Глава I

Свидание конокрадов

Ясный теплый майский день сменил наконец весенние грозы. Благоухание высоченных сосен, кедров и дубов смешивалось с запахом длинных лиан, переплетавших их могучие стволы. Однако яркие солнечные лучи, золотившие вершины деревьев, не проникали в чащу леса, до того были густы их величавые кроны. Там в полумраке густого кустарника у подножия громадного кедра расположились несколько человек, видимо весьма довольных свежестью и укромностью выбранного местечка для отдыха.

– Право, лучшего места для того, чтобы поверять друг другу свои тайны, и не найти! – весело сказал один из них. – Нарочно такого прекрасного убежища не устроишь! Смотрите, с одной стороны нас прикрывает тянущееся вдоль реки болото, а с другой – терновник, сквозь который вряд ли кому-нибудь захочется продираться!

Восторгавшийся удобством привала был воистину Геркулес, с открытым, смелым лицом. В глазах его светились отвага и удаль. Синяя суконная блуза, облекавшая могучий стан, была изрядно поношена и в нескольких местах покрыта пятнами крови убитого и только что освежеванного оленя, шкура которого висела неподалеку на сучке дерева. Старая помятая касторовая шляпа валялась у ног охотника, обутых в заплатанные кожаные башмаки и мокасины из буйволовой кожи.

Около него стоял, прислонившись к дереву, другой спутник, на вид гораздо более приличный и почище одетый. Бродячая жизнь не успела наложить на него своего отпечатка, да и его крайняя молодость – лет семнадцать-восемнадцать – явно свидетельствовала о том, что он еще недавно покинул родительский кров.

Третий собеседник принадлежал, по-видимому, к зажиточным фермерам Дальнего Запада. Опрятная одежда, вычищенные башмаки, новая шляпа и вежливое обращение смягчали впечатление, производимое его грубоватыми спутниками.

– Однако хотел бы я знать, куда это запропастился бездельник Рюш? Черт бы его побрал, – обещал прийти с восходом солнца, а мы его ждем здесь уже больше трех часов! – прервал молчание младший собеседник. – Будь он неладен, обманщик несчастный!

– Чего вы возмущаетесь: ведь от этого он раньше не придет! – заметил фермер. – А впрочем, – нетерпеливо добавил он, – мне тоже надоело ждать его. В десять часов я должен быть на проповеди, а для этого мне предстоит пройти добрых шесть миль!

– Как ловко умеете вы совмещать два совершенно несовместимых занятия – читать нравственные проповеди и заниматься конокрадством! – не без иронии заметил охотник. – Впрочем, воскресенье довольно плохой день для вашего второго занятия. Ну, да как бы там ни было, вы мне надоели своими нравоучениями, и я попрошу вас в нашем присутствии оставить их при себе. Нас ведь вы не обморочите своим напускным благочестием!

– Не горячитесь, молодой человек, – сказал невозмутимо фермер, – а посмотрите-ка лучше на вашу собаку. Мне кажется, она что-то почуяла.

Действительно, лежавшая невдалеке черная собака привстала, понюхала воздух, негромко полаяла и опять улеглась на прежнее место.

Охотник, следивший за движениями собаки, тотчас же поднялся.

– Она почуяла своего, раз не трогается с места. Это наверняка Рюш! А вот и он! Послушайте, Рюш, мы собрались сюда вовсе не затем, чтобы нас здесь даром кусали москиты да древесные клопы. Что помешало вам прийти в назначенное время?

Показавшийся из-за деревьев человек был зрелых лет. Костюм его, как и у фермера, был чист и опрятен. У пояса висели два кисета, с порохом и пулями, а через плечо – длинный карабин.

– Мое почтение, друзья! – приветствовал он ожидавших его приятелей. – Простите, что заставил вас ждать, но, право, я не мог раньше придти. По дороге мне попались Браун, старикашка Гарпер и индеец, а я вовсе не хотел, чтобы они знали, куда я направляюсь. Очень уж они проницательны. Что же касается проклятого краснокожего, то пора бы хорошим ружейным выстрелом избавить наши леса от этой твари. Да, вот что, Коттон, – добавил он, довольно сердито обращаясь к охотнику, – перестаньте, пожалуйста, называть меня Рюшем. Ведь если это имя услышат посторонние, то меня тотчас же вздернут. Я теперь Джонсон – и баста!

– Ну, мне кажется, – возразил охотник, – будь вы Рюш или Джонсон, все равно вам не миновать виселицы, так же как и нам. Однако к делу! За последние две недели мы не заработали ни пенса. Пора позаботиться о наших доходах, джентльмены!

С этими словами он вытащил флягу с виски и с наслаждением проглотил изрядную порцию живительной влаги. Затем охотник передал ее фермеру Роусону, который, однако, уклонился от угощения и передал флягу Джонсону. Тот с готовностью принял, потянул из нее и, в свою очередь, поднес молодому охотнику со словами:

– Полно, Уэстон, не притворяйтесь, что вас нещадно искусали москиты!

– К делу так к делу, джентльмены! Мы собрались сюда вовсе не для болтовни о пустяках, да и наше пребывание здесь не совсем безопасно, если, как говорит Джонсон, поблизости шляются индеец и его приятели, – напомнил фермер. – Из-за проклятого общества «Регуляторы» нам так и не удалось ничего сделать, а деньги мне необходимы. Странно было бы заниматься земледелием, когда есть возможность заниматься ремеслом более выгодным и приятным. Я благодаря незапятнанной репутации…

– Пусть черт оторвет вам язык! – возмутился Коттон. – Приберегите свое благочестие для миссис Робертс, а с нами не смейте так разговаривать!

– Благодаря устойчивой репутации, которой я пользуюсь среди местных жителей, – настойчиво продолжал Роусон, – я могу заходить во все окрестные фермы, а потому имею самые точные сведения о количестве лошадей у всех фермеров. Я полагал бы начать со Спринг-Крика по ту сторону Литл-Джен. У Гюсфильда можно будет стянуть лошадей восемь без особого труда, да к тому же очень недурных лошадей – прекрасных скакунов. С ними мы в два дня скроемся от преследования!

– Прекрасно, – сказал Джонсон, – но ведь, таким образом, мы очутимся миль на пятьдесят за Миссисипи!

– Это все же лучше, чем встреча с регуляторами!

– А что, если мы отложим наше предприятие до будущей недели? – спросил Джонсон. – За это время я успел бы съездить в Вашиту.

– Не могу я больше ждать! – нетерпеливо топнул ногой Роусон. – В первый понедельник июня у меня с торгов продадут ранчо, если не выплачу аренду в срок, а я этого не могу допустить! Ну, да не в том дело! Согласны вы или нет? При удаче предприятия каждый из нас в течение недели заработает не меньше трех сотен долларов!

– Ладно, я согласен! – отозвался Коттон.

– Скажи, Роусон, как ты думаешь действовать? – спросил Джонсон.

– Сейчас узнаешь! – ответил тот. – Двое из нас с ружьями и по, крайней мере, с тремя недоуздками отправятся через Литл-Джен к мельнице в Спринг Крике. Недоуздки надо тщательно спрятать под одеждой, а необходимы они потому, что в прошлый раз мы изодрали рты лошадям веревками и тем обесценили товар, который, конечно, всем показался подозрительным. От мельницы до фермы Гюсфильда рукой подать. Добравшись до угла изгороди, нужно повернуть влево, по тропинке, ведущей в глубь леса. Затем она круто поворачивает и кончается у двора фермы, где находятся конюшни. У Гюсфильда двадцать семь лошадей, кроме жеребят и жеребцов. Их-то мы должны оставить в покое, потому что фермер тотчас же заметит исчезновение, и нам тогда несдобровать. Самым удобным моментом для угона кобыл будет тот, когда весь табун подойдет к изгороди. Советую в точности следовать сказанному мною, иначе на другой же день утром дюжина регуляторов, с карабинами и длинными, как сабли, ножами, нагонит нас. Надо постараться, чтобы не только не быть пойманными, но и оказаться вне всяких подозрений. Нужно также соблюдать крайнюю осторожность, чтобы на мельнице нас не заметил кто-нибудь из работников фермы, которые часто туда приходят. Те, на кого падет жребий идти за лошадьми, по мнению моему, должны перебраться на другой берег реки, там есть тропинка, проходящая неподалеку от Спринг Крика. Это тем более удобно, что почва там каменистая, и преследователи не отыщут наших следов.

– Ну а кто же должен туда отправиться? – осведомился Коттон, которому, очевидно, не особенно улыбалась перспектива столь близкого соседства с фермой, откуда вслед за грабителями должны были вскоре примчаться и грозные регуляторы.

– По-моему, – хитро попытался было отвертеться Роусон, – это решит жребий, так как в прошлый раз мы все четверо одинаково рисковали, вы с Уэстоном уводя лошадей, а мы с Джонсоном продавая их!

– Ну, нет! Риск был далеко не одинаковый, да, кроме того, вы, Роусон, прекрасно, по-видимому, знаете местность, где нам придется действовать, так вам и надо идти туда.

– Конечно, конечно! – подхватил Джонсон. – Тем более что мне не особенно хотелось бы встречаться с Гюсфильдом на его земле. Недавно он оскорбил меня, и я хотел бы с ним свести счеты, но мне будет противно сделать это у него же на ферме!

– В таком случае я согласен идти, – согласился припертый к стене фермер, – но предупреждаю, что дальше Мамаля я лошадей не поведу, то есть до песчаной мели, отделяющей воды Мамаля от Фурш Лафава. Там, у источника, мы встретимся, и двое других поведут лошадей на остров. Кто же отправится со мною и кто будет ожидать у Мамаля?

– Я предложил бы жребий следующего рода, – сказал Коттон. – Завтра поутру отправимся на охоту, каждый отдельно. Кто принесет сюда во вторник утром больше дичи, тот освобождается от рискованной поездки.

– Чудесно! – согласился Роусон. – Я, ради развлечения, тоже займусь охотой и посмотрю, кого судьба изберет мне в спутники!

– Итак, до завтра! – добавил Джонсон. – Я думаю подняться вверх по реке и рассчитываю исходить весь лес!

– Ну, так мы с вами встретимся там, – сказал Уэстон, – там у меня остались кое-какие вещи, которые теперь мне крайне необходимы.

– Я тоже отправлюсь туда, – прибавил Роусон, – хотя целый день охотиться не могу. Я обещал миссис Лоулин быть у нее и председательствовать во время проповеди. Теперь пора и расстаться!

– Подождите, Роусон, – перебил его Коттон, – нужно же сговориться о том, как избавиться от проклятых регуляторов, если они нападут на наш след и вздумают нас преследовать.

Роусон, уже отошедший на некоторое расстояние, подошел к охотнику.

– Да, кстати, – сказал он, – раз вы заговорили о делах опять, то я вспомнил одну вещь, которую совсем забыл передать вам. Судья из Пулосеки отдал приказ схватить вас, милейший Коттон, за какие-то прегрешения!

– Что за прегрешения? Что вы плетете? – как бы изумившись, осведомился Коттон.

– Право, не помню. Кажется, говорят о каком-то банковом билете в пятьдесят долларов, об обещании жениться и, наконец, о найденном трупе человека, пропавшего без вести три месяца назад.

– Проклятье! – зарычал Коттон. – Мне, очевидно, пора покинуть Арканзас. Хорошо, что вы меня предупредили: здешний воздух становится мне вредным. Немедленно же после окончания нашего предприятия доберусь до Миссисипи и удеру в Техас!

– А отчего бы вам не отправиться через прерию?

– Ну нет! Слуга покорный! С индейцами у меня не совсем дружеские отношения.

– А, так вот в чем дело! Правда, Коттон, что у вас на руке какое-то клеймо, имеющее кое-какую связь с черокезами?

– Теперь не время рассказывать эту историю, Роусон, – нетерпеливо сказал охотник, – к тому же и вам не мешало бы быть поосторожнее!

– Ну, я-то могу быть спокоен: кто может подозревать волка под одеждой методиста-проповедника?!

– Вы жестоко ошибаетесь! Разве Гитзкот не назвал вас недавно лгуном и мошенником в рясе?

Роусон побледнел при напоминании о нанесенном ему оскорблении, но сдержался.

– Да, Коттон, этот человек опасен, для нас тем более, что его подозрения не ограничиваются только мною, он сказал что-то и об Аткинсе. Что же касается его оскорблений, то я как проповедник не мог отвечать на них тем же самым, и…

– Иначе Гитзкот хорошим ударом кулака между глаз на месте уложил бы вас! – невозмутимо заметил Коттон.

– Перестаньте, Коттон, – поддержал фермера Джонсон, – теперь вовсе не время ссориться, да и Роусон прав: в качестве проповедника он действительно должен был безропотно снести обиду и держать себя сообразно своей профессии!

– Даже когда крадет лошадей вместе с нами? – не унимался Коттон.

– Перестаньте же наконец! – гневно закричал Роусон. – Вы не должны забывать, что все мы, в случае поимки, будем немедленно судимы законом Линча и тотчас же повешены!

– Регуляторы не посмеют сделать этого! – воскликнул Коттон. – Правительство запретило всякого рода самосуды!..

– А скажите, пожалуйста, какое значение имеет это распоряжение у нас, в Арканзасе? – сказал, улыбаясь, Роусон. – Если регуляторов наберется человек тридцать, правительство не станет их преследовать, поняв, что они вынуждены были поступить так. Да и в самом деле, регуляторы, собственно говоря, правы: я на их месте поступил бы точно так же.

– Тем не менее их намерения в данное время расходятся с нашими, – продолжал Джонсон, – и мы должны выйти победителями из этой борьбы, хотя бы ценой смерти этих негодяев. Аткинс может успешно содействовать нам благодаря своему прекрасному положению, и я думаю, что нам удастся расстроить планы регуляторов, хотя, как говорят, они выбрали своим предводителем Гитзкота…

– Ого! Гитзкота выбрали предводителем отряда регуляторов? – с испугом воскликнул фермер. – Ну, значит, наша экспедиция станет для меня здесь последней. Право, не стоит так сильно рисковать головой из-за материальных выгод. По-моему, в таком случае нам лучше перенести наши операции в штат Миссури, где Уэстон, благодаря прекрасному знанию местности, сможет нами руководить, да и я сам довольно хорошо знаком с теми местами.

– Вы правы, – отозвался иронически Коттон, – и там вы успели приобрести расположение не только людей, но, кажется, и лошадей. По крайней мере, я слышал, что при вашем отъезде оттуда три или четыре кобылы поскакали за вами единственно из сердечной привязанности к вам!

При грубоватой шутке охотника и Роусон не смог удержаться от смеха, но тотчас же снова заговорил серьезным тоном:

– Друзья! Обстоятельства несколько меняют первоначальный план. Нам лучше не доставлять лошадей на остров, иначе, того и гляди, регуляторы пронюхают, в чем дело, а это весьма небезопасно не столько для нас, сколько для наших друзей, укрывающихся на острове. Лучше ждите нас у озера Госвела. Если нам удастся добраться до него, то я знаю прекрасное средство избежать преследования.

– Что же, однако, мы будем делать, если регуляторам удастся обнаружить наше убежище у Аткинса? – уныло спросил Коттон.

– Пока еще слишком рано опускать руки. Быть может, нам не нужно будет даже и заезжать к Аткинсу. Недаром я прожил в лесу столько лет, поверьте, что сумею отвести глаза преследователям. Не будь я Роусоном, если в назначенное время не явлюсь в условленное место!

– Хорошо сказано! – заметил Коттон. – Тем не менее я предлагаю вам, джентльмены, поклясться друг другу в верности и в том, что если кого-нибудь из нас поймают, то, несмотря ни на какие пытки, он не выдаст остальных.

При этих словах молодой Уэстон выхватил громадный нож и воскликнул:

– Жестокая смерть тому, кто предаст своих братьев! Пусть отсохнут у него руки и отнимется язык, пусть он навеки ослепнет!

– Ого, какая ужасная клятва, – сказал Джонсон, – тем не менее я принимаю ее!

– И я также! – присоединился Роусон. – Хотя общие интересы и опасности настолько связывают нас, что не предвидится особой надобности ни в каких клятвах. В противном же случае я немедленно удеру в Техас! Итак, прощайте, джентльмены, прощайте, Джонсон! Где мы завтра встретимся с вами?

– У источника Сеттерх-Крик, что у подножия горы!

Роусон тотчас же скрылся в чаще деревьев. Коттон уже собирался последовать его примеру, как Джонсон остановил его тревожным вопросом, верит ли он в искренность проповедника.

– Сказать по правде, – отвечал охотник, – я не особенно доверяю этому лицемерному проходимцу. Его манеры, жесты, натянутая улыбка не особенно-то говорят в его пользу. Да и случай с Гитзкотом мне кажется очень подозрительным. Скажи этот нахал то же самое другому, к примеру мне, я бы изорвал его в куски, а тот сам еще протягивает ему руку. Ну, да что за беда, ведь, действительно, из-за одной общности интересов и выгод он уже не станет нас предавать; это ему прямо-таки не выгодно. Да и не так-то легко поймать Коттона в лесу! Однако прощайте, Джонсон. Вы-то, во всяком случае, человек верный и на нас также можете положиться. Послезавтра мы опять встретимся здесь, и скоро у нас в кармане окажется несколько сотен долларов, тогда мы посмотрим, как поступать дальше. Знаете, дело наше совсем не так плохо: ведь хорошим банковым билетом можно заткнуть рот любому крикуну, который вздумает теперь повесить нас на первом дереве, а сам не прочь поделиться выгодами нашего дела. Идем, Уэстон, пора!

С этими словами собеседники разошлись. Коттон и Уэстон направились в одну сторону, вдоль берега реки, а Джонсон пошел по тропинке через лес на север. Через несколько мгновений и он исчез за холмом.

Недаром недавно бывшие здесь люди восхищались уединенностью выбранного ими места свидания: прошло не меньше четверти часа, как разошлись товарищи, а все было по-прежнему тихо, и мертвая тишина эта лишь изредка нарушалась треском ветвей от прыжков белок да криками птиц.

Вдруг без малейшего шума раздвинулся кустарник, и оттуда вышел краснокожий.

Индеец, осторожно высунув голову из раздвинутого им куста, долго прислушивался, озираясь по сторонам, и только после тщательного осмотра окружающей местности решился выйти на лужайку.

Это был высокий, статный малый, одетый в пеструю бумажную, местами изорванную шипами и колючками кустарника рубашку, подпоясанную широким кожаным поясом, за которым были заткнуты широкий нож и большой, очень острый томагавк. Ноги индейца были обуты в кожаные мокасины. На шее красовалось украшение в виде щита довольно примитивной, но изящной работы. Кроме этого амулета, у него не имелось никаких отличий и украшений, даже боковой мешок, висевший с правой стороны, не был разукрашен красной, синей и желтой бахромой, как это обыкновенно любят делать индейцы племен Северной Америки.

Голова индейца была не покрыта. Длинные черные, глянцевитые волосы свободными, тщательно причесанными прядями красиво ниспадали на плечи. В руках, красивых и ловких, отличавшихся изрядно развитой мускулатурой, он держал прекрасной работы американский карабин.

Некоторое время краснокожий продолжал внимательно изучать местность, главным образом следы, оставленные только что ушедшими, затем медленно выпрямился, закинул волосы за уши и скрылся в густой чаще по направлению, противоположному тому, откуда только что пришел.

 

Глава II

Дядя и племянник. Охота на оленя

Утром того же дня, когда произошли описанные нами события, невдалеке от упомянутой рощи по дороге ехали два всадника. Судя по костюмам, оба они принадлежали к зажиточным фермерам. Первый из всадников, молодой, стройный человек, одетый по тогдашней американской моде в синий полотняный сюртук, такие же штаны и черный полосатый жилет, в изящные индейские мокасины вместо сапог, ехал на гнедой горячей лошади. Другой, толстяк лет сорока, все время смешил своего спутника остроумными замечаниями и шутками. Толстяк был одет в чрезвычайно тесный белый костюм и ярко начищенные сапоги. Вся его фигура, плотная и упитанная, и полное, приятное лицо, с маленькими, искрившимися весельем глазами, так и сияло самодовольством; он восхищался и прекрасной погодой, и своим спутником, словом, всем. Как у того, так и другого не было с собой никакого оружия, хотя ловкие движения их ясно свидетельствовали, что оба они люди, привыкшие к охоте и вообще ко всякого рода приключениям. Могучая фигура старшего всадника, хотя и несколько заплывшая жиром, позволяла предполагать в нем недюжинную физическую силу.

Толстяк продолжал, по-видимому, рассказ о чудачествах своего старшего брата, жившего в Цинциннати.

– У него, представьте себе, – говорил он, – уникальная мания скупать всякий старый, не нужный никому хлам, на который он тратит большие деньги. Мне жаловалась нынешней осенью его жена, когда я посетил их. Весь их дом буквально завален барахлом: старой мебелью, глиняной посудой и прочими предметами, из которых могла бы пригодиться, пожалуй, только десятая часть, да и то разве на топливо, вместо дров. А брат тем не менее продолжал ходить по лавкам и разыскивать все новую и новую рухлядь. Но раз вещь была куплена, брат ставил ее на место и с тех пор совершенно забывал о ее существовании. Тогда я и придумал одну штуку, чтобы утешить его несчастную жену и помочь ей сберечь денежку на черный день. Я нанял повозку и, когда брат был чем-то занят, отправил все его редкости обратно в лавки. Брат, возвратившись домой, и не вспомнил о своих сокровищах, а преспокойно уселся за пунш. На другой же день он отправился на Фром-стрит, где снова и приобрел весь тот хлам, что я продал накануне, да еще восхищался сделанным приобретением.

– Дядя, – улыбнулся молодой человек, – неужели вы думаете, что я поверю вашим россказням, тем более что знаю своего дядюшку из Цинциннати как весьма расчетливого и дельного человека?

– Ну, ну, как ты смеешь говорить такие вещи своему старому дяде? Хотя, положим, брат мой малый не промах, и на всей земле трудно найти более оборотливого человека. Ты послушай, что он раз учудил, будучи совсем молодым. Мы ехали с ним на лодке, направляясь поохотиться за дичиной, приходившей к водопою на берег реки. Жара стояла неимоверная, и солнце пекло немилосердно. Я стал было снимать куртку, да неосторожным движением столкнул в воду свою пороховницу, стоявшую на скамье. Мне стало страшно досадно, а тут еще, благодаря прозрачности воды, хотя глубина была не менее пятнадцати футов, проклятая пороховница видна была как на ладони. Брат, прекрасно плававший и нырявший, взялся достать ее. Раздевшись, он нырнул, но, достигнув дна, нарочно задел его ногами, вследствие чего замутил воду. Но вода быстро прояснилась, и я увидел довольно странную картину. Что бы ты думал, вытворял этот хитрец? Он, оказывается, преспокойно пересыпал под водою порох из моей пороховницы в свою, и, когда поднялся на поверхность, моя пороховница оказалась почти наполовину пуста!.. Чего ж ты хохочешь как сумасшедший? Смотри не свались с лошади! Неужели тебе может прийти в голову мысль, что твой старый дядя способен солгать? Бессовестный мальчишка!

– Полно, дядя, я охотно верю всему, рассказанному вами! Однако что это виднеется там, за поваленной сосной?

– Где? Что такое? А, вон там. Да это олень! Жаль, что с нами нет Ассовума, его меткий выстрел уложил бы красавца наповал. К нему можно подобраться шагов на пятьдесят.

– Ну, Ассовум-то, наверное, далеко, а чертовски жаль, что я сам не захватил с собою карабин, и из-за этого приходится пропустить такой славный выстрел!

– Славно бы тебя встретила миссис Робертс, если бы ты заявился к ней с ружьем в воскресенье. Она и индейцу-то не простила бы такого прегрешения!

Животное продолжало спокойно стоять на одном из соляных болот, тянущихся вдоль берегов Фурш Лафава. Не подозревая, по-видимому, об опасности, олень лизал почву, какое-то время оставаясь в одном положении и лишь по временам прерывая свое занятие легким пофыркиванием. Отмахнувшись хвостом от назойливых мух и комаров, животное продолжало наслаждаться соленым вкусом глинистой почвы.

– Билл! – не вытерпел Гарпер. – А ведь, ей-богу, индейцу удалось бы подкрасться к оленю шагов на пять. У него, кажется, нет ни малейшего чутья. Да и сам я, пожалуй, сумел бы справиться с ним, если б у меня снять с плеч десяток-другой годков.

– Если бы вы, дядюшка, ухитрились добраться вон до того орешника…

– Что за чушь! – перебил его Гарпер. – Неужели ты полагаешь, что я и в самом деле буду ломать свои старые ноги, да еще в воскресенье, бегая за глупым животным?

Однако Гарпер, вопреки только что произнесенным словам, слез с лошади, оставшейся стоять совершенно спокойно, и с величайшей осторожностью стал прокрадываться между кустарниками. Ветер дул с противоположной стороны, и поэтому олень не мог почуять приближавшегося врага. Тот, все более и более увлекаясь преследованием, прилагал все старания, чтобы остаться незамеченным. Олень еще раз приподнял голову, фыркнул и снова принялся лизать солончак.

Приостановившись на минуту, Гарпер лукаво взглянул на племянника. Вильям Браун, или, как его называл старший всадник, Билл, внимательно следил за всеми движениями своего родственника и оленя, принимая живейшее участие в разыгрывавшейся перед ним сцене.

С минуту Гарпер колебался. И беспечность животного его изумляла, да и жаль было начищенных сапог. Почва, растоптанная ногами зверей, приходивших напиться к протекавшему здесь ручью, была вязкая. Однако охотничья жилка взяла верх над осторожностью, и толстяк решился во что бы то ни стало поймать животное. Он сначала осторожно, а затем, войдя в азарт, уже напропалую ступал по грязи. Охотник, разгоряченный преследованием, чувствовал, что его сердце колотится в груди с такою силою, что, пожалуй, вспугнет животное.

Вдруг олень, почуяв наконец человека, поднял голову и будто остолбенел при виде белого существа, незаметно подкравшегося к нему так близко. Не дав ему опомниться, позабыв и про воскресенье, и про свой праздничный наряд, Гарпер бросился вперед и схватил оленя своими могучими руками. Страшно испуганное столь внезапным нападением, животное делало всевозможные усилия, чтобы освободиться, но железные руки охотника, точно клещи, сжимали ноги несчастного создания. В пылу борьбы олень стащил ничего не замечавшего Гарпера, увлеченного одною мыслью – поймать животное, в большую, глубокую лужу, где охотник стал отчаянно барахтаться, все еще не выпуская ног оленя.

Браун, приподнявшись на стременах, с увлечением наблюдал отчаянную борьбу человека и животного, готовый ежеминутно прийти на помощь дядюшке в случае надобности. Но Гарпер даже и закричать ничего не мог; если только он попробовал бы это сделать, грязь моментально залепила бы ему рот. Она и так уже густым слоем покрыла и его одежду, и лицо, совершенно залепив глаза.

Помощи Брауна, однако, не потребовалось. Неожиданно где-то рядом грянул выстрел, и олень, сделав последнее усилие, вырвался наконец из рук Гарпера и в конвульсиях рухнул на землю.

Ослепленный грязью, ничего не видящий Гарпер с гневом вскочил на ноги и крикнул в сторону, совершенно противоположную той, откуда раздался выстрел:

– Кто смел стрелять?

– Вауг! – раздалось удивленное восклицание индейца, вышедшего в это время из чащи и пораженного уморительным видом вывалявшегося в грязи почтенного фермера.

Узнав голос Ассовума, Гарпер несколько успокоился и закричал племяннику:

– Билл! Да иди же скорее сюда и отведи меня к ручью, надо хоть немножко отмыть эту проклятую грязь!

Браун подошел к дяде, протянул палку, за которую обеими руками тот ухватился, и таким образом оба они отправились к ручью. Едва Гарпер успел промыть глаза, как с новыми упреками набросился на краснокожего за то, что тот смел стрелять в его добычу.

– Но, дядя, – перебил его Браун, – вы все равно дольше минуты не продержали бы оленя в руках!

– Откуда ты это можешь знать? – возмутился почтенный фермер. – Да мой брат целую ночь держал одной рукой медведя за шиворот, когда…

– Дядя, дядя, мы опоздаем на проповедь, если вы начнете рассказывать мне похождения своего знаменитого брата.

Индеец тем временем спокойно прислонил свой карабин к дереву и принялся свежевать убитого оленя, не произнося ни слова. Когда же спор между белыми кончился, он так же невозмутимо сказал:

– Отец мой очень силен, но олень все-таки вырвался бы и убежал, не выстрели я в него. Не хочешь ли, отец мой, оленьего мяса?

– Отстань! Я люблю мясо только лично мною добытой дичины!

– Как же теперь с проповедью? – спросил Браун у дяди. – Ведь не можете же вы показаться туда в таком виде!

– Ну конечно, я зайду переодеться, хотя, признаться, мало дорожу болтовнею этого пройдохи Роусона. Отправляйся ты вперед, а я догоню тебя!

Браун помог дяде взвалить оленя на лошадь, оставив Ассовуму заднюю ногу. Гарпер с торжествующим видом уселся в седло, попрощался с племянником и убедительно просил его ничего не рассказывать на проповеди у Робертсов, пока он сам туда не приедет. Браун кивнул, тоже сел на лошадь и тронулся вслед за индейцем, уже далеко ушедшим вперед.

 

Глава III

Ассовум и Роусон. Предстоящая свадьба

Оперенная Стрела, как звали индейцы Ассовума, сравнительно недавно вошел в близкие отношения с белыми. Раньше, когда весь округ Фурш Лафав изобиловал дичью до такой степени, что славился среди всех Соединенных Штатов, племя Ассовума кочевало в глуши лесов. Интенсивное истребление дичи охотниками заставило племя это несколько расселиться и подойти ближе к белым. Однако не одно это обстоятельство сблизило краснокожего с белыми. Была и другая причина. Однажды изрядно захмелевший верховный вождь пытался оскорбить жену Оперенной Стрелы. Та стала звать на помощь, явился Ассовум, и в результате кровавой стычки был убит оскорбитель-вождь. Тогда краснокожему с женой волей-неволей пришлось покинуть своих соплеменников и добывать средства к существованию охотой и кое-какими работами женщины. Пока Ассовум стрелял дичь для своего обихода и для продажи белым, его жена Алапага плела из тростника корзинки и матики из гибкой коры некоторых деревьев.

Индеец забирал изделия жены и носил на продажу к белым, вследствие чего у них завязались отношения с окрестными фермами. Роусон, не упускавший случая похвастаться своим рвением в делах веры и благочестием, сумел уговорить Алапагу принять христианство. Что же касается самого индейца, то он упорно отказывался креститься. Он решил умереть, как родился и жил, в вере предков, и все угрозы и увещания Роусона оставались тщетными, только, казалось, еще усиливая твердость краснокожего.

Отпустив жену на проповедь, Ассовум пошел немного проводить ее и, кстати, зайти за зверинами шкурами, оставленными им у Робертсов. По дороге как раз и произошла описанная в предыдущей главе сцена.

– Что-то будет рассказывать ваш дядя у фермеров! – сказал Ассовум догнавшему его Брауну. – Ведь он походил на болотную черепаху, валяясь в этой луже, только, пожалуй, та все-таки бывает почище.

– Так-то так, но поистине удивительно, как это он мог так долго удерживать оленя. Не происходи это у меня на глазах, я бы ни за что не поверил, если б он это стал мне рассказывать.

– У белого много силы, его руки сделаны точно из железа! – с похвалою отозвался о Гарпере индеец. – А все-таки приди Ассовум несколькими минутами позже, в болоте валялся бы один толстый человек, а оленя и след простыл!

– Тем не менее его трудно убедить теперь в этом. Он готов утверждать, что способен продержать таким образом оленя хоть десять часов кряду.

– Да, толстый человек любит похвастать! – снисходительно согласился индеец.

Оба спутника затем молча продолжали свой путь. Вскоре слух их был поражен какими-то протяжными человеческими голосами. То методисты распевали свои гимны. Индеец, немного нахмурившись, сначала прислушивался к пению, а потом сказал:

– Слушай, как пронзительно раздается визгливый голос бледного человека! – так индеец называл Роусона.

– Ты, кажется, его недолюбливаешь, Ассовум? – спросил Браун, убежденный в этом и своими прежними догадками, и неприязнью, звучавшей обычно в голосе индейца при упоминании о проповеднике.

– Конечно! Да и за что мне его любить, если он нарушил мой покой?! Алапага до встречи с ним молилась одному со мною богу, Маниту, поклонялась Великому Духу, была мне послушна, и за это, когда она в первое время посевов тащила свои матчекота по полям, засеянным нами, и звери убегали оттуда, и поле давало хороший урожай, и хищники не приближались к нашему жилищу. Бледнолицый же заставил Алапагу смеяться над Великим Духом, которому молится по-прежнему Ассовум, но который уже не дает прежней обильной охоты.

Индеец сердито сдвинул брови и погрузился в мрачное молчание. Браун, не желая отрывать краснокожего от его мыслей, тоже молча ехал по тропинке. Наконец, шедшая между маисовыми полями тропинка вывела путников к ферме Робертса, откуда еще продолжали слышаться звуки песнопений методистов.

Когда вновь прибывшие, привязав лошадь белого у плетня, вошли в дом, пение уже окончилось. Молящиеся стояли на коленях, посреди них высился Роусон, резким, неприятным голосом произносивший какую-то длинную речь, укоряя в ней молящихся за грехи и в то же время прося у Бога все-таки простить недостойных.

Браун, принадлежавший к другой секте, которая не признавала коленопреклонения даже при молитве, скромно сложив руки, остановился у двери.

Вскоре проповедь кончилась, молящиеся стали не спеша выходить, здороваясь с стоявшим у дверей Брауном, который, судя по всему, был знаком почти со всеми окрестными фермерами и пользовался их расположением.

– Как вы поздно пришли, мистер Браун! – с укоризной сказала, подходя к молодому человеку поздороваться, молодая Мэриан Робертс, дочь хозяев дома, уже шесть недель помолвленная с Роусоном.

– Так вы, значит, заметили мое отсутствие? – пытливо глядя в глаза девушке, спросил Браун. – О, если бы я знал это, то пришел бы гораздо раньше!

– Что вы, что вы! Неужели вы приходите слушать проповедь из-за чего-нибудь другого, а не для того, чтобы молиться?

– Но ведь я не методист.

– Что же из того? Все-таки все мы христиане!

– Однако ваш будущий муж, кажется, держится совсем иного мнения на этот счет, – ответил молодой человек, нарочно сделав на словах «будущий муж» ударение.

– Очень может быть, – сказала Мэриан, как бы не замечая умышленного ударения в словах собеседника. – Мистер Роусон сходится во взглядах с моей матерью, они очень строги в делах веры; мы же с отцом гораздо снисходительнее в этом отношении.

– Ну полно, полно, мисс, – перебил ее Браун, – я опоздал вовсе не из нежелания присутствовать на проповеди, а потому, что по дороге сюда с моим дядей случилось одно происшествие. Это-то и задержало нас.

– Разве с вашим дядей случилось что-нибудь неприятное или опасное? – с беспокойством осведомилась Мэриан.

– Ого, мисс Мэриан, мой дядя, по-видимому, пользуется у вас большим расположением! Непременно передам ему об этом, тем более что и он сам платит вам тоже искренней привязанностью. Рассказывать же о приключении его в лесу я не могу, потому что дядя просил меня помолчать, пока он сам не приедет и не расскажет о нем. Ведь вы знаете, как он любит рассказывать разные случаи из своей жизни.

– Ах, как это замечательно! – обрадовалась девушка. – Значит, сегодня мы услышим чрезвычайно интересное приключение на самой фантастической подоплеке!

– Что это за фантастическое приключение и с кем? – заинтересовался подошедший в это время Роусон.

– Дело идет об одном комичном случае с моим дядей и его геройском подвиге, – сказал Браун.

– А вы ручаетесь за правдивость рассказа мистера Гарпера? Вы сами были свидетелем этого приключения? – спросила Мэриан. – Вы ведь сами знаете, что ваш почтенный дядюшка рассказывает иногда просто невероятные…

– Мэриан! – строго остановил ее Роусон. – Не подобает молодой девушке говорить подобные вещи, да еще после службы!

Видя смущение хорошенькой Мэриан после столь строгого выговора, Браун счел нужным заступиться за нее.

– Вы слишком суровы, мистер Роусон; отчего бы иногда и не посмеяться над тем, что действительно смешно. Молодость имеет свои права, и ей многое прощается.

Проповедник уже собирался основательно возразить молодому человеку, но ему помешал приблизившийся к ним старик Робертс. Он взял руку Брауна, пожал ее и дружеским тоном попенял за то, что тот поздно приехал.

– А где же ваш почтенный родственник, мистер Гарпер? – спросил старик. – Тут ходят слухи, что с ним что-то случилось.

– Он сам расскажет об этом, когда приедет…

– Вот что, мистер Браун, – перебил его Роусон, – чтобы не забыть, приглашаю вас с дядей ко мне на свадьбу, которая состоится через месяц. Я очень бы желал, чтобы вы присутствовали на ней.

– К крайнему моему сожалению, вынужден отказаться от вашего приглашения! – холодно произнес Браун, опуская глаза. – Через месяц меня не будет в Арканзасе!

– Не может быть! Ведь ваш дядя недавно купил здесь землю, и я думал, что вы с ним и поселитесь у нас.

– Да, дядя так и думает устроиться, а я присоединяюсь к волонтерам, отправляющимся в Техас. Эта провинция решила отделиться от Мексики и потому просит у нас помощи.

– Бросьте вы эти глупости, Билл! – воскликнул Робертс. – Пускай себе головорезы дерутся в Техасе, а вы оставайтесь у нас. На свадьбе Мэриан соберется много хорошеньких девушек, выберите себе по вкусу, да и женитесь с богом. То-то славно заживем! Ваш дядя, думаю, тоже обрадовался бы такой перспективе. А вот, кстати, и он пожаловал!

Действительно, к группе разговаривавших приближался Гарпер, терзаемый одной мыслью: не успел ли уж его племянник разболтать про сегодняшнее приключение. Однако неподдельный интерес, с которым встретили его появление, и начавшая собираться вокруг него толпа явно свидетельствовали, что сути истории еще никто не знает, и племянник сдержал свое слово.

– Молодец, что не разболтал! – обратился он к Брауну. – А теперь, друзья мои, – сказал он остальным, – я расскажу вам преинтересную историю одного приключения, случившегося со мною сегодня утром. Свидетелем выставляю моего племянника. Билл, поди сюда!

Ввиду своего особенного положения, Роусон счел недостойным выслушивать какие-то вздорные приключения и через черный ход вышел на расчищенное под пашню поле. Не зная, куда девать выкорчеванные пни и сучья, Робертс счел за лучшее сжечь их на месте и разложил там большой костер, оказавшийся очень кстати Ассовуму.

Индеец, уложив на угли ногу убитого сегодня оленя, в этот момент игравшего немаловажную роль в рассказе Гарпера, прилег у костра в ожидании вкусного обеда, который приготовляла, примостившись тут же, Алапага.

Удобно раскинувшись на одеяле и медленно покуривая трубку, Ассовум предался грустным воспоминаниям о своем прошлом и об участи его собратьев.

Прежде, думал он, краснокожие были сильны, храбры и здоровы. Дичь в лесах не переводилась, и кругом был необозримый простор. Но вот пришли белые, и сразу жизнь индейцев стала ухудшаться. Пьянство, болезни вконец разрушили счастье целых племен, а в частности и его собственное. Теперь, как огонь истребляет могучий дуб, истребила его племя огненная вода. Она все больше и больше охватывала, как разрастающийся пожар, сердца и ум краснокожих и привела их на край гибели. Великий Дух отступился от своих сынов, и они остались одиноки… Такие мысли роились в голове Ассовума, когда к костру приблизился проповедник.

Алапага, издали завидев его, бросилась навстречу. Роусон приветствовал ее краткой молитвой. Жена краснокожего была, по мнению индейцев, красавицей, да и белые не могли отрицать ее миловидности. Прекрасные зубы и чудные черные глаза, горевшие живым огнем, придавали своеобразную прелесть ее личику.

Ассовум остался очень недоволен той поспешностью, с какой его жена бросилась навстречу методисту, и с укоризной закричал:

– Алапага, неужели христианское учение позволяет с пренебрежением относиться к мужу и повелителю?

Алапага вместе с Роусоном подошли к костру, и проповедник приветливо поздоровался с краснокожим. Тот молча кивнул головой, оставаясь в прежней позе.

Не желая упустить удобного случая, Роусон принялся рассказывать некоторые места из Священной истории, стараясь и голосом, и интонацией, и самим подбором эпизодов как можно сильнее подействовать на бесхитростную душу дикаря. Ассовум молча принялся за изжарившуюся уже оленью ногу, но по всему было видно, что индеец не пропускает мимо ушей ничего из сказанного методистом. Он пристально смотрел на проповедника, ни одним словом не прерывая его.

Такое внимательное отношение к его словам только подбодрило Роусона, увлекшегося уже своими рассказами и к правде начавшего даже прибавлять выдумки и преувеличения. Покончив с едою, краснокожий все с тем же вниманием продолжал слушать.

– Теперь речь бледнолицего человека, вероятно, окончилась? – спросил он, когда Роусон на минуту прекратил поток своего красноречия. – Теперь пусть он послушает, что ему расскажет краснокожий.

Ассовум встал с одеяла, подошел поближе к методисту и начал:

– Вначале Великий Дух сделал свет. Потом он сотворил индейцев и назначил землю для их обитания. Все индейцы были соединены тогда в одно племя. Однажды они послали наверх молодого юношу разузнать, что там делается. Там все было прекрасно, и молодой человек залюбовался окружающей его красотою. Вдруг мимо него промчался олень, пронзенный стрелою в бок. Юноша стал преследовать животное до того места, где оно наконец упало и околело. Вскоре пришел и человек, ранивший оленя. То был сам Великий Дух, научивший здесь юношу, как нужно стрелять животных и резать их на части. Потом Великий Дух, видя, что путник не умеет и огня развести, научил его и этому, а также тому, как нужно хорошо жарить на огне мясо животных… Великий Дух, – продолжал индеец, – сотворил также двух братьев духов: злого и доброго. Первый только и делал, что разрушал все добрые дела, которые делал второй. Добрый дух решил изгнать злого, но так как не хотел употреблять силы, то предложил ему бежать наперегонки. Кто перегонит, тот и останется победителем. Злой дух согласился и…

– Довольно! – с яростью закричал долго сдерживавшийся методист, вскакивая с пня, на котором сидел. – Я не хочу больше слушать твоих глупых россказней и выдумок! Несчастный дикарь! Довольно, говорю я, довольно лжи и суеверий! Опомнись, пока не поздно!

Роусон вознамерился было продолжить свои обличения, но индеец встретил его таким свирепым взглядом, что методист моментально смолк, присмирел и собирался улизнуть подобру-поздорову, если бы не заметил, что индеец хочет продолжать говорить. Не рискуя рассердить краснокожего, Роусон счел за лучшее дослушать того до конца.

– Я слушал тебя, бледнолицый, – строго, но хладнокровно начал Ассовум, – слушал внимательно твои рассказы, не перебивая, и верил тому, что ты рассказывал мне. Верил тому, что из камня потекла вода, что палка превратилась в змею, что рыба проглотила человека и опять выпустила, что пророк улетел на небо на огненном шаре, и многому другому. Когда бледнолицый рассказывал все это, Ассовум верил ему, отчего же он не хочет, в свою очередь, поверить тому, что говорит краснокожий? Почему он не поверил, да еще и назвал Ассовума лгуном? Нет, глаза белого обращены только в свою сторону, а больше он ничего не способен видеть!

Презрительно взглянув на растерявшегося Роусона, Ассовум, не дожидаясь ответа, пошел к дому, знаком велев Алапаге принести туда же его вещи и оленью ногу.

Тем временем Гарпер закончил свой рассказ, под конец покрытый дружеским хохотом всех присутствовавших, не исключая его самого. Затем посетители разбрелись по домам, так как близилось обеденное время. Гарпера же с племянником как редких гостей миссис Робертс не отпустила, пригласив на обед к себе.

Браун намекнул Робертсу, что для предстоящей экспедиции в Техас ему понадобится лошадь. Старик, владевший прекрасными лошадьми и славившийся среди окрестных фермеров как лучший знаток коней, воспользовался случаем похвастаться своей конюшней и потащил молодого человека смотреть его любимцев.

– Вот лошадь, которая подойдет вам как нельзя лучше, но только, хоть я и рад продать ее, мне жаль, что вы пускаетесь в такое опасное предприятие. По-моему, Техас – такая страна, где никто не сможет добиться успеха.

– Мне надоела сидячая жизнь, – ответил Браун, – а потому и тянет повидать свет. По окончании же войны я обязательно опять вернусь сюда!

– Ну, не так-то просто вернуться из Техаса! Там или умирают, или превращаются в авантюристов!

– Ваш дом скоро совсем опустеет, мистер Робертс, – как-то уныло сказал Браун, видимо, не слушая, что говорит ему старик. – Сын ваш уехал в Теннесси, и когда Мэриан…

– Да, да, через месяц и она покинет нас, хотя я лично недолюбливаю этого святошу. Правда, он кроток, но в его порядочности я сильно сомневаюсь. По крайней мере, он позволяет Гитзкоту говорить о нем такие вещи, за которые я немедленно бы всадил нож в шею. Тем не менее, когда он заплатит за землю и устроится как следует, Мэриан станет его женой. Да что с вами, Билл? О чем вы задумались?

– Так, ничего; немного голова болит!

– Смотрите! – воскликнул вдруг Робертс. – Кто-то едет сюда. Четверо всадников, и все вооруженные! И ружья и ножи, – вот так неожиданность для моей жены, не позволяющей носить в воскресенье оружие. Боже мой! Да это регуляторы! Гитзкот, Мулинс, Смит и Гейнце. Должно быть, у нас в округе опять не все спокойно!

 

Глава IV

Регуляторы. Стычка

В описываемую нами пору такие отдаленные от главных правительственных центров штаты, как Арканзас, Миссури, Иллинойс, Кентукки, Теннесси и Миссисипи, служили ареною грабежей различных разбойничьих шаек, прямо-таки наводнивших эти места. Власти, несмотря на все предпринимаемые усилия, ничего не могли поделать с ними. Тогда-то стали образовываться отряды местных фермеров, желавших каким бы то ни было способом избавиться от непрошеных гостей.

Такие отряды присвоили себе название «Регуляторы» и стали в широких размерах применять закон Линча, дававший право совершать смертную казнь над виновными в разбоях и грабежах. Беспощадные, по-видимому, действия регуляторов, однако, имели свое оправдание. Обозленные постоянными кражами и грабежами местные жители считали себя даже обязанными прийти на помощь правительственным властям и избавить наконец свой край от возмутительного бандитизма.

Шерифы, судьи и прочие власти, невзирая на строгое запрещение применения местными жителями закона Линча, ничего не могли поделать. Да и как стали бы они преследовать неизвестных преступников, когда зачастую и самое преступление проходило бесследно, не достигнув их ушей?

Беда заключалась, однако, в том, что регуляторы не всегда бывали беспристрастны и карали только явных преступников. Иногда личная месть, оскорбленное самолюбие, увлечение заставляли регуляторов необдуманно лишать жизни совершенно неповинных граждан.

Однажды в Уайт-Коунти регуляторы захватили одного совершенно безвинного человека и, привязав его к дереву, стали бить плетьми, стараясь заставить его сознаться в преступлении, которого тот не совершал. Бедная жена этого фермера не вынесла тяжелой сцены наказания мужа и через несколько дней скончалась от горячки. Правда, впоследствии фермер доказал свою невиновность и в отместку убил предводителя регуляторов, но впечатление от их проступка едва ли могло изгладиться. Поговаривали, что и Гитзкот принадлежал тогда к тому печально известному отряду регуляторов и что именно указанная выше причина и послужила поводом к его изгнанию из Коунти.

Гитзкот славился как человек крайне надменный, задира, чрезвычайно дикого и свирепого нрава. Но люди, даже не желавшие с ним иметь никакого дела, вынуждены были все-таки признать его честность и храбрость. Остальные регуляторы, принадлежавшие к его отряду, были все больше из окрестных фермеров; все они носили карабины, ножи и кинжалы, сам же Гитзкот, как еж щетиной, был увешан всяким оружием.

Робертс окликнул подъезжавших всадников и осведомился, уж не с индейцами ли они собираются сражаться, если вооружились с ног до головы.

– Какие там индейцы! – ответил Гитзкот. – Конокрады опять появились в нашей местности и неподалеку от реки Арканзас увели четырех лошадей у Роулеса. Судя по следам, воры отправились на юго-восток, но, к несчастью, проклятый дождь смыл следы, и мы принуждены были разделиться на несколько отрядов, чтобы оцепить округу. Вот, направляемся к Вилькинсу, чтобы выработать дальнейший план. Не пожелает ли кто-нибудь из вас присоединиться к нам?

– Ну, уж только не я! – отозвался Робертс.

– Напрасно! Ведь у вас такой табун прекрасных лошадей, что не сегодня завтра и к вам могут пожаловать нежданные гости.

– Вот мы и подождем, пока это случится! Однако, джентльмены, прошу слезть с лошадей и закусить чем бог послал.

– С величайшем удовольствием! – отозвался Гитзкот, тотчас же спешиваясь. – Нам предстоит еще порядочный конец, а подкрепиться никогда не мешает!

Остальные регуляторы последовали примеру своего предводителя и тоже сошли с лошадей. Некоторые из них, знакомые с Брауном, подошли к нему поздороваться.

– А вы, молодой человек, отчего не хотите поддержать наше правое дело? – спросил его Гитзкот.

– Оттого, во-первых, что я совершенно незнаком с этой местностью и редко бываю здесь. Я постоянно в разъездах: сегодня здесь – завтра там. Во-вторых, скажу откровенно, я не уважаю вашего образа действий, иногда прямо-таки бесчеловечного.

– Ого, джентльмен, нужно пожить здесь подольше и тогда уже судить о наших действиях! – сердито пробормотал Гитзкот.

– Пожалуйста, господа, войдите в дом! – раздался с порога голос Робертса, как нельзя более кстати прервавший обострявшийся разговор Брауна с Гитзкотом. – Садитесь и принимайтесь за еду, будьте как дома!

Большинство фермеров чинно сидели за столом, не без уважения относясь к находившемуся здесь проповеднику, так как и сами были методистами. Только Гитзкот беспокойно ворочался на своем стуле, бросая в сторону Роусона довольно недружелюбные взгляды. Если бы не присутствие женщин за столом, регулятор наверное бы разразился потоком брани по адресу проповедника.

– А не найдется ли у вас глотка виски? – прервал молчание Гитзкот, утираясь рукавом куртки. – После того, чем угостила нас миссис Боувит, у меня все время свербит в горле.

– Мы вовсе не держим спиртных напитков! – возмутилась набожная хозяйка. – Да и миссис Боувит сделала бы лучше, если бы тоже не держала их.

– Вот-вот! И я тоже говорю! Чем держать какую-то дрянь, лучше вовсе ее не иметь, – отозвался Гитзкот, как бы не поняв, что хотела сказать хозяйка.

– Мистер Гитзкот, неужели вы не понимаете, что здесь лучше совсем не поднимать разговора о виски? Он, как видите, неприятен почтенной миссис Робертс! – вмешался Роусон.

– Мистер Роусон, неужели вы не понимаете, что вам лучше держать язык за зубами и не совать нос в чужие дела?! – иронически произнес регулятор.

– Господа! – заявил вошедший в это время Робертс, желая замять неприятный разговор. – Я велел задать корма вашим лошадям.

– Чрезвычайно благодарны за это! – отозвались регуляторы и стали подниматься из-за стола.

Затем все отправились на двор, где, усевшись на стволах спиленных деревьев и пнях, стали обсуждать различные планы, каким бы образом поймать конокрадов.

– Рано или поздно, но мы поймаем их, – заявил Гитзкот, – и тогда уж пусть они поберегутся! Я их повешу на ближайшем дереве! Ей-богу!

– По-моему, слишком жестоко наказывать смертью кражу! – заметил Браун.

– Жестоко, говорите вы? Да ведь с пропажей лошадей фермер теряет все. Я недавно продал трех лошадей за хорошие деньги, и вот они, у меня в кармане! А что бы я стал делать, если бы лошадей украли? Все пошло бы прахом. Нет, не будет пощады этим разбойникам! Я сам рискую жизнью в этой борьбе, и если выйду победителем, то пусть они берегутся! – Гитзкот возбужденно всадил нож в дерево, на котором сидел. – А, – прибавил он, завидя выходившего из дома проповедника, – вон опять появился наш почтенный джентльмен!

Роусон, как бы не слыша обращения Гитзкота, велел слуге негру приготовить ему лошадь.

Гитзкот, видя, что проповедник не желает обращать на него внимания, поднялся и громко сказал:

– Ну-с, господин святоша, я думаю, вы должны что-нибудь ответить на мое обращение, черт бы вас побрал!

Не успел никто и слова сказать, как Браун подлетел к Гитзкоту, схватил за шиворот и с такою силою перекинул его через древесный ствол, что, упав навзничь, тот расшибся в кровь. Остальные регуляторы мигом бросились между Брауном и упавшим предводителем. Тот вскочил на ноги, вытащил воткнутый в дерево нож и ринулся на обидчика. Билл, однако, не оробел и, вытащив из-за пояса пистолет, прицелился в противника.

Гитзкот, очевидно не ожидавший такого отпора, хотел схватиться за карабин, но товарищи не дали ему этого сделать.

– Не мешайте, черт вас подери! – зарычал разъяренный кентуккиец. – Я сейчас по-свойски разделаюсь с этим молокососом!

– Пускай попробует, – возразил Браун, тоже вытаскивая нож, – посмотрим, кто с кем разделается!

– Мистер Гарпер, вступитесь же, ради бога! – бледная, как полотно, закричала Мэриан. – Ведь Гитзкот способен убить кого угодно!

– Полно, дорогая мисс, – успокоительно ответил толстяк, – уйдите в дом, здесь не место молодой девушке.

– Но он убьет его! – горько плача, сказала девушка.

– Кого убьет? Вашего жениха? – несколько удивился Гарпер тому страстному вмешательству, с которым относилась Мэриан к разыгравшейся сцене. – Да ведь он совершенно в стороне. Это ссора между Биллом и Гитзкотом!

Девушка, не проронив больше ни слова и закрыв лицо руками, удалилась в дом в сопровождении Роусона, не спеша подошедшего к ней.

– Пустите меня! – ревел Гитзкот. – Я убью этого мерзавца, как собаку!

– В самом деле, отпустите его! – хладнокровно сказал Браун, бросая на землю пистолет. – С нас довольно и ножей!

Регуляторы расступились, и два противника, пожирая друг друга глазами, остановились один против другого. Руки их судорожно сжимали ножи. Каждый ждал нападения противника, Браун – спокойный и бесстрастный, Гитзкот – разъяренный, но озадаченный хладнокровием врага. Несколько мгновений длилось молчание, показавшее нерешительность соперников. Все затаили дыхание. Мэриан, точно приговоренная к смерти, скрестив руки, стояла на крыльце дома, с мучительной тревогой ожидая конца. Не понятное никому волнение молодой девушки было настолько сильно, что она дрожала всем телом.

Наконец, напряженное ожидание утомило зрителей, и они решили развести противников.

– Довольно, Гитзкот! – сказал Мулинс. – Нужно было драться, когда было время. Неделикатно заставлять хозяев этого гостеприимного дома переживать такие неприятные минуты.

– Это-то и удержало меня! – проворчал Гитзкот, давая товарищам увести себя. – Но этот молокосос пусть не подставляется под дуло моего карабина!

Хвастливые и неуместные слова регулятора вызвали неодобрительные замечания даже у его товарищей.

– Пускай болтает! – насмешливо сказал Браун. – Ведь это все, что ему остается делать!

Гарпер, в свою очередь, взял племянника за руку и потащил в дом.

– Пойдем, Билл, – уговаривал он его. – Ты с честью вышел из этого столкновения, чего же тебе больше? Нужно пощадить и бедных женщин, перепуганных этой ссорой. Ведь Мэриан даже упала в обморок.

– Мэриан дурно! – воскликнул Браун, бросаясь к дому. – Впрочем, что мне за дело, – вдруг опомнился он, – ведь с ней ее жених!

В это время регуляторы уже уехали, и Роусон также собирался уйти. Пока Гарпер сговаривался с Робертсом, чтобы идти помогать старику отыскивать пропавших свиней и, кстати, зайти к Баренсу, о котором он слышал как об очень разговорчивом и даже любившем приврать человеке, проповедник подошел к Брауну, поблагодарил его и призвал благословение Божие на него, чтобы защитить от мести злопамятного Гитзкота.

– О, я нисколько не боюсь его! – просто ответил молодой человек. – Моя сила и трусость противника гарантируют мне безопасность. Я сам не буду искать с ним ссоры, ну а он-то и подавно, поверьте, больше не решится связываться со мной!

 

Глава V

Мэриан и Браун

После отъезда Роусона, отправившегося на проповедь на другую ферму, Мэриан, все еще не успокоившаяся от пережитых волнений, бледная и заплаканная, сидела у камина. Около нее стояла старушка-мать, утешавшая девушку, как могла.

Гарпер, Браун и Робертс сидели тут же, покуривая трубки и рассуждая о текущих событиях.

– Полно же, дочурка, – говорила миссис Робертс. – Чего ты волнуешься?! Все обошлось благополучно. Твой жених здоров и невредим. Он поехал теперь не той дорогой, что регуляторы, следовательно, никакая опасность ему не угрожает. Поди-ка лучше на воздух, право, это лучше всего успокоит тебя. Стыдись, такая взрослая девица, и вдруг плачет!.. Мистер Браун, – обратилась она к молодому человеку, видя, что грусть не покидает Мэриан и слезы медленно, одна за другой, падают на руки, – будьте добры, уговорите эту непослушную особу пройтись немного и сами проводите ее. Свежий воздух и прогулка лучшее средство от расстройства нервов.

– Конечно, мисс Мэриан, – с готовностью поднялся Билл, подходя к ней и предлагая руку, – пойдемте-ка, развлекитесь немного!

Мэриан наконец немного успокоилась и послушно отправилась за Брауном.

Солнце начинало закатываться. Длинные тени деревьев перечеркивали дорогу. Слышалось пение птиц. По сучьям гигантских пихт весело скакали белки, кидая вниз ореховую скорлупу, звонко ударявшуюся о землю. Вот на прогалине показалась олениха с детенышами и, вытянув голову, долго прислушивалась к обычному лесному шуму, затем осторожно двинулась дальше, все время оглядываясь, не грозит ли какая-нибудь опасность ее детенышам. Мэриан и Браун, шедшие по тропинке, не возбуждали чувства опасения у животных, которые точно чутьем угадывали, что эти двое им не враги. Кругом царила торжественная тишина векового девственного леса, нарушаемая лишь монотонным шелестом листьев гигантских дубов.

– Я, право, не знаю, как и благодарить вас, мистер Браун! – начала молодая девушка. – Вы с такою самоотверженностью защитили честь мистера Роусона, подвергая опасности самого себя, что…

– О, мисс Мэриан, опасность была вовсе не велика, – перебил девушку смущенный похвалою Браун, – человек, постоянно толкующий, что он всех и вся уничтожит и убьет, – как правило, трус! Он и Роусона-то задел, будучи уверен, что тот ему не ответит, как того и требовало его положение.

– Вы, кажется, все-таки сомневаетесь в мужестве мистера Роусона? – спросила Мэриан.

– О, нисколько! Он не мог ответить на оскорбление ударом ножа: ведь он проповедник!

– Как бы там ни было, я счастлива, что вы питаете такие искренние дружеские чувства к мистеру Роусону, – сказала девушка. – Скажите, когда вы с ним подружились?

– Какая у меня с ним дружба?! – изумился Браун. – Да я с ним и вижусь-то первый раз!

– И вы рисковали своей жизнью из-за незнакомого человека? – с удивлением смотря на собеседника, спросила Мэриан.

– Он – ваш жених, и этого для меня достаточно. Я видел, как вы побледнели при нанесенном ему оскорблении, и не мог сдержаться. Однако что с вами, мисс Робертс? Вам опять дурно? Присядьте вот на этот пень. Отдохните немного.

Мэриан машинально последовала за своим спутником и так же машинально опустилась на пень, к которому подвел ее молодой человек. Видимо, какая-то неотвязная мысль беспокоила ее.

– Скажите, Браун, правду мне говорил отец, рассказывая, что вы собираетесь покинуть нас и принять участие в войне за независимость Техаса? Что вас заставляет решиться на такой шаг?

– Многое, Мэриан! Я хочу развлечься, хочу отделаться от некоторых мучительных воспоминаний, и лучшее средство для этого – война. Впоследствии, если все благополучно кончится, я вернусь, и тогда, как предлагает мне ваш отец, займусь вместе с ним торговлей лошадьми.

– Стало быть, вы несчастливы, если бежите отсюда? Как жаль, что Арканзас вам не по душе, а я так люблю наш край!

– Ваша любовь к месту, где вы встретили любимого человека и нашли свое счастье, вполне понятна. В таком случае можно полюбить страну и худшую, чем Арканзас. Я же оказался здесь несчастлив!

– А кто же, по-вашему, счастлив здесь? – задумчиво спросила девушка.

– Несомненно, Роусон! – уверенно ответил Браун, даже чуть испугавшись своей уверенности.

– Нам, кажется, уже пора вернуться домой! – вдруг порывисто встала со своего места Мэриан. – Да и москиты перед заходом солнца становятся невыносимы.

Молодые люди повернули обратно и некоторое время шли молча, не обменявшись ни словом.

– Скажите, Билл, ведь вы живете со своим дядей? – спросила Мэриан, чтобы хоть как-нибудь нарушить тягостное для обоих молчание.

– Да, мисс Мэриан, мы живем вместе с ним, по-холостяцки, – скучная жизнь!.. Я слышал, что мистер Роусон собирается поселиться неподалеку? – спросил он в свою очередь. – На днях, как он при мне говорил вашему отцу, он получает большую сумму денег, и тогда…

– Тогда состоится наша свадьба, потому что отец иначе не соглашается выдать меня за Роусона. Он и вообще-то противник этого брака.

– Странно, – заметил Браун, – противиться счастью дочери…

– Он уверен, что я не буду счастлива.

– Что за пустяки! Любовь неразлучна со счастьем!

– Не знаю!

– Не знаете? Так, значит, вы не любите Роусона?

– Видите ли, в чем дело. Мама положительно очарована этим благочестивым и вежливым человеком и всеми силами старается связать мою судьбу с ним. Она уверена, что это самый подходящий жених для меня, потому что сватавшиеся за меня окрестные молодые фермеры все так необразованны и грубы! Ни один из них мне не нравится. Мое уважение принадлежит всецело мистеру Роусону, этому деликатному, умному человеку, с хорошими манерами и приличным поведением. Он, постоянно бывая в наших местах, познакомился с нами, часто стал заезжать к нам, понравился матушке и, наконец, поселился по соседству. Я и не подозревала, что он хочет жениться на мне, и была крайне изумлена его предложением. Отец, питающий к этому человеку какую-то непонятную неприязнь, сначала упорно не соглашался дать свое благословение на этот брак, что послужило поводом к неоднократным сценам между ним и матерью. Наконец, мама сумела убедить его, и вот – я невеста Роусона. Через месяц, когда он окончательно устроится, назначена свадьба, и я стану его женой.

Последние слова девушка договорила таким унылым, печальным тоном, что сердце Брауна невольно дрогнуло. Он взглянул на свою спутницу, но та в это время отвернулась, и широкие поля шляпы скрыли ее личико от пытливых глаз молодого человека.

– Мистер Браун, – продолжала через несколько мгновений девушка, – я вам совершенно откровенно поведала немудреную историю моей жизни. Неужели подобное доверие не заслуживает такого же и с вашей стороны?

– Рассказ о моей жизни, пожалуй, гораздо неинтереснее вашего. Жизнь моя не оставила у меня никаких приятных воспоминаний. Еще мальчиком я переселился с отцом из штата Виргиния, моей родины, в Кентукки. Тогда эта страна была почти совсем необитаема, и мы оказались в числе первых белых пионеров. Постоянно приходилось нам выдерживать нападения краснокожих, тревоживших нас своими набегами. При одном из таких нападений отец мой, а вместе с ним и другие белые были убиты. Каким-то чудом уцелел только я один. Добравшись до ближайшего поселка, я поднял на ноги всех окрестных жителей, и мы справили кровавую тризну по убитым индейцами. У вас волосы бы поднялись дыбом от одного рассказа об этом избиении краснокожих, но, что делать, они, в свою очередь, совершали над белыми еще худшие вещи, и следовало отучить их от этого. Одинокий как перст, я решил поселиться у дяди в Фурш Лафаве, где он сам только что устроился. На первых же порах, проезжая верхом по незнакомому еще лесу, я как-то заблудился и выехал к одной ферме. Там я встретил прелестную девушку, сразу заполонившую мое сердце, ранее бившееся совершенно спокойно. Вот, подумал я, возможность и угодить дяде, все время пристававшему ко мне с уговорами о женитьбе, и самому насладиться счастьем, какое только возможно на земле. Недолго мне пришлось радоваться. Я тогда же узнал, что… эта девушка невеста другого! С тех пор жизнь окончательно опротивела мне. Я прожил еще несколько дней у дяди, затем уехал в Техас, снова вернулся и опять уеду все таким же несчастным, с разбитым сердцем… Вот моя жизнь, Мэриан. Не правда ли, мне нельзя позавидовать?

Мэриан ничего не ответила, но две горячие слезинки повисли на ее длинных черных ресницах. Браун, однако, не заметил этого, так как внимание его внезапно привлек шум в густых кустах, мимо которых пролегала тропинка. Он ясно расслышал там чьи-то мягкие шаги по сухой листве и только, почуяв опасность, остановился и схватился за оружие, как кустарники раздвинулись, и громадная пума, одним прыжком перескочив через кустарник, очутилась перед гулявшими. Глаза ее горели как уголья, а из разинутой пасти вырывалось сердитое рычание – выражение гнева на непрошеных гостей, потревоживших ее покой.

От испуга девушка лишилась сознания и как подкошенная упала на руки Брауна. Тот, подхватив ее левой рукой, правой вытащил из-за пояса пистолет, раз уже помогший при столкновении с Гитзкотом. Зверь, пораженный столь близким соседством людей, которых он едва ли мог ожидать так недалеко, казалось, находился в нерешительности: нападать или бежать?

Молодой человек, привыкший к внезапным опасностям и умевший смело смотреть в глаза смерти, к чему его с малолетства приучила скитальческая жизнь в прериях, встречи с дикими зверями и индейцами, конечно, и здесь не сплоховал. Хладнокровно прицелившись, он спустил курок пистолета, и только тяжесть тела девушки, которую он поддерживал левой рукой, несколько ухудшила верность прицела: пуля, миновав голову, засела в правом плече. Пума, ошеломленная и неожиданной встречей, и выстрелом, испустила пронзительный вой, и затем все стихло. Только широкая полоса крови показывала, что пуля пролетела мимо цели.

– Мисс Мэриан, успокойтесь! Зверь испугался выстрела и убежал, опасность прошла! – успокаивал Браун очнувшуюся от выстрела девушку, стараясь приподнять ее. – Полно, перестаньте, Мэриан, теперь уже нечего бояться.

Однако пережитые волнения были настолько сильны, что девушка не выдержала и, разрыдавшись, прильнула к груди давно любимого ею человека. Браун теперь только понял, какое счастье могло бы ожидать его, если бы он не опоздал. Любимая девушка отвечала ему тем же, но – увы! – она была невестой другого.

– Мэриан! – горестно воскликнул он. – Сегодня самый счастливый и в то же время самый несчастный день в моей жизни. Я любил и люблю вас безумно. Я отдал бы полжизни за счастье обладать вами. Теперь же, когда я знаю, что и вы любите меня, но не можете быть моей, мне вдвое тяжелее, чем раньше. Однако мы должны расстаться, я не хочу стоять на дороге вашего избранника. Я уеду в Техас и там, в тревогах лагерной жизни и громе битв, постараюсь забыть то, что для меня дороже жизни! Завтра же меня не будет в Арканзасе, но я чувствую, что забыть вас окажется свыше моих сил!

Мэриан, заслушавшись дорогого человека, инстинктивно склонила голову к нему на плечо, и молодые люди замерли в первом объятии. Несколько мгновений они стояли так, молча, наконец Браун усадил девушку на поваленный бурею ствол дерева и спросил:

– Мэриан, я прошу у вас откровенности: любите ли вы своего будущего мужа?

– Нет, не люблю! – твердо ответила та. – Матушка настолько симпатизирует ему, что уговорила меня пойти за него замуж. На меня же лично Роусон не произвел никакого впечатления. Правда, он очень деликатен, вежлив, набожен, и только полное отсутствие кого бы то ни было более интересного пробудило во мне чувство, которое казалось мне любовью, но с вашим приездом я поняла, что люблю только вас одного, Роусона же уважаю, и не больше! Однако довольно. Наше долгое отсутствие может показаться подозрительным и неприличным. Это свидание с вами должно быть последним, сжальтесь надо мной и не добивайтесь наших встреч, иначе я не выдержу тоски и страданий!

– Да, Мэриан, вы правы, нам нужно расстаться. Я провожу вас до дому, и больше мы с вами не увидимся. Дай бог, чтобы Роусон сумел сделать вас такой счастливой, как вы того заслуживаете! А обо мне лишь изредка вспоминайте, как о человеке, который вас любит больше всего на свете и скоро, быть может, прольет кровь за лучшую долю человека – свободу. Прощайте!

Молодые люди обнялись еще раз и обменялись своим первым и последним поцелуем. Наконец, Мэриан вырвалась из объятий огорченного Брауна и быстро направилась к дому. Молодой человек последовал за нею.

Гарпер и Робертс, слышавшие выстрел Брауна и встревоженные долгим отсутствием молодых людей, вышли из дома и попались им навстречу. Хозяин взял дочь за руку, а Гарпер и Браун шли за ними в некотором отдалении. Молодой человек тотчас же передал дяде свое решение завтра же отправиться в Техас.

– Что за глупая поспешность! – с беспокойством воскликнул Гарпер. – Да и как же я останусь один? Это даже неприлично. Нет, голубчик, как хочешь, а я лишу тебя наследства! – принужденно рассмеялся он, хотя деньги, дом и земли на самом деле принадлежали его племяннику.

– Дядя, я должен ехать! – серьезно сказал Браун.

– Но почему, объясни мне, пожалуйста!

Браун ничего не ответил, только отвернулся, чтобы скрыть выражение страдания на своем лице, молча пожав руку дяде.

– Завтра утром, – продолжал он, справившись наконец с своим волнением, – я уезжаю в Литл-Джен, откуда вернусь домой через неделю, чтобы окончательно приготовиться к поездке в Техас. Вы же пока переговорите с Робертсом относительно продажи его гнедого, да приготовьте несколько зарядов и малую толику съестного, вот и все!

– Да ну идите же скорее! – раздался в это время голос фермера. – Что вы там застряли и секретничаете, ужин давно готов!

– Так ты точно еще вернешься домой через неделю? – тихонько спросил Гарпер у племянника.

– Ну конечно, ведь мне необходима лошадь. А теперь прощайте пока, не говорите Робертсам, что я обещал вернуться! – с этими словами Браун быстро ушел.

– Да вы один, Гарпер! – обратился к нему старик хозяин, когда охотник вошел в комнату. – А где же Браун? Ужин остынет окончательно, и в этом будет виновата его медлительность. Чего он там копается?

– Кто его разберет, – печально ответил Гарпер, – он уже уехал!

– Как уехал? Когда? – встревожились хозяева. – Почему же он ничего не сказал нам?

– Мне он, по крайней мере, говорил, – вмешалась Мэриан, – что его ждет какое-то неотложное дело в Литл-Джен, и очень сожалел, что не может остаться с нами.

– Да-да, – вдруг заторопился Гарпер, – ему крайне необходимо ехать. Лучше будет, если я его провожу, потому что, вероятно, он не справится со своими делами раньше нескольких дней.

– Успеете еще, мистер Гарпер, – недовольным тоном сказала старушка, – дела вашего племянника далеко не убегут, если вы полчасика посидите и закусите с нами на дорогу.

– Нет уж, извините, лучше я завтра к вам заеду утречком, и мы с Робертсом, позавтракав у вас, отправимся вместе на охоту. Эй, послушай, – обратился он к негру слуге, – веди поскорее мою лошадь! Так решено, завтра утром я буду у вас и захвачу с собой, кстати, и Ассовума.

– Да, да, – отозвался фермер, – не забудьте взять и его с собой, он нам может быть очень полезным при отыскивании свиней, пропавших у меня.

– До свидания, мистер и миссис Робертс! – раздалось в это время со двора. То Браун, сидевший уже верхом, прощался с хозяевами. – Прощайте, мисс Мэриан!

– Войдите на минутку в дом, мистер Браун, – сказала ему жена фермера, – и если сами не хотите ничего съесть, то хоть подождите, пока ваш дядя выпьет чашку кофе, ведь у себя дома вы ничего горячего уже не приготовите.

– Пусть дядя пьет хоть пять чашек, мне пора. До свиданья!

– Погоди, Браун, я еду с тобой! – крикнул Гарпер, наскоро глотая свой кофе. – Прощайте, дорогие хозяева, до завтра!

Браун, не дожидаясь влезавшего на лошадь дядю, дал своему скакуну шпоры, и тот, взвившись сперва на дыбы, стрелою проскакал в ворота, мелькнув на мгновение мимо настежь раскрытых дверей дома.

– Уж поскакал! – с досадой сказал Гарпер, пришпоривая своего коня. – Вот неугомонный мальчишка! А я изволь теперь догонять его!

Хозяева молча стояли в дверях некоторое время, удивленные неожиданным отъездом гостей.

– Что за странные люди, и дядя и племянник! – сказала наконец миссис Робертс. – Неужели не лучше было остаться у нас переночевать, чем ночью скакать сломя голову, неизвестно зачем?

– Ну, ну, не ворчи, а лучше угости-ка меня свежим кофе, а то мой совсем остыл из-за их скоропалительного отъезда. А все-таки молодец Билл, как он ловко отделал Гитзкота, просто любо.

– А вы не думаете, папа, что Гитзкот станет мстить ему за это? – тревожно спросила Мэриан, втайне страдая от сознания грозившей Брауну опасности.

– Не думаю, – ответил фермер, – да и Браун не такой человек, чтобы бояться мести регулятора. Однако, – добавил он, позевывая, – прочтем-ка вечернюю молитву, да и на покой!

Долго и горячо молилась в тот вечер молодая девушка, и когда наконец заснула в своей комнате, усталая после пережитых волнений, увидела во сне своего любимого.

 

Глава VI

Медвежья охота

Утро следующего дня было великолепно. Косые лучи солнца пока еще с трудом пробивались сквозь чащу деревьев. Население полей и лесов мало-помалу начинало пробуждаться, издавая тысячи разнообразных звуков, приветствующих пробуждение природы. Птички, покачиваясь на ветвях деревьев и паря́ в утреннем прозрачном, подернутом легкой дымкой, точно дрожащем воздухе, на разные голоса заливались в поднебесье. Петух, на дворе стоявшей в глуши леса фермы, громко призывал своих подруг задорным криком. От обильной росы каждый лист, каждая травинка переливались всеми цветами радуги; капли росы, точно драгоценные бриллианты, дрожали на чашечках цветов, благоухающих слегка пьянящим ароматом.

По большой дороге медленно ехали два всадника. То были знакомые уже нам Гарпер и Браун. Их охотничьи блузы, ботинки и мокасины из оленьей кожи свидетельствовали о том, что они собрались не на простую прогулку. К тому же у каждого из них за плечами висел карабин, а у пояса широкий охотничий нож. На обратном пути от Робертсов Браун не мог ничего скрыть от своего доброго дяди и подробно рассказал обо всем происшедшем. Теперь каждый из них был погружен в свои размышления, и они молча доехали до того места, где дорога поворачивала к горному хребту до реки Ципрес, а оттуда в Литл-Джен вела узкая тропинка. Здесь-то Браун и остановил свою лошадь, чтобы проститься с дядей.

– Прощай, мой милый! – сказал Гарпер, сжимая руку племянника. – Поезжай куда тебе нужно и непременно возвращайся к назначенному сроку. Поездка, возможно, несколько развлечет тебя. Быть может, со временем ты сумеешь забыть любимую девушку, хотя это и будет очень нелегко сделать. Ну да не унывай особенно: не с тобой одним случаются подобные вещи. Я тоже мог бы рассказать довольно печальную историю, да не хочу усиливать и без того грустное настроение. Пока ты будешь справляться со своими делами в Литл-Джене, я здесь приготовлю все необходимое тебе в дороге. За одеялом я пошлю одного человека в Литл-Рок, а сам займусь приготовлением пуль и зарядов. Оленьи шкуры для одежд тебе Алапага тоже успеет приготовить к возвращению. Ей, видишь ли, понадобились оленьи мозги, так я сегодня постараюсь убить парочку-другую животных для ее работы. Итак, все будет готово, прощай еще раз. Да сохранит тебя Господь от всяких напастей! Не забудь, если встретишься с регуляторами, а это весьма возможно, так как ты поедешь по той же дороге, что и они, постарайся не затевать с ними новой ссоры. Право, Гитзкот, да и все они, вместе взятые, не стоят того, чтобы ты из-за них рисковал своей жизнью!

– На этот счет вы можете быть спокойны, дядя, – уверенно ответил Браун. – Этот негодяй получил уже хороший урок, так что едва ли полезет ко мне еще раз, сам же я и не подумаю придираться к нему. Так до свиданья, милый дядя! Напомните еще раз Мэриан обо мне. Я же постараюсь, как мне подсказывает рассудок и совесть, забыть ее. Бог даст, в следующий раз мы свидимся с вами при лучших обстоятельствах и в более веселом настроении. Прощайте, дорогой мой!

Они расстались. Гарпер долго еще стоял на перекрестке двух дорог, глядя вслед племяннику, пока тот не скрылся за цепью холмов. Только тогда он медленно тронул своего коня. Лицо его было грустно: нелегко, очевидно, было ему примириться с мыслью о разлуке с племянником, решившим покинуть его, чтобы начать новую жизнь, полную трудов, лишений и опасностей.

На ферме Робертса, когда туда приехал Гарпер, все уже было в движении. Вскоре прибыли еще два охотника – фермер Куртис и его гость, торговец Гарфорд, встреченные радостными восклицаниями хозяина. Поднялась неимоверная сутолока. Собаки заливались лаем, охотники перекликались друг с другом, а на дворе суетилось пернатое население птичника, испуганное необычно ранним шумом.

Проголодавшиеся после утренней прогулки верхом охотники не заставили дважды приглашать себя к завтраку и отдали должное искусным рукам хозяйки, наготовившей лакомых кушаний. Блюдо за блюдом опустошали они, похваливая и еду, и погоду, и соседей, и хозяев.

После завтрака мужчины вооружились и отправились к лошадям, уже отвязанным и взнузданным; их держал у ворот негр-слуга.

Воспользовавшись удобным моментом, Гарпер отошел от товарищей и направился к Мэриан. Молодая девушка, видимо, поняла движение Гарпера и, в его лице своего дорогого Брауна, с жаром пожала протянутую стариком руку. Не находя слов утешения, Гарпер только и ограничился этим рукопожатием да ласковым взглядом.

В это время раздался звук рога: то Робертс созывал собак, готовясь к отъезду. Гарпер тоже вскочил на лошадь, и вся компания тронулась в путь.

Грусть, навеянная было на Гарпера видом молодой девушки, моментально испарилась, лишь только он очутился под сводом могучих деревьев. Он был страстный охотник, а где как не в Арканзасе разгуляться охотничьим страстям! Спутники Гарпера, пересекши горный хребет, разделявший реки Фурш Лафав и Ципрес, поехали вдоль берега последней, до ее истока, а затем, проехав немного вдоль Литл-Джен, спустились в долину, образуемую этой рекой.

– Желал бы я знать, куда это запропастился наш краснокожий? – спросил наконец Робертс. – Ведь, кажется, кто-то из вас говорил мне, что он хотел нас догнать у Литл-Дженн. Так чего же он не идет? Наши следы, я думаю, настолько ясны, что трудно бы не найти и не догнать нас. Эй, Куртис, смотрите, чего это Этти так завиляла хвостом? Вероятно, собака напала на чей-нибудь след!

С этими словами фермер слез с лошади, чтобы проверить свою догадку, и сразу же заметил отчетливый след медведя, шедший к реке. По-видимому, на том месте, где вертелась собака, зверь отдыхал, отчего Этти, несмотря на приказание хозяина, не хотела отойти отсюда.

– Ого, – сказал Куртис, также спешившийся и рассматривавший следы, – да зверь-то, оказывается, был большущий! Смотрите, до чего ясен на земле отпечаток его когтей. Ну, Робертс, жаль мне ваших заблудившихся свиней, если их заметил этот великан. Ба, да тут еще чьи-то следы! Тут, кажется, стоял индеец с кем-то. Неужели это был Ассовум? Однако где же собаки? – спросил он, поднимая голову. – Робертс, потрубите-ка им!

Тот затрубил, и через несколько мгновений послышался собачий лай. Первым выскочил из лесу Поппи Робертса, а затем и остальные. Какая-то молодая такса, почуяв новый след, бросилась в сторону, в лес, увлекая своим примером и остальных. Напрасно охотники то криком, то рогами старались вернуть их.

– А ну их к черту! – рассердился Робертс. – Проклятая такса; не будь ее, собаки наверняка не бросились бы по ложному следу!

– Да, – подхватил другой охотник, торговец из восточных штатов, – ну и собака же у вас, Куртис: ее нужно бы прямо застрелить за такую глупость!

– Провались этот рыжий дьявол! – раздраженно ругался Робертс. – Ведь этакая дрянь, в самом деле…

– Я бы охотно дал двадцать долларов, – перебил его несколько обиженный за собаку Куртис, – чтобы мистер Роусон послушал, как вы здесь ругаетесь!

– Какое мне дело до Роусона! Будь он здесь, это нисколько не мешало бы мне ругаться!

– Ну а что сказала бы ваша жена? – продолжал язвительно Куртис.

– Ей нечего делать в болотах Литл-Джена, – ответил Робертс, – так нечего о ней и говорить! Вот лучше скажите, что мы теперь должны делать: наши собаки вернутся не раньше, как часа через три, да и то совершенно измученные.

– Тише, тише, – вдруг произнес Гарпер, беря ружье на изготовку. – Я слышу какой-то шум, но только это не собаки!.. Слушайте!..

– Да это идет Ассовум, ей-богу, – сказал он, когда шум сделался яснее. – Трубите, Робертс, так индейцу легче найти нас.

На трубный призыв Робертса из-за холма раздался чей-то крик.

– Браво! Это голос Ассовума! Если собаки попались ему навстречу, то он приведет их обратно, так как они его хорошо знают.

Гарпер оказался прав. Через несколько минут к охотникам подошел Ассовум со всей стаей собак.

– Здорово, дружище! Где ты подобрал наших собак? – весело спросил Робертс.

– Огромный медведь, оставляющий на почве глубокие следы когтей, перешел через холмы. Он теперь направляется к реке, выворачивая большие камни, под которыми ищет червяков. У реки он и заляжет в густой чаще, где поменьше москитов, Ассовум хорошо знает, где найти зверя.

– Ну а как же вам удалось найти и привести обратно наших собак?

– О, индеец сразу замечает, когда собаки бегут по неверному следу. Когда Поппи бросился ко мне ласкаться, я удержал его за лапы. Тогда и остальная стая остановилась за главной ищейкой. Они все хорошо знают Ассовума! – с довольной улыбкой сказал краснокожий, ласково гладя скакавших вокруг него псов.

– Так покажем собакам настоящий след, – сказал Робертс, – и тогда…

– Тогда они опять повернут к холмам, – перебил его Ассовум. – Нет, лучше я сначала поведу собак, а затем, если заметим, что они взяли верный след, спустим их с привязи, и охота будет удачной.

Все согласились с доводами индейца, а Поппи, точно сознавая свою ошибку, виновато вилял хвостом и свободно позволял Ассовуму вести себя за ошейник до тех пор, пока индеец, пройдя шагов пятьсот, не пустил его. Собака, почуяв, наконец, медведя, разом повеселела и бросилась вперед. За нею понеслась и остальная стая.

– Теперь, друзья мои, на коней и вперед! – воскликнул Робертс, вскакивая на лошадь и пуская ее полным карьером.

Не сдерживаемые больше поводьями, лошади резво поскакали вперед, точно чувствуя, заодно с охотниками, всю прелесть подобной скачки за зверем. Охотники напропалую мчались через чащи и болота, через наваленные деревья, сквозь густой кустарник. Всем им, кроме Гарфорда, были нипочем встречавшиеся на пути препятствия. Торговец же, не привыкший к бешеной скачке степных мустангов, вскоре свалился с лошади, призывая товарищей на помощь. Однако ни один из них и не подумал остановиться: даже для лучшего друга, попавшего в беду, не остановится арканзасский охотник, если он гонится за зверем. Когда севший опять на лошадь Гарфорд и остальные охотники подскакали к тростникам, им пришлось спешиться и, прочищая дорогу, пробираться сквозь их чащу. Каждая минута была на счету, так как в глубине зарослей слышались лай собак и треск тростников, ломаемых грузным телом зверя.

Медведю, казалось, не было выхода. Он был застигнут собаками в своем логовище и яростно оборонялся от них. Опоздай медведь вскочить, собаки моментально загрызли бы его. Теперь же наиболее сильный из всех, Поппи, нападал с большой осторожностью, ограничиваясь хватанием зверя за задние ноги и стараясь не попадаться ему в лапы. Этти же, как более слабый, довольствовался только лаем да угрожающими прыжками. Однако, когда, припав к земле, медведь собирался дать тягу, Поппи так сильно вцепился ему зубами в зад, что животное невольно обернулось, чтобы наказать смельчака. Ловкая собака моментально отскочила, довольная уже тем, что задержала врага. Несмотря на все старания собак, им не удалось-таки надолго задержать медведя, и он пустился наутек, видимо заботясь уже только о спасении собственной шкуры.

Не смея близко подойти к разъяренному чудовищу, собаки преследовали его по пятам сквозь чащу. Наконец тростники кончились, и перед медведем оказалось открытое место, которое он волей-неволей должен был преодолеть. Тут-то и ожидали отрезавшие ему отступление охотники, определившие по лаю собак выбранное животным направление.

В тот момент, когда медведь, выскочив из тростника, повернул налево, к реке, Робертс выстрелил. Тотчас же раздался и другой выстрел: то стрелял Куртис и тоже попал. Однако пули не остановили зверя. Заревев от боли и бешенства, он припустил к реке.

Робертсу не хотелось упускать знатной добычи. Он, с ножом в руке, сделал громадный прыжок, выскочил из оврага и догнал медведя как раз у самой воды. В тот самый миг, когда охотник, очутившись рядом со зверем, всадил ему нож в бок по самую рукоятку, раздался третий выстрел. Робертс, не заметив результатов этого выстрела, в порыве охотничьей страсти хотел вытащить свой нож, чтобы еще раз ударить медведя, но тот, сраженный третьей пулей, уже валился в реку, увлекая и охотника, и двух собак, вцепившихся в него.

Все это произошло в течение каких-то десяти секунд, и никто не успел опомниться, как все четверо скрылись в мутных водах Литл-Джен. Однако едва охотники добрались до берега, как на поверхности реки появились и охотник, и медведь, и собаки. Робертс спокойно подталкивал тело мертвого зверя к берегу. Тут только он заметил, с какой высокой крутизны они свалились в реку.

– Послушайте, Робертс! – закричал ему сверху Гарпер. – Как же мы теперь вытащим на берег тушу?

– Подождите вытаскивать зверя, а сначала помогите-ка мне взобраться к вам! – весело отозвался торжествующий фермер.

– А хорош ли и жирен ли медведь? – спросил Гарпер.

– Великолепен! – отозвался Робертс. – А если не верите, так прыгайте сюда и сами посмотрите!

– Ну уж благодарю! Лучше я вам на слово поверю!

Пока они перекликались, Ассовум наскоро соорудил из лиан нечто вроде лестницы, и вскоре охотник выбрался на берег. Потом индеец поднял по очереди собак.

– Как же быть теперь с медведем? – спросил Гарпер. – Ведь в нем, по крайней мере, фунтов триста. Не на веревках же его тащить наверх!

– Конечно, это невозможно, – отозвался Ассовум. – Видите вон те два сваленных дерева? Помогите мне скатить их в воду, к ним я привяжу медведя и, как на плоту, спущусь вниз по реке мили на полторы к ферме Баренса. А вы верхом поезжайте туда же. У Баренса я думаю быть к заходу солнца.

– Ай да Ассовум! – обрадовался Робертс, насквозь промокший. – Ведь у Баренса от фермы к реке сделан спуск, и там нам нетрудно будет втащить медведя на берег.

– Постой-ка, приятель, – сказал Куртис, – когда приплывешь к Баренсу, не показывай сразу нашей добычи. Он хвастался, что у него постоянно много убитой им дичи, так пусть он сначала угостит нас ею!

Индеец кивнул в знак согласия и затем, с помощью белых сбросив деревья в реку, принялся вязать плот. Вскоре туша медведя лежала на плоту, возвышаясь над водою, и восседавший на ней краснокожий довольно быстро плыл по течению на своем оригинальном сооружении.

– Какая, однако, умная бестия, этот Ассовум, – сказал Гарпер. – В лесу он поистине незаменим. Пора все-таки и в путь, – продолжал он, – иначе мы прибудем позже индейца!

Вдруг Гарфорд схватил Робертса за руку.

– Смотрите! Вы ничего не видите? – спросил он торопливо. – Вон там, в чаще, какой-то рыжий зверь!

– Боже мой, да это олень! Стреляйте, пока собаки не почуяли его, а то будет поздно!

Гарфорд прицелился и выстрелил. Олень подпрыгнул и скрылся в чаще.

– Ура, я попал! – радостно закричал он, подъезжая к тому месту, где раньше стоял олень. – Смотрите, вот и кровь, собаки уже почуяли ее!

Собаки были, действительно, здесь, но вели себя как-то крайне странно, хотя часть их бросилась следом за оленем. Этти остался на месте, нюхая траву и не обращая внимания на других собак, а Поппи тоже сидел рядом, подняв нос и завывая каким-то особенным образом.

– Что за чудеса? – удивился подошедший Робертс. – Что сделалось с собаками? Право, можно подумать, что Поппи воет из-за того, что вы не попали в оленя! – сказал он, обращаясь к торговцу.

– Как не попал? – удивился тот. – Да ведь вот же и пятна крови!

– Совершенно верно: видите, здесь много кровавых пятен, но дело в том, что олень-то побежал в другую сторону, вон туда, к кипарисам!

– В таком случае, это кровь какого-нибудь другого животного. Вон и следы ведут к реке, – заметил Куртис.

– Как к реке? Да ведь убитый нами медведь бежал, по крайней мере, на милю выше по реке!

– Однако можно подумать, что здесь проходил и охотник, – сказал Куртис, вглядываясь в грунт. – Вот один отпечаток ноги человека, а вот и другой. Тут, очевидно, шли двое по кровавым следам.

– Конечно, так! – подтвердил Гарпер. – Рассмотрите повнимательнее следы: носки ног направлены к реке. Я полагаю, что они принадлежат Баренсу, убившему здесь какую-нибудь дичину, которой мы и полакомимся сегодня!

– Позвольте, но Баренс, кроме мокасин, не носит никакой другой обуви, – возразил Куртис, – а здесь отпечатки ног в башмаках с толстыми подошвами и сапог с каблуками, какие купил себе недавно Браун. А впрочем, может быть, у Баренса остановились какие-нибудь охотники, так это их следы.

– Если это так, – заметил Гарпер, – то мы всё разузнаем у самого Баренса.

В это время вой Поппи все усиливался. Собака так жалобно завывала, что привлекла к себе и остальных собак, которые, усевшись вокруг, составили довольно неприятный воющий хор.

– Нет, господа, – взволнованно сказал Робертс, – Поппи не ошибается: здесь убит не олень, а человек!

– Уверены ли вы в этом? – спросил Куртис.

– А вот сейчас осмотрим следы вплоть до реки, может, все и выясним.

Охотники согласились с мнением старого фермера и медленно двинулись к реке, тщательно рассматривая малейшие отметины на грунте.

– Вот где сложили ношу! – сказал Робертс, дойдя до смятых какой-то тяжестью тростников. – Отсюда, по-моему, она была сброшена в реку.

Куртис встал на колени, чтобы внимательнее изучить следы, как вдруг поднялся, сильно побледнев.

– Это был человек! – сказал он. – Вот тут отпечаток пуговицы, а здесь руки. Джентльмены, здесь совершено убийство! Так как теперь уже поздно и наши поиски вряд ли увенчаются успехом, я предлагаю отправиться на ночь к Баренсу, хорошенько заметив это место, а наутро продолжить расследование. Итак, в дорогу!

Изрядно утомленные, охотники без возражений сели на лошадей, переехали вброд Литл-Джен и поскакали к Баренсу, или старому болтуну, как его прозвали соседи.

 

Глава VII

Арканзасские врали

Баренс, уже уведомленный подоспевшим чуть ранее Ассовумом о прибытии охотников, поджидал их, стоя на крылечке своего дома. Индеец сидел тут же, занятый просушиванием своих мокасин. Лет пять назад старик Баренс, внезапно появившийся в Арканзасе, поселился в северных местностях этого штата среди невылазных болот. Чем он занимался тогда, никто не знал, да и сам фермер, вскоре покинувший те места и перебравшийся ближе к Фурш Лафав, не любил распространяться об этом. Поговаривали порой о страсти Баренса к чужим лошадям, но вся последующая, вполне безукоризненная, жизнь, да и полная невозможность заниматься кражею коней там, где их практически не было, говорили за то, что распускаемые слухи – всего лишь наветы завистников мирной жизни фермера. Единственным недостатком Баренса было лишь одно его пристрастие, которое Робертс вежливо назвал «грешить против истины». Это, однако, не мешало Баренсу сохранять самые дружеские отношения с окрестными фермерами, снисходительно выслушивавшими невероятные рассказы об его охотничьих похождениях.

Для пропитания своего и семейства, состоявшего из жены, двух дочерей и сына, уехавшего, впрочем, по неизвестным причинам из Арканзаса года за два до описываемых событий, Баренс разводил скот, засевал небольшой участок земли маисом и держал несколько лошадей, находя, однако, что число их могло бы быть и побольше, но что атмосфера Арканзаса не слишком-то благоприятствует этому последнему занятию.

Дом Баренса ни в каком случае нельзя было назвать изящным. То была простая бревенчатая хижина, с крышей из грубых необструганных досок, покрытых дерном и камнями, да и вся жизнь, какую вел старик со своим семейством, мало чем отличалась от жизни обыкновенных, небогатых фермеров Арканзаса.

К прибытию охотников каждый член семьи был занят кое-какими хозяйственными работами. Под навесом какой-то человек пилил дерево на поленья. Одна из дочерей доила корову за плетенной из ветвей изгородью, тогда как другая, – черноглазая красавица, – держала теленка, мешавшего доенью. Где-то хрюкали свиньи, блеяли овцы. У изгороди несколько орлов-стервятников, видимо почуявших запах падали, оглашали воздух пронзительными, неприятными криками.

Опытный глаз Робертса, только что показавшегося из-за поворота дороги, сразу подметил все эти подробности обычной картины сельской жизни.

– Ну, Баренс, вы должны простить меня! – закричал он хозяину. – Я, признаться, думал, что все ваши рассказы об удачных охотах – выдумка, но эти милые птички доказывают противное, и нам, значит, не придется ночевать на пустой желудок, как я предполагал раньше. А может быть, стервятники собираются клевать какую-нибудь павшую корову?

– Здравствуйте, дорогие гости, милости прошу! – приветствовал Баренс подъезжавших охотников. – Очень рад, что не забываете старика. А вам, Робертс, стыдно говорить такие вещи. У меня не найдется мяса? Да раньше мне доводилось добывать только собственным карабином по шестьсот-семьсот фунтов дичины в день! Вот Куртис может подтвердить это.

– Так-то так, – отозвался Куртис, – но не забывайте, что в том числе было и изрядное количество домашнего скота.

– Ах, полноте, милый друг, то были не домашние, а одичавшие буйволы и бараны! Ну, да все равно, об этом поговорим в другой раз. Слезайте же с лошадей, друзья мои, и входите в дом. Бетси, задай сейчас же овса лошадям, да присмотри, чтобы свиньи раньше не завладели кормом и не опрокинули ясли.

– Баренс, мне слышится запах какой-то падали. Вероятно, поблизости околело какое-нибудь животное? – спросил насмешливо Робертс, здороваясь с хозяином.

– Больно у вас чутье невероятное, старина! Никакой падали нет. Если же вы судите об этом по орлам, то ошибаетесь. Они часто прилетают сюда, когда почуют запах убитой мною дичи.

– Убитой вами? Так вы говорите, что это пахнет убитой вами дичью? Ассовум! – сердито окликнул индейца старик, видя, что тот втихомолочку усмехается. – Ты, вероятно, что-нибудь разболтал?

– Нет, мой белый брат. Это хозяин третьего дня заколол маленькую свинью, а глупые птицы хотят уже ее склевать.

– Уж не этой ли свиньей нас и будут сегодня угощать?! А где же олени? – спросил продолжавший иронизировать Робертс. – Ведь вы говорили, Баренс, что бьете их чуть не ежедневно.

– Я недавно ссадил себе ногу и вот уже два дня как не выхожу из дому! – ответил несколько сконфуженно хозяин.

– Очень жаль. Позвольте теперь представить вам моего соседа и друга, мистера Гарпера.

Представленные пожали друг другу руку.

– Мне ваше лицо кажется очень знакомым, мистер Гарпер, – сказал хозяин, – но никак не могу вспомнить, где я вас встречал. Убей бог, не помню!

– После вспомните, дружище, – перебил его Робертс. – Слушайте-ка лучше страшное известие. Завтра мы с вами отправимся к оврагу, где растут кипарисы. Там, по всей вероятности, недавно было совершено убийство.

– Убийство! Что вы говорите!

– Однако это так. Жаль только, что наступающая темнота вынудила нас прекратить розыски и направиться к вам. Завтра же с рассветом мы отправимся туда, и все окончательно выяснится.

– Но позвольте! Я сегодня утром проходил мимо того места и ничего не заметил.

– Как сегодня утром? – поддел его Куртис. – Да ведь вы уже два дня не выходили из дому из-за ссадины на ноге?

– Ну, значит, это было третьего дня! – отпарировал Баренс. – Ведь не мог же я для вашего удовольствия скакать на одной ноге так далеко! Ну, да что тут толковать, – все-таки постарался замять свой промах хозяин, – входите же, господа. Вечером спустится густой туман, и в такую погоду лучше сидеть и греться у камина.

– Подождите, Баренс, – остановил его Робертс, – с вашей протухшей свиньи сыт не будешь. Ассовум, нужно позаботиться и о гостях и о хозяине, сходи-ка за медведем, которого мы привезли хозяину в подарок.

Баренс был радостно изумлен при виде громадной медвежьей туши. Общими усилиями она была вытащена из реки и разложена перед домом, где ее освежевали и лучшие куски выбрали на ужин.

Робертс тем временем вошел в дом и здоровался с хозяйкой.

– Очень рад вас видеть, дорогая миссис Баренс! Давненько мы с вами не видались. Что это вы совсем позабыли нас? Жена с нетерпением ждет вас к себе!

– Я с удовольствием побывала бы у вас, да муж стал так тяжел на подъем, что никак его не уговоришь собраться куда-нибудь.

– Ну а как поживают ваши дочери? Привыкают понемногу к нашей жизни? Впрочем, они, вероятно, не особенно-то тоскуют по прежнему своему житью среди болот. Очень уж там неважная местность. Как-то я проезжал там, и признаюсь, сторона эта мне очень не понравилась. Я останавливался тогда у богатого фермера, у некого Стронга, накупившего много негров-невольников…

– Остановите его, пожалуйста! – закричал с порога Баренс. – Беда, если он теперь заведет свою машину. Бьюсь об заклад, что он сейчас заговорит о войне за независимость и пойдет, и пойдет…

– Ну, Баренс, с вами невозможно разговаривать!

– Ладно, ладно, не сердитесь. Спасибо вам за сюрприз, он пришелся очень кстати и порядочно пополнит мои опустевшие было кладовые. То-то славно мы проведем сегодня вечер за медвежьим жарким и виски! Люси, принеси-ка кружку, что стоит возле кровати, да осторожнее, не разбей. Цыц! – закричал он на лаявших на дворе собак.

– Этим вы их не угомоните, – сказал Куртис, – они страшно голодны, оттого и лают. Отдайте-ка им лучше вашу хваленую свинью.

– Как? Отдать собакам такое чудное мясо?

– Да, что вам, жалко его, что ли? Ведь вы же чуть не ежедневно добываете охотой очень много мяса. По крайней мере, вы сами так говорили.

– Оно так и было, пока у меня не заболела нога.

– Подите вы со своей ногой! Вот нашли отговорку. А что это, Гарпер, вы так мрачно задумались? Вероятно, кровавые пятна не дают вам покоя?

– Конечно! – со вздохом ответил тот. – Посудите сами, эта история кажется очень сложной и загадочной.

– Ну, если вам это кажется странным, – сказал Баренс, – то что бы вы заговорили, если бы вам пришлось пожить на берегах реки Каш?! Во время моего пребывания там не проходило дня, чтобы река не выбрасывала на берег ежедневно два-три трупа.

– Но ведь та местность почти необитаема!

– Что ж из этого? Трупы, тем или иным путем, попадали в реку, и никто не заботился о том, как они туда попадают.

– О, мой друг, перестаньте рассказывать такие ужасы перед едой, а приберегите их на вечер. Пока же пойдемте позаботимся о наших лошадях, а потом можно сесть и за ужин, – посоветовал Робертс.

Охотники согласились с ним и отправились на двор к лошадям. К их возвращению в хижине уже был накрыт стол, вокруг которого расселись мужчины на табуретках, бочонках и ящиках. Главным блюдом было, конечно, медвежье жаркое с маисовым хлебом; вареные тыквы, мед и молоко дополняли ужин. Бутылка виски во время еды несколько раз обходила стол, постепенно пустея. Гости ели молча, с жадностью утоляя аппетит, сильно разыгравшийся после такой охоты и прогулки на свежем воздухе. Только стук ножей о тарелки нарушал царившую в хижине тишину.

Когда голод был окончательно утолен, мужчины встали из-за стола, уступив место женщинам, которые, заранее отложив себе порции мяса и хлеба, стали есть на тех же тарелках.

Миссис Баренс, несмотря на то, что ей было уже сорок лет, сохранила еще следы былой красоты, которая и теперь бросалась в глаза. Только грязное ситцевое платье да растрепанные волосы несколько портили впечатление от ее гибкой и стройной фигуры.

Обе ее дочери, одетые поопрятнее, тоже были очень красивы, хотя явную неряшливость они, вероятно, унаследовали от матери.

Заметив, что женщины, кончив ужинать, уже убирали последнюю посуду со стола, Баренс отодвинул его в сторону, расчистив место у камина, около которого и расположились его гости.

– Теперь, друзья мои, – сказал он, – не пора ли заняться самым приятным трудом на свете – приготовлением кулиса?

Такое предложение было встречено гостями одобрительным гулом.

– Но у нас нет масла! – заметила хозяйка. – Разве ты забыл?

– Зачем же нам масло, когда есть медвежье сало; оно еще лучше смешивается с виски! Что за великолепная страна Арканзас! Не правда ли, друзья мои?

– Ну, положим, – счел долгом вмешаться Гарпер, развеселившийся при виде приготовления его любимого напитка. – По-моему, Миссури нисколько не хуже Арканзаса. Я жил там.

– Миссури! – изумился хозяин. – Да ведь это просто пустыня в сравнении с нашим штатом! А долго ли вы живете у нас, мистер Гарпер?

– Около шести недель.

– Ну, так вы не успели приглядеться к нашим краям. Стоит только хоть немного потрудится на земле, и она даст сказочный урожай пшеницы – не менее ста бушелей с акра! Даже при совершенном запустении земля наша очень плодородна.

Гарпер даже глаза вытаращил от изумления; Куртис же и Робертс, знакомые уже с хозяином и его страстью приврать, только переглядывались между собою, ожидая, что будет дальше.

– У нашей земли есть еще то преимущество, – продолжал хозяин, – что раньше июня не приходится начинать посевов, до того здесь все так скоро растет. Горох и тыква растут со скоростью поезда, особенно тыквы. У меня вот недавно выросла тыква, которую едва обхватили десять человек, взявшись за руки и став вокруг нее.

– О, какая великолепная страна! – воскликнул Гарпер. – У вас, значит, здесь все в больших размерах. Я слышал, по крайней мере, что у вас особенно велики комары и древесные вши.

– Конечно, конечно! – подхватил Баренс, довольный даже и такой похвалой своей стране. – У нас комаров так много, что они прилипают друг к другу и целыми хлопьями валятся на землю; древесные вши, я сам видел, приподнимаются на задних лапах, чтобы слушать звон колокольчика на шее у коровы. Что же касается мух, то в жаркое время года они ходят на водопой к реке, как дикие животные. А что у нас за реки! – окончательно закусил удила Баренс. – Боже мой, что за реки! При впадении в море они вздымают волны, которые по величине поспорят с горами.

– Ага, это когда они впадают в море! Понимаю, понимаю! – заметил Гарпер.

– Ну да, конечно! А то куда ж они деваются? – с досадою спросил Баренс. – Не могут же они пропасть в песке! Куда впадает Литл-Джен?

– В Арканзас.

– А Арканзас?

– В Миссисипи.

– Прекрасно, а Миссисипи?

– В Мексиканский залив.

– Так разве я не прав был, говоря, что наши реки впадают в море? Ну, как же вы хотите сравнивать Арканзас с Миссури! А кто из вас бывал в центре нашего штата?

– Да все мы! – ответил Робертс.

– Тогда вы знаете, до чего камениста там почва. Там мне приходилось поднимать, одну за другой, овец за задние ноги, чтобы они могли достать траву из расщелин камней. Волки до того отощали на этих скалах, что прислонялись к древесным стволам, когда хотели выть. Понимаете теперь разницу между Арканзасом и Миссури? А знаете ли, к каким мерам мне приходилось прибегать зимою, когда вышел весь корм для скота? Ну-ка, отгадайте!

– Да почем мы знаем? – сказал Куртис. – Вероятно, пускали в леса.

– О нет! Там скотина все равно ничего бы не нашла. Вода тогда замерзала, как мрамор, а деревья и кустарники были совершенно лишены даже коры. Средство, изобретенное мною, было куда оригинальнее. Слушайте же внимательнее! Вы помните Тома, что отправился в Техас? Помните, Куртис, этого беднягу? Ну, так вы должны знать, что он был такого громадного роста, что ему приходилось становиться на колени всякий раз, когда он хотел почесать себе голову. Он был оптиком в Филадельфии и говорил мне, что у него в чемодане остался порядочный запас всяких инструментов. Тогда я попросил его сделать несколько пар очков с зелеными стеклами, а потом взял да и надел их своим коровам и баранам. Придумав такую хитрость, я подбросил скоту стружек вместо корму, а эти славные животные благодаря очкам в самом деле приняли их за траву, с жадностью набросились на них и даже разжирели от такого корма.

– Вот это загнул! – воскликнул Гарпер.

– Да, да, – продолжал Баренс, не давая тому сказать и слова, – у нас в Арканзасе гораздо лучше. Тут, по крайней мере, есть за чем поохотиться.

– Позвольте, однако, прервать вас на минутку, дорогой мистер Баренс! – вмешался Гарпер. – Миссурийские охоты не хуже. Я думаю даже, что подобных им нет на всем свете.

– Ерунда! – возразил Баренс. – Если здесь в окрестностях попадется медведь со слоем жира в пять дюймов, так его считают худым. А олени-то!

– Их ловят руками за ноги! – заметил Робертс.

Баренс с изумлением взглянул на говорившего, а Гарпер самодовольно ухмыльнулся при этом замечании.

– Ну, уж вы, кажется, заврались, дружище! – сказал хозяин. – Однако вот и вода закипела. Бетси, принеси-ка нам пунша, знаешь, моего любимого! Согласитесь, Робертс, – прибавил он, обращаясь к своему собеседнику, – что никто в мире не может перещеголять меня на охоте. Мелкую дичь, например, я и стрелять-то не буду, потому что у меня есть особый способ бить ее.

– Так что ж из этого? – сказал Гарпер. – И у нас кроликов дети ловят силками!

– Так то силками! – презрительно сказал Баренс. – Мне же и вовсе не нужны подобные снасти. Надо вам пожить в Арканзасе, чтобы поучиться всяким охотничьим хитростям. Как только наступит зима и выпадет снег, я отправляюсь в лес, находящийся отсюда…

– В двух шагах! – вмешался Куртис.

– Да, – невозмутимо продолжал рассказчик, – и кладу на опушке куски свеклы, посыпав их нюхательным табаком.

– И кролики едят нюхательный табак? – спросил изумленный купец.

– Едят табак? Да бог с вами! Они его нюхают, начинают чихать и чихают до того, что у них лопаются носы.

– Эта история о чихающих кроликах напомнила мне один охотничий эпизод, случившийся лично со мною! – подхватил Гарпер. – По соседству с моим домом притаился ястреб и таскал у меня каждый день по курице, а я никак не мог подстеречь его и подстрелить. Наконец, на четвертый день я заметил его сидящим в кустарнике, схватил свой карабин и отправился. Однако хитрая птица так спряталась в орешнике, что видна была только одна голова, смотревшая прямо на меня. Я обошел вокруг, а ястреб все время не сводил с меня глаз, не выпуская из виду. Так мне пришлось три раза обойти кругом, не сделав ни одного выстрела, как вдруг я слышу, что ястреб упал. Оказалось, что он, наблюдая за мной, свернул себе шею, чтобы не потерять меня из виду.

– Что ж тут удивительного? – заметил Баренс, всерьез принимая рассказ Гарпера. – Да в молодости я бегал не хуже дроф и ловил их на лету, если, конечно, они не поднимались очень высоко.

– Что касается искусства бегать, – сказал Гарпер, – то едва ли кто-нибудь в этом отношении сравнится с моим братом. Мне бы хотелось, чтобы вы узнали, как он охотится на куропаток.

– Надеюсь, он не ловит их на лету? – с усмешкой спросил Баренс.

– Конечно нет, но ему обычно удается после каждого прыжка вырвать перья у них из хвоста.

– А вот и кулис! – воскликнул Робертс, завидев входившую с напитком миссис Баренс. – Какая вы искусница, миссис Бетси! – прибавил он, пробуя кулис. – Право, медвежье сало придает ему мягкость, не уменьшая крепости. Клянусь, я не рискну испортить его прибавкой хотя бы капли воды.

Мужчины стали пробовать напиток, принесенный Бетси, и похваливали его. Разговор на некоторое время прервался.

– Знаете, господа, – сказал Куртис, на минуту отрываясь от стакана, – я хотел бы послушать, что сказали бы миссис Робертс и Роусон, когда увидели бы нашего приятеля Робертса, с такой жадностью поглощающего пунш на медвежьем жиру!

– Роусон может убираться… куда ему угодно, – возразил тот, выпивая третий стакан кулиса и уже начиная чувствовать его действие. – Клянусь, что отныне я не позволю ему вмешиваться в мои дела. Я предоставил ему свою жену и дочь, пусть он делает с ними, что хочет, или, вернее, что они хотят, чтоб он с ними делал.

– Мне кажется, что они это делают уже и без вашего согласия! – возразил Куртис.

– Да, и это мне не особенно нравится. Ханжа Роусон с его вечно постной рожей мне не особенно по душе.

– Однако он, по-видимому, влюблен в вашу дочь и…

– И через месяц их свадьба. Впрочем, мне все равно! – сказал Робертс.

– Послушайте, джентльмены, – сказал неугомонный Баренс, – в былое время я страстно влюбился в одну женщину из Сент-Луиса. Как-то мне пришлось по торговым делам отправиться к рекам Миссури и Йелоустон. Каждые три дня я получал от нее по нежному посланию, которых мне, однако, из-за нехватки времени не удавалось читать. И представьте себе, с какой пылкой страстью были написаны эти письма! Когда я открыл сумку, где они лежали, там оказался лишь пепел, и больше ничего!

– Вот это анекдот! – расхохотались все присутствующие. – Браво, Баренс!

– Перестаньте шуметь, джентльмены! – вмешался любитель охоты, торговец. – Теперь уже поздно, пора бы и на боковую. Ведь завтра придется рано вставать, а я чертовски умаялся за день.

– Да, – сказал Робертс, вставая со стула и подходя к окну. – Звезды уже ярко сияют на небе. По-моему, уже половина одиннадцатого.

– Еще минутку, господа! – воскликнул Гарпер. – Уж если зашла речь о любви, то я расскажу вам об одной истории с моим отцом, который в молодости был большой дока по этой части. Лет восемнадцати он отколол такую штуку: посватался разом за трех сестер, и не зная, как выпутаться из беды, попросту сбежал. И вот однажды в Филадельфии зашел он к одному квакеру, оказавшемуся, к несчастью, братом этих девушек. Квакер сразу узнал отца, но не подал вида, а пригласил обедать. После обеда, сославшись на спешные дела, хозяин ушел, намереваясь захватить полицейского и арестовать гостя. Угадайте теперь, что он нашел дома, когда вернулся с констеблем?

– Да ничего особенного, по-моему, – ответил Баренс. – Вероятно, ваш брат снова сбежал.

– Сбежать-то сбежал, да не один, а с женой квакера!

– Удивляюсь, до чего может завраться человек! – сказал Баренс на ухо Куртису.

– Теперь, господа, можно и на покой. Где у вас спальня, Баренс?

– Спальня? Ну, это довольно затруднительный вопрос! Вот здесь у меня стоят три кровати. На одной спят мои дочери, на другой – я с женой, а на третью, по-моему, должны лечь те, кто постарше, – Робертс и Гарпер. Куртис и Гарфорд расположатся на полу на шкурах. Ассовум тоже, вероятно, последует вашему примеру.

Краснокожий, весь вечер молчавший, очевидно не находя никакого удовольствия в фантастических рассказах Гарпера и Баренса, большими глотками пил виски. Когда все стали собираться спать, он завернулся в одеяло и пошел было к разостланным на полу шкурам, но у камина как-то подозрительно споткнулся и чуть не упал.

– Эге, любезный, – заметил шутливо Гарпер, – никак виски ударило тебе в голову?

– Никогда не следует обременять ни себя, ни своего желудка лишней ношей, – сказал индеец, растягиваясь на своем импровизированном ложе, – но добрый глоток виски никогда не лишний!

С этими поучительными словами краснокожий повернулся на бок и тотчас же захрапел.

– Вам все равно, с какой стороны спать? – спросил Гарпер у Робертса, раздеваясь.

– Нет! – машинально отвечал фермер.

– Так ложитесь под кровать! – рассмеялся Гарпер, укладываясь на постель.

Робертс счел за лучшее последовать примеру своего приятеля, уже храпевшего вовсю, и растянулся рядом с ним. Несколько минут спустя в хижине Баренса раздавался только могучий храп усталых охотников да треск догоравших в камине поленьев.

Ночь прошла совершенно спокойно, за исключением только того, что выведенный из терпения возней пробравшихся в хижину со двора собак Куртис вскочил с постели, ругаясь на чем свет стоит, и выгнал их наружу.

 

Глава VIII

Кровавые следы. Труп

Едва бродившие на дворе фермы Баренса петухи успели возвестить наступление утра, а на небе погасли звезды, как Бетси уже поднялась, стала прибирать хижину и печь маисовые лепешки. Немного погодя она разбудила дочерей и велела им толочь в ступке жареный кофе.

– Я сто раз уже говорила твоему отцу, – сказала она дочери, – чтобы он привез мне из Литл-Джена кофемолку, но он все забывает, думая только о своих охотничьих снастях; вот теперь и возись со ступкой. Небось виски не забыл привезти!

– Перестань ворчать, моя милая! – отозвался с кровати уже проснувшийся Баренс, услыхав женины слова. – Будет сердиться.

– Тебе хорошо толковать! Разве я не права?

– Конечно, не права. Посмотри-ка там, налево вон от того ящика. Это что там за штука?

– Боже мой, да это кофемолка! – всплеснула руками обрадованная миссис Баренс. – Что ж ты раньше-то ничего не сказал, а заставил нас толочь кофе в ступке?

– Разве я видел, что вы там делаете?

– Эй, послушайте, Робертс! – закричал в это время Гарпер. – Оставьте мне хоть кусочек одеяла! Право, бессовестно стаскивать его совсем!

– Уделите мне хоть половину-то постели! – спросонок пробубнил тот.

– Половину? – спросил Гарпер. – Да с величайшим удовольствием. Только отдайте другую половину мне, а то вы захватили целых три четверти!

– Ну, друзья, будет спорить, пора вставать! – сказал Баренс, подходя к камину и беря бутылку с виски. – Выпьем-ка лучше нектара, услаждающего нашу жизнь. Самое лучшее средство для желудка – выпить виски натощак!

Это предложение сразу подействовало на лежавших охотников, и они поднялись с постели, исключая, однако, Гарфорда, продолжавшего храпеть во всю мочь. Лежавший рядом с ним, долго тряс его за плечо, но потом плюнул и заявил, что этот проклятый янки такой длинный, что его всего сразу все равно не разбудить.

Когда взошедшее солнце осветило вершины деревьев, Баренс с гостями уже восседали за столом, наслаждаясь вкусным завтраком, а его дочери, задав корму лошадям, выпускали из хлевов на двор свиней и домашнюю птицу.

– Знаете, Баренс, – сказал наконец Робертс, – поиски наших пропавших свиней придется отложить, так как срочно придется заняться делом, гораздо более важным, чем наши поросята, а между тем мне не хотелось бы, чтобы миссис Баренс стала упрекать вас за нерадивость.

– Свиней можно отыскать и позже, тем более что я надеюсь найти все стадо, за исключением, конечно, съеденных медведями, милях в двух отсюда, у низовьев реки. Недавно я встретил там стадо свиней с вашим клеймом, и, кстати, Куртис, видел одну свинью вашего отца, с черным пятном на левом боку.

– А, так, значит, старая свинья жива?

– Жива, она бежала окруженная девятью маленькими славными поросятками, вертевшимися у нее под ногами.

– Вот так штука! – обрадовался Куртис. – Только, чур, Баренс, не говорите об этом ничего отцу. Вчера я сказал дома, что свинья издохла. Теперь я ее сторгую у отца, раз она считается пропавшей, и за тридцать долларов приобрету свинью с поросятами.

– Удачная мысль! – смеясь, заметил Гарпер. – Вы, Куртис, ловкий, однако, парень: норовите надуть даже и отца родного.

– Как надуть? – возразил Гарфорд. – Честная торговая сделка не может быть названа надувательством. Отец Куртиса может продать свинью и за глаза.

– Ну, конечно, для янки все является честной торговой сделкой, что и говорить! – сказал Баренс. – Однако солнце поднялось уже довольно высоко, пора нам, пожалуй, и отправляться. Если там действительно совершено убийство, то надо попытаться изловить и убийцу, хотя вряд ли он нас дожидается. Вчера утром я проходил мимо тех мест и встретился там с мистером Брауном.

– Билл? – воскликнул Гарпер. – Да не может быть! За каким чертом ему понадобилось ехать той дорогой?

– Разве он не говорил вам, куда отправился?

– Говорил. Вероятно, возвращаясь из Фурш Лафава, он сбился с пути. Идемте же, идемте! Сюда мы вернемся не ранее полудня.

Охотники распрощались с любезными хозяйками и отправились к реке. При переправе через нее Ассовум взобрался на лошадь позади Гарпера, не желая мочить ног и отставать от белых. Переправившись через реку, охотники рысью поехали к тому месту, где вчера видели кровавые следы.

– Стойте! – закричал Ассовум, соскакивая с лошади Гарпера. – Вот вчерашнее место, не ходите по нему, чтобы не затоптать следов!

Охотники безоговорочно приняли совет краснокожего, тотчас же слезли с лошадей и привязали их поодаль к деревьям.

Индеец пошел первым и остановился у первого найденного следа. Он внимательно разглядывал землю, не пропуская ни одного листика, ни одной травки. Затем он медленно тронулся вперед, продолжая внимательно изучать следы. Вдруг он остановился, еще раз присмотрелся к земле и знаком подозвал охотников, тесным кружком обступивших его. Несомненно было, что Ассовум нашел место, где было совершено убийство. Около ствола упавшей сосны, опутанного разросшимся вокруг него кустарником, виднелись следы лошадиных копыт. По всей вероятности, всадник был поражен пулей, но не убит, а лошадь отпрянула сторону.

– Я думаю, что пуля попала в лошадь, а иначе всадник был бы выброшен из седла! – заметил Робертс.

Краснокожий, не говоря ни слова, указал на ствол другого дерева, росшего в двух шагах от поваленного. Футах в десяти от земли на нем были ясно видны кровавые пятна.

– Боже мой! – с ужасом воскликнул Гарпер. – Этот всадник ударился головой о дерево и упал вот сюда!

В этом месте земля была истоптана следами человеческих ног. Видимо, убитый мужественно и долго защищался от убийц. С некоторых ветвей были сорваны листья: раненый, по всей вероятности, хватался за них руками, стараясь удержаться на ногах. Здесь-то он и упал, так как тут больше всего пролилось крови: все окружающие кусты и трава были ею забрызганы.

Судя по отпечаткам, труп лежал здесь некоторое время. Охотники молча рассматривали следы убийства.

– Смотрите, – сказал индеец, опять подзывая к себе белых, – два человека несли труп по направлению к реке.

– Да, мы это знаем из вчерашнего осмотра!

– Вот здесь они остановились, – сказал краснокожий. – Ага, вот и оружие! – радостно воскликнул он, поднимая что-то с земли.

То был небольшой окровавленный нож, не то перочинный, не то охотничий.

– Не этим же негодяи убили свою жертву! – возразил Робертс. – Но, во всяком случае, дай-ка нож сюда, быть может, я узнаю, чей он.

Гарпер также подошел посмотреть находку Ассовума, но ни тот ни другой не могли сказать, кому он принадлежал. Нож был совсем новый и не носил на себе никаких пометок, сам же по себе он не представлял для охотников никакой ценности.

– Тем не менее я оставляю нож у себя, – сказал Гарпер. – Мало ли что может случиться! Авось он нам поможет найти убийц. Однако прежде нужно стереть с него кровь! – сказал он, чистя лезвие о землю.

– А это что такое? – спросил Ассовум, указывая на свежевзрытую землю недалеко от сосны, под которой было совершено убийство.

– Не тут ли зарыт труп? – высказал предположение Гарфорд.

– Ну вот глупости-то! – сказал подошедший Куртис. – В такую яму и собаки-то не положишь, не только человека! Правда, землю здесь рыли, но чтобы таскать куда-то. Зачем она им могла понадобиться?

Краснокожий, все продолжавший рассматривать землю, поднялся и сказал:

– Тело утопленника обычно вскоре всплывает, и тогда его нетрудно найти где-нибудь в тростниках у берега реки, если же его набить землей, то он навсегда останется на дне.

– А, теперь я догадываюсь, что негодяи делали этим ножом! – с ужасом воскликнул Гарпер. – Они им разрезали живот убитого. Это ужасно! Друзья, неужели мы так и не узнаем, кто был этот несчастный?

– По всей вероятности, нет, – отвечал Робертс, – потому что это знает только вода, скрывающая теперь его, а впрочем… Ассовум, что это ты делаешь? Что ты надумал?

– Я плету веревку, чтобы нырнуть в реку, – скромно отвечал краснокожий, содрав с дерева кору и сплетая из ее волокон веревку.

– И ты рассчитываешь таким способом найти труп? – удивился Робертс.

– Да, – хладнокровно отвечал индеец, продолжая свою работу. – Если труп на дне, я достану его.

С этими словами он разделся и уже собирался броситься в воду, как был остановлен торговцем, все время внимательно следившим за ним.

– Постой, – сказал Гарфорд. – Обвязывать труп веревкою и затем тащить его будет трудно. Возьми-ка лучше вот это! – и он подал индейцу большой рыболовный крючок.

– Прекрасно! – кивнул Ассовум, тотчас же привязывая поданный ему крючок к веревке.

Индеец осмотрел еще раз берег, отыскивая место, где, по его мнению, был сброшен в воду труп, и, видимо оставшись доволен осмотром, бросился в воду.

Несколько мгновений охотники молча стояли на берегу, глядя на расходившиеся по воде круги; поднимавшиеся в одном месте пузырьки показывали, что Ассовум деятельно роется в тине. Еще через пару минут на поверхности показалась черная голова индейца. Он вынырнул, отдышался и поплыл к берегу, причем не выпускал из рук веревки.

Охотники с напряженным вниманием смотрели на подплывающего индейца.

– Ну, что? – не утерпел Робертс. – Нашел что-нибудь?

– Я его нашел было на дне, но тут меня стало относить течением. Принесите-ка мне камень, – сказал Ассовум, в совершенном изнеможении опускаясь на траву, – я страшно устал, и мне надо собраться с силами!

– Разве ты опять намерен отправиться на поиски утопленника? – удивленно спросил Гарпер, пораженный мужеством краснокожего.

Пока Гарфорд бегал за камнями, в изобилии валявшимися на берегу, индеец отдохнул. Вскоре торговец вернулся с громадным булыжником и передал его Куртису, крепко обвязавшему булыжник веревкой.

– Ну-с, все готово, дружище! – сказал он, передавая веревку с камнем индейцу. – Берите это в левую руку и спускайтесь на дно. Когда вам понадобится подняться, выпустите только камень из рук – и все дела.

Но Ассовуму не нужно было ничего объяснять. Он молча поднялся, передал один конец веревки Куртису, а другой, с крючком, осторожно взял в руки, спустился к реке и нырнул. На этот раз он гораздо дольше не всплывал на поверхность, так как благодаря камню мог тщательнее исследовать дно. Наконец, веревка натянулась, на воде показались пузырьки, а вскоре и голова Ассовума. Его лицо было бледно, как у мертвеца, глаза выпучились, будто хотели выскочить из орбит. По всему было видно, что индеец нашел на дне реки что-то страшное. Он с усилием переводил дыхание, медленно подплывая к берегу.

– Веревка натянулась! – закричал Куртис, державший конец ее. – Несомненно, Ассовум нашел труп!

Пока индеец, выбравшись на берег, отдыхал, охотники общими усилиями тащили веревку. Наконец на поверхности воды показалось тело, зацепленное крючком за одежду. Индеец, не медля ни минуты, схватил его за плечи и вытащил на берег. Все бросились к ничком лежащему трупу и с замиранием сердца смотрели, пока индеец переворачивал его на спину. Едва он успел это сделать, как у всех четверых вырвался общий крик изумления:

– Гитзкот!

Несколько минут прошли в совершенном молчании. Охотники, пораженные страшным зрелищем, не трогались с места. Труп несчастного предводителя регуляторов представлял действительно жуткую картину. Живот был распорот и набит землею и камнями. На лбу зияла большая черная рана, а небольшое отверстие в груди показывало, где засела пуля.

Первым оправившись от изумления, Робертс склонился к мертвецу, осмотрел рану повнимательнее и спросил Гарпера:

– Какого калибра винтовка Брауна? – Вопрос этот он задал несколько нерешительным тоном, как бы колеблясь произнести имя племянника при дяде.

– Шестнадцатого! – ответил Гарпер не задумываясь.

– Посмотрите, – сказал Куртис, тоже наклоняясь к трупу и, видимо, поняв подозрение Робертса. – Рана нанесена пулей шестнадцатого калибра.

– Что ж из того! Уж не предполагаете ли вы, что мой племянник виновен в этом преступлении? – возмущенно произнес Гарпер, обращаясь к окружающим.

– Виновен ли в этом преступлении Браун? – переспросил Куртис. – Конечно нет! Ни один судья во всем Арканзасе не посмеет обвинить его в убийстве. Все ведь прекрасно слышали, как Гитзкот грозился при первом удобном случае убить Брауна. Что ж мудреного, что ваш племянник позаботился отправить на тот свет его самого? Будь я на его месте, я сделал бы то же самое. Жаль только, что погиб совершенно здоровый молодой парень, который бы мог быть полезен и себе и другим. А впрочем, не тем будь помянут покойник, он был известный негодяй, которому доставляло величайшее наслаждение ссориться, драться и грозить всем, кто ему придется не по нраву. С подобными личностям одна расправа – пуля в лоб, и баста! Только одного я понять не могу, зачем понадобилось убийце распарывать Гитзкоту живот, набивать землей и бросать в воду? Не проще ли было бы оставить его на съедение хищным птицам? Смотрите, ведь орлы так и кружатся над нами, и если мы не приберем куда-нибудь труп, они мигом разделаются с ним. Как вы думаете, друзья, что нам делать с телом?

– По-моему, – отозвался Робертс, – уносить отсюда труп или вообще трогать его не следует. Пусть он останется там, где его вытащили, как улика. Завалим его ветвями и камнями, а сами отправимся заявить о нашей находке в город. Судья отправит тогда на место преступления констебля, который уж и приберет труп. Ба, Гарфорд! – закричал вдруг фермер, увидя, что торговец внимательно осматривает складки кожаной блузы, которая была надета на Гитзкоте. – Что вы там делаете?

– У этого человека, – серьезно произнес Гарфорд, покончив со своими поисками и поднимаясь с колен, – в кармане блузы находились четыреста семьдесят долларов. Я сам это видел вчера. Выпасть деньги не могли, так как карман наглухо застегивается. Смотрите, он выворочен, и денег как не бывало!

– Так вы осмеливаетесь подозревать, что мой племянник вор? – бешено закричал Гарпер, выхватывая из-за пояса нож и бросаясь на обидчика. – Посмейте еще раз повторить ваше гнусное обвинение!

Вполне допускавший возможность убийства Гитзкота племянником, Гарпер не мог позволить заподозрить его дорогого Вильяма в воровстве.

– Постойте, – вмешался Робертс, удерживая рассвирепевшего Гарпера за руку. – Никто и не обвиняет вашего племянника в воровстве. Многое позволяет нам думать, что Браун – виновник смерти Гитзкота, но нет ни одного повода приписать ему второе преступление. К тому же, все мы воочию убедились, что здесь орудовали два человека.

– Так кто же этот второй?

– Этого мы не знаем. Мы нашли только следы двух человек, один из них был в сапогах, другой в башмаках. Весьма вероятно, что Браун отомстил Гитзкоту, убив его, а другой, воспользовавшись удобным случаем, обобрал труп.

– При Брауне этот другой не посмел бы сделать подобной вещи. Племянник не допустил бы этого! – возразил Гарпер.

– Несомненно, – подтвердил Робертс, – он бы не допустил ничего подобного, если бы увидел, что хотят обобрать труп. Однако, как бы то там ни было, в кармане у Гитзкота, я знаю, находилась порядочная сумма денег, подозревать же племянника Гарпера в воровстве, повторяю еще раз, невозможно. Стало быть, ее взял тот, кто помогал ему в деле мщения. Кто он? Никто из нас сказать этого сейчас не может.

– О, как все это ужасно! – воскликнул Гарпер, отходя в сторону и садясь рядом с Ассовумом, расположившимся у подножия раскидистого дерева.

Индеец, за все это время не проронивший ни слова, сидел, мрачно задумавшись, опустив голову на скрещенные руки.

– Что ж, господа, – сказал Куртис, – торчать тут, по соседству с трупом, едва ли кому-нибудь приятно. Возьмемся-ка за дело, да и домой!

С этими словами он стал собирать на земле ветви, чтобы завалить ими труп убитого.

– Вы правы, Куртис, – сказал Робертс, также принимаясь забрасывать мертвеца громадными сучьями, упавшими с стоявшего неподалеку гиганта дерева. – Еще несколько таких ветвей, и хищным птицам не подобраться к трупу; ну а волки бродят только по ночам.

Работа Робертса и Куртиса скоро была завершена. Завалив труп ветвями, они подошли к Гарперу, Ассовуму и Гарфорду, остававшимся молчаливыми и безучастными свидетелями их печальной работы. Видя, что все уже кончено, охотники направились к лошадям. Гарпер молча поплелся сзади. Он как-то осунулся, и лицо его побледнело. Правда, никто не посмел бы укорить его или его племянника в убийстве, но ведь могло возникнуть подозрение, не убил ли Браун Гитзкота внезапно из засады. Эта-то мысль и беспокоила справедливого охотника, и он, понуря голову, машинально шел за своими товарищами. Так же машинально уселся он на лошадь, предоставив ей полную свободу идти, куда хочет. Гарпер даже не заметил, что Ассовум, сидевший с ним рядом под деревом, не шелохнулся и не пошел вместе с белыми.

Пока охотники садились на лошадей и один за другим скрывались за деревьями, Ассовум неподвижно сидел под деревом, устремив глаза в землю, но как только замолк топот копыт лошадей белых, индеец снова поднялся и снова начал внимательно исследовать место кровавой сцены. Вытащив свой нож, он измерил им и отметил на рукоятке томагавка длину и ширину найденных следов. Наконец, убедившись, что он сделал все, что только возможно, осмотрев все до мельчайших подробностей и все запомнив, краснокожий перекинул за спину винтовку, бросил последний взгляд на труп регулятора, прикрытый ветвями, и углубился в чащу леса по направлению, совершенно противоположному тому, куда направились его белые друзья.

 

Глава IX

Второе свидание бандитов. Досада Роусона. Мэриан

В то самое утро, когда охотники, случайно натолкнувшись на следы загадочного убийства, вытащили из реки тело Гитзкота, в глубине леса, где происходило описанное в первой главе свидание четырех подозрительных личностей, мы находим опять тех же, собравшихся вместе, бандитов.

Первыми прибыли Коттон и Уэстон, а вскоре к ним присоединились и Роусон с Джонсоном. Ранее прибывшие приветствовали последних громкими, радостными восклицаниями.

– Замолчите! – закричал взбешенный этим Роусон. – Вы не на большой дороге! Нужно позаботиться о том, чтобы нас никто не услыхал!

– Вот тебе на! – беспечно отозвался Уэстон. – Да что ж тут странного, если кто-нибудь, услыхав нас, и увидел бы собравшихся здесь четырех джентльменов?

– Вам-то это, может быть, и все равно, – возразил Роусон, – но моя будущая теща – женщина очень благочестивая, и ей едва ли было бы приятно узнать, что ее зять имеет какие бы то ни было сношения с такими типами, как вы, приятели!

– Так это, значит, правда, что говорят о вашем безрассудном намерении жениться на дочери Робертса? – осведомился Коттон. – Я, право, не мог поверить этим слухам.

– Не вижу ничего безрассудного в моем намерении, милейший Коттон. Задуманное нами предприятие будет последним в моей жизни, а затем я сделаюсь честным человеком!

– Давно бы пора вам стать таковым! – засмеялся конокрад. – Только, я думаю, это немножко поздно. Мне, ей-богу, от души жаль вашу будущую супругу, бедную молодую девушку.

– Коттон! – прикрикнул методист. – Я вам запрещаю отзываться так о моей невесте. Да и вообще я впредь не потерплю подобных шуток, предупреждаю вас!

– Ну, будет вам ругаться, – вмешался Джонсон, – мы собрались сюда вовсе не за этим, а для решения серьезных вопросов. Коттон, расскажите-ка лучше, что вам удалось убить на охоте?

– Четырех оленей и одну лисицу.

– Ну что ж, совсем неплохо. А вы, Уэстон?

– Двух оленей и несколько дроф.

– Ого, значит, я проиграл, хотя мог бы в свое оправдание сослаться на несчастье, случившееся со мной вчера. Когда я взбирался на утес, у меня под ногами обрушился камень, и мне пришлось скатиться с изрядной высоты, ссадив при этом довольно сильно руку. Вследствие этого я и не мог охотиться.

– Никудышная отговорка! За минуту до скачки поздно жокею говорить, что его лошадь захромала: все равно никто не поверит.

– Однако, дружище…

– Ладно, ладно, нам дела нет до ваших отговорок!

– Пусть будет по-вашему! А позвольте узнать, где вы оставили шкуры убитых вами оленей? – спросил Джонсон, сильно раздосадованный своей неудачей.

– Они висят в хижине Коттона. Если не верите, можете отправиться туда и посмотреть. Хотя…

– Хорошо, хорошо, я верю вам на слово. Я пошутил. Итак, Роусону и мне выпала самая опасная часть предприятия. Что делать! Наша задача – взбудоражить все окрестности. Лишь бы удалось выиграть двадцать четыре часа, а тогда уж ни один дьявол не сыщет лошадей. План Роусона безупречен. Главное, не забудьте назначенного места свидания. Уж если нам приходится рисковать головами, то и вы должны быть аккуратны и оказаться на месте в условленное время. Не забудьте ничего, Уэстон, да оставляйте как можно меньше следов!

– А где же мне ждать вас? – спросил Коттон. – Я не хочу долго сидеть сложа руки. Вот разве что отправиться к Аткинсу и там провести несколько свободных часов.

– К чему, когда вы можете заняться в это время охотой? Кругом полно дичи, и вам нечего опасаться умереть с голода! – заметил Джонсон.

– А регуляторы?

– Пусть они катятся к черту! Следов наших им ни в коем случае не найти, да и поздно будет. Несмотря на всю их ловкость, они ничего не в состоянии с нами сделать. Я уверен, что после нашего отъезда тут поднимется такая суматоха, что просто прелесть!

– Если мой план удастся, – сказал Роусон, – регуляторы действительно будут не в состоянии повредить нам. Главное, они не найдут наших настоящих следов. А ведь вы прекрасно знаете, что стоит одной собаке броситься по неверному следу, как и вся остальная свора, ничего не разбирая, сломя голову бросится за нею. То-то я посмеюсь от души над всеми этими регуляторами, а особенно над проклятым Гитзкотом.

– Прекрасно! Каждый из нас постарается возможно лучше исполнить возложенное на него поручение. А когда же мы расстанемся?

– Да хоть сейчас! – воскликнул Джонсон. – Чем скорее мы совершим задуманное нами, тем лучше. А то непоседа Гитзкот снова соберет своих головорезов и не даст местному населению успокоиться. Если же ему удастся заручиться полным содействием всех окрестных фермеров, наше дело проиграно.

– Что касается лично меня, то я до отъезда непременно должен побывать у Робертсов, и отправлюсь к ним немедля, – сказал Роусон. – Тем более что мне это по пути. Тем временем вы, Джонсон, отправитесь прямиком через лес к истоку Ципреса. Сойдемся у того места, где растет бук с красными листьями.

– Значит, мы начинаем работу?

– Конечно! – отвечал Роусон. – Вы непременно должны первым прибыть к назначенному месту, а возвращаться нам никому не придется.

– Будем надеяться, что все сойдет благополучно, – прибавил Коттон. – А теперь прощайте, товарищи, я принимаюсь за дело!

– А когда вы, Роусон, рассчитываете попасть к назначенному месту свидания? – спросил Уэстон. – А то, знаете ли, мне не хотелось бы долго торчать на одном месте с несколькими лошадьми.

– Раньше пятницы мне ни в каком случае туда не попасть, – сказал Роусон, – да и то только в случае, если ничто вам не помешает. Вы же, как выходит по моим расчетам, попадете туда в четверг вечером и тоже только при самых благоприятных условиях. Следовательно, я полагаю, нам удастся встретиться только в субботу или, в лучшем случае, в пятницу вечером. А теперь пора. Прощайте, друзья мои! До скорого свидания!

– Прощайте! – отозвались Коттон с Уэстоном, исчезая в кустах.

Роусон проводил глазами скрывшихся в чаще сообщников и обратился к Джонсону:

– Знаете, Джонсон, я последний раз участвую в предприятии заодно с Коттоном, – сказал он. – Островитяне передавали мне, что не хотят с ним вести дел. По их словам, он только и делает, что пьянствует да ссорится со всеми. А кроме того, не умеет язык держать за зубами.

– Да и этот мальчишка Уэстон кажется мне ненадежным, – подхватил Джонсон. – Я убежден, что в первый же раз, как попадется, он выдаст нас. Он не внушает мне ни малейшего доверия.

– Будем, однако, надеяться, что он не попадется, – сказал Роусон. – Кто знает, что сделал бы каждый из нас, попав в руки регуляторов?! Своя рубашка ближе к телу. Весьма соблазнительно даже твердому человеку спасать собственную шкуру, пожертвовав чужою. Мы-то с вами доверяем друг другу, но думаю, что кое-кто не питает к нам подобного доверия, а потому…

– Чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше! – проговорил наставительно Джонсон, опуская глаза и внимательно рассматривая ствол своего ружья. – Где мы найдем лошадей?

– В Фельуэле. Уэстон прекрасно знает это место и приведет их прямо туда.

– Тогда сделаем следующим образом. Вы отправитесь по большой дороге, а я проберусь лесом. Я думаю, что будет гораздо лучше, если нас не увидят вместе.

– До свиданья, желаю вам всего лучшего!

– Прощайте, друг мой, желаю вам того же!

Расставшись таким дружеским образом со своим собеседником, Роусон направился к дереву, у которого была привязана его лошадь, отвязал ее и, вскочив в седло, мелкой рысцой направился к большой дороге. Выехав на нее, он опустил поводья, предоставив животному, вскоре сменившему рысь на галоп, свободно мчать себя к жилищу своей будущей жены. Едва перед ним среди деревьев мелькнула крыша фермы Робертсов, методист сдержал лошадь и медленно подъехал к дому. Проповедник был приветливо встречен обеими женщинами, но не собирался у них оставаться надолго, сказав, что его ждут неотложные дела, которые сулят ему порядочные выгоды.

– Дорогая Мэриан, – сказал он, ласково беря за руку молодую девушку, которая при этом почему-то сильно побледнела, – скоро у нас будет свой уютный уголок, в котором мы славно заживем. Да и мне пора бросить ту бродячую жизнь, которую я вел до сих пор. Объезжая окрестные фермы верхом, я часто рискую своим здоровьем и, кроме того, даже своей доброй репутацией, так как иногда, за неимением ничего более подходящего, мне приходится ночевать у людей, знакомство с которыми может сильно скомпрометировать меня.

– А отчего вы в таких случаях, подобно другим фермерам Арканзаса, не останавливаетесь на ночлег под открытым небом? – спросила Мэриан. – Неужели вы боитесь?

– Не боюсь, милое дитя, но не хочу рисковать своим здоровьем. Во-первых, я уже не так молод, чтобы безнаказанно подвергаться действию ночных туманов и росы, во-вторых, мне вообще советовали избегать беспокойства и неудобств. Теперь мне все-таки приходится покинуть ваш гостеприимный кров. Прощай, дитя мое, но прежде давай помолимся вместе Богу, чтобы он помог нашим начинаниям и благословил наши намерения.

С этими словами пастор вынул маленький, в черном переплете молитвенник, который постоянно носил с собою, и громким, внятным голосом стал читать молитвы.

Обе женщины при первых же словах опустились на колени, но мысли Мэриан, напрасно старавшейся сосредоточить их на произносимых ее женихом словах, были далеко. Бедная девушка своей бесхитростной душой лучше самых искусных молитв ханжи-методиста умела беседовать с Творцом, к которому теперь летели ее пламенные мольбы. Глаза ее наполнились слезами; думы, одна другой печальнее, проносились в голове.

– Возьми лошадей, да оботри их хорошенько соломой! – раздался вдруг со двора зычный голос хозяина, отдававший приказания негру-слуге. – Через полчаса они должны быть опять готовы в путь, мы снова поедем. Гарпер, войдите в дом, отдохнем немного, – продолжал он, – сегодня у нас дел по горло, так что некогда заниматься китайскими церемониями… А это что? – спросил он, услыхав голос Роусона. – Никак опять Роусон у меня в доме жужжит, как надоедливая муха! Вот ханжа-то! Когда только он начнет заниматься более серьезным делом, чем дурачить глупых женщин? Мне теперь нужно бы отдохнуть, а этот занудливый святоша способен отравить мне всякий отдых своим бормотаньем. Том! Принеси-ка лучше нам из дому два стула на двор, да поживее! – закричал он негру, уже снимавшему седла с лошадей.

Роусон, тотчас узнав по голосу, что вернулся хозяин, поспешил закончить молитву, и когда в комнату вошел за стульями негр, он пробормотал «аминь» и поднялся с колен, поспешно пряча в карман молитвенник и тем давая понять своим слушательницам, что церемония окончена.

Тогда Робертс и Гарпер вошли в дом.

– Здравствуйте, миссис и мисс Робертс! – сказал Гарпер, подходя к женщинам, бледный как полотно. Осунувшееся лицо и глубоко ввалившиеся глаза свидетельствовали о пережитых им волнениях. Вдруг он не выдержал и почти без чувств свалился на стул.

– Боже! Мистер Гарпер, что с вами? – бросилась к нему Мэриан.

– Ничего, ничего, не беспокойтесь! Это сейчас пройдет, дайте только, пожалуйста, стакан воды.

Мэриан подбежала к кадке с водой, зачерпнула из нее тыквенной бутылкой и подала гостю.

– Неподалеку от нас недавно совершено убийство, – сказал Робертс, присаживаясь на стул к камину. – Убит командир регуляторов Гитзкот!

– Гитзкот убит? – переспросила миссис Робертс. – Да не может быть! Откуда ты это знаешь?

– Я своими глазами видел его труп, – отвечал фермер, – очевидно, его убил Браун… Но что это значит? Мэриан, что за глупость падать в обморок при известии об убийстве малознакомого человека! Разве ты впервые слышишь об убийстве?

При последних словах Робертса Гарпер, превозмогая слабость, быстро подошел к нему и прошептал на ухо:

– Не говорите ничего об украденных у Гитзкота деньгах. Быть может, нам удастся найти в скором времени и настоящего их похитителя!

– Ладно, не скажу, – также шепотом ответил Робертс. – Тем более что вашего племянника ни в коем случае нельзя подозревать в подобном преступлении.

Роусон, все время стоявший в стороне и как будто отдавшийся каким-то размышлениям, бросил подозрительный взгляд в сторону шептавшихся и произнес:

– Печально, весьма печально, говорю я, слышать, что приличный молодой человек опозорил себя сразу двумя преступлениями: убийством и воровством.

– Воровством? – вздрогнул Гарпер как от укуса ядовитой змеи. – Откуда вы это знаете?

– Конечно, воровством. Помните, тогда Гитзкот сам говорил нам при Брауне, что с ним находится порядочная сумма денег. Я не думаю, чтобы убийца, бросив труп убитого, оставил при нем и деньги.

При этих словах Роусона Мэриан вопросительно взглянула на отца, как бы ожидая, что тот немедленно опровергнет подобное недостойное обвинение, но фермер молча сидел у камина, уставившись на огонь.

– Я нахожу смерть этого нечестивца Гитзкота тем более ужасной, – продолжал Роусон, – что он умер без покаяния. Какую, значит, страшную ответственность взял на свою душу его убийца, совершая это преступление! А где произошло убийство, мистер Робертс?

– Проходя по берегу Литл-Джен, мы наткнулись на кровавые следы. Ассовум нырнул в воду и вытащил оттуда труп.

Роусон немного помолчал, как бы размышляя о чем-то. Потом он поднял голову и спросил Робертса, на каком основании тот подозревает в убийстве Брауна.

– Во-первых, в день убийства Брауна видели в тех местах, где оно было совершено, – отвечал печальным тоном фермер, – хотя не нужно упускать из виду, что убийца Гитзкота был не один: мы нашли там отпечатки следов двух человек. Во-вторых, накануне предводитель регуляторов поссорился с Брауном и грозился его убить. Весьма вероятно, что молодой человек предпочел предупредить своего врага.

– Это возмутительно! Гнусно! – вскричал Роусон. – Я сам отправлюсь на место преступления. Быть может, еще не поздно поймать убийцу!

– Мистер Роусон, не забывайте, что вы менее других должны быть строги к этому храброму молодому человеку, обвиняемому в преступлении. Он поссорился с Гитзкотом, защищая вас от его оскорблений! – смело глядя в глаза своему жениху, сказала Мэриан.

– Мэриан! – накинулась на нее миссис Робертс, возмущенная смелостью молодой девушки, дерзнувшей упрекать почтенного проповедника. – Как ты смеешь так разговаривать с мистером Роусоном? Кто тебе дал право…

– Оставьте, миссис Робертс! – смиренно сказал опомнившийся методист. – Мисс Мэриан говорит так вовсе не из дерзости. Господь видит, что сердце ее чисто от всякой злобы и неприязни даже к этому молодому человеку, решившемуся на преступление.

– Ловить моего племянника бессмысленно! – серьезно вмешался Гарпер. – Во-первых, это не возвратит жизнь умершему, а во-вторых, судья должен будет признать Брауна невиновным, так как мы все подтвердим, что Гитзкот еще раньше грозил убить его. К тому же Вильям вернется сюда на будущей неделе и тогда будет сам защищаться от выдвигаемых против него обвинений.

– Так он еще вернется сюда? – сухо спросил Роусон.

– О, слава богу, значит, он невинен! – радостно воскликнула Мэриан.

– Послушайте, мисс Мэриан, мне кажется, что вы принимаете в этом молодом человеке слишком большое и горячее участие и сильно сомневаетесь в его виновности? – подозрительно сказал Роусон, пытливо глядя в глаза молодой девушки.

– Что ж в том дурного? Я с одинаковой горячностью готова защищать всякого невиновного! – ответила Мэриан, краснея, однако, от мысли, что она слишком уж энергично вступилась за Брауна, как если бы он для нее был не совершенно посторонним человеком.

– Это прекрасно, дитя мое! – ласково сказал Роусон. – Бог не оставит вас за такое великодушие. О, как бы я хотел, чтобы вы навсегда сохранили такую непоколебимую веру в людскую честность! Не дай бог, чтобы вам когда-нибудь пришлось извериться в людях!

После таких наставительных слов Роусон подошел к миссис Робертс, пошептался с ней о чем-то, поцеловал свою невесту и вышел вслед за Робертсом и Гарпером, которые уже садились на лошадей.

Методист, в свою очередь, вскочил на лошадь – маленького пони и медленно поехал по дороге между, засеянными маисом полями, которая вскоре превращалась в тропинку и шла по направлению к северо-западу от реки Арканзас.

Едва женщины остались одни, Мэриан бросилась к матери:

– Матушка, милая матушка! Я не могу любить этого человека, в моем сердце нет той привязанности к нему, какую нужно иметь к мужу и в какой, однако, мне придется клясться перед алтарем!

– Что за ребяческие глупости! – вскричала изумленная и недовольная фермерша, хватая свою дочь за руку. – Молись сейчас же! Ничто так не помогает избавиться от искушений, как молитва. Ты прекрасно знаешь, что я и твой отец обещали мистеру Роусону отдать тебя ему в жены, а кроме того, ты знаешь, что он очень любит тебя. Выходя замуж за такого благочестивого человека, ты многое приобретаешь. Мистер Роусон сказал мне, что, по всей вероятности, ему удастся уладить свои дела гораздо скорее, чем он предполагал. Поэтому он рассчитывает сыграть свадьбу раньше назначенного срока, недели через две. Исполняй свои обязанности, как ты делала и до сих пор, и будешь также счастлива.

Однако эти слова мало порадовали Мэриан, и она, заливаясь горькими слезами, бросилась в объятия матери.

 

Глава X

Выборы в Птивиле

В Птивиле должны были состояться выборы городского шерифа и его помощника. Первую должность явились оспаривать три претендента, а вторую – два. Первым кандидатом в шерифы выступил некий Коулер, богатый местный землевладелец, страстно желавший попасть на эту почетную должность. Для этого он даже неоднократно угощал своих избирателей. Его неизменными спутниками были бутылка виски и жевательный табак. Всякий раз, как этому фермеру удавалось завербовать себе нового избирателя, он неуклонно прикладывался к горлышку бутылки, а затем, отрезав порцию табаку, с наслаждением отправлял ее за щеку, не преминув угостить и избирателя.

Вторым кандидатом был давно уже поселившийся в Арканзасе немец, имевший в городе небольшой магазинчик.

Третьим и наиболее опасным для первых двух конкурентом был Ватель, тоже местный житель, слывший непробудным пьяницей. Он уже однажды избирался, но его непомерная страсть к бутылочке лишила его возможности прошлый раз быть избранным на столь почетную должность вторично. Граждане Птивиля говорили: «Ну напейся два-три раза в неделю, – это ничего; дрыхнуть же без задних ног ежедневно без просыпа – просто неприлично». Но теперь прошел слух, что Ватель начал разбавлять вино водой и уж не хлещет его напропалую. Пример такой трогательной воздержанности пленил горожан, и многие избиратели говорили, что подадут голос за него. К тому же Ватель был очень веселый человек, не обижавшийся на шутки, но при отправлении своих почетных обязанностей умевший надеть маску величия и серьезности.

Выборы должны были начаться вскоре после полудня. У маленькой избушки, или, вернее, барака, перед столом, на котором разложили бумагу, перья и чернила, толпились уже окрестные фермеры и охотники. Внутри избушка была обставлена кроватью, приткнутой к стене, столом да двумя-тремя стульями.

По стенам висели несколько ружей, пороховых мешков с пулями и дробью. Несколько пионеров, проживавших целый год среди лесов, лежали на полу, кто завернувшись в шкуры, кто просто на куче стружек. Они разговаривали о своих домашних делах, расчистке земель, охоте, находках золота в горах Фурш Лафава и о многом другом.

Характернее иных, находившихся в хижине, была группа мужчин, прислонившихся к постели, стоявшей у стены. На этом прямо-таки первобытном ложе, с ногами, свешивающимися на пол, лежал очень высокий худой мужчина, одетый в светло-серое пальто из мохнатой материи. Сукно на спине этой одежды цветом своим совершенно отличалось от цвета на рукавах и воротнике. Голова была прикрыта широкой суконной шляпой, в нескольких местах продранной, вероятно, для того, чтобы поддерживать вентиляцию. Башмаки столь странно одетого джентльмена прочностью своей напоминали шляпу, только дыры их имели несколько иное назначение: не вентиляцию, а возможность мозолям не тереться о кожу. Что касается его панталон, обвязанных ремешками под коленями, то они состояли из такого множества различных кусков и заплат, что их можно было принять за какую-то фантастическую пестро разрисованную географическую карту. Робин, так звали заплатанного человека, как он сам говорил, являлся американцем по происхождению. На нем была старая охотничья сумка, а за поясом, несколько дополняя непрезентабельный костюм, торчал большой нож с деревянной ручкой.

Несмотря на то что этот бедняк был весь обмотан самой невозможной одеждой и, кроме того, лежал на страшно жесткой постели, он, по-видимому, находился в самом благодушном настроении и с наслаждением перебирал струны скрипки, держа ее в руках. Звуки, извлекаемые им из этого инструмента, были так резки и дики, что собаки, лежавшие возле хижины, с беспокойством вскакивали с своих пригретых солнцем мест, чтобы посмотреть, кому это понадобилось нарушать их спокойствие.

Присутствующие в хижине рисковали оглохнуть или сойти с ума от дикой музыки, однако относились к ней гораздо хладнокровнее, вернее, совершенно не обращали на нее внимания, разговаривали между собой, шутили, смеялись, продолжая третировать музыканта, несмотря на все его старания обратить на себя внимание такой чудной игрой на не менее чудном инструменте.

Однако, как и всегда, из общего правила нашлось исключение. Один из находившихся в хижине, растянувшись на полу во весь рост на звериных шкурах, видимо, с наслаждением насвистывал довольно верно, хотя и в другой тональности, мотив, который играл верзила на скрипке. Скрипач невозмутимо, по меньшей мере в пятьдесят первый раз начал ту же песенку сначала. Тогда даже самый терпеливый поклонник его таланта почувствовал, вероятно, скуку. Дав виртуозу легкий толчок ногой в локоть, дабы обратить на себя его внимание, он громко закричал:

– Послушайте, дружище, вот уже целых полчаса я вынужден насвистывать одну и ту же песню, неужели вы, черт вас подери, не знаете ничего другого? Хотя, признаться, и я всему предпочитаю «Янки Дудл»!

Окончив свое увещевание, любитель «Янки Дудла» снова улегся на полу, начав опять чуть не с остервенением, гораздо громче прежнего насвистывать тот же мотив.

– Не узнали ли, господа, чего-нибудь нового об убийстве Гитзкота? – спросил фермер, живший неподалеку от Фурш Лафава. – Я, по крайней мере, не слыхал никаких подробностей.

– Да и я ничего не слыхал, – ответил тот, к кому он обратился. – Наши товарищи, разыскав тело и прикрыв его ветвями, отправились по следам, чтобы разыскать, если возможно, или, по крайней мере, узнать, кто был соучастником убийства. К несчастью, полил проливной дождь, уничтоживший следы и лишивший наших друзей возможности что-либо установить.

– Как бы там ни было, все это, несомненно, дело рук Брауна.

– В этом нельзя даже и сомневаться, – вмешался подоспевший к беседовавшим местный судья. – Все доказывает вину этого молодого человека. Не может быть, чтобы он забыл или простил смертельные угрозы, сделанные ему Гитзкотом. Но меня занимает вопрос, кто помог ему совершить убийство? Ведь оскорбленным был один Браун, а больше, кажется, никто не мог пожаловаться на грубость регулятора.

– Вот кому я поистине удивляюсь, так это индейцу, вытащившему труп Гитзкота! Давайте мне какую угодно сумму, а я не стану нырять за мертвецом!

– Да, краснокожий – молодец! Не будь его, мы так и не узнали бы, кто стал жертвой убийства. Разве мы могли бы подозревать, что кому-то понадобится убивать Гитзкота?

– Не соверши своего геройского поступка Ассовум, – сказал судья, – я был бы в состоянии заподозрить его в сообществе с Брауном, так как они закадычные друзья, их и водой не разольешь. Теперь же ясно, что Ассовум ни при чем в этом деле. Если бы он был соучастником в деле убийства, то, конечно, не стал бы нырять и вытаскивать труп. Таким образом ведь он оказал бы медвежью услугу своему другу, вытаскивая тело Гитзкота и тем прямо обличая его и себя.

– А вы не знаете, выбрали ли регуляторы себе другого командира?

– Они хотели собраться для этого еще на прошлой неделе у фермера Бурта, но отложили собрание еще на несколько дней, так как поговаривают, что найдены какие-то новые доказательства.

– Теперь с достоверностью утверждают, что будто убийцы ограбили несчастного Гитзкота.

– Мне действительно рассказывали, – подтвердил Кук, как звали человека, лежавшего у постели, – что у Гитзкота была при себе изрядная сумма денег.

– Я сам видел и знаю, что он носил свои деньги всегда при себе в красном сафьяновом бумажнике, который прятал в карман своей охотничьей кожаной блузы. Этого бумажника на теле не нашли, следовательно, его украли убийцы.

– Я поклянусь, джентльмены чем угодно, – возразил судья, – что Браун не являлся участником грабежа и не мог участвовать в подобном воровском деле, так как он честный и вполне порядочный малый. Удивляюсь только, зачем это ему, такому храброму и ловкому человеку, понадобился помощник, чтобы отделаться от этого хвастуна Гитзкота?

– Теперь, джентльмены, – сказал, помолчав, судья, – пора перейти к нашим текущим делам. Два часа уже пробило. Начнем с выборов секретаря. Я подаю голос за Кука. Согласны, господа? Так по рукам. Кук, ведь вы умеете писать?

– Да, конечно, имя-то свое подписать сумею, но дело в том, что я не записан кандидатом, – следовательно, о выборе меня и речи быть не может.

– В таком случае я предлагаю Гукера, Смита или Мура… Что? Вы отказываетесь? Неужели, черт вас подери, ни один из вас не умеет писать?

– Вон у входа немец Геккер, он страсть какой ученый! – сказал Робин, указывая кончиком своего смычка на дверь.

– Геккер, подите сюда! – закричал судья. – Располагаете ли вы свободным часом, чтобы составить список избирателей?

– О, конечно! Даже двумя или тремя, если вам это требуется. Мне только к сумеркам необходимо освободиться, чтобы быть у соленых болот, на склоне горы. Мне достаточно уйти отсюда в пять часов, чтобы вовремя прийти на место.

– Так ставьте свое оружие в угол и принимайтесь за дело. Ваша винтовка заряжена, Геккер?

– Конечно! Неужели вы думаете, что я стал бы таскать на плече ненужную пустую камышовку?

– Я этого не думаю, но осторожность в обращении с заряженным огнестрельным оружием не бывает излишней.

Геккер, молодой блондин, подобно большинству своих соотечественников, с открытой румяной физиономией, жил на средства, доставляемые ему охотой. Вынув из-за пояса широкий нож, мешавший ему усесться поудобнее, он положил его на стол возле себя.

– Теперь, господа, – обратился он к окружающим, – нельзя ли уговорить Робина и Кука прекратить их дьявольский концерт? Он, как видите, даже собак выводит из себя.

– Думаю, что это нам едва ли удастся, – рассмеялся Смит, – они убеждены, что оба прекрасные музыканты и доставляют нам несравненное удовольствие своей чудной игрой. А, вот и Вельс! Зачем только он притащился сюда в день выборов? Мне всегда казалось, что они его нисколько не интересуют.

– Всем известно, что он предпочитает им более практичное занятие – убивать волков, – возразил судья. – Мы должны быть вам за это очень благодарны, Вельс, тем более что эти проклятые звери приносят нашей стране немало вреда.

– Доброго здоровья всей почтенной компании! – приветствовал находившихся в хижине охотников вошедший Вельс, подходя к столу и бросая на него волчьи головы. – Здравствуйте, господин судья! Вот плоды моей недавней охоты! Пожалуйте-ка мне за это обычную награду.

Вновь прибывший, несмотря на некоторую худощавость, казался прекрасно сложенным мужчиной. С виду он скорее походил на одного из диких сынов прерий, чем на белого охотника, да и многие из знавших его уверяли, что в его жилах течет больше индейской крови, чем крови белого. Одеждою он также скорее походил на краснокожих обитателей прерий. Подобно им, Вельс ходил всегда с непокрытой головою, а его густые вьющиеся волосы красиво рассыпались по плечам. По Арканзасу среди его знакомых фермеров и охотников ходило немало самых разноречивых слухов об образе его теперешней жизни, а еще больше фантастичного рассказывали о его прежней жизни в Техасе. Теперь он жил на собственной ферме, стоявшей среди прекрасно обработанных им самим и его двумя сыновьями полей. Сыновья Вельса, несмотря на молодость, немало помогали отцу по хозяйству.

Однако земледелием Вельс занимался только летом во время жатв и посевов, а весь остальной досуг посвящал охоте, главным образом на волков. Несмотря на кажущуюся грубость внешности и манер, он пользовался всеобщим уважением и любовью за свой мирный и веселый нрав и безграничную любезность и гостеприимство, с какими он встречал всякого, кому случалось посетить его ферму.

– Послушайте, дорогой Вельс, – сказал Геккер, старательно вытирая рукавом с бумаги кровавые брызги от брошенных охотником на стол волчьих голов. – Вы сделали бы мне громадное одолжение, если бы отправили трофеи вашей охоты прямо под стол, а то они окончательно перепачкают мне бумагу!

– Ну, ну, не сердитесь, дружище! – добродушно отозвался охотник, отодвигая головы. – Ваша бумага еще годится для писания, она запачкана только в одном углу. Итак, господин судья, мне причитается получить с вас в виде премии за убитых волков по три доллара за штуку. Здесь три головы, – следовательно, трижды три – девять!

– Совершенно верно. За три головы по три доллара за каждую – всего девять долларов. Недурной гешефт. Однако прежде вы должны присягнуть, что эти животные были убиты лично вами и непременно в нашем округе.

– Ну, такой клятвы я вам дать не могу, потому что этих бестий убил не собственноручно, а они, попавшись в расставленные мною капканы, были загрызены моими собаками.

– Все равно! – возразил судья. – Вы только подтвердите, что и ловушки были ваши, и собаки тоже ваши, а до остального мне дела нет: не все ли равно, ружьем, собакой или капканом вы истребляете опасных для наших окрестностей зверей.

– А, в таком случае, клянусь, и пусть меня повесят, если я лгу!

– Вот, Робин, – услыхав клятву Вельса, вскричал Кук, толкая ногой скрипача, – теперь самое время сыграть «Янки Дудл»!

– Такая клятва не соответствует требуемой правилами, дорогой Вельс, – сказал судья, – мы-то вам верим, но нужно соблюсти известные формальности. Мой секретарь расскажет вам, как это нужно сделать, а теперь нам пора перейти к более важным делам, для которых мы и собрались сегодня сюда. Геккер, приступайте к исполнению своих обязанностей. Теперь, джентльмены, кого вы желаете выбрать в члены комитета?.. Так, Смита и Гова! Прекрасно. Садитесь, господа, и приступим.

– Какое сегодня число? – осведомился Геккер.

– Двадцать седьмое!

– А какой день?

– Да неужели же вы не знаете, Геккер? Как не стыдно. Сегодня пятница!

– Не нахожу ничего удивительного – не знать, какой нынче день. Живя среди лесов легко и сбиться со счета. Мне, например, казалось, что сегодня воскресенье! – сказал Геккер.

Вслед за ним один из находившихся здесь фермеров подошел к столу, и Геккер занес его имя в список.

– Здравствуйте, Гэсло, – обратился он к подошедшему. – Господа, я полагаю, вам не нужно требовать от этого господина каких-либо удостоверений в верности его показаний, ведь мы все его прекрасно знаем.

– Ну конечно! – отозвалось несколько голосов.

– За кого вы желаете подать свой голос? Кто, по-вашему, достоин занять почетную должность шерифа нашего округа?

– Ватель!

– А должность его помощника?

– Гопер!

– Робин! – закричал наконец выведенный из терпения невозможной какофонией судья. – Ради бога, прекратите вы вашу игру, она положительно мешает нам заниматься делом! Вы нам просто уши раздираете такой визготней.

– А это все оттого, что у меня нет под рукой канифоли, – спокойно отозвался скрипач, ни на секунду не прерывая своего пиликанья. – Смит, будьте добры, загляните-ка под стол. Там лежит кожаный мешок, в котором должен найтись хоть маленький кусочек канифоли.

– Нет, уж лучше вы вовсе прекратите игру и спрячьте под стол поближе к канифоли и скрипку!

– Черт знает что такое! – возмутился Робин. – Затыкайте уши, если они такие нежные и не могут переносить моей музыки! – С этими словами недовольный своими неблагодарными слушателями Робин вышел из помещения.

Подача голосов пошла затем опять обычным порядком.

– Ваше имя? – спросил Геккер у подошедшего к столу вслед за Гэсло фермера, чтобы подать свой голос.

– Катлин.

– Сколько времени живете вы в нашем штате?

– Семь месяцев.

– А в нашем округе?

– Восемь недель.

– Так как вы почти никому не известны, то должны принять присягу в верности ваших сведений. Согласны?

– Конечно!

– Секретарь! – сказал судья. – Примите его присягу тотчас же.

Секретарь судьи быстро пробормотал установленную форму присяги и поднес фермеру, назвавшему себя Катлином, Библию, чтобы тот в подтверждение своих слов поцеловал ее. Затем вся эта процедура закончилась словами принявшего присягу: «Да поможет мне Бог!»

– Это ему дьявольски необходимо! – сострил Кук, зевая и потягиваясь на кровати.

Таким образом выборы продолжались еще два часа. Наконец, все пришедшие избиратели подали свои голоса. Оба секретаря уже собирались закончить список и закрепить его своими подписями, как несколько голосов, находившихся в это время на дворе, закричали, чтобы они подождали, так как приехал еще старый Баренс.

– Как я рад, что поспел как раз вовремя, господа! – радостно воскликнул он, входя в хижину. – Все-таки один лишний голос в пользу Вателя не помешает. Правда, он иногда перехватывает лишнее, но это не особенно большой недостаток, если пить с умом. Ватель скоро справляется с хмелем, и тогда он именно такой человек, какой нам нужен. Пишите, Геккер, что я подаю голос за Вателя.

– Готово, дружище! Хорошо, что вы поторопились, а то мне сейчас нужно уже отправляться. Иначе я не успею попасть к назначенному часу в одно место.

– Это что еще за место?

– Мне нужно отправиться в ближайшее соленое болото, не хотите ли составить мне компанию?

– Ну уж это дудки! Вы сегодня никуда не пойдете, а останетесь вместе с нами. Мы будем пить, есть, веселиться, а завтра все отправимся по делам. Сегодняшний день должен быть отпразднован надлежащим образом, а то не стоит стольким почтенным людям тащиться за несколько миль только для того, чтобы записать свое имя на бумаге. Ведь мы спрыснем наши выборы, ребята, не так ли?

– Что дело, то дело, Баренс! – весело отозвался Кук, подходя к столу. – Уж таков у нас обычай, чтобы изрядно промочить горло на выборах. Я принес с собой две оленьи шкуры и променяю их на вино. Вот вам и начало! А какова у вас охота, Баренс? Убили сегодня что-нибудь?

– К сожалению – ничего, но зато я был свидетелем такой охоты, что, право, про нее следует послушать. Погодите же, Геккер, вы всегда успеете отправиться на свои соленые болота. Торопиться вам некуда, все равно вы сегодня ничего не убьете!

– Ну, ну, рассказывайте, в чем дело!

– О, это было что-то невероятное. Слушайте. С час тому назад я ехал из Фурш Лафава. Недалеко от больших утесов, которые всем вам, друзья мои, прекрасно известны, я заметил громадного орла, который, распустив крылья, большими кругами парил над водой. Я как вкопанный остановился, готовясь тотчас же спустить курок, лишь только он приблизится ко мне на расстояние выстрела. Вы, конечно, знаете, что нет более удобной цели, как парящий в воздухе орел. В тот момент, когда я совершенно спокойно выжидал, орел как камень ринулся в реку и почти тотчас же поднялся, унося в клюве большого угря.

– Только и всего? Да что ж тут удивительного? Мне не однажды приходилось наблюдать подобную охоту орлов за рыбой!

– Э, почтенный джентльмен, хладнокровно наблюдавший охоту орла за рыбой, будьте потерпеливее. Дайте мне время сначала рассказать по порядку все как было, а затем уже беритесь решать вопрос о том, удивительна моя история или нет. Совершенно с вами согласен, что в такой охоте нет ничего необычного и что всякий охотник, хоть немного постранствовавший по обширным полям, рекам и скалам нашей благодатной родины, мог наблюдать подобное зрелище, но дело вовсе не в том. Слушайте. Орел, поднимаясь все выше и выше, продолжал держать в клюве угря, которого наконец и проглотил. Теперь, подумал я, орел утолил голод, и ему больше незачем спускаться на землю, и следовательно, нечего и мне торчать здесь с наведенным ружьем. После этого решения я опустил курки, взбросил ружье на плечо и собрался было идти далее, как вдруг увидел, – клянусь, что все рассказываемое мною чистейшая правда, – что угорь стал выползать из глотки орла. Орел сначала не обратил было внимания на это обстоятельство, но когда заметил, что его добыча целиком выскользнула из клюва, бросился в погоню и, – да не будьте так недоверчивы к старому Баренсу, видавшему на своем веку вещи и поудивительнее, – настигнув ее в воздухе, проглотил снова, прежде чем хитрый угорь успел коснуться поверхности воды.

– Баренс, Баренс, – укоризненно произнес судья, – если у вас хватает духа рассказывать нам подобные небывальщины…

– Да вы, быть может, думаете, что дело тем и кончилось? Как бы не так! – продолжал старик, не смущаясь перерывом своего рассказа. – Орел и угорь вовсе не собирались уступать друг другу. Едва птица успела вторично проглотить рыбу, как последняя опять стала вылезать у нее из глотки и…

– Да чем же это все кончилось? – нетерпеливо перебил неутомимого рассказчика Геккер.

– Чем кончилось? Неужели вы думаете, что у меня только и дела было, что смотреть за состязанием хитрости и изобретательности птицы и рыбы? Почем я знаю, кто из них перехитрил другого? Я оставил их воевать между собою, а сам отправился своей дорогой.

– Теперь и я, пожалуй, могу идти своей дорогой? – спросил Геккер, улыбаясь.

– Конечно, раз у вас возникло такое непреодолимое желание покинуть нашу компанию. Перестаньте лучше подсмеиваться над почтенным человеком и отправляйтесь скорее восвояси. А вы, друзья мои, отправьтесь за виски. Вы знаете, что я терпеть не могу толкаться в лавке, где его продают. Это занятие наводит на меня ужасную тоску. Геккер, подождите хоть минутку и хватите добрый стакан этого чудного напитка, что будет лучшим предохранительным средством против возможности заполучить лихорадку, охотясь в болотах. Мне лично скоро вовсе придется отказаться от этого прелестного занятия, так как я больше не могу охотиться при дневном свете на оленей. Что же касается ночной охоты, то я также не люблю проводить ночь в лесу в ожидании зверя. В таких случаях приходится следить с головней в руках, а жар ее слишком недостаточен, чтобы согреть меня. Кроме того, я боюсь задремать во время столь продолжительного ожидания, и, пожалуй, выроню смоляной факел как раз в ту минуту, когда появится олень. Судите сами, что будет за картина, когда олень с удивлением уставится на меня и услышит храп когда-то неутомимого охотника, спящего среди соленых болот! Впрочем, вы не думайте, что я собираюсь вас уговаривать. Всякий волен поступать как ему вздумается. Тем более что я вовсе не обязан ухаживать за вами, когда вы заболеете от вашей безрассудности. Но прежде дайте мне рассказать о том, что случилось со мною, когда я жил еще в Техасе.

– Ладно, рассказывайте, только постарайтесь покороче, – согласился Геккер, перекладывая винтовку с одного плеча на другое. – У меня и так осталось немного времени.

– Хорошо! Поверьте, у меня вовсе нет желания помешать вам как следует промокнуть под надвигающимся ливнем. Если вы мне не верите, то посмотрите над собою и вокруг, какие собираются на небе тучи. Ну да все равно. Я начинаю. Слушайте! Однажды ночью, – нужно вам заметить, что в те времена я был таким же сумасбродом, как и наш милейший Геккер сейчас, и постоянно проводил время с ружьем в руках, под открытым небом, – я вышел из дому и остановился на берегу небольшого соляного озерца. Дичи, должен я вам сказать, водилось там великое множество. Я засел в засаде, давая себе слово не уходить, не настреляв изрядного количества добычи. Всю ночь напролет, до зари, просидел я, скорчившись за сосновым пнем в наскоро построенном шалаше, как вдруг неподалеку услышал неимоверный рев, будто сотня пум собиралась броситься на меня. Точно десятки ружей стреляли зараз. Словом, я был совершенно оглушен и просто не знал куда деваться. Долго я не мог понять, в чем дело, как вдруг заметил, что с соседнего хлопкового поля на берег несется несметная стая диких гусей. Никогда в жизни я еще не видал и, наверное, уже не увижу подобного количества пернатых. Они летели прямо на сосну и, достигнув места, где стоял мой шалаш, стали спускаться на землю. Теперь угадайте-ка, что было дальше?

– Черт возьми! Угадать довольно легко: гуси посидели и улетели, а вам не удалось убить ни одного! – со смехом сказал судья, чтобы подзадорить Баренса.

– Вовсе нет! Гусей были тысячи. Когда они опустились на землю, то такой массой навалились на мой шалаш, что разрушили его совершенно, загасили зажженный мною огонь и чуть не задавили меня самого. Не имея возможности схватить ружье, я вытащил из-за пояса нож и стал наносить им удары направо и налево. Птицы сообразили, что попали в довольно скверное положение, но было уже поздно. Я успел переколоть всех, находившихся поблизости, раньше, чем они успели опомниться и криком предупредить товарищей о грозящей опасности. Когда наконец остальная стая поднялась на воздух, вокруг меня валялся на земле пятьдесят один гусь и пятьдесят восемь голов!

– Это каким же образом? Ведь получается, что оказалось на семь голов больше, чем тел. Куда же девались тела птиц от семи лишних голов?

– Я отыскал их чуть позже. Представьте себе, стая была так велика и летела так плотно, что на своих крыльях живые гуси на довольно порядочное расстояние, шагов за сто, отнесли мертвых в сторону. Теперь, Геккер, история кончена, и вы можете топать на свое соленое болото!

– А вы мастер рассказывать небылицы, Баренс, – сказал судья, – право, виртуоз!

– Небылицы? Да какого же черта вы всегда слушаете их с разинутыми от удивления ртами, если знаете, что я рассказываю неправду?! Нет, ей-богу, не стоит больше вам ничего рассказывать. Так где наше виски?

– Его только что принесли и как раз вовремя. Оно поможет нам проглотить рассказанную вами историю, Баренс! – сказал Куртис. – Теперь я, в свою очередь, расскажу, что случилось со мной прошлой ночью. Предупреждаю, что это будет чистейшая правда! Чего вы ухмыляетесь, Баренс?

– Да знаете ли, я никогда не начинаю рассказов с такими предисловиями и никогда заранее не стараюсь уверять слушателей, что мой рассказ чистейшая правда. Делать так – значит наверняка возбуждать ненужные сомнения у своих слушателей. Возьмите себе это за правило, Куртис! – наставительно сказал тот.

– О, вам-то это действительно ни к чему, – с улыбкой сказал судья, – потому что все ваши истории, с предисловием ли они или без, имеют одну и ту же оценку у слушателей. Рассказывайте, Куртис, не смущайтесь. Да не забудьте оставить немного виски, чтобы промочить горло во время рассказа.

– Вчера вечером, – начал Куртис, – я шел по берегу Литл-Джена, отыскивая свиней, которые, по словам Баренса, бродили в этих местах, тех самых свиней, при поисках которых мы наткнулись на труп Гитзкота. Несколько раз, бродя по лесу, я встречал кабаньи норы, но ни разу не видел их обитателей. Наконец, когда совершенно стемнело, я заметил, что в чаще деревьев что-то шевелится, и, представьте мою радость, увидал там старую свинью с десятью поросятами. Одиннадцатого, вероятно, съели хищники. Как только я заметил, что свинья носит метку своего хозяина – отверстие на правом ухе и рассеченное левое, – я высыпал перед ней из захваченного предварительно мешка маис и постарался отыскать на ночь удобное местечко, так как знал, что теперь, в такую темень, ничего нельзя больше предпринять. Признаться, я не очень-то люблю болота возле Литл-Джена. Они и сыры и неудобны, не говоря уже о тучах всяких жужжащих, и кусающихся, и жалящих насекомых, висящих над болотом. После долгих тщетных поисков местечка посуше я нашел наконец таковое. Там я развел костерок и улегся на землю. Собак со мной не было, поскольку я боялся испугать свиней и не собирался охотиться. Усталость была так велика, что я почти тотчас же заснул. Сколько времени я спал, не знаю, так как чаща была настолько густа, что невозможно было разглядеть звезд. Вдруг я проснулся от какого-то странного предчувствия. Мне казалось, что кто-то приближается к тому месту, где я лежал. Я тотчас же приподнялся и насторожился, потом, тихонько зарядив ружье, навел ствол в сторону, откуда мне послышался шум, и стал ждать. Все было тихо; я решил, что все это мне пригрезилось во сне, и опять улегся на землю. Признаюсь, я чувствовал себя неважно. Неужели, думал я, мне придется иметь дело с пумой? Это ведь вполне могло случиться, а в такую темень да без собак трудно было что-нибудь поделать с хищным зверем. Несколько мгновений я колебался, потом как будто опять услышал неясный шум. Сдернув платок, которым прикрыл лицо от комаров, я почувствовал, что около меня стоит какое-то живое существо, теплое дыхание которого я ясно ощущал на лице. Сквозь легкий ночной полумрак, окутывавший меня, я различал какой-то темный силуэт, склонившийся надо мной. К моему великому удивлению и страху, наклонившееся надо мною существо оставалось неподвижным. Я прислушивался, теперь несколько успокоенный тем, что это не могла быть пантера, так как в противном случае я был бы уже мертв. В то же время я терялся в догадках, что это было за существо. К несчастью, мне нельзя было даже вытащить нож, заткнутый у меня за поясом, чтобы защищаться от врага, сражаясь с ним, как подобает порядочному охотнику, грудь с грудью. Итак, я неподвижно, как труп, лежал без движения на земле, пристально вглядываясь в наклонившуюся ко мне черную фигуру, глаза которой так и светились в темноте. Вы знаете, я не из трусливого десятка, но, признаюсь, в эту минуту дрожал как лист, до такой степени был напуган, и любое животное могло бы безнаказанно напасть на меня.

– Да говорите же скорей, что это было! – одновременно раздалось несколько голосов.

– Что было? – продолжал Куртис. – Я увидел над своей головой сияние звезд, и вдруг дыхание подозрительного существа перестало согревать мне лицо. Через минуту мой таинственный посетитель удалился, и только легкий треск ломавшихся под его ногами сухих ветвей указывал, что он мне не приснился. Я облегченно вздохнул, как чудом избежавший смертельной опасности человек.

– А костер? – спросил кто-то.

– Он едва тлел. Вероятно, оттого, что я выбрал все-таки недостаточно сухое место.

– Что же вы сделали? – полюбопытствовал судья.

– Подробностей приключения я припомнить не могу. Знаю только, что я или собирался вытащить нож и положить его возле себя, или держать в руке наготове, потом хотел прислониться к дереву и стоять таким образом до конца ночи, но странно, что ничего этого я не сделал, а преспокойно лег на землю и заснул. Когда я открыл глаза, был уже день.

– Весьма странно, – заметил судья. – Что это за животное посетило вас?

– Вы находите это странным? – вмешался возмущенный Баренс. – Да если бы я стал вам рассказывать такой случай, вы, наверное, не дослушав и половины, расхохотались бы мне в лицо и назвали лгуном, а тут человек сочиняет такие фантастические рассказы, а вы находите это только странным!

– Я начал отыскивать следы, – продолжал Куртис, не смущенный репликой Баренса, – но долго не мог ничего найти; земля была суха и покрыта такой уймой листьев, что положительно нельзя было различить никаких следов. Наконец, после долгих поисков невдалеке от места моего ночлега, я увидел берлогу старого медведя и убедился, что именно он так напугал меня ночью.

– О, это нисколько не удивительно, это даже входит в привычку у медведей, – сказал Смит. – Несколько лет тому назад у меня жил ручной медведь. Так он по ночам часто вставал, подходил к моей постели и смотрел на меня в упор, когда я спал. Не правда ли, какая странная повадка?

– Ваш рассказ, дорогой Куртис, – сказал судья, – напомнил мне о вашем обещании добыть мне медвежонка. Жене давно хочется иметь его. Теперь весна, – пожалуй, лучшее время для выполнения вашего обещания.

– Ну, я начинаю опасаться, что не сдержу своего обещания, потому что теперь эти маленькие негодники бегают быстрее лошади. Вот уже с месяц я мотаюсь по округе, рассчитывая поймать его для вас. Я успел побывать даже в горах, заглядывал во все пещеры, но так-таки не нашел ничего. Я бы и сам не прочь завести одного медвежонка у себя на дворе. Право, эти маленькие животные бывают порой так забавны.

– Вот глупости, – опять вмешался Баренс, – эти проклятые медвежата скоро становятся поистине невыносимыми. В первый же год они начинают бедокурить, бьют посуду, переворачивают кастрюли, сдергивают со стола скатерти и все, что на них находится, кусают свиней, обижают собак и обдирают деревья. Я, признаться, терпеть не могу этих беспокойных животных; есть много других, гораздо более безопасных и интересных. Во время моего пребывания в Северной Каролине я держал у себя ручную селедку, которая везде следовала за мною, куда бы я ни пошел. Она ходила за мной по пятам по всему дому.

– Погодите, Баренс, помолчите хотя бы минутку, дайте опомниться! – воскликнул судья. – Ваша фантазия не знает никакого удержу. Селедка, ходящая по суше! Да как же она могла жить?

– Как? – возмутился охотник. – Как она могла жить, спрашиваете вы? Да очень просто! Вы ведь сами прекрасно знаете, что любое животное может приучиться жить где только придется. Ну вот и эта селедка так же привыкла. Ее поймали очень молодой на песчаной отмели, и с тех пор она не видала соленой воды. Нужно было только раз в день подержать ее немного в мокром песке. У меня теперь живет дома поросенок, – продолжал Баренс, не давая возможности слушателям что-нибудь возразить ему, – который – вот поистине удивительная штука – покрыт пятнами, как молодая лань, а хвостик его до того завернут кверху, что несчастное животное вот уже три недели, как не может коснуться земли задними ногами.

– Да здравствует старый Баренс! – воскликнул Куртис.

– Несколько дней тому назад я чуть-чуть не раздобыл вам медвежонка, господин судья, – сказал Кук, придвигаясь к столу. – Истлей, принесите-ка, пожалуйста, сосновых сучьев или хоть стружек. Здесь так стало темно, что я даже не вижу, осталось ли виски в моем стакане или нет.

– Каким же образом медвежонок увернулся от вас? – спросил судья.

– Я ехал в Ливисбург и уже в семи-восьми милях от цели своего путешествия, при переезде через поляну, заметил в высохшем русле ручья медведицу и медвежонка, искавших себе пищу. Со мной, правда, было ружье, но, к несчастью, неисправное, так как я и направлялся в город именно затем, чтобы отдать его в починку. Остановив лошадь, я не знал, на что решиться. Что мне было делать? Возвращаться домой за другим ружьем? Но я успел отъехать от дому уже очень далеко. Забежать к знакомому за ружьем? Но ближайшая ферма находилась милях в четырех от этого места. Пока я скакал бы туда за оружием да возвращался обратно, медведица с маленьким тем временем, несомненно, ушла бы в чащу, где ее ни за что потом нельзя было бы не найти. Я решил сделать так. Прислонил ружье к дереву, рассчитывая позабавиться испугом зверя в ту минуту, когда он заметит меня, затем, не слезая с лошади, пробрался сквозь кустарник, который, по счастью, оказался не слишком густ, потом поехал напролом вперед, и так как толстый слой листьев заглушал шаги, а животные были увлечены поисками пищи, то не замечали моего приближения до того момента, когда, подойдя к медведям шагов на десять, мой пони заржал, почуяв зверей. Медведица тотчас же пустилась наутек. Я поскакал вслед за нею, а в тот момент, когда она остановилась, мой пони, легко перескочив через сосновый пень, чуть не коснулся ее своей мордой. Старая шельма в ужасе пустилась бежать без оглядки. Мой охотничий клич до того испугал ее, что она мчалась от меня, как паровоз на всех парах.

– А что же сталось с медвежонком? – спросил судья.

– Погодите. Сейчас расскажу и о нем. Я подумал, что раз матерая медведица так позорно покинула своего детеныша, то мне уже нетрудно будет завладеть им, так как он еще был очень молод, – дело, надо вам сказать, происходило в начале марта. Я тотчас же и повернул назад, потому что и пони мой чувствовал себя не особенно приятно на такой опасной охоте, и возвратился на то место, где оставил медвежонка. Бедный малыш уселся спокойно за дерево и продолжал рыть землю, отыскивая червяков. Завидев меня, он спрятался было за ствол, но испугался и попытался спастись бегством. Разумеется, лошадь моя скакала быстрее маленького животного, и я скоро настиг его. Тогда проклятый медвежонок запрятался между корнями гигантской сосны и жалобно завыл. Только что собрался я спешиться и овладеть так легко доставшейся добычей, как услыхал позади страшный рев; повернув голову, я заметил, что мать вовсе и не думала бросать своего детеныша на произвол судьбы, а лезла прямо на меня. Ее лапы были подняты, а пасть с огромными зубами была оскалена, точно медведица собиралась проглотить меня. Тут уж следовало подумать о спасении собственной шкуры, а не о поимке медвежонка. Сделав поворот налево, я поскакал в чащу, преследуемый по пятам разъяренной медведицей. Бороться с ней было бы бессмысленно, у меня был с собой только нож, следовательно, ни о чем другом, кроме самого постыдного бегства, думать не приходилось. К счастью еще, медведица не долго преследовала меня и вскоре возвратилась к своему детенышу.

– Такой случай, как с вами, может случиться со всяким, кто рискнет ездить по здешним местам без оружия, или если и с таковым, но незаряженным, – сказал Смит. – Вот однажды со мной… Но что это такое? Никак ружейный выстрел?

– Да, выстрел. Наверное, Геккеру посчастливилось напасть на дичь, в чем нет ничего невероятного: никто уже давно не охотился на соляных болотах. Ну, вот нашему соседу и выпала сегодня удача.

– Так я говорил, – сказал Смит, продолжая прерванный рассказ, – что со мной произошел случай, подобный вашему, в одном фруктовом саду; вы хорошо знаете это место, Кук…

– Эй! Выйдите-ка сюда кто-нибудь! – раздался зычный голос перед дверьми хижины.

При этом возгласе собаки принялись отчаянно лаять.

– Нас зовет кто-то из соседей! – сказал судья, вставая из-за стола.

– Эй, кто-нибудь! – снова раздался тот же голос, заглушивший даже лай собак.

– Кто тут? Что нужно? – спросил громко судья.

– Давайте скорее огня!

– Да кто тут?

– Гарфильд с друзьями. Нет ли у вас сосновых факелов или нескольких фунтов смолы, чтобы сделать их?

– Смоляных факелов у нас в избытке, а вот смолы нет ни фунта! – отвечал Истлей. – Слезайте-ка пока с лошадей, да входите сюда. Цыц! – прикрикнул он на собак.

– Гарфильд, какой дьявол носит вас по полям в такую ночь? – воскликнул судья, вместе с Куком подошедший к дверям, чтобы встретить прибывших. – Кто это с вами?

– Соседи из Спринг Крика, – отвечал фермер.

Всадники спешились и вошли в хижину.

– Здравствуйте, джентльмены. Не знает ли кто-нибудь из вас брода через Фурш Лафав и не укажет ли нам его?

– А зачем он вам понадобился? Преследуете вы кого-нибудь, что ли?

– Да! В ночь со среды на четверг какие-то мерзавцы увели у меня шесть лошадей. К счастью, я еще до рассвета заметил пропажу. Лошади, испугавшись чужих людей, метнулись к дому, что они всегда делают при нападении хищников. Разбуженный этим шумом, я вышел на двор и заметил пропажу, но было так темно, что броситься тотчас в погоню за похитителями не представлялось возможным. Зато едва рассвело, я собрал соседей и мы организовали погоню. Сначала следы ясно виднелись на дороге, но вскоре разделились: трех лошадей погнали вправо, а остальных – влево. Ну да мы тоже стреляные воробьи, понимаем, что к чему. Нас было пятеро, тогда мы разделились и объехали горную цепь к северу от Литл-Джен. Дорога там ужасная, и нужно удивляться, как это наши лошади не переломали себе ног. У поворота одного из притоков Литл-Джен конокрады соединились и направились в лес. Там мы нашли место их привала. Где они раздобыли корм для лошадей, один дьявол знает, вероятно, тоже украли. Чтобы окончательно не измучить лошадей, мы тоже остановились на отдых, а затем продолжили преследование, но ехали не особенно скоро, не желая потерять следы, которые разбойники всячески старались запутать. Так мы ехали и ночью, освещая дорогу факелами, пока не добрались сюда и не увидели, что лошади переведены через реку. Будьте же любезны, покажите брод, иначе мы рискуем заблудиться.

– Да, да, не теряйте времени! – воскликнул Кук. – Я уверен, что завтра пойдет дождь; солнце садилось сегодня в тучи.

– Вот это-то и заставляет меня спешить – ответил Гарфильд. – Теперь, благодаря вам, у нас достаточно факелов, и если разбойники продолжают ехать по большой дороге, мы к рассвету непременно догоним их.

– А вы уверены что они все еще едут по большой дороге? – спросил Кук. – Слишком уж, по-моему, это для них рискованно. Чтобы избежать преследования, им, пожалуй, было бы сподручнее переправиться через Арканзас. Весьма вероятно, что у них выработан определенный план.

– Благодарю вас за совет и приму его к сведению. На другом берегу Фурш Лафава я повнимательнее рассмотрю следы.

– Жаль, что с вами нет Ассовума, – заметил судья. – Он порядочный парень, большой мастер разгадывать следы. Он был бы вам, безусловно, полезен.

– Вблизи соляных болот мы видели какого-то человека, плохо говорившего по-английски, – ответил Гарфильд, – это не он?

– Нет, это немец Геккер. Скажите, пожалуйста, далеко отсюда проходят следы конокрадов?

– О нет, всего шагах в четырехстах. Немец сказал, что видел наших воров, когда устраивался на отдых и разводил костер. Он не мог, конечно, различить их лиц, но один из конокрадов показался ему знакомым. Их было только двое с шестью лошадьми. Не правда ли, эти проклятые разбойники превосходно управляются с лошадьми!

– А каким образом вы отыскали Геккера?

– Да просто: мы заметили среди леса разведенный огонь и направились к нему. Не желая, однако, своим присутствием пугать дичь, мы предпочли, поговорив с ним немного, тотчас же удалиться и не мешать его охоте.

– Желал бы я знать, что это за негодяи украли ваших лошадей! – сказал судьи. – Я ничуть бы не удивился, если бы узнал, что всем этим делом заправляет Коттон. Мною недавно был получен приказ арестовать его, но мошенник, последнее время вертевшийся поблизости, будто пронюхал об этом, куда-то запропастился и больше не показывается.

– Да, тюрьма ждет не дождется этого негодяя! – воскликнул Смит. – Все равно, рано или поздно, но ее не минует.

– Тюрьма, говорите вы? Как бы не так! – возмутился хозяин украденных лошадей. – Неужели вы думаете, что я не расправлюсь с ним по-свойски, если он попадется мне в руки с поличным? Видите вот это? – спросил он, показывая судье веревку из тонких кожаных ремешков. – Не будь я Гарфильд, если я не повешу его при случае на первом же дереве. Надо проучить этих разбойников и отбить навсегда у них охоту красть наших лошадей!

– Не лучше ли прибегнуть в таком случае к закону? – спросил судья, неодобрительно покачивая головою при последних словах рассерженного беззастенчивой кражей фермера.

– Закон!.. Закон хорош там, где он действует! В городах, а не в наших лесах! Не можем же мы пользоваться законом, написанным людьми, совершенно не знающими условий нашей жизни и не могущими оказать нам надлежащей защиты! Что бы сказали, например, граждане Нью-Йорка, если бы их заставили руководствоваться правилами, пригодными для нашей местности? Там большинство статей, крайне необходимых для нас, оказались бы совершенно излишними для них. Пока же мы сами должны защищать свою честь и имущество, не ожидая поддержки правительства, мы вправе творить суд и расправу тоже по нашему усмотрению. Если меня лишат этого права, то мне придется выселиться отсюда и отправиться далее на запад. А теперь скажите, кто укажет нам дорогу и брод?

Куртис, Смит, Кук и еще несколько фермеров и охотников выразили свое согласие сопутствовать Гарфильду. Выбор пал на Куртиса, как на самого опытного старожила, прекрасно знающего округу вдоль и поперек. Вскоре он вывел преследователей на дорогу, ведущую к броду через реку. Не проехав и сотни шагов, Гарфильд увидал конские следы. По его уверению, то были следы его лошадей. Не было основания не верить ему, так как кто же лучше мог определить это, как не сам хозяин?

Небо все более и более заволакивалось тучами. Пошел мелкий, но частый дождь. Хотя он насквозь промочил одежду преследователей, но за такой короткий срок не мог смыть лошадиных следов.

 

Глава XI

Ассовум и Алапага

В полдень того же дня, когда происходили выборы шерифа в Птивиле, по лесу вдоль берега реки шел вместе с женой Ассовум, завернувшись в одеяло и неся на плече ружье. По обычаю краснокожих, индианка несла хозяйственные принадлежности, употребляемые неприхотливыми сынами прерий. Вместе с ними она тащила еще свое одеяло и две высушенных оленьих шкуры. Нагруженная такой тяжелой ношей, Алапага еле поспевала за мужем, молча, не обращая на жену внимания, шагавшим вдоль берега реки и, видимо, старательно изучавшим его. Индеец как будто искал какой-то предмет, которого никак не мог найти.

Пройдя вверх по реке столько, сколько ему показалось достаточным, краснокожий вернулся назад, продолжая так же внимательно и все так же, однако, безуспешно разыскивать что-то.

– Мне думается, это и есть то самое дерево, к которому была привязана лодка! – сказал наконец он Алапаге, указывая на опрокинутый бурею громадный ствол старого дуба, иссохшие ветви которого, точно руки сказочного существа, протягивались к поверхности воды.

– Ассовум может удостовериться в этом, если посмотрит сюда, – ответила Алапага, подводя мужа к корням дерева, которое было опутано кусками лыка.

– Лодки нет, – сказал Ассовум, – значит, нам придется переправляться вплавь, если мы хотим устроить привал на том берегу.

Индианка, не вымолвив ни слова, сложила свою ношу на землю, сбросила в воду две толстых ветки, валявшиеся тут же, и устроила из них примитивный плот для поклажи; вошла вместе с мужем в воду и поплыла, толкая перед собой импровизированный плот. Несколько минут спустя краснокожие оказались на другом берегу.

– Куда теперь думает пойти Алапага? – спросил Ассовум, обращаясь к жене.

– Ферма Бариля всего в полумиле отсюда. Стоит только перейти большую дорогу. Завтра в этом доме мистер Роусон собирается читать проповедь. Отчего Ассовум так упорно отказывается послушать божественные слова бледного человека? Проповедник говорит так складно, речь его сладка, как мед, и сердце его незлобиво и чисто, как ясное весеннее небо.

– Алапага, ты лучше сделаешь, если… Тише!

В кустах в это время произошло легкое движение, и из них внезапно показался рослый олень, с красивыми развесистыми рогами, смотревший только вперед, очевидно не подозревая грозившей опасности. Едва заслышав шорох, Ассовум сразу догадался, в чем дело, и вскинул ружье. Раздался выстрел, и олень, пораженный пулей индейца, сделав последний скачок, повалился на землю.

– Вот это прекрасно! – обрадовался краснокожий, снова поспешно заряжая ружье. – У Гарпера теперь недостаток дичи, а сам он слишком нездоров, чтобы охотиться. Алапага отнесет дичины нашему белому другу.

– Разве Ассовум уже забыл, что Алапаге нужно отправиться на проповедь Роусона? – спросила индианка, опечаленная перспективой пропустить богослужение.

– Прежде, – начал Ассовум, печально потупив взор, – Алапага во всем повиновалась Ассовуму; тогда она ни на что больше не обращала внимания. Когда-то было счастливое время, и Алапага, не зная бога белых, молилась Маниту, плела священный вампум, умела умилостивить Маниту, и охота ее мужа была всегда счастливой. Теперь то счастливое время миновало. Алапаги больше нет, а есть женщина-христианка, по имени Мери. А она еще носит те самые мокасины, в которых покинула свое племя, чтобы следовать за мужем в изгнание; ее кожу прикрывают те самые одежды, которые сорвал Ассовум с плеч вождя племени сиу, чтобы прикрыть ими обнаженное тело жены; у нее надето еще на шее ожерелье из хвостов священных змей, и треск их чешуи должен бы напоминать ей ту землю, где ее родители дали ей жизнь. Но увы! Ее уши закрыты, она ничего больше не слышит. Ее сердце не бьется как прежде, это все происходит от того, что она ныне ничего не чувствует.

– Ассовум, не сердись на меня, – с мягким трепетом возразила Алапага. – Не забудь, что жизнь очень коротка и что самое счастливое, самое радостное будущее ожидает меня. Ты ведь не знаешь, мой дорогой супруг, до какой степени прекрасно и величественно небо, по рассказам бледного человека. Неужели ты захочешь лишить меня этой прекрасной жизни, которая ожидает меня? Ведь моя вера в эту святую блаженную жизнь нисколько не препятствует мне оказывать должный почет тебе, моему супругу и повелителю, зачем же ты хочешь лишить меня ее?

– Я, конечно, не стану мешать, – печально сказал Ассовум. – Пусть Алапага поклоняется богу белых, если ей это более приятно!

– А разве ты окончательно отказываешься послушать того бледного человека? Ведь его устами говорит сам Бог!

Ассовум хотел было что-то возразить на это, но раздумал и лишь сказал:

– Алапага должна не только молиться, но и есть. Недалеко отсюда, на берегу реки, стоит заброшенная хижина. Мы снесем туда оленя, и Алапага приготовит его нам на ужин. Там изгнанник вождь укроется с ней от дождя, ветра и ночных туманов, и утром Алапага будет недалеко от фермы, где бледнолицый проповедник обещал говорить ей о боге белых.

– А что намерен делать Ассовум?

– Ассовум обещал больному другу отыскать его племянника и сдержит свое слово. Белые распускают теперь оскорбительные слухи про своего брата и делают это потому, что не слышат шума его шагов около себя. Обвиняемый в гнусных преступлениях теперь далеко отсюда. Лишь только он возвратится, его клеветники должны будут замолчать и даже не осмелятся смотреть ему в глаза!

– Но ведь этот человек виноват!

– О, я знаю, кто отравил этим ядом твою душу! Проповедник наговорил Алапаге глупостей, и она верит ему.

– Благочестивый Роусон действительно уверял Алапагу, что белый человек убил и ограбил своего белого собрата.

– Бледнолицый нечестивец лжет! – с гневом воскликнул Ассовум, причем глаза его метнули молнию, лицо искривилось от злобы и кровь прилила к вискам. – Говорю тебе еще раз, что бледный человек врет, и сам прекрасно знает это.

– Ассовум ненавидит бледного проповедника за то, что он отвратил Алапагу от веры ее отцов и склонил к вере белых, но он не должен напрасно позорить человека только за то, что тот думает иначе.

– Пусть будет так! – сдержал себя Ассовум, решив прекратить нежелательный ему разговор. – Теперь пора, однако, подумать о пище и ночлеге. Уже поздно. Нужно поскорее перенести оленью тушу в заброшенную хижину. До наступления ночи вождь должен оказаться далеко от этих мест.

Сказав это, краснокожий принялся за разделку оленьей туши на части для более удобной переноски ее. Оставив голову и шею на съеденье волкам и коршунам, остальную часть Ассовум продел на палку и поднял за один конец, положив его себе на плечо. Алапага взялась за другой, и супруги молча двинулись вперед, не обменявшись более ни словом. Четверть часа спустя они достигли назначенного места.

 

Глава XII

Уэстон и Коттон

Незатейливое строение, к которому подошли Ассовум с женой, было построено каким-то переселенцем, остановившимся здесь на некоторое время. Затем ему пришлось покинуть это жилище из опасения, что его хижину затопит первым же наводнением, которые так часты в этой местности. Стены хижины и потолок, подпертый толстым центральным столбом, были довольно прочны. Печь, хотя и без трубы, была также в порядке. Недостаток же дымоотводной трубы восполнялся обилием щелей и отверстий в стенах, так что свободно разгуливавший по помещению сквозной ветер мог прекрасно выдувать через них дым, скоплявшийся в помещении.

Ассовум, прибыв к хижине, поторопился перенести убитого оленя внутрь ее. Поправив сорванную ветром с петель дверь и еще раз внимательно осмотрев всю хижину, вождь сказал жене:

– Помещение еще очень хорошо. Пусть Алапага ждет здесь возвращения мужа! Когда она вернется с проповеди, то пусть снесет моему белому больному другу оленины. Ассовум вернется, вероятно, раньше, чем начнут петь птицы.

Краснокожий, сделав это распоряжение, не промолвил более ни слова, также молча направился к лесу и исчез в чаще деревьев. Проводив мужа, Алапага тотчас же принялась за работу. Срубив несколько гибких ветвей своим острым, красивым томагавком, висевшим у нее на кушаке, она развесила на них куски оленины; потом индианка набрала в лесу сухих листьев и сучьев и развела огонь. Когда он достаточно прогорел и образовались угли, Алапага, нарезав мясо на тонкие ломти, стала их жарить.

Между тем погода становилась все хуже и хуже. Пошел мелкий дождь, задул довольно сильный ветер. Усевшись перед огнем и наблюдая за жарившимся на углях мясом, Алапага запела священный псалом, которому научилась у своих белых друзей, не предполагая, что ее может кто-либо услышать.

Однако окрестности оказались вовсе не так безлюдны, как полагала Алапага. Пока индианка занималась своими хозяйственными делами, невдалеке от хижины вышел из лесу на дорогу молодой человек, внимательно осматриваясь по сторонам. Он все время старался идти по колеям дороги, видимо, заботясь, чтобы не оставить на сырой земле следов. Временами он отходил от обочины дороги к лесу и шел там по опавшим листьям, внимательно рассматривая, не оставляет ли за собой слишком заметных следов. Становилось холодно. Прозябший незнакомец потирал руки, хлопал себя по бедрам, но не мог согреться. В то же время он тревожно поглядывал в одну сторону, точно поджидая оттуда кого-то. Нетерпение его возрастало.

Наконец к нему подошел давно ожидаемый спутник, плотно закутанный в плащ. Старая шляпа с широкими полями была надвинута на самые глаза. Подойдя к ожидавшему его юноше, он дружески хлопнул его по плечу.

– Послушайте, Уэстон, – сказал он, – вам, по-видимому, чертовски холодно. Но почему вы не запаслись плащом, как я? Ведь я говорил вам, что плащ необходим в дороге. Вот не послушались, теперь и мерзнете. Вы ничего не слыхали?

– Нет! – сердито отвечал тот. – Они, пожалуй, и сегодня не придут. Скверно же мне придется без одеяла и огня; провести ночь под открытым небом! Этак можно и издохнуть!

– А что сказал бы на это шериф, теряющий с вашей смертью двадцать долларов награды за поимку? – насмешливо спросил Коттон. – Полно, дружище, не унывайте! Теперь нам уже недолго осталось ждать. Роусон знает эту местность как свои пять пальцев, да и Джонсон – парень не промах. Они выпутаются из любой передряги. Насколько мне помнится, Роусон хотел завтра утром читать проповедь на одной из ближайших ферм, а раз он это действительно хотел, то поставит на своем и будет там к назначенному времени, иначе подобное опоздание может возбудить нежелательные для него толки. Я, собственно говоря, терпеть не могу этого пройдохи методиста, но следует ему отдать справедливость, он прекрасно умеет обделывать свои делишки.

– Знаете, убийство Гитзкота сильно взволновало местное население. В нем подозревают Брауна, но поговаривают и о вас, дружище!

– Обо мне? Да я-то тут при чем? Ведь мне даже ни разу не приходилось встречаться с Брауном! Кажется, теперь все преступления, совершающиеся в штате, приписывают мне. Много чести!

– Не надо злиться, дорогой мой, – успокоительно сказал Уэстон. – Вас вовсе и не думают обвинять в убийстве, говорят только о краже.

– Да при чем же тут кража?

– Говорят, будто у убитого Гитзкота была с собой изрядная сумма – долларов четыреста, – вырученная за только что проданных лошадей. Так вот этих-то денег и не нашли при убитом.

– Это действительно паршиво, черт побери! Убить самого свирепого регулятора и подцепить вдобавок кругленькую сумму – вот что я называю одним выстрелом убить двух зайцев. Молодчина, Браун! Только объясните мне, пожалуйста, с чего это ему вздумалось убивать Гитзкота, ведь, кажется, они никогда не были врагами?

– Разное говорят. Одни, например, утверждают, что Гитзкот и Браун ухаживали за одной и той же женщиной, а потому и терпеть не могли друг друга. Впрочем, нам-то что за дело до них?! Нам важен случай, благодаря которому мы избавились от Гитзкота. А кто это сделал и зачем – не все ли нам равно?

– Так-то так. Теперь, знаете ли, пора подумать о том, как бы вывернуться из лап Гарфильда. Он шутить не любит, и если нападет на наш след, то нам несдобровать. Мне кажется, по крайней мере, я бы сумел поймать всякого, догнав его по следам.

– Ну, это мы бы еще посмотрели! – насмешливо воскликнул Уэстон. – В данном же случае нам нечего бояться. Роусон, говорю вам, сумеет выпутаться. Они намерены идти по большой дороге.

– Как? По большой дороге? – с удивлением переспросил своего товарища Коттон.

– Ну да! Дорога существует для всех. Пусть на ней и останутся их следы. А затем они спустятся к реке и останутся там.

– Что за чушь вы несете, Уэстон! Как они могут остаться в реке?

– Ну да, они поплывут вниз по реке, куда вздумают, например, до назначенного Роусоном места.

– Но ведь лошади со всадниками далеко уплыть не смогут, как вам отлично известно!

– Им и не придется так далеко плыть. Я успел стащить у Госвила челнок, – вон он спрятан в тростнике, а дальше стоит еще другой челнок, угнанный мною у другого фермера. Оба владельца решат, конечно, что их челноки унесло течением в Арканзас, и не подумают справляться об их участи. Затем уже будете показывать дорогу вы, как более знакомый с тамошними местами и островом, на котором, по вашим рассказам, сбудут наших лошадок. За это время Джонсон постарается каким-то образом обратить на себя внимание преследователей и навести их на ложный след. Если ему повезет, наше дело выгорит. К тому же, как я сильно рассчитываю, завтра должен пойти дождь. Мы поведем нашу добычу в лес, и если нам удастся добраться до Миссисипи, то мы от души посмеемся над преследователями. Джонсон уверяет, что там мы запросто сможем найти людей, которые охотно помогут нам, поскольку местные фермеры не слишком охотно решаются связываться с нашим братом.

– Великолепно! Только куда же денутся наши преследователи, ведь не хотите же вы меня уверить, что они способны допустить наше бесследное исчезновение?!

– А знаете, дружище, тут нам добрую услугу окажет ваша лошадь.

– Как моя лошадь?

– Да, ваша и Джонсона. Как только мы с вами уедем на украденных лошадях, этих двух лошадей Джонсон поведет вверх по реке, большой дорогой к Гот Спрингу. Эта предосторожность окажется излишней только в том случае, если погоня выберется на эту большую дорогу слишком поздно и если все это время будет идти дождь. Если же, как мы предполагаем, фермеры гонятся за нами по пятам, то, конечно, собьются с истинного пути и поскачут за Джонсоном. Пускай себе они догонят его, у него не найдут своих лошадей, да и он едва ли станет им указывать, каким образом можно поймать нас. Если же они не успеют догнать Джонсона, что, конечно, будет самое лучшее, то он раньше нас приедет к острову, объявит о прибытии лошадей и продаст их там.

– Вы говорите глупости Уэстон! Как же продать мою лошадь?

– Ну так что же? – рассмеялся его спутник. – Деньги, вырученные от продажи вашей лошади, вы и получите!

– Получить-то получу, но не больше половины настоящей ее стоимости!

– Я полагаю, – сказал Уэстон, не обращая внимания на последние слова Коттона, – что при сложившихся обстоятельствах вам ни в каком случае нельзя оставаться в здешних местах, и посоветовал бы вам немедленно покинуть их.

– Но я не вижу связи между необходимостью моего отъезда и продажей моей лошади.

– В таком случае, или я в вас ошибаюсь, или вы почему-то не хотите покидать здешних мест.

– Пожалуй, вы правы, – громко ответил Коттон, – знаете ли…

– Не кричите! Ведь нас может подслушать кто-нибудь из врагов! Еще днем я слышал здесь выстрелы.

– Знаете ли, Уэстон, – невозмутимо продолжал Коттон, – я наконец подыскал себе лошадь, которой во что бы то ни стало я должен завладеть.

– Ого! А кто же этот человек, обладающий таким прекрасным конем?

– Робертс! У него в конюшне стоит жеребец, равного которому нет в здешних краях!

– Вы, кажется, с ума сошли, Коттон! Правда, вы, да еще на великолепной лошади, представили бы очень живописную фигуру, что и говорить, но выкрасть такую лошадь – значит поднять на ноги всю округу, даже наиболее спокойных фермеров.

– Во всяком случае, мне это должно удасться. План у меня превосходный, – возразил Коттон. – Да и Роусон по-приятельски поможет мне. Он ведь такой ловкий. Поверьте, он очаровал всех женщин штата и, должно быть, теперь посмеивается над их уважением к себе, скача по лесу с ворованными лошадьми. Что бы сказали они, если бы увидали его за таким занятием? Представляете его положение?

– Ну, мне мало дела до его положения! – отозвался Уэстон. – Скажите-ка лучше, что это за остров, о котором так часто упоминаете вы и Роусон? Правда ли, что это настоящий остров? Где он находится?

– На этот вопрос подробно я не могу вам ответить, – таинственно произнес Коттон, – так как связан клятвой о неразглашении тайны. В противном случае мне угрожает масса неприятностей. Сообщу вам только, что остров этот расположен на Миссисипи и его обитатели – наши друзья. Впрочем, большего я и не могу сказать, я и сам-то бывал на нем только до известной ограды. Вот и все!

– Островов на Миссисипи много. Мне ничего не объясняет то, что там живут наши друзья. Назовите-ка лучше номер острова. Ведь там каждому острову присвоен номер!

– Я это и без вас прекрасно знаю! – насмешливо отвечал Коттон. – Но теперь ничего вам больше сказать не могу. Подождите до нашего прибытия туда, тогда и узнаете. Что за любопытство такое, точно у женщины… Помолчите-ка немного! Слышите?

– Это крик птицы, – отвечал Уэстон, – я думаю, что Роусон подает условный сигнал. Вот я ему сейчас отвечу, тогда и узнаем. Ведь опасности пока не предвидится – кругом все совершенно спокойно. – С этими словами молодой человек издал крик, искусно подражая птице, которая только что прокричала.

В тот же момент невдалеке послышался ответный крик, и несколько минут спустя из-за деревьев показались Роусон и Джонсон. Заметив поджидавших их товарищей, они радостно замахали им своими шляпами, как бы давая понять, что часть предприятия, возложенная на них, выполнена удачно.

 

Глава XIII

Неожиданная встреча

– Браво! – воскликнул Уэстон при виде пригнанных его товарищами лошадей, спускавшихся к реке. – Браво! – громко повторил он еще раз, не обращая внимания на предостережения своего спутника. – Честь вам и хвала, друзья мои! Что за великолепные лошади – один восторг!

– Перестаньте глупить! – осадил его Роусон, недовольный таким шумным проявлением восторга. – Погодите торжествовать, а выполните лучше свою часть предприятия так же удачно. Тогда можете хоть горло надорвать от радости! Где ваши лошади?

– Здесь, неподалеку, – отвечал, несколько успокоившись, Уэстон.

– Так отправляйтесь за ними сейчас же, да постарайтесь, заводя их в воду, не оставить на грязи слишком много заметных следов!

– Что вы меня учите? – недовольно произнес тот. – Слава богу, я не идиот какой-нибудь!

Затем Уэстон быстро направился к лошадям и через несколько минуть уже двигался с ними по самой середине реки, где глубина воды не превышала трех футов.

– А где же лодки? Теперь, по-моему, лошадей спокойно можно пустить покормиться травой. Погоня, которая, несомненно, скачет по нашим следам, непременно подумает, что мы здесь переправились через реку.

Уэстон с Коттоном снова исчезли на несколько минут, а затем подплыли к берегу уже на лодках.

– Довольно! – крикнул Джонсон сидевшим в лодках. – Ближе подъезжать не надо, а то днища могут оставить след. Роусон, ведите наших лошадей в воду. Двух из них мы поместим у большой лодки, а двух – у маленькой… Теперь до свиданья! Я только пересяду на собственную лошадь, к ней я больше привык.

– Смотрите, Джонсон, скачите хорошенько, – наставительно сказал ему Роусон. – Не забудьте, что эти лошади долго отдыхали, и вы можете гнать их вовсю. На то у вас и кнут и шпоры. Каждая лишняя миля – лишний шанс в удаче дела.

– Э, – беззаботно отозвался конокрад, – проклятым регуляторам придется лететь за мной на всех парах. Да и что они выиграют, догнав меня? Ведь эти лошади принадлежат не им! К тому же я нарочно недавно распустил слух, что поведу в южные штаты нескольких лошадей на продажу.

– Пора, джентльмены, каждому выполнить возложенную на него задачу, – сказал Роусон, – кто может знать, как скоро прискачут сюда наши преследователи. А если они нас застукают, то, поверьте, повесят без лишних церемоний!

– Вы захватили с собой что-нибудь из съестного? – спросил Коттон Джонсона.

– О, пока я обойдусь и без пищи! – отозвался тот. – А когда нужно будет дать роздых лошадям, позабочусь и о себе.

– Но вы не должны останавливаться сегодня ночью. В наши расчеты вовсе не входит, чтобы регуляторы догнали вас так скоро!

– Об этом не беспокойтесь, я остановлюсь, во всяком случае, не раньше завтрашнего полудня; до того времени и лошади могут обойтись без корма.

Затем Джонсон, пришпорив лошадь, скрылся почти моментально из глаз своих спутников.

– Пока все обошлось благополучно, – заметил методист. – Теперь, Коттон, ваша очередь. Чтобы не подвергаться опасности быть замеченным первым прохожим, нам нужно убраться, по крайней мере, на милю отсюда. Мы надежно привяжем лошадей к лодкам на отмели. А здесь, того и гляди, попадешь в лапы регуляторов.

Предложение предусмотрительного товарища с полным одобрением было принято его спутниками, которые немедленно принялись приводить его в исполнение, так что через несколько минут обе лодки с привязанными к ним кое-как лошадьми поплыли вниз по реке. Теперь не было никакой опасности быть замеченными кем-либо случайно, проходящим или проезжающим по берегу.

– Только теперь я начинаю чувствовать себя совершенно спокойно, – бормотал Роусон, помогая товарищам управляться с лодками. – Благодаря ночной темноте и нашей хитрой уловке нам нетрудно будет провести скачущих за нами регуляторов. Я представляю себе теперь эту разъяренную толпу обозленных фермеров, изо всех сил погоняющих своих лошадей, чтобы скорее догнать и поймать нас. Не так-то это легко, друзья мои! Роусон знает, как надо обделывать свои делишки. Воображаю себе постную рожу Джонсона, когда регуляторы нагонят его. То-то он будет уверять их в своем страшном сожалении, что послужил причиной их досадной ошибки и тем дал возможность скрыться «проклятым конокрадам»!

– Вот и мель! – сказал Коттон, прерывая бормотанье своего спутника. – Теперь лошади уже свободно ступают по дну. Давайте хорошенько привязывать их, а то вскоре река станет глубже, а затем начнутся извилины, так что лошадям все время придется плыть за лодками. Я достаточно ознакомился с теми препятствиями, которые она представляет, когда поднимался вверх… Здесь где-то поблизости, – продолжал он, когда лодки окончательно остановились на мели, – должна находиться заброшенная хижина. Я припоминаю, что останавливался именно в ней как раз в то время, когда нам с Джонсоном пришлось скрываться от местных властей и удирать к ирокезам. Да, именно здесь! Вот и дуб, поваленный бурею как раз в ту ночь, которую мы провели в этой хижине. Он упал в другую сторону, а то насмерть придавил бы нас обоих.

– Вот была бы невосполнимая потеря для Арканзаса, который в одну ночь рисковал лишиться двух самых лучших, самых благородных и полезных своих граждан!

– Перестаньте подтрунивать! Что это вы делаете?

– Я сталкиваю лодки, – ответил Роусон, – мы устроимся следующим образом: справа и слева привяжем по две лошади, а двух остальных привяжем сзади. Боковые лошади не могут нам помешать, так как грести не придется: течение здесь достаточно быстрое, обойдемся без весел. Один из вас будет править рулем, а двое других присматривать, чтобы не случилось чего-нибудь с лошадьми. Приблизительно в полночь мы достигнем того места, где я расстанусь с вами, и вы отправитесь дальше уже вдвоем. Не бойтесь ничего, а только по возможности избегайте проезжих дорог и скачите полным галопом. Предполагать, что ваши преследователи настигнут вас, нет оснований, так как вы опередите их, по крайней мере, часов на двенадцать. Да и едва ли они сумеют найти ваш след. Заботьтесь, главным образом, об одном: не сбиться с дороги. Коттон, хорошо ли вы, в самом деле, знакомы с ней?

– Ну вот еще! Да я по ней столько раз ездил, а один раз даже удрал от пятерых преследователей, гнавшихся за мной по пятам. Только бы нам добраться до болот Миссисипи, а уж там ищи ветра в поле! Верите ли, Роусон, есть одно местечко, где стоит только повалить дерево через тропинку, чтобы задать погоне работы на целый день. Со мной раз сыграли такую штуку, так что я знаю об этом по собственному опыту.

– Чтобы рубить деревья, нужно иметь топор. А откуда вы его там возьмете?

– На то существует моя предусмотрительность! На всякий случай около того места, о котором я вам говорил, я несколько месяцев тому назад спрятал в дупле дерева большой, хороший топор, точно предвидя, что он может мне понадобиться.

– И прекрасно сделали: он действительно может пригодиться! – похвалил его Роусон. – Теперь, кажется, все готово. Вы, Уэстон, ведь знаете, где нужно будет высадиться. Впрочем, это место трудно не узнать: оно покрыто крупной галькой, что придает ему в моих глазах большие преимущества, так как там совершенно не останется никаких следов. В сотне шагов от него под поваленной ветром сосной Аткинс обещался припрятать кое-что из съестного.

– А почему вы сами не проводите нас до того места?

– Это будет неудобно, и может, пожалуй, навести наших неприятелей на следы, – отвечал Роусон. – Если же я расстанусь у того места, про которое говорил, то мне стоит только обогнуть цепь холмов, чтобы попасть как раз к той ферме, на которой завтра я обещался читать проповедь. Не следует пренебрегать никакими предосторожностями, так как с преследующими нас фермерами может оказаться и этот проклятый краснокожий, а вы знаете, что с ним шутки плохи. Его не обманешь каким-нибудь незамысловатым маневром, как белых… Жаль, Коттон, что вы не захватили чего-нибудь пожевать. Я зверски проголодался. Еще проходя по лесу, я как будто почуял запах жарящегося на углях мяса, вот до чего разыгрался мой аппетит; иначе, чем бы можно объяснить присутствие такого запаха в лесу, где поблизости нет ни одной живой души? Я дорого бы дал теперь за добрый кусочек мясца. Право, друзья мои, очень легкомысленно пускаться в путь совершенно без запасов. Вы, Коттон, очевидно, прямо голову потеряли, рассчитывая предстоящие выгоды!

– Вот жалость-то, – сказал Коттон, – я в тростниках, где были привязаны мои лошади, забыл узелок, в котором были завязаны маисовый хлеб и оленина. Теперь, пожалуй, слишком поздно возвращаться за провизией.

– Черт возьми! Ваша рассеянность выходит из границ! Так, может быть, хоть на обратном пути мне удастся найти ваш узелок?

– Да вы его, пожалуй, не найдете. Я его так ловко спрятал. Однако дело сделано и его не воротишь. Пора в путь!

– Подождите, пока Коттон кончит плести длинную веревку, иначе, если первая лопнет, могут выйти большие неприятности. В темноте ведь и не исправишь.

– В таком случае, Роусон, расскажите нам, как вам удалось похитить лошадей? – спросил Коттон, усердно сплетавший веревку. – Теперь самое время послушать ваш рассказ, потому что в пути болтать будет уже некогда, а позже, быть может, нам и свидеться-то больше не доведется.

– О, это очень простая история! – ответил весело Роусон, запихивая за щеку изрядную порцию табака. – Не встретив никого по дороге, к закату солнца мы прибыли к Спринг Крику. Мы осторожно пробрались мимо мельницы и подкрались к изгороди, за которой всегда ходили кобылы, но на сей раз их не оказалось. Следовало хорошенько осмотреться, и мы влезли на дерево. Это оказалось как нельзя кстати: едва мы на него взобрались, как сам Гарфильд… Вы что-то сказали, Коттон?

– Нет, это вам послышалось!

– Должно быть, так… итак, я говорю, что мимо прошел сам Гарфильд, возвращавшийся с охоты. Ищейки чуть было не почуяли нас, они даже подняли кверху носы, но все обошлось благополучно. Вскоре наступила ночь, но не особенно темная, так что мы прекрасно могли выбирать из всего табуна лошадей, которые нам больше понравятся. Затем мы осторожно подкрались к ним, взнуздали, уселись верхом и сломя голову поскакали в лес. Право, я думал, что переломаю себе все кости, до того это была бешеная скачка. Чтобы сбить наших преследователей, мы несколько раз разъезжались, потом снова съезжались, скакали извилистой дорогой, делали петли, словом, позаботились запутать следы.

– Вам, должно быть, не легко было справляться с этими лошадьми? – спросил Коттон.

– Да, нам порядочно-таки пришлось повозиться с ними сначала! – сказал Роусон. – Но затем они присмирели.

– Вот, я думаю, взбесился Гарфильд! – радостно воскликнул Коттон. – Такой массовой кражи лошадей еще ни у кого не было!

– И вдобавок главой всего предприятия был благочестивый отец Роусон! – подхватил Уэстон.

– Кстати, Роусон, о чем вы думаете читать завтра проповедь? Я бы многим рискнул, чтобы послушать ваши завтрашние слезоточивые речи!

– Черт меня дернул назначить проповедь на завтра! – сердито воскликнул Роусон. – Отложить ее нельзя, а я чувствую, что не в состоянии завтра сохранить личину благочестия, я все время буду думать и тревожиться насчет…

– Украденных лошадей?

– Ну конечно! А тут изволь говорить своим слушателям разные поучения!

– Вернее, своим слушательницам, которых вы приводите в трепет своим благочестием! – насмешливо сказал Уэстон.

– Да, у Роусона вкус недурной! – согласился Коттон. – Завтра прелестная Алапага тоже придет восхищаться мудростью своего крестного отца.

– Однако, друзья мои, пора в путь. Мне становится очень холодно, да и лошади, пожалуй, могут захворать, стоя так долго без движения в холодной воде.

– Все готово! – отозвался Коттон, закидывая веревку на лошадь. – Идемте!.. Впрочем, нет… посмотрите… что это такое? В лесу свет! Откуда он там взялся?

– Где? – испуганно спросил Роусон.

– Там, вон, правее, вероятно, в покинутой хижине!

– Ба, да в лесу что-то шевелится! – воскликнул Уэстон, своими зоркими глазами увидевший какое-то существо, притаившееся в кустах.

– Черт возьми! – воскликнул Коттон. – Нас выследили!

Негодяй, в сопровождении Роусона, ринулся на берег. Минуту спустя оба они достигли леса, где притаилась жена Ассовума, следившая за всеми их движениями и слышавшая весь их разговор.

– Алапага! – с нескрываемым волнением воскликнул Роусон, очутившись лицом к лицу с ней.

– Индианка! – прибавил пораженный ужасом и остолбеневший Коттон.

– Ты одна здесь? – поспешно спросил прерывающимся от волнения голосом методист. – Ты одна? А где Ассовум?

Алапага, пораженная слышанным, не могла произнести ни слова. Так этот человек, проносилось у нее в голове, отвративший ее от веры отцов, почти лишивший любви и уважения мужа, человек, которого она уважала больше всех, перед которым она благоговела, оказался самым гнусным, самым презренным вором и грабителем! И такому человеку она вверила свое чистое сердце и свои лучшие мечты!

Алапага не вынесла потрясения: крупные слезы градом полились у нее из глаз.

– Лошади беспокойно топчутся, – сказал наконец Коттон. – Какого черта вам нужно от этой индианки?

– Оставьте меня с нею наедине! – прошипел Роусон, и дьявольская улыбка промелькнула у него на губах.

– С удовольствием! – отозвался Коттон. – Только не задерживайтесь долго.

– Отправляйтесь по реке до ее изгиба, там я вас встречу. Она делает, благодаря этой излучине, три мили крюку. По суше я раньше вас приду к концу изгиба. Идите скорее и помогите Уэстону справиться с лошадьми.

– А что вы собираетесь сделать с женщиной?

– Что это вас так беспокоит ее судьба? – пробормотал Роусон. – Если она расскажет, что слышала сегодня, меня повесят, так же как и…

– Делайте с ней что хотите! – догадался Коттон. – Только поторопитесь!

– Отправляйтесь, я догоню вас!

– Смотрите, вы будете отвечать, если благодаря ее языку мы влипнем!

– Уезжайте и оставьте меня одного! – нетерпеливо закричал Роусон.

Коттон повиновался и стал спускаться с крутого берега к реке, а через несколько секунд послышался плеск воды: лодки и лошади тронулись вперед, постепенно исчезая в ночном мраке.

 

Глава XIV

Бегство

– Где твой муж? – тихо спросил методист, наклоняясь к индианке.

Та ничего не отвечала, все еще как громом пораженная своим неожиданным открытием.

– Где Ассовум? – настойчиво переспросил Роусон, хватая ее за руку.

Точно от укуса ядовитой змеи, вздрогнула Алапага и отпрыгнула назад. Она не могла больше сдерживаться и закричала, вне себя от негодования:

– Не смей прикасаться ко мне! Ты – жалкий лжец, а не служитель великого Бога. Сам сатана забрался в твое сердце и говорит твоими устами. От твоего нечестивого дыхания вянут цветы и птицы прекращают свое пение. Оставь же меня, сатана!

– Скажешь ты, где Ассовум? – со злостью прошипел Роусон. – Мне некогда ждать! Говори!

– О, зачем здесь нет его! – с тоской воскликнула индианка. – Он сумел бы наказать тебя по заслугам! Пусть Великий Дух приведет его сейчас же, тогда Ассовум отомстит за такое обращение со своей женой. Берегись встречи с ним! Только едва ли ты ее избегнешь! Как только он возвратится…

– А когда он хотел вернуться? – спросил Роусон, хватаясь за револьвер.

– Он вернется очень скоро! – радостно воскликнула индианка. – Беда тебе, если ты встретишь его!

– Где он теперь?

– Ага, презренный трус, дрожишь! Ты боишься этой встречи!

– Где он в настоящее время, говори! – проговорил Роусон, все еще опасаясь близкого соседства с индейцем.

– Мой муж пошел за своим молодым белым другом, убившим оскорбившего тебя человека! – с презрением отвечала неосторожная Алапага. – Что, опять задрожал, несчастный лжец!

– Ага! – радостно воскликнул Роусон, сверкнув глазами. – Значит, Ассовум отправился за своим другом! Значит, ты в моих руках!

– Прочь! – закричала Алапага, отпрянув от проповедника. – Не подходи!

– Ну, не так сердито! Теперь даже краснокожий не может помешать мне. Я позабочусь о том, чтобы ты нас не выдала.

– Бог моего народа, Маниту, поможет мне отделаться от тебя! – воскликнула Алапага, вырываясь из его рук и выхватывая томагавк. – Я убью подлого человека!

С этими словами индианка бросилась на Роусона. Тот, изумленный такой переменой в своей кроткой ученице, с ужасом отпрянул назад, но все-таки не избежал бы смерти, если бы нога индианки не скользнула, попав на кучу сырых листьев. Падая на землю, Алапага попала прямо в руки своего врага…

– Что там так долго возится Роусон? – нетерпеливо спрашивал между тем Коттон у своего спутника. – Ведь если он будет так громко ругаться с индианкой, то его услышат охотники, которых теперь, думаю, немало в лесу!

– Он должен скоро вернуться, – ответил Уэстон, утомленный трудной работой, – грести и тащить лошадей, проявлявших сильное беспокойство в холодной воде.

Оба стали внимательно прислушиваться. Вдруг среди ночной тиши резко раздался крик индианки.

– О, черт бы побрал этого Роусона! – разразился Коттон. – Если Алапаге удастся удрать от него, то через несколько часов за нами ринется в погоню весь округ!

– Но все-таки я не думаю, что он решится прикончить ее, – сказал Уэстон, несколько встревоженный наступившей после крика тишиной. – Мистер Коттон, как вы думаете, неужели он отважится на убийство?

– Перестаньте молоть чушь! – сердито сказал Коттон. – Неужели вам хочется самому сунуть голову в петлю, приготовленную регуляторами?! Роусон прекрасно знает, что ему следует делать. Однако довольно распускать слюни из-за убийства какой-то индианки! Вон наконец место, куда хотел прийти Роусон.

Через минуту раздался условный сигнал, и к лодке подошел по воде сам Роусон.

– Вот вам и ужин! – сказал он, бросая в лодку кусок жареной оленины.

– Что вы сделали с индианкой? – с тревогой спросил Уэстон.

– Не беспокойтесь, она теперь в надежном месте, а до остального вам нет никакого дела! Давайте сюда поводья лошадей, а сами держитесь за руль. Течение здесь быстрое, и надо быть готовым ко всему. Нет ли только у вас какой-нибудь тряпицы? – спросил Роусон, передавая опять поводья Уэстону.

– Что это у вас с плечом? – спросил Коттон, увидя кровь на рубашке Роусона.

– О, это пустяки, – хладнокровно отвечал тот. – Индианка ткнула меня своим томагавком, я вырвался и… ну, да остальное уже несущественно.

В это время лодки приближались к тому месту реки, где к ней вплотную подходили отроги гор, сплошь покрытые густыми лесами из сосен, елей, лиственниц и орешника.

– Сейчас мы приедем к месту, где я должен покинуть вас. Осторожнее! Не забрызгайте меня водой! Прощайте, друзья мои, не забудьте место, где вам самим нужно высадиться!

Роусон выскочил из лодки и скрылся в лесу, а Коттон и Уэстон продолжали свое путешествие, затрудненное сильным в этом месте течением реки и постоянными водоворотами. Только благодаря опытности и уменью Коттона удалось удачно справиться с лодками и лошадьми. Наконец, они достигли указанного Роусоном места.

– Ну, теперь лошади могут топать ногами сколько угодно. Скоро им придется проскакать изрядное расстояние. Подержите-ка, Уэстон, поводья, я только опрокину одну лодку и спрячу в кустах, а другую пущу вниз по течению!.. Теперь в путь! – сказал Коттон, выходя на берег. – Нам следует поторопиться!

– А вы не собьетесь с дороги?

– Нам бы только выбраться из густых зарослей тростника повыше в горы, а там-то пойдет уже ровная дорога, по которой я неоднократно ездил. Ну, садитесь-ка верхом, да и в путь!

Уэстон набросил на спину одной из лошадей бизонью шкуру, подтянул ее подпругой, сел верхом и последовал за товарищем, ведя, как и тот, двух лошадей в поводу. Какое-то время слышался только треск ломаемого лошадьми тростника. Наконец затих и этот треск, и водворилась полная тишина.

Через час после того, как четверо конокрадов расстались у реки, причем Джонсон поскакал дальше, а другие поплыли в лодках, к тому же месту подскакал Гарфильд с товарищами, освещая дорогу смоляными факелами.

– Они проезжали здесь! – воскликнул Гарфильд. – Вот их следы! Эти наглецы отважились ехать по большой дороге. Чудесно! Скоро мы догоним их и заставим дорого заплатить за причиненное беспокойство.

– Не думаю, – вмешался Кук, – чтобы они стали поджидать нас. Ясность самих следов указывает на то, что разбойники скакали во весь опор. Нам нужно гнать что есть мочи, если мы хотим догнать их.

– Я согласен загнать своих лошадей, лишь бы схватить проклятых конокрадов и повесить их немедля!

– Конечно, надо раз и навсегда избавить наш округ от этих подлых разбойников!

– Нет ли на реке где-нибудь поблизости опасных мест? – спросил Гарфильд, подъезжая к реке.

– Не беспокойтесь, – отвечал Куртис. – Реку я здесь знаю, как землю собственной фермы. Поезжайте следом за мной.

Он поехал вперед и скоро спустился к самой воде. Всадники, один за другим, длинной цепью тянулись за ним.

– Есть ли тут следы? – спросил Гарфильд.

– Совершенно ясные, – ответил Куртис. – Но бандиты и не могли выбрать другого места для переправы. На том берегу мы тоже найдем следы.

Выбравшись на другой берег, Куртис предложил спутникам бросить факелы, теперь, по его мнению, уже больше не нужные, из опасения, чтобы конокрады не заметили преследователей по свету. Все последовали этому совету. Гарфильд, осветив еще раз дорогу и заметив на ней ясные отпечатки лошадиных копыт, бросил и свой факел со словами:

– Теперь я не думаю, чтобы мы могли сбиться с пути: потерять столь четкие следы невозможно!

– Конечно, – отозвался Куртис. – Теперь рассветает рано, и более твердого грунта, на котором не так заметны следы, мы достигнем тогда, когда будет уже совершенно светло.

– Вперед! – закричал Гарфильд, дав шпоры лошади. – Первому, кто заметит бандитов, обещаю в награду бочонок виски.

Громкое «ура!» встретило это предложение, и всадники с удвоенной энергией понеслись по следам Джонсона.

 

Глава XV

Покинутая хижина

Под вечер того же дня, в который произошли столь знаменательные события, через реку Арканзас переезжал большой паром, с двумя гребцами гигантами неграми, направляясь из Питсбурга на другой, южный берег реки. На пароме, кроме гребцов, находился только один белый человек с лошадью. Расплатившись с неграми, он пустил свою лошадь на берег, предоставив ей полную свободу, которой она тотчас же и воспользовалась, принявшись щипать свежую, сочную траву, росшую на берегу.

– А что, масса, – спросил белого всадника один из негров-перевозчиков, родом с берегов Конго, имевший, благодаря сильно выдавшимся скулам, толстым губам и приплюснутому носу, довольно свирепый вид, – ведь здесь нет поблизости никакого жилья. Где же вы остановитесь?

С этими словами он стал тщательно укладывать в свой кожаный кошель плату за перевоз.

– На семь миль в окружности, – продолжал он, – нет ни одного домика, где бы вы могли провести ночь. А ведь скоро, пожалуй, и дождь соберется.

– Я это прекрасно знаю, – отвечал всадник. – Но ведь недалеко отсюда должна находиться хижина, в которой жил фермер, переселившийся из Иллинойса. Разве он там уже не живет?

– О, масса, эта хижина давно пустует! – отвечал негр. – Его жена и двое детей померли, а сам он уехал оттуда.

– Но хижина-то, значит, стоит по-прежнему?

– Так-то так, но, масса…

– Что ж, крыша обрушилась, что ли?

– Нет, масса, и крыша цела, но только… там, говорят, происходят дела… которые…

– Дела? Что вы этим хотите сказать? Какие дела?

– Говорят, что жена фермера, похороненная в саду… говорят, она…

– Говорят, что она приходит в дом? Так, что ли? – спросил незнакомец.

– Да, да! – боязливо зашептали оба негра, многозначительно покачивая головами, причем взоры их выражали самый непритворный страх.

– Что за дураки рассказывают подобные небылицы? – изумился всадник, готовясь сесть на лошадь. – Ведь до сих пор, кажется, никто не видал этого привидения!

Негры отрицательно замотали головами, давая тем понять, что были свидетели появления ужасной женщины. Старший из них даже сообщил предположение окрестных жителей, что фермер, должно быть, сам убил свою жену, а затем и обоих детей, чтобы те не могли рассказать об убийстве. Потом, говорил негр, фермер уехал на пароходе, продав землю одному из жителей Питсбурга. После извлечения из могилы оказалось, что труп женщины сплошь покрыт ранами, а на другой день пропали трупы детей…

Рассказав столько ужасных вещей, негр испугался темноты и надвигавшегося с берега тумана, в котором ему, вероятно, померещилась убитая женщина; без оглядки он вскочил обратно на паром и, не дожидаясь ответа путешественника, с помощью товарища живо погнал паром обратно.

Браун, а это был он, некоторое время смотрел вслед удалявшемуся парому, скоро исчезнувшему в тумане, сел на лошадь и направился к скалистому подъему, ведущему от берега реки к гористой части Арканзаса.

Достигнув конца подъема, Браун замедлил ход лошади, давая ей возможность передохнуть. Перед молодым человеком открывался довольно печальный вид: вся равнина была усеяна сплошным слоем песка и только в одном месте зеленел небольшой участок зелени, остаток поля, некогда возделываемого ирокезами – прежними обитателями этих мест, которые вынуждены были уступить свои владения белым пришельцам с востока.

Возле поля виднелась неказистая хижина, о которой наговорил так много страшного негр-перевозчик. Браун поехал прямо к этому жилищу, так как наступила темнота.

Хижина, к которой он приблизился, ничем не отличалась от многих подобных же построек, столь часто встречающихся в Северной Америке. Это был скорее временно построенный барак или сарай. Забор, окружавший сад, частью сгнил, частью был сожжен. Рядом с хижиной стояло другое полуразвалившееся здание, вероятно, кухня или кладовая. Все ясно говорило, что жилище давно покинуто.

Картина печального запустения неприятно подействовала на Брауна, и он уже подумывал, не провести ли ночь на свежем воздухе под открытым небом. Вдруг налетел порыв западного ветра, обдавший путника туманом, холодным и пронизывающим до костей, как зимний дождь. Колебаться не приходилось. Браун скрепя сердце спешился и стал устраивать для своего верного скакуна навес, затем вытащил торбу с маисом и, всыпав в валявшееся на дворе корыто, подставил лошади.

Позаботившись о лошади, Браун вошел в хижину и был приятно изумлен, найдя в камине оставленные кем-то недавно побывавшим здесь горячие еще угли и золу. Живо собрав охапку хвороста, он кинул его в камин, и скоро в нем запылал приятный огонек.

Браун сходил за своим плащом и седлом, которые и разложил перед камином, намереваясь здесь устроить себе постель на ночь. Поужинав куском дичи и маисовой лепешкой, молодой человек с наслаждением растянулся на своем жестком ложе, как будто это была самая мягкая и покойная кровать.

Греясь перед ярко пылавшим огнем камина и наслаждаясь ощущением покоя после долгой езды, Браун предался невеселым размышлениям, в которых главное место занимала, конечно, Мэриан. Мало-помалу грезы стали расплываться, мысли туманились, и он заснул, шепча имя любимой девушки.

Браун проснулся около полуночи от порывов холодного ветра, врывавшегося в каминную трубу, так как огонь уже погас. Он перенес постель в противоположный угол, собираясь проспать еще несколько часов. Но едва он успел улечься в темноте, как снаружи раздались чьи-то голоса. Браун не верил, конечно, рассказам негров, но все-таки приготовился к всевозможным случайностям, зарядив ружье и вынув нож. Затаив дыхание, он минуту-другую прислушивался, но все было тихо.

Вдруг дверь в хижину распахнулась, и кто-то произнес:

– Черт бы побрал эту проклятую развалюху, я никак не мог найти ее в темноте! Что за убийственная, однако, погода! Вот самое подходящее время для наших предприятий.

– Да, – отозвался другой голос, – благодаря этому дождю наши следы окончательно исчезнут.

– Тем не менее этот чертов дождь промочил меня до нитки. Не развести ли огонь?

– Это будет трудно сделать за неимением сухого хвороста и топора. Днем, уходя отсюда, я оставил под золою горячие угли, а теперь они так же сыры, как и земля. Однако нам нельзя долго оставаться здесь, я должен к утру быть на своей ферме.

– А вы не думаете, что было бы лучше привести наших лошадей сюда? – спросил опять тот же голос.

– Нет, мне бы не хотелось оставлять здесь лошадиных следов!

Браун, несмотря на подозрительные слова о дожде, как о благоприятной погоде для каких-то «предприятий», хотел выйти из своего убежища, но последние слова заставили его изменить решение. У него зародилось подозрение, не конокрады ли это, против которых выступили регуляторы.

Это предположение не замедлило подтвердиться дальнейшим разговором незнакомцев. Браун приготовил нож, так как знал, что если бандиты обнаружат его, ни в каком случае не станут церемониться.

– Когда вы собираетесь вернуться? – спросил тем временем один из незнакомцев другого.

– А право, не могу сказать точно. Вероятно, недели через три! Я отправляюсь довольно далеко.

– Не забудьте сделать то, о чем я вас просил, когда будете у маленького ручейка, протекающего около моего дома. Если регуляторы найдут около моей фермы следы, они будут производить тщательный обыск, а это крайне неприятно будет и вам и мне.

– А мне-то почему?

– Ну, если они что-нибудь найдут, тогда прощай наши лошади, а следовательно, и ваши барыши, да заодно, пожалуй, и наши головы!

– А, ну то-то, я было подумал о чем-то другом. Полно, не бойтесь! Все предосторожности будут, конечно, соблюдены. Когда я отведу в нужное место лошадей, вернусь, и тогда мы сочтемся. Хотя вы должны оказать полное доверие незнакомцу, который придет к вам от меня за лошадьми, однако денег ему не давайте, я лучше после сам их получу.

– Хорошо. А что, этот человек знает дорогу, по которой ему придется идти к моему дому?

– Конечно. Он же мне и указал ее!

– Но как же я узнаю, что это именно тот человек, которого вы ко мне прислали?

– Когда он подойдет к вам, то спросит: «Далеко отсюда до Фурш Лафава?», а вы ему отвечайте: «Очень близко, мой дом стоит на берегу реки». Затем он спросит: «Хороши ли окрестные пастбища?» Наконец, когда он попросит у вас дать стакан воды, вы можете больше не сомневаться, что это и есть тот самый человек.

– Вот и прекрасно! Лишние предосторожности не помешают. Ведь у меня могут в это время быть не только соседи, но и моя воспитанница, которая не должна ничего знать. О наших тайнах знает лишь моя жена, да и то я нахожу это опасным. Итак, прощайте, дружище, спокойной ночи. Мне пора. Как это вы рискуете оставаться в доме, про который рассказывают…

– О, это детские сказки, не больше!..

– Но что с вами? Чего вы насторожились?

– Мне послышался топот лошади.

– Этого не может быть! Наши лошади привязаны дальше чем за четверть мили отсюда. Ну, теперь, кажется, дождь перестал, идем!

В хижине опять воцарилась мертвая тишина. Браун, лежа на своей постели, ломал голову над вопросом, что это были за люди и какие они обсуждали дела. Наконец он решил получше воспользоваться оставшимся временем, накрылся с головой одеялом и заснул. Ему опять приснилась Мэриан. Она, казалось, избегала объятий своего жениха, а тот прилагал все усилия, чтобы поймать ее. Наконец он схватил молодую девушку, которая, придя от этого в ужас, кричала о помощи среди темной ночи и бури.

Браун, полуочнувшийся от этого страшного сна, сбросил с себя одеяло и встал. Он все еще недоумевал, действительно ли он слышал крик, или это ему приснилось.

Начинало рассветать.

Браун вышел из хижины, оседлал лошадь и немедленно тронулся в путь.

Первые признаки утра, бодрящий предрассветный ветерок и быстрота езды вернули всаднику прежнее приятное расположение духа.

Вдруг из-за поворота тропинки Браун лицом к лицу столкнулся с каким-то человеком.

– Ассовум! – воскликнул он, узнав в этом человеке своего друга краснокожего. – Как я рад тебя видеть! Куда идешь?

– Я уже пришел! – ответил индеец, пожимая руку Брауну.

– Так, значит, ты шел мне навстречу? Что же случилось?

– О! Очень много! Разве брат мой ничего не слыхал?

– Нет, нет, говори скорее!

– Неужели ты не знаешь ничего?

– Клянусь тебе, ничего! – весело воскликнул Браун. – Ведь я находился по ту сторону Арканзаса, откуда же мне знать, что здесь случилось?

– Но ведь это случилось до твоего отъезда!

– А, так ты говоришь о моей ссоре с Гитзкотом?

– Гитзкот убит! – строго произнес Ассовум, пристально глядя в глаза Брауну.

– Неужели? – искренне удивился тот. – Это ужасно!

– Еще ужаснее то, – подхватил индеец, – что виновником убийства считают моего белого друга. Конечно, никто не думает обвинять тебя за это, находя, что ты был вправе убить регулятора после его угроз…

– Ассовум! – решительно возразил молодой человек. – Ассовум, клянусь честью, я не виновен в этом! С тех пор как я расстался с Гитзкотом у Робертсов, я больше его не встречал! Неужели и ты считаешь меня убийцей?

Индеец только улыбнулся на эти слова возмущенного молодого человека.

– Ассовум, – сказал он, – не имел бы своим другом убийцу и грабителя!

– Что? Так, значит, меня еще и в грабеже обвиняют?

– Да, некоторые злые люди говорят так. Но Гарпер и Робертс не допускают и мысли об этом.

– Дай бог, чтобы все разъяснилось! – воскликнул Браун.

– Я сейчас осмотрю твою ногу, – сказал индеец, вытаскивая томагавк.

– Это зачем? – удивился Браун. – А, ты измерил следы убийцы?

– Да, – ответил краснокожий, прикладывая рукоятку томагавка к подошве сапога Брауна. – Так и есть! – радостно воскликнул он. – Твоя подошва на три четверти дюйма длиннее!

– Но не забудь, Ассовум, – сказал Браун, – что во время отъезда на мне были мокасины, а не эти сапоги. Там, на месте убийства, значит, были только следы сапог?

– Да, да, – отвечал Ассовум; лоб его наморщился от раздумья, и он некоторое время молча стоял около своего белого друга, что-то соображая.

– Ну ладно, – сказал он. – Теперь тебе пора возвращаться домой. Твой дядя от пережитого волнения захворал. Брату моему нужно поскорее оправдаться от возводимого на него обвинения.

– Так идем скорее, дорогой Ассовум! – отозвался Браун.

Индеец молча кивнул и пошел обратно по той же дороге, откуда шел навстречу молодому человеку. Брауну чуть не рысью пришлось ехать, чтобы не отстать от быстро шагавшего Ассовума, который на ходу рассказал своему спутнику все подробности находки и убийства Гитзкота.

Краснокожий сообщил еще, что утром того же дня встретил какого-то всадника на высокой лошади, но не мог разглядеть его лица, скрытого под полями сомбреро.

– Вероятно, это был один из тех людей, – сказал Браун, – разговор которых я слышал в хижине.

По дороге путники завернули на ферму Сингера, чтобы захватить у него лодку, так как река сильно вздулась и бурлила, и вброд через нее переправиться было бы затруднительно. Фермер с готовностью предложил им свою лодку, обещая на следующий день прислать лошадь Брауна со своим сыном прямо на ферму Гарпера, куда направились молодой человек с индейцем.

– Будьте поосторожнее, – предупреждал фермер, – река сегодня очень неспокойна, а моя ореховая скорлупка легко может перевернуться.

– О, вам на этот счет нечего беспокоиться: я сам недурной пловец, а Ассовум лучше всех здесь в окрестностях умеет управляться с лодкой.

– Ну хорошо, а лошадь вашу я завтра пришлю к мистеру Гарперу. Вас также зовут Гарпером?

– Нет, я – Браун.

– Браун? – удивился фермер. – Надеюсь, не тот Браун, который, как говорят…

– Про которого рассказывают, что он убийца Гитзкота, хотите вы сказать? – спросил Браун. – Да, это я! Но это говорили за время моего отсутствия. Теперь я возвратился, и сумею доказать свою невиновность.

– О, я из без того готов вам поверить, видя ваше открытое и честное лицо! – отозвался фермер.

– Ассовум, нам пора! – сказал Браун, прощаясь с фермером.

– Я готов! – отозвался стоявший у дверей индеец.

Путники дошли до берега и уселись в лодку. Ассовум сел за руль, а Браун на весла. Вскоре легкая лодка, управляемая ловкой рукой краснокожего, скрылась за поворотом реки. К концу дня путники достигли более широкого и безопасного места реки, благополучно миновав все опасные места. Браун бросил весла, а Ассовум продолжал править. Начало темнеть.

Вдруг Ассовум заметил на берегу реки какой-то огонь, мелькавший между кустами.

– Странно, – сказал Браун, также заметивший этот огонь. – Кто это мог его развести здесь? Нет ли тут поблизости какого-нибудь дома?

– Есть, – отозвался индеец, – заброшенная хижина, в которой Алапага должна была заночевать. В ней мы и остановимся.

Через минуту лодка была привязана к ветвям нависшей над водой ивы, и оба путника выскочили на берег.

 

Глава XVI

Проповедь. Страшная весть

К заходу солнца на ферму Мулинса, сравнительно недавно поселившегося в этих местах, стали собираться с разных сторон всадники. То были фермеры-методисты, прибывшие с женами и дочерьми на проповедь, которую хотел прочесть здесь мистер Роусон. Женщины, собравшись в кружок на дворе перед домом, болтали, поджидая приезда обожаемого пастора.

– Странно, что такой аккуратный человек, как мистер Роусон, сегодня запоздал! – сказала одна из женщин.

– Он, вероятно, приедет вместе с Робертсами. Нет ничего удивительного, что он считает необходимым сопровождать свою невесту! – ответила миссис Мулинс.

– Так, значит, эта свадьба решена? – спросил кто-то.

– Да, мне об этом говорила сама миссис Робертс.

– Я думаю, что мистер Роусон сегодня не может поспеть сюда вовремя, – вмешался какой-то фермер. – Проповедник поехал по своим делам в Арканзас.

В это время подъехали Робертсы. Дамы бросились к ним навстречу, и среди расспросов, взаимного разглядывания туалетов и разговоров не заметили, как прибыл и сам Роусон.

Проповедник был очень бледен, и вымученная улыбка, которую он старался изобразить на своем лице, не могла скрыть его взволнованного состояния. Одна его рука висела, как плеть.

– Мистер Роусон! – обрадовались увидавшие его дамы. – Что с вами? Вы страшно бледны, уже не больны ли вы?

– О, не беспокойтесь, не беспокойтесь! Я просто устал после длинного переезда, который мне пришлось совершить.

С этими словами Роусон подошел к Мэриан, чтобы поздороваться с нею, и та заметила его повисшую руку.

– Не ранены ли вы, мистер Роусон? – спросила она.

– О нет! – ответил проповедник. – Это ушиб, который я получил вчера, упав с лошади. Она споткнулась о дерево, лежавшее поперек дороги, и сбросила меня на камень, о который я ссадил себе руку. Это была незначительная рана, но из-за ночного холода и сырости рука так распухла, что мне трудно ею владеть.

Дамы обступили проповедника, высказывая ему свои соболезнования, кто предлагая перевязать руку, кто обещая дать какую-то особенную мазь.

– Благодарю вас, дорогие мои, – отвечал Роусон, – за ваши заботы, но, право, это и так пройдет. А теперь пора приступить к молитве: это самое лучшее лекарство от всех болезней.

– Не лучше ли совершить богослужение в комнатах? – спросила миссис Мулинс. – Здесь, пожалуй, будет очень холодно.

– Нет, – ответил Роусон. – Слушателей слишком много, все там не поместимся.

При этих словах он покосился в сторону отдельной группы, расположившейся под деревом. Она состояла из мужчин-фермеров, среди которых находились наши старые знакомые: Куртис, Баренс, Робертс, Гарфорд и некоторые другие.

Как бы поняв его намерение заставить мужчин хоть невольно послушать проповедь, дамы тотчас же согласились.

В это время в группе мужчин раздались крики изумления. Они относились к выскочившему из-за кустов молодому человеку с бледным, расстроенным лицом.

– Гольвей, что с вами? Вы бледны как полотно. Что случилось?

– О! – воскликнул перепуганный юноша. – Я видел страшные вещи. В старой хижине, там, на берегу реки…

– Ну, что же? Что там такое? – посыпались на него вопросы.

– Подождите, дайте немножко вздохнуть, я совсем запыхался от бега. Там… в покинутой хижине… я видел… О, даже при одном воспоминании я содрогаюсь от страха… я видел труп индианки…

– Как? Что? – раздались возгласы. – Алапаги, жены Ассовума? Не может быть! Это ужасно!

Все были поражены этим страшным известием. У всякого невольно являлся вопрос, кому и зачем понадобилось убивать ни в чем не повинную женщину.

– Да рассказывайте же скорее, в каком положении вы ее нашли? Кто ее убийца? Как это все случилось?

– Я ничего не знаю, – отвечал Гольвей, – я бежал сюда, как сумасшедший, затратив на дорогу каких-нибудь полчаса. От страха у меня точно крылья выросли.

– Ну-ну, передохните и рассказывайте.

– Так слушайте, – сказал, отдышавшись немного Гольвей. – Вчера я охотился в лесу недалеко от реки, но замешкался и остановился на ночлег в камышах, у берега. Вы знаете, что я не из трусливого десятка, и не раз проводил ночь под открытым небом. Вчера же мною овладел какой-то непонятный страх, я развел большой костер. Однако все было спокойно, лишь собака принималась несколько раз лаять. Что касается меня, то мне только однажды послышалось фырканье лошади. Под утро я отправился отыскивать челнок, который мне обещал дать Госвел. Но долго не мог его найти. Напрасно я осматривал все заливчики и бухты реки, – так и не нашел ничего, кроме повешенного на суку дерева платка, в котором была завязана провизия, забытая, вероятно, каким-нибудь охотником. После тщетных поисков я решил подняться по реке мили на две, где, как я знал, находилась другая лодка. После получаса ходьбы я заметил большую стаю коршунов, сидевших на деревьях. Заинтересованный, я остановился, высматривая, зачем они здесь расселись. По моим предположениям, неподалеку где-нибудь медведь растерзал пекари, так как я встретил поблизости медвежьи следы. Подойдя ближе, я увидел хижину и вошел в нее. Великий боже, что за картина представилась моим глазам! Как одержимый, я бросился на ближайшую ферму, узнал, что все собрались здесь на проповедь.

– Но где же Ассовум? – спросил Робертс. – Быть может, он напал на следы убийцы и…

– И бросил свою жену без погребения? – перебил его Баренс. – Не может быть!

– Не сам ли Ассовум убийца? – спросил Смит, один из более ревностных слушателей Роусона. – Краснокожему не нравилось, что его жена посещает наши собрания!

– Я готов голову отдать на отсечение, что он этого не мог сделать! – возмутился Робертс. – Я знаю, как он любил ее. Однако медлить не резон: время идет, а до хижины неблизко. У вас есть факелы, Мулинс?

– Сколько угодно! – ответил фермер. – Я их наготовил, собираясь на будущей неделе на охоту. Ну что ж, мы воспользуемся ими сегодня. А где Роусон?

– Я здесь, – отозвался проповедник, до того времени молча стоявший у дерева. – Ехать действительно пора. Идемте же и постараемся найти виновника преступления!

– Боже мой! Неужели вы, мистер Роусон, тоже собираетесь ехать туда? Но ведь вы совершенно больны!

– Я не могу остаться. Мой долг призывает меня ехать с ними! – решительно отозвался проповедник. – Правда, рука сильно болит, но…

– О, мы ни в коем случае не отпустим вас! – так же решительно заявила Мулинс. – Вид трупа сильно повлияет на ваши и без того слабые сегодня нервы.

– Но ведь есть обстоятельства, когда…

– Конечно, останьтесь здесь, – вмешался Робертс, – ваше присутствие там сегодня вряд ли необходимо. Вот завтра на похоронах – другое дело, попросим вас присутствовать, если вы хоть немного оправитесь.

Роусон кивнул головою в знак согласия и направился к дому. Тут ему преградила дорогу Мэриан, сильно взволнованная известием об убийстве. Все поведение ее жениха, его волнение, его решимость ехать, несмотря на усталость и боль, пробудили в девушке искреннее сочувствие к проповеднику, и она впервые почувствовала, что жизнь с ним будет, пожалуй, совсем не так тяжела, как это ей казалось.

Движимая таким чувством, она остановила Роусона и ласково, хотя и застенчиво сказала ему:

– Добрый вечер, мистер Роусон! Постарайтесь заснуть сегодня пораньше и спите спокойно, чтобы завтра быть совершенно бодрым и здоровым. От души желаю вам этого!

Смущенный неожиданной приветливостью, Роусон потерял было на секунду свое обычное самообладание. Вид этой невинной девушки, своими чистыми глазами с преданностью смотревшей на него, еще не смывшего кровь своей последней жертвы, сильно подействовал на проповедника. Но Роусон сдержался, склонился к Мэриан, поцеловал ее в лоб и, не говоря ни слова, направился уже твердыми шагами к дому, где намеревался хоть не надолго передохнуть от усталости и волнения прошедшего дня.

– Что за дивной души человек! – набожно сложив руки, прошептала миссис Смит.

– Поистине святой! – отозвалась миссис Шлатер, слышавшая это восклицание своей подруги. – Как побледнела бедная Мэриан, услышав об убийстве: у нее тоже нежное сердце!

– Все-таки Мэриан должна благодарить Бога, что будет иметь такого мужа, как достопочтенный мистер Роусон!

– А когда должно совершиться их бракосочетание? – спросила одна из женщин.

– Кажется, через месяц, когда мистер Роусон окончательно приведет свои дела в порядок и как следует устроится в своем новом помещении. Но смотрите, наши мужчины уже собираются уезжать, а о нас и не думают. Значит, нам опять придется ехать домой одним, как и сюда!

– Да, мой муж, например, очень не любит, когда ему приходится ехать вместе со мной, – сказала миссис Баренс. – Тем не менее и нам пора отправляться.

С этими словами она подвела лошадь к стволу дерева, чтобы поудобнее усесться в седло, и тронулась вперед.

Большинство ее собеседниц последовали ее примеру и, также усевшись на лошадей, поехали вслед за удаляющимися мужчинами, не преминув, однако, неоднократно посоветовать хозяйке дома хорошенько заботиться и беречь оставшегося на ее попечении больного и утомленного проповедника – кумира их всех. Та, в свою очередь, заверяла приятельниц, что будет заботиться о нем больше, чем о собственном ребенке.

 

Глава XVII

У тела Алапаги

Четыре мили, отделявшие ферму Мулинса от заброшенной хижины на берегу реки, фермеры проскакали очень быстро.

Достигнув крайних деревьев около хижины, все спешились, привязали лошадей к ветвям и молча остановились. Ни одним словом не была нарушена таинственная тишина, царившая над покинутым жилищем, хотя приехавших было около пятнадцати человек. Некоторые из них, также молча, будто по какому-то предварительному сговору, стали разводить костер. Затем все осторожно подошли к самому порогу хижины, и глазам всех представилось ужасающее зрелище.

Перед ними лежал труп Алапаги, носивший несомненные следы насильственной смерти. Охотники в изумлении столпились вокруг неподвижного тела, освещая помещение пылающими факелами.

– Несомненно, она кем-то убита, друзья мои! – печально сказал Робертс.

– Конечно! Это сразу видно! – отозвались несколько человек.

Действительно, на груди женщины зияла широкая рана, нанесенная каким-то режущим орудием. Две такие же раны, на которых также запеклась кровь, были нанесены, очевидно, тем же орудием. Судя по истоптанному земляному полу, индианка отчаянно сопротивлялась.

– Господа! – обратился к присутствующим Робертс. – Не может ли кто-нибудь из вас высказать свои соображения? Я, по крайней мере, решительно не могу никого заподозрить в этом гнусном преступлении.

– Да и мы тоже не можем ничего сказать! – отозвались некоторые из собравшихся.

– А кто из вас видел ее за последнее время? – спросил один фермер.

– Я, – сообщил Вильсон, – видел ее вчера днем. Она шла с Ассовумом, мирно беседуя, по берегу реки. Впрочем, кто может заглянуть в душу краснокожего?!

– О, за Ассовума я готов поручиться собственной головой! – вмешался Робертс. – Я клянусь, что он не виновен в этом преступлении!

– Что за преступление, в котором подозревают Ассовума? – внезапно произнес сам индеец, незаметно подошедший вместе с Брауном.

Ассовум быстро вошел в хижину. Охотники молча расступились, давая ему дорогу. Никто не решился предупредить краснокожего, что ждет его. Вдруг он чуть не наткнулся на распростертый на земле труп жены.

– Ох! – простонал он, замирая на месте от ужаса. – Не может быть!

– Боже мой! – воскликнул вошедший за ним Браун. – Алапага убита!

Ассовум вдруг как-то сразу сник, только глаза его, горевшие мрачным огнем, сурово оглядывали лица окружающих, как бы отыскивая убийцу. Рука судорожно сжимала рукоятку томагавка.

Браун, не менее своего друга индейца пораженный представшим зрелищем, тихо выступил вперед и произнес:

– Друзья! Это уже второе убийство, совершающееся у нас. В одном из них обвиняют меня, и для этого-то я и приехал, чтобы оправдаться перед вами. Кого же вы назовете убийцей второй жертвы? Ведь не меня же опять? Друзья! Я собирался надолго покинуть нашу страну и отправиться в Техас, но теперь меняю свое решение. Я остаюсь и, клянусь вам, добьюсь правды! Эта бедная индианка вверилась нам, белым, жила среди нас, была приятна и общительна. Муж ее также дорожил дружбой белых. Так неужели мы лишь сочувствием заплатим двум честным людям за их доверие? Нет! До сих пор я осуждал регуляторов за их беспощадность и своеволие, а теперь вижу, что они правы: иначе поступать и нельзя. Отныне я присоединяюсь к их обществу и здесь, над телом убитой жены моего лучшего друга, клянусь не успокоиться до тех пор, пока не разыщу и должным образом не отомщу гнусным убийцам Алапаги и Гитзкота! Товарищи! Кто хочет действовать со мной заодно и помочь мне своей храбростью и силой?

– Все мы готовы! – разом воскликнули собравшиеся охотники. – Руководи и распоряжайся нами, как сочтешь нужным!

Затем по предложению Брауна часть охотников стала нарезать ветви, чтобы устроить носилки для переноса убитой индианки в ближайшее жилое помещение, но Ассовум отстранил всех рукою, сделав знак, как бы прося их удалиться отсюда.

– Что ты хочешь делать, Ассовум? – спросил Браун.

– Я останусь здесь один… пробуду всю ночь над трупом Алапаги! – печально сказал индеец.

Никто не решился противоречить убитому горем индейцу, и фермеры, один за другим, тихонько покинули хижину. Столпившись поодаль, они стали совещаться, что делать дальше.

– По-моему, – сказал Баренс, – нам следует остаться на ночь здесь. Завтра, по крайней мере, не придется терять времени на лишний переезд.

– Нет, – отвечал Браун, – я не могу остаться здесь, потому что дядя мой, как передавал Ассовум, болен, и Алапага хотели снести ему дичи. К сожалению, теперь она этого сделать не может, и о нем должен позаботиться я. Отправимся обратно к Мулинсу, а завтра я с Вильсоном навещу дядю, да кстати захвачу с собою и лодку для перевозки тела, так как, вероятно, Ассовум захочет похоронить жену около своего жилища по ту сторону реки. У Мулинса мы поговорим и с Роусоном относительно похорон.

– Так-то так, – согласился Баренс, – но не думаете ли вы, что следовало бы поискать следы убийцы здесь, на берегу? Быть может, мы что-нибудь и обнаружим.

– Это совершенно бесполезно! – возразил Браун. – Дождь шел всю ночь и наверняка смыл все следы.

Фермеры согласились с молодым человеком и, не беспокоя больше краснокожего, отправились обратно к Мулинсу.

Долго сидел индеец в полутемной покинутой хижине, вперив взор в бездыханное тело любимой жены. Огонь костра мало-помалу угасал, чуть освещая бронзовое лицо Ассовума, с напряжением обдумывавшего что-то.

Вдруг он внезапно вскочил, раздул угли потухшего было огня, подбросив в него несколько сухих ветвей, и снова уселся против тела, не сводя с него глаз. Ему показалось, что любимая подруга шевельнулась, что грудь ее чуть колыхнулась от дыхания, что губы полуоткрылись. Но нет! Она оставалась неподвижна. Тяжелый вздох разочарования вырвался из груди Ассовума.

Просидев в таком положении около часа, Ассовум опять поднялся. Он, конечно же, не оставил надежды обнаружить следы убийцы и внимательно стал исследовать внутренность хижины. К сожалению, земляной пол был весь истоптан. Это, однако, не обескуражило индейца, и он по-прежнему упорно и методично продолжал свои поиски, не упуская из виду ни одного клочка земли, ни одной соломинки, ни одного сколько-нибудь подозрительного предмета.

Наконец, он облегченно вздохнул: поиски увенчались успехом. Около оленьего мяса он обнаружил ясный отпечаток башмаков, которые носил обыкновенно Браун, но следы которых были найдены на месте убийства Гитзкота.

«Кому же принадлежит этот след? – спросил себя индеец. – Брауну ли, недавно стоявшему здесь со мной, или убийце Гитзкота, из-за которого пало подозрение на Брауна?»

И краснокожий продолжил осмотр. Вот он радостно воскликнул, и в глазах его сверкнуло удовлетворение: у стены валялся окровавленный томагавк Алапаги. Видимо, он уже после был вырван и отброшен в сторону. Выходит, сопротивляясь, Алапага ранила своего убийцу! Эта мысль хоть немного успокоила мстительность Ассовума. Недаром отдала свою жизнь его любимая жена. Больше он ничего не нашел в хижине.

После тщательного обследования помещения индеец вышел из хижины и стал рассматривать и исследовать ее снаружи. Тут уже не было ни малейших следов чьего-либо пребывания. Проливной дождь смыл и уничтожил буквально все. Правда, у самого берега реки Ассовум обратил внимание на обломанные нижние ветви дерева, но под ним не осталось никаких следов.

Тогда Ассовум решил заняться приготовлением тела к предстоявшему назавтра погребению. Он положил Алапагу на разостланный на полу свой плащ, тщательно обмыл тело и волосы, затем сложил ее руки на груди. Правая была крепко сжата, и он уже хотел было так и оставить ее, как ему почудился зажатым в этом кулаке какой-то предмет. С усилием разжал он закоченевшие пальцы жены и увидел большую роговую пуговицу, оторванную, по-видимому, во время борьбы от одежды убийцы.

Несмотря на кажущуюся важность такого открытия, Ассовум только печально покачал головой и спрятал ее в карман; он не надеялся по этой примете найти убийцу: такие пуговицы были у многих.

Потом он опять тихонько уселся у тела Алапаги и оставался в таком положении всю ночь. Огонь давно угас, а Ассовум все сидел, бесцельно вперив взор в бездыханный труп той, которая была для него дороже всех на свете…

Только когда утренний легкий ветерок зашелестел в вершинах деревьев, снаружи послышался какой-то шум, а затем на пороге хижины показались Браун с Вильсоном.

Не обращая внимания на вошедших, Ассовум оставался все в том же застывшем положении. Наконец Браун тихонько дотронулся до плеча своего друга. Только тогда индеец очнулся от своего оцепенения.

– Вставай, Ассовум! – сказал молодой охотник. – Пора приготовиться к похоронам. После погребения мы хорошенько подумаем и о мести убийце!

Индеец машинально повиновался, точно еще не понимая, что ему говорят, и так же машинально произнес:

– Да, да, отомстить за нее! Идем, белый друг!

С этими словами краснокожий засунул за пояс маленький томагавк жены и помог белым перенести труп Алапаги в пригнанную ими лодку.

Вильсон предложил было Ассовуму подкрепиться стаканом виски, но тот только махнул рукой: теперь ему не нужно было ни подкрепления, ни тепла. К усталости и к холоду он был совершенно нечувствителен.

Повинуясь мощным ударам весел, лодка быстро поплыла вверх по реке к расположенной милях в десяти отсюда ферме Гарпера.

 

Глава XVIII

Похороны

Ферма Гарпера стояла в пятистах футах от берега. Несмотря на то что она была приобретена владельцем совсем недавно, земля ее была уже почти полностью расчищена и кое-где засеяна маисом. Повсюду валялись срубленные стволы деревьев, свидетельствуя об интенсивной деятельности, проявленной хозяином до болезни.

Сам дом был устроен так удобно и прочно, как немногие из жилищ здешних неприхотливых и нетребовательных жителей. Все носило отпечаток прочности и солидности. Двойные рамы окон, отлично пригнанные двери, добротная крыша и толстые стены говорили о том, что строитель заботился о своих удобствах и ставил дом на долгие годы. Не довольствуясь близостью реки, он выкопал еще для питьевой воды на дворе фермы колодец. Вокруг жилища были разбросаны несколько сараев и кладовых. Все дышало достатком и трудолюбием. По двору бродили куры, с кудахтаньем отыскивая корм, а к забору были привязаны две прекрасных лошади северной породы, которые сильными ударами копыт о землю выражали свое нетерпение и требовали сытной утренней порции маиса.

На площадку перед этим-то домом и приехали фермеры, предоставившие Ассовуму и Брауну заняться перевозкой убитой Алапаги. Приехавший вместе с остальными Робертс крайне удивился полному безлюдью, царившему на дворе и вообще вокруг фермы. Когда же он, приотворив дверь, вошел внутрь жилища своего доброго знакомого, ему стала понятна причина запустения: Гарпер лежал, разметавшись на кровати в лихорадочном бреду. Это-то и помешало ему, обыкновенно такому гостеприимному хозяину, встретить своих гостей как подобает.

Странным казалось то обстоятельство, что Гарпер, не имевший ни одного врага, а много друзей и пользовавшийся симпатиями всех людей, знавших его, валялся теперь без всякой помощи и участия и около него не было ни одного живого существа, которое могло хотя бы подать ему стакан воды.

Робертс и Баренс, наиболее симпатизировавшие старику, почувствовали некоторые угрызения совести и, подойдя к больному, взяли его за руки. Гарпер бредил и не узнавал их. Он говорил что-то об охоте, о своих приключениях, о племяннике, убившем своего противника, который теперь, как ему казалось, стоял перед ним с обагренными кровью врага руками, протягивая их к постели.

Как раз в это время вошел приехавший для совершения погребения Роусон.

– Назад! Прочь! – закричал ему прямо в лицо метавшийся на постели Гарпер. – Твои руки еще в крови, несчастный убийца! Умой их поскорее, а то они выдадут тебя! Да спрячь нож. О, ты меткий стрелок: таких ран не залечишь!

Методист, не поняв, в чем дело, страшно побледнел, отступил назад и взглянул на Робертса, склонившегося над больным, как бы требуя ответа.

– Мой друг болен, – ответил тот. – Он бредит об убийстве Гитзкота Брауном и не может успокоиться.

– Странный, однако, бред! – сказал Роусон, еле справляясь со своим волнением и подходя к кровати.

– Гарпер, – обратился он к больному, – полно, успокойтесь! Здесь ваши друзья.

С этими словами методист положил свою холодную руку на пылавший лоб больного. Гарпер, не дав еще тому времени договорить последних слов, закричал:

– О, как мне тяжело! Дайте мне хоть каплю воды! Я вам все скажу… это не я убил его… нет… Да! Я все знаю, я все вам расскажу. Да, это я убил его! Я сделал тот выстрел, который стал для него смертельным!

Старик больше не мог ничего произнести: он окончательно обессилел и беспомощно упал на подушку.

– Роусон, – сказал проповеднику Робертс. – Побудьте с больным, пока я сбегаю за водой. Он очень страдает, его мучит жажда. Кстати, я позабочусь и о корме для наших лошадей.

До прибытия Ассовума и Брауна с телом индианки Баренс и без Робертса уже позаботился о лошадях и стал приводить в порядок дом Гарпера, запущенный во время болезни хозяина и отсутствия его племянника. Затем он помог Робертсу смочить голову больного водою и дать ему напиться.

Благодаря такому уходу больной несколько успокоился и заснул глубоким сном.

Приблизительно через четверть часа после этого давно ожидаемая лодка пристала к берегу. Браун и Вильсон при помощи Ассовума перенесли оттуда тело Алапаги на берег и положили его около громадного дуба.

– А где вы собираетесь рыть могилу? – спросил Мулинс, подходя к вновь прибывшим.

Ассовум, услыхав это, отвел Брауна за руку в сторону шагов на сто, поближе к своему вигваму, построенному по индейскому обычаю из кусков древесной коры и крытому звериными шкурами.

Неподалеку находился индейский могильный курган, каких много встречается в наиболее отдаленных частях Северной Америки и в наше время.

– Пусть нежный цветок лугов, – сказал он, указывая на курган, – покоится здесь. В этом кургане погребено немало моих братьев краснокожих. Среди них найдет себе приют и Алапага. Они умерли, наказанные Великим Духом за междуусобную распрю, и их пепел зарыт под этим холмом.

Белые, конечно, не стали препятствовать желанию Ассовума, и Браун с Вильсоном тотчас же принялись копать на указанном месте глубокую яму – последнее прибежище Алапаги. Затем они принесли заготовленный еще вчера гроб и собирались положить туда тело, Ассовум, однако, не согласился на подобное погребение. Он поспешил принести из вигвама несколько высушенных шкур, бережно обвязал ими Алапагу и тогда только, с помощью Брауна, уложил тело жены в гроб.

Тем временем другие фермеры, также желая чем-нибудь помочь при похоронах, сбегали в дом за гвоздями и молотком и хотели заколотить крышку гроба, но краснокожий опять воспротивился, сам обвязал гроб и крышку крепким лассо и сам спустил гроб в могилу.

Тогда из дому вышел Роусон и стал готовиться к исполнению своих обязанностей священника. Ассовум и тут хотел было воспротивиться желанию белого, но, вспомнив, вероятно, о том, что жена его при жизни приняла христианскую религию, только безнадежно махнул рукой и, отходя к стороне, опустился у края могилы, закрыл лицо руками и зарыдал.

До сих пор Ассовум, занятый хоть чем-нибудь, боролся со своим горем, считая недостойным мужчины плакать и поддаваться печали, но теперь, когда все было кончено, когда труп его верной Алапаги находился в могиле, этот крепкий, мужественный сын прерий не выдержал и разразился такими рыданиями, что белым стало вчуже жаль его. Привычный к невзгодам и заслуживавший уважение и восхищение своим мужеством, он не меньше заслуживал и сочувствия в своем горе. Плечи его вздрагивали от сдерживаемых рыданий, а горячие слезы, пробиваясь сквозь пальцы, катились по его пылающим щекам и орошали землю, готовившуюся навеки поглотить его обожаемую подругу. Теперь только краснокожий с грустью понял, что он потерял со смертью этого дорогого ему существа, скрасившего своею любовью всю его печальную, полную опасности и лишений жизнь.

Методист с неподражаемым спокойствием начал надгробную речь по женщине, которую недавно убил собственными руками. Он восхвалял добродетели умершей, от тьмы языческой религии обратившейся к свету христианства; напомнил слушателям о ее почтительности и уважении к мужу, о ее добром, незлобивом отношении к окружающим и ее трудолюбии, набожности и просил Бога простить грешницу, кровь которой в минуту гнева он допустил пролиться за что-то; просил и забвения убийце.

Роусон только что кончил свое надгробное слово, как с ужасом попятился перед выросшей перед ним фигурой краснокожего, который, одной рукой сжимая томагавк жены, а другой указывая на него, произнес:

– Белый! Зачем ты просишь Алапаге помилования у своего бога? Алапага отреклась от веры предков и за то наказана Великим Духом!

Роусон хотел было возражать, но краснокожий одним взглядом охладил его порыв.

– Ты еще просишь о прощении убийцы. Так знай, я всю жизнь свою отдам на его розыск. Я не успокоюсь до тех пор, пока он не будет достойно наказан. Великий Дух слышал мою клятву мщения у тела жены и поможет мне. Если я умру, не исполнив ее, он не примет меня к себе, как честного мужа. Нет пощады гнусному убийце, отнявшему у Ассовума его сокровище!

Роусон, все время пытавшийся что-то сказать, воздел руки к небу, произнося:

– Боже, прости необдуманные слова мщения, произнесенные этим человеком в порыве гнева и отчаяния!

Присутствующие молча слушали речь проповедника, спор его с краснокожим и заключительные слова.

Ассовум не сказал более ни слова и опустился перед могилой на колени, предоставив белым завершить церемонию похорон и засыпать могилу.

После этого большинство фермеров разъехались по домам, у дома Гарпера остались только Вильсон и Баренс, решившие помочь Брауну в уходе за дядей. Роусон также собирался уехать, когда Браун подошел к нему, поблагодарил за погребение индианки и просил остаться, но методист отговорился тем, что у него много хлопот перед свадьбой. Затем он смиренно поклонился и с напускным благочестием, преклонив колена перед могилой убитой им женщины, отправился в путь.

Браун, невольно вернувшийся к печальным воспоминаниям, под влиянием слов Роусона о свадьбе грустно смотрел вслед человеку, похитившему его счастье. Любимая девушка, жизнь с которой рисовалась ему прежде в радужных красках, принадлежала теперь другому, с которым будет связана в скором времени неразрывными узами. Только смерть могла порвать эти узы, скрепленные перед алтарем. Он терял любимую навсегда.

Браун молча пожал руку Ассовуму, затем направился к постели больного дяди, а краснокожий остался у могилы жены сооружать над ней навес из древесной коры для защиты от непогоды.

Солнце уже спускалось к горизонту, когда индеец окончил свое занятие. Окинув еще раз взглядом сооружение, он наклонился к могиле и концом томагавка сделал отверстие в земле, как раз против того места, где находилась голова умершей.

– Зачем ты переделываешь могилу? – спросил Браун, вернувшийся сюда, чтобы предложить своему другу, не принимавшему пищи уже более суток, хоть немного подкрепить свои силы.

– Я ничего не переделываю! – отозвался индеец. – А только проделал отверстие, через которое душа Алапаги могла бы беспрепятственно вылетать из могилы и опять возвращаться туда, когда ей вздумается.

– Душа никогда не может возвратиться, дорогой друг! – печально сказал Браун. – Она улетела на небо и никогда не спустится больше на землю.

– О, мой друг ошибается! – возразил индеец. – Ведь у человека две души. Да, две! – сказал он, видя изумление Брауна. – Когда Ассовуму становится грустно по прежним местам и людям, его душа отправляется туда, к ним, как бы велико это расстояние ни было. Его душа уносится иногда к дверям вигвама, где он когда-то играл ребенком. Она видит там и своего любимого отца, который учит маленького Ассовума стрелять из лука, и ласковую мать, вскормившую его. Ассовум же в это время находится здесь, в своем вигваме, среди белых, далеко от тех мест, и дышит, и живет. Как бы он мог жить, если бы у него была только одна душа? Нет, у краснокожего две души!

Браун не стал возражать, а принес индейцу съестного. Тот сложил это у могилы, а сам уселся тут же. Он развел огонь и всю ночь заботливо поддерживал его.

Белые, спавшие в хижине, слышали доносившиеся к ним жалобные стоны и мрачные песни молившегося на могиле жены краснокожего вождя.