Юный индеец-лакандон закашлялся: в ноздри проник едкий запах дыма с края только что расчищенного поля. Кому-то надо было остаться и приглядеть за тем, как кусты, которые они вырубили, превращаются в золу – ею потом удобрят землю на мильпе. Огонь горел ровно, и он отошел в сторону от дыма. Все остальные отправились домой вздремнуть, да и на него самого влажное тепло нагоняло дрему. Он расправил на коленях длиннополую белую рубаху и принялся за холодные тамалес – скудный обед.

Юноша прилег в тени; глаза у него начали слипаться, и он снова оказался во власти сновидений. С самого детства сны уносили его в царство богов, но, проснувшись, он, как правило, не помнил, что боги сказали или сделали. Хосе, старый колдун, ужасно бранился по этому поводу.

Однако в последнее время сны с каждым разом становились все отчетливее. Осталось только запомнить достаточно, чтобы произвести впечатление даже на Хосе.

Сон перенес его в Шибальбу, владения Ах Пуча, Повелителя мертвых. В Шибальбе всегда пахло дымом и кровью. Он закашлялся: легкие наполнил запах смерти. Кашель разбудил его, и юноша не сразу понял, что уже не в мире мертвых. Утерев слезящиеся глаза, он отодвинулся подальше от костра, от дыма, который ветер гнал прямо на него.

Он поглядел на пламя, уже потихоньку начинавшее угасать, потом опустился на колени перед огнем и пристально посмотрел на него. Хосе все твердил ему, чтобы он полагался на свое чутье и следовал тому, что подсказывает ему внутренний голос. На этот раз, испуганный, но довольный, что никто его не видит, юноша твердо был намерен исполнить наказ.

Обеими руками он заправил за уши волосы, вытащил из кучи срубленных веток покрытый листьями сук и опустил его на землю перед собой. Потом дрожащей левой рукой медленно вытащил из перепачканных кожаных ножен на боку мачете. Согнул правую руку, поднес ее к груди. Стиснул зубы и отвернулся. Пот со лба затекал в глаза, капал с носа. Мачете с силой опустилось на ладонь правой руки.

Молодой человек не издал ни звука, лишь сузились глаза да подбородок дернулся вверх, когда с пальцев на темно-зеленую листву закапала кровь. Наконец ветка пропиталась кровью, он взял ее в левую руку и бросил в огонь. В воздухе опять запахло Шибальбой и древними обрядами предков. Его снова ждал мир мертвых.

Как обычно, юношу приветствовал на древнем языке его народа кролик-писец. Прижимая к пушистой грудке свиток из коры и кисточку, он тихим голосом велел юноше следовать за ним – Ахау Ах Пуч ждет.

Они шли по заброшенному селению – хижины были почти такими же, как в его родной деревушке, только здесь в соломенных крышах там и сям темнели прорехи, дверные проемы зияли, словно рты черепов, а со стен, точно плоть с гниющего трупа, отслаивалась глина.

Кролик вел его меж высоких каменных стен игровой площадки; юноша не помнил, чтобы ему когда-либо доводилось бывать на площадке для игры в мяч, но откуда-то пришло знание, что он играл здесь – и выиграл. Он снова ощутил, как твердый каучуковый мяч ударился о ватную подушечку на локте и по дуге отлетел к каменному кольцу, на котором была высечена обвившая его змея.

Он отвел глаза от змеи и взглянул в лицо Повелителя мертвых, который расположился на тростниковой циновке, застилавшей помост в конце площадки. Глаза Ах Пуча были двумя черными провалами в белой полосе, пересекающей череп. Нос и уста бога были раскрыты навстречу вечности, и от него исходил сильный дух крови и гниющей плоти.

– Хун-Ахпу. Игрок в мяч. Ты вернулся ко мне.

Юноша опустился на колени и прижался лбом к каменной плите, но страха не почувствовал – в этом сновидении он не чувствовал вообще ничего.

– Хун-Ахпу. Сын мой.

Это был голос старухи, раздавшийся слева от него. Иш Чель и ее муж, поджав ноги, сидели на тростниковых циновках в обществе кролика-писца. Их помост держали две исполинские черепахи, похожие друг на друга как две капли воды; если бы не их изредка моргающие глаза, ничто не выдавало бы в них присутствие жизни.

– Круг замыкается, – продолжала богиня. – Для хач виник грядут перемены. Белые люди сами предопределили свое падение. Ты Хун-Ахпу, брат Шбаланке, его провозвестник. Отправляйся в Каминальгую, навстречу брату. Путь откроется тебе.

– Не забывай нас, игрок в мяч, – заговорил Ах Пуч, и голос его прозвучал недобро и глухо, как будто он говорил сквозь маску. – Твоя кровь принадлежит нам. Кровь твоих врагов принадлежит нам.

Впервые за все время сквозь оцепенение пробился настоящий страх. Боль в раненой руке запульсировала в такт словам Ах Пуча, но он нашел в себе силы подняться с колен. Его глаза встретили бесконечную черноту глаз Повелителя мертвых.

Он не успел ответить ему и едва уклонился от летевшего в его сторону мяча. Шибальба исчезла, и он снова очутился у догоревшего костра. Вдогонку донеслось всего одно слово древнего бога:

– Помни.

Коренастый рабочий стоял в тени одного из навесов, наблюдая за тем, как последняя группа студентов археологов и их преподавателей заканчивает работу. Они двинулись к палаткам, и он еще глубже спрятался в спасительную тень. Классический профиль майя выдавал в нем чистокровного индейца, что означало принадлежность к самому низшему классу в социальной иерархии Гватемалы; однако здесь, среди светловолосых студентов, это обстоятельство возносило его на невиданную высоту. Нечасто студенткам выпадала возможность переспать с представителем древней расы жрецов и правителей. Рабочий, облаченный в не по размеру большие голубые джинсы и грязную футболку с эмблемой университета Пенсильвании, не считал нужным разубеждать девушек. Но при этом он старался произвести как можно более отталкивающее впечатление и наблюдал за тем, как желание в них мешается с отвращением.

Ему предстояло преодолеть небольшое расстояние, отделявшее палатки от сарая. Все прошло как нельзя лучше; индеец еще раз проверил, что за ним никто не следит, потом взял в руку замок и сунул в скважину отмычку. Он поворачивал отмычку и так и этак, пока замок в конце концов не щелкнул. Сверкнув ослепительно белыми зубами, он оглянулся на преподавательскую палатку. Потом сунул замок в задний карман джинсов, приоткрыл дверь и бочком протиснулся в сарай. Ему, в отличие от археологов, не пришлось пригибаться.

Вор немного подождал, пока глаза привыкнут к темноте, потом вытащил из заднего кармана фонарик. Его стекло было замотано тряпицей, прикрепленной резинкой. Тусклый круг света заметался по помещению и остановился на полке, заваленной предметами, найденными в раскопах вокруг города. Индеец бочком двинулся по узкому центральному проходу, стараясь не задеть горшки, статуэтки и прочие не до конца очищенные от земли находки, заполнявшие полки по обеим сторонам. По пути он прихватил с полдюжины небольших горшочков и миниатюрных статуэток, сложив добычу в холщовую котомку.

Ухмыляясь при виде рядов глиняной посуды и резных нефритовых украшений, он недоумевал, почему эти нортеамерикано клянут древних расхитителей могил, когда сами так поднаторели точно в том же занятии. Крадучись, вор двинулся по проходу обратно, удержал на месте покрытый черно-красной росписью горшок, опасно закачавшийся на краю полки от его движения. Проворные руки подхватили расколотую нефритовую затычку для ушей, и он остановился, еще раз обвел тесный сарай фонарем. Его внимание привлекли две вещи: шип ската и бутылка джина, запертая здесь от рабочих.

Прижимая бутылку и шип к груди, он прислушался, приложив ухо к двери. Все было тихо, если не считать весьма характерных приглушенных женских стонов, доносившихся из соседней палатки. Наверное, их издавала высокая рыжеволосая девица.

Довольный, что никто его не заметил, индеец выскользнул из сарая и запер его на замок.

Бутылку он откупорил не сразу, а только тогда, когда забрался на один из холмов. Преподаватели говорили, что когда-то все эти холмы были храмами. Он видел рисунки, но не поверил тому, что на них было изображено – какие-то огромные дома с остроконечными крышами, раскрашенными в красный и желтый цвета. Однако наибольшее презрение вызвали у него высокие тощие мужчины, нарисованные рядом с этими храмами. Они совсем не походили не только на него, но и вообще на кого-либо из всех известных ему людей, а также на тех, кого можно было увидеть на сохранившихся фресках, но преподаватели сказали, что так выглядели его предки. С этими нортеамерикано всегда так. Но тогда он лишь забрал себе то, что принадлежит ему по праву наследства.

Он повернулся, заслышав какой-то шум, и при движении что-то впилось ему в бок. Ах да, это шип ската. Какая-то из блондинок – нет, это была рыжая – рассказывала ему, что вытворяли древние правители. «Фу-у, какая гадость», – сказала она тогда. Он про себя согласился. Эти бабы-нортеамерикано, с которыми он спал, вечно задавали ему уйму вопросов про обычаи древних. Похоже, они считали, что, раз он индеец, значит, непременно должен знать тайную науку брухо. Ох уж эти грингас! Откуда они все знают? К тому же они научили его отличать ценные вещи и – что было куда более важно – вещи, которых немедленно хватятся. У него уже собралась неплохая коллекция. Так что он станет богачом, когда продаст ее в Гватемале.

Джин был хорош. Майя прислонился к удобному древесному стволу и стал смотреть на луну. Иш Чель была старухой. Боги древних уродливы, не то что Дева Мария, Иисус или Господь Бог в той церкви, куда он ходил в детстве.

Юноша вытащил из кармана шип ската – по всей длине его покрывала затейливая резьба, – затем потянулся к бутылке с джином, но промахнулся и упал бы, если бы не успел подставить свободную руку. Он был пьян.

Индеец стянул футболку, довольно небрежно сложил ее и перекинул через правое плечо; в лунном свете его покрытый испариной торс матово поблескивал. Он закрыл глаза, и его повело влево; пришлось открыть глаза и поморгать ими. Потом попытался подтянуть ноги в положение, которое видел на многочисленных фресках, для этого он прислонился спиной к скале и удерживал ноги правой рукой, футболку прижал к плечу подбородком. Уверенным движением, которое никак не вязалось с его опьянением, он поднял шип и проколол себе мочку правого уха.

Боль оказалась сильной, она пронзила его, мгновенно разогнав весь хмель и принеся с собой эйфорию, едва из проколотой мочки на подложенную футболку потекла кровь. От невыносимого блаженства его охватила дрожь. Лучше, чем джин, лучше, чем марихуана, которой баловались студенты, и даже лучше, чем кокаин, который он как-то стянул у одного из преподавателей.

В его затуманенный разум закралось ощущение, что он не один на холме. Юноша открыл глаза – когда он успел их закрыть? На мгновение в лунном свете замерцал храм во всем его былом великолепии. Перед ним на коленях в окружении служителей стояла его жена, сквозь ее язык была протянута веревка с шипами. Тяжелый, богато украшенный убор на голове закрывал ему глаза, и он поднял руку, чтобы поправить его.

Храм был просто грудой камней, поросшей кустарником. Рядом не было ни жены в нефритовом уборе, ни служителей. Он по-прежнему был одет в свои грязные джинсы. Индеец резко замотал головой, чтобы стряхнуть остатки наваждения. Уй-юй, до чего же больно! Должно быть, это все джин и россказни баб-нортеамерикано. Если верить их словам, он что-то напутал в древнем обряде. Сила должна была крыться в горящей крови.

Футболка, насквозь пропитавшаяся кровью, свалилась с его плеча. Юноша немного подумал, потом вытащил зажигалку, украденную у одного из преподавателей, и попытался поджечь ткань. Она была слишком влажной; огонь никак не желал заниматься. Тогда индеец развел маленький костерок из прутиков, которые подобрал поблизости. Когда пламя кое-как разгорелось, он бросил в него футболку. От запаха горящей крови его едва не вывернуло. Шутки ради он уселся перед огнем, протянув одну ногу к пламени, как это делали фигурки на многочисленных виденных им горшках. Удерживать такую позу было очень трудно, а горящий огонь завораживал его.

По его представлениям, Шибальба была обителью тьмы и огня, вроде ада, которым его в детстве стращали святые отцы. Это оказалось не так. Больше всего Шибальба напоминала глухую деревушку – никаких тебе телевизионных антенн, никаких радиоприемников, из которых гремит модный рок-н ролл. Полная тишина. Он не встретил никого, шагая меж крохотной группки хижин, их крыши были крутые, как своды храмовых залов. Все казалось таким знакомым – и ни один из его обычных пьяных снов не был столь отчетливым.

Ритмичный звук «га-по, га-по» привел его на игровую площадку. На помосте, венчавшем стену, восседали три человеческие фигуры. Он узнал Ах Пуча, Ицамну и Иш Чель – верховных божеств майя, эту троицу окружали животные, исполнявшие обязанности писцов и слуг. Опустив взгляд к подножию каменных стен, на саму площадку из утоптанной земли, юноша увидел источник шума. Не удостаивая его своим вниманием, существо, которое представляло собой получеловека-полуягуара, настойчиво пыталось забросить мяч в одно из покрытых замысловатой резьбой каменных колец, вделанных высоко над землей в каменные стены площадки. Существо ни разу не пустило в ход лапы. Вместо этого оно поддавало отлетающий от стены мяч головой, боками, локтями и коленями, под пятнистой шкурой перекатывались бугры мышц. Почему ничто из происходящего не кажется ему странным?

Краешком глаза он заметил летящий на него мяч. Движением, показавшимся ему столь же знакомым, как и деревня, он увернулся, подставил локоть и отправил мяч в ближайшее кольцо. Мяч пролетел сквозь него, зрители ахнули и принялись перешептываться. Он сам изумился ничуть не меньше, но решил, что лучше всего вести себя осмотрительно.

– Неплохо! – крикнул он им по-испански.

Повелитель мертвых покачал головой и сердито взглянул на чету стариков. Ицамна заговорил на чистейшем языке майя – и индеец узнал его, хотя услышал в первый раз, и все понял.

– Добро пожаловать в Шибальбу, Шбаланке. Ты столь же искусный игрок в мяч, как и тот, в чью честь ты был назван.

– Меня зовут не Шбаланке.

– Теперь это твое имя.

Черная маска смерти, лицо Ах Пуча, воззрилась на него с высоты, и он проглотил слова, которые вертелись у него на языке.

– Si, это все сон, а я – Шбаланке. – Пожав плечами, он поклонился. – Как скажете.

Ах Пуч отвел взгляд.

– Ты не такой, как все; ты всегда это знал.

Иш Чель улыбнулась ему со своей высоты. То была улыбка крокодила, а не доброй бабушки. Он осклабился ей в лицо и отчаянно пожелал проснуться. Немедленно.

– Ты вор.

Как же выпутаться из этого сна? Древние мифы – настоящие обиталища многочисленных ужасов.

– Ты должен употребить свои способности на то, чтобы обрести власть.

– М м, я так и поступлю. Вы правы. Всенепременно. Вот только вернусь.

Один из кроликов, прислуживавших троице, внимательно смотрел на него, склонив головку набок и подергивая носом. Время от времени он принимался что-то быстро записывать похожей на кисточку ручкой на странном, сложенном в гармошку листе бумаги. Майя вспомнил комикс, который читал в детстве, «Алису в Стране чудес». Там тоже были кролики. А он проголодался.

– Ступай в город, Шбаланке.

Голос у Ицамны был скрипучий, пронзительный – не лучше, чем у его жены.

– Э, а разве где-нибудь тут поблизости нет моего брата?

А он, оказывается, неплохо помнил этот миф.

– Ты найдешь его. Ступай.

Игровая площадка задрожала у него перед глазами, и лапа ягуара отвесила ему подзатыльник.

Шбаланке замычал от боли: его голова соскользнула с камня, который, по всей видимости, служил ему подушкой. Он кое-как уселся, обдирая голую спину о грубый известняк. Сон все еще не отпускал его, и он не мог ни на чем сосредоточиться. Луна между тем спряталась за тучи, и в сгустившейся темноте лишь камни развалин храма рдели своим собственным светом, словно потревоженные в могиле кости. Кости былой славы его народа.

Он наклонился, чтобы подобрать украденные сокровища, и упал на одно колено. Он не смог удержаться, и его вырвало джином и тортильями, которые он съел в обед. Madre de Dios, до чего ж ему худо! Опустошенный и едва держащийся на ногах, он с трудом поднялся и начал спуск с холма. Может, это был вещий сон. Надо уйти отсюда, отправиться в Гватемалу. Того, что у него есть, хватит, чтобы некоторое время ни в чем не нуждаться.

Боже, как болит голова! Похмелье и опьянение одновременно. Это нечестно! Он осторожно потянулся к уху и с отвращением ощупал саднящую дырку в мочке. На пальцах осталась кровь. Это уже определенно не сон! Пошатываясь, юноша порылся в карманах, пока не нашел ушную затычку. Он попытался вставить ее в дырку в мочке, но боль была слишком сильной, а затычка не держалась в разорванной плоти. Его едва не стошнило снова.

Шбаланке – оказывается, вот кто он такой – попытался припомнить странный сон, который уже начал изглаживаться из памяти. Ах да, ему посоветовали отправиться в город. Эта мысль показалась ему толковой. Что, если угнать джип и въехать в столицу с шиком? Авось машины никто не хватится. Все равно с такой чугунной головой пешком он далеко не уйдет.

В темной и дымной соломенной хижине Хосе с серьезным видом выслушал рассказ Хун-Ахпу о его видении. Когда он заговорил о своей аудиенции перед богами, колдун кивнул. Закончив, юноша взглянул на старика в ожидании толкования и наставления.

– Твое видение – истинное. – Хосе распрямился и сполз с гамака на земляной пол. Потом встал перед очагом и бросил в огонь горсть ароматной смолы. – Ты должен повиноваться богам, а не то навлечешь на нас всех беду.

– Но куда мне идти? Где эта Каминальгую? – Хун-Ахпу недоуменно пожал плечами. – Я ничего не понимаю. У меня нет брата, одни сестры. И в мяч играть я не умею… Почему я?

– Ты был избран богами и отмечен их печатью. Они видят то, что незримо для нас. – Колдун положил руку на плечо юноши. – Опасно подвергать сомнению их волю. Их легко разгневать. Каминальгую находится близ Гватемалы. Ты должен отправиться туда. Но сначала мы должны подготовить тебя. – Старик устремил взгляд куда-то мимо него. – Ночью тебе нужно хорошо выспаться. А завтра – в путь.

Когда утром он пришел к дому колдуна, большая часть деревни уже была там, чтобы приобщиться к магическому событию. Он попрощался с ними, и Хосе отправился провожать его с каким-то свертком в руках. Едва деревня скрылась из виду, колдун обернул локти и колени Хун-Ахпу ватными подушечками, которые захватил с собой. Старик сказал, что таким он увидел юношу во сне прошлой ночью. Это был еще один знак, что видение было истинным. Хосе предупредил его, чтобы он не открывал цели своего путешествия никому, кроме тех, кому можно доверять, и только таким же, как и он сам, лакандонам. Если ладино что-нибудь пронюхают, они попытаются остановить его.

Хепон был крохотной деревушкой. От силы три десятка разноцветных домиков жались к площади вокруг церкви. Розовая, голубая и желтая краска на них поблекла, и вид у них был такой, как будто они нахохлились под дождем, который зарядил не так давно. Автомобиль подскакивал на ухабах горной дороги, ведущей в деревню, Шбаланке решил двигаться по самым заброшенным дорогам, какие только смог найти на ветхой дорожной карте под водительским сиденьем.

Заметив, к своей радости, бар, молодой человек подъехал к нему, но потом решил оставить машину за углом, подальше от любопытных глаз. Ему показалось странным, что он до сих пор не видел на улицах ни одной живой души, но, возможно, в этом была виновата отвратительная погода.

Подошвы его кроссовок, еще одного подарка от нортеамериканос, прошлепали по деревянным подмосткам перед баром, ведущим к открытой двери. В тишине, нарушаемой лишь шорохом дождя да звоном капель по железной крыше, этот звук показался ему необычно громким.

Даже полумгла снаружи не подготовила его к темноте, которая стояла внутри, запах табачного дыма, годами застаивавшийся в этих тесных стенах, ударил ему в ноздри. С серого потолка свисало несколько изорванных и выцветших транспарантов с надписью «Feliz Navidad».

– Что тебе здесь нужно?

От неприкрытой враждебности, которая сквозила в этом вопросе, у него заломило в висках. На него из-за длинной стойки, тянувшейся вдоль стены слева от него, недобро смотрела согбенная старуха.

– Cerveza.

Нимало не интересуясь его предпочтениями, она вытащила из холодильника бутылку и открыла ее. Потом поставила пиво на грязную щербатую стойку. Шбаланке потянулся за напитком, но она обхватила бутылку маленькой узловатой ручкой и повела подбородком. Он вытащил из кармана несколько скомканных купюр и положил их на стойку. Неподалеку что-то грохнуло, и оба вздрогнули. Впервые за все время у него закралась мысль, что столь враждебный прием может не иметь никакого отношения к раннему посетителю. Старуха схватила деньги, точно отрицая свой страх, и сунула их в сумку, висевшую поверх засаленного уипиля.

– Что-нибудь поесть у вас будет?

Пиво оказалось вкусным, но сейчас ему было нужнее другое.

– Суп из черных бобов.

Ответ женщины определенно был утверждением, а не приглашением. Его сопровождал грохот, снова раскатившийся по долине.

– А еще что?

Шбаланке огляделся и запоздало сообразил: что-то не так. В подобных местах обычно ошивались несколько старых пьяниц, ожидающих возможности выпить на дармовщину. А женщины, даже такие старые, как эта, редко работали в барах в таких маленьких деревушках.

– Ничего.

Он попытался найти в выражении ее лица ключ к происходящему, но оно было непроницаемо.

Еще один раскат грома превратился в негромкий рев моторов. Шбаланке отступил от стойки и принялся оглядываться в поисках неприметного пути к отступлению. Когда он снова обернулся к старухе, та стояла к нему спиной. Юноша бросился к двери.

Из армейских машин, остановившихся посреди площади, посыпались солдаты в зеленой форме. Спрыгнув на землю, они вскинули автоматы на изготовку, затем часть их, разбившись на пары, отправилась обыскивать дома, окружавшие площадь. Другие двинулись прочь.

Шбаланке скользнул вдоль стены бара в безопасный переулок. Если он сумеет добраться до джипа, у него появится шанс удрать. Он был уже на углу здания, когда один солдат заметил его. Услышав приказ стоять, он выскочил на улицу и, поскользнувшись в грязи, метнулся к джипу.

Фонтанчики грязи, которые автоматная очередь взметнула из земли перед ним, забрызгали его. Шбаланке вскинул руки, чтобы защитить глаза, и упал на колени. Не успел он подняться, как солдат с мрачным лицом ухватил его за локоть и поволок обратно на площадь; он пытался встать, но ноги оскальзывались в густой жиже.

Один из молодых солдат стоял, целясь из «узи» в голову Шбаланке, пока его, уложив лицом в грязь, обыскивали. Свою коллекцию древностей он спрятал в джипе, но солдаты отыскали в его кроссовках тайник с деньгами. Один из них передал ворох банкнот лейтенанту, тот брезгливо поморщился при виде их состояния, но тем не менее сунул себе в карман. Юноша не возражал. Превозмогая боль, которая начала раскалывать его череп, когда он убегал от солдат, он пытался придумать, что бы ему такого сказать, чтобы выкрутиться. Если они узнают, что джип краденый, его песенка спета.

Очередная автоматная очередь заставила его поморщиться. Он чуть приподнял голову; солдат, который держал его, отошел ровно настолько, чтобы ему удалось разглядеть, как из обшарпанной желтой школы на западной стороне площади вытаскивают еще одного человека, вдогонку ему неслись детские крики. Второй пленник тоже был индеец, высокий, в съехавших набок очках на узком лице. Двое конвоиров позволили ему встать на ноги, прежде чем подвести к лейтенанту.

Перед тем как взглянуть в закрытые солнечными очками глаза лейтенанта, учитель поправил свои очки. Шбаланке понял, что ему несдобровать: его соплеменник намеренно пытался разозлить офицера. Это могло привести к еще более плачевному положению, чем то, в котором они уже оказались.

Махнув рукой, лейтенант сбил очки с лица учителя. Когда тот наклонился, чтобы поднять их, последовал удар в висок. Не обращая внимания на кровь, стекавшую по лицу на белую рубаху европейского покроя, учитель вновь надел очки. Правая линза треснула.

Шбаланке начал высматривать путь к побегу – он надеялся, что его конвоир занят сейчас другим. Однако когда он покосился на солдата с «узи», то увидел, что тот не сводит с него глаз.

– Ты коммунист.

Это было утверждение, а не вопрос. Прежде чем учитель успел ответить, лейтенант с досадой посмотрел на здание школы – дети все еще продолжали кричать. Он кивнул стоявшему слева от него солдату, и тот, не целясь, дал очередь по зданию. Зазвенело стекло, посыпалась штукатурка, изнутри донеслось несколько вскриков, потом все стихло.

– Ты – изменник и враг Гватемалы.

Офицер снова ударил учителя в висок. При виде крови Шбаланке вдруг замутило.

– Где остальные изменники?

– Нет никаких других изменников. – Учитель пожал плечами и улыбнулся.

– Фернандес, церковь.

Лейтенант обратился к солдату, который курил сигарету, привалившись к одному из грузовиков. Фернандес выкинул окурок и вскинул толстую трубу, прислоненную к грузовику рядом с ним. Пока он целился, еще один из людей, толпившихся вокруг машин, вложил снаряд в гранатомет.

Обернувшись к старой церквушке в колониальном стиле, Шбаланке впервые за все время увидел деревенского священника, который стоял неподалеку и спорил с одной из поисковых команд: солдаты держали в руках серебряные подсвечники. Гранатомет изрыгнул снаряд, долю секунды спустя раздался взрыв, и церквушка стала оседать. Солдаты, стоявшие рядом с ней, видели, как это произошло, и бросились на землю. Священник упал – от ударной волны или от ран.

Дождь мешался с кровью на лице учителя и, стекая вниз, пятнал рубаху розовым. Шбаланке больше ничего не видел. Боль усилилась и стала такой острой, что он скорчился в грязи, поджимая колени к груди. Что-то происходило. Должно было происходить, потому что никогда еще он не чувствовал такого страха. Он знал, что умрет. Проклятые древние боги привели его сюда на смерть.

Он едва услышал приказ отвести его к школе вместе с учителем. Почему-то тот факт, что офицер даже не удосужился допросить его, показался юноше самым худшим унижением.

Шбаланке стоял, прижимаясь спиной к уже покрытой выбоинами от пуль стене, и его колотило. Солдаты оставили их и отошли прочь, подальше от линии огня. Боль накатывала волнами, изгоняя страх, изгоняя все, кроме невыносимой муки, терзавшей его тело. Он посмотрел сквозь шеренгу солдат, готовившихся к расстрелу, на радугу, которая расцвела между яркими малахитово зелеными горами – вот и солнце выглянуло. Учитель похлопал его по плечу.

– Тебе плохо?

Юноша молчал, пытаясь собраться с силами и не рухнуть наземь.

– Видишь, у бога тоже есть чувство юмора. – Этот ненормальный улыбнулся ему, как плачущему ребенку.

У него нашлись ругательства на языке, который был ему неизвестен до того сна о Шибальбе.

– Мы умираем за наш народ. – Учитель гордо вскинул голову и взглянул прямо в дула ружей, которые нацелили на них.

– Нет. Хватит!

Шбаланке бросился на ружья в тот самый миг, когда они выстрелили. От его рывка учителя бросило на колени. Уже в движении Шбаланке какой-то крошечной частью своего мозга отметил, что страшная боль прошла. Когда пули понеслись навстречу своей цели, он почувствовал себе таким сильным, таким могущественным, каким не чувствовал себя никогда.

Пули ударили в него.

Мгновение он подождал наступления неотвратимой боли и окончательной темноты. Ничего не произошло. Юноша посмотрел на солдат; те таращились на него дикими глазами. Затем часть из них побросали оружие и побежали. Немногие остались на своих местах и продолжали палить, глядя на лейтенанта, который медленно пятился к грузовику и звал Фернандеса.

Подняв с земли камень, он что было силы запустил им в один из грузовиков. Булыжник попал в голову какому-то солдату, раздробил череп и забрызгал спасавшихся бегством людей кровью и мозгами, после чего отлетел к грузовику. Попадание в солдата несколько замедлило его скорость, он угодил в бензобак, и машина взлетела на воздух.

Шбаланке, который в этот момент несся на солдат, остановился и уставился на картину пожара. Охваченные огнем люди – те, что укрылись за грузовиком, – отчаянно кричали. Все напоминало эпизод из какого-нибудь американского фильма, которые он смотрел в городе. Но в фильмах не воняло бензином. И не пахло горящим брезентом и резиной, сквозь которые пробивалась резкая вонь горелой плоти. Юноша попятился.

Откуда-то издалека, словно сквозь толстый слой ваты, он почувствовал, как кто-то схватил его за руку. Шбаланке обернулся, намереваясь ударить противника. Учитель смотрел на него сквозь треснувшие стекла очков.

– Se habla espanol?

Он потянул его с площади на одну из боковых улочек.

– Si, si.

Что происходит? Неужели видение наделило его необыкновенными возможностями? Юноша против воли расслабился и почувствовал, как уходят из него силы. И начал клониться к стене облупленного светло-красного здания.

– Madre de Dios, нам нельзя останавливаться! – Учитель продолжал тащить его. – Они приведут артиллерию. Ты отлично обращаешься с пулями, но сможешь ли отразить снаряды?

– Не знаю…

Он на миг остановился, чтобы подумать об этом.

– Потом выясним. Идем.

Теперь, когда страх смерти отступил, он чувствовал себя так, как будто лишился не только этого странного нового могущества, но и обычных сил. Юноша взглянул на лесистый склон горы в конце улицы, до которого было так далеко!.. Деревья означали безопасность. Солдаты ни за что не сунутся за ними в лес, где их могут поджидать в засаде партизаны.

Учитель потащил его прочь от дома и, поддерживая под мышки, увлек в направлении зеленого убежища. Они срезали путь между двумя маленькими домишками и свернули в сторону, в узкий грязный переулок, который разделял дощатые и оштукатуренные строения. Теперь Шбаланке кое-как передвигался сам, оскальзываясь и оступаясь в предательской коричневой грязи. За садиками переулок превратился в тропку, ведущую по крутому склону вверх, в заросли деревьев. До опушки им предстояло пройти по открытому пространству по меньшей мере пятнадцать метров, где все просматривалось как на ладони.

Он наткнулся на своего спутника – тот резко остановился и заглянул за угол дома слева.

– Чисто. – Учитель по-прежнему не отпускал его руку. – Бежать можешь?

– Si.

После сумасшедшей перебежки юноша рухнул, едва они углубились в лес. Растительность здесь была достаточно густой, чтобы их не заметили, если они будут сидеть тихо и неподвижно. Они слышали, как внизу препираются солдаты, потом подошел сержант и приказал им возвращаться на площадь. Вместо них предстояло умереть кому-то из деревенских. Учитель заметно нервничал. Шбаланке гадал – это из-за человека, ставшего их невольной жертвой, или из-за собственного неожиданного избавления? Пуля в спину – далеко не так романтично, как расстрел.

Учителя звали Эстебан Акабаль, он был пламенный коммунист и борец за свободу. Шбаланке без единого комментария выслушал длинную лекцию о пороках нынешнего правительства и о грядущей революции. Единственное, что его интересовало, – откуда Акабаль берет силы идти дальше. Когда он наконец замедлил шаг, тяжело дыша после очередного отрезка трудного подъема, Шбаланке спросил его, почему он сотрудничает с ладино.

– Необходимо объединиться ради общего блага. Разобщенность между киче и ладино создает и поощряет режим угнетателей. Она искусственна, и как только ее не станет, ничто больше не сможет встать на пути у естественного желания рабочего человека объединиться со своим товарищем-рабочим.

На ровном отрезке пути оба остановились передохнуть.

– Ладино будут использовать нас, и ничто не изменит ни их чувств, ни моих. – Шбаланке покачал головой. – У меня нет желания вступить в твою армию рабочих. Как мне выбраться на дорогу до города?

– Тебе нельзя идти по большой дороге. Солдаты пристрелят тебя, едва увидят. – Акабаль взглянул на ссадины и синяки, которые его спутник заработал во время подъема. – Похоже, твой талант весьма избирателен.

– Думаю, никакой это не талант. – Юноша вытер с джинсов засохшую кровь. – Я видел сон про богов. Там они дали мне имя и силу. После этого сна я смог сделать… то, что сделал в Хепоне.

– Это нортеамерикано дали тебе эти силы. Ты – тот, кого они называют тузом. – Акабаль пристально оглядел его. – Так далеко к югу от Соединенных Штатов их, насколько мне известно, очень немного. На самом деле это болезнь. Один рыжеволосый инопланетянин из космоса занес ее на Землю. Или так они утверждают, поскольку биологическое оружие объявлено вне закона. Большинство из тех, кто заразился ею, погибли. Другие изменились.

– Я видел их среди нищих в городе. Иногда это было ужасное зрелище. – Шбаланке пожал плечами. – Но я не такой.

– Нортеамерикано поклоняются этим тузам. – Учитель покачал головой. – Типичная эксплуатация народных масс фашистскими средствами массовой информации. – Неожиданно он схватил его за руку. – Знаешь, ты можешь оказаться очень полезным для нашей борьбы! Элемент мифологии, связь с прошлым нашего народа. Это может быть полезно, очень полезно.

– Не думаю. Я иду в город. – Юноша вдруг вспомнил о сокровищах, которые оставил в джипе. – После того, как вернусь в Хепон.

– Ты нужен народу. Ты можешь стать великим вождем.

– Я уже это слышал.

Предложение было заманчивым, но ему хотелось стать кем-то большим, нежели вождь народной армии. Теперь, когда у него есть эта сила, он может сделать что-то настоящее, заработать деньги. Но сначала нужно добраться до Гватемалы.

– Позволь мне помочь тебе.

На лице Акабаля застыло напряженное желание, как на лицах студенток, когда им хотелось переспать, как сказала одна из них, с неплохой копией жреца майя. В сочетании с кровью, запекшейся на его лице, оно делало учителя похожим на дьявола во плоти. Шбаланке попятился.

– Нет, спасибо. Я намерен утром вернуться в Хепон, забрать свой джип и уехать. – Он повернулся и зашагал по тропе обратно. Потом, не останавливаясь, бросил через плечо: – Спасибо тебе за помощь.

– Уже темнеет. Ночью ты ни за что не найдешь дороги назад! Мы забрались довольно далеко, они даже с подкреплением не решатся преследовать нас. Сегодня переночуем здесь, а завтра утром двинемся обратно в деревню. Нам ничего не грозит. У лейтенанта уйдет по меньшей мере день на то, чтобы объясниться по поводу потери грузовика и получить подкрепление.

Юноша остановился и обернулся.

– Не будешь больше твердить об армиях?

– Нет, даю слово. – Акабаль улыбнулся.

– У тебя есть что-нибудь съестное? Я очень проголодался.

Шбаланке даже не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни ему так хотелось есть, даже в худшие дни его детства.

– Нет. А вот если бы мы были в Нью-Йорке, ты мог бы пойти в ресторан, который называется «Козырные тузы». Он только для таких, как ты…

Пока его спутник расписывал жизнь, которую тузы ведут в Соединенных Штатах, юноша набрал веток, чтобы не замерзнуть на сырой земле, и улегся на них. Заснул он задолго до того, как учитель закончил свою речь.

Утром они спозаранку двинулись в обратный путь. Акабаль набрал немного орехов и кое-каких съедобных растений, но Шбаланке все еще терзали голод и боль. И все же это не помешало им добраться до деревни за куда меньшее время, чем им понадобилось накануне, чтобы взобраться по склону.

Хун-Ахпу обнаружил, что ватные подушечки – вещь неудобная, поэтому свернул их и привязал на спину. День и ночь он шел без сна, и наконец на рассвете впереди замаячила деревушка, которая, судя по всему, была лишь немногим больше его собственной. Хун-Ахпу остановился и обвязался подушечками – как это тогда сделал Хосе.

«Теперь я похож на воина и игрока в мяч», – подумал он и гордо вскинул голову.

На тропинке, которая бежала меж крытых соломой домишек, появился старик. Он приветствовал Хун-Ахпу на языке, который походил на речь его народа, но все же не совсем совпадал с ней. Оказалось, что перед ним т’о’охил – «хранитель деревни». Добрую минуту он в задумчивости смотрел на юношу, прежде чем пригласил его в свой дом, самый большой дом из всех, в которые когда-либо входил Хун-Ахпу.

Пока большинство жителей деревни терпеливо ждали на улице, когда хранитель расскажет им о утреннем госте, двое мужчин, старый и молодой, пили кофе. Поначалу разговаривать было трудно, но вскоре Хун-Ахпу начал понимать произношение старика и смог поведать ему о себе и своей миссии. Когда юноша закончил, т’о’охил откинулся на подушках и позвал к себе трех своих сыновей, они замерли у него за спиной, прислушиваясь к словам отца:

– Я верю, что ты Хун-Ахпу, вернувшийся к нам. Грядет конец света, и боги послали к нам вестника. – Т’о’охил сделал знак одному из своих сыновей, карлику, выйти вперед. – Чан К’ин пойдет с тобой. Как видишь, боги отметили его, и он говорит с ними от нашего имени. Если ты хак, истинный, он поймет это. Если же нет, он тоже поймет.

Карлик, остановившись рядом с ним, оглянулся на отца и кивнул.

– Бол тоже пойдет с вами. – При этих словах самый младший сын сердито посмотрел на отца. – Он терпеть не может наше прошлое и не будет верить вам. Однако он чтит меня и станет защищать брата в ваших странствиях. Бол, возьми ружье и собери все, что тебе понадобится. Чан К’ин, я буду говорить с тобой. Останься. – Старик поднялся. – Я расскажу деревне о твоем видении и о вашем путешествии. Возможно, найдутся те, кто пожелает сопровождать вас.

Хун-Ахпу вышел вместе с ним из дома и стоял молча, пока т’о’охил рассказывал жителям деревни, что их гость идет вслед за видением и к нему следует относиться с почтением. После этого большая часть народу разошлась, но несколько человек остались, и Хун-Ахпу рассказал им о своем поиске. Юноша старался не задерживаться на них взглядом: его несколько пугало и раздражало то, что на них были штаны и рубахи, как у ладино, а не длинные туники лакандонов.

Когда Чан К’ин и Бол, облачившиеся в традиционную деревенскую одежду и нагруженные припасами, пришли за ним, его слушали всего трое мужчин. Увидев сыновей хранителя, троица зашагала прочь, переговариваясь между собой.

Чан К’ин был спокоен. На его лице не отражалось никаких чувств, ни намека на то, что ему не хочется пускаться в путь. Его брата, однако, приказ отца явно злил. Хун-Ахпу задался вопросом, не пустит ли Бол ему при первой же возможности пулю в затылок, чтобы вернуться к прежней жизни. Однако даже это обстоятельство ничего не меняло. У него не было выбора, он должен был продолжать путь, который избрали для него боги. Хотя он, конечно, испытывал дурные предчувствия из-за того, что боги поручили ему находиться в обществе столь кричаще разодетых людей. Яркая вышивка более подходит ладино, настоящие мужчины должны одеваться скромнее, как принято у его народа. Без сомнений, на пути к брату ему предстояло увидеть много такого, чего он не видел прежде. А еще – оставалось надеяться, что уж его-то брат знает толк в одежде.

На спуск с гор ушло куда меньше времени, чем на подъем. После перехода продолжительностью в несколько часов, начатого на заре, Шбаланке и Акабаль снова очутились в Хепоне. На этот раз в городке оказалось полно народу. При взгляде на остатки грузовика на площади молодой человек ощутил прилив гордости. Но слишком поздно он задумался о цене, которую город заплатил за его побег, – когда поймал на себе сердитые взгляды кое-кого из мужчин, когда заметил заплаканные, полные ненависти лица многих женщин. В окружении такого количества народу, под конвоем Акабаля, который крепко держал его за локоть, у него почти не было надежды добраться до джипа и бежать.

Их появление в баре, который сегодня превратился в место сбора горожан, было встречено отнюдь не молчанием: одни требовали его смерти, в то время как другие провозглашали его героем. Шбаланке боялся раскрыть рот. Он стоял в сторонке, прислонившись к стойке, а Акабаль забрался на нее. Учителю пришлось обменяться несколькими взаимными окриками и оскорблениями на языке киче и испанском, чтобы завладеть вниманием всех собравшихся.

Юноша был так поглощен наблюдением за людьми, стремясь уловить признаки готовящегося насилия, что до него не сразу начал доходить смысл эмоционального выступления Акабаля. Речь шла о Шбаланке и его миссии, которую оратор сопоставил с христианским Вторым пришествием и концом света, который предсказали древние жрецы.

«Шбаланке, утренняя звезда, явился как предтеча новой эры, в которую индейцы вернут себе свои исконные земли и станут властвовать над ними, как властвовали столетия назад. Погибель грядет лишь для ладино и нортеамерикано, не для майя, которые унаследуют Землю. Киче не должны больше слушать чужаков, социалистов, коммунистов и демократов. Они должны вернуться к истокам или пропадут навеки. А Шбаланке – это знак свыше. Боги наделили его особой силой…»

Совершенно сбитый с толку, молодой человек вспомнил, как Акабаль объяснял ему, что его способности – результат болезни.

«… Но даже сын божий не может в одиночку победить захватчиков. Он был послан сюда, чтобы собрать последователей, воинов, которые будут сражаться на его стороне, пока не отвоюют все, что ладино и столетия украли у них».

Закончив, Акабаль затащил Шбаланке на стойку и спрыгнул вниз, оставив невысокого юношу в грязной футболке и голубых джинсах в одиночестве над переполненным залом. Учитель повернулся к нему лицом, вскинул кулак и принялся скандировать его имя. Сначала медленно, затем со всевозрастающим пылом, люди в зале подхватили призыв; во вскинутых кулаках многих были зажаты винтовки.

Оказавшись один на один с собственным именем, от которого сотрясался зал, Шбаланке нервно глотнул, разом забыв про голод. Пока что он еще был не готов стать вождем, и это вовсе не так рисовалось ему в воображении. На нем не было щегольской формы, а эти скандирующие люди вовсе не походили на ту вымуштрованную и превосходно управляемую армию, которая должна была привести его к власти и усадить в президентское кресло. Все глаза были устремлены на него, и в них горело выражение, которого ему еще никогда не доводилось видеть. Это было преклонение и доверие. Чувствуя дрожь во всем теле, он медленно поднял кулак и отсалютовал им и богам. А сам вознес безмолвную молитву, чтобы не провалить с треском всю эту затею.

Грязный маленький человечек, он понимал, что теперь стал единственной их надеждой. И, случайное ли порождение болезни нортеамерикано или дитя богов, он поклялся всем божествам, которых признавал, майя и европейским, Иисусу, Марии и Ицамне, что сделает для этих людей все, что может.

Но его брату Хун-Ахпу, наверное, приходится не так тяжко.

Они покинули деревню, и, пока Хун-Ахпу снимал свои ватные доспехи, к ним присоединился еще один попутчик – из тех мужчин, которые слушали его у дома хранителя деревни. Теперь они молча шли по Петенскому лесу, каждый наедине со своими мыслями. Передвижение было медленным из-за Чана К’ина, впрочем, карлик явно привык обходиться без помощи окружающих. В деревушке, где жил Хун-Ахпу, карликов не было, но все знали, что эти маленькие человечки приносят удачу и выражают волю богов. Хосе частенько говорил, что лучше бы Хун-Ахпу родился карликом, раз уж боги отметили его своей печатью.

В полдень они сделали привал. Хун-Ахпу смотрел на солнце, своего тезку, висящее в центре неба, когда услышал чьи-то шаги. Чан К’ин подковылял к нему, его лицо было по-прежнему непроницаемым. Они несколько минут просидели рядом в молчании, потом карлик произнес:

– Завтра, на рассвете, жертвоприношение. Боги желают убедиться, что ты достоин их выбора.

Его огромные черные глаза пристально смотрели на юношу, тот кивнул в знак согласия. Карлик поднялся и зашагал обратно, туда, где сидел его брат. У Бола все еще было такое лицо, как будто он желал Хун-Ахпу смерти.

После полудня они снова пустились в долгий и жаркий путь. Когда они добрались до Яльпины, уже почти стемнело. Первым в деревню отправился Чан К’ин, и спустя некоторое время явился посланный им мальчишка. Старейшины разрешили войти всем остальным.

Ребятишки хихикали и насмехались над ватными доспехами Хун-Ахпу, пока матери не зашикали на них. Обращаясь к собравшимся жителям деревни, юноша заговорил о своем предназначении, которое вело его на поиски брата, с кем на пару ему было предначертано возродить их индейскую культуру. Люди согласно кивали головами – у них тоже были предзнаменования, пятнадцать лет назад здесь родился ребенок в переливчатом оперении лесной птицы.

Девочку по имени Мария вытолкнули из толпы вперед. Она оказалась красавицей, а перья, покрывавшие ее голову вместо волос, лишь усиливали это впечатление. Он взял ее за руку, и девочка встала рядом с ним. Мария сказала, что давно ждет его и Хун-Ахпу именно тот человек.

В тот вечер в доме родителей девочки, где остановились Хун-Ахпу и Чан К’ин, перебывали многие жители деревни – приходили поговорить с ними о будущем. Мария ни на шаг не отходила от Хун-Ахпу, пока они не легли спать у очага.

Перед рассветом карлик разбудил Хун-Ахпу, и они двинулись в лес, оставив Марию дома собираться в путь. Юноша захватил с собой только свой мачете, а Чан К’ин – узкий европейский нож. Взяв у карлика нож, Хун-Ахпу преклонил колени, вытянул руки ладонями вверх. Правая, с уже поджившим шрамом трехдневной давности, дрожала в предвкушении. Не морщась и не колеблясь, он вогнал нож в ладонь правой руки и оставил его там; голова его запрокинулась, тело забилось в экстазе.

Недвижимо, если не считать на миг расширившихся огромных глаз, Чан К’ин смотрел, как юноша ловит ртом воздух, как кровь сочится из его руки. Он оторвался от созерцания лишь затем, чтобы положить на землю под льющуюся кровь домотканую тряпицу. Затем вытянул шею, вглядываясь в широко раскрытые невидящие глаза Хун-Ахпу, словно стараясь увидеть в них его разум.

Через несколько минут юноша ничком упал на землю; Чан К’ин подхватил пропитанную кровью тряпицу и при помощи кремня и кресала развел небольшой костерок. Когда Хун-Ахпу пришел в себя, он подполз к огню и бросил подношение в огонь.

Дым поднимался в небо навстречу встающему солнцу.

– Что ты видел? – Чан К’ин заговорил первым, застывшие черты лица не позволяли прочесть его мысли.

– Боги довольны мной, но мы должны идти быстрее и собрать больше людей. По-моему… я видел Шбаланке во главе армии народа. – Хун-Ахпу кивнул и стиснул ладони. – Такова их воля. Но нам предстоит еще долгий путь и много работы, прежде чем мы добьемся успеха. – Он взглянул на Чана К’ина.

Карлик сидел, широко раскинув коротенькие ножки и подперев подбородок рукой.

– Сейчас мы вернемся в Яльпину и поедим. – Он с трудом поднялся на ноги. – Я видел тут несколько грузовиков. Мы возьмем один – так нам проще будет передвигаться по дорогам.

Их разговор прервала Мария, которая, запыхавшись, вбежала на поляну.

– Кацик хочет говорить с вами! Из соседней деревни явился гонец. Армия прочесывает всю округу в поисках повстанцев. Вы должны немедленно уходить.

Она тряхнула перьями, и они блеснули в первых лучах солнца. Хун-Ахпу кивнул ей.

– Встретимся в деревне. Приготовься идти с нами. Ты будешь знаком для других.

Юноша закрыл глаза, сосредоточиваясь. Деревья за поляной начали превращаться в дома Яльпины. Казалось, деревушка растет навстречу ему. Последнее, что он увидел, было удивленное лицо Чана К’ина и Мария, упавшая на колени.

К тому времени, когда Чан К’ин с Марией вернулись в Яльпину, он уже поджидал их. После завтрака Хун-Ахпу и его товарищи пустились в путь на старом грузовом «фордике», который покатил их на юг по дороге, ведущей в столицу. Кроме Марии к ним присоединилось еще с полдюжины мужчин из Яльпины. Остальные, кто решил поддержать их дело, разошлись по другим индейским деревушкам, в Петен и на север, в Мексику, где ждали десятки тысяч индейцев, изгнанных из родных домов подлыми ладино.

Армия Шбаланке разрасталась по мере того, как он приближался к Гватемале. В точности как история о его деяниях в Хепоне. Когда он хотел пресечь небылицы, Акабаль объяснил ему, как важно, чтобы народ поверил в эти фантастические россказни. Пришлось согласиться с доводами учителя. Однако роль вождя народа не совсем соответствовала его ожиданиям.

Джип вместе с тайничком никто не тронул, и теперь машина возглавляла разномастную колонну старых дребезжащих колымаг. Они уже собрали несколько сотен последователей, каждый из которых был вооружен и рвался в бой. В Хепоне его снабдили местными штанами и рубахой, но в каждом городке и деревушке, мимо которых они проезжали, был свой наряд и свои узоры. Их жители считали своим долгом вместе с мужьями и сыновьями подарить ему одежду, а он чувствовал себя обязанным надевать ее.

Теперь ряды его армии пополнились женщинами. Большинство решили не расставаться со своими мужьями, но были и такие, которые пришли ради борьбы. Шбаланке это не нравилось, но Акабаль оказывал им радушный прием.

Много времени они тратили на то, чтобы раздобыть провизию, их также не оставляли тревожные мысли о том, что случится, когда правительственные войска ударят по ним. И Шбаланке, и Акабаль сходились во мнениях, что они продвинулись слишком далеко и слишком легко.

По дороге на Закуальпу их ожидало неприятное известие – согласно донесениям разведчиков, впереди повстанцев караулили два танка и пять бронетранспортеров, две сотни тяжеловооруженных солдат были готовы остановить продвижение противника при помощи легкой артиллерии и реактивных снарядов.

Шбаланке и Акабаль созвали партизанских командиров, которым уже доводилось участвовать в боевых действиях. Их старые винтовки и дробовики не могли сравниться с армейскими «М 16» и реактивными снарядами. Ничего другого не оставалось, как только использовать опыт партизанской войны. Было принято решение разбить войско на команды и отправить их на холмы, окружавшие Закуальпу. В соседний с Закуальпой городок послали людей привести еще бойцов, но им требовалось время, чтобы кружными путями добраться до города и вернуться обратно. Шбаланке отвели роль вдохновителя. Если он выдержит это испытание, значит, является истинным вождем. Если проиграет, значит, он привел людей на гибель.

Юноша вернулся к своему джипу и вытащил из ящика под водительским сиденьем шип ската. Акабаль предложил отправиться в джунгли вместе с ним, но Шбаланке велел ему остаться. На самом деле он до смерти боялся, что сила не вернется к нему. Ему нужно было время принести еще одну жертву… да что угодно, лишь бы удалось сфокусироваться на силе, которую он ощутил тогда и не чувствовал с тех самых пор.

Шбаланке отыскал крохотную полянку, окруженную кольцом деревьев, и уселся на землю. Он попытался восстановить то ощущение, которое было у него перед предыдущим видением. А вдруг дело в выпивке? Он положил на землю одну из белых хлопчатобумажных рубах, которые ему надарили по пути. Затейливый узор, украшавший ее, был сделан при помощи одной-единственной ярко-красной нити. Где же ему на этот раз взять кровь? Он перебрал в уме список священных частей тела, затем обтер изогнутый шип полой рубахи и выпятил нижнюю губу. Вознося молитвы всем богам, каких только мог вспомнить, он воткнул шип в губу, чуть приподнял его, чувствуя, как колючки рвут плоть, и надавил еще. Потом склонился над рубахой так, чтобы кровь текла по черному шипу на белую рубаху, оставляя на ней новые узоры. Когда на рубаху упали последние капли, он нажал на шип и вытащил его из губы. Рот наполнился тошнотворным медным привкусом крови, к горлу подкатила тошнота. Зажмурившись и сжав кулаки, юноша овладел собой, а потом спустя некоторое время при помощи все той же зажигалки поджег рубаху.

На этот раз он не видел никаких снов о Шибальбе. И вообще никаких снов. Но от дыма и потери крови опять рухнул в обморок. А когда очнулся, луна стояла высоко и больше половины ночи осталось позади. На этот раз его не мучило похмелье, боль не разрывала мышцы, привыкая к новым, бродившим в нем силам.

Он поднялся, прошел по поляне к самому большому дереву и ударил кулаком по стволу, оно взорвалось и опало на землю дождем из щепок и ветвей. Шбаланке поднял лицо к звездам и возблагодарил богов.

Юноша отправился обратно в лагерь, как вдруг на утоптанную тропку вышел незнакомец. На мгновение Шбаланке испугался, но мужчина, оказавшийся часовым, поклонился ему, а затем, держа винтовку наготове, проводил его к джипу.

Остаток ночи шум приготовлений не давал спать всем, кроме самых закаленных ветеранов. Акабаль расхаживал рядом с джипом, прислушиваясь к реву двигателей подтягивавшихся на позиции танков; в горах шуму вторило эхо. Шбаланке некоторое время молча смотрел на него, затем попытался ободрить:

– Я справлюсь с ними. Я чувствую это. Все, что нужно, – просто попасть в них камнями.

– Ты не сможешь защитить всех. Неизвестно даже, сможешь ли ты защитить себя самого. У них снаряды, много снарядов. У них танки. Как ты собираешься справляться с танками?

– Мне говорили, что их слабое место – гусеницы. – Шбаланке пристально посмотрел на учителя. – Акабаль, с нами боги. С вами я.

– С каких это пор ты стал богом?

– Думаю, я всегда это знал. Просто понадобилось время, чтобы другие поняли мое могущество. – Юноша мечтательно возвел глаза к небу. – Утренняя звезда. Это ведь я.

– Матерь божья! Да ты сошел с ума!

Их прервал гонец, приблизившийся со стороны городка, и усилившийся шум внизу.

Партизанские командиры опять собрались на совещание, где Акабаль еще раз озвучил роль Шбаланке в осуществлении плана.

– До моста за тобой поедут пустые грузовики и примут вражеский огонь на себя. Но несколько секунд спустя придется оказать им более активное сопротивление. Дело за тобой. Огонь, который откроешь ты, защитит наших снайперов в горах.

Камни уложили на прочные салазки, которые привязали к джипу. Светало, водители завели двигатели. Акабаль подошел к джипу.

– Постарайся не дать себя убить. Ты нужен нам.

Он протянул руку на прощание.

– Не волнуйся. Все будет отлично. – Шбаланке коснулся плеча учителя. – Уходи в горы.

Юноша поехал вперед, тем самым давая сигнал двигаться колонне, выстроившейся на узкой дороге. Завернув за поворот, он увидел впереди мост и по обеим его сторонам – танки. Их пушки ответили огнем на появление противника; Шбаланке выскочил из джипа и откатился в сторону; его потяжелевшее тело оставило выбоины в дорожном покрытии. Обломки взорвавшегося джипа не причинили ему никакого вреда, и все же он, добираясь до салазок со своими снарядами, инстинктивно пригибал голову к земле. Схватив первый камень, юноша подбросил его в воздух и ударил по нему ладонью; камень со свистом полетел вверх и врезался в склон над войсками. На солдат посыпалась земля, но больше ничего не произошло. Надо лучше прицеливаться! Следующий камень порвал гусеницу танка слева. Еще один заклинил орудийную башню так, что она перестала поворачиваться. Повстанцы открыли огонь, Шбаланке осыпал ряды наступающих градом камней и видел, как падали сраженные им люди. Повсюду кровь, ее было столько, сколько он никогда не видел за всю свою жизнь. И он… продолжал швырять камни так быстро, как только мог.

Пули отскакивали от его тела, Шбаланке отбросил осторожность и встал перед нападавшими в полный рост. Его снаряды-камни наносили определенный ущерб, но все же больше жертв артиллерийского огня насчитывалось в рядах индейцев, оккупировавших горные склоны над солдатами.

Несмотря на всю свою силу, второй танк остановить не удалось. Он бросал камни не под тем углом – ни один из них не смог долететь до танка.

В шум боя вклинился новый звук. Вертолет стремительно пронесся над самым полем сражения. Теперь у вражеской армии появится преимущество в воздухе, из-за которого могут погибнуть его люди. Шбаланке потянулся за камнем и обнаружил, что остались только самые маленькие обломки. Он принялся обшаривать землю в лихорадочной попытке найти что-то такое, что можно бросить; отчаявшись, оторвал кусок искореженного металла от остова джипа и запустил им в вертолет. Попадание оказалось точным, и огненный шар, еще миг назад бывший воздушной машиной, рухнул в ущелье, языки пламени взвились выше моста.

Двигатель уцелевшего танка взвыл, набирая обороты, и эта громадина дала задний ход. Солдаты освободили танку дорогу и тоже начали отступление. Теперь Шбаланке мог без помех прицелиться по бронетранспортерам. Оторвав от джипа еще две железяки, он подбил два из них. И тут он увидел сцену, которая положила конец всем его фантазиям о том, как он станет великим воином. С горы на удалявшийся танк спрыгнул мальчишка. Он распахнул люк и, прежде чем его сразила пуля, успел бросить внутрь гранату. За миг до того, как танк взлетел в воздух, мертвое тело распласталось на отверстии люка, словно флаг поверх гроба. Потом все исчезло в пламени.

С отступлением солдат бой на мосту утих сам собой, и из леса к мосту потянулись индейцы. Тишину нарушали лишь стоны раненых да пение птиц, которые вернулись в свои гнезда вместе с затишьем.

Навстречу Шбаланке выскочил Акабаль, не скрывавший своей радости.

– Мы победили! Получилось! Ты был великолепен.

Учитель сгреб его в охапку и затряс, но затем отпустил, заметив грустное выражение лица.

– Слишком много крови.

Гибель мальчишки мешала радоваться победе.

– Но это кровь ладино. Вот что важно.

– Не вся.

Услышав этот разговор, один из их сподвижников подошел к ним.

– Но достаточно. – Он пристально взглянул на Шбаланке. – Ты ничего подобного раньше не видел, да? Не показывайся людям в таком виде. Ты герой. Это твоя обязанность.

– Древние боги славно попируют сегодня. – Юноша окинул взглядом пролет моста, земля за которым была усеяна мертвыми телами. – Быть может, ничего иного они и не желают.

Журналисты отыскали их раньше армии. Хун-Ахпу, Чан К’ин и Бол стояли у своей палатки, наблюдая за двумя вертолетами, которые показались над горами на юге. Один приземлился на площадке, где прошлой ночью отплясывали и произносили речи. Второй – неподалеку от лошадей. Хун-Ахпу как-то раз видел самолет ладино, но такие странные машины – никогда. Опять эти ладино попрали законы природы в попытке сравняться с богами!

Вокруг вертолетов начала собираться толпа. Лагерь состоял из нескольких палаток и горстки старых, едва не разваливавшихся на ходу грузовиков, но сейчас в нем жили сотни людей, многие из них были отмечены богами и не могли присоединиться к товарищам без посторонней помощи. Видеть столько боли было грустно, и все-таки Хун-Ахпу чувствовал себя сильным и твердо решил пройти путь, предопределенный богами.

Подошла Мария и положила ладонь ему на руку, крохотные перышки, покрывавшие ее, легонько касались его кожи.

– Что им нужно от нас? – с тревогой спросила она.

Ей уже доводилось сталкиваться с тем, как воспринимают ладино отмеченных богами.

– Они хотят согнать нас в один из своих цирков, устроить себе потеху, – сердито ответил Чан К’ин.

– Мы узнаем, что им нужно, Мария. Не бойся их. У них нет ни сил, ни истинных душ. – Хун-Ахпу погладил девушку по плечу. – Останься здесь и успокой людей.

Хун-Ахпу и Чан К’ин направились к тому вертолету, что приземлился в центре лагеря. Бол следовал за ними, столь же молчаливый, как и всегда, с винтовкой в руке, и смотрел на людей с камерами, которые высыпали из странной машины и стояли, разглядывая притихшую толпу индейцев перед ними. Лопасти вертолета остановились, и тишину не нарушал почти никакой шум.

Трое мужчин медленно пробрались сквозь толпу. Они старались не двигаться быстрее, чем их сторонники могли освободить им дорогу. Руки, лапы, крылья, щупальца тянулись к Хун-Ахпу на его пути. Он пытался коснуться каждого, но не мог остановиться, чтобы поговорить с ними, потому что знал – иначе он никогда не доберется до вертолета.

На каждом борту и на брюхе воздушной машины крупными буквами было выведено от руки: «ПРЕССА»; в глазах репортеров читались страх и отвращение. Когда один из отмеченных богами двинулся вперед, они дружно попятились. Откуда им знать, что избранники богов – более истинные люди, чем они сами. Такая слепота к истине была типична для ладино.

– Я Хун-Ахпу. Кто вы такие и зачем здесь?

Он задал вопрос на языке майя, потом повторил его по-испански. Камеры защелкали сразу же, едва его можно стало отличить от толпы.

– Господи Иисусе, да он и впрямь считает себя одним из этих героев близнецов.

Замечание на скверном испанском сделал один из мужчин перед ним.

– Я Хун-Ахпу, – повторил он.

– Том Петерсон, Эн-би-си, центральноамериканское бюро. Мы слышали, что вы здесь затеваете джокерский крестовый поход. Что ж, джокеры и индейцы. По всей видимости, это правда. – Высокий светловолосый мужчина взглянул через плечо Хун-Ахпу на толпу. По-испански он говорил со странным акцентом, медленно и протяжно. – Я так понимаю, вы тут за главного. Мы хотели бы поговорить о ваших планах. Может, где-нибудь здесь есть местечко потише?

– Мы будем говорить с вами здесь.

Чан К’ин снизу верх посмотрел на мужчину, одетого в белый хлопчатобумажный европейский костюм. Петерсон словно и не заметил карлика, стоявшего рядом с Хун-Ахпу. Их глаза встретились, и первым отвел взгляд Петерсон.

– Ладно. Здесь тоже сойдет. Джо, проверь, чтобы со звуком все было нормально.

Между Петерсоном и Хун-Ахпу вклинился еще один человек и ткнул в Петерсона микрофоном, ожидая следующих его слов. Но внимание Хун-Ахпу уже было занято другим. Репортеры из второго вертолета сообразили, чтo происходит на площадке в центре, и принялись проталкиваться сквозь толпу, чтобы добраться до Хун-Ахпу. Тогда он обратился к мужчинам и женщинам, которые держали свое оборудование подальше от его людей с таким видом, как будто переходят вброд реку.

– Остановитесь. – Юноша говорил на языке майя, но его голос привлек внимание как журналистов, так и его сторонников. Все глаза устремились к нему. – Бол, приведи их сюда.

Бол посмотрел на брата, прежде чем двинуться за репортерами. Толпа расступилась перед ним, сначала когда он шел в одну сторону, потом снова, когда он вел журналистов к их коллегам. Перед тем как вернуться к Хун-Ахпу и Чану К’ину, он махнул им винтовкой, требуя остановиться.

Петерсон снова начал задавать вопросы.

– Каково место вашего назначения?

– Мы идем в Каминальгую.

– Это совсем рядом с Гватемалой, да? Почему именно туда?

– Там я встречусь со своим братом.

– И что же вы собираетесь делать, когда встретитесь со своим братом?

Прежде чем Хун-Ахпу успел ответить на этот вопрос, вмешалась одна из женщин со второго вертолета.

– Максина Чен, Си-би-эс. Что вы думаете о победе вашего брата, Шбаланке, над солдатами, которых послали остановить его?

– Шбаланке сражается с армией?

– Вы не знали? Он идет через нагорье и привлекает на свою сторону все существующие индейские повстанческие группировки. Его армия вышла победительницей из всех столкновений с правительственными войсками. На нагорье введено чрезвычайное положение, но даже это не замедлило его продвижения. – Она обвела взглядом его сторонников. – На нагорье за каждым деревом прячется по повстанцу уже много лет. Здесь, в Петене, всегда было тихо. До сих пор. Какие цели вы преследуете?

Ее внимание вновь устремилось на него.

– Когда я увижу моего брата Шбаланке, мы решим, чего мы хотим.

– А тем временем что вы намерены сделать с армией, которую послали остановить вас?

Хун-Ахпу обменялся взглядами с Чаном К’ином.

– Вы что, и об этом не знаете? Господи, да они всего в нескольких часах пути! Почему, как вы думаете, мы так спешили добраться до вас?

Карлик принялся допрашивать Максину Чен.

– Сколько их и где они? – Бесстрастные черные глаза Чана К’ина впились в ее глаза.

– Человек шестьдесят; может, немного больше, здесь нет больших отря…

– Максина! – Петерсон утратил свою журналистскую беспристрастность. – Ради бога, не лезь в это дело. По твоей милости нас всех арестуют.

– Заткнись! Ты не хуже моего знаешь, что здесь многие годы творился геноцид. Эти люди наконец-то решили дать отпор. Тем лучше для них.

Она присела на корточки и начала чертить на земле карту для Хун-Ахпу и Чана К’ина.

– Я сматываю удочки.

Петерсон замахал рукой, и винт вертолета пришел в движение. Репортеры и операторы начали забираться в кабину или бросились к той машине, которая стояла на лугу.

Максина оторвалась от карты и подняла глаза на своего оператора.

– Роберт, оставайся со мной, это будет эксклюзив.

Оператор выхватил звуковую аппаратуру у техника, готового дать деру, и нацепил ее на себя.

– В один прекрасный день меня по твоей милости прихлопнут, и тогда мой призрак вернется и будет тебя преследовать.

Журналистка уже была поглощена картой.

– Но не сегодня же, Роберт? Разве ты видел у правительственных войск тяжелую артиллерию?

Понадобилось совсем немного времени, чтобы выяснить, каким оружием они располагают. У них имелось некоторое количество винтовок и дробовиков, большинство людей были вооружены мачете. Обсуждение дальнейшей стратегии вел Бол, и Хун-Ахпу поразился его опыту.

Предстояло иметь дело всего с несколькими десятками солдат, однако индейцы уступали им в опыте и вооружении. Бол предложил напасть на правительственные отряды, когда те выйдут из каньонов на равнину. Разделив всех людей на две группы, они смогут лучше воспользоваться особенностями местности. И где можно набраться этих познаний? Наверняка тихий и спокойный внешне молодой человек был повстанцем.

Отдав своим людям распоряжения относительно плана защиты, Хун-Ахпу предоставил муштровку Болу и совершил еще один обряд кровопускания. Он надеялся, что искренние молитвы дадут ему силу, в которой он нуждался, чтобы использовать свои богоданные способности и спасти людей. Боги должны быть на их стороне, или все они погибнут.

Вернувшись в лагерь, Хун-Ахпу обнаружил, что половина воинов, которым предстояло лицом к лицу встретиться с армией, уже вскочили в седла. Сев на своего коня, он помог устроиться у себя за спиной Чану К’ину. Потом кратко обратился к ждущим приказа индейским воинам со словами ободрения и велел доблестно сражаться во славу богов.

Увидев скачущих на них всадников, солдаты остановили грузовики прямо перед входом в ущелье и высадились. Высыпав из машин, они попали под огонь снайперов, которых Бол спрятал в зарослях. Атаку Хун-Ахпу встретила редкая цепочка людей. Слева и справа от них снайперские пули косили их товарищей. Лишь немногие, наплевав на смерть и не дрогнув, встретили несущуюся на них шумную толпу. Сержанты кричали на солдат, приказывая «сомкнуть ряды и стрелять по грязным индейцам!».

Всадники Хун-Ахпу не привыкли вести стрельбу, сидя верхом на скачущих конях, поэтому едва держались в седле и удерживали винтовки, целиться при этом у них не получалось. Как только солдаты это поняли, начался методичный расстрел противника. Хун-Ахпу видел, как страх и смятение в рядах правительственных войск испаряются и дисциплина берет свое. Один солдат поднялся и прицелился из своего «узи» прямо Хун-Ахпу в голову. Чан К’ин предостерегающе закричал, и Хун-Ахпу исчез. Карлик остался один на коне, которым теперь никто не управлял, и принял пулю на себя. В тот самый миг, когда выстрел расколол череп Чана К’ина, Хун-Ахпу вновь возник – позади стрелявшего, – полоснул его по горлу обсидиановым клинком, забрызгав кровью других солдат, и вновь исчез.

Прикладом винтовки юноша ударил по шлему солдата с гранатометом, прежде чем тот успел выстрелить по кустам, где скрывались снайперы, а затем, мгновенно перевернув винтовку, застрелил его. Схватив гранатомет, он исчез и почти в тот же миг появился снова, уже без гранатомета. На этот раз он убил сержанта.

Весь в крови, исчезая почти в ту же секунду, как и появлялся, Хун-Ахпу налетал на солдат, как злой дух. Разве можно сражаться с привидением? Куда бы они ни целились, он оказывался совершенно в другом месте. Вознося молитвы Деве Марии и всем святым, чтобы они не оказались следующими, солдаты побросали ружья и опустились на колени. Ни пинки, ни угрозы лейтенанта не заставили их продолжить сражение.

Хун-Ахпу взял тридцать шесть пленных, включая и лейтенанта. Двадцать солдат были убиты. Он сам потерял семнадцать человек и Чана К’ина. Ладино повержены! Оказывается, их можно победить!

В ту ночь, когда его люди праздновали победу, он, надев длинную белую тунику лакандонов, оплакивал Чана К’ина. По словам Бола, его брат знал о своей участи, так как накануне у него было видение. Мертвое тело завернули в белое полотнище, Бол стоял с маленьким свертком на руках и смотрел на усталое и печальное лицо Хун-Ахпу, замершего по другую сторону костра.

– Увидимся в Каминальгую. Мой брат видел меня там, но я все равно пошел бы туда, даже если бы он меня и не видел. Да пройдут наши пути или в мире, или неся погибель нашим врагам.

Несмотря на первые победы, оба брата понесли тяжелые потери на оставшемся пути до Гватемалы. Шбаланке ранили при покушении на него – при этом погибли двое его людей, – но он исцелился со сверхъестественной скоростью. С севера просочились вести, что самолеты гватемальской военной авиации атакуют и бомбят колонны индейцев, которые вышли из лагеря беженцев в мексиканском штате Чьяпас, чтобы присоединиться к своим товарищам в Гватемале. По сообщениям, убитых были сотни, но тысячи продолжали движение.

Прекрасно обученные подразделения полиции и армейские отряды наносили им постоянные удары. Продвижение Шбаланке замедлилось, но множество людей, которые следовали за ним, нельзя было остановить. Во всех перестрелках они собирали оружие убитых и вооружались. Теперь у них были реактивные снаряды и даже один танк, брошенный перепуганным экипажем.

Хун-Ахпу преуспел меньше. Его сподвижники не обладали таким опытом, поэтому каждое столкновение с армией уносило множество жизней. После сражения, в котором ни одна сторона не могла провозгласить себя победителем и которое закончилось, лишь когда он в конце концов определил местонахождение командира и смог телепортироваться и убить его, Хун-Ахпу решил, что неразумно выступать против армии и полиции напрямую. Он рассредоточил свою армию – остаток пути до Каминальгую им предстояло совершить небольшими группами или поодиночке. В противном случае правительственные войска непременно остановят их.

Шбаланке прибыл к столице первым. Было объявлено перемирие. Акабаль направо и налево раздавал интервью, заявляя, что в их цели не входит свержение гватемальского правительства. Столкнувшись с перспективой расспросов прессы и неминуемым появлением делегации ООН в рамках турне дикой карты, ответственный за операцию генерал приказал армии сопровождать Шбаланке и его последователей, но огонь открывать лишь в случае нападения. Глава государства позволил им войти в Каминальгую.

Руины Каминальгую были заполнены сторонниками братьев, они разбили палатки и построили шалаши на невысоких холмах. В лагере уже находились пять тысяч человек, а новые все продолжали стекаться. Кроме гватемальских майя и беженцев из Мексики были еще те, кто проделал путь из Гондураса и Сальвадора.

Весь мир затаил дыхание в ожидании того, что произойдет в Гватемале на это Рождество. Материал, снятый Максиной Чен во время битвы между индейцами и джокерами Хун-Ахпу и гватемальской армией, специальным репортажем показали в «Сиксти минитс». Встречу Героев Близнецов должны были освещать все крупные американские вещательные компании, кабельные и европейские каналы.

Хун-Ахпу с Болом выбрали более длинный, кружной маршрут, чтобы избежать неприятностей, и путь оказался долгим. Никогда еще юноша не видел столько людей, собравшихся в одном месте; по периметру лагерь охраняли солдаты, а также часовые-майя. В отличие от людей с Петена, последователи Шбаланке были облачены в самые разнообразные одежды, яркие и праздничные. Атмосфера торжества показалась Хун-Ахпу неуместной. Неужели эти люди поклонялись богам, которые подготовили им путь и привели их сюда? Они выглядели так, словно пришли поглазеть на карнавал – а некоторые и вовсе словно были участниками этого карнавала.

Юный индеец-лакандон шел по лагерю, и… никто его не узнавал. Солнечные зайчики, игравшие на переливчатом оперении, привлекли его взгляд в тот самый миг, когда Мария обернулась и увидела его. Крикнув: «Хун-Ахпу!», она бросилась ему навстречу. Услышав имя второго Героя-Близнеца, вокруг них начали собираться люди.

Взяв его за руку, Мария задержала ее в своей, глядя на него со счастливой улыбкой.

– Я так беспокоилась. Я боялась…

Девушка опустила глаза и отвела взгляд.

– Боги еще не покончили с нами. – Хун-Ахпу погладил пушок на ее щеке. – И потом, Бол прошел большую часть пути вместе со мной, когда вернулся обратно из деревни.

Мария взглянула на его руку, которую сжимала, и смущенно разжала пальцы.

– Ты, конечно, хочешь увидеть своего брата. Он остановился в доме в центре Каминальгую. – Девушка отступила на шаг и махнула на ряды палаток позади собравшихся людей. – Для меня будет великой честью отвести тебя туда.

Хун-Ахпу зашагал следом за ней; она прокладывала ему дорогу сквозь толпу. Почти сразу их атаковали репортеры. Горели огоньки телекамер, отовсюду неслись вопросы по-английски и по-испански. Хун-Ахпу взглянул на Бола, и тот принялся отгонять тех, кто подошел слишком близко к его подопечному. Они не отвечали на вопросы, и съемочные группы удалились, отщелкав несколько дежурных, как их назвала Максина, кадров.

Большая часть строений в Каминальгую представляла собой шалаши или лачуги, сооруженные из всевозможных обломков, какие только людям удавалось отыскать, однако две большие одинаковые деревянные хижины, возвышавшиеся на площади в центре развалин, выглядели крепкими и внушительными. Крыши их венчали вертикальные коньки, похожие на те, что можно было видеть на развалинах храма, и с них свисали флаги и амулеты.

Когда они достигли открытой площади, толпа, сопровождавшая его, остановилась. Хун-Ахпу слышал стрекотание камер и чувствовал, как журналисты толкаются, чтобы оказаться поближе. Не успел он в сопровождении Бола и Марии приблизиться к левой хижине, как оттуда вышел мужчина, одетый в красно-лиловые одежды Нагорья. Следом за ним показался худой высокий майя в очках и европейской одежде, если не считать яркого пояса.

Хун-Ахпу узнал Шбаланке по своим снам о Шибальбе, но в них брат выглядел моложе. На его запястье блестели европейские часы, а еще он носил кожаные «кроссовки» ладино. Все это нисколько не соответствовало нефритовой затычке в мочке его уха. Затычка заинтересовала Хун-Ахпу. Это боги дали ее ему? Спутник Шбаланке подтолкнул его к брату, тот взял Хун-Ахпу за плечи и развернул к камерам. Потом негромко заговорил с ним на наречии нагорных майя, которое юноша понимал с пятого на десятое.

– Первым делом нам надо раздобыть тебе какую-нибудь настоящую одежду. Помаши камерам. – Шбаланке сам немедленно последовал своему совету. – Потом будем думать, как раздобыть для лагеря еды.

Шбаланке развернул его так, чтобы они оказались лицом друг к другу, и пожал ему руку.

– Постой так, чтобы они могли снять нас в профиль. Знаешь, я уже начинал беспокоиться о тебе.

Хун-Ахпу заглянул в глаза человеку, стоявшему напротив него. У незнакомца, который считался его братом, в глазах таилась тень Шибальбы, которая – он знал это – была и в его собственных глазах. Что и говорить, Шбаланке предстоит еще многое узнать о том, как правильно поклоняться богам, но нет никаких сомнений в том, что он избран, как и Хун-Ахпу, говорить от их имени.

– Идем в дом. Акабаль сделает заявление, что мы выступим с речами позже.

Последние слова Шбаланке произнес на языке майя-лакандонов. Вполне возможно, что этот кецаль с Нагорья окажется ценным соратником. Вспомнив о Марии и Боле, он краешком глаза заметил, как они растворились в толпе. Брат, похоже, прочитал его мысль.

– Настоящая красавица и очень предана тебе, верно? Она позаботится о твоем телохранителе и займет прессу, пока мы не отдохнем. Нам нужно обсудить планы. У Акабаля есть масса замечательных идей, как помочь нашему народу.

Следующие несколько дней братья вели уединенные беседы, заканчивавшиеся далеко затемно. Наутро третьего дня Эстебан Акабаль вышел к журналистам и объявил, что заявление будет зачитано в полдень у строения, в котором держали пленных.

Когда солнце повисло в зените, Шбаланке, Хун-Ахпу и Акабаль вышли из хижины Шбаланке и зашагали к импровизированной тюрьме. Окруженный толпой последователей и журналистов, Хун-Ахпу напрягся, услышав в воздухе шум армейской авиации. От стрекота вертолетов ему всегда становилось не по себе. На площади они некоторое время ждали, когда настроят звуковую аппаратуру. На нескольких техниках были футболки с изображением Героев Близнецов. Акабаль объяснил, что первую часть заявления прочитает Хун-Ахпу, а вторую – Шбаланке. Братья будут говорить на языке майя, а он – переводить их речь на испанский и английский. Хун-Ахпу нервно стиснул свой листок. Акабаль пришел в ужас, узнав, что он не умеет читать, поэтому ему пришлось вызубрить речь, которую написал бывший учитель. Хосе тоже заставлял его затверживать ритуалы и заговоры, так что ему было не привыкать.

– С самых первых своих шагов по нашей земле вы убивали наших детей. Вы пытались уничтожить наши верования. Вы украли нашу землю и наши священные предметы. Вы поработили нас. Вы не позволили нам протестовать, когда разрушали наши дома. Если мы подавали голос, вы угоняли нас, мучили нас и убивали нас за то, что мы вели себя как настоящие люди, а не как послушные дети, каких вы хотели из нас сделать.

Цикл завершился. Мы, хач виник, истинные люди, снова будем вольны жить так, как хотим. От ледяных просторов далекого севера до огненных земель юга мы станем свидетелями наступления нового мира, в котором весь наш народ будет свободным.

Боги смотрят на нас, и они хотят, чтобы им поклонялись как подобает, как встарь. За это они дадут нам силу, которая нам нужна, чтобы одолеть тех, кто попытается снова поработить нас. Мой брат и я – провозвестники наступления этого нового мира.

Хун-Ахпу отступил на шаг назад и услышал свое имя, которое скандировали тысячи майя Каминальгую. Он с гордостью обвел взглядом развалины древнего города, впитывая силу, которую давало ему людское поклонение. Мария подала пример собравшимся последователям. Она воздела руки, восхваляя его, и сотни людей вокруг сделали то же самое. Когда, казалось, все подняли руки, взывая к его помощи, Хун-Ахпу тоже повторил этот жест и уставился на небо. Шум нарастал, наконец он опустил руки и взглянул на огромную толпу. Воцарилась тишина.

Вперед выступил Шбаланке.

– Мы – не ладино. Нам не нужна ни война, ни новые смерти. Мы хотим лишь того, что наше по праву: землю, страну, которая принадлежит нам. Эта земля станет родиной любого американского индейца, не важно, в какой части обеих Америк он появился на свет. Мы намерены встретиться с делегацией ВОЗ, когда она посетит Гватемалу. Мы будем просить их о помощи и поддержке в основании родины хач виник. Те из нас, кто отмечен богами, особенно нуждаются в безотлагательной помощи. Мы больше не просим. Мы приказываем вам. Дайте нам свободу!

Шбаланке вскинул кулак и принялся снова и снова скандировать последнюю фразу на языке лакандонов, пока все до единого индейцы лагеря не подхватили ее. Хун-Ахпу присоединился к мощному хору голосов и снова ощутил, как всколыхнулась внутри его сила. Глядя на Шбаланке, он знал, что его брат испытывает то же самое. Все правильно. Боги на их стороне.

Когда Акабаль и вслед за ним Герои-Близнецы направились обратно к хижине, где им предстояло ждать вестей от делегации ВОЗ, их последователи расступились без единого звука, давая им дорогу, но сомкнулись, прежде чем журналисты успели кинуться за ними.

– Да, в недостатке политической смекалки их обвинить нельзя.

Сенатор Грег Хартманн, поднявшись из кресла, выключил гостиничный телевизор.

– Немного наглости никогда не повредит, Грег. – Хирам Уорчестер подпер голову рукой и взглянул на Хартманна. – Как думаете, каким должен быть наш ответ?

– Ответ! Какой ответ мы вообще можем дать? – В разговор вступила сенатор Лайонс. – Мы здесь для того, чтобы помочь жертвам вируса дикой карты. Я не вижу совершенно никакой связи. Эти… революционеры, или кто они там такие, просто пытаются воспользоваться нами. Мы должны игнорировать их, так как не можем позволить себе оказаться замешанными в какую-то мелкую националистическую распрю!

Лайонс скрестила руки на груди и подошла к окну. Тихая горничная-индианка появилась в номере, чтобы забрать остатки их обеда. Низко опустив голову, она искоса взглянула на каждого из них, прежде чем бесшумно вынести тяжелый поднос. Хартманн покачал головой.

– Я понимаю вашу точку зрения, но вы видели этих людей? Многие из тех, кто следует за этими Героями-Близнецами, джокеры. Разве мы не в ответе за них? – Сенатор опустился обратно в кресло и поерзал, пытаясь найти удобное для спины положение. – Кроме того, мы не можем позволить себе игнорировать их. Если мы сделаем вид, будто этих людей с их бедами не существует, тем самым мы бросим тень на нашу собственную миссию. Они живут в совершенно ином мире, чем тот, который вы привыкли видеть, даже в резервациях. Индейцы страдают начиная с нашествия конкистадоров. Для них вирус дикой карты – всего лишь еще один крест, который надо нести.

– Скажите, сенатор, вы думаете, эти ребята действительно тузы, как утверждают репортеры? – Гарлемский Молот с другого конца комнаты обратился к сенатору от штата Вайоминг. – Должен сказать, я в некотором роде сочувствую тому, что они пытаются делать. Рабство, как бы его здесь ни называли, это неправильно.

– Совершенно очевидно, что мы здесь замешаны, поскольку речь идет о жертвах дикой карты, не говоря уж обо всем прочем. Если встреча с нами поможет им получить помощь, мы обязаны сделать все, что в наших силах, – подал голос из своего кресла Тахион. – С другой стороны, я слышу множество разговоров о родине, но вижу очень мало стремлений к решению практических проблем. Как, например, жалкое существование, которое влачат здесь жертвы дикой карты. Вы же видите, что они нуждаются в медицинской помощи. Как думаешь, Хирам?

– Грег прав. Встречи не избежать. Слишком много шумихи вокруг нее подняли. И потом, мы здесь для того, чтобы увидеть, как с джокерами обращаются в других странах. Судя по тому, что мы видели, немного надавить на здешнее правительство с нашей стороны кажется мне неплохим способом. Мы не обязаны одобрять их действия, просто выразим нашу тревогу.

– Это кажется разумным. Я предоставлю вам разбираться с политикой. Мне нужно посетить больницы. – Такисианин потер висок. – Мне до смерти надоели разговоры с правительством. Я хочу видеть, как обстоят дела.

Дверь номера приоткрылась, и в щелку заглянул Билли Рэй.

– Там телефоны разрываются, а репортеры чуть не по пожарным лестницам лезут. Что им сказать?

Хартманн кивнул Тахиону, прежде чем ответить.

– Те из нас, которые сумеют выкроить время из тщательно распланированных графиков, встретятся с этими… хм, Героями-Близнецами. Но подчеркните, что мы делаем это в интересах жертв дикой карты, а не из политических соображений.

– Отлично. Скоро должны вернуться святой отец, Кристалис и Ксавье. Они поехали посмотреть на лагерь и поговорить с тамошними джокерами. – Предвосхищая следующий вопрос Тахиона, он улыбнулся доктору. – Ваша машина ждет внизу. Но чем скорее вы дадите мне официальное заявление для прессы, тем будет лучше.

– Билли, я скажу помощникам, чтобы немедленно начали составлять его. – Хартманн явно чувствовал себя на знакомой территории. – Вы получите текст в течение часа.

Утром все собрались, похмельные и мутноглазые после ночных празднеств, но готовые отправиться на встречу с делегацией ООН. Едва Хун-Ахпу и Шбаланке вышли из хижины, толпа смолкла. Шбаланке обвел взглядом своих людей. Жаль, что их нельзя взять с собой в город – Акабаль был убежден, что шествие может стать тем предлогом, которого ждет правительство, чтобы открыть огонь. Он вскочил на капот автобуса, который должен был отвезти их в город. Почти полчаса длилась его речь, прежде чем люди согласились, что им следует остаться в Каминальгую.

В «Камино Реал» они добрались без происшествий. Единственной неожиданностью стали толпы индейцев, выстроившиеся вдоль улиц, по которым они проезжали. Люди стояли молча, с бесстрастными лицами, но их присутствие укрепило братьев. Автобус остановился, Герои-Близнецы прошествовали в здание в сопровождении своих охранников и чуть ли не дюжины сотрудников службы безопасности ООН.

Хун-Ахпу и Шбаланке облачились в подобия одеяний древних правителей – хлопковые туники и такие же юбки. Хун-Ахпу привык носить шикуль, тунику длиной до колена, поэтому в этом наряде чувствовал себя вполне комфортно. Шбаланке, стесняясь своих голых ног, все утро пытался поддернуть юбку. С любопытством оглядывая отель, он увидел в зеркале на стене свое отражение. И едва не замер от изумления при виде воина-майя, который смотрел на него оттуда. Шбаланке распрямился и высоко поднял голову, демонстрируя нефритовую затычку в ухе.

Глаза Хун-Ахпу метались из одного угла вестибюля в другой. Он ни разу не видел такого большого здания, такого множества странных украшений и непривычно одетых людей. Толстяк в переливающейся белой рубахе и цветастых кургузых штанах уставился на них. Он ухватил за руку свою жену, одетую в платье из того же материала, что и его штаны, и ткнул в них пальцем. Взглянув на Шбаланке, который гордо шествовал рядом, Хун-Ахпу немного успокоился.

Однако когда они вошли в зал, лишь немногим меньший дома всей его семьи, и двери за ними закрылись без прикосновения человеческих рук, он едва удержался, чтобы не начать молиться богам. Пол под его ногами пришел в движение, и лишь спокойное лицо брата помешало ему решить, что ему конец. Он украдкой бросил взгляд на Акабаля. Майя, одетый в западный костюм, ритмично сжимал и разжимал кулаки. Неужели он молится?

Несмотря на внешнее бесстрастие, Шбаланке первым вышел из раскрывшихся дверей, когда лифт остановился на нужном этаже. Вся группа пошла по устланному ковровой дорожкой коридору к двери, по обеим сторонам которой стояли два солдата ООН. После непродолжительного обсуждения сошлись на том, что после того, как охранники-индейцы осмотрят зал заседаний, они удалятся за дверь до тех пор, пока конференция не будет завершена. Однако Героям-Близнецам позволят оставить при себе ритуальные каменные ножи.

Братья не проронили ни слова, предоставив Акабалю договариваться обо всем. Хун-Ахпу смотрел во все глаза, несмотря на то что пытался держаться как гордый воитель. В замкнутом пространстве ему было не по себе. Он то и дело вопросительно смотрел на Шбаланке.

В зале их уже ждали делегаты ВОЗ. Акабаль заметил оператора Соколицы.

– Выйдите. Никаких камер, никаких диктофонов. – Он обратился к Хартманну:– Таковы были условия.

– Соколица… эта дама с крыльями, одна из нас. Она лишь хочет создать историческую летопись…

– Которую вы сможете редактировать по своему собственному усмотрению. Нет.

Сенатор с улыбкой пожал плечами.

– Возможно, лучше будет…

– Разумеется, никаких проблем. – Соколица лениво захлопала крыльями и велела оператору выйти.

Шбаланке заметил, что Акабаль, похоже, ошарашен той легкостью, с которой он добился своего. Он оглянулся на брата. Хун-Ахпу, кажется, беседовал с самими богами. С одного взгляда становилось ясно – ничто здесь его не интересует. Неплохо бы и ему обрести такую же уверенность в себе.

– Итак, мы собрались здесь, чтобы обсудить… – начал Акабаль заранее заготовленное предисловие, но Хартманн перебил его.

– Давайте обойдемся без формальностей. Прошу всех садиться. Мистер Акабаль, почему бы вам не сесть рядом со мной, раз уж вы у нас за переводчика? – Сенатор уселся во главе стола, который, очевидно, принесли в зал специально для встречи, поскольку вся мебель была придвинута к стенам. – Ваши спутники говорят по-английски?

Шбаланке уже собирался ответить, но перехватил предостерегающий взгляд Акабаля. Вместо ответа он повел Хун-Ахпу к стулу.

– Нет, я буду переводить и для них тоже.

Внимание Хун-Ахпу привлекли священник со щупальцами и мужчина с носом как у Чака, длинноносого бога дождя. Его обрадовало, что вместе с этой группой путешествовали и отмеченные богами, это был добрый знак. Но почему боги столь щедро благословили святого отца? Быть может, в том, чему священники пытались обучить его, крылось нечто большее, чем он полагал раньше? Он поделился своими размышлениями с Акабалем, который по-английски разговаривал с Хартманном.

– У нашего народа жертвы вируса дикой карты считаются любимцами богов. Их почитают, а не подвергают гонениям.

– И именно об этом мы и собираемся поговорить, верно? О вашем народе.

Хартманн не переставал улыбаться с тех самых пор, как вошел в зал. Можно ли доверять человеку, который так долго показывает свои зубы?

Следующим заговорил человек со слоновьим хоботом вместо носа.

– Эта ваша новая страна, она будет открыта всем джокерам?

Шбаланке сделал вид, будто дожидается перевода Акабаля. Ответил он на языке майя, зная, что Акабаль все равно переиначит его слова.

– Эта родина – лишь малая толика того, что у нас украли. Она для детей нашего народа, отмечены они богами или нет. Отмеченные богами ладино могут искать помощи и в других местах.

– Но почему вы считаете, что вам необходима отдельная страна? Мне кажется, что ваша демонстрация политической власти произведет впечатление на гватемальское правительство своей силой. Они будут вынуждены начать реформы, которых вы хотите.

Хартманн снова вернул беседу к Акабалю, что не рассердило Хун-Ахпу. Он ощущал в этом зале враждебность и непонимание. Кем бы они ни были, они еще и ладино. Он взглянул на бывшего учителя, который отвечал на какой-то вопрос нортеамерикано.

– Вы не слушаете! Мы не хотим реформ. Мы хотим получить назад нашу землю. Да к тому же еще лишь малую ее часть. Реформы уже четыреста лет затевались и глохли. Мы устали ждать! – Акабаль был сама горячность. – Вы знаете, что для большинства индейцев вирус дикой карты – всего лишь очередная оспа? Очередная болезнь белых, занесенная к нам, чтобы убить как можно больше людей.

– Это смешно! – Обвинение привело сенатора Лайонс в ярость. – Люди не имеют никакого отношения к вирусу дикой карты.

Затем она решила перейти в оборону.

– Мы здесь затем, чтобы помочь вам. Это единственная наша цель. Чтобы помочь, необходимо сотрудничать с правительством. Мы говорили с генералом. Он намерен развернуть клиники в самых отдаленных провинциях, а тех, у кого самые серьезные случаи, отправлять на лечение сюда, в город.

Братья обменялись взглядами. Обоим было ясно, что эти чужаки с севера не собираются ничего для них делать. Хун-Ахпу начал терять терпение. Слишком многое они могли сделать в Каминальгую.

– Мы не можем изменить прошлое. Нам всем это известно. Так каков смысл? Зачем вы здесь?

Хартманн перестал улыбаться.

– Мы намерены создать индейское государство. Но нам понадобится помощь. – Акабаль говорил твердо. Шбаланке одобрял его решимость не дать увести себя в сторону, хотя и совсем не был уверен в необходимости создания социалистического правительства.

– Вы что, совсем не понимаете, что такое ООН? Не можете же вы ожидать, что мы снабдим вас оружием для вашей войны. – На губах Лайонс от злости выступила пена.

– Нет, не оружием. Но если бы вы поехали и взглянули на наших сторонников, то увидели бы, скольким из них доктора-ладино отказали в лечении в надежде, что они не выживут. И – да, я знаю, что генерал сказал вам. Для начала этим людям понадобится серьезная медицинская помощь. А затем – помощь в строительстве дорог, развитии транспорта, сельского хозяйства, образования, всего, что должно быть в настоящей стране.

– Вы понимаете, что задача нашей поездки – только сбор фактов? Мы не обладаем никакой реальной властью в ООН… да даже в США, если уж на то пошло! – Хартманн откинулся на спинку стула и развел руками. – Сейчас практически все, что мы можем вам предложить, это наше сочувствие.

– Мы не собираемся рисковать нашим положением в международном сообществе ради ваших военных авантюр! – Сенатор Лайонс обвела взглядом троих индейцев.

Она не произвела на Хун-Ахпу никакого впечатления. Принимать серьезные решения – не бабское дело.

– Мы здесь с мирной миссией. Страдания не имеют ничего общего с политикой, и я не желаю смотреть, как вы пытаетесь сделать из вируса дикой карты пешку в своем стремлении добиться внимания, – продолжала она.

– Сомневаюсь, что европейские евреи, ставшие жертвами Холокоста, согласятся с тем, будто страдания вне политики, сенатор. – Акабаль смотрел, как на лице Лайонс отражается досада. – Вирус дикой карты поразил мой народ. Это правда. Мой народ сталкивается с активным геноцидом. Это тоже правда. Если вы не хотите, чтобы вирус дикой карты был с этим связан, это замечательно, но едва ли возможно, не так ли? Чего мы хотим от вас? Всего двух вещей. Гуманитарной помощи и признания. – Впервые за все время оратор, казалось, на миг утратил уверенность в себе. – Очень скоро гватемальское правительство попытается уничтожить нас. Они дождутся, когда вы улетите, вы и репортеры, которые вас сопровождают. Мы не намерены допускать, чтобы им это удалось. У нас есть определенные… преимущества.

– Так это тузы?

Хартманн внезапно стал очень тихим и задумчивым.

Некоторые журналисты употребляли это название, и Акабаль упоминал его, но впервые за все время Шбаланке понял, насколько оно удачно. Да, он ощущал себя тузом. Он и его брат, маленький лакандон, могут побить кого угодно. Они – воплощение жрецов правителей их предков, избранники богов или какого-то чужеземного заболевания. Это не важно. Они поведут свой народ к победе. Он обернулся к Хун-Ахпу и увидел на его лице отражение своих мыслей.

– Они считают, что призваны служить древним богам и стать вестниками новой эры, начала следующего цикла. По нашему календарю это случится в году, который у вас называется две тысячи восьмой. Они здесь, чтобы проложить путь к следующему катуну. – Акабаль взглянул на нортеамерикано. – Да, я верю, что они тузы. Признаки сходятся. Вряд ли считается необычным, когда туз проявляет способности, почерпнутые в его культурном наследии, верно?

В дверь трижды коротко постучали. Шбаланке увидел, как в зал заглянул начальник службы безопасности, тот самый, которого они называли Карнифексом. На миг он задумался, не ловушка ли это.

– Самолет готов, мы должны вылететь в течение часа.

– Спасибо. – Сенатор в задумчивости подпер подбородок рукой. – Мистер Акабаль, почему бы нам с вами не побеседовать наедине?

Тот кивнул, соглашаясь, и предложил:

– Быть может, святой отец хочет пообщаться с Хун-Ахпу и Шбаланке? Братья говорят по-испански, если у вас есть переводчик.

Когда Хартманн и Акабаль вернулись ко всем остальным, Шбаланке обрадовался, так как очень хотел уйти. Слушая речь Хун-Ахпу, обращенную к священнику, он все больше боялся, что его брат начнет взывать к богам прямо здесь и сейчас, у всех на глазах. Не слишком удачная идея.

Когда они уже снова стояли в лифте в сопровождении службы безопасности, Шбаланке спросил Акабаля на языке майя, что сказал ему Хартманн.

– Ничего. Он попытается организовать комитет, чтобы изучить дело. Он говорит как все янки. По крайней мере, они нас видели. Это придает нам законность в глазах мира. Хоть что-то.

– Они не верят, что мы служим воле богов, так ведь?

Хун-Ахпу разозлился куда сильнее, чем мог позволить себе показать. Шбаланке настороженно взглянул на него. Посмотрел брату в глаза.

– Мы покажем им могущество богов. Они еще узнают.

В течение следующих суток половина журналистов отправились дальше с делегацией ООН. А армия подтянула к Каминальгую новые подразделения и, что было более грозным знаком, начала эвакуировать жителей ближайших пригородов. В конце концов в лагерь перестали пускать посетителей. Смысл этих приготовлений был ясен каждому. Никаких гражданских в лагере.

На рассвете и в полдень каждого из трех дней после визита Хартманна и делегации Хун-Ахпу приносил в жертву свою кровь на самом высоком из храмовых холмов города. Последние два дня на рассвете к нему присоединялся Шбаланке. Акабаль взывал к здравому смыслу, но тщетно. Чем напряженней становилась обстановка в Каминальгую, тем сильнее братья замыкались в себе. Они обсуждали свои планы только друг с другом и не появлялись на большинстве совещаний, которые проводили Акабаль и командиры повстанцев. Мария все время, когда не готовила алтарь для жертвоприношения, находилась рядом с Хун-Ахпу. Бол беспрестанно муштровал воинов.

Шбаланке и Хун-Ахпу стояли на вершине разрушенного храма, окруженные своими последователями. Занимался четвертый день. Мария держала между ними богато украшенную чашу. Оба мужчины поднесли к ладоням свои обсидиановые ножи. Когда покажется солнце, они рассекут свою плоть, и их кровь потечет и смешается в чаше, а потом они сожгут ее на подготовленном для ритуала алтаре. Солнце все еще дремало на востоке, за вулканом, который высился над Гватемалой и выбрасывал в воздух клубы дыма, как будто угощая богов священным табаком.

Первые лучи. Полыхнули черные лезвия ножей. Хлынувшая кровь, смешиваясь, наполнила чашу. Руки протянулись к солнцу. Тысячи голосов взвились в согласном приветствии грядущему дню, моля богов о милосердии.

Две соломенные хижины взорвались, едва солнечные лучи коснулись их. Людей осыпало дождем земли и обломков. Те, кто стоял ближе других к хижинам, первые увидели, что реактивный снаряд разнес лачуги на куски. Воины бросились к границам лагеря, чтобы попытаться отразить нападение, а те, кто не мог сражаться, сбились в огромную кучу в центре. Снаряды летели на центральную площадь, где несколько тысяч людей, стоя на коленях, молились или кричали.

Максина Чей была одной из немногих журналистов, которые остались освещать кампанию Героев Близнецов. Вместе со своей съемочной группой она укрылась за одним из храмовых холмов и начала запись репортажа об атаке. Индейская девочка лет семи-восьми выбежала из-за холма прямо на камеру. Ее личико и расшитый белый уипиль покрывала кровь, она плакала на бегу от страха. Максина попыталась перехватить ее, но промахнулась, и девочка убежала.

– Роберт…

Максина взглянула на оператора. Он стащил камеру с плеча и сунул звукооператору – тот едва не выронил ее. Оба они бросились в толпу, начали поднимать людей с колен и направлять к холмам – хоть и ненадежное, но все же укрытие. На краю развалин воины Героев Близнецов стреляли по солдатам, производя среди них некоторое смятение, но почти не нанося никакого вреда.

Преодолевая поток людей, движущийся к центру Каминальгую, Шбаланке и Хун-Ахпу пробились к передовым позициям. Обороняющиеся заметили их и встретили приветственными криками. Выступив на открытое место, Шбаланке принялся швырять в солдат всем, что только мог найти. Это возымело эффект. Войска, на которые была направлена его атака, попытались отступить, но были немедленно остановлены и получили приказ двигаться вперед. Пули отскакивали от Шбаланке, обороняющиеся увидели это и воспрянули духом. Они начали целиться тщательнее, и среди солдат появились жертвы. Но снаряды продолжали рваться, и до оборонявшихся беспрестанно доносились крики людей, попавших в ловушку в центре лагеря.

Хун-Ахпу возникал то здесь, то там, обсидиановым ножом перереза`л горло какому-нибудь ближайшему солдату и вновь появлялся рядом с братом. Он выбирал в основном офицеров, как велел ему Акабаль. Но под напором следующих шеренг войска, сражавшиеся на передовой, не могли отступить, даже когда хотели бежать от этого демона.

У Шбаланке закончился запас снарядов, и он ретировался за один из холмов. К нему присоединились два опытных партизанских командира. Кровавая бойня напугала их. Это было совсем не то что вести войну в джунглях. Кровь и пороховой дым вернули юношу в прошлое, когда он впервые пережил это ощущение.

– Шибальба.

Это слово предназначалось лишь его брату, который только что вернулся к нему.

– Да. – Хун-Ахпу кивнул. – Боги проголодались. Нашей крови оказалось недостаточно. Они хотят еще крови, могущественной крови.

– Как думаешь, они примут кровь генерала? Полководца?

Шбаланке оглянулся через плечо на армию с другой стороны земляного холма.

Партизанские командиры внимательно прислушивались к разговору в надежде услышать что-нибудь обнадеживающее. Оба кивнули при этой мысли. ‘

– Если вы сможете захватить генерала, линия нападения распадется. Здесь призывники, а не добровольцы. – Командир отвел с глаз запыленные черные волосы и пожал плечами. – Я не слышал идеи лучше.

– Где полководец? – Взгляд Хун-Ахпу устремился вдаль. – Я приведу его. Надо сделать это правильно, а не то боги будут недовольны.

– Он должен быть в тылу. Я видел там грузовик с кучей антенн, узел связи. К востоку. – Шбаланке с тревогой посмотрел на брата. С ним явно творилось что-то не то. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Я служу моему народу и моим богам.

Хун-Ахпу прошел несколько шагов и с негромким щелчком исчез.

– Я совсем не уверен, что это была хорошая идея.

– У тебя есть идея получше? Он справится.

Повстанец передернул было плечами, но застыл в такой позе, услышав стрекот вертолетов.

– Шбаланке, ты должен сбить их. Если они ударят с воздуха, нам конец.

Не успел командир договорить, а Шбаланке уже мчался назад, к центру Каминальгую и вертолетам. Когда показались «хьюи», он схватил камень размером с голову и швырнул его вверх. Тот вертолет, что летел слева, охватило пламя. Второй набрал высоту и полетел прочь. Но юноша не учел положения вертолета, который он подбил. Пылающие обломки обрушились на его сбившихся в кучу сторонников и смертей и боли вызвали ничуть не меньше, чем правительственный снаряд.

Шбаланке отвернулся, выругав себя за то, что забыл о своих людях, и увидел на вершине самого высокого холма Хун-Ахпу, у его ног лежало безжизненное тело. Надо идти к брату!

С другой стороны холма его заметил Акабаль. В свалке, которая началась после первого удара миномета, учитель потерял Близнецов Героев. Максина Чей потянула его за руку – лицо у женщины было потным и грязным, ее двое спутников едва держались на ногах.

– Что происходит? – Ей пришлось кричать, чтобы перекрыть шум толпы и орудийный гул. – Кто это с Хун-Ахпу? Шбаланке?

Акабаль покачал головой и начал пробираться дальше, Чей не отставала от него. Когда она увидела, что Акабаль собрался у всех на глазах подняться на холм, они с Робертом поколебались, но все же последовали за ним. Звукооператор остался у основания храма. Мария встретила Шбаланке, и они забрались на холм с другой стороны. Оператор отступил назад и начал съемку, едва все шестеро оказались на вершине.

При виде Шбаланке Хун-Ахпу поднял глаза к небу и затянул песнь. У него больше не было ножа, а засохшая кровь, которая покрывала почти все лицо, походила на ритуальную раскраску. Шбаланке прислушался и покачал головой. Он попытался возразить что-то на древнем языке майя, но Хун-Ахпу продолжал песнь, не обращая внимания на вмешательство Шбаланке. Максина снова обратилась к Акабалю, но тот лишь помотал головой в замешательстве.

Между тем Мария втащила гватемальского генерала на алтарь и принялась стягивать с него форму.

Пушки умолкли в тот самый миг, когда Хун-Ахпу окончил свою песнь и протянул руку Шбаланке. В наступившей тишине Максина зажала уши ладонями. Мария опустилась на колени рядом с генералом, держа жертвенную чашу перед собой. Глядя через плечо брата, Шбаланке увидел, как правительственные танки катятся вперед, сминая ограду и давя индейцев гусеницами.

Пока Шбаланке колебался, генерал очнулся. Обнаружив себя распластанным на алтаре, он чертыхнулся и попытался слезть. Мария затолкала его обратно. Заметив ее перья, он шарахнулся от нее, как от зачумленной. Потом по-испански обратился к Шбаланке и Хун-Ахпу:

– Что это вы затеяли? В Женевской конвенции ясно сказано, что с офицерами-военнопленными следует обращаться достойно и уважительно. А ну-ка отдайте мне мою одежду!

Рев танков и крики людей перекрыли ругань гватемальского офицера. Шбаланке кинул свой обсидиановый нож Хун-Ахпу и схватил генерала за руки.

– Пустите меня! Вы дикари, что вы творите! – Хун-Ахпу занес нож, и глаза офицера едва не выскочили из орбит. – Вы не можете так поступить! Господи, на дворе тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. Вы все сошли с ума! Послушайте, я остановлю их, я отзову их. Отпустите меня. Пожалуйста, ради Христа, отпустите меня!

Шбаланке прижал генерала к алтарю и поднял глаза на Хун-Ахпу, который начал опускать нож.

– Радуйся, Мария, полная благода…

Обсидиановое лезвие пронзило плоть и хрящи, обрызгав братьев и Марию кровью. Шбаланке, парализованный ужасом, смотрел, как Хун-Ахпу перерубил ножом хребет и, перерезав несколько последних связок, поднял голову ладино к небесам.

Шбаланке отпустил руки мертвеца и, дрожа, взял у Марии наполненную кровью чашу. Столкнув тело с алтаря, он поджег кровь, пока Мария раскуривала благовонную смолу. Потом запрокинул голову и выкрикнул в небо имена богов. Его крик подхватили люди, собравшиеся у подножия холма, вскинув вверх оружие. Хун-Ахпу возложил голову с широко раскрытыми, смотрящими в Шибальбу глазами на алтарь.

Танки прекратили приближение и обратились в неуклюжее отступление. Пехотинцы побросали оружие и бежали. Некоторые стреляли в офицеров, пытавшихся остановить их, и офицеры присоединились к бегству. Правительственные войска разбредались в смятении, группками и поодиночке возвращались в столицу, бросив снаряжение и оружие.

Максину неудержимо рвало, но оператор нашел в себе силы заснять все. Наконец женщина более-менее успокоилась и, дрожа, спросила Акабаля:

– Ч что происходит?

Он посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.

– Настает Четвертая эпоха создания. Рождение Хуракана, нашей родины. Боги вернулись к нам! Смерть врагам нашего народа! – Акабаль преклонил колени и простер руки к Героям-Близнецам. – Ведите нас к славе, избранники богов!

В номере пятьсот два в «Камино Реал» турист в цветастых шортах и голубой синтетической рубахе затолкал в чемодан последний сувенирный коврик. Он оглянулся в поисках жены и увидел, что она стоит у окна.

– В следующий раз, Марта, не покупай вещей, которые не влезают в твой чемодан. – Он навалился всем своим немалым весом на крышку кофра и застегнул защелки. – Где носильщик? Мы, наверное, уже полчаса назад звонили. Что там такого интересного?

– Люди, Саймон. Там какая-то процессия. Может, какой-нибудь религиозный праздник?

– А не мятеж? Со всеми этими беспорядками, о которых тут только и говорят, чем скорее мы уберемся отсюда, тем лучше.

– Нет, они, похоже, просто куда-то идут. – Его жена все так же выглядывала на улицу, заполненную мужчинами, женщинами и детьми. – Они все индейцы. По костюмам видно.

– Мы не успеем на самолет! – Он злобно взглянул на часы, как будто они были в чем-то виноваты. – Позвони туда еще раз, ладно? Где его только черти носят?