно предлагали цену за женщину! Не за породистый скот, а за человека из плоти и крови.

Ярмарка жен. Джеймс читал о торговле женами у низших классов, среди людей, которым законный развод был не по карману. Он знал также, что суды закрывали глаза на подобные нарушения закона и даже на повторный брак одной из сторон. Однако здесь не было обычного в подобных случаях покупателя, с которым заранее все обговаривалось. Бедную женщину продавали с аукциона, как племенную кобылу или обычную лошадь для перевозки грузов.

Его собственный позор почти померк в сравнении с этой мерзкой сделкой. Потому что сейчас так низко пали ханжески добропорядочные граждане Ганнислоу. И они смели судить его? Самодовольные, лицемерные ничтожества. Те же самые люди, которые при виде Джеймса устремлялись к дверям своих домов и прижимали к себе детей, не желая простить ему его грехи, теперь явно не испытывали угрызений совести, выставляя напоказ один из своих грехов на этом позорном представлении.

Когда Джеймс присмотрелся к женщине повнимательнее, он понял, что она не из местных: не похоже, чтобы она была из семьи фермера или шахтера. На ней было синее платье, и даже издалека Джеймс заметил, что оно сшито хорошим портным из качественной ткани. Капор был отделан синей тканью в тон платью. Судя по одежде, женщина не была женой простого рабочего или даже фермера-арендатора. Может быть, одежду раздобыли для того, чтобы выручить более высокую цену на аукционе? Чтобы она выглядела привлекательнее?

– Семь фунтов! – выкрикнул какой-то мужчина. Джеймсу он был незнаком. По внешности его можно было принять за жестянщика или мелкого торговца. Он стоял рядом с крупной лошадью, нагруженной мешками, полными жестяной посуды. Джеймс подумал, что набожные местные жители осудили бы чудовищную затею и возложили бы вину за нее на чужаков и бродяг или на недавно прибывших новых рабочих медных копей. Конечно, их честные и высоконравственные соседи и знакомые никогда не ввязались бы в такое гнусное дело. Не могли быть в этом замешаны и мусульмане, которым Джеймс платил зарплату на шахтах, давал возможность арендовать дома и которые не утруждались снять шляпу при встрече с ним. И уж конечно, бесстрастные жители Корнуолла, исполненные христианского милосердия и человеческого сочувствия, не стали бы принимать участия в этом фарсе.

– Семь фунтов десять пенсов! – выкрикнул очередную цену Сэм Кемпторн, один из арендаторов Джеймса. Он с вожделением смотрел на женщину, в глазах его была неприкрытая похоть. Такое вот христианское милосердие.

– Восемь фунтов! – ответил жестянщик.

– Восемь фунтов десять! Женщина стояла на старой каменной площадке, неподвижная и словно застывшая. Голова ее была опущена, край капора отбрасывал густую тень на лицо. Несмотря на кажущуюся неподвижность незнакомки, Джеймс заметил едва уловимое напряжение плеч при каждом выкрике предлагаемой цены. Женщина напоминала Джеймсу солдата, которого секут за какое-то незначительное нарушение, а он стоически сносит каждый удар плетью.

Позади незнакомки Джеймс увидел хорошо одетого молодого человека, стоящего рядом с Джадом Моуди. Глаза молодого человека были широко раскрыты, по-видимому, от страха. Он вглядывался в толпу, потом буравил Моуди безумным взглядом отчаявшегося человека.

– Смелее, парни! – крикнул старый Моуди толпе и кивнул в сторону молодого человека. – Она чужая здесь и все такое прочее, даже, может быть, пришла издалека. Но она не какая-то шлюха подзаборная, она знатная дама, говорю я вам. Так притворяться невозможно. Это въедается до мозга костей. К тому же она жена джентльмена. Она стоит дороже, чем несколько фунтов, ей-богу. Давайте настоящую цену, разумную цену.

– Тогда дай нам как следует посмотреть на нее! – раздался мужской голос.

Старый Моуди потянул за ошейник, повязанный вокруг шеи женщины, и голова ее ненадолго поднялась.

– Ну-ка, милочка, покажи им себя хорошенько, – сказал он.

Женщина выглядела моложе, чем ожидал Джеймс, ей было лет двадцать пять. Темные волосы едва виднелись под капором. Глаза тоже казались темными, хотя Джеймс не был уверен: он стоял слишком далеко. Женщина снова опустила глаза. Казалось, она была в ужасе. Нет, решил Джеймс, присмотревшись к ней повнимательнее. Страх лишил ее лицо красок, но в плотно сжатых зубах и в плечах, приподнявшихся, когда Моуди потянул за ошейник, был еще и намек на презрение.

Незнакомка дернула шеей и отклонилась назад, отчего Моуди закачался и на мгновение потерял равновесие.

«Молодец, – подумал Джеймс, – молодец».

– Посмотрите, какая женщина! – продолжал Моуди. – Красавица! У нее еще целы все зубы, – добавил он, хлопнув ее снизу по подбородку. – И молодая. Просто создана для того, чтобы согревать постель кого-то из вас. Гляньте сюда. – Аукционист отогнул плащ незнакомки и приглашающе провел рукой по ее платью спереди, где ткань лифа туго обтягивала грудь.

Джеймс сделал шаг вперед, как и Мэг Паддифут, которая отвлеклась от своего пшеничного пудинга, нахмурилась, погрозила аукционисту длинной деревянной ложкой и возмущенно крикнула:

– Эй, убери руки!

Однако хорошо одетый молодой человек уже оттолкнул руку Моуди.

– Не дотрагивайся до нее, – сказал он.

Ветром сдуло плащ с плеча женщины. Муж протянул руку и поправил его. Женщина вздрогнула от его прикосновения.

Как странно, думал Джеймс, что мужчина, бессердечно выставивший свою жену на продажу, как рабыню, хотя бы в такой мелочи проявляет уважение к ней.

– Ах, посмотрите, какая она леди! – сказал Джади. – Она заслуживает, чтобы за нее дали больше, чем жалкую горсть монет, и джентльмен знает это. Вы же не хотите, чтобы она досталась рябым желтокожим парням, не правда ли, сэр?

Муж уставился на Моуди, потом опустил глаза и покачал головой.

– Давайте, парни, – продолжал Моуди. – Кто хочет заплатить за то, чтобы взять в жены настоящую леди? Кто готов выложить двадцать фунтов?

– Двадцать соверенов? Это цена хорошенькой девочки для развлечений, а не для жены!

Толпа разразилась смехом.

– Тогда купи ее себе для развлечения, Нат, – отозвался старый Моуди.

Нат Спраггинс глупо ухмылялся, в то время как другие мужчины ободряюще хлопали его по спине.

– Не-е, моей жене это не понравится, – ответил Нат под общий смех.

– Конечно, не понравится, – отозвалась стоящая рядом миссис Спраггинс. – У тебя, Натти, по ночам не хватает сил вспахать свое поле, куда уж тебе лезть на чужое.

Смех стал еще громче.

– Лучше найди холостяка, Джад Моуди, – раздался женский голос. – Ни одной жене это не понравится, не только Хилди Спраггинс.

– Давайте же, холостяки, – продолжал Моуди. – Кому из вас нужна красивая молодая жена? Уже распечатанная этим милым молодым человеком. Думаю, она умеет ублажить мужчину в постели. Не так ли, сэр?

Молодой человек сердито посмотрел на Моуди, потом отвернулся и ничего не сказал. Ублюдок.

– Даю десять фунтов!

– Чили Краддик, не надо оскорблений. Чтобы настоящая леди грела тебе постель и ублажала тебя за какие-то жалкие десять соверенов? Не смеши меня! Честное слово, она стоит по крайней мере столько же, сколько твоя лучшая лошадь. Ну, да ладно... Кто еще предложит цену? Давайте, парни, шевелитесь! Назовите мне настоящую цену. Кто даст двадцать монет?

– А почему он ее продает? – раздался сквозь гам мужской голос. – Может быть, она ведьма или у нее что-то не так? Почему этот парень так хочет от нее избавиться?

– Ты, Джакоб, знаешь, как это бывает, – ответил Моуди. – Если каждую ночь у тебя одна и та же женщина, она надоедает. Хочется разнообразия и все такое. Так что этот милый джентльмен хочет отдать ее вам за хорошую цену и осчастливить одного из вас. Так кто же будет тем счастливчиком?

Джеймс нахмурился, услышав непристойность. Однако он был еще большим ублюдком, чем негодяй муж, так что неудивительно, что ему в голову пришла грязная мысль.

Джеймс внимательнее присмотрелся к привязанной женщине. Действительно ли она знатная дама? Женщина его круга? Он никогда не слышал, чтобы дворяне продавали жен. Муж выглядел богатым, хорошо одетым. Держался он скромно, даже немного скованно.

Каким человеком надо быть, чтобы сотворить такое с собственной женой? Как он может так легко отказаться от нее, прилюдно унизить? А как же его клятвы? Честь?

Джеймс внезапно опомнился, пораженный нелепостью своих суровых оценок, и невесело усмехнулся. Кто он такой, чтобы судить о чести мужчины? Какое он имеет право осуждать другого мужчину за его отношение к жене? Что из того, что молодой человек собирается походя бросить ее? Что из того, что он ее публично унижает? Что из того, что он глуп и не понимает, как повезло ему, когда она ему досталась, и как пуста может быть жизнь мужчины без жены? Ну и что? Все это не имеет к Джеймсу никакого отношения и его не волнует.

– Может быть, Большой Уилл? – раздался женский голос. – Он хоть сможет попользоваться женой, ведь его наверняка никто больше не захочет!

Толпа опять взорвалась хохотом. Джеймс заметил внезапное движение на противоположной стороне площади, где стоял громадный Уилл Сайке, кузнец Ганнислоу, и глазел на женщину, которую держали на ошейнике. Его мускулистые, до плеч обнаженные руки, поросшие черными волосами, покрытые сажей, жиром и бог знает чем еще, были сложены на могучей груди.

– Ну как, Большой Уилл? – спросил Моуди, когда несколько мужчин вытолкнули вперед огромного детину. – На какую глупость ты опять потратишься? А здесь милая, мягкая женщина ждет не дождется твоих нежных ласк.

Кузнец, разинув рот, уставился на молодую женщину. Большой Уилл Сайке всю жизнь жил в Ганнислоу и всегда был хорошим кузнецом, но его рост, недостаток ума и своеобразное представление о чистоплотности много лет делали его мишенью для шуток местных острословов. Женщины издалека его дразнили, но близко ни одна не подходила.

– Что скажешь, Уилл? – начал его обхаживать старый Моуди. – Наконец у тебя будет своя собственная жена. К тому же настоящая дама.

Большой Уилл облизнул губы, и у Джеймса свело желудок. Было ли ему жаль женщину? Заинтересовала ли она его? Нет. То, что с ней происходило, его совсем не касалось. Ему безразлично, что молодой муж оказался первостатейным хамом, который позволил этому огромному слюнявому животному с вожделением смотреть на свою жену и был готов передать свою ответственность за нее тому, кто больше заплатит. Был ли Джеймс так уж уверен в своем чувстве чести? Верил ли он действительно, что сам не был способен на подобную подлость?

Что за глупые мысли, учитывая то, что его грех гораздо более тяжкий.

Другие мужчины тоже начали убеждать Большого Уилла, и тот подошел поближе к возвышению.

– За двадцать фунтов она станет твоей, – Моуди. – Выгодная будет покупка. Видит Бог, лучшей ты никогда не сделаешь.

– Это же куча денег, – сказал Большой Уилл, медленно покачивая головой из стороны в сторону.

– Но не для такого человека, как ты, Уилл, – Моуди. – У тебя немало припрятано. Ты прилично зарабатываешь в своей кузне. И все в округе знают, что ты и полпенни не истратил за годы. К тому же посмотри на нее, парень. Посмотри на нее!

Большой Уилл продолжал не отрываясь смотреть, а женщины в толпе захихикали и снова начали долбить по своим жестяным котелкам.

– Уилл! Уилл! Уилл! – кричали мужчины в такт ударам по котелкам.

Уилл обернулся лицом к толпе и ухмылялся, явно довольный тем, что оказался в центре внимания.

– Уилл! Уилл! Уилл!

Площадь сотрясалась от адского грохота, так что у Джеймса вибрировали подошвы ботинок.

– Уилл! Уилл! Уилл!

С каждым выкриком и ударом по котелкам толпа немного продвигалась вперед, постепенно окружая возвышение. На площадь стали подходить еще любопытные, и на Джеймса начали напирать сзади. Ему стоило трудов удерживать равновесие, когда толпа толкала и толкала вперед, в том же ритме, в каком гремели котелки и сотни голосов скандировали:

– Уилл! Уилл! Уилл!

Наконец великан кивнул и повернулся к аукционисту. Старый Моуди поднял руку, прося тишины, и грохот котелков постепенно прекратился.

– Хорошо, – сказал Уилл своим низким, невыразительным голосом. Он по-прежнему с вожделением косился на женщину, которая стояла неподвижно, как жена Лота. Пока была суматоха, она ни разу не подняла голову. – Значит, двадцать монет.

В толпе послышались одобрительные возгласы и смех, которые опять заглушил стук котелков. Джеймс с изумлением огляделся, пораженный тем, что люди, большинство из которых он знал всю жизнь, так хотели, чтобы эта незнакомая молодая женщина оказалась в грязных мясистых руках Уилла Сайкса. Они готовы были допустить это. И более того, они с восторгом добивались, чтобы это произошло.

Взгляд Джеймса устремился к женщине и ее мужу. Она стояла прямо и неподвижно под усиливающимся ветром, голова ее была по-прежнему опущена, руки крепко сжаты спереди, и только их дрожь выдавала ее страдания. Джеймсу редко приходилось быть свидетелем такого мужества даже на поле боя в Испании. Негодяй муж не собирался препятствовать тому, что должно было произойти. Молодой болван не пошевелил пальцем, чтобы остановить это.

Джаду Моуди понадобилось несколько минут, чтобы утихомирить охрипшую толпу.

– Уилл Сайке дает двадцать фунтов, – наконец удалось ему сказать. – Может быть, кто-нибудь даст больше?

Тишина, наступившая после вопроса аукциониста, как французский штык ударила Джеймса в живот. Боже милостивый, что ж это такое с ним происходит? Он не знает эту женщину. Ему нет дела до того, что с ней случится. Его это совсем не касается. Если молодую женщину собираются продать – продать, Господи сохрани! – самому отвратительному мужчине во всем Корнуолле, значит, так тому и быть. Джеймса это не касается.

Женщина все еще не поднимала голову. Она не представляла, какая судьба ее ждет. Не имела понятия. Джеймс оторвал взгляд от нее и посмотрел на мужа. Мужчина побледнел и выглядел так, как будто ему сейчас станет плохо от одного вида Большого Уилла. Однако он ничего не сказал.

Пора было уходить. Джеймс не имел ни малейшего желания смотреть конец этой отвратительной маленькой драмы.

Однако он все не уходил.

– Кто-нибудь даст больше? – повторил Моуди.

В животе у Джеймса кишки собрались в тугой узел. Взгляд его скользил по ухмыляющейся, смеющейся толпе, которую подстегивали ветер и возбуждение от торгов, как будто это какой-то языческий ритуал.

Джеймс еще раз глянул на привязанную женщину, неподвижную и дрожащую перед возбужденной толпой. Проклятие!

– Если больше никто не предложит цену повыше, то леди будет продана...

– Я даю сто фунтов!

Толпа издала возглас изумления, после чего повисла зловещая тишина. Верити Озборн Расселл подняла голову впервые с тех пор, как взошла на помост.

Сборище на рыночной площади оказалось несопоставимо меньше той чудовищной орды, какую Верити представляла себе. Она их, конечно, видела, когда Гилберт привел ее на площадь. Однако, как только ей на шею надели ошейник, все переменилось. Толпа росла и превращалась во враждебное, насмехающееся сборище. Посмотреть на этих людей означало для Верити тоже, что признать реальность всего происходящего, а она не могла решиться на это. Поэтому она твердо отказывалась поднимать глаза.

Верити казалось, что на нее уставились тысячи любопытных глаз, осматривающих ее с головы до пят, похотливо ощупывающих ее так же реально, как мерзкие руки аукциониста. Выкрики толпы настолько усилились, что Верити почувствовала, как усыхает под чудовищной тяжестью этого жуткого общего голоса.

И еще оглушительный грохот сотни металлических барабанов. В какой-то момент Верити почудилось, что все палки и ложки, которыми толпа долбила по котелкам, будут направлены на нее. Она всерьез опасалась за свою жизнь.

Однако теперь Верити больше не интересовала толпу. Все глаза повернулись в сторону высокого темноволосого мужчины, стоявшего позади собравшихся. По-видимому, именно этот человек предложил за нее сто фунтов.

Мужчина надел на голову черную шляпу с высокой тульей, и для толпы это словно послужило сигналом. Они расступились перед ним, как Красное море перед посохом Моисея. Мужчина не двинулся с места, но, казалось, смотрел прямо на Верити. Неодолимый трепет мрачного предчувствия пробежал у нее по спине. Кошмар еще не кончился.

– Ну что ж, – промолвил в тишине аукционист. Он больше не был живым, добродушно подшучивающим торговцем, голос его стал нерешительным, почти неестественным. – Сто фунтов от лорда Харкнесса.

Лорд Харкнесс? Он титулованный джентльмен? Благородный человек? Слабая надежда зародилась в душе Верити. Может быть, он пришел, чтобы прекратить эту чудовищную торговлю? Может быть, он настоящий джентльмен и не позволит продолжать этот кошмар? Может быть, он собирается привести Гилберта в чувство, заставить его осознать, что он делает? Нет. Пристальный взгляд незнакомца был сосредоточен на Верити. Не на беспутной толпе, которая над ней издевалась. Не на омерзительном аукционисте. Не на Гилберте. Его интересовала только Верити. Этот дворянин не спаситель. Он дал за нее свою цену. Он собирается купить ее.

– Не думаю, что кто-то даст цену больше, чем его милость, а? – сказал аукционист. Немного помолчав, он продолжил: – Леди продана лорду Харкнессу за достойную сумму в сто фунтов.

Продана. Верити снова охватил ужас, сердце бешено колотилось. Ее продали. Продали.

Это слово звенело у нее в ушах громче, чем стук десяти тысяч железных барабанов, заглушая все, что произошло раньше. Продана.

Это невозможно. Ради всего святого, ведь сейчас девятнадцатый век! Такого просто не бывает в наше время, в современной, просвещенной Британии!

И все-таки ее продали. Как лошадь в «Таттерсоллз». Как капор с витрины модистки или леденец в кондитерской. Как рабыню.

Верити услышала у себя за спиной, как с облегчением вздохнул Гилберт. Она продана, а ее муж чувствует облегчение. Потому что наконец от нее избавился? Потому что передаст ее дворянину, а не местному кузнецу? Или потому что получит сто фунтов вместо каких-то жалких двадцати?

Какая разница? Теперь все, что касается Гилберта, не имеет никакого значения.

Верити сосредоточилась на темноволосом незнакомце, проходящем к ней сквозь толпу. Шляпа затеняла его лицо, так что женщине не удавалось его как следует рассмотреть. Зато в его манере двигаться было нечто поразительное: почти угрожающая животная грация, властная самоуверенность. Лишающее сил молчание толпы сменилось приглушенным шепотом, когда он двинулся к возвышению. Те, мимо кого он проходил, смотрели на него разинув рты, широко раскрытыми глазами и отступали назад, как будто боялись оказаться слишком близко к нему. Соседи подталкивали друг друга локтями и шептались. Дети прижимались к родителям. Некоторые показывали на него пальцами и нервно хихикали.

Мужчина не обращал на их реакцию никакого внимания и продвигался вперед. Он выглядел заносчивым, надменным, и можно было предположить, что у них были основания его бояться.

Верити следила за его раздражающе медленным приближением, и каждая мышца ее и без того напряженного тела натягивалась еще сильнее, пока женщина не задрожала, как натянутая тетива лука. Она сделала едва уловимое инстинктивное движение к Гилберту, но от мужа для нее теперь не было никакой пользы. По правде говоря, от него и раньше не было толку. Тоненькие ниточки, которые прежде связывали их, ослабли в тот момент, когда Гилберт надел ошейник на ее шею, и вовсе порвались, как только было произнесено одно-единственное слово: «Продана».

Верити еще крепче сжала руки, напрягла локти и колени, пытаясь контролировать свое тело. Но чем сильнее она напрягалась, тем больше дрожала. Она не могла преодолеть себя и перестать трястись.

Мужчина все так же медленно шел через площадь. Верити услышала несколько приглушенных восклицаний:

– Лорд Хартлесс. \Хартлесс (heartless) означает «бессердечный».\

Аукционист же точно назвал его «Харкнесс».

Просто ее собственный страх переделал это имя в нечто устрашающее.

И тем не менее как же люди его боятся! Кто он такой? И неужели ее действительно, как отборный кусок конины, передадут этому странному мужчине, который, кажется, внушает ужас всем, кто его знает?

Продана.

Верити никак не могла остановить дрожь. Ее трясло всю: внизу, в животе, так, что даже тошнило, и вверху, в горле, не давая глотнуть. Она пыталась прекратить это, сдержать дрожь, но вышло даже хуже. Каждая мышца была настолько напряжена, что Верити начала ощущать липкую влагу испарины, появившейся от ее отчаянных усилий. Нижняя юбка прилипла к ногам, и тоненькая струйка пота стекала сзади по шее. Ветер остужал влажную кожу. Верити продолжала дрожать. Все ее тело неудержимо сотрясалось. Ей казалось, что остановить эту дрожь невозможно.

Надо взять себя в руки. Она не должна показать свой страх этому человеку, потому что, возможно, ему именно это и нужно. Она поплотнее закуталась в плащ.

Когда мужчина подошел к помосту, Верити впервые увидела его лицо. Оно было грубое, худое и хмурое. Тяжелые черные брови наползали на ярко-синие глаза, которые как будто пронзали ее насквозь и приковывали к месту. Когда мужчина наконец перевел взгляд на Гилберта, Верити прерывисто вздохнула. Сердце громыхало у нее в ушах. Конечно, он услышит и поймет, как она боится.

– Вы муж? – спросил мужчина низким голосом, правильно выговаривая слова.

Верити услышала у себя за спиной шарканье и ответ:

– Да.

– Вы хотите от нее избавиться?

– Да.

В этот момент Верити захлестнула волна злости, которая почти уничтожила страх. Если бы ей удалось, она бы развернулась и надавала Гилберту пощечин. Как он посмел избавиться от нее? Она никогда не хотела за него замуж. Этот брак устроили их родители, еще до того как Верити и Гилберт увидели друг друга. Откровенно говоря, за прошедшие два нескончаемых года у нее часто возникало желание избавиться от этого брака и от Гилберта. Однако она не позволила себе сделать это только потому, что ей так хочется.

– И вы продадите мне ее за сто фунтов? – спросил темный человек.

Гилберт сделал шаг вперед и оказался рядом с Верити. Не поворачиваясь, она скосила глаза в сторону мужа. Он снял шляпу и пятерней провел по своим светлым волосам.

– Ну... это... – Гилберт помолчал, пригладил волосы, снова водрузил на голову шляпу, повернув ее так, чтобы выглядеть дерзким, потом бросил взгляд на Верити. – За сто фунтов вы можете взять женщину, – сказал он. – Еще сто фунтов за ее вещи.

Верити услышала, как темный человек резко втянул в себя воздух.

– Еще сто фунтов? – произнес он с металлом в голосе.

– Это... это выгодная покупка, понимаете, у меня в экипаже сундук с ее вещами. За сто фунтов она может взять их с собой. Это честная цена. Одеть ее будет стоить дороже, не правда ли?

Темноволосый незнакомец смотрел на Гилберта с такой неприязнью, что мог, наверное, спалить его одним взглядом. Верити содрогнулась и крепче вцепилась в плащ.

Казалось, прошло несколько минут, прежде чем мужчина полез в карман плаща и достал оттуда кошелек. Он быстро ощупал его и грубо швырнул Гилберту.

– На, подавись, – сказал незнакомец. – Здесь больше двухсот фунтов. Забирай их и проваливай. Сундук оставь.

Гилберт положил кошелек в карман и подошел поближе к Верити, которая еще не в состоянии была даже шевельнуться.

– Хорошо, – сказал он. – Я уйду. Верити, я...

– Постойте, джентльмены, – прервал аукционист. – Вы же не можете вот так просто взять покупку и уйти. Надо обоим сначала подписать бумаги.

– Ах да, конечно, – предложил Гилберт, все еще глядя на Верити. – Чуть не забыл.

– Идите за мной, – сказал аукционист.

Они с Гилбертом пошли к задней части помоста. Верити, наверное, тоже должна была идти с ними, но она не могла двинуться с места. Дрожь постепенно прекратилась, но теперь Верити была не в состоянии шевельнуться. Она стояла окаменелая, как статуя, ноги как будто приросли к месту. Если бы она могла сделать хоть один шаг, тогда сделала бы и второй, и третий, а потом побежала бы и убежала прочь. Прочь от этого кошмара.

Но она не могла сдвинуться с места.

– Подождите! – Темноволосый незнакомец сделал пару шагов и оказался прямо перед Верити. Он протянул к ней руку, и в груди у Верити замерло сердце, но мужчина взялся за ошейник. – В этом нет необходимости, – сказал он, после чего освободил шею Верити и швырнул ошейник вниз, в толпу.

Верити закрыла глаза и глубоко, прерывисто вздохнула, низко наклонив голову. Когда она сделала еще один глубокий вдох, освободились зажатые мышцы плеч, спины, рук, ног. Дюйм за дюймом напряжение, сковывавшее все ее тело, постепенно уходило, и наконец оно и вовсе оставило женщину. Теперь она стояла спокойно и неподвижно. Дрожь прекратилась.

Верити медленно отняла пальцы от складок плаща и подняла руку к горлу, где до этого был ошейник. Страх больше не парализовал ее. Теперь она могла двигаться. Она могла ходить. Она могла уйти.

Но она не ушла. Темный человек смотрел на нее с каким-то непонятным выражением. Неожиданно для себя Верити захотела улыбнуться незнакомцу, но он отошел, присоединившись к Гилберту и аукционисту. Она повернулась и направилась к мужчинам, которые наклонились над столом, стоящим в задней части помоста. Верити подошла поближе и увидела, что они рассматривают лист пергаментной бумаги. Это была, конечно, купчая. Документ, в котором заключается ее будущее.

Гилберт написал несколько строчек и передал перо темному человеку. Тот обмакнул его в крохотную чернильницу и что-то быстро, небрежно написал. Верити наклонилась поближе, чтобы иметь возможность заглянуть в документ, решающий ее судьбу.

Я, Гилберт Расселл, согласен передать свою жену, Верити Расселл, урожденную Озборн, Джеймсу Гордону, лорду Харкнессу, за сумму в двести фунтов, принимая во внимание, что передаю ему все права, обязанности, имущественные претензии, обслуживание и прочие вопросы.

Таким образом, ее передают от одного мужчины другому, как участок земли.

Верити ни на одну минуту не поверила, что подобный документ придавал сделке законность. Он не мог быть законным. Или мог? Она смотрела, как аукционист готовит копию документа. Гилберт и лорд Харкнесс подписали и копию. Аукционист посыпал обе бумаги песком и протянул по одной каждому джентльмену. Гилберт свою копию сложил и спрятал в карман пиджака. Лорд Харкнесс смотрел на свою нахмурясь, как будто написанные в ней слова были ему непонятны.

Он поднял глаза и встретился взглядом с Верити. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Неожиданный намек на чувство мелькнул в его взгляде – может быть, то была жалость? – но исчез в тот же миг. Наверное, ей это почудилось, потому что, до того как повернуться к Гилберту, он уже опять нахмурился. Сказав несколько слов, лорд Харкнесс снова посмотрел на Верити, но глазами с ней не встречался.

– Нам пора ехать, – сказал он. – Думаю, здесь мы уже закончили.

Верити-то уж точно все закончила. Жизнь, которая была ей привычна, все обычное и знакомое кончилось.

Лорд Харкнесс спустился с возвышения. Он не дотронулся до Верити, не взял ее за руку, но дал понять, что она должна следовать за ним. Верити глубоко вздохнула и пошла.

– Верити, подожди.

Услышав голос Гилберта, она остановилась, но не обернулась. Она больше не взглянет на него. Она никогда больше не взглянет на него.

– Я... мне очень жаль, Верити, – сказал Гилберт неуверенно. – Это был единственный выход.

Верити не понимала, как такое могло быть, но ей было уже безразлично. Ей так же сильно хотелось избавиться от него, как и ему от нее. Ей хотелось уйти. Она хотела, чтобы все это побыстрее закончилось.

– Ну, по крайней мере теперь ты от меня освободилась.

Верити ничего не ответила и пошла прочь от своего мужа. Навсегда.

Она сделала два неуверенных шага к краю помоста и остановилась. Лорд Харкнесс ждал ее внизу. Немного помедлив, он протянул ей руку, молча предлагая помочь спуститься по ступенькам.

Верити смотрела на эту затянутую в перчатку руку и понимала, что если она возьмет ее, это будет означать, что она принимает его покровительство. Она не имела понятия, какую роль этот человек отводит ей: любовницы, служанки, узницы, рабыни? Он мог заключить сделку и оформить купчую, но она никогда не будет ему принадлежать. Он может владеть ее телом, но никогда не получит душу. Никогда.

Верити прижала руки к груди и вскинула подбородок. Медленно и осторожно, поскольку мышцы опять начинали деревенеть, она спустилась по ступенькам сама, не обращая внимания на предложенную ей руку. Лорд Харкнесс поднял одну бровь, а губы его изогнулись в подобии ухмылки. Однако он повернулся и пошел до того, как Верити смогла спуститься с помоста.

Харкнесс не обернулся, чтобы убедиться, идет ли Верити следом. По-видимому, он не сомневался в том, что она пойдет. Он снял с нее ошейник и повернулся спиной, показывая, что она вольна остаться здесь, но зная, что она не останется. Как он мог быть в ней настолько уверен? Откуда он знал, что она не убежит?

Верити окинула взглядом толпу на площади и поняла, что идти ей больше некуда. Не к этим же людям, которые насмехались, издевались над ней, оскорбляли ее. Лорд Харкнесс по крайней мере ничего такого не делал.

Она пойдет с ним. Пока.

Как только толпа расступилась перед ними, точно так же, как до того расступалась перед ним, послышались шепотки.

– ... Лорд Хартлесс...

– Ай, бедняжка.

– Что с ней будет?

– Как долго она будет...

– Лорд Хартлесс...

– ... и ее тоже?

– Ты думаешь, он...

– Бедняжка, она...

– ... еще одна жертва?

– Да поможет ей Бог.

Потрясенная едва слышным шепотом и хмурыми взглядами, Верити так сжала руки, что ногти больно вонзились в ладони. Боже милостивый, что с ней будет? Решив не показывать толпе свой страх, Верити высоко подняла голову и последовала за высоким, широко шагающим мужчиной. Тем не менее, несмотря на внешнее спокойствие, она шла через площадь так, как будто ее на позорной повозке везли к виселице. Она не раздумывала, насколько близко к истине мог быть такой конец.

Ужасные разрозненные образы заполонили ее сознание, полузабытые шепоты из детства, такие же непонятные сейчас, как и тогда, но пугающие секреты прошлого века, о которых не распространялись: клуб адского пламени, маркиз де Сад, белое рабство.

Неужели ее ожидает такая судьба? Неужели она станет жертвой прихотей этого темного незнакомца, будет у него под рукой для его чудовищных деяний? Он станет мучить ее или, быть может, даже убьет?

По каким-то непонятным причинам – гордость? упрямство?– Верити не хотела умирать. Несмотря на то что у нее не было ничего, ради чего стоило бы жить, она хотела жить.

Решительно подняв голову, Верити прошла следом за лордом Харкнессом к простому, неприметному черному экипажу, ожидавшему на соседней улице, к счастью, невидимому толпе на рыночной площади. Кучер в белых кожаных – бриджах, полосатом жилете и темном жакете держал головы лошадей, пока лакей открывал дверцу кареты.

Лорд Харкнесс снова предложил Верити руку, чтобы помочь подняться в экипаж, но она не обратила на него внимания, и он отошел в сторону поговорить с кучером. Когда лакей, крепкий рыжеволосый парень с открытым приветливым лицом, подал ей руку, она не колеблясь приняла его помощь.

Внутри карета была отделана со вкусом, без крикливых украшений. Сиденья и стенки были обиты стеганым синим бархатом, детали – латунные и из красного дерева. Удобство ее было блаженством по сравнению с бедным экипажем, нанятым Гилбертом для поездки в Корнуолл.

Однако Верити и не думала расслабляться. Она не собиралась забывать о том, что происходит.

Карета начала слегка покачиваться. Наверное, слуга принялся разгружать ее багажник. Верити молилась, чтобы ее сундук не повредили, потому что в нем находилось все, что у нее было. Теперь она поняла, почему Гилберт велел ей так тщательно собраться: он знал, что она из этой поездки не вернется.

Дверца кареты распахнулась, и показалась голова молодого лакея.

– Извините, мэм, – сказал он, – но мы вынуждены были выгрузить эти бурдюки с вином, чтобы поставить ваш сундук. Нам ничего не остается, кроме как запихнуть их сюда. – И он начал расставлять деревянные ящики на противоположном сиденье.

Боже милостивый, неужели лорд Харкнесс еще и пьяница? Отец Верити редко выпивал больше одного стакана вина за едой. Трех бурдюков ему хватило бы на год. За какое время лорд Харкнесс выпьет все это вино? И придется ли ей каким-то образом участвовать в его пьяных оргиях?

Предмет ее размышлений запрыгнул в карету, сел рядом и закрыл за собой дверцу. Его бедро слегка задело бедро Верити, и она дернулась, как будто обожглась. Отодвинувшись как можно дальше, Верити прижалась к боковой стенке кареты и устремила взгляд в окно, изучая видневшуюся за стеклом обычную гранитную стену.

– Вам... удобно? – спросил лорд Харкнесс.

Верити кивнула, не оборачиваясь и не глядя на него.

– До Пендургана отсюда меньше пяти миль, – продолжал он тоном, в котором чувствовалась неловкость. – Мы будем на месте примерно через сорок пять минут.

Пендурган. Даже название устрашающее. Она ехала в место, которое называется Пендурган, с человеком по прозвищу Хартлесс. Да поможет ей Господь.

Карета качнулась и тронулась с места. Верити положилась на судьбу.

 

Глава 2

Джеймс барабанил пальцами по оконной раме кареты. Он никогда в жизни не чувствовал себя так глупо. Он только что купил молодую женщину. Какого дьявола ему теперь с ней делать? Что на него нашло? Почему он сделал этот поспешный, необдуманный шаг? Ему следовало предвидеть последствия. Он должен был держаться подальше от всего этого и уйти с рыночной площади не задумываясь. Видит Бог, Джеймс не имеет права привозить молодую женщину к себе в дом. Нельзя было этого делать после всего, что случилось. А он еще подписал бумагу, принимая на себя полную ответственность за эту женщину. Как он мог сделать такую глупость?

Как он должен объяснять все это своим домашним? Не может же он показывать ее, как новую скаковую лошадь, или передать в распоряжение миссис Трегелли, как помощницу кухарки. Будь все проклято, он хотел бы, чтобы она оказалась грязной проституткой, которую можно было бы отправить в буфетную и забыть. Но незнакомка явно принадлежала к его классу, по меньшей мере была из мелкопоместных дворян. С ней надо было как-то общаться.

Ко всему прочему надо считаться с Агнес. Как он объяснит ей появление этой женщины в доме?

К утру все от Лискирда до Труро уже будут знать эту историю, и каждый сделает свои выводы о планах Джеймса относительно незнакомки, купленной на аукционе. И не надо большого ума, чтобы догадаться, что это будут за выводы. Черт побери! Опять он окажется в центре скандала.

Джеймс посмотрел на женщину, но она сидела отвернувшись, плотно прижавшись к дверце. Она, несомненно, избегала малейшего прикосновения к своему новому... Кем он для нее был? Владельцем? Но она не была его рабыней. Работодателем? Она не была его прислугой. Мужем? Конечно, нет.

Так кем же она ему была, черт бы ее побрал? И что ему с ней делать?

Она на него даже не смотрела. Он знал бы, что делать, если бы она была хрупким созданием, рыдающим и надеющимся на то, что он ее спасет, если бы она прижималась к нему, своему спасителю, пережив такое чудовищное публичное унижение. Он не был бы против, если бы она прижалась к нему. Он вспомнил ее высокую грудь, которую продемонстрировал Моуди. Но незнакомка не прижималась к нему. Не рыдала и не падала в обморок. Она не возмущалась и не кричала о несправедливости того, что с ней произошло.

Она ничего такого не делала, и, черт побери, он не знал, как себя вести.

Она держала одну руку на груди, сжимая конец плаща, а другой вцепилась в кожаный ремень с такой силой, что Джеймс подумал, как бы она не выдернула его из стенки. Женщина по-прежнему не отрываясь смотрела в окно, лицо затенял капор.

Все-таки он хорошо рассмотрел женщину – муж называл ее Верити, когда стоял напротив нее у подножия старого рыночного помоста. У нее были огромные карие глаза, расширившиеся от мрачных предчувствий, на неестественно бледном лице. Несмотря на то что Верити старалась казаться высокой, она была немного ниже среднего роста, ее макушка доставала Джеймсу как раз до подбородка. Женщина дрожала так, будто ее только что вытащили из ледяной воды. Джеймс не мог не отдать ей дань уважения за те усилия, которые ей понадобились, чтобы совладать с этой дрожью. Верити пыталась справиться с дрожью молча, накрепко вцепившись в скобу.

Если бы она взглянула на него... Если бы хоть что-нибудь сказала...

Джеймсу пришло в голову, что он еще не слышал ее голоса. За время всей безобразной процедуры женщина не произнесла ни единого слова. Ни своему мужу. Ни Джади Моуди. Ни, конечно же, ему, Джеймсу.

Пока карета громыхала и подпрыгивала на гранитных булыжниках главной дороги Ганнислоу, Джеймс гадал, какой же у незнакомки голос. Он надеялся определить по нему, откуда она родом. Моуди назвал женщину чужеземкой, но это означало только то, что она была не из Корнуолла.

Джеймс смотрел в окно на приземистые, стоящие близко друг к другу гранитные дома, выстроившиеся вдоль узкой дороги, и думал, насколько унылой и бесцветной должна показаться постороннему эта часть Корнуолла.

Непонятно почему продолжительное молчание незнакомки стало его раздражать. Джеймс был уверен, что она не заговорит и не признает каким-либо другим путем его или ситуацию, в которой они оказались, пока это не станет совершенно необходимо. Она была вся закутана в оболочку неистовой гордости, которая дала ей возможность пережить спектакль в Ганнислоу. Разрывать эту оболочку она пока не собиралась.

В любое другое время он бы восхищался такой силой характера, но сейчас был не настроен на такую чепуху. Ее самообладание, адское чувство собственного достоинства начали действовать ему на нервы. Она представляла собой огромное неудобство для него, ненужную и тяжелую ответственность, и он сам себя проклинал за то, что взвалил ее на свои плечи.

Ганнислоу остался позади. Экипаж выехал на грязную дорогу с глубоко выбитой колеей. Внутри кареты продолжала висеть неловкая тишина, прерываемая дребезжанием окон и визгом колесных спиц.

Джеймс раздраженно спрашивал себя, стоит ли прерывать молчание. Почему он должен делать усилия, если она усложняет ему жизнь? Кроме того, она – Джеймс помнил, что ее зовут Верити, – была явно напугана. То, как свирепо она вцепилась в кожаный ремень, показывало, насколько она боится.

Конечно, она его боится. Проклятые дураки в Ганнислоу об этом позаботились. Она слышала их злобный шепот и лицемерное сочувствие – от тех же людей, которые готовы были швырнуть ее Уиллу Сайксу. Но кузнец был всего лишь большим и грязным, а по существу же он совершенно безобидный. Эти людишки считали Джеймса худшим из чудовищ, если думали, что он способен замыслить против нее какое-то зло.

Но самым страшным было то, что они, возможно, были правы...

Взгляд Джеймса блуждал, по проплывающему мимо пейзажу. Проклятие! Надо было сказать кучеру, чтобы ехал более длинной южной дорогой на Пендурган, вдоль покрытых буйной растительностью берегов реки. Эта же дорога шла прямо через один из самых неприятных участков – Бодмин-Мур. Она, наверное, думает, что ее везут в какое-то логово дьявола.

Наблюдая за ней, Джеймс заметил, что вид из ее окна еще более зловещий, чем видневшиеся с его стороны отдаленные холмы насыпей. С этой стороны лежали руины зданий Уил-Зелаха, шахты, которая была выработана еще во времена его деда. Брошенная лебедка и обваливающееся строение с оборудованием были довольно обычным зрелищем в Корнуолле, но что женщина может подумать о них и о силуэтах голых труб, застывших на фоне багрового закатного неба? И о неряшливых кучах отработанной породы, возвышавшихся, как пирамиды, у подножия горы? Для человека, незнакомого с горным делом, все это, должно быть, выглядит странно и уныло.

Кучер придержал лошадей и направил их к краю дороги, как будто давая проехать другому экипажу. По этой дороге, кроме Джеймса, мало кто ездил, поэтому он наклонился к своей попутчице, так как из ее окна было лучше видно то место, где должна была проехать другая карета. Когда он плечом коснулся плеча женщины, она вздрогнула. Он пробормотал ругательство и сразу отодвинулся, про себя проклиная незнакомку за то, что из-за нее он так глупо себя чувствует, и тихо сказал:

– Прошу прощения.

Карета совсем остановилась, чтобы дать дорогу приближающемуся каравану мулов. Джеймс мягко, но довольно злорадно хмыкнул, представляя себе, как на женщину подействует это своеобразное зрелище. Большие серые мулы шагали со свисающими по обе стороны спины корзинами, нагруженными медной рудой. Корзины были полные, и это зрелище вызвало у Джеймса улыбку, потому что руда принадлежала ему, она была с его копей.

Ветер донес далекие звуки Уил-Деворана: тихое дребезжание и лязг мехов, качающих воду с нижних уровней шахты, слегка приглушенные начавшим моросить дождем. Это были звуки работающей шахты, и они радовали сердце каждого настоящего уроженца Корнуолла.

– В этом году попалась богатая жила, – пробормотал он.

Когда он заговорил, женщина вздрогнула, но не обернулась. Проклятая ее скрытность. Она, видно, будет молчать, пока они не приедут в Пендурган.

Между тем ему надо продумать план действий. Слуги не посмеют задавать ему вопросы. Но Агнес... Он должен будет что-то ей сказать. Надо будет придумать разумное объяснение, каким образом получилось, что он поехал в Ганнислоу один, а вернулся оттуда со взятой на попечение молодой женщиной.

И еще надо решить, как ухитриться держаться от нее подальше.

Да будь все трижды проклято!

Мимо кареты устало прошел последний мул в сопровождении двоих неулыбчивых мужчин, лица и одежда которых были заляпаны грязью, отчего люди выглядели тусклыми, невыразительными. На них были широкие, жесткие на вид шляпы со странными маленькими огарками свечей, торчащими на полях.

По спине Верити пробежала дрожь. Что это за место? Она выросла в поросших зеленью низинах Линкольншира, где природа разительно отличается от этой безжизненной местности. Даже расположенный в страшной глуши обветшалый дом Гилберта в Беркшире удобно устроился среди лесистых холмов. Никогда в жизни она не слышала о таких местах, как это, где почти нет деревьев, а те немногие, что попадались, стоят голые и черные, такие же безрадостные, как и земля. Все вокруг мрачное и чужое: и необычные развалины, и скалистые, поросшие вереском пустоши. Все однообразно серое.

И тут дождь пошел всерьез, как будто лорд Харкнесс устроил это специально для нее. Сильный ветер хлестал карету так, что она сотрясалась и раскачивалась, двигаясь по изрезанной колеями дороге. Верити сидела, забившись в угол, пока их качало из стороны в сторону, а шум ветра смешивался с визгом колес кареты и превращался в пронзительный, жуткий вой.

Верити крепко держалась за кожаный ремень. Ей следовало отвернуться, не смотреть на печальный, негостеприимный пейзаж, но тогда у нее возникло бы искушение переключить внимание на сидящего рядом с ней незнакомца. Она не могла не заметить его замкнутость и мрачность, и ее еще больше начинал бить озноб всякий раз, когда из-за тряски кареты ее бедро соприкасалось с бедром лорда Харкнесса.

Дождь начал хлестать еще неистовее, и карета замедлила ход. Из-за колес летели куски грязи, которые заляпала все окно. За несколько минут зловещий вид на вересковую пустошь был полностью закрыт.

Верити наконец отвернулась от окна, закрыла глаза и представила себе, что, когда она их откроет, увидит солнце и милые зеленые долины Линкольншира.

Почувствовав рядом с собой легкое движение, Верити открыла глаза. Чтобы узнать, в чем дело, она, не поворачивая головы, так чтобы сидящий рядом с ней мужчина не мог этого заметить, скосила глаза в его сторону. Всего на дюйм она повернула голову, чтобы иметь возможность взглянуть на него из-под полей своего капора. Мужчина смотрел прямо перед собой. Свою шляпу с высокой тульей он бросил на один из ящиков, стоящих на противоположной скамье. В тусклом свете кареты волосы его казались черными, как вороново крыло. Они были довольно длинными, закрывали уши и слегка спадали на высокий воротник рубашки. Верити показалось, что они серебрятся на висках, но это могло быть игрой света. Она видела твердую челюсть и крупный нос с небольшой горбинкой. Глаз его она не видела, да и не стремилась к этому, помня тот момент, когда встретилась с ним взглядом на городской площади.

Вдруг экипаж резко наклонился, прижимая Верити к спинке сиденья, как будто они поехали вверх по крутому склону. Дождь барабанил по окну, смывая налипшую на него грязь. Перед Верити предстал такой вид, что она открыла рот от удивления. На вершине холма вересковая пустошь уступила место густому темному лесу. Лес был черный и мрачный, такой же зловещий, как все, что она видела за время поездки из города, и все-таки он выглядел неуместным после нескольких миль голой пустоши. Казалось, стволы деревьев волшебным образом появлялись прямо из гранита.

Верити сердцем чувствовала, что за этим мрачным лесом находилась цель ее путешествия – Пендурган.

– Мы уже почти приехали, – сказал лорд Харкнесс, уставившись на Верити, пока она с любопытством выглядывала из окна. – Там впереди Пендурган. Мой дом.

Достигнув вершины холма, они въехали на бугор, окруженный деревьями; если она не ошибалась, это были каштаны. Подумать только! Каштаны, пышно растущие на граните. Кто-то затратил неимоверные усилия для того, чтобы защитить или спрятать дом.

В этот момент Верити его увидела. Он больше был похож не на дом, а на маленький старинный замок. Серый, приземистый, с толстыми крепкими стенами, которые только в двух местах были прорезаны высокими, узкими, похожими на щели окнами. Остальное казалось монолитным, неукрашенным, совершенным куском гранита. Казалось, здание поднялось прямо из камня под ногами.

Боже правый! Это место было похоже на те, в которые входят, но из которых никогда не выходят. Оно было зловещим и враждебным. Толстые стены закроют человека, как в тюрьме.

Карета проехала через сводчатые ворота в толстой наружной стене и оказалась в просторном внутреннем дворе. Хотя с этой стороны здание выглядело менее внушительно, чем снаружи, – по крайней мере здесь были окна, множество окон, – оно все равно производило впечатление сурового, негостеприимного, грубого.

Карета остановилась. Рыжий лакей распахнул дверцу со стороны Верити и выдвинул ступеньку. Верити осторожно взялась за его руку и спустилась на землю. Дождь продолжал хлестать по посыпанной гравием подъездной дорожке, и пока Верити стояла рядом с каретой, не зная, что делать, она поплотнее закуталась в плащ.

– Отнеси ее сундук в большой холл, Томас, – громким, резким голосом сказал лорд Харкнесс лакею. – Джаго, отгони экипаж к кухне и выгрузи остальное, потом укрой лошадей от дождя.

Он быстро повернулся к Верити, схватил ее повыше локтя и потянул в сторону нескольких деревянных дверей. Он первый раз до нее дотронулся, и его прикосновение было настолько грубым, что ее передернуло. Не от страха, потому что она знала: он это сделал, чтобы они оба могли побыстрее укрыться от дождя, а не для того, чтобы продемонстрировать жестокость. Однако было что-то еще, что заставило ее вздрогнуть и покраснеть, отчего кожу под его пальцами закололо как иголками. Она не могла сказать, что это было, но испугалась больше, чем всего остального, происшедшего за этот день.

Лорд Харкнесс издал раздраженный возглас и остановился. Еще крепче сжав ее руку, он повернул Верити к себе лицом.

– Проклятие! – отрывисто бросил он. – Выясним одну вещь прямо сейчас. Пока вы в Пендургане, миссис... как вас там? Расселл? Миссис Расселл?

– Нет!

Слово вырвалось у нее до того, как она успела подумать, но после всего случившегося в тот день это имя было для нее проклятием.

Лорд Харкнесс смотрел на нее сквозь завесу дождя, льющегося с полей его шляпы. На его лице было такое хмурое выражение, как будто он готов был оторвать ей голову за то, что она осмелилась говорить.

– Нет, – повторила Верити.

Она едва дышала – такие усилия ей приходилось делать, чтобы произнести одно это слово. Она хотела еще объяснить ему насчет имени, но от одной мысли о том, что придется обращаться к этому темному незнакомцу, который привез ее в такое отвратительное место, все ее тело опять бросило в дрожь.

– Верити Озборн, – было все, что ей удалось из себя выдавить.

– Вы можете называть себя, как вам захочется, – сердито сказал он. – Любым именем, как только уйдем из-под дождя.

– Верити Озборн, – повторила она, почувствовав облегчение от того, что ей удалось овладеть своим голосом. Крохотная победа дала ей силы выпрямиться и, как ни удивительно, посмотреть лорду Харкнессу в глаза.

– Прекрасно! – резко ответил он. – Великолепно! Но пока вы находитесь в Пендургане, вы будете миссис Озборн. В любом случае придется уйму времени потратить на объяснение вашего прибытия, – продолжал Джеймс так же сердито, смахивая с лица воду. – Но я совсем не хочу, чтобы поползли слухи, что я привез в свой дом молодую мисс без сопровождения. Господь свидетель, мне это нужно меньше всего.

С этими словами он снова потянул Верити за руку и повел к большим дверям, которые теперь были открыты. Полная женщина с серебристыми волосами в темно-синем платье и белом фартуке придерживала дверь.

– Ваша милость! – воскликнула она, возбужденно размахивая руками. – Быстрее входите, пока вы окончательно не простудились.

Лорд Харкнесс подталкивал Верити вперед, пока они наконец не оказались в огромном холле. Женщина вопросительно посмотрела на нее и спросила:

– Ваша милость?

– Желтая спальня для гостей готова, миссис Трегелли? – коротко резким тоном спросил Джеймс, снимая шляпу и стряхивая капли дождя с фалд плаща.

– Да, ваша милость, – ответила женщина. – Только на прошлой неделе мы проветрили матрацы и постелили свежее белье.

– Хорошо. Это миссис Озборн. Она поживет у нас некоторое время. Томас, принеси, пожалуйста, ее сундук и проводи миссис Озборн в желтую спальню. Миссис Трегелли, мне надо с вами поговорить.

Даже не взглянув на Верити, он вышел из комнаты. Миссис Трегелли озадаченно посмотрела на Верити и последовала за лордом Харкнессом. Верити стояла в холле, с ее одежды на пол капала вода. Верити молилась, чтобы миссис Трегелли вернулась. Она показалась такой... нормальной.

Хрюкнув от натуги, рыжеволосый лакей поднял сундук себе на спину.

– Идите сюда, мэм, – сказал он.

Томас, медленно продвигаясь со своей тяжелой ношей, провел Верити через просторный холл. Его освещал только огонь в огромном камине у дальней стены. Рассмотреть детали было трудно, но в комнате, похоже, был высокий потолок с балками, а стены до середины отделаны панелями, а выше побелены. Над панелями на каждой стене в несколько рядов висели мечи, копья, боевые топоры, дротики, ружья и всевозможные пистоли. Среди оружия кое-где виднелись доспехи: нагрудники, шлемы и щиты. Все было начищено до блеска и сверкало в свете огня.

– Здесь на столе есть свеча, мэм, – сказал Томас, кивая на длинный стол у одной из стен. – В этих коридорах очень темно, поэтому лучше брать свечу.

Верити взяла свечу и зажгла ее, затем пошла за Томасом по темным коридорам. Наконец они поднялись по лестнице. Бедный лакей со своей ношей ворчал и тяжело дышал. Преодолев ступеньки, он остановился, чтобы перевести дух, после чего повел Верити еще по одному бесконечному коридору. Наконец они подошли к открытой двери.

– Сюда, – сказал он и отошел в сторону, ожидая, пока Верити войдет.

Она колебалась, не желая добровольно входить в комнату, которая может оказаться ее тюремной камерой. Заметив печальный взгляд Томаса, она расправила плечи и вошла в комнату. Лакей, быстро последовав за ней, со стоном поставил сундук в ногах кровати. Потом он начал разводить огонь в камине. Когда огонь загорелся и весело затрещало яркое пламя, Томас спросил:

– Вам нужно еще что-нибудь, мэм?

Верити осмотрелась. Все выглядело совсем не так, как она ожидала.

– Нет, – сказала она, делая невероятное усилие, чтобы ответить на вопрос слуги.

– Прекрасно, – отозвался Томас. – Здесь обедают в шесть, мэм. Сейчас около пяти, так что у вас есть возможность немного отдохнуть. Я позабочусь о том, чтобы к шести за вами кто-нибудь пришел.

Он поклонился и вышел из комнаты, притворив за собой дверь.

Верити со вздохом опустилась на край кровати. Спальня была удобная, хотя и старомодная. Мебель выглядела так, как будто ей было по крайней мере сто лет – тяжелой и темной. Кровать и окна прикрывали изысканные, вышитые шерстью на бледно-желтой ткани занавески. Низкий потолок, обитые гобеленом стены. Общее впечатление комната производила темное, но каким-то образом казалась почти уютной.

Однако из-за хаоса мыслей и чувств Верити была слишком возбуждена, и это лишало ее возможности отдохнуть. На первый взгляд тут нормальные слуги, ей предложили обед, старую очаровательную комнату – все это не соответствовало мрачному гранитному фасаду, жуткому холлу с оружием или загадочному хозяину Пендургана. Что же было настоящим лицом Пендургана? Какая судьба ожидает Верити?

Она несколько минут неподвижно сидела на кровати, слишком взволнованная, чтобы шевелиться. Сначала собиралась распаковать свой сундук, чтобы хоть чем-то заняться, отвлечься от событий последних нескольких часов, но распаковывать вещи было равносильно признанию своего поражения, равносильно тому, что она согласилась с этой чудовищной ситуацией. Сидя на кровати, Верити потеряла счет времени, в голове у нее не было ни единой мысли, она как будто ждала, чтобы кто-то пришел и сказал ей, что делать.

В конце концов она механически встала, развязала свой капор и положила его на кровать. Потом сняла промокший плащ и повесила его на стул возле камина. Она протянула руки к огню, чтобы согреть их, когда услышала, как у нее за спиной открывается дверь. Верити вздрогнула, выпрямилась и обернулась. В дверях она увидела темный силуэт. Это была женщина, высокая и худая, руки ее были скрещены на груди. Она вошла в комнату.

В свете камина Верити увидела пожилую женщину с узким лицом и седыми волосами, причесанными по моде тридцатилетней давности. На ней было надето простое черное платье из бомбазина безо всяких украшений, только по вороту шли сильно накрахмаленные кружева. Женщина производила одновременно странное и пугающее впечатление, и Верити уставилась на нее, как на привидение.

– Значит, ты та особа, которую он сюда привез, – наконец проговорила женщина.

Ее голос был пропитан презрением, глаза осматривали Верити с головы до ног самым оскорбительным образом.

Кто эта женщина? Если не принимать во внимание сказанные ею слова, то манера говорить была изысканной, без сильного корнуэльского акцента Томаса и мягкого – миссис Трегелли. Она явно не была прислугой: прислуга никогда не позволила бы себе такой дерзкий тон. Если, конечно, она обращалась не к другой прислуге. Это было возможно. Несмотря на удобную спальню и внешнюю гостеприимность слуг, Верити наверняка в конце концов станет прислугой. Но прислугой какого рода? Что она должна будет делать?

То, как нагло женщина разглядывала Верити, лишило ее сил. Она просто сидела и смотрела.

– Гм... Тебя нельзя назвать даже хорошенькой, – сказала женщина, острым взглядом охватывая намокший подол платья Верити и распрямившиеся от сырости волосы. Верити, не осознавая того, пригладила выбившиеся на висках волосы и спрятала их за уши.

Почему эту странную старуху волнует ее внешность? Может быть... может быть, в ее обязанности входит проверять, соответствует ли Верити той роли, для которой лицо и тело женщины имеют самое большое значение?

– Совсем не похожа на Ровену. Совершенно ничего общего. Вот она была красавица! – Женщина продолжала разглядывать Верити настолько назойливо, что та опустила глаза в пол. – Ну что ж, ты довольно скоро узнаешь правду о нем. – Она быстро повернулась и пошла прочь, черные юбки шелестели от ее резких движений. Дойдя до двери, она остановилась, оглянулась через плечо и сказала:

– И тогда, ей-богу, ты пожалеешь о том дне, когда приехала в Пендурган.

Верити опустилась на кровать и решила, что с нее достаточно. Ей надо выбираться из этого места. Любым способом надо бежать отсюда. У нее не было никого, кто мог бы помочь ей, так что она должна была сохранить спокойствие и все обдумать, не поддаваясь накатывающим на нее изнуряющим волнам беспомощности. Она не привыкла брать дело в свои руки, обычно позволяя другим управлять собственной жизнью: гувернантке, отцу, мужу.

Однако теперь она должна была сама взять на себя заботу о своей судьбе. Ей двадцать три года, она здоровая, благоразумная. Никогда в жизни она не страдала нервными припадками, не впадала в отчаяние. А теперь и вовсе не время уступать слабости.

Верити глубоко вздохнула, встала с кровати и направилась к двери комнаты. Может быть, женщина в черном заперла ее за собой? Была ли Верити узницей? Конечно же, была: она здесь оказалась против своей воли, не так ли? Вопрос только в степени ограничения свободы.

Верити схватилась за дверную ручку и повернула ее. Дверь отворилась... Верити облегченно вздохнула и шагнула в коридор. Он был освещен медными канделябрами, развешанными на стенах на некотором расстоянии друг от друга, и совсем пуст. Ее не заперли и не охраняли.

Бросив последний взгляд на безлюдный коридор, она спокойно закрыла дверь и прошла через комнату к окнам в дальней стене. Верити отодвинула тяжелую штору и глянула на улицу. Сумерки превратились в темноту, дождь барабанил по стеклам, не давая возможности что-нибудь рассмотреть. Но решеток на окнах не было. Совсем простые, со старомодными переплетами окна, обычные задвижки, назначение которых – удерживать рамы закрытыми от ветра и дождя. Рядом с окном даже оказалось большое дерево, до нескольких веток было очень легко дотянуться. Пожалуй, слишком легко. Может быть, она все принимает чересчур близко к сердцу, находя зло там, где его нет? Могло ли оказаться так, что в этом доме нет ничего необычного, что на самом деле она здесь в полной безопасности? В конце концов, если бы лорд Харкнесс действительно задумал причинить ей зло, он вряд ли предоставил бы ей возможность так легко бежать, он бы держал ее взаперти.

«Нет, нет и нет», – подумала Верити, внутренне встряхиваясь. Она не могла себе позволить успокоиться из-за отсутствия решеток на окнах и стражей у дверей или из-за веселого лакея и милой экономки. Она не должна поддаваться искушению поверить в свою безопасность. Это может оказаться хитростью. Ловушкой. Ловушкой, которая захлопнется, как только Верити успокоится, смирится, станет уязвимой. Нет. Она будет продолжать добиваться своего. Она уйдет отсюда. Если это возможно, то прямо сегодня вечером.

Верити вглядывалась в темноту за окном, в пелену дождя. Конечно, вид был такой же мрачный, как и из кареты, но Верити была готова смело встретить что угодно, лишь бы уйти из этого дома и освободиться от своего невыносимого положения.

Она вздрогнула, услышав громкий стук в дверь спальни. Раньше чем она успела ответить, в комнату вошла молодая девушка в домашнем чепце, из-под которого в разные стороны торчали непослушные рыжие волосы.

– Добрый вечер, мэм, – сказала девушка, настороженно улыбаясь. – Я принесла вам горячей воды и все такое... – Она вошла в комнату и водрузила медный кувшин на умывальник вместе со стопкой белых полотенец и куском мыла.

Верити уставилась на девушку. Что это такое? Еще одно внешне приветливое лицо, чтобы внушить ей ложное чувство безопасности?

Однако горячая вода и мыло были в тот момент как рай на земле. Верити ощущала себя не просто грязной, а оскверненной всеми событиями прошедшего дня. Не могло быть ничего лучше, чем все с себя смыть.

Девушка подняла брови, удивленная молчанием Верити.

– Спасибо, – пробормотала Верити. Хотя напряжение еще сковывало ее горло, голос только слегка дрогнул. Возможно, девушка ничего не заметила.

– Я пришла помочь вам распаковать вещи и посмотреть, удобно ли вы устроились.

Значит, Верити не собирались превращать в прислугу. Но если не прислугой, то кем она здесь будет? Единственный ответ, который пришел ей в голову, только подогрел ее решимость спастись бегством.

– Спасибо, – сказала она, но голос прозвучал еще не настолько уверенно, как ей бы того хотелось. Она задернула штору на окне: все равно не видно ничего, что могло бы ей помочь осуществить свой план. Ей нужна была информация. Возможно, девушка сможет быть полезной, если Верити удастся ее разговорить.

– Спасибо, – повторила она еще раз, уже гораздо лучше владея своим голосом.

– Миссис Трегелли сказала, что я буду вам прислуживать, пока вы в Пендургане, – произнесла девушка и присела в неуклюжем реверансе. – Меня зовут Гонетга. – Она стояла лицом к Верити, держа руки за спиной и склонив голову.

– Красивое имя, – отозвалась Верити, – и очень необычное.

Девушка пожала плечами:

– Старое корнуэльское имя, мэм. В наших местах оно встречается довольно часто.

– Я никогда не слышала, к сожалению, – сказала Верити, подбираясь к теме, которая могла бы заставить девушку разговориться. – Я никогда не была в Корнуолле, так что и язык, и имена для меня совсем незнакомы. – Она попыталась приветливо улыбнуться.

Девушка с готовностью улыбнулась в ответ.

– Я слышала, – заговорила Гонетта, суетясь с полотенцами, – люди из центра страны часто считают трудным произнесение наших слов. Но вы не волнуйтесь. Если вы поживете здесь какое-то время, то довольно быстро привыкнете.

Поживете какое-то время...

– Кстати, если вы что-нибудь не поймете, скажите, чтобы мы говорили помедленнее. Вот мой брат Томас – он служит лакеем, это он принес сюда ваш сундук, – он не очень-то разговорчив, так что с ним у вас трудностей не будет. Зато я... Мама говорит, что я трещу как сорока, но с вами, мэм, я буду очень осторожна, ведь вы не местная и иначе ничего не поймете.

Акцент был сильным и непривычным для уха Верити, такой же непонятный, как и у йоркширцев.

Трудно было удержаться от улыбки, глядя на эту, судя по всему, умную молодую девушку, независимо от того, какую роль она играла в этой драме. Однако Верити должна была принимать во внимание свою роль, и вовсе не обязательно ту роль, которую ей навязали. Она никогда бы не подумала, что способна на какое-либо притворство, но в тот момент, наверное, была способна на что угодно, лишь бы вырваться отсюда.

Верити выдавила из себя еще более широкую улыбку.

– Спасибо, Гонетта. Я очень рада с тобой познакомиться. А меня зовут...

– Миссис Озборн. Я все о вас знаю, мэм.

Верити вздрогнула, как будто ее ударили. Конечно, она уже стала предметом сплетен среди слуг. Что они, должно быть, о ней думают, о женщине, купленной на аукционе!

– Ма сказала, что вы кузина его милости и все такое, – продолжала Гонетта. – И что вы неожиданно потеряли мужа, так сказать. Мне очень грустно это слышать, мэм. И что вам совсем некуда ехать. Ужасно досадно, что на вас свалилось сразу столько горя и лишений.

Значит, она должна стать кузиной лорда Харкнесса? Ей было интересно, как он объяснит ее внезапное появление и даже есть ли необходимость в каких-либо объяснениях. Из того, что Верити видела, она сделала вывод: он, очевидно, частенько приводит домой незнакомых молодых женщин. Она предполагала, что ее будут считать любовницей его милости и что на самом деле так и будет. Может быть, это входило в его планы, но он маскировал свои намерения этой сказкой о кузине?

Верити задрожала при мысли о том, что он задумал, но это было не столь важно. Она не собиралась оставаться здесь надолго и доискиваться до истины.

– Ай, послушайте меня! – воскликнула Гонетта, покраснев до корней своих рыжих волос. – Я не имею права говорить вам такие вещи. Прошу прощения, мэм, но мой язык иногда невозможно остановить. – Она прижала зубами верхнюю губу, по-видимому, расстроившись, когда до нее дошло, что она опять проявила невоспитанность.

Взволнованная болтовня Гонетты была именно тем, в чем сейчас нуждалась Верити. К счастью, вопросов задавать не приходилось.

– Пендурган – очень старое имение, – продолжала Гонетта, снова подняв глаза. – Почти такое же старое, как сам холм. Я надеюсь, что вам здесь понравится, – застенчиво добавила девушка. – Я начну распаковывать вещи?

– Спасибо, Гонетта.

По просьбе служанки Верити достала из сумочки ключ от сундука и неохотно отдала ей. Верити отвернулась, не желая расстраиваться при виде своих пожиток: они напоминали ей сейчас о том, что она оказалась одна, брошена на волю судьбы, без средств, без друзей.

После того как Гонетта тщательно все распаковала, Верити предстояло выбрать то, что она сможет без труда унести. Ей придется смириться с тем, что остальное нужно будет оставить здесь.

– Послушай, Гонетта, – проговорила Верити, изо всех сил стараясь придать бодрости своему голосу, – могла бы ты мне немного рассказать о Пендургане и об этой части Корнуолла? Видишь ли, я никогда не была на западе и совсем не знаю этих мест. Когда мы ехали в Пендурган, было темно и шел дождь, так что многого я не увидела, но должна сознаться: то, что увидела, показалось мне бесплодным и каменистым.

– О, вы, должно быть, ехали по северной дороге, – сказала Гонетта, осторожно встряхивая любимое муслиновое платье Верити и вешая его в шкаф; это платье, пожалуй, слишком легкомысленное, так что его надо будет оставить. – Через пустошь, – продолжала Гонетта. – что вы приехали этой дорогой. В той стороне сплошные скалы. Но посмотрите сюда! – шагнула к окну и отдернула штору. – О, сейчас слишком темно, много не увидишь, но, честное слово, с юга вид очень приятный. Здесь есть сады и лужайки, там, как раз на границе имения, течет река, – сообщила она, показывая на восток.

– О!.. – Верити подавила свое волнение. Река! Если она сможет выйти, будет довольно просто идти вдоль реки. – Я и не знала, что поблизости есть река, – произнесла она с притворным безразличием. – Мы приехали из... о Боже! Я не могу вспомнить название города.

– Ганнислоу, мэм. Он мало похож на город, разве что по базарным дням, когда там собирается народ со всей округи.

Да, Верити знала все о базарных днях в Ганнислоу. Она не стала бы пытаться бежать в том направлении.

– А есть еще какие-нибудь города или деревни поблизости, вдоль реки?

– Да, мэм, – ответила Гонетта. – Ближайший большой город вверх по реке, конечно, Бодмин. Зато Сент-Перран совсем рядом, чуть к югу отсюда. Это наша деревня, Сент-Перран. Всего несколько домов, церковь и две пивных. Большинство шахтеров живут в самой деревне. Фермеры-арендаторы селятся более разбросанно.

– Фермеры? В Пендургане занимаются фермерством?

– О да, мэм. Разве его милость вам не говорил? – Гонетта зацокала языком, складывая чепец из муслина и кружев. – Мужчины, конечно, больше интересуются шахтами и всякими разными машинами. Но есть и хорошие фермы тоже. Мы выращиваем пшеницу и ячмень, держим небольшое стадо овец.

Верити это известие обрадовало. На земле, которую она видела из окна кареты, не смогли бы вырасти даже бобы, не то что здоровое пшеничное зерно. А если они держат скот, то должны быть и пастбища. Убегать через привычную сельскую местность не так страшно, как через скалистую пустошь.

– Надо сказать, – заметила Верити, – то, о чем ты говоришь, существенно отличается от того, что я видела сегодня по дороге сюда.

– Как день и ночь, мэм, – ответила Гонетта. – Ночь и день. Подождите до утра, когда будет светло, и вы поймете, что я имею в виду.

– Мне не терпится увидеть, – вздохнула Верити, хотя она надеялась к утру быть уже далеко отсюда. – Скажи мне, Гонетта... Мы вошли через двор в какой-то большой холл...

– Зал убийств.

У Верити по спине пробежал мороз.

– Зал убийств?

– Да, – кивнула Гонетта, кладя на умывальник щетку и расческу из слоновой кости. – Вы еще где-нибудь видели так много ужасного старого оружия? Я называю его Залом убийств, потому что думаю, что за прошедшие годы большинство этих вещей участвовало во многих убийствах.

– Разумеется, – сказала Верити, – но, надеюсь, не в недавнем прошлом?

– О нет, мэм, – решительно ответила Гонетта. – Миссис Трегелли заставляет нас полировать все эти клинки, чтобы они сверкали. Она первая убьет любого, кто до них дотронется.

– Это, конечно, утешительно, – прошептала Верити. – А как попасть на южный склон, где сады? – продолжила она. – Я собираюсь встать пораньше и хочу походить по окрестностям, немного познакомиться с местностью.

– Вам надо просто спуститься по лестнице, по которой вы сюда пришли, – сказала Гонетта, – только не ходите в сторону Зала убийств. Сверните налево от ступенек за библиотекой и пройдите через южный выход.

– А смогу я от садов попасть к реке?

– Да, конечно. Сады имения как раз вдоль реки. Вы не сможете их не заметить. Рано утром там красиво.

– Я никого не побеспокою, если пойду бродить слишком рано? – спросила Верити. – Дверь будет заперта?

– Заперта? – Гонетта перестала складывать рубашку и подняла голову. – Боже сохрани, в Пендургане никогда ничего не запирают. Кому надо вламываться в этот крепкий старый дом, который одиноко стоит здесь на вершине? Ха! Ни о чем не беспокойтесь, мэм. Мы здесь в безопасности. Можете гулять сколько угодно в любое время.

Верити наслаждалась только что родившейся в ней самонадеянностью. Однако, хотя Гонетта и обрисовала все так, что убежать казалось легче легкого, это был бы, несомненно, самый трудный шаг, какой Верити когда-либо в жизни предпринимала: уйти одной, не имея ни друзей, ни денег на жизнь – только на карманные расходы и несколько пустяковых украшений.

И все же она уйдет из этого дома. Уйдет от него. У нее все получится.

– Что вы хотите надеть к ужину, мэм? Может быть, надо погладить какое-нибудь платье?

Ужин? Боже правый! Волна радости, охватившая Верити на какой-то миг, отхлынула и растаяла как дым. Она была введена в заблуждение ранними сумерками и темнотой и совсем забыла, что до того момента, как можно будет попытаться убежать, ее ждет впереди еще целый вечер. Целый вечер, который ей, несомненно, придется провести в обществе лорда Харкнесса и, возможно, женщины в черном.

Нет. Не сейчас, когда ей только что удалось собрать все имеющееся у нее мужество и решиться на побег. Если она снова встретится с этим человеком лицом к лицу, она оробеет.

– О, Гонетта, – сказала Верити, и ей даже не пришлось притворяться, придавая своему голосу страдальческие интонации, – спроси, пожалуйста, может быть, мне принесут поднос с едой в комнату? Я смертельно устала и не в состоянии переодеться к ужину.

– Да, мэм. Я сама принесу вам поднос и чай, отдохните с дороги. Потом я укрою вас как следует одеялом, чтобы вы хорошенько выспались, а если вам что-нибудь понадобится, когда я уйду, просто потяните вон за ту веревочку у кровати, и я мигом прибегу.

Как только дверь за девушкой закрылась, Верити с облегчением откинулась на спинку кровати. Ей не придется снова с ним видеться. Ей не надо будет смотреть на его сурово сдвинутые брови и встречать пронзительный взгляд синих глаз. Человек, которого называют Бессердечным, не сможет запугать ее, чтобы она отказалась от задуманного.

Верити начала осматривать одежду, решая, что возьмет с собой, когда будет уходить отсюда.

 

Глава 3

Джеймс сидел, повернувшись спиной к горящему в камине огню, и в третий раз читал один и тот же абзац. Бесполезно. Он не мог сосредоточиться на написанном. Джеймс опустил открытую книгу на колени и закрыл глаза. Но сон все еще не шел. И все же бессонница для Джеймса была лучше, чем постоянные ночные кошмары. Пусть он чувствовал себя уставшим и в голове царила неразбериха – все же это лучше, чем тот парализующий ужас, который всякий раз заставлял его с криком вскакивать с постели.

Джеймс сунул руку в карман жилета и достал оттуда купчую с аукциона. Жесткий пергамент громко зашуршал, приглашая прочитать его еще раз. Но в этом не было необходимости. Джеймс запомнил каждое слово купчей, и эти слова мучили его, не давая покоя.

Все права. Обязательства. Право собственности. Обеспечение.

Этот жалкий документ, вероятнее всего, не был бы принят ни в одном суде. Несмотря на это, в документе была его подпись, ставя которую он заявлял, что добровольно соглашается возложить на себя эту... эту обязанность, независимо от законности сделки. В конце концов, он джентльмен, и...

Его циничный смешок прервал этот абсурдный ход мыслей. Лорд Хартлесс – джентльмен? Многие поспорили бы с ним в этом деликатном вопросе.

Джеймс убрал омерзительную бумагу в карман жилета. Прошло много лет с тех пор, как он перестал считать себя честным и благородным. Так почему бы ему не дать женщине фартук и швабру в руки и не отправить в буфетную? Вот и покончил бы разом со своим дурацким беспокойством.

Обязательства.

Что ему делать с Верити Озборн?

Джеймс сказал миссис Трегелли, что она его дальняя родственница, оказавшаяся в беде. Милая старушка ни разу не спросила, как его угораздило неожиданно наткнуться на свою кузину в Ганнислоу. Смехотворные выдумки. Томас ей, конечно, уже рассказал об аукционе, но Джеймс доверил ей поддерживать свою выдумку среди прислуги и соседей. Миссис Трегелли была одной из тех, кто не отвернулся от него почти семь лет назад, и ее страстная преданность была для Джеймса загадкой. Он не сделал ничего для того, чтобы заслужить эту преданность, и все же он мог на нее рассчитывать.

Джеймс вздохнул и сел поглубже в кресло. Он потянулся, разминая усталые мышцы, и сцепил пальцы на затылке.

Завтра надо серьезно поговорить с Верити Озборн и решить, что они скажут окружающим, кроме того, надо было обсудить, как себя вести. Сказка о кузине – неплохой вариант, если придумать еще кое-какие детали для большего правдоподобия. Хотя, видит Бог, к завтрашнему дню наверняка вся округа будет знать, каким образом Верити попала в Пендурган.

Джеймс был разочарован, когда она попросила принести ужин ей в комнату. Он почему-то вбил себе в голову, что под ее напряженной и покорной наружностью скрывается выброшенная за ненадобностью малышка с твердым характером. Ну что ж, пожалуй, для одного дня испытаний у нее было более чем достаточно. Вряд ли он мог отказать ей в возможности провести вечер одной. Кроме того, Агнес была в отвратительном настроении. Дополнительное напряжение, связанное с присутствием Верити Озборн, было бы для него слишком большим грузом, гораздо большим, чем он мог вынести за один вечер.

А что же завтра?

Или, скорее, сегодня, подумал Джеймс, когда старые механические часы за его спиной пробили три раза.

Странный шорох внезапно остановил его размышления. По коридору явно кто-то шел. Лобб обычно до рассвета оставлял его одного. С какой бы стати ему бродить в столь поздний час?

Однако у того, кто приближался, шаги были легче, чем у камердинера Джеймса, крупного мужчины, которого из-за тяжелой поступи невозможно было ни с кем спутать. Кто же это может быть?

Джеймс выпрямился в кресле и повернул голову в сторону слегка приотворенной двери библиотеки. К тому моменту, когда небольшая темная фигура прошла мимо, он уже знал, кто это был.

– Куда вы идете, Верити Озборн?

Шаги резко остановились, и Джеймс услышал шумный вдох. Верити (ибо это была действительно она) не шелохнулась.

– Думаю, вам лучше войти, – сказал он, – и объяснить мне, что происходит. Если вы собираетесь покинуть мой дом, то я имею право знать об этом.

Последовало долгое молчание, потом дверь библиотеки распахнулась. Верити, закутанная в теплую одежду, осторожно ступила в полутемную комнату. Тяжелый узел оттягивал ей руку и заставлял слегка наклоняться в левую сторону. Медленным, размеренным движением Верити поставила его на пол и сложила руки на высокой груди. Глаза ее смотрели в пол.

Джеймс молчал, ожидая, когда Верити заговорит.

– Какое право? – спросила она тихо.

Голос ее дрожал. Конечно, она боится его. Они сделали все, чтобы она его боялась.

– Простите?

Джеймс видел, как Верити сглотнула. Она выпрямила спину и вздернула подбородок, явно собирая все свое мужество.

– Почему вы думаете, что имеете право знать, куда я иду?

Когда она подняла взгляд, чтобы посмотреть ему в лицо, на ее темные глаза упал отсвет затухающего огня, и в какую-то секунду Джеймс мог поклясться, что увидел в них вспышку презрения. Может быть, это был просто обманчивый отсвет огня, потому что, продолжая смотреть на Верити, Джеймс увидел, что она в самом деле боится: она дрожала, как кролик в лапах у лисы.

– Я действительно хочу знать, какие права на меня вы приобрели, совершив ту фальшивую сделку на площади. – Голос ее немного дрожал, но взгляд она не отвела. – Не собираетесь же вы меня убеждать, что в происшедшем был хотя бы намек на законность?

Джеймс удивленно посмотрел на Верити. Раньше она, казалось, была едва в состоянии вообще произнести хоть слово. И вот она стоит по-прежнему испуганная и дрожащая, но уже способна говорить разумно и четко и даже с намеком на вызов.

Итак, она ко всему прочему еще и скандальная. Сейчас, когда Джеймс с этим столкнулся, он не был уверен, нравится ли ему то, что женщины наделены разумом. Тихое, покорное, незаметное существо было бы гораздо проще запихнуть в буфетную и забыть об этом.

Ее большие карие глаза твердо смотрели в глаза Джеймса. Верити пыталась взглядом усилить вызов, звучавший в ее голосе. Однако глаза выдали ее вспышкой опасения, хоть и быстро спрятанной. Верити явно была гордой малышкой.

Впрочем, не такой уж и малышкой, подумал Джеймс, когда его глаза блуждали вверх и вниз по ее странно большой фигуре. В Ганнислоу она показалась ему хорошо сложенной, разве что немного маловата ростом. Джеймс опять вспомнил тот момент, когда Джад Моуди натянул у нее на груди платье, чтобы показать похотливой толпе ее фигуру. Тогда она выглядела не такой толстой. Зато сейчас...

Боже правый, глупая женщина, кажется, надела на себя все платья, которые не влезли в ее сумку! Платья были на ней нанизаны слоями, так что Верити казалась широкой и квадратной, как тумба.

– Для меня не имеет значения, законной была эта сделка или нет, – наконец ответил он. – Я поставил свое имя в документе, который, – чуть не сказал: «поймал меня в ловушку», – обязал меня нести за вас ответственность. Это, кстати, касается и ваших долгов. До того как вы уйдете, я хотел бы знать, какие обязательства я на себя принимаю.

Верити склонила голову набок и в глубоком замешательстве нахмурила брови.

– У меня нет долгов, – ответила она.

– Счастлив это слышать. У меня сразу полегчало на душе.

– Значит, я могу идти?

Джеймс театрально вздохнул:

– Мадам, если я позволю вам бежать посреди ночи в местности, которая, как я догадываюсь, вам совершенно незнакома, как я могу быть уверен в вашей безопасности? Сейчас нет луны, кажется, еще идет дождь, и вы не имеете понятия, где вы находитесь. С вами может случиться что угодно. Вы можете сорваться со скалы или утонуть в реке, например. – Джеймс оглядел с ног до головы мешковатую фигуру Верити. – Черт побери, если вы упадете во всех ваших одежках, то не сможете даже подняться. Вы просто будете барахтаться на спине, как черепаха.

Вспыхнувший в камине огонь на мгновение осветил лицо Верити. Джеймс готов был поклясться, что уголки ее губ дрогнули в улыбке.

– Или упадете в пустую шахту, – продолжал он, – и сломаете себе шею. – Зарождавшаяся улыбка исчезла, и губы Верити упрямо сжались. – На вас могут напасть пьяные шахтеры, которым дела нет ни до ваших достоинств, ни до вашей жизни.

При этих словах Верити побледнела.

– Если что-нибудь подобное случится, это будет моя вина и моя судьба. И никто не будет в том виноват.

– Я буду виноват, – сказал Джеймс.

– Почему?

Он вынул купчую и помахал ею перед Верити.

– Разве я не подписал бумагу, мадам? – вопросил он тоном, в котором уже чувствовалось раздражение. – Этот документ возлагает на меня ответственность за вас. Мне пришлось бы плохо, если бы с вами произошло несчастье, пока вы находитесь под моим покровительством.

Верити смотрела на него прищурившись, но Джеймс видел в ее глазах нерешительность и смущение также ясно, как костер в ночи. Она не знала, что делать.

Джеймс тоже не знал. Почему бы ее не отпустить? Это, конечно, было бы выходом из положения. Что заставляет его играть роль благородного покровителя? Он чуть не рассмеялся над абсурдностью этой мысли.

– Конечно, если вам есть куда пойти, – сказал Джеймс насмешливо, – я и не подумаю препятствовать вам. Наверное, я в самом деле слишком много напридумывал себе без реальных на то оснований. В таком случае примите мои извинения за излишнюю поспешность. Может быть, у вас в этой местности есть друзья или родственники? В таком случае я буду счастлив утром отвезти вас к ним. Нет никакой необходимости пускаться пешком в утомительное путешествие в такую ночь.

Верити опустила глаза и уставилась в пол.

Ага! Она проиграла.

– Вам есть к кому пойти? – настаивал Джеймс.

Верити продолжала пристально смотреть на мыски своих туфель. Наконец она подняла голову и взглянула Джеймсу в глаза.

– Нет, ваша милость, – тихо ответила она. – У меня нет друзей на западе.

Что-то в ее поведении – гордость? мужество? – заставляло Джеймса насмехаться над ней, подзадоривать ее уйти, подталкивать ее к признанию поражения.

– Тогда, может быть, у вас есть друзья, к которым вы хотели бы поехать, но которые живут подальше? – поинтересовался он насмешливо. – И вы собирались в городе нанять экипаж для этого путешествия?

– Нет, ваша милость.

– Ни друзей, ни родственников, которые могли бы вас принять?

– Нет, ваша милость.

– Ну что ж... – нахмурился. – Ну что ж, это прискорбно. А может быть, вы собираетесь нанять компаньонку и подыскать себе домик, с тем чтобы зажить самостоятельно? Вы именно это планировали, миссис Озборн?

– Нет, ваша милость.

– А в самом деле, у вас есть средства, чтобы жить самостоятельно?

– Нет, ваша милость.

– Так я и думал. Подозреваю, что если бы они у вас были, ваш муж взял бы их себе. Не так ли?

– Да, ваша милость.

– В таком случае, мадам, что же вы планировали делать? Куда вы собирались идти глубокой ночью посреди Корнуолла?

– Я собиралась по реке дойти до ближайшего города, – ответила Верити, пытаясь сохранить величественную осанку, несмотря на свою многослойную одежду.

– До Бодмина?

– Кажется, так.

– А что вы планировали делать в Бодмине? – спросил Джеймс.

– Искать место, какую-нибудь работу. Потом, когда заработаю немного денег, я могла бы начать выплачивать вам двести фунтов.

– Простите?

– Двести фунтов, которые вы... вы за меня заплатили.

– Боже правый, мадам, вы же не нанятая по договору прислуга! Не беспокойтесь вы об этих двухстах фунтах.

– Я не хочу быть вам обязанной, ваша милость, – сказала Верити. – Я расплачусь. Даже если на это уйдет вся моя оставшаяся жизнь, я отдам вам долг. Но сначала я должна найти место.

Джеймс поцокал языком и покачал головой. Безрассудная гордячка. О чем она думает?

– Миссис Озборн, вы совсем лишились разума? Во-первых, деньги я дал не вам, а вашему мужу. Вы никоим образом ничего мне не должны. Так что можете приходить и уходить, когда вам заблагорассудится.

Глаза Верити широко распахнулись. Чего она ожидала? Что он будет держать ее взаперти? Ну конечно, именно так она должна была думать, иначе не стала бы пытаться бежать, как преступник, среди ночи, одевшись подобно старьевщику.

– А во-вторых, – продолжал Джеймс, и голос его становился громче, по мере того как он раздражался, – единственный способ, каким вы могли бы отыскать реку в такую темень, – это свалившись в нее. На протяжении по меньшей мере полумили нет приличного спуска к реке. В Пендургане у воды просто обрывается скалистый берег.

Верити кусала нижнюю губу, и Джеймс понял, что она опять начала колебаться.

– Послушайте, – сказал он с усталой покорностью, – если вы действительно хотите утром поехать в Бодмин, то я отвезу вас. Я не советую вам этого делать, но будет так, как вы захотите. Не забывайте, однако, что у меня есть этот документ, – добавил Джеймс, постукивая по жилетному карману, – и я принимаю свои обязательства всерьез. Я отвечаю за вас. Если бы вы предпочли остаться в Пендургане, я мог бы быть уверен, что вы находитесь в безопасности.

– Остаться в качестве кого? – спросила Верити.

– Простите?

– Остаться в качестве кого? Вашей прислуги? Вашей... вашей...

– Моей кузины, – резко ответил Джеймс. Его эта игра уже начала выводить из терпения. – Я сказал всем слугам, что вы моя дальняя родственница, у которой случилось несчастье – она недавно овдовела. На этих правах вы будете жить здесь до тех пор, пока находитесь в Пендургане.

Верити неотрывно смотрела на Джеймса своими широко раскрытыми глазами, с явным недоверием к каждому его слову.

– И это все? – спросила она. В ее голосе появилась легкая тень вызова. – Бедная родственница, которая пытается быть полезной?

– Если хотите.

– И это все, чего вы от меня ожидаете? Больше ничего?

Джеймс окинул взглядом ее квадратную, раздутую фигуру.

– Поживем – увидим, не так ли?

Закутавшись в толстое одеяло, Верити свернулась калачиком в огромном кресле у камина. Мягкий серый свет пробивался сквозь края тяжелых оконных штор. Наконец-то настало утро. Скоро будет пора ехать.

После встречи с лордом Харкнессом она с трудом доплелась до отведенной ей комнаты наверху. Верити была сбита с толку и смущена, но все-таки настроена ухватиться за предложенную им возможность. Дождь продолжал барабанить по окнам, и редкие удары грома сотрясали оконные переплеты. Через некоторое время Верити вытянулась на кровати, намереваясь лишь немного передохнуть, но на нее накатилось такое изнеможение, что она уснула.

Сновидение, в котором женщины бьют по кастрюлям и мискам, а толпы мужчин придвигаются все ближе и ближе, нарушило ее сон. Верити проснулась от собственного крика. После двух таких кошмаров она сдалась и перебралась в кресло, где сидела и фантазировала о новой жизни, ждущей ее впереди. Однако мысли ее постоянно возвращались к хозяину Пендургана.

Лорд Харкнесс одновременно завораживал и немного пугал ее, а возможно, это было одно и то же. Прошлой ночью она так же сидела в кресле у огня и ждала, что он придет. Ей было до сих пор непонятно, почему он купил ее, но у него, наверное, были на то какие-то злые намерения. Верити ожидала, что ночью он придет.

Вместо этого он оставил ее одну.

Он играл с ней. Конечно, он догадывался, что она попытается бежать. Иначе зачем он затаился в библиотеке в такой поздний час? Он там сидел спокойно, как будто ждал ее прихода. И назвал ее по имени из-за двери библиотеки еще до того, как смог увидеть, кто идет. Откуда он знал, что это она?

Он был похож на привидение, когда она вошла в библиотеку: темный силуэт напротив огня, полыхающего у него за спиной. Поскольку свет падал сзади, Верити видела совсем мало, только резко очерченную линию волевого подбородка и медленный поворот головы. Но ей не понадобился свет камина, чтобы почувствовать, как губы лорда Харкнесса изогнулись в презрительной ухмылке. Даже воздух, казалось, потрескивал от его насмешки.

Верити встала с кресла, размяла затекшие мышцы и подошла к окну. Она отодвинула тяжелые шторы и увидела, что утро в самом деле настало, а небо на востоке окрасилось бледно-розовым цветом. Вид, раскинувшийся у нее перед глазами, потряс ее до такой степени, что с губ женщины сорвался тихий вздох.

Невозможно, чтобы это было то же самое унылое место, куда ее привезли накануне вечером. От дома спускались террасами лужайки, окаймленные цветами, и сменялись лесопосадками, которые тихо сияли своими осенними красками.

Если бы не слова горничной накануне вечером, Верити запросто бы подумала, что вся дорога в Корнуолл ей приснилась и сейчас она снова в Беркшире.

Если остальной Корнуолл больше похож на эту картину, чем на бесцветный гранитный город, где ее продали с аукциона, то ей, пожалуй, даже доставит удовольствие начать здесь новую жизнь.

Сундук по-прежнему стоял в изножье кровати. Одежда, которую Верити связала в узел, и та, которую она надела на себя, пытаясь бежать, валялась в углу. Верити развязала узел и начала бросать платья в сундук, когда тихий стук в дверь спальни вспугнул ее, и она оторвалась от работы. Верити вспомнила странную женщину в черном, приходившую прошлым вечером, и похолодела.

В комнату вошла Гонетта, маленькая горничная, и Верити с облегчением перевела дух.

Девушка присела в поклоне, глаза ее были опущены.

– Я пришла посмотреть, проснулись вы или еще спите, – сказала Гонетта. – И принесла вам горячей воды.

Она прошла к умывальнику и поставила на него медный кувшин.

– Ой, да она уже остыла! – запричитала Гонетта, потрогав воду. – Наверное, я слишком долго ходила.

В глазах девушки было такое отчаяние, что она, казалось, вот-вот расплачется.

– Мне надо было... Я сначала зашла еще в одно место, мне не следовало этого делать. Я извиняюсь, мэм. Я схожу еще раз и принесу погорячее.

– Не беспокойся. Эта вода в самый раз подойдет.

– Как же не беспокоиться?! – воскликнула девушка высоким, каким-то неестественным голосом, готовая вот-вот расплакаться.

– Спасибо, но эта вода прекрасно подойдет, – ответила Верити. – Очень мило с твоей стороны, что ты принесла ее.

Гонетта подняла голову и стала смотреть, как Верити запихивает одежду в сундук.

– Что это? – потрясенно произнесла девушка. – Что это вы делаете? Вы уезжаете?

– Да, Гонетта, уезжаю. Лорд Харкнесс согласился отвезти меня сегодня в Бодмин. Я решила, что мне удобнее будет попытаться устроиться самостоятельно, чем жить за счет милости моего... моего кузена. – Верити не знала, почему почувствовала себя обязанной что-то объяснять молоденькой прислуге, но слова у нее вырвались как будто сами.

– О, – сказала Гонетта, и голос ее прозвучал почти безутешно, – мне очень жаль это слышать, мэм. В самом деле жаль. Погодите, дайте я вам помогу с одеждой.

Девушка подошла, остановилась перед сундуком и вытащила из него одно измятое платье. Она встряхнула его, повернулась к платяному шкафу и повесила туда платье. Когда она проделала то же самое еще с двумя платьями, Верити взяла ее за руку, чтобы остановить.

– Гонетта, – сказала она, – я уезжаю, а не остаюсь. Платья надо укладывать в сундук, а не вешать в шкаф.

Маленькая горничная посмотрела на Верити, и глаза ее наполнились слезами.

– Ох, миссис Озборн, – запричитала она, – мне так жаль! Я просто... п-просто... сама не знаю, что делаю. – Гонетта закрыла лице ладонями и зарыдала так безутешно, что Верити растерялась.

Боже правый, что же это значит?

В другое время она, не раздумывая, обняла бы девушку и попыталась утешить. Однако в ее положении и в этом месте все было слишком необычно. Верити была не готова доверять кому бы то ни было в Пендургане. Все могло оказаться подстроенным, чтобы притупить ее бдительность.

И все же девушка, казалось, искренне была чем-то расстроена. Рыдания сотрясали ее маленькое тело так, что Верити была почти уверена, что они не были притворными.

Преодолев минутную неловкость, Верити взяла Гонетту за руку и повела к краю кровати. Кивком головы она велела девушке сесть.

– Ну вот, – сказала Верити, – что случилось? Надеюсь, я не сделала ничего такого, чтобы...

– Но вы здесь н-ни при чем, мэм!.. – Гонетта подняла голову и взглянула на Верити. – Я н-не хотела проявлять неуважения, мэм. Мне правда жаль, что вы так быстро уезжаете. Вы мне понравились... в самом деле. Я счастлива вам прислуживать. Н-но дело не в этом. П-понимаете... понимаете...

Ее голос снова прервался слезами, и она зарыдала еще сильнее. Верити стояла рядом, чувствуя себя ужасно неловко и все же позволяя Гонетте выплакаться. Почему-то она была убеждена, что у девушки что-то случилось и что это не расчетливый обман. Верити лишь недоумевала, что могло до такой степени расстроить Гонетту.

Когда рыдания служанки стали затихать и перешли в тихие всхлипывания, Верити спросила:

– Скажи, пожалуйста, что тебя так расстроило?

Гонетта подняла голову, рукавом вытерла нос и еще раз шумно всхлипнула.

– Я не могу сдержаться, миссис Озборн, – сказала она дрожащим голосом. – Это из-за моего младшего брата Дейви. Он очень болен, и ма говорит, что он у-умирает. Ему едва пошел пятый год, и, знаете, он всегда был такой проказник! Простите меня, мэм... Мне тяжело видеть его больным и умирающим. Маленький Дейви!..

Рыдания девушки возобновились. Они разрывали Верити сердце.

– Что с ним, Гонетта? – ласково спросила она.

– У него что-то с горлом. Оно ужасно болит, и Дейви становится все хуже и хуже. Мы ничего не можем сделать. Сейчас он весь горит и едва может дышать...

– А что говорит врач? – спросила Верити. – Он дал Дейви какие-нибудь лекарства, чтобы уменьшить жар?

– У нас нет врача, мэм, – жалобно всхлипнула Гонетта. – Доктор Трефузис уехал в Пензанс по своим семейным делам. Так что бедного Дейви некому лечить.

– И у вас нет никого, кто мог бы помочь мальчику? Совсем никого? – спросила Верити, потрясенная тем, что невозможно пригласить местного врача. – Разве нет деревенского аптекаря? – Гонетта покачала головой. – А местные целители, знахарки, травники?

Гонетта в недоумении сморщила лоб, как будто не понимала, о чем идет речь, и опять покачала головой. Верити вздохнула.

Что же ей делать? Разве сможет она остаться в стороне и позволить ребенку умереть из-за явного невежества близких? Верити умела обращаться с травами, она знала некоторые средства, которые могли бы помочь малышу. Но в то же время остаться означало отсрочить отъезд из Пендургана. Для Верити не было ничего важнее, чем покинуть этот дом. За исключением маленького больного мальчика, который может умереть.

– Что вы делаете, чтобы помочь ему? – спросила она Гонетту.

– Обмываем, чтобы охладить кожу, и даем чай с медом, когда Дейви может проглотить.

Все это могло только немного облегчить состояние больного. Ничто из того, что они делали, не помогало ни сбить жар, ни вылечить воспаленное горло.

Верити начала ходить взад-вперед по комнате. Даже небольшая отсрочка почти смертельно пугала ее. Что, если она никогда уже не сможет уехать? Боже милостивый, что же делать?

– Думаю, у меня есть возможность ему помочь, – наконец сказала она.

Верити не могла оставить ребенка умирать.

Гонетта смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

– Помнишь, ты видела муслиновые мешочки, когда вчера распаковывала мой сундук? – спросила Верити.

– Такие маленькие пакетики, мэм? Я положила их в каждый ящик комода, чтобы ваши вещи приятно пахли.

Верити удивленно подняла брови и чуть не улыбнулась. Пакетики слухами, как бы не так. Некоторые из них прямо-таки воняли.

Она выдвинула ящики и принялась рыться в них, пока не нашла все разложенные там мешочки.

– У повара в кладовке есть свежий мед, Гонетта?

– Да, – ответила девушка. Глаза ее покраснели и опухли. – А зачем?

– Вот из этого, – сказала Верити, поднимая два мешочка, – и из этого, добавив туда немного меда, я могу сделать сироп, который должен помочь твоему брату.

– Правда? – спросила Гонетта, удивленно распахнув глаза. – Вы можете вылечить его? Он не умрет?

Верити не хотела понапрасну обнадеживать девушку. Она ведь не волшебница.

– Понимаешь, я ничего не обещаю, – сказала она. – Все зависит от того, как далеко зашла болезнь. Но мне всегда везло с моим настоем из иссопа и сиропом из ноготков.

Теперь, когда она связала себя словом, Верити хотела как можно скорее начать действовать. Может быть, ее отъезд из Пендургана просто ненадолго отложится. Гонетта быстро помогла ей одеться, и через четверть часа Верити уже осматривала маленького веснушчатого Дейви.

Он лежал на кровати матери в комнате для прислуги. Мальчик был такой же рыжий, как сестра, и Верити не пришлось напрягаться, чтобы представить, какой он проказник. Но не сейчас. Осматривая горло Дейви, Верити увидела большие шишки. Гонетта держала свечку около его рта, в то время как Верити разжала ему челюсти и заглядывала в горло. Оно было красное, как мак, но белых нарывов не было. И все же ребенок горел и хрипло дышал. Верити надеялась, что еще не слишком поздно.

Старая женщина в Линкольншире, которая учила Верити обращаться с травами, сообщила ей несколько способов лечения этой болезни. Верити велела миссис Ченхоллз, которая оказалась не только матерью Дейви, но еще и поварихой Пендургана, помыть ноги Дейви теплой водой и обернуть шею шерстяным шарфом. Эти поручения должны были отвлечь обезумевшую от горя женщину на то время, пока Верити готовила снадобья.

Поскольку с поварихой говорить сейчас было бессмысленно, Верити заручилась поддержкой миссис Трегелли. Экономка провела ее в старинную, с высокими стропилами кухню. У одной стены возвышался огромный очаг, снабженный передвижной вытяжкой и рядами подвесных крючьев для горшков над низким, тихонько потрескивающим огнем.

Женщины тщательно обыскали кладовки и нашли кувшины с медом. Миссис Трегелли взяла несколько горшков с настенных полок, и оставшиеся закачались и громко застучали друг о друга.

Верити застыла на месте. Голова у нее закружилась. Холодный ветер ударил в лицо, а шею грубо захлестнула петля на кожаном ремне в руке аукциониста. Крики, доносящиеся снизу, почти оглушили. Толпа стала давить на Верити, продвигаясь вперед с каждым ударом: бум, бум, бум. Все ближе и ближе, пока Верити не начала задыхаться.

– Миссис Озборн!

Голос экономки разрушил чары. Рука Верити схватилась за горло, где в него врезалась петля ошейника. Очнувшись, Верити увидела совершенно обычную кухню и серые обеспокоенные глаза миссис Трегелли.

– Что с вами, мэм?

Верити глубоко, прерывисто вздохнула и рассеяла ее тревогу:

– Ничего. Ничего, со мной все в порядке, миссис Трегелли.

Горшки с водой поставили на современную плиту, выделяющуюся на фоне столетней кухни. Верити развязала один из своих муслиновых мешочков и понюхала, дабы убедиться, что в нем действительно иссоп. Она всыпала немного травы в один из горшков с кипящей водой, чтобы приготовить настой. В другой горшок она насыпала ноготков, намереваясь сделать медовый сироп. Для верности в настой она тоже добавила щепотку ноготков.

Верити могла все это делать почти не думая, годы опыта руководили ее действиями. Однако она сосредоточила все свое внимание на каждой мелкой детали хорошо знакомого процесса: сухая трава пальцами растирается в пыль, точная мера сухих листьев и цветков, запах напитавшейся водой травы показывает, верно ли соблюдены пропорции. Простые, привычные и такие приятные действия отодвинули на задний план беспокойные мысли об отложенном отъезде. Здесь, в этой роли она была хозяйкой положения.

– Я надеюсь, это поможет ребенку, – сказала миссис Трегелли. – Он маленький разбойник, у него всегда наготове какие-то проказы, но он добрый, и нам всем было бы тяжело его потерять. – Экономка сморщила нос от сильного камфарного запаха, распространившегося по кухне.

– Я сделаю все возможное, чтобы помочь, – отозвалась Верити, следя за другим горшком, где упаривалась жидкость.

– Нам повезло, что вы оказались здесь именно сейчас, – сказала миссис Трегелли, – когда доктор уехал и все такое. И то, что вы привезли с собой все эти травы.

– Да, – рассеянно ответила Верити, проверяя кипящий сироп. – Я положила их в сундук, потому что не знала... – Она чуть было не сказала, что не знала, как долго они с мужем будут вдали от дома. – Никогда не знаешь, когда они могут пригодиться, – пробормотала Верити.

– Вы где-то обучались целительству, миссис Озборн? – спросила экономка.

– О, я вовсе не целительница, миссис Трегелли, но я знаю свои травы, и некоторые из них хорошо лечат.

– К сожалению, я слишком мало знаю о травах, – вздохнула пожилая женщина. – Повариха кое-что выращивает для кухни, и я использую лаванду, шалфей и тому подобное, чтобы освежать воздух в доме и белье. Но боюсь, мои знания на этом заканчиваются.

– Может быть, прямо здесь в огороде есть самые лучшие лечебные травы?

– Может быть, и есть, – ответила миссис Трегелли. – Но скорее всего наша повариха об этом даже не догадывается, иначе уже давно сама приготовила бы это варево, чтобы помочь своему мальчику.

– Вы могли бы научить нас.

Верити взглянула в глаза юной Гонетты, только что вошедшей в кухню. Верити покачала головой.

– Вот, – сказала она, наливая сироп в чайную чашку, – отнеси это своему брату. Удостоверься, чтобы Дейви выпил как можно больше. Вкус ему не понравится, но проследи, чтобы он получил хорошую порцию.

Гонетта поспешила в комнату, где лежал ее больной брат. Она прикрывала рукой чашку, чтобы содержимое ее не расплескалось.

Пока Верити смешивала упаренный настой ноготков с медом, миссис Трегелли с интересом наблюдала.

– Он пахнет почти так же сильно, как сироп, – сказала Верити, – но благодаря меду его будет легче проглотить. Выпив иссоп, Дейви, конечно, будет рад съесть что-нибудь сладкое.

– Нетта была права.

– Чем?

– Вы могли бы научить нас кое-чему из того, что умеете. Мы были бы вам очень благодарны. Пока ничего не известно о том, когда вернется доктор Трефузис.

Верити покачала головой и продолжала помешивать мед.

– К сожалению, я долго здесь не задержусь, – тихо произнесла она.

Миссис Трегелли разочарованно поцокала языком, но больше ничего не сказала. Через несколько минут Гонетта снова вбежала в кухню.

– Дейви выпил! – воскликнула она. – Ему не понравилось, но мама заставила его.

– Это хорошо, – кивнула Верити. – Теперь найдите мне кувшин или глиняный горшок, в котором можно было бы хранить сироп. Посмотрим, что еще можно дать проглотить мальчику.

Когда они вернулись в комнату больного, миссис Ченхоллз улыбнулась Верити, от волнения глаза ее увлажнились.

– Спасибо вам, мэм, – сказала она, – что помогли моему мальчику. Видите? Ему уже стало легче дышать. Он больше не хрипит. Теперь он поправится, правда?

Верити наклонилась над кроватью и дотронулась до щеки мальчика. Его протерли и тепло закутали. Прошло еще слишком мало времени, чтобы понять, спадает ли жар. Даже простое вдыхание пара приготовленного настоя с его тяжелым камфарным запахом должно было очень быстро облегчить дыхание ребенка. Но это было временное средство.

– Я ничего не могу обещать, миссис Ченхоллз. Эти лекарства должны его успокоить, на некоторое время облегчить дыхание. Только, пожалуйста, не возлагайте на них слишком большие надежды. Я не могу обещать исцеление. Его положение довольно серьезно. Нам придется подождать. А теперь попробуйте заставить его проглотить ложку этого сиропа. Потом каждый час давайте настой. Обязательно теплый. И каждые три часа по чайной ложке сиропа. Если ему станет хуже, попробуем другое лечение.

– Спасибо, мэм, – поблагодарила миссис Ченхоллз. – Спасибо. Слава Богу, что вы приехали к нам.

– Идемте, – сказала Верити, стремясь побыстрее избавиться от раздирающих ее чувств, – я научу вас и миссис Трегелли готовить эти лекарства, чтобы вы могли сами лечить Дейви, после того как я уеду.

Гонетта молча пошла за ней. Пока Верити рассказывала, как приготовить настой и сироп, Гонетта только время от времени кивала. Миссис Трегелли все подробно записывала.

– Единственная трудность, – вздохнула Верити, – в том, что у меня мало иссопа. Ноготков я смогу вам оставить достаточно, на сироп их надо совсем чуть-чуть. А вот иссопа у меня осталось немного. Как думаешь, Гонетта, у твоей мамы в огороде есть иссоп?

– Я не знаю, мэм. И не узнала бы его, если бы даже увидела.

– Зато я узнала бы, – ответила Верити. – глянем.

Гонетта повела ее в крохотный огородик, расположенный сразу за дверью буфетной. Там росли розмарин, шалфей, петрушка, укроп, фенхель, тимьян, эстрагон, любисток, пижма и лимонная вербена. Верити осмотрела посадки в поисках знакомых высоких стеблей иссопа. Конечно же, вот он растет, рядом со своими мятными родственниками.

– Смотри сюда, – сказала Верити, срывая лист и растирая его между пальцами, – у вас есть все, что нужно. Это иссоп, который используется в теплом настое. Только я заваривала сухие листья. Если вы будете брать свежие, то надо удваивать количество. Ты запомнишь?

– Честно говоря, сомневаюсь, – с грустью вздохнула Гонетта. – Может, вы все-таки останетесь? Тогда у вас будет больше времени на то, чтобы научить нас и убедиться, что мы ничего не путаем. Мы люди простые, не такие образованные, как вы. Нам нужна ваша помощь, особенно сейчас, когда у нас нет врача.

Верити тяжело было выносить жалобный тон девушки. Она хотела помочь, действительно хотела, потому что вопреки своей рассудительности обнаружила, что Гонетта ей все больше нравится. И еще Верити не могла забыть благодарные, полные доверия глаза миссис Ченхоллз. И все-таки она не могла сделать так, как им хотелось. Это было невозможно.

– Я не могу остаться, Гонетта, – пробормотала Верити, не глядя на девушку. – Я уезжаю из Пендургана, как сказала тебе. Сегодня, если успею уложить вещи и договориться с его милостью.

– Но вы не можете уехать! По крайней мере не сейчас. Останьтесь хотя бы до тех пор, пока Дейви не станет лучше.

– О, Гонетта! – Верити едва хватало решимости устоять перед страдальческим взглядом девушки. Она должна уехать из Пендургана. Она должна уехать от лорда Харкнесса, рядом с которым непонятно по каким причинам она чувствовала себя неуютно.

– Пожалуйста, мэм! Дейви умер бы, если бы вас здесь не было. Вы нам нужны, миссис Озборн. Пожалуйста, не уезжайте!

– Гонетта...

– Пожалуйста, мэм, останьтесь. Его милость не будет возражать. Правда, ваша милость?

Верити напряглась.

– Нисколько, – услышала она низкий голос у себя за спиной.

Джеймс смотрел на Верити: ее напряженные плечи начали немного расслабляться с того момента, как она осознала свое замешательство. Даже со спины ему было видно, как надменно вздернулся ее подбородок, совсем так же, как прошлой ночью. Когда она повернулась, он не смог сдержать насмешливую улыбку.

Однако улыбка тут же сползла с его лица, а рот удивленно приоткрылся. Джеймс впервые видел ее при дневном свете, без капора, затеняющего лицо, без тяжелого плаща и нелепого вороха одежд. Раньше он не замечал, насколько Верити привлекательна. Ее можно было даже назвать красивой, хотя это была не та испорченная красота, что у его светловолосой хрупкой жены.

Волосы Верити, насыщенного цвета черного кофе, были уложены глубокими волнами, полностью открывая лицо. Несколько непослушных прядей выбились на ее длинную тонкую шею.

«Такую прекрасную шею, – думал Джеймс, – не следует прятать под капорами или стягивать кожаным ошейником».

У Верити были красивый чувственный рот, прямой нос и чистая, нежная кожа, напоминающая девонширскую сметану. Пока Джеймс стоял, как школьник, разинув рот, на него смотрели большие карие глаза Верити с длинными ресницами, над которыми двумя ровными дугами изогнулись тонкие иссиня-черные брови, такие же, как у тех прекрасных испанок, которые много лет назад ездили с их полком.

Джеймс с трудом сглотнул и попытался не думать о том, как долго у него не было женщины.

– Следует ли это понимать так, что твоему брату стало лучше? – спросил он у Гонетты, пытаясь делать вид, что не замечает Верити, хотя его кровь разогрелась при одном взгляде на нее.

– Похоже на то, ваша милость, – ответила Гонетта. – Миссис Озборн подлечила его.

– В самом деле?

– Она приготовила для него лекарство. И оно уже подействовало.

– Еще слишком рано говорить... – начала Верити.

– Дейви чувствует себя намного лучше, – перебила Гонетта. – Я знаю, ваша милость. Миссис Озборн почти вылечила его.

– Прекрасно, – сказал Джеймс, – это хорошая новость. Я послал в Бодмин за врачом для Дейви. Может быть, когда он приедет, мальчику будет уже не так плохо. Мы вам очень благодарны, кузина.

Услышав слово «кузина», Верити прищурилась, но ничего не сказала. Она, по-видимому, не умела хитрить. Но, Боже правый, если она останется под его крышей, она будет жить здесь на правах родственницы. Слуги не станут сплетничать о ней как о любовнице лорда Харкнесса, хотя именно так они, несомненно, и думают.

– В любом случае, – продолжал Джеймс, – мне будет спокойнее, если врач все-таки осмотрит его. Я уверен, что Дейви надо будет пустить кровь, чтобы он полностью выздоровел. Я сомневаюсь, что миссис Озборн умеет...

– Даже не думайте пускать ему кровь! – воскликнула Верити.

Джеймс удивленно взглянул на Верити. Значит, несмотря на явное беспокойство, которое она испытывала в его присутствии, некоторые вещи почти непроизвольно заставляли ее взрываться. Интересно.

– Мальчик слишком слаб, – продолжала Верити более сдержанно.

Она нервными движениями мяла пальцами какое-то растение и старалась не встречаться с Джеймсом взглядом.

– Если пустить ему кровь, это его только ослабит, заберет у него силы, и их не хватит на то, чтобы справиться с жаром.

Джеймс недоверчиво посмотрел на Верити. Что за чушь она городит?

– Прошу прощения, кузина, но все-таки я думаю, что Дейви надо пустить кровь.

Верити подняла на Джеймса глаза.

– Я... я не согласна, – ответила она дрожащим голосом. – Он поправится быстрее, если его поить крепкими настоями и обойтись без кровопускания.

– По-моему, вы несете какой-то вздор! – заявил Джеймс. – Чистейшее знахарство!

Ее познания в целительстве стали для него большой неожиданностью. Несмотря на эту небольшую вспышку, он скорее склонен был считать Верити здравомыслящей, чем упрямой. Однако ее ночная выходка, когда она пыталась удрать из Пендургана в жуткий ливень, нацепив на себя несколько слоев тяжеленной одежды, заставила Джеймса сомневаться в ее уме. Может быть, у нее не все в порядке с головой и иногда случается, что она теряет рассудок? Проклятие, только этого ему не хватало.

– Всем известно, что кровопускание необходимо, чтобы удалить из организма испорченную жидкость, – продолжал он, и тон, которым он говорил, даже самому ему казался слишком нравоучительным. – Врачи несколько веков пускают пациентам кровь.

– И большинство пациентов умирают, – возразила Верити.

– Не от кровопускания.

Она снова глянула на него и спросила:

– Откуда вы знаете?

Напряжение было в ее лице, в наклоне спины и в руке, вцепившейся в стебель растения, как в оружие.

– Откуда вы знаете, умирает ли больной от болезни, или от слабости, которая одолела его после кровопускания и не дает бороться с болезнью? Моя мама... – Верити на минуту замолчала, потом глубоко, прерывисто вздохнула и продолжила: – Моей матери исполненные благих намерений врачи пускали кровь до тех пор, пока не уморили. У нее было воспаление легких, и ей не давали восстановить силы, а пускали кровь снова и снова, до тех пор, пока от бедной женщины ничего не осталось. Да, она, наверное, все равно умерла бы, но никто не сможет меня убедить в том, что постоянные кровопускания не ускорили ее смерть.

Громкие рыдания Гонетты прервали эту замечательную речь.

– Значит, Дейви умрет? – причитала она. – Если доктор приедет и пустит ему кровь, то Дейви в конце концов умрет?

Верити через плечо Гонетты посмотрела пря-мо в глаза Джеймсу. Она приподняла брови и глянула на него так, словно перекладывала на его плечи обязанность ответить. Если он сейчас позволит доктору сделать Дейви кровопускание, а мальчик в результате умрет, Джеймс вновь окажется злодеем. На него ляжет вина в смерти еще одного ребенка. Видит Бог, ему этого совсем не хочется. Пусть эта самоуверенная маленькая ведьма берет на себя ответственность за то, что произойдет.

– Кузина, – проговорил Джеймс, отвесив Верити поклон, – в таком случае я полагаюсь на вашу осведомленность в этом вопросе.

Верити на мгновение смутилась, затем обратила свое внимание на Гонетту.

– Я не считаю удачной мысль пустить Дейви кровь, – сказала она. – мы сначала дадим лечебным свойствам трав время проявить себя в полной мере. Если улучшения не произойдет, тогда можно будет обсудить с врачом, что делать дальше.

– Значит, вам придется остаться, мэм, – сказала Гонетга, – чтобы убедиться, что все делается правильно?

Ну вот! Гонетта все-таки провела ее. Джеймс догадывался, что Верити не терпелось уехать, но уехать теперь было бы равносильно проявлению равнодушия к больному. На подвижном лице Верити поочередно отразились беспомощность, разочарование, гнев и, наконец, покорность. Хорошо, она останется.

Джеймсу следовало бы радоваться. Он мог легче проследить за ее благополучием, если она останется в Пендургане. И как она смеет нападать на него за то, что он вовремя не послал за врачом, если сама собиралась со спокойной совестью уехать и сейчас, быть может, находилась бы уже в дороге?

– Хорошо, – сказала она наконец, тело ее обмякло под тяжестью принятого решения.

Глубокое разочарование непролитыми слезами светилось в темных глазах.

– Хорошо. Я пока останусь. Но только до тех пор, пока Дейви не поправится.

– О, спасибо, мэм! Спасибо. Мама будет так счастлива! Но вы должны побыть здесь подольше, чтобы успеть научить нас обращаться с растениями. Я думаю, тут найдутся и другие люди, которым понадобится ваша помощь. Вы не знаете, есть ли какой-нибудь способ помочь негнущимся суставам?

– Ну да. Есть...

– Тогда вы, конечно, сумеете помочь бабушке Пескоу, которая иногда не может из-за суставов и шагу сделать. А с желудком? С желудком вы тоже можете помочь?

– Есть травы, которые помогают при раздраженном желудке, но...

– Значит, Хилди Спраггинс тоже понадобится ваша помощь, потому что желудок иногда страшно ее беспокоит. А как насчет ожогов, порезов, синяков, растяжений связок, нарывов и мозолей и колик?

Верити вздохнула:

– Лекарства из трав могут помочь во всех этих случаях, но...

– Ну вот, всегда есть кто-нибудь, у кого что-то неладно, – сказала Гонетта. – Здесь найдется уйма народу, кого вам придется учить, правда? Может понадобиться много времени.

Джеймс удивлялся, где эта молоденькая девушка научилась так манипулировать людьми. Она буквально пришпилила Верити к стене.

Ему все это показалось бы забавным, если бы не охватившее его внезапное беспокойство, тревожащее не меньше, чем болезнь Дейви. Верити насильно принудили на неопределенное время остаться в Пендургане. Она казалась такой же растерянной, как и Джеймс, и рассеянно кусала ноготь. Две глубокие складки пролегли у нее на лбу.

– Ну как? – не отставала Гонетта. – Вы останетесь?

Верити вскинула руки в знак покорности судьбе. В глазах ее было выражение, какое бывает у солдата, укладывающего свое обмундирование перед вынужденным отступлением.

– Хорошо, – сказала она. – Я согласна остаться, но только до тех пор, пока Дейви поправится, а я научу тебя и твою мать обращаться с некоторыми травами. Если, – добавила она многозначительно, глядя прямо в глаза Джеймсу, – его милость не возражает.

– Вы знаете, что можете оставаться здесь столько, сколько захотите, кузина, – ответил Джеймс. Несмотря на волнение, голос его прозвучал на удивление спокойно. – Я вам уже говорил.

Верити едва удалось скрыть презрительную улыбку. Она снова склонилась над грядкой с растениями.

– Давай возьмем с собой немного иссопа, – сказала она Гонетте. – Твоему брату скоро понадобится еще.

Джеймс протянул ей перочинный нож. Верити срезала несколько стеблей иссопа и быстрой походкой направилась на кухню, увлекая всех за собой.

Джеймс прислонился спиной к стене рядом с очагом, скрестив руки на груди, и смотрел, как Верити учит Гонетту обращаться с травами. У Джеймса не было никаких причин стоять и смотреть, у него было много работы в имении, кроме того, надо было проверить новый насос в Уил-Деворане. В общем, он знал, что ему как можно скорее следовало уйти прочь от Верити Озборн и держаться от нее подальше. Однако что-то в ней вызывало его любопытство. Что-то большее, чем ее женская привлекательность, но Бог знает, что же это было. Губы Джеймса кривились в усмешке при мысли о том, что от самого отъявленного негодяя Корнуолла именно этого и следовало ожидать: вожделения к совершенно случайной женщине, появившейся в его владениях за последние шесть с лишним лет.

Ему вообще не следовало интересоваться ею. Это могло принести только неприятности. И все же Верити заинтриговала его.

Джеймса всегда влекло к мягким, хрупким, женственным особам, по отношению к которым он мог бы чувствовать себя защитником. Ровена была как раз такой женщиной: светлая и нежная, как майский цветок.

В Верити как раз не было такой мягкости. Хотя обстоятельства их знакомства давали Джеймсу право чувствовать себя ее покровителем, Верити этого чувства не поощряла. Несмотря на свою неуверенность и страх, она проявляла замечательное самообладание в том, как прекословила ему, как восприняла неизбежное решение остаться. Возможно, это было не мужество, а просто гордость.

Джеймсу было интересно, что должно произойти, чтобы эта женщина сломалась.

В этот момент, гордо подняв голову, похожая на грозовую тучу, в кухню вошла Агнес. Она подобрала свои черные юбки, словно боясь, что они к чему-нибудь прикоснутся. Джеймс тяжело вздохнул. Он не мог и предполагать, что она отважится войти в кухню. И надо же было этому случиться именно сейчас – не раньше и не позже!

– Что случилось? – спросила Агнес, хмуро сведя брови. – Мне надо знать, где кухарка. Вот уже час я жду ее, чтобы обсудить меню на день. И теперь я вынуждена идти сама... – она неприязненно поджала губы, – сюда. Джеймс, что вы здесь делаете? Что вообще здесь происходит?

– Извините, что никто не предупредил вас, Агнес, – отозвался Джеймс, – но младший сын кухарки, Дейви, тяжело заболел.

– Что ж, – сказала Агнес, раздраженно пожимая плечами в ответ на такую мелочь, – Теперь вся жизнь в доме должна из-за этого остановиться? Где миссис Трегелли?

– Она с кухаркой и Дейви, – ответил Джеймс, с трудом сдерживаясь. – Послать ее к вам обсудить меню?

– Да, пошлите. – Агнес повернулась к Верити, которая смотрела на нее так, будто встретила привидение. – Что она здесь делает? – спросила Агнес с ледяным презрением.

Легкого выхода из создавшегося положения не существовало. Рано или поздно Агнес должна была встретиться с Верити.

Джеймс подошел к Агнес, решительно взял ее под руку и подвел к полкам, где Верити и Гонетта развесили пучки иссопа. Агнес сопротивлялась, но Джеймс тем не менее продолжал ее тянуть.

– Агнес, – сказал он, – позвольте вам представить миссис Верити Озборн. Это моя кузина. Она приехала погостить в Пендургане.

Агнес посмотрела на Верити как на какое-то насекомое.

– Кузина, – продолжал он, – разрешите представить вам мою тещу, миссис Агнес Бодинар. Миссис Бодинар – мать моей покойной жены. Она живет здесь, в Пендургане.

Верити быстро овладела собой. Она отложила в сторону травы и, вытерев руки о юбку, совершенно спокойно протянула ладонь Агнес.

– Очень рада наконец с вами познакомиться, миссис Бодинар.

– Так вы уже встречались? – удивился Джеймс, не понимая, что имела в виду Верити.

– Вчера вечером миссис Бодинар зашла ко мне в комнату, чтобы приветствовать меня в Пендургане, – сказала Верити, не сводя глаз с Агнес.

Боже милостивый, что сделала Агнес?

– Однако она ушла, не назвав своего имени, – продолжала Верити, невозмутимо глядя в глаза его грозной теще.

Джеймс ожидал, что Агнес ее испугает, как пугала почти всех одним своим взглядом. Тем не менее после мгновенного, умело замаскированного потрясения Верити не затрепетала при виде старухи, голос ее не дрожал.

– Я счастлива узнать, кто вы такая, миссис Бодинар. Я хотела поблагодарить вас за то, что вы первая приветствовали меня здесь. – Верити продолжала протягивать руку, хотя Агнес смотрела так, как будто скорее дотронулась бы до жабы.

– Гм... кузина, как же...

Она, конечно, узнает правду о том, как Верити сюда попала. Теперь, наверное, уже весь Корнуолл знает ее историю. Однако Джеймс был решительно настроен на то, чтобы по крайней мере в их доме поддерживалась легенда о бедной родственнице.

– Да, дорогая, – сказал он, – дальняя, но тем не менее родственница. Я надеюсь, что вы окажете ей то же уважение, какое оказали бы любому гостю Пендургана.

Ни слова не говоря, Агнес отвернулась от Верити.

– Немедленно пошлите ко мне миссис Трегелли, – приказала она Джеймсу, подобрала свои юбки и направилась вон из кухни.

Шелест ткани громко раздавался в гулкой тишине помещения. На пороге она остановилась, обернулась и уставилась на Верити пронзительным взглядом.

– Шлюха! – прошипела она и вышла.

 

Глава 4

Верити здесь нравилось все больше. Сады Пендургана даже в преддверии зимы были чудесны, особенно для человека, у которого натренирован глаз на травы и другие полезные растения.

От Верити требовалось только лечить Дейви и учить Гонетту и ее мать обращению с травами, поэтому за прошедшие после ее прибытия пять дней у нее оставалось много свободного времени для обследования местности. Верити свободно бродила по террасам с южной стороны от дома, где находились сады Пендургана, и по извилистым тропинкам, змеящимся по расположенным ниже лесам, упирающимся в гранитную, судя по виду, старинную стену, за которой внизу протекала река. Восточнее раскинулись яблочные сады и огороды с зимними овощами.

Даже несмотря на блеклые осенние краски и серый цвет гранита и шифера, из которых были построены дома, Пендурган был не лишен своеобразной красоты.

Верити поплотнее завернулась в плащ, чтобы защитить себя от холодного воздуха, и бесцельно брела по узкой, извилистой тропинке на нижнем участке. Это место ей нравилось больше всех окрестных садов. Здесь густо росли золотистый ясень, дуб, заболонь, лиственница и медные буки, тропинки извивались и поворачивали, приводя к неожиданно широким аллеям или к уединенным уголкам, к прудам и крохотным, крытым соломой беседкам. Верити остановилась около старой голубятни посмотреть на двух белых голубей, вылетающих из-под карниза куполообразной крыши. Следя за их полетом, она наткнулась взглядом на поросший ракитником участок ниже по тропинке. Верити поставила корзинку на бедро и стала размышлять о том, как можно применять даже сухие зимние ветки.

Отрезая стебли ножницами, взятыми у миссис Ченхоллз, Верити думала о кухарке Пендургана и ее семье. Жар у Дейви спал, и мальчик начал медленно, но неуклонно поправляться. Скромные познания Верити влечении травами превозносились почти как чудо. А то, что она твердо воспротивилась врачу из Бодмина, который действительно хотел пустить мальчику кровь, только придало еще больше блеска звезде Верити, сияющей для членов семьи Ченхоллз.

Эта маленькая победа принесла Верити огромное удовлетворение, и не только из-за мальчика. Она обнаружила в себе твердость характера, о существовании которой раньше не подозревала.

Потребовалось совсем мало усилий, чтобы войти в доверие к приветливой рыжеволосой семье, которая наряду с приятной миссис Трегелли обеспечивала повседневную жизнь в Пендургане. Хотя имение не было большим, Верити поразило, что здесь мало слуг. Может быть, ограниченное количество прислуги объяснялось тем, что больше никто не желал работать на человека, которого все называли лордом Бессердечным?

Такое подозрение было легко отбросить, общаясь с семейством Ченхоллз, особенно с Гонеттой, жизнерадостной и веселой, которой хотелось задержать Верити в Пендургане как можно дольше. Верити давно отказалась от подозрения, что девушка была частью большого заговора, имеющего целью заставить Верити почувствовать себя находящейся в безопасности гостьей и вызвать у нее желание остаться. Чтобы Верити почувствовала себя довольной и не заметила плетущейся вокруг нее злой паутины до тех пор, пока не окажется в ловушке и пока на нее не нападет паук. Никогда в жизни Верити не была подвержена таким причудливым фантазиям.

Однако это были не просто фантазии.

Зловещая миссис Бодинар не была плодом воображения Верити и резко отличалась от любезной прислуги. Она пристально разглядывала Верити, презрительно ухмылялась, фыркала, открыто проявляя свой дурной характер. Когда она заговаривала вечером за ужином, то лишь для того, чтобы высказать свое недовольство чем-нибудь или повозмушаться тем, что она вынуждена жить под одной крышей с девкой своего зятя.

Верити взяла себе за правило не отвечать на такие нападки. Она не была уверена, что следовало говорить в том или другом случае. Агнес Бодинар была явно не единственная в Пендургане, кто считал Верити любовницей лорда Харкнесса. И тем не менее до сих пор она ею не была.

Она даже видела его редко. Лорд Харкнесс проводил много времени на рудниках, а, когда бывал дома, то держался уединенно. Но когда они встречались, его присутствие лишало Верити мужества.

Харкнесс наблюдал за ней. Она постоянно чувствовала, что его холодные синие глаза следят за ней, и это вызывало у нее неприятное чувство, заставляя думать, что он обязательно придет ночью и предъявит свои права на ее тело, полученные в результате покупки.

Тем не менее он не приходил, и Верити не знала, что и думать.

Она тоже за ним наблюдала. Она часто ловила себя на том, что рассматривает его длинные тонкие пальцы с темным пушком на них, его заостренный профиль с большим, почти римским носом, или иссиня-черный отблеск его длинных волос в свете свечей, или странно привлекательные серебристые нити у него на висках. Он не был красив в общепринятом смысле слова, но было что-то неотразимое в лице с циничными ярко-синими глазами и чертами, которые казались вырезанными из местного гранита.

Ей не следовало замечать такие вещи. Ей следовало держаться от него подальше, поскольку она чувствовала, что вокруг него сконцентрировался насыщенный опасностью воздух.

Может быть, именно это ее и притягивало, зачаровывало. Он был опасен, как никто из ее прежних знакомых, но она не знала, когда он начнет действовать. Так что до тех пор, пока Верити не поймет этого темного незнакомца и роль, которую он ей предназначил, она не сможет быть спокойной в Пендургане.

Верити уложила в корзинку стебли ракитника рядом с другими растениями и пошла обратно к дому. Она собиралась вернуться через черный ход, чтобы разложить травы во временной кладовке, которую она устроила в углу старой кухни. Завтра она возьмет ракитник и корни лопуха, чтобы показать миссис Ченхоллз и Гонетте, как готовить различные масла и отвары для лечения окостеневших или опухших суставов.

Ветер трепал юбки Верити, когда она шла вверх по узкой, извилистой тропинке под аркой в старой каменной стене. Более широкие тропинки, более низкие стены и, наконец, открытые ворота привели к задней части дома и огороду. Новый порыв ветра налетел на нее, чуть не сорвав с головы капор. Верити нагнула голову и поглубже надвинула капор, прикрывая им лицо от ветра. Сражаясь со своими хлопающими юбками и развевающимся за спиной наподобие паруса плащом, она быстро шла, нагнув голову, по знакомой тропинке через сад с лекарственными травами.

– Это еще что такое?

Верити врезалась во что-то твердое и тут обнаружила, что из-за своего хождения вслепую влетела головой в бочкообразную грудь какого-то мужчины. Верити подняла глаза и увидела Руфуса Баргваната, управляющего Пендургана. За несколько дней до этого миссис Трегелли представила его Верити, но с тех пор она его не встречала. Это был дородный корнуолец среднего возраста с густыми каштановыми волосами, в которых пробивалась седина, с носом, по форме немного похожим на луковицу, и с красным лицом. Руфус Баргванат не понравился ей с первого взгляда.

У него был небольшой кабинет в хозяйственном крыле. Управляющий, вероятно, вышел на улицу незаметно для Верити. Одной рукой он придержал ее за локоть, другой в это время снимал шляпу.

– А-а, миссис Озборн, не так ли?

Ухмылка искривила губы Баргваната, когда он выделил слово «миссис». По спине Верити пробежали мурашки страха. Ленивый взгляд управляющего прошелся по телу Верити и остановился на корзинке, которую она крепко прижимала к груди. Верити стало неприятно от его взгляда, и она дернулась, желая вырваться из рук Баргваната, но тот продолжал ее держать и глумливо улыбался.

– Не ожидал, что Харкнесс поставит тебя работать на кухне, – сказал Баргванат.

Он говорил не на том приветливом корнуэльском наречии, на котором говорили Ченхоллзы. Его скрипучий голос был грубым, неприятным, с небольшим намеком на местный акцент в долгих гласных.

Баргванат сжал локоть Верити, как будто намекая на что-то непристойное.

– Я думал, у него относительно тебя другие планы, – сказал он.

Мерзкая ухмылка приоткрыла маленький рот, полный желтых зубов. От Баргваната разило табаком и луком. Верити выдернула у него свою руку.

– Извините, мистер Баргванат, – сказала она, затем обошла вокруг него и устремилась к входу в дом. У нее за спиной раздался его глумливый смех.

В кухне ей приветливо улыбнулась повариха:

– Добрый день, миссис Озборн. О! Набрали еще трав?

Когда Верити подошла к углу, где она хранила растения для своих лекарственных заготовок, она поставила корзинку и прижала руку к груди. Сердце колотилось так, будто она бежала, и ей понадобилось время, чтобы взять себя в руки.

Верити положила обе руки на деревянную столешницу и вдыхала ароматы жарящегося мяса и свежеиспеченного хлеба.

– Я была внизу, – наконец сказала она, затем развязала ленты капора и повесила его на стенной крючок. Пока говорила, она не поднимала глаз, чувствуя, что лицо ее все еще горит от жестоких слов управляющего.

– Нашла там несколько хороших месте растениями, которые могут пригодиться. Я расскажу вам с Гонеттой о них завтра и покажу, где их найти. Если будет сухая погода.

Миссис Ченхоллз повернулась лицом к плите и начала прилаживать вертел для жарки мяса между двумя толстыми железными подставками для дров, расположенными под углом к задней стене. Она продолжала болтать о капризной корнуэльской погоде, а Верити тем временем выложила все из корзины и начала связывать в пучки траву и корни. Она вполуха слушала невнятный говорок кухарки, мысли ее отвлекала тревожная встреча с управляющим.

После кошмарной первой ночи она впервые по-настоящему испугалась. С тех пор Агнес была просто нелюбезна, а лорд Харкнесс держался на расстоянии. Хотя Верити была подозрительна по отношению к обоим, ни один из них не предпринимал ничего угрожающего ей физически или способного испугать ее.

О, как бы ей хотелось оказаться обычной гостьей в обычном доме, заполненном обычными людьми. Тогда ее ничто не могло бы удержать, и она обязательно пожаловалась бы хозяину на наглое поведение его управляющего.

Однако положение Верити даже отдаленно не было похоже на обычное. Как она могла жаловаться на наглое поведение управляющего человеку, одно присутствие которого все еще заставляло ее чувствовать себя скованно?

Верити боролась с неприятным чувством уязвимости. Она не согласилась бы снова оказаться беспомощной. Она на удивление далеко продвинулась в преодолении своей обычно покорной натуры. Теперь она бы не поддалась.

Верити закончила приводить в порядок растения. Привычные действия были для ее напряженных нервов как бальзам. Затем она постояла и поболтала с миссис Ченхоллз о выздоровлении Дейви. Мальчик все еще был слаб, и сухой кашель не проходил, но ему стало намного лучше, когда спал жар. Верити напомнила кухарке, что ребенка надо держать в тепле, и пообещала навестить его после ужина.

– Он будет очень рад, – сказала кухарка. – Только подумайте: ведь вы для него настоящий ангел-хранитель. Ему так не терпится встать с постели.

– Нет, слишком рано, – сказала Верити.

– Да, но он еще слишком мат, чтобы понять, что пока не совсем здоров. Если вы ему велите лежать, он послушается. Мальчик послушается вас, а не свою собственную маму.

Верити улыбнулась:

– Сделаю все, что в моих силах.

Она вышла из кухни, размышляя о том, как привязалась к маленькому рыжему мальчику, который всегда ей шаловливо улыбался, несмотря на болезнь. Небольшой успех в лечении Дейви прогнал все мысли о мерзавце управляющем, и проблеск гордости вызвал у Верити улыбку, когда она проходила по большому холлу, направляясь к главной лестнице.

Однако улыбка пропала и дыхание перехватило, когда Верити увидела, что с улицы в холл входит лорд Харкнесс. Верити не понимала, почему его присутствие так действовало на нее. Ведь он не давал ей ни малейшего повода для страха. Да она в общем-то и не боялась его. Ее пугала своя реакция на него каждый раз, когда она его видела.

Харкнесс снял шляпу и перчатки и положил их на маленький столик у двери, потом только повернулся и увидел Верити. Они довольно долго пристально смотрели друг на друга и молчали.

– Добрый день, кузина, – поприветствовал он Верити.

Она, до того непроизвольно задержавшая дыхание, снова начала нормально дышать. Харкнесс, казалось, не знал, что сказать. Верити могла поклясться, что он испытывает такую же неловкость, как и она. Верити была озадачена и не могла понять причины этого.

– Как себя чувствует ваш пациент? – спросил Харкнесс.

– Поправляется. Жар спал, и теперь ему, бедняжке, надо просто восстановить силы. Мне кажется, он борец.

– Да, парень – уроженец Корнуолла. Мы довольно крепкий народ. – Какое-то непонятное волнение на мгновение промелькнуло в его глазах, потом погасло. – Большинство из нас, – добавил он. – Еще раз спасибо вам за то, что так помогли ему.

– Мне это было приятно, – ответила Верити.

– Правда? – Харкнесс прищурился и пристально посмотрел на нее. – Не знаю, не знаю, может быть.

Верити попыталась, действительно попыталась выдержать его взгляд, продемонстрировать ему свою недавно обретенную твердость характера, которой она очень гордилась.

– Надеюсь, вы извините меня, – сказал он, – мне надо работать. – И прошел мимо нее в библиотеку. Верити услышала, как за ним закрылась дверь.

Ей хотелось бы знать, о чем он думал, чего от нее хотел. Не было ничего хуже этой неопределенности. Наконец она выдержала его взгляд, думала она, подходя к лестничной площадке на пути к своей спальне, но получилось ли это благодаря ее силе воли или же просто из-за притягательности мужчины, который все еще был для нее темным незнакомцем?

Глупая девчонка. Этот старый дом ей все больше нравится. Из-за этого она глупеет.

– И чему это ты улыбаешься?

Агнес Бодинар стояла на лестничной площадке и смотрела на Верити сверху вниз. На ней было надето все то же черное платье, на лице все то же мрачное выражение. Агнес презрительно поджала губы, высокомерный взгляд серых глаз заставил Верити резко остановиться.

– Ну?

– Ничему, – ответила Верити.

Она обеими руками крепко ухватилась за капор и стояла на своем так же уверенно, как только что с лордом Харкнессом.

– Ничему.

– Гм! – фыркнула Агнес. – Не думаю.

Она сошла с площадки на ступеньку, где стояла Верити, и приблизила свое лицо к ее лицу. Верити почувствовала ее дыхание и запах пудры и крахмала. Глаза старухи сузились, брови сошлись настолько близко, что между ними образовалась глубокая складка.

– Ты зря улыбаешься. Ты здесь совсем не в безопасности, – прошипела она, грозя пальцем Верити. – Он само зло, говорю я тебе. Дьявол!

Агнес отклонилась от Верити и оглядела ее с головы до ног.

– Мне дела нет до того, какую любовную ложь он нашептывает тебе на ухо или сколько он тебе платит. Я просто предупреждаю тебя, чтобы ты остерегалась его и помнила о своей безопасности. Этот человек – дьявол! Кроме зла, ты от него ничего не получишь, попомни мои слова.

«Я думал, у него относительно тебя другие планы», – сказал управляющий.

– Тебе надо отсюда уходить, – продолжала Агнес. – Уходить, пока еще можешь.

Верити отвернулась от Агнес и побежала по ступенькам. Оказавшись у себя в спальне, она захлопнула дверь и тяжело привалилась к ней спиной.

Да, ей надо уезжать отсюда. Эти постоянные чередования нормальности и кошмара были для нее непереносимы. Она опять начала думать о зловещих заговорах, о попытках сбить ее с толку до такой степени, чтобы ей стало безразлично, что происходит.

Она уедет отсюда, как только Дейви полностью поправится. Она не может больше выносить эту странную игру. Ей пока не было понятно, каковы ставки в этой игре, но она была уверена, что они высокие. И она должна была проиграть.

Беда была в том, что Верити не знала, какой проигрыш, какая потеря ее ожидают. Лишится ли она жизни? Или только своей добродетели? Или же неминуемо потеряет рассудок?

Густой дым заполнил ноздри Джеймса и жег ему горло. Ночной воздух безостановочно сотрясался от пушечной стрельбы. Ядра и патроны свистели по шеренгам, но Джеймс сдерживал своих людей до тех пор, пока первая колонна не устремилась к пролому. Сквозь завесу дыма, слыша крики людей, он смотрел, как французские пушки уничтожают бригаду.

Горстка отчаянных храбрецов пробилась через траншеи на другую сторону от пролома, где двадцатичетырехфунтовые пушки поливали нападающих картечью. После еще двух разрушительных залпов большие пушки замолчали. Одними штыками упорные парни из 88-й роты уничтожили канониров. Пора было идти в атаку. По сигналу Пиктона Джеймс махнул своим людям, посылая их на крепостной вал.

– Вперед! – крикнул он, когда они пробегали мимо.

И тут земля под ним взорвалась. Огненный шар упал у его ног, и тяжелая обжигающая масса свалила Джеймса на землю. Боль пронзила левую ногу, потом поднялась в плечо, потом опять спустилась. Вокруг бушевало пламя, охватывая все, что могло гореть, каждые несколько секунд раздавались более слабые взрывы. Двое горящих, охваченных пламенем человека бежали в его сторону. Один из них, кажется, был Хьюз, сержант Джеймса. Он должен ему помочь.

Запах горящей плоти был настолько силен, что казалось, Джеймса сейчас вырвет. Но на такую слабость не было времени. Он должен добраться до своих, он должен им помочь.

Но он не мог пошевелиться. Проклятие, он не может двинуться с места. Его что-то пригвоздило к земле. Джеймс изогнулся, чтобы стряхнуть с себя то, что ему мешало, и обуглившаяся, тлеющая рука упала ему на лицо. Содрогнувшись, он отбросил ее и сглотнул подступившую к горлу желчь.

Горящие фигуры все приближались. Джеймс по-прежнему не мог шевельнуться, а боль в пришпиленной ноге стала невыносимой. Одна из фигур выкрикнула его имя и упала в нескольких футах от него, превратившись в охваченную пламенем груду. Воздух пронзил жуткий вопль, перешедший в стон, затем все стихло.

Джеймс протянул руку к упавшему человеку.

– Хью! – крикнул он. – Хью!

Почерневшая фигура молодого сержанта шевельнулась.

Его руки и ноги пожирало пламя. Голова двигалась. Когда Хью поднял лицо, на Джеймса смотрел не молодой солдат. Это была Ровена. Его красавица Ровена. Лицо ее исказилось от боли и отчаяния. Джеймс застыл от ужаса, наблюдая, как она выпрямляется. Он видел охваченную огнем спину их сына Тристана, которого Ровена держала на руках. Он должен спасти их. Без его помощи они погибнут. И Хью, и все остальные. Он им нужен. Он всем им нужен.

Но он не мог двинуться с места.

Ровена издала долгий скорбный крик и вспыхнула, объятая пламенем.

– Нет! – крикнул Джеймс, глаза его открылись, он начал бороться с давящей на него тяжестью. Однако это оказалось всего лишь одеяло и стеганое покрывало, которые Джеймс сбил в комок. Он опять откинулся на подушки и с шумом выдохнул. Тело его было покрыто потом, Джеймс чувствовал себя так, как будто пробежал всю дорогу от подножия холма до самого Пендургана.

Проклятие! Освободится ли он когда-нибудь от своих кошмаров?

Как обычно, прошлую ночь он бодрствовал, сколько смог выдержать, потому что по опыту знал, что измучившись или выпив лишнего, можно было уснуть без сновидений, но иногда кошмары все равно посещали его, как правило, утром, перед пробуждением.

Дверь спальни бесшумно отворилась, и вошел Сэмюел Лобб.

– Доброе утро, ваша милость.

Джеймс что-то пробормотал в ответ и зарылся поглубже в подушки, стараясь избавиться от образов из своего кошмара. Тщетно. Они постоянно присутствовали, осторожно обходя его в то время, когда Джеймс здраво мыслил, но набрасывались на него в часы, отведенные для сна. Они были постоянным напоминанием о его слабости, его трусости, его позоре.

Джеймс услышал, как камердинер прошел к камину и начал закладывать уголь.

– Опять плохая ночь, милорд?

Бедный старый Лобб пережил вместе с Джеймсом много таких плохих ночей и понимал в этих снах больше, чем кто-либо. Он был в Сьюдад-Родриго, хотя и не попал в пекло боя, будучи только денщиком Джеймса. Вскоре после взрыва, когда 3-я дивизия захватила город, Лобб рылся в кровавой обожженной массе тел и нашел Джеймса. Он оттащил обугленные трупы, тяжесть которых придавила Джеймса к земле, и отнес своего находящегося в полубессознательном состоянии хозяина в безопасное место.

Лобб понимал, что это были за сны.

– Вам надо выпить вот это, милорд. – Он поставил на стол рядом с кроватью дымящуюся кружку. Крепкий черный кофе с бренди и еще кое-какими добавками, о которых Лобб никому не говорил: это средство помогало в тех случаях, когда ночь была особенно тяжелой.

Джеймс отбросил одеяла и потянулся за кружкой.

– Спасибо.

Он сделал большой глоток, и бренди успокоило нервы, а кофе подготовил его к предстоящему дню. Джеймс не знал, что бы он делал без Лобба.

Его вдруг поразила внезапная мысль.

– Лобб, – сказал он, – я слышал, как шепчутся, что миссис Озборн тоже страдает от кошмаров. Ты не знаешь, правда ли это?

Слуга вытащил из комода свежую рубашку и встряхнул ее. Он хмуро глянул на Джеймса, как будто сомневаясь, стоит ли говорить. Джеймс вопросительно поднял бровь.

– Думаю, сначала так и было, милорд, – ответил Лобб. – Некоторые из нас слышали, как она кричала ночью.

Джеймс поморщился: ему хотелось бы знать, какую роль в кошмарах женщины играл он сам.

– Но я не знаю, продолжаются ли они до сих пор, – добавил Лобб. – Сам я последние несколько ночей криков не слышал.

– Если услышишь, может быть, пошлешь ей это, – сказал Джеймс, приподнимая дымящуюся кружку. – Ей тоже должно помочь.

– Да, милорд.

Джеймс вылез из постели и принялся бриться. Его мысли опять вернулись к Верити Озборн. Несмотря на ее крики по ночам, она, казалось, устроилась очень удобно. Все работники ее обожали, возможно, потому, что она вылечила сына Ченхоллзов. Насколько Джеймс мог судить, она держала свое слово относительно обучения слуг приготовлению лекарств из трав. Хотя Джеймс и решил держаться от Верити на расстоянии, он часто видел, как она собирает растения. Глубокие карие глаза и длинная белая шея Верити околдовали его.

Каждый вечер, когда она ужинала вместе с ним и Агнес, Джеймс рассматривал ее. Верити нисколько не пугалась, когда Агнес насмехалась над ней, не пыталась изменить создавшееся у той мнение, что она любовница Джеймса. Сидела молча, с чувством собственного достоинства, гордо поднятый подбородок показывал, что запугать ее не так легко. Возможно, это была просто бравада и под ней не было реальной силы. Во всяком случае, кошмары-то ее мучили.

Когда Джеймс оделся и позавтракал, он направился в кабинет управляющего, чтобы проверить, как продвигается зимняя молотьба. У Руфуса Баргваната был, мягко говоря, грубый характер, но управляющим он был неплохим. Старый Треско, бывший управляющим еще в то время, когда Джеймс был ребенком, ушел после трагедии 1812 года. После этого было трудно найти ему замену, никто не хотел работать в Пендургане. Баргванат знал это и пользовался ситуацией, требуя себе плату, намного превышающую его заслуги. Тем не менее Джеймс платил. У него не было выбора.

Джеймс нашел Баргваната в его кабинете за столом посреди обычного беспорядка. Джеймс провел полчаса, выясняя, как хранится свежая солома на зиму и ведется ли рытье канав.

Довольный тем, что Баргванат за всем следит, Джеймс собрался уходить. Когда он подошел к двери, управляющий окликнул его.

– Я вчера нечаянно встретил вашу новую кухарку, – сказал Баргванат. – Вы ее для себя придерживаете или как?

Джеймс обернулся:

– Попридержите язык, Баргванат. Миссис Озборн моя родственница, и вы должны относиться к ней с уважением.

Управляющий хохотнул и откинулся на спинку стула, сцепив пальцы рук сзади на шее.

– Не думаю, чтобы кто-нибудь в округе проглотил эту сказку о кузине. Ведь мы все знаем, как она здесь оказалась. И сколько вы за нее заплатили. Просто когда я увидел, что вы ее поставили на работу в кухне, то понял, что игра идет честная.

– Да как вы смеете?! – Джеймс шагнул к столу, с трудом сдерживая раздражение.

Он готов был задушить Баргваната.

– Похоже, у нее есть характер. Мне это нравится в женщинах, а вам?

Джеймс положил обе ладони на крышку стола и наклонился вперед. Он уставился на Баргваната взглядом, который до совершенства отточил в армии и который заставлял солдат стремглав бежать, выполняя его приказы.

– Уберите от нее свои руки, Баргванат! – приказал он. В его голосе звучала сталь. – Ее никто не ставил «на работу», как вы это называете. Она гостья в Пендургане, и я ожидаю, что вы к ней будете относиться соответственно. Я достаточно ясно выразился?

– Конечно, конечно. Я просто спросил, – вяло пожал плечами Баргванат.

Джеймс несколько долгих секунд смотрел в глаза управляющего, прежде чем тот отвел взгляд, а после выскочил из кабинета, разъяренный его наглостью. Если он только услышит, что Баргванат хотя бы пальцем дотронулся до Верити Озборн, он убьет его на месте голыми руками. От одной мысли, что управляющий прикасается к ней, у Джеймса переворачивалось все внутри.

Слишком взвинченный, чтобы проверять работу на Уил-Деворане, Джеймс решил проехаться верхом и успокоиться. Джаго Ченхоллз оседлал для него Кастора, и Джеймс помчался в сторону пустоши.

Он доскакал до одной из скалистых вершин и только тогда придержал коня. Гладя мерина по влажной шее, Джеймс пустил его шагом, осторожно направляя вдоль гряды разбитых и качающихся гранитных валунов, глубоких горизонтальных трещин и острых выступов. Вечное и непоколебимое, это место всегда вдохновляло Джеймса, оказывало на него какое-то необъяснимое воздействие. В нем было что-то сверхъестественное, первозданное и таинственное. Это было место древних захоронений, каменных кругов, привидений и пикси \Пикси – маленькие враждебные людям существа, персонажи фольклора Корнуолла.\, связанное с легендами и верованиями.

Джеймс медленно направлял Кастора вниз по отлогому спуску с усыпанного валунами холма, впитывая в себя дух пустоши. Несмотря на все плохое, что он видел, чувствовал и сделал в жизни, это оставалось неизменным. Это был все тот же Корнуолл.

Джеймс продолжал спускаться по серо-коричневой каменной пустыне, время от времени перемежающейся темно-зелеными зарослями дрока, затем оказался на плато, где переход от пустоши к обработанной земле поражал своей внезапностью. Сейчас Джеймс находился на земле Пендургана.

Он заметил приближающегося к нему всадника. Это была знакомая фигура Алана Полдреннана. Джеймс остановил Кастора и стал ждать, пока к нему подъедет единственный в мире человек, которого он по праву мог назвать своим другом.

– Харкнесс! Какая удачная встреча! – воскликнул Полдреннан, натягивая поводья своей кобылы. Его добрая улыбка принесла облегчение. – Ты домой?

Джеймс посмотрел на темнеющее небо и понял, что ездил по пустоши несколько часов.

– Проклятие! – буркнул он. – Я не заметил, что уже так поздно. Наверное, потерял счет времени.

Во взгляде Полдреннана промелькнуло беспокойство.

Джеймс вздохнул:

– Все в порядке, Алан. Я просто ездил по пустоши и слишком глубоко задумался.

Полдреннан улыбнулся:

– Тебя ждут дома, или ты имеешь желание поехать со мной в Босрит и распить бутылочку? Разопьем бутылочку и, может быть, пригласим какую-нибудь птичку?

– Ей-богу, поеду, – ответил Джеймс.

– Превосходно!

Оба повернули коней на запад, в сторону находящегося по соседству имения Полдреннана.

– Я тебя не видел больше недели. – Полдреннан искоса глянул на Джеймса. – Кажется, в Пендургане произошли кое-какие изменения. Не из-за этих ли перемен ты настолько задумался, что потерял счет времени?

– Полагаю, ты слышал всю эту историю?

– Здесь новости разносятся быстро, – ответил Полдреннан. – Думаю, мало кто не слышал одну из версий этой сказки. Мне интересно узнать, что произошло на самом деле.

По пути в Босрит Джеймс рассказал своему другу об аукционе.

– Что заставило тебя это сделать? – спросил Полдреннан. – Может быть, ты думал, что она сможет... что ты будешь... черт побери, я подозреваю, что ты очень давно не был с женщиной. Может быть, поэтому ты ее купил?

Джеймс рассердился:

– Нет! Конечно, нет. Дело вовсе не в этом. По крайней мере... по крайней мере я не думаю, что дело в этом. – Он с силой хлопнул себя по бедру. Кастор неправильно понял его и пустился в галоп. Джеймс натянул поводья и подождал, пока Полдреннан его догонит.

– Проклятие! – продолжал он, как будто разговор и не прерывался. – Ты думаешь, я сам не задаю себе тот же вопрос в течение последней недели? Почему? Почему я это сделал?

– И что?

– И до сих пор не понимаю. – Джеймс резко махнул рукой, выражая свое разочарование. – Все, что я могу сказать, – это то, что во мне что-то воспротивилось, я не мог видеть, как бедную женщину отдают Большому Уиллу Сайксу. У меня от этой мысли все внутри переворачивалось. И до того как я понял, что делаю, я сам купил ее.

– Говоришь, Сайке? – Полдреннан содрогнулся. – Думаю, я бы сделал то же самое, – сказал он. – Отвратительный тип.

Несколько минут они ехали в тишине, потом Полдреннан снова заговорил:

– Значит, это был не просто порыв, а врожденное благородство. Именно оно подтолкнуло тебя к этому. Спасти ее от страшной участи.

– Ха! Не думаю, что здесь вообще может идти речь о благородстве. Подозреваю, что действовало что-то гораздо более низкое. – Джеймс застенчиво глянул на друга. – Она очень красивая женщина.

– И все же я делаю вывод, что твоими действиями руководили не низменные инстинкты.

– Нет.

– Вот видишь! Значит, ты благородный человек.

– Нет.

– Но она чертовски красива?

– Да.

– И что ты намерен делать?

– Держаться от нее подальше.

– Это слова благородного человека.

– Не благородного. Трусливого. – Джеймс презрительно фыркнул. Полдреннан знал всю глубину трусости Джеймса. Он был в Испании. Он был в Корнуолле шесть лет назад. Он знал правду.

– Я не могу сам себе доверять относительно нее, – продолжал Джеймс. – Что, если... что, если во время... Ну, что, если я причиню ей вред? Как я буду с этим жить?

Полдреннан остановил коня. Когда то же самое сделал и Джеймс, Полдреннан протянул руку и положил ее на плечо другу.

– Прекрати изводить себя, Харкнесс. Это было шесть лет назад. И больше никогда не повторялось.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Ты тоже это знаешь. Это больше не повторится. Она будет в безопасности с тобой.

Джеймс слегка хлестнул Кастора, послав его в галоп по тропинке, ведущей в Босрит.

– Хотел бы я тебе верить.

– Все, Гонетта. Я готова.

Девушка радостно улыбнулась Верити, поправила ей капор и потянулась за одной из больших корзин, которые они приготовили. Гонетта уверенным упругим шагом пошла к двери буфетной. Поняв, что Верити за ней не идет и даже не двигается, Гонетта обернулась, снова улыбнулась и приподняла брови, ободряя Верити.

Верити нужна была любая поддержка, какую только она могла получить.

– Идемте же, – сказала Гонетта и направилась к двери.

Верити последний раз глубоко вздохнула и последовала за служанкой. Может быть, она делает ужасную ошибку? Может быть, ей следует остаться?

Гонетта говорила, что жители деревни будут ей благодарны за умение готовить лекарства от их болезней, но Верити сомневалась, есть ли у нее основания быть настолько уверенной в радушном приеме. В деревнях люди связаны друг с другом тесными узами и к чужакам относятся недоброжелательно. Верити была не просто «чужаком», она появилась в Корнуолле при необычных обстоятельствах. Какого приема она могла ожидать от этих осторожных, замкнутых людей, которые скорее всего считали ее любовницей лорда Харкнесса? А если кто-нибудь из них был на аукционе и видел ее? Что, если кто-нибудь из них был в колотящей по котелкам, надвигающейся на Верити толпе, которая до сих пор на давала ей покоя во сне?

Верити снова и снова обдумывала восторженное приглашение Гонетты, прежде чем принять его. Кроме того, ей стало тревожно. Даже несмотря на обширные земли и сады Пендургана, она чувствовала себя узницей. Только маленькая часть ее сознания одобряла эту вылазку, невзирая на вероятные последствия.

И вот она приготовилась идти к некоторым уважаемым людям из прилегающей к Пендургану деревни Сент-Перран.

Покидая территорию Пендургана, Верити успокаивала себя тем, что по обе стороны тропинки были поля, обнесенные изгородью. Это казалось совсем нормальным. Очень английским. Что случилось с той унылой гранитной пустыней, которую они проезжали по пути в Пендурган? Вериги смотрела направо и налево, но видела только цветущую сельскую местность.

Она поймала удивленный взгляд Гонетты.

– Что вы ищете?

Верити пожала плечами:

– Я вспоминаю ту гранитную пустыню, через которую мы ехали в Пендурган. Может быть, я ее придумала?

Гонетта остановилась, взяла Верити за плечи и повернула лицом к дому.

– Видите это? – спросила она, указывая на холм позади Пендургана. Он возвышался даже над тем холмом, на котором стоял Пендурган, и был увенчан короной из скальной породы, которой дождь и ветер придали причудливые формы и разбросали множество скальных обломков.

– Это Хай-Тор, – объяснила Гонетта, – своего рода шутка природы, как говорит папа. Его совсем невидно из Пендургана. Но отсюда он кажется больше, чем на самом деле. Именно его вы видели по дороге из Ганнислоу.

– Странно, – сказала Верити. – Я уже начала думать, что мне все это приснилось.

– Пустошь – место таинственное, – сказала Гонетта. – Там всегда происходят разные странности с людьми. Или это делают пикси. Многих по пустоши водят пикси, так что люди умудряются заблудиться в местах, по которым ходят всю свою жизнь. Пикси водят кругами.

Но эта тропинка к Сент-Перрану прямая и вся на виду. Здесь нет ни одного поворота, за которым могли бы прятаться пикси.

Верити улыбнулась искренней вере девушки в духов и эльфов. Во всяком случае, она поняла, что Гонетта имела в виду именно эльфов, когда говорила о пикси.

– А это что? – спросила Верити, показывая на два высоких стройных сооружения, возвышающихся над камнями на западном склоне.

– Трубы? Так это же Уил-Деворан.

– Шахта?

– Да, один из медных рудников его милости.

Гонетта терпеливо стояла, пока Верити рассматривала старые постройки, застывшие в своей грациозности на фоне окружающего сурового пейзажа. Тонкая струйка дыма или пара поднималась от одной из труб, и ветер относил ее к одинокой скале.

– На Уил-Деворане у нас работают большинство мужчин, – сказала Гонетта. – Те, кто не фермерствует. И большинство девушек тоже. Я одна из счастливиц, которым повезло работать в большом доме. Лучше, чем на руднике-то.

Значит, загадочный хозяин имения не только давал фермы арендаторам, но и обеспечивал работой остальное население.

– Если лорд Харкнесс дает работу большинству местных жителей – вслух удивлялась Верити, – почему его так не любят? Я знаю, что его называют лордом Хартлессом. Почему?

Лицо Гонетты побелело как полотно. Она пожала плечами и пошла дальше вниз по тропинке.

Осторожное отношение девушки к лорду Харкнессу пробудило у Верити все прежние сомнения и страхи, которые моментально закружились у нее в голове зловещим туманом. Что за тайна была у хозяина Пендургана? Тайна, о которой осмеливалась говорить только Агнес Бодинар...

– Идемте же, – позвала Гонетта, и Верити повернулась, чтобы следовать за ней.

Теперь ее еще больше обычного разбирало любопытство относительно черноволосого мужчины с проницательными синими глазами.

В этом направлении, по дороге к деревне, они опять были окружены зелеными полями. Какие удивительные контрасты в этой странной местности. И странные люди.

Верити теперь могла видеть деревню вблизи. По мере того как они подходили, она чувствовала себя все более чужой. Здесь не было тепла и очарования низинных деревень ее юности или хотя бы Берктлира, где Верити провела последние два года. Здесь не было побеленных домиков с соломенными крышами. Не было ни деревянных балок, ни увивающего стены винограда.

Вместо этого была уменьшенная копия Ганнислоу. Тяжеловесные, приземистые, крытые шифером домики из необработанного фанита, как попало разбросанные вдоль грязной тропинки, ответвляющейся от основной дороги. Похожие на коробки строения, почти безо всякой индивидуальности, стояли бесцветные, однообразные, непривлекательные.

На небольшой возвышенности за домами виднелась церковь. Построенная из того же гранита и с такой же кровлей, что и дома, она совсем немного от них отличалась. Особой утонченности в этом строении не было. Квадратная башня увенчивалась четырьмя выступами, которые на расстоянии были похожи на кроличьи уши. Казалось, все немногие деревья, которые были в деревне, росли около церкви.

– Вот дом Данстана, – показала Гонетта. – Мы сначала зайдем к нему. – Она понизила голос и придвинулась к Верити. – Джакоб Данстан управляет насосом на Уил-Деворане. Из-за этого его жена думает, что они стали лучше других, ведь ему нет надобности делать грязную работу, как почти всем остальным. Она иногда очень важничает... Добрый день, миссис Данстан! – сказала Гонетта громко.

Коренастая темноволосая женщина в простом синем платье и белом фартуке стояла на пороге каменного дома.

Она не ответила на приветствие Гонетты и подозрительно разглядывала Верити.

– Я привела миссис Озборн из Пендургана познакомиться с вами. Она родственница его милости, приехала погостить.

Женщина приглушенно фыркнула, показывая Верити, насколько она верит в сказку о родственных отношениях. Верити взяла себя в руки, настроившись на неприятное времяпрепровождение. Гонетта не обратила внимания на грубость женщины и повернулась к Верити:

– Это Ева Данстан, мэм. Ее муж работает наверху, на Уил-Деворане.

– На поверхности, – быстро добавила Ева Данстан, – в аппаратной.

Верити протянула руку:

– Здравствуйте, миссис Данстан, рада с вами познакомиться.

На какой-то миг показалось, что женщина смутилась, но в конце концов пожала руку Верити.

– Здравствуйте, – сказала она.

– Мама испекла лишнюю порцию пирогов и попросила меня отнести несколько штук, – сказала Гонетта. Она сунула руку в корзину, достала один из завернутых пирогов и протянула его Еве Данстан. – Я говорила миссис Озборн, что мамины пироги самые вкусные в нашей округе. Правда ведь? Миссис Озборн до приезда сюда никогда не ела таких пирогов. Представляете, там, откуда она приехала, их не пекут.

– Неужели? – отозвалась Ева. – А откуда же вы приехали, мэм?

– Я выросла в Линкольншире, – ответила Верити самым приятным тоном, какой ей удалось из себя выдавить, решительно настроенная не показывать своего презрения к жене шахтера, – но мне очень нравятся пироги миссис Ченхоллз. Они восхитительны.

– Мы принесли еще кое-что, – заявила Гонетта.

Она вытащила один из муслиновых пакетиков и начала рассказывать Еве о том, как Верити отлично разбирается в травах. Верити прервала длинную речь Гонетты о чудесном выздоровлении Дейви.

– Я понимаю, – сказала она, – что здешний врач еще не вернулся, поэтому подумала: неплохо было бы раздать эти пакетики с травами жителям деревни. Они смогут делать из них отвары при простуде, которая часто донимает в холодное время года.

Верити принялась давать Еве Данстан наставления, как готовить и принимать отвар, и суровая женщина начала понемногу смягчаться.

– Я мучаюсь от зубной боли, – сказала она. – Может быть, вы могли бы помочь?

Верити сказала, что она действительно могла бы посоветовать полоскание, и пообещала подобрать нужные травы и принести на следующий день. Она достала маленький блокнотик и сделала для себя в нем пометку.

Благодарная Ева даже пригласила Верити на чашку чая. Гонетта ответила до того, как Верити успела произнести хотя бы слово.

– Вы очень любезны, миссис Данстан, – сказала она, – но нам надо остальным деревенским раздать эти пироги и мешочки с травой. Миссис Озборн приготовила особый чай. Надеюсь, мы уговорим бабушку заварить его. Приходите к ней чуть попозже и попробуйте.

Гонетта говорила о бабушке Пескоу как о главе рода деревни, и Верити волновалась, ей хотелось произвести хорошее впечатление на старую женщину. Когда они ушли от Евы Данстан, Верити спросила у Гонетты, прилично ли приглашать кого-то к миссис Пескоу без ее согласия. Гонетта рассмеялась.

– Вы скоро сами увидите, – сказала она. – Все женщины соберутся у бабушки. И никто не нуждается в приглашении.

Посещения остальных жителей деревни и фермеров-арендаторов проходили точно так же, как и посещение Евы Данстан. Все они были вначале осторожны, но потом становились вежливыми, а некоторые даже откровенно дружелюбными. И у каждого была какая-то болезнь или жалоба. У Хилди Спраггинс болел желудок, маленький ребенок Доркас Маддл страдал от колик в животике и газов, муж Лиззи Третован растянул мышцу, когда чинил изгородь, Анни Кемпторн страдала от сильных болей во время месячных, а у дочери Борры Нанпин был хронический кашель.

Верити заполнила свой блокнотик списками снадобий, нужных жителям деревни. Она чувствовала, что ей рады в каждом доме, независимо оттого, чья жена их встречала – фермера или шахтера. К тому времени как они подошли к дому бабушки Пескоу, у Верити почти кружилась голова от чувства облегчения.

Дом старой женщины не отличался от остальных: простой каменный куб с остроконечной крышей и маленькими окнами с деревянными рамами. Несмотря на суровый внешний вид, каждый дом тем не менее был теплым и уютным внутри.

Бабушка Пескоу стояла на пороге, как будто ждала их прихода. Это была небольшого росточка полненькая женщина неопределенного возраста с серебристыми волосами. У нее был огромный нос и маленькие темные глаза, которые замечали каждую мелочь. Бабушка Пескоу стояла величественно, как королева, пока Гонетта представляла их, потом взмахом руки пригласила обеих в дом.

Войдя, Верити поняла, почему их ждали. Некоторые из женщин, которых Верити и Гонетта посетили раньше, уже сидели здесь, расположившись вокруг большого очага. Из-за низкого потолка комната казалась меньше, чем была на самом деле. Лестница в углу показывала, что под высоким фронтоном был устроен второй этаж. Гонетта говорила, что внук с семьей живет с ней в одном доме.

Бабушка Пескоу медленно прошла к креслу возле огня. Это было деревянное кресло с высокой спинкой, единственное в комнате. Старая женщина чопорно опустилась на почетное место.

Гонетта слегка тронула Верити за руку.

– Я лучше оставлю вас здесь одну, – шепнула она, – и вернусь в Пендурган. День уже в разгаре, и миссис Трегелли спустит с меня шкуру, если я не вычищу каминные решетки. Мне не хочется, чтобы вы из-за меня спешили. Развлекайтесь здесь в свое удовольствие. Думаю, обратную дорогу вы легко найдете.

При мысли, что ей придется остаться одной с этими женщинами, Верити охватило беспокойство, но оно быстро прошло, когда Верити увидела приветливую улыбку Борры Нанпин и поняла, что все будет прекрасно. Гонетта передала Верити то немногое, что оставалось в корзине, вежливо попрощалась и спокойно вышла из дома.

– Иди сюда, сядь рядом со мной, Верити Озборн, – сказала бабушка Пескоу, похлопывая по сиденью потертого плетеного стула, стоящего рядом с ней.

Верити прошла мимо Евы Данстан и Лиззи Третован и села рядом со старой женщиной. После очередных представлений она предложила бабушке последние оставшиеся пироги вместе с мешочком, наполненным ягодами бузины и плодами шиповника, который она привезла с собой из Беркшира. Бабушка поблагодарила Верити, отдала и то и другое Кейт Пескоу, жене своего внука, и попросила ее заварить чай и нарезать пирог.

– Я слышала, что ты разбираешься в травах. – Уши Верити начинали привыкать к своеобразным корнуэльским представлениям о грамматике и местному говору с раскатистым «р» и переливающимися гласными, с забавным повышением тона в конце каждого предложения. Последний слог они почти выпевали, то повышая, то понижая тон. Несмотря на это, Верити вынуждена была напрягаться, чтобы понимать каждое слово.

– Каждый хочет, чтобы ты пришла и дала лекарство от той или другой болезни, – продолжала бабушка Пескоу. – Где ты всему этому научилась? От своей мамы?

– В деревне, где я росла, жила одна старая женщина, – ответила Верити, довольная тем, что начинает со столь удобной и приятной темы, хотя понимала, что таким образом бабушка узнает кое-какие подробности о ее семье, общественном положении и родственниках. – Эту женщину звали Эдит Литтлтон, она была местной знахаркой. Моя мама была очень болезненная, поэтому я заинтересовалась работой Эдит, надеясь помочь маме. Эдит взяла меня под свою опеку, когда я была еще ребенком, и научила меня всему, что я сейчас умею.

– Мы очень благодарны за эти знания именно сейчас, – сказала бабушка Пескоу, – потому что наш доктор в отъезде и на руднике остался только этот болван хирург мистер Тревенна. – Она с трудом пошевелилась в своем кресле и вытянула одну ногу к огню.

– Извините, миссис Пескоу...

Верити не договорила: ее прервал громкий смех. Смеялись все, даже бабушка Пескоу. Старая женщина улыбнулась в первый раз, и по ее щекам веером разбежались глубокие морщины. Это ее полностью изменило и так живо напомнило Верити ее любимую Эдит, что она чуть не заплакала.

– Ты назвала меня миссис Пескоу, а я оглядываюсь – к кому ты обращаешься? Зови меня просто бабушкой. Меня все так называют. Или старухой! Они думают, что я слишком древняя и ничего не знаю. Но меня это не волнует. Ведь я действительно старая.

Верити улыбнулась. Бабушка Пескоу начинала ей нравиться.

– Я хотела сказать, бабушка, что не могла не заметить, как скован ваш бедренный сустав. Гонетта говорила мне, что вы страдаете ревматизмом. Надеюсь, вы не сочтете это слишком дерзким, но я взяла на себя смелость приготовить для вас мазь.

Верити протянула руку к своей корзине, вытащила оттуда маленькую закрытую пробкой бутылочку с желто-коричневой жидкостью и отдала ее бабушке. Старая женщина высоко подняла бутылочку и посмотрела на нее при свете огня, поворачивая сначала в одну, потом в другую сторону, будто это было что-то редкое и ценное.

– Эта мазь мне всегда удавалась, – продолжала Верити. – Масло разогревается с ветками ракитника, цветками ромашки и корнями лопуха. Втирайте его себе в суставы, после этого спокойно полежите с полчасика, и вы почувствуете себя намного лучше, обещаю вам.

Темные глаза старухи расширились от удивления, когда она рассматривала маленькую бутылочку. В комнате установилась тишина. Наконец старая женщина наклонила голову в сторону Верити и улыбнулась.

– Я буду этим растираться, дитя, – сказала она. – Да, буду. Очень любезно с твоей стороны, Верити Озборн. Я тебе очень благодарна, дитя.

Женщины забросали Верити вопросами на медицинскую тему, и той пришлось напомнить им, что она не врач. Она ловко перевела разговор на их собственные семьи, фермы, на детей. Старуха Пескоу во время беседы сидела в основном молча, изредка подсказывая своей невестке, кому налить чаю или положить пирога. Несмотря на то что бабушка говорила мало, слушала она внимательно и почти не сводила глаз с Верити. Наконец, когда Хилди Спраггинс начала рассказ о своем сыне Бенджи, который с недавнего времени стал работать в Уил-Деворане, бабушка подняла руку, требуя тишины. Хилди оборвала свой рассказ.

– Скажу тебе прямо, Верити Озборн, без обиняков, – начала бабушка, – мы все здесь знаем, как ты появилась в Пендургане.

У Верити сердце ушло в пятки. Она затаив дыхание ждала, что будет дальше.

– Никто из нас не вправе спрашивать о том, что произошло в Ганнислоу. Некоторые там были. Хилди была там со своим Натом. – Хилди Спраггинс опустила голову, лицо ее стало пунцовым. – Анни тоже, – продолжала бабушка. – Я уже как следует поговорила с ними о том, что они сделали. Это был позор. Просто позор!– Ее глаза сузились, и она переводила их с одной женщины на другую, каждую из них осуждая взглядом.

В комнате повисла неловкая тишина. Потом старуха снова обратила свое внимание на Верити.

– Говорю тебе прямо в глаза, Верити Озборн, что ты чудесная женщина, – сказала она. – Ты могла бы спокойно жить в большом доме и не думать о нас, жителях деревни. Такая женщина, как ты, дочь человека знатного происхождения, образованная, с хорошими манерами, могла бы не обращать на нас внимания, никогда не появляться в наших бедных грязных домах. Так делают некоторые. Ты не обязана была приходить сюда со своими снадобьями и советами, но ты это сделала, и мы все тебе за это благодарны.

По комнате пробежал одобрительный шепот.

– Ничего не поделаешь, что сделано, то сделано, и теперь изменить уже ничего нельзя. Мне просто хочется быть спокойной за тебя. Я бы не хотела услышать, что тебя обижают. Так что говори прямо, я больше спрашивать не буду. С тобой все в порядке в том доме? Как с тобой там обращаются?

 

Глава 5

Голова раскалывалась от пульсирующей боли. Джеймс нажал ладонями на глаза, пытаясь от нее избавиться. Биение только усилилось, непрерывные залпы гаубиц выстреливали в глубине головы и с грохотом разрывались в задней части глазных яблок.

Джеймс застонал. О Боже, опять! Его охватил ужас. Джеймс глубоко вдыхал прохладный воздух, чтобы побороть тошноту, которая всегда накатывала на него вместе с приступами головной боли. Убедившись, что тошнота отступила, он открыл глаза. Он был в пустоши. Сидел согнувшись на самой вершине Хай-Тор. Так близко к Богу, как только мог. Судя по солнцу, было уже далеко за полдень. Как давно он вышел из дома? Как попал сюда? Кастор неподалеку лениво щипал траву, значит, Джеймс добрался сюда верхом. Но он не помнил, как ехал. Он ничего не помнил.

«Думай же!»

Сквозь пульсирующую головную боль Джеймс пытался вспомнить, что произошло. Он помнил утро. Боже милостивый, это было несколько часов назад. Он поехал в Уил-Деворан. Менялись смены. Грязные, усталые рабочие ночной смены громко шутили с утренней. Когда Джеймс подошел к огороженному двору, он увидел, как Эзра Нун в шутку сдвинул шапку Джеренса Полка. Когда с шапки Полка упала свеча и попала в его судок с обедом, со стороны собравшихся мужчин послышались взрывы смеха. Салфетка, в которую был завернут пирог, вспыхнула, и мужчина сердито закричал. Из судка вырвалось пламя.

Вот и все. Больше Джеймс ничего не помнил. Уже больше шести лет он знал, какое действие на него оказывает внезапно вспыхнувший огонь или взрыв. И больше шести лет он ничего не мог с этим сделать. Он быстро понял, что не должен появляться на руднике в те дни, когда там проводятся взрывные работы, но маленькие пожары, такие, как сегодняшний, предвидеть невозможно.

Выпало из жизни еще несколько часов, из которых Джеймс не мог вспомнить ни минуты. Его захлестнуло знакомое ощущение путаницы, как будто он раздвоился и один человек не знает, что делает другой. Постоянно повторялось одно и то же, и со временем легче не становилось.

Джеймс оседлал Кастора и стал спускаться по холму, направляясь обратно в Уил-Деворан. Когда он приблизился к главной аппаратной, Нибоун, главный инженер, прислонился к притолоке двери и вытер пот со лба. Он заметил Джеймса и шагнул ему навстречу.

– Милорд, – осторожно сказал он.

– Здесь все в порядке, Нибоун?

– Да. Мы заменили поршень в насосе, и теперь все стволы работают нормально. И к пласту Трегоннинга вернулись.

– Хорошо. Больше ничего?

– Все, как обычно, милорд.

Если Джеймс и вел себя по-дурацки, Нибоун ни за что об этом не скажет. И никто другой не скажет. Джеймс знал, что все они считают его сумасшедшим. А поскольку он не знал, что они видели, когда его рассудок отключался – не только сегодня, но и сотни раз до этого, – то был склонен согласиться с ними.

Джеймс остановился у конторы, проверил, как работает дробильня, перекинулся несколькими словами с кузнецом и быстро осмотрел склад. Те, кто работал на поверхности, по возможности старались обойти его, остальные казались более осторожными, чем обычно. Женщины прекратили петь. Джеймсу хотелось знать, что же он вытворял утром.

Возможно, потерянные часы он провел в деревне. Он знал, что должен вернуться домой и обо всем забыть, но тем не менее всегда пытался выяснить все, что было возможно. Однако и шахтеры, и фермеры, и даже прислуга в Пендургане хранили молчание. Полдреннан утверждал, что Джеймс больше никому не причинял вреда, но он не был в этом уверен. Джеймс повернул Кастора в сторону Сент-Перрана.

Он поскакал на юго-запад, так что в деревню должен был въехать через кладбище. Джеймс ехал вдоль посыпанной гравием дорожки, вьющейся рядом с изгородью погоста. Бормотание женских голосов остановило его, и он осторожно направил Кастора за деревья небольшой рощицы рядом с покойницкой.

Сквозь листву Джеймс наблюдал за группой женщин, вышедших из дверей дома старухи Пескоу и, по-видимому, прощавшихся. Он собирался прятаться до тех пор, пока они не разойдутся, потому что знал, как они к нему относятся. Кроме того, если ему удалось бы подслушать, о чем они говорят, может быть, он узнал бы что-нибудь полезное, получил бы ключ к тому, что произошло сегодня в течение потерянных часов.

Однако они, казалось, обсуждали только свои болезни и несчастья. Они явно говорили не о нем. Джеймс удерживал Кастора за деревьями, а женщины все не расходились. Ему хотелось, чтобы они поскорее ушли и он мог бы продолжить путь.

– Я вам очень благодарна, миссис Озборн, и буду с нетерпением ждать микстуру для моего Гвенни.

Джеймс остолбенел. Верити? Черт побери, что она-то здесь делает?

Он наблюдал, как маленькая фигурка Верити появилась из-за более крупной фигуры Борры Нанпин. На Верити были серое платье и синий шерстяной плащ, в руке она держала корзину. Плащ был тот же самый, в котором Верити была на аукционе. Знает ли она, что некоторые из этих женщин видели, как ее продавали? Что мужья некоторых из них предлагали за нее свою цену? Она улыбается и разговаривает с Хилди Спраггинс. Знает ли Верити, что Хилди была там с Натом и, может быть, колотила по котелку так же оглушительно, как и другие?

Должно быть, да. Даже если она и не знает точно, кто именно там был, то должна понимать, что на рынок приезжали многие из местных. Как она может весело идти в толпе людей, которые знают, каким образом она появилась в Пендургане? Как она может так спокойно смотреть в глаза женщинам, которые верят, что она всего-навсего его любовница?

И тем не менее она здесь, по-видимому, раздает свои снадобья из трав, рискуя натолкнуться на презрение и быть отвергнутой. Она пришла к ним с высоко поднятой головой и добилась успеха, потому что они, несомненно, приняли ее. Она вела себя также свободно, как любая корнуольская женщина.

Джеймс чувствовал себя уязвленным, видя, что Верити сразилась со своими демонами и победила, сделала то, на что он не был способен. Причем ее демонами были внешние силы, неподвластные ей, а его – внутренние.

Джеймс каким-то образом знал, что Верити была слишком горда, чтобы позволить тому случаю управлять ее жизнью. Она прикрывалась своей гордостью как броней. Верити надевала ее удивительно свободно, и у Джеймса создавалось впечатление, что она часто этим пользовалась и прежде. Только случайный проблеск уязвимости напоминал иногда, что под защитной оболочкой не было настоящей брони.

Джеймс услышал характерный голос старухи Пескоу.

– Запомни, дитя, что я тебе говорила, и, если тебя будут там обижать, скажи мне.

Проклятие! Эти мегеры объединяются, защищая Верити от него. Назойливые старые ведьмы! В гневе Джеймс невольно дернул поводья, и Кастор заржал.

Женщины замолчали, повернув головы в сторону Джеймса. Бормоча ругательства, он направил Кастора вперед, как будто случайно проезжал мимо, а вовсе не прятался за деревьями.

При его появлении послышалось несколько приглушенных вздохов. Без единого слова женщины бросились врассыпную, как кролики от выстрела. Одна из них – ему показалось, что это была Доркас Маддл, – побежала по дорожке, прижимая к себе своего ребенка. Джеймс опять было подумал о потерянных часах, но эта реакция была обычной и вряд ли была связана с чем-то, что произошло сегодня.

Верити стояла неподвижно как статуя на пороге вместе со старой бабкой. Кейт Пескоу скрылась в доме. Старуха смотрела на Джеймса, на лице ее читались недоверие и угроза. Верити, видя, как разбегаются другие женщины, выглядела смущенной и слегка испуганной.

Джеймс остановил коня около дома и спешился.

– Добрый день, бабушка, – сказал он, – здравствуйте, Верити.

Она удивленно посмотрела на него, услышав, как он назвал ее по имени, но если он собирался поддерживать легенду о дальней родственнице, более официальное обращение прозвучало бы неуклюже.

– Добрый, – ответила бабушка, а после короткой паузы добавила: – Милорд.

Она знала его с колыбели и, обращаясь, редко называла титул, только в том случае, если рядом были люди.

Джеймс повернулся к Верити:

– Я не знал, что вы собираетесь сегодня в Сент-Перран.

– Она пришла дать нам лекарства от зимней простуды и все такое, – заявила старуха Пескоу сварливо, – за что мы ей особенно благодарны, потому что нашего Трефузиса сейчас нет.

– Очень мило с твоей стороны, Верити, – сказал Джеймс. – Разреши мне проводить тебя до дома?

– Да, конечно, – ответила Верити и явно заволновалась, подумав об этом. – Спасибо. – Она повернулась к бабушке и тепло улыбнулась: – Большое вам спасибо за гостеприимство.

– Можешь приходить в любое время, дитя. Дверь всегда открыта, а я всегда дома.

– Я зайду примерно через день, – сказала Верити, – и принесу снадобья. Я пообещала еще нескольким семьям. Не забывайте пользоваться мазью, которую я принесла.

– Не забуду. Еще раз благодарю тебя за нее. А ты, Джеймс, – она произнесла его имя как «Джамз» на старый корнуэльский манер, – заботься о Верити Озборн, слышишь меня?

– По-прежнему следишь, чтобы всем было хорошо, бабушка?

– Кому-то надо этим заниматься.

Джеймс улыбнулся, и выражение ее лица смягчилось.

– Я буду хорошо о ней заботиться, бабушка, не волнуйся. Идем, Верити. – Он протянул руку и взял ее корзинку. Потом, держа Кастора под уздцы, пошел рядом с Верити по тропинке.

Некоторое время они шли молча, затем он повернул голову и увидел, что Верити за ним наблюдает. Она опустила глаза и покраснела.

– Извините, – сказала она, – просто вы меня удивили.

– Тем, что приехал в Сент-Перран?

– Нет, не этим.

– Чем же?

Верити подняла голову и встретилась с ним взглядом. Ее большие ясные карие глаза смотрели без страха.

– Тем, что улыбнулись. Вы улыбнулись бабушке.

Джеймс пожал плечами и отвернулся.

– Я знаю ее всю жизнь.

– Просто я... я никогда не видела, чтобы вы улыбались.

Ее слова и мягкий ласковый голос смутили Джеймса. Когда она боялась его, ему было легче.

– Полагаю, вы считаете меня чудовищем. Да, это так, но не постоянно же. Боюсь, сейчас именно такое время. Какого дьявола вы явились в Сент-Перран, да к тому же одна? Вам следовало взять с собой Гонетту или Томаса.

– Я так и сделала, – ответила Верити. – Гонетта провела со мной большую часть дня, но ушла доделывать свою работу, когда я села пить чай с бабушкой и другими женщинами.

– Вам надо было вернуться вместе с ней, – заявил Джеймс. – Вы не должны уходить за территорию Пендургана.

– Я не знала, что у вас есть правила, – сказала Верити с вызовом в голосе.

– Правила самые обычные, и леди поняла бы это.

– Как вы смеете?!

– Вы прекрасно знаете, как я смею, – Джеймс.

– Конечно, – сказала Верите. – Действительно, глупо с моей стороны. Я же ваша собственность, не правда ли? Впредь буду осмотрительнее.

– Не говорите глупости. Вы не моя собственность. Я думал, что достаточно ясно дал вам это понять в первую ночь. Но пока вы находитесь под моей крышей, я несу за вас ответственность.

Дальше они шли молча. Верити двигалась быстро, большими шагами, плечи ее были подняты и неподвижны. Сколько в ней гордости!

– Черт побери, – наконец буркнул Джеймс. – Извините, мне не следовало на вас ворчать.

– Не следовало.

– У меня был... трудный день, – пробормотал он. – Я раздражен. Забудьте то, что я сказал.

– Значит, я могу пойти в Сент-Перран одна, когда захочу?

– Да, да, – ответил Джеймс резким от нетерпения голосом. – Делайте что хотите.

– Я просто пытаюсь помочь вашим людям, милорд.

Чем больше она помогала, тем больше оказывалась связанной с их жизнями. И тем труднее было бы ее отпустить.

– Почему они вас боятся?

Ее вопрос потряс его. Джеймс намеренно избегал оставаться с ней наедине, веря, что хочет предотвратить свое к ней влечение. Однако причина была не только в этом. Была еще эта прямота. Он видел это каждый раз, когда они разговаривали немного дольше, с той первой ночи в библиотеке, когда она пыталась тайком убежать. Именно это было самым важным, тем, что делало ее опасной. Он опасался, что она обязательно задаст этот вопрос.

– А вы меня боитесь? – спросил он.

– Иногда.

– Правильно делаете. – Джеймс обогнал Верити и дальше шел молча.

Следующие несколько дней Верити часто ловила себя на том, что сердце ее было не на месте. Она не знала, как вести себя с Джеймсом. В тот день у бабушки, когда он выехал с кладбища на черном мерине, она ощутила то же чувство, которое обычно охватывало ее в его присутствии, так же, как мимолетный страх, когда женщины убежали от него. Была, однако, и крохотная искра радости, оттого что она видит его.

Он выглядел красивым и внушительным, сидя на холеном вороном мерине. Наблюдая, с какой грацией Джеймс спрыгнул с седла, Верити решила, что этот конь ему очень подходит, потому что Джеймс был такой же темный и стремительный.

Учитывая свое положение и его репутацию, Верити не имела права так думать. Однако весь ее здравый смысл улетучился, когда Джеймс улыбнулся бабушке Пескоу. Сердце, скованное льдом, начало понемногу таять. У Джеймса была красивая улыбка, которая, как утренняя заря, пробивалась сквозь постоянную мрачность, затеняющую его лицо. Ясно, что улыбался он редко. На его лице не было морщинок, образовавшихся от смеха. Вместо этого были угрюмые линии вокруг рта и носа – следы свойственной Джеймсу нахмуренности.

«Как жаль, – думала Верити, – улыбка так ему идет».

Мог ли быть безнравственным человек с такой улыбкой, когда улыбаются даже глаза? Верити многое хотела узнать, но никто не собирался ей ничего говорить.

Даже сам этот человек. Он так и не ответил на ее вопрос. Казалось, он хочет при помощи страха держать ее от себя на расстоянии. Он хочет, чтобы она его боялась. Почему? Джеймс Харкнесс был человек подозрительный и осторожный. Похоже, он крепко держится за свое самообладание, словно боится... чего?

Верити приходила в Сент-Перран несколько раз, приносила свои травы и приготовленные из них снадобья, объясняла, как всем этим пользоваться. И женщины о многом с ней откровенничали. Верити узнала понемногу о каждой семье, об их радостях и печалях, познакомилась с их детьми, узнала о способностях каждого арендатора и о состоянии каждого рудокопа. Однако все они как будто каменели, стоило ей заговорить о лорде Харкнессе.

Молчала даже бабушка Пескоу. Мазь творила чудеса с ее коленями, и старуха почувствовала себя подвижной, как молодая телка. Верити часами сидела у очага бабушки, слушая яркие рассказы о корнуэльских святых и грешниках, о пикси и томминокерах. Тем не менее всякий раз, когда речь заходила о лорде Харкнессе, бабушка уводила разговор в другую сторону.

Поскольку Верити не удавалось ничего узнать от других, она стала пытаться делать свои собственные выводы.

У него в Пендургане хорошие, преданные слуги. Дома и церковь в Сент-Перране содержатся в хорошем состоянии. На своих рудниках он обеспечивает работой как мужчин, так и женщин. Благодаря ему дети учатся в школе, он платит зарплату учителю.

Если бы лорд Харкнесс был таким уж порочным, разве стал бы он заботиться о своих служащих или беспокоиться об образовании детей?

А по отношению к ней? Он до сих пор не приходил к ней в спальню и не пытался сделать ее своей любовницей, и Верити решила, что у него нет такого намерения. Если он купил ее не для собственного удовольствия, то сделал это, чтобы спасти ее от худшей доли.

Верити никак не могла совместить эти явные проявления порядочности с общим отношением к нему окружающих и их беспокойством за ее безопасность. Чего они боялись? Что они знали и чего не говорили ей?

Верити думала над этим вопросом, поднимаясь по черной лестнице в комнату, где спал Дейви. Несколько дней назад неподалеку от плотины она обнаружила мать-и-мачеху. Верити обрадовалась находке и приготовила для Дейви новый настой, потому что эта трава очень хорошо смягчает горло.

Перед тем как войти, она тихонько постучала. У постели брата сидел Томас. Когда Верити вошла, он поднялся. Дейви был до самого подбородка укрыт подоткнутым со всех сторон шерстяным одеялом. Копна ярко-рыжих волос спадала ему на лоб, а разбросанные по носу и щекам веснушки на фоне бледного лица казались нарисованными пятнами.

– Добрый день, Дейви, – сказала Верити. – Я тебе кое-что принесла. – Она протянула дымящуюся чашку Томасу, который поставил ее на столик рядом с кроватью.

– Здравствуйте, миссис Озборн, – пропищал Дейви. Горло у него еще не совсем зажило, нему было больно говорить. – Надеюсь, теперь что-то вкусное, не то противное лекарство?

Верити тихо засмеялась.

– Нет, это не противное, Дейви. Я его для тебя подсластила медом. От него твоему горлу станет легче. Тебе ведь понравится?

– Конечно, понравится, – прохрипел мальчик. – Горло до сих пор жутко болит.

– Я знаю. Давай помогу тебе выпить лекарство, и посмотрим, как оно поможет. Томас, я немного посижу с ним, если ты не против.

Когда Томас ушел, Верити села на край кровати, помогая Дейви выпить подслащенный настой маленькими глотками. Между делом она болтала с мальчиком. Она говорила о детях Кемпторнов и о Гвенни Нанпине, о Бенджи Спраггинсе и других ребятишках, с которыми познакомилась. Дейви всех их знал, и ему хотелось самому что-то рассказать, но Верити давала ему маленькими глотками настой, чтобы он слишком много не говорил.

Примерно через час в комнату вошла Гонетта.

– Дейви, деточка, у миссис Озборн еще не отвалились уши от твоей болтовни?

Верити потянулась к своим ушам и покрутила их. Дейви зашелся в смехе, превратившемся в сухой кашель. Верити поддерживала его маленькую исхудавшую спинку в вертикальном положении, пока кашель не прекратился. Мальчик опустился на подушки, бледный и утомленный.

– Теперь отдохни, Дейви, – сказала Верити. Когда она подтыкала ему одеяло, у нее перехватило горло от нежности к этому ребенку.

– Вы еще придете? – Голос мальчика превратился в хриплый шепот.

– Конечно, приду. Но сейчас тебе надо спать. Гонетта посидит с тобой, хорошо?

Дейви кивнул и слабо улыбнулся. Веки его медленно опустились, и он почти сразу же заснул.

Верити поднялась, собираясь уйти. Она сказала Гонетте о новом настое и объяснила, когда его давать.

– Спасибо, миссис Озборн, вы нам так помогаете!

Верити пожала плечами и улыбнулась, глядя на мальчика, потом вышла из комнаты, тихонько закрыв за собой дверь. Она спустилась по черной лестнице, проходя мимо гостиной, увидела Агнес Бодинар, сидящую на маленьком диване с пяльцами в руках. Агнес подняла голову и жестом пригласила Верити войти.

Верити тихо застонала. Встречи с Агнес никогда не были приятными. Она стиснула зубы и вошла в гостиную.

– Ты опять сидела с кухаркиным мальчишкой?

– Да, – ответила Верити.

Она стояла в дверях, крепко сцепив руки за спиной.

Агнес презрительно фыркнула, потом вернулась к своему вышиванию.

– Ты слишком много времени уделяешь этому буфетному крысенку.

– Он маленький мальчик, к тому же очень болен.

– Я думала, он уже поправился, – язвительно сказала Агнес, не поднимая глаз. – По словам кухарки, ты чудесным образом спасла его.

– Я просто немного помогла ему, пока нет доктора, – объяснила Верити, – но болезнь серьезная, особенно для ребенка. Ему для выздоровления еще понадобится некоторое время.

– И я полагаю, ты намерена остаться здесь до тех пор, пока он полностью не поправится?

– Я обещала это миссис Ченхоллз.

Агнес воткнула иголку в натянутую пяльцами ткань.

– Плохо, – сказала она. – Тебе надо бы убираться отсюда прямо сейчас.

Верити вошла в комнату и села напротив Агнес. Она вытянет правду из этой мегеры, даже если ей придется сидеть здесь до самой ночи.

– Почему вам так хочется, чтобы я уехала? – спросила Верити. – Из-за вашей дочери?

– Ну конечно!

Верити говорила наугад, но, кажется, попала в точку. Агнес, наверное, видит в Верити угрозу памяти ее дочери. Или ей просто не нравится мысль, что кто-то может занять место ее дочери в Пендургане.

– Вы можете не беспокоиться на этот счет, – сказала Верити. – Уверяю вас, несмотря на то что вы обо мне думаете, я никоим образом – никоим образом! – не заменяю леди Харкнесс в этом доме. Вы меня понимаете?

– Гм... Как будто ты способна на это!

– С моей стороны вы можете ничего не опасаться, миссис Бодинар. Я появилась здесь при... необычных обстоятельствах, но не с той целью, которую вы предполагаете.

– Боже мой! Ты думаешь, меня волнует, не греешь ли ты по ночам постель этого чудовища? – Агнес с силой вонзила иголку в ткань, и Верити подумала, что она разорвет вышивку. – Я просто хотела предупредить, чтобы ты не доверяла ему.

– Почему?

– Почему? Потому что он тот, кто он есть, и, конечно, потому что он сделал то, что сделал.

Это был удобный случай, которого Верити ждала.

– Но я не знаю, кто он такой и что он сделал, – сказала она.

Пяльцы с вышивкой упали Агнес на колени, а сама женщина удивленно посмотрела в лицо Верити. Она моргала, как сова, застигнутая врасплох дневным светом.

– Ты не знаешь?

– Нет.

– Но ведь все знают.

– Все здешние. Я же не из Корнуолла.

Агнес устало вздохнула и вернулась к своему вышиванию.

– Тогда мне остается только рассказать тебе об этом.

Верити сидела тихо, сложив руки на коленях, примостившись на краешке стула, как голубь, и ждала, когда Агнес продолжит говорить.

– До войны все было хорошо, – наконец сказала Агнес.

Ее голос не был сейчас таким резким, как раньше, хотя взгляд оставался по-прежнему тяжелым.

– Они поженились совсем молодыми, он и моя Ровена. Они знали друг друга чуть ли не с рождения, и Ровена была полна решимости заполучить его. Откровенно говоря, я предпочла бы, чтобы она вышла замуж за Алана Полдреннана. Такой милый молодой человек, и он тосковал по ней много лет, но сердце Ровены было отдано Джеймсу.

Агнес сгорбилась и вздохнула.

– Рудник моего мужа, Уил-Блессинг, был неподалеку отсюда, – продолжала она. – Старый лорд Харкнесс был еще жив и твердой рукой управлял Уил-Девораном. Они с Джеймсом не всегда находили общий язык, и Джеймс ушел в армию. В один из его отпусков они с Ровеной поженились. Уил-Блессинг в конце концов выработался и был закрыт. Мы все потеряли. Вскоре после этого мой муж умер, не оставив мне ничего, кроме пустой дыры в земле. Джеймс предложил мне перебраться к нему в дом, сказал, что хочет, чтобы я составила Ровене компанию, пока он будет в армии.

Агнес наморщила лоб и смотрела вдаль, как будто забыла о присутствии Верити. Через некоторое время она буквально стряхнула с себя одолевшие ее воспоминания.

– Джеймс приезжал домой в отпуск, как только у него появлялась такая возможность. Тристан родился в 1809 году. Ровена была несказанно счастлива. Но тут Джеймс был ранен и вышел в отставку. Когда он вернулся домой в 1812 году, это был уже совсем другой человек. Он был суровый и жестокий. Раздражительный, злой на язык. Из-за него Ровена стала несчастной.

Глаза Агнес наполнились ненавистью. Она долго пристально смотрела на Верити, затем опять вздохнула.

– А потом он убил ее, – сказала она.

– Что?!

– Джеймс Харкнесс убил мою дочь. Даже хуже того: он убил и своего собственного сына.

– Вы уверены? – Гилберт Расселл мерил шагами турецкий ковер в кабинете своего друга. – Это действительно тот самый человек?

– Существует только один лорд Харкнесс из Пендургана, – ответил другой мужчина. – Здесь говорится, что около восьми лет назад он унаследовал титул своего отца. Кроме того, отец был бы слишком стар, чтобы оказаться вашим лордом Харкнессом. Это, должно быть, именно тот человек.

Гилберт не верил своим ушам. В конце концов он понял, о чем толковал его друг Энтони Нортрап. До него дошло, где он взял деньги, чтобы выкупить Болдридж. А Гилберт думал облегчить душу, очиститься от того ужаса, который он сотворил со своей бедной женой!

Тони был одним из немногих, кто знал, что у Гилберта есть жена. Вот почему все оказалось настолько просто. Съездил на пару недель в Корнуолл, и никто ни о чем не догадывается.

Однако этот поступок глодал его изнутри, как солитер. Гилберт должен был кому-то рассказать. А кому еще, если не Тони, его ближайшему другу и наперснику?

Но Тони сразу его огорошил.

Гилберт перестал вышагивать и приложил руки к вискам.

– Господи, что я наделал?!

– Похоже, дружише, что ты отдал свою жену в руки убийце.

Верити сидела за столиком у себя в спальне и листала свой блокнот. Записи, которые она просматривала, освещались одной свечкой. Дождь хлестал в окно, завывал ветер. Верити не спалось. Проворочавшись с боку на бок без сна, она наконец встала с постели и решила заняться подготовкой к завтрашнему приготовлению настоев, проверила, все ли рецепты у нее есть. Она сосредоточилась на травах, которые были нужны для микстур, надеясь отогнать мысли о том, что ей рассказала Агнес.

Действительно ли он убил свою жену и ребенка? Можно ли верить Агнес? Старая женщина иногда казалась совсем сумасшедшей, в остальное время – злобной и желчной. Можно ли верить ее словам?

Высушенный шалфей для Робби Данстона от одышки...

Высказав свое обвинение, Агнес отбросила пяльцы и почти бегом вышла из гостиной. Казалось, она вот-вот расплачется. Она потеряла дочь и внука, поэтому вполне естественно, что она не в себе. Возможно, у нее есть какие-то основания винить Джеймса в их смерти. Но обвинять его в убийстве?

Розмарин от колик для Иззи Маддл...

Если это правда, если Джеймс на самом деле убил их, то почему его не арестовали за убийство? Почему он до сих пор разгуливает на свободе, вместо того чтобы гнить в тюрьме или быть повешенным? В этом не было никакого смысла. Должно быть, Агнес сильно преувеличивала.

Корень любистока для желудка Хилди Спраггинс...

Если же это правда, то понятен страх, который испытывают перед ним местные жители, особенно женщины. Верити вспомнила, как они хватали своих детей, когда он шел сквозь толпу в Ганнислоу. И как Доркас Маддл прижала к груди своего ребенка и побежала по деревенской дорожке. Она не забыла – никогда не забудет – произносимые шепотом слова людей в Ганнислоу, из-за которых и стала бояться за свою жизнь. Жители деревни, конечно, верили, что это правда. Но было ли оно так на самом деле?

Листья бука от растяжения спины для Сэма Кемпторна...

Или нужны листья березы?

Как ей не хватает современного издания Калпеппера. Ей его подарила Эдит, и все поля книги были испещрены пометками Верити. Когда Гилберт велел ей собрать для поездки в Корнуолл все вещи, она, конечно, не поняла его слова буквально. Она и не подумала взять книги.

До сих пор Верити работала по памяти, и память ее не подводила, но если она ошибется хотя бы в одном ингредиенте, последствия могут быть тяжелыми. Проклятие! Если бы здесь были ее книги!

Верити завернулась в шерстяной халат, хотя холодно ей казалось только из-за звуков дождя и ветра. Тем не менее она подошла к большому креслу и подвинула его поближе к камину, чтобы можно было положить ноги на решетку. Глядя на огонь, Верити пыталась вспомнить точный состав припарок для Сэма Кемпторна. Но как она ни старалась, не могла сообразить, входят в их состав буковые или березовые листья.

Она бы много сейчас отдала за хороший английский травник.

Библиотека внизу забита книгами, хотя Верити ни разу не удосужилась как следует просмотреть их. Это была территория Джеймса, и Верити обходила ее стороной. Но если бы среди всех этих книг оказался нужный ей справочник, это для нее было бы прекрасной помощью. Что плохого, если она осмотрит полки с книгами? А что, если лорд Харкнесс сейчас там? Она слышала, как слуги шептались о «бессоннице его милости». Что, если она спустится в библиотеку, а он сидит там, как в ту первую ночь? Сможет ли она просто войти и поискать нужную книгу?

После того, что ей сказала Агнес, Верити в этом сомневалась. Теперь, когда она знала правду, или по крайней мере версию Агнес, она больше не сможет смотреть на него как на красивого мужчину, своего спасителя. Джеймс опять стал для нее темным, опасным незнакомцем – убийцей? – и Верити должна всегда остерегаться его.

Но не может же она вечно сидеть взаперти в этой комнате. Она взяла на себя определенные обязательства. И ей нужен травник.

Верити встала с кресла и опять поплотнее запахнула на груди халат. Она надела шлепанцы, взяла со стола свечу и выскользнула в холл, а затем спустилась по лестнице. Подходя к двери библиотеки, Верити замедлила шаги. Дверь была немного приотворена, и за ней мерцал слабый свет. Джеймс был там.

Верити поколебалась. Действительно ли книга нужна ей именно сейчас? Можно было бы подождать, пока он завтра уйдет из дома и ей ничто не будет угрожать.

Но почему она решила, что ей с его стороны грозит опасность? Следует ли безоговорочно доверять словам убитой горем и, возможно, сумасшедшей старой женщины?

Нет, Верити не испугается таких обвинений. Она собрала все свое мужество и медленно отворила дверь.

Джеймс сидел так же, как в прошлый раз, спиной к огню и смотрел на нее тяжелым, холодным, как сталь, взглядом.

Джеймс про себя выругался, недовольный тем, что она его побеспокоила. У него не было никакого желания снова оказаться с ней наедине.

На ней был надет теплый шерстяной халат, в который она плотно закуталась. Эта одежда была непривлекательной, но одно сознание того, что под халатом нет ничего, кроме ночной сорочки, заставило сердце Джеймса стучать, как большая паровая машина в Уил-Деворане. Верити держала в руке свечу. Через правое плечо спадала толстая коса. Верити выглядела очень молодой, взволнованной и весьма привлекательной.

Конечно же, она тревожила его.

Джеймс и Верити долго молча смотрели друг на друга. Верити заговорила первой.

– Я пришла за книгой, – сказала она, не отводя глаз. – Мне хотелось бы знать, есть ли у вас Калпеппер или какой-нибудь другой справочник по лекарственным травам.

Джеймс некоторое время еще молча смотрел на нее, потом ответил:

– Да, конечно. – Он показал на ряд книг на другой стороне комнаты. – Вон там, кажется. Во втором ряду сверху. Посмотрите сами.

Верити немного помедлила, потом пошла к полке, на которую показал Джеймс. Рассматривая названия книг, она высоко держала свечу. Чтобы достать до полки, ей пришлось вытянуться. Джеймс смотрел, как длинная белая шея Верити изгибается и склоняется, соблазняя его красотой и грацией.

Джеймс спокойно встал из своего кресла, подошел и остановился за спиной Верити. Она едва заметно вздрогнула от его близости, но больше не сделала ни единого движения. От нее исходил слабый аромат лаванды и гиацинта.

– Для вас это слишком высоко. Позвольте мне, – сказал он.

Его рука протянулась у нее из-за спины слегка коснувшись ее шеи. От этого прикосновения Верити вздрогнула. Джеймс вытащил два тома и отошел. Верити поставила свечу на угловой столик и взяла оба тома. Она открыла первый из них.

– Калпеппер, «Английский лечебник», – сказала она. – Именно он мне и нужен. Это более старое издание, чем то, что было у меня дома, 1752 год. Но он меня вполне устраивает. – Верити взяла вторую книгу и открыла ее на титульной странице. – «Новый семейный травник» Мейрика. Я его не знаю. Было бы интересно сравнить их.

Она подняла взгляд на Джеймса, в ее темных глазах отражался мерцающий свет свечи.

– Можно мне взять их на время?

– Оставьте их себе, – сказал Джеймс. – Мне кажется, их десятилетиями никто не открывал.

Верити склонила голову набок и недоумевающе посмотрела на Джеймса:

– Вы отдаете мне их насовсем?

Он кивнул.

– Но я... я не могу...

– Я настаиваю, – сказал Джеймс. – Они просто пылятся здесь на полке. Вы же их по крайней мере будете использовать по назначению. Возьмите их. Они ваши.

Верити посмотрела на книги, которые держала в руках.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказала она. – Спасибо.

Верити повернулась к столу и потянулась было за свечой, но потом опять развернулась к Джеймсу лицом. Уж лучше бы она этого не делала. Ему хотелось, чтобы она ушла раньше, чем он выставит себя дураком. Она смотрела на него, слегка склонив голову, ее нежная длинная шея немного изогнулась.

– Я могла бы дать вам кое-что от бессонницы, – сказала она.

Что за дьявол? Откуда ей известно о его бессоннице? Неужели слуги судачат у него за спиной?

– Есть несколько трав, которые способны помочь, – продолжала она. – Я приготовлю их для вас. В знак благодарности за книги.

Джеймс отвернулся, презрительно фыркнув. Она думает, что если справилась со своими собственными кошмарами, то ее дурацкие снадобья окажут то же действие и на него. Она ошибается. Ему ничто не поможет. Его стыд слишком глубок.

Джеймс услышал, как Верити подошла к нему.

– Отчего вы не можете уснуть? – спросила она.

Черт побери, почему она задает так много вопросов?

Джеймс отошел от нее подальше и остановился перед камином. Некоторое время он смотрел на тлеющие угольки, невольно вздрогнул, потом повернулся и взглянул в лицо Верити. Ее большие карие глаза умоляли его ответить.

– Я не намерен это обсуждать, – сказал он.

– Это как-то связано с вашими женой и ребенком? – спросила она.

Что? Волна гнева пробежала по его крови, как электрический разряд.

– Правда ли, что вы их убили? Из-за этого вы не можете заснуть по ночам?

Сказав это, Верити поняла, что совершила чудовищную ошибку.

Его взгляд стал диким, глаза потемнели и стали казаться почти черными при тусклом свете догорающих углей. Верити сделала шаг назад. Джеймс шагнул вперед.

Боже правый, что же она наделала? Почему она не держала язык за зубами? Особенно после того, как он так любезно подарил ей травники.

Она хотела бы с самого начала не совать нос в его дела. Это, должно быть, глупо – нет, это просто глупо, – но ей доставляла удовольствие мысль о том, что она, вероятно, единственная, кому удалось обнаружить, что пользующийся дурной славой лорд Хартлесс на самом деле очень порядочный человек. В глубине своего глупого, наивного сердца Верити хотела видеть его героическим спасителем. Просто она слишком рьяно взялась за выяснение истины и теперь должна была за это поплатиться.

Он сделал еще шаг в ее сторону и теперь стоял совсем близко, нависая над ней. Верити не хотела опять встретить этот холодный взгляд и опустила глаза. Это было ошибкой. Теперь она видела золотистую кожу на его горле, крепкую шею, темные волоски на груди, выглядывающие из-под открытого ворота его рубашки. От него исходила чисто мужская неодолимая сила, которая грозила поглотить Верити.

– Вам сказали, что я убийца?

Верити кивнула.

– И вы этому верите?

Она не знала, что он хочет от нее услышать. Она только смотрела на него и быстро поверхностно дышала ртом, почти задыхаясь.

– Вы этому верите? – прорычал он так громко, что она невольно сделала шаг назад и уронила книги, которые держала в руках.

Верити ударилась о стол, на котором оставила свечу. Отступив назад, она обеими руками ухватилась за край стола.

– Не знаю... – Ее голос прозвучал тонко и задавленно. – Я не знаю, чему верить.

Джеймс придвинулся еще ближе, так что они теперь стояли вплотную друг к другу.

– Вам следует этому верить, – сказал он.

Не предупреждая, он резко схватил ее за плечи и дернул вперед. От этого стремительного движения черная густая прядь волос упала ему на глаз, и Джеймс действительно стал похож на злодея. Верити задрожала. Боже милостивый, только бы он к ней не прикасался!

– Могу вас заверить, – Джеймс, и Верити ощутила его дыхание у себя на лице, – что я именно такой подлый и мерзкий, как вам рассказывали. – Его голос звучал холодно и жестко. – Даже еще хуже.

Он притянул ее к себе, так что она оказалась прижата к нему грудью. Черные брови нависли над глазами, в которых полыхал гнев... и что-то еще.

О Господи, Господи, Господи! Он собирается изнасиловать ее. Несмотря на то что она ему отвратительна, он собирается ее изнасиловать. Верити вцепилась в край стола так крепко, что почувствовала, как ногти впились в дерево.

– В сущности, – заявил Джеймс, – вам никогда не постичь глубину моей испорченности.

Он отпустил ее правую руку и схватил косу, наматывая ее на костяшки пальцев.

– Может быть, доказательство заставит вас поверить.

Он потянул Верити за косу, так что ее голова отклонилась назад, и прижался губами к ее губам.

Верити попыталась высвободиться, но Джеймс был слишком силен. Одной рукой он держал ее за волосы, другой как тисками сжимал ее спину, в то же время ожесточенно и безжалостно целуя ее. Губы ее немного приоткрылись, и его язык оказался у нее во рту.

Она была поражена этой близостью и удивлялась, почему он захотел сделать с ней такое, она изогнулась и попыталась высвободиться. Но Джеймс снова потянул ее за волосы, в этот раз сильнее, и стал терзать ее рот своим языком. Верити была ошеломлена и испугана. Но бороться с ним она не могла, поэтому прекратила все попытки.

Верити заставила свое тело расслабиться. Если она подчинится, Джеймс, может быть, не будет ее бить. Она, пожалуй, сумеет пройти через это, если он ее не ударит. И она обмякла в его руках.

И сразу же поцелуй изменился. Джеймс слегка отступил, как будто удивился ее согласию. Он отпустил косу и нежно обнял Верити за шею, лаская и поглаживая ее своими длинными пальцами. Рука, державшая Верити за спину, ослабла и начала медленно скользить вниз по позвоночнику. Джеймс убрал свой язык у нее изо рта и начал слегка покусывать ей губы, продвигаясь сначала в одном, потом в другом направлении, пробуя их на вкус, исследуя, легко касаясь языком.

Он начал все сначала, как будто первой попытки вовсе не было. Он ласково развел ей губы и осторожно дотронулся языком до ее языка. Верити не отстранилась, и Джеймс продолжал нежные поглаживания, на которые ее тело ответило непривычными ощущениями внизу живота.

Поцелуй больше не был наказанием. Он превратился в острейшее удовольствие.

Верити охватило смущение, когда язык Джеймса соблазнил ее на свое собственное робкое исследование. Она прикоснулась к нему, и поцелуй стал настойчивее. Их языки сплелись в пылком танце, ее страх смешался с блаженством, стыд с удовольствием, отказ с согласием. Верити потерялась в вихре противоречивых ощущений и отдалась на волю своей чувственности.

Джеймс наконец оторвался от нее, обессиленной и запыхавшейся. Он с удивлением посмотрел ей в глаза, потом его рот скривился в гримасе отвращения.

– Теперь вы видите, что я собой представляю, – сказал он, поворачиваясь к Верити спиной и опираясь на спинку кресла.

Все еще потрясенная как своей собственной реакцией, так и тем, что он сделал, Верити была в состоянии только стоять и молча смотреть на Джеймса. Она была удивлена, обнаружив, что ее руки все еще держатся сзади за стол, что она даже не сдвинулась с места за время всей этой невероятной сцены.

– Вот видите! – Он повернулся к ней лицом, прижав к бокам сжатые в кулаки руки. – Теперь-то вы верите? Верите?

Она почувствована, как слезы жалят ей глаза. Зачем он все это делал? Она не знала, чему верить, у нее не было слов, чтобы ему ответить. Вместо ответа она пожала плечами.

– Глупая женшина! – крикнул он. – Как вас убедить? Спросите любого, любого в Корнуолле. Давайте! Спросите их! Каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок подтвердит, что я злодей. Спросите их. Идите же. Идите. Идите!

 

Глава 6

– Идите!

Слова Джеймса отражались от старых каменных стен, отскакивали от них и охватывали Верити своей жестокой насмешкой. Верити быстро двинулась к выходу, но споткнулась обо что-то у себя под ногами. Травники. Она подняла их трясущимися руками и ринулась к двери. В тот момент, когда она проходила через холл, позади нее со страшным грохотом захлопнулась дверь. Наверное, весь дом слышал этот грохот. Верити почти бежала в свою спальню, потом кинулась в постель и заплакала. Однако слез было мало, и они скоро кончились. Верити перевернулась на спину и попыталась понять, что же произошло.

Она поднесла пальцы к своим губам. Они были влажными, может быть, слегка припухшими, и она до сих пор чувствовала на них следы поцелуев Джеймса. Верити никогда так не целовали. Боже правый, она даже не знала никого, кого бы так целовали. Она готова была пролежать весь остаток ночи, вспоминая все мельчайшие подробности этого поцелуя, но от таких мыслей глубоко в животе возникало странное, никогда раньше не испытанное ощущение. Легко было бы просто предаться чисто физическим воспоминаниям о руках, пальцах, губах и языке Джеймса, но надо было еще о многом подумать. Кроме того, было бы глупо и бессмысленно задерживаться на желаниях, которым никогда не суждено осуществиться. Не с этим мужчиной. Ни с одним мужчиной.

Верити встала с кровати и сняла халат, потом стащила с постели покрывало и заползла под одеяла. Она повернулась на бок, поджала колени и свернулась, как еж. Дождь продолжат хлестать, а окна дребезжали под бесконечными порывами ветра. Шум, наверное, не дал бы ей уснуть, даже если бы ее сознание и тело не были в таком сумасшедшем смятении.

То, что произошло в библиотеке, было гораздо сложнее, чем просто поцелуй и смущающий, а возможно, греховный ответ ее тела на этот поцелуй. Загадочное поведение Джеймса Харкнесса – спасителя? убийцы? – делало самого его еще более непонятным, чем раньше.

Он сначала обращался с ней грубо, но не стал ее насиловать, как она боялась. Если он хочет, чтобы она думала о нем как можно хуже, почему же он в доказательство своей злобности не действовал как можно хуже? Должны быть другие объяснения тому, почему он не взял ее, – причины, которые крылись не в нем, а в ней, – но у Верити не было желания на них сейчас задерживаться.

Джеймс явно хотел показать степень своей жестокости, но он не сумел быть убедительным. У нее, наверное, все руки в синяках от его грубой хватки, да и за волосы он ее тянул очень больно. Но когда его поцелуй изменился, превратился в нечто настолько чувственное и чудесное, что она сошла бы с ума, если бы не сумела выбросить это из головы, Верити почувствовала изменение и в его желании. Может быть, она это просто выдумала, потому что опыта в таких делах у нее не было. Но когда поцелуй стал нежным, она могла поклясться, что ощутила страстное желание Джеймса, острую тоску, которая не имела никакого отношения к потребности подчинять, подавлять, покорять. Она ответила именно на это желание. Она вдруг почувствовала – возможно ли это? – что нужна ему.

Может быть, она вкладывала слишком много смысла в его действия, стараясь под маской лорда Бессердечного обнаружить порядочного, непонятого человека. Возможно также, что ее неопытность позволяла ему заставить ее видеть нежность там, где были сплошные фальшь и жульничество. Был ли он на самом деле страшный убийца, который считал, что Верити очень легко соблазнить?

По спине ее прошла дрожь. Верити еще сильнее свернулась в клубок и отчаянно вцепилась в подушку.

Она ни на йоту не приблизилась к истине.

«Спроси любого», – сказал он. Именно это она и пыталась сделать. Она заставляла, принуждала и поощряла людей к откровенности, но только Агнес Бодинар хоть что-то ей сообщила. Однако из-за ее родственной связи с покойной леди Харкнесс в истинности слов Агнес приходилось сомневаться. Верити нужно было подтверждение или объяснение. Ей необходимо было знать, в самом ли деле ее целовал человек, убивший свою семью.

«Спроси любого».

Хорошо, она так и сделает. Завтра она пойдет в Сент-Перран и расскажет бабушке Пескоу, что ей сказала Агнес, и прямо спросит, правда ли это. Верити придала подушке более удобную форму и закрыла глаза. Она еще раз дотронулась пальцами до своих губ. Завтра она узнает правду о человеке, чье прикосновение до сих пор ощущает.

Джеймс прислонился к подоконнику в своей спальне и смотрел на имение. Из этого удобного места ему были видны правильной формы сады и леса расположенных ниже участков, яблочные посадки и хлебные поля, южные пастбища, на которых паслись овцы, и мельница внизу, около Пендурган-Кей. Сильный порывистый ветер заставлял даже стволы больших каштанов, растущих вдоль подъездной дорожки, раскачиваться, как цветки желтофиоли. Дальше на запад трубы Уил-Деворана выбрасывали белые клубы дыма в утреннее небо, окрашенное в золотистый цвет, как старый шиллинг.

Его отец всегда любил эту комнату, единственную спальню в единственной башне Пендургана. Когда Джеймс был ребенком, еще до того как они с отцом отдалились друг от друга из-за нескончаемых мелких разногласий, они часто сидели вместе на этом самом подоконнике. Отец говорил Джеймсу, что из этой комнаты ему видны почти все его владения и что он испытывает гордость, глядя на наследство, оставленное несколькими поколениями. С раннего детства он привил Джеймсу любовь к своей земле и чувство ответственности за ее процветание.

Но сейчас Джеймса не интересовали ни размеры его владений, ни воспоминания или сожаления, связанные с отцом. В это утро у него были совсем другие горести.

Он смотрел, как Верити идет через сад, наклоняясь вперед навстречу ветру и осторожно ступая по грязной тропинке. Она на мгновение исчезла из виду, проходя под аркой, ведущей к нижним участкам, но снова появилась около голубятни.

Угрызения совести и раскаяние одолевали Джеймса, пока он смотрел, как она идет в Сент-Перран. Этой ночью он вел себя гнусно. Он ужасно злился на себя за то, что сделал, и на нее за то, что она спровоцировала его. Из-за этого он напился до бесчувствия и уснул в библиотеке. Лобб обнаружил его там поздно ночью и отнес в постель. В конце концов кошмары опять одолели его, несмотря на выпивку. Только теперь они немного изменились. На этот раз лицо сержанта превратилось в лицо Верити, а не Ровены. Еще одна вина прибавилась к тем, которые не давали ему уснуть.

Теперь в голове у Джеймса пульсировала боль от выпитого накануне бренди, а в желудке все переворачивалось оттого, как он обошелся с Верити. Он чувствовал себя грешником, терпящим в аду справедливое наказание за свои грехи.

Джеймс мелкими глотками пил приготовленный Лоббом кофе, наблюдая, как Верити скрылась на тропинке, ведущей в деревню.

Ведь он достиг своей цели, не так ли? Он показал себя жестоким до глубины души, доказал, что ни одна женщина не была в безопасности под крышей его дома. Бесполезно прикидываться, что этого столкновения можно было избежать. Оно было неотвратимо с самого начала. Верити Озборн задела его за живое в первое же утро после своего приезда.

Он пытался убедить себя, что его привлекали в ней сила, смелость, чувство собственного достоинства. Полный вздор! Просто она очень хорошенькая, а у Джеймса слишком долго не было женщины. Почти любая подействовала бы на него точно так же.

А так ли это? Когда он ее целовал, кровь его взволновалась не оттого, что Верити была в ночной рубашке и с распущенными волосами. Он разъярился из-за ее вопросов о его жене и сыне, ему захотелось утвердить свою власть над ней, вызвать у нее страх и ненависть.

В какой-то момент все переменилось. Она перестала сопротивляться и, казалось, растаяла под его руками. Господи, да ей это доставляло удовольствие! Она была такая мягкая, теплая и чуткая. С того момента, как он почувствовал, что доставляет ей удовольствие, он пропал. Ему хотелось поглотить ее: медленно, с наслаждением. Он уже чуть было не приник губами к ее длинной белой шее, когда вдруг опомнился.

Если бы он не прогнал ее, то неминуемо овладел бы ею. Прямо там, положив ее на стол. Мысль о мягком белом теле Верити под ночной рубашкой возбуждала Джеймса даже сейчас. Однако стыд и чувство вины прервали эти мысли. Он не имел права обращаться с ней как с обычной шлюхой, которую он купил на вечер.

И все же она сопротивлялась, только когда он был с ней груб. Как только он стал нежнее, она ему ответила. Позволила бы она заняться с ней любовью?

От мысли о том, чтобы сделать Верити своей любовницей, сердце Джеймса бешено заколотилось. Его порочность была всем известна. Зачем же продолжать отрицать свою заслуженную репутацию? Почему бы не начать соответствовать сплетням? Что ему терять?

Вот уже более шести лет его репутация была настолько дурной, что хуже некуда. Репутация Верити была испорчена не меньше, причем в этом не было ее вины. Ни ему, ни ей нечего было надеяться на оправдание в глазах людей, населяющих эту часть, Корнуолла.

Однако, что бы о нем ни думали люди, он никогда не возьмет Верити силой. Если бы он вел себя как джентльмен, позволила бы она ему это? Позволила бы она ему сделать ее тем, чем ее уже все вокруг считают? Был только один способ узнать это.

Бабушка Пескоу прищурилась, глядя на Верити. Ее узловатые пальцы постукивали по резному подлокотнику стула с высокой спинкой.

– Значит, ты хочешь знать правду?

Верити кивнула. Медленно тлеющий в очаге торф наполнял комнату дымом, от которого слезились глаза. Верити обвела взглядом всех находящихся в комнате: крепкую серьезную Кейт Пескоу, гордую Еву Данстан и добрую Борру Нанпин. Верити рассчитывала поговорить с бабушкой наедине, но старая женщина, похоже, никогда не бывала одна. Женщины собирались вокруг очага, дети резвились на грязном полу, а мужчины ненадолго останавливались поздороваться с ней по дороге с рудника или пастбища.

Ее положение в деревне было вполне объяснимо. Верити чувствовала силу характера старой женщины точно также, как жители деревни, которые знали ее всю жизнь. Бабушке Пескоу можно было доверять. Верити не могла бы объяснить, откуда она это знала. Может быть, потому, что старушка напоминала ей ее любимую Эдит. Так или иначе, Верити она нравилась, Верити ее уважала. Если ей нужна чистая, неприкрашенная правда, то она сможет узнать ее только от бабушки.

Верити сощурилась от торфяного дыма и снова кивнула.

– Да, – сказала она. – Я должна знать, что произошло. Мне надо знать, что за человек лорд Харкнесс, поскольку я живу под его крышей.

Бабушка откинулась назад и изучающе посмотрела на Верити.

– Это темная история, – сказала она.

Остальные пробормотали что-то в знак согласия.

– Если то, что мне сказала миссис Бодинар, правда, то эта история и не может быть иной. – Верити приготовилась выслушать холодную, неприятную правду и глубоко вздохнула.

Торфяной дым обжег горло, и она закашлялась, подумав, что надо спросить миссис Трегелли о том, как дома обеспечиваются дровами.

– Скажите мне, пожалуйста, – заговорила она наконец, – правда ли, что он убил свою семью?

Пальцы бабушки остановились и теперь свободно свисали с подлокотников кресла.

– Вероятнее всего, правда.

Сердце Верити упало, как раненая птица. Никакая подготовка не могла смягчить для нее эту голую правду.

– Вероятнее всего? – переспросила она. – Но точно вы не знаете?

– Точно никто не знает. Ничего нельзя доказать. – Старушка покачала головой и поджала губы. – Хотя все это с самого начала дурно выглядело. Похоже, что он в самом деле это сделал.

– Но почему? – спросила Верити, безуспешно пытаясь сдержать жалобные ноты в голосе. – Миссис Бодинар сказала, что он очень любил леди Харкнесс. Зачем же было ее убивать? И своего ребенка?

– Точно не знаю, – ответила бабушка, – но когда он вернулся из Испании, он был уже другой. С ним что-то случилось.

– Да, правда, – вмешалась Кейт Пескоу. Разговаривая, она подбрасывала на колене розовощекого малыша. – После возвращения он стал так смотреть, как будто готов откусить тебе голову.

– Пришел домой каким-то жестоким, да, – Ева Данстан.

– Как они погибли? – спросила Верити.

– Сгорели, – ответила бабушка. Верити содрогнулась:

– Боже правый! И вы считаете, что это он поджег?

– Возможно, – сказала бабушка. – Похоже, что он это сделал.

– Расскажите мне, как все произошло.

Прежде чем заговорить, бабушка Пескоу некоторое время молча оглядывала комнату.

– Ну, насколько я помню, – начала она, – юный Тристан – это его сын – и мальчик Диггори Клегга Билли играли в одной из старых конюшен недалеко от большого дома. Это был пустой сарай, старый и разваливающийся. Мальчики часто там играли. Не только Билли Клегг, но и другие деревенские ребята тоже. Чарли, сын Кейт. Евин Робби. Лукас Кемпторн. В Пендургане не было детей одного круга с маленьким Тристаном, поэтому ему позволяли играть с мальчиками Сент-Перрана столько, сколько он хотел. В тот день загорелся сарай. Никто не знает как, но там была солома и все такое, и он вспыхнул, как лучина. Ровена, леди Харкнесс, увидела огонь, выбежала и стала звать на помощь. Джеймс стоял и смотрел на огонь не двигаясь. Леди Харкнесс трясла его и кричала, умоляла о помощи, но он не сдвинулся с места. Тогда она побежала в сарай сама и попыталась спасти мальчиков. Но огонь уже был слишком сильный. Крыша обрушилась, и они остались там. Все трое сгорели: юный Тристан, мальчик Клегга и леди Харкнесс.

– А лорд Хартлесс, подлый трус, не сдвинулся ни на дюйм, чтобы помочь, – сказала Ева Данстан. – Он стоял и пальцем не шевельнул, пока его красавица жена и двое мальчиков умирали.

– Боже мой! – воскликнула Верити. – О Боже милостивый!

В доме повисла тишина, нарушаемая только легкими звуками рассыпающегося торфа. Верити физически ощущала, как мука у нее в душе растет наподобие опухоли. Это было совсем не то, чего она ожидала. Это было намного хуже. Хотя он не держал пистолет у их головы, не приставлял к их горлу нож, его бездействие точно так же убило их. Как он мог сделать такое? Это было непонятно.

– Но откуда вы все это знаете? – спросила Верити, хватаясь за каждую ниточку, чтобы как-то связать все воедино. – Если все погибли, откуда вы знаете, что лорд Харкнесс сделал, а чего не сделал?

– Все это видел старый Ник Треско, – ответила Кейт Пескоу, поднимая на плечо свое неугомонное дитя. – Он был управляющим в Пендургане. Работал там все время, сколько я себя помню. Он был в поле, когда увидел огонь, и сразу побежал обратно. Он видел лорда Хартлесса, когда тот стоял как статуя и смотрел на огонь. Ник видел, как ее милость пыталась добиться от него помощи. К тому времени когда старый Ник прибежал на помощь, было уже слишком поздно. Он утверждал, что его проклятая милость не сказал ни слова. Только таращился и таращился на огонь какими-то дикими глазами.

– Старый Ник после этого ушел из Пендургана, – сказала бабушка, неодобрительно глянув на Кейт из-за ее грубых слов. – Он не мог больше на него работать после того, что увидел. Он сказал, что ему от этого стало тошно.

Верити, конечно, все это было понятно: ее самое затошнило.

– А почему он решил, что именно лорд Харкнесс поджег? – спросила она.

Борра Нанпин подняла голову от своего рукоделия и в первый раз заговорила.

– Он один был там поблизости, – произнесла она своим мягким, робким голосом. – Старый Ник сказал, было похоже, что подожгли сразу в нескольких местах. Обычно так не бывает.

– Это он поджег сарай, точно, – добавила Ева Данстан. – Как и другие.

– Какие другие?

Женщины опять замолчали. Ева рассматривала свои руки, лежащие у нее на коленях, и не отвечала. Верити посмотрела на бабушку.

– Какие другие? – повторила она.

– После этого у нас было еще два или три пожара, – сказала бабушка. – Больше никто не пострадал. Все они были бессмысленные, но Джеймс Харкнесс был поблизости от каждого из них, когда это случалось.

– Что вы говорите?! – воскликнула Верити, в голосе которой уже зазвучала истерика. – Он что – сумасшедший, которому нравится устраивать пожары?

Бабушка пожала плечами:

– Точно я не знаю. Просто рассказываю тебе все, что произошло, как ты просила. Я же говорила, что история темная.

Да уж, с этим спорить трудно. Неужели она живет в доме поджигателя? О Господи! Ее целовал человек, который с безразличием смотрел, как гибнет его семья, в то время как мог бы спасти их. Или даже человек, который сам устроил этот пожар, преднамеренно убил их. Неужели она теперь обречена всегда вспоминать этот поцелуй и, да простит ее Бог, какое удовольствие он ей доставил? Или она обречена на нечто худшее?

Верити вытерла влажные щеки, щурясь от щиплющего глаза едкого торфяного дыма.

Ветер стих, и тонкий солнечный луч пробился сквозь синие облака на северо-западе. Намечающееся прояснение погоды должно было бы поднять настроение Верити, но она едва заметила перемену. Она устало тащилась по тропинке, ведущей в Пендурган, и чувствовала себя так, как будто тянула за собой тяжеленный воз.

Несмотря на все основания опасаться за собственную безопасность, Верити мучилась не от беспокойства за свою жизнь. Вместо этого она чувствовала себя неожиданно несчастной из-за того, что услышала. Она ожидала, что в какой-то степени слова Агнес Бодинар подтвердятся. Но почему гораздо труднее смириться с опасностью, исходящей от сумасшедшего, чем просто от порочного человека?

Единственным объяснением тому, что рассказали бабушка Пескоу и другие, было сумасшествие. Так что все зло в конечном счете коренилось в сумасшествии.

Она добивалась правды и получила ее. Теперь, зная правду, она была сбита с толку еще больше, чем прежде.

Из меланхолической задумчивости Верити вывело приближающееся цоканье лошадиных копыт, приглушенное размякшей после дождя грязью дорожки. Верити было подумала, что это лорд Харкнесс, но, подняв глаза, с облегчением увидела красивого светловолосого джентльмена, скачущего в ее сторону. Он осадил лошадь и снял шляпу.

– Добрый день, – сказал незнакомец, тепло улыбаясь.

Верити вежливо кивнула, поздоровалась в ответ и двинулась дальше, намереваясь продолжить путь по тропинке. Она не имела понятия, кто этот джентльмен, но, учитывая свое необычное положение и слухи, которые ходили вокруг нее, она остерегалась незнакомцев. Верити пока не забыла грубое поведение мистера Баргваната и не имела ни малейшего желания подвергнуться еще одному оскорблению.

– Простите меня за нахальство, – сказал джентльмен, когда она шагнула, чтобы обойти его красивую гнедую кобылу. В его грамотной речи корнуэльский говор был едва заметен. – Вы, случайно, не миссис Озборн из Пендургана?

– Да, – осторожно ответила Верити, – я миссис Озборн.

Джентльмен заулыбался еще шире. Он спешился и теперь стоял напротив нее.

– Прошу извинить меня, – сказал незнакомец. – Мне следовало дождаться, пока нас официально познакомят, но не было удобного случая. Я так рад, что встретил вас, миссис Озборн. Я капитан Алан Полдреннан, мадам. К вашим услугам. – И он отвесил ей церемонный поклон, который смотрелся довольно неуместно посреди грязной тропинки.

– Очень приятно, капитан. – Верити кивнула ему в ответ, но все еще была настороже.

– Я владелец соседнего имения, Босрита, – сказал он, неопределенно махнув рукой на запад. – Семьи Полдреннанов и Харкнессов много лет были друзьями и соседями.

– О?

– Да, мы с Джеймсом – лордом Харкнессом – дружим с детских лет.

– О! – Для Верити было неожиданностью узнать, что у человека, которого называют Бессердечным, вообще есть друзья. – Полагаю, именно от него вы узнали обо мне, – сказала она. – Значит, вы знаете...

– Да, я знаю об аукционе, – он ободряюще посмотрел на нее, – но не будем говоритьоб этом. Давайте придерживаться того объяснения, которое для вас нашел Джеймс, и считать, что вы его дальняя родственница.

– Спасибо, – улыбнулась Верити. Искренняя благожелательность отражалась в приветливых серых глазах, а слова капитана сразу придали ей уверенности. – Это очень любезно с вашей стороны.

– Разрешите проводить вас до Пендургана?

– Была бы вам очень благодарна. Спасибо, капитан.

Алан Полдреннан повернул свою лошадь в противоположном направлении и пошел рядом с Верити. Он был первым человеком ее положения, не считая лорда Харкнесса и Агнес Бодинар, которого она встретила с тех пор, как приехала в Корнуолл. Ее приободрило сознание, что капитан не думает о ней плохо только из-за того, как она сюда попала. И может быть, он сумеет рассеять ее недоумение по поводу всех этих смертей и пожаров, если она придумает подходящий предлог, чтобы заговорить об этом.

– Вы идете из Сент-Перрана? – спросил Полдреннан.

– Да, я часто хожу в деревню.

– Я слышал о вашем знании трав и познаниях в медицине, – сказал он. – Кажется, вы спасли жизнь ребенку кого-то из прислуги в Пендургане?

Верити улыбнулась:

– Сказка разрастается с каждым пересказом. Я просто приготовила несколько домашних средств для облегчения дыхания и снижения жара. Я не умею творить чудеса, капитан, уверяю вас. Это просто самые обычные знания, которые мне передали много лет назад.

– Хорошо, что вы делитесь своими знаниями с деревенскими женщинами, – сказал капитан. – Им повезло, что вы оказались здесь именно сейчас, когда доктор Трефузис уехал. Вы сегодня тоже кого-то из них лечили?

Это была удобная возможность, на которую Верити надеялась.

– Нет, – сказала она. – Сегодня не я им помогала. Они помогали мне.

– Помогали вам?

– Да. Видите ли, я ходила туда, чтобы кое-что узнать.

Капитан лукаво посмотрел на Верити:

– Ну и как, узнали то, что хотели?

– К сожалению, да.

На лице его отразилось недоумение.

– Извините, капитан, – сказала Верити. – Я совсем не хочу напускать тумана. Дело в том... я чувствую себя неловко, потому что чужая здесь и оказалась в этом месте при... необычных обстоятельствах. Я слышала, что лорд Харкнесс убил свою семью. Естественно, я почувствовала себя неуютно и захотела узнать правду.

– Ага! И теперь вы знаете?

– Мне рассказали, что произошло, но я до сих пор почти ничего не понимаю. – Верити взглянула на Полдреннана, чтобы определить, можно ли продолжать. Хотя его губы были сжаты, Верити не показалось, что он отгородился от нее, как это было с лордом Харкнессом, когда они с ним вместе возвращались по той же самой дорожке.

– Скажите мне, капитан... Вы его друг... Почему он это сделал? В самом ли деле он сумасшедший, как все вокруг предполагают?

Капитан Полдреннан несколько минут шел молча, и Верити подумала, что допустила ошибку, задав ему такой наглый вопрос при первом знакомстве. Пока капитан обдумывал, что ответить, лицо его было хмурым. После долгого неловкого молчания он наконец заговорил.

– Все это очень непросто, – пробормотал он. – Я не уверен, что тот, кто не был на войне, может это правильно понять.

– Значит, в Испании что-то произошло? Мне сказали, что лорд Харкнесс очень изменился, когда вернулся.

– Мы все изменились из-за того, что видели и что делали, – ответил капитан.

Лицо его все еще хмурилось.

– Вы тоже там были?

– Да. Мы с Джеймсом были в разных полках, но участвовали в одних и тех же боях.

– И все же вы кажетесь... Я не хочу сказать, что вас не затронуло. Конечно, затронуло. Но вы, может быть, не были ранены?

Капитан Полдреннан рассмеялся.

– Хотелось бы, чтобы так и было. К сожалению, я получил пулю в плечо в Бадахосе. – Капитан вздохнул. – Но вы ведь не это имеете в виду? Вы говорите о ранах в сердце, в сознании или в душе. Сомневаюсь, что существует хоть один солдат, выживший и не получивший таких рубцов. Но у одних эти раны глубже, чем у других, и заживают они гораздо труднее.

– Именно это и случилось с лордом Харкнессом?

Капитан резко остановился. Его кобыла фыркнула и раздраженно замотала головой. Полдреннан еле слышно забормотал что-то ласковое и гладил ее длинную шею до тех пор, пока она не успокоилась. С тем же хмурым выражением лица, продолжая поглаживание, капитан повернулся к Верити. Он собрался было заговорить, но замялся. Верити догадывалась, что он беспокоится, не предает ли друга, открывая больше, чем следует.

– Мы были в Сьюдад-Родриго, – наконец сказал он. Его неподвижный взгляд устремился вдаль над плечом Верити. – Это была ужасная осада: середина зимы, холод, земля так промерзла, что казалось, мы никогда не выкопаем траншеи. У нас не было палаток, так что войска были вынуждены разместиться на постой в деревне по другую сторону от Агуеды. Полузамерзшую реку приходилось ежедневно переходить вброд, чтобы добраться до траншей. Солдаты сражались с огромными кусками льда. Мы работали десять дней, прежде чем начался штурм. – Капитан глубоко вздохнул и продолжил: – Не буду докучать вам подробностями штурма. Достаточно сказать, что он был страшен. Полк Джеймса штурмовал больший из двух проломов. Мой полк занимался меньшим из них, так что сам я не видел, что произошло. У большого пролома голова колонны была отрезана огнем французов. Когда французские канониры были уничтожены, полк Джеймса устремился вперед, на крепостной вал. Позади них взорвалась огромная мина, уничтожив большую часть его роты.

Лицо Верити сморщилось от ужаса. Ей никогда не приходилось слышать подробных рассказов о боях, и, хотя капитан Полдреннан описывал все в общих чертах, не вдаваясь в жуткие подробности, слушать было страшно.

– Позднее, – продолжал он, – когда Джеймс наконец смог говорить, он рассказал мне, как его сбило с ног и придавило к земле обгоревшими телами его собственных солдат. У него была сломана нога, так что сам выбраться он не мог. Он видел, как его молодой сержант и еще несколько человек вспыхивали и падали недалеко от того места, где он лежал. Джеймс так и не смог избавиться от чувства вины в смерти тех людей. Хотя имелся приказ Пиктона, Джеймс считает, что это он послал своих людей в ловушку. То, что он сам вел людей в бой и возводил вместе с ними укрепления, спасшие его от верной гибели, только усиливало его чувство вины.

Верити Прикрыла рукой рот, пытаясь побороть поднявшуюся к горлу желчь. Картина, нарисованная капитаном, была отвратительнее всего, что можно было себе представить.

Через некоторое время Верити заговорила:

– Пожалуй, я не могу точно представить, как это было. Надеюсь, никогда этого не узнаю. Но я определенно могу понять его чувство вины, независимо оттого, обоснованное оно или нет. Одного я не понимаю: какое отношение все это имеет к гибели его жены и ребенка?

Капитан тяжело вздохнул.

– Есть еще кое-что, – сказал он, дождавшись, когда Верити вновь подняла глаза и встретилась с ним взглядом. – Не думаю, что Джеймсу понравится, если я скажу об этом. Это очень личное, такое, чего многие мужчины стыдятся. Но я думаю, что вам лучше знать об этом. Тогда вам многое станет понятно.

– Пожалуйста, скажите мне, – попросила Верити. – Помогите мне понять. Я живу под одной крышей с этим человеком. Я нахожусь в зависимости от него. Мне необходимо понять.

Полдреннан задумчиво посмотрел на нее.

– Хорошо. Но я вам скажу об этом по секрету. Джеймс мне голову оторвет, если узнает.

– Можете положиться на меня, я не обману вашего доверия, капитан.

Они опять пошли, медленно шагая по тропинке, отлого поднимающейся к Пендургану.

– Джеймса отправили в госпиталь лечить сломанную ногу. Он лежал там довольно долго. Его не отпускали, потому что... он стал вести себя странно, и часто приходилось его успокаивать. Ночами его мучили ужасные кошмары, он просыпался с криками. Думаю, его опять отправили бы в этот бедлам, если бы мы, несколько человек, не вмешались, чтобы защитить его. Через несколько месяцев он наконец, кажется, поправился и физически, и морально. Но у него больше не было желания воевать, и он подал в отставку. Я в это время залечивал свои раны и решил вернуться домой вместе с ним. Я догадывался, что ему понадобится друг. Так что правы те, кто говорит, что Джеймс вернулся домой другим человеком. Он так никогда и не преодолел чувство вины и стыда за то, что случилось.

– Но почему? – спросила Верити, все еще не понимая. – Ведь не он подложил мину. Он в этом не виноват. Это все жестокость войны, правда? Откуда же его стыд?

– Офицер очень серьезно воспринимает ответственность за своих людей, – сказал капитан. – Джеймс чувствовал, что не выполнил свой долг. А вот стыд... здесь другое дело. Стыд появился от того, что произошло потом.

Он замолчал, по-видимому, собираясь с мыслями перед тем, как продолжить рассказ.

– Довольно часто бывает так, что солдата мучают воспоминания о каком-то ужасе, иногда до такой степени, что он не может больше нормально выполнять свои обязанности. Такое случается гораздо чаще, чем можно ожидать, но говорят об этом весьма редко. Многие солдаты воспринимают это как трусость. У многих командиров не хватает терпения на солдата, страдающего от «нервов» или «истощения», или как там они это называют, и они зачастую просто отправляют его в арьергард. Товарищи издеваются над ним и называют трусом. Это очень трудное и унизительное для солдата положение. И с этим столкнулся бы Джеймс, вернись он в полк. Вот откуда взялся его стыд.

Верити начала понимать.

– Он ушел из армии, чтобы избежать клейма труса. И изводит себя, сам себя клеймя трусом.

– Точно, – сказал капитан. – Джеймса так донимали стыд и чувство вины, что он кидался на каждого, кто приближался. Он начал пить. Держался ото всех на расстоянии, особенно от Ровены. Она часто плакала из-за его холодности. И тогда начало происходить нечто странное. Я бы долго еще ни о чем не знал, но у него появились периоды полной потери сознания. Он вдруг обнаруживал, что находится в каком-то месте, но не мог вспомнить, как он там оказался. Из памяти выпадали целые часы.

– О Господи!

– Каждый такой случай вызывался видом огня. Не обычного огня в очаге, а случайного, внезапного. Неожиданно вспыхнувшее пламя, небольшой взрыв на руднике – все это возвращало воспоминания о взрыве в Сью-дад-Родриго. И Джеймс на несколько часов погружался в себя.

– Боже правый! Так вот что произошло во время пожара в конюшне.

– Да. Физически Джеймс был там. Мозг же его был в Испании, воспоминания сделали его неподвижным.

– Как ужасно! – Верити почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. – Бедный... Он, наверное, был в отчаянии, когда понял, что произошло.

– Хуже того, – сказал капитан. – На прежнюю вину наложилось чувство вины за гибель своей семьи. Красивой нежной Ровены и милого ребенка.

Верити смахнула слезы, дрожащие на ресницах. Сердце ее разрывалось от боли за то, что пришлось пережить Джеймсу.

– Как это жутко! И его после этой трагедии заклеймили убийцей? Но это же жестоко!

– То объяснение, которое я вам дал, – ответил он, – известно только мне и его камердинеру Сэмюелу Лоббу. Больше никто не знает ни об Испании, ни о провалах в сознании, ни о ночных кошмарах.

– Но почему? – спросила Верити. – Разве не легче было бы людям понять, что произошло, если бы они знали, как на него действует вид огня?

– Он предпочитает, чтобы его считали хладнокровным убийцей, чем трусом.

– Но это нелепо!

– Я знаю, женщине это трудно понять, – сказал капитан, – но это выбор Джеймса и его жизнь.

– Интересно, почему он спас меня в Ганнислоу? – пробормотала Верити, не успев подумать, надо ли задавать этот вопрос.

Капитан Полдреннан бросил на нее заинтересованный взгляд:

– Спас?

– Да, – кивнула она. – Я сначала думала, что у него дурные намерения, что мне грозит с его стороны опасность. Но опасности не было. Он держится от меня на расстоянии. – Конечно же, Верити не собиралась рассказывать Полдреннану о поцелуе прошлой ночью.

– Джеймс почти ото всех держится на расстоянии, – сказал капитан. – У него до сих пор бывают провалы в сознании, и, я думаю, он живет в страхе перед неожиданным пожаром. Он не хочет никого подвергать опасности.

– Поэтому меня удивляет, что он привез меня сюда, – вздохнула Верити. – А были еще пожары? Мне говорили и о других происшествиях.

Лицо капитана Полдреннана стало неподвижным, он пустыми глазами смотрел прямо перед собой.

– Я слышал об одном или двух непонятных пожарах, но ничего о них не знаю.

Как странно, что этот любезный джентльмен, за минуту до этого такой откровенный, вдруг решил придержать язык. Что ж, она не будет на него давить. Она и без того узнала больше, чем могла надеяться.

– Благодарю вас, капитан, за то, что вы мне сказали. Я понимаю, насколько трудно вам это было. Вы не представляете себе, в каком замешательстве я была, не зная, следует ли мне опасаться за свою жизнь. И какое облегчение почувствовала, узнав, что со стороны лорда Харкнесса опасность мне не грозит.

Капитан Полдреннан улыбнулся:

– Вы весьма чуткая женщина, миссис Озборн.

– Лорд Харкнесс ранен на войне, – сказала она. – Точно так же, как если бы он потерял руку, ногу или глаз. Я лечу такие вещи, капитан, ведь совсем нетрудно понять, когда человек страдает от телесных болей.

Его улыбка стала еще обаятельнее.

– Я очень рад, что вы беспокоитесь о нем, – сказал он.

От его слов у нее вспыхнули щеки. Действительно ли она беспокоится о нем?

– Вы сами ответили на свой вопрос. Поэтому он и привез вас сюда, – сказал капитан. – После всех этих лет вы можете оказаться человеком, который в конце концов вылечит его.

Джеймс въехал через задние ворота в западный двор – маленький, посыпанный гравием дворик, примыкающий к главной части дома. Джаго Ченхоллз, как всегда, был на месте и забрал у него Кастора.

– Добрый день, милорд.

Джеймс спешился и отдал ему поводья.

– Добрый день, Джаго. – Он поднял глаза к небу, на котором наконец было больше розового, чем серого. – Погода меняется, тебе не кажется?

– Не-ет, – ответил Джаго. – Грачи летают низко. К ночи пойдет дождь.

Джеймс улыбнулся ему. Предсказания погоды Джаго были невероятно точными. Джеймс прошел под низкой, широкой аркой на центральный двор и увидел две фигуры, приближающиеся к главным воротам. Алан Полдреннан, ведя под уздцы свою гнедую кобылу, шел рядом с Верити. Джеймс удивился, как они оказались вместе. Он наблюдал, как его красивый друг тепло улыбается Верити и получает ответные улыбки, и внезапно почувствовал, что ревнует. Ему Верити никогда так не улыбалась. А почему, собственно, она должна была ему улыбаться? Какой повод для этого он ей давал?

За то время, что она провела в деревне, он съездил в Уил-Деворан и обратно. Сделала ли она то, что он ей предлагал? Что она узнала? Рассказали ли ей женщины о пожаре? Конечно, рассказали, если она спросила. А что ей сказал Алан? Со стороны кажется, что они болтают, как будто знакомы многие годы. Спрашивала ли она и у него тоже? Что он ей ответил? Алан знал больше, чем все остальные. Но что он мог рассказать посторонней женщине, даже такой красивой?

«Красивая» – не совсем верное слово для описания Верити Озборн. Красивой можно было назвать хрупкую Ровену. Очарование Верити было более земным, но каким-то благотворным. Она казалась здоровой, живой и излучающей свет, скорее статная, чем изящная и утонченная. Может быть, такое впечатление создавалось из-за разницы в цвете волос, и тем не менее, когда она повернула голову в сторону Алана, ее длинная шея изогнулась и выглядела как нельзя более женственно. Или соблазнительно. Джеймс ощутил волну подступающего желания.

Алан обвел взглядом двор и встретился глазами с Джеймсом.

– Джеймс! – сказал он. – Надеюсь, ты не сочтешь меня назойливым, но я по дороге встретил миссис Озборн, и она позволила мне проводить ее до Пендургана.

– Спасибо. Очень мило с твоей стороны, Алан. – Его слова прозвучали грубее, чем он рассчитывал.

– Не за что. – Алан еще раз тепло улыбнулся Верити. – Мне это доставило удовольствие.

– Мне тоже, капитан, – ответила Верити.

– Надеюсь, вы удачно сходили в Сент-Перран? – спросил Джеймс Верити.

Несмотря на все свои старания, он не мог подавить угрюмые нотки в своем голосе. Проклятие! Он собирался быть вежливым, надеясь до вечера исправить то, что натворил накануне ночью. Он даже думал улыбнуться, но тут встретился с ней взглядом.

Она знает. Ей все рассказали. Проклятие!

– Да, – ответила Верити.

В ее карих глазах не было страха. Там было что-то другое. Он не понял, что это такое, но оно ему не понравилось.

– Я навестила бабушку Пескоу, – сказала она. – Ее ногам стало намного лучше.

Джеймс включился в словесную игру:

– Еще одна победа ваших снадобий. Ваша первая победа сегодня утром резвилась с отцом в конюшнях.

Лицо Верити засветилось от счастья.

– Дейви? Он уже бегает?

Реакция Верити вызвала у Джеймса слабую улыбку, отчего ее взгляд стал еще мягче.

– Конечно.

Его очаровало то, как удовольствие от новости о Дейви преобразило ее, сделало не просто хорошенькой, а красивой. По-настоящему красивой. Алан, конечно, это заметил. Он тоже не мог отвести глаз от Верити, черт бы его побрал.

– Надеюсь, вы меня извините, если я пойду навещу его? – сказала она и, повернувшись к Алану, улыбаясь, поблагодарила: – Еще раз спасибо, капитан, что проводили меня.

Алан отвесил вежливый поклон.

– Очень рад с вами познакомиться, миссис Озборн, – произнес он. – Надеюсь, в скором времени мы снова увидимся.

Верити кивнула им обоим и на мгновение встретилась взглядом с Джеймсом – снова в глазах у нее было что-то странное, тревожащее. Джеймс смотрел, как Верити идет через двор, любуясь волнующими изгибами ее тела. С тех пор как он прошлой ночью поцеловал Верити, каждое движение, каждый взгляд, каждое слово этой женщины казались ему насыщенными чувственностью, которой он раньше в ней не замечал. Джеймса это сводило с ума. Он не чаял, как дождаться вечера.

– Ты был прав.

Слова Алана вернули Джеймса к действительности. Он повернулся к другу.

– В чем? – спросил он.

– Ты сказал, что она хорошенькая женщина. Ты был прав. Даже более того.

Джеймс прищурился, внимательно глядя на Алана Полдреннана. Действительно ли Верити его всерьез заинтересовала? Он был близким другом Ровены. Одно время Джеймс считал, что они были больше чем друзьями, но потом отбросил эти подозрения. Ревность отравляла его отношения с лучшим другом. Здесь же между Джеймсом и Верити не было ни обязательств, ни клятв верности, какие связывали его с Ровеной.

– Что ты подразумеваешь под этим «более того»? – спросил он.

Алан пожал плечами:

– Только то, что она кажется утонченной, умной, заботливой женщиной. Боже правый, Джеймс, о чем думал ее муж?

– Я сам частенько задаю себе этот вопрос. Ты побудешь у меня немного? Пообедаешь?

– Спасибо, нет, – отказался Алан. – Я опаздываю. Мне надо возвращаться в Босрит.

Джеймс вернулся с ним к главному входу.

– Я рад, что ты по отношению к ней поступил благородно, – сказал Алан. При этих словах Джеймс вздрогнул.

– Теперь, когда я познакомился с ней, мне кажется ужасным то, что ей пришлось вынести на аукционе. Ты можешь представить, чтобы такую женщину продали скотине наподобие Уилла Байкса? Слава Богу, что ты спас ее. Кстати, это ее слова. Она сказала, что ты ее спас.

– Спас? – Джеймс смотрел на друга как громом пораженный. – Правда?

– Да. Я думаю, ты ей нравишься, Джеймс.

Он равнодушно пожал плечами, хотя от слов Алана у него перехватило дыхание.

– Я думал, она меня боится, – сказал он. – Даже ненавидит.

– Она слышала, что о тебе говорят, и, думаю, попала под чужое влияние. Но в глубине души она считает тебя героем. Ты в самом деле спас ее.

– Героем? Ха! Человека, который...

– Может быть, для тебя это шанс, – прервал его Алан, – второй в жизни шанс стать чьим-то героем. Не позволяй, дружище, старому чувству вины становиться у тебя на пути.

Джеймс смотрел, как Полдреннан скакал прочь. У него были добрые намерения, но он был не прав. Джеймс уже не сможет быть ничьим героем. Никогда.

 

Глава 7

Верити сидела за самодельным туалетным столиком – темным, на вид старинным столиком с раздвижными ножками и откидной крышкой, на котором было прикреплено туалетное зеркало, – и расчесывала свои длинные волосы. День был полон сюрпризов, и не последним из них оказалась несвойственная ему приветливость лорда Харкнесса за ужином. Обычно он сидел молчаливый и серьезный, а сегодня разговаривал, хотя и вел себя весьма сдержанно. Он хранил чопорную холодность, которую нарушил всего лишь два раза, спросив у Верити о ее снадобьях и настоях, о ее визитах к бабушке и о сказках, которые та рассказывала. Не обращая внимания на насмешливое фырканье Агнес Бодинар, Джеймс дополнил фольклор бабушки своими собственными сказками.

– Бабушка, наверное, предупреждала вас, что пикси могут завести вас в пустошь? – спросил Джеймс.

– Меня все предупреждали, – ответила Верити.

Губы Джеймса подрагивали, и она подумала, что он вот-вот улыбнется. От этого предчувствия у нее возник странный трепет внизу живота. Когда Джеймс улыбается, он выглядит совсем по-другому. Знает ли он об этом? Вероятно, знает, потому что делает героические усилия, чтобы не улыбнуться.

– Конечно, мы предупреждали, – сказала Агнес.

Она бросила на Верити странный взгляд, который напомнил, что надо следить за своей реакцией на улыбку, точнее, на полуулыбку Джеймса, или на непрошеные воспоминания о вчерашних прикосновениях его рук, губ и языка.

– Корнуэльцы любят увлекать чужаков сказками про пикси, великанов, привидения и тому подобными, – сказал Джеймс!

– Чтобы отпугнуть нас? – спросила Верити, скосив глаза на Агнес.

– Нет, – ответил Джеймс, – только для того, чтобы дать понять пришельцу, что он попал в особую страну, история и легенды которой не такие, как в остальных частях Британии. Пикси принадлежат только Корнуоллу. Они в основном смутьяны, которым доставляет особое наслаждение смущать путников, в одиночку приходящих в пустошь. Фермеры и рудокопы, прожившие здесь всю жизнь и знающие каждый дюйм этой земли, иногда вдруг начинают ходить по пустоши кругами. Кончается это всегда одинаково: они оказываются точно в том месте, откуда начали путь. Иногда рассказывают, что слышали смеющиеся высокие тонкие голоса своих крохотных мучителей, хотя, конечно, никто никогда их не видел.

– Должно быть, это страшно, – сказала Верити.

– Возможно, – ответил Джеймс. – Лучший совет: не ходить по пустошам в одиночку, особенно ночью. Но даже в этом случае есть одно средство. Если вы вдруг обнаружите, что ходите по пустоши кругами, просто выверните наизнанку свое пальто, чтобы разрушить чары.

– Гм! – Агнес смотрела то на Джеймса, то на Верити и осуждающе поджала губы при виде широкой улыбки Верити. – Пикси водят, как бы не так! Скорее виски водит.

Верити засмеялась, и Джеймс не мог дольше сдерживать улыбку, из-за которой Верити опять ощутила этот чертовский трепет.

Она никогда еще не видела Джеймса таким разговорчивым, почти болтливым. Однако в его поведении было нечто хрупкое, нервное и неестественное. Может быть, он пытался таким образом загладить впечатление от вчерашнего нападения на нее. У Верити создалось впечатление, что он старается ее успокоить.

Он мог не беспокоиться. Она его больше не боится.

Верити медленно водила по волосам щеткой с ручкой из слоновой кости. Щетка была частью набора, который ей подарила Эдит Литтлтон на свадьбу с Гилбертом. Тогда она в последний раз видела Эдит. Она умерла спустя несколько месяцев, и Верити всегда предавалась нежным воспоминаниям о своей любимой наставнице, когда брала в руки щетку слоновой кости.

Только не сегодня. Сегодня все мысли Верити были о Джеймсе. Его приветливость за обедом могла быть просто еще одной уловкой с целью сбить ее с толку. Он, конечно, знал, что бабуля и другие женщины ей что-то рассказали. Может быть, он пытается поставить ее в тупик своим нормальным поведением, понимая, что всё вокруг считают его сумасшедшим?

Вряд ли капитан Полдреннан рассказал Джеймсу, о чем они говорили. Ведь все изменило именно то, что она узнала от капитана. Верити больше не казалось простой задачей хранить в секрете свои знания, несмотря на сегодняшнее необычное настроение Джеймса и его явное изменение отношения к ней. Теперь она считала почти невозможным поверить в его сумасшествие или кровожадность.

Он был ранен, и шрамы оказались глубокими. Верити не могла не чувствовать к нему симпатии и сострадания из-за всего случившегося. Неудивительно, что он был доведен до грани сумасшествия. Но Верити не могла поверить, что Джеймс перешагнул эту грань. Она не хотела в это верить.

Однако самой большой неожиданностью сегодняшнего дня была ее собственная реакция на то, что она узнала. Когда она увидела малыша Дейви с матерью на кухне и тот бросился к ней в объятия, стало ясно, что мальчик окончательно выздоровел. У Верити больше не было причин оставаться в Пендургане. И все же когда Гонетта спросила Верити, расскажет ли она ей завтра, как приготовить лавандовый настой от зубной боли, Верити без колебаний согласилась.

Что случилось с ее решением покинуть Пендурган?

Верити положила щетку и стала рассматривать свое отражение в зеркале. Щеки ее вспыхнули, когда она сама себе ответила на этот вопрос. Похоже, ее решение было больше связано с Джеймсом Харкнессом, чем с другими делами.

Точно так же, как она не могла бросить Дейви, теперь Верити хотела помочь Джеймсу, потому что его тоже надо было лечить. Верити не знала точно, что она может сделать, помимо приготовления для него снадобья от бессонницы, но чувствовала себя обязанной что-то предпринять.

Верити перекинула волосы через плечо и начала делить их на части, чтобы заплести в косу. Единственное, что ее все еще беспокоило, – это загадка других пожаров. Капитан Полдреннан об этом молчал, и Верити подумала, что в тех историях, возможно, были какие-то подробности, делающие Джеймса виноватым в каждом из пожаров. Однако, учитывая то, как на него действует огонь, Джеймс не мог быть поджигателем.

Руки Верити вдруг замерли. Она ничего не знает о раздвоении сознания. Не может ли страх огня преобразоваться в нездоровое стремление к огню? Не совпадали ли некоторые из необъяснимых пожаров со странными периодами отключения сознания у Джеймса, когда он не может вспомнить, где он был и что делал?

Если бы это было правдой, то существовала бы вероятность опасности для ее жизни, как предупреждала Агнес. Может быть, Верити слишком рано перестала остерегаться?

Послышалось тихое постукивание в дверь спальни. Верити успела только повернуться на табуретке, как дверь отворилась и вошел Джеймс.

Он шагнул в спальню и спокойно закрыл за собой дверь. У Верити от удивления приоткрылся рот, и она так быстро вскочила, что ударилась ногой о ножки табурета, на котором до того сидела. На ней была белая ночная рубашка с длинными рукавами и закрытым воротом. Ее темные волосы, отливающие золотом при свете мерцающего огня, свободно спадали через плечо.

Верити крепко сцепила руки вокруг груди, сжимая в руке щетку для волос. Огонь за спиной высвечивал ее фигуру под белой рубашкой. Тело Джеймса, на котором, кроме парчового халата, не было больше ничего.

Верите была красива как никогда. Ее темные глаза расширились от страха, щеки покрыла бледность.

Джеймс неуклюже стоял и рассматривал Верите, не зная, что сказать. Слова здесь были не нужны. За ужином он старался смягчить ее, и, вероятнее всего, ему это удалось. И все же Верити была не на шутку испугана его появлением в комнате. Конечно, у нее на языке был один-единственный вопрос: зачем Джеймс пришел?

Верити задышала быстро и поверхностно, отчего грудь под скрещенными руками стала подниматься и опускаться. Джеймс сделал шаг в ее сторону. Верити закрыла глаза, едва заметная дрожь искривила ее губы. Все говорило о том, что она испытывала душевную муку.

Мгновение спустя она уронила руки, выпрямила плечи и подняла глаза. В ее взгляде не было ни страдания, ни жалости к себе, только согласие. Она приподняла подбородок. Гордое согласие. Она знала, чего он хочет, и явно была готова уступить ему. Может быть, желания у нее не было, но была готовность.

Она не могла отказать, потому что он купил ее, заплатил за нее.

Верити стояла перед Джеймсом прямая, с гордо поднятой головой. Соски напряглись от страха или от холода – а может быть, по какой-то другой причине? – и натягивали ткань ночной рубашки, но Верити больше не делала попыток прикрыться. В этот момент Джеймс хотел ее сильнее, чем когда бы то ни было он вообще хотел женщину. Жар желания распространялся из паха вниз, охватывая все его тело до кончиков пальцев.

Не произнося ни слова, Верити стояла перед Джеймсом, укрываясь только своей гордостью и готовая отдать ему даже ее. Потому что Джеймс заплатил за нее. В той ужасной пародии на сделку она лишилась всего: своего законного положения, прав, которые ей давало замужество, своего имени, дома, будущего, репутации. При ней остались только гордость и чувство собственного достоинства, которые имелись у нее в избытке. А Джеймс ради нескольких минут удовольствия был готов лишить ее и этого.

И все же он не смог этого сделать.

– Простите меня... – Голос Джеймса стал хриплым от волнения. – Мне не следовало приходить. – Он повернулся и быстро вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Верити опустилась на край кровати и с облегчением выдохнула. Она поднесла ослабевшую руку к груди и почувствовала, как колотится ее сердце.

Что же произошло?

Лорд Харкнесс наконец пришел к ней, как она ожидала с первой ночи в Пендургане. Потрясенная и немного испуганная, она тем не менее была готова принять неизбежное. Да простит ее Господь, она даже испытывала возбуждение оттого, что это в конце концов произойдет, потому что бесполезно отрицать, что ее тело физически не отзывалось на присутствие этого мужчины.

В Верити снова всколыхнулись все ощущения, которые она испытала, когда прошлой ночью Джеймс ее целовал, хотя сейчас он стоял посреди комнаты и не прикасался к ней. В темно-красной парче его халата отражались мерцающие блики угасающего огня, придавая лицу что-то дьявольское. Джеймс выглядел опасным и великолепным.

Верити была готова отдаться ему, если он этого хотел. Или нуждался в этом. Если таким путем она могла помочь ему исцелить душу, то она была готова пойти на жертву.

Глупая! Все кончилось именно так, как она предвидела.

Верити в отчаяний ударила ладонью по покрывалу. Что у нее было не так? Ей совсем не хотелось испытывать физическое влечение ко всем мужчинам подряд. Только к этому мужчине. Ее глупому телу не следовало бы чувствовать даже намека на возбуждение или предвкушение. Первая брачная ночь научила ее, чего надо ожидать, и в том, что должно было произойти, не было ничего волнующего. Только досада и раздражение. То, что было у нее с Гилбертом.

Глупая, глупая девица! На короткий момент ее собственное невольное влечение к этому темному незнакомцу заставило забыть, что ее могут оттолкнуть. Она давно смирилась с мыслью, что никогда не сможет вызвать в мужчине физическое влечение.

Вид мучительной душевной боли на лице Джеймса перед тем, как он вышел, говорил ей о многом. Может быть, он нуждался в ней или думал, что нуждается. И все равно, когда наступил решающий момент, Джеймс не захотел ее. И ни один мужчина не захочет. Она узнала об этом от своего мужа. В ней что-то не так. Видимо, какой-то изъян.

Верити вытерла слезы со щек и вернулась к туалетному столику. Поправила табурет и села, потом снова начала разделять волосы на части. Единственная польза от случившегося была в том, что Джеймс понял тщетность попыток вступить в физические отношения до того, как стало слишком поздно. Она сомневалась, что выдержала бы полную силу его отвращения, если бы он попытался овладеть ею.

Страдание на лице Джеймса не давало ей покоя. Верити предполагала, что ему было так тяжело из-за боли, стыда и чувства вины за то, что произошло как в Испании, так и в Пендургане. Верити знала многие проявления боли. Несмотря на то что боль Джеймса ей была непонятна, она чувствовала себя обязанной сделать все, что в ее силах, чтобы облегчить его страдания.

Возможно, это было самое малое из того, что она могла сделать за двести фунтов. Даже если ей пришлось бы подвергать себя опасности.

После бессонной ночи Джеймс спустился к завтраку раньше обычного. Томас, как всегда, принес ему чай и тосты с джемом. По утрам ему обычно не хотелось есть, а в то утро хлеб показался сухим и безвкусным, джем – слишком сладким. Джеймс отодвинул тарелку и собирался встать из-за стола, когда вошла Верити.

– Доброе утро, милорд! – Ее голос был веселым, и она на самом деле улыбалась.

Что за черт?

Он прочистил горло и начал сочинять соответствующие извинения за вчерашнее вторжение, но тут вошел Томас. Слуга подал Верити тост и джем и спросил, что она будет пить – чай или шоколад.

– Чай, пожалуйста, Томас, – ответила Верити ясным, вполне будничным голосом. – И пожалуй, вареное яйцо. Я умираю с голоду!

Томас кивнул и оставил их одних. Верити начала накладывать ложкой джем на толстый кусок хлеба и сказала:

– Чудесное утро, милорд. Ясное, солнечное. Надеюсь, вы хорошо спали?

Джеймс смотрел на Верити в недоумении. Может быть, это игра? Она не должна быть такой веселой и приветливой после того, что он чуть было не натворил прошлой ночью.

– Нет, – сказал он. – Я не спал. Верити, я...

– Вас все еще мучает бессонница? Тогда позвольте мне кое-что приготовить для вас. У меня есть немного корня валерианы, из него получится очень действенный отвар. Приготовить вам его сегодня вечером?

Джеймс был сбит с толку. Он провел рукой по волосам и с недоумением посмотрел на Верити.

– Верити, послушайте, это было отвратительно. И не надо делать вид, что ничего не произошло.

– Вы о чем, милорд?

Джеймс беспокойно заерзал на стуле. Он надеялся придумать приемлемое извинение.

– Я прошу прощения, что побеспокоил вас вчера вечером. Это было низко с моей стороны. Я не хочу, чтобы выдумали, что...

– Все в порядке, милорд. Не надо извиняться. Я все понимаю.

– Понимаете?

Как такое возможно? Или она почувствовала такое облегчение, когда он ушел, не тронув ее, что теперь делает вид, будто ничего не случилось?

– И все же, – произнес Джеймс, – позвольте мне сказать, что я сожалею о своем поведении – не только вчера вечером, но и предыдущей ночью, когда я был очень груб с вами. Это непростительно, и я уверяю вас, что больше такое не повторится.

Верити помахала рукой у себя перед лицом, как будто отгоняя надоедливое насекомое.

– Я все забыла, – сказала она. – Не будем больше об этом.

Вернулся Томас с чаем и вареным яйцом в изящной чашечке. Верити ловко разбила скорлупу и ложечкой положила кусочек яйца на хлеб. Джеймс поднялся из-за стола, намереваясь уйти.

– Желаю вам доброго утра.

Он хотел побыстрее покинуть столовую. От явной готовности Верити простить его почему-то возникло странное чувство неловкости. Однако до того, как он успел сделать еще шаг, Верити сказала:

– Подождите, пожалуйста. В такой чудесный день, думаю, я могла бы просить вас об одолжении.

«Ага, вот сейчас будет расплата за прошлую ночь, теперь она уедет из Пендургана», – подумал Джеймс.

Все его внутренности стянулись в узел.

– Да? – удалось ему выдавить из себя.

Верити улыбнулась. Улыбка казалась искренней. Джеймс не почувствовал ни замаскированного страха, ни беспокойства. И тем не менее он знал, что Верити всегда его в какой-то степени боялась. Разве не должна она теперь испытывать еще больший страх, после того как он прошлым вечером полуголый вломился к ней в спальню?

– Скажите мне сразу, если выполнить мою просьбу будет затруднительно, – предупредила Верити, глядя Джеймсу прямо в глаза. – Сегодня такой чудесный солнечный день, каких было совсем мало со времени моего приезда. И не приходится рассчитывать, что до начала зимы будет много таких дней.

Джеймс кивнул, чтобы она продолжала.

– Я видела в Пендургане все, до чего можно дойти пешком. Я хотела спросить... нет ли у вас лошади, на которой я могла бы ездить верхом?

Она продолжала его удивлять.

– Вы хотите ездить верхом?

Верити ослепительно улыбнулась. Узел в животе Джеймса развязался и превратился во что-то совсем другое.

– Я так давно не ездила верхом, – сказала она. – Это было бы огромное удовольствие. И если бы вы показали мне имение...

Это было слишком. Джеймс вынужден был сесть.

– Вы... вы хотите, чтобы я поехал верхом с вами?

– Если вам не сложно и если вы не слишком заняты.

Он был не слишком занят. Меньше чем через час он выезжал из двора вместе с Верити. Он чувствовал себя неловко. Джаго посадил Верити на Титанию, лоснящуюся маленькую гнедую кобылу. Верити хорошо держалась в седле, хотя и было заметно, что она давно не ездила верхом. Она долго смеялась, прежде чем справилась с кобылой. Было солнечно, но прохладно, дул пронизывающий ветер. Через некоторое время щеки Верити пылали от холода. Она выглядела красавицей, несмотря на слегка потрепанный костюм для верховой езды, который она надела.

По ее просьбе Джеймс показал ей все имение. Они проезжали мимо ферм, в основном дремлющих в это время года, и мимо гумна, откуда по ветру разносились сладкозвучные девичьи голоса. Девушки пели, готовя к севу пшеницу. Проезжая мимо пастбищ, Верити обратила внимание на небольшое стадо овец, животных было совсем мало, поскольку большинство из них встретили свою судьбу на бойне.

– Сейчас не лучшее время, чтобы оценить фермы по достоинству, – сказал Джеймс, когда они объезжали коптильню.

– Я выросла в деревне, – ответила Верити, – и мне деревенская жизнь доставляет удовольствие во все времена года. Это время умирания и ремонта не менее важно, чем весеннее возрождение.

Джеймс спросил Верити, где она выросла, и она с радостью стала рассказывать ему о Линкольншире и его цветущих долинах. Джеймс узнал, что Верити была единственной дочерью линкольнширского сквайра. Казалось странным, что он так мало знал о ней, тогда как ей, несомненно, рассказали о его жизни во всех самых неприглядных подробностях. Джеймсу хотелось больше узнать о замужестве Верити, о том, почему оно так постыдно закончилось, но он не осмеливался спросить, боясь разрушить очарование дружеских отношений, которые неожиданно возникли между ними в этот день.

Верити посмотрела вокруг и засмеялась, вспомнив, каким странным показался ей Корнуолл, когда она только приехала.

– Зато сейчас, – сказала она, охватывая взглядом фермы и вересковую пустошь за ними, – мне здесь нравится.

Джеймс осадил лошадь.

– Правда?

– О да. Вы можете сколько угодно пытаться отпугнуть меня своими пикси и привидениями, но я полюбила эти места и людей и их музыкальные голоса. Боже мой, как же трудно было в первое время понимать местный говор!

– А, но сейчас вам не трудно? – сказал Джеймс, точно копируя корнуэльский диалект.

Верити рассмеялась.

– Нисколько, – сказала она и поскакала вперед.

Когда Джеймс догнал ее, она придержала лошадь и повернулась к нему.

– А можем мы поехать в пустошь?

– Если хотите.

– Да, конечно.

Так они проехали мимо ферм с ухоженной землей, оставив позади деревушки с каменными домиками, и направились к заваленной валунами вересковой пустоши. Около Уил-Деворана они замедлили ход, потому что Верити засыпала Джеймса вопросами о руднике и его работе. Она, казалось, была зачарована грохотом и шипением большой паровой машины. Джеймс едва уговорил Верити не слезать с лошади и не ходить в аппаратную, куда ее влекла загадочная машина. Однако Верити заручилась обещанием Джеймса сделать это в другой раз.

Когда они подъехали к Хай-Тор, Верити притихла. Они спешились и молча присели на один из гранитных валунов.

– Это все ваше? – Верити обвела рукой большой круг над раскинувшейся внизу землей.

– Не все. Только то, мимо чего мы проезжали. Фермы. И рудник.

– И Сент-Перран.

– И Сент-Перран. Но за ним – видите? – Босрит. Это владение семьи Алана Полдреннана. А еще дальше – Тренлевен, имение Нанс.

– Но ваше имение гораздо больше других, правда?

– Нам повезло с Уил-Девораном и Уил-Джастисом. Пока они не выработались, доходы от рудника поддерживают поместье.

– И людей.

– Да.

– Вы добры к своим людям, милорд.

– Полагаю, они с вами не согласились бы.

– Не думаю. Они могут не любить вас, – Верити бросила на Джеймса взгляд, – но пожаловаться на ваше обращение с ними не могут. Ваш рудник приносит прибыль и, как мне сказали, дает работу мужчинам и женщинам Сент-Перрана и других деревень. Дома, которые у вас арендуют в Сент-Перране, вовремя ремонтируются. Церковь и молитвенный дом методистов содержатся в хорошем состоянии. Вашим людям есть за что вас благодарить. И у вас много обязанностей.

– Уже поздно, – сказал Джеймс, не желая продолжать беседу в этом направлении. – Нам пора возвращаться.

Он встал и привел лошадей. Верити стояла на валуне, и Джеймс подсадил ее в седло. Потом он сам вскочил на лошадь, и Верити на Титании поехала рядом с Джеймсом.

– Ваше прозвище вам не подходит, – сказала она.

– Что?

– Несмотря на то, что вы хотите заставить всех поверить в обратное, на самом деле вы добрый человек, милорд. Вовсе не бессердечный.

Вечером того же дня, когда Джеймс сидел на своем обычном месте в библиотеке, повернувшись спиной к огню, туда вошла Верити с дымящейся чашкой в руках. Это был настой корня валерианы, который она ему обещала. Наверное, помня о том, как они оказались наедине в библиотеке в прошлый раз, Верити поставила чашку рядом с подсвечником около кресла и быстро вышла.

Джеймс маленькими глотками пил горький отвар и думал о той, что его приготовила. Сегодня Верити по-своему дала ему понять, что не испытывает к нему ни страха, ни ненависти, которых он ожидал после прошлой ночи. Она считает его «добрым человеком», несмотря на все, что слышала о нем, даже несмотря на его поведение по отношению к ней.

Джеймс перестал пытаться понять причины, но у него создалось впечатление, что Верити хочет стать ему другом. В ее поведении не было ни робости, ни кокетства, она совсем не делала попыток обольстить его.

Господь свидетель, Джеймс все еще хотел ее, но он слишком восхищался этой женщиной, чтобы воспользоваться своим положением. Как ни странно, ее дружба приносила ему утешение.

Он допил настой и скривился от отвращения. Покачал головой и засмеялся. Может быть, дружелюбие Верити было хитростью, чтобы усыпить его бдительность, а потом отравить. Джеймс невольно передернулся: на языке остался отвратительный вкус.

Он опять взял книгу, которую читал, когда вошла Верити, но через несколько страниц слова начали расплываться. Он отложил книгу, устало поднялся наверх и, к крайнему изумлению Лобба, сразу лег спать.

Впервые за много лет Джеймс проспал всю ночь.

Все следующие дни заканчивались одинаково: Верити готовила свой настой и приносила его Джеймсу в библиотеку. На следующий день после их верховой прогулки, когда они снова встретились за завтраком, Верити спросила, помогло ли ее снадобье.

– Я спал как убитый, – ответил Джеймс, и губы его слегка шевельнулись в улыбке. Однако он тут же стал серьезным и, запинаясь, пробормотал: – Я... я не могу высказать вам, что это для меня значит, или... или насколько я вам благодарен. Я не помню, когда в последний раз чувствовал себя настолько отдохнувшим.

Верити была довольна еще одним успехом своего целительского искусства, но особенно рада она была, что сумела помочь Джеймсу. Это маленькое достижение могло оказаться первым шагом к выздоровлению. Ей хотелось в это верить, и поэтому она продолжала каждый вечер приносить ему травяной отвар.

Через неделю Верити обнаружила у Джеймса небольшие, но заметные изменения. В глазах у него появился блеск, темные круги под нижними веками исчезли. Джеймс чаще, чем раньше, стал появляться за завтраком, ел больше, не ограничиваясь своим обычным чаем и тостом, стал держаться спокойнее, несмотря на возросшую враждебность Агнес.

К тому же теперь он время от времени улыбался. Не часто, вряд ли чаще одного-двух раз в день. Большего Верити и не ожидала, потому что характер у него был сдержанный, осторожный. Ей хотелось знать, был ли он другим много лет назад, до Испании. Тем не менее улыбка, преображающая его лицо, стала появляться чуть чаще, а когда она была обращена к Верити, у той возникала слабость в коленях.

Однажды тоскливым пасмурным утром Верити работала в саду, собирая корни и стебли, которые могли пригодиться в зимние месяцы. Она более или менее освоилась в этом маленьком огороде и ходила туда ежедневно, вырезая отмершие стебли, чтобы весной свободно могли расти молодые побеги.

Верити стояла и оглядывала ряды растений, оголенных в преддверии зимы, и с гордостью думала о своих небольших медицинских успехах. И почти сразу же мысли ее обратились к достижениям другого рода, которые доставляли ей даже большее удовольствие.

После ее поездки по имению вместе с Джеймсом между ними начали развиваться новые отношения. Верити наслаждалась этой дружбой, которая была более целесообразной, чем то, чего она ожидала, когда он пришел к ней в спальню. Однако в глубине сердца, когда она бывала полностью честна сама с собой, Верити понимала, что ей хочется большего. Она знала: благодарность за спасение на аукционе – потому что она перестала думать об этом по-другому – и ее инстинктивная потребность вылечить его вызывали у нее гораздо более опасные чувства.

Через плечо у нее висел холщовый мешок. Верити протянула руку и начала разбрасывать солому у основания некоторых наиболее нежных растений, чтобы защитить их на зиму. Эта простая работа не отвлекала ее от мыслей о Джеймсе.

Никогда раньше Верити не испытывала физических ощущений; которые Джеймс пробудил в ее теле, и, да простит Господь, ей хотелось большего. Жизнь Верити круто изменилась и никогда уже не пойдет по-прежнему. Все, что когда-то казалось важным, теперь не имело значения. Только одно навсегда останется прежним, и то, что Джеймс от нее отказался, подтверждало это. Ей надо бы всегда помнить об этом и попусту не мечтать.

Не имело смысла мечтать о жизни, которой у нее никогда не будет, думала она, аккуратно раскладывая мульчу вокруг стеблей. Разве может быть нормальной жизнь женщины, которая замужем и в то .же время не замужем, которую купили, заплатив за нее деньги, но не сделали ни любовницей, ни служанкой?

Продвигаясь вперед с мульчированием, Верити думала о том, что успешно приспособилась к своей ненастоящей жизни. Ее умение использовать травы позволило ей по крайней мере быть полезной, придать некоторый смысл своему существованию. А теперь она строила странные дружеские отношения с Джеймсом. Это было больше, чем она могла ожидать, стоя на рыночной площади с кожаным ошейником на шее. Она должна быть довольна. Ей не следует желать большего.

Верити выпрямилась и охнула. Чтобы снять онемение от долгого согбенного положения, она положила руки на поясницу и потянулась. Выгнув шею, посмотрела на темное, угрожающе нахмуренное небо и проследила за тонкой белой струйкой дыма, поднимающегося со стороны Уил-Деворана.

Джеймс сдержал свое обещание и через несколько дней после их верховой прогулки съездил с ней на рудник. Сначала он повел ее в аппаратную, и Верити была зачарована видом огромного насоса с его шипящим цилиндром и крутящимся вверху огромным стальным брусом. Джеймс также показал ей котельную и кузницу, складские помещения со странного вида предметами, дробильню и двор с крепежным лесом, и сортировочные помещения, где девушки-сортировщицы ритмичными ударами молотков разбивали куски руды и пели.

Все это было необычно и грязно, и деловито, и показалось Верити чудесным, но, возможно, только благодаря ее проводнику. Когда они бродили по двору, несколько рабочих – Заки Маддл, Нат Спраггинс, Эзра Нун – сняли перед Верити свои шляпы со свечками, потому что она познакомилась с ними в Сент-Перране. Большинство рабочих, едва увидев Джеймса, ушли с дорожки, чтобы не столкнуться с ним.

И все же один мужчина выбил Верити из колеи. Она заметила маленького, покрытого глубоко въевшейся грязью человека. Он прятался за отдельно стоящим зданием и внимательно следил за Джеймсом. Джеймс либо не обращал на него внимания, либо не замечал его, но когда он отошел поговорить со своими помощниками, маленький человечек оказался около Верити. Его глаза на черном лице были похожи на маленькие белые камешки. Он поднял палец и стал грозить Верити.

– Вам опасно здесь быть, миссис, – сказал он заговорщическим шепотом. – Везде опасно рядом с этим человеком, лордом Хартлессом. – Когда он произносил это имя, рот его скривился. – В том доме вас ждет только огонь и смерть. Огонь и смерть.

– Уйди от нее, Клегг, – сказал другой мужчина. – Иди занимайся своей смолой и не беспокой людей. Иди, иди!

Маленький человечек по-прежнему держал палец поднятым. Он еще раз погрозил Верити, потом отвернулся и исчез за одним из сараев вместе с безымянным шахтером, который его отругал.

Верити напугали слова маленького человечка. Она вздрогнула, увидев, что Джеймс опять рядом с ней. Интересно, как долго он был здесь, много ли слышал?

Джеймс знал, что его люди относятся к нему с недоверием, даже со страхом. Тем не менее, когда он встретил группу женщин в Сент-Перране, которые, заметив его, бросились врассыпную, или когда шел по службам своей шахты, где мужчины сделали то же самое, он не приложил ни малейшего усилия, чтобы изменить их отношение к себе. Лицо его всегда было хмурым, а во взгляде сверкала сталь, как будто он бросал всем вызов, подтверждая свое злодейство.

Капитан Полдреннан сказал, что Джеймс предпочитает, чтобы его считали убийцей, а не трусом. Похоже, это было что-то такое, что понять может только мужчина. Верити не была мужчиной, а потому и не понимала. Она полагала, что он позволил все хорошее в нем затенить чувством вины и стыдом.

Это была рана, которую Верити отчаянно хотелось вылечить.

Верити полезла в мешок за новой порцией соломы и продолжала мульчировать, рассчитывая закончить до дождя. Когда она почувствовала первые капли у себя на лице, мешок был пуст. Верити окинула взглядом свою работу, повернулась и заспешила в сторону буфетной. Она замедлила шаги, услышав крики со стороны кабинета управляющего.

– Придержите свой поганый язык! – Знакомый голос Джеймса заставил ее остановиться. Он, должно быть, ругался с этим отвратительным мистером Баргванатом. Громкий язвительный смех управляющего заставил ее вздрогнуть: Верити вспомнила, что он точно так же смеялся над ней.

– Я просто подумал, что ее теперь используют, так как никто больше не слышит ее криков по ночам. Наверное, учится скакать верхом по ухабистым дорогам?

Верити замерла. Боже правый, они говорили о ней! Она и в самом деле в первую неделю в Пендургане просыпалась от собственных криков. Кошмары мучили ее до тех пор, пока она не избавилась от своего ужаса перед кожаным ошейником и грохотом котелков. Но мистер Баргванат имел в виду не это.

Верити услышала звуки потасовки, но не знала, что происходит.

– Не смейте говорить о ней подобным образом, вы меня поняли? – говорил медленно, подчеркивая каждое слово звуком, как будто он что-то толкал. Или кого-то. Вслед за его словами послышалось свистящее дыхание и раздался грохот, как будто перевернули что-то из мебели. Похоже, там была драка, и, судя по звукам, затеял ее Джеймс. Защищая Верити. О Господи, нет!

После неприятно долгой паузы она услышала:

– Собирайте свои вещи, Баргванат. Вы мне надоели.

– Вы не можете меня уволить! Вы никого не найдете на мое место и знаете об этом.

– Я не нуждаюсь ни в вас, ни в ком-либо другом, кто отказывается проявлять должное уважение по отношению к миссис Озборн.

Верити вздрогнула, услышав свое имя, но продолжала стоять тихо, словно статуя. Дождь разошелся вовсю и теперь капал на поля ее капора, затекал сзади за воротник.

– Должное? А чего заслуживает купленная и оплаченная смазливая шлюшка, как она?

Опять раздался грохот, за ним звук падающего тела.

– Вон! Вон немедленно! И если я услышу, что твоя нога ступила на землю Пендургана, клянусь, я убью тебя. Вон отсюда!

Джеймс прокричал эти слова с такой силой, что Верити наконец сдвинулась с места. Она подобрала свои мокрые юбки и вбежала в буфетную.

Она прислонилась к старой каменной стене, чтобы перевести дыхание. Некоторое время спустя она сняла и стряхнула промокший капор. Потом провела рукой по лицу, вытирая с него влагу. Это была не только дождевая вода.

Верити не знала, что ее напугало больше: грубые оскорбления мистера Баргваната или вызванные ими неистовые действия Джеймса. В уголке своего сердца Верити ощутила радость, потому что он защищал ее. Но так яростно! Последнюю неделю, и даже немного дольше, она рисовала себе его как доброго и терпимого человека. Верити забыла или хотела забыть, что в характере Джеймса была и темная сторона. Она отбросила мысли о его грубом обхождении той ночью в библиотеке, о резком, почти жестоком тоне, которым он говорил с Агнес, когда та слишком далеко заходила, обвиняя его в непонятных пожарах, вспыхнувших в округе.

Но он защищал Верити. Никогда раньше никто не делал ради нее ничего подобного. Значит, он испытывает к ней какие-то чувства, хотя бы просто дружеские. Крохотная радость в сердце начала расти. Верити всегда было тревожно, что Джеймс может неожиданно взорваться. Но она не могла поверить, что в момент помрачения сознания, или бог знает что такое с ним случалось, он может причинить ей вред, что Джеймс действительно сумасшедший. И тем не менее, зная все это, она все-таки позволила себе невероятное. Она в него влюбилась.

 

Глава 8

От взрыва под ним задрожала земля. Вокруг бушует пламя, поджигая кусты, полы и рукава мундиров его людей. Пронзительные крики боли и ужаса раздирают воздух, а Джеймс беспомощно смотрит, как горят несколько человек из его роты. В воздухе висит запах паленого мяса, настолько густой, что почти невозможно дышать.

Его люди умирают, а он не может сдвинуться с места. Он не может шевельнуться.

Вдруг впереди показалось какое-то строение. Сарай. Гумно. Его гумно в Пендургане. Двое из горящих мужчин скрываются в сарае. Нет, не мужчины. Мальчики. Маленькие мальчики. Два охваченных пламенем крохотных тельца вбегают в сарай, который тоже уже горит.

Ровена в ужасе смотрит на него. Она хочет, чтобы он бежал за мальчиками, но он не может сдвинуться с места. Он не может пошевельнуться.

– Трус! – кричит она и устремляется в горящий сарай. Когда она туда вбегает, ее юбки загораются.

Еще кто-то бежит в сторону гумна. Едва различимая фигура. Женщина. Это Верити. Боже милостивый, это Верити! Он должен остановить ее, иначе и она погибнет. Он должен остановить ее, но он не может сдвинуться с места. Он снова и снова выкрикивает ее имя, а она идет к нему, вытянув перед собой руки, но, кажется, никогда не дойдет.

– Я здесь, – сказала она, двигаясь и в то же время не двигаясь. – Все хорошо. Все хорошо.

Кто-то тряс его за плечи. Кто-то освобождал его.

– Я здесь. – Это голос Верити. Джеймс хочет подойти к ней, предостеречь ее, но, к его отчаянию, она все время недосягаема.

– Верити!

– Я здесь! – Кто-то продолжает трясти его за плечи. – Я здесь, Джеймс. – Трясет и трясет. – Джеймс! – Трясет сильнее и сильнее. – Джеймс, очнись! Очнись!

Голова у него закружилась, и он обмяк.

Верити стояла на коленях рядом с его обвисшим телом, положив руку ему на затылок и нежно поглаживая его густые черные волосы.

– Джеймс, – шептала она.

Сколько бы ей ни рассказывали о его приступах, она не была готова к тому, свидетелем чего ей пришлось стать. Это было ужасно, и она до сих пор дрожала.

Она, как обычно, принесла ему отвар на ночь. Когда вошла в библиотеку, он не сидел, как всегда, в своем кресле спиной к огню. Кресло было перевернуто, а Джеймс стоял на коленях перед пылающим огнем. На нем не было ни туфель, ни куртки. Туфли были брошены возле дивана, там же, где в беспорядке валялись его зеленая бархатная куртка и мятый галстук. Ухватившись руками за голову и крепко закрыв глаза, Джеймс тяжело дышал. Верити послышалось какое-то бормотание, но она ничего не могла понять. Она была испугана и беспокоилась, как бы он не поранился. Она звала его, но в ответ не услышала ничего вразумительного.

Не зная, что делать, она опустилась на колени рядом с Джеймсом и наклонилась пониже, стараясь понять, что он говорит. Похоже, он был в трансе.

– Я не могу пошевельнуться, – бормотал он. – Мои люди. Я не могу сдвинуться с места.

Верити сразу поняла, в чем дело. Все было в точности так, как описывал капитан Полдреннан. Джеймс опять вернулся в Испанию, в момент взрыва.

Чутье подсказало Верити, что надо вывести Джеймса из транса до того, как у него наступит полная потеря памяти, которая продлится несколько часов. Верити тронула его за плечо и окликнула по имени.

– Нет, – снова и снова бормотал он, а потом стал повторять ее имя. Частью своего сознания Джеймс, вероятно, понимал, что Верити здесь, в настоящем, в то время как другая его половина была где-то в другом месте.

Обе половины сознания как будто боролись между собой, когда Джеймс пытался выйти из транса. Верити трясла его за плечи и кричала, чтобы заставить его очнуться, до тех пор, пока он не обмяк.

Она еще не знала, какая сторона победила. Был ли он без сознания или просто обессилел в этой схватке?

– Джеймс!

Его голова слегка шевельнулась у нее под рукой, и Верити облегченно вздохнула. Медленно, крайне медленно он поднял голову. Рука Верити легла ему на плечо. Она не стала ее убирать. Джеймсу необходимо человеческое прикосновение, оно поможет ему прийти в себя.

– Верити... – Голос Джеймса прозвучал чуть громче шепота.

– Да, я здесь.

Джеймс нерешительно осматривался, как будто не понимая, где находится или как сюда попал. Сердце Верити разрывалось от сострадания к нему. Она представила себе, сколько раз Джеймс выходил из подобных приступов, со страхом ожидая, что увидит.

Он повернул голову, чтобы взглянуть на Верити. У нее перехватило дыхание от опустошенности, которую она увидела в его глазах.

Верити никогда не могла представить его таким беспомощным; уязвимым, бессильным перед страхом, ставшим его частью. Глаза, которые сейчас смотрели на нее, были скорее черными, чем синими, они сидели глубоко в глазницах над побелевшими щеками, и в них был стыд.

Джеймс отвернулся. Мужчине, который предпочел носить клеймо убийцы, лишь бы никто не узнал о его приступах, будет тяжело осознавать, что она видела его в таком состоянии.

Бедный! В ту минуту Верити чувствовала только нежность и решимость помочь.

– О, Джеймс! Все хорошо. Все в порядке.

Ее рука скользнула ему на плечо, другая рука обвилась вокруг талии, и вот уже Верити сжимала его в своих объятиях.

Джеймс сопротивлялся только одно мгновение, потом опустил голову ей на плечо и в отчаянии крепко к ней прижался. После долгого молчания он начал шептать ее имя, снова и снова, так же как шептал его в беспамятстве. Верити хотела видеть его лицо, убедиться, что его сознание не соскользнуло опять в темноту.

Следы приступа еще виднелись в его глазах, но было там и что-то еще.

– Верити, – повторил Джеймс и прижался губами к ее губам.

Он терзал ее рот своими губами и языком, как делал это той памятной ночью. Однако на этот раз был только порыв, голод, потребность. Верити охотно предложила себя.

Джеймс прижался к ней всем телом, как будто она была недостаточно близко, и целовал ее снова и снова. Он целовал ее щеки, шею, возвращался к губам, языком вторгался в ее рот. Его руки скользили по ее спине, талии, бедрам, пока Верити не почувствовала, что от удовольствия вот-вот упадет в обморок.

– Верити... Боже мой, Верити!

Если бы Джеймс без конца не повторял ее имя, она могла бы подумать, что он принимает ее за другую, желанную, нормальную женщину. Но он знал, кто она такая, исследуя каждый дюйм ее шеи пальцами, губами, языком. Джеймс знал, кто она, когда нежно прикасался к ее груди, как будто это было что-то редкое и прекрасное. Он знал, кто она, когда охватывал ладонями ее лицо и целовал ей уголки рта, глаза, губы.

От захлестнувшей ее волны радости сердце Верити чуть не выпрыгнуло из груди. Для Джеймса она желанна. Возможно ли это?

Она не сопротивлялась ни когда он положил ее на ковер и лег на нее, ни когда поднял ей юбки, ни когда коленями развел ей ноги.

Верити знала, чего он хочет. Да простит ей Господь, она хотела того же. Она хотела дать ему это, невзирая на последствия, на отвращение, которое он почувствует потом. Она была готова.

Сначала он хотел просто впитывать ее тепло, ее нежное прикосновение, ее покой. Запутавшийся и потрясенный, он хотел прижаться к ней и забыться. Теперь ему захотелось большего. Вожделение охватило его, и теперь он уже не мог остановиться.

Джеймс хотел Верити, она была ему необходима. Он хотел ее прямо сейчас, немедленно. Да простит его Господь, он не может сдержать свое обещание оберегать ее добродетель. Он возьмет ее сию минуту или умрет.

Джеймс потянулся рукой вниз и стал возиться со своими брюками – неуклюже, поспешно, нетерпеливо. В спешке оторвал пуговицу, и она покатилась по полу.

Джеймс быстро поцеловал Верити еще раз, посмотрел ей в глаза: они были широко открыты, и в них угадывалась неуверенность. Ему хотелось бы обойтись с ней лучше. Но было уже слишком поздно. Она была ему необходима прямо сейчас. Немедленно!

– Прости, – пробормотал он и резко вошел в нее.

Как неуклюжий школьник, сделал несколько быстрых толчков, и все было кончено.

Только когда его собственный стон затих, Джеймс понял, что Верити тоже кричала, но не от удовольствия. Она и сейчас тихо плакала. Взглянув на ее мокрое от слез лицо, Джеймс наконец осознал, что наделал. Боже правый, она была девственницей! Девственница? Возможно ли это? Какой же он негодяй!

Джеймс тихо лежал и смотрел на Верити. Глаза ее были закрыты, слезы скатывались по щекам, рот кривился от боли. Господи, ведь он просто вспорол ее, а она еще старается не плакать! Проклятие! Он боялся лишить ее остатков гордости и в конце концов лишил большего. Законченный негодяй.

Верити была напряжена и, казалось, не дышала.

– Черт бы тебя побрал!..

Вожделение прошло, Джеймс с отвращением отодвинулся от Верити и, повернувшись к ней спиной, стал застегивать брюки. Заметив, что одной пуговицы не хватает и ширинка осталась наполовину открытой, он выругался. Верити тихо, как раненая птица, лежала не шевелясь у него за спиной.

Сейчас он действовал в соответствии со своей репутацией негодяя: взял девственницу, как уличную шлюху – быстро, жестоко, болезненно. Господи, как же он обидел ее, эту гордую молодую женщину, которая стремилась только подбодрить его! Он же всегда думал лишь о себе, о своих собственных потребностях, а кончалось это жестокостью по отношению к дорогим ему людям.

Да, она действительно стала ему дорога. Нежно и робко предлагая свою дружбу, она нашла путь к его сердцу, несмотря на его намерение держаться от нее на расстоянии и не увлекаться. Все благие намерения полетели к дьяволу. Опять он уничтожал то, к чему прикасался.

Джеймс уловил движение позади себя. Он обернулся и увидел, что Верити садится. Лицо ее было белым как мел, волосы растрепаны, юбки все еще задраны выше бедер. Его взгляд притянуло к себе темно-красное пятно на бледно-желтом муслине платья. Вид этого пятна еще больше распалил его гнев. Ему хотелось кричать, что-то бросать, на кого-то кидаться с кулаками.

– Что за игру вы со мной затеяли, мадам? – спросил Джеймс. – Зачем вы прятали свою девственность под фальшивым замужеством?

Верити отвела глаза и тихим, дрожащим голосом ответила:

– Вы ошибаетесь. Мое замужество было настоящим, и я не была... д-девственницей.

Неодолимая злость охватила Джеймса. Он дернул ее юбки с такой яростью, что Верити отпрянула, как будто боялась, что он ее ударит.

Джеймс показал ей испачканный кровью подол.

– А как вы объясните вот это?

Верити вырвалась и поправила юбки.

– Это не то, что вы думаете, – сказала она. – Это просто мои... мои дни. Я была... замужем. Это было у меня не в первый раз.

Джеймс не понимал, почему Верити лгала. Она, бесспорно, была девственницей. Проклятие, почему она играет с ним в эту игру?

Он встал и только тут заметил, что его кресло перевернуто. Он поднял его, поставил спинкой к огню и сел. Он смотрел, как Верити поднимается и оправляет юбки. Пятно сзади выделялось как маяк. Узел на затылке ослаб и мягко качался. Длинная прядь волос выбилась из него и неопрятно спадала Верити на левое плечо. Платье у ворота было порвано. Верити выглядела как женщина, которую изнасиловали.

Джеймс больше не в силах был смотреть на то, что он натворил.

– Пожалуйста, уходи, – буркнул он.

Верити медленно, ни слова не говоря, пошла к двери. Судя по тому, как она шла – неуклюже, осторожно, – ей было еще больно.

– Подожди, – сказал Джеймс, и Верити остановилась.

Он не мог позволить ей уйти обиженной, сбитой с толку, униженной. Он заставил себя произнести слова, которые должен был сказать.

– Я сожалею о том, что случилось. – Его голос звучал невыразительно и грубо, но это было все, что он был способен выдавить из себя в тот момент, не развалившись на части. – Обещаю, что впредь такое не повторится. Клянусь, что больше не прикоснусь к тебе.

Верити расправила плечи, гордо, как часто это делала, подняла голову и выплыла из комнаты с достоинством герцогини. Он молился Богу, чтобы по дороге ее никто не увидел. Несмотря на гордую осанку, она выглядела ужасно. Проклятие!

Джеймс поставил локти на колени и уронил голову на дрожащие руки. Он подумал, что никогда в жизни не был более несчастным, но это было неправдой. Большую часть жизни он провел, страдая по собственной вине. Просто это была новая глава в его бесславной истории: трусость, убийство, а теперь вот еще изнасилование.

Было ли это изнасилованием? Верити не сопротивлялась. Она даже ни разу не попросила его остановиться. Насколько он мог вспомнить, она была так же возбуждена, как и он, хотела этого не меньше, чем он.

Но она была девственницей.

Черт побери, что же ему теперь делать? А если она забеременеет? От этой мысли Джеймс вздрогнул. Предложить ей выйти за него замуж? Но она не свободна. Несмотря на те двести фунтов, она все еще была официально замужем.

Была ли она вообще когда-нибудь замужем? Если была, то почему до сих пор оставалась девственницей? У Джеймса голова пошла кругом от мыслей о тайных сговорах и обманах, о ловушках, об интригах, плетущихся для того, чтобы втянуть его... во что? Если здесь был какой-то хитроумный план, то в нем не было никакого смысла. Расселл удрал с двумя сотнями фунтов почти два месяца назад. Кроме того, никто не мог знать заранее, что Джеймс окажется в тот день в Ганнислоу или что он сделает то треклятое предложение. Если его заманивали в ловушку, то почему ждали до сегодняшнего дня?

Конечно, Верити надо было дождаться его первых действий. Он однажды уже почти сделал это, и в тот раз она была так же готова и согласна, как сегодня вечером.

Джеймс поднял голову и громко выругался.

– Нет, нет, нет!

Он бил кулаком по подлокотнику кресла с такой силой, что на руке вскочила шишка. Нет, он в это не верил. Он сочинял небылицы, чтобы снять вину с себя. Он не знал, почему она лгала, но не верил, что Верити была лживой по своей природе. Она была самым открытым человеком из всех, кого он знал. Все в ней было искренним, начиная со страха, испытанного ею на аукционе и в последующие дни, и кончая утешением, которое она ему предложила сегодня.

Джеймс встал и начал ходить по комнате. Почему она лжет? Почему пытается притворяться, что он не лишил ее девственности, ворвавшись в нее, как разъяренный бык? Почему она делает вид, что он не причинил ей боль? Джеймс подошел к столу, где на блюдце стояла полная чайная чашка. Чай, который принесла Верити. Она, вероятно, как раз принесла питье, когда увидела его. В каком виде? Съежившимся от страха перед огнем?

Джеймс взял отвратительное варево, и неожиданно его пронзило понимание. Верити всегда старалась облегчить страдания независимо оттого, что это было: зубная боль у кого-то из жителей деревни или бессонница у него самого. Ему не нравилось думать о том, что она могла увидеть сегодня вечером, когда он тут сражался со своими демонами. Однако она предложила ему себя как средство облегчить его мучения. Она отдала себя легко, не задумываясь. Она была слишком обеспокоена его болью, чтобы позволить ему узнать о своей собственной. Она защищала его, делая вид, что он не причинил ей никакого вреда.

Джеймс повернулся и швырнул чашку с блюдцем на каминную решетку, где они раскололись на мелкие кусочки. Как он был себе омерзителен за то, что натворил! Что теперь можно сделать, чтобы исправить зло, причиненное этой милой женщине, которая пыталась лишь помочь ему в момент слабости? А он еще со злостью накинулся на нее, как будто это она сделала что-то дурное.

Верити преподнесла ему в дар свою девственность, и он наконец понял щедрость этого поступка. Ему почти разбило сердце – если допустить, что оно у него еще есть, – осознание того, что Верити для него сделала, и он всегда будет чтить ее за этот бескорыстный дар.

Он будет относиться к этому как к подарку. Он никогда, никогда больше не попросит Верити об этом. Он сделал достаточно для того, чтобы подорвать ее чувство собственного достоинства. Он не будет разрушать его дальше.

Что же ему с ней делать, если она живет с ним под одной крышей, ест за одним столом, ездите ним вместе верхом и каждый вечер приносит отвратительный на вкус отвар? Пожениться они не могут...

Эта мысль сразила Джеймса, как удар молнии. Он перестал шагать. Жениться на Верити? Господь свидетель, он женился бы, если бы мог. Она уже освоилась в его доме, в его деревне и заняла какой-то уголок в его сердце. Он был бы рад связать с ней свою жизнь.

Раньше он не думал впускать в свою жизнь другую женщину. Его отношения с Ровеной были трудные и переменчивые с ранней юности. Но он ее любил со всепоглощающей страстью первой любви, а в конце убил. Джеймс никогда не собирался снова впустить любовь в свое сердце.

Он не был готов позволить себе полюбить Верити, во всяком случае, он не был готов допустить, что его чувство к ней превратится в любовь. Но если бы Верити была свободна и согласилась бы, он немедленно женился бы на ней.

Джеймс некоторое время прокручивал эту мысль в голове, обдумывая возможность развода и аннулирования брака. Только какой в этом смысл? Он мог ей предложить безрадостную жизнь, пронизанную трусостью и чувством вины. Верити в конце концов будет презирать его, как и Ровена.

Джеймс налил себе бренди, взял с собой графин и снова сел в свое кресло. Он надеялся, что его неосторожность не приведет Верити к беременности. Эта мысль ужаснула его больше, чем все остальное. Как можно доверить ему жизнь ребенка, если у него все еще случаются помрачения сознания, во время которых он не контролирует себя и не имеет понятия, что делает в течение нескольких часов?

Джеймс отбросил мысли об отцовстве, как делал это всегда, потому что дети только вызывали у него образ Тристана, с его большими доверчивыми голубыми глазами и копной светлых вьющихся волос. Джеймс почти не знал, но безмерно любил своего сына. Вернувшись из Испании, вместо того чтобы впустить ребенка в свою жизнь, он стал держать Тристана на расстоянии. Временные помутнения сознания становились тогда все глубже и чаше, и Джеймс боялся, что может случиться беда. И был прав.

Джеймс сделал большой глоток, и бренди обожгло ему горло и согрело желудок. Как бы ему хотелось быть достойным такой женщины, как Верити Озборн. В ней есть мужество, достоинство, сострадание, не говоря уже о красоте. Сознает ли Верити, насколько она красива? Он сомневался в этом. Ах, он никогда не будет ее достоин. Он сам создал у нее о себе мнение как о грубом похотливом животном.

Джеймс опорожнил стакан и снова налил. Ему следовало много лет назад со всем покончить. После пожара он только этого и хотел. Почему он должен был жить, после того как убил тех двоих, кого любил больше всего на свете? Если бы у него был достаточно сильный характер, он сделал бы это сейчас, чтобы не причинить еще большего вреда.

Но в нем не было этой силы. Никогда не было. Вместо этого он оправдывался.

Джеймс налил третий стакан и перечислил свои оправдания. В нем нуждаются его люди. Он нужен на руднике. Настала зима, и во время дождей насосы будут работать на пределе. Жителям деревень потребуются топливо, продукты, лекарства. Он должен заботиться о своем имении, коль скоро у него больше нет управляющего. К тому же была еще Агнес. Как бы ни была сильна ее ненависть к нему, Агнес некуда было пойти, некому было о ней позаботиться. Теперь и Верити зависит от него.

Существовало бесконечное множество оправданий, почему Джеймс не мог выбрать легкий выход из положения. Джеймс знал, что истинной причиной была трусость. Все в нем было построено на трусости. У него не было достаточно сил, чтобы сделать то, что настоящий мужчина сделал бы уже много лет назад.

Нет чести. Нет мужества. Нет сердца. Только еще один пустой стакан, который надо наполнить в надежде заглушить боль, напиться, чтобы забыть обо всем на свете.

Слезы впитывались в наволочку под щекой Верити. Она плакала и плакала – от боли, которую Джеймс причинил ей, от гнева, который он излил на нее, от своей собственной ненормальности, оттого, что ее жизнь разбита.

Когда поток слез наконец истощился, Верити перевернулась на спину и крепко прижала ладони к глазам. Она не должна была разочароваться, потому что с самого начала знала, чем это закончится. Желание утешить его перевесило знание, что она не в состоянии этого сделать таким способом.

Верити спустила ноги с кровати, встала и медленно пошла к туалетному столику. Боль между ног еще чувствовалась, но Верити помнила о ней и о том, что с ней произошло, и двигалась осторожно. Бросив один взгляд на себя в зеркало, она отвернулась. Она выглядела как пугало. Верити потянулась к тесемкам на спине платья. Она долго возилась, нащупывая завязки, пока наконец сумела развязать корсаж, и платье упало к ее ногам. Наклонившись, чтобы поднять его, Верити увидела красное пятно между складками желтого муслина.

С ее губ сорвался тихий стон отчаяния. Потом Верити скомкала платье и запихала под каминную решетку. Платье начало тлеть, но никак не загоралось. Рядом с камином стояли небольшие мехи. Верити схватила их и несколько раз качнула. Только тогда платье вспыхнуло. Верити смотрела, как оно чернеет, скручивается и распадается на мелкие кусочки. Теперь не осталось никаких следов того, что произошло внизу.

Джеймс разозлился на нее за предполагаемую девственность больше, чем за другие ненормальности. Как он мог быть в этом уверен? Возможно ли, чтобы мужчина знал такие вещи наверняка? Появление крови она объяснила. Как же он догадался? Не важно. Верити никогда не признается ни ему, ни кому бы то ни было другому. Она не говорила ни единой живой душе, что так и не вступила в супружеские отношения с мужем. Сознаться в этом значило признать унизительность единственной брачной ночи, признать свою физическую непривлекательность, признать, что ни один мужчина никогда не захочет ее.

Признать это было трудно, но за прошедшие годы она смирилась с этим недостатком. Она не думала об этом и успокоилась, решив, что ей предстоит жизнь без плотской любви. И без детей.

Но это было до того, как она приехала в Пендурган.

Когда она обнаружила, что против воли ее влечет к Джеймсу, старая неудача стала преследовать ее. Каждый раз тело отзывалось на ласки Джеймса: на его прикосновение, поцелуй, взгляд, просто на его присутствие. Тем самым тело напоминало Верити о том, чего у нее никогда не будет.

Боль, которую она испытала некоторое время назад, несомненно, доказывала справедливость обвинений, высказанных в ее адрес Гилбертом. У нее был какой-то физический изъян, который затруднял или даже делал невозможным сексуальные отношения, и поэтому Верити была лишена сексуальной привлекательности.

Сегодня все произошло из-за стечения обстоятельств. Джеймс оказался в бедственном положении, а рядом была только она. Любая женщина сделала бы это, но в тот момент только Верити была доступна, и, да простит ее Господь, сама она тоже хотела Джеймса.

Верити подошла к умывальнику и налила в таз воды. Вода была ледяная, и Верити доставило удовольствие обжигающее покалывание, когда она плеснула ею себе в лицо.

В глубине души Верити надеялась, что сможет испытать то, что постоянно испытывают большинство женщин. На какой-то миг она действительно поверила, что может быть желанной для мужчины, узнать, как это бывает, когда мужчина ее хочет.

Верити еще раз сполоснула глаза, потом насухо вытерлась полотенцем, надеясь стереть последние следы своего поражения. Сладкий миг, которого она так жаждала, исчез, как только Джеймс вошел в нее. Ей показалось, что он разрывает ее на части. Он так спешил, как будто хотел побыстрее избавиться от нее. Может быть, она ему тоже причинила боль? Когда все было кончено, Джеймс выругался и с отвращением отвернулся, как будто не мог на нее даже смотреть.

Как она могла вообразить, что в этот раз все будет по-другому? Как она могла позволить себе отвечать на его поцелуи, поверить, что они говорят о желании, а не о простой телесной потребности?

Хуже того: как она могла позволить себе влюбиться в мужчину, который никогда не сможет захотеть ее, который сегодня поклялся, что никогда больше до нее не дотронется?

Верити медленно и осторожно села На табурет перед туалетным столиком и начала вынимать шпильки из волос. Она потеряла несколько шпилек внизу, и плотный узел на затылке превратился в неряшливую массу. Верити распустила волосы по спине и приступила к ежевечернему ритуалу расчесывания.

Она вспомнила, как в ранней юности разговаривала с Эдит о своих мечтах о будущем, о доме в деревне, о муже, детях, обычных вещах, о которых мечтают большинство молодых девушек. Но почему-то все пошло наперекосяк.

Ее брак с Гилбертом совсем не был обычным. В первую брачную ночь Гилберт попытался сделать ее своей женой, но ему стало ужасно плохо, и он покинул ее в маленьком ветхом доме более чем на два года и никогда больше не подходил к ее постели, редко смотрел на нее до того момента, когда пришел забрать ее в Корнуолл. Не было обычным и то, что он отвел ее на аукцион, как будто она лошадь. И конечно же, не было обычным то, что она влюбилась в мужчину, который нуждается в ней, но не испытывает желания.

Верити перестала расчесываться и начала рассматривать себя в зеркале.

– Прекрати! – сказала она вслух своему отражению и погрозила ему щеткой. – Прекрати! Прекрати!

Она терпеть не могла себя жалеть, даже если такие моменты были недолгими. Верити никогда не позволяла неожиданным поворотам жизни выбить ее из колеи и не хотела, чтобы люди видели в ней жертву. Она привыкла к жизни в Пендургане, несмотря на неопределенность своего положения. Она никогда не была борцом, но и не выставляла свои неприятности напоказ. Она спокойно прятала их и продолжала жить, как будто ничего не произошло.

Точно так же, как она никому не рассказала о своей жуткой брачной ночи, она никому не расскажет и о том, что произошло между ней и Джеймсом. Ее любовь к нему останется ее драгоценной, ревностно хранимой тайной. Невысказанной, безответной.

Были и другие возможности проявить свою любовь к нему. После того как она стала свидетельницей его странного, похожего на беспамятство состояния, она поняла, что Джеймс больше, чем когда-либо, нуждается в друге. Не только для того, чтобы преодолеть свою вину, свое горе и стыд, но и для того, чтобы заново построить свою жизнь, восстановить принадлежащее ему по праву рождения положение в округе, вернуть себе доброе имя. Всякий, кто видел его неподвижным перед огнем, вряд ли сможет винить его в том, что произошло во время пожара в Пендургане. Скорее люди будут сочувствовать его невыносимой боли, которую ему причинила гибель Ровены и детей, особенно когда он осознал, что мог бы спасти их.

Только чисто мужская тупая заносчивость была причиной его дурной репутации. Однако ей ничто не помешает попытаться восстановить то, что разрушалось в течение долгих шести лет. Это будет не так уж трудно, потому что она ходит по деревням со своими травами и снадобьями. Местные жители приняли Верити, и она верит, что ее уважают. Она начнет говорить с ними о Джеймсе. По словечку то тут, то там, и со временем ее слова пустят корни и уничтожат старые неприязненные чувства, которые, как сорняк, распространились по округе.

Верити закончила плести косу, сняла нижнее белье и натянула ночную сорочку. Когда она наконец снова Легла в постель, плакать ей почти не хотелось. Она отодвинула от себя все, что сегодня произошло, и приняла решение: хотя она не может дать Джеймсу то, что ему нужно, она в состоянии ему дать свою дружбу и его репутацию.

Джеймс сидел на краю кровати и маленькими глотками пил особый кофе, приготовленный Лоббом. В голове пульсировала боль, и Джеймс сильнее, чем когда-либо, ощущал похмелье. Похмелье, угрызения совести, ненависть к самому себе. Все это усиливало действие вчерашних возлияний.

Он надеялся спиртным заглушить отчаяние, которое чувствовал из-за того, что сотворил с Верити. Не помогло. Чем больше он пил, тем больше его охватывало отчаяние. Чем сильнее он пьянел, тем более красивой, сострадательной и страстной виделась ему Верити. К тому времени как Джеймс впал в беспамятство в своем кресле, он уже был болен любовью к ней.

При дневном свете он понял, насколько глупыми и слезливо сентиментальными были мысли в его пьяной голове. Он определенно восхищался Верити и страстно хотел ее, но его вина в том, что он сделал, была неимоверно велика. И было бы слишком безрассудно влюбиться в эту женщину.

Джеймс осторожно поднялся на ноги. Скрип кровати болью отозвался у него в ушах. Джеймс ухватился за спинку кровати, чтобы не упасть.

– У вас все в порядке, милорд?

Джеймс молча постоял, пока не утих звон в ушах, а пульсирующие удары в голове не превратились в слабый шум.

– Да, Лобб, – сказал он наконец. – Все хорошо. Только помоги мне, пожалуйста, одеться, а то я сегодня не очень твердо стою на ногах.

Джеймс умылся бодряще холодной водой, но когда начал бриться, Лобб забрал бритву из его дрожащих рук и сам побрил Джеймса. После этого, пока Лобб одевал его, Джеймс стоял, как тряпичная кукла, и придумывал, что он скажет Верити. Первый раз в жизни он собирался сделать что-то правильное и благородное. Он предложит ей выйти за него замуж, если это возможно, или по крайней мере что-то наподобие замужества, если законным образом это сделать будет невозможно. Может быть, он сумеет разыскать Гилберта Расселла и обсудите ним возможность развода. В любом случае Джеймс чувствовал обязанность и решимость связать себя с Верити, законным образом или как-то иначе, особенно если она забеременеет.

Когда Джеймс в конце концов спустился к завтраку, Верити уже была там. Как он и ожидал, выглядела она так, словно всю ночь не спала. Ее вид вызвал в нем новую волну отчаяния и такой глубокой ненависти к себе, какой он еще никогда не испытывал. Агнес тоже была здесь. Когда Джеймс сел напротив нее, та сердито глянула на него.

– Ужасно выглядишь! – бросила она. – Наверное, опять всю ночь пьянствовал?

– Доброе утро, Агнес, – сказал Джеймс. – Доброе утро, Верити.

Агнес фыркнула, а Верити кивнула, пытаясь выдавить подобие улыбки. Агнес разразилась речью о вреде пьянства и о том, что этим Джеймс вбивает еще один гвоздь в свой гроб с грехами.

Джеймс старался не слушать слова Агнес и позволил громыхающей у него в голове камнедробилке заглушить ее визгливый голос.

Съев полкусочка хлеба и выпив несколько глотков кофе, он встал, прервав Агнес на полуслове, и извинился. Перед тем как уйти, он повернулся к Верити.

– Мне надо с вами кое-что обсудить, – сказал он. – Не могли бы вы прийти в библиотеку, когда вам будет удобно?

Он чуть не прикусил себе язык. В библиотеку! Каким же чудовищем она будет его считать, если он заставит ее вернуться туда, где только вчера вечером она пережила катастрофу? Не успела Верити ответить, как Джеймс изменил просьбу:

– Нет, не в библиотеку. В старую гостиную. Я скажу Томасу, чтобы он затопил камин. Вы придете туда?

– Конечно, милорд, – ответила Верити без малейшего следа неловкости или колебания.

Впрочем, он никогда не видел, чтобы Верити прилюдно теряла самообладание.

– Скажем, через полчаса, хорошо? – спросила она.

– Как вам угодно.

Когда Томас растопил камин, Джеймс начал ходить взад и вперед по маленькой комнате. Старой гостиной пользовались редко, поэтому он обоснованно мог рассчитывать на уединение. Комната располагалась на втором этаже крыла с башней, к ней вела старая каменная лестница, ступени которой за минувшие столетия были выбиты посередине. Гостиная находилась в старой части дома, построенной в пятнадцатом веке, и в ее обстановке сохранилось много мебели эпохи Тюдоров.

Два ряда окон в северной и восточной стенах давали достаточно света во второй половине дня, но в это хмурое утро в комнате было темно и безрадостно. И холодно. Наверное, было ошибкой назначить здесь встречу с Верити.

Приход Томаса отвлек Джеймса от его мыслей.

– Здесь страшно холодно, и я принес побольше сухих дров для камина.

Джеймс повернулся спиной к камину, пока Томас занимался своим делом. Он не хотел провоцировать повторение приступа видом вспыхивающей лучины, но слышал потрескивание пламени и чувствовал тепло спиной. Когда рыжий юноша ушел, Джеймс снова начал мерить комнату шагами и бороться с искушением вытащить карманные часы.

Услышав наконец, что Верити идет, Джеймс перестал вышагивать и остановился спиной к огню, так что когда Верити вошла, он стоял к ней лицом.

Верити задержалась в дверях.

– Входи, пожалуйста, – сказал Джеймс, потом выдвинул один из стоящих у стены стульев с прямыми деревянными спинками и поставил его перед камином. – Садись к огню. В старых комнатах бывает холодно в это время года.

Верити посмотрела на стул, но ничего не сказала и не двинулась от двери. Проклятие! Надо было выбрать более подходящую комнату. Здесь не только холодно и темно, еще и мебель старинная и неудобная.

Верити сделала неуверенный шаг вперед и кивнула на стул.

– Вы присоединитесь ко мне? – спросила она. – Или собираетесь стоять? Мне было бы удобнее, если б мы оба сидели.

– Конечно, – сказал Джеймс.

Она не хотела, чтобы он нависал над ней.

Джеймс взял еще один стул и поставил его напротив первого.

Верити прошла к первому стулу и повернула его так, что он оказался спинкой к огню.

– Садитесь на этот, – сказала она. Затем подвинула второй сиденьем к огню в нескольких футах от первого и села.

Ее движение почти парализовало Джеймса. Он не сразу смог сесть, еще дольше готовился заговорить. Верити не дала повиснуть в воздухе неловкому молчанию.

– Я никогда не была в этой комнате, наверное, она очень старая. Только один раз я видела такие панели, обитые льном, в одном старом доме времен Тюдоров в Линкольншире. Он выгодно подчеркивает гобелены, не правда ли? У вас очень красивый дом, лорд Харкнесс.

«Хорошо, что она начала разговор с банальности».

– Ты действительно так думаешь? Тебе он не кажется темным и зловещим?

– Сначала казался, – улыбнулась Верити. – То же самое я думала и о вас.

Джеймс прижался к спинке стула. «Для вежливой болтовни это, пожалуй, слишком».

– Но с тех пор я обнаружила, – продолжала Верити, – что Пендурган не такой темный и зловещий, каким кажется. Точно так же, как и его хозяин.

– Верити... – недоверчиво покачал головой, затем поднялся со стула, слишком взволнованный, чтобы усидеть на месте.

Он опять начал расхаживать взад-вперед и ломать руки.

«Она делает его извинение еще труднее».

– Как ты можешь говорить такие вещи после того, что случилось вчера вечером?

Джеймс остановился перед Верити.

– Не могу передать, насколько я сожалею о своем поведении. – Он почувствовал, что нависает над ней, и снова сел. – Это непростительно. Смогу ли я когда-нибудь...

– Прошу вас, милорд. – Верити подняла руку, чтобы заставить Джеймса замолчать. – Не стоит утруждать себя извинениями зато, что произошло. Кроме того, это я должна извиняться.

– Ты? С какой стати тебе передо мной извиняться, если это я...

– Вам нужно было только утешение, а я не смогла вас утешить.

В ее глазах появилась то ли досада, то ли печаль.

– Я хотела бы сделать это, но вы, должно быть, поняли, что это невозможно. Мне очень жаль.

«Боже правый! Верити действительно перед ним извинялась, и это после того, как он практически изнасиловал ее вчера вечером. Это было выше его сил».

Джеймс опять вскочил на ноги, слишком взволнованный, чтобы сидеть спокойно.

– Верити, вчера я обошелся с тобой мерзко. Я... я причинил тебе боль.

Верити опустила глаза:

– Я сама виновата.

«Сама виновата? О чем она говорит? Может быть, она винит себя в том, что не предупредила его о своей девственности? Но она же, несмотря на всю очевидность, отрицала, что до этого вечера была девственницей».

– Ничего не понимаю!

– Не важно. – Верити снова подняла глаза. – Может быть, нам попробовать стать просто друзьями?

Джеймс не поверил своим ушам.

– Ты хочешь быть моим другом? После того, что я с тобой сделал? И после всего, что ты узнала – а ты не могла этого не узнать – о моем прошлом?

– Да, конечно, – ответила Верити, как будто это было самое обычное дело.

Джеймс снова опустился на стул.

– Я не понимаю тебя, Верити Озборн. Почему в тебе нет ко мне ненависти за боль, которую я тебе причинил? И почему ты не боишься меня, как все остальные?

– Вспомните, милорд: я была рядом с вами вчера вечером. Я видела, что с вами происходило.

Джеймс вздрогнул, как от удара. «Боже милостивый, что она видела?»

– Я знаю, что сознание ваше было снова в Испании, – сказала Верити, – и вы снова переживали тот бой.

Джеймс вцепился в деревянные подлокотники кресла.

– Откуда ты, черт побери, об этом знаешь? – спросил он, разъяренный тем, что ей известно об Испании.

«Что еще она знает?»

– Пожалуйста, не сердитесь, милорд. Я выспросила об этом капитана Полдреннана.

– Черт бы его побрал!

– Не надо винить капитана, – сказала Верити. – Это я слишком назойлива, лезу не в свое дело. Я хотела знать, правда ли то, что слышала от других.

– От бабушки и прочих?

– Да.

Джеймс тяжело вздохнул.

– Тогда тебе известно, что я сделал. Ты знаешь, какое зло я совершил. А теперь я причинил боль и тебе.

– Я знаю только то, что сама видела, милорд, – возразила Верити. – Я видела собственными глазами, как случившееся в Испании до сих пор, спустя столько лет, раздирает вас на части. Я хотела бы вам помочь, если сумею.

«Черт бы побрал ее вмешательство. Ее стремление утешить становится назойливым и совсем ему не нравится.»

Джеймсу не удалось скрыть раздражение в голосе.

– Как ты можешь помочь мне?

Верити улыбнулась, не обращая внимания на его поднимающийся гнев.

– Оставаясь вашим другом, – сказала она. – Готовя вам отвар корня валерианы, чтобы помочь спать без кошмаров. Находясь поблизости, когда видения снова овладеют вами. Слушая, когда вы захотите рассказать об этом.

«Рассказать об этом? Она сумасшедшая?»

– Боже милостивый, я хочу только забыть обо всем. Однако это невозможно. Разговоры об этом – самое последнее, что может мне помочь. Занимайся своими настоями и отварами, Верити.

Слова Джеймса ее не задели, и Верити настаивала:

– Но если держать этот ужас в себе, он будет изводить вас. Я ничего не понимаю в видениях и помрачениях сознания, или что там еще с вами происходит.

«Господи, сделай так, чтобы она замолчала!»

– ...Но я знаю, что такое кошмары, – продолжала она. – Я знаю, каково снова и снова видеть и чувствовать весь ужас с той же остротой, что и в первый раз, и просыпаться от собственного крика. И это повторяется снова и снова, и тебе кажется, что ты умрешь от этого.

Джеймс сдержался и стал всматриваться в лицо Верити. Она говорила искренне. Он думал, что она преодолела ужас, который ей пришлось пережить, будучи проданной на рыночной площади. Он даже негодовал на нее за это. Неужели он переоценил ее силу? Неужели она до сих пор мучается кошмарами?

– То, что происходит с вами, должно быть, в тысячу раз хуже, – говорила Верити, – поскольку это происходит, когда вы бодрствуете. Я видела, что с вами творится.

Джеймс заерзал в кресле.

– Из-за чего это случилось? – спросила она, явно убежденная, что он ей ответит.

Джеймс нечасто говорил о своих провалах в сознании. Только с Лоббом, который знал о них с самого начала, и один-два раза с Аланом Полдреннаном. Но ее решительный взгляд свидетельствовал о том, что она не отстанет от него до тех пор, пока он ей все не расскажет. Черт бы ее побрал!

– Милорд?

Джеймс бросил на Верити взгляд, в котором, он надеялся, отразилось недовольство ее настойчивостью, и в конце концов сдался, оказавшись бессильным под взглядом ее ласковых карих глаз. Джеймс отвел взгляд и уставился на пятно на стене над плечом Верити.

– Я прочитал письмо и бросил его на решетку у себя за спиной, – начал он. – Через несколько минут я встал налить себе бренди, считая, что письмо уже давно сгорело. Я ошибся. Краем глаза я увидел, что оно лежит на углу решетки. Наверное, именно в тот момент оно вспыхнуло, не знаю. Больше я ничего не помню.

Верити помолчала, потом сказала:

– Это действительно в тысячу раз хуже ночных кошмаров.

Когда Джеймс посмотрел на нее, она встретилась с ним взглядом и не отвела глаза.

– Я хотела бы вам помочь.

– Почему?

– Потому что догадываюсь, что под всей этой болью, под внешностью лорда Хартлесса скрывается хороший человек, – сказала Верити.

«Право, с него было достаточно.»

– Мадам, вы взялись за меня, как рудокоп со своим кайлом, который долбит и долбит по камню там, где, ему кажется, проходит богатая жила. Но вы здесь ничего не найдете, дорогая. Предлагаю бросить это занятие. Вы только разочаруете нас обоих.

– Я просто хочу помочь.

– Ты не можешь мне помочь! – рявкнул Джеймс. – Во имя всего святого, это же не легкая простуда, которую можно вылечить твоими травами. Неужели ты не понимаешь?

Верити смотрела на него ясными карими глазами, печальными, как у собаки, полными боли.

«Проклятие! Он не имеет права кричать на нее.»

Джеймс запустил пальцы в волосы и попытался обуздать свой гнев. Верити не заслуживает такого грубого обращения, но и он не заслуживает ее участия. Он нанес ей непоправимый вред, а она хочет помочь ему. Такое почти не возможно выдержать.

Джеймс откашлялся.

– Нет, конечно, ты не понимаешь, – сказал он, понизив голос. – Что ты можешь сделать? Как ты можешь понять, что значит жить жизнью, пронизанной стыдом и чувством вины? Терпеть страх и ненависть всех вокруг, до тех пор пока не превратишься в чудовище, каким тебя считают? Каждое утро просыпаться и спрашивать себя, сможешь ли выдержать еще один день? Страстно хотеть покончить со всем этим и не иметь на то достаточно мужества? Что ты об этом знаешь?

Верити сидела тихо, сложив руки на коленях, огонь отражался в глубине ее темных глаз: она смотрела на пламя, горящее в камине за спиной у Джеймса.

Через некоторое время она подняла на него глаза и тихо заговорила.

– Вы правы, – сказала она. – Наверное, я никогда не смогу постичь всю боль, которую вам довелось пережить. Извините, если я взяла на себя слишком много. Я просто надеялась, что могу предложить вам свою дружбу, если она вам нужна.

Она обезоружила его своими великодушными словами и ласковыми глазами. Она предлагала ему еще один драгоценный дар, а он был почти готов швырнуть его ей в лицо. Гнев растаял. Джеймс наклонился вперед в своем кресле и взял Верити за руку.

– Дорогая моя Верити, нет ничего на свете, чего бы я желал больше, чем твоей дружбы, и я с благодарностью ее принимаю. Но, признаюсь, ты поставила меня в тупик. Ты так добра к человеку, который вел себя вчера с тобой, как скотина, взяв тебя против твоей воли.

Верити снова опустила глаза. Теперь она рассматривала свои сцепленные на коленях руки.

– Это было не против моей воли, – прошептала она.

– Может быть, вначале и не было. Но я сделал это безобразно. Я причинил тебе боль и глубоко сожалею об этом. Это больше никогда не повторится, обещаю тебе.

– Вы не причинили мне никакого вреда, уверяю вас, милорд.

Джеймс сомневался в этом, но не стал настаивать.

– Если мы друзья, то называй меня, пожалуйста, Джеймс.

– Хорошо, Джеймс.

Джеймс сжал и отпустил ее руку. Он не хотел, чтобы Верити подумала, что он желает большего.

– Верити Озборн, ты замечательная женщина. Ты усмирила меня, и я буду горд называть тебя своим другом. Но не надо на меня давить в некоторых вопросах. Так же как и я не буду на тебя давить в вопросах, которые тебе не хочется обсуждать.

При этих словах Верити слегка вздрогнула. Джеймс ее провел. Это был своего рода шантаж: ее молчание относительно Испании в обмен на его молчание о ее девственности и так называемом замужестве, но это было необходимо.

– Согласна?

– Согласна.

– Ты останешься в Пендургане? – спросил он.

Верити закусила нижнюю губу, обдумывая ответ.

Джеймс понял, что теперь он берет на себя слишком много.

– Верити, как я сказал тебе в первую ночь, ты не обязана оставаться здесь, если ты этого не хочешь. Ты свободна и можешь уехать. Куда пожелаешь. Ты всегда была свободна.

Верити перестала покусывать губу, но продолжала хмуриться. Джеймсу ужасно хотелось узнать, о чем она думает. Хочет ли она уехать? Конечно, когда-то хотела, но он думал... он надеялся...

– К тому же я подозреваю, – добавил Джеймс, – что тебе некуда ехать. Ты говорила, что твои родители умерли, что у тебя нет ни братьев, ни сестер. Женщина, которую ты так любила, та, что научила тебя обращаться с травами, тоже умерла, если я не ошибаюсь?

– Да.

– Тогда позволь мне предложить тебе приют в Пендургане, – сказал Джеймс, стараясь, чтобы голос его звучал ровно, без трогательно жалобных ноток, которые отразили бы его душевное состояние.

Мысль о том, что Верити уедет, вызвала у него отчаяние, завывающее, как холодный ветер.

– Я все еще чувствую ответственность за тебя, Верити, – продолжал он, – несмотря на мое недавнее поведение. Я буду очень рад, если ты останешься, моя дорогая. Ты будешь моей дальней кузиной. Тебя это устроит?

Верити улыбнулась, и его отчаяние превратилось в теплый ветерок надежды.

– Да, Джеймс, – кивнула она. – Мне очень хотелось бы остаться. Спасибо.

Джеймс улыбнулся ей в ответ.

– И мы будем друзьями, – заверил он.

Но было еще одно неприятное дело, которое предстояло обсудить, и Джеймс почувствовал себя неловко, готовясь заговорить об этом.

– Да, мы будем друзьями, – сказал он наконец. – Но ты должна позволить мне быть тебе больше чем другом, Верити, если я... если ты... если будет ребенок.

Ее рот приоткрылся, и она быстро прикрыла его рукой. Она залилась краской и уставилась на него широко открытыми глазами. Она была настолько ошеломлена, что, казалось, не дышала, как будто из нее выпустили воздух. Конечно, она даже не подумала о такой возможности. Господи, она в самом деле была невинна.

– Ты скажешь мне? – спросил Джеймс.

Верити отвела глаза, и вдруг ему захотелось обнять ее, утешить, как она утешала его. Он сопротивлялся неожиданному приливу нежности.

– Верити, ты мне скажешь?

– Да, – ответила она едва слышно, почти шепотом.

– Обещай мне это.

Верити подняла голову – щеки ее еще пылали. Впервые она не смотрела ему прямо в глаза. В таком волнении он ее еще никогда не видел.

– Обещаю, – сказала Верити. – Но... не забывай, что я хорошо знаю травы. Я... я знаю, как предупреждать такие вещи.

Джеймс откинулся на спинку кресла. Его охватило огромное облегчение. Огромное и, по-видимому, явное облегчение. На лице Верити, прежде чем она успела взять себя в руки, промелькнула боль.

– Тебе нет необходимости об этом беспокоиться, Джеймс, – сказала она.

Броня из гордости и достоинства была на своем месте.

– А теперь у меня много дел в буфетной. Извини. – Она не оглядываясь, почти бегом выскочила из комнаты.

– Проклятие!

 

Глава 9

– Ты хочешь, чтобы я что?..

Верити улыбнулась, увидев ужас на его лице.

– Я подумала, что было бы неплохо, если б ты пошел со мной раздавать рождественские корзинки с подарками твоим фермерам-арендаторам и в дома Сент-Перрана.

Джеймс уставился на Верити тяжелым взглядом, который он освоил во время службы в армии. Он не будет потакать этим ее глупостям.

– Для этого я тебе не нужен, – сказал он суровым тоном. – Об этом всегда заботились слуги.

– Всегда?

– Да, с тех пор... с тех пор как умерла Ровена. Она следила за такими вещами.

– А теперь ты вместо нее посылаешь слуг?

– Да. – Ему не нравилось, к чему шел разговор. – Ну и что?

Верити подняла одну бровь:

– Ты не думаешь, что это немного... безлично?

– Безлично?

– Да. Я думаю, что было бы правильно, если б кто-то из семьи раздавал подарки и лично желал арендаторам – твоим арендаторам – счастливого Рождества. Я надеялась, миссис Бодинар захочет пойти со мной, но она тоже отказалась.

Джеймс едва сдержал улыбку.

– Ты приглашала Агнес? Ходить по домам Сент-Перрана?

Верити улыбнулась в ответ:

– Да.

– Ха! Ты храбрая женщина, Верити Озборн. Я подозреваю, Агнес не оценила твое приглашение.

– Как видишь, нет. Поэтому я очень надеюсь, что вместо нее со мной пойдешь ты.

Улыбка Джеймса превратилась в недовольную гримасу.

– Нет.

– В конце концов, мы будем раздавать твои подарки.

– Нет.

– Их ценность возрастет, если они будут получены из твоих рук.

– Нет.

– О, Джеймс! Это же Рождество!

Вот так получилось, что в морозный день накануне Рождества Джеймс подъезжал к домам фермеров-арендаторов и к каждому дому на своей земле и раздавал корзинки с подарками, приготовленные Верити и слугами.

Верити не обращала внимания на потрясенные лица взрослых и испуганные детские и вела Джеймса от дома к дому, как будто это было самое естественное событие и происходило чуть ли не каждый день.

– Лорд Харкнесс просит вас принять это от него, – говорила Верити и вкладывала Джеймсу в руки корзинку, чтобы он вручил ее сам.

Это было неуклюже. Это было трудно. Джеймс был уверен, что арендаторам так же неловко, как и ему.

Так было не всегда. Он делал это вместе с матерью, когда был ребенком, потом однажды с Ровеной, когда оказался дома в отпуске. Его жена, однако, всегда держалась надменно, когда они посещали простые каменные дома и жилища фермеров. Может быть, слово «равнодушная» лучше описывало ее манеру держаться, потому что она не была злой. Верити же знала каждого члена семьи по имени, у нее были припасены улыбка и прикосновение для каждого ребенка, особые слова, предназначенные каждому взрослому. Верити дарила особым образом уложенные апельсины, красиво перевязанные мешочки с душистыми травами – нелепая роскошь для простых людей, которой они бурно радовались.

Работа оказалась не такой неприятной, как ожидал Джеймс. Доброе отношение его людей к Верити распространилось и на Джеймса. В каждой семье его благодарили. Тяжело, неуклюже, часто против своей воли, но благодарили в каждом доме. За шесть с лишним лет это были первые вежливые слова, адресованные Джеймсу большинством людей, и, как ни странно, это его радовало.

Рождество прошло, как всегда, спокойно. Джеймс боялся, что Верити в своем стремлении вернуть ему доброе имя будет использовать этот случай, пытаясь возродить старые традиции. Она не стала этого делать. Она спокойно стояла рядом, пока Джеймс неуклюже ухищрялся заставить кого-то другого разжигать рождественский огонь. Юный Дейви Ченхоллз был бы очень рад сам этим заняться, но попросил Верити помочь ему, и, разжигая огонь, они вдвоем держали прошлогоднюю обгоревшую охапку хвороста, пока Джеймс делал все возможное, чтобы стоять к ним спиной. Потом Верити вместе со всеми подняла бокал пунша, послав Джеймсу взгляд, который дал ему понять, что она сознает, каким тяжелым испытанием все это оказалось для хозяина Пендургана.

Рождественским утром Верити пошла в церковь с Агнес и не возражала, когда Джеймс отказался к ним присоединиться. Она даже не упомянула другие праздничные традиции, хотя Джеймс догадывался, что она привыкла к более веселым занятиям в это время года. Он предполагал, что раньше Верити с восторгом следовала ежегодным традициям. Ее естественная душевная щедрость должна была засиять во время празднования Рождества.

Тем не менее Верити даже не пыталась возродить давно утраченные сентиментальные традиции этого несчастного семейства. В этом году она от Джеймса не потребовала ничего, кроме той неуклюжей раздачи корзинок.

Джеймс после этого почувствовал облегчение и небольшое разочарование. Он втайне надеялся, что Верити возродит «ветку поцелуев», хотя, может быть, и к лучшему, что она этого не сделала.

Их неправдоподобная дружба превратилась в спокойные, непринужденные отношения. Верити так и не узнала (Джеймс по крайней мере надеялся, что она не узнала) о страстном влечении, которое он испытывал по отношению к ней, так как он изо всех сил старался сдерживать это влечение. В этом было нечто большее, чем простое желание, но Джеймс знал, что идти по этому пути не имеет смысла. Он был решительно настроен не осквернять ее оставшуюся добродетель. То, что он когда-то намеревался сделать ее своей любовницей, теперь казалось абсурдным. Даже мысль о том, чтобы опять подвергнуть унижению ее чувство собственного достоинства, казалась ему бессовестной.

Верити оставалась верна своему предложению дружбы, удерживая их отношения строго в соответствующих рамках. Несмотря на это, Джеймса влекло к ней, и ему плохо удавалось справляться с этим влечением, которое к тому же было не просто физическим.

Джеймс часто ловил себя на том, что ему невыносимо хочется просто быть рядом с Верити, сидеть с ней в одной комнате, ехать верхом по имению бок о бок с ней, разговаривать с ней, молчать с ней. Может быть, именно поэтому он предложил за нее свою цену в Ганнислоу? Неужели его толкнуло на это только одиночество?

Они ездили вместе верхом, когда позволяла погода. Джеймс брал Верити с собой на вересковую пустошь и, к ее восторгу, показывал каменные круги и другие древние памятники. Когда погода вынуждала их сидеть под крышей, Джеймс водил Верити по дому, по самым старым его частям, которыми никогда не пользовались, объяснял, что в каком веке было построено, рассказывал историю семьи. Во время этих хождений они много разговаривали, в основном о своем детстве, о семьях, о друзьях, о книгах, поэзии и политике. Верити любила слушать корнуэльские сказки, и Джеймс был счастлив ей угодить. Уже много лет он не испытывал удовольствия от такой легкой, непринужденной беседы и теперь наслаждался каждым моментом. Он знал, что ей хочется поговорить об Испании. Ему хотелось поговорить о ее фальшивом замужестве. Однако никто из них не нарушал уговор и не проявлял любопытства.

Верити только один раз подошла вплотную к запретной теме. Однажды прохладным, но солнечным утром они поехали верхом на Хай-Тор. Оставив лошадей внизу, они стали пешком подниматься в гору. Там они забрались на упавший валун и любовались открывшимся видом, пока ледяной ветер не прогнал их. Верити смеялась и прыгала вниз по холму, как девочка. Джеймс был очарован этим зрелищем.

Верити замедлила шаг, только когда оказалась в особенно каменистом месте, и Джеймс взял ее затянутую в перчатку руку, чтобы помочь спуститься по скалистому склону. Хотя не было ничего непристойного в том, чтобы так взять ее за руку, Джеймс ощутил необыкновенное тепло, которое передавалось сквозь кожу ее перчаток. Они переглянулись, и Джеймс понял, что Верити почувствовала то же самое.

Когда Джеймс вывел ее на ровную дорогу, Верити не отпустила его руку и, смеясь, потянула за собой по склону. Подойдя к лошадям, они запыхались, от их дыхания в воздухе клубились белые облачка пара. Улыбка Верити была ослепительна, а сама она выглядела неотразимо. Джеймсу пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы не схватить ее за руки и не целовать до самозабвения. Сдерживать злополучное обещание было все труднее.

– Разве ты не любишь это время года? – спросила она. – Воздух чистый до хруста и такой холодный, что щиплет кожу.

– Нет, как ни странно, – ответил Джеймс, – я всегда ненавидел зиму.

«До сегодняшнего дня», – подумал он.

Верити притихла и выпустила его руку.

– Извини, – Капитан Полдреннан говорил мне о...

Верити раскрыла было рот, но тут же прикрыла его рукой, ясно понимая, что зашла на запретную территорию. Но Джеймс в тот момент чувствовал к Верити особое расположение, ему хотелось бы продолжать держать ее руку в своей, и он решил позволить ей немного отступить от уговора.

– Что он тебе говорил? – спросил Джеймс.

Глаза Верити расширились от неожиданности.

– О! – Она некоторое время в замешательстве пристально смотрела на Джеймса, пытаясь понять, действительно ли он разрешил ей продолжать.

Он ободряюще кивнул ей, и, глубоко вздохнув, Верити пробормотала:

– Ну, он рассказывал о той жуткой зиме в Испании, о замерзшей земле, о траншеях, о... обо всем.

– Да, было очень паршиво, – сказал Джеймс, потом поддался своему порыву и поцеловал ее в губы. – А теперь поехали домой, пока и здесь не стало так же паршиво.

Верити улыбнулась, и сердце Джеймса запрыгало в груди. Она не возражала против его поцелуя. В какой-то миг он чуть было не обнял ее и не начал целовать, но сдержался. Он не хотел портить то, что было между ними. Может быть, Верити сочтет этот поцелуй просто дружеским проявлением.

Они сели на лошадей и поскакали в Пендурган в наилучших отношениях.

Добравшись до дома, Джеймс и Верити сняли плащи и шляпы и направились в гостиную, желая побыстрее согреться.

Однако нашли там Агнес. Облаченная, как обычно, в черное Агнес подняла глаза от своего шитья и бросила на Джеймса с Верити холодный и злой взгляд, а потом отложила вышивку, встала и без единого слова вышла из гостиной.

Джеймс привык к приступам раздражительности Агнес, но он чувствовал испуг Верити.

– Иди сюда, – позвал он. – попробуем согреться. Я позвоню и скажу, чтобы принесли чего-нибудь горячего выпить.

Миссис Трегелли пришла почти сразу. Джеймс начал заказывать чай и бисквиты, а когда обернулся, увидел, что Верити подвинула два кресла поближе к огню, повернув одно, как всегда, спинкой к камину. В другое она уже села.

– Спасибо, – сказал Джеймс. – Ты в высшей степени терпима к моей... моей слабости.

Теперь он сам затронул запретную тему. Ему надо быть осторожным. Он ожидал, что Верити будет вести себя так, будто он об этом не говорил.

Однако Верити спросила:

– Это... это опять было? После той ночи?

– Нет.

– Я рада, – сказала она. – Это... это часто бывает?

Джеймсу следовало бы прекратить этот разговор, но ему надоело сопротивляться. Он решил позволить ей попробовать.

– Не так часто, как в прошлые годы, – ответил он. – Но я никогда не знаю, когда этого ожидать. По крайней мере благодаря тебе я стал спокойнее спать. Может быть, провалы в сознании тоже со временем сократятся.

Верити протянула руку и тронула его за рукав.

– Я молюсь, чтобы они совсем пропали, – сказала она.

Миссис Трегелли принесла чай, и разговор стал более общим.

Джеймс привык, что Верити постоянно находится поблизости: он видел ее за обеденным столом, слышал, как она смеется с Дейви в огороде, ощущал знакомый слабый запах лаванды, когда она входила в комнату, ожидал ее появления в библиотеке по вечерам, когда она приносила ему успокоительный напиток. Джеймс начал забывать, насколько безрадостной была его жизнь до ее приезда.

Январь предвещал дождливую зиму. Сразу после Рождества выпало немного снега, но на этом дело и кончилось. Было довольно холодно, и почти каждый день шел дождь.

Самый тягостный для Верити вопрос решился. Она не забеременела.

Когда Джеймс упомянул о такой возможности, Верити была потрясена до глубины души. Она об этом даже не думала. Сама мысль о том, что она способна носить ребенка, как любая другая женщина, была слишком чудесной, чтобы ее осознать.

Всрити солгала, сказав, что знает травы, помогающие в таких делах. В тот день она углубилась в свои травники в поисках нужных ей сведений. Они были неутешительны. Где бы это она нашла гранатовые зерна? В конце концов ничего не понадобилось. Это было хорошо, потому что как бы она объяснила рождение ребенка? Несмотря на это, Верити оплакивала потерянную надежду, когда узнала, что ребенка не будет.

Верити использовала каждое ясное утро для того, чтобы покататься с Джеймсом верхом или чтобы навестить жителей Сент-Перрана. Она стала брать Титанию в деревню с тех пор, как ее прихватил внезапный ливень, а она шла пешком и была вынуждена тащиться по грязи наверх, в Пендурган. К тому же на Титании она могла уезжать дальше от дома.

Однажды в конце января Верити возвращалась с фермы Пеннека, самого большого и самого удаленного арендованного участка в имении Пендурган, когда вдруг заметила Руфуса Баргваната. Верити расстроилась, увидев, как добродушный Марк Пеннек, прислонившись к загородке, болтает с этим ужасным человеком. Верити пришпорила Титанию, послав ее в противоположном направлении, а интуиция предупреждала, что Баргванат готовит ей неприятности.

Она никогда не говорила Джеймсу, что подслушала их ссору в тот день, когда он уволил Баргваната. Это только напомнило бы ей, что действие Джеймса в ее защиту явилось решающим моментом, когда она поняла, что влюблена в Джеймса. Она осмотрительно скрывала эти глупые чувства.

Тропинка от фермы Пеннека увела Верити на юго-восток, в незнакомое ей место. Чтобы не заблудиться, Верити старалась держать в поле зрения похожую на кроличье ухо башню церкви Сент-Перрана, но после нескольких поворотов она вдруг исчезла из виду, и Верити совсем запуталась.

Она придержала Титанию, чтобы осмотреться, как вдруг услышала стук копыт приближающейся лошади. Вскоре она увидела капитана Полдреннана.

– Миссис Озборн! – Капитан натянул поводья и, сняв шляпу, приветствовал Верити. – Какая неожиданность увидеть вас на этой тропинке. Вы, случайно, не навестить ли Босрит собрались?

Верити смущенно огляделась.

– О, Босрит в этой стороне? Я не знала.

Капитан улыбнулся:

– Вы заблудились, миссис Озборн?

– Боюсь, что да. Я потеряла из виду свой ориентир – церковь Сент-Перрана. Или меня водят пикси.

Капитан откинул голову и расхохотался.

– Значит, вас предупредили об этом народце? – сказал он, все еще улыбаясь. – Поезжайте за мной, я провожу вас обратно в Сент-Перран.

Капитан повернул свою лошадь и направил ее по дорожке, которую Верити даже не заметила. Через несколько минут снова стала видна башня церкви.

– Вы ехали в деревню? – спросил капитан.

– Не совсем, – ответила Верити. – Я собиралась возвращаться в Пендурган. Мне не нравятся вон те тучи. Я ехала с фермы Пеннека.

– С фермы Пеннека? В этом направлении? – Капитан опять рассмеялся. – Боже мой! Вы в самом деле заблудились.

– Я просто... я увидела человека, с которым не хотела бы встречаться.

Верити смотрела на дорожку перед собой и недоумевала, почему бывший управляющий ходит вокруг Пендургана. Ей в голову приходили многие объяснения, но ни одно из них ей не нравилось.

Голос капитана прервал ее размышления:

– Вы не будете возражать, если я спрошу, кого вы так старательно избегаете? Я понимаю, что это не мое дело, и, если не хотите, можете не говорить. Но если кто-то досаждает вам...

– Это был Руфус Баргванат.

Верити искоса глянула на капитана и увидела, как он сморщился.

– Баргванат?

– Да, – сказала она. – Я думала, он ушел из этих мест после того, как Джеймс его уволил. Очень неприятный человек.

– Я тоже так думал, – сказал Полдреннан, все еще хмурясь. – И всегда удивлялся, почему Джеймс его у себя держит. Он нашел ему замену?

– Нет еще, – ответила Верити. – Он всю работу делает сам. Он и без того был загружен на руднике, а из-за дождей прибавилось работы с насосами. Сейчас он, бедняга, работает вдвое больше.

Капитан Полдреннан молчал, и Верити, посмотрев на него, заметила любопытство в его серых глазах. Она удивленно приподняла брови, и Полдреннан улыбнулся.

– По-моему, вы вполне освоились в Пендургане, – сказал капитан.

Верити почувствовала, что у нее загорелись щеки, как будто в словах капитана был более глубокий смысл.

– Да, – ответила она, – думаю, что освоилась. Несколько минут они ехали, преодолевая изгибы и повороты тропинки, прежде чем Верити снова заговорила.

– Как выдумаете, почему мистер Баргванат до сих пор здесь? – спросила она.

– Вас это беспокоит?

Верити тщательно подбирала слова:

– Он делал довольно... неприятные намеки в мой адрес.

– А-а...

– Мне бы не хотелось думать, что он распространяет гадкие слухи.

– Думаю, вам не стоит волноваться, – сказал капитан. – Баргванат считает себя обиженным и стремится раздуть скандал. Но злоба его направлена не на вас, а на Джеймса.

«Возможно, так оно и есть, – Верити, – но что мешает ему нападать на Джеймса, обвиняя его в непристойных отношениях со мной?»

– Не знаю никого в округе, кто захотел бы нанять этого человека, – продолжал капитан. – Все знают, что у него отвратительный характер. Большинство людей рады избавиться от него. Скорее всего он уйдет искать работу туда, где его не так хорошо знают.

– Надеюсь, вы окажетесь правы, капитан.

Полдреннан ехал впереди, пока тропинка была узкая, и подождал Верити, чтобы она могла ехать рядом, когда они добрались до широкой дороги, ведущей в Сент-Перран.

– А вон и деревня, – сказал он. – Я не думаю, что злобные пикси куда-то заведут вас, когда впереди виднеется церковь. Они не посмеют.

Верити улыбнулась его поддразниванию. Если бы ее сердце не было уже занято, она влюбилась бы в обходительного капитана. Он сильно отличался от своего сурового друга.

– Капитан, – сказала Верити, – можно вас кое о чем спросить?

Полдреннан усмехнулся:

– Попробую угадать. Вопрос будет опять о Джеймсе?

– В некотором роде. Видите ли, я решила помочь ему восстановить свою репутацию.

Капитан присвистнул и неодобрительно посмотрел на Верити.

– Это несправедливо, – заявила она громким от волнения голосом, – что все считают его таким жестоким из-за того, в чем он вовсе не виноват. Это несправедливо!

Одного взгляда капитана Полдреннана хватило, чтобы Верити поняла, насколько дерзко прозвучали ее слова. Краска смущения опять залила ей щеки, и Верити застенчиво отвела глаза.

– Я понимаю, что вы чувствуете, – кивнул капитан. – И как сильно вам хочется все изменить. Но уже был нанесен такой вред...

– Я знаю, – сказала Верити. – И возможно, я в самом деле ничего не сумею сделать, чтобы восстановить его честное имя. Но я должна попытаться.

Когда они остановились на тропинке, лошади забеспокоились, и капитан Полдреннан погладил свою кобылу по длинной шее. Он не сводил глаз с Верити.

– Да, думаю, должны, – он наконец.

– Я надеялась, что вы каким-то образом сможете мне помочь, – быстро продолжила она, не дожидаясь, пока он возразит. – Все знают, что вы друг Джеймса, и тем не менее ваша репутация от этого не пострадала. Я подумала, что, может быть, среди других ваших знакомых вы могли бы...

Она так и не закончила свою мысль, потому что сама ясно не представляла себе, что мог бы сделать капитан.

– Миссис Озборн, – сказал Полдреннан, – вы ведь хотите склонить на свою сторону не дворян. Они и без того не расположены очернять человека своего круга, или по крайней мере они более склонны прощать. Или не обращать внимания. Какая бы ни была тому причина, Джеймсу не составило бы труда войти в общество, если бы он того захотел. Но я думаю, он этого не хочет. Он изолировал себя на вершине своего холма так давно, что за исключением ближайших соседей мало кто о нем знает.

Верити недовольно поцокала языком.

– Восстановить доброе имя можно только с помощью тех, кто живет и работает на его земле. Надо склонить на свою сторону шахтеров и фермеров. Они люди простые, многие из них суеверны. Труднее всего будет изменить их мнение.

– Я тоже так думаю, – согласилась Верити. – Именно это я и собиралась сделать.

Она рассказала капитану о рождественских корзинках и улыбнулась, заметив его удивление.

– По-моему, они были так же удивлены, как и вы. Вы, конечно, понимаете, что радушного приема никто не оказал. Джеймс был, как всегда, хмурый. Некоторые из тех, к кому мы приходили, выглядели испуганными, но все вели себя вежливо и выражали благодарность, хотя и через силу. Несмотря ни на что, для Джеймса это было тяжелое испытание.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – сказал капитан. – Мало кому будет приятно смотреть на лица мужчин и женщин, которые не скрывают своей ненависти к тебе, хотя, видит Бог, за много лет Джеймс, наверное, уже привык к этому. – Помолчав, капитан Полдреннан покачал головой: – Бедняге Джеймсу перепала часть зла, которым наделяют сказочных великанов и демонов. Или Трегигла, который продал душу дьяволу.

Капитан послал свою лошадь вперед, то же сделала и Верити. Она беспокоилась, как бы дождь не застал ее в дороге.

– Еще хуже было то, – продолжал капитан, – что тот ребенок, сын Клегга, тоже погиб при пожаре в Пендургане. Сказки о злодеяниях Джеймса с годами росли и обрастали всевозможными преувеличениями и откровенными выдумками, но вера в его жестокость оставалась нерушимой. Знаете, мы, корнуэльцы, неохотно освобождаемся от давно устоявшейся догмы, особенно если она связана со злом. Нам нужны злодеи, чтобы держать детей в послушании.

Несмотря на несерьезность этих слов, в голосе капитана прозвучало уныние. Верити слегка отклонилась, прижимаясь коленом к луке седла, и, протянув руку, дотронулась до рукава Полдреннана.

– Я рада, что вы друг Джеймса, – сказала она.

Капитан коротко пожал ей руку, до того как она ее убрала.

– Полагаю, вы ему тоже друг?

– Да, вы правы.

Капитан улыбнулся:

– Он вам нравится, не так ли?

– Да, конечно, – ответила Верити, хотя никогда не показала бы глубину этой симпатии. Признаться в дружеских чувствах было достаточно. – К тому же я не верю, что Джеймс порочный, – продолжала она. – Я видела, что с ним творится при виде огня.

– Вы видели?

– Видела.

Верити не собиралась уточнять. Есть такие подробности, о которых лучше помолчать, даже с друзьями.

– Джеймс болен, а не порочен, он заслуживает сострадания и понимания, но никак не ненависти.

Улыбка капитана стала еще шире, и в серых глазах загорелся огонек.

– Дорогая миссис Озборн, судьба привела вас в Пендурган в счастливый день. Может быть, у старины Джеймса еще раз появится надежда на счастье.

Щеки Верити запылали. Молодые люди уже почти проехали через деревню. Тучи еще больше потемнели и приобрели свинцовый оттенок. У Верити оставалось мало времени, чтобы попросить совет, который ей был нужен, так что она постаралась не обращать внимания на свое пылающее лицо.

– А как мне склонить местных жителей на свою сторону? – спросила она. – Как мне помочь лорду Харкнессу?

– Начните с человека, которому они больше всего доверяют, – без колебаний ответил капитан.

– Бабушка Пескоу?

– Сумейте убедить ее, и другие последуют за ней.

В сырые февральские дни Верити использовала каждую возможность, чтобы съездить в Сент-Перран. Она сидела с бабушкой у очага, болтала и пила чай с другими местными женщинами, которые там собирались. Верити стала приносить свой чай, когда узнала, что он очень дорогой и поэтому чайные листья бабушки завариваются не один раз, так что пить приходилось просто горячую воду.

Иногда Верити приносила травяные смеси, которые готовила сама. Хотя одни смеси получались удачнее других, бабушка и остальные женщины всегда были благодарны за приношение. Один раз Верити принесла настоящий индийский чай из буфетной миссис Ченхоллз. Она попросила разрешения Джеймса вторгнуться в кладовую, объясняя это тем, что не хочет истощать небогатые запасы бабушки, и он не возражал.

– Его милость прислал вам чай и просил передать привет, – заявила Верити, отдавая чудесный индийский чай Кейт Пескоу.

Кейт подозрительно прищурилась.

– Правда? – спросила она, скептически выгнув бровь.

– Как ты смеешь не верить миссис Озборн? – строго осведомилась бабушка. – Она не из тех, кто рассказывает сказки. Вспомни, она привела Джеймса на Рождество.

– Такое не забудешь! – воскликнула Кейт. – Меня чуть удар не хватил.

– Он приходил и к нам на ферму, – сказала своим мягким, робким голосом Борра Нанпин. – Я подумала, что с его стороны было очень мило прийти с вами, мисс Верити. Он никогда раньше этого не делал.

– Он сейчас делает много такого, чего раньше никогда не делал, – вмешалась бабушка.

– Правда, – сказала Хилди Спраггинс. – Я слышала, он в этом году помогал при окоте овец. А брат Ната Джо видел, как он пахал северное поле и сам погонял больших быков.

– Это потому, что у него сейчас нет управляющего, – объяснила Верити. – Но все равно вы, конечно, знаете, что лорд Харкнесс не гнушается тяжелой работы? Он заботится о своей земле. И о руднике. И обо всех вас тоже. И всегда заботился.

Наливая кипящую воду в старый коричневый чайник бабушки, Кейт искоса посмотрела на Верити.

– Я думаю, леди влюбилась в лорда Хартлесса.

Все женщины рассмеялись, а Верити покраснела до корней волос.

Бабушка не смеялась. Уставившись на Верити взглядом, от которого той стало не по себе, бабушка нахмурилась, и морщины у нее между бровей стали глубже. Изменить ее мнение было не так-то просто.

Верити перевела разговор на другое. Ей не хотелось, чтобы стало слишком очевидно, что она пытается изменить мнение женщин. В следующие посещения, когда это позволял ход беседы, она просто продолжала намекать, как много Джеймс работает и какое у него чувстве ответственности. В остальное время она продолжала поддерживать доброе отношение женщин к себе. Если она выиграет и завоюет их доверие, может быть, они легче воспримут и ее мнение о Джеймсе.

Как ни удивительно, это маленькое, очень обособленное общество за четыре месяца приняло ее, «постороннюю». Верити каждый вечер молилась за душу Эдит Литтлтон, потому что, если бы эта прекрасная женщина в свое время не проявила готовности поделиться с ней знаниями о свойствах трав, Верити не приняли бы в Корнуолле так легко и быстро. Ее лекарства помогли многим семьям при простудах, лихорадках и болях в горле. Но больше всего людям понравились подаренные Верити к Рождеству ароматические шарики и сборы душистых трав.

– Сколько я себя помню, мы получали на Рождество корзинку из Пендургана, – сказала Тамсон Пеннек. – Но в ней всегда были продукты: копченое мясо и джемы, пироги и сидр и другое, что помогало нам пережить зиму. Это было на самом деле очень приятно. Но какое удовольствие получить что-то такое, на что радостно посмотреть, что радостно понюхать, – как бы немного сумасбродства. Благодаря этому для меня Рождество было особенным, точно вам говорю.

Так что усилия Верити, которые она приложила, проявляя заботу, окупились. Теперь ее воспринимают почти как хозяйку большого дома. Вот Агнес Бодинар местная, но ее не любят. У Верити сложилось впечатление, что в округе к ней относятся с неприязнью.

Верити нравилось сидеть у очага в доме бабушки вместе с другими женщинами. Она никогда не стремилась к уединению, и ей бывало одиноко в Пендургане в обществе язвительной Агнес, когда Джеймс был занят в имении или на рудниках.

Агнес в последнее время стала особенно раздражительной; она, конечно, не одобряла дружбу между Верити и Джеймсом, поскольку не была особенно против, когда считала Верити любовницей Джеймса. Однако возникшее между ними настоящее чувство представляло угрозу памяти Ровены.

Верити часто хотелось объяснить, что она не сможет захватить место леди Харкнесс. Однако Агнес отказывалась говорить на эту тему. Чаше всего она вообще отказывалась разговаривать. Она молча сидела на краешке стула – с прямой спиной, мрачная, высокомерная, похожая на черную ворону в своем потрепанном траурном платье.

Верити с самого начала подозревала, что Агнес немного психически неустойчива. Она убедилась в этом, когда к концу зимы враждебность старухи стала более явной.

Однажды холодным вечером в середине февраля, когда Верити, как обычно, принесла Джеймсу в библиотеку успокоительный настой, она опять заговорила с ним о помощи жителям деревни. Она спросила, есть ли возможность дать им дров или угля, чтобы топить холодные каменные дома Сент-Перрана.

– Ты очень интересуешься жизнью местных семей, – сказал Джеймс, с любопытством разглядывая ее.

– Я провожу с ними много времени, ты ведь знаешь, – ответила Верити. – Здесь мне нечего делать, к тому же и поговорить не с кем, кроме миссис Бодинар. Мне нравится болтать с местными женщинами. Только я заметила, что у них редко бывают дрова, в основном они жгут торф.

– Им достаточно было бы просто попросить.

– Они не будут, ты прекрасно знаешь.

– Да, – сказал он, – я прекрасно знаю. Значит, они попросили тебя походатайствовать за них?

– Конечно, нет, – ответила Верити. – Это я придумала, не они. Дым торфа ест мне глаза, так что я прошу дров ради себя.

Джеймс понимающе глянул на нее с полуулыбкой, от которой у Верити каждый раз слабели ноги в коленях, как ни старалась она с этим бороться.

– Очень в этом сомневаюсь, – сказал Джеймс. – Но будет так, как ты просишь. Я распоряжусь, чтобы Томас нагрузил подводу и развез дрова по домам.

На какой-то миг Верити погрузилась в синюю глубину его глаз и почти не слышала, что он говорит. Когда она наконец смогла ответить, голос ее прозвучал слишком хрипло...

– Вы очень добры, милорд.

Джеймс долго смотрел ей в глаза, и она спрашивала себя, не думает ли он тоже о том поцелуе в пустоши. Или о поцелуях в библиотеке, до того как он... взял ее.

– О чем ты говоришь? – наконец сказал он. – Просто я беззащитен перед любой твоей просьбой, и ты это знаешь. Я не забыл о Рождестве. Ты упорно сражаешься, если хочешь чего-то добиться, не правда ли? У деревенских будут дрова.

Когда Верити в следующий раз пришла в дом бабушки Пескоу, комнату наполнял сладкий запах горящих дров.

– Подозреваю, что за это мы тоже должны благодарить вас? – спросила Кейт Пескоу.

– О нет, – ответила Верити, садясь рядом с Доркас Маддл и протягивая руку, чтобы погладить по мягкой щечке ее маленького сына. – Вы должны благодарить его милость. Он хотел с пользой израсходовать излишки, которые остались в Пендургане. Это была его идея, уверяю вас.

– Гм! – Кейт насмешливо фыркнула, на лицах других женщин отразилось недоверие.

Стоило заговорить о Джеймсе, как бабушка хмурилась. После еще одного щедрого предложения со стороны Джеймса что-то в упрямом взгляде бабушки заставило Верити возмутиться. Она вскочила на ноги.

– Да что с вами происходит? – Ее голос поднялся почти до крика, она смотрела прямо в глаза каждой из них: бабушке, Кейт Пескоу, Еве Данстан, Хилди Спраггинс, Лиззи Третован, Доркас Маддл. – Почему вы всегда думаете о лорде Харкнессе самое плохое?

– Причина есть: из-за того, что он сделал, – сказала Ева Данстан.

Верити тяжелым взглядом смотрела на Еву.

– А откуда вы можете знаете, что он сделал и чего не сделал? Кроме того, что дал вашему мужу хорошую работу в Уил-Деворане. Или что содержит ваш дом в хорошем состоянии. Или отворачивается, Хилди, когда ваш Нат браконьерствует на земле его милости. Или позволяет задерживать арендную плату, когда бывает бедный урожай зерновых. Да, Лиззи, я знаю и об этом тоже.

Верити поворачивалась и смотрела в лицо каждой женщины, к которой обращалась, и рассекала кулаком воздух. Женщины смотрели на нее как на сумасшедшую.

– Я спрашиваю вас снова: что он сделал? Что?

После довольно долгого молчания Кейт Пескоу прочистила горло.

– Мы вам говорили, – произнесла она нерешительно. – Старый Ник Треско, он раньше был управляющим в Пендургане, он сказал нам.

– Да, я помню, что вы говорили о Нике Треско, – заявила Верити и подбоченясь посмотрела в лицо Кейт. – Но он не видел, как Джеймс поджигал сарай, не так ли? Не видел, как он бросил двоих мальчиков, а потом и свою собственную жену в огонь? Нет, он видел только, как Джеймс стоял и смотрел. Стоял там!

Обессиленная неожиданным взрывом, Верити опять опустилась на стул. Шесть женщин недоверчиво смотрели на нее. Она перевела дыхание, чтобы успокоиться и говорить тише.

– Просто стоял там, – повторила она. – Никому из вас не приходило в голову, что это странно? Даже если бы он сознательно смотрел на огонь, неужели, когда появился свидетель, он не сделал бы вид, что пытается помочь? Чтобы отвести от себя подозрение? Бабушка, вы знаете Джеймса с детства, правда?

Маленькие темные глазки бабушки прищурились.

– Да, – наконец ответила она. – Я знаю его с самого рождения. Все здесь, – она повела рукой вокруг комнаты, – знают его всю свою жизнь.

– Был ли он порочным, злым мальчиком? – спросила Верити.

Бабушка подняла подбородок:

– Нет, не был.

– Тогда каким он был?

Напряжение бабушки немного ослабло. Она сделала глоток чая, потом ответила:

– Он был нормальным мальчиком. Веселым. Они с Аланом Полдреннаном были проказниками, всегда готовыми на какую-нибудь проделку, но злыми их проделки не были. Так, добродушные выходки. Когда повзрослел, он был добрый парень. Хотя я слышала, что он часто ссорился со старым лордом Харкнессом. Говорят, потому он и ушел в армию.

– И только когда вернулся из Испании, – сказала Верити, – он превратился в... во что-то другое?

– Да, он вернулся домой больной и злой, как дьявол, – подтвердила бабушка. – Печально было видеть, что с ним стало, как он испортился.

Другие женщины закивали и пробормотали что-то в знак согласия. Верити сдержала свой гнев.

– Да не испортился он, – сказала она.

Ей ценой огромного труда удавалось говорить ровным голосом.

– Вы все забыли милого мальчика, которого когда-то знали, и сотворили из Джеймса чудовище. Кому-нибудь из вас приходило в голову, что он, возможно, сильно пострадал на войне?

Здесь Верити должна была проявить осторожность. Она хотела добиться их понимания, но не могла открыть все, что знает, не предав тем самым Джеймса, чего он ей никогда не простит.

– Кто-нибудь из вас подумал, что он мог быть ранен так, что вам этого никогда не понять? – продолжала Верити. – И не может ли оказаться, что его заставили чувствовать себя преступником, виновным в том, чего он не совершал?

И опять Кейт нарушила неловкую тишину, повисшую в комнате после того, как Верити замолчала.

– Я думаю, мисс Верити, что этот человек вас околдовал.

– Замолчи, Кейт! – От строгого голоса бабушки у Кейт запылали щеки. – Пусть Верити Озборн выскажется, – продолжала старая женщина. – Так что же ты пытаешься нам сказать?

Верити удалось слабо улыбнуться бабушке.

– Вы говорите, что он был нормальный мальчик, потом приличный молодой человек. Скажите положа руку на сердце, верите ли вы на самом деле, что мальчик, которого вы знали, мог убить любимую женщину, своего ребенка и еще сына Клегга?

Пока бабушка обдумывала ответ, Верити наблюдала за ее лицом. Рот старухи сложился в жесткую складку, узловатый палец постукивал по губам. В комнате стояла тишина. Слышалось только потрескивание дров в очаге да редкое гуканье ребенка Доркас Маддл.

Когда бабушка Пескоу была наконец готова заговорить, она наклонилась, чтобы поставить свою чашку на старый табурет. Потом выпрямилась, положила полные руки на подлокотники кресла и посмотрела на Верити прямым проницательным взглядом.

– Старый Ник Треско был единственным свидетелем пожара, – сказала она. – Он рассказал свою сплетню и ушел из Пендургана с половиной слуг. Джаго и Атвенна Ченхоллз, они и их семья ценят свое место и никогда не разносят сплетни о том, что делается в большом доме. А Мэри Трегелли, та будет верна до могилы. Значит, у нас есть только слова старого Ника о том, что там произошло.

Она немного прищурилась и, казалось, обдумывала свои мысли.

– Скажу честно, – бабушка заговорила вновь и тяжелым взглядом посмотрела на женщин, как будто ожидая, что они начнут возражать ей, – сначала я в это не поверила. Сначала. – Она остановила взгляд на Верити. – Но потом Джеймс повел себя так, как будто сделал это. Никто не видел, чтобы он сожалел. Просто он становился все мрачнее и злее. Он вел себя так, будто был убийцей, вот к нему и относятся как к убийце. Он столько лет никогда не отрицал этого.

Верити без сил откинулась на спинку стула. Ее охватило такое облегчение, что она почувствовала, как на глазах появляются слезы. Успех был у нее в руках, потому что бабушка Пескоу тоже когда-то сомневалась в вине Джеймса.

Верити несколько раз прерывисто вздохнула, стараясь не заплакать и не подтвердить тем самым подозрения Кейт о ее мотивах.

– То, что Джеймс никогда не отрицал этого, – сказала Верити, и голос ее дрожал сильнее, чем ей бы того хотелось, – еще не значит, что он это сделал. Вы говорите, что он стал злым. Вы не подумали, что, может быть, его злобный вид прикрывал боль? Я говорю вам всем, что я знаю – действительно знаю! – что произошло в тот день во время пожара. Я не могу открыть то, что мне известно. Хочу только сказать вам, что его нельзя винить. Он не мог спасти ни мальчиков, ни Ровену. Это было невозможно.

– Как это невозможно? – презрительно усмехнулась Кейт. – Он был там. Прямо там!

– Больше я ничего не могу вам сказать. Только то, что он не moг ничего сделать. Он не мог их спасти, и это мучит его уже почти семь лет.

– Но...

– Кажется, я понимаю, – заявила бабушка, подняв руку, чтобы заставить Кейт замолчать. – Я думаю, вы говорите о том, что на войне с Джеймсом что-то случилось. Что-то пострашнее пули в ноге.

Значит, о ранении в ногу им известно, но неизвестно о том, как это произошло.

– Да, кое-что случилось, но большего я сказать не могу. Просто вспомните мальчика, которого вы знали, и подумайте, возможно ли, чтобы он превратился в чудовище, которое способно было убить своего ребенка и жену.

– Он всегда был гордый, – сказала бабушка. – Не похоже, чтобы Джеймс сознался в какой-то... в какой-то слабости. Я согласна с тобой, девочка.

Старая женщина посмотрела на Верити, и у той возникло чувство, как будто она заглянула ей прямо в сердце. У Верити вспыхнули щеки, и она опустила глаза, пока старая женщина не увидела больше, чем следовало.

– Ну надо же, – усмехнулась бабушка, – Джеймс нашел в тебе прекрасного защитника, Верити Озборн.

 

Глава 10

По просьбе Алана Полдреннана Джеймс и Верити поехали верхом в Босрит.

– Верити, должно быть, скучно в Пендургане, – сказал он. – Я уверен, мама будет очень рада, если вы оба приедете к нам на чай.

Погода в день визита выдалась отличная. Подъезжая к Босриту, Верити и Джеймс еще издали увидели Алана Полдреннана, поджидавшего гостей у входа в свой дом.

Босрит был построен немногим менее ста лет назад, во время правления Георга I, и Джеймс, выросший в таком старом поместье, как Пендурган, считал этот дом, которому всего несколько сотен лет, вполне современным.

И действительно, дом Алана выглядел современно. Он был построен четко, компактно, симметрично и разительно отличался от громоздкой гранитной массы Пендургана.

– Боже мой, – сказала Верити, когда они въехали на гранитную подъездную дорожку, – как же он похож на мой родной дом.

– На твой дом?

– Дом моего отца в Линкольншире был почти таким же: красный кирпич, ряды окон с белыми переплетами, портик с колоннами, увенчанный простым фронтоном. Как мило!.. – В голосе Верити послышалась грусть, мечтательная улыбка тронула губы.

– Ты скучаешь по своему дому? – спросил Джеймс.

Когда Верити повернулась к нему, улыбка ее стала шире.

– Немного. Но наш кирпичный дом стоял в цветущей зеленой долине, а за крохотной лужайкой Босрита та же скалистая пустошь, которую мы видим из Пендургана. Это совсем не похоже на Линкольншир. – При этих словах Джеймс нахмурился, и Верити поспешила добавить: – Я не говорю, что Пендурган и Корнуолл не так красивы, как Линкольншир. Они хороши. Но они другие. Если ты не скажешь капитану, – проговорила Верити с луковой улыбкой, – признаюсь тебе, что Пендурган больше соответствует своему месту, чем Босрит. Пендурган кажется выросшим прямо из земли. Босрит, каким бы очаровательным он ни был, выглядит так, как будто его несли из другого места, а здесь уронили.

Джеймс усмехнулся, представив себе, как большая птица, пролетая, роняет дом в пустоши. Или Корморан, или другой сказочный великан. Это так развеселило Джеймса, что, когда они подъехали к входу, он по-настоящему улыбался.

Когда они натянули поводья и остановили лошадей, Алан крикнул:

– Добрый день!

Капитан протянул руки и взял Верити за талию, чтобы помочь ей спуститься с седла.

Было ли это воображение Джеймса, или же руки Алана задержались на ее талии дольше, чем нужно? А может быть, Джеймс был излишне чувствителен, потому что Верити сегодня выглядела особенно красивой. Он заметил это, еще когда они выезжали из Пендургана. На Верити была все та же старомодная зеленая амазонка и черная касторовая шляпка с коротким выцветшим зеленым пером, которые она надевала всегда, когда ездила верхом, но в ее глазах появился какой-то новый свет, который лишал Джеймса сил.

Может быть, Верити постаралась что-то сделать со своей внешностью, чтобы лучше выглядеть при посещении Босрита? Не облегает ли зеленый бархат изгибы ее тела плотнее, чем обычно? Почему она так радостно улыбается Алану? Не в честь ли ее приезда Алан так возбужден?

Хорошее настроение Джеймса заметно испортилось. Он слез с коня, отдал поводья ожидающему конюху и стал подниматься по лестнице портика. Верити шла под руку с Аланом, который вел ее в холл.

Мать Алана встретила гостей в скромной гостиной. Маленькая, похожая на птичку женщина порхнула через комнату навстречу Верити, чирикая бесконечные приветствия и какие-то милые бессмысленности.

– Как приятно! Так любезно с вашей стороны, что вы пришли. Разве это не мило? Наконец-то мы познакомились. Не хотите ли присесть? Какой чудный оттенок зеленого! Я так рада познакомиться с вами! Как мило с вашей стороны зайти к нам...

Суетливые движения миссис Полдреннан соответствовали ее болтовне и постоянно двигающимся рукам и пальцам. Джеймс надеялся, что ее поведение не вызовет у Верити отвращение. Мать Алана всегда была нервная и пугливая. Она была похожа на терьера, который обнюхивает ваши пятки всякий раз, как вы приходите в дом. Джеймс считал ее неприятной, но Алан всегда смеялся и умудрялся ласково успокоить ее или вежливо отослать, если они с Джеймсом предпочитали пообедать одни.

Верити на удивление хорошо справилась с матерью Алана. Ее спокойствие и терпение, казалось, немного успокоили женщину. Верити даже тактично предложила разлить чайД, когда из-за дрожи в руках миссис Полдреннан пролила воду, наливая первую чашку.

– Вы весь день работали, – сказала Верити, – чтобы содержать ваш красивый дом в таком порядке. Позвольте мне освободить вас по крайней мере от этой маленькой обязанности.

Миссис Полдреннан была от этого в восторге и завела монолог о том, как легко она стала уставать, как быстро у нее появляется одышка, как чувствительны к холоду ее кости и так далее и так далее. Верити, видно, сразу поняла, что женщине нравится жаловаться. Она ни разу не предложила свои травяные настои для уменьшения болей, просто кивала и доброжелательно улыбалась.

Джеймс был раздражен подчеркнутым вниманием Алана к Верити и задет тем, что та откровенно наслаждалась этим вниманием. Во время короткой трапезы Джеймс сидел молча, с угрюмым выражением лица. Алан перевел разговор с жалоб своей матери на более общие темы, и Верити втягивала ее в разговор как можно чаще. Она пыталась разговорить и Джеймса, но потом со снисходительной улыбкой смирилась с его отказом.

Через три четверти часа Алан предложил прогуляться по его маленькому саду. День был ясный и солнечный, так что все согласились. Алану удалось уговорить мать не ходить с ними, предостерегая, что она может простудиться, и напоминая, что ей необходимо прилечь отдохнуть. Миссис Полдреннан согласилась без возражений, хотя заволновалась за остальных, особенно за Верити, достаточно ли тепло они одеты, чтобы выйти из дома. Миссис Полдреннан устремилась наверх и вернулась с грудой шерстяных шарфов, настаивая, чтобы каждый из гостей взял по одному. Верити она дала даже два шарфа и помогла ей укутать шею и плечи.

– Вы должны извинить мою маму, – сказал Алан. – Она смущается и суетится, но всем желает добра.

– Я нахожу ее очаровательной, – ответила Верити.

Алан посмотрел на Джеймса и подмигнул.

– Прирожденный дипломат, – сказал он.

Когда Алан указал тропинку, ведущую в сад, Верити, к крайнему удивлению Джеймса, пошла рядом с ним и взяла его за руку. Внезапно день стал теплее, солнце засияло ярче, и мрачное настроение Джеймса растаяло. Он склонил голову, чтобы посмотреть на Верити, а она одарила его улыбкой, от которой Джеймса обдало теплом и кровь в венах побежала быстрее, как от хорошего глотка виски.

На миг в глазах Алана появилась искра удивления. Потом он подошел к Верити с другой стороны и предложил свою руку.

– Пока мы будем прогуливаться по моему обширному живописному саду, у вас будет двойной эскорт, – сказал он.

Джеймс не испытывал мук ревности оттого, что Алан держит свою руку на другой руке Верити. Она подошла сначала к Джеймсу, и от этого он чувствовал себя странно самоуверенным. Ее единственным мотивом могло быть желание заверить его, что она не вынашивает планов относительно Алана. Не важно. Джеймс был настолько осмотрителен в своем поведении, настолько редко позволял себе дотронуться до Верити в нарушение приличий, что теперь наслаждался мягким давлением ее затянутых в перчатку пальцев на его рукав. Он накрыл ее руку своей.

Сад был маленький и не производил впечатления, вероятно, из-за того, что на деревьях не было листьев, хотя несколько ранних примул буйно цвели. Молодые люди три раза обошли вокруг сада, потом Алан предложил сесть на каменные скамейки, стоящие по обе стороны от тропинки. Верити отпустила руку Алана, так что Джеймсу было легко дойти с ней вместе до скамейки и сесть рядом.

За время прогулки настроение Джеймса значительно улучшилось. Они разговаривали и смеялись надо всем, что приходило в голову. За много лет это был один из дней, когда Джеймс был доволен: шел спокойный, беспечный разговор о пустяках с единственным мужчиной и единственной женщиной в мире, которых он мог назвать своими друзьями.

Когда речь зашла о чем-то связанном с деревней, Джеймс встрепенулся.

– Кстати, о Сент-Перране, – сказал он, – вчера произошла странная вещь.

– Неужели? – покачала головой Верити.

Джеймс лукаво посмотрел на нее:

– Да. Я был в поле с Марком Пеннеком и возвращался верхом через деревню. Бабушка Пескоу стояла, прислонившись к своей калитке, и помахала мне рукой. Сказала, что хочет поблагодарить меня за дрова и сообщить, как их семья была рада рождественскому окороку. Потом, когда я подъезжал к концу улицы, меня окликнула Ева Данстан. Когда я подъехал, она стояла на дорожке и тоже поблагодарила меня за дрова и сказала, как они с Якобом благодарны мне за ремонт крыши, которая протекала.

Верити покусывала нижнюю губу и смотрела в сторону.

Алан удивленно поднял брови:

– Ну и что в этом странного?

– Алан! Это те же самые женщины, которые хватали своих детей, закрывали двери и задергивали шторы, когда я проходил мимо. А тут вдруг им захотелось выразить мне свою благодарность. Бабушка никогда не говорит со мной, только ворчит, ругается или прошипит какое-нибудь оскорбление. Ева Данстан за всю жизнь не сказала мне больше трех слов и обычно, когда видела меня, делала тайный знак защиты от дьявола. Вчера ей было еще трудно смотреть мне в глаза, но она, казалось, вынуждена была говорить со мной. Ума не приложу, что с ними случилось. А ты?

Джеймс и Алан одновременно посмотрели на Верити. Когда она подняла голову, глаза ее слишком блестели, а губы, хотя и улыбались, слегка дрожали.

– Чудесно, не правда ли?

В этот момент Джеймс понял: то, о чем он догадывался, было правдой. Именно благодаря Верити произошли изменения, которые он почувствовал на себе в деревне. Ее влияние начало пробивать препятствия, которые он считал вообще непреодолимыми. Если бы здесь не было Алана, Джеймс сжал бы ее в объятиях и больше не отпустил. Какой искрой добродетели в своей несчастной жизни заслужил он право на такого милого защитника?

На следующий день погода обещала быть солнечной, и Верити отправилась в Сент-Перран. Легким шагом спускаясь по тропинке к деревне, она с наслаждением вспоминала вчерашнюю поездку в Босрит, прогулку в саду, теплую руку Джеймса на своей руке.

Это был первый физический знак внимания с его стороны после того короткого поцелуя на пустоши. Весь предыдущий вечер и сегодня утром опять она смаковала воспоминание об удовольствии от его прикосновения. Даже если бы это было все, что она от него получит, этого было бы для нее достаточно.

Верити подошла к двери дома бабушки. Верхняя ее часть была открыта, как в теплый летний день. Кейт увидела Верити и помахала рукой, подзывая.

Бабушкина гостиная, как она любила ее называть, была непривычно пуста. Кейт и бабушка передвинули длинный стол поближе к очагу и жарили что-то наподобие оладий в черной чугунной сковороде, установленной на треножнике над очагом. Десятки толстых оладий стопкой лежали на оловянном блюде на краю стола. Верити стояла в дверях, не решаясь войти.

– Входи, входи, – сказала бабушка, приглашающе махая ложкой. – Мы скоро закончим. Кейт все доделает. – Она вытерла о фартук испачканные в муке руки, опустилась на придвинутую к столу скамейку и жестом пригласила Верити сесть рядом. – Честное слово, я смертельно устала и рада, что ты пришла, Верити Озборн. У меня есть повод дать отдых своим старым костям.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросила Верити.

– Спасибо, нет, миссис Озборн, – ответила Кейт Пескоу. – Осталось только добавить немного джема, и все будет готово.

– На вид они очень вкусные, – сказала Верити, глядя, как Кейт кладет в середину каждой оладьи по ложке джема и посыпает сахаром.

– Да, и очень быстро разойдутся, – кивнула бабушка.

– Я действительно пришла некстати, – сказала Верити и поднялась, чтобы уйти. – У вас какое-то семейное торжество? Извините, что помешала вам.

– Садись, Верити Озборн, – приказала бабушка. – Это не торжество. Просто масленичные проказники.

– Что?

Кейт рассмеялась, увидев смущение Верити.

– Не думаю, что где-нибудь еще в стране отмечают день масленичных проказников.

– Насколько я знаю, нет.

К смеху Кейт присоединился смех бабушки. Ее полное тело колыхалось. Верити улыбнулась обеим женщинам.

– Бедная иностранка! – воскликнула Кейт, широко улыбаясь. – Лучше уж мы расскажем ей, бабушка, чтобы она не попала впросак.

Бабушка вытерла глаза тыльной стороной ладони и немного наклонилась вперед, упираясь руками в колени.

– Сегодня последний день масленицы, – начала старая женщина.

– Ах да. Я и забыла, – произнесла Верити.

– В этот день все мошенники-мальчишки со всей округи приходят, называя себя масленичными проказниками, и угрожают неприятностями, если ты не дашь им оладий.

– Ага, неудивительно, что вы так усердно работаете, – сказала Верити. – Я думаю, все остальные женщины тоже дома, пекут оладьи?

– Да, – ответила Кейт, – иначе неизвестно, что эти мальчишки могут натворить.

– Господи, надеюсь, миссис Ченхоллз тоже напекла горку оладий.

Занятые делом руки Кейт застыли. Она бросила на бабушку острый взгляд. Старая женщина покачала головой и зацокала языком.

– Ни один масленичный проказник не ходит в Пендурган, Верити Озборн.

– Да, конечно, – кивнула Верити. – Я должна была догадаться. Но не думаете ли вы...

– Эй! Эй! Эй!

– Вот они, – сказала Кейт.

Она положила последнюю готовую оладью на блюдо и стряхнула с рук сахар. Бабушка встала и выглянула за дверь. Там собралась толпа мальчишек. Их было примерно тридцать или больше, всех возрастов, разного роста.

– Что вам надо, бездельники? – спросила бабушка.

К восторгу Верити, мальчишки начали скандировать:

Я мальчишка-озорник,

Я стесняться не привык.

Дай блинов и будь спокойна,

Ничего не тронем в доме.

Не расплатишься блинами.

Разнесем всю дверь камнями.

– Возьмите же оладьи, если это оградит нас от вашего озорства, – сказала бабушка.

Она открыла нижнюю половину двери и шагнула из дома. Бабушка держала блюдо перед мальчишками, которые толкались, пинались, визжали и смеялись, разбирая оладьи, и следила, чтобы каждый получил свою долю. В мгновение ока блюдо опустело.

Шумная толпа быстро рассеялась, набитыми ртами выкрикивая «спасибо». Маленькая рыжеволосая фигурка, которая до того пряталась в толпе, вышла вперед. Вымазанный джемом рот хитренько ухмылялся.

– Миссис Озборн! – крикнул Дейви. – Я масленичный проказник!

Верити наклонилась и взъерошила копну рыжих волос.

– Ну конечно!

– Папа говорит, в этом году я достаточно взрослый. Мы напугали вас?

– Чуть не до смерти, – сказала Верити и притворно задрожала, а Дейви завизжал от восторга. – Ты бы лучше бежал догонять других, а то не достанется оладий.

Дейви быстро обнял Верити и понесся вниз по тропинке к следующему дому.

Верити помогла Кейт убрать в комнате следы стряпни, потом они передвинули стол к стене, где он обычно стоял. Женщины пододвинули три стула поближе к огню и сели, вытянув ноги к очагу. Кейт оставила три оладьи, и теперь женщины наслаждались ими, запивая чаем.

– Этот рыжий, видно, любит тебя, – сказала бабушка.

– Да, – Верити. – Мы с Дейви большие друзья. Я рада, что он смог выйти из Пендургана и участвовать в этом развлечении.

– Мальчишки всегда так развлекались, – сказала бабушка.

– Джеймс тоже?

Бабушка искоса глянула на Верити:

– Опять Джеймс. Вечно ты о нем, Верити Озборн.

– Извините, – сказала Верити, наклоняя голову в надежде спрятать запылавшие щеки, – но вы говорили, что знаете его с рождения. Просто я думала...

– Да, он тоже был масленичным проказником, как и все остальные, – кивнула бабушка. – И какая разница, что он из большого дома? Он бегал по Сент-Перрану вместе с другими мальчишками.

– А как жили в Пендургане до того, как начались все эти неприятности? – спросила Верити.

Гонетта рассказывала ей о старых рождественских традициях в Пендургане с пантомимами и пением гимнов, о традициях, которые прервались после трагического пожара. Это был еще один из путей, при помощи которого Джеймс поддерживал свою дурную репутацию: он не давал возможности выполнять старинные обычаи. Зато короткое время, что Верити здесь провела, она узнала, что у корнуэльцев было очень много традиций. Может быть, хорошим шагом в сторону изменения отношений было бы возрождение этих обычаев?

– Я полагаю, – продолжала Верити, – люди на самом деле время от времени приходили к большому дому по особым случаям. Вряд ли они обходили его стороной, как делают это сейчас.

Бабушка скрестила руки на полной груди и поджала губы. Она долго молчала, прежде чем ответить.

– Нет, так, как сейчас, было не всегда, – заговорила она. – Всю мою жизнь старый Пендурган был хорошим домом, где собирались прекрасные люди. Как же мы любили, когда нас туда приглашали! Мы мылись, надевали свою лучшую воскресную одежду и гордились, что идем в большой дом.

– Я тоже это помню, – сказала Кейт. – Хорошее было время.

– Когда вы приходили? – спросила Верити. – На Рождество?

– Да, на Рождество, – ответила бабушка, – и на ежегодный завтрак арендаторов, и, конечно, на...

– На празднование Иванова дня! – вмешалась Кейт. – Ой, вот это было веселье!

– В Пендургане устраивали праздник? – спросила Верити.

– Потрясающий! – воскликнула Кейт. – Каждый год накануне Иванова дня. Это было чудесно! Я скучаю по этому празднику, правда.

– Расскажите мне о нем, – попросила Верити.

Ей в голову пришла мысль – дикая и в то же время чудесная, – которая укоренилась и начала расти, подпитанная рассказанными историями.

– Ты, наверное, сошла с ума?

– Надеюсь, нет, – сказала Верити в ответ на вспышку Агнес Бодинар. – Думаю, нет. Я слышала, что праздник в Пендургане был главным событием года в округе и даже за ее пределами. Стыдно, что такая всеми любимая старая традиция ушла в прошлое.

Агнес презрительно фыркнула:

– Она ушла в прошлое, потому что никто во всей округе и во всем Корнуолле теперь не захочет иметь дело с Пендурганом. – Агнес посмотрела на Верити и взглядом как будто подстрекала ее возражать. – Забудь об этом несчастном празднике. Никто не придет.

Когда Верити небрежно сообщила о своем намерении возродить праздник накануне Иванова дня, Джеймс замолчал как оглушенный. Конечно, он знал, о чем она говорит. По непонятным ему причинам Верити задалась целью изменить чувства и мысли местных жителей по отношению к нему, восстановить его испорченную репутацию. Идея возродить праздник взволновала Джеймса больше, чем он мог ожидать.

Возрождение летнего праздника было смелой затеей, которая, так или иначе, принесла бы существенные результаты. Если планы Верити провалятся, то она будет страдать больше, чем Джеймс, уже привыкший к страху и ненависти своих людей. Но если ее планы будут иметь успех... От одной этой мысли у Джеймса защемило сердце.

Давным-давно никто, кроме Алана Полдреннана, не навещал Пендурган. Джеймс предпочитал держаться особняком от местного общества. А хотел ли он на самом деле жить ото всех в стороне?

– Ты уверен, что никто не придет? – спросила Верити.

Она смотрела на Джеймса и ждала ответа.

– Бывало так, чтобы ты устроил праздник, а на него никто не пришел?

– В этом не было необходимости, – ответила Агнес злым, презрительным тоном. – Раньше никогда не было такого, чтобы люди избегали Пендурган.

– Вы уверены? – спросила Верити.

Агнес прижала кулаки к краю стола и наклонилась к Верити:

– Конечно, я уверена! – Она говорила сквозь сжатые зубы, с неподвижной челюстью. – Ты глупая маленькая дурочка. Или ты еще недостаточно долго прожила здесь, чтобы понять, насколько мы стали изгоями? Разве ты не знаешь, что даже слова «Пендурган» и «Харкнесс» омерзительны всем в округе? – Она откинула голову назад, бросила косой взгляд на Джеймса, потом сложила губы в ухмылку. – Или он настолько вскружил тебе голову, что ты не видишь истинного положения?

Верити смотрела на Агнес прямо, не отводя взгляда. Твердости характера ей было не занимать. Это спокойное мужество больше всего восхищало в ней Джеймса. Восхищало и вызывало зависть. Потому что у Верити хватало мужества бороться, отстаивая его честное имя, тогда как он давно потерял надежду на то, что такое возможно.

– Я понимаю, о чем вы говорите, – сказала Верити спокойным, сдержанным голосом, – хотя, конечно, вы жили дольше меня с... ощущая последствия происшедшего. Я никогда не смогу себе представить, каково вам было тогда, когда произошла трагедия. Но может быть, как постороннему человеку, мне виднее то, чего не замечаете вы, потому что находитесь слишком близко. Мне, например, пришло в голову, что уничтожение некоторых старых традиций, таких как рождественское пение гимнов и праздник накануне Иванова дня, могло только усугубить плохое отношение местных жителей. Это принесло больше вреда, чем пользы.

Джеймс смотрел на Верити, очарованный ее упорством. Он спрашивал себя, есть ли доля истины в том, что сказала Верити, хотя инстинктивно чувствовал, что права Агнес. Но это не имело значения. Вера в него, достойная лучшего применения, была тем, что он всегда будет ценить, даже если в конечном счете станет отговаривать Верити от действий из этих побуждений. Он вовсе не был уверен, что хочет, чтобы она осуществила идею праздника.

Агнес скрестила руки на своей тощей груди и устремила на Верити презрительный взгляд.

– Ты явилась сюда при таких обстоятельствах, что здравомыслящая женщина пряталась бы и от стыда носа не высовывала! – заявила Агнес острым и ломким, как разбитое стекло, голосом. – А ты... ты надоедаешь и лезешь в дела, которые тебя не касаются, втираешься в деревенскую жизнь, бередишь старые раны. Ты почему-то думаешь, что, возродив праздник, что-нибудь изменишь. Так вот, ты ошибаешься. Ты сама не понимаешь, о чем говоришь. Я тебе заявляю, что ни один человек – ни один! – не пришел бы.

– Возможно, вы и правы, – сказала Верити. – Шесть лет назад, вскоре после трагедии, люди сторонились Пендургана. Но не пора ли оставить прошлое в покое? Дело не только в том, чтобы возродить праздники и тому подобное. – Верити повернулась и посмотрела на Джеймса. – Именно из-за того, что ты держался на расстоянии и ото всего отошел, появилась возможность распространения всяких сплетен. Я говорила кое с кем из деревни, и они мне сказали, что были бы рады, если б праздник возродился. Они бы пришли, я в этом уверена.

– Гм! – фыркнула Агнес. – Они так говорят, но я не верю этому ни на грош. Скорее они подстроят какую-нибудь гадость. А еще вероятнее, они просто притворятся, что идут с тобой, а сами будут смеяться у тебя за спиной над тем, как он сумел тебя околдовать.

– Агнес! – Джеймсу наконец надоело слушать ее злобные излияния. – Вы слишком далеко зашли, мадам.

– Неужели? – Агнес уставилась на него.

– Да. У вас нет оснований говорить Верити такие вещи. Она наша гостья и... мой друг. – он встретился взглядом с Верити, и она улыбнулась ему так ласково, что он вынужден был отвести глаза.

– Твой друг? – Агнес презрительно фыркнула. – Называй ее как хочешь. Все знают, кто она есть на самом деле. Ясно, что ты не тот, за кого она тебя принимает. И теперь, когда ты вертишь ею, как хочешь, ты заставил ее восстановить для тебя твое имя. Так вот, это невозможно! – Агнес так резко встала, что ее стул чуть не упал. – Давай, мисс, старайся ради своего... своего любовника, и посмотрим, что из этого выйдет. Но не жди, что я буду участвовать в твоих авантюрных мероприятиях. – И она вышла из столовой, шумно шурша своими черными юбками.

Джеймс с раздражением смотрел, как она уходит. Он привык к поведению Агнес и в течение последних нескольких лет старался не обращать на нее внимания. В конце концов, у нее было больше причин презирать его, чем у кого-либо другого. Однако бывали моменты, когда ее бесконечная злоба становилась невыносимой.

Джеймс устало вздохнул, прежде чем встретился взглядом с Верити.

– О, я понимаю, милорд. – Она улыбнулась при виде его удивленно приподнятой брови. – Джеймс, я понимаю ее гнев. Она бросается словами от душевной боли, бедняжка. Она потеряла свою единственную дочь и теперь думает, что я... – Щеки Верити вспыхнули, и она опустила глаза, уставясь в тарелку.

Больше она ничего не сказала, но оба знали, какие слова остались невысказанными.

– Дело не только в этом, – возразил Джеймс. – Агнес выстрадала больше всех за прошедшие годы. Не только потому, что у нее погибли дочь и внук, но и потому, что она вынуждена зависеть от человека, который их убил.

– Джеймс! – Верити подняла голову и озабоченно посмотрела на него. – Ты не должен так говорить. Ты их не убивал. Ты знаешь, что не убивал, и все же, кажется, хочешь, чтобы все верили, что ты это сделал. Я тебя не понимаю. Из-за таких высказываний только растут и процветают гнусные сплетни о лорде Бессердечном.

Джеймс посмотрел на Верити серьезным взглядом.

– Агнес права, уже слишком поздно. Мое имя чересчур черно, чтобы его можно было отмыть. – Он протянул руку и на миг дотронулся до ее руки. – Но я ценю твои усилия.

Верити взглянула на свою руку, где ее только что коснулись пальцы Джеймса.

– Это стоит усилий, – прошептала она. – Я обязана тебе... очень многим.

Джеймсу становилось все труднее не обращать внимания на привязанность к Верити – или это было что-то большее? – которая начала расцветать в его душе, когда слова Верити заставляли его сердце буквально выпрыгивать у него из груди.

– Ты мне ничем не обязана, – возразил Джеймс.

Она и без того дала ему больше, чем он заслуживал, потому что он мог только брать. Ему нечего дать ей взамен.

– Ты мне ничего не должна.

– Чепуха! – воскликнула Верити, отметая его слова взмахом руки. – Кроме того, праздник даст мне возможность чем-то заняться, а то я занята только своими травами. Мне будет приятно планировать праздник, в самом деле. Пожалуйста, не заставляй меня отказываться от этой идеи. Мне доставит такое удовольствие заниматься этим, и я знаю, что люди придут. Точно придут!

Глаза Верити сверкали воодушевлением, а голос стал взволнованным. Она была неотразима.

– Да, полагаю, ты сможешь убедить любое количество людей, чтобы они пришли, – сказал Джеймс и подумал, что Верити смогла бы, пожалуй, очаровать даже пикси в их волшебной роще, если бы только захотела это сделать.

– Значит, ты разрешаешь?

Джеймс искоса посмотрел на нее.

– Если хочешь знать, эта затея меня смертельно пугает.

У Верити вытянулось лицо.

– Так ты действительно боишься, что они не придут?

– Наоборот, я очень боюсь, что они придут.

– О!

Верити свела брови, озадаченная словами Джеймса. Она выглядела так очаровательно в своем недоумении, что Джеймс едва сдержал улыбку.

– Видишь ли, люди слишком давно не собирались в Пендургане, и я не уверен, что готов к этому.

Лицо Верити как будто осветила тысяча свечей.

– Вы увидите, милорд... Ты увидишь! Если ты откроешь этим добрым людям свой дом и свое сердце, они не будут презирать тебя. Возвращение округи к нормальной жизни может привести только к добру. За это они улыбнутся тебе с благодарностью и будут счастливы.

Джеймс больше не мог сдерживаться. Он взял руку Верити и поднес ее пальцы к губам. Ему многое хотелось сказать ей, но...

– Спасибо! – Это было все, что он сумел произнести.

Верити медленно отняла свою руку и быстро отвела глаза, щеки ее пылали. Когда она снова встретилась с Джеймсом взглядом, глаза ее опять горели от воодушевления.

– Это будет так весело, я уверена! Ты должен сказать мне, Джеймс, какие развлечения людям понравились бы больше всего. Я могу догадаться об общих развлечениях, но, наверное, есть какие-то корнуэльские игры и обычаи, о которых я ничего не знаю. Должна быть, конечно, и музыка. И танцы. Есть корнуэльские традиционные танцы, которые надо планировать заранее? А как мы будем устраивать палатки и торговлю разными товарами? О, а еда? Нам надо будет много еды. Ты должен мне сказать...

– Верити!

Она перестала болтать и недоуменно уставилась на Джеймса, склонив голову набок. Джеймс широко улыбнулся и заметил, как ее глаза посветлели и стали мягче при взгляде на него. От его внимания не ускользнуло, что Верити, говоря о планах, без конца употребляла «мы». Это вызывало у него странное пьянящее чувство.

– У тебя на подготовку три с лишним месяца, – сказал Джеймс. – Не надо спешить заняться этим сию минуту. Миссис Трегелли ответит на многие твои вопросы об играх, танцах и тому подобном. Она много раз помогала планировать летний праздник в Пендургане. А миссис Ченхоллз может дать совет относительно еды и напитков.

– Чудесно! – Верити наклонилась вперед, ее пыл был заразителен. – Тогда мы...

– Но предупреждаю тебя: будь осторожна с Агнес.

От слов Джеймса во взгляде Верити промелькнула тень.

– У нее свои представления о нашей дружбе, – сказал он. – Ты знаешь, что она думает? – Верити кивнула. – Агнес сделает все, чтобы затруднить тебе работу. Она ненавидит меня и имеет на то основания. Из-за тех отношений, которые она предполагает между нами, она, несомненно, не испытывает большой любви и к тебе. Ей не нравится, что ты пытаешься вызвать ко мне у людей дружеские чувства. Она воспользуется собственным ядом, чтобы снова уничтожить их. Осторожнее с ней. Праздниками всегда занималась Ровена, даже в мое отсутствие. Агнес не понравится видеть тебя на месте Ровены.

Верити встретила взгляд, наполненный глубокой печалью.

– Бедная женщина. Как ей, должно быть, больно. Ну а тебе, Джеймс? Твоя боль еще сильнее, чем боль Агнес. Разве тебе не будет неловко видеть, что я готовлю праздник, как это делала леди Харкнесс?

Вопрос Верити захватил Джеймса врасплох. Может быть, он должен был почувствовать сожаление, что кто-то взялся за работу, которую всегда выполняла Ровена, но он этого сожаления не ощущал. Он любил Ровену, и в его сердце навсегда останется тупая боль от ее потери. Хотя в действительности он столько лет был в отчаянии из-за той роли, которую сыграл в ее смерти, что часто просто забывал скучать о Ровене.

Верити не похожа на нее. Она отличается от Ровены и внешне, и по темпераменту, и по характеру. Джеймсу редко когда приходило в голову их сравнивать.

– Нет, мне это не будет неловко, – наконец сказал он, хотя на самом деле его безответное желание обладать этой женщиной и его обещание не прикасаться к ней временами делали одно ее присутствие крайне неловким для него. Как сейчас, когда разочарование было настолько мучительно, что причиняло физическую боль. – Я никогда не думал о тебе как о посягательнице на место Ровены. Она была такая... В общем, ты на нее совсем не похожа.

В глазах Верити мелькнуло что-то неясное, но она улыбнулась, и странное выражение исчезло.

– В таком случае, милорд, если у вас нет возражений, я хотела бы попросить вашего разрешения приступить к подготовке праздника Иванова дня.

– Ты получила его, – сказал Джеймс. – Вместе с моей благодарностью за твои усилия. Но я должен попросить тебя еще об одном.

– Да?

– Если Агнес окажется права и никто не придет, не надо в этом винить себя.

На лице Верити засияла улыбка, от которой у Джеймса перехватило дыхание.

– Никто не придет? Не говорите глупости, милорд. Придут все до одного!

Верити страстно взялась за подготовку праздника Иванова дня. Она была настроена добиться успеха. Опросив каждого в Пендургане и всех женщин в Сент-Перране, она теперь имела довольно ясное представление о том, какими эти праздники были в прошлом. Она отказалась от мысли сделать праздник самым великолепным из всех. Достаточно было, чтобы он оказался хорошо знакомым. Казалось, всем было приятно вспоминать о праздниках в Пендургане. Если ничто другое не подействует, то эти воспоминания приведут людей сюда. В этом Верити была уверена.

Только одна деталь в организации праздника беспокоила Верити. В Корнуолле было принято зажигать огромный костер накануне Иванова дня. Праздника без костра быть не может, говорили Верити, и по этой причине она была готова чуть ли не отменить все свои планы.

Однако Джеймс убедил ее продолжать действовать.

– Если я буду знать, что костер там, все будет в порядке, – уверял он ее. – На меня действует внезапное, неожиданно вспыхивающее пламя. Просто я буду осторожен при зажигании костра. Потом не будет никаких неприятностей.

Сколько ни пыталась Верити уговорить Джеймса отказаться от праздника, он настоял на том, чтобы она продолжала осуществлять свои планы.

Однажды Верити пригласила на чай миссис Полдреннан. С ней приехал капитан, и Верити, улучив момент, отвела Алана в сторону и спросила о празднике.

– Я так боюсь за Джеймса, – сказала она, – и за то, как он может прореагировать на костер. Это единственное в празднике, из-за чего я действительно беспокоюсь.

– Я бы на вашем месте так не волновался, – ответил капитан. – Джеймс, конечно, прав. Если он к этому готов, то никакой беды не случится. Мы с вами для верности будем рядом с ним. Кроме того, я думаю, идея замечательная. Давно пора.

– Я уверена, что вы правы, – сказала Верити, – хотя не могу избавиться от беспокойства. Не только из-за... печальных воспоминаний, связанных с огнем, но Джеймс...

– Вряд ли уместно, – незаметно подойдя, заявила Агнес, – что хозяин огненного праздника сам тесно связан с огнем...

После этого ядовитого замечания в комнате повисла неловкая тишина. Даже хихикающая миссис Полдреннан замолчала. Капитан опомнился первым.

– Послушайте, миссис Бодинар, – сказал он, – я сомневаюсь, что люди свяжут костер с тем, что случилось здесь почти семь лет назад. Кроме того, это традиция. Я не думаю, что без костра праздник окажется удачным.

– Думаю, вы правы, – кивнула Верити, не обращая внимания на презрительное фырканье Агнес.

– Я считаю, – добавил капитан, – что костры придают больше праздничности. Однажды, когда я был на Иванов день в Пензансе, на улицах по всему городу на высоких столбах были установлены и подожжены смоляные бочки. Вид был незабываемый. Кстати, миссис Озборн, почему бы вам тоже так не сделать? Пылающие смоляные бочки по всему поместью. Что вы на это скажете?

– Не знаю, капитан, – ответила Верити. – Я до сих пор стараюсь смириться с мыслью о костре.

– Я думаю, это прекрасная мысль, Алан, – сказала миссис Полдреннан, дергая сына за рукав. – Мне бы хотелось на это взглянуть.

– Согласна, – произнесла Агнес, улыбаясь капитану. – Чем больше огня, тем лучше. Может быть, старое имение выгорит дотла.

Верити нахмурилась, глядя на нее. Она надеялась, что в компании Агнес будет вежливее, но, по-видимому, напрасно. Казалось, она стала еще злее, твердо рассчитывая увидеть, как праздник потерпит неудачу.

– Надеюсь, до этого не дойдет, – вздохнула Верити. – Я, правда, неохотно, но собираюсь согласиться на костер, а вот насчет смоляных бочек надо подумать, капитан.

– Если вы решите в их пользу, я к вашим услугам, – заверил Полдреннан.

– А вы знаете, – сказала Агнес, – что костры зажигались для того, чтобы придать солнцу больше силы в начале его движения к зимнему солнцестоянию? – Она издала грустный смешок. – Огонь, чтобы подкармливать ужасного языческого бога. И снова я говорю: так и должно быть.

Верити хотелось перевести разговор с огня на что-нибудь другое.

– Я припоминаю кое-что об огнях и свечах на Иванов день в Линкольншире, – сказала она. – Но это не было центром празднества. В основном я помню, как собирала Иванов цвет, чтобы вплетать его в гирлянды. Вот он-то настоящий символ солнца, цветы у него ярко-желтые. Я говорила вам, миссис Полдреннан, что в этом году собираюсь сделать гирлянды?

– Чтобы отгонять злых духов?

Верити улыбнулась серьезности тона миссис Полдреннан.

– Нет, мадам. Просто для красоты. Я надеюсь, что миссис Бодинар поможет мне их плести.

Агнес нахмурилась, но не отказалась. Верити сдержала улыбку. Эдит Литтлтон однажды сказала: «Если кому-то не нравится то, что ты делаешь, попроси его помочь».

Полдреннаны еще немного посидели, но от прогулки в саду отказались. Миссис Полдреннан чувствовала себя усталой и попросилась домой. Капитан уступил ей.

Когда они ушли, Агнес повернулась к Верити.

– Для чего ты пытаешься втянуть меня в свой дурацкий праздник? – спросила она. – Я тебе однажды сказала, что не хочу иметь к нему никакого отношения.

– Я надеялась, что вы изменили свое мнение, – ответила Верити. – Мне бы пригодилась ваша помощь. Я всегда восхищалась цветами, которые вы так красиво вышиваете, и подумала, что вам доставит удовольствие сплетать живые цветы.

– Гм... Посмотрим.

Верити послала Агнес ослепительную улыбку. Похоже, у нее еще был шанс одержать победу над старой женщиной.

Все остальные в Пендургане взялись за подготовку с явным удовольствием. Верити стала центром всей деятельности, согласующим каждую сторону предстоящего события с другими. Она делала записи и составляла бесконечно длинные списки того, что надо сделать, что учесть и о чем спросить. Она часами сидела с кухаркой Пендургана, составляя списки продуктов, которые надо будет подготовить. Миссис Трегелли помогала составлять список торговцев вразнос и на лотках и планировать поездку в Бодмин, чтобы начать переговоры с владельцами магазинов о сооружении палаток к празднику. Гонетта вызвалась делать букетики из трав, перевязанные цветными ленточками, для девушек, которые будут бросать их в костер.

Маленький Дейви был тоже решительно настроен помогать. Его отец, взявшийся за организацию спортивных игр и состязаний, привлек Дейви для помощи в поисках местных мальчиков, которые будут участвовать в беге наперегонки.

Даже Джеймс, несмотря на свою занятость нуждами имения из-за отсутствия управляющего, делал все, что мог. Он работал с Джаго Ченхоллзом над постройкой простеньких сооружений для продажи еды и проведения состязаний. Он даже вызвался поехать в Бодмин или, если надо, дальше, чтобы нанять труппу актеров.

Списки Верити начали расти. У нее были списки продуктов, списки игр и состязаний, списки того, что нужно сделать или купить, списки развлечений, списки потенциальных помощников в приготовлении еды и подарков, списки дел, для выполнения которых нужны рабочие, список всего, что будет происходить на празднике, список вопросов и так далее и так далее. Она носила их с собой в карманах и была готова любой из них вытащить в любой момент, когда ей в голову приходила новая мысль или новый вопрос.

– Я никогда не видела ничего подобного, Верити Озборн, – расхохоталась бабушка Пескоу, когда Верити пришла к ней в очередной раз.

Она наблюдала, как Верити выгружает свои набитые карманы, и смеялась так, что ее полная грудь колыхалась, как холодец.

– У тебя на все есть список. Никогда в жизни я еще не видела столько списков!

– Это большое дело, бабушка, и я должна за всем следить. А теперь давайте еще раз перейдем к развлечениям, чтобы быть уверенными, что мы ничего не забыли.

Верити разложила списки на столе бабушки. До этого она безжалостно заставляла ее напрягать память относительно прошлых праздников и записывала все развлечения, которые когда бы то ни было проводились. Верити не собиралась вставлять их все в свои планы. Просто ей нужно было понять, какие развлечения предлагались раньше, чтобы отобрать для этого года наиболее подходящие.

Внимание бабушки трудно было удержать на задаче, которую надо было решить. Она так и норовила уйти в воспоминания о прошлых праздниках. Верити украдкой записывала, если какой-то рассказ наталкивал ее на дельную мысль. Она все больше убеждалась в том, что праздник будет знаменовать начало новой жизни для Пендургана и для Джеймса. В воздухе Сент-Перрана уже чувствовалась искра возбуждения. Верити не сомневалась, что женщины отнесут эту искру к себе домой, в свои семьи. К середине июня вся округа будет бурлить от нетерпения.

Может быть, тогда трагедия 1812 года наконец будет забыта. Джеймс сможет снова ходить с гордо поднятой головой и изменит свою жизнь к лучшему.

Когда в сознании у Верити всплывал вопрос о ее собственной роли в будущем Джеймса, она его отгоняла. Самым главным сейчас был праздник. У нее было дело, которое полностью поглотило ее. Когда праздник пройдет... Ладно, она подумает об этом позднее.

 

Глава 11

Весна пришла в Корнуолл рано, и уже к апрелю все цвело. Острый запах ромашки и аромат папоротника разливались в воздухе, когда Верити гуляла в нижней части имения. Даже деревня Сент-Перран изменилась. Приземистые маленькие домики с уродливыми шиферными крышами вдруг обрели особое очарование, когда в послеполуденных лучах солнца покрывающие их желтые лишайники засияли как золото.

Как только дорога чуть просохла после нескончаемых мартовских дождей и по ней стало возможно проехать, Джеймс взял с собой в Бодмин Верити и миссис Трегелли. Он согласился встретиться с распорядителем труппы местных артистов, а миссис Трегелли намеревалась уточнить планы с некоторыми торговцами. Верити хотелось поехать с ними только потому, что с тех пор, как приехала в Пендурган, она не была нигде дальше Босрита.

Чувствуя себя как ребенок на Рождество, Верити надела свое лучшее кашемировое пальто и ангулемскую шляпу, мало заботясь о том, что все эти наряды были страшно старомодными. Ее успокаивало лишь то, что Бодмин – маленький сонный городишко, на несколько лет отстающий от лондонской моды, и эти наряды окажутся там на должном уровне. Какая разница? Она была счастлива, что едет в новое место, и тайно радовалась, что миссис Трегелли отправится с ними. Поездка предстояла долгая, и провести весь день наедине с Джеймсом было бы для Верити пыткой.

Стоял великолепный солнечный день, и в городе царила суета. Город был небольшой, хотя, конечно, мог похвастаться зданием суда и красивой старой церковью без шпиля. Да и на центральной улице, поднимающейся на вершину довольно высокого холма, было много магазинов, разных контор и постоялых дворов.

Джеймс покинул Верити и миссис Трегелли, чтобы заняться своим делом.

– После того как я увижусь с распорядителем труппы, у меня назначена встреча с моим адвокатом, – сказал он, странно поглядывая на Верити.

Они договорились встретиться через два часа в «Белом олене» за чаем.

Верити и миссис Трегелли провели много времени с двумя мелочными торговцами, которые согласились продавать на празднике ленты, кружева и другие безделушки для женщин. Они также договорились с мастером-игрушечником о том, что он откроет ларек деревянных игрушек для детей. Верити обнаружила, что экономка Пендургана умеет убеждать и потрясающе ведет переговоры. У нее были строгие требования, и она не терпела ни напрасного расточительства, ни неоправданной прижимистости. Когда Верити повела ее в лавку травника, чтобы подобрать некоторые травы, которых она не могла найти в Пендургане, миссис Трегелли сумела очаровать сурового владельца и уговорить его торговать на празднике.

Женщины были на пути к пирожнику, когда поняли, что прошло много времени, и вместо этого отправились в «Белый олень». Джеймс уже ждал их и провел в маленькую гостиную, которую снял и где был накрыт стол со свежим чаем и пирогами.

– Артисты приедут, – сказал он, когда Верити наливала чай.

– О, чудесно! – воскликнула она. – Теперь-то люди точно придут.

Подавая Джеймсу чашку, она перехватила его неуверенный взгляд. Хотя Джеймс никогда ей этого не говорил, она знала, что он до сих пор осторожно относится к идее праздника. И тем не менее Джеймс без попреков шел навстречу ее пожеланиям. Он не только заполучил для праздника труппу артистов, но и договорился с хозяином местной пивной, старым Артфулом, о поставке эля, подрядил кузнеца из Сент-Перрана наделать запасных метательных колец для игр и уговорил рабочих с ферм арендаторов построить ларьки, площадки для состязаний и временную сцену. И самое невероятное – он не забыл про костер. Джеймс дал задание Томасу собрать достаточное количество дров, чтобы сложить из них огромную кучу.

Верити хотелось обнять его и поблагодарить за все, что он сделал, несмотря на свои опасения.

– Верити!

Она вздрогнула. Боже правый, она ведь смотрит на него в упор. Что он о ней подумал?

– Извини, – сказала она, – я размечталась.

– Я спросил, как прошел у вас день. Удалось вам нанять каких-нибудь торговцев?

Верити взяла себя в руки и рассказала ему, что они сделали. Она оживленно болтала, сообщая больше деталей, чем ему это, видимо, было интересно знать. Но по крайней мере это отвлекло ее от глупых фантазий.

– Надо сходить еще к нескольким, – сказала она, доставая список бодминских торговцев и ремесленников. – Сначала к пирожнику, потом...

– Миссис Трегелли, – прервал ее Джеймс, – вероятно, вы и одна справитесь с булочником и остальными?

– Конечно, милорд.

– Я так и думал. Вот, возьмите список миссис Озборн. Мне надо на некоторое время забрать ее, если она не возражает.

Верити охватило волнение. После утвердительного кивка миссис Трегелли она сказала:

– Я не возражаю.

– Хорошо, – откликнулся Джеймс. Он договорился с экономкой встретиться через час, потом встал и подал руку Верити.

Он вел ее по главной улице явно с какой-то определенной целью, хотя и не сказал Верити ни слова. Что-то в его поведении нервировало ее. Что он задумал?

– Как прошла встреча с адвокатом? Удачно? – спросила Верити.

Она слишком нервничала, поэтому не могла больше молчать. Джеймс взглянул на нее и одарил своей загадочной полуулыбкой.

– Пожалуй, да. Я выяснил все, что хотел узнать. Посмотри сюда, Верити. Что ты думаешь об этой шляпке?

Он остановился перед витриной, где были выставлены шляпы, платки и сумочки. Он показывал на очаровательную шляпку из итальянской соломки, украшенную цветами, с модными широкими полями и низкой тульей. Это была самая прекрасная вещь, какую Верити когда-либо видела. Она вопросительно посмотрела на Джеймса.

– Очень красивая шляпка.

– А на тебе будет выглядеть еще красивее.

Джеймс улыбнулся одной из своих редких улыбок в ответ на удивленный взгляд Верити, поднял руку и слегка дотронулся до ее щеки.

– Дорогая моя Верити, ты до сих пор носишь те же платья, тот же плащ и те же две шляпки, которые привезла с собой в Пендурган. И, полагаю, уже тогда они не были новыми. Позволь мне купить для тебя что-нибудь новое.

– О, Джеймс, – Верити покраснела, – я не могу позволить тебе это сделать. Я уже обязана тебе...

– Если ты упомянешь те двести гиней, я отправлю тебя в Пендурган пешком. Ты мне ничем не обязана и действительно заслуживаешь нового платья на праздник. Думаю, и новую шляпку тоже. Посмотрим, что нам может предложить миссис Ренфри.

У Верити в самом деле так давно не было новых вещей – с тех пор как она вышла замуж за Гилберта, – что ей опять захотелось броситься Джеймсу на шею. Она попыталась улыбнуться, но нижняя губа ее дрожала.

– Не надо плакать, умоляю, иначе весь город подумает, что я тебя избиваю.

Верити издала дрожащий смешок и смахнула слезы и только тогда немного взяла себя в руки.

– В самом деле, не надо этого делать, Джеймс.

– Надо. Ты так много работаешь, и я знаю, для чего ты это делаешь. Ты заслуживаешь гораздо большего, чем несколько платьев.

– Ты слишком добр ко мне.

Джеймс положил ей руку на спину и легонько подтолкнул к дверям магазина.

– Не так добр, как хотел бы, – тихо сказал он.

– Что ты собираешься делать?

Гилберт Расселл перестал мерить шагами комнату и недоумевающе уставился на своего друга.

Энтони Нортруп спокойно развалился на диване, в то время как жизнь Гилберта могла вот-вот рассыпаться на куски.

– Мне нужно это место, Тони, – сказал он. – Ты знаешь, что нужно. Но Беддингфилд жутко упрям. Если он узнает...

– Он не узнает.

– Как ты можешь быть уверен?

Нортруп опустил ноги и поставил локти на колени.

– Не думай, что старый хрыч такой уж пуританин. Он ходил в школу. И наверняка пробовал кое-что, как и все остальные.

– Даже если так...

– Кроме того, у тебя прекрасное прикрытие. Все, что тебе надо, – это представлять себя на людях обычным семейным человеком. Пока у тебя есть жена, которая будет время от времени присутствовать рядом с тобой на торжественных днях, никого не будет волновать, чем ты занимаешься на стороне.

Гилберт почувствовал, как кровь прилила к его лицу.

– Жена?

– Ты же все еще женат, не так ли? Если только этот Хартлесс не убил ее.

Беспокойство, как кислота, закипело у Гилберта в животе. С тех пор как он узнал о репутации мужчины, который дал ему двести гиней за Верити, совесть грызла его, как собака кость. Он знал, что должен что-то сделать, но вместо этого просто старался не думать о произошедшем, забыть.

– Боже милостивый, Тони, ты имеешь в виду, я должен...

– Ты хочешь продолжать пользоваться благосклонностью Беддингфилда, не такли?

– Конечно, хочу. – Гилберт запустил дрожащие пальцы в волосы. – Я измотан и хочу получить у него это место.

– Тогда развей его подозрения. Верни свою жену.

– Ну разве он не прелесть, миссис Озборн? Разве не прелесть?

Дейви Ченхоллз не сводил влюбленных глаз с новорожденного жеребенка, появившегося на свет неделю назад. Это была любовь с первого взгляда. Каждый день Дейви тащил Верити в старые конюшни, где содержались пони, чтобы полюбоваться новым жеребенком.

– Конечно, он чудесный, – сказала Верити, взъерошивая яркие волосы мальчика. – Ты уже придумал ему имя?

– Я думаю, думаю, – ответил мальчик. – Оно должно быть особенным, потому что это мой первый пони. Я буду ездить на нем, папа говорит, что скоро он будет достаточно взрослый и достаточно большой.

– Он будет для тебя прекрасным пони.

– Конечно, будет! – воскликнул Дейви. – Если бы он был девочкой, я назвал бы его Верити, потому что это ваше имя.

– О, Дейви!

– Но это будет плохо звучать для пони-мальчика, поэтому я хочу назвать его Озборн, потому что это тоже ваше имя, но оно больше похоже на имя для мальчика.

Верити всплеснула руками и обняла малыша, изо всех сил сдерживая слезы.

– Дейви, дорогой мой, я так польщена, что ты хочешь назвать пони в мою честь.

– Ну, – заявил мальчишка, вырываясь из ее объятий, чтобы опять посмотреть на крохотного жеребенка, – я же сказал, что мне нужно было особенное имя, а вы самый необычный человек из всех, кого я знаю.

Верити поцеловала Дейви в макушку и подумала, насколько полюбила этого маленького проказника.

– Идем, Дейви, – сказала она. – До праздника осталось всего два дня, а мне надо еще столько всего сделать.

Хочешь пойти со мной в деревню? Мне надо проверить, закончил ли кузнец эти кольца.

– Еще бы я не пошел! А можно я зайду к Бенджи Спраггинсу?

– Да, конечно. Ты можешь зайти к Бенджи, пока я схожу к бабушке Пескоу. Ну, пошли.

Взглянув еще раз на жеребенка, Дейви запрыгал по тропинке, которая извивалась по пастбищу, д потом вливалась в дорогу, ведущую на Сент-Перран. Верити смотрела на его резвые прыжки, и вдруг ее захлестнула тоска. Господи, как же она глупа! Она уже много лет назад оставила мечту иметь своих собственных детей. Откуда же теперь эти мысли? Неужели дело только в подкупающей привязанности к ней маленького Дейви? Или в чем-то еще?

Когда они добрались до окраины деревни, перед домом Данстанов мысли Верити прервал громкий свист. Она обернулась, увидела Дигори Клегга, машущего ей рукой, и устало вздохнула.

– Мистер Клегг, я знаю, что вы собираетесь мне сказать, и не хочу этого слышать.

Как только Верити взялась за подготовку праздника, маленький темноволосый мужчина стал изводить ее, изо всех сил стараясь запугать мрачными предсказаниями. Верити было жаль мистера Клегга, но его постоянные предостережения становились надоедливыми.

– Я просто предупреждаю вас, миссис, – сказал человечек, прищурив глаза и грозя пальцем. – И этого малыша тоже. В том доме наверху может быть только огонь и смерть, миссис, огонь и смерть.

– Всего вам доброго, мистер Клегг.

– Огонь и смерть, – повторил он, когда Верити быстро пошла прочь, за руку увлекая за собой Дейви. – Если вы устроите этот праздник там, наверху, с этим дьяволом лордом, будет огонь и смерть, попомните мое слово. Огонь и смерть!

Верити почти бежала, чтобы не слышать ужасных слов Клегга. Дейви посмотрел на нее в недоумении, продолжая держаться рядом.

– Кто этот человек, миссис Озборн?

– Не обращай внимания, Дейви. Просто больной сумасшедший старик. Держись от него подальше.

– Хорошо. Он страшный.

– Ты беги к дому Бенджи. Я зайду к бабушке. Приходи туда примерно через час, и мы вместе сходим за кольцами. Согласен?

Верити стояла на тропинке исмотрела на мальчика, пока не убедилась, что он благополучно вошел в дом Спраггинсов. Она надеялась, что Господь оградит его от Дигори Клегга. Она не понимала, почему тот приплел к своим мрачным пророчествам Дейви. Верити настолько расстроилась, что ей захотелось немного посидеть с бабушкой Пескоу и успокоиться, слушая ее мирные и мудрые советы.

– А вот и Верити Озборн, – сказала бабушка, когда Верити вошла, – со своими праздничными списками. Не знаю, как ее карманы вмещают все эти списки?

Входя в гостиную, Верити засмеялась, услышав поддразнивание старушки. Кейт Пескоу и Борра Нанпин тоже были там.

– Что тебя тревожит, Верити Озборн? – спросила бабушка, передав ей чашку жиденького чая.

– Разве?

– Я же вижу, что тебя что-то беспокоит.

– О, это Дигори Клегг. Мы с Дейви встретили его, когда входили в деревню.

– Все еще изрыгает мрачные предсказания? – спросила Кейт. – Предрекает огонь и смерть?

– Да, но на этот раз он вовлек Дейви в свои тирады, поэтому мне стало особенно не по себе.

– О Боже! – воскликнула Борра.

– Что мне с ним делать, бабушка? – спросила Верити. – Я столько сил потратила, чтобы праздник удался. Что, если он отпугнет людей?

– Об этом не волнуйся, – ответила бабушка. – Клегга все знают. Его жалеют, но никто не станет слушать, что он говорит. Большинство думают, что он немного повредился умом.

– Вы не думаете, что он может быть опасен? – осведомилась Верити. – Он не способен сделать какую-нибудь гадость?

– Бедняга, – сказала Борра. – Должно быть, тяжело потерять ребенка.

– Да, к тому же этот ребенок – все, что у него было, – подхватила Кейт. – После того как умерла его Грейси, он до безумия любил сына. Пожар в Пендургане убил и его тоже, такое страдание он ему причинил. Мужик никогда не будет таким, как раньше.

– Похоже на то, что случилось с Джеймсом, так, Кейт? – сказала бабушка.

Кейт фыркнула, но не ответила.

Верити сидела и болтала до тех пор, пока не вернулся Дейви и не утащил ее в кузницу. Кольца были готовы, и вскоре Верити с Дейви отправились обратно в Пендурган по той же тропинке. Не успев дойти до главной дороги, они увидели капитана Полдреннана, который шел в том же направлении. Верити отпустила Дейви вперед, а сама дождалась, пока подойдет капитан.

– Добрый день, – сказала Верити, приветливо улыбаясь. – Я не ждала вас сегодня, иначе вернулась бы пораньше. Может быть, зайдете и выпьете чаю?

Верити показалось, что капитан удивлен и не особенно обрадован встречей с ней. Хотя он и улыбался, глаза его оставались холодными.

– Какая приятная неожиданность встретить вас, миссис Озборн, – сказал он. – Спасибо за приглашение, но я только что пил чай с Агнес.

– С Агнес?

– Да. Я время от времени навещаю ее. Вы знаете, мы с ней старые друзья.

– Нет, я не знала, – сказала Верити, удивляясь, как она могла не подозревать об этих визитах. – Однако рада это слышать, – добавила она. – Бедная Агнес всегда кажется такой одинокой и, похоже, не хочет со мной подружиться, как я ни стараюсь. И становится все более раздражительной по мере приближения праздника. Я за нее беспокоюсь.

– Ей тяжело видеть, что кто-то занял место Ровены.

– Но я не...

Капитан приподнял бровь:

– Разве?

– Когда я предложила провести праздник, то и не думала вытеснить память о леди Харкнесс. Я делала это только для того, чтобы вернуть Джеймсу доброе имя в округе.

– Ах да. Праздник. Я с нетерпением жду его. Как идет подготовка? Ведь осталось всего несколько дней?

– Да, конечно. И подготовка идет прекрасно. Вы ничего не слышали о моих знаменитых списках?

Капитан искренне рассмеялся, и взгляд его смягчился.

– Слышал, слышал. Веллингтон мог бы назначить вас начальником интендантской службы генерального штаба.

– Иногда я чувствую себя генералом, командующим войсками.

– Тогда желаю вам удачи Веллингтона в вашей летней осаде.

– Благодарю вас, капитан.

– Я чувствую, что праздник будет самым замечательным событием в округе за много лет.

– Надеюсь, так и будет.

– Непременно будет! – Капитан широко улыбнулся Верити. – Поверьте мне, непременно будет.

Верити рассказала ему, что она нашла достаточно много местных музыкантов, поэтому не пришлось нанимать со стороны. Полдреннан, в свою очередь, сообщил Верити, что договорился о смоляных бочках, которые будут доставлены вдень праздника и зажжены повсюду в пределах имения. Казалось, он сбросил с себя странную напряженность, которая при встрече чувствовалась в его поведении, и снова превратился в любезного джентльмена, которым она восхищалась. Они проболтали около получаса, когда Верити вспомнила, что они стоят посреди дороги. Она снова пригласила капитана вернуться в Пендурган, но он отказался, и они расстались в приподнятом настроении.

Верити была расстроена, возвращаясь в Пендурган. За оставшиеся два дня надо было сделать так много, учесть столько мелочей! Она даже не заметила экипаж в задней части двора.

Верити толкнула тяжелую дубовую дверь и вошла в большой холл, доставая на ходу список. Она направилась к коридору, ведущему к главной лестнице, но ее остановил голос миссис Трегелли.

– Извините меня, мадам, – сказала она, – но здесь вас ждет джентльмен.

Верити положила список обратно в карман и подняла глаза на экономку.

– Простите?

– Джентльмен, мэм. Он спросил вас. Я проводила его в новую гостиную.

– Джентльмен?

Верити смотрела на миссис Трегелли, в недоумении подняв брови. Конечно, это была какая-то ошибка. Она не знает здесь ни одного джентльмена, кроме капитана Полдреннана, а тот только что ушел из Пендургана. Кто это может быть?

– Вы знаете, кто он такой? – спросила Верити.

– Нет, мэм. Но он заявил, что будет говорить только с вами.

Верити вздохнула. Кто бы это ни был, ей придется с ним встретиться. Она надеялась, что этот человек не займет у нее много времени. А может быть, он приехал обсудить что-то относительно праздника? Возможно, он слышал о приготовлениях – слухи распространяются по округе как лесной пожар – и представляет труппу актеров, или музыкантов, или торговцев, кого-то, кто хотел бы участвовать в празднике.

– Конечно, мне надо с ним увидеться, – сказала Верити. – Возьмите, пожалуйста, мою шляпу и мантилью, миссис Трегелли. Господи, я вся в пыли после дороги! Наверное, ужасно выгляжу?

– Ничуть, мэм. Только одна прядь выбилась из прически, вот здесь. Давайте поправим... Теперь вы выглядите как новый пятипенсовик. Прислать вам чай и бисквиты?

– Не знаю, – сказала Верити. – Сначала узнаю, что у него за дело. Если вы мне будете нужны, я позвоню.

– Как хотите, мэм.

Верити, как в зеркало, заглянула в висящий на стене отполированный нагрудник доспехов. Она наскоро поправила волосы, отряхнула юбки и вытерла мыски ботинок о заднюю часть чулок. Это вес, что она могла сейчас сделать. После этого она направилась к восточному крылу дома.

Дверь в гостиную была открыта. Верити заметила мерцающий свет огня. Она вошла и увидела мужчину, стоящего к ней спиной, лицом к камину.

– Сэр! Вы хотели меня видеть?

Мужчина обернулся, и Верити открыла рот от удивления. Она оказалась лицом к лицу со своим мужем, Гилбертом Расселлом.

Когда Джеймс вернулся с поля, Джаго Ченхоллз был на редкость молчалив, но Джеймс настолько устал, что у него не осталось сил удивиться такому необычному поведению. Джеймс и Марк Пеннек собирали сено в стога, работали долго и тяжело. В такие дни Джеймсу больше всего не хватало управляющего.

В те месяцы, что прошли после увольнения Баргваната, Джеймс очень доверял Марку Пеннеку. Ему было неудобно просить помощи у Марка, поскольку тот относился к Джеймсу так же, как остальные местные жители. Но участок, арендуемый Пеннеком, был самым большим в Пендургане, а Марк – самым опытным фермером, поэтому Джеймс все-таки обратился к нему.

Сначала они чувствовали себя неловко, работая вместе. Однако за несколько месяцев, в течение которых им пришлось трудиться бок о бок, они стали друг друга уважать, и работа пошла хорошо. Джеймсу пришло в голову, что рассуждения Верити по поводу его дурной репутации в какой-то мере справедливы. То, что он держится ото всех на расстоянии, в самом деле только увеличивало враждебность по отношению к нему. Но Верити, казалось, не понимала, что он сторонится всех не по своей воле. Это было необходимо.

Джеймс пригнулся, входя под арку двора, потом остановился разогнуть спину. Все мышцы чертовски болели, и было похоже, что завтра утром он не сможет пошевельнуться. Джеймс открыл тяжелую дубовую дверь большого холла и застонал от усилия, которое для этого пришлось приложить. Боже, он стареет. Сейчас лучше всего было бы лечь в горячую ванну. Может быть, у Верити есть какое-нибудь травяное средство, чтобы снять напряжение мышц спины, плеч и бедер?

Перед тем как пройти к лестнице, ведущей в его башню, Джеймс захотел просмотреть почту. Он ждал письмо от Вулфа относительно увеличенного парового цилиндра, а также новый номер «Эдинбургского обозрения». Он бы взял все это с собой наверх и спокойно почитал, лежа в горячей ванне.

В библиотеке он подошел к письменному столу, на котором миссис Трегелли всегда оставляла для него дневную почту. Посреди стола лежал толстый кожаный кошелек. Что за черт? Джеймс поднял кошелек. Он был тяжелый. Джеймс отодвинул кожаный ремешок, закрывающий кошелек, и увидел внутри много золотых монет. Намного больше ста фунтов, может быть, фунтов двести. От волнения Джеймса охватила дрожь. Рядом с кошельком лежала сложенная и запечатанная записка. Джеймс взял ее осторожно, как будто она могла обжечь ему пальцы. Он был в ужасе от того, что ему предстояло прочесть. Горло у него сразу пересохло, так что он едва мог сглотнуть, дыхание стало неровным. Джеймс долго смотрел на пергамент, прежде чем собрался с духом и сломал печать.

Еще один сложенный листок выпал оттуда и лег на стол. Джеймс не обратил на него внимания: его глаза бегали по короткой записке, нацарапанной тонкими каракулями.

Я забираю свою жену домой. Вы найдете кошелек с фунтами, возмещающими Ваши затраты в ноябре прошлого года, и некоторую дополнительную сумму за Ваши хлопоты. Прилагаю оригинал купчей. Давайте считать эту сделку потерявшей юридическую силу. Сожалею о доставленном беспокойстве.

С уважением, Гилберт Расселл.

Джеймс чувствовал себя так, будто огромный кулак ударил его в живот и выбил из него весь воздух. Он не мог вздохнуть. Не мог двинуться с места. Мог только смотреть на слова, написанные на странице, читать их снова и снова, как будто, если прочесть еще раз, смысл их изменится.

«Я забираю свою жену домой». Джеймс рассматривал, как написано каждое слово, как чернильные линии расширяются в одном месте и утончаются до размера волоса в другом.

Он смотрел и смотрел до тех пор, пока огромный ком отчаяния не начал подниматься у него в животе и пробираться выше, сначала к груди, потом к горлу.

– Нет... – Это прозвучало чуть громче, чем сиплый шепот, почти как стон. – Нет. Нет. Нет.

Она уехала. Верити уехала.

Пальцы Джеймса медленно сжали хрустящий пергамент. Он огляделся и почувствовал себя потерянным, сбитым с толку. Так он чувствовал себя только после провалов в памяти.

Верити уехала. Эта мысль сверлила его мозг. Уехала. Расселл забрал ее домой.

Но ведь ее дом здесь. Она здесь дома так же, как и Джеймс. Как она могла уехать? Как он будет дальше жить без нее?

Джеймс крепко закрыл глаза, борясь с болью. Страдание и отчаяние грозили захлестнуть его. Эти несколько чернильных строк проделали огромную брешь в его душе, оставили его высохшим, пустым и мертвым внутри.

Он не имел права любить ее, не должен был позволять себе влюбиться в нее. Но он полюбил ее, а она уехала.

Джеймсу захотелось умереть.

– Нет!

Он смял пергамент в маленький шарик и швырнул на пол. Схватил мешочек с деньгами и изо всех сил запустил его в противоположную стену. Кошелек задел китайскую вазу, и та с оглушительным грохотом упала под дождем золотых соверенов.

– Милорд!

На шум пришла миссис Трегелли. О Господи, он сейчас не был готов никого видеть.

– Милорд...

Джеймс глубоко вздохнул и сосредоточился на гневе, бушующем у него в груди. Гнев был ему понятен. Джеймс знал, как с ним обращаться. Он знал, как его использовать. Он знал, как в гневе находить убежище. Джеймс проверил его, приманил и смаковал до тех пор, пока гнев не превратился в чистую, подлинную, всепоглощающую ярость.

Джеймс обернулся и оказался лицом к лицу со своей доброй экономкой. Неукротимая ярость в его глазах заставила ее на шаг отступить.

– Что, черт побери, здесь произошло, пока меня не было дома?

Его рык отражался от толстых стен и сотрясал воздух своим грохотом.

Миссис Трегелли слегка вздрогнула, но не отвела глаз.

– Она уехала, милорд.

Эти слова полоснули его как бритва.

– Я знаю, что она уехала, черт побери! – вскричал Джеймс. – Как это произошло?

– Она уехала с тем молодым человеком, мистером Расселлом. Она сказала, что он... ее муж. Она была очень расстроена, милорд.

– Боже правый! Он увез ее силой? Он...

– Нет, милорд. Она спокойно пошла с ним, взяла все свои вещи. На это было жутко смотреть. Гонетта и повариха рыдали так, что сердце разрывалось, а маленький Дейви повис у нее на шее и умолял остаться. Бедному Томасу пришлось оттаскивать от нее мальчика. При этом миссис Верити плакала так же безутешно, как и Дейви.

Голос миссис Трегелли задрожал, и она замолчала, чтобы вытереть рукой глаза.

– Она всех нас обняла, – продолжала миссис Трегелли, – как будто мы ее семья. Она хотела подождать, пока вы вернетесь, но мистер Расселл ждать не стал. Он сказал, что им надо выезжать немедленно. Миссис Озборн оставила для вас записку. На вашем столе. Вы видели?

– Нет.

Джеймс повернулся и наклонился над столом. Он подобрал листок, который выпал из письма Расселла, но это была всего-навсего копия купчей. Такая же хранилась у Джеймса под замком в течение всех этих месяцев.

– Я не вижу ее, – сказал он и перевернул все бумаги у себя на столе. – Где она? Где?

– Вот, милорд. – Миссис Трегелли показала на запечатанную записку, прислоненную к чернильнице серебряного письменного прибора старого лорда Харкнесса.

Джеймс схватил записку, при этом перевернул сосуд с промокательным песком, разбрасывая его по столу. «Лорду Харкнессу», – было написано на сложенном листе изящным, легким почерком. Даже не «Джеймсу», только титул. Он подавил в себе досаду, сломал печать и жадно прочитал.

Джеймс!

Мне очень жаль, что пришлось уехать не простившись. Мой муж вернулся за мной, и, поскольку закон на его стороне, я вынуждена покинуть Пендурган. Пожалуйста, прими мою благодарность за твою доброту и дружбу и за возможность узнать добрых людей Пендургана и Сент-Перрана, которую ты мне дал. Я буду по вам скучать. Я очень сожалею, что не смогу присутствовать на празднике Иванова дня. Уверена, что он пройдет успешно. Люди с нетерпением ждут его. Знай, что воспоминание о тебе навсегда останется для меня самым дорогим, что было в моей жизни.

Твой друг Верити Озборн Расселл.

Джеймс повернулся спиной к миссис Трегелли и снова прочитал письмо, смакуя каждое слово, отыскивая под болью надежду. Он нашел ее проблеск в последней строчке. «Самое дорогое, что было в моей жизни».

«О, конечно, – думал Джеймс, – и ты для меня тоже».

Джеймс долго стоял, выискивая точный смысл каждого слова. Верити было жаль уезжать. Она была благодарна за его доброту и его дружбу. Она хотела попрощаться. Она будет о нем скучать. Нет, она будет скучать о них всех, но в это чувство включен, конечно, и он. Она будет о нем скучать. Ей было жаль. Она благодарна. Верити к нему привязалась.

Конечно, именно это читалось между строк. Она привязалась. Может быть, она даже любит его. Нет, тут уж он слишком далеко зашел. Но она привязалась к нему. Она беспокоилась о нем. Об этом он знал.

Но что толку понимать, что она испытывала к нему теплые чувства, если она уехала? Какой смысл объяснять боль, разрывающую его сердце?

За такое короткое время Верити перевернула всю его жизнь, жизнь всех в Пендургане и Сент-Перране. Она так много изменила в его мрачном доме. Он уже никогда не станет прежним.

Самым большим изменением был сам Джеймс. Верити начала возвращать его к жизни. Пока это были только крохотные зерна в глубине его несчастной черной души, но они изо всех сил стремились прорасти и выпустить свои побеги навстречу солнцу. Это стремление появилось только благодаря Верити, потому что она верила в него, вселила в него надежду, тогда как он не осмеливался даже мечтать.

Верити разбудила в нем желание жить, научила изгонять терзающих его демонов. Верити посеяла эти зерна, и, видит Бог, Джеймс не хочет дать этим побегам зачахнуть и погибнуть. Он знал, что другой возможности вернуться к жизни у него не будет. Верити была его последней возможностью. И она уехала.

«Я вынуждена покинуть Пендурган». Она уехала не по своему желанию. Этот ублюдок Расселл вынудил ее уехать, прикрываясь законом. Он не очень-то вспоминал о законе прошлой осенью, когда повел свою гордую молодую жену на аукцион в Ганнислоу. Жену, которая фактически так и не стала его женой.

Видит Бог, Джеймс не позволит Расселлу опять причинять ей боль и унижать ее. Расселл, может быть, и связан с ней законными узами брака, но все равно он не имеет на нее прав. У Джеймса, конечно, и вовсе нет никаких прав, кроме одного: он любит ее. Расселл никогда ее не любил. Джеймс ни за что не позволит этому мерзавцу обращаться с Верити как с марионеткой, заставлять действовать по его команде. Он будет бороться за нее, за ее право делать свой выбор.

Он поедет за ней. Он сделает ее вдовой, если это понадобится. Но, ей-богу, он будет бороться, чтобы вернуть ее.

– Миссис Трегелли?

Экономка давно тихонько вышла из комнаты, оставив Джеймса одного со своими страданиями.

– Миссис Трегелли!

Его вопль заставил бедную женщину бежать со всей скоростью, на которую были способны ее полные ноги.

– Да, милорд? – сказала она запыхавшись.

– Как давно они уехали, Верити и Расселл?

– Подождите, сейчас вспомню.

Она поджала губы и, вспоминая, постукивала пальцем по подбородку.

– Несколько часов назад. Думаю, примерно около одиннадцати.

– В одиннадцать? – Джеймс посмотрел на каминные часы.

Было чуть больше трех. Они уехали по меньшей мере четыре часа назад. – Какой у них экипаж?

Миссис Трегелли удивилась:

– Какой экипаж?

– Да, да! – воскликнул Джеймс, не в силах сдерживать нетерпение. – Сколько лошадей? Две или четыре?

– Мне кажется, четыре, милорд. Да, я уверена. Четыре лошади.

Они, должно быть, далеко уехали. Но верхом он, пожалуй, сможет их догнать. Он еще выспросит у Джаго Ченхоллза кое-какие подробности об экипаже, чтобы можно было выйти на их след. Теперь нечего терять время. Джеймс засунул письмо Верити в жилетный карман и устремился к двери.

– Милорд!

Он неохотно остановился.

– Что такое?

– Вы поедете за ней, милорд? Вы привезете мисс Верити обратно в Пендурган?

– Я, безусловно, попытаюсь, – сказал он.

Миссис Трегелли глубоко вздохнула:

– Слава Богу!

Джеймс улыбнулся ей и ринулся к главной лестнице. Он сбежал по ступенькам, не обращая внимания на одеревенелые мышцы, которые так беспокоили его несколько минут назад, и направился к лестнице, ведущей в башню. Неожиданно он нос к носу столкнулся с Агнес Бодинар. Старуха стояла в коридоре, освещенная слабым светом настенного канделябра. Она попыталась префадить ему дорогу в башню.

– Ты собираешься ехать за ней?

– Да, Агнес. Пропустите меня.

– Она тебе не нужна, Харкнесс. Пусть едет.

Джеймс попытался обойти ее, но она шагнула в ту же сторону, что и он, и снова загородила ему дорогу.

– Не будь таким дураком. Она этого не достойна.

Джеймс остановился и посмотрел в холодные серые глаза своей тещи.

– Достойна, Агнес. – Он вспомнил о двух с лишним сотнях фунтов золотом, рассыпанных на полу в библиотеке. – Она достойна каждого пенни.

Верити передвинулась на скамье экипажа и еще раз попыталась найти более удобное положение. Бесполезно. Мышцы одеревенели, их сводило судорогой от долгих часов тряски по изборожденным колеями грязным дорогам. Гилберт настоял на том, чтобы ехать и вечером. Он, похоже, очень хотел побыстрее добраться до Лондона.

Если уж уезжать из Корнуолла, то Верити предпочла бы вернуться в Беркшир, в полуразвалившийся дом, примостившийся на склоне холма, где она провела два с половиной года своего супружества. Однако Гилберт сказал ей, что он продал дом, чтобы вернуть деньги лорду Харкнессу, и теперь снимает маленький городской дом в Лондоне. Верити нужна ему там. Он намерен получить хорошую должность правительственного чиновника и не может позволить втянуть себя в расследование обстоятельств исчезновения его жены.

Верити была в отчаянии, когда их экипаж проезжал по суровому, усыпанному гранитными валунами Бодмин-Муру.

– Как здесь тоскливо, пустынно, – сказал Гилберт. – Не могу выразить, как я сожалею, что вынудил тебя жить в таком унылом месте. Ты, наверное, счастлива, что больше его не увидишь.

Слова Гилберта вызвали у Верити поток слез, которые он принял за слезы облегчения. Она была далеко не счастлива, оттого что видела все это в последний раз. Никогда она не чувствовала себя более несчастной. За исключением, может быть, того момента, когда пришлось силой отрывать тоненькие ручонки Дейви Ченхоллза от ее шеи, или когда рыдающая Гонетта обняла Верити с такой силой, что казалось, вот-вот треснет корсет, или когда она смотрела, как в последний раз исчезает из виду серая масса Пендургана.

Верити всю жизнь будет помнить толстые холодные каменные стены старого дома, пропитанные отчаянием своего хозяина и трагедией, произошедшей в недавнем прошлом. Она полюбила старое имение и с нетерпением ждала весны, чтобы увидеть его сады в цветении. Она никогда не увидит, что станет с крохотной рассадой, которую посадила в огороде и которая только что начала выбрасывать зеленые побеги. Не узнает она и того, прошел ли праздник Иванова дня, как было задумано. Она всегда будет жалеть обо всем, что осталось в Пендургане.

Но больше всего она будет сожалеть о его хозяине.

– Мне не следовало делать то, что я сделал с тобой, Верити, – сказал Гилберт, пока Верити молча плакала. – Думаю, я никогда не смогу тебе объяснить, почему я это сделал. Да теперь это не важно. Но когда я услышал, кому я... с кем я тебя оставил, я был в отчаянии. Лорд Хартлесс из Пендургана!

Верити не мешала Гилберту болтать о том, как он раскаивается, что оставил ее у известного чудовища, убийцы жены. Он ни разу не произнес слово «продал». Но ведь он продал ее, и этого Верити никогда не забудет и не простит.

Гилберт убедил себя в том, что он спасает ее от ужасной судьбы, от какого-то не имеющего названия ужаса в руках лорда Хартлесса. Для Верити же настоящим чудовищем был Гилберт. Такой спокойный, такой сдержанный, такой скромный – и все же чудовище, продавшее свою жену и не испытывавшее угрызений совести до тех пор, пока не узнал о репутации покупателя. Он, наверное, убедил себя, что благородно спасает ее. Верити никогда не простит ему то, что он увез ее от единственного мужчины, которого она когда-либо любила.

Не важно, что Джеймс был темный и сердитый, задумчивый и, возможно, опасный. Она полюбила человека под этой маской и поняла причину его гнева и отвращения к самому себе. Даже узнав причину его страданий, Верити не была уверена, что сможет помочь ему, сумеет залечить его раны.

Но как бы она хотела попытаться! Сердце ее терзала боль еще и из-за того, что она теперь никогда не узнает, значила ли для него что-нибудь ее любовь.

Верити вытерла глаза и выпрямила спину. Ее не сокрушить этим новым поворотом судьбы. Она много пережила, хотя это оказалось самым болезненным из всего, что ей довелось испытать. Бросить все, что осталось незаконченным в Пендургане, бросить Джеймса...

Она выживет. Она всегда выживала. Она должна помнить, что Джеймс питал к ней только дружеские чувства и лишь однажды ночью нечто большее. Только ее собственная самонадеянность была причиной того, что она надеялась и мечтала о несбыточном.

«Ты не похожа на Ровену...»

Слова Джеймса напомнили Верити, что она никогда не сможет занять это особое место в его сердце.

Верити надеялась, что между ними была привязанность, что их дружба была ему дорога. Но все-таки она никогда не смогла бы стать для него важной, потому что она была не такая, как Ровена, единственная настоящая любовь в его жизни.

Всю долгую дорогу в неудобном экипаже Верити размышляла над тем, что произошло, стараясь совладать со своим разбитым сердцем и не сожалеть о несбыточных мечтах. Она не отвечала на попытки Гилберта заговорить с ней. Ей нечего было ему сказать, и она предпочитала оставаться наедине со своими мыслями. До него это наконец дошло, и он замолчал.

Верити закрыла глаза, но заснуть не смогла. Ее ум был слишком взбудоражен, а тело слишком затекло. Как бы ей хотелось где-нибудь остановиться на ночь. Уже несколько часов как стемнело.

Когда экипаж начал замедлять ход около еще одного почтового постоялого двора, где Гилберт намеревался поменять лошадей, Верити вынуждена была заговорить.

– Почему бы нам не остановиться здесь на ночь? – спросила она. – Уже поздно, я устала, мне неудобно. Неужели мы не можем немного отдохнуть?

Гилберт выглянул из окошка кареты.

– Да, постоялый двор кажется довольно приличным. Пойду узнаю, есть ли свободные комнаты.

Верити согласилась бы спать даже на скамье в пивной, но промолчала. Гилберт выпрыгнул из кареты и закрыл за собой дверцу. Верити слишком устала. Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Она слышала голоса конюхов и бряцание упряжи, ощущала толчки экипажа, когда меняли лошадей.

Гилберт вернулся через несколько минут и подал ей руку, чтобы помочь спуститься по откидным ступеням кареты.

– У них есть маленькая спальня и отдельная гостиная. Мы можем быстренько поесть перед тем, как лечь спать, если хочешь. Я лягу в кресле в гостиной. Или в пивной.

Он мог об этом не говорить. Верити не боялась, что ее муж будет стремиться лечь к ней в постель после всех этих лет.

Она почувствовала, что, несмотря на неимоверную усталость, ей вовсе не хочется есть, поэтому они заказали легкую холодную закуску в гостиную. Гилберту долгое молчание Верити показалось тягостным, и он опять попытался завязать разговор.

– Я надеюсь, мы сумеем начать все сначала, Верити, – сказал он и передал ей ломтик холодной ветчины. – Надеюсь, мы сможем отнестись к этому как к началу новой жизни. Я знаю, что наш брак не был... не был настоящим браком. А я не был настоящим мужем. В этот раз я постараюсь лучше вести себя по отношению к тебе, дорогая. Вот увидишь. Мы будем жить вместе в Лондоне.

Верити намазывала маслом кусок зернистого хлеба и искала в себе ту смелость, которую взрастила за месяцы, проведенные в Пендургане.

– Я не желаю начинать сначала с тобой, Гилберт, – сказала она. – не хочу жить с мужчиной, который считает, что может продать меня с аукциона за двести фунтов.

Верити удивилась, что она смогла произнести эти слова. Было время, когда она скорее откусила бы себе язык, чем посмела перечить мужу. Она молчала, когда Гилберт вел ее на рыночную площадь в Ганнислоу и надел на нее ошейник.

Значит, с ней что-то произошло. В ней изменилось что-то важное. Верити по-прежнему пойдет туда, куда поведет ее судьба, но она больше не будет молчать о том, что она чувствует и чего хочет. За проведенные в Пендургане месяцы у нее появилась твердость характера. Конечно, нельзя сказать, что характер ее теперь был очень твердым, иначе она не поехала бы с Гилбертом, и пусть бы черт побрал его законные права. Но она больше не будет бессловесной мышкой, какой была раньше.

Гилберт уставился на Верити широко открытыми глазами. Он с трудом проглотил кусок, кажется, даже подавился. Тогда он сделал большой глоток эля, и это, похоже, успокоило его. Гилберт продолжал смотреть на нее, и проблеск понимания появился в его карих глазах.

– Верити! Неужели ты хочешь сказать, что предпочла бы остаться с этим... этим убийцей?

– Да, – не раздумывая ответила она, – именно это я хотела сказать.

– Почему, скажи, ради Бога! Этот человек – чудовище.

– Там я была счастлива. Я была полезной. И он не чудовище.

– О, – Гилберт был сбит столку, – понимаю. Ну что ж, я рад, что все было по крайней мере не так плохо, как я думал. Я воображал, что с тобой творят неописуемые зверства.

– И тем не менее тебе понадобилось восемь месяцев на то, чтобы приехать за мной, – сказала Верити. – Восемь месяцев неописуемых зверств. Ты, должно быть, удивился, обнаружив, что я жива.

Услышав эти слова, Гилберт побледнел. Его руки беспокойно задвигались.

– У меня не было денег, чтобы... чтобы...

– Выкупить меня?

Гилберт вертел в руках салфетку и ерзал на стуле.

– Я должен был вернуть Харкнессу деньги, которые он мне дал. Я не мог просто выкрасть тебя, не опасаясь, что он бросится в погоню.

– А двести фунтов ты уже истратил.

Гилберт отодвинул тарелку, хотя едва притронулся к еде.

– Да. Понимаешь, у меня были долги. Я потратил деньги, чтобы расплатиться.

– Понимаю. Ты продал жену, чтобы выкупить свои долговые обязательства. Другие в подобных случаях продают лошадь или картину. Как мудро было продать жену, которая тебе никогда не была нужна.

– Верити! – Гилберт выглядел несчастным и, казалось, сейчас разрыдается. – Это было отвратительно и несправедливо, я знаю. Я должен буду жить с тем, что натворил. Я не жду, что ты меня простишь. Но как только я получу это место в министерстве внутренних дел я сделаю все для тебя, обещаю. Вот увидишь, Верити! Я обещаю, что сделаю все, что ты только пожелаешь.

Неужели? А как насчет ее желания видеть темного чужака, которого она покинула?

Верити промолчала. Она высказала то, что думала, повторяться не было необходимости. Гилберт ее законный муж, и она обязана идти туда, куда он захочет. Может быть, в Лондоне ей удастся начать новую интересную жизнь. Если бы она могла занять себя полезным делом, то этого, возможно, было бы достаточно.

Но будет ли этого достаточно, чтобы успокоить боль в сердце от тоски по оставленному: по Корнуоллу, по Пендургану, по рыжему семейству Ченхоллзов и доброй миссис Трегелли, по бабушке Пескоу и женщинам Сент-Перрана, по Джеймсу?

Нет. Ничто и никогда не сможет заглушить в ее сердце тоску по Джеймсу.

 

Глава 12

Он нашел их. У него на это ушло вдвое больше времени, чем он рассчитывал, но в конце концов Джеймс напал на след Расселла в «Бычьей голове» в деревне Алстон-Кросс. Расселл нанял почтовую карету, обычный неприметный экипаж, так что было легко потерять его след.

Больше всего времени Джеймс потерял в Лискиде, когда помчался по ложному следу на север, к Тавистоку. Прошло некоторое время, пока он понял, что преследует не ту карету, потом еще несколько часов потратил на обратную дорогу и на то, чтобы обнаружить, что Расселл едет на юг, в сторону Плимута. Долгие летние сумерки угасли, и наступила темнота, когда он заметил одинокую карету во дворе постоялого двора «Бычья голова».

Он почти не смел надеяться, что это действительно нанятая Расселлом почтовая карета, но когда хозяин постоялого двора подтвердил, что его гости – мистер и миссис Расселл, Джеймс чуть не лишился сил от охватившего его чувства облегчения. И изнеможения. Он смертельно устал. У него не было сил встречаться с Расселлом, бороться за свободу Верити.

Джеймсу пришлось подкупить хозяина постоялого двора, чтобы тот объяснил ему, где находятся комнаты Расселла. Он водил Джеймса по каким-то похожим на кроличьи норы проходам и узким лестницам, пока наконец не остановился и не показал на расположенную в конце коридора дверь, к которой вели две ступеньки.

– Это гостиная, – сказал хозяин. – Из нее вход в спальню. Им только что принесли ужин, так что, скорее всего, они в гостиной. Хотя пара молодая, тут точно сказать нельзя. – Уходя, хозяин угрожающе глянул на Джеймса.

Джеймса охватило волнение. Верити находится за одной из этих дверей, и он готов за нее драться.

Давно уже у него не было такого боевого настроя, в его жизни долго не было ничего такого, за что стоило бы бороться. Возможность разбить физиономию Гилберта Расселла, превратить ее в кровавую массу разжигала в Джеймсе стремление ринуться в драку.

Он поднялся по ступенькам, ведущим в гостиную, и повернул ручку двери, готовый вышибить ее пинками, если она окажется заперта. Нет, дверь довольно легко поддалась и открыла ему путь в маленькую комнату с побеленными стенами и деревянными панелями. В камине ярко горел огонь. Верити сидела за столом у камина. Расселл стоял спиной к двери и грел руки над огнем.

Верити застыла от изумления, чашка, которую она держала в руке, со звоном ударилась о блюдце.

Расселл повернулся.

– Что за черт?

Увидев Джеймса, он пролепетал:

– О Господи! – попятился в сторону Верити и положил руки на спинку ее стула.

Джеймс пристально смотрел в глаза Верити. Он увидел в них сменяющие друг друга чувства – удивление, понимание, облегчение, радость, – которые не давали ему отвести взгляд. У него в душе перемешались гнев и радость, ему нестерпимо захотелось схватить ее на руки и унести оттуда. Как бы ему этого ни хотелось, он не позволит себе решать за нее. В этот раз ее голос должен быть решающим, поскольку речь идет о ее судьбе.

– Ч-что вы здесь делаете? – спросил Расселл, изо всех сил стараясь держаться дерзко, но у него это не получилось, и он выглядел жалким. – Я думал, наше дело закончено. В-вы нашли кошелек, который я вам оставил?

Джеймс сунул руку в карман пальто и вытащил оттуда кожаный кошелек. Перед тем как уехать, он подобрал все до одной монеты, рассыпавшиеся по полу библиотеки. Он хотел швырнуть проклятый кошелек Расселлу в лицо, но этот трус стоял позади Верити, прикрываясь ею. Вместо этого Джеймс бросил мешочек на стол с такой силой, что посуда подпрыгнула и зазвенела, а одна вилка отскочила на край стола и со звоном упала на пол.

– Мне не нужны твои поганые деньги, – сказал Джеймс.

Он взял себя в руки, оценивающе взглянув на Расселла.

Молодой человек был похож на испуганного кролика, пытающегося смело встретить лису. Никакого удовольствия побить такого человека. Сразу видно, что перед Джеймсом стоит распустивший сопли трус.

– Т-тогда зачем вы приехали? – спросил Расселл.

Он настолько крепко вцепился в спинку стула, на котором сидела Верити, что побелели костяшки пальцев.

– Вы собираетесь ее п-просто забрать с собой, увезти силой?

– Я не намерен применять насилие к кому бы то ни было, – заявил Джеймс.

В голосе его было больше металла, чем когда-то в Испании. Человек, которого так легко напугать резким словом и яростным взглядом, не продержался бы в полку Джеймса и пяти минут.

– По-моему, это вы, сэр, действуете с помощью насилия.

– Ч-что?

Джеймс все свое внимание обратил на Верити, у которой с момента его появления в комнате не дрогнул ни один мускул. Он старался не утонуть в этих ласковых карих глазах, решив держать себя в руках.

– Из вашей записки, мадам, я понял, что не вы приняли решение уехать из Пендургана?

Верити бросила взгляд через плечо, потом снова посмотрела на Джеймса. Глаза ее улыбались.

– Нет, милорд, это было не мое решение, – сказала она.

Радостное возбуждение охватило Джеймса, как от порции виски. Он отвел глаза от Верити и пронзил Расселла взглядом.

– Я приехал, сэр, убедиться, что все происходящее с этой леди делается по ее воле.

– Н-но я ее муж. Я имею пр...

– Вы отказались от своих прав, когда продали ее, как породистую лошадь!

Рык Джеймса явно был слышен по всему постоялому двору, в окне задрожали стекла.

– Я сожалею об этой презренной сделке, – сказал Расселл. – Но вы должны знать, что она незаконная.

– И аморальная.

Расселл сник, как проколотый воздушный шар. Все его тело скорбно сгорбилось. Он прислонился к широкой каминной полке, как будто у него не осталось сил держаться прямо. Когда молодой человек поднял голову, Джеймс подумал, что никогда не видел такого страдания в глазах. Разве что глядя в зеркало.

– Да, это было аморально, – голосом вымолвил Расселл. – Это было низко и подло, и я ни о чем в жизни не сожалел так, как об этом. Я принес Верити свои извинения, хотя и не ожидаю ее прощения. Я просто надеялся, что мы... – Он замолчал и стукнул кулаком по каминной полке. – Пропади все пропадом! Я всегда все делал не так. Вся моя жизнь – это цепь ошибок. Я не гожусь для жизни на этой земле.

Его голос становился все тише и наконец превратился в дрожащий шепот. Расселл повернулся к ним спиной, оперся локтем на каминную полку и опустил голову на руки. Плечи его сотрясала мелкая дрожь.

Джеймс был ошеломлен. Он приехал, ожидая увидеть Верити во власти наглого, грубого мужа, настроенного вернуть себе свои права. Он рвался вступить в борьбу с таким противником. Страдание Расселла лишило Джеймса всей его воинственности.

Он наблюдал за Верити, пока она смотрела на Расселла со смешанным выражением сострадания и смущения.

– Верити!

Она подняла на него глаза. Вся радость, которую он в них увидел немного раньше, исчезла. Джеймс вдруг засомневался, не зная, что ему делать. Но ведь выбирать должна она, напомнил он себе. Она должна решить, что будет делать, а ему останется принять ее решение. Правда, он больше не был уверен в том, что она выберет.

– Верити, ты должна сказать нам, чего ты хочешь.

Он говорил с ней, стараясь, чтобы его голос звучал как можно ровнее.

– Уверяю тебя, что приехал не с целью похитить тебя против твоей воли. Но я должен убедиться, что мистер Расселл тоже не идет против твоего желания. Тебя кидали в разные стороны, ты плясала под чужую дудку. Пришла пора тебе самой принимать решения, независимо от того, у кого какие законные права. За последние восемь с лишним месяцев мы оба нарушили закон. Никто из нас не может оправдать свои действия. Расселл! – Джеймс повысил голос, придавая ему властность, которая когда-то заставляла солдат выполнять его приказы. – Вы со мной согласны?

Расселл, не поднимая головы, пробормотал что-то похожее на согласие.

– Итак, Верити, – продолжал Джеймс, опять смягчая тон своего голоса, – невзирая на законность, скажи нам, что бы ты предпочла сделать. Хочешь ли вернуться с Расселлом в Лондон или со мной в Пендурган?

Расселл поднял голову:

– Но...

– Пусть говорит она! – взревел Джеймс.

Взгляд Верити метался между мужем и Джеймсом. Прошло несколько долгих минут, в течение которых она обдумывала свой ответ. За это время внутри у Джеймса все переворачивалось.

– Мне очень жаль, Гилберт, – наконец сказала Верити, – но если бы мне действительно дали возможность выбора, то я предпочла бы вернуться в Пендурган. Я нашла там нечто похожее на счастье.

Расселл повернулся и посмотрел на свою жену. На его лице застыла маска полной безысходности, и удивительно, что сострадательная натура Верити устояла перед такой мольбой.

– Ты должен понять, Гилберт, – продолжала Верити, – что лорд Харкнесс был мне настоящим другом. И если я могу выбирать, я лучше буду жить с ним на правах друга, чем с тобой в браке, тем более что ты знаешь, что ни один мужчина не захочет иметь меня в другом качестве.

Джеймсу пришлось сделать титаническое усилие, чтобы сдержать душевное волнение, охватившее его при этих словах. Сердце колотилось в его груди, как паровой цилиндр в Уил-Деворане. Теперь он без нее не уедет.

Однако было не время поддаваться сентиментальности. Он должен осуществить свой план до того, как Расселл попытается снова заявить о своих законных правах и уговорит Верити уехать. Он собирался сделать Расселлу одно предложение, которое раз и навсегда освободило бы Верити от этого позорного замужества.

Когда Верити увидела Джеймса, ворвавшегося в гостиную, у нее почти остановилось сердце. Стоя в узком дверном проеме, он выглядел огромным и угрожающим, словно разъяренный бык. Несмотря на высокий рост и развитые мышцы, Джеймс не был массивным. Однако сейчас он был закутан в пелерину плаща, черные волосы спадали на один глаз, делая его похожим на пирата, из-за отросшей за день щетины лицо казалось темнее. Зрелище было устрашающее. И все же Верити никогда в жизни не была так рада кого-то видеть, как его.

Джеймс был настолько зол, что она почти ощущала напряженность его мышц. В какой-то момент она подумала, что он набросится на Гилберта, но Джеймс проявил невероятное самообладание.

Значит, все будет хорошо. Она вернется в Пендурган. Она поедет домой.

– Утром Верити поедет со мной в Пендурган, – говорил Джеймс, – а вам предлагаю уехать из этой гостиницы сегодня же вечером. Но сначала я должен поговорить с вами наедине. Подождите меня здесь, будьте любезны. Верити, пойдем со мной.

Крепко сжимая ее руку, Джеймс молча повел Верити вниз по ступенькам гостиной, через лабиринт коридоров и лестниц в пивную на первом этаже. Здесь было шумно от разговоров посетителей и звона кружек. Джеймс спросил бармена, есть ли рядом отдельный кабинет. Ему показали дорогу, и он проводил туда Верити. Когда она вошла в пустую комнату, Джеймс за ней не пошел, и Верити повернулась к нему лицом.

Он стоял в дверном проеме так же, как до этого наверху. Он был большой, необузданный, любимый. Несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза.

– Верити!

Она не поняла, кто из них сделал первый шаг. В следующую секунду они уже сжимали друг друга в объятиях.

Верити положила голову на плечо Джеймса и терлась щекой о шерсть его плаща, сминая свой новый капор, но ничуть об этом не жалея. Они постояли некоторое время обнявшись.

– Верити, – наконец сказал Джеймс, все еще прижимая ее к груди, – я думал, что потерял тебя.

Она покачала головой, и он, кажется, наконец понял, что неудобно обнимать женщину в капоре. Он сделал шаг назад, и руки его задержались у нее на плечах, потом медленно заскользили ниже, пока не коснулись ее пальцев. Он сжал их и посмотрел Верити в глаза. В его взгляде было что-то похожее на желание, хотя Верити не собиралась себя обманывать, придумывая такое.

– Спасибо, что опять спасли меня, милорд, – сказала она. – Вы очень добры. Я не ожидала...

Джеймс остановил ее, прижав палец к ее губам.

– Доброта здесь ни причем, моя дорогая. Это был чистый эгоизм. Твой отъезд привел всех моих домочадцев в жуткое волнение. Особенно в связи с завтрашним праздником. Ты никогда не видела столько ревущих мошенников. Я не... мы не знаем, что будем делать без тебя... Я хотел поговорить с тобой наедине, без Расселла. Я хочу быть уверенным, что ты не чувствуешь, что тебя кто-то из нас принуждает. Спрашиваю тебя в последний раз...– начал поглаживать Верити по щеке тем же пальцем, который прижимал к ее губам. – Ты уверена, ты твердо уверена, что хочешь именно этого? Вернуться в Пендурган?

– Да, конечно, – она.

Верити удивилась, что голос ее звучит нормально, хотя от прикосновений Джеймса сердце ее трепетало, как птичье крыло.

– Я уже сказала, что была там счастлива, довольна. Кроме того, у меня нет ни малейшего желания ехать куда бы то ни было с Гилбертом Расселлом.

– Я тебя понимаю.

– Спасибо, Джеймс. За все.

– Верити!

Он обхватил ее лицо руками, большими пальцами легко проводя по уголкам губ. Потом наклонился и поцеловал...

Это был не страстный поцелуй, а легкий, ласковый и настолько нежный, что вызвал у Верити непреодолимое желание.

Джеймс поднял ей голову, губы его сложились в полуулыбку.

– Извини, – сказал он, – я обещал никогда больше этого не делать. Прости меня.

Он отпустил ее и шагнул назад, оставляя Верити одну со своими желаниями.

– Если ты уверена в своем решении, то я должен попросить у тебя несколько минут для разговора с Расселлом наедине.

– Джеймс, ты не собираешься... бить его?

Он улыбнулся:

– Я хотел. Черт, я хотел убить его! Но в нем есть что-то такое жалкое, что с меня слетела вся воинственность. Нет, я не буду его бить. Мне надо с ним кое о чем поговорить. Позволь мне несколько минут побыть с ним наедине. Может быть, за это время ты найдешь хозяина и договоришься, чтобы весь твой багаж из кареты Расселла перенесли в мою. И спроси, нет ли у него еще одной комнаты, где я мог бы переночевать. Спасибо, моя дорогая.

Джеймс поцеловал Верити руку и направился в сторону лестницы.

Несмотря на то что голова еще кружилась от поцелуя, Верити нашла хозяина и начала договариваться с ним о переносе своих вещей и о второй спальне на ночь.

Она вернулась в отдельный кабинет и заказала чаю. Хотя она обрадовалась, когда Джеймс настаивал на том, чтобы она сама решала свою судьбу, Верити была почти уверена, что они с Гилбертом наверху обсуждали вопросы, непосредственно касающиеся ее жизни. Она не могла себе представить, что Джеймс мог бы разговаривать с Гилбертом о чем-то, не имеющем отношения к ней. Однако она дала слово, что оставит их на некоторое время вдвоем. Но ненадолго.

Джеймс знал, что ему не следовало целовать Верити, но не мог остановить себя, как ни пытался. И не пожалел об этом. Если Расселл пойдет ему навстречу, то Джеймс сделает гораздо больше.

Не думая больше об этом, Джеймс открыл дверь гостиной, где он оставил Расселла, и вошел. Молодой человек занял стул Верити за столом и сидел, опустив голову, в глубоком унынии. Джеймс почти пожалел его, но решил выполнить задуманное.

Когда Джеймс вошел, Расселл взглянул на него, но ничего не сказан. Джеймс снял плащ и положил его на скамью под окном, потом то же самое проделал с перчатками. Он сел за стол напротив Расселла, отодвинул пустую тарелку и взял вилкой с блюда ломтик ветчины.

– Извините меня, Расселл, но я умираю с голоду.

Расселл равнодушно пожал плечами. Джеймс откусил ветчины и продолжил:

– Скажите, что заставило вас за ней приехать? Внезапные угрызения совести через столько месяцев?

Расселл осторожно разглядывал Джеймса.

– Совесть меня давно уже мучила, особенно после того, как я узнал, что продал Верити женоубийце.

– А-а! – Джеймс отрезал толстый ломоть от лежащей на столе буханки хлеба. – Значит, если бы я был грязным кузнецом Уиллом Сайксом, вы бы за ней не вернулись?

– Вернулся бы.

– Почему? Почему именно сейчас? – Джеймс положил толстый ломоть ветчины на хлеб и откусил большой кусок.

Расселл долго не отвечал.

– Мне представилась возможность получить небольшую должность в министерстве внутренних дел. И эта должность мне необходима. Мне нужны деньги, которые там платят. – Гилберт тяжело вздохнул. – Меня спрашивали о жене.

– Понятно. Вы не были готовы заявить, что продали ее за двести фунтов стерлингов.

Расселл нагнул голову и ничего не сказал. Щеки его слегка покраснели.

– Вы рассчитывали привезти Верити в Лондон и регулярно демонстрировать как свою жену.

Расселл все еще молчал.

– Самое странное, – продолжал Джеймс, отрезав еще ветчины, – что Верити никогда не была вашей женой в полном смысле этого слова, не так ли?

Голова Расселла дернулась вверх, глаза расширились, как от страха.

– О чем вы говорите?

– Я думаю, вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Вы никогда не выполняли свои супружеские обязанности.

Лицо Расселла стало темно-красным.

– Откуда вы это взяли?

Джеймс поднял брови и с насмешливым недоумением посмотрел на Гилберта.

– Неужели...

Джеймс пожал плечами и взял яблоко. Он начал разрезать его на части тем же ножом, которым резал ветчину.

– Вы продали ее, Расселл. Что, вы думали, должно было произойти?

Расселл встал так резко, что его стул с грохотом упал на пол. Джеймс задел его за живое. Должно быть, сейчас будет та драка, которая не состоялась в самом начале, хотя Джеймсу нужно было не это.

– Я знал, что с вами она не была в безопасности! – воскликнул Расселл. – Клянусь, я мог бы убить вас!

Джеймс в ответ на его угрозу небрежно махнул ножом.

– Сядьте, Расселл, – сказал он, указывая лезвием на перевернутый стул. – Если вы послушаете меня, то, думаю, поймете, как обернуть создавшееся положение в свою пользу.

– Что? Что вы имеете в виду под «моей пользой»?

– Садитесь, и я вам скажу.

Расселл некоторое время смотрел на Джеймса, потом поднял стул и сел.

– Ну?

Джеймс доел яблоко, положил нож и отодвинул тарелку.

– Ясно, что вы никогда не хотели жениться на Верити. Вы так и не воспользовались правом, которое вам давал брак, а потом продали ее, как тушу хорошей конины. Понятно, что она вас не интересует и на самом деле вы хотите лишь избавиться от нее. Я предлагаю вам сделать это законным путем. Я думаю, вам следует подать прошение о разводе.

– Что? Вы, наверное, шутите.

– Я совершенно серьезен. У вас есть основания требовать расторжения брака. Вы можете обвинить ее в супружеской измене. Со мной.

Расселл сидел ошарашенный, с широко распахнутыми глазами и открытым ртом.

– Это было бы простое, бесспорное дело, – сказал Джеймс. – Долгое и дорогое, но гораздо менее сложное, чем в тех случаях, когда обвинение оспаривается.

Расселл нахмурился и, казалось, обдумывал предложение.

– Я не знаю...

– Конечно, если вам это больше нравится, я могу помочь Верити подать иск против вас. Я не сомневаюсь, что мы найдем свидетелей ваших измен.

– Нет! – вырвалось у Расселла.

Вся краска сошла с его лица.

– Я уверен, что мы найдем свидетелей, которые подтвердят существование той или иной вашей связи. Я сомневаюсь, что вы провели последние несколько лет в полном одиночестве.

– Нет! Нет, пожалуйста, не надо.

– Неужели вы так боитесь, что узнают о ваших собственных тайных связях? Уверяю вас, Расселл, у меня достаточно денег, чтобы выявить их и...

– Нет!

– ...позаботиться, чтобы каждая из них была предана огласке.

– Нет. Нет. Пожалуйста!..

К крайнему удивлению Джеймса, Расселл закрыл лицо руками и заплакал.

– Вы н-не м-можете так поступить со м-мной. О Боже, п-пожалуйста... Нет!

Джеймс был ошеломлен. В чем же тут дело, черт побери?

– Рассказывайте, Расселл. В чем дело? У каждого мужчины в Лондоне есть любовницы. Некоторые об этом помалкивают, другие нет, но...

– Вы н-не понимаете...

– Нет, в самом деле не понимаю.

– Я скорее умру, чем позволю предать огласке хоть одну из моих... моих связей.

– Довольно театральная угроза, вам не кажется? – фыркнув, осведомился Джеймс.

– Нет! – Расселл шмыгнул носом и сделал видимое усилие взять себя в руки. – Нет, не такая уж и театральная. Если хоть одна из них будет предана огласке, я в любом случае, вероятнее всего, распрощаюсь с жизнью.

– Что вы... – Джеймс втянул в себя воздух.

«Боже правый! Внезапно все стало понятно.»

– Вы заводили связи с... мужчинами? Вашими любовниками были мужчины?

Расселл подпрыгнул на стуле, повернулся к Джеймсу спиной и обеими руками ухватился за каминную полку.

– Теперь вы понимаете? – сказал он. – Если правда выйдет наружу, меня повесят. И других тоже.

– Боже милостивый!

Джеймс смотрел на спину молодого человека и начинал понимать, в каком положении тот оказался. Британское общество и британский закон были суровы по отношению к гомосексуализму, хотя он был широко распространен. Каждый мальчик, которого отправляли в школу, каждый уходящий на войну молодой человек обязательно сталкивались с джентльменами, которые предпочитали мужчин. Конечно, об этом не говорили, и мужчины, ведущие такой образ жизни, держали это в большом секрете. Признанные виновными по обвинению в гомосексуализме карались смертью.

– Так вот почему вы не воспользовались своими супружескими правами, – сказал Джеймс. – Верити знает?

– Нет. По крайней мере я не думаю, что знает. – Расселл продолжал стоять спиной к Джеймсу, как будто не мог посмотреть ему в глаза.

Голос его все еще дрожал, хотя он, кажется, сумел остановить поток слез.

– Я пытался, понимаете? Я только... я не смог этого сделать.

– Что случилось?

Расселл издал тихий стон.

– Не имеет значения.

– Имеет, – сказал Джеймс. – Ради Верити. Я беспокоюсь за нее, Расселл. Очень. Расскажите мне все об этом браке.

– Его устроили наши отцы, – заговорил Расселл монотонным, безжизненным голосом. – До свадьбы мы виделись всего раз или два, совсем недолго. Я знал, что никогда не буду... как другие мужчины, но надеялся, что справлюсь с этим. Другим таким, как я, это удается. Верити была довольно милая девочка, но я никогда не был с женщиной. Когда я попытался в нашу первую брачную ночь, меня... охватило отвращение. Я пытался дотронуться до нее, но меня... вырвало. .. и рвало так, что я думал – умру. Я оставил Верити на следующий же день, считая, что без меня ей будет лучше.

Джеймс попытался представить себе эту сцену: бедный молодой человек отчаянно пытается быть тем, кем он не является, а Верити, ничего не понимая, видит только неприятие и отвращение. Вдруг он вспомнил, как однажды Верити сказала, что не понимает, каково это: жить с болью, стыдом и чувством вины.

«Я, наверное, никогда не смогу постичь ту боль, которую ты испытал».

Ах, Верити...

Больший смысл стали вдруг приобретать и другие ее высказывания. Сегодня вечером она сказала, что ни один мужчина никогда не захочет ее. Не понимая отвращения Расселла, она, должно быть, думала, будто это с ней что-то не в порядке, что делало ее нежеланной в сексуальном отношении. Его собственные действия во время неуклюжей попытки заняться с ней любовью, то, что он ругался и пришел в ярость из-за ее девственности, только укрепили ее в этой нелепой идее. «Это моя вина», – сказала она.

Ах, Верити. Милая, гордая, прекрасная, в высшей степени желанная Верити. Если бы она только знала, насколько была не права.

Но предстояло еще кое-что выяснить в этой печальной истории.

– Что заставило вас в конце концов продать ее с аукциона?

– О Господи, я не знаю, – ответил Расселл.

Он отошел от каминной полки и зашагал по комнате.

– Я оставил ее в старом доме своего отца. Я собирался обеспечивать ее материально, если уж не мог быть ей настоящим мужем. Но так этого и не сделал. Я оставил ее в ветхом доме, тогда как сам жил на широкую ногу. В Лондоне много соблазнов, вы знаете, и я пошел по дурному пути. Мне стыдно в этом признаться, но я истратил приданое Верити и то, до чего смог добраться. Я продал все, что у меня было. А однажды я увидел маленькое объявление в «Морнинг пост». Там говорилось о продаже жен в Корнуолле. Наверное, я был немного не в себе. Я решил, что у меня есть еще одна вещь, которую можно продать.

– Проклятие! За это я бы с удовольствием свернул тебе шею, Расселл. Я не осуждаю тебя за то, с кем ты предпочитаешь спать, но такое обращение со своей невинной женой выходит за всякие рамки. И после этого ты еще смеешь считать меня негодяем?

Расселл перестал шагать по комнате и посмотрел на Джеймса, вопросительно подняв брови.

– Я думаю, это неправда, что вы убили свою жену. Иначе Верити ни за что не согласилась бы вернуться к вам.

– Нельзя сказать, что я совсем невиновен в гибели жены, – заявил Джеймс. – Но я не хладнокровный убийца.

– Тогда вы правы, – сказал Расселл. – Негодяй здесь я.

– Поэтому я снова вас спрашиваю: хотите ли вы официально прекратить этот ужасный брак?

– Господи, вы что, влюблены в нее?

– Боюсь, так оно и есть. – Джеймс улыбнулся.

Только сегодня, обнаружив, что Верити уехала, он признался в этом самому себе. Он любит ее.

– Теперь послушайте, Расселл. У вас есть основания для развода. Вы не хотите открывать подробности своей личной жизни. Я признаю, что она изменяла вам со мной. Верити не станет отрицать. Это будет простое дело.

– Простое и дорогое и ужасно скандальное. Нет. Нет, боюсь, я не смогу на это пойти.

– Почему нет, черт вас побери?

– Мой предполагаемый наниматель, лорд Беддингфилд, очень большой моралист. Он ни за что не потерпит ни малейшей непристойности.

Джеймс выгнул бровь, и Расселл покраснел.

– К сожалению, будет слишком большой скандал. Беддингфилд мне откажет.

– Извращенец Беддингфилд! – воскликнул Джеймс и тут же пожалел о своих словах.

Расселл смотрел на него с такой враждебностью, что воздух в комнате чуть ли не трещал от нее.

– Нет, я не буду этого делать.

– Проклятие! – Джеймс вскочил со своего стула. – Вы сделаете это, Расселл, или, клянусь, мы затеем бракоразводный процесс против вас!

– Как вы смеете угрожать мне? – процедил Расселл сквозь зубы.

– Как я смею? Как я смею? Скажу вам как! Вы погубили жизнь совершенно невинной женщины, женщины, о которой мне посчастливилось заботиться. И если для того, чтобы освободить ее, придется выставить на всеобщее обозрение ваши личные грешки и незаконную продажу своей жены, то, ей-богу, я сделаю это.

– Не сделаете.

– Еще как сделаю, вот увидите!

– Как вы можете быть таким жестоким?

– Как вы могли обречь Верити на жизнь в аду?

– Неудивительно, что вас называют лордом Хартлессом.

Джеймс взял себя в руки.

– Довольно. Так мы ни к чему не придем. Есть еще одна возможность, о которой мы не подумали.

– Какая? – спросил Гилберт.

– Признание брака недействительным, – сказал Джеймс.

– Признание недействительным?

Мужчины резко обернулись, услышав голос Верити. Она подождала четверть часа, прежде чем вернуться, и, подходя, услышала крики.

– Вы говорите о признании недействительным нашего брака? – У нее в груди родилась крохотная надежда. – Это возможно?

– Не знаю, – ответил Джеймс, поднимаясь и уступая ей место. – Я разговаривал об этом с моим адвокатом. Это в лучшем случае крайне трудное дело.

Джеймс говорил об этом со своим адвокатом? Как долго он уже думает об этом?

– В чем трудность? – спросила Верити.

– К сожалению, для признания брака недействительным очень мало оснований. Я не уверен, что они применимы в нашем случае. Поэтому я никогда об этом не говорил, Верити. Я думал, это почти невозможно.

От его слов Джеймса сердце Верити переполнилось радостью.

– Какие нужны основания?

– Откровенно говоря, я надеялся, что для этого достаточно невыполнения супружеских обязанностей.

При его словах Верити вспыхнула. Значит, он на самом деле узнал правду после того единственного раза.

– Но только неспособность выполнять супружеские обязанность может быть основанием для признания брака недействительным. Вы готовы признать себя импотентом, Расселл?

– Нет, Господи, конечно же, нет! – воскликнул Расселл.

– Я это знал, – кивнул Джеймс. – Можно также предположить, что между вами нет близкого кровного родства или родства по браку?

– Нет, – сказал Гилберт, а Верити в ответ на вопросительный взгляд Джеймса покачала головой.

– Тогда, как сказал мой адвокат, все остальное надо доказывать в судебном порядке. Я не думаю, что у кого-то из вас до этого был заключен брак с кем-то другим.

– Нет.

– Нет.

– Был ли кто-то из вас несовершеннолетним в момент заключения брака? – спросил Джеймс. – Без письменного согласия кого-то из родителей или опекунов?

– Мне было двадцать четыре, – отозвался Гилберт.

– Мне было только двадцать, – сказала Верити, – но мой отец, конечно, был согласен. В конце концов, он и устраивал этот брак.

– Вот и все, – вздохнул Гилберт. – У нас нет оснований. Мне очень жаль, Верити.

– Подождите, – сказал Джеймс. – Имеется еще одна возможность. Мой адвокат объяснил, что есть одна хитрая лазейка в брачном законодательстве. Если удастся доказать, что какая-то информация об имени или возрасте в брачном свидетельстве указана неверно, даже если это случайная описка или ошибка, то ее можно использовать как основание для признания брака недействительным.

– У меня с собой копия брачного свидетельства, – заявил Гилберт и полез в карман пиджака.

Он глуповато усмехнулся, увидев удивление на их лицах.

– Я думал, вы будете возражать против того, чтобы я забрал Верити, – сказал он Джеймсу. – И хотел иметь доказательство своих законных прав это сделать.

– Тогда давайте посмотрим вместе, – предложил Джеймс, и Гилберт, развернув документ, положил его настал.

Верити склонилась над бумагой. Она помнила, как расписывалась в церковной книге после бракосочетания, но самого документа никогда не видела. Об этих деталях заботился отец.

Прочитав написанное в свидетельстве, она чуть не задохнулась.

– Боже милостивый! Вы видите? – Она ткнула пальцем в пергамент. – Здесь говорится, что мне двадцать один год, но мне до двадцати одного не хватало пяти месяцев!

О папа! Впервые обычно вызывавшая раздражение рассеянность ее отца сделала благое дело. Бедняга никогда не помнил дни рождений и церковные праздники. Даже о Рождестве ему приходилось каждый год напоминать, как будто оно приходило неожиданно. Он, должно быть, подумал, что Верити уже двадцать один, поскольку в 1816 году она должна была достичь совершеннолетия. Он просто не мог вспомнить точную дату.

Тобиас Озборн пережил замужество дочери всего на два месяца. Он никогда не узнал, как плохо оно обернулось, и Верити всегда радовалась этому. Ее неудачный брак разбил бы отцу сердце.

Как чудесно, что именно ее дорогой легкомысленный папа даст ей свободу.

 

Глава 13

Верити вышагивала по маленькой спальне, не в силах подавить возбуждение. Перед ней открылся еще один странный и неожиданный поворот, но на этот раз она его не боялась. Ей не нужно было набираться решимости, чтобы выстоять в той неизвестности, которая ее ожидала. На этот раз удача была на ее стороне. Верити наконец освободится от оков брака с Гилбертом, освободится, чтобы начать строить новую жизнь, самой делать свой выбор, найти свое счастье. Судебная процедура, по всей вероятности, займет несколько месяцев, но потом Верити будет свободна.

Сердце ее пело от открывающихся новых возможностей.

Она услышала тихий стук в дверь и, повернувшись, увидела, что в комнату входит Джеймс.

– Он уехал, – сказал Джеймс и закрыл за собой дверь. – Он может найти другой постоялый двор в этой деревне или в следующей. Думаю, это было невежливо, но я потребовал, чтобы он уехал отсюда. – Джеймс подошел к Верити вплотную и взял обе ее руки в свои. – Столько всего произошло! Как ты себя чувствуешь, моя дорогая?

– Ликую. Я в восторге. Свободна! – Верити не скрывала своей радости. – Я свободна! Я на самом деле свободна! – Она широко раскинула руки, ей хотелось летать. – Я свободна!

Вдруг ее подхватили руки Джеймса и закружили, он смеялся вместе с Верити. Когда Джеймс наконец поставил ее на пол, у Верити кружилась голова, но чувствовала она себя превосходно. Казалось, она не может перестать улыбаться. Она была рада, что руки Джеймса держат ее за талию, без этого она упала бы на пол.

– О, Джеймс, – сказала она, прерывисто дыша, – ты не представляешь, что это значит для меня. Ты не знаешь, как... О, это удивительно! Ты не можешь себе представить, но, Джеймс, я никогда в жизни не была так счастлива.

– Верити, милая моя Верити! – Джеймс наклонился и поцеловал ее.

Сначала поцелуй был нежным, его губы скользили по ее губам, наслаждаясь, пробуя, дразня. У Верити снова закружилась голова, на этот раз от его мускусного запаха и вкуса губ Джеймса, которые всегда поражали ее. Набравшись смелости, Верити ответила на его поцелуй.

Джеймс застонал, и поцелуй стал глубже. Джеймс крепко прижимал к себе Верити, одновременно скользя руками от талии вниз по ее телу. Он раздвинул губы Верити своими и проник ей в рот языком, продолжая ласкать ее руками, отчего у Верити возник странный трепет внизу живота.

Верити не знала, что это означает, и сейчас не хотела этого знать. Она отдалась удовольствию, исходящему от губ, языка, рук и тела Джеймса. Она растворилась в нем. Джеймс оторвался от губ Верити и начал покрывать поцелуями ее шею. Верити откинула голову, чтобы Джеймсу было удобнее, и он в полной мере этим воспользовался.

Она хотела этого мужчину, отчаянно хотела. И еще она хотела, чтобы он хотел ее. Когда Джеймс проводил ей языком по губам, пытаясь добиться ответа на свой поцелуй, Верити с готовностью отвечала на его ласки. Она сделала бы что угодно, лишь бы он захотел ее. Пусть это будет только один раз.

Верити потеряла счет времени, казалось, они целовались целую вечность. Когда Джеймс наконец поднял голову и посмотрел на Верити, они оба часто и тяжело дышали.

– Свободных комнат... больше нет, – сказала она прерывисто. – Ты знал? Тебе придется... остаться здесь.

– Я знаю, – ответил Джеймс и пальцем погладил ее по щеке. – Именно поэтому я отослал Расселла. Как-то нехорошо заниматься любовью с его пока что законной женой, находясь с ним под одной крышей.

– Ты собираешься заниматься со мной любовью?

– Если ты мне позволишь. Я хотел бы этого больше всего на свете.

– О! – Верити закрыла глаза и подумала, что ей все снится.

Он хочет заняться с ней любовью, несмотря на то что знает, чем это кончится.

– Ты уверен?

Джеймс слегка отстранился, пристально посмотрел на Верити из-под тяжелых век и улыбнулся:

– Никогда ни в чем в жизни я не был так уверен. Я хочу тебя. Я очень давно хочу тебя.

– О, Джеймс, ты знаешь, чем это кончится.

– Уверен, что знаю, надеюсь, ты тоже не будешь разочарована. Обещаю, что на этот раз сделаю все наилучшим образом. Ты согласна заняться со мной любовью, Верити?

– Да... – Верити не верила своим ушам – неужели Джеймс хочет этого больше, чем она? – О да. Да!

Джеймс улыбнулся ее пылу, потом снова поцеловал. Больше всего ему хотелось дать ей понять, насколько она желанна. Он хотел уничтожить весь вред, который поведение Расселла и самого Джеймса нанесло Верити, подорвав ее уверенность в себе. Хотя его тело стремилось овладеть Верити быстро и страстно, Джеймс решил заняться с ней любовью медленно, губами, языком, словами, прикосновениями возбудить ее, показать ей, как сильно он ее хочет.

Джеймс уткнулся лицом в прекрасную шею Верити и, не прекращая покусывать и целовать ее, стал одну за другой вытаскивать и бросать в разных направлениях шпильки из ее прически, до тех пор пока волосы не рассыпались свободно у нее по спине. Джеймс приподнял их густую мягкую массу и запустил в них пальцы.

Не переставая целовать Верити, он принялся расшнуровывать ее платье, целуя каждый открывающийся дюйм тела. Джеймс издал легкий стон, когда его губы скользнули ниже, к плечу, открывшемуся после того, как он отодвинул воротник платья. От Верити исходил слабый запах лаванды, кожа была теплая и гладкая. Джеймс хотел забыть все сложности и прошлые несчастья, происшедшие в их жизни, и раствориться в Верити без остатка.

Джеймс ловко расстегнул крошечные пуговки спереди на лифе ее рубашки и коснулся рукой полной груди Верити. Боже, он уже готов был взорваться, но он возьмет ее медленно. Очень медленно.

Джеймс целовал рот Верити и гладил с наслаждением ее грудь. Наконец он осторожно сдвинул расшнурованное платье с плеч, и оно упало на пол. Джеймс наслаждался видом Верити в одной рубашке и корсете, видом ее полной груди, которая не помешалась в корсете, и быстро снимал с себя пиджак, жилет и галстук. Он повернул Верити к себе спиной, развязал корсет и уронил его на пол, оставив на Верити одну рубашку. Снова повернув Верити к себе лицом, Джеймс целовал ее рот и гладил мягкую, ничем не стесненную грудь, и Верити опять таяла под его ласками. Подняв голову, Джеймс осторожно сдвинул с ее плеч рубашку и дал ей упасть на пол.

– О! – Верити напряглась и сделала движение, чтобы прикрыть свою наготу, но Джеймс отвел ее руки.

Ее густые темные волосы перекинулись через плечо и представляли резкий контраст с кремово-белой кожей ее тела. Верити была прекрасно сложена, у нее были мягкие округлости и полная грудь. Она была совершенно не похожа на изящную, худощавую Ровену. Джеймс держал Верити за руки и наслаждался, переводя взгляд с упругой груди на тонкую талию, округло расширяющуюся линию бедер, на островок темных волос внизу живота. Верити стояла с опущенными от стыда глазами.

– Ты такая красивая! – сказал Джеймс.

Она подняла голову при этих словах.

– Ты не обязан так говорить, Джеймс. Я знаю, что это не так.

Джеймс заставил Верити замолчать, склонившись к ее груди. Он брал в рот ее затвердевшие соски и водил по ним языком, одновременно поглаживая руками ее ягодицы. Верити изогнулась и начала издавать тихие, похожие на стоны звуки. Ее удовольствие еще больше разожгло желание Джеймса. Верити несмело поднесла руку к его голове и стала гладить волосы Джеймса, пока он ласкал ей грудь.

Оказав такое же внимание другой груди, Джеймс выпрямился и вытянул рубашку из брюк. Подняв ее вверх, он снял ее через голову и отбросил в сторону. Потом он взял Верити на руки и понес к кровати.

Тело ее гудело от новых ощущений, когда она смотрела, как Джеймс снимает брюки и носки. До этого Верити ни разу не видела обнаженного мужчину – даже Гилберта. Джеймс был прекрасен: высокий и худощавый, с хорошо развитыми мышцами. В нем не было ни дюйма жира. Его грудь была покрыта темными волосами. Верити жутко захотелось провести по ним пальцами.

Джеймс стоял рядом с кроватью во всем своем великолепии, и взгляд Верити опустился вдоль узкой полоски волос, стрелкой уходящей вниз плоского живота. Верити раскрыла рот при виде его возбужденной плоти. Боже милостивый, неудивительно, что ей было больно.

Все опасения Верити вылетели из головы, как только Джеймс лег рядом с ней, обнял ее и поцеловал. Ощущение его крепкой груди, прижимающейся к ее мягким грудям, его покрытого волосами тела к ее мягкой коже доставляло ей неописуемое удовольствие. Джеймс проворно развязал ее подвязки и стал спускать с ног чулки. Губы его следовали за шелком, целуя каждый дюйм открывающейся кожи.

Полностью раздетая Верити чувствовала, как ее кожа горит под руками Джеймса, когда они двигаются по ее телу. Его ласки казались ей волшебными. Желание сосредоточилось в глубине ее тела, превращаясь почти в невыносимую боль. Джеймс покрывал поцелуями ее шею и плечи, опять дразня ее груди и опускаясь ниже, к нежной коже под грудью, к животу. Глухая пульсирующая боль внутри ее стала сильнее, мучительнее.

– Ты такая красивая, – шептал Джеймс снова и снова, пока Верити ему почти не поверила.

Наконец она и сама решилась прикоснуться к его телу, сначала робко, потом смелее, когда Джеймс прошептал ей на ухо, как ему это приятно. Верити провела руками по его груди, плечам, спине и ниже, по выпуклостям ягодиц. Джеймс застонал от ее прикосновения и накрыл ее своим телом.

Вновь завладев ее ртом, Джеймс развел Верити колени, и она почувствовала его возбужденную плоть у своего бедра. Ладонь Джеймса двинулась вниз по животу Верити и опустилась на курчавые волосы между ног.

– О! – простонала Верити и задрожала всем телом.

Пальцы Джеймса коснулись нежной трепещущей плоти и принялись ласкать Верити так, что она застонала от наслаждения, которого никогда прежде не испытывала. Джеймс нашептывал Верити на ухо слова желания, но она едва слышала их, всецело сосредоточившись на необыкновенных ощущениях, которые он вызывал у нее своими ласками.

– Пожалуйста, – шепнула она, сама не зная, о чем просит. – Пожалуйста...

Джеймс развел ей пошире ноги и придвинул к ней вплотную свою возбужденную плоть. Верити напряглась, приготовившись к боли. Джеймс приподнялся на локтях и, глядя ей глубоко в глаза, переплел свои пальцы с пальцами Верити у нее над головой, а потом одним медленным, мягким движением вошел в нее.

Джеймс замер и внимательно всмотрелся в лицо Верити. В какой-то момент она выглядела так, будто приготовилась испытать страшную боль. Джеймс крепко держал ее за руки, потому что знал, что она боится. Потом глаза ее расширились от удивления. Джеймс улыбнулся и сжал ее пальцы.

– Не больно?

– Не-ет, – прошептала она, растягивая слово, как будто не могла в это поверить. – Нет.

Он поцеловал ее.

– Хорошо. Теперь позволь мне любить тебя должным образом.

Он начал двигаться медленно, чтобы дать Верити время привыкнуть, понять, что там, где когда-то была лишь боль, можно испытать удовольствие. Он отпустил ее руки и положил свои ладони ей под ягодицы. Он задал ритм и руками показал Верити, как ему следовать, подталкивая ее бедра навстречу своим толчкам.

Верити быстро все поняла и, казалось, отдалась естественному отклику своего тела. Она стонала и извивалась под Джеймсом. Он почувствовал нарастающее в ней напряжение и понял это лучше ее. Когда ее дыхание стало быстрым и прерывистым, Джеймс почувствовал, что она скоро достигнет пика, и, просунув руку между ней и собой, вновь коснулся чувствительного бутона, который раздразнивал раньше. Верити дернулась и закричала, захваченная волной экстаза. Джеймс крепко держал ее, пока она содрогалась под ним, и лишь после этого перестал себя контролировать и задвигался сильно, быстро и глубоко, пока все его существо не пронзило удовольствие, позволившее выплеснуть наслаждение, оставляя тело обессиленным, удовлетворенным и довольным, как никогда в жизни.

Они долго лежали, тяжело дыша, влажные от пота.

Джеймс всем своим весом осел на Верити. Она этого даже не заметила. Она смаковала ощущения, последовавшие за тем, что между ними произошло, того невероятного, что он с ней сделал, того удивительного взрыва, когда она подумала, что сейчас разлетится на мелкие кусочки. Джеймс заставил ее почувствовать себя красивой и желанной, что она считала невозможным. О, как она его за это любила! Ее глаза наполнились слезами.

Верити подняла расслабленные руки и обхватила Джеймса за плечи.

– О, Джеймс, – произнесла она, не в силах сдержать дрожь в голосе, – я не знала... не знала, что это может быть так чудесно.

Он поднял голову и большим пальцем вытер слезу в уголке ее глаза. Он нежно поцеловал ее, и Верити не смогла больше сдерживать слезы. Джеймс скатился с нее, повернул ее на бок и крепко прижал к себе.

– Я знаю, – сказал он.

– Нет, не з-знаешь, – пробормотала она сквозь рыдания.

– Успокойся, милая.

Он продолжал крепко обнимать Верити, пока она не взяла себя в руки.

– Ты не понимаешь, – сказала она наконец. – Я думала, что у меня... у меня что-то не в порядке. Что я никогда не смогу быть физически близка с мужчиной. Я думала, что я... ненормальная. Но сейчас... думаю, что все это время я ошибалась.

Джеймс поцеловал ее.

– Это не ты была ненормальной, Верити. У тебя все в порядке. – Он опустил руку и провел по ее груди. – Все в порядке.

Верити была настолько переполнена этим открытием, что едва дышала. Изо всех удивительных событий прошедшего дня: приезд Гилберта, спасительное появление Джеймса, возможность признания брака недействительным, это изумительное занятие любовью – ничто не поразило ее настолько глубоко, как известие, что у нее нет никакого изъяна, заставляющего мужчин отворачиваться.

Это знание расцветило яркими красками ее понимание того, кем она была, оно стало частью ее существа. Верити была потрясена. Как сложилась бы ее жизнь, если б она знала правду?

Однако были еще вопросы, которые требовали ответов. Ведь не только Гилберт отверг ее.

Она посмотрела на Джеймса.

– Значит, боль в прошлый раз...

– Была полностью по моей вине. Если бы я знал, что ты, моя дорогая, девственница, я был бы более осторожен. Злился я после этого не на тебя, а на себя. Я злился, мне было стыдно за то, как грубо я тебя взял. Если бы я только знал, я бы сделал все намного лучше, и для тебя это не было бы настолько болезненно. Больно бывает только в первый раз. В остальное время...

– Это чудесно.

Верити обняла Джеймса и положила голову ему на плечо. В течение нескольких минут она стала совсем другой женщиной. Мужчина, которого она обожает, считает ее красивой и желанной. Теперь гордость будет настоящей гордостью, а не маской, прикрывающей стыд.

– Спасибо тебе, Джеймс. Ты не представляешь, что это для меня значит. Я... – Верити чуть не сказала, что любит его, но замолчала до того, как слова у нее вырвались. Она не знает, что он чувствует по отношению к ней. То, что он хочет ее, еще не значит, что он ее любит. Если она признается ему в любви, а он нет, между ними возникнет неловкость.

Джеймс поцеловал ее в макушку.

– Я сделал это с удовольствием, мадам. – Он высвободился из ее объятий и сел. – А теперь, моя дорогая, нам надо многое обсудить. Иди под одеяло, здесь будет тепло.

Они опять устроились в постели, подложив себе под спину подушки и натянув одеяла на грудь. Джеймс под одеялом держал Верити за руку.

– Я рад больше, чем ты можешь себе представить, – сказал он, – тому, что ты хочешь вернуться в Пендурган, что ты нашла там свое счастье, несмотря на то как все началось. Но после признания твоего брака недействительным я бы не хотел втягивать тебя в новый скандал, требуя, чтобы ты жила там в качестве моей любовницы. Потому что я собираюсь провести еще много ночей, занимаясь с тобой любовью. Я думаю, что было бы лучше, если бы мы... поженились.

Сердце Верити замерло у нее в груди. Она не знала, сможет ли оно выдержать еще одно потрясение. Но такое... ах, такое она выдержит.

– Поженились?

– Да, если ты согласна. По-моему, это самое лучшее, что можно сделать, не правда ли?

Самое лучшее, что можно сделать? О, конечно!

– Думаю, ты прав, – сказала Верити, сдерживая свой восторг.

– Значит, ты выйдешь за меня замуж, Верити?

– Да, Джеймс, я выйду за тебя замуж.

Он повернулся и нежно поцеловал ее.

– Спасибо, моя дорогая. Я надеюсь, что ты об этом не пожалеешь. Ты же знаешь, что я не подарок.

Не подарок? Впервые в жизни она видела перед собой возможность нормально выйти замуж, может быть, даже иметь детей с мужчиной, которого любит. Для нее это был огромный подарок.

– Прежде всего я не так молод, – сказал Джеймс. – Ты знаешь, что мне тридцать восемь лет? Я слишком стар для такой красивой молодой женщины, как ты.

Верити улыбнулась и дотронулась рукой до его серебрящихся висков.

– Ты не слишком старый, – возразила она. – Просто ты слишком много лет считал себя убийцей.

– Если я и не убийца, то сумасшедший, потому что не могу контролировать приступы, которые у меня бывают. Я не имею права взваливать на твои плечи мужчину с поврежденным рассудком, Верити.

– Твой рассудок никогда не был поврежден, – сказала она. – Твой дух был сломлен невозможностью помочь людям, которыми ты командовал, или тем, кого любил, когда они нуждались в твоей помощи. Но в отличие от рассудка дух можно восстановить, Джеймс. Посмотри только, что ты сделал для меня сегодня ночью, показав мне, что я не ущербная и могу быть желанной, ты смыл с меня годы тайного стыда и чувства вины. Ты помог мне излечить мой дух, Джеймс. Позволь мне помочь излечить твой.

У него из горла вырвался странный сдавленный звук, и Джеймс притянул Верити к себе, крепко прижав ее к груди. Он долго держал ее так, не говоря ни слова.

– Спасибо, Верити, – сказал он наконец. – Спасибо, что веришь в меня. Я постараюсь, чтобы ты не пожалела о том, что вышла за меня замуж.

Джеймс поцеловал Верити, и поцелуй вновь всколыхнул волну обоюдного желания. Они снова занялись любовью, сначала медленно, потом неистово. Верити уснула в объятиях Джеймса, свернувшись рядом с ним в клубок, как котенок, довольная и умиротворенная.

Карета Джеймса въехала на посыпанную гравием дорожку, когда солнце уже садилось. Он опустил окно кареты и в изумлении смотрел на свое почти неузнаваемое имение: Пендурган преобразился в ярмарочную площадь. Джеймс едва мог поверить своим глазам.

Навесы и временные строения расползлись во всех направлениях, а люди – Боже милостивый, как много людей! – толпились везде, куда бы он ни посмотрел. Ярко горящие факелы придавали всему окружающему праздничный вид. Нет, это были не факелы. Что-то более крупное. Смоляные бочки? Зрелище было великолепное.

– Милая моя Верити, – сказал он. – Ты превзошла сама себя. Я буквально потрясен. Это чудесно!

– Правда?

Верити широко улыбнулась. Ее переполняли гордость и возбуждение. Все это она сделала для Джеймса. Он схватил ее и крепко прижал к себе. Чувства были настолько сильны, что слова казались слишком слабыми, поэтому он просто держал Верити в объятиях и надеялся, что она все понимает.

Когда карета приблизилась к большому помосту под каштанами, раздался чей-то возглас со стороны собравшихся вокруг столов, поставленных на лужайке у главного входа. За считанные секунды вокруг кареты собралось столько народу, что кучер вынужден был остановиться.

– Добро пожаловать домой!

– Прекрасный праздник, милорд!

– Лорд Харкнесс приехал!

Ник Трегоннин открыл дверцу кареты и вытащил лестницу. Бросив шляпу и плащ на противоположную скамью, Джеймс вышел, повернулся, чтобы помочь выйти Верити, и лишь после этого стал лицом к толпе мужчин и женщин, которые хотели с ним поздороваться. К нему тянулись руки со всех сторон. Зак Маддл и Гереис Палк, Эзра Нун и Нэд Третован, Дики Нанпин и Том Бедрутан и многие другие, Джеймс не мог уследить, кто именно, так как поворачивался то в одну, то в другую сторону, отвечая на радушные приветствия.

Ему жали руку, хлопали по спине, тянули к центру празднества. Джеймс шел в сопровождении толпы, как король со своей свитой. Это было удивительно. Эти добрые люди, которые ненавидели, презирали, даже боялись его в течение почти семи лет, сейчас обращались с ним как с вернувшимся героем. Огромную кружку эля ему в руку сунул не кто иной, как старый Артфул. Седой хозяин пивной поднял руку, призывая к тишине.

– Я хочу сказать тост за его милость, – заявил старик, – за то, что он снова устроил для нас этот прекрасный праздник, даже лучше, чем раньше. За лорда Харкнесса!

– За лорда Харкнесса! – подхватила толпа.

Джеймс поднял свою кружку вместе со всеми и смаковал хорошее, крепкое местное пиво. После этого он тоже поднял руку, призывая к тишине.

– Я хочу поблагодарить вас всех за то, что вы пришли, – сказал он. – Мне очень жаль, что я приехал так поздно, но теперь, когда мы здесь, я рад увидеть, что вас так много. Выпьем за то, чтобы продолжить традицию.

– За праздник! За праздник!

– И еще один важный тост, – добавил Джеймс и покосился на стоящую перед толпой Верити. – За миссис Озборн, так много работавшую, чтобы праздник удался.

– За миссис Озборн! – вскричала толпа.

Верити покраснела от удовольствия, и Джеймс ей радостно улыбнулся. Ему хотелось бы объявить этой счастливой толпе о том, что они решили пожениться, но, вероятно, лучше сохранить эту новость в секрете, до тех пор пока не будет признан недействительным ее брак.

– Пожалуйста, продолжайте веселиться, – сказал Джеймс, – а я пока сам все посмотрю. Еще раз спасибо всем за то, что пришли.

– Я пойду наверх переоденусь, – шепнула Верити, – а потом схожу посмотреть, все ли идет гладко. Встретимся позднее.

Она обожгла его многообещающим взглядом, от которого Джеймс едва не потерял равновесие.

Верити радовалась трогательной встрече с домашними, хотя времени на проявление чувств не было. Ее добровольческий корпус во главе с миссис Трегелли в отсутствие Верити оказался на высоте. Слух о празднике распространился далеко за пределы округи, и коробейники, торговцы безделушками, ремесленники хлынули в имение, чтобы раскинуть здесь свои лотки. Явилась даже какая-то старая цыганка и предлагала предсказать судьбу.

Джаго Ченхоллз и Георг Пескоу, муж Кейт, организовали бег наперегонки, соревнования по стрижке овец, по борьбе, всевозможные состязания в силе для мужчин. Борра Нанпин и Анни Кемпхорн устроили игры для детей. Эзра Нун, который играл на скрипке, собрал вокруг себя других музыкантов, и когда Верити подошла, в воздухе разливалась веселая музыка.

Миссис Ченхоллз командовала местными женщинами, а также Мэг Паддифут из Ганнислоу с кондитером-французом из Бодмина, которые взялись ей помогать в приготовлении еды. В похожей на пещеру старой кухне кипела работа. Молодые девушки ходили взад-вперед с подносами, на которых лежали пироги с чабером, шафранные торты и прочие местные лакомства, выкладывали их на несколько длинных столов на козлах, установленных недалеко от фасада дома. В труппе артистов были жонглеры, акробаты, кукольники. На временной сцене весь день и весь вечер должны были безостановочно идти самые разные представления.

Верити бродила по лабиринтам, образованным лотками по всей площади. Ее время от времени окликали то тут, то там люди, которые, похоже, считали ее присутствие в Пендургане само собой разумеющимся.

– Мисс Верити! – окликнул ее Якоб Данстан, когда она проходила мимо наспех устроенной временной пивной старика Агяфула. – Мисс Верити, где его милость? Когда сообщили, что шахта на этот день будет закрыта, я подумал, что он здесь, но не видел его.

– Он недавно приехал, – ответила Верити, – и теперь ходит осматривается. Вы обязательно скоро его увидите.

– Рад это слышать, – сказал Якоб. – Я хотел выпить с ним за возвращение праздника.

– Он наверняка уже давно побывал в пивной, Якоб. Я уверена, он будет рад, что тебе нравится.

– Да провалиться мне на этом месте, если мне не нравится! Это самый лучший день за много лет.

Верити улыбнулась Якобу и уже собиралась идти дальше, как вдруг заметила знакомую фигуру, примостившуюся на бочке и склонившуюся над длинной широкой доской, положенной на козлы, которая служила старому Артфулу прилавком. Руфус Баргванат. Что он здесь делает? Верити думала, что он уже несколько месяцев назад ушел из округи.

Баргванатс вожделением посмотрел на нее и гаденько подмигнул. Верити резко повернулась и чуть не споткнулась о вытянутые ноги Якоба Данстана.

– Осторожно, мисс Верити, – сказал он и подал ей руку.

– Якоб, – прошептала она, – что этот человек здесь делает? – Она качнула головой в сторону бывшего управляющего.

– Баргванат? Точно не знаю. Похоже, он опять без работы. Или пришел устроить какую-нибудь гадость, как он всегда делал. Не волнуйтесь, мисс Верити, я и другие будем присматривать за ним.

– Спасибо, Якоб.

Верити оглянулась через плечо и увидела Баргваната. Он пялился на нее и скалил свои желтые зубы. Верити быстро отвернулась и стала смотреть на сцену, где шумная толпа актеров представляла фарс. Через несколько минут ее окликнула возбужденная Гонетта.

– Я спешу к костру, – сказала девушка, едва сдерживая свой восторг. – Где те миленькие букетики из трав, которые мы связывали?

– О Боже, я оставила корзинку с букетиками на кухне. Идем со мной, мы возьмем их, а потом отдадим девушкам.

Верити едва успевала за бегущей к дому Гонеттой. Они нашли корзину и понесли ее вдвоем, тяжело поднимаясь на холм, где дрова и лучины были сложены в огромную кучу. Толпа начинала понемногу собираться, потому что прошел слух, что скоро зажгут костер.

Верити и Гонетта раздали молодым девушкам букетики – пучки клевера, вербены, стальника, связанные разноцветными лентами. Это была местная традиция: каждая девушка бросала свои травы в огонь и загадывала желание, чтобы в нее влюбился молодой человек, который ей нравится.

– Я возьму один себе, – Гонетта. – Мне приглянулся Джош Третован.

Верити улыбнулась и суеверно сунула себе в карман букетик. Она тоже хотела загадать желание.

Верити была рада, что Джеймса нет в толпе, собравшейся вокруг сложенного костра. Было бы стыдно, если б огонь вызвал приступ и испортил успешное возвращение Джеймса в местное общество. К счастью, никому не показалось странным, что Джеймса здесь нет. Джордж Пескоу, Нат Страггинс и Чили Креддик поднесли к горе дров факелы и подожгли ее кругом по низу, потом, ко всеобщему восторгу, забросили факелы наверх. Толпа начала кричать и хлопать в ладоши. Костер занялся быстро, и вскоре пламя уже вздымалось высоко в небо.

Девушки, хихикая и пронзительно визжа, бросали свои цветочки, и вот уже вся молодежь водила хоровод вокруг костра. Когда Верити показалось, что на нее никто не смотрит, она тоже бросила свой букетик в огонь. Подняв глаза, она увидела, что ей сквозь пламя улыбается бабушка Пескоу. Старушка подмигнула, и Верити смущенно улыбнулась.

– Джеймсу должно быть стыдно, что он не пришел разжигать костер.

Верити обернулась и увидела стоящую у нее за спиной Агнес Бодинар.

После возвращения Верити первый раз увидела ее, но Агнес не показалась удивленной тем, что Верити вернулась. Верити думала, что Агнес сидит дома, делая вид, что нет никакого праздника.

– Зажечь такой прекрасный, огромный костер должен был он, – сказала Агнес. – Ты согласна?

– Вы к нему несправедливы, – возразила Верити. – Прожив столько лет с ним под одной крышей, вы должны бы знать, как на Джеймса действует огонь.

– Я знаю лишь то, что пламя его зачаровывает, – сказала Агнес. – Где только загорается пламя, он тут как тут. Жаль, пропустил такое зрелище.

Верити надоел ядовитый язык Агнес.

– Почему вы такая злая? – спросила Верити. – Я знаю, вы потеряли дочь, но это не была вина Джеймса. Он не может изменить себя.

– Не может не быть убийцей? Поджигателем?

– Вы знаете, что я не это имела в виду. Он не был ни тем, ни другим, и вам пора прекратить повторять этот бред. Джеймс много лет терзался, обвиняя себя в гибели жены и сына. Он любил Ровену. И Тристана.

– Он никогда не любил ее. Он просто хотел Ровену, потому что ее хотел Алан Полдреннан, а они с Аланом всегда соперничали. Я долго пыталась убедить ее выйти замуж за Алана, но Ровена задалась целью стать леди Харкнесс.

– Вы ошибаетесь, Агнес, – возразила Верити. – любил Ровену. Я знаю, что любил.

Верити сомневалась, что он когда-нибудь сможет так же сильно полюбить ее. Ведь она была совсем не похожа на Ровену.

– Ты думаешь, что хорошо его знаешь, – сказала Агнес, презрительно скривив губы, – но ты заблуждаешься. Хотя это больше не имеет значения. – Агнес как-то странно, многозначительно посмотрела на Верити. – Скоро все изменится, не правда ли?

Агнес ушла, оставив Верити в смущении. Однако раздумывать об этом было некогда, потому что Дейви подбежал и со всего разгона уткнулся в колени Верити, чуть не сбив ее с ног в своем восторге.

– Мисс Озборн! Давайте сейчас сходим посмотреть на пони?

– Боже мой! Дейви, здесь так много интересных занятий, а тебе хочется уйти, чтобы посмотреть на своего пони?

– Я весь день его не видел, – сказал мальчик. – Я уже слишком много веселился. Я везде побывал и поиграл во все, во что только можно. Я хочу посмотреть на Озборна, пока он не уснул.

Верити оглянулась, не нужна ли где-нибудь ее помощь, но праздник, казалось, шел сам собой. Сейчас, на закате солнца, веселье начало затухать, но взрослые, видно, долго еще будут пить, петь и танцевать. Верити вполне могла потратить несколько минут на Дейви.

Он взял ее за руку и потащил мимо ларьков. Горящие смоляные бочки были установлены вдоль всей дорожки. Они действительно выглядели красиво и освещали даже самые дальние уголки усадьбы.

Когда Верити и Дейви отошли оттого места, где располагалась большая часть палаток, и направились к западным конюшням, они не заметили человека, который пошел за ними следом.

 

Глава 14

– Красиво, правда? – спросил Марк Пеннек, окинув взглядом место празднества. – Похоже на настоящую ярмарку.

– Это вовсе не смешно, – серьезно сказал Джеймс. Он имел в виду не ярмарку, а ее результаты – они были удивительны.

Людям понравилось, и они из-за этого проявляли готовность вернуть Джеймсу свое расположение. И все благодаря Верити. Джеймсу сейчас больше всего хотелось разыскать ее и показать свою признательность, зацеловав ее до потери чувств.

– Где же Верити? Ты не знаешь, Марк?

– В последний раз я видел ее у костра, она разговаривала с миссис Бодинар.

С Агнес? Неужели ей в самом деле удалось привлечь Агнес? Джеймс предполагал, что старуха будет упрямо сидеть дома и откажется участвовать в празднике. Джеймс поблагодарил Марка и направился к костру.

По дороге к вершине холма его останавливали, чтобы пожать руку или просто поздороваться. Еще только начиная готовиться к празднику, Верити говорила ему, что люди вряд ли проявят неучтивость по отношению к хозяину, если они хорошо провели время у него в гостях. Джеймс только сомневался, сохранится ли их доброжелательность до завтрашнего утра.

Когда Джеймс добрался до вершины холма, он обошел вокруг огромного костра в поисках единственного нужного ему лица. Среди тех, кто там был, Верити не оказалось.

Джеймс подошел к Сэму Кемпторну.

– Ты не видел миссис Озборн, Сэм?

– Видел, милорд, – ответил фермер. – Я видел, как она спускалась к конюшням с маленьким Дейви Ченхоллзом.

Спускаясь с холма, Джеймс ощутил у себя на спине жар костра. Только тогда он осознал, что при виде огня даже не вздрогнул.

Джеймс ходил по конюшням в поисках Верити, но не находил ее. Он дошел до места, которое выглядело так, будто раньше здесь стригли овец, и тут увидел Томаса Ченхоллза. Джеймс помахал парню рукой.

– Ты не видел миссис Озборн, Томас?

– Примерно час уже не видел.

– Проклятие. Я гоняюсь за ней по всей округе, но она, похоже, исчезла. Мне сказали, что она была с твоим младшим братом.

– Если она с Дейви, то скорее всего они в старых конюшнях.

– В старых конюшнях?

– Ага, там держат пони. У Дейви теперь есть жеребенок, и мальчонка, похоже, не может надолго отойти от своего рысака.

– Думаю, это стоит проверить, – сказал Джеймс, – хотя не понимаю, почему маленький пони может оказаться для мальчика привлекательнее, чем все это.

– Пойдем обратно, Дейви? – спросила Верити. – Тебе не кажется, что нам пора возвращаться на праздник?

– Сейчас, – сказал мальчик, но не двинулся с места.

Верити хотела вернуться, чтобы убедиться, что все идет гладко, что на столах достаточно еды, пива и сидра, что люди еще веселятся. Она в нетерпении бродила по сараю.

Это была длинная, низкая конюшня с двумя отдельными строениями, отходящими от центральных открытых ворот. Южное крыло закрывала массивная дверь. Северное было открыто и, по-видимому, использовалось только для содержания нескольких имеющихся в хозяйстве пони. Помимо Озборна, там находилась только его мать и еще два странных существа с маленькими головами, крохотными ушками, толстыми шеями и короткими ногами. Верити ходила по конюшне и смотрела на других пони, когда вдруг услышала странный глухой стук, а вслед за этим почувствовала сквозняк и запах, который ни с чем нельзя спутать. Она повернулась и увидела дым, а затем пламя, вырывающееся из дальней стены, расположенной около стойла жеребенка.

Боже милостивый, конюшня горит!

– Дейви! – крикнула Верити. – Пожар! Бежим отсюда! Пони ржали, и Верити удалось быстро вывести двух, стоящих к ней ближе, через центральную дверь. Потом она ринулась на другой конец конюшни за жеребенком и его матерью. Пламя перекинулось на сеновал над конюшней, и сено моментально вспыхнуло.

– Дейви, помоги мне, пожалуйста. Нам надо вывести Озборна и его мать. Быстрее!

Кашляя и давясь дымом, заливаясь слезами, Верити выгнала из стойла жеребенка с матерью, у которых от страха глаза вылезали из орбит, и погнала сквозь занимающееся пламя к главному входу.

– Живей, Дейви, живей!

Но когда она повернулась, то увидела, что мальчик замер от страха на другом конце конюшни. Он не шевелился, а вокруг него бушевало пламя. Мальчик закричал.

В следующий момент, прежде чем Верити успела сделать несколько шагов в его сторону, огромная дверь центрального входа захлопнулась. Другого выхода из конюшни не было.

Верити и Дейви оказались в ловушке.

Джеймс в ужасе смотрел, как вспыхнула конюшня.

Подходя к строению, он видел Верити и Дейви в открытую дверь и в окна. Обрадовавшись, что наконец нашел ее, Джеймс ускорил шаг, но внезапно остановился, когда установленная рядом с сараем смоляная бочка вдруг упала и от нее загорелась стена конюшни.

Старые кошмары снова прошли по краю сознания Джеймса, на время сделав его неподвижным. Взрыв. Огонь. Горящие конюшни. Обугленные тела. Ровена. Верити.

Джеймс пытался с ними бороться, но образы мучили его. Надо было спасать ее. Он должен спасти Верити. Господи, пожалуйста, не дай этому снова случиться! Верити!

Огромным усилием Джеймс заставил себя двинуться в сторону конюшни. Ему хотелось бежать, но удавалось делать только медленные шаги. В голове у него стучало, в глазах стоял туман, каждый шаг приближал его к неподвижности, к темноте, к смерти. Верити. Верити. Ее имя превратилось в мольбу, в молитву, пока он переставлял одну ногу, а за ней другую. Все остальное он выбросил из головы. Существовала только Верити. Не было огня. Не было темноты. Не было боли. Только Верити.

Он опять увидел ее: она бежала к задней стенке сарая, в противоположную от двери сторону. Нет! Он хотел закричать. Нет, Господи, пожалуйста! В той стороне нет выхода. Она возвращается в огонь. Нет!

На фоне пламени появилась еще одна черная фигура и устремилась вокруг конюшни к центральному входу. Слава Богу! Кто-то пришел на помощь. Знают ли они, что там внутри Верити?

Джеймс должен добраться до Верити. Ему нельзя потерять ее сейчас.

«Пожалуйста, Господи, не дай мне опять потерпеть неудачу!»

Еще шаг. Еще. Еще. Он это сделает. Ради Верити. Он сможет это сделать. Еще один шаг. Еще один.

Когда он наконец подошел к центральному входу и увидел стоящего там Алана Полдреннана, он опустился на колени, задыхаясь, дрожа, умирая.

– Алан, Верити там, в конюшне, – прохрипел Джеймс.

Он сделал глубокий вдох, но вдохнул только дым и закашлялся. Стук в голове был невыносимый.

– И Дейви Ченхоллз. Быстрее. Помоги мне. Помоги мне вытащить их оттуда.

Он пытался снова встать на ноги, отгоняя темноту, клубящуюся у него перед глазами. Он не уступит. Он не потеряет Верити.

Алан обернулся посмотреть на Джеймса, в глазах его сверкало странное, почти дикое выражение.

– Сожалею, Харкнесс, – сказал он странно спокойным голосом. – Боюсь, я не смогу этого сделать. – Затем он поднял тяжелый деревянный засов и запер дверь.

Джеймс в изумлении смотрел на Алана. Он был сбит с толку и не верил своим ушам.

– Что? Что ты говоришь? Быстрее убери засов, Алан! Там Верити и Дейви!

– Я знаю.

Факелом, который он держал – почему Джеймс этого сразу не заметил? – Алан поджег засов и дверь по всему периметру.

– Алан! Боже мой!

Откуда только взялись у Джеймса силы: он набросился на своего друга, но Полдреннан повернулся и ударил его, опять сбив с ног. Теперь Джеймс оказался прижат спиной к стене, а Полдреннан держал факел у него перед глазами.

– Боюсь, бедной миссис Озборн придется умереть, Джеймс.

В глубине глаз Полдреннана сверкал жуткий свет, как у бешеной собаки.

– Нет!

– Да. Она делала все, чтобы ты забыл. Агнес думает, что ты даже собираешься на ней жениться. Я не могу этого позволить, Джеймс. Ты еще не расплатился за смерть Ровены. Моей дорогой Ровены.

Полдреннан покачал факелом взад-вперед перед лицом Джеймса, дразня его. Но огонь уже не действовал на него так, как прежде. Слова Алана полностью развеяли мрак. Джеймс должен как-то спасти Верити от этого сумасшедшего.

– Гибель Ровены была несчастным случаем, – сказал Джеймс. – Ты это знаешь.

– Да, знаю! – Голос Полдреннана стал пронзительным и монотонным. – Она не должна была умереть. Огонь был приготовлен для тебя, Джеймс. Ты не был достоин ее. Только я ее любил. Но ты, подлый трус, позволил ей погибнуть вместо себя. Правильно, что все вокруг винят тебя в ее смерти. Точно так же, как будут обвинять в смерти Верити. Но ты умрешь здесь вместе с ней и превратишься еще в одну корнуэльскую трагедию, которая будет подпитывать фольклор. В этот раз у меня все получится.

Он помахал факелом. Взад-вперед, взад-вперед. У Джеймса от этого завораживающего движения закружилась голова, но жар близкого пламени не давал ему покоя, не позволял впасть в беспамятство. Это и еще настойчивая, отчаянная необходимость вырваться от Полдреннана. Дверь была полностью охвачена огнем, и пламя перекинулось на стропила. Надежды на спасение через дверь не было.

Верити!

– Смотри на огонь, Джеймс. Смотри на огонь. Ты знаешь, о чем он тебе говорит. – Пламя двигалось взад и вперед. – Смотри на огонь. Ты знаешь, что он сделает. Смотри в огонь.

Боже милостивый, что делать? Полдреннан загнал его в ловушку, скоро вся конюшня вспыхнет и обрушится на них.

Верити!

– Смотри в огонь, Джеймс. Пусть огонь зачарует тебя. Вот кричат люди. Чувствуешь, как пахнет паленым мясом? Смотри в огонь.

Нет! Джеймс должен воззвать к остаткам рассудка этого человека.

– Мы не можем позволить Верити умереть, Алан. Мы должны попытаться спасти ее. Помоги мне!

– Нет. Она должна умереть. Она уже умерла.

О Боже, нет! Неужели его красивая, милая Верити умерла? Единственный человек на свете, которого он любит? Единственный человек, который вернул его жизни смысл? Она умерла?

Как просто было бы снова вернуться в темноту, дать ей затянуть себя. Если Верити умерла, то он уютно погрузился бы туда и больше не чувствовал боли.

Но темнота не наступала. Джеймс боролся с ней и победил. Она ушла насовсем. Ему не удастся не видеть предсмертной агонии Верити. Горе охватило его, усиливаясь с каждым всполохом пламени. Взад и вперед. Взад и вперед.

Нет! Не может быть, чтобы Верити умерла. Он даже не сказал, что любитее. Боже правый, он не сказал ей! Она никогда не узнает. Почему он не сказал?

Она не умерла. Не может быть, чтобы она умерла.

– Верити еще там, Алан. Мы еще можем спасти ее. Пусти меня, я попробую пробраться к ней.

– Нет. Ты не сможешь ее спасти. Слишком поздно.

– А мальчик? Мальчик ведь ни в чем не виноват.

– Случайная жертва. Ничего не поделаешь. Так же, как раньше с Тристаном и сыном Клегга. Не имеет значения. Смотри в огонь. Пусть он зачарует тебя.

– Мерзавец!!!

Дигори Клегг влетел в конюшню, захватив Полдреннана врасплох, сбил его с ног, и тот упал прямо в огонь. Факел выскользнул из руки Алана и отскочил к ногам Клегга. Не обращая внимания на пламя, лижущее его брюки, Клегг кричал:

– Ты убил моего мальчика! Ты убил моего мальчика! – Он подхватил факел и принялся избивать охваченного пламенем, орущего от ужаса Алана Полдреннана.

За считанные секунды оба превратились в один огненный шар, один пронзительный, отчаянный крик в ночи.

Испытывая тошноту от слишком хорошо знакомого запаха, Джеймс не стал терять время на угрызения совести и сожаления. Он выбежал наружу и увидел, что Клегг был не единственным свидетелем. Собралось несколько испуганных зевак, а группа мужчин кричала на северном конце конюшни. Джеймс побежал к ним.

Джаго Ченхоллз, Чили Крэддок и Джакоб Данстан работали топорами, разбивая дальнюю стену конюшни, пока остальные передавали ведра с водой, принесенные из реки, и выливали на огонь. Как раз когда подошел Джеймс, в стене была проделана довольно большая дыра, из которой повалили настолько густые клубы серого дыма, что он невольно закрыл глаза.

– Они все еще там? – крикнул Джеймс, перекрывая рев пламени. – Верити и Дейви?

– Там, да поможет им Бог! – крикнул в ответ Чили.

Джаго продолжал работать топором, глаза его свирепо блестели. Там, в огне, был его маленький сын.

– Я пойду туда, – заявил Джеймс, снимая шейный платок, чтобы прикрыть лицо.

– Нет, милорд, позвольте мне, – сказал Джакоб Данстан, настороженно глядя на него.

Джеймс не обратил на него внимания и бросился к пролому. Верити была где-то там. Живую или мертвую, но он вынесет ее сам. Он окунул шейный платок в ведро с водой, обернул им лицо, вылил остальную воду на себя и головой вперед ринулся в пролом.

Языки пламени начали лизать его от самого края пролома, а толстая стена дыма чуть не отбросила его назад. Глаза Джеймса слезились, и их так жгло, что он едва видел, куда идет. Задыхаясь, он убрал ото рта мокрую одежду и стал снова и снова звать Верити.

Полыхающий огонь поглощал звук его голоса, и Джеймс опять прикрыл рот. Верити ни за что его не услышит, а он не видит, куда идет, поэтому он просто вытянул руки вперед и пробивался сквозь дым.

Он натолкнулся на загородку одного из низких стойл. Дерево было настолько горячее, что ему обожгло руку.

– Проклятие!

В тот же момент другой рукой он наткнулся на что-то мягкое, шевелящееся, живое.

– Верити?

Ответом ему был хриплый кашель. Это был самый прекрасный звук из всех слышанных им в жизни. Верити была жива.

Джеймс схватил ее за платье и потянул за собой. Он едва различал в дыму ее силуэт. Верити крепко прижимала мальчика к себе. Джеймс снял почти высохший галстук со своего лица и обернул им лицо Верити. Она, наверное, уже вдохнула слишком много дыма, чтобы такая мера могла ей помочь, но все равно ей это было нужнее.

Он был поражен, заметив рядом с ними еще одно живое существо. Пони. Проклятие! Джеймс нащупал круп животного и шлепнул по нему. До смерти напуганное животное не шевельнулось.

Джеймс быстро снял с себя пиджак и обмотал им голову пони. Потом он двинулся к пролому, одной рукой таща за собой Верити, другой – пони. Пламя наступало им на пятки, огненные шары горящего сена падали с сеновала. Мужчины расширили пролом за то короткое время, что Джеймс провел внутри конюшни, и все четверо – мужчина, женщина, ребенок и пони – прорвались сквозь него на прохладный ночной воздух. Джеймс смутно догадывался, кем было то пятое существо, которое шло за ними следом. Маленький жеребенок. Верити передала Дейви в чьи-то руки и, упав на влажную траву, судорожно вдыхала прохладный воздух. От этого у нее начался приступ кашля, и она кашляла и отплевывалась до тех пор, пока не стало драть горло и не вымотали до изнеможения рвотные позывы.

Верити лежала, свернувшись в клубок, уткнув голову в колени. Прошло некоторое время, прежде чем она смогла наконец вдохнуть свободно, не задыхаясь, но даже тогда она, казалось, не могла шевельнуться. Как будто издалека она слышала пронзительный голос Агнес, которая, похоже, плакала.

«Прости меня!» – повторяла она снова и снова, и у Верити появилось слабое подобие любопытства: ей было интересно, с кем та разговаривает и за что просит прощения.

Но она не могла ни на чем сосредоточиться. Люди кричали и бегали вокруг, а она была в состоянии только лежать и думать о пламени. И о жаре. И о дыме. И о криках Дейви. И о том, как от падающей балки ей на волосы сыплется дождь искр. И о запертом выходе. И о том, как жгло ей глаза. И как у нее кружилась голова от недостатка воздуха. И как она думала, что умрет.

Ее охватила неудержимая дрожь.

До того как Верити поняла, что происходит, сильные руки обхватили ее и крепко обняли, а милый, знакомый голос вполголоса повторял ее имя.

Джеймс.

Она попыталась ответить, но ей удалось издать только хриплый, невнятный звук. Джеймс прижимал ее к себе крепко, почти до боли. Не важно. Она думала, что умрет и больше не увидит его. Казалось, от его объятий каждый дюйм тела покроется синяками.

Верити думала, что Джеймс не отпустит ее вовсе. Но в конце концов он немного отодвинул ее от себя, чтобы посмотреть на нее. Слезы оставили белые дорожки на черных от копоти щеках.

– Я думал, что в этот раз действительно потерял тебя, – сказал он хриплым от дыма и избытка чувств голосом. – Боже милостивый, Верити, я думал, что потерял тебя!

Она сглотнула и снова попыталась заговорить. Хоть и слабо, но на этот раз получилось.

– Никогда... – Она сглотнула еще раз. – Ты никогда меня не потеряешь.

– Я рад, – сказал Джеймс и нежно провел пальцами по ее подбородку и горлу. – Понимаешь, я никогда не говорил, что люблю тебя, и мое сердце разрывалось при мысли, что ты умрешь, не узнав об этом.

– Ты меня любишь? – прошептала ошеломленная Верити.

Сердце ее замерло.

– Больше жизни! – произнес Джеймс и нежно поцеловал ее, не обращая внимания на расхаживающих вокруг и, без сомнения, наблюдающих за ними людей.

Оба были в копоти и пропахли дымом. Поняв это, они рассмеялись. Джеймс вытащил из жилетного кармана носовой платок и протер сначала лицо Верити, потом свое. Когда он закончил, льняной квадратик стал черным. Джеймс отбросил его в сторону и снова прижал Верити к себе.

– Я тоже люблю тебя, Джеймс.

– Верити...

– Я уже давно люблю тебя, но боялась в этом признаться.

– Я тоже боялся тебе сказать. – Джеймс засмеялся. – Как же мы оба глупы! – Он снова ее поцеловал.

Верити неотрывно смотрела ему в глаза, наслаждаясь тем, что видит его, и вдруг до нее дошло, что произошло.

– Джеймс! Ты же нас спас. Мы были там заперты, а ты нас спас.

В его глазах промелькнула боль.

– Ты ворвался в горящий сарай, чтобы нас спасти. В горящий сарай!

– Да. – Джеймс опустил глаза и посмотрел на свою грязную, пропахшую дымом одежду. – Это еще можно будет носить. А у тебя что? – Он провел пальцем по ее левой брови. – Ты теперь помечена.

– Правда? – Она потрогала обуглившиеся края брови и махнула рукой. – Джеймс, ты понимаешь, что это значит? Ты смотрел на огонь. Ты не сделался неподвижным, не потерял сознание. Ты смотрел на него, Джеймс!

Глаза Джеймса стали неожиданно печальными, в то время как Верити думала, что он будет ликовать. Что-то было не так.

– Думаю, я избавился от своих демонов, – сказал он грустно. – Зато кое-что потерял.

– Расскажи мне.

И он как можно короче поведал ей обо всем, что случилось.

– Не считая тебя, Алан был моим лучшим другом, – сказал Джеймс. – А оказалось, что он убил мою жену, сына и Билли Клегга. И все из ненависти ко мне, потому что мне досталась женщина, которую он хотел. – Джеймс тяжело, прерывисто вздохнул. – Многое из того, во что я верил, оказалось ложью. Я верил, что он мой друг и что я убийца.

Джеймс помотал головой, как будто отгоняя дурные мысли, потом начал осматривать Верити с головы до ног, включая обгоревшие, изодранные в клочья юбки, разглядывал ее руки. Он дотронулся до ее голого плеча в прорехе, где рукав оторвался от лифа.

– Ты уверена, что у тебя все в порядке? Что ты невредима?

– У меня дерет горло и обожжена бровь, больше ничего. Еще я удручена тем, что ты узнал о своем друге. Но я не могу чувствовать себя несчастной. Мы сегодня оба выжили. Я нашла любовь там, где была только надежда. Ты победил свои страхи и восстановил свое доброе имя. Несмотря на все случившееся, гораздо больше произошло такого, за что мы должны быть благодарны судьбе.

– Однако, – вздохнул Джеймс, – это горькая победа. Ведь я восстановил свое доброе имя дорогой ценой: Алан сначала меня предал, потом погиб. Ты же верила в меня с самого начала, когда все вокруг, в том числе и я сам, считали меня виновным. За это я всю жизнь буду тебе благодарен. Верити, любовь моя, не знаю, как бы я с этим справился без тебя. Позволь мне еще раз спросить тебя только ради удовольствия услышать твой ответ в присутствии всех этих друзей, которые делают вид, что не смотрят на нас: ты согласна выйти за меня замуж?

– Сочту за честь выйти за тебя замуж, Джеймс. Это для меня честь, гордость и радость. Это самое меньшее, что я могу сделать за двести фунтов!

Когда Джеймс снова обнял Верити, из толпы раздались одобрительные возгласы.

 

Эпилог

Когда он пришел за ней, она была уже готова.

Верити попросила Джеймса сопровождать ее вниз на завтрак. Ей хотелось быть с ним рядом и радоваться его удивлению при виде того, что его ожидает в большом зале.

Она надела новое платье из красного расшитого шелка с мягкой оборкой из французских кружев, прикрепленных к кромке узкой вышитой лентой. Рукава были длинные и пышные, сужающиеся к запястью и тоже украшенные вышивкой. Отложной воротник, обшитый французским кружевом, оставлял открытым уголок пониже шеи и позволял видеть золотую цепочку с крохотным крестиком, которая раньше принадлежала матери Верити.

В честь своего нового, хоть и временного, незамужнего состояния Верити была без головного убора.

Джеймс отступил назад и с восхищением посмотрел на нее.

– Ты прекрасна, любовь моя. Это новое платье?

– Да. – Верити повернулась перед Джеймсом, чтобы он мог рассмотреть ее наряд. – Оно стоило кучу денег... надеюсь, ты не возражаешь? Мне хотелось выглядеть сегодня особенно хорошо.

Джеймс взял лицо Верити в ладони и поцеловал.

– Почему я должен возражать? Перед первым замужеством тебе не пришлось побыть невестой. Мне хочется, чтобы ты почувствовала себя невестой сегодня. Ты выглядишь прекрасно!

Он и сам выглядел великолепно. На нем был синий фрак с зубчатым воротником и широкими лацканами, полосатый шелковый жилет и серые брюки по щиколотку. У него был вид франта.

– О, Джеймс, я так волнуюсь!

– Я тоже, любовь моя. Мы очень долго ждали этого дня. Теперь могу сознаться: я начал отчаиваться и уже почти не надеялся, что твое злосчастное замужество признают недействительным, но все получилось, и ты свободна. Может быть, ты изменила свое решение и предпочитаешь насладиться свободой?

Джеймс улыбался, поскольку знал, что Верити этого не хочет.

– Свобода меня не устраивает, – сказала она. – Я предпочитаю все-таки замужество.

– Хорошо. Тогда пойдем завтракать. Преподобный Чигвиддон уже, должно быть, пришел.

И не только викарий, подумала Верити, пряча улыбку.

Джеймс подал ей руку и повел вниз по ступеням в большой зал, где внезапно остановился.

– Что за чертовщина?

Старый зал был полон людей: фермеров-арендаторов, крестьян, их жен. Все оделись во все самое лучшее. В зале буквой «П» стояли три длинных стола, накрытых для завтрака. Вверху буквы «П», в центре, как трон, стоял старый, семнадцатого века, большой стул, на котором всегда сидел хозяин Пендургана.

Джеймс был ошеломлен. Верити возродила еще одну старую традицию Пендургана. Он повернулся к ней и улыбнулся.

– Я забыл, – сказал он. – Это ежегодный завтрак арендаторов, да?

– Конечно. В День святого Перрана.

– На который арендаторы всегда приходят с затуманенными глазами – следами пирушки в канун Дня святого Перрана. – Он сжал ей руку. – Прекрасная, давно забытая традиция. Спасибо, любовь моя!

Проходя к большому стулу, Джеймс останавливался поговорить с фермерами, рудокопами и их женами. Здесь были все, кто жил и работал на земле Пендургана. Долгое время существовал обычай раз в год угощать арендаторов обильным завтраком в благодарность за их работу, которая делает землю доходной. Завтраков арендаторов не было с тех пор, как умер его отец, но Джеймс постарается, чтобы эта традиция продолжала жить.

Джеймс разыскал преподобного Чигвиддона и отвел его в сторону. Они посмеялись над путаницей, которую создала записка Джеймса, потому что викарий получил приглашение на завтрак задолго до этого. Джеймс дал ему документы и сказал, что они с Верити хотят пожениться сегодня утром, здесь, в Пендургане, в присутствии его арендаторов. Викарий был рад оказать услугу, а невеста и жених согласились после завтрака пройти в церковь Сент-Перрана и поставить подписи в церковной книге, как это положено по закону.

– Поверьте мне, мистер Чигвиддон, я сейчас знаю о брачном законодательстве больше, чем мне этого хотелось бы, – сказал Джеймс, – и не рискну допустить ни малейшей ошибки. Подписи в книге будут поставлены как полагается. Я даже приведу с собой двух свидетелей, потому что знаю, что этого требует закон.

Джеймс сделал знак Верити, которая разговаривала с Боррой Нанпин, и она подошла к нему. Тогда Джеймс взял пустой кубок и постучал по нему лезвием ножа. Раздался мелодичный звон, и в большом зале установилась тишина.

– Дорогие друзья, – начал Джеймс и вынужден был немного помолчать, потому что голос его прервался.

Джеймс так долго жил в изоляции, что не надеялся назвать кого-то своим другом. За исключением Алана Полдреннана, который на поверку оказался вовсе не другом. Однако в ту роковую ночь накануне Иванова дня он узнал, что собравшиеся здесь сегодня люди в самом деле его друзья. Перевернулось еще одно старое представление.

– Перед там как мы начнем пиршество, – продолжал он, – я хотел бы обратиться к вам с одной просьбой. Как некоторые из вас знают – вообще-то я подозреваю, что об этом знают все, – мисс Верити Озборн, – он выделил слово «мисс»: давать объяснения относительно признания ее брака недействительным не было необходимости, – согласилась стать моей женой.

В зале раздались одобрительные возгласы и аплодисменты. Они еще больше подняли праздничное настроение, остававшееся со вчерашнего вечера.

Джеймс снова поднял руку, призывая к тишине.

– Мистер Чигвиддон согласился провести церемонию прямо сейчас, здесь, в этом прекрасном старом зале. Для меня было бы большой честью, если бы вы все присутствовали на церемонии, а потом на свадебном пиршестве.

Крики в зале стали еще громче, но на время короткой церемонии, которую его преподобие вел по памяти, толпа затихла. После того как были произнесены клятвы, а Джеймс надел на палец Верити кольцо с сапфиром, он поразил всех тем, что взял Верити на руки и поцеловал. Старый зал потрясли оглушительные аплодисменты.

Когда все сели и приготовились начать пир, Джеймс встал около большого стула бок о бок с Верити.

– За последние несколько лет в этом старом доме было много горя и печали, – сказал он. – Поддерживать эту традицию я не намерен. За свою жизнь я любил двух женщин. Первую я потерял в огне. – Он на миг опустил глаза и коснулся плеча сидящей по другую сторону от него Агнес. – Я чуть не потерял вторую точно так же. – Джеймс протянул руку и провел пальцем по отметине на брови Верити, которая так и не заросла. – Но трагические дни остались позади. Семью Харкнессов слишком сильно опалило огнем, но нас спасла любовь, любовь женщины, которая даже не из Корнуолла.

Все засмеялись, а Джеймс продолжал:

– Так пусть это станет началом новой жизни для Пендургана, и будем надеяться, что скоро по этому прекрасному старому дому будут бегать дети, рожденные от любви, в честь которой мы сегодня пируем. А теперь давайте угощаться, все до одного!

Когда Джеймс сел, он поднес руку Верити к губам.

– Спасибо тебе за то, что вылечила мой дух, моя дорогая, за то, что вернула меня к жизни, вернула мне эту землю и этих людей. – Он вынул из жилетного кармана сложенный пергамент. – И я намерен вставить эту купчую в рамочку и повесить ее в этом зале на самом видном месте, потому что это была лучшая из всех сделок, которые когда-либо заключал житель Корнуолла.

Лорд и леди Харкнесс улыбнулись, глядя друг другу в глаза, затем повернулись к гостям и начали праздновать первый день своей новой совместной жизни.